Алтай буучай краткое содержание рассказа

У открытого подножья

Шестиглавых гор таеяшых

(Называют их «белки»),

На пологом берегу

Синей, медленной реки

Жил отважный и могучий

Богатырь Алтай-Бучай.

Выбрав пастбища получше,

На подножный корм туда

Он пускал свои стада.

В тех местах, где леса много,

Ставил юрту он свою.

Был ее отводный ров

Полон пойла для коров.

Был батыр гостеприимен:

Приглашен, не приглашен, —

Кто бы в юрту ни вошел,

Он аракой всех, бывало,

Угощает, не скупясь.

Знай, к пупу батыра грязь

Отроду не приставала;

Честью дорожил батыр!

Страху ни пред кем не знал,

Сроду слез он не ронял.

На Алтае-господине,

На котором круглый год

Чист и ясен небосвод,

Тот батыр когда-то жил —

И навеки честь и славу

Он в народе заслужил.

Лишь одна ему забота,

Лишь один закон — охота!

Выплывет на небосклон

Месяца трехдневный серп —

На охоту едет он,

А войдет луна в ущерб,

Хоть бы летом, хоть зимой, —

Возвращается домой.

Драгоценных три коня

Было у Алтай-Бучая:

Конь любимый, боевой,

Темно-рыжий конь-огонь,

В дар батыру небом данный;

Для охоты — конь буланый,

Крапчатый и полосатый,

Тоже даром драгоценным

Посланный самим Юдгеном.

Скот пасти да снедь везти —

Конь в полоску, масти темной,

Конь — работник неуемный,

Данный божеством Баяной.

Соблюдал Алтай-Бучай —

Богатырь-охотник славный —

Вот какой обычай давний:

Шесть мешков съестных припасов

На охоту брал всегда.

Он жене — Яра-Чечен,

Он сестре — Очо-Чечен

Говорит: «Жена, эй-эй!

Слушай также ты, сестра:

Засиделся я в дому —

На охоту потому

Еду завтра я с утра.

Бить зверей и птиц иду,

Рыб ловить беру уду.

Скот усердно охраняйте

И народом управляйте…»

Золотую снял узду,

В воздухе ее потряс —

Золотой раздался звон.

Этим звоном привлечен,

Крапчатый, в полоску, конь,

Две передние ноги

Весело вперед бросая,

Задними пускаясь в пляс,

Рысью прибежал тотчас.

Золотой уздой звеня,

Богатырь взнуздал коня,

Спину конскую погладил —

Чище чтоб она была

Белый наложил потник,

Бронзовое, в два крыла,

На спине седло приладил,

И стянул на конском брюхе

Ровно пятьдесят подпруг.

На плечо свой золотой

Он навесил самострел,

На кушак — свой ратный меч,

Острый свой булатный меч;

Взял копье, чье острие

Все блестало, как луна;

В стремена из чугуна

Ноги вдел он — и чуть-чуть,

Ременной подернув повод,

Тронулся в далекий путь.

Ехал он туда лицом —

Месяца затмил он лик,

Ехал он лицом сюда —

Заслонил он солнца лик!

Божества Юдгена дар —

Крапчатый, в полоску, конь, —

Богатырский конь-огонь,

Две передние ноги

Весело вперед бросая,

Задними пускался в пляс.

Трав зеленых не топча,

На себе батыра мча, —

Через низкие хребты,

Чрез высокие хребты,

В небо, как орел, взмывая,

Много быстрых, бурных рек

Поперек переплывая,

То смерчом несясь песчаным,

То сверкающей стрелой,

Ям, камней не замечая,

Конь батырский удалой

Мчал тогда Алтай-Бучая.

Пар клубился из ноздрей,

Серым плавая туманом,

И чем дальше — тем быстрей

Конь скакал по крутоярам,

И прославленный недаром

Первый из богатырей —

Богатырь Алтай-Бучай,

Чье лицо пылало жаром,

Обскакал шесть раз на нем

Все алтайские хребты.

Горных он зверей стрелял,

Тварь речную промышлял,

Был в охотном деле хитр:

Лучших выловил он выдр —

За ноги их нанизал.

Самых чистых соболей

Нанизал он к носу — нос.

И медведей темношубых,

Косолапых, прямозубых,

Также и волков матерых

За клыки подряд вязал.

Кабанов же кривоклыких

На плетеную веревку

Он низал сноровкой ловкой.

Много он добычи взял!

Тут батыру конь сказал:

«Знай, что мне уже невмочь —

То горою, то низиной —

На себе и день и ночь

Этот груз таскать звериный!»

А жена Алтай-Бучая,

Имя ей — Яра-Чечен,

Также и его сестра,

Имя ей — Очо-Чечен,

Как-то меж собой с утра

Говорят, в дому скучая;

«Долго нет Алтай-Бучая.

Ровно шестьдесят уж дней

Минуло, а он с охоты

До сих пор не едет что-то.

Конь под ним, наверно, пал,

А не то — давно пришли б.

Ясно, что батыр погиб!

Значит, надо нам идти —

Хана нового найти.

Никакой ведь нет причины

Нам тут сохнуть без мужчины.

Пусть войдет хозяин в дом,

Пусть хозяйство все возглавит,

Пусть владеет он скотом

И людьми хозяйски правит!»

В золотой кровати лежа,

Так решив, вскочили с ложа

Обе женщины — и вмиг

Книгу судеб, книгу книг,

Книгу лунную «Судур»

С нетерпением листая,

Рыскали в ней, где какой

Сильный, ловкий на Алтае

Неженатый хан живет.

Так Яра-Чечен шесть дней,

Нет, семь дней, ее читала

И по ней судьбу пытала, —

Всю Алтай-страну прошла,

Только сколько ни вникала,

Но того, чего искала,

В мудрой книге не нашла.

И к семи вершинам горным

Отправляется она.

Шла Яра-Чечен семь суток —

И на озере на черном

Перед нею — пара уток,

Схожих — отличить нельзя —

Рядышком плывут, скользя.

И Яра-Чечен поймать

Изловчилась их обеих,

Крылья стала им ломать,

Ощипала догола,

Мучила их как могла:

«Вы семь раз уже успели

Облететь лицо земли,

Вы шесть раз уж облетели

Весь Алтай — узнать могли,

Где вблизи или вдали

Сильный, ловкий хан живет.

Правду мне скажите, ну,

Или шею вам сверну!»

«Пощадите, — молвят утки, —

Погодите, — молвят утки, —

Для девицы слепоокой

Стать могущие глазами,

Для вдовицы одинокой

Стать могущие мужьями, —

Два таких богатыря

Есть, по правде говоря:

За семьюдесятью горами,

За семьюдесятью долами,

Где земля и небо слились,

Два богатыря живут,

Братьями они родились,

Их Арнаем и Чарнаем

В этой местности зовут.

У семидесяти ханов

Сняли головы они,

Силачей и великанов

Нет подобных в наши дни!

Кровь из подданных сосут,

Братьям весь Алтай подвластен,

Сами всем закон и суд.

Оба холосты, на счастье.

Но на весь Алтай окрест

Им достойных нет невест.

К ним и шлите вы послов…»

А жена Алтай-Бучая

Речь той вещей утки слышит —

И письмо двум ханам пишет

На ощипанном крыле:

«Мой супруг Алтай-Бучай

Умер на охоте где-то, —

Шестьдесят минуло дней,

А его все дома нету.

Без мужчины — дом не дом,

Что нам делать со скотом?

Я, его Яра-Чечен,

Овдовевшая так рано,

Также и Очо-Чечен,

Младшая его сестра,

Пишем вам: вы нам желанны!

Приезжайте, нас возьмите,

Скот к себе перегоните.

Каждый зверь — имеет шерсть,

У мужчин — подруги есть.

Нам двоим мужья нужны,

Вам — две преданных жены».

От себя и от золовки,

Так Яра-Чечен писала.

Крылья уточки раскрыли,

В поднебесье воспарили,

Над семьюдесятью горами,

Над семьюдесятью морями

Пролетели — подлетели

К юрте двух батыров-ханов —

И на землю сверху глянув,

Увидали синий пруд,

Тот, в котором утром рано

Воду женщины берут.

Уткам этот пруд знаком, —

Опустились — и рядком

Потихонечку плывут,

Видят — с ведрами идет

Молодая водоноска,

Ростом — с девочку-подростка.

Смотрит девушка: скользя

По стеклу прозрачных вод

Пара уточек плывет,

Хороши — сказать нельзя!

Только смирных и хороших,

Сколько б ни старался ты,

Не поймаешь, не возьмешь их!

Камень бросишь — зряшный труд,

Их и камни не берут!

Девушка домой пошла,

Воду ханам понесла, —

Хоть идти и недалеко

Водоноске этой было,

Царапнула ногтем щеку,

На беду, чтоб не забыла,

Возвратясь к двум ханам-братьям,

Все, как было, рассказать им.

Из переднего угла

Выскочил тут хан Арнай —

Громко закричал: «А-аа!»

Тут и хан Чарнай уже

Затянул свое «Э-ээ!»

Дело к счастью иль к беде?

Оба бросились к воде.

Прибегают — на пруде,

В перьях ярко-золотых,

Плавают мерзавки-утки,

Нет смиренней, нет их кротче

Диво дивное! Короче —

Братья-ханы взяли их,

Ощипали сразу крылья

И прочли не без усилья

Те любезные слова,

Что Яра-Чечен вдова

И сестра Алтай-Бучая

Написали, приглашая

К ним приехать и жениться.

Кто писал?! Сама жена

Славного Алтай-Бучая,

Кем поставлена луна

Озарять Алтай безлунный,

Кем и солнце зажжено

На бессолнечном Алтае;

Кто всех ловче, всех могучей,

Кто охотник самый лучший

На зверей, на птиц, на рыб,

Кто все больше год от года

Делал блага для народа

И безвестно где — погиб!

И, оказывается,

Что вдова-красавица

Славного богатыря,

Нового желая мужа,

И сестра его к тому же

Так-таки и пишут сами:

«Будьте нашими мужьями!»

Хан Арнай, письмо прочтя,

Как луна, весь просиял.

Хан Чарнай, письмо прочтя,

Словно солнце, просиял.

Чуть помедленней стрелы,

Чуть быстрее, чем орлы, —

Сообщить о том отцу

Побежали в дом к отцу.

А старик Алтан-Шалтан,

Поседелый, престарелый,

Старый век свой доживая,

Весь согбенный, как кривая

Пихта, — им сказал в ответ:

«Стойте, стойте, сыновья!

Я, как заяц белый, сед,

Много прожил я на свете,

Сколько — сам не помню я,

Но таких чудес, как эти,

Отроду не слышал я:

Чтоб такой герой большой,

Как батыр Алтай-Бучай,

Кто бессмертною душой

Был, казалось, наделен, —

Не имел того я в думе,

Чтоб безвременно он умер!

Был он так могуч и смел,

Сердце доброе имел.

Вот уж горе, вот беда!

Как погиб он и когда?»

Весь, как белый заяц, бел,

Причитал старик, скорбел, —

И сынам сказал он строго:

«В ту не ездите дорогу,

И ни скот его, ни юрту

Вы не смейте с места трогать!

И народ, ему подвластный,

Где живет, пускай живет.

Кто к Алтай-Бучаю в юрту

Ни войдет — пусть вволю пьет.

Пусть его отводный ров

Досыта поит коров.

Ни жену его не смейте

В жены брать и ни сестру!

Два батыра-близнеца,

Одинаковых с лица,

Не послушались отца —

Пнули в спину старика

Эти ханы-грубияны,

Два сынка, два дурака!

А-а-ака — хан Арнай,

Э-э-эка — хан Чарнай,

Слову мудрому не внемля,

Сели на коней своих,

В нетерпенье гонят их

На Алтай-Бучая землю.

Чуть быстрее, чём орлы,

Чуть помедленней стрелы —

Мчатся — коней понукают,

Лезвия клинков сверкают,

Пар из конских бьет ноздрей,

Стелется туманом пар,

И пылают, как пожар,

Лица двух богатырей,

И разносится далеко

Звон и гром лихого скока.

Путь семидесятидневный

Миновав лишь за семь дней,

Видят гору — и на ней

Одинокая скала,

Вся как есть — из серебра,

Заслоняла солнца лик.

Дальше — пестрая гора

С золотой скалой была,

Заслонявшей лунный лик.

Перевалы этих гор

Ханы-братья миновали

И, спустясь, обозревали

Всю окрестность. Эта местность,

Обольстившая их взор,

И была Алтай-Бучая

Благоденственный аил,

Что чужих к себе хозяев

На поживу приманил.

Много белого скота,

Много тут быков, коров,

Много конских есть голов,

Много есть лесов, лугов,

В юрте — благодать, видать,

И народ здоровый тут,

Люди — острословы тут;

Цвет коричневого камня

Солнце здесь не изменяет,

Пестрый, разноцветный камень

Под луною не линяет.

Здесь — куда ни глянь — играет

Голубая красота,

И вода в реке чиста

И для пьющего целебна.

Среди конских табунов,

Средь больших отар овечьих

Двое женихов-жрунов,

Свататься сюда пришедших,

Видят — ездят, как хозяйки,

Две красивых молодайки,

И, оказывается,

В юрте, в зыбке спит ребенок,

И в отца — богатыренок!

Посланная в цель стрела

К лучнику не возвратится,

И тому послу хула,

Кто, посольские дела

Не свершив, домой стремится!

Прямо к женщинам теперь

Едут два богатыря,

У Яра-Чечен замужней,

У Очо-Чечен — девицы

Спрашивают, говоря:

«Эй, послушай, молодица,

Эй, девица, отвечай:

Чья душа была бессмертна,

Сила чья была безмерна,

Первый из богатырей —

Богатырь Алтай-Бучай,

Этим всем добром владевший,

Мясо самых вкусных евший

Птиц, животных, рыб, зверей, —

Справедлив ли, лжив ли слух,

Что он где-то умер вдруг?»

Женщины, что меж собою

Были схожи, — говорят:

«Точно мы не знаем тоже,

Но что он живой — навряд!

Ну, а если и вернется,

Наше дело — опоить, —

Он уснет, когда напьется,

Вам останется убить».

Для приезжих братьев-ханов

Мясо ровно ста баранов

Женщины сварили тут —

И на блюде деревянном

Великанам подают.

И баранину покуда

Женихи-прожоры жрут,

Им из мяса ста верблюдов

Испекают пирогов,

И из мяса ста быков

Им настряпали пельменей,

И из сотни бурдюков

(И никак того не мене!)

Льют в две чары им арак.

И покуда они так

Пировали, ели, пили,

От крепчайшего арака

Вполпьяна пока хмельны, —

Черные завесы мрака

Небо все, как есть, затмили,

Налетевший вихрь могучий

Кедры древние ломал,

И мороз жестокий, жгучий,

Затрещал, залютовал.

Снег валил густым бураном,

Лошадям под брюхо лег,

И окутало туманом

Все и вдоль и поперек.

А туман был разноцветный:

Красный — на вершины пал,

Серый на долины пал,

И туман клубился черный

Над тайгой кедровой, горной.

Из укрытий двое суток

Не показывался скот,

И на стойбищах от страха

Трясся девять дней народ.

Так природа, возвещая

Возвращение с охоты

Славного Алтай-Бучая,

Все живое в тех краях

Вдруг повергла в смертный страх.

А прожоры-ханы что же,

Меж собой обличьем схожи?

Чуя, что пришла беда,

Мечутся туда-сюда.

А-а-ака хан Арнай

Вырыл в юрте впереди

Яму в шестьдесят сажен;

Э-э-эка хан Чарнай

Вырыл в юрте позади

Яму в семьдесят сажен.

Между тем Яра-Чечен

В шесть десятков бурдюков

С самой крепкой аракой

Подлой, черною рукой

Жгучий, страшный яд влила

И заправила дурманом.

В этот самый час как раз,

Ближе с каждою минутой,

Возвращается с охоты

Сам Алтай-Бучай — батыр,

И лица его пожар

Обагряет неба ширь!

Конь Бучая, божий дар,

Выдыхая белый пар,

Серым и густым туманом

Весь Алтай уже окутал.

Две передние ноги

Весело вперед бросая,

Задними пускаясь в пляс,

Мчится конь Алтай-Бучая, —

Яблоками черных глаз,

Темных, как луна в затменье,

Вертит он, горами мчась.

Уши-ножницы коня

Небо словно бы стригут —

И от них седые тучи

В небе клочьями бегут.

Конь как следует подкован,

Шерсть до блеска вся чиста,

Молнией сверкает каждый

Волос пышного хвоста.

Ниже щеток — в девяносто

Две косички этот хвост…

А ведь конь какого роста!

Богатырский тоже рост!

Вся в косичках также грива, —

До колен коня висят,

А числом их — семьдесят!

Слева затаврен красиво

Луновидным он тавром,

И тавром солнцеподобным

Также справа затаврен.

На семидесяти вершинах

Исходил он все тропинки,

И в семидесяти долинах —

Завяжи глаза ему,

Погони в ночную тьму, —

Шагом, рысью — без заминки

Все проезды он найдет.

И теперь, покрытый пеной,

Дар Юдгена драгоценный,

Друг батыра дорогой,

Он идет дорожкой горной,

По тайге лесисто-черной.

А на нем сидит могучий,

Самый храбрый, самый лучший

Богатырь Алтай-Бучай.

Он лицом луноподобным

Светит серебра светлей,

Он лицом солнцеподобным

Светит золота светлей,

А могуществом таков:

На хребте своем с полсотни

Сдержит конских косяков;

А на спину — шириною,

Словно пастбище степное,

Шестьдесят отар овец

Выгонит пастись на воле.

А лопаток вышина

Горной вышине равна.

Лоб его — широк, как поле.

Был Алтай-Бучай таков!

Настрелявший по отбору

Соболей, куниц, лисиц,

И медведей, и волков;

На коня навьючив кучи

Им добытого зверья,

Он теперь с таежной кручи

В стойбище победно въехал.

Тут сестра Алтай-Бучая,

Брата-хана привечая,

Подошла Очо-Чечеп

От него коня принять.

И когда с добычей вьюки

Стал батыр с коня снимать,

Крапчатый и полосатый

Конь, всем телом задрожав,

Громко, горестно заржав,

Так хозяину сказал:

«Хоть бессмертен ты, мой друг,

Как бы не погиб ты вдруг:

Воздух наш был чист и свеж,

А теперь он пахнет скверно —

Пахнет порохом! Наверно,

Кто-то прибыл к нам чужой —

Берегись беды большой…»

Но батыр, беды не чуя,

Открывает в юрте дверь, —

И преступница-жена,

Ужасом поражена,

Но, как будто ни о чем

В этот миг не беспокоясь,

Кланяется мужу в пояс —

И пред ним тотчас же ставит

Мяса жирного казан

И с добычею счастливой

Поздравляет лживо, льстиво,

Семьдесят других различных

Ставит ему вкусных блюд

И перегнанный семижды,

С ядом смешанный, арак

Льет ему в большой сосуд.

Пить Алтай-Бучай умеет —

Пьет и пьет — а лишь едва

Тяжелеет голова.

Но все больше он хмелеет —

И такие произносит

Он в полухмелю слова:

«Эй, послушай-ка, жена,

Слушай также ты, сестра:

Мне вздремнуть уже пора.

Лягу я, но не укроюсь —

И снимать не стану пояс

И со стрелами садак.

Острый мой булат с бедра,

Лук мой со спины снимать

Вам на этот раз не надо!

Всласть наевшись и упившись

Ядовитой аракой,

Он уже теперь шатался

И за все, что мог, хватался

Непослушною рукой.

И, уже лишен сознанья,

Сразу же заснул он, пьян.

А тогда Яра-Чечен

Раскричалась, вызывая

Братьев-ханов из их ям:

«Иль вы, ханы, сами пьяны?

Время дело сделать вам:

Я его уж опьянила,

Сильным ядом опоила,

И пока, как труп, он спит,

Пусть в бесчувствии он будет

Вами сразу же убит!»

А-а-ака хан Арнай

Из передней выполз ямы;

Э-э-эка хан Чарнай

Яму заднюю покинул.

Оба сразу на Бучая

Бросились головорезы:

Хан Арнай схватил его

Справа лапою железной,

Хан Чарнай батыра стиснул

Слева — и на нем повиснул.

Тут батыр и отрезвел —

Тигром раненым взревел,

Но насильникам, однако,

Он сдаваться не хотел, —

Разошелся — и боролся

Шесть — без передышки — дней,

А сказать, что семь, — верней!

Чувствуя, что плохо дело,

Что слабеет снова тело,

Закричал Алтай-Бучай:

«Эй, воспитанная мною

Милая моя сестра!

Также ты, кого в народе

Я избрал себе женою,

Кто была верна, добра,

Вы зачем меня поили

Крепким, горьким тем вином?

Иль не знали вы тогда,

Что грозила мне беда?

Поспешите же сюда,

Жду теперь от вас подмоги:

Принесите вы гороху —

И моим врагам под ноги

Подсыпайте вы горох,

Мне же под ноги — муку

Подсыпайте, да побольше,

Чтобы не скользил, чтоб мог

Выстоять в борьбе подольше!»

Зов батыра со двора

Услыхав, Яра-Чечен

Побежала к месту схватки,

Но не ханам, — стала мужу

Подсыпать горох под пятки.

И Бучаева сестра

Прибежала — вчетвером

Справились с богатырем:

Наземь, хоть с большим трудом,

Повалили, — цепь достали,

По рукам-ногам связали.

Злобою кипя, горя,

Хан Арнай и хан Чарнай

Над поверягенною жертвой

Наглумились, говоря:

«Ну, настал конец теперь твой!

Где твой долгий век, бессмертный,

Где бессмертная душа?

Отвечай, Алтай-Бучай!»

Так прожоры говорят,

Бьют его семь дней подряд,

Бьют его, ножами режут,

Сам же он лежит, молчит,

И не дивное ли дело:

Тело не кровоточит!

Наконец сказал он им:

«Века моего не мерьте, —

Нет конца годам моим,

Для моей души нет смерти, —

Знайте, я непобедим!

А пройдет лет пять иль шесть,

Вас моя настигнет месть —

И ни вашим скакунам,

И ни вам голов не снесть!»

Тут Яра-Чечен с усмешкой

Ханам-братьям говорит,

В сторону их гневно плюнув:

«Что ж вы растерялись, что ж вы!

Незачем вам, ханы, мешкать:

От сапог его чугунных

В семьдесят слоев подошвы

Вы сейчас отбить должны.

А под ними — ножик-складень,

Вложен в черные ножны:

Этот нож хоть прост на вид, —

Свойством он необычаен:

Он один лишь умертвит

Наконец Алтай-Бучая!»

Ханы молоты, конечно,

Сразу добывать пошли,

И два молота кузнечных

Разыскали — принесли,

И семь дней с батырских ног

От чугунных тех сапог

Отбивали слой за слоем, —

Били, били — и обоим

Дело стало невтерпеж.

Тут как раз и выпал нож!

Э, как был теперь злораден

Смех прожор — двух братьев-ханов.

Раздобыв тот ножик-складень,

Душегубы-ханы враз

Их беспомощную жертву

Тем ножом лишили глаз

И вдобавок с рук страдальца

Отсекли большие пальцы.

Стали рыть злодеи землю.

Вырыв яму глубиной

В шесть земных слоев ли, в семь ли,

Труп Алтай-Бучая подло

Бросили в земную глубь,

«Пусть семь лет лежит он там,

Прахом стать его костям!»

Вспомнили, что в колыбели

Сын его — младенец спит,

И младенец был убит

И к отцу в могилу брошен.

Хан Арнай и хан Чарнай

Времени терять не стали —

И в свои погнали дали

Белый скот Бучая тучный.

Золото и серебро,

Все домашнее добро

На коней сложили вьючных,

Все разграбив, что могли,

Юрту дочиста сожгли.

Чтоб на месте том листва

Никогда не шелестела,

Чтоб зеленая трава

Там росою не блестела, —

И траву и дерева,

Не щадя, уничтожая,

Ликовали, уезжая,

Недруги Алтай-Бучая.

Для себя его коней

Знаменитых заседлав,

Два грабителя, два хана

Двинулись из этих мест,

В стойбище чужое ныне

Увозя своих невест.

Едут низом, едут высью,

То — шажком, то дробной рысью —

Доезжают до пустыни,

Что легла в такую даль, —

Ворон долетит едва ль!

Надоело братьям-ханам

Ехать рысью столько дней;

И на спор, вперегонки

До конца степи песчаной

Вскачь теперь пустить коней

Вздумали озорники.

Убедиться захотели,

Каковы на самом деле

Скакуны Алтай-Бучая,

Не расхвалены ли зря

Лошади богатыря.

А конца пустыни темной

Не достичь не то что птице,

А и ветер не всегда

До границ ее домчится!

Сговорились ханы, значит, —

По степи песчаной скачут,

Но пройти весь длинный путь

Им не удалось чуть-чуть.

Темно-рыжий, небом данный

Конь, по кличке Темичи,

Шел отлично, но споткнулся —

(Камень скрытый подвернулся)

И, хотя не сбился с ног

Темно-рыжий скакунок,

Но на всем скаку другой

Камень он задел ногой,

И упал — и, головой

Ткнувшись в камень роковой,

Расколол тут череп свой.

«Это ль конь богатыря,

Чья гремит повсюду слава?!

С ним ли, удалью горя,

Можно мчаться в бой кровавый?

Это — кляча, а не конь,

Это — дрянь из дряни — конь,

Годный лишь для живодера!»

Павшего коня кляня,

И камчой хлестнув со зла,

Выброшенный из седла

Закричал Арнай-прожора,

Злой досадою кипя

На коня и на себя.

И добром не поминая

Самого Алтай-Бучая,

Пересесть пришлось Арнаю

На буланого коня.

Не терпелось братьям-ханам

Состязанье продолжать:

«От серебряной степи,

Что до края вся видна нам,

До степи доскачем той,

Нам не видной, золотой!»

Но достичь, однако, цели

Ханы снова не успели:

Крапчатый, Юдгеном данный,

Конь охотничий, буланый,

Словно в пакость ханам-братьям,

Растянулся бездыханный!

«Это ль конь богатыря?!

Как охотиться на нем?!

Как Алтай-Бучай хвалиться

Мог таким дрянным конем?!

Сам я с ним зачем связался?» —

Хан Чарнай, себя коря,

Над конем, что пал под ним,

Злобствуя, так издевался,

На другого сев коня.

Скачут дальше ханы-братья,

Но и конь, Баяной данный,

Темно-полосатой масти —

Тоже, ханам на несчастье,

Вскорости упал — и сдох.

Не помог Баяна-бог!

И когда долины, горы —

(Шестьдесят и тех и тех!)

Знаменитые прожоры

Миновали без помех, —

Три коня Алтай-Бучая,

(Мнимой гибель их была!)

За преступные дела

Смерть прожорам предвещая,

Сразу ожили и вместе

Стали обсуждать возмездье.

Темно-рыжий, небом данный,

Темичи — коням-собратьям

Так сказал: «Чтобы воздать им,

Мы в маралов быстроногих,

Черных, разветвленнорогих

Превратить себя должны.

Скряги эти ханы-братцы —

Стрелы тратить поскупятся, —

И собак Алтай-Бучая

Потому на нас натравят.

Только псы узнают нас —

И, настигнув, не затравят».

Тут в маралов быстроногих,

Черных и ветвисторогих

Кони сразу превратились —

И вдоль склонов ближних гор

Понеслись в обгон прожор.

Две преступные невесты

Братьев-ханов едут с ними,

Меж собой в пути судачат.

Вдруг раздался громкий крик их

«О-о-ой, батыры, гляньте:

Три марала черных скачут

Склоном северной горы!»

3-а-аакал хан Арнай,

За-э-экал хан Чарнай:

«Спустим-ка на них скорей

Двух собак Алтай-Бучая,

С ним ходивших на зверей!»

Две собаки-одинаки,

Побежав маралам вслед,

Семьдесят долин глубоких,

Семьдесят вершин высоких

Миновали за семь дней —

И, догнав маралов мнимых,

В них узнав друзей-коней,

Завели беседу с ними:

«Мы от недругов Бучая

Как теперь освободим

Пленных беркутов двух серых,

Охранявших юрты дым? —

Псы охотничьи сказали. —

А нельзя ль нам, а нельзя ли

Измениться совершенно —

И в семидесятисаженно-

Хвостых, огненных лисиц

Превратиться — и промчаться

На виду у ханов-братьев?

Ханы жадные прожоры

И скупые крохоборы:

Тратить стрелы не решатся, —

Ловчих беркутов на нас

Пустят, может быть, как раз!»

Две собаки-одинаки

Так сказали — и мгновенно

В двух семидесятисаженно-

Хвостых, огненных лисиц

Превратились — и пустились

Мимо ханов бегом лисьим.

Женщины из каравана

Закричали снова: «Ханы!

Посмотрите, две лисицы

Стали мимо нас носиться!

Ну, а наши двое гончих,

За маралами пустясь,

Дело ловчее не кончив,

Видимо, их упустили,

Как щенята, заблудясь!

Нечего о псах грустить,

А чтоб лис не упустить,

Надо беркутов спустить!»

Их совету не противясь,

Ханы с беркутов-орлов

Сняли колпачки с голов,

Сняли с ног цепочку-привязь, —

И спустили птиц на лов.

Семь раз промахнулись птицы,

Девять раз кидались — мимо!

На десятый раз смекнули,

Что обличье лисье — мнимо, —

Это — кони, их друзья,

Нападать на них нельзя!

Подлетели птицы к лисам —

Начали совет-беседу,

Как им одержать победу,

Как перехитрить прожор.

Богом данный, темно-рыжий

Конь по кличке Темичи,

Говорит: «Отнять должны же

Мы у двух прожор бесстыжих

Выколотые глаза

Славного Алтай-Бучая

И отрезанные пальцы

С рук богатыря-страдальца!

Этих пальцев, этих глаз им

Мы не вправе оставлять!»

Конь в обличье лисьем — наземь

Бросился, вскочил — встряхнулся

И пропала с глаз лиса!

Начинались чудеса:

Закипел туман в долине —

Серо-бурый, желтый, синий,

На горах — кроваво-рдян,

Как пожар, он занялся.

Налетевший ураган

Расшвырял в лесах валежник,

И неистовствовал снежный

Буйно-бешеный буран.

Снега — злая завируха

Намела коням под брюха,

А мороз крепчал, крепчал —

Лед на реках затрещал!

Кое-как собравшись с духом, —

С места уведенный скот,

Также угнанный народ

Сбили ханы тесным скопом

Под стоствольный вечный тополь.

Для себя — белокошомный

Натянув шатер огромный,

Ханы скрылись в нем, дрожа.

Но не дьявола ль подвохи:

Позабыли в суматохе

Занести в шатер два пальца

И глаза богатыря!..

А два беркута меж тем,

Обернувшись воробьями,

Шарить стали под ветвями

Тополя, как будто пищу

Для себя привычно ищут.

Прыг да прыг, чирик-чирик, —

Подхватил один — глаза,

Пальцы подхватил второй, —

Оба сразу вверх вспорхнули —

В тучу синюю нырнули.

Ханы вышли — увидали,

Как две птички улетали, —

Закричали, заревели —

Заругались неприлично,

Луки белые схватив,

Даже стрел не пожалели,

Их на воробьев спустив!

Рядом с шеей первой птички

Первая стрела прошла,

Хвост второй чуть-чуть задела

Вслед летевшая стрела.

Завопили ханы громче:

«Кроме этих воробьев,

Не могло тут быть воров!

Оборотни — не иначе!

Чье же это колдовство?

Разумеется, его!

Уж не будет нам удачи!

Значит, он воскреснет, значит,

Верх над нами он возьмет!..»

Женщины их утешали:

«Видно, эти две пичуги

От мороза, и от вьюги,

И от голода — пытались

Здесь, под тополевой сенью,

Для себя найти спасенье.

Не сердитесь, ханы, слишком, —

Сил покражу унести

Не хватило б воробьишкам:

Путь им чересчур далек,

Чересчур мороз жесток».

Но, однако, воробьи

Не замерзли — долетели,

Драгоценные свои

Ноши донести успели

К черной яме семислойной,

Где, злодеями убит,

С малолетним сыном вместе

Был Алтай-Бучай зарыт.

Два воробышка с друзьями

Извлекли из черной ямы

Труп убитого батыра —

И ему в глазные дыры

Вправили его глаза.

Пальцы рук его большие,

Что злодеи отсекли,

Приложили и пришили, —

Только оживить батыра

Так-таки и не смогли!

Но казалось, что он жив

И глядит в полудремоте,

Веки не совсем смежив,

И насмешливой улыбки

На устах не потушив.

А младенец, что лежал

Рядом с мертвецом-отцом,

Сразу ожил — задышал,

Богатырским смехом бодрым,

Хлопая себя по бедрам,

Радостно захохотал, —

В десять раз притом стал краше,

Старше, мужественней стал.

Поднимаясь, молвил он:

«Мой огонь опять зажжен, —

Был я мертв, но воскрешен.

Всех врагов я разыщу —

Отомщу им, не прощу!»

И, как будто мертв и не был,

Встал, пошел — привел коня

Темно-рыжего, что небом

Был отцу для битвы дан,

И взнуздал и оседлал,

Сбруей обрядив походной,

И отправился, горя

Жаждой мести благородной,

В богатырский свой поход.

Шестьдесят крутых вершин

Перевал за перевалом,

Семьдесят речных пучин

Впереплыв и впереброд

В том пути одолевал он.

Едет он — глазами ищет,

Где-то вражье становище?

Сколько гор еще пройти,

И долин, и рек в пути,

Чтоб дойти до их жилища?!

И юнец-батыр отважный,

Песней нежной и протяжной,

Дудкой дырчатой звеня,

Подбодряет так коня:

«Конь отцовский, темно-рыжий,

Богоданный Темичи!

Ты меня песчинкой легкой,

Ты меня стрелой: промчи,

Пронесись, перелети

Многотрудные пути

Мпогогорного Алтая!»

Трав зеленых не топча,

Конь, то рысью, то скача,

Несся, устали не зная,

Юного батыра мча

В край Арная и Чарная.

Звери, чуть дойдут до них

Звуки дудки, забывали

О детенышах своих, —

Их кормить переставали.

Птицы в гнездах забывали

О птенцах — так птичий слух

Эти звуки чаровали,

Радовали птичий дух.

Камни песне отзывались,

На себе родя цветы,

В зелень пышно одевались

Все деревья и кусты.

Шестьдесят он гор высоких,

Как стрела, перемахнул,

Семьдесят он рек глубоких

Переехал, как мигнул.

Так достиг, и то — нескоро,

Вражеских владений он,

На коричневую гору

Поднялся, вокруг которой

Семьдесят вершин увидел,

Шестьдесят долин увидел.

Смотрит богатырь-юнец —

Видит он большой дворец

Весь, как есть, из серебра.

Мать его — Чечен-Яра

Для себя тут возвела

Тот дворец — и в нем жила.

Осмотрелся он еще —

Видит золотой дворец,

Теткою — Чечен-Очо,

Выстроенный для себя.

Тут с коричневой горы

Закричал богатырок:

«Наступил возмездья срок:

Эй вы, силачи-прожоры,

Знайте, к вам пришла война —

Гибель вам сулит она!

Где ваши мечи, прожоры,

Чтоб начать со мною сечу?

Стрелы ваши где, прожоры,

Чтоб потешиться стрельбой?

Где слова для бранной речи,

Прежде чем начнется бой?

Где он, вами уведенный,

Мой неисчислимый скот?

Где мое родное племя —

Вами угнанный народ?

Храброго богатыря,

Зверобоя, птицелова,

Славного Алтай-Бучая

Сын единственный родной

К вам теперь пришел с войной.

Повоюйте же со мной!»

А-а-ака хан Арнай

В золотые двери вышел,

Э-э-эка хан Чарнай

Сквозь серебряные вышел:

«Кто приезжий тот невежа,

Здесь дерзнувший глотку драть?

На кого пришел орать,

К нам с войной прийти осмелясь?»

Самострелы в ста зарубках

Подняли к плечам — и стрелы

Положили на тетивы,

В юного батыра целясь.

А батыр — юнец-храбрец,

Ловок, статен и красив,

Грудь, подобную поляне,

Перед ними обнажив,

Лоб открыв для вражьих стрел,

На вершине горной черной

Сел спокойно и смотрел,

Став для недругов мишенью.

«Вижу — оба вы храбры! —

Закричал он им с горы. —

Сделаю вам уваженье:

Первыми стреляйте. Ну!

После вас уж я стрельну!»

Так прожорам крикнул он,

Их прицелом не смущен,

На виду у них садясь.

Только что с природой стало?!

Неба дно загрохотало,

Весь Алтай высокогорный

Сотрясло и зашатало:

С самострелов двух прожор

Две стрелы, сверкнув, слетели —

И к живой, сидячей цели

С грозным свистом полетели.

Но богатыренок юный

Им навстречу дунул, плюнул —

И, как два листка сухих,

В стороны отвел он их, —

Встал — и крикнул: «Эй, прожоры,

Мяса вы сожрали горы,

Выпили вы человечьей

Крови целые озера.

А теперь я вам отвечу:

Я одну стрелу пущу —

И пробью обоим печень, —

Истреблю вас, отомщу!»

Он одной стрелой своей

Уложил их двух коней —

И стрела сквозь них прошла

И Арнаю и Чарнаю

В печень самую вонзилась

И в куски разорвала.

Но, однако же, не скоро

Испустили дух прожоры,

И покуда, лежа там,

Истекали черной кровью,

Проклинали, сквернословя,

Юного богатыря.

А герой-богатыренок,

Возрастом почти ребенок,

Им сказал, сходя с горы:

«Да, на ругань вы храбры!

Много попусту стреляя,

Метким станешь ли стрелком?

Станешь ли красноречивцем,

Зря болтая языком?»

Вынув белый свой булат,

Полумертвым братьям-ханам

Головы он отрубил —

И к скале — на пуп земной —

Он их погодя прибил

С черной надписью позорной:

«Кто бы мимо ни проехал,

В головы пусть плюнет эти

И хлестнет с презреньем плетью,

Гнусных дел их не прощая!

Это головы убийц

Славного Алтай-Бучая,

Силача-богатыря,

Зверобоя, птицелова.

Ныне сын его — юнец

Отомстил им наконец!»

Подпись он свою поставил —

И шаги теперь направил

Прямо в золотой дворец.

Там родного он врага

Увидал у очага —

Тетушку Очо-Чечен.

Та с притворною любовью

Говорит: «Племянник милый!

Как живешь ты? Как здоровье?

Возмужал, набрался силы!

Ты откуда держишь путь?

Здесь ты можешь отдохнуть!»

Он в ответ: «Я слышал, есть

У меня молодка-тетка:

Оказать хотел ей честь —

Ей принесть от брата весть.

Слышал я, что за батыра

Тетка эта вышла замуж.

Думал я: проверю сам уж,

Богатырь ли вправду он

И насколько он силен.

Прибыл вот чего я ради!

Где же хан Чарнай, мой дядя?»

Говорит на это тетка —

Лживо и трусливо-кротко:

«Дорогой племянник мой!

Посиди да погоди.

Если б кожанкой Чарная

Одарить тебя пока?

Если б дядино сиденье

Я дала тебе, — наверно,

Было б велико чрезмерно?

Вот оно — попробуй, сядь!»

На чугунное сиденье

В девяносто медных ножек,

С бычьими ногами схожих,

Он присел — и сорок ножек

Сразу же под ним сломались, —

Только пятьдесят остались!

К черной кожанке защитной

Подошел он — и едва

Попытался в рукава

Руки всунуть — оторвались.

А юнец-батыр такие

Говорит при том слова:

«Щедрость доброй тетки разве

Всей душою не оценишь?

Рада чем ни есть помочь:

Уж сиденье — так сиденье, —

Чуть присядешь — ножки прочь!

Если кожанку наденешь —

Так от плечевого шва

Отлетают рукава!

Проклят будь такой хозяин, —

Он бездельник, негодяй он!

А не ты ль с ним заодно,

Тетушка моя родная,

Моему отцу глаза

Вырвала не так давно?!

А не ты ль с отцовских рук

Пальцы также отсекала —

И его на столько мук

Уж не ты ли обрекала?!

Может быть, тебе скребок

Нужен, тетя дорогая?..»

Тут же он скребок извлек,

Тетке подлой предлагая…

«Да, племянничек, скребок

Очень нужен мне для дела:

Заячьи бы шкурки впрок

Я выделывать хотела…»

Жаждой мести загорясь,

Львом разгневанным взъярясь,

Молодой батыр скребком

Замахнулся, как клинком,

И мгновенно, изловчась,

Шею тетке разрубил!

Совершив свой суд над нею.

Тем же гневом пламенея,

Входит богатырь-юнец

И в серебряный дворец.

Входит — видит: мать сидит,

Величава и ваяша,

И, скрывая страх и стыд,

С сыном ласкова, нежна,

Говорит ему она:

«Вновь не вспыхнул ли, сынок,

Твой угасший огонек?

Был ты мертв — и вот восстал,.

Доблестным батыром стал.

Твой отец — Алтай-Бучай

Тоже, может быть, воскрес?

В жизни мало ли чудес!

Что ж молчишь ты, отвечай!»

И сказал ей сын в ответ:

«От него тебе привет.

А теперь скажи мне, мать,

Очень радостно иль нет

Мужа без обоих глаз,

Без двух пальцев увидать?

Было зрелище красивым?

Ты им насладилась, мать?

Если ты прожорой-ханом

Так уже прельстилась, мать;

Если твой родной аил

Так тебе уж опостыл;

Если жизнь при этом хане,

Мать моя, тебе желанней;

Если нет в тебе стыда, —

Тут останься навсегда!»

Так он матери сказал —

Руки за спиной связал

И ее из юрты вывел,

К медной коновязи тут же

Привязал ее потуже —

И привязанной оставил.

Он затем собрал свой скот —

И к себе в Алтай направил,

Сам же на коня вскочил —

Поскакал в родной аил.

Семьдесят вершин высоких

Скоком он перевалил,

Семьдесят глубоких рек

На коне он пересек.

И когда в места родные,

Где так много дней он не был,

Въехал он, пустив на отдых

Темно-рыжего коня —

Темичи, подарок неба, —

Об отце он думу думал,

Скорбно голову склоня:

«К яме той скорей пойду, мол,

Может быть на этот раз

Оживет он в добрый час!»

Как судьбе ни докучай,

Не захочет — не поможет:

И отец Алтай-Бучай,

Видимо, ожить не может!

Помощи от книги Лунной

Просит сын батыра юный:

Он читал ее шесть дней —

И прочел он вот что в ней:

«Над горными кручами,

За синими тучами,

За благоуханной

Третьей небесной

Высью чудесной,

Во дворце златояром

Живет дочь Тенгри-хана,

Наделенная даром

Мертвецов оживленья,

Угасшему пламени

Возвращенья горенья».

Вот, оказывается,

Кто Алтай-Бучаю снова

Жизнь способна возвратить,

Зверобоя, птицелова

Чародейно возродить!»

От батыра молодого

Услыхав такие вещи,

Конь Алтай-Бучая вещий,

Окрылился, превратился

В светло-серого орла,

Тридцать два раскрыл крыла,

Воспарил за третье небо,

И, чутьем чудесным движим,

Там к семидесяти рыжим

Иноходцам он пристал

И ходить меж ними стал.

Как-то раз дочь Тенгри-хана,

Светлолика, стройностанна

(Имя ей — Алтын-Дьюстик),

Из семидесяти конских

Табунов отца — избрала

Рыжепламенный косяк.

Ей как раз в нем и попался

Иноходец тот — Рыжак,

И она его усердно

Осмотрела так и сяк,

И она его взнуздала

Звонкой золотой уздой,

Бронзовым седлом двукрылым

Иноходца оседлала,

Белым и, как степь, широким,

Потником его покрыла,

И на нем стянула туго

За подпругою подпругу —

И подобные двум лунам

Подправляла удила,

И направо и налево

Эта чародейка-дева

Чуть-чуть повод повела, —

И, как ветр с речного плеса,

Драгоценный конь понесся —

И была, как на плоту

Иль как птица на лету,

Иноходь его легка.

Птицей сделавшись летучей,

Вмиг он пролетел версту,

И Алтын-Дьюстик за тучей

Снежно-белой оказалась,

Где с шестьюдесятью конями

На птицеподобном Рыжем

В иноходи состязалась,

Лучших всех оставив сзади.

Рыжему коню погладив

Ласково глаза и морду,

Так ему Алтын-Дьюстик

Нежно говорит и гордо:

«Истинно счастливый случай!

Ты из лучших самый лучший!»

Иноходец говорящий

Всаднице, на нем сидящей,

Так на это отвечал:

«Иноходью настоящей

Я тебя еще не мчал.

Приготовься, как потребно

Для далекого пути.

Снадобий своих целебных

Ты побольше захвати:

Мертвого богатыря

Надо будет воскресить,

Я, тебя благодаря,

Вот о чем хочу просить!»

Чтоб отказом не обидеть

Скорохода своего,

Чтобы иноходь увидеть

Настоящую его, —

Богатырка согласилась

И немедля снарядилась,

Снадобьями запасясь.

Ненатягивавшийся повод сразу натянула,

По небитому бедру в первый раз камчой хлестнула.

Как передних две ноги

Рыжий конь вперед бросает —

Так переднюю луку

Дева-всадница хватает.

Стоит задними ногами

Иноходцу в пляс пуститься —

Так за заднюю луку

Всадница должна схватиться.

Сразу конь взыграл под ней,

В настоящий бег пустясь,

И она на нем семь дней,

За луку седла держась,

Словно в воздухе плыла,

Как в беспамятстве была.

А когда семь дней минулось,

Память снова к ней вернулась,

И оказывается,

Что на верхнем синем небе

Богатырка очутилась

И до нижних, белых туч,

Сидя на коне, спустилась,

И оказывается,

Сверху вниз перелетая,

Очутилась на Алтае,

Перед тою самой ямой,

Где лежал, еще нетленен,

Давний труп Алтай-Бучая.

И Рыжак сказал ей так:

«Не на радость мной сюда

С неба ты привезена.

Знай, случилась тут беда!

Это — богатырь убитый.

Этого богатыря

Оживить ты здесь должна.

Светом мудрости своей

Воскреси Алтай-Бучая —

И тебе я обещаю,

Что сегодня же верну

Я тебя на третье небо,

В твой Алтай, в твою страну!»

Эта дева-богатырка,

Не ронявшая из глаз

Ни одной слезы доныне,

Вся слезами облилась

И запела песнь сначала —

Песнь печали, песнь унынья,

В мире не было чудес

Чуда этого чудесней:

Выхода не находя,

Богатырка с этой песней

Солнце и луну с небес

Низвести сумела наземь, —

И схватила солнце сразу,

Из него густой настой

В золотой сосуд сцедила —

И глаза Алтай-Бучая

Были им исцелены!

А затем луну схватила —

И прозрачное лекарство

Отцедила от луны, —

И два пальца отрастила

На руках богатыря,

Снова чудо сотворя!

И семь рыжих нежеребых

Кобылиц потом доила,

Молоком парным целебным

Труп батыра окропила.

И на место, под которым

Богатырские — при жизни —

Легкие дышали жарко,

В девять граней камень черный

Стала прилагать лекарка.

А на место, под которым

Бил сердечный молоток,

Дева шелковый простерла

Черный небольшой платок.

Тут истек леченья срок —

И Алтай-Бучай убитый

Смертный сон свой перемог, —

И проснулся, улыбнулся,

Встал — и произнес: «Как славно

Я поспал! Давно, недавно ль

Был я смертью усыплен,

Ныне богатырской девой

Оживлен и исцелен!

Навсегда пусть остается

Жить она у нас теперь:

Шерсть имеет каждый зверь,

Без подруги нет мужчины,

Моему батыру-сыну

Эту деву в жены взять бы —

И на девяносто дней

Свадьбу здесь отпировать бы,

И прожить лет до ста с ней!»

Так сказав, он стал писать

Ближним, дальним приглашенья, —

От него во все концы

Скачут конные гонцы —

И в батырские владенья.

Собирается отвсюду

Много гостевого люду.

Для приезжей детворы

Стелют поперек дорожек

Шелком шитые ковры.

Красный бархат вдоль дорожек

Стелют для девичьих ножек.

Мяса гору нарубили,

Море араки сварили.

Стали девушки водить

Хороводы, песни пели.

Стали парни приходить —

Раздувать огонь веселья.

Из-за гор, из-за морей,

Прибыли из разных стран —

Семьдесят богатырей,

Всех сильнее и храбрей.

Бронзошубых, златошубых

Витязей непобедимых,

Всюду чтимых и любимых,

Много съехалось сюда

Свадьбу праздновать тогда.

И семидесятиглавый

Дюльбеген зверинорожий

Меж гостей толкался тоже.

Там большой майдан был круглый,

И — средь множества шатров —

Был большой дворец стоуглый

Там построен для пиров.

Девяносто дней шумел

Пиром свадебным Алтай, —

Сколько каждый мяса съел,

Сколько выпил там араки, —

Не пытайся, не считай!

Полудохлые собаки

Изо всех окрестных стай,

У которых, как хлысты,

Отвисали вниз хвосты,

Бегали, хвосты закинув

В сытой радости на спину.

Но пришло и окончанье

Свадебного пированья —

И народ разноязычный

Разъезжался — кто куда.

Будней начались заботы, —

Стал батыр Бучай привычно

Снаряжаться на охоту.

На коне, Юдгеном данном,

Выехал он, как всегда.

Снова семьдесят высоких

Одолел он перевалов,

Через семьдесят глубоких

Переправился морей.

Снова, как не раз бывало,

Он Алтай семь раз объехал, —

Поохотился с успехом

И на птиц и на зверей.

По местам таежным ездя,

Он в одном безвестном месте,

В кедровом густом лесу,

Встретил красную лису,

Чей был необыкновенный

Хвост — семидесятисаженный!

Увидав богатыря,

Подошла к нему лиса,

Так при этом говоря:

«Если ты меня тут встретил,

И полны твои глаза

Мужественного огня,

Если ловок ты и сметлив,

Догони — поймай меня!»

Через семьдесят вершин,

Через семьдесят лощин

Красная лиса промчалась.

А Алтай-Бучай сердито

Вслед кричит ей: «Погоди ты, —

Для насмешки не меня, —

Подыскала б дурака!

Ты же вовсе дрянь-лисица:

Если вздумать шубу сшить,

То и для воротника

Мех такой не пригодится.

Никому ты не нужна —

И плевок тебе цена!.. »

Все ж погнался он за ней —

И настиг чрез девять дней, —

Убивать уже собрался,

Но воскликнула лиса:

«Кровь мою не проливай,

Голову не отрубай! —

Я слепцу глазами стану,

Языком немому стану, —

Быть могу тебе полезной:

За степями и лесами,

За горами и морями —

Там, привязана к железной

Коновязи, есть одна

Женщина — твоя жена.

Быть еще живой должна.

А меня к тебе послала

От себя послом она, —

Поезжай к ней, выручай!..»

И решил Алтай-Бучай:

«Поделом ей! Не пойду, мол!»

Но, однако, передумал:

«Э, поеду! Будь что будь!

Коль мертва — я труп сожгу,

Коль жива — в глаза взгляну,

Страшной клятвой прокляну!»

Через семьдесят высоких

Гор батыр перевалил,

Семьдесят морей глубоких

На коне он переплыл —

И в Алтае братьев-ханов

Трудный путь свой завершил.

Где народ недавно жил,

Там, оказывается,

В обезлюдевшей пустыне

Густо хвощ разросся ныне.

Где несчетный скот гулял,

Все позаросло бурьяном.

И оказывается,

Что, привязана арканом

К основанью коновязи,

До сих пор Яра-Чечен

Все еще была жива,

Хоть уже едва-едва

Кровь ее сочилась в жилах.

Ей такие тут слова

Говорит Алтай-Бучай:

«Здравствуй-ка, жена моя!

Мысли черные тая,

Мужа и младенца-сына

Ты убила, не жалея.

А сидишь не ты ль теперь

Здесь, привязана, как зверь?

Не тебе ли стал милее

Край Арная и Парная,

Чем твоя земля родная?

А теперь ты здесь сидишь,

Столько дней уж голодая,

Смерти близкой ожидая!

Отвечай же! Что молчишь?»

«Преступленье совершая,

Я не думала тогда,

Что такая всем большая

Суждена за то беда.

Обезумевшей к тому же,

Видимо, тогда была я».

О прощенье умоляя

Обвиняющего мужа,

Так несчастная сказала.

И батыр ответил так:

«Ты — мой лютый, кровный враг!

Многочисленный мой скот

Этим подлым двум прожорам

Ты ведь подарить могла?

Навсегда меня позором

И себя — покрыть могла?

Юрту мирную мою

Дать разграбить — ханам-ворам,

В прах всю разорить могла?

Из живого человека

Выковыривать глаза,

Превратив его в калеку, —

Это сотворить могла?

Словно злобный зверь трущобный,

Отсекать большие пальцы

С рук бессильного страдальца

Тоже ведь была способной?

Так за скот мой и за юрту,

За поруганную честь,

За глаза мои и руки,

За убитого младенца

Будь способна также снесть

Этой страшной казни муки!»

Так сказал он с горьким смехом

И в лицо ей трижды плюнул,

Тут же ногу в стремя всунул,

Дернул повод — и поехал.

Много он на горных кручах

Настрелял зверей различных

И съедобной очень много

Живности четвероногой,

Много также и отличной

Твари в реках наловил.

Был Бучай стрелок искусный, —

Также вкусной птичьей дичи

Настрелял немало он;

И с богатою добычей

Все алтайские он земли

Шесть ли раз объехал, семь ли, —

И вернулся в свой аил.

А вернулся в край родной,

Увидал, что под луной

Вдруг наплыл и забурлил

Горький и густой туман.

На шесть дней луна затмилась,

Солнце скрылось дней на семь,

Черным дымом все дымилось —

Ночью темь и утром темь.

А когда минуло время

Страшной непроглядной теми, —

То народ алтайский вскоре

Обуял смертельный страх:

Появился враг в горах!

И, оказывается,

Отомстить за братьев-ханов,

За Арная и Черная,

Напустив густых туманов,

Из другого мира вышли,

Из подземного улуса

Одинаких три мангуса —

На трех серых одинаких

Быстроходных скакунах.

А за ними — их вояки,

На подбор все одинаки,

Каждый цветом серо-бур,

Силой — не сильнее кур.

На коне на полосатом,

Божеством Баяной данном,

Выехал Алтай-Бучай,

А на Темичи, на рыжем —

Сын его смельчак завзятый.

В бой с мангусами вступили, —

И по сорок тысяч в день

В первые семь дней рубили,

А затем по шестьдесят

Тысяч в день вдвоем губили.

И хоть каждый воин ростом

Был с кусочек шашлыка, —

Перебить было не просто

Их несметные войска:

Как ты им ни угрожай,

Как их ни уничтожай,

А число их все росло.

И откуда нанесло

Этих тварей урожай?!

Удивлен Алтай-Бучай:

Что же это за враги?!

Но меж серой мелюзги

Был, оказывается,

Исполин-силач один.

Прежде чем начать стрельбу,

Поглядел Алтай-Бучай —

Замечает, что на лбу

Исполина есть пятно, —

И с трехлетнюю овцу

По величине оно!

Целясь чуть повыше глаз,

Богатырь стрелу спустил —

И родимое пятно

Надвое разворотил.

Тут мангусские войска,

Чьи вояки ростом были,

Как кусочки шашлыка, —

Пали наземь — и мгновенно

Стали в корчах умирать,

И до одного погибла

Мелюзги подземной рать.

Так батырская стрела

Их, как молния, сожгла,

Истребила всех дотла!..

И тогда Алтай-Бучай,

Воин и охотник славный,

Возвратился в свой аил

И судьбой обласкан был:

Откормился белый скот,

Что ни год все рос приплод,

И на стойбище народ

Множился из год в год.

Лучше в десять раз и, значит,

Веселей теперь, богаче

Зажил храбрый и могучий,

Богатырь Алтай-Бучай

На земле своей родной,

Где ему с тех пор по праву

Воздают и честь и славу.

Возмужавший сын его

С богоданного женой

Долго жил в согласье, в счастье,

Стал сильней он, краше втрое,

Стал прославленным батыром

И воспет алтайским миром,

Как герой и сын героя.

Был отцу он зорким глазом,

Был — душа отцу и разум…

Так я про Алтай-Бучая

Сказывать вам тут кончаю.

Если спутал я что-либо,

Пусть меня народ поправит,

Пусть добавит иль убавит, —

Я скажу ему «спасибо»!