Улагашев Н.У. Сын-Ару
- Информация о материале
Об авторе:
Кучияк П. и Коптелов А. Николай Улагашев, певец Ойротии
Коптелов А. Улагашев Н. У. и ойротский народный эпос
* * *
Сказку записал Н. Куранаков 30 мая 1940 года. Он же сделал и подстрочный перевод. Литературная обработка А. Смердова. Н. У. Улагашев слышал эту сказку в селе Елей, Красногорского района, от талантливого сказителя Яемата лет сто двадцать тому назад. Позднее она получила широкое распространение в восточной части Горного Алтая.
— Сказку «Сын-Ару» знает вся чернь, — говорил Н. Улагашев, имея в виду тайгу в междуречье Бии и Катуни.
Сюжет этой сказки хорошо знаком другим народам. Бытуют такие сказки и среди русского населения Сибири. А. В. Гуревич считает этот сюжет одним из самых популярных у сказочников Западной Сибири. В его книге «Русские сказки Восточной Сибири» (Иркутск, 1939 г.. стр. 29) есть сказка «Брат и сестра», записанная от талантливого сказочника П. А. Петренко. В первой части эта сказка очень походит на «Сын-Ару». Только там брат у девушки один. Женившись, брат по-прежнему спрашивал сестру «во всяком деле». Жене стало «забедно». Руководимая обидой и злостью, она отравила коня и сказала на сестру своего мужа. Он не поверил. Тогда жена отравила корову и снова во всем обвинила неповинную девушку. Брат и на этот раз не поверил. Наконец, злая сноха задушила в зыбке своего ребенка и назвала золовку убийцей. Брат рассердился, завязал сестре глаза и увел ее в лес. Там он отрубил ей руки и оставил её на голодную смерть. Но девушка выжила, выбралась из лесу и впоследствии вышла замуж. К ней вернулись руки. Родились дети.
Наилучшего, наиболее талантливого рассказчика этот сюжет обрел в лице Н. У. Улагашева. «Сын Ару» – самая яркая, эмоциональная из всех сказок, близких ей по своему содержанию.
Сын-Ару. Сын рослая, статная, ару — чистая.
* * *
Было это давно-давно, когда люди, ныне в народе старейшие, еще не родились, когда березы, ныне в лесу высочайшие, еще из земли не проклюнулись.
Жил на Алтае старый Анчи со старухой. Имели они двух лошадей и корову, по паре овец и коз. Три сына было у стариков, имена сыновей неизвестны. Была у них дочь мила и красива, звали ее Сын-Ару.
Ездил старый Анчи по горам и долинам, охотился, много зверей и птиц добывал, тем свою семью кормил. Старая мать не сидела дома: ходила она в аилы к баям, мяла овчины, шубы шила богатым, мехом и вышивкой их украшала. Была старушка большой мастерицей, трудом своим старику помогала семью кормить.
Когда сыновья подросли, стал их брать старик с собой на охоту, учил их метко стрелять, следы звериные распознавать. Словом, искусству охоты их научил. Старушка дочь свою обучала из шкурок меха выделывать, из мехов красивые шубы шить, узорной вышивкой и оторочкой украшать. Дочь свою мастерицей сделала, чтобы имя красивое Сын-Ару люди злословьем не опозорили, чтоб неумехой девушку не прозвали.
Выросли дети у стариков: три сына — славных охотника и дочь Сын-Ару — мастерица, ее рукоделью люди дивились, на красоту ее любовались. Старый Анчи со старухой, на детей глядя, гордились и радовались. Отец не прочь был среди народа ловкостью и силой своих сыновей похвастать, красотой и искусством дочери похвалиться. Все завидовали старикам, хвалили их сыновей и дочь.
Но старый Анчи со старухой успели цветами лишь полюбоваться, а спелой ягоды, ими выращенной, не отведали. Старость их желанья опередила, смерть счастье их прервала. Первым в могилу старик сошел, за ним, убитая горем, жена последовала. Сыновья и маленькая Сын-Ару смерть родителей горько оплакивали, горевали: как теперь им, сиротам, жить, кто их доброму делу наставит?..
Похоронили отца и мать, вчетвером в аиле своем зажили.
Братья ездили на охоту, их добычи богатой всем четверым на еду и одежду хватало, да было чем и калан (налог, побор – Ред.) зайсану уплатить, демичи (помощник зайсана – Ред.) жадного одарить.
Сын-Ару аил стерегла, рукодельничала, в ее руке игла непрестанно сверкала. Свой пай в семью Сын-Ару приносила, братьям во всем помогала.
Дружно братья с сестрою жили. Если трудно где одному — все на помощь придут, если один заскучал — все его веселят.
Так и жили они. Стали стада их быстро плодиться, в аиле богатство множиться. У трех братьев по три шубы заведено. Став богатыми, братья стали добычу между собой делить, каждый стал для себя охотиться, сам пушнину свою продавать. Дружбу они завели с купцами; скупая пушнину у бедных охотников — с выгодой перепродавали. Разбогатели три брата.
Невест себе братья облюбовали: трех красавиц с богатым приданым, девиц ленивых и бестолковых. Богатство и красота невест братьев прельстили, на неумехах все трое женились. Устроили свадебный той. На тое гостями были все богатеи. Черное озеро вина было выпито, горы вареного мяса съедены. Во хмелю сварливые гости переругались, драчливые кулаки друг на друге испробовали. Собаки кости глодать устали, от мяса так разжирели, что на ногах не стояли, лёжа полаивали. Вот какой той был!..
С тоя все гости разъехались, все собаки разбрелись. Братья с женами молодыми в своих новых аилах зажили.
В старом отцовском аиле Сын-Ару осталась одна. После шумного тоя братья три дня отдыхали, с женами молодыми тешились. На четвертый день на охоту уехали.
Три молодые жены в своих аилах, руки сложа, сидят. Одна Сын-Ару старается, за всех троих все делает: коров подоит, телят пососит (на Алтае телят не выпаивали, а подпускали к корове во время доения – Ред.), снохам вкусный обед приготовит, в аилах все приберет, пылинки нигде не увидишь. Такая уж девушка Сын-Ару, без дела сидеть не любит. С ласковыми словами за снохами-бездельницами ухаживает.
Братья с охоты вернулись, много они лисиц пышнохвостых, выдр серебристых и соболей пушистых в суминах своих привезли. Не хвастаясь богатой добычей, не жалуясь на усталость, братья с коней сошли. Жены их молодые из аилов не показались, мужей не встретили. Одна Сын-Ару из аила выпорхнула, радостно братьев встретила, повод у каждого приняла, сумины с добычей в аилы внесла.
Пищей вкусной Сын-Ару угощает братьев, о новостях расспрашивает.
Три брата после жирной еды на мягких постелях выспались, жен молодых подзывают. Меха выдр и лисиц им отдают, шубы велят сшить, красивые шубы, шелком простроченные, большими пуговицами украшенные. А жены-неумехи отмахиваются, отфыркиваются:
— Мы из простых овчин шуб не шивали, а из мехов драгоценных совсем не сумеем. Да и не наше дело шубы строчить…
Сидят красавицы бестолковые, как пни обгорелые, перед мужьями, брезгливо меха от себя отбрасывают. Братья на жен разгневались, но сердца их от красоты женской размякли, шить шубы жен не заставляют. Меха отнесли в аил Сын-Ару-мастерице, чтоб она, между делом, сшила братьям шубы богатые. Сын-Ару, не сказав «не умею», не оговариваясь, что нет времени, за работу взялась.
Быстро меха выделала, красивые шубы шьет. Так с этих пор и повелось: приедут братья с охоты, шкуры зверей сестре отдают, она из мехов одежды разные шьет. Хвалят братья золотые руки сестры, жен молодых за безделье корят, красавиц зовут неумехами.
Стало обидно это чванливым красавицам, злость на золовку в сердцах их копится, все больше они Сын-Ару ненавидят. Когда братья в тайгу уезжают, снохи до полусмерти девушку избивают. Поплачет она тихонько, обиду и боль перетерпит, братьям на снох не жалуется. Горькая жизнь у бедняжки, — а все от того, что она мастерица!
Однажды, когда на охоту братья уехали, снохи убить Сын-Ару решили, только ума у них не хватает как извести половчее золовку. Голову ей отрубить — не успеет даже помучиться, сонную ее придушить — смерть уж очень легка. А снохам хочется предсмертными муками Сын-Ару насладиться.
Стояли возле аила Сын-Ару четыре стройных березы. После побоев жестоких Сын-Ару приходила к этим березкам поплакать.
(Береза — самое любимое дерево ойротов, считавшееся священным. В шаманском ритуале жертвоприношения употреблялась только береза. На березы развешивали шкуры убитых шаманами животных. Березовые ветки вкладывали в рот жертвенной лошади. Из березы делали тычки, к которым прикреплялись изображения богов. Дети качались в люльках, сделанных из бересты. Новорожденным в подарок привозили из лесу ветки берез. Сын-Ару верила, что береза, сопутствующая человеку во всей ею жизни, поймёт её горе. – Ред.).
Никто, кроме белых берез, слез ее горьких не видел, горя ее не знал.
Когда закатилось солнце за синие горы, когда стада разлеглись в долине, а жители всех соседних урочищ уснули, снохи — три змеи — на Сын-Ару накинулись. Избили ее до полусмерти и чуть живую к четырем березам приволокли. К вершинам берез Сын-Ару привязали ее четырьмя шелковыми косами так, что в воздухе Сын-Ару повисла. В лицо ей злые снохи плевали, досыта наиздевались и спать пошли.
Слезы льет Сын-Ару, ветер ее над землей качает, голова от боли, как сухая сосна от жары, вот-вот растрескается.
На счастье ее братья с охоты быстро вернулись. К аилам братья подъехали, спешились, никто их встретить не вышел. Пришлось самим коней расседлывать, сумины с добычей в аилы нести.
Жены весело их встречают, притворно ласково с ними заговаривают.
Братья в аил Сын-Ару заглянули, сестры не увидели, забеспокоились.
Старший брат жене говорит:
— Когда с охоты мы возвращались, всегда Сын-Ару нас встречала, коней расседлать помогала, добычу в аилы вносила, жирной пищей нас угощала. Сейчас мы словно к мертвым аилам подъехали, никто нас не встретил. Куда Сын-Ару девалась?
Жена старшего брата усмехнулась ехидно, ответила:
— Откуда мне знать?.. Весь день Сын-Ару проплакала, вас укоряла, что замуж ее выдавать не хотите… Не убежала ли мужа себе искать, к чулмусу (один из самых хитрых и злых духов По ойротской демонологии, чулмусы — одноглазые, с большим носом. Обитают они в глубоких пещерах. Чулмусы могут послать человеку болезни, навести на его след убийцу, столкнуть с обрыва и т. д. Слово стало ругательным. Чулмусами называют хитрых, лукавых, и злых людей. – Ред.) свататься не ушла ли, — откуда мне знать?..
Братья сказанному подивились, стало им грустно, милую Сын-Ару им жаль.
Старший брат из аила вышел, возле дверей уселся и тоскливо запел:
«Черную, шелком крытую шубу мне
Кто теперь сошьет, Сын-Ару?
На вороном моем иноходце-коне
Кто будет ездить теперь, Сын-Ару?..
Красную, шелком крытую шубу мне
Кто теперь сошьет, Сын-Ару?
На красно-рыжем моем коне
Кто будет ездить теперь, Сын-Ару?..
Куда удалилась ты от аила,
Зачем покинула братьев?..
Если завелся на сердце милый,
Зачем ты скрыла от братьев?…
Разве я стал бы держать тебя —
Если милый есть человек?
Разве сказал я, что, не любя,
Ты проживешь свой век?..
Какая обида теснит тебе грудь,
Ой, Сын-Ару, Сын-Ару!
Смягчи свое сердце и зло забудь,
Ой, Сын-Ару, Сын-Ару!..»
Бедная Сын-Ару, голос старшего брата услышав, в ответ запела:
«За аилом моим стоят
Четыре березки, брат.
Брось на четыре березы взгляд,
Косами привязана к ним я, брат.
Замуж идти не хотела я —
Меня оболгали снохи.
Никого не искала себе в мужья —
Меня измучили снохи.
Ой, брат, мой любимый брат,
Словам несчастной поверь,
Уже близка моя смерть,
Спаси сестру свою, брат…»
Старший брат, слова и рыдания Сын-Ару услышав, ушам не поверил, сказал:
— Видно, душа бедной сестры ее голосом слух мой терзает!
Выхватил он из ножен нож, правое ухо себе отрезал и в аиле своем скрылся. Средний брат из аила вышел, тоскливо запел:
«Молодая береза весной опять
Зазеленеет своей листвой.
Молодые уходят в луга гулять,
Но приходят ночью домой.
Разве я тебя разлучал
С нареченным твоим, сестра?
Разве я тебя поучал
Незамужнею жить, сестра?..
Что ж обиделась ты на нас,
Ой, Сын-Ару, Сын-Ару?..
Что ж не кажешь ты братьям глаз,
Ой, Сын-Ару, Сын-Ару?..»
Голос среднего брата услышав, Сын-Ару, слезами обливаясь, снова запела:
«За аилом моим стоят
Молодые березы, брат.
Ты на них обрати свой взгляд,
К ним меня привязали, брат.
Не хотела другого себе я житья —
Лгут бесстыдные снохи.
Не искала себе никого в мужья —
Лгут лукавые снохи.
Много горьких я слез пролила,
Вы не видели слез моих, братья.
Сколько я принимала зла, —
Вам не жаловалась, братья.
Ой, мой средний любимый брат,
Сил моих не хватает.
Ой, скорей спаси меня, брат,
Я, как снежинка, таю…»
Средний брат, голос сестры услышав, отплевывается: — Видно, чулмус голосом Сын-Ару меня донимает! — Средний брат правое ухо себе отрезал, в аиле своем скрылся.
Вышел младший брат — близнец Сын-Ару, грустный долго стоял, нежно запел:
«Тепло одного материнского чрева
Нас с тобою, сестрица, грело.
Сладость груди материнской одной
Ты делила, сестра, со мной.
Зачем же ты, Сын-Ару, сейчас
Юность свою унесла от нас?
Любовь свою и свиданья с милым
Зачем от меня, Сын-Ару, таила?!.
Вернись скорее, сестра, домой,
Будем есть из чашки одной,
Вернись скорей, Сын-Ару, вернись,
Новую вместе устроим жизнь.
Ой, Сын-Ару, Сын-Ару,
Где я тебя найду?
Ой, Сын-Ару, Сын-Ару,
Дома тебя я жду!
Так младший брат пропел и горько заплакал. Последние силы собрав, младшему брату в ответ Сын-Ару запела:
«Стоят за аилом четыре березы,
На них загляни, мой брат.
Привязаны к ним мои черные косы,
Взгляни на меня, мой брат.
Замуж идти мне пора не настала —
О женихе я, брат, не страдала;
Тайно от вас никого не любя,
Не опозорила я себя.
К белым березам я приходила,
Не с женихом повидаться милым,
Горе свое приносила к березам,
Горькие здесь проливала слезы.
Ой, мои косы, черны, густы,
Лучше бы им не расти!..
Ой, мой брат, неужели и ты
Не хочешь меня спасти?..»
Младший брат, голос сестры услышав, ушам своим не поверил, тоже отплевывается:
— Голосом бедной сестры злые духи меня терзают!
Младший брат нож обнажил, правое ухо себе отхватил и снова прислушивается.
Бедная Сын-Ару петь продолжала:
«Когда до волка вой долетает,
Он мчится скорей на звук,
Чтоб отыскать свою волчью стаю,
Все обнюхивает вокруг.
Голос мой слыша, два старших брата
Ушли в аилы свои обратно.
Рожденный со мной в одночасье, брат,
Ужели и ты вернешься назад?!.
Ужели и ты, проливавший слезы,
Не подойдешь к четырем березам?
Моим словам и слезам не веря,
Скроешь совесть свою за дверью?»
У младшего брата сердце заныло, он за аилы кинулся, Сын-Ару увидел. Четырьмя косами к вершинам берез привязанная, девушка над землей покачивается. Младший брат, острый нож обнажив, одним ударом косы сестры перерезал, унес ее на руках в аил. Старшие братья с женами тотчас явились. Снохи бедной девушке слова сказать не дают, наперебой кричат:
— Каково за женихами-то бегать, скажи?..
— Попала в беду, так лучше помалкивай, не вздумай на нас вину свою сваливать!..
Жена старшего брата кричит:
— Два дня подряд, негодница, плакала, все кричала, что жених у нее есть, замуж хочется выйти!..
Жена среднего брата кричит:
— Братьев своих ругала, что замуж не выдают!..
Такой шум снохи подняли, что если б кто из ружья выстрелил, никто бы выстрела не услышал. Три брата рта раскрыть не могут, да и тридцать братьев трех баб горластых не перекричали бы!..
Братья женам своим поверили, Сын-Ару жестоко избили, по своим аилам разошлись. На сырой земле Сын-Ару, слезами обливаясь, лежала.
На теплых постелях с красивыми женами сладко выспавшись, братья утром жирно покушали, в тайгу на охоту уехали.
Жены их, злые дочери богачей, извести Сын-Ару снова готовятся. Думали, думали, какой смерти золовку предать, и так порешили: живой Сын-Ару в землю зарыть.
Пока Сын-Ару коров доила, пищу готовила, снохи возле ее аила яму в девять аршин глубиной вырыли, девять бычьих шкур заквасили.
Перед приездом мужей три снохи-волчицы бедную Сын-Ару схватили, до полусмерти ее избили и в яму девятиаршинную сбросили, девятью бычьими шкурами завалили, сверху землей засыпали.
Через три дня братья с охоты вернулись, большие сумины их туго добычей набиты. Никто у аилов братьев не встретил, поводьев не принял, с добычею не поздравил. «Будто вымерли все», — так братья подумали. Заходят в свои аилы, а жены их, как мертвые, спят.
Три дня в очагах огонь не горел, в аркытах чегень перекис, пена через края льется. Три дня недоенные коровы мычат, голодные телята арканы жуют (чтобы телята не сосали коров, когда вздумается, их пасут отдельно от взрос того скота или держат на привязи – Ред.).
Братья еле жен добудились, спрашивают:
— Почему среди белого дня спите, почему коровы три дня не доены? Куда девалась опять Сын-Ару?
Жены их на постелях потягиваются, охают будто от усталости кости разминают. Каждая мужу своему рассказывает: Сын-Ару три дня и три ночи покоя им не давала, все плакала да причитала, что-де милый у нее есть что замуж охота. Выла, выла девка, на третий день куда-то сбежала. А бедные жены совсем уморились с золовкой, и первый раз за три дня им вздремнуть удалось…
Так жены трем братьям рассказывали, на Сын-Ару наговаривали…
Братья ласково жен пожурили, сами себе приготовили пищу. А вот коров доить некому — тут и Сын-Ару вспомнили. Старший брат из аила вышел, у дверей уселся, запел:
«Там, где трав зеленеет шелк,
Нежный, тонкий расцвел цветок.
Близко я к нему подошел,
Пожалел и сорвать не смог…
С детских лет ты со мной, сестра,
Подрастала, как тот цветок.
Радость жизни твоей, сестра,
Я бы отнять у тебя не смог…
Братски нежно любя, Сын-Ару,
Потерял я тебя, Сын-Ару,
Нет покоя мне, жизнь горька, —
Сердце жжет по тебе тоска.
Где ты, брату скажи, Сын-Ару,
И лицо свое покажи, Сын-Ару,
Сердце брата ты успокой, Сын-Ару,
Поскорее вернись домой, Сын-Ару!..»
Землею придавленный, голосок Сын-Ару глухо прозвучал:
«У моего аила.
Мой старший брат,
Вырыта мне могила.
Найди ее, брат!
Бычьи шкуры покровом
Меня придавили, брат,
Не будь же ко мне суровым,
Откинь их скорее, брат!
Лишили белого света
Злые снохи меня.
В душной могиле этой
Не проживу я дня…
Если услышал ты голос мой,
Старший любимый брат,
Спаси из могилы меня сырой,
Старший любимый брат!..»
Умоляющий голосок Сын-Ару услышав, старший брат ушам не поверил, отплевывался:
«Голос сестры мне уши пронзил, видно, злой дух надо мною тешится!..»
Нож обнажил старший брат, левое ухо себе отрезал и в аиле своем укрылся.
Вышел средний брат из аила и так запел:
«Зачем из озера воду пить,
Когда вода ключевая есть?
Зачем в одиночестве слезы лить,
Когда любящие братья есть?
Если ты полюбила, сестра, —
Не встал бы я на пути.
Если ты с милым ушла, сестра,
Где мне тебя найти?..
Если ты друга искать ушла,
Где он — брату скажи.
Если ты мужа себе нашла,
Кто он — брату скажи…»
Голос среднего брата услышав, со дна ямы девятиаршинной в ответ Сын-Ару запела:
«Милого я себе не ищу,
Измучили злые снохи.
Ни с кем чужим я жить ее хочу —
Меня прогоняют снохи…
Возле дверей моего аила
Вырыта мне сырая могила.
Девять шкур мне служат покровом —
Слышишь ли, братец, мое ты слово?..
Или тебе изменяет слух,
Иль к моим ты рыданьям глух?
Скорее спаси — умираю, брат,
Скорей выручай — умоляю, брат!..»
Средний брат, несколько слов Сын-Ару расслышав, ничего не понял, левое ухо свое ножом отхватил, в аил убежал.
Младший брат, от тоски угрюмый, выходит, грустно поет:
«Отец, умирая, сказал: «Когда
К вам, мои дети, придет нужда,
Друг друга не забывайте!»
Мать, умирая, сказала: «Когда
На вас, мои дети, падет беда,
Друг друга не покидайте!»
Если бы отцовы забыл слова —
Была бы душа у меня черства.
Разве в груди моей сердца нет,
Чтоб материнский забыть завет?..
А ты, Сын-Ару, забыла, видать,
Что говорили отец и мать!..
Любовь свою от братьев таила.
Грустишь вдали от родных аилов.
Ой, Сын-Ару, Сын-Ару!..
Если ты друга искать ушла,
Где ты — братьям скажи.
Если ты мужа себе нашла.
Кто он — братьям своим скажи!..»
Последние силы собрав, бедная Сын-Ару младшему брату в ответ запела:
«Голос мой слышали старшие братья —
Из-под земли.
Сколь ни старалась их умолять я —
Оба ушли…
Возле аила я, брат, зарыта,
Шкурами бычьими я закрыта —
Освободи, брат!..
Правду тебе рассказать не в силах.
Совсем придушила меня могила —
Поторопись, брат!..
Спаси скорее, пока жива,
Выслушай правды моей слова —
Все расскажу, брат!..»
Младший брат, слова Сын-Ару расслышав, головой покачал:
— Видно, мне голос сестры бедной чудится…
Вокруг аила младший брат бродит, места себе не находит. Острым ножом левое ухо себе отсекает, а слова Сын-Ару о могиле из головы не выходят. Пошел младший брат к аилу сестры, у дверей свежую землю увидел. Носком сапога землю порыл, видит — хвост бычий торчит. Брат за этот хвост ухватился, дернул — целую бычью шкуру вытянул, за нею другую, третью, все девять шкур. Так он сестру нашел, из девятиаршинной могилы ее поднял, в аил на руках унес. Старшие братья с женами тотчас в аил прибежали. Три снохи горластые так заголосили, что слов не слышно. Мужьям рта раскрыть не дают, кричат:
— Сын-Ару, такая-сякая, бегала жениха искать, да видно, женихи же над нею подшутили, под бычьи шкуры ее упрятали в яме… Так негодяйке и надо!..
Сын-Ару слова сказать не может, из глаз ее слезы льются. А снохи, не унимаясь, орут, так что и тридцати мужчинам их не переорать. У трех братьев от гама головы закружились. Снова женам они поверили, избили измученную Сын-Ару и у очага, давно потухшего, бросили, сами в аилы свои ушли.
Слезами умываясь, глаз не смыкая, ночь пролежала бедная Сын-Ару в холодном аиле. Что делать ей?.. Ходит в народе такая поговорка: объеденная кочка снова зазеленеет, а тот, кто объел ее, рано или поздно засохнет. Быть может и к Сын-Ару, обиженной, когда-нибудь счастье прийдет? Так Сын-Ару думала.
А снохи лукавые раньше мужей встали, к Сын-Ару сбежались, пинают ее лежащую, за волосы дергают, из аила гонят — со скотом управляться, пищу готовить. Милая Сын-Ару побои молча стерпела, слова снохам не вымолвила и за работу взялась. А снохи — три злых волчицы — около мужей увиваются, на Сын-Ару клевещут, братьев к ней близко не подпускают.
Братья, сладко поспав, жирно покушав, на охоту уехали.
Три чулмуски, мужей проводив, советуются между собой, как Сын-Ару извести. Самим убить — люди узнают, позор дочерям богатеев будет. И порешили: так все подстроить, чтоб кто-нибудь из братьев убил Сын-Ару… За день до приезда мужей с охоты, три снохи на Сын-Ару кинулись, в оба уха ей расплавленного свинца налили. Бедная Сын-Ару оглохла. От боли горько она рыдает. От невыносимой боли язык у нее отнялся. Этого и хотели снохи.
Приехали братья с охоты, добычу сами в аилы внесли, сами коней своих расседлали. Притворно любезные жены их жалобами встречают:
— Сладу нет с вашей сестрой. На женихах она помешалась, с ума сходит. Сама себя искалечила, ничего слышать не хочет.
Братья в аил к Сын-Ару отправились. Горько бедная Сын-Ару плачет, слова не может вымолвить. Братья от нее ничего не добились, разгневались. Между собою советуются: что с упрямицей делать?
Старший брат говорит:
— Нехорошо братьям своей сестре мужа искать, — посмешищем для людей станем. А она, видно, этого хочет. Лучше прикончить ее самим, от позора избавиться.
Так и решили — убить Сын-Ару. Младшего брата сделать это заставили. Взял он бедную Сын-Ару за руку, в лес дальний повел.
По пути брат-близнец раздумывал: «Зачем я буду родную сестру убивать? Если ей суждено умереть, пусть погибнет не от моей руки, отдам ее во власть земли и воды». Так решив, младший брат ящик из досок сделал, в него Сын-Ару положил, наглухо ящик заколотил. В стаде быка поймал и тут же его зарезал, с быка словно с белки, шкуру через голову снял. В шкуру бычью ящик он затолкал, крепко концы заделал. За бычий хвост ухватившись, ящик к реке поволок. Напрасно бедная Сын-Ару его умоляла, к братскому сердцу взывала. Брат-близнец сбросил ящик в быстрый горный поток, дикая река его подхватила, вниз по течению помчала.
Младший брат вернулся домой, братьям сказал, что сестру убил, в лесу ее тело похоронил. Дикие волны реки Тюрген-су (быстрая вода – Ред.) ящик, подкидывая, мчат, о дикие камни его ударяют. Каждая скала смертью бедной пленнице угрожает. День и ночь провела Сын-Ару в своей плавучей могиле.
В это время на быстрой реке Тюрген-су семь молодых рыбаков рыбу ловили. Один из них бычью шкуру, по волнам плывущую, заметил, товарищам крикнул:
— Глядите, бык в Тюрген-су тонет, давайте его спасем!..
Тотчас другой молодой рыбак в поток в Тюрген-су кинулся, к тонущему «быку» поплыл. Зубами крепко за бычий хвост ухватился, на берег «быка» вытянул. Увидели семь товарищей, что это не бык, а ящик, бычьей шкурой обтянутый! Быстро шкуру разрезали, с ящика крышку сняли — встала из ящика Сын-Ару, всех красотой своей удивила.
Семь молодых рыбаков опешили, удивленных глаз с девицы не сводят, сами себе не верят, у каждого дума одна: «вот бы такую красавицу в жены взять!..» Семь товарищей между собой заспорили, семь друзей соперниками стали: кому девица в жены достанется?
Один из семи говорит:
— Друг друга нам не переспорить. У самой девушки спросим: кто из нас ей больше понравился? Тот и в жены ее возьмет.
Семь рыбаков, семь молодцов красавицу окружили, спрашивают, кто больше всех ей по сердцу.
Сын-Ару, головой покачав, печально им говорит:
— Слов ваших я не слышу…
Семь молодцов-женихов опешили: какая жена из глухой девицы, хоть и красавицы!..
Один лишь рыбак, тот, что спас Сын-Ару из волн Тюрген-су, говорит:
— Что ж, видно, счастье мое такое. Я ее из реки вытащил, я ее и в жены возьму. Пусть она и глухая, зато сильна и красива, хорошей работницей будет. Где мне, бедному рыбаку, жену лучше этой найти? Как-нибудь проживем…
Молодой рыбак к Сын-Ару подошел, ласково за руку ее взял, в свой аил проводил. Мать рыбака молодой невестке обрадовалась, как дочь ее обласкала. По бедности своей они той небогатый устроили, славно повеселились.
Тут новая жизнь Сын-Ару началась.
Понемногу дар речи Сын-Ару обрела, а чужих голосов не слышала.
Так они с мужем и жили, редко между собой разговаривая, плохо друг друга понимая. А руки у Сын-Ару — золотые, за что бы она ни взялась, все у ней выходило чудесно. Свекровь пред соседями невесткой не нахвалится. Молодой рыбак жену свою все больше любит.
Однажды Сын-Ару мужу нож подает, просит ей голову поскоблить. Муж охотно берется, пряди волос Сын-Ару перебирает. Тут и увидал он — в ухе Сын-Ару что-то сверкнуло. Берет рыбак шило, из уха жены слиток свинца вынимает. Сын-Ару от боли вскрикнула и вдруг одним ухом голос мужа услышала. Муж из другого уха свинец вынул, к Сын-Ару слух вернулся, лучше прежнего стал.
Оба они сильно обрадовались, впервые досыта наговорились. Счастью молодых конца не было.
Жизнь их светлей и радостней стала. Скот их на пастбищах стал размножаться, в аиле достатку прибавилось. Работа так и горела в руках молодых супругов. Через год Сын-Ару сынка родила, в аиле еще радостней стало. Сына нежно они растят, все время сыном любуются.
А младший брат Сын-Ару в этот год, о судьбе сестры своей беспокоясь, от тоски поседел, от горя сгорбился. Он ведь живую в поток ее бросил, что с нею сталось — не знал. Если б знал, что она погибла, может быстрее бы Сын-Ару забыл.
Охотничье счастье ему изменило, с охоты он часто с пустой суминою возвращается, бывает, что дома перекусить нечего.
Вот и решил он узнать — жива ли сестра, если погибла, останки ее найти, по-хорошему похоронить. Жене и братьям ничего не сказав, на поиски Сын-Ару он отправился, вниз по течению Тюрген-су поплыл.
Тоска его сердце сильнее гложет. Как зверь одинокий, он по берегам рыскает; как безумный — по волнам носится. Ночами плачет, а дни в поисках проводит. Обессилев, на мокрый камень повалится; слезами обливаясь, поет:
«Тюрген-су, каждый берег твой
Исходил я вдоль-поперек.
Но сестру мою ни живой
И ни мертвой найти не ног.
Тюрген-су, твои воды быстры.
Все я дно твое обыскал —
Утонувшей моей сестры
Не нашел я в твоих песках.
В чреве матери нам с сестрою
И тепла, и места хватило;
На земле, сестрица, с тобою
Жить всегда мне радостно была…
Старшие братья силой угроз
Сбили с ума меня, мужика —
Сестру мою милую я принес
В жертву тебе, Тюрген-су-река.
Ой, Сын-Ару, моя Сын-Ару,
Если ты встретишь убийцу-брата —
Пусть от твоей я руки умру. —
Достойной будет расплата!..»
Так тосковал и пел младший брат Сын-Ару и снова пускался в поиски.
Вниз по реке пробираясь, на берегу рыбачьи аилы увидал. Возле скал они приютились. Бегом к аилам он побежал на пути повстречал старушку. Даже «якши ба» ей не сказал, издалека закричал:
— Три года назад в реке утонула девица — сестра моя. Не видела ли сама, от людей не слыхала ли об утопленнице? Скорей, не томи, скажи!..
Старушка тотчас ему ответила:
— Знаю, сынок, знаю. Три года назад из реки Тюрген-су рыбаки наши девицу спасли. Глухой она оказалась.
Старая женщина рукой на один аил указала, своей дорогой пошла.
Туда и кинулся брат Сын-Ару, дверь распахнул — и сестру увидел. Как подкошенный он повалился, недвижим и бездыханен лежит. Сын-Ару не скоро своего близнеца-брата узнала, а, разглядев, обрадовалась. Плакала и смеялась. Брат, наконец, очнулся; на коленях стоя перед Сын-Ару, прощенья у нее просил…
Добрая Сын-Ару про обиду забыла, вкусную пищу сварила, брата ласково угощает.
В это время вбежал в аил ее маленький сын. Сын-Ару сына подозвала и говорит:
— Налей, сынок, араки в чашку, дяде родному ее поднеси, да песенку ему спой.
— Какую песню дяде спеть? — мальчик у Сын-Ару спросил.
Мать на ухо что-то ему шепнула.
Сын Сын-Ару, держа в правой руке чашку, на правое колено опустился и звонко запел:
«Если ты не стыдишься, дядя,
Пей — аракою чашка полна!
Если ты не в обиде, дядя.
Чашку красную пей до дна!»
Видит племянник удивленный, что дядя красней чашки стал, от стыда готов сквозь землю провалиться. Слезы ручьями из глаз дяди хлынули. Рыдая, он с места вскочил и со всех ног из аила бросился. Больше его не видали.
А мальчик во след дяде глядел, с протянутой чашкой растерянный стоял.
— Скажи, моя мама, почему дядя сбежал? — у Сын-Ару мальчик спросил.
— У тебя все дяди такие стыдливые, — ему Сын-Ару ответила.
Мальчик с колена встал, чашку поставил, обиженно матери говорит:
— Видно, ты нехорошую песенку петь заставила, поневоле стыдно ему стало…
Источник.
Улагашев Н. У. Алтай-Бучай. Ойротский народный эпос. / Н. У. Улагашев — Под редакцией А. Коптелова. ОГИЗ, Новосибирск,1941. — 402 с.
Переведено в текстовой формат Е. Гавриловым, 30 сентября 2015 г.
Группа туристов Центра «Космос» совершила водный поход 3 категории сложности по Алтайскому краю. Мы посетили интересные места – природные и рукотворные объекты. Одним из них стало алтайское село Артыбаш. На взгляд жителя города-миллионника, это настоящая экзотическая сказка, а уж этно-музей, расположенный на его территории, и вовсе поразил наше воображение, поэтому мы не могли не поговорить с его основательницей и экскурсоводом – Сынару Анатпаевой.
– Добрый день, расскажите о себе.
– Мое имя Сынару, с алтайского языка это переводится как «чистая душа». Я из рода Кёбек (все алтайцы делятся по родам – сеокам). В советское время давали русские имена детям, поэтому папу моего зовут Олег, но когда в 1985 году родилась я, мне дали национальное имя. Мой муж из рода Майманов, его имя Аржан переводится как «целебный святой источник». У нас четверо детей: трое сыновей и маленькая дочь: Анат, Карим, Таир и Анэль. Они все из рода Майманов, как и мой муж. Родословная наследуется исключительно по отцу. Родов у алтайцев очень много – более 100. Мужчины и женщины из одного рода ни в коем случае не создают семью. Люди – это братья и сестры до 7 колена, отслеживается чистота крови. Кроме того, до 7 колена не называют детей в честь бабушек и дедушек, чтобы не повторилась их судьба. Кровь между поколениями очень сильная, я знаю до 10 колена, некоторые знают до 16. Мои предки – с юга Телецкого озера.
-Много в посёлке проживает этнических алтайцев?
— Я принадлежу к такой группе алтайцев, которая называется «алтай-кижи», но я живу в Горно-Алтайске, а в посёлке Артыбаш находится музей, потому что отсюда родом моя бабушка. Больше всего здесь проживает тубаларов – это тоже этническая разновидность алтайцев. Здесь их около 1000 человек. Их всего в мире 1000 человек, и все проживают здесь. Алтайцы – это общее название народа, а тубалары – это северные алтайцы.
-А сколько всего алтайцев в республике?
-Если посчитать алтайцев всех разновидностей, то на сегодняшний день в республике проживает примерно 72000 человек, женщин больше, чем мужчин.
-Какого возраста среднестатистический алтаец?
— Трудно сказать. Традиционно в алтайских семьях много детей, в среднем трое, поэтому юное поколение многочисленно. Работающего населения у нас тоже много. Наверное, меньше всего пожилых, но те, кто жив на сегодняшний день, – долгожители. Например, моей бабушке 95 лет.
-Преобладает городское или сельское население?
— 80% алтайцев проживает в деревнях и селах, а городских алтайцев мало. Конечно, студенты учатся в городе, но подавляющая часть живет в селах и занимается скотоводством. Этим и зарабатывают на жизнь.
-Какого вероисповедания алтайцы?
-Мы язычники в основном все, но есть православные христиане.
-Значит, у вас много традиций, на которые наложило отпечаток язычество?
-Очень много традиций. Например, перед свадьбой невеста вместе с женихом убегает из своего дома. Это незапланированно происходит. Например, когда мой муж был еще женихом, он пришел ко мне и говорит: «Поехали домой». Я говорю: «Домой – так домой, поехали».
-Вы не думали, что это произойдёт?
-Почему? Наоборот, мечтала об этом, иначе бы я с ним не встречалась. После того, как сын украдет девушку, родственники жениха едут свататься, это происходит стоя на коленях, причем не только к родителям невесты, но и ко всем её родственникам, которые предполагаются быть на свадьбе. Ездят по всей республике, заходят ко всем в гости, просят руки девушки, угощают родственников невесты, а те взамен своей невесты попросят «шалта» – это некие подарки взамен. С первого раза никогда не отдают, всегда выгоняют гостей, поэтому сват заходит к родственникам невесты несколько раз. Это всегда четное количество раз, причем только на растущую луну и только до заката солнца. Мы же язычники, поэтому все обряды связаны с природой.
– Какие еще обряды связаны с природой?
–На убывающую луну на Алтае не играются свадьбы, не отмечаются юбилеи и другие грандиозные праздники. Все будут тихо сидеть и ждать, когда луна будет нарастать.
-Расскажите про национальные праздники, пожалуйста.
— Чага-байрам – национальный новый год, он к нам пришел, а раньше у алтайцев был свой новый год – Тилаях, то есть встреча весны. У всех народов новый год раньше был связан со встречей весны и началом лета. И поэтому Чага-байрам празднуется в конце февраля. Все надевают национальные костюмы – шубы, шапки, т.к. в это время еще холодно на Алтае, готовят национальные блюда, проводятся конкурсы (например, на самую длинную косу) и национальные спортивные состязания. Есть у нас праздник Эл ойын. Переводится как «народный праздник». Он получил региональный статус и входит в 200 самых ярких праздников РФ. Проводится раз в два года в начале июня в соответствии опять же с лунным циклом. Приезжают со всех концов республики. Делегации участвуют во всех соревнованиях, песенных, творческих конкурсах, готовят национальные блюда, каждый район ставит свою юрту и встречает гостей, устраивают состязания по борьбе кюреш, скачки. Это грандиозное мероприятие!
-Общее отношение к алкоголю какое?
— Ну, есть люди, которые злоупотребляют, как и у всех народов. Есть национальный спиртной напиток, мы его почитаем, у него есть свой хозяин, его нельзя не пробовать, но и много пить нельзя. К нему скорее философское, почтительное отношение.
– Расскажите про национальную кухню.
-У нас в основном молочные и мясные блюда. Это национальный суп кочо, в который входит специальный бульон, перловка и мясо барана. Шашлык из баранины. Обязательно на национальном столе присутствует тёро – это плетёнка, косичка из потрохов. Замечательное лакомство! Из селезенки делают тюлюнь, еще делают кан – кровяную колбасу, когда в кишку заливается кровь, и это все варится. Вкуснейшее блюдо чужук – в кишку сдавливается бескостная конина или целое ребро. К мясу всегда подается много зелени. Есть ячменная мука грубого помола, предварительно обжаренная, потом почищенная. Мы эту муку добавляем в чай, из нее делаем кашу, конфеты. Если в других народах главным на столе считается хлеб, то у нас – копченый сыр курут. Еще мы делаем сыр пыштах, он похож на адыгейский. Делается кисломолочный напиток чегень, а из него – национальный спиртной напиток. Из выпечки можно назвать национальные пончики порсох, конфеты тох-чох. Все, что есть в природе, и есть наша кухня.
-А какой национальный промысел, кроме скотоводства?
-Скотоводством занимаются в основном жители центрального и южного Алтая, а северный народ в основном охотится и рыбачит. Женщины собирают и засушивают растения.
-В постройке и обустройстве домов есть какие-то особенности?
-Есть, конечно! Мы сейчас находимся в месте под названием аил – это жилище типа юрты. У нас всегда открыт дымоход, земляной пол, в центре очаг, дверь направляется на восток.
-Расскажите про национальную одежду.
— Раньше девочки носили платья на платье, национальную жилетку чегедек. Сегодня мы так одеваемся, конечно, только на важные семейные мероприятия или во время национальных праздников. В орнаментах у нас всегда преобладает изображение природы. С рождения накостные украшения, обереги.
Текст книги «Алтайские сказки»
Автор книги: Анна Гарф
Соавторы: Павел Кучияк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Анна Гарф
Павел Кучияк
АЛТАЙСКИЕ СКАЗКИ
Предисловие
В 1937 году мы купили двух лошадей, заседлали их, взяли с собой винтовку, нож, сухари, сахар и выехали верхом из города Ойрот-Тура в долины и горы Алтая.
Мы слушали голоса птиц. Смотрели, притаясь, как маленький сыгырган – сеноставка режет зубами траву и ставит ее в большие стога. Ночью мы находили дорогу по звездам, днем по солнцу.
Мы видели снежную вершину горы Белухи и пили черную воду Золотого озера.
В то лето к нашему костру часто приходили охотники, и длинными ночами они пели удивительные сказки.
Нам довелось послушать знаменитого на Алтае старика Улагашева, и сказителя Сабашкина, и слепую девушку Казак Какпоеву, и молодого колхозника Кыргызакова.
А теперь эти сказки мы хотим рассказать вам, чтобы и вы вместе с нами порадовались.
Анна Гарф, Павел Кучияк
Сартак-пай
На Алтае, в устье реки Ини, жил Сартак-пай. Коса у него до земли. Брови – точно густой кустарник. Мускулы узловаты, как нарост на березе, – хоть чашки из них режь.
Еще ни одна птица не пролетала мимо головы Сартак-пая: он стрелял без промаха.
Копытных зверей, бегущих вдали, всегда метко бил Сартак-пай. В когтистых зверей он целился ловко.
Не пустовали его арчемаки[1]1
Арчемаки – кожаные мешки, перекинутые через седло.
[Закрыть]
. К седлу всегда была приторочена жирная дичь. Сын Адучи-Мерген, еще издали услыхав топот иноходца, выбегал навстречу отцу, чтобы расседлать коня. Сноха Оймок готовила старику восемнадцать блюд из дичи, десять напитков из молока.
Но не был счастлив, не был весел прославленный богатырь Сартак-пай. Он день и ночь слышал плач зажатых камнями алтайских рек. Бросаясь с камня на камень, они рвались в клочья. Дробились в ручьи, натыкаясь на горы.
Надоело Сартак-паю видеть слезы алтайских рек, надоело слушать их немолчный стон. И задумал он дать дорогу алтайским водам в Ледовитый океан. Сартак-пай позвал своего сына:
– Ты, дитя, иди на юг, а я на восток пойду.
Адучи-сын пошел к горе Белухе, поднялся туда, где лежит вечный снег, стал искать пути для реки Катунь.
Сам богатырь Сартак-пай отправился на восток, к жирному озеру Юлу-Коль. Указательным пальцем правой руки Сартак-пай тронул берег Юлу-Коля – и следом за его пальцем потекла река Чулушман. В эту реку с веселой песней устремились все попутные ручейки и речки, все звонкие ключи и подземные поды.
Но сквозь радостный звон Сартак-пай услышал плач в горах Кош-Агача. Он вытянул левую руку и указательным пальцем левой руки провел по горам борозду для реки Башкаус. И когда засмеялись воды, убегая с Кош-Агача, засмеялся вместе с ними старик Сартак-пай.
– Оказывается, левой рукой я тоже работать умею. Однако не годится такое дело левой рукой творить.
И Сартак-пай повернул реку Башкаус к холмам Кок-баша и тут влил ее в Чулушман и повел все воды одной правой рукой вниз, к склонам Артыбаша. Тут Сартак-пай остановился.
– Где же сын мой Адучи? Почему не идет мне навстречу? Слетай к нему, черный дятел, посмотри, как работает Адучи-Мерген.
Черный дятел полетел к горе Белухе, от Белухи река Катунь бежала на запад. Дятел устремился следом за рекой. У Усть-Кокса догнал он силача Адучи. Тот вел Катунь все дальше к западу.
– Что ты делаешь, Адучи-Мерген? – крикнул дятел. – Отец твой уж полдня ждет тебя в Артыбаше.
Сын сейчас же повернул Катунь на северо-восток.
Дятел поспешил к Сартак-паю.
– Прославленный богатырь, ваш сын ошибся: реку к западу начал вести, теперь повернул ее на восток. Через три дня он будет здесь.
– Славный дятел, – сказал Сартак-пай, – ты мою просьбу уважил. За это я научу тебя, как всегда сытым быть. Ты не ищи червей в земле, не лазай за мошками по ветвям деревьев, а уцепись когтями за ствол, стукни клювом по коре и крикни; «Киук-киук! Караты-хана сын свадьбу справляет, киук! Наденьте желтую шелковую шубу, черную бобровую шапку. Скорей, скорей! Караты-хана сын вас на свадьбу зовет!» И все черви, букашки, мошки тотчас выбегут из-под коры на свет.
Вот с тех пор и доныне дятел кормится так, как научил его старик Сартак-пай.
Дожидаясь своего сына, Сартак-пай три дня держал указательный палец в долине Артыбаша. За это время к нему под палец натекло Телецкое озеро. Наконец-то сын привел сюда Катунь! Отец повел из Телецкого озера к Оби реку Бий, а сын Адучи быстро бежал, ведя за собой Катунь. Ни на шаг не отстал он от своего могучего отца. Вместе в один миг влились обе реки, Бий и Катунь, в широкую Обь. И эта река понесла воды Алтая в далекий Ледовитый океан.
Адучи-Мерген стоял гордый и счастливый.
– Сынок, – сказал Сартак-пай, – ты быстро привел Катунь, но я хочу посмотреть, хорошо ли, удобно ли для людей ты вел ее.
И старик пошел от Оби вверх по Катуни. Адучи-Мерген шагал сзади, и колени его гнулись от страха. Вот отец перешагнул через реку Чемал и подошел к горе Согонду-Туу. Лицо его потемнело. Брови совсем закрыли глаза.
– Ой, стыд, позор, Адучи-Мерген-сынок! Зачем ты заставил Катунь сделать здесь поворот? Люди тебе за это спасибо не скажут. Плохо сделал, сынок!
– Отец, – отвечает Адучи, – я не мог расколоть Согонду-Туу. Даже борозду провести по ее хребтам не хватило сил.
Тут старик Сартак-пай снял с плеча свои железный лук, натянул тетиву и пустил литую из меди трехгранную стрелу.
Согонду-Туу надвое раскололась. Один кусок упал пониже реки Чемала, на нем тут же вырос сосновый бор Бешпек. Другая половина Согонду-Туу до сих пор стоит над Катунью. И до сих пор хвалят люди старика Сартак-пая за то, что провел он дорогу прямую, как след стрелы.
Дальше идут отец и сын вверх по Катуни. Видит Сартак-пай: река рушит и рвет берега. Свирепо и быстро бегут ее воды.
– Как же будут люди ездить с одного берега на другой, сынок?
У самого устья Чобы богатырь Сартак-пай сел на камень и крепко задумался.
– Здесь, сын мой, – сказал он, – как раз середина реки. Надо будет выстроить тут большой мост.
Ничего не ответил молодой Адучи-Мерген. Он очень устал и стоя качался из стороны в сторону, как высокая трава.
– Пойди отдохни, милый, – позволил Сартак-пай. – Только не смей спать, и жена твоя Оймок из уважения к моей работе пусть не смыкает век.
– Неужели, отец, вы всю ночь не уснете?
– Когда творишь великое дело, сон не посмеет придти, – ответил Сартак-пай.
Он стал собирать груды камней в подол своей шубы. Весь день без отдыха работал Сартак-пай. И, когда стемнело, он тоже не захотел отдохнуть.
Катунь бежала, как бешеная. Ветер гнул деревья. В небе дымились черные тучи. Они грозно плыли навстречу друг другу. И маленькая туча, налетев на большую, высекла яркую молнию. Сартак-пай поднял руку, поймал молнию и вставил ее в расщепленный ствол пихты. При свете пойманной молнии Сартак-пай стал строить мост. Он вонзал один камень в другой, и камни покорно лепились один к другому. До того берега осталось проложить не больше пятнадцати кулашей[2]2
Кулаш – мера длины: 2 1/4 метра.
[Закрыть]
. И тут мост рухнул.
Сартак-пай рявкнул, как медведь, выбросил камни из подола шубы, и они, гремя, просыпались от устья Чобы до устья Эдигана.
От страшного грохота проснулся сын Адучи, открыла глаза сноха Оймок. Испугавшись гнева Сартак-пая, они обернулись серыми гусями и улетели вверх по реке Чуй. Сартак-пай бросил им вслед стопудовый камень. Этот камень упал на Курайской степи, и до сих пор он лежит там.
Сын Адучи и сноха Оймок остались гусями навечно.
Одинокий и печальный, сел Сартак-пай на своего коня и вернулся к устью Ини. Его родной аил давно рассыпался. Сартак-пай расседлал коня, бросил на большой камень стопудовый кичим[3]3
Кичим – потник, войлок которой кладут на спину лошади под седло.
[Закрыть]
и, чтобы он скорей высох, повернул камень к солнцу, а сам сел рядом и умер.
Тут кончается песня про Сартак-пая – строителя, про Сартак-пая – хозяина молний, про Сартак-пая – старика.
Страшный гость
Один раз ночью барсук охотился. Посветлел край неба. До солнца к своей норе спешит барсук. Людям не показываясь, прячась от собак, держится, где трава глубже, где земля темнее.
Подошел барсук к своей норе.
«Бррк, бррк…» вдруг услышал он непонятный шум.
«Что такое?»
Сон из барсука выскочил. Шерсть к голове поднялась. А сердце чуть ребра не сломило стуком.
«Я такого шума никогда не слыхивал – „бррк, бррк“… Скорей пойду, таких, как я, когтистых зверей позову, зайсану-медведю[4]4
Зайсан – начальник.
[Закрыть]
скажу. Я один умирать несогласен».
Пошел барсук всех на Алтае живущих когтистых зверей звать:
– Ой, у меня в норе страшный гость сидит! Кто осмелится со мной пойти?
Собрались звери. Ушами к земле приникли. В самом деле – от шума земля дрожит.
«Брррк, брррк…»
У всех зверей шерсть вверх поднялась.
– Ну, барсук, – сказал медведь, – это твой дом, ты первый туда и лезь.
Барсук оглянулся; большие когтистые звери ему приказывают:
– Иди, иди! Чего стал?
А сами от страха хвосты поджали.
Побоялся барсук главным ходом к себе домой войти. Стал сзади подкапываться. Тяжело скрести каменную землю! Когти стерлись. Обидно родную нору ломать. Наконец проник барсук в свою высокую спальню. К мягкому моху пробрался. Видит – белеет там что-то, «Бррк, бррк…»
Это, сложив передние лапы поперек груди, громко храпит белый заяц.
Звери со смеху на ногах не устояли. Покатились по земле.
– Заяц! Вот так заяц! Барсук зайца испугался!
– Стыд свой куда теперь спрячешь?
«В самом деле, – думает барсук, – зачем я стал на весь Алтай кричать?»
Рассердился да как пихнет зайца:
– Пошел вон! Кто тебе позволил здесь храпеть?
Проснулся заяц: кругом волки, лисы, рысь, росомахи, дикая кошка, сам зайсан-медведь здесь. У зайца глаза круглыми стали. Сам дрожит, словно тальник над бурной рекой. Вымолвить слова не может.
«Ну, будь что будет!»
Приник бедняга к земле – и прыг барсуку в лоб! А со лба, как с холма, опять скок! – и в кусты.
От белого заячьего живота побелел лоб у барсука. От задних заячьих лап прошел белый след по щекам барсука.
Смех зверей еще звонче стал.
«Чего они радуются?» не может барсук попять.
– Ой, барсук, лоб и щеки пощупай! Какой ты красивый стал!
Барсук погладил морду – белый пушистый ворс пристал к когтям. Увидав это, барсук пошел жаловаться медведю.
– Кланяюсь вам до земли, дедушка медведь-зайсан!
Сам дома не был, гостей не знал. Храп услыхал, испугался. Скольких зверей я из-за этого храпа обеспокоил! Сам свой дом из-за него сломал. Теперь видите: голова и челюсти побелели. А виноватый без оглядки убежал. Это дело рассудите.
Взглянул медведь на барсука. Отошел подальше – еще раз посмотрел да как рявкнет:
– Ты еще жалуешься? Твоя рожа раньше, как земля, черная была, а теперь твоей белизне даже люди позавидуют. Обидно, что не я на том месте стоял, что не мое лицо заяц выбелил. Вот это жаль! Вот это в самом деле очень жаль!
И, горько вздыхая, побрел медведь в свой теплый, сухой аил.
А барсук так и остался жить с белой полосой на лбу и на щеках. Говорят, что он привык к этим отметинам и даже очень часто хвастает:
– Вот как заяц для меня постарался! Мы теперь с ним на веки вечные друзьями стали.
Сто умов
Встретились журавль с лисой. Опустила лиса голову:
– Бедный журавль, у тебя, оказывается, всего две ноги!
Глянул журавль вниз, а у лисы-то – раз, два, три, четыре лапы! От удивления журавль широко разинул свой клюв.
– Ой! – крикнула лиса. – Ой, бедняга-журавль, у тебя ни одного-то зуба нет! А у меня тридцать шесть зубов, сто умов, четыре ноги, два уха и замечательный хвост!
Совсем обиделся журавль. С горя еще длиннее вытянул свою длинную шею и увидел вдали человека.
– Ай, почтенная лиса, охотник идет!
Лиса поджала хвост – и юрк в барсучью нору. Журавль – за ней.
Охотник это заметил, подошел к норе и стал подкапываться.
– Ох, лиса, великая лиса, – заплакал журавль, – охотник сюда лезет! У вас четыре ноги, тридцать шесть зубов, сто умов, придумайте, как нам спастись!
– Сам догадайся. У меня только пятьдесят умов осталось.
Охотник все ближе, ближе…
– О-о-о, лиса, верная моя лиса, у вас четыре ноги, пятьдесят умов, как нам спастись?
– Сам придумай. Мои умы во все стороны бегут.
Охотник прорыл ход, ухватил журавля за длинную ногу и вытянул его из норы.
Крылья у журавля распустились, повисли, глаза – как стеклянные, даже сердце не бьется.
«Задохся, верно, в норе», подумал охотник и бросил журавля в сторону.
Еще немного покопал и видит: пушистый хвост торчком стоит, пушистый хвост дрожмя дрожит.
Ухватился охотник за этот хвост, вытащил лису, убил ее, снял шкуру и сунул в свой кожаный арчемак.
«Домой приеду – из лапок сошью шапку. Хвост привяжу на черенок плети, а из спинки выйдет знатный воротник. Пожалуй, и журавля тоже возьму. Будет собакам чем полакомиться».
Обернулся охотник, а журавля-то и нет. Высоко в небе летит он, даже стрелой не достанешь.
Так погибла лиса, у которой было два уха, четыре ноги, тридцать шесть зубов, сто умов.
А журавль одним умишком пораскинул, да и то смекнул, как спастись.
Брат и сестра
Давным-давно на Алтае жили брат и сестра. Брата звали Барабош-Ару, а сестру – Боролдой-Мерген. Они жили вдвоем в безлюдном лесу. Вот брат собрался на охоту и говорит сестре:
– Ты без меня не жарь печень марала[5]5
Марал – благородный олень.
[Закрыть]
, собольим одеялом не покрывайся, на лесистую гору не ходи.
Прошло семь дней, а брата все нет. Еще семь дней прошло, а брата нет и нет. Скучно стало Боролдой-Мерген одной в безлюдном лесу, вот она и подумала: «А что, если я изжарю маралью печень?»
Нанизала Боролдой-Мерген куски печени на палку, воткнула палку в землю, поближе к костру. Сама на соболье одеяло села. Сама не помнит, как уснула. Далеко ли, близко была во сне – неизвестно. Но вот проснулась и видит: из печени пузырится черная пена. Буйная пена костер залила. Испугалась Боролдой-Мерген: «Где ж теперь огня взять? Ведь огниво-то брат с собой увез».
Побежала она на лесистую гору: людей поискать, у них огня попросить. С вершины высокой горы увидала Боролдой-Мерген в синем небе тонкий, как конский волос, белый дым. Пошла туда. Стоит перед ней маленький, крытый камышом аил. Боролдой-Мерген толкнула дверь и чуть не умерла от страха. В аиле на женской половине лежала старуха: она одно ухо под себя подстелила, а другим ухом, как одеялом, покрылась. Боролдой-Мерген вперед через порог не может перешагнуть, назад за дверь убежать – нет сил.
– Э-э-э, сестрёночка, дитя мое, – сказала сладким голосом лопоухая старуха, – подойди ко мне, я тебе косы заплету!
Вежливая Боролдой-Мерген не смогла отказать старшему. Подошла, опустила голову на костлявые старухины колени.
– Позвольте, – говорит, – бабушка, из вашего костра головешку взять.
Старуха позволила. Обрадовалась Боролдой-Мерген. Прибежала домой, зажгла большой костер. До неба взвилось желтое пламя. «Ну, – думает, – сейчас я опять на гору пойду, чесноку, луку соберу».
Только хотела выйти за дверь, но будто кто держит ее, держит, не пускает. Боролдой-Мерген обернулась и видит: едва уловимая глазом, прозрачно-тонкая нить висит у нее на подоле. Боролдой-Мерген выхватила нож из-за пояса, отсекла нить и побежала к ярко-голубой скале.
– Ярко-голубая скала, откройся! Мою жизнь спаси!
Ярко-голубая скала отворилась и закрыла девочку. А старуха, наматывая шелковую нить на палец, шла по долинам, по холмам, через реки, сквозь леса. Там, где меж стволами и змее не проползти, пролезала старуха. Она была людоедка, и ей вдруг захотелось съесть Боролдой-Мерген. Вот пришла к аилу брата и сестры. А там нет никого.
– Казан, казан, – запела старуха, – где Боролдой-Мерген?
– Ой, – зазвенел казан, – если б Боролдой-Мерген жива была, я бы холодный здесь не пылился!
Старуха повернулась к костру:
– Огонь, огонь, где Боролдой-Мерген?
– Ой, ох, – вспыхнул костер, – когда бы Боролдой-Мерген жива была, я белым пеплом не был бы покрыт!
Старуха подошла к постели:
– Кровать, кровать, где Боролдой-Мерген?
– Аааа… – заскрипела кровать, – умерла наша верная Боролдой-Мерген…
Старуха полезла под кровать. Там валялись зазубренные палки – эдирек. Боролдой-Мерген этими палками всегда мяла, колотила шкуры звериные, кожу конскую.
– Эдирек, эдирек, где Боролдой-Мерген? – спросила старуха.
– Она жива, жива, жива! – застучали эдирек. – Она сюда придет, нас опять прибьет. Пойдите, бабушка, к голубой скале.
Старуха прибежала к ярко-голубой скале. Опустилась на правое колено, погладила левую косу:
– Скала, скала, выдай мне Боролдой-Мерген!
Но тут как раз пришел с охоты Барабош-Ару.
Увидела его старуха и сейчас же превратилась в мышь.
Однако у мыши были такие длинные уши, что всякий сразу узнал бы людоедку. Обернулась она лошадью, но уши опять ее выдали. Тогда старуха превратилась в зайца и убежала в лес.
Барабош-Ару спустил по следу двух серых собак. Спасаясь от псов, все зайцы бежали прямо на охотника. Только один, самый крупный, повернул обратно в лес.
Барабош-Ару прицелился и спустил медную семигранную стрелу. С не человечьим, не звериным криком ушастая старуха упала вверх животом. Из круглой раны стали выходить проглоченные людоедкой люди. Все они с гневом подступили к Барабош-Ару. Как галки, разом загалдели:
– Кто тебя просил нас спасать? Зачем ты старуху убил? Разве нам плохо было у нее в животе? Мы там солнца не видели, зато дождь нас никогда не мочил. Цветов не нюхали, зато зимы не знали. Не хотим жить на воле! Сажай нас обратно старухе в живот!
Но тут из раны выбежали еще и другие люди. Эти, плача и смеясь, целовали меткого охотника;
– Нам, солнца не знавшим, ты солнце дал! Луны не ведавшим – луну подарил. Будь же ты, Барабош-Ару, как заяц белый, как овца жирный! Сто лет живи, проворным конем владей!
Эти слова заглушили воркотню недовольных. Когда весь народ разбрелся по густой траве искать себе место для стойбища, Барабош-Ару увидал сестру свою Боролдой-Мерген. От радости брат слова забыл. Нежно ладонями ей щеки отер и тихо сказал:
– Ыйлаба, сыйным! (Не плачь, сестра!)
Шелковая Кисточка – Торко-Чачак
Жила-была девочка, звали ее Шелковая Кисточка – Торко-Чачак. Глаза у нее были как ягоды черемухи. Брови – две радуги.
Однажды заболел старик-отец. Вот мать и говорит:
– Пойди, Шелковая Кисточка, позови мудрого кама[6]6
Кам – колдун.
[Закрыть]
. Поспеши, дитя мое Торко-Чачак!
Девочка прыгнула в седло и поехала. Кам жил в белом берестяном аиле. Аил стоял над бурной рекой.
Кам сидел у своего порога и большим ножом резал березовые чойчойки. Брови у него были как мох. Борода росла от глаз и до земли. Еще издали увидал он Шелковую Кисточку.
Уздечка ее лошади прыгала, как хвост трясогузки. Кольца сбруи весело звенели. Кисточка на шапке сияла, как лунный луч.
Нож выпал из правой руки кама и до крови царапнул ногу. Из левой покатилась в костер чойчойка. Торко-Чачак три раза повторила:
– Дядя, мой отец заболел. Помогите нам!
И, только когда Шелковая Кисточка сказала свою просьбу восьмой раз, кам медленно зевнул, как бы пробуждаясь от сна.
– Завтра, на утренней заре, приду.
Еще не успели в стойбище расстелить на полу белую кошму, еще не заквасили чегеня для араки[7]7
Арака – водка.
[Закрыть]
, как уже стал слышен звон бесчисленных бубенчиков с шубы кама и грозный гул его кожаного бубна.
Кам приехал затемно, задолго до зари. Молча, не открывая глаз, слез он с коня и вошел в аил. Люди внесли за ним его тяжелую шубу. Большой бубен повесили на гвоздь и зажгли под бубном костер из душистых ветвей можжевельника. Весь день, от утренней зари до вечерней, кам сидел молча, не поднимая век, отказываясь от пищи. Поздней ночью он глубоко, до бровей, надвинул свою красную шапку. Перья, выдернутые из хвоста филина, торчали на шапке, словно уши. Две тряпки свисали сзади, как два крыла. На лицо упали крупные, как град, бусы. Кряхтя, поднял кам с земли свою двухпудовую шубу. Просунул руки в тяжелые рукава. По бокам шубы висели сплетенные из трав лягушки и змеи. На спине болтались шкурки дятлов.
Длинные тряпки вздрогнули. Бубенцы зазвенели. Кам упал наземь, и люди видели только темный бубен да слышали страшный стук деревянной колотушки.
Кам встал, отблески пламени зажглись на его бубенцах. Кам вдел ноги в серебряные стремена и стал медленно кружиться. Он кружился все быстрей и быстрей.
Вдруг бубенцы разом стихли. В тишине, как удар грома, ухнул кожаный бубен. Кам выпрямился. Руки его раскинуты. Бусы упали с лица на темя. Он сел, протянул руку к берестяному подносу, съел сердце козла и сказал:
– Надо уничтожить Шелковую Кисточку – Торко-Чачак. Нечистый дух Дер-Ээзи, хозяин земли, наслал на нас ее красоту. Пока девочка ходит здесь, коровы не дадут приплода, дети вымрут, болезнь старика не пройдет.
Женщины упали лицом вниз. Старики прижали руки к глазам, и сквозь стиснутые пальцы просочились слезы. Молодые люди два раза покраснели, два раза побледнели.
– Посадите Шелковую Кисточку в деревянную бочку, – гудел кам, – окуйте бочку девятью железными обручами, заколотите дно медными гвоздями и бросьте в бурную реку.
Кам скинул свою тяжелую шубу. Снял шапку, сел в седло и уехал.
– Эй, – сказал он дома своим слугам, – идите на берег бурной реки – вода принесет мне большую бочку. Поймайте, выловите ее и поставьте в мой аил. Сами бегите в лес. Плач услышите – не возвращайтесь. Стон, крик по лесу разольется – не приходите. Раньше чем через три дня в мой аил не показывайтесь.
Семь дней люди не решались выполнить приказ кама. Семь дней плакала Шелковая Кисточка. На восьмой ее посадили в большую бочку, оковали бочку девятью железными обручами, забили дно медными гвоздями и бросили в бурную реку.
А у реки в этот день удил рыбу сирота-рыбак – Балыкчи. Ом первый увидел большую бочку, выловил ее, принес в свой зеленый шалаш, взял топор, выбил дно и увидел девочку. Как стоял Балыкчи с топором в руке, так и остался стоять. Словно кузнечик, прыгнуло его сердце.
Шелковая Кисточка рассказала Балыкчи про злого кама. Рыбак вынул девочку из бочки, посадил туда злую собаку и бросил обратно в реку.
Слуги кама поймали бочку, отнесли в аил, а сами убежали в лес: так приказал кам. Они еще недалеко ушли, когда из аила послышался крик, стон, вой.
– Помогите! – кричал кам. – Помогите!
Но слуги бежали еще быстрей, еще дальше: так приказал кам.
Только через три дня они посмели вернуться, Кам лежал мертвый поперек костра. Кто перегрыз ему горло, слуги не могли понять.
А Торко-Чачак стала жить у рыбака в зеленом шалаше. Но есть им было совсем нечего, потому что рыбак больше не мог удить. Он день и ночь смотрел на Шелковую Кисточку. Сколько раз брал Балыкчи свою удочку, пробовал идти к реке! Шагнет – и обернется. А чуть только скроется за стволом сосны лицо девочки, Балыкчи бежит обратно, чтобы еще раз взглянуть на Шелковую Кисточку, потому что глаза у нее были как ягоды черемухи, брови – словно радуга, а в косах звенели китайские раковины.
Взяла Торко-Чачак кусок бересты, вырезала ножом на коре свое лицо, прибила бересту к палке, а палку воткнула в землю у берега. И Балыкчи стал часто ходить к реке, чтобы увидеть поближе разрисованную бересту.
Как-то раз засмотрелся на бересту Балыкчи и не заметил, что клюнула большая рыба. Рыба потянула леску, удочка выскользнула из рук Балыкчи, удилище зацепило палку, береста упала в воду и поплыла вниз по реке.
Громко заплакала Шелковая Кисточка, ладонями стала тереть свои брови, пальцами растрепала косы.
– Кто увидит бересту, придет сюда! Кто найдет бересту, кто придет? Уходи, Балыкчи, чтобы тебя не убили! Сшей себе козью шубу, выверни ее мехом вверх, сядь на синего быка и поезжай искать меня вдоль реки.
У самого устья бурной реки раскинулось стойбище Кара-хана.
Его рабы выловили разрисованную бересту, увидели лицо Шелковой Кисточки и сели на берег, забыв о работе. Их шапки вода унесла. Скот разбежался по холмам.
– Кто сказал, что сегодня праздник? Чей справляете той?[8]8
Той – свадьба.
[Закрыть]
– загремел Кара-хан, подскакав к рабам.
Тут он увидел кусок бересты. Отнял бересту у рабов, тронул повод и повернул коня к истоку реки. За Кара-ханом поскакали его богатыри, силачи и герои.
Шелковая Кисточка была одна в зеленом шалаше. Она не заплакала, не засмеялась, увидав это грозное войско. Молча села на белого, точно облитого молоком, коня, в шитое жемчугом седло.
В стойбище Кара-хана три года никто не слыхал, как она говорит. Три года никто зубов ее в улыбке не видал. Она три года не плакала, три года не смеялась.
Вдруг в одно раннее утро Торко-Чачак захлопала в ладоши и весело улыбнулась. По дороге шел синий бык, на быке сидел парень в козьей шубе мехом вверх.
– Не над ним ли ты смеешься, Шелковая Кисточка? – спросил Кара-хан.
– Да, да!
– Милая Торко-Чачак, надеть шубу мехом вверх вовсе нетрудно. Сесть на синего быка я тоже могу. Я сам тебя сейчас развеселю.
Кара-хан приказал Балыкчи слезть с быка, сорвал с его плеч козью шубу. Потом, сопя, подошел к синему быку, поставил левую ногу в железное стремя.
«Моо, моо!» замычал бык и, не дав Кара-хану перекинуть через седло правую ногу, потащил его по долинам, по холмам.
Все народы, подвластные Кара-хану, стояли вокруг и смотрели.
От стыда лопнуло сердце Кара-хана.
А Шелковая Кисточка взяла сироту Балыкчи за правую руку, и они вернулись вдвоем в свой зеленый шалаш.
