Антонина медведская катя читать рассказ

10

Мне снилась бабаедовская Алена. Она сидела на завалинке с гармошкой и пела:

 

Беда за бедою
Ходят чередою,
Ходят – спотыкаются,
За мой подол хватаются.

И вот Алена отложила свою трехрядку и стала барабанить в окно… Я проснулась. А в окно и в самом деле кто-то барабанил. Глухая полночь. Кто бы это?! Настойчивая дробь повторилась. Я соскакиваю с кровати и подбегаю к окну, откидываю угол занавески и вижу… Квазимоду, то есть Федора Федоровича – кочегара, сторожа и штатного натурщика. Не обращая внимания на то, как я отпрянула от окна, он громко прокричал:

– Тебе телеграмма из дома. Худая. Умер отец. Собирайся на вокзал, я провожу.

Кивнула головой – все поняла. Руки дрожат, а сердце забилось рыбешкой, выброшенной из воды на каменный берег.

Оля проснулась. Спросила:

– Что случилось?

– Умер папа, еду на похороны.

– У тебя умер папа, и ты едешь его хоронить. Ты будешь знать, где его могилка. А я вот ничего не знаю про своего папу, жив ли он, умер ли, и где его могилка. Держись, дорогая. Вот, возьми, – и она протянула десять рублей. Возьми-возьми. После рассчитаешься.

Я взяла эту бумажку, пахнущую дешевым одеколоном, и вышла из дома. Посыльный протянул мне телеграмму от брата Андрея и, повернувшись спиной, быстро зашагал. Я за ним. Шли молча. Самое разумное в такие минуты беды – молчать. Молчи и урезонивай свою боль всеми силами, какие тебе Бог дал. Сумеешь одолеть беду – твоя победа, ты на коне. А если эти беды чередой, одна за другой? Как же тогда, как?

Пришли на вокзал за сорок минут до моего поезда. Провожатый подал мне конверт с деньгами и запиской:

– Это Лев Маркович передал.

Федор Федорович шумно вздохнул, отвернул лицо в сторону:

– Ты вот что, не сильно убивайся. Только каждый в свое время, в свой час. – Почему-то он в этот момент мне очень напомнил Дыду, поселкового глухонемого, что занимался похоронами умерших от голода бедолаг. О чем он думал сейчас?

– Возьми на всякий случай мой нож-складничок, он небольшой, но острый. Мало ли какой зверь нос к носу. Не будь трусихой и размазней. Время-то какое лихое. Если случится что, – надо постоять за свою жизнь.

«А ведь он добрый, а все – Квазимодо да Квазимодо, но кто знает, какое сердце было у Квазимодо. Нож. Нос к носу плюс зверь».

– Спасибо, Федор Федорович. Уж как Бог даст.

Я пошла в кассу за билетом.

Надо же, какое совпадение: будто тот же прошлогодний декабрь, не сердитый, не метельный, тот же заснеженный заливной луг – все то же, но нет в живых отца. Как быстро вечереет. И лес – вот он, рукой подать. Темный. Таинственный. Притихший, как будто и он скорбит. Перекрестилась. Вспомнила ту нищенку, которая назвала себя Ариной Родионовной. Где она? Жива ли?

Как же хорошо я знала этот лес и эту дорогу. А вот стоит на отшибе та памятная сосна, под которой мы отдыхали, обманутые, усталые, обиженные, а рядом лежали жалкие торбешки с пустыми скорлупками бывшей пшеницы. Как же я напугалась, когда Варька протянула руки к огромному диску заходящего солнца. Ее лицо. Пересохшие губы. И проклятье, проклятье. Она проклинала все, что только можно было проклинать в своей и так уже давно проклятой жизни.

Ах, эта знакомая памятная дорога и зажженная молнией березка, и я на возу с сеном, под ливнем с разгулом молний и оглушающих громов.

Это было, а сейчас я бегу этой дорогой, стараясь не смотреть в лесные дебри: «Что за надобность!» Мысли об отце отвлекают от леденящих страхов. Ведь были случаи, что нападали на человека волки. Находили ошмотья одежды, истоптанной волчьими лапами, снег да кровавые пятна, прихваченные морозом. «Папа, – шепчу я, – сейчас твоя душа у Бога. Попроси его, великого, защитить меня от беды на этой дороге».

Шагаю, шагаю. Слышу, позади меня тарахтит полуторка. Я остановилась. Жду, машу руками. В кабине рядом с водителем военный в полушубке. В кузове «пассажиры» засвистели, заулюлюкали, заржали. Кто-то из них сострил. И тут я заметила, как один из этих весельчаков перевалился за борт. Не успела полуторка затормозить, как военный в полушубке с наганом в руке был рядом с ухарем.

– Опять за колючую проволоку захотелось? Помогу. – И он влепил ухарю по затылку кулаком с зажатым в нем наганом. Парень пошатнулся, но на ногах устоял и под дружный хохот ловко вскарабкался в кузов.

– Не удалась коту масленица?

– Зато какого жирного леща поймал!

– Ты, кавалер, не волк, чтоб в декабре женихаться. Ишь, как зачесалось.

– У девчонки отец умер, она на похороны идет пеше через лес, одна, ночью, а вы в зверье превратились, хоть и лагерники, хоть досталось вам горького до слез, но вы ж, не стая волков, вы люди! – это сказал военный.

– Садись, дочка, в кабину. Легонько одета, поди, замерзла. Твой брат Андрей Курсаков?

Я кивнула головой. Подошли к кабине.

– Санька, подкатишь прямо к крыльцу Курсакова, это его сестренка. Похороны у них завтра.

Похоронили отца на деревенском кладбище в двух верстах от рабочего поселка. Это была последняя его воля.

Еще летом отец сам выбрал себе место для захоронения. Договорился с деревенским конюхом, чтоб вырыл могилу под двумя березами и смастерил крест. «Видишь, братец ты мой, какая тут сила ромашек, да какие ядреные, – может, это все души захороненных. Вот и моя душа ромашкой прорастет, к кресту прислонится. А на березах пташки прощебечут, расскажут, что стало с детьми моими. И пасынками, которым помог на ноги подняться в этакое лихое времечко, пропади оно пропадом. И четверых своих растил, сколь силы хватало. Кабы не лютая жизнь да смертный голод, не разметало бы их по белу свету. Я, братец ты мой, помру в начале декабря. Заберешь мой сундучок с инструментом да конскую сбрую. Да еще садовый инвентарь – это тебе плата за могилку и крест. Земля примерзнет, да ты осилишь. Я все обскажу Анюте. Вишь, как разбушевали ромашки. Не видать ни могил, ни травы, ни земли, ни крестов – одни ромашки ковром, божьей красой. А ветерок все шелестит березовым листом, забавляется. Умирать не хочу, а смерти не боюсь – наработался, настрадался, любил и был любимым, пора на отдых.

Конюх, вспоминая, рассказывает:

– Больно мудрый был человек Гилярович. Добрую память о себе оставил нам. Одни его садочки дорогого стоят. К кому за советом, за помощью? – к нему, к Гиляровичу. Вечная ему память. Я все, – конюх вздохнул, – выполнил, что пообещал, когда позвал меня Гилярович на наш погост, чтоб показать место для вечного своего покоя. Все выполнил: и крест, и домовину, и могилу выкопал, где Гилярович велел. Пухом тебе земля, светлый человек! – И он поднял поминальную чарку.

Измученные тяжким для нас днем, мы прилегли, чтоб уснуть. Рано утром я уеду на станцию. Вчерашняя полуторка отправляется с товаром – стеклянной посудой. Должна успеть на свой поезд.

Это будет завтра, а сейчас уснуть бы. Но не тут-то было. Перед глазами домовина, сооруженная конюхом, и мой отец, прикрытый кисеей. Совсем неузнаваемый мой любимый папка. Лицо воскового цвета. Руки сложены на груди и тоже восковые. Они всегда были такими умелыми, ловкими, золотыми. И вот лежат они клубком на груди. И это так несправедливо. А мне на всю жизнь запомнились отцовские руки, протянутые ко мне над темной водой глубокого рва с хрупкими ледяными берегами. Конь перетащил сани с отцом на другой берег, а я осталась. Тогда отец подал коня с санями назад, и они наполовину оказались над водой.

– Прыгай.

– Мне не допрыгнуть.

Отец на санях стал медленно передвигаться ко мне. Сани оседали. Он присел на правый край и, насколько смог, протянул руки.

– Разбегайся и прыгай, иначе я могу утонуть. Быстрее! Я поймаю тебя. – Только сейчас во мне чего-то произошло – страх исчез. Я разбежалась и перелетела метр пугающей темной воды, оказавшись в руках отца. Будто ореховую скорлупку, папка перебросил меня к самому крупу коня. Обернулась и увидела, как задняя часть саней вместе с отцом медленно погружается в воду.

– Гони Гнедка! – кричит отец, вцепившись в полозья саней. «Где же вожжи?!» Я кулаками стала дубасить Гнедка и заорала, что было силы:

– Но-о-о! Поше-ел! Пошел!

Умный наш конек шагнул и вытащил на берег сани и отца. Папка попытался стащить свои сапоги, чтоб вылить воду. Я подскочила и стала ему помогать. Он вылил из сапог воду, а я сорвала с головы платок и легко разорвала его пополам.

– Укутывай ноги, папка. Ты промок по самое горло. А все из-за меня – тут я заплакала.

– Не хлюпай носом. Все твои главные слезы впереди, дочка. Прибереги их на потом. А сейчас покрепче держись.

– Но-о! Домой, Гнедко! Домой! Пошел, пошел!

Мама, увидев нас, ахнула и бросилась снимать с отца промокшую одежду. Затем она шерстяной рукавицей растирала в горнице все тело отца мазью из свиного топленого сала со скипидаром и еще каким-то снадобьем. Пахнуло целебным запахом. Я вдыхала аромат и наслаждалась теплом русской печки, отогревая то спину, то бока, и считала себя счастливой. Отец не утонул – я дома. Только что-то мешало мне быть совсем счастливой. Очень жалко было наших далеких родичей Атрашкевичей. Престарелые люди, окаменевшие от беды и убийственной несправедливости, сидели рядышком на лавке, а на их глазах выносили из собственного дома все добро, нажитое за долгие годы каторжного труда. Атрашкевичей раскулачивали. Забирали все подчистую. И судьба их, я догадывалась, будет страшной. Вот так в этот памятный день отец увез меня из Кузьмино. Навсегда.

Как же давно все это было. Как давно.

Мама уснула. А я закрываю глаза уже в который раз – сна нет. Появляется могила, мерзлые комья земли гулко стучат о крышку домовины. Нет больше моего папы, нет. Все глуше падает земля в могилу. Я плачу, прислонившись к березе. Маму поддерживают Анюта и Андрей. А глухонемой Дыда, что вместе с братишкой Леней хоронил людей, умерших от голода под заборами и у крыльца больницы, быстро закидывает могилу комьями мерзлой земли. Нет сил, слов, чтоб выразить то, что видел, чему был свидетель этот глухонемой человек.

Господи! Хоть бы уснуть, забыться на пару часов от этих кошмарных дум. Они атакуют мозги, будто ядовитые испарения из ядовитых трясин.

11

Новый год прошел в училище безрадостно. Чутье подсказывало: надвигается очередная гроза.

И гроза грянула. Было воскресенье, выходной. Оля не пришла домой ночевать. Уля с матерью спали у себя в «гостиной». Холодно. Неуютно, я читала, укутавшись во все немыслимое тряпье. Близилась полночь. И опять это роковое вдруг. Раздался осторожный стук в стекло окошка. Подходу и вижу Федора Федоровича. Сердце оборвалось. Что еще за беда? Накинула пальто и выхожу к нему на крыльцо. И он сразу же ошарашивает.

– Сегодня ночью почти всех ваших педагогов арестовали и увезли прямо из своих квартир.

– За что? – задаю глупый вопрос.

– А кто ж про это может знать.

– Господи! Федор Федорович! Что же нам сейчас делать?

– Не знаю, девушка. Не знаю, милая. – Смотрю ему вслед и ни о чем не могу думать. Хаос в голове и ком в горле.

У нас продолжается второй год учебы. Встреча преподавателей с учениками была сдержанной, вялой. Не слышно было шуток и подтруниваний. Не говорили комплименты друг другу. Ничто не радовало. Даже самое интересное событие в училище: выставка работ живописи и рисунка в начале нового учебного года. А по давней традиции училища это были самые веселые выставки с названием «Кто во что горазд»: полная раскованность в технике, живописи, композиции, выборе сюжета, словом, фантазия без руля и ветрил. И полная свобода критики: прав, не прав – критикуй, лишь бы было весело и остроумно. Больше всех доставалось Зяблику. Вместо того, чтоб обижаться, оспаривать, он вовсю веселился, да еще и поддакивал:

– Напали на Зяблика, конь мой им не понравился. Выбрал самого лучшего коня со всего колхозного табуна. Правда, табун невелик – три замордованные клячи. Нарисовал его, как Рубенс рисовал своих любимых женщин.

Какое-то время училище, оглушенное бедой, все еще по инерции продолжало жить в заданном ритме. Шли занятия. Никто ни у кого не спрашивал, что да как, и почему. Все занимались своими делами. Будущие художники учились, а уцелевшие от ареста педагоги учили, читали лекции по истории искусства и не покидали класс, когда шли практические занятия: рисунок, композиция, живопись. Но все это было не так, как раньше. Не хватало наших любимых учителей.

12

Кто-то из ребят притащил в класс репродукцию непонятной нам картины Малевича «Черный квадрат». Мы ломали голову, почему написал такую странную картину этот художник. Да и картина ли это? Может, он пошутил так неординарно, чтобы позабавить себя, столкнув лбами зрителей: спорьте, судачьте, размышляйте – это ваше право.

Но вскоре мы забыли и о «Черном квадрате» Малевича, и о других загадках изобразительного искусства. Нас ошеломила новость: пришел в училище новый директор. Это был заведующий сапожной артелью, носящий знаменитую фамилию – Демидов. И началось наше знакомство и общение с новым директором следующим образом.

– Никаких голых баб ни на картинках, ни живьем, будь они сто раз Венеры, Афродиты или еще какие-нибудь Магдалены! А голого Давида, этого бесстыжего еврея со своим причиндалом напоказ, чтоб я в училище не видел. Срам развели в сортире опять же. Художниками называются, мазилы поганые. А один мазюрик на всю стену намалевал нашего кочегара. Сидит голышом на камне, черт чертом. Я приказал Федору Федоровичу забелить известкой на три раза все ваше мазюканье. А девчоночий сортир? Тьфу ты, сгинь-пропади!

Демидов подошел к окну. За стеклом моросил дождь. Лужицы на выщербленном тротуаре поблескивали осколками разбитого зеркала. На суку замордованного асфальтом клена сидит ворона. Понимая свою недосягаемость, она нахально впялилась глазком в круглое лицо Демидова. Директор побарабанил по стеклу. Ворона громко каркнула и улетела. Демидов повернулся лицом к своим «мазилкам», коих ему сейчас суждено «перевоспитывать и приводить в божеский вид».

– А еще что меня огорошило до тошноты, понаблюдал, как вы водяными красками натурморты тачаете – кисточки в воду, в краску и тут же в рот, губами облизываете лишку. Неужто глотаете эту химею?

В иное время этакая беседа сапожника и будущих художников могла бы стать веселым фарсом, а сейчас уцелевшие от ареста педагоги напоминали нам роденовского «Мыслителя». Морщины между бровями и лица непроницаемые. И нам, «мазилкам», было горько-горько до слез. И тут в полной драматизма тишине раздался голос Зяблика:

– Демид Демидович, хочу сказать вам, что все, что вы нам тут поведали, истинная правда. И про размалеванный сортир, и про то, что мы кисточки с акварельными красками во рты свои норовим затолкать.

– Уж не глотаете ли вы излишки водяных красок?

– Проглатываем. Они ж, наши драгоценные акварельки, на меду замешаны. Налопаемся и сыты весь день. Вот в чем разница между вашим братом – сапожником и нашим братом – художником. Сапожник тоже губами гвозди зажимает, ртом. Но если их проглатывать, никакого удовольствия нет. А акварель на меду – одно удовольствие.

– Что-то ты, Зяблик, распелся, раскукарекался. Еще раз увижу, кто кисточки облизывает, лишу стипендии. У меня не нашуткуете. Я человек сурьезный.

Демид Демидович, возможно, ас в сапожном производстве, пытался руководить искусством, раз его назначили на эту почетную должность, приказав: «Руководи!» И он, как человек послушный и «сурьезный», ретиво взялся за дело. В канун праздника Восьмого марта будущие художники вывесили стенную газету. Это был шедевр изобразительного и литературного творчества. Но это был и протест.

– Не вылез бы он нам боком, – сказал Изик Верховский, главный редактор, студент последнего года обучения и, поправив очки на носу, изрек, как заклинание: «Волков бояться, в лесу не бывать!» Читай свой рассказ.

– Не рассказ, а сказку, – говорю.

– Какая разница, лишь бы душу потешила. Твоей сказкой и завершим это эпохальное полотно Демидовского сидения не в своих санях.

– Читаю, уважаемая редакция «Золотой палитры». Карандашами не шаркать, бумагой не шуршать. Начнем, пожалуй.

Потревожил мужик ромашки на лугу – вбил Дубовый Кол в землю и сказал ему:

– Стой тут, поглядывай кругом, командуй! – и ушел.

Вот стоит Кол, поглядывает кругом, соображает, кем бы ему покомандовать? Никого кругом – одни ромашки. «А что, если ромашками покомандовать?» – решил Дубовый Кол.

– Эй вы, интеллигенция белолепестковая! Приказываю вам развеселить меня, скучно мне на вашем лугу.

Притихли Ромашки, а потом одна из них, самая белолепестковая, тихо, очень тихо говорит:

– Не можем мы тебя развеселить. Ты, Дубовый Кол, наших песен не поймешь, тебе наши танцы не понравятся…

Хотел Кол обидеться, да передумал: «И правда, какое мне веселье от этой луговой травы. И какой мне прок от этих цветиков, мельтешат, мельтешат все лето, а зачем мельтешат, они и сами не знают. Несерьезная команда!»

И вот стоит Дубовый Кол на ромашковом лугу один-одинешенек, думает. Тут летит Стрекоза, та, что попрыгунья. Увидела – стоит Дубовый Кол, решила отдохнуть на его дубовой макушке. Присела, крылышками помахивает, лапками перебирает, а Колу приятно и щекотно. Очень понравилась Дубовому Колу Стрекоза, он тут те решил: «Вот Стрекозой и буду командовать!»

– Приказываю тебе, Стрекоза, никуда не улетать, а всегда сидеть на моей голове, крыльями помахивать, лапками-ножками перебирать. Это мне очень нравится!

– О-о-о, нет и нет! – рассмеялась Попрыгунья-Стрекоза. Ты. Дубовый Кол, не можешь мне приказывать потому, что нет у тебя крыльев. Ты торчишь и торчи в земле, а я летаю! И тут Стрекоза вспорхнула и будто растаяла в воздухе под веселый шелест Ромашек.

И только улетела Стрекоза, как вот он, тут! – Воробей! Уселся на макушку Кола, чирикнул и, приподняв хвостик, выдавил из себя серенькую запятушечку прямо на голову Колу.

– Ах ты, негодник! Ты что это на моей дубовой голове безобразничаешь? Убирайся! Немедленно убирайся, такой маленький и такой невоспитанный Воробьишка. Я даю тебе команду: «Прочь с моей головы!»

– А ты, Дубовый Кол, не командуй. Нами, воробьями, никто не может командовать. Мы, воробьи, где хотим, там летаем и где нам нравится, там отдыхаем, где нам вздумается, там завтракаем и обедаем, и никто нам не указ. А будешь гнать меня и командовать, я тебя, Кол, клюну! – и Воробей действительно клюнул в темечко Кола, весело чирикнул и улетел.

Стоит Кол и чуть не плачет от обиды. Увидела пролетавшая мимо Сорока, что Дубовый Кол плакать собрался, подлетела к нему, спрашивает:

– Не подчиняются? Командовать тебе охота, а команды у тебя нет. Тебе бы не Стрекозы с Воробьями да Ромашками нужны, тебе бы рядом с десяток Колов, чтоб крепко в земле торчали и не могли разбегаться да разлетаться, вот ими бы ты и командовал.

– Ну, а где ж мне их взять? Ясное дело, что это была бы моя настоящая команда! Слетай, Сорока, в деревню, попроси того мужика с топором, чтоб пришел на Ромашковое поле проведать меня, да пускай прихватит с десяток Колов и вобьет со мною рядом.

– Это ты меня, Сороку, просишь или командуешь?

– Прошу, очень прошу, Сорока! Помоги мне!

– Ну раз так вежливо просишь, то слетаю к мужику во двор, передам ему твою просьбу.

Выслушал мужик Сороку, подумал: «Кол-Колом, а командовать ему охота… Отказать бы Колу, так он обидеться может. Ладно уж, уважу!» Нарубил мужик кольев и понес на ромашковое раздолье.

– Ну, что тебе, Колу Дубовому, не стоится спокойно, чем озабочен?

– А командовать мне некем. Ты, когда вогнал здесь мою ногу в землю, сказал: «Командуй!» А кем мне командовать?

Вот и прошу тебя, сотвори мне рать, понабивай побольше Колов рядом со мной, я ими буду командовать.

– Ладно! – сказал мужик. – Сотворю я тебе рать – командуй! – и тут же мигом забил обухом топора в землю Колы – березовый, осиновый, ясеневый, кленовый, еловый, сосновый, ольховый, липовый… А чуть в сторонке – чурбачок Вербы. – Ну вот они, твои подчиненные, довольна ли теперь твоя деревянная душа?

– Как же ей не быть довольной, теперь-то я уж отведу свою деревянную душеньку. Благодарствую, мужичок!

Мужик заткнул за пояс топор и ушел к себе домой, а Дубовый Кол победоносно оглядел свою рать и скомандовал во всю дубовую силу:

– Смирно-о!

И ясное дело, все Колы подчинились, замерли, не шелохнутся. И так по стойке смирно стояли долго, ждали новой команды. Но Дубовый Кол не мог придумать для своей рати никакой новой команды. Думал, думал, устал думать – задремал. А как задремал, так и проспал до самого ура. Его разбудила Сорока:

– Эй, командир, что не командуешь?

Открыл глаза Дубовый Кол, оглядел свою рать и как гаркнет на все ромашковое поселение:

– Смирно-о!

А Колы и без его команды стоят смирно и тихо. Так они простояли спокойно много-много дней, дождались весны, тепла, хорошо погрелись на солнышке после зимних морозов с метелями. Так бы и долгие годы стояла деревянная рать во главе с Дубовым Колом, если бы на рассвете первого в их истории майского дня не услышали радостный звонкий голос Вербы:

– А у меня корни отрастают! Честное слово – отрастают!

– Этого не может быть! И почему же у тебя, чурки, корни отрастают, а у всех нас не отрастают? – всполошился Дубовый Кол, а за ним заволновалась и вся деревянная рать.

– Я не знаю, почему у вас не отрастают корни, но у меня отрастают! Я оживаю! – радовалась Верба. – Разве вы не знали, что Верба – дерево вечное. Уж как нас пилили, рубили, крошили, на кострах жгли, в оврагах гноили, но мы, Вербы, оживали. Стоит моей истерзанной частице коснуться доброй земли, как кусочек дерева оживает, корешки пускает, и пойдет Верба в рост, потянется к солнцу…

– Что же, и сучья, и листья на тебе вырастут? И все это от куска дерева пиленого, топором рубленного, обухом в землю загнанного?

– Отрастут и сучья, и листья вовсю на мне зазеленеют!

– И ты, Верба, станешь настоящим деревом? – чернея от зависти, спрашивал Дубовый Кол.

– Стану настоящим живым и очень кудрявым деревом. И будут ко мне прилетать соловьи с малиновками петь свои веселые песни.

– Это почему же тебе такое великое счастье? Нам, Колам, всей моей деревянной рати, суждено стоять в земле по пояс до тех пор, пока не сгниют наши деревянные ноги, а ты, Верба, будешь жить зеленой и кудрявой да еще и слушать птичье пение… Не позволю! Уничтожу! Живи, как все мы, деревянные Колы, живи и умирай вместе с нами без корней в земле! – приказывал Дубовый Кол.

– Я не могу умереть, я – дерево вечное! – шелестела удивительно красивыми листьями, похожими на клинки ножей, Верба, тянулась к солнцу и на глазах застывшей деревянной рати росла и зеленела.

Как хорошо, что есть на Земле такие удивительные деревья!

– Годится! – изрек Изек Верховский.

– Самое то, что надо. Верба, вечное дерево, – это искусство. Оно бессмертно! – высказался мастер шаржей и «Веселых мгновений» Илья Голод. А Галя Маевская вздохнула и, взяв три машинописных листка с моей сказкой, аккуратно вклеила их, завершая монтаж настенного шедевра. Еще раз вздохнула и тихо, как приговор, вымолвила:

– Сорвет бес Демидов, сорвет и уничтожит наш труд.

– Не дадим совершить такое кощунство. Успокойся, златокудрая Афродита. Близнецы Борис и Глеб еще задолго до прихода директора встанут часовыми у объекта, коему грозит расправа.

Мы попросили сторожа Федора Федоровича закрыть дверь и ушли. Было поздно. Мы с Галей решили переночевать у Тани Калининой. Она снимала комнату у эстонцев – муж, жена и двое детей, девятилетняя дочка Эмма и сын Рей, старше сестры на два года. Денег за жилье у круглой сироты, выросшей в детдоме, хозяева не брали. Таня с рождения познала столько лиха, что его бы на десяток сирот с лихвой хватило. Девушка сразу же взяла ведение хозяйства в свои руки, и очень понравилась эстонцам. Таня делала всю домашнюю работу, какую выполняют хорошо оплачиваемые домработницы. Но она ни разу этого вопроса не касалась.

– Таня, как тебе у них живется?

– А хорошо, – весело отвечала девчонка. – Не обижают. Кормят – что они едят, то и я, за одним столом. А хозяйка свои одежки поотдавала. Они на нее не налазят, а мне в самый раз. Только я стесняюсь их носить. Соседи скажут: «Ишь, в эстонские обноски вырядилась, барыня-сударыня».

– Танюха! Это они от лютой жизненной тоски завидуют тебе. Руки у тебя золотые, душа светлая. Держись за нас с Галей – пробьемся.

Такая беседа по душам состоялась у нас, когда мы втроем одолевали четвертый том Гнедича, спасибо ему, этому гениальному человеку за его великий труд для всех поколений, для тех, чьи души живы не хлебом единым.

Вошли в плохо освещенный дворик и сразу почувствовали неладное. Поспешили к крыльцу. Таня сидела на каменной ступени у входной двери и жалобно скулила. А за массивной входной дверью царапался Абрек, любимая в семье овчарка. Он всеми силами рвался из квартиры.

– Таня, что происходит, случилось чего?

Таня поспешно поднялась и, обняв нас, зашептала:

– Хозяев моих увез черный воронок. Пойдемте в квартиру, там дети. Бедняжки, так кричали, так плакали, что всю спину изморозило. Пригрозили: «Будете орать, собаку вашу шлепнем». Сейчас притихли. И тряска на них напала. А я не знаю, как им помочь. Пойдем к ним.

Как только Таня открыла дверь, Абрек рванулся и мгновенно исчез в ночной тьме.

Мы попили чаю с сухарями, уложили детей. Эмма сразу же уснула, а Рей все ворочался, потом сел, закутавшись в байковое одеяло.

– Мы больше никогда не увидим своих родителей. Мама, прощаясь со мной, сказала: «Вас, мои любимые, увезут в детдом. Это будет самый горький дом для детей врагов народа. Береги сестренку. И постарайтесь оба выжить. Обязательно выжить!»

Рей, укрывшись с головой одеялом, затих. А нас, оглушенных бедами да напастями, заплаканных, только к утру сморил безрадостный сон. Запомнилось, как Таня, всхлипнув, сказала: «За месяц до этой беды одолели нас черные тараканы. Не было ни одного, и вдруг полчища. Это они, проклятущие, выживали хозяев из дома. Вот и не верь приметам».

Не раздеваясь, мы прикорнули кто где. Ночь. Спал город Витебск зябким сном. И только пес Абрек носился по пустынным улицам, пытаясь отыскать след любимых людей, незаменимых, с такими родными запахами. И голосами… Он узнал бы их из тысяч иных, чужих. И когда пес понял, что навсегда потерял эти ласковые хозяйские руки, любимые запахи, не выдержал: сел у столба под тусклым фонарем, поднял морду к неласковым небесам и завыл. Вой был страшный и отчаянный. Это плач обездоленного зверя.

Когда Галя, Таня и я пришли в училище, там творилось нечто невероятное. У нашей стенной газеты толпа. Но эта толпа была образцом порядка и дисциплины. Дирижировали близнецы, Борис и Глеб. Строго восемь нетерпеливых, нос к носу с «Золотой палитрой», остальные ждут своей очереди, чтоб тоже – нос к носу. Регламент – пять минут на созерцание и чтение.

– Во дают дрозда! – восхитился первокурсник, запустив пятерню в рыжие кудряшки. – Спешите, мужики. Сорвут, лично Демидов сорвет.

– Сомневаюсь, что сорвет. Не допустим.

– Правильно! – подал голос Зяблик и стал вслух читать свой опус:

 

Когда сапожник тачает сапог,
Помоги ему, Бог!
Когда художник картины пишет,
Он в раю,
Он живет и дышит.
Но кто-то придумал,
Что Муза
Стала предметом
Конфуза.
Возвращайся, сапожник,
В обувную артель,
Не позорь нашу Музу,
Не тяни канитель!

В момент самых бурных аплодисментов в адрес Зяблика распахнулась входная дверь, и появился в фетровом котелке, чисто выбритый и наодеколоненный Демид Демидович. Будущие художники, преподаватели рисования расступились, освободив для него площадку. Кое-кто спрятался за спины более смелых. Наступила тишина, ни звука, ни шороха. Все взоры на директора. Он сосредоточенно созерцал. По мере того, как взгляд перемещался с одного опуса на другой, его лицо менялось. Резко обозначились складки на лбу, лицо покрылось бледностью, затем стало наливаться краснотой. Через двадцать минут Демидов резко обернулся.

– Вся редакция будет уволена, отчислена из училища. Меня на должность директора партия послала, горком, чтоб я с вами, пачкунами, поработал и помог вам стать людьми, полезными родной стране. Да, я – сапожник. И мне плевать на ваших муз и гермафродитов.

– Афродиту, – поправил Верховский. – На богиню любви нельзя плевать, иначе переведется род человеческий.

– Ишь, умник, затесался в училище воду мутить. Убрать эту паскудную стельку со стены.

Демидов протянул руки к газете, но Борис и Глеб оказались проворнее и грудью прикрыли газету.

– Нельзя, Демид Демидович, некультурно, – спокойно высказался Борис.

– И я то же скажу, что и мой брат, – более громко поддержал его Глеб. – Знаете ли вы, Демид Демидович, за что и как погибли святые Борис и Глеб? В память о мучениках и город назвали Борисоглебском.

– Вы пожалеете, Борисоглебцы, – раскочегаривался Демид Демидович. – Пойдете вслед за своими педагогами. Бунтари!

– Можете, что вздумается, с нами делать, вы – директор, – спокойно сказал Борис.

– Но мы дали клятву любимому Владимиру Ильичу Ленину, что газету отстоим, – поддержал брата Глеб.

Неизвестно, чем бы закончилась эта сверхсмелая по тем временам перепалка студентов с директором, если бы в самый накал страстей вновь не распахнулась входная дверь и не появились бы явно приезжие и явно важные гости. Это была комиссия и, как мы смекнули, не простая плановая, а по письмам будущих художников и уцелевших от ареста педагогов.

Демидов увел гостей в кабинет директора, а мы остались стоять там, где стояли, обуреваемые догадками: чем все это кончится. А вдруг училище закроют?

– Не может того быть, – решительно заявил Зяблик. Втянув голову в плечи, он стал похож на Демидова. – Ну что, пачкуны, мазилки, дождались? – Зяблик обернулся к озабоченной аудитории у стенгазеты и, поправив воображаемую директорскую шляпу, продолжил, – я вас так прошью дратвой, что вы позабудете обозревать голый зад Афродиты разом с Квазимодой и его причиндалом. Во!

– Aй-ай, какой немыслимый хулиганишка, этот наш неунывающий Зяблик. – Никто из нашей братии не заметил, когда и как появился Хрусталев. Он подошел к стенгазете и сразу же наткнулся на портретное изображение собственной персоны: к счастливому лицу заядлого охотника прильнула морда любимой охотничьей собаки. Сходство поразительное.

 

В лесу бывали,
Иногда стреляли.
Но…не попадали.
А потому охотник
Вместе с легавой
Дичи не нюхали
И не едали.

– Надо же, поэты бестолковые. Надо же так нагло врать. А вообще-то и сходство на уровне, и вранье не сердитое. Расходитесь по своим классам и работайте, как всегда. Комиссия поинтересуется, что и как вы «намазюкали». И никакого галдежа.

Комиссия работала в Витебске больше недели. Демидов, не успев прошить нас смоляной дратвой, отбыл по-английски: не прощаясь.

Через десять дней комиссия из Министерства культуры Белоруссии и Ленинградской академии художеств уехала, а еще через неделю у нас появился новый директор и четыре новых педагога, все ленинградцы. Мы знакомились с ними, а они присматривались к нам. Мы же карабкались, как могли.

«Я не просто хотел быть шпионом, я хотел быть полезным своей Родине».
 

В. Путин.
 

Пришла война, и пришла неожиданно. Про неё говорили давно и повсюду. Это висело в воздухе. Это было написано на лицах людей. По радио успокаивали, не будет, и с Гитлером заключён пакт о ненападении. И всё же она началась. Немецкая авиация бомбила Киев и Брест. Германский вермахт стремительно наступал на всех фронтах, захватывая огромные территории и беря в котлы целые дивизии Красной Армии. По чести сказать, далеко не на всех произвела впечатление пафосная речь Молотова в первый день войны, а заключительная фраза – «враг будет разбит, победа будет за нами», у многих вызывала даже иронию и сарказм. Бойцы, которым посчастливилось выйти из окружения, на вопросы населения прифронтового городка так и отвечали: «Драпаем так, что пятки сверкают. А победа за нами, то есть у немцев». Вначале все недоумевали и разводили в удивлении руками. Как же так? Несокрушимая, могучая армия, и на тебе, отступает. Потом дошло, что мощь преувеличена, расхвалена. Да где это видано – одна винтовка на троих красноармейцев против вооружённых до зубов моторизованных мобильных немецких батальонов.
 

Жительница городка третьеклассница Катя Антонова встретила войну обыденно и буднично. Сначала услышала объявление по радио. Затем товарищ Левитан стал регулярно озвучивать сводки военного информбюро. А после по улицам потянулись колонны отступающих частей Красной Армии. Катя видела, как нестройными рядами бредут перемолотые в мясорубке германской военной машины остатки подразделений, и на усталых лицах бойцов читалось поражение. Призывное выступление главнокомандующего Иосифа Cталина у населения так же не вызвало должного оптимизма. В очередях за хлебом, на рынках и барахолках всё больше слышались фразы примерно следующего содержания: «Вот так, граждане. Теперь мы стали братьями и сёстрами. Забыл, как за опоздания на работу, за анекдоты на десятку в мерзлоту, на лесоповал вагонами этапировал. Запищала крыса усатая, когда хвост прищемили». Говаривали и так: «Ну что же, товарищи, немец прёт, видать приспосабливаться придётся. К советской власти приспособились, и к немецкой приспособимся».
 

Потом пришли немцы. Почти всё время Катя просиживала у окна и наблюдала, как уверенно хозяйничают оккупанты. Весёлые, сытые, самодовольные. «Куры, матка, яйка! » – радостно гоготали они и разоряли подсобные хозяйства граждан. Отовсюду был слышен треск автоматных очередей и невыносимый предсмертный вой дворовых собак, которых немцы отстреливали. Фашисты ввели комендантский час, и тот, кто попадался на улице в это время, помещался в тюрьму. На видных местах приколачивались объявления, в которых говорилось о том, что сочувствующие и укрывающие коммунистов, комсомольцев, борцов сопротивления, будут повешены на городской площади. Всюду шныряли агенты тайной полиции и вылавливали евреев. Каждый день их свозили к взорванной отступавшими частями Красной Армии деревообрабатывающей фабрике, и расстреливали. Однако жизнь понемногу в оккупированном городке налаживалась. Линия фронта отодвинулась далеко на восток и звуки канонады стихли. Мама стала выпускать Катю из дома, давая ей мелкие поручения. Катя обменивала немецкие продовольственные карточки на хлеб и крупу. Иногда кто-нибудь из прохожих подавал мелочь. Теперь в обращении были только немецкие рейхсмарки. С методичным постоянством небо наполнялось гулом тяжёлых бомбардировщиков с чёрными крестами, летевшими на восток. По ним даже часы можно было сверять. Немцы обустраивались надолго, казалось навечно, навсегда. Унылым парадом тянулись дни, и в Катиной жизни перемен не происходило. Немцы распустили школу, и теперь в её здании располагалась комендатура. Канули в небытие те беззаботные звонкие летние дни пока ещё мирного времени, когда Катя вместе с папой и мамой ходила в кино, а после с соседскими мальчишками резвилась в зелёном поле, наполненном ароматами разнотравья. Бывало, тайком от родителей и на речку бегала. Теперь же папа воевал на фронтах, а мама была вся в заботах. С приходом фашистов мир как-то поблёк, посерел. И Катя просиживала у окна. По улице, как обычно, сновали прохожие, громыхали гружёные фуражом повозки, проезжали мотоциклы с упитанными немцами. Что-то было в этом похоже на заточение, однако из дома без надобности мама выходить запрещала. Но перемены неожиданно наступили.
 

– Катерина, – однажды позвала мама.
 

– Что?
 

– Сходи за хлебом, мне некогда, надо поесть приготовить, да купи на две марки немного масла.
 

– Хорошо.
 

– Только нигде не задерживайся и ни с кем не заговаривай.
 

На сей раз улица встретила промозглым ветром. Накрапывал мелкий ноябрьский дождь. Но Катя и этому была рада. Торчать взаперти надоело. Мимо в спешке шли местные, парами прохаживались патрули. Трое солдат распивали шнапс возле подводы, гружённой ящиками c тушёнкой, и с громким хохотом о чём-то спорили. Откупорив несколько банок, они закусывали прямо с ножа. Катя уловила нежный аромат и тут же почуяла зверский голод. Она сто лет не ела подобного деликатеса. А в последнее время – лишь постную кашу, да чёрный хлеб. Катя остановилась и благоговейно втянула носом воздух. Один из немцев заметил девочку и стал гоготать, тыча пальцем в её сторону. Затем приблизился вплотную и вручил девочке жестянку, на дне которой оставалось немного тушёнки. От него пахнуло перегаром.
 

– Фрешен! Фрешен! Русиш киндер, фрешен!
 

Катя схватила банку и под дружный хохот с улюлюканьем изо всех ног, что есть мочи, кинулась наутёк. Мама настрого запретила к кому-либо подходить. Забежав за угол, Катя огляделась. На перекрёстке какой-то военный держал за рукав нетрезвого мужичонку и совал ему под нос пистолет:
 

– Хальт! Партизанен?
 

– Нет, что вы, господин офицер, никак не можно, я свой, вам преданный.
 

– Партизанен – пу-пу!
 

– Господин офицер, да свой же я, свой. Я ждал вашей власти. Советам капут.
 

– Йа, йа, капут. Сталин капут. Понял?
 

– Так точно!
 

Из репродуктора, установленного на фонарном столбе, разносились звуки военного марша: «Дойчен зольдатен, унтер охицирен… рэнч, тэнч, пэнч, фрэнч! ».
 

Засунув палец в банку, Катя доставала со дна остатки недоеденной немцами студенистой массы, и не жуя, жадно проглатывала.
 

Всё походило на какой-то массовый психоз. Фашисты вели себя нагло, полицаи бесчинствовали, а население спокойно смотрело сквозь пальцы на творящийся беспредел. Что-то во всём этом было неправильное, нехорошее, жуткое.
 

Вернувшись с рынка и уже подходя к дому, Катя заметила двух топтавшихся у распахнутой калитки полицаев. Оба цедили немецкие эрзац-сигареты и шумно трепались. Странно, всё нараспашку, мамы не видно. Подоконник! На подоконнике тряпичная кукла! В душу закрался страх. Спрятавшись за деревом, Катя подслушала.
 

– Вот гнида коммунистическая, чуть палец не откусила, – бубнил один.
 

– Что, пощупать не успел? – спрашивал другой.
 

– Да брыкалась, как пантера. Вдвоём не могли совладать. Откуда у этой бабы столько силы взялось. Пришлось врезать по морде, потом уже скрутили.
 

– А дальше?
 

– Облапали, значит, она разомлела. Думали, поиграемся. Не убудет же. Да только обер-лейтенант пришёл, а она за палец меня – цап! А господин Ренке ещё пистолетом пригрозил, мол, если хоть волос с её головы упадёт, пристрелит обоих. Ругался за то, что портрет ей попортили. Теперь вот дочурку её поджидаем. Может, ещё кто пожалует. Её тоже приказано в комендатуру доставить. Ладно, пошли в дом, а то засветимся.
 

Лишь теперь Катя поняла, что представляли собой эти пачки бумажек, спрятанных в подвале. Листовки. Это были листовки с антифашистским содержанием. И тот человек в чёрной шляпе, дядя Коля, не просто так захаживал в гости на чай. Надо было бежать. Бежать со всех ног. Мама говорила, что если придут немцы, немедленно уматывать из дома огородами и дальше, через сад. Говорила, что если в окне появится кукла, в дом не заходить, и тоже бежать. Стучаться три раза к бабе Нюре. Там примут и спрячут. Но кто-то крепко ухватил за руку.
 

– Ага, попалась, теперь змеиное гнёздышко в сборе.
 

Катю удерживал за шиворот откуда-то появившийся ещё один полицай. Да сколько их развелось! Он улыбался, хихикал, паясничал. Затем пришёл офицер и стал распоряжаться. Катю на подводе повезли в комендатуру. Прохожие бросали сочувствующие взгляды и отворачивались. Никто не хотел наживать неприятности. Полицаи злобствовали, выслуживались.
 

– Ребёнка за что? – спросила шедшая мимо женщина.
 

– Не твоё собачье дело, иди куда идёшь, – бросил один из них, – там разберутся.
 

В коридоре комендатуры было людно и шумно. Обер-лейтенант передал Катю пожилому унтеру, и тот отвёл её на второй этаж в кабинет для допросов. Унтер указал на стоявший в углу рыжий табурет, почесал свой тощий зад и вышел вон. Опасливо оглядевшись, девочка присела на шаткую табуретку, а рывшийся в бумагах следователь выбрался из-за стола, и заложив руки за спину, стал молча расхаживать взад-вперёд, вперив в Катю пронзительный взгляд. Одет он был в отглаженный гражданский костюм и принадлежность к фашистам его выдавал прикрученный к лацкану значок НСДАП. Затем дознаватель умостился на край столешницы и гаркнул:
 

– Крюгер!
 

– Я здесь, господин Хант, – отчеканил появившийся ниоткуда, словно чёрт из коробки, низкорослый ефрейтор.
 

– Тащи эту подпольщицу сюда!
 

Ефрейтор удалился и через пару минут двое солдат ввели Катину мать. Усадив её на прибитый намертво к полу стул с высокой спинкой, они отошли к дверям. Лицо женщины было в побоях. Один глаз заплыл и не открывался, а на всю щёку багровел огромный след от солдатского сапога. Мать ссутулившись сидела, и опустив голову, на Катю старалась не смотреть.
 

– Что они с тобой сделали! – вскрикнула Катя.
 

– Ребёнка отпустите, пожалуйста, она ничего плохого не сделала, – взмолилась мать.
 

– Видите ли, фройляйн Антонова, – произнёс следователь с жутким акцентом, – мне кажется, в присутствии вашей дочери вы будете намного сговорчивей. Я не сторонник насилия, и те, кто вас побил, будут наказаны. Если это хоть как-то вас утешит, тех двух болванов я прикажу расстрелять. Сегодня наша первая беседа, и чем скорее вы назовёте имена, явки, пароли, в общем всё, что знаете, тем быстрее эта неприятная для вас процедура закончится. В этом случае я гарантирую вам и вашей дочери жизнь и неприкосновенность. Поработаете на благо фюрера и великой германии, и вам зачтётся. Вы будете потом, как у вас говорят, купаться как сыр в масле. Вы молоды, вам что, надоело жить? Вы будете повешены на городской площади. Поверьте, я хочу вам помочь. Неужели вы не понимаете, что проиграли. Вы дилетанты, вся ваша шайка, вы не имеете представления о настоящей подрывной деятельности. Настоящей! А не этими жалкими убогими попытками вставлять палки в колёса существующему режиму. Он покоится на прочном фундаменте, и не вам с вашими казаками-разбойниками пытаться его расшатать. С вами даже возиться неинтересно. Все ваши ходы мне были известны наперёд. Ей богу, детский сад какой-то. Игра в прятки. Всё равно я всех поймаю. Я просто хочу ускорить процесс, дабы не бегать за каждым по отдельности. У меня других дел невпроворот, а я вынужден терять тут с вами время. Ну как, будем давать сведения?
 

– Что вы хотите узнать? – спросила женщина.
 

– Вот это другой разговор, – сказал следователь весьма добродушно, – итак, начнём с имён, я полагаю.
 

– Каких имён?
 

– Не валяйте дурака. Кто к вам приходил? Тот тип в чёрной шляпе. Кто это? Как вы с ним поддерживали связь?
 

– Я его почти не знаю, это случайный знакомый.
 

– Да неужели? Случайный знакомый вас регулярно посещает. Что он у вас делал, о чём вы говорили?
 

– Просто он мой любовник.
 

– Не исключено. Но ведёте вы себя глупо. Очень глупо. Вы даже врать не умеете. А это что? – Хант вынул из ящика стола пачку листовок и пистолет «наган».
 

Женщина молчала.
 

– Я спрашиваю, откуда у вас эти листовки и заряженный револьвер?
 

– Я не знаю, наверное это подбросили.
 

– Если не хотите говорить в присутствии дочери, я распоряжусь отвести её в соседнюю комнату.
 

– Я не знаю, что говорить.
 

Хант начал терять терпение.
 

– Эй, Шульц, займись этим отродьем, – указал он на девочку.
 

Один из солдат подошёл и ударил Катю по лицу. Вскрикнув от боли и неожиданности, Катя упала на четвереньки.
 

Начались допросы. Катю били в присутствии матери, били мать. Били жёстко, методично, со знанием дела. Допросы продолжались каждый день, и Катя понемногу начала привыкать к боли.
 

– Как же вы мне надоели со своим дурацким упрямством, – навязчиво бубнил следователь, – Антонова, вы всё равно расколетесь. Отпираться бессмысленно. Ваши пальчики есть на пистолете, который у вас нашли. Я буду не давать вам спать. Я прикажу, чтобы яркий мигающий свет всё время светил вам в глаза. Когда я начну загонять иголки под ногти твоей дочери, ты всё расскажешь. Всё от тебя зависит. Быстрей заговоришь, целее будет твоя дочь. Ты даже не представляешь, как я умею вытягивать нужную информацию.
 

– Будь ты проклят.
 

К парадному подъезду, увешанному в размалёванные свастиками штандарты, подкатил чёрный мерседес. Водитель выскочил, и обежав спереди, открыл подобострастно дверцу. Из машины проворно выбрался мужчина лет сорока в форме офицера СС, и стягивая на ходу перчатки, взбежал по ступенькам. Двое часовых с автоматами наперевес преградили ему дорогу.
 

– Аусвайс, господин гауптштурмфюрер, – потребовал один из них, и офицер молча достал из внутреннего кармана плаща документы.
 

Взяв в руки корочки, часовой внимательно читал.
 

– С какой целью прибыли? – спросил он наконец.
 

– Я здесь по распоряжению господина Шнитке, вот мой мандат, – предъявил офицер бумагу, не выпуская её из рук.
 

– Я должен сообщить дежурному, – произнёс часовой, – вам придётся подождать.
 

Солдат удалился. Видимо докладывал, а дежурный офицер, скорее всего, связывался по телефону с комендантом. И невдомёк им пока было, где же настоящий гауптштурмфюрер Кауфман! Вскоре часовой вернулся.
 

– Проходите, – часовой приглашающим жестом указал на вход и отошёл, – Хайль гитлер!
 

– Хайль.
 

Оказавшись внутри, офицер осмотрелся. План помещений не изменился. Вот школьный коридор, по обе стороны классы, затем учительская, а в конце лестница на второй этаж. Повсюду военные чины, фашисты. На стенах плакаты с Гитлером, с призывами обуздать и победить коммунистическую заразу. А раньше. Раньше здесь бегали дети, звенел звонок и шли уроки. Пройдя мимо дежурного, Кауфман вскинул руку в приветственном салюте и направился к лестнице. Следовало подняться на второй этаж. Сейчас там были комнаты для допросов. На Кауфмана пока не обращали внимания. Оказавшись наверху, офицер взглянул на часы и подошёл к окну. Всё шло как по нотам. Мимо комендатуры со скрипом проезжала с виду обычная телега, гружённая сеном. Однако напротив парадного лошади встали как вкопанные, и несмотря на ругань возничего, дальше повозку тянуть не желали. Возничий спрыгнул на землю, и чертыхаясь, стал разбираться с подпругой.
 

– А ну двигай, не задерживайся, здесь нельзя стоять, – крикнул ему один из часовых.
 

– Ай момент, извините, тут ремень лопнул, сейчас всё поправим и уедем.
 

Человек в эсэсовском обличии размеренно шёл по узкому коридору и в уме проговаривал: «Тише мыши, кот на крыше».
 

Оказавшись напротив допросной, неторопливо извлёк из кобуры пистолет «вальтер». «Кот пошёл за молоком, а котята – кувырком».
 

Сейчас он рисковал. В коридоре мог кто-нибудь появиться и задать вполне резонный вопрос. А что он здесь, собственно делает? Ведь канцелярия-то внизу. С кем-нибудь заговаривать и раньше времени поднимать шум в планы Кауфмана не входило. «Кот пришёл без молока, а котята – ха-ха-ха».
 

Теперь всё. Пора. Кауфман рванул на себя дверь. В ту же секунду где-то внизу прогремел оглушительный взрыв. Стены и пол задрожали. Окна парадного вылетели наружу, громыхая покорёженными решётками, и со звоном битых стёкол разлетелись по сторонам. Раздалась беспорядочная стрельба. Катя видела, как за спинами солдат внезапно возникла фигура офицера в чёрном, и один из конвойных вдруг изобразил на лице удивление. В следующий миг он бесформенным мешком осел на пол, а офицер открыл огонь. Следователь Хант кинулся было за пистолетом, торчавшим из наплечной кобуры, да не успел. Второй часовой распластался рядом со стулом, на котором сидела Катина мать. Из коридора послышались выстрелы, крики и топот. Однако через минуту всё стихло. В дверях нарисовался широкоплечий бородач в ватной телогрейке с автоматом наизготовку.
 

– Товарищ Янек, всё чисто. Можно выводить.
 

– Уходим, – сказал офицер на русском языке и обратился к Кате, – иди за мной, и ничего не бойся. Вы обе идите за мной. Идти можете? Катя, давай руку, у нас мало времени.
 

Янек, – подумала изумлённо Катя. Фашист по имени Янек, который по-русски разговаривает без акцента? Затем до неё дошло, что это наш, переодетый в немецкую форму разведчик. Что-то там Хант хвастался о настоящей подрывной деятельности? Самоуверенный чванливый индюк считал себя умнее других. Теперь он умер, издох. Туда ему и дорога. Им всем туда дорога.
 

Янек вёл Катю к заднему выходу. Повсюду были разбросаны тела служащих, солдат и офицеров. Распахнутые двери помещений зияли беспорядком: в них деловито хозяйничали какие-то люди в маскхалатах, разбивая сейфы и извлекая оттуда ворохи документации. В конце коридора сидел привязанный к стулу с кляпом во рту перепуганный комендант Шнитке.
 

В воздухе плавал пороховой дым. Возле ступеней парадного валялись поверженные гитлеровцы, а с подоконника второго этажа свисал руками вниз труп следователя Ханта. Из заднего двора показался Янек с девочкой на руках, а за ним следовал бородач, поддерживая Катину маму. Катя обнимала Янека за шею и едва улыбалась. Она ещё не осознала в полной мере, что благодаря ему и этим отважным людям оказалась на свободе. Бойцы в маскхалатах выводили из тюремного подвала арестованных граждан, а двое из них закладывали у входа взрывчатку.
 

– Быстрее, – командовал Янек, – отходим по плану.
 

В мгновение ока мешки с документами были закинуты на подводу, а связанного коменданта какой-то лихой партизан перекинул через седло своего скакуна. Тройка рысаков встала на дыбы, и подвода рванула с места.
 

– Но, мёртвые, – вскричал возничий, подгоняя коней.
 

Площадь у здания комендатуры опустела. Издалека уже слышался гул мотоциклов, но немцы безнадёжно опаздывали. До леса было рукой подать, а там – ищи ветра в поле. Мерседес, набирая скорость, катил по шоссе. Мама обнимала и целовала Катю, прижимая к себе, а Катя всхлипывала и ревела навзрыд.
 

– Чего голосите, – сказал Янек, выкручивая руль, – всё позади, теперь всё будет хорошо. Не плачь Катюха, держи нос морковкой, твоя война закончилась. Подлечим вас, подкормим, и на большую землю переправим. В школу пойдёшь. Писать-читать не разучилась? А у немцев спокойная жизнь кончается. Мы их сюда не звали. Слыхали, как им под Ельней врезали? Теперь у них земля под ногами гореть будет. Наша земля.
 

Катя смотрела на мужественное лицо человека в форме немецкого офицера, и почему-то ему верила. Она навсегда запомнила его таким вот крепким, уверенным, сказавшим ей впервые за долгие месяцы войны простые и тёплые слова.
 

Борьба только начиналась.
 

21 февраля 2017г.

Мотивационный настрой

2 мин.

Актуализация знаний

Постановка цели

2 мин.

Планирование

1 мин.

Самостоятельное чтение

8 мин.

Вторичное восприятие произведения.

Групповая работа —

6 мин.

Совместное обсуждение результатов групповой работы

6 мин.

Беседа по ОБЖ

3 мин.

Динамическая пауза

1 мин.

Моделирование

2 мин.

Вывод по произведению

2 мин.

Самостоятельная работа

3 мин.

Рефлексия, самооценка оценивание работы на уроке.

2 мин.

Домашнее задание:

постановка цели, мотивация, планирование.

2 мин.

Продолжить изучать творчество вологодских писателей, формирование интереса к личности и биографии авторов.

Обращение к прошлому опыту учащихся.

Первичное восприятие текста

Словесное рисование; рефлексия

Составление композиционной схемы –плана произведения.

Умение работать в группе, выслушивать мнение др., взаимообогащение словарного запаса.

Связь с курсом «Окр. мир».

Опора на субъектный опыт детей. Выборочное чтение

Работа с текстом, орфографческая зоркость.

Словар. работа.

Опора на субъектный опыт.

Рефлексия.

Обогащение и уточнение словарного запаса

Сопоставление поступков героев по контрасту.

Беседа о правилах поведения при оттепели на водоёме, оказании помощи, связь с курсом окружающего мира.

Опора на моторную память в закреплении правил ОБЖ

Понимание авторской задачи через моделирование.

Работа с композиционным треугольником – завязка-кульминация-развязка.

Углубить понимание смысловой и эстетической сторон произведения.

Определить цель автора, осмыслить авторскую позицию

Работа с малыми жанрами фольклора.

Отражение в заголовке главной мысли рассказа.

Учатся писать отзыв по плану

Обобщение урока, обогащение субъектного опыта, рефлексия, интерес к творчеству А. Медведской

Выставление отметок за урок

На следующем уроке вернуться к обсуждению правил безопасности, закрепить алгоритм поведения на водоёме; учить творческой интерпретации

Дорогие ребята, мы сегодня поговорим об удивительной женщине, нашей землячке, художнице, писательнице, Антонине Бернардовне Медведской (слайд 1)

Это человек с непростой судьбой, проживший долгую насыщенную жизнь (слайд 2)

Антонина Бернардовна много писала для детей, делилась с ними своим опытом (сл. 3,4)

Мы познакомимся с рассказом «Катя». Как вы думаете, какова тема рассказа? Какие рассказы о детях вы помните? Что вы из них узнали?

Назовите план работы на уроке (можно предложить карточки с этапами урока)

Попробуйте устно описать героев рассказа. На кого бы вы хотели быть похожими?

Ребята, вспомните и назовите части композиции.

О каждом действующем лице мы узнаем что-то новое в ходе действия рассказа. Выберите слова, которые помогут охарактеризовать каждую часть, посоветуйтесь в группах и заполните таблицу (табл. 1)

Поэтапное чтение рассказа:

О чём автор сообщает в завязке рассказа? Когда происходит действие рассказа? Каковы признаки начала весны? Что вы наблюдали сами?

Расскажите, кто главные герои? Что мы о них узнаём в первой части?

Что такое «вороньи спектакли»? Можно ли их устраивать?

Как же дальше развивается действие? Какая опасность возможна по дороге в школу? Скажите, кто предупреждает детей об опасности? Прочитайте в тексте. Как реагируют ребята? Как бы поступили вы?

Скажите, какое событие происходит в кульминации рассказа?

Как вы думаете, что должен был сделать Миша? Как бы вы поступили на его месте?

Что такое «чёрные проталины», «кромка льда»?

Расскажите, как ведут себя дети?

Как развивается действие?

Расскажите о незнакомце, какой он?

Что советует незнакомец сделать Вадику Жилкину?

Скажите, как вы думаете, отчего Вадик «трусливо хныкал», чего он боялся?

Что же для него страшнее всего?

Ребята, а если всё-таки случится беда, человек провалится под лёд – как можно ему помочь? Найдите в тексте и прочитайте, как поступила Катя.

Прочитайте, как нужно дальше поступить со спасённым человеком.

Давайте потренируемся в спасении тонущего: подползаем, кидаем верёвку, подтягиваем к себе, вытаскиваем на лёд.

Молодцы, вы только что спасли человека!

Давайте попробуем изобразить сюжет рассказа в цвете. Вернёмся к началу.

Скажите, как вы относитесь к персонажам и их поступкам на данном этапе? Каким цветом можно изобразить? Начертите прямоугольник, раскрасьте его жёлтым цветом.

Дальше действие развивается, начертите стрелку вверх и вправо — мы с вами дошли до кульминации.

Мальчики на льду, Миша провалился — какие чувства вы испытываете?

Скажите, как вы теперь относитесь к поступку Вадика?

Каким цветом, цветом опасности, раскрасим следующий прямоугольник?

Проведите стрелку от верхнего прямоугольника влево и вниз. Скажите, изменилось ли ваше отношение к Вадику и его поступкам по сравнению с началом рассказа? Хотели бы теперь вы с ним дружить?

Мы подошли к заключению.

Тогда раскрасим последний прямоугольник оранжевым цветом.

Ребята, посмотрите на схему и ответьте на вопрос – Зачем А. Медведская рассказала нам эту историю?

Молодцы, что вы сделали такие правильные выводы из этой истории.

Закончите пословицы – «Не зная броду, не суйся в…», «Не думаешь, когда играешь, а после …..». Подходят ли они к рассказу?

Как вы думаете, почему рассказ называется «Катя»? Скажите, какие ещё заголовки можно предложить, отразив главную мысль рассказа?

Напишите отзыв в тетради по следующему плану. 1.Полное название произведения, автор. 2.Что случилось? 3.Как вели себя герои рассказа? 4.Моё отношение к прочитанному.

Понравился ли вам рассказ? Что нового вы узнали? Может ли вам это пригодится? Что хотите особо отметить?

Хотели бы ещё прочитать рассказы А. Медведской?

Где можно их найти? Оцените свою работу на уроке.

Я бы тоже хотела оценить за активную работу, интересные высказывания и идеи, т. п., ……

Домашнее задание – на выбор: на основе рассказа составить памятки безопасного поведения на льду, оказания помощи.

Как могут пригодиться памятки?

Краткий пересказ по плану или рассказ от лица одного из персонажей

Изучают портрет, биографию писательницы по презентации, делают выводы о личности, характере, произведениях. Узнают о судьбах детей в годы ВОВ, о послевоенной жизни.

Определяют тему — рассказ о детях.

Называют изученные рассказы. Называют цель урока – познакомиться с новым рассказом.

Чтение, обсуждение, работа в группе, самостоятельная работа, подведение итогов

Читают рассказ про себя

Катя – смелая,честная, Миша-робкий, нерешительный, Вадик – трусливый,подлый.

— завязка, развитие действия, кульминация, продолжение действия, развязка и заключение.

Заполняют таблицу, подбирают слова для характеристики по заданному критерию.

Рассказывают о своих результатах.

Главные герои Катя, Миша и Вадик. Дети учатся в третьем классе, д-е происх. весной, и т.п. Мы узнаём о том, где они живут, как ведут себя в школе, об их характерах.

Дети доказывают свои ответы – зачитывают соответствующие отрывки из рассказа.

Оценивают поведение мальчиков, вспоминают, что птиц весной нельзя беспокоить.

Лёд на реке становится ненадёжным, Кате об этом говорит мама, велит сказать об этом друзья. Мама заботится о безопасности.

Оценивают отношение Кати и Вадика к словам старших, отвечают, как бы поступили сами, предполагают последствия.

Мальчики вышли на опасный лёд, Вадик бросил шапку Миши, из-за этой шалости он проваливается под лёд.

Мише нужно было отказаться идти с Вадиком, вырвать руку, т.п.

Опасные места на реке, тонкий край.

Катя – спасает друга, а Вадик испугался и прячется, т.к. он трус

Детей спасает прохожий,

(он решительный, скромный, добрый, справедливый)

Мише оказывают помощь. ребята приходят в школу.

Читают отрывки из текста

— наказать, высказать «всё, что вы о нём думаете».

Вадик боялся директора, родителей, ребят.

Приходят к выводу, что страшнее всего осуждение ребят.

Надо позвать на помощь, нельзя подходить к тонущему, можно попытаться подползти и подать для спасения что-то длинное (предл. варианты)

Надо переодеть, напоить тёплым чаем, отвезти в больницу

Встают, имитируют движения

Садятся на места, апплодируют.

С любопытством, в жизни тоже так часто бывает.

Нам интересно, что будет дальше.

Раскрашивают прямоугольник жёлтым цветом.

Тревога, переживание, испуг.

С осуждением, он очень плохо и подло поступил.

Раскрасим прямоугольник красным цветом.

Да, мы бы высказали ему своё отношение, рассказали о его шалостях учителю, не стали бы с ним общаться, т.д.

Не хотели бы такого друга, сказали бы ему, он плохо поступает.

Заканчивают схему «композиционный треугольник»

Высказывают своё мнение: чтобы мы думали о безопасности, лучше разбирались в людях, слушали предупреждения родителей, помогали другу в беде, не выходили на лёд весной.

…воду; ….рыдаешь

Предлагают названия к рассказу, обосновывают свои ответы, формулируют главную мысль произведения.

Составляют отзыв по плану, выделяя наиболее значимые моменты

Анализируют свои впечатления, высказываются.

Кто для себя сделал открытие? (Синий) — Кто про себя может сказать, я активно работал на уроке! (Красный)

— Кому на уроке было интересно? (Зелёный)

— Кому урок подарил хорошее настроение? (Жёлтый)

Спрашивают, как лучше оформить памятки.

Памятки можно показать другим детям, рассказать им о правилах безопасности.

Отмечают, что пересказ может быть как от лица Кати, так и от лица Миши, Вадика, мамы или незнакомца.

ЛУУД – ценностно-смысловая ориентация учащихся, сопереживание чужой судьбе

РУУД — целеполагание

КУУД — умение вступать в диалог и вести его

ПУУД — умение поставить учебную задачу, РУУД — планирование

ПУУД – умение самост. осознанно воспринимать произведение. РУУД- рефлексия, ЛУУД — нравственно-этическое оценивание

КУУД — умение вступать в диалог и вести его, учитывать особенности работы с текстом

Логич. УУД – выбор необходимой информации, работа с таблицей; план текста

ПУУД- работа с текстом, поиск информации,

Логические УУД-делают выводы, обосновывают их;

КУУД- высказывают своё мнение, выслушивают ответы одноклассников, спорят, соглашаются

ЛУУД – дают оценку поступкам и характеру персонажей; забота о природе.

ЛУУД – личностное самоопределение, послушание, уважение к предостережениям,

КУУД, ЛУУД – понимают, что необходимо предупреждать других об опасности.

ЛУУД — ориентация в межличностных отношениях, учатся отказывать, не поддаваться влиянию, оценивать опасность

КУУД – формулируют фразы и другие способы отказа. ПУУД – объясняют значение слов.

ЛУУД- осуждение опасного поведения, отрицат. отношение к хулиганству, понимание опасности мелких шалостей.

ЛУУД- ценностно-смысловая ориентация учащихся, достойны уважения честные и смелые люди, а не «крутые» ребята.

Логич. УУД – умение доказывать свои суждения;

ЛУУД — ориентация в социальных ролях, понимают силу коллектива, ощущают себя как часть общества и класса.

ПУУД — уметь работать с информацией, структурировать полученные знания; умение сформулировать проблему и найти способ её решения; навык поиска практически важной информации в художественном тексте

РУУД – контроль за выполнением движений

ЛУУД — нравственно-этическое оценивание;

ПУУД — моделирование сюжета произведения,

РУУД – наблюдение за изменение собственной реакции.

Логич. УУД — умение анализировать и синтезировать новые знания, устанавливать причинно-следственные связи

ЛУУД – умение делать выводы и обобщения

ПУУД – умение работать с пословицей, заголовком текста

ПУУД — самостоятельно формулируют наиболее значимые моменты в тексте, КУУД- высказывают своё отношение.

ЛУУД – смыслообразование, умение ответить на вопрос: «Какое значение, смысл имеет для меня учение?». РУУД; Рефлексия, самооценка, адекватное отношение к оценке

ПУУД — умение поставить учебную задачу, выбрать способы

ЛУУД – принятие роли ученика, распространение своих знаний.

РУУД – планирование выполнение д/з

Медведская Антонина Бернардовна

Смотреть всех авторов

Медведская Антонина Бернардовна родилась 17 сентября 1915 года в Белоруссии.

О своем детстве поведала она позднее в рассказах «Улетели гуси-лебеди», «Хлебный шарик», «Баня», «Красные Шунейки» и других. Жизнь её уже тогда была драматичной. Так, в рассказе «Улетели гуси-лебеди», Антонина – маленькая шестилетняя девочка, которую родители отдали в наймы к соседу Тялоху – пасти всё лето стаю его любимых гусей. Всех до единого сбережёт Тоня, за что и получит её семья мешок жита, четыре аршина бумазеи на платье и старую гусыню с перерезанным горлом. Девочке грустно от-того, что сохранила она гусей для их же верной погибели. А вот в «Хлебном шарике» А. Медведская рассказала о поре детства как самой счастливой и беззаботной. Главные герои здесь: младшие братишки – Саша и Лёня, старший – Антошка и двоюродная сестра Юлька. Спустя годы Антонине удастся встретиться с Юлькой – Юлией Саввишной. Вместе они вспомнят Антошку, Лёню и Сашу, погибших во время войны…

Антонина Медведская закончила Республиканское художественное училище, два курса литературного факультета Белорусского университета.

Книги автора:

Автор от всего сердца благодарит за финансовую поддержку в издании книги Валентина Михайловича Санько, депутата Законодательного Собрания Вологодской области

Автопортрет автора.

В оформлении книги использованы живописные и графические работы автора.

Живи, знакомый мне народ!

Уважаемый читатель!

Книга, которую, надеюсь, ты прочитаешь с захватывающим интересом, наверняка повергнет тебя в глубокие раздумья. Наверняка не однажды, а многажды встрепенется твое сердце, опаленное проникновенным, жгучим исповедальным словом писательницы. Антонина Бернардовна Медведская (в девичестве Шунейко) – человек редких душевных качеств, которого даже самые тяжелые испытания беспощадного двадцатого века, обуглив, но не испепелив души, не могли заставить свернуть с пути, обозначенного Судьбой. И теперь, когда ее настигла собственная Память, она, идя за табунами прожитых годов, каждым словом-слогом, равным ее собственной судьбе, утверждает-прорицает: Земной поклон тому, что было! Какая радость жить! Не теряйте, люди, ни при каких обстоятельствах, Ключи Жизни!

Внимательно, взыскующе всматривается писательница в проплывающие в ее памяти и высоким журавлиным клином, и светлыми лебедиными стаями, и голосистыми лесными птахами и хищными коршунами разные человеческие лица. Она сама – единокровная частица этого мира. «Это был мой век да еще кусок большой жизни. Это была моя эпоха со всеми бедами и напастями, со всем дурноправием в верхах и сатанинским, варварским и самым что ни на есть нарочитым истреблением народа, самого трудового, кормильца всех, кто жил в нашей необъятной империи – Союзе. Я была свидетелем этого действа и написала об этом в своей книге. Это моя жизнь, моя судьба.» Родники творчества А.Б. Медведской – в осмыслении святости как самого драгоценного дара Жизни, так и в постижении высоких нравственных устоев людей, которых рождают для счастья Матери и растит земля Отеческая.

«Тихие омуты» – лирико-биографический эпос. Палитра писательского слова то бесхитростно обыденна, просторечна, то пронзительно, до боли, трагична, но всегда стойко жизнеутверждающа. Саму писательницу с неистовой силой щемит-завораживает и тревожит негасимая любовь к земному и небесному. Необозримы и бездонны омуты жизни. О том и последний сказ – глава «Северное сияние», где повествуется о семье ссыльнопереселенцев, из четырнадцати членов которой спаслись – уцелели мать-героиня Ангела да сын – Алеша-тракторист. Завезли их в вологодскую лесную глухомань, когда уже летали-кружили белые мухи, и оставили на погибель неминучую. Ни кола, ни двора, ни зернышка.«… всех своих одиннадцать сынков, поначалу малышей, а потом и старших, – сказывала Ангела журналистке «Вологодского лесника» Медведской, – я в ту лютую зиму похоронила. Под сосенками топором ямы вырубала… Да они все рядом, сосенки за гривой, будто так и надо было. Одиннадцать сынков и батя с ними. Каждому своя сосенка.»

Неисповедимы, трудны, запутаны пути-дороги российские. Каких только напастей не принял на себя народ российский в прошлом веке! И сама собой напрашивается параллель между судьбами героев «Тихого Дона» и героев «Тихих омутов». И в том и другом писательском подвижническом труде ярчайшая картина оптимистической трагедии.

Не поникла – не согнулась от пережитых личных бед сама писательница. Пришло, наконец, время достать из копилки памяти все неизбывное, над чем оказалось бессильно могущество власть предержащих. И каждый, кто откроет книгу, прочтет ее с пользой для себя великой, будто отхлебнет глоток живой воды – правды, которая сделает его мудрее, мужественнее и чище. В книге, – заключает автор, – «все, о чем душа болела. На страницах – жизнь людей, моих героев. Я всех их помню до единого, будто только вчера расстались. Думаю, они не должны обижаться, что устроила им новоселье: из копилки памяти – да на страницы книги. Живи, знакомый мне народ, не пропадай без вести, мое многострадальное поколение».

Да будет так! Живи и ты, книга, крепи Надежду и Веру людей! Да сойдет покой и мир на Землю Российскую!

Валерий Судаков, доктор педагогических наук, профессор, председатель комиссии по правам человека при губернаторе Вологодской области

«А кому как на роду написано…»

Антонине Бернардовне Медведской на роду было написано испить до дна чашу страданий, выпавших на долю ее поколения. Детство совпало с гражданской войной, молодость – с Великой Отечественной. Оказавшись на оккупированной территории, она попала в лагерь. Увезли сначала в Германию, потом – во Францию. Благодаря содействию русского эмигранта Сергея Ивановича Колесникова и его жены Мадлен ей удалось бежать. Партизанила.

По окончании войны снова попала в лагерь. На сей раз в свой, проверочно-фильтрационный. К счастью, испытание оказалось недолгим. Через месяц Антонина Бернардовна вернулась в родную Белоруссию. Потом работала в Сибири. Сейчас живет в Вологде.

Искусство сопутствовало ей всю жизнь, но свое подлинное призвание распознала не сразу: художник-оформитель, журналист и, наконец, писатель. В 1985 году в Архангельске вышла ее первая книга «Дарёнки». Пропылилась она в разных редакциях 25 лет. Путь второй книги был короче – 3 года. (Биографические данные А.Б.Медведской почерпнуты из писем, адресованных автору статьи.)

Богатейший мир детской литературы советского периода имеет свои лакуны. Литература эта по преимуществу городская, и главным героем ее является мальчик. А.Медведская принадлежит к числу тех писателей, кто восполняет пробелы. Она изображает крестьянский мир. Главное действующее лицо ее произведений – девочка.

В повести «Дарёнки», предназначенной для дошкольников, писательница воссоздает основные элементы крестьянского быта (дом и баню, лес и родник, луг и поле), дает идеальный вариант взаимоотношений человека и природы.

Книга рассказов «Босиком по снегу» написана для младших школьников. Она повествует не только о светлых сторонах сельской жизни, но и о ее сложности и противоречивости. Природный мир вписан в историческое время. хаос постоянно вторгается в «избяной» космос и стремится погубить его, но маленький хозяин земли благодаря мудрым советчикам активно сопротивляется этому и восстанавливает деревенский «лад».

В 1992 году в альманахе «Сполохи» вышла новая повесть А.Медведской «Незабудки», в которой описывается время с 1924 по 1933 гг. Эта чрезвычайно сложная эпоха дана через биографию главной героини. Рассказ от первого лица способствует глубокому проникновению во внутренний мир девочки. Писательница избежала соблазна наделить главную героиню современным представлением об эпохе 20-30-х гг. Девочка-крестьянка оценивает исторические процессы «изнутри». Для нее свойственна фольклорная интерпретация реальных событий. Это вполне естественно. Ее детство прошло в деревне, отрочество – в рабочем поселке, где жили, в основном, бывшие крестьяне. Соучениками по Минской школе ФЗО были выпускники сельских школ.

Читать дальше