Глава одиннадцатая «Пионерский лагерь»
§ 9. Банные дни
Раз в две недели нас отправляли мыться в баню. Шли мы туда всем отрядом: и мальчики, и девочки. Девочки мылись первыми. Раздевалки находились по обе стороны от общего зала.
С правой стороны в помывочный зал заходили девочки. С левой — мы, мальчишки. Дверь, ведущую в нашу раздевалку, предусмотрительно закрывали со стороны помывочного зала на крючок.
Через полчаса обнажённые нимфы удалялись в свою раздевалку, а нас, по команде воспитателя, убедившегося в их полном и бесповоротном отсутствии, запускали в зал.
В один из таких банных дней по каким-то причинам очерёдность запуска поменялась: сначала мылись мальчики, а потом девочки.
Может быть руководство лагеря решило исключить таким образом возможность подглядывания за моющимися девчонками. Отверстий, дырок и щелей в старом здании бани имелось предостаточно.
Мужская часть помылась, прошла в раздевалку. Вожатая дала команду девочкам заходить в зал. Когда я стал одеваться, то перед уходом вдруг вспомнил, что оставил в зале мочалку и мыло. Решил вернуться, полагая, что девчонок там ещё нет.
Открыл дверь (она, почему-то оказалась незапертой) и в кромешном тумане начал искать своё помывочное место.
Только в середине зала я обнаружил, что нахожусь в обществе наших совершенно голых девчонок!
Они дико заверещали!
Кто-то из них прикрывал мочалкой поросшую ещё редкими волосиками область лобка, кто-то защищал от моего невольного взгляда жестяным тазиком свою пухленькую попку, кто-то, пригнувшись, хватался одной рукой за промежность, а другой пытался прижать сразу два едва припухших бугорка на груди (при этом отворачиваясь и демонстрируя прекрасный вид сзади), некоторые в ужасе выбежали обратно в раздевалку.
Я застеснялся, густо покраснел, схватил свои банные принадлежности и метнулся прочь.
По девичьему истошному визгу и моему взмыленному смущённо-растерянному виду парни всё поняли, но поощрили: «Ну ты, Павел, даёшь!».
Убедить их в том, что мой поход к голым девочкам не являлся умыслом, мне так и не удалось.
Всё равно никогда и ни за что не поверят!
§ 10. Туалеты
Напротив каждого спального корпуса, метрах в тридцати, стояло белое двухметровое побеленное дощатое сооружение.
Справа оно имело вход для девочек, а слева — для мальчиков. Для пущей наглядности, чтобы не перепутали, на соответствующими входами имелись разъясняющие синие буквы «М» и «Ж».
Внутри они были оборудованы как обычные туалеты типа «Очко».
Кроме того на территории лагеря то там, то сям были разбросаны одноместные туалеты такого же типа, только одноместные на два разнополых отделения.
То есть по одному «очку» в каждом отделении.
В такой я и зашёл однажды по нужде. Приспичило.
Не успел я до конца расстегнуть ширинку, как вдруг услышал девчоночье шебетанье: две подружки за разговорами не заметили вошедшего в белую кабинку парня.
Они обе ворвались в своё отделение и начали процедуру опорожнения мочевого пузыря, не прекращая оживлённой беседы.
(Что за бабская привычка — ходить в туалет по двое?)
Чтобы не смутить барышень, увлечённых своим занятием, я застыл, как статуя, в оцепенении. В конце-концов, подумал я, подружки сейчас покинут заведение и я продолжу то, с чего начал.
Почему девчонки решили одновременно вдвоём втиснуться в тесную кабинку, мне никогда не понять.
Разговаривать и без того можно было стоя рядом с туалетом в ожидании своей очереди. Слышимость внутри и снаружи была хорошей. Именно эта причина и остановила меня.
Тем не менее одна ждала свою подругу нос к носу с ней, вторая, смачно пукнув, испускала мощную струю мочи.
Рты при этом у обеих не закрывались.
Настала очередь второй.
Первая сошла с деревянного постамента и стала натягивать трусы.
Я стоял не шевелясь и стараясь не издать ни одного предательского скрипа.
Но что-то непонятное вдруг привлекло внимание подруг. Они резко замолчали. Потом раздался шёпот одной из них: «Смотри, там, внизу, большая дырка!..».
Я опустил свой взгляд вниз, на перегородку между мужским и женским отделением. Действительно, примерно в метре от пола в перегородке имелось большое отверстие, образованное от выпавшего из иссохшей доски фрагмента сучка.
Дальше меня просто перекосило от последовавшего предложения, услышанного мной: «А давай поглядим, что там!».
Глупее не придумаешь.
На что они хотели посмотреть?
На точно такое же, как у них, стандартное «очко»?
Деваться мне некуда. Мне оставалось только ждать разворота событий.
Девчонки приникли к отверстию и к своему ужасу обнаружили в соседнем отделении две ноги в штанах.
Эффект от увиденного напоминал сцену, в которой героиня неожиданно столкнулась с привидением или удавленником.
Обе с диким визгом выскочили из туалета и побежали напролом сквозь мелкий кустарник к спальному корпусу.
Я дождался, пока их удаляющиеся шаги не стихли.
Писать мне после этого как-то расхотелось.
§11. Драки
Человек я по натуре очень миролюбивый. Всегда считал себя пацифистом. В ссорах использовал силу убеждения, а не кулаков. Хотя был старше не меньше чем на год всех своих товарищей, потому что в школу пошёл на год позже общепринятого возраста.
Тем не менее, драки, как необходимый атрибут мужских разборок, неотвратимо случались в лагере. Реже – между пионерами, чаще – между нами и деревенскими. В основном по причине дележа понравившихся девушек. Наших ребят я, как мог, разнимал и успокаивал.
С деревенскими было сложнее. Приходилось подключать руководство лагеря.
Пару раз перепало и мне. Однажды сверхпротивный мальчишка из второго отряда, мама которого работала завхозом на Льнокомбинате, решил поиздеваться надо мной, когда я гладил рубашку.
Родители этого гадёныша гарантировали ему, что в лагере его никто не тронет, хотя трогать его никто и не собирался.
Гарантом неприкосновенности этого гадёныша, как оказалось, служил помощник повара с нашей кухни. Достаточно милый, в какой-то мере обаятельный, паренёк. Он даже заигрывал с девчонками из нашего отряда.
Единственный случай, который свидетельствовал о его глупости, произошёл незадолго до закрытия смены. Ребята из нашего отряда часто заговаривали с ним около столовой, когда он делал небольшую передышку между обедом и ужином. Кто-то позавидовал его работе, отметив возможность поваров пить компот в неограниченном количестве. Поварёнок, дабы придать себе вес, взял и ляпнул: «Да зачем мне ваш компот! Эка невидаль! Да я, если хотите знать, в нём ноги мою!»
Естественно, такое заявление всех покоробило. А некоторые поверили его неудачной шутке и стали с опаской смотреть на компот. Пришлось подключиться пионервожатой, которая разъяснила ребятам, что помощник повара солгал. Мыть ноги в компоте ему никто не дозволит. Информация дошла до начальника лагеря. На следующую смену этого поварёнка в лагерь не взяли.
Этот шестнадцатилетний парень был дальним родственником мальчиша-плохиша.
Плохиша за всю смену никто и пальцем не обидел, поэтому ему не доставало острых ощущений. А главное, ему нестерпимо хотелось испробовать гаранта в деле, дабы ублажить своё честолюбие и подтвердить верховенство над всеми прочими пионерами. Самым авторитетным их них был Павел Смородин.
Такую лакомую мишень для осуществления своих мерзких замыслов и избрал гадёныш!
Он стал мешать мне, обзываясь при этом. Моё терпение лопнуло и я раздражённо дал ему подзатыльник.
Что тут началось!
Ору, ору-то было!
Плохиш побежал, как его инструктировали, к поварёнку.
Тот вечером, в разгар танцев, вызвал меня на бой. Мы отошли на лобное место, где совершались все акты драк. Парень преобладал в весе и физическом развитии. Лет шестнадцать ему наверняка было! А мне, дохляку, и четырнадцати ещё не исполнилось.
Он пытался раздразнить, разъярить себя, столкнувшись с моим миролюбием.
Как он ни скакал вокруг, я оставался безучастным. Я заявил ему, что драться не намерен.
Он стал оскорблять меня, крича «Трус!».
«Ну что ж, считай, что трус, но драться с тобой я всё равно не стану» – уверенно заявил я в ответ на провокацию.
Поварёнок ярился-ярился, но так и не смог разозлиться на меня, не найдя тактического повода. Все присутствующие на танцплощадке забыли о танцах и смотрели на двух незадиристых петушков.
Парень понял, что оказался в двусмысленной, глупой ситуации и нужно как-то пристойно из неё выйти. Желательно непобеждённым.
Психологически он был сломлен, поэтому в последний момент, видя, что к нам уже приближаются воспитатели, неуверенно маханул рукой, задев мою челюсть.
Я не ответил ему тем же, отступая на безопасное от его руки расстояние.
Время было потеряно, и поварёнок перестал махать руками на глазах лагерного начальства, подошедшего вплотную к нам.
В другом случае моим соперником оказался шпанистый малый из каморок. По «образованию и воспитанию» – типичный представитель молитовской шпаны, уличный хулиган.
Он скрытно завидовал моей популярности среди женской половины отряда. Ему хотелось полностью завладеть их вниманием, отодвинув Смородина на задний план. Лучшего способа завоевания девичьих сердец, чем проверенный неоднократно – победить в драке, он не знал.
Найдя мелкий повод для ссоры, он ударил меня по лицу на глазах поклонниц, надеясь на аналогичное противостояние.
Драка была его коньком. Он знал, куда и как бить, и как вовремя увернуться от противника.
Я выбрал другое оружие – слово. Я произнёс над его недоумевающей узколобой головёнкой такую гневную проповедь, что шпанёнок не на шутку испугался. Как будто я сломал над ним меч. Заключительными моими словами, помню, были следующие: «Ты на коленях у меня будешь стоять, умоляя о пощаде!». Эта речь произвела на него неизгладимое впечатление. Она впечаталась в его мозг, как тавро унижения и позора.
Спустя год он встретил меня в трамвае третьего маршрута и признался, что до сих пор боится меня.
Я постарался успокоить его.
Прощаясь, он пожал мне руку и завершил примирение поговоркой: «Кто старое помянет – тому глаз вон». И вышел из вагона.
Я схулиганил и весело ляпнул ему вдогонку: «А кто не помянет — оба!».
Он как-то растерянно и непонимающе оглянулся, но промолчал.
Была ещё стычка с Мишкой, жирным и круглым, как Винни-Пух, мальчиком.
Думаю, что причиной послужила всё та же ревность. Он захотел быть первым среди мужиков, претендующих на популярность.
Я в то время увлёкся изготовлением мелких безделушек-сувениров из опоки, закаменевшей глины. Опока – хороший материал для обработки. Из неё я делал различные фигурки и предметы, напоминающие по виду талисманы.
Также я вырезал узоры на деревянных тонких длинных палках, отчего те становились похожими на красивые шпаги.
Мишка ворвался в комнату и раздражённо выхватил у меня из рук одну из таких «шпаг», тут же артистично переломив её пополам, демонстрируя свою власть надо мной.
Я влепил ему оплеуху, а Мишка, осознав, что силы не равны, заплакал в бессильной злобе.
Потом оказалось, что он живёт в панельном доме напротив моего.
Там же, где и Пан Сметанин.
§12. Третий случай
Здесь меня и настиг третий случай встречи со Смертью, о котором я, конечно, никому, а тем более родителям, никогда не рассказывал.
Как-то в июньский погожий денёк мы с девчонками из отряда сговорились открыть купальный сезон…
В начале июня разлившиеся весной воды окончательно не спали, и река, куда мы направились, ещё не приобрела своих сдержанных очертаний. Поэтому официально разрешённое для купания место, где мы расположились для совершения омовения, было притоплено.
Мне было двенадцать-тринадцать, хотелось эффектнее выглядеть в глазах чаровниц.
Тем более, что я – бывалый Председатель отряда, завсегдатай лагеря.
Ребята из отряда, помладше на год, мне не конкуренты в борьбе за девичьи сердца.
Я-то уж точно знаю, в каком месте речки можно поплавать в своё удовольствие.
Еще не дойдя до искомого места, я разбегаюсь и, совершенно не оценив изменившейся ситуации с глубиной и течением, ласточкой лечу в воздухе и стрункой ровно вхожу в воду!
О красоте моего изящного полёта воздухе и погружения в воду мне рассказали чуть позже.
Но тогда я почувствовал оглушительный и очень резкий, до треска в голове и искр из глаз, удар по темени!
Удар был настолько сильным, что холода непрогретой в начале лета воды я даже не почувствовал.
Собственно, я не почувствовал и воды…
Было ощущение, будто кто-то злонамеренный метнул в меня с противоположного берега корягу (или дубину) и она настигла меня ещё в полёте. Видимо, я на некоторое время потерял сознание, лёжа на донном песке.
Компания недоумённо переглядывалась, потеряв меня из виду и не понимая, где я намерен вынырнуть. Все были в непередаваемом восхищении!
…Очнувшись, я привстал с гудящей, как колокол, головой, и вся братия тут же весело расхохоталась.
Я стоял с растерянным видом и большой кучей песка на голове, а глубина реки в том месте оказалась ниже колен.
Спохватившись, я обратил всё в шутку и умолчал о минувшей меня (по счастливой случайности) опасной вероятности трагических последствий своего прыжка.
Тем более, что произошедшего на самом деле никто так и не заметил.
Не знаю до сей поры, что меня спасло: крепкий череп или ангел-хранитель.
§13. Флаг поднят!
Так озаглавила старейшая общественница, не один десяток лет принимавшая участие в открытиях лагерных смен лагеря «Дружба», Е. Борякова свою заметку в многотиражной газете «Работница», органе партбюро, комитета ВЛКСМ головного предприятия, дирекции и профкома производственного льняного объединения «Красный Октябрь» (№23 от 13 июня 1980 г.):
«Вот и пришла долгожданная пора — наступило пионерское лето. Третьего июня загородный пионерский лагерь «Дружба» принял первую смену, а шестого июня состоялось торжественное открытие лагеря.
По традиции пионерский лагерь в день открытия первой смены выглядит нарядным и торжественным. Нарядность и торжественность чувствовались и в красочном оформлении лагеря, и в настроении ребят, многие из которых приехали сюда не впервые.
За небольшой промежуток времени, прошедший с начала приезда ребят в лагерь, они многое успели сделать: оформили с любовью и выдумкой уголки своих отрядов, линейку, подготовили концерт художественной самодеятельности.
И вот наступил торжественный момент!
Нарядные, под звуки горнов и барабанов, отряды выстроились на первую лагерную линейку.
Лагерь замирает под команду «Смирно!».
Физрук лагеря А. С. Михайлов рапортует старшей пионерской вожатой Г. А. Колесовой о готовности лагеря к торжественной линейке.
Один за другим председатели советов отрядов, а их в этом году в пионерском лагере шесть, сдают рапорты председателю совета дружины, которая, в свою очередь, рапортует старшей пионерской вожатой. Старшая пионерская вожатая сдаёт рапорт начальнику пионерского лагеря А. И. Кондрашову, который разрешает поднять флаг.
Флаг поднят!
Пионеров приветствуют заместитель председателя профкома И.И. Кузнецова, заместитель генерального директора В. И. Белянкин, секретарь комитета комсомола В. С. Боброва и другие.
Все выступающие желали детям прекрасной погоды, хорошего отдыха, весёлых летних каникул!
После торжественной линейки состоялся праздничный концерт.
Впереди у ребят — целая смена.
За это время они совершат походы, примут участие в спортивных соревнованиях, интересных сборах, помогут сельским труженикам в прополке, встретятся с ветеранами Великой Отечественной войны.
И мы желаем им хорошего отдыха!».
§14. Прощальный костёр
Самыми замечательными в пионерском лагере были дни открытия и закрытия смены.
В эти дни в столовой столы накрывались по особому праздничному меню с акцентом на сладкое.
Венцом торжества являлся праздничный пирог.
Отряду, занявшему по итогам смены первое место по всем показателям, в качестве награды вручался дополнительный пирог.
Танцы в эти дни продлевались до 23 часов!
Сложившиеся за смену парочки с горечью отчаяния отмечали своё предстоящее и так трагически приблизившееся расставание.
Никто никогда почему-то не оставлял домашних адресов и телефонов своим напарникам и напарницам, избранным по зову сердца. Подобное никому даже в голову не приходило. Мы были стерильны в нравственном отношении. Чисты, как родниковая вода. Теперь я считаю такое поведение неразумным, непрактичным. Эта традиция, как непростительная оплошность, мне кажется странной.
В конце вечера, посвящённого завершению лагерной смены, все шли за пределы лагеря на специально отведённую поляну на Большой Заключительный Прощальный Пионерский костёр.
Такой костёр всегда был волнующим ритуалом в последний вечер.
Складывали дрова в форме «шалаша» или «пирамиды».
Получался высокий столб огня, направленный в небо.
(Некоторые вожатые утверждали, что настоящий пионерский костер должен быть высотой аж 11 метров).
Рассевшись вокруг того самого Большого костра, мы не хотели уходить от него иногда до самого рассвета.
Присутствовало непередаваемое ощущение братства и больших надежд.
Мы читали стихи, пели песни, в том числе обязательно «Взвейтесь кострами»:
«Взвейтесь кострами, синие ночи,
Мы – пионеры, дети рабочих.
Близится эра Светлых годов…».
В те прекрасные тёплые летние ночи мы ещё не понимали, что светлая эра давно наступила, зародившись в послевоенные годы, и не пройдёт десяти лет, как она безвозвратно канет в Лету.
Нам останется только вздыхать, вспоминая потрясающую незамутнённость наших душ в чудесные пионерские времена…
Банный день
Василий Петрович попросил всех
задержаться после смены минут на пять, не больше.
— Девчата! – он обвел взглядом жиденькую толпу человек в
десять – и парни! Наш бог энергетики Николай Авдотьевич починил бойлер и
солярки достал немного. Короче:
завтра, пятого декабря сорок
первого года, объявляется банный день. Не обессудьте – мужчины и женщины —
будем мыться вместе – воды хватит только на полчаса. Так-что, без предрассудков.
Эх! Все равно сил нету, а мыться надо. Не бойтесь, девочки, никто вас не
тронет.
— Ага, не тронет! Эх, если кто тронет – расцелую! Ничего,
мальчики, еще будет наше время! – Клавка-учетчица распахнула замусоленный
ватник и повела опавшей грудью.
— Ой, праздник отметим! Завтра День Конституции.
— Паек усиленный будет?
— Отвар луковый обещаю!
— Ой, напьемся!
— Ладно, братцы-ленинградцы, по домам. Возьмите белье
чистое, у кого есть. Воду после мытья не выливать! Мы еще в ней постираемся!
Вторая смена будет мыться, как солярку достанем! День-два потерпите, товарищи!
Назавтра в углу цеха сложили костер в старой бочке из-под
чего-то маслянистого. Повоняло первое время – ничего. Угол занавесили
брезентом, чтобы тепло сохранить, на пол несколько досок положили. От бойлера
Авдотьич провел трубу в другую бочку, чистую. Поставили несколько лавок –
сесть, раздеться.
Нина
собиралась долго и тщательно: вынула из шкафа шелковое белье, что мама на
выпускной бал подарила, платье нарядное отложила в сторону – не время и ни к
чему сейчас. Из белья с шуршанием выпал комочек – мыло. Вот чудо! Маленький
кусочек, мама ложила в белье для запаха – лаванда.
— Мама!
Мама и папа со своим заводом эвакуировались в конце августа.
И Нина с Вовой должны были с тем же поездом уехать.
Разрешение было получено, как на несовершеннолетних. Но трамваи в сторону
вокзала не ходили — несколько бомб упало
в том районе и улицу завалило, провода порвало, да и раненых было много. Весь
район был оцеплен солдатами и милицией. Пешком вокруг бежать было уже поздно –
остались. Писем так и не было. Доехали-ли?
Нежный запах
горной травы еще чувствовался, несмотря на холод. В комнате было не намного
теплее, чем на улице. Печку-буржуйку Нина еще не топила – берегла дрова. Да,
белье: трусы да комбинашка. Смешное слово! Почему так назвали простую рубашку?
Лифчик – гордость довоенного времени, отложила в сторону – за ненадобностью.
Уж, было, груди начали припухать, округляться, да тут война. И месячных уже три
месяца не было. Девки постарше на фабрике смеялись друг-над-другом: все враз
забеременели непорочно, как Дева Мария в божественном писании. На Клавку – это
она такое сказанула – зашикали: комсомолке негоже про всякие божественные
глупости говорить, но она отмахнулась. Не комсомолка я – мне можно! Как дочку
раскулаченного, в комсомол не приняли – мне все теперь можно!
Нина пощупала себя через ватник — сейчас одни соски едва
торчат, как у брата Вовки. Да, Вовке тоже надо белье приготовить – Петрович
разрешил членам семьи прийти.
Пришел Вова
– запыхался на пятый этаж подниматься, но не с пустыми руками – принес несколько
палок и кусок от балки перекрытия – дом напротив вчера разбомбило. Лицо и руки
были в саже и еще в чем-то – не просто будет отмыться. А как убережешься? Вова
в мастерской по ремонту противогазов работал. При школе. Так этой противогазной
начинкой – углем — и перемазался.
Назавтра
все пришли как на праздник: чуть пораньше, все с веселыми лицами. Расселись за
швейные машинки и пошли рассказы про житье-бытье довоенное. У кого какое белье,
да откуда. А у некоторых девчонок еще и полотенца нашлись. Только Оля молчала.
Кто-то заметил, что Оля и без узелка пришла. Оль, что у тебя? Оля долго
отнекивалась, потом сказала, что все белье, что было в шкафу, еще в ноябре
украли. Двери-то в квартиру уже с октября никто не закрывал – на всякий случай.
Клавка прокричала через весь цех:
— Я как чувствовала – два комплекта взяла. Будет тебе,
Олька, белье. Ты у на с самая раскрасивая красавица.
— Ой, как же это? Спасибо!
Двенадцатичасовая смена пролетела как довоенная
восьмичасовая. Девчонки сложили готовую продукцию – телогрейки, теплые
штаны-галифе и гимнастерки. Пуговицы и прочую фурнитуру вторая смена пришивать
будет. Ночью ничего другого и сделать нельзя.
С шумом-гамом
перешли в «банный» угол. Подошло еще несколько человек, не фабричных. Взрослые
мужики – Петрович и Авдотьич, старались на девчонок не смотреть – шуршали по
хозяйству: вода, костер. На бочку с водой два ковшика привесили: один еще
довоенный, эмалированный, другой – из снарядный гильзы сделанный. У Петровича и
мыла хозяйственного, черного, потрескавшийся кусок нашелся. Стали раздеваться,
отворачиваясь друг от друга. Самой
стеснительной разбитная Клавка оказалась. Екатерина Петровна – дама весьма
солидная, объемистая в прошлом, из беженцев белорусских, посмотрела на
Петровича снисходительно, даже с жалостью:
— Чегой-то, Петрович ты с тела спал так? Небось, полпайка
своей женушке отдаешь?
— Нету у меня женушки, Петровна! В наш дом снаряд попал – я
в аккурат на работе был, а Галочке моей в ночную смену идти. Так наши полдома и
упали. Уж месяц, как.
— Извини, Петрович, не знала я. Ты мне как брат – недаром у
нас отчества одинаковые. Вот, война
кончится, напеку я тебе драников полную миску, да с салом, отъедимся вдосталь,
а там у меня и груди поднимутся, да и у тебя кое-что.
— Хватит о еде гуторить, охальница! – Авдотьич строго
посмотрел на кладовщицу. Свое причинное место ладошкой прикрыл, на всякий
случай. Петровна не унималась:
— Витька, а у тебя
задница не потеет, когда сиднем сидишь – машинки швейные ремонтируешь? Эко ты
какой шерстяной! Может, побрить тебя или расчесать на пробор? – Витька искоса
на Олю посмотрел,заерзал задом, очки враз запотевшие поправил, не зная, как
спрятаться, повернулся к балаболке передом.
— Ой, как все ладно у тебя! И размерчик в аккурат, как у
моего Никитушки! Где он сейчас? Может, отдыхает после боя с какой-нибудь
красавицей деревенской, а может стынет в земле убиенный! Ой-ой! Смех-смехом,
чтобы горе наше куда спрятать!
Помалу все
процессом мытья увлеклись, поливая друг-друга из ковшика. И мочалка нашлась – одна,
правда, на всех, но ничего, пустили по кругу. Воды на всех хватило. Мыльную
воду и воду после ополаскивания в пожарные конусные ведра сливали. Ведра для
устойчивости в песок пожарного ящика воткнули. Обтерлись – оделись.
— Вовка, а что у тебя ватник такой рваный? С утра лучше был!
— А я его об угол бил – пыль вытряхивал – вот он и
разъехался.
— Ой-ей-ой! Как же я тебе его зашивать буду? Ниток-то нету!
Разве только к директору идти – выписать метра два на ремонт спецодежды.
Оля была рядом, услышала:
— Я дам, поделюсь!
Накануне
дня Восьмого марта 1942 года Авдотьич торжественно объявил, что очередной
банный день будет особым: воды горячей будет достаточно и мужчины и женщины
будут мыться раздельно. Клавка тут-же завопила:
— А кто мне спинку потрет? У Вовки так хорошо получалось!
Шестнадцать лет парнишке, а самый настоящий банщик! Может ты, Николай
Авдотьевич?
— Ну, ты уж, Клавдия, как-нибудь с девочками сговорись — я тебе по возрасту и ранению не помощник! А
Вовка твой в армии нас защищает!
Народу в смене
поубавилось: Василий Петрович и Екатерина Петровна до последних сил друг-друга
поддерживали. Петрович и к Екатерине переселился – дом-то его разбомбило.
Однажды в январе не вышли они на работу – только назавтра поутру Оля с Ниной
смогли пойти — проведать их – норму по бригаде распределили. Пришли, в подвал
спустились: а они лежат в постели, прижавшись друг к другу, да еще и нагишом.
То-ли грелись, то-ли мечты несбыточные осуществить хотели. Так и замерзли…
Оля курсы
радистов закончила и за линию фронта в разведку была послана — вернется-ли?
Через два года в
дни празднования снятия блокады, Владимир явился в цех, сияя лицом и медалями:
— Клавдия Николаевна, прошу вашей руки и сердца. Не кусочек,
а полностью. Мне отпуск на два дня дали! Витька! Здорово, студент! как ты?
— Да не студент уже! Экстерном все сдал, завтра и диплом
получать.
Оля пришла! Жива!
Отпуск по ранению дали. Витька сам-не-свой к ней бросился — целовать, обнимать.
Сколько времени свою любовь прятал — стеснялся.
Назавтра и свадьбы сыграли. Сразу две. В конце сорок пятого
Вова вернулся, чуть подпорченный военными передрягами, но вполне к мирной жизни готовый. Нина не сразу свою
жизнь обустроила – вначале племянников обиходила.
Еженедельный
банный день во многих Ленинградских семьях обставлялся с особой
торжественностью и тщанием: с утра приходилось очередь на два-три часа
занимать, потом мылись не торопясь, не жалея воды и мыла. В каждой семье были
особые, «банные» чемоданчики из крашеной фибры с металлическими уголками. Туда
и веничек влезал, ежели кому по надобности. Особо брезгливые мамаши для детей
отдельные тазики с собой приносили. Мужики еще и по кружке пивка могли тут же в
бане пропустить, а чарочку субботнюю – это уже потом, дома.
«С легким паром»!
Проза
6 Февраля 2018, 17:23
Любовь Засова (Любовь Петровна Андриянова) родилась 30 мая 1959 года в селе Кага (Башкортостан). Живёт в селе Кага; работает библиотекарем, экскурсоводом. Наталья пропылесосила ковер, полила цветы, протерла влажной тряпкой мебель. Застеленные линолеумом полы мыть было одно удовольствие. Закинула постельное белье в стиралку-автомат и пошла мыть баню. Муж Федор затопил ее час назад, вода согрелась, в бане было тепло. Баня была по-белому.
Любовь Засова (Любовь Петровна Андриянова) родилась 30 мая 1959 года в селе Кага (Башкортостан). Живёт в селе Кага; работает библиотекарем, экскурсоводом.
Наталья пропылесосила ковер, полила цветы, протерла влажной тряпкой мебель. Застеленные линолеумом полы мыть было одно удовольствие. Закинула постельное белье в стиралку-автомат и пошла мыть баню. Муж Федор затопил ее час назад, вода согрелась, в бане было тепло. Баня была по-белому. Крашеная серебрянкой печка, обитые вагонкой стены, лакированная полка для банных принадлежностей, светильники по углам, коврик возле двери – все это немного придавало бане вид горницы. Федор шутил:
– Повесь тут занавески да стол поставь со скатертью – и можно жить.
Наталья жесткой щеткой вымыла полок и лавки, ошпарила их кипятком. Вымыла пол, присела на лавку и закрыла глаза. В бане пахло дорогим шампунем – дети из города привезли, в деревне такого в магазине не найдешь. Наталья вдохнула тонкий аромат – приятный, но какой-то чужой, не русский что ли. Баню Наталья любила не только телом, но и на каком-то генном уровне. Да и то сказать: в деревне раньше в бане человек зачинался, в бане рождался, и в последний путь его тоже обряжали в бане. Не зря ведь старые люди говорили – «баня – мать наша: и тело лечит и душу светит!»
В общем, баньку свою Наталья любила, но сильно скучала по старой бане по-черному. Из глубины памяти выплыли яркие картинки молодости: суббота, банный день… Наталья даже отчетливо почувствовала густой запах березового веника и хозяйственного мыла, услышала до боли родные голоса…
– Хведьк, ты баню затопил?
– Нет ишшо, только воды натаскал, да дров принес.
– И ладно! Я щёлок хотела сделать, надо золы набрать.
Когда баня истопилась и повытянулся едкий дым, Наталья пошла там убираться: метелкой обмела от копоти потолок и стены, полила каменку водой, что бы камни омылись от сажи. Затем специальным косырем выскоблила до желта все лавки и пол. Вымыла маленькое оконце, прополоскала и повесила сушить душистую липовую мочалку.
И вот, наконец, подошло время мыться в бане. Первыми мылись ребятишки – пятилетняя Танюшка и восьмилетний Митька. Наталья посадила Танюшку в таз с замоченными рубахами, дала ей кусок мыла и та с упоением принялась «стирать» белье.
Митька намылился мылом и был весь в пене.
– Тань, смотри, похож я на Деда Мороза?
– Ты на тошшего воробья похож. Мойси скорея, ато Танюшка зажарица.
– Мам, а мы сёдни с Колькой и Шуркой ходили в лес петли смотреть. Мы на зайцев ставили. И в одной петле заяц был. Мы подошли, а он живой ишшо. Смотрить на нас, а в глазах у него слезы. Ну мы и отпустили зайца. А он, мам, отбежал немного, встал на задние лапки и кланяеца нам, кланяеца.
– Охотник ты мой сердобольный.
Мать ласково поцеловала Митьку в мыльную макушку.
– Давай спину тебе помою, да обдавайси.
Наталья окатила Митьку щелоком, приговаривая:
– С гуся вода, с Митеньки вся худоба!
Дошла очередь до Танюшки. Мать намылила ей русые с золотым отливом волосы и, опустив ее голову в таз с водой, принялась мыть.
– Ой, ой, мыло в глаз попало, щиплет.
Наталья окатила Танюшку из большого железного ковша и поцеловала в глаза.
– Пить хочу! – опять запищала Танюшка!
– В баню ходють не воду пить, а тело мыть! – назидательно сказала Наталья, но зачерпнула из «холодной» колоды воды и дала дочке. Еще раз окатив ее водой и одев во все чистое, повела домой.
Следующей мылась Фенечка. Фенечка – наша соседка: маленькая, сухонькая, аккуратненькая женщина средних лет. Детей у нее не было, а с мужем она разошлась по причине его большой любви ко всем деревенским бабам.
Ее муж – Павел оправдывался так:
– Фенич, ты подумай своей головой – скоко баб после войны без мужиков осталось! А в хозяйстве мужицкая рука нужна – иде гвоздь забить, иде изгородь подправить. Жалко мине их… ну и где чиво подсоблю. Деньги за работу брать – совесть не позволяет, да и откуда у их деньги-то? Вот и случаица грех. Да и без бабьей радости жить всю жизнь – каково бабенкам? Не ругайси ты, я ведь все равно к тибе домой иду.
Но Феничкино сердце не терпело, и она регулярно устраивала мужу скандалы. В такие дни Павел запирался в бане и ремонтировал и подшивал валенки, которые ему несли со всей деревни. Справив работу, он клал валенки в мешок и в сумерках разносил по дворам. При этом в дом он не заходил, а кидал валенки через ворота – опять же для того, чтобы не брать деньги за работу. И ведь никогда не ошибался валенками! Бабенки, понятное дело, благодарили, как могли: кто десяток яичек, кто сметанки, кто ягод-грибов, а кто и самогоночки. Тогда у Павла случались загулы. Приняв на грудь, он брал в руки гармонь и отправлялся бродить по селу. В деревенской тишине далеко разносились то веселые, то грустные мелодии его гармоники. звучал его чистый, приятный голос. За самозабвенную любовь к гармошке получил он в деревне и прозвище – Баянка. Если ему встречались ребятишки, то он щедро одаривал их конфетами, которые всегда водились в его карманах. В общем, едва заслышав вдалеке звуки гармошки, все знали – идет Баянка. Дети радовались в предвкушении гостинцев, бабы вздыхали…
После очередного скандала Фенечка собрала свои скромные пожитки и перебралась в маленький домик рядом с нами. Кстати, деньги на его покупку дал ей Павел. Фенечка стала часто приходить к нам – то за солью, то за ситом или просто полузгать семечки на лавочке перед домом. От нее мы узнавали все деревенские новости: кто женился, кто развелся, кто согрешил, кто подрался.
Вот так наша семья стала ее семьей.
Она помогла Наталье состирнуть белье, а потом долго мылась, попутно обсуждая деревенские новости.
– Слыхала, у Сидоркиных обыск был. Самогонку искали. Ну, им из сельсовета-то шукнули. Они барду за баней в назем и зарыли. Милиционеры все вверх дном перерыли, нищиво не нашли. А старшой-то их, щёрт хитрушшой, подозвал ихняго мальщонку и говорить: – А у мине конхвета есть скусная. Если покажешь, иде папка бидон спрятал – тибе отдам. – Ну, Толик и показал. Глупый ишшо – пять лет всего.
– Што жа им теперя будить – ужаснулась Наталья. – Ну-ка у тюрьму загремять.
– Да обошлось вроде. Милиционеры напились вдрызг. Уж больно самогонка хорошая оказалась. А остальное вылили, да самогонный аппарат забрали.
Последними мылись Наталья с Федором. В супружестве они жили уже девять лет. Но при взгляде на высокого, широкоплечего мужа Наталья вспыхнула, как девочка и стыдливо отвела глаза.
Заметив ее взгляд, Федор едва заметно усмехнулся и, протянув Наталье намыленную мочалку, попросил:
– Ну-ка, женушка, помой мне спину.
Наталья взяла мочалку и принялась тереть мужа.
– Што ты как неживая. Три сильней, – сказал Федор, поигрывая мускулами. Наталья, прикусив губу, стала энергично водить мочалкой.
Неожиданно Федор повернулся к ней лицом и нежно притянул ее к себе.
– Ромашка ты моя скромная, за што и люблю!
Его горячее тело прижалось к жене, губы покрывали поцелуями ее глаза, щеки, шею, опускаясь все ниже. В голове у Натальи забухало, застучало, а потом словно все взорвалось и на темном закопченном потолке замерцали звезды…
Федор вылил на себя целый ушат холодной воды и, обнажив в улыбке ровные белые зубы, сказал:
– Помыл грешное тело – сделал великое дело. – И, одеваясь, добавил: – Ты, Наталья, долго не сиди. Мы тибе ужинать ждем.
Наталья легонько кивнула и блаженно растянулась на полке. Каждая косточка благодарно отозвалась на горячее тепло сосновых досок. Несколько минут Наталья лежала, закрыв глаза и вдыхая всей грудью непередаваемый банный аромат: смолы и липы, березового листа и душистого мыла и чего-то еще, что бывает только в русской бане по-черному.
Вспомнив, что ее ждут, принялась скоренько мыться.
– Митька, сбегай за Фенечкой. Штой-то она запаздывает. На стол собирать пора, – сказала Наталья.
Митьку как ветром сдуло – и оттого, что он был вообще расторопным парнишкой, и оттого, что сильно хотелось есть. Наконец все собрались за большим обеденным столом. На середину стола поставили большую глиняную чашку с отварной рассыпчатой картошкой, рядом стояла чашка с капустой, разведенной водой с луком и маслом. На деревянной дощечке лежало свежезасоленное сало. В чеплашках поменьше были засоленные огурцы и грибы. Прижав к груди каравай душистого хлеба, Наталья ловко нарезала его крупными ломтями. Федор взял большую деревянную ложку и зачерпнул хрустящей капусты.
– Хороша закуска – капустка! И на стол поставить не стыдно, и съедят – не обидно!
Все дружно заработали ложками. Несколько минут за столом было тихо, потом Фенечка преподнесла очередную деревенскую новость.
– Слыхали, чиво Санька Зигардан учудил на Пасху? Ночью шел с лагунов (праздничные костры), продрог и решил у Широнихиной бане погреца. А был хорошо навеселе, ну и улегси у бане на каменку – иде потеплея. А Широниха утром у баню пошла – тряпку прополоскать. Дверь открыла, а из угла щёрт страшный на нее глядить. Широниху щуть родимчик не хватил. Как она заорала – щёрт, щёрт, караул – и на пол грохнулась. А Санька весь у саже соскощил с каменки да бежать. Широниха сказала – у сельсовет пойду жаловаца. Всю баню сажей завазгал.
– Ну ты скажи, што творица. И ведь родители хорошие, работяшшие. И в кого только Санька такой заполошный уродилси, – сказала Наталья, разливая по кружкам ароматный травяной чай. Фенечка поставила на стол чашку с пирожками и преснушками.
Митька тут же ухватил пирожок и энергично принялся жевать, прихлебывая горячим чаем.
– Ешь, ешь, – ласково улыбнулась Фенечка – с щерёмушкой, нынще пекла. – Зачерпнув ароматного малинового варенья, она принялась прихлебывать чай из блюдца.
Танюшка с Митькой вылезли из-за стола и заскучали. Чем бы таким заняться? Изобретательный Митька придумал.
– Давай, – обрадовалась Танюшка, – а как?
– Сперва удощки наладить надо.
Митька нашел моток крученки, отрезал от нее два куска. На захапке печи лежали смолистые лучины – Федор настрогал на растопку. Митька выбрал две лучинки, привязал к ним веревочки – удочки готовы.
– А на што ловить будем? – задумчиво произнес Митька.
– Давай на хлебушек, его все любять.
Сказано – сделано. На кончики веревочек привязали хлеб. В полу избы была большая щель – доски рассохлись. Федор весной собирался их отремонтировать. Вот это «рыбное» место и облюбовали ребятишки. Присев на корточки они опустили нитки с хлебом в щель и замерли в ожидании «клева».
– Минь, штой-то долго не клюёть, я уже сидеть уморилась, – захныкала Танюшка.
– Ты води удощкой туды-сюды, штобы рыбу привлещ, – как заправский рыбак сказал Минька. Увлеченные игрой, они не видели, что взрослые наблюдают за ними, сдерживая смех. Федор тихонько встал, открыл творило и спустился в подпол.
– Надо говорить «ловись рыбка большая и маленькая» – едва сдерживая смех, сказала Наталья – тада, может, поймаитя.
– Ловись рыбка большая и маленькая – запищала Танюшка. И вдруг – о ужас – веревочки натянулись и задергались, словно там было что-то большое и страшное. Ребятишки от испуга и неожиданности заверещали, бросили удочки и сиганули на печку.
Наталья с Фенечкой смеялись до слез. Вылезший Федор присоединился к ним.
Фенечка ушла домой. Наталья убрала со стола, вымыла посуду. Федор заглянул на печь. Из-под овчинного тулупа выглядывали только Митькины вихры да Танюшкины косички.
– Ишь, рассопелись рыбаки. Угрелись… Наталья, постели им постелю, я их перенесу, а то свалятся ишшо ночью.
Наконец все улеглись… Наталья закрыла глаза, блаженно потянулась и, прижавшись к теплой спине мужа, замерла.
– Завра воскресенье, пельмени постряпать, хлеб испечь надо, рубаху заштопать. А вечером к маманьке сходим в гости, соскучилась…
Легкая улыбка блуждала по лицу Натальи, и сладкий сон прервал ее мысли. Суббота закончилась, впереди было воскресенье… и целая жизнь!