Дед мазай автор рассказа

Про­слу­шать сти­хо­тво­ре­ние8:23

1

В авгу­сте, около Малых Вежей,
С ста­рым Мазаем я бил дупелей.

Как-то осо­бенно тихо вдруг стало,
На небе солнце сквозь тучу играло.

Тучка была неболь­шая на нем,
А раз­ра­зи­лась жесто­ким дождем!

Прямы и светлы, как пру­тья стальные,
В землю вон­за­лись струи дождевые

С силой стре­ми­тель­ной… Я и Мазай,
Мок­рые, скры­лись в какой-то сарай.

Дети, я вам рас­скажу про Мазая.
Каж­дое лето домой приезжая,

Я по недели гощу у него.
Нра­вится мне дере­венька его:

Летом ее уби­рая красиво,
Исстари хмель в ней родится на диво,

Вся она тонет в зеле­ных садах;
Домики в ней на высо­ких столбах

(Всю эту мест­ность вода понимает,
Так что деревня вес­ною всплывает,

Словно Вене­ция). Ста­рый Мазай
Любит до стра­сти свой низ­мен­ный край.

Вдов он, без­де­тен, имеет лишь внука,
Тор­ной доро­гой ходить ему — скука!

За сорок верст в Кострому прямиком
Сбе­гать лесами ему нипочем:

“Лес не дорога: по птице, по зверю
Выпа­лить можно”. — “А леший?” — “Не верю!

Раз в кураже я их звал-поджидал
Целую ночь, — никого не видал!

За день гри­бов насби­ра­ешь корзину,
Ешь мимо­хо­дом брус­нику, малину;

Вече­ром пеночка нежно поет,
Словно как в бочку пустую удод

Ухает; сыч раз­ле­та­ется к ночи,
Рожки точены, рисо­ваны очи.

Ночью… ну, ночью робел я и сам:
Очень уж тихо в лесу по ночам.

Тихо как в церкви, когда отслужили
Службу и накрепко дверь затворили,

Разве какая сосна заскрипит,
Словно ста­руха во сне проворчит…”

Дня не про­во­дит Мазай без охоты.
Жил бы он славно, не знал бы заботы,

Кабы не стали глаза изменять:
Начал частенько Мазай пуделять.

Впро­чем, в отча­я­нье он не приходит:
Выпа­лит дедушка, — заяц уходит,

Дедушка паль­цем косому грозит:
“Врешь — упа­дешь!” — доб­ро­душно кричит.

Знает он много рас­ска­зов забавных
Про дере­вен­ских охот­ни­ков славных:

Кузя сло­мал у ружьишка курок,
Спи­чек тас­кает с собой коробок,

Сядет за кустом — тетерю подманит,
Спичку к затравке при­ло­жит — и грянет!

Ходит с ружьиш­ком дру­гой зверолов,
Носит с собою гор­шок угольков.

“Что ты тас­ка­ешь гор­шок с угольками?”
— “Больно, роди­мый, я зябок руками;

Ежели зайца теперь сослежу,
Прежде я сяду, ружье положу,

Над уго­леч­ками руки погрею,
Да уж потом и палю по злодею!”

“Вот так охот­ник!” — Мазай прибавлял.
Я, при­зна­юсь, от души хохотал.

Впро­чем, милей анек­до­тов крестьянских
(Чем они хуже, однако, дворянских?)

Я от Мазая рас­сказы слыхал.
Дети, для вас я один записал…

2

Ста­рый Мазай раз­бол­тался в сарае:
“В нашем боло­ти­стом, низ­мен­ном крае
Впя­теро больше бы дичи велось,
Кабы сетями ее не ловили,
Кабы сил­ками ее не давили;
Зайцы вот тоже, — их жалко до слез!
Только весен­ние воды нахлынут,
И без того они сот­нями гинут, —
Нет! еще мало! бегут мужики,
Ловят, и топят, и бьют их баграми.
Где у них совесть?.. Я раз за дровами
В лодке поехал — их много с реки
К нам в поло­во­дье вес­ной нагоняет, —
Еду, ловлю их. Вода прибывает.
Вижу один ост­ро­вок небольшой —
Зайцы на нем собра­лися гурьбой.
С каж­дой мину­той вода подбиралась
К бед­ным зверь­кам; уж под ними осталось
Меньше аршина земли в ширину,
Меньше сажени в длину.
Тут я подъ­е­хал: лопо­чут ушами,
Сами ни с места; я взял одного,
Про­чим ско­ман­до­вал: пры­гайте сами!
Прыг­нули зайцы мои, — ничего!
Только усе­лась команда косая,
Весь ост­ро­во­чек про­пал под водой.
“То-то! — ска­зал я, — не спорьте со мной!
Слу­шай­тесь, зай­чики, деда Мазая!”
Этак гуторя, плы­вем в тишине.
Стол­бик не стол­бик, зай­чишко на пне,
Лапки скре­стивши, стоит, горемыка,
Взял и его — тягота невелика!
Только что начал рабо­тать веслом,
Глядь, у куста копо­шится зайчиха —
Еле жива, а тол­ста как купчиха!
Я ее, дуру, накрыл зипуном —
Сильно дро­жала… Не рано уж было.
Мимо бревно суко­ва­тое плыло,
Зай­цев с деся­ток спа­са­лось на нем.
“Взял бы я вас — да пото­пите лодку!”
Жаль их, однако, да жаль и находку —
Я заце­пился баг­ром за сучок
И за собою бревно поволок…

Было потехи у баб, ребятишек,
Как про­ка­тил я дерев­ней зайчишек:
“Глянь-ко: что делает ста­рый Мазай!”
Ладно! любуйся, а нам не мешай!
Мы за дерев­ней в реке очутились.
Тут мои зай­чики точно сбесились:
Смот­рят, на зад­ние лапы встают,
Лодку качают, гре­сти не дают:
Берег зави­дели плуты косые,
Озимь, и рощу, и кусты густые!..
К берегу плотно бревно я пригнал,
Лодку при­ча­лил — и “с богом!” сказал…

И во весь дух
Пошли зайчишки.
А я им: “У‑х!”
Живей, зверишки!
Смотри, косой,
Теперь спасайся,
А чур зимой
Не попадайся!
При­це­люсь — бух!
И ляжешь… Ууу‑х!..”
Мигом команда моя разбежалась,
Только на лодке две пары осталось —
Сильно измокли, ослабли; в мешок
Я их поклал — и домой приволок,
За ночь боль­ные мои отогрелись,
Высохли, выспа­лись, плотно наелись;
Вынес я их на лужок; из мешка
Вытрях­нул, ухнул — и дали стречка!
Я про­во­дил их всё тем же советом:
“Не попа­дайся зимой!”
Я их не бью ни вес­ною, ни летом,
Шкура пло­хая, — линяет косой… ”

(1870)

I

В августе, около Малых Вежей,
С старым Мазаем я бил дупелей.
Как-то особенно тихо вдруг стало,
На́ небе солнце сквозь тучу играло.
Тучка была небольшая на нем,
А разразилась жестоким дождем!
Прямы и светлы, как прутья стальные,
В землю вонзались струи дождевые
С силой стремительной… Я и Мазай,
Мокрые, скрылись в какой-то сарай.
Дети, я вам расскажу про Мазая.
Каждое лето домой приезжая,
Я по неделе гощу у него.

Нравится мне деревенька его:
Летом ее убирая красиво,
Исстари хмель в ней родится на диво,
Вся она тонет в зеленых садах;
Домики в ней на высоких столбах
(Всю эту местность вода понимает,
Так что деревня весною всплывает,
Словно Венеция). Старый Мазай
Любит до страсти свой низменный край.
Вдов он, бездетен, имеет лишь внука,
Торной дорогой ходить ему — скука!
За́ сорок верст в Кострому прямиком
Сбегать лесами ему нипочем:
«Лес не дорога: по птице, по зверю
Выпалить можно». — А леший? — «Не верю!
Раз в кураже я их звал-поджидал
Целую ночь, — никого не видал!

За день грибов насбираешь корзину,
Ешь мимоходом бруснику, малину;
Вечером пеночка нежно поет,
Словно как в бочку пустую удод
Ухает; сыч разлетается к ночи,
Рожки точены, рисованы очи.
Ночью… ну, ночью робел я и сам:
Очень уж тихо в лесу по ночам.
Тихо как в церкви, когда отслужили
Службу и накрепко дверь затворили,
Разве какая сосна заскрипит,
Словно старуха во сне проворчит…»
Дня не проводит Мазай без охоты.
Жил бы он славно, не знал бы заботы,
Кабы не стали глаза изменять:
Начал частенько Мазай пуделять.

Впрочем, в отчаянье он не приходит:
Выпалит дедушка — заяц уходит,
Дедушка пальцем косому грозит:
«Врешь — упадешь!» — добродушно кричит.
Знает он много рассказов забавных
Про деревенских охотников славных:
Кузя сломал у ружьишка курок,
Спичек таскает с собой коробок,
Сядет за кустом — тетерю подманит,
Спичку к затравке приложит — и грянет!

Ходит с ружьишком другой зверолов,
Носит с собою горшок угольков.
«Что ты таскаешь горшок с угольками?» —
Больно, родимый, я зябок руками;
Ежели зайца теперь сослежу,
Прежде я сяду, ружье положу,
Над уголечками руки погрею,
Да уж потом и палю по злодею! —
«Вот так охотник!» — Мазай прибавлял.
Я, признаюсь, от души хохотал.
Впрочем, милей анекдотов крестьянских
(Чем они хуже, однако, дворянских?)
Я от Мазая рассказы слыхал.
Дети, для вас я один записал…

II

Старый Мазай разболтался в сарае:
«В нашем болотистом, низменном крае
Впятеро больше бы дичи велось,
Кабы сетями ее не ловили,
Кабы силками ее не давили;
Зайцы вот тоже, — их жалко до слез!
Только весенние воды нахлынут,
И без того они сотнями гинут, —
Нет! еще мало! бегут мужики,
Ловят, и топят, и бьют их баграми.
Где у них совесть?.. Я раз за дровами
В лодке поехал — их много с реки
К нам в половодье весной нагоняет —
Еду, ловлю их. Вода прибывает.
Вижу один островок небольшой —
Зайцы на нем собралися гурьбой.

С каждой минутой вода подбиралась
К бедным зверькам; уж под ними осталось
Меньше аршина земли в ширину,
Меньше сажени в длину.

Тут я подъехал: лопочут ушами,
Сами ни с места; я взял одного,
Прочим скомандовал: прыгайте сами!
Прыгнули зайцы мои, — ничего!

Только уселась команда косая,
Весь островочек пропал под водой:
„То-то! — сказал я, — не спорьте со мной!
Слушайтесь, зайчики, деда Мазая!“
Этак гуторя, плывем в тишине.

Столбик не столбик, зайчишко на пне,
Лапки скрестивши, стоит, горемыка,
Взял и его — тягота не велика!
Только что начал работать веслом,
Глядь, у куста копошится зайчиха —
Еле жива, а толста как купчиха!
Я ее, дуру, накрыл зипуном —
Сильно дрожала… Не рано уж было.

Мимо бревно суковатое плыло,
Сидя, и стоя, и лежа пластом,
Зайцев с десяток спасалось на нем
„Взял бы я вас — да потопите лодку!“
Жаль их, однако, да жаль и находку —
Я зацепился багром за сучок
И за собою бревно поволок…

Было потехи у баб, ребятишек,
Как прокатил я деревней зайчишек:
„Глянъ-ко: что делает старый Мазай!“
Ладно! любуйся, а нам не мешай!

Мы за деревней в реке очутились.
Тут мои зайчики точно сбесились:
Смотрят, на задние лапы встают,
Лодку качают, грести не дают:
Берег завидели плуты косые,
Озимь, и рощу, и кусты густые!..
К берегу плотно бревно я пригнал,
Лодку причалил — и „с богом!“ сказал…

И во весь дух
Пошли зайчишки.
А я им: „У-х!
Живей, зверишки!
Смотри, косой,
Теперь спасайся,
А чур зимой
Не попадайся!
Прицелюсь — бух!
И ляжешь… У-у-у-х!..“

Мигом команда моя разбежалась,
Только на лодке две пары осталось —
Сильно измокли, ослабли; в мешок
Я их поклал — и домой приволок.
За ночь больные мои отогрелись,
Высохли, выспались, плотно наелись;
Вынес я их на лужок; из мешка
Вытряхнул, ухнул — и дали стречка!
Я проводил их всё тем же советом:
„Не попадайтесь зимой!“
Я их не бью ни весною, ни летом,
Шкура плохая, — линяет косой…»

(Илл. Шмаринова Д.)

История создания произведения

В июне 1870 г. Некрасов впервые прибыл в Ярославль на поезде (железнодорожное сообщение из Москвы было проложено в губернию в феврале 1870 года) и отправился в свое имение Карабиху. Вскоре после приезда он написал одно из самых известных стихотворений о чудесном спасении во время наводнения.

Текст стихотворения «Дед Мазай и зайцы» автор послал в подмосковную усадьбу Витнево, где проживал М. Е. Салтыков-Щедрин. Очень быстро (17 июля 1870) ему пришел ответ, в котором русский писатель положительно отозвался о сочинении. Его первая публикация состоялась в январском номере журнала «Отечественные записки» в 1871 году.

Споры, откуда возникла идея произведения, идут до сих пор. Известно, что Некрасов познакомился с прототипом Мазая гораздо раньше, чем написал свое знаменитое стихотворение. От него он услышал рассказ о весеннем паводке, во время которого пожилому охотнику пришлось спасать зайцев.

Толчком к написанию в 1870 г. послужила идея Салтыкова-Щедрина выпустить книгу для детей, состоящую из рассказов Михаила Евграфовича и стихов Некрасова. Если бы не эти обстоятельства, возможно, занятый поэт так и не нашел бы времени для изложения рассказа приятеля Мазая на бумаге. В красочной форме автор передал историю об охотнике и зайцах, упомянул традиции и особенности крестьянского быта.

Легкое для восприятия произведение впоследствии вошло во множество детских изданий и было дополнено красочными иллюстрациями.

По мотивам стихотворения в 1980 г. снят мультипликационный фильм, информация о котором представлена в Википедии. Почти на век раньше, в 1894 г., художником Петром Соколовым была написана одноименная картина.

Описание сюжета

Читая краткое содержание стихотворения Некрасова «Дедушка Мазай», школьники воспринимают сюжет, пересказанный в прозе. В младших классах не всем дается понять стихотворную форму произведения, и некоторые моменты остаются неусвоенными. Проза облегчает восприятие материала.

Произведение можно условно поделить на две части. Первая из них посвящена воспоминаниям автора о совместной охоте на дупелей в районе деревни Малые Вежи (расположена недалеко от Костромы). За этими событиями героев застает непогода, и они прячутся в сарае от дождя.

Чтобы скоротать время, дедушка начинает вспоминать истории из своей охотничьей жизни. Он не мыслил своей жизни без леса, любил побродить по нему с лукошком, заботился об обитателях.

Рассказ Мазая

Хорошо ориентируясь в родных краях, Мазай мог заходить глубоко в чащу, проводить там несколько дней, питаясь дарами природы. Он был противником уничтожения зверья ради забавы, переживал из-за равнодушного отношения местных жителей к родному краю.

Дома в его деревне издавна строили на сваях, поскольку каждую весну в районе начиналось половодье. В это время погибало особенно много лесных жителей, которых было жалко старику. Окончив рассказ о своих нерадивых коллегах-охотниках, Мазай вспомнил случай, который произошел с ним однажды во время разлива реки. Автор запомнил его и записал для детей.

С этого момента начинается вторая часть, в которой пересказана история дедушки. Ему вспомнилось, как в обильное половодье пришлось отправиться на лодке за дровами. Широко разлившись, река выносила из чащи сухой валежник. Мазаю не нужно было прилагать усилий — он доставал бревна из воды, укладывал в лодку и отвозил к дому на просушку.

Спасение зайчат

Во время очередного перемещения по реке пожилой мужчина увидел небольшой островок, который был покрыт перепуганными зайцами. Вода прибывала, и несчастным зверькам грозила гибель. Пожалев лесных обитателей, Мазай подплыл к острову и пересадил одного зайца в лодку, взяв его за уши. Другие зверьки перепрыгнули сами. Попутно спаситель снял еще одного бедолагу с пня и подобрал мокрую беременную крольчиху, которая сидела на кочке.

Плывя к берегу, Мазай увидел большое бревно, на котором также плыли зайцы. Ему пришлось зацепить его багром и транспортировать ушастых пассажиров по воде. Вместе с лесными обитателями дедушка приплыл в деревню. Местные жители потешались над ним. Многие были жестоки и использовали половодье, чтобы убивать несчастных зверьков багром. Кто-то ради шкурки и мяса, а кто-то просто на потеху.

Под крики и возгласы односельчан старик проплыл мимо. Он отвез животных туда, где было безопасно и безлюдно. Увидев берег, зайчики тут же убежали в лес. Остались две пары ослабленных бедолаг, которых Мазай бережно завернул мешок и выхаживал дома. Отпустив впоследствии их в лес, он наказывал, чтобы зайцы не попадались ему зимой. В холода он может тоже пострелять в них ради красивой шкурки, но в теплое время года никогда не трогает.

Характеристика главного персонажа

Основное действующее лицо повествования — старый охотник. Он добрый человек, что становится понятно даже из краткого содержания «Дед Мазай и зайцы». Важные качества главного персонажа:

• рассудительность;
• дальновидность;
• доброта;
• любовь к природе и благодарность за ее дары.

Мазай понимал, что в половодье приходится туго не только людям из его деревни, которые остаются отрезанными от мира. Много обитателей леса голодает и погибает в это время. Именно поэтому старик осуждал всех, кто наживался на всеобщей беде. Свою боль он выражал в строках: «Только весенние воды нахлынут, И без того они (зайцы) сотнями гинут, — Нет! ещё мало! бегут мужики, Ловят, и топят, и бьют их баграми».

Старик осуждает действия людей из своей деревни, их бездушие и глупость. Легкая добыча всегда желанна. Однако такое поведение сокращает количество животных в лесу, приводит к нарушениям в природе. Старик понимает это и негодует: «В нашем болотистом, низменном крае Впятеро больше бы дичи велось, Кабы сетями ее не ловили, Кабы силками ее не давили».

Мазай заслуживает положительной оценки. Он живет в гармонии с природой и старается помочь ближнему, если это нужно. Отдельно хочется отметить поведение зайцев. Лодка Мазая и бревно оказались для них спасением. Животные безропотно зашли в хлипкое суденышко, доверив человеку свою судьбу и понимая грозящую опасность. Зайцы оказались умными лесными жителями.

План пересказа

Правильно написать сочинение по произведению Некрасова или пересказать стихотворение поможет грамотно составленный план «Дедушка Мазай и зайцы». Он станет ориентиром во время написания творческой работы, напомнит ключевые моменты произведения. Авторский текст для этого удобно разбить на 6 частей:

1. Внезапный ливень во время охоты.
2. Воспоминания дедушки Мазая.
3. Половодье весной.
4. Погибающие на островке суши зайцы.
5. Помощь, оказанная дедушкой.
6. Напутствия старого охотника.

Придерживаясь плана, ученики смогут последовательно изложить свою литературную работу на бумаге или пересказать содержание произведение в понятной для учителя и одноклассников форме. В читательском дневнике также потребуется отобразить кратчайшее содержание. Его можно записать в нескольких предложениях:

1. Охота автора и старого Мазая на дупелей в конце лета.
2. Непогода, от которой приятели спрятались в сарае.
3. Воспоминания дедушки и рассказ о половодье.
4. Спасение зайцев, застрявших на небольшом острове.
5. Транспортировка бревна с зайцами багром.
6. Доставка животных к берегу.
7. Напутствия Мазая о том, чтобы косые не попадались ему зимой.

Краткий анализ

Стихотворение включено в образовательную программу третьего класса. Школьником нужно не только подготовиться к его пересказу, но и составить небольшой анализ. Сделать это можно по плану:

1. Автор. Николай Алексеевич Некрасов.
2. Название произведения. «Дед Мазай и зайцы».
3. Год написания. 1870.
4. Жанр. Стихотворение.
5. Главные герои. Старый охотник Мазай — заботливый и меткий охотник. Веселый и озорной, что видно по его рассказу.
6. Пересказ кратко. Дедушка Мазай искренне переживает за природу. Зная ее законы, в половодье он отправляется за дровами и легко собирает их в большом количестве. Увидев погибающих на острове зайцев, спасает их и отвозит в безопасное место.
7. Основная мысль. Любое живое существо заслуживает доброго отношения и поддержки.
8. Пословицы. «Жизнь дана на добрые дела».
9. Что понравилось. Отношение главного героя Мазая к природе.
10. Вывод. В любой ситуации важно вести себя по-человечески. Даже охотник должен помогать животным, которые попали в беду.

Несмотря на то что стихотворение не относится к жанру сказки, его сюжет увлекает юных читателей. Он учит любви ко всему живому, готовности беречь природу и не проходить мимо чужих страданий. Важно учиться разумно расходовать дары природы и не брать от нее больше, чем полагается.

Отзывы читателей

Сегодня мы познакомимся со стихотворением Николая Некрасова «Дед Мазай и зайцы». После ознакомления с полным текстом стиха я предлагаю проанализировать сюжетную линию.

«Дед Мазай и зайцы»: краткий пересказ в двух словах

Старый охотник Дед Мазай рассказал автору, как однажды во время половодья ему удалось спасти много зайцев.

Животные укрывались на разных сухих местах, но им грозила опасность. Тогда Дед Мазай подплывал на лодке к каждой группе зайцев или одиноким животным и забирал их в свою лодку.

Когда место в лодке закончилось, он подцепил бревно с зайцами к лодке и так доставил косых к сухому берегу.

Зайцы выскочили из лодки под наставление охотника «не попадаться ему на глаза зимой», когда он пойдет на охоту.

После прочтения стихотворения ты, наверное, думаешь, что хорошо запомнил сюжет. Проверь себя, выполнив небольшой, но очень интересный тест по данному произведению.

Краткое содержание «Дедушка Мазай и зайцы» для читательского дневника

Если ты читаешь этот пункт, то тест, рекомендованный тебе чуть выше, ты прошёл с ошибками. Но это не страшно. Прочитав краткое содержание «Дед Мазай и зайцы» в форме пересказа, ты вспомнишь, где допустил ошибки при выполнении теста и при повторном его прохождении на все вопросы теста ответишь правильно.

Произведение Н.А. Некрасова «Дед Мазай и зайцы» призвано научать подрастающее поколение проявлять доброту и заботу об окружающем мире, о живых существах.

Главные герои

Дедушка Мазай — пожилой овдовевший человек, занимавшийся охотой; по характеру добрый и шутливый.

Автор — охотник, поэт, человек любящий поговорить, очень порядочный и доброжелательный.

Сюжет

Однажды Мазай приглашает на совместную охоту автора.

Внезапно начинается сильный дождь и заставляет мужчин укрыться в сарае.

Мазай был любителем рассказывать разные истории, поэтому тут же решил развлечь поэта очередным рассказом о своих краях, местных охотниках.

Не забыл поделиться историями, которые с ним лично приключались.

Как-то раз довелось Мазаю плыть по реке. До этого прошли сильные дожди, и вода затопила низкие места.

По середине воды оставались видны лишь одиночные кочки.

На одном из таких торчащих из воды бугорков Мазай разглядел много зайцев. Вода прибывала, и животные пытались как-то спастись.

Мазай на лодке приблизился к зайцам и стал одного за одним усаживать их к себе.

Когда он пересадил в лодку всех зайцев, то поплыл дальше, собирая по пути напуганных животных.

Несколько зайцев он спас на проплывающем по реке бревна.

Так как лодка была уже полностью наполнена зайцами, места больше не было, то Мазай просто привязал бревно к лодке и так их транспортировал.

Когда Мазай подплыл к деревне, то это было какое-то невероятное зрелище. Но завидев сухой берег, зайцы повыскакивали из лодки и разбежались врассыпную.

Мазай на прощанье лишь успел крикнуть им, чтобы держались от него подальше, когда наступит зима — время охоты.

План пересказа «Дед Мазай и зайцы»

1. Летний дождь.
2. Рассказы Мазая.
3. Половодье.
4. Спасение зайцев.
5. Берег спасения.
6. Напутствие зайцам от охотника Мазая.

Главная мысль

Животные могут оказаться в опасности. Они беззащитны. Человек может помочь маленьким существам. В стихотворении Некрасов показал, что природа будет краше, богатства ее будут приумножаться, если бережно и заботливо к ней относиться. Бездумное же уничтожение живого лишь уничтожит природные богатства.

Чему учит сказка «Дед Мазай и зайцы»

Сказка в стихах помогает понять, что человек может быть добрым по отношению к животным и в состоянии помочь им в трудную минуту жизни.

Стихотворение  «Дед Мазай и зайцы» полностью ЧИТАТЬ

1

В августе, около Малых Вежей,
С старым Мазаем я бил дупелей.

Как-то особенно тихо вдруг стало,
На небе солнце сквозь тучу играло.

Тучка была небольшая на нем,
А разразилась жестоким дождем!

Прямы и светлы, как прутья стальные,
В землю вонзались струи дождевые

С силой стремительной… Я и Мазай,
Мокрые, скрылись в какой-то сарай.

Дети, я вам расскажу про Мазая.
Каждое лето домой приезжая,

Я по недели гощу у него.
Нравится мне деревенька его:

Летом ее убирая красиво,
Исстари хмель в ней родится на диво,

Вся она тонет в зеленых садах;
Домики в ней на высоких столбах

(Всю эту местность вода понимает,
Так что деревня весною всплывает,

Словно Венеция). Старый Мазай
Любит до страсти свой низменный край.

Вдов он, бездетен, имеет лишь внука,
Торной дорогой ходить ему — скука!

За сорок верст в Кострому прямиком
Сбегать лесами ему нипочем:

“Лес не дорога: по птице, по зверю
Выпалить можно”. — “А леший?” — “Не верю!

Раз в кураже я их звал-поджидал
Целую ночь, — никого не видал!

За день грибов насбираешь корзину,
Ешь мимоходом бруснику, малину;

Вечером пеночка нежно поет,
Словно как в бочку пустую удод

Ухает; сыч разлетается к ночи,
Рожки точены, рисованы очи.

Ночью… ну, ночью робел я и сам:
Очень уж тихо в лесу по ночам.

Тихо как в церкви, когда отслужили
Службу и накрепко дверь затворили,

Разве какая сосна заскрипит,
Словно старуха во сне проворчит…”

Дня не проводит Мазай без охоты.
Жил бы он славно, не знал бы заботы,

Кабы не стали глаза изменять:
Начал частенько Мазай пуделять.

Впрочем, в отчаянье он не приходит:
Выпалит дедушка, — заяц уходит,

Дедушка пальцем косому грозит:
“Врешь — упадешь!” — добродушно кричит.

Знает он много рассказов забавных
Про деревенских охотников славных:

Кузя сломал у ружьишка курок,
Спичек таскает с собой коробок,

Сядет за кустом — тетерю подманит,
Спичку к затравке приложит — и грянет!

Ходит с ружьишком другой зверолов,
Носит с собою горшок угольков.

“Что ты таскаешь горшок с угольками?”
— “Больно, родимый, я зябок руками;

Ежели зайца теперь сослежу,
Прежде я сяду, ружье положу,

Над уголечками руки погрею,
Да уж потом и палю по злодею!”

“Вот так охотник!” — Мазай прибавлял.
Я, признаюсь, от души хохотал.

Впрочем, милей анекдотов крестьянских
(Чем они хуже, однако, дворянских?)

Я от Мазая рассказы слыхал.
Дети, для вас я один записал…

2

Старый Мазай разболтался в сарае:
“В нашем болотистом, низменном крае
Впятеро больше бы дичи велось,
Кабы сетями ее не ловили,
Кабы силками ее не давили;
Зайцы вот тоже, — их жалко до слез!
Только весенние воды нахлынут,
И без того они сотнями гинут, —
Нет! еще мало! бегут мужики,
Ловят, и топят, и бьют их баграми.
Где у них совесть?.. Я раз за дровами
В лодке поехал — их много с реки
К нам в половодье весной нагоняет, —
Еду, ловлю их. Вода прибывает.
Вижу один островок небольшой —
Зайцы на нем собралися гурьбой.
С каждой минутой вода подбиралась
К бедным зверькам; уж под ними осталось
Меньше аршина земли в ширину,
Меньше сажени в длину.
Тут я подъехал: лопочут ушами,
Сами ни с места; я взял одного,
Прочим скомандовал: прыгайте сами!
Прыгнули зайцы мои, — ничего!
Только уселась команда косая,
Весь островочек пропал под водой.
“То-то! — сказал я, — не спорьте со мной!
Слушайтесь, зайчики, деда Мазая!”
Этак гуторя, плывем в тишине.
Столбик не столбик, зайчишко на пне,
Лапки скрестивши, стоит, горемыка,
Взял и его — тягота невелика!
Только что начал работать веслом,
Глядь, у куста копошится зайчиха —
Еле жива, а толста как купчиха!
Я ее, дуру, накрыл зипуном —
Сильно дрожала… Не рано уж было.
Мимо бревно суковатое плыло,
Зайцев с десяток спасалось на нем.
“Взял бы я вас — да потопите лодку!”
Жаль их, однако, да жаль и находку —
Я зацепился багром за сучок
И за собою бревно поволок…

Было потехи у баб, ребятишек,
Как прокатил я деревней зайчишек:
“Глянь-ко: что делает старый Мазай!”
Ладно! любуйся, а нам не мешай!
Мы за деревней в реке очутились.
Тут мои зайчики точно сбесились:
Смотрят, на задние лапы встают,
Лодку качают, грести не дают:
Берег завидели плуты косые,
Озимь, и рощу, и кусты густые!..
К берегу плотно бревно я пригнал,
Лодку причалил — и “с богом!” сказал…

И во весь дух
Пошли зайчишки.
А я им: “У‑х!”
Живей, зверишки!
Смотри, косой,
Теперь спасайся,
А чур зимой
Не попадайся!
Прицелюсь — бух!
И ляжешь… Ууу‑х!..”
Мигом команда моя разбежалась,
Только на лодке две пары осталось —
Сильно измокли, ослабли; в мешок
Я их поклал — и домой приволок,
За ночь больные мои отогрелись,
Высохли, выспались, плотно наелись;
Вынес я их на лужок; из мешка
Вытряхнул, ухнул — и дали стречка!
Я проводил их всё тем же советом:
“Не попадайся зимой!”
Я их не бью ни весною, ни летом,
Шкура плохая, — линяет косой… ”

(1870)

Анализ стихотворения «Дед Мазай и зайцы» Некрасова Н.А.

У Н.А. Некрасова самым известным считается произведение «Дед Мазай и зайцы».

Автор приехал в гости в Малые Вежи к своему знакомому охотнику дедушке Мазаю.

Во время охоты их застал ливень. Укрываяьсь в сарае, охотники начали коротать время за разговорами. Махай рассказал о своем родном крае, какой он богатый, как красивы природные массивы. Также он рассказал историю, которая случилась с ним во время половодья.

Мазай сожалеет, что люди перестреляли животных. Даже во время половодья умудряются переловить бедных зайцев, потому что в такие наводнения животные не могут спастись от жадных охотников.

В одних из дней во время половодья Мазай отправился на лодки за дровами. Река сильно разлилась, оставив лишь местами небольшие сухие островки. На одном из таких островков и укрывались бедные зайчишки.

Они сбились в кучу, перемокшие и продрогшие от холода, зайцы даже не воспротивились, когда Мазай взял одного из них в лодку. Остальные сами попрыгали к нему. Еще бы минута-другая, и их островок накрыло водой, зайчики бы утонули. Вовремя дед спас длинноухих и поплыл дальше.

Потом он увидел еще одного зайчишку на пенечке, взял в лодку к остальным. Дальше была толстенькая зайчишка. И она была спасена дедом. Мазай ласково накрыл ее тулупом и положил в лодку.

Еще несколько зайцев плыли на бревне. Кто сидел, кто стоял, некоторые лежали. Но места в лодки уже не было, и дед привязал бревно багром.

Деревенские жители, увидев лодку Мазая, наполненную зайцами, долго потешались. Лишь почуяв сушу, зайцы начали вставать на задние ножки, вытягиваться в струнку, им не терпелось попасть на берег. От их волнения даже лодка начала раскачиваться. Деду Мазаю стало трудно грести. Так не терпелось зайцам попасть на землю.

Как только лодка подплыла, зайцы повыскакивали и со всех ног наутек. А Мазай похохатывал, да покрикивал, чтоб зимой не попадались к нему на мушку.

Только четыре зайца не смогли выскочить. Они сильно вымокли и промерзли. Поэтому Мазаю пришлось взять их в свой дом, чтобы отогреть. Он их накормил и утром отнес в лес. На прощанье и им сказал, чтобы зимой береглись. А в другое время года он на зайцев не охотится, шкура плохая.

Дедушка Мазай и зайцы (fb2) — Дедушка Мазай и зайцы [сборник] 444K скачать: (fb2) — (epub) — (mobi) — Николай Алексеевич Некрасов

Николай Некрасов
Дедушка Мазай и зайцы (сборник)

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

* * *

Стихотворения

В дороге

«Скучно! скучно!.. Ямщик удалой,

Разгони чем-нибудь мою скуку!

Песню, что ли, приятель, запой

Про рекрутский набор и разлуку;

Небылицей какой посмеши

Или, что ты видал, расскажи —

Буду, братец, за все благодарен».

– Самому мне невесело, барин:

Сокрушила злодейка жена!..

Слышь ты, смолоду, сударь, она

В барском доме была учена

Вместе с барышней разным наукам,

Понимаешь-ста, шить и вязать,

На варгане играть и читать —

Всем дворянским манерам и штукам.

Одевалась не то, что у нас

На селе сарафанницы наши,

А, примерно представить, в атлас;

Ела вдоволь и меду и каши.

Вид вальяжный имела такой,

Хоть бы барыне, слышь ты, природной,

И не то что наш брат крепостной,

Тоись, сватался к ней благородной

(Слышь, учитель-ста врезамшись был,

Баит кучер, Иваныч Торопка), —

Да, знать, счастья ей Бог не судил:

Не нужна-ста в дворянстве холопка!

Вышла замуж господская дочь,

Да и в Питер… А справивши свадьбу,

Сам-ат, слышь ты, вернулся в усадьбу,

Захворал и на Троицу в ночь

Отдал Богу господскую душу,

Сиротинкой оставивши Грушу…

Через месяц приехал зятек —

Перебрал по ревизии души

И с запашки ссадил на оброк,

А потом добрался и до Груши.

Знать, она согрубила ему

В чем-нибудь, али напросто тесно

Вместе жить показалось в дому,

Понимаешь-ста, нам неизвестно, —

Воротил он ее на село —

Знай-де место свое ты, мужичка!

Взвыла девка – крутенько пришло:

Белоручка, вишь ты, белоличка!

Как на грех, девятнадцатый год

Мне в ту пору случись… посадили

На тягло – да на ней и женили…

Тоись, сколько я нажил хлопот!

Вид такой, понимаешь, суровой…

Ни косить, ни ходить за коровой!..

Грех сказать, чтоб ленива была,

Да, вишь, дело в руках не спорилось!

Как дрова или воду несла,

Как на барщину шла – становилось

Инда жалко подчас… да куды! —

Не утешишь ее и обновкой:

То натерли ей ногу коты,

То, слышь, ей в сарафане неловко.

При чужих и туда и сюда,

А украдкой ревет как шальная…

Погубили ее господа,

А была бы бабенка лихая!

На какой-то патрет все глядит

Да читает какую-то книжку…

Инда страх меня, слышь ты, щемит,

Что погубит она и сынишку:

Учит грамоте, моет, стрижет,

Словно барченка, каждый день чешет,

Бить не бьет – бить и мне не дает…

Да недолго пострела потешит!

Слышь, как щепка худа и бледна,

Ходит, тоись, совсем через силу,

В день двух ложек не съест толокна —

Чай, свалим через месяц в могилу…

А с чего?.. Видит Бог, не томил

Я ее безустанной работой…

Одевал и кормил, без пути не бранил,

Уважал, тоись, вот как, с охотой…

А, слышь, бить – так почти не бивал,

Разве только под пьяную руку…

«Ну, довольно, ямщик! Разогнал

Ты мою неотвязную скуку!..»

1845

«Еду ли ночью по улице темной…»

Еду ли ночью по улице темной,

Бури заслушаюсь в пасмурный день —

Друг беззащитный, больной и бездомный,

Вдруг предо мной промелькнет твоя тень!

Сердце сожмется мучительной думой.

С детства судьба невзлюбила тебя:

Беден и зол был отец твой угрюмый,

Замуж пошла ты – другого любя.

Муж тебе выпал недобрый на долю:

С бешеным нравом, с тяжелой рукой;

Не покорилась – ушла ты на волю,

Да не на радость сошлась и со мной…

Помнишь ли день, как, больной и голодный,

Я унывал, выбивался из сил?

В комнате нашей, пустой и холодной,

Пар от дыханья волнами ходил.

Помнишь ли труб заунывные звуки,

Брызги дождя, полусвет, полутьму?

Плакал твой сын, и холодные руки

Ты согревала дыханьем ему.

Он не смолкал – и пронзительно звонок

Был его крик… Становилось темней;

Вдоволь поплакал и умер ребенок…

Бедная! слез безрассудных не лей!

С горя да с голоду завтра мы оба

Так же глубоко и сладко заснем;

Купит хозяин, с проклятьем, три гроба —

Вместе свезут и положат рядком…

В разных углах мы сидели угрюмо.

Помню, была ты бледна и слаба,

Зрела в тебе сокровенная дума,

В сердце твоем совершалась борьба.

Я задремал. Ты ушла молчаливо,

Принарядившись, как будто к венцу,

И через час принесла торопливо

Гробик ребенку и ужин отцу.

Голод мучительный мы утолили,

В комнате темной зажгли огонек,

Сына одели и в гроб положили…

Случай нас выручил? Бог ли помог?

Ты не спешила печальным признаньем,

Я ничего не спросил,

Только мы оба глядели с рыданьем,

Только угрюм и озлоблен я был…

Где ты теперь? С нищетой горемычной

Злая тебя сокрушила борьба?

Или пошла ты дорогой обычной

И роковая свершится судьба?

Кто ж защитит тебя? Все без изъятья

Именем страшным тебя назовут,

Только во мне шевельнутся проклятья —

И бесполезно замрут!..

1847

«Я не люблю иронии твоей…»

Я не люблю иронии твоей.

Оставь ее отжившим и нежившим,

А нам с тобой, так горячо любившим,

Еще остаток чувства сохранившим, —

Нам рано предаваться ей!

Пока еще застенчиво и нежно

Свидание продлить желаешь ты,

Пока еще кипят во мне мятежно

Ревнивые тревоги и мечты —

Не торопи развязки неизбежной!

И без того она недалека:

Кипим сильней, последней жаждой полны,

Но в сердце тайный холод и тоска…

Так осенью бурливее река,

Но холодней бушующие волны…

1850

«Мы с тобой бестолковые люди…»

Мы с тобой бестолковые люди:

Что минута, то вспышка готова!

Облегченье взволнованной груди,

Неразумное, резкое слово.

Говори же, когда ты сердита,

Все, что душу волнует и мучит!

Будем, друг мой, сердиться открыто:

Легче мир – и скорее наскучит.

Если проза в любви неизбежна,

Так возьмем и с нее долю счастья:

После ссоры так полно, так нежно

Возвращенье любви и участья…

1851

Муза

Нет, Музы ласково поющей и прекрасной

Не помню над собой я песни сладкогласной!

В небесной красоте, неслышимо, как дух,

Слетая с высоты, младенческий мой слух

Она гармонии волшебной не учила,

В пеленках у меня свирели не забыла,

Среди забав моих и отроческих дум

Мечтой неясною не волновала ум

И не явилась вдруг восторженному взору

Подругой любящей в блаженную ту пору,

Когда томительно волнуют нашу кровь

Неразделимые и Муза и Любовь…

Но рано надо мной отяготели узы

Другой, неласковой и нелюбимой Музы,

Печальной спутницы печальных бедняков,

Рожденных для труда, страданья и оков, —

Той Музы плачущей, скорбящей и болящей,

Всечасно жаждущей, униженно просящей,

Которой золото – единственный кумир…

В усладу нового пришельца в Божий мир,

В убогой хижине, пред дымною лучиной,

Согбенная трудом, убитая кручиной,

Она певала мне – и полон был тоской

И вечной жалобой напев ее простой.

Случалось, не стерпев томительного горя,

Вдруг плакала она, моим рыданьям вторя,

Или тревожила младенческий мой сон

Разгульной песнею… Но тот же скорбный стон

Еще пронзительней звучал в разгуле шумном,

Все слышалося в нем в смешении безумном:

Расчеты мелочной и грязной суеты,

И юношеских лет прекрасные мечты,

Погибшая любовь, подавленные слезы,

Проклятья, жалобы, бессильные угрозы.

В порыве ярости, с неправдою людской

Безумная клялась начать упорный бой.

Предавшись дикому и мрачному веселью,

Играла бешено моею колыбелью,

Кричала: «Мщение!» – и буйным языком

В сообщники свои звала Господень гром!

В душе озлобленной, но любящей и нежной

Непрочен был порыв жестокости мятежной.

Слабея, медленно, томительный недуг

Смирялся, утихал… и выкупалось вдруг

Все буйство дикое страстей и скорби лютой

Одной божественно-прекрасною минутой,

Когда страдалица, поникнув головой,

«Прощай врагам своим!» – шептала надо мной…

Так вечно плачущей и непонятной девы

Лелеяли мой слух суровые напевы,

Покуда наконец обычной чередой

Я с нею не вступил в ожесточенный бой.

Но с детства прочного и кровного союза

Со мною разорвать не торопилась Муза:

Чрез бездны темные Насилия и Зла,

Труда и Голода она меня вела —

Почувствовать свои страданья научила

И свету возвестить о них благословила…

1852

Влас

В армяке с открытым воротом,

С обнаженной головой,

Медленно проходит городом

Дядя Влас – старик седой.

На груди икона медная;

Просит он на божий храм, —

Весь в веригах, обувь бедная,

На щеке глубокий шрам;

Да с железным наконешником

Палка длинная в руке…

Говорят, великим грешником

Был он прежде. В мужике

Бога не было; побоями

В гроб жену свою вогнал;

Промышляющих разбоями,

Конокрадов укрывал;

У всего соседства бедного

Скупит хлеб, а в черный год

Не поверит гроша медного,

Втрое с нищего сдерет!

Брал с родного, брал с убогого,

Слыл кащеем-мужиком;

Нрава был крутого, строгого…

Наконец и грянул гром!

Власу худо; кличет знахаря —

Да поможешь ли тому,

Кто снимал рубашку с пахаря,

Крал у нищего суму?

Только пуще всё неможется.

Год прошел – а Влас лежит,

И построить церковь божится,

Если смерти избежит.

Говорят, ему видение

Всё мерещилось в бреду:

Видел света преставление,

Видел грешников в аду;

Мучат бесы их проворные,

Жалит ведьма-егоза.

Ефиопы – видом черные

И как углие глаза,

Крокодилы, змии, скорпии

Припекают, режут, жгут…

Воют грешники в прискорбии,

Цепи ржавые грызут.

Гром глушит их вечным грохотом,

Удушает лютый смрад,

И кружит над ними с хохотом

Черный тигр-шестокрылат.

Те на длинный шест нанизаны,

Те горячий лижут пол…

Там, на хартиях написаны,

Влас грехи свои прочел…

Влас увидел тьму кромешную

И последний дал обет…

Внял Господь – и душу грешную

Воротил на вольный свет.

Роздал Влас свое имение,

Сам остался бос и гол

И сбирать на построение

Храма божьего пошел

С той поры мужик скитается

Вот уж скоро тридцать лет,

Подаянием питается —

Строго держит свой обет.

Сила вся души великая

В дело божие ушла,

Словно сроду жадность дикая

Непричастна ей была…

Полон скорбью неутешною,

Смуглолиц, высок и прям,

Ходит он стопой неспешною

По селеньям, городам.

Нет ему пути далекого:

Был у матушки Москвы,

И у Каспия широкого,

И у царственной Невы.

Ходит с образом и с книгою,

Сам с собой всё говорит

И железною веригою

Тихо на ходу звенит.

Ходит в зимушку студеную,

Ходит в летние жары,

Вызывая Русь крещеную

На посильные дары, —

И дают, дают прохожие…

Так из лепты трудовой

Вырастают храмы божии

По лицу земли родной…

1855

«Безвестен я. Я вами не стяжал…»

Безвестен я. Я вами не стяжал

Ни почестей, ни денег, ни похвал,

Стихи мои, – плод жизни несчастливой,

У отдыха похищенных часов,

Сокрытых слез и думы боязливой;

Но вами я не восхвалял глупцов,

Но с подлостью не заключал союза,

Нет! свой венец терновый приняла,

Не дрогнув, обесславленная Муза

И под кнутом без звука умерла.

1855

«Замолкни, Муза мести и печали!..»

Замолкни, Муза мести и печали!

Я сон чужой тревожить не хочу,

Довольно мы с тобою проклинали.

Один я умираю – и молчу.

К чему хандрить, оплакивать потери?

Когда б хоть легче было от того!

Мне самому, как скрип тюремной двери,

Противны стоны сердца моего.

Всему конец. Ненастьем и грозою

Мой темный путь недаром омрача,

Не просветлеет небо надо мною,

Не бросит в душу теплого луча…

Волшебный луч любви и возрожденья!

Я звал тебя – во сне и наяву,

В труде, в борьбе, на рубеже паденья

Я звал тебя, – теперь уж не зову!

Той бездны сам я не хотел бы видеть,

Которую ты можешь осветить…

То сердце не научится любить,

Которое устало ненавидеть.

1855

«Внимая ужасам войны…»

Внимая ужасам войны,

При каждой новой жертве боя

Мне жаль не друга, не жены,

Мне жаль не самого героя…

Увы! утешится жена,

И друга лучший друг забудет;

Но где-то есть душа одна —

Она до гроба помнить будет!

Средь лицемерных наших дел

И всякой пошлости и прозы

Одни я в мире подсмотрел

Святые, искренние слезы —

То слезы бедных матерей!

Им не забыть своих детей,

Погибших на кровавой ниве,

Как не поднять плакучей иве

Своих поникнувших ветвей…

1856

«В столицах шум, гремят витии…»

В столицах шум, гремят витии,

Кипит словесная война,

А там, во глубине России —

Там вековая тишина.

Лишь ветер не дает покою

Вершинам придорожных ив,

И выгибаются дугою,

Целуясь с матерью-землею,

Колосья бесконечных нив…

1857

На Волге
(Детство Валежникова)

1

Не торопись, мой верный пес!

Зачем на грудь ко мне скакать?

Еще успеем мы стрелять.

Ты удивлен, что я прирос

На Волге: целый час стою

Недвижно, хмурюсь и молчу.

Я вспомнил молодость мою

И весь отдаться ей хочу

Здесь на свободе. Я похож

На нищего: вот бедный дом,

Тут, может, подали бы грош.

Но вот другой – богаче: в нем

Авось побольше подадут.

И нищий мимо; между тем

В богатом доме дворник-плут

Не наделил его ничем.

Вот дом еще пышней, но там

Чуть не прогнали по шеям!

И, как нарочно, всё село

Прошел – нигде не повезло!

Пуста, хоть выверни суму.

Тогда вернулся он назад

К убогой хижине – и рад,

Что корку бросили ему;

Бедняк ее, как робкий пес,

Подальше от людей унес

И гложет… Рано пренебрег

Я тем, что было под рукой,

И чуть не детскою ногой

Ступил за отческий порог,

Меня старались удержать

Мои друзья, молила мать,

Мне лепетал любимый лес:

Верь, нет милей родных небес!

Нигде не дышится вольней

Родных лугов, родных полей,

И той же песенкою полн

Был говор этих милых волн.

Но я не верил ничему.

Нет, – говорил я жизни той, —

Ничем не купленный покой

Противен сердцу моему…

Быть может, недостало сил,

Или мой труд не нужен был,

Но жизнь напрасно я убил,

И то, о чем дерзал мечтать,

Теперь мне стыдно вспоминать!

Все силы сердца моего

Истратив в медленной борьбе,

Не допросившись ничего

От жизни ближним и себе,

Стучусь я робко у дверей

Убогой юности моей:

– О юность бедная моя!

Прости меня, смирился я!

Не помяни мне дерзких грез,

С какими, бросив край родной,

Я издевался над тобой!

Не помяни мне глупых слез,

Какими плакал я не раз,

Твоим покоем тяготясь!

Но благодушно что-нибудь,

На чем бы сердцем отдохнуть

Я мог, пошли мне! Я устал,

В себя я веру потерял,

И только память детских дней

Не тяготит души моей…

2

Я рос, как многие, в глуши,

У берегов большой реки,

Где лишь кричали кулики,

Шумели глухо камыши,

Рядами стаи белых птиц,

Как изваяния гробниц,

Сидели важно на песке;

Виднелись горы вдалеке,

И синий бесконечный лес

Скрывал ту сторону небес,

Куда, дневной окончив путь,

Уходит солнце отдохнуть.

Я страха смолоду не знал,

Считал я братьями людей,

И даже скоро перестал

Бояться леших и чертей.

Однажды няня говорит:

«Не бегай ночью – волк сидит

За нашей ригой, а в саду

Гуляют черти на пруду!»

И в ту же ночь пошел я в сад.

Не то чтоб я чертям был рад,

А так – хотелось видеть их.

Иду. Ночная тишина

Какой-то зоркостью полна,

Как будто с умыслом притих

Весь божий мир – и наблюдал,

Что дерзкий мальчик затевал!

И как-то не шагалось мне

В всезрящей этой тишине.

Не воротиться ли домой?

А то как черти нападут

И потащат с собою в пруд,

И жить заставят под водой?

Однако я не шел назад.

Играет месяц над прудом,

И отражается на нем

Береговых деревьев ряд.

Я постоял на берегу,

Послушал – черти ни гу-гу!

Я пруд три раза обошел,

Но черт не выплыл, не пришел!

Смотрел я меж ветвей дерев

И меж широких лопухов,

Что поросли вдоль берегов,

В воде: не спрятался ли там?

Узнать бы можно по рогам.

Нет никого! Пошел я прочь,

Нарочно сдерживая шаг.

Сошла мне даром эта ночь,

Но если б друг какой иль враг

Засел в кусту и закричал,

Иль даже, спугнутая мной,

Взвилась сова над головой, —

Наверно б мертвый я упал!

Так, любопытствуя, давил

Я страхи ложные в себе

И в бесполезной той борьбе

Немало силы погубил.

Зато добытая с тех пор

Привычка не искать опор

Меня вела своим путем,

Пока рожденного рабом

Самолюбивая судьба

Не обратила вновь в раба!

3

О Волга! после многих лет

Я вновь принес тебе привет.

Уж я не тот, но ты светла

И величава, как была.

Кругом всё та же даль и ширь,

Всё тот же виден монастырь

На острову, среди песков,

И даже трепет прежних дней

Я ощутил в душе моей,

Заслыша звон колоколов.

Всё то же, то же… только нет

Убитых сил, прожитых лет…

Уж скоро полдень. Жар такой,

Что на песке горят следы,

Рыбалки дремлют над водой,

Усевшись в плотные ряды;

Куют кузнечики, с лугов

Несется крик перепелов.

Не нарушая тишины

Ленивой, медленной волны,

Расшива движется рекой.

Приказчик, парень молодой,

Смеясь, за спутницей своей

Бежит по палубе: она

Мила, дородна и красна.

И слышу я, кричит он ей:

«Постой, проказница, ужо

Вот догоню!..» Догнал, поймал, —

И поцалуй их прозвучал

Над Волгой вкусно и свежо.

Нас так никто не цаловал!

Да в подрумяненных губах

У наших барынь городских

И звуков даже нет таких.

В каких-то розовых мечтах

Я позабылся. Сон и зной

Уже царили надо мной.

Но вдруг я стоны услыхал,

И взор мой на берег упал.

Почти пригнувшись головой

К ногам, обвитым бечевой,

Обутым в лапти, вдоль реки

Ползли гурьбою бурлаки,

И был невыносимо дик

И страшно ясен в тишине

Их мерный похоронный крик —

И сердце дрогнуло во мне.

О Волга!.. колыбель моя!

Любил ли кто тебя, как я?

Один, по утренним зарям,

Когда еще всё в мире спит

И алый блеск едва скользит

По темно-голубым волнам,

Я убегал к родной реке.

Иду на помощь к рыбакам,

Катаюсь с ними в челноке,

Брожу с ружьем по островам.

То, как играющий зверок,

С высокой кручи на песок

Скачусь, то берегом реки

Бегу, бросая камешки,

И песню громкую пою

Про удаль раннюю мою…

Тогда я думать был готов,

Что не уйду я никогда

С песчаных этих берегов.

И не ушел бы никуда —

Когда б, о Волга! над тобой

Не раздавался этот вой!

Давно-давно, в такой же час,

Его услышав в первый раз,

Я был испуган, оглушен.

Я знать хотел, что значит он, —

И долго берегом реки

Бежал. Устали бурлаки,

Котел с расшивы принесли,

Уселись, развели костер

И меж собою повели

Неторопливый разговор.

«Когда-то в Нижний попадем? —

Один сказал. – Когда б попасть

Хоть на Илью…» – Авось придем, —

Другой, с болезненным лицом,

Ему ответил. – Эх, напасть!

Когда бы зажило плечо,

Тянул бы лямку, как медведь,

А кабы к утру умереть —

Так лучше было бы еще… —

Он замолчал и навзничь лег.

Я этих слов понять не мог,

Но тот, который их сказал,

Угрюмый, тихий и больной,

С тех пор меня не покидал!

Он и теперь передо мной:

Лохмотья жалкой нищеты,

Изнеможенные черты

И, выражающий укор,

Спокойно-безнадежный взор…

Без шапки, бледный, чуть живой,

Лишь поздно вечером домой

Я воротился. Кто тут был —

У всех ответа я просил

На то, что видел, и во сне

О том, что рассказали мне,

Я бредил. Няню испугал:

«Сиди, родименькой, сиди!

Гулять сегодня не ходи!»

Но я на Волгу убежал.

Бог весть, что сделалось со мной?

Я не узнал реки родной:

С трудом ступает на песок

Моя нога: он так глубок;

Уж не манит на острова

Их ярко-свежая трава,

Прибрежных птиц знакомый крик

Зловещ, пронзителен и дик,

И говор тех же самых волн

Иною музыкою полн!

О, горько, горько я рыдал,

Когда в то утро я стоял

На берегу родной реки,

И в первый раз ее назвал

Рекою рабства и тоски!..

Что я в ту пору замышлял,

Созвав товарищей-детей,

Какие клятвы я давал —

Пускай умрет в душе моей,

Чтоб кто-нибудь не осмеял!

Но если вы – наивный бред,

Обеты юношеских лет,

Зачем же вам забвенья нет?

И вами вызванный упрек

Так сокрушительно жесток?..

4

Унылый, сумрачный бурлак!

Каким тебя я в детстве знал,

Таким и ныне увидал:

Всё ту же песню ты поешь,

Всё ту же лямку ты несешь,

В чертах усталого лица

Всё та ж покорность без конца…

……………………

……………………

Прочна суровая среда,

Где поколения людей

Живут и гибнут без следа

И без урока для детей!

Отец твой сорок лет стонал,

Бродя по этим берегам,

И перед смертию не знал,

Что заповедать сыновьям.

И, как ему, – не довелось

Тебе наткнуться на вопрос:

Чем хуже был бы твой удел,

Когда б ты менее терпел?

Как он, безгласно ты умрешь,

Как он, бесплодно пропадешь,

Так заметается песком

Твой след на этих берегах,

Где ты шагаешь под ярмом,

Не краше узника в цепях,

Твердя постылые слова,

От века те же: «раз да два!»

С болезненным припевом «ой!»

И в такт мотая головой…

1860

Зеленый Шум

Идет-гудет Зеленый Шум,

Зеленый Шум, весенний шум!

Играючи, расходится

Вдруг ветер верховой:

Качнет кусты ольховые,

Подымет пыль цветочную,

Как облако, – всё зелено,

И воздух, и вода!

Идет-гудет Зеленый Шум,

Зеленый Шум, весенний шум!

Скромна моя хозяюшка

Наталья Патрикеевна,

Водой не замутит!

Да с ней беда случилася,

Как лето жил я в Питере…

Сама сказала, глупая,

Типун ей на язык!

В избе сам-друг с обманщицей

Зима нас заперла,

В мои глаза суровые

Глядит, – молчит жена.

Молчу… а дума лютая

Покоя не дает:

Убить… так жаль сердечную!

Стерпеть – так силы нет!

А тут зима косматая

Ревет и день и ночь:

«Убей, убей изменницу!

Злодея изведи!

Не то весь век промаешься,

Ни днем, ни долгой ноченькой

Покоя не найдешь.

В глаза твои бесстыжие

Соседи наплюют!..»

Под песню-вьюгу зимнюю

Окрепла дума лютая —

Припас я вострый нож…

Да вдруг весна подкралася…

Идет-гудет Зеленый Шум,

Зеленый Шум, весенний шум!

Как молоком облитые,

Стоят сады вишневые,

Тихохонько шумят;

Пригреты теплым солнышком,

Шумят повеселелые

Сосновые леса;

А рядом новой зеленью

Лепечут песню новую

И липа бледнолистая,

И белая березонька

С зеленою косой!

Шумит тростинка малая,

Шумит высокий клен…

Шумят они по-новому,

По-новому, весеннему…

Идет-гудет Зеленый Шум,

Зеленый Шум, весенний шум!

Слабеет дума лютая,

Нож валится из рук,

И всё мне песня слышится

Одна – в лесу, в лугу:

«Люби, покуда любится,

Терпи, покуда терпится,

Прощай, пока прощается,

И – бог тебе судья!»

1862

Рыцарь на час

Если пасмурен день, если ночь не светла,

Если ветер осенний бушует,

Над душой воцаряется мгла,

Ум, бездействуя, вяло тоскует.

Только сном и возможно помочь,

Но, к несчастью, не всякому спится…

Слава богу! морозная ночь —

Я сегодня не буду томиться.

По широкому полю иду,

Раздаются шаги мои звонко,

Разбудил я гусей на пруду,

Я со стога спугнул ястребенка,

Как он вздрогнул! как крылья развил!

Как взмахнул ими сильно и плавно!

Долго, долго за ним я следил,

Я невольно сказал ему: славно!

Чу! стучит проезжающий воз,

Деготьком потянуло с дороги…

Обоняние тонко в мороз,

Мысли свежи, выносливы ноги.

Отдаешься невольно во власть

Окружающей бодрой природы;

Сила юности, мужество, страсть

И великое чувство свободы

Наполняют ожившую грудь;

Жаждой дела душа закипает,

Вспоминается пройденный путь,

Совесть песню свою запевает…

Я советую гнать ее прочь —

Будет время еще сосчитаться!

В эту тихую, лунную ночь

Созерцанию должно предаться.

Даль глубоко прозрачна, чиста,

Месяц полный плывет над дубровой,

И господствуют в небе цвета

Голубой, беловатый, лиловый.

Воды ярко блестят средь полей,

А земля прихотливо одета

В волны белого лунного света

И узорчатых, странных теней.

От больших очертаний картины

До тончайших сетей паутины,

Что по воздуху тихо плывут, —

Всё отчетливо видно: далече

Протянулися полосы гречи,

Красной лентой по скату бегут;

Замыкающий сонные нивы,

Лес сквозит, весь усыпан листвой;

Чудны красок его переливы

Под играющей, ясной луной;

Дуб ли пасмурный, клен ли веселый —

В нем легко отличишь издали;

Грудью к северу, ворон тяжелый —

Видишь – дремлет на старой ели!

Всё, чем может порадовать сына

Поздней осенью родина-мать:

Зеленеющей озими гладь,

Подо льном – золотая долина,

Посреди освещенных лугов

Величавое войско стогов —

Всё доступно довольному взору…

Не сожмется мучительно грудь,

Если б даже пришлось в эту пору

На родную деревню взглянуть:

Не видна ее бедность нагая!

Запаслася скирдами, родная,

Окружилася ими она

И стоит, словно полная чаша.

Пожелай ей покойного сна —

Утомилась, кормилица наша!..

Спи, кто может, – я спать не могу,

Я стою потихоньку, без шуму

На покрытом стогами лугу

И невольную думаю думу.

Не умел я с тобой совладать,

Не осилил я думы жестокой…

В эту ночь я хотел бы рыдать

На могиле далекой,

Где лежит моя бедная мать…

В стороне от больших городов,

Посреди бесконечных лугов,

За селом, на горе невысокой,

Вся бела, вся видна при луне,

Церковь старая чудится мне,

И на белой церковной стене

Отражается крест одинокий.

Да! я вижу тебя, Божий дом!

Вижу надписи вдоль по карнизу

И апостола Павла с мечом,

Облаченного в светлую ризу.

Поднимается сторож-старик

На свою колокольню-руину,

На тени он громадно велик:

Пополам пересек всю равнину.

Поднимись! – и медлительно бей,

Чтобы слышалось долго гуденье!

В тишине деревенских ночей

Этих звуков властительно пенье:

Если есть в околотке больной,

Он при них встрепенется душой

И, считая внимательно звуки,

Позабудет на миг свои муки;

Одинокий ли путник ночной

Их заслышит – бодрее шагает;

Их заботливый пахарь считает

И, крестом осенясь в полусне,

Просит Бога о ведреном дне.

Звук за звуком гудя прокатился,

Насчитал я двенадцать часов.

С колокольни старик возвратился,

Слышу шум его звонких шагов,

Вижу тень его; сел на ступени,

Дремлет, голову свесив в колени,

Он в мохнатую шапку одет,

В балахоне убогом и темном…

Всё, чего не видал столько лет,

От чего я пространством огромным

Отделен, – всё живет предо мной,

Всё так ярко рисуется взору,

Что не верится мне в эту пору,

Чтоб не мог увидать я и той,

Чья душа здесь незримо витает,

Кто под этим крестом почивает…

Повидайся со мною, родимая!

Появись легкой тенью на миг!

Всю ты жизнь прожила нелюбимая,

Всю ты жизнь прожила для других.

С головой, бурям жизни открытою,

Весь свой век под грозою сердитою

Простояла ты, – грудью своей

Защищая любимых детей.

И гроза над тобой разразилася!

Ты, не дрогнув, удар приняла,

За врагов, умирая, молилася,

На детей милость Бога звала.

Неужели за годы страдания

Тот, кто столько тобою был чтим,

Не пошлет тебе радость свидания

С погибающим сыном твоим?..

Я кручину мою многолетнюю

На родимую грудь изолью,

Я тебе мою песню последнюю,

Мою горькую песню спою.

О прости! то не песнь утешения,

Я заставлю страдать тебя вновь,

Но я гибну – и ради спасения

Я твою призываю любовь!

Я пою тебе песнь покаяния,

Чтобы кроткие очи твои

Смыли жаркой слезою страдания

Все позорные пятна мои!

Чтоб ту силу свободную, гордую,

Что в мою заложила ты грудь,

Укрепила ты волею твердою

И на правый поставила путь…

Треволненья мирского далекая,

С неземным выраженьем в очах,

Русокудрая, голубоокая,

С тихой грустью на бледных устах,

Под грозой величаво-безгласная —

Молода умерла ты, прекрасная,

И такой же явилась ты мне

При волшебно светящей луне.

Да! я вижу тебя, бледнолицую,

И на суд твой себя отдаю.

Не робеть перед правдой-царицею

Научила ты Музу мою:

Мне не страшны друзей сожаления,

Не обидно врагов торжество,

Изреки только слово прощения,

Ты, чистейшей любви божество!

Что враги? пусть клевещут язвительней.

Я пощады у них не прошу,

Не придумать им казни мучительней

Той, которую в сердце ношу!

Что друзья? Наши силы неровные,

Я ни в чем середины не знал,

Что обходят они, хладнокровные,

Я на всё безрассудно дерзал,

Я не думал, что молодость шумная,

Что надменная сила пройдет —

И влекла меня жажда безумная,

Жажда жизни – вперед и вперед!

Увлекаем бесславною битвою,

Сколько раз я над бездной стоял,

Поднимался твоею молитвою,

Снова падал – и вовсе упал!..

Выводи на дорогу тернистую!

Разучился ходить я по ней,

Погрузился я в тину нечистую

Мелких помыслов, мелких страстей.

От ликующих, праздно болтающих,

Обагряющих руки в крови

Уведи меня в стан погибающих

За великое дело любви!

Тот, чья жизнь бесполезно разбилася,

Может смертью еще доказать,

Что в нем сердце неробкое билося,

Что умел он любить…

……………………..

(Утром, в постели)

О мечты! о волшебная власть

Возвышающей душу природы!

Пламя юности, мужество, страсть

И великое чувство свободы —

Всё в душе угнетенной моей

Пробудилось… но где же ты, сила?

Я проснулся ребенка слабей.

Знаю: день проваляюсь уныло,

Ночью буду микстуру глотать,

И пугать меня будет могила,

Где лежит моя бедная мать.

Всё, что в сердце кипело, боролось,

Всё луч бледного утра спугнул,

И насмешливый внутренний голос

Злую песню свою затянул:

«Покорись, о ничтожное племя!

Неизбежной и горькой судьбе,

Захватило вас трудное время

Неготовыми к трудной борьбе.

Вы еще не в могиле, вы живы,

Но для дела вы мертвы давно,

Суждены вам благие порывы,

Но свершить ничего не дано…»

1862

«Надрывается сердце от муки…»

Надрывается сердце от муки,

Плохо верится в силу добра,

Внемля в мире царящие звуки

Барабанов, цепей, топора.

Но люблю я, весна золотая,

Твой сплошной, чудно-смешанный шум;

Ты ликуешь, на миг не смолкая,

Как дитя, без заботы и дум.

В обаянии счастья и славы,

Чувству жизни ты вся предана, —

Что-то шепчут зеленые травы,

Говорливо струится волна;

В стаде весело ржет жеребенок,

Бык с землей вырывает траву,

А в лесу белокурый ребенок —

Чу! кричит: «Парасковья, ау!»

По холмам, по лесам, над долиной

Птицы севера вьются, кричат,

Разом слышны – напев соловьиный

И нестройные писки галчат,

Грохот тройки, скрипенье подводы,

Крик лягушек, жужжание ос,

Треск кобылок, – в просторе свободы

Все в гармонию жизни слилось…

Я наслушался шума инова…

Оглушенный, подавленный им,

Мать-природа! иду к тебе снова

Со всегдашним желаньем моим —

Заглуши эту музыку злобы!

Чтоб душа ощутила покой

И прозревшее око могло бы

Насладиться твоей красотой.

1863

«Умру я скоро. Жалкое наследство…»

(Посвящается неизвестному другу, приславшему мне стихотворение «Не может быть»)

Умру я скоро. Жалкое наследство,

О родина! оставлю я тебе.

Под гнетом роковым провел я детство

И молодость – в мучительной борьбе.

Недолгая нас буря укрепляет,

Хоть ею мы мгновенно смущены,

Но долгая – навеки поселяет

В душе привычки робкой тишины.

На мне года гнетущих впечатлений

Оставили неизгладимый след.

Как мало знал свободных вдохновений,

О родина! печальный твой поэт!

Каких преград не встретил мимоходом

С своей угрюмой Музой на пути?..

За каплю крови, общую с народом,

И малый труд в заслугу мне сочти!

Не торговал я лирой, но, бывало,

Когда грозил неумолимый рок,

У лиры звук неверный исторгала

Моя рука… Давно я одинок;

Вначале шел я с дружною семьею,

Но где они, друзья мои, теперь?

Одни давно рассталися со мною,

Перед другими сам я запер дверь;

Те жребием постигнуты жестоким,

А те прешли уже земной предел…

За то, что я остался одиноким,

Что я ни в ком опоры не имел,

Что я, друзей теряя с каждым годом,

Встречал врагов все больше на пути —

За каплю крови, общую с народом,

Прости меня, о родина! прости!..

Я призван был воспеть твои страданья,

Терпеньем изумляющий народ!

И бросить хоть единый луч сознанья

На путь, которым Бог тебя ведет,

Но, жизнь любя, к ее минутным благам

Прикованный привычкой и средой,

Я к цели шел колеблющимся шагом,

Я для нее не жертвовал собой,

И песнь моя бесследно пролетела,

И до народа не дошла она,

Одна любовь сказаться в ней успела

К тебе, моя родная сторона!

За то, что я, черствея с каждым годом,

Ее умел в душе моей спасти,

За каплю крови, общую с народом,

Мои вины, о родина! прости!..

1867

«Душно! без счастья и воли…»

Душно! без счастья и воли

Ночь бесконечно длинна.

Буря бы грянула, что ли?

Чаша с краями полна!

Грянь над пучиною моря,

В поле, в лесу засвищи,

Чашу вселенского горя

Всю расплещи!..

1868

Стихотворения, посвященные русским детям

I. Дядюшка Яков

Дом – не тележка у дядюшки Якова.

Господи боже! чего-то в ней нет!

Седенький сам, а лошадка каракова;

Вместе обоим сто лет.

Ездит старик, продает понемногу,

Рады ему, да и он-то того:

Выпито вечно и сыт, слава Богу.

Пусто в деревне, ему ничего,

Знает, где люди: и куплю, и мену

На полосах поведет старина;

Дай ему свеклы, картофельку, хрену,

Он тебе все, что полюбится, – на!

Бог, видно, дал ему добрую душу.

Ездит – кричит то и знай:

«По грушу! по грушу!

Купи, сменяй!»

«У дядюшки у Якова

Сбоина макова

Больно лакома —

На грош два́ кома!

Девкам утехи —

Рожки, орехи!

Эй! малолетки!

Пряники редки,

Всякие штуки:

Окуни, щуки,

Киты, лошадки!

Посмотришь – любы,

Раскусишь – сладки,

Оближешь губы!..»

– Стой, старина! – Старика обступили,

Парней, и девок, и детушек тьма.

Все наменяли сластей, накупили —

То-то была суета, кутерьма!

Смех на какого-то Кузю печального:

Держит коня перед носом сусального;

Конь – загляденье, и лаком кусок…

Где тебе вытерпеть? Ешь, паренек!

Жалко девочку сиротку Феклушу:

Все-то жуют, а ты слюнки глотай…

«По грушу! по грушу!

Купи, сменяй!»

«У дядюшки у Якова

Про баб товару всякого.

Ситцу хорошего —

Нарядно, дешево!

Эй! молодицы!

Красны девицы,

Тетушки, сестры!

Платочки пестры,

Булавки востры,

Иглы не ломки,

Шнурки, тесемки!

Духи, помада,

Все – чего надо!..»

Зубы у девок, у баб разгорелись.

Лен, и полотна, и пряжу несут.

«Стойте! не вдруг! белены вы объелись?

Тише! поспеете!..» Так вот и рвут!

Зорок торгаш, а то просто беда бы!

Затормошили старинушку бабы,

Клянчат, ласкаются, только держись:

– Цвет ты наш маков,

Дядюшка Яков,

Не дорожись! —

«Меньше нельзя, разрази мою душу!

Хочешь бери, а не хочешь – прощай!»

«По грушу! по грушу!

Купи, сменяй!»

«У дядюшки у Якова

Хватит про всякого.

Новы коврижки —

Гляди-ко: книжки!

Мальчик-сударик,

Купи букварик!

Отцы почтенны!

Книжки не ценны;

По гривне штука —

Деткам наука!

Для ребятишек —

Тимошек, Гришек,

Гаврюшек, Ванек…

Букварь не пряник,

А почитай-ка,

Язык прикусишь…

Букварь не сайка,

А как раскусишь,

Слаще ореха!

Пяток – полтина,

Глянь – и картина!

Ей-ей утеха!

Умен с ним будешь,

Денег добудешь…

По буквари!

По буквари!

Хватай – бери!

Читай – смотри!»

И букварей-таки много купили:

– Будет вам пряников; нате-ка вам! —

Пряники, правда, послаще бы были,

Да рассудилось уж так старикам.

Книжки с картинками, писаны четко —

То-то дойти бы, что писано тут!

Молча крепилась Феклуша-сиротка,

Глядя, как пряники дети жуют,

А как увидела в книжках картинки,

Так на глаза навернулись слезинки.

Сжалился, дал ей букварь старина:

«Коли бедна ты, так будь ты умна!»

Экой старик! видно добрую душу!

Будь же ты счастлив! Торгуй, наживай!

«По грушу! по грушу!

Купи, сменяй!»

II. Пчелы

На-тко медку! с караваем покушай,

Притчу про пчелок послушай!

Нынче не в меру вода разлилась,

Думали, просто идет наводнение,

Только и сухо, что наше селение

По огороды, где ульи у нас.

Пчелка осталась водой окруженная,

Видит и лес, и луга вдалеке,

Ну – и летит, – ничего налегке,

А как назад полетит нагруженная,

Сил не хватает у милой. Беда!

Пчелами вся запестрела вода,

Тонут работницы, тонут сердечные!

Горю помочь мы не чаяли, грешные,

Не догадаться самим бы вовек!

Да нанесло человека хорошего,

Под Благовещенье помнишь прохожего?

Он надоумил, Христов человек!

Слушай, сынок, как мы пчелок избавили;

Я при прохожем тужил-тосковал;

«Вы бы им до суши вехи поставили»,

Это он слово сказал!

Веришь: чуть первую веху зеленую

На воду вывезли, стали втыкать,

Поняли пчелки сноровку мудреную:

Так и валят и валят отдыхать!

Как богомолки у церкви на лавочке,

Сели – сидят.

На бугре-то ни травочки,

Ну а в лесу и в полях благодать:

Пчелкам не страшно туда залетать,

Все от единого слова хорошего!

Кушай на здравие, будем с медком.

Благослови Бог прохожего!

Кончил мужик, осенился крестом;

Мед с караваем парнишка докушал,

Тятину притчу тем часом прослушал,

И за прохожего низкий поклон

Господу Богу отвесил и он.

III. Генерал Топтыгин

Дело под вечер, зимой,

И морозец знатный.

По дороге столбовой

Едет парень молодой,

Ямщичок обратный;

Не спешит, трусит слегка;

Лошади не слабы,

Да дорога не гладка —

Рытвины, ухабы.

Нагоняет ямщичок

Вожака с медведем:

«Посади нас, паренек,

Веселей доедем!»

– Что ты? с мишкой? – «Ничего!

Он у нас смиренный,

Лишний шкалик за него

Поднесу, почтенный!»

– Ну, садитесь! – Посадил

Бородач медведя,

Сел и сам – и потрусил

Полегоньку Федя…

Видит Трифон кабачок,

Приглашает Федю.

«Подожди ты нас часок!» —

Говорит медведю.

И пошли. Медведь смирен, —

Видно, стар годами,

Только лапу лижет он

Да звенит цепями…

Час проходит; нет ребят,

То-то выпьют лихо!

Но привычные стоят

Лошаденки тихо.

Свечерело. Дрожь в конях,

Стужа злее на ночь;

Заворочался в санях

Михайло Иваныч,

Кони дернули; стряслась

Тут беда большая —

Рявкнул мишка! – понеслась

Тройка как шальная!

Колокольчик услыхал,

Выбежал Федюха,

Да напрасно – не догнал!

Экая поруха!

Быстро, бешено неслась

Тройка – и не диво:

На ухабе всякий раз

Зверь рычал ретиво;

Только стон кругом стоял:

«Очищай дорогу!

Сам Топтыгин-генерал

Едет на берлогу!»

Вздрогнет встречный мужичок,

Жутко станет бабе,

Как мохнатый седочок

Рявкнет на ухабе.

А коням подавно страх —

Не передохнули!

Верст пятнадцать на весь мах

Бедные отдули!

Прямо к станции летит

Тройка удалая.

Проезжающий сидит,

Головой мотая:

Ладит вывернуть кольцо.

Вот и стала тройка;

Сам смотритель на крыльцо

Выбегает бойко.

Видит, ноги в сапогах

И медвежья шуба,

Не заметил впопыхах,

Что с железом губа,

Не подумал: где ямщик

От коней гуляет?

Видит – барин материк,

«Генерал», – смекает.

Поспешил фуражку снять:

«Здравия желаю!

Что угодно приказать,

Водки или чаю?..»

Хочет барину помочь

Юркий старичишка;

Тут во всю медвежью мочь

Заревел наш мишка!

И смотритель отскочил:

«Господи помилуй!

Сорок лет я прослужил

Верой, правдой, силой;

Много видел на тракту

Генералов строгих,

Нет ребра, зубов во рту

Не хватает многих,

А такого не видал,

Господи Исусе!

Небывалый генерал,

Видно, в новом вкусе!..»

Прибежали ямщики,

Подивились тоже;

Видят – дело не с руки,

Что-то тут негоже!

Собрался честной народ,

Все село в тревоге:

«Генерал в санях ревет,

Как медведь в берлоге!»

Трус бежит, а кто смелей,

Те – потехе ради,

Жмутся около саней;

А смотритель сзади.

Струсил, издали кричит:

«В избу не хотите ль?»

Мишка вновь как зарычит…

Убежал смотритель!

Оробел и убежал

И со всею свитой…

Два часа в санях лежал

Генерал сердитый.

Прибежали той порой

Ямщик и вожатый;

Вразумил народ честной

Трифон бородатый

И Топтыгина прогнал

Из саней дубиной…

А смотритель обругал

Ямщика скотиной…

<IV>. Дедушка Мазай и зайцы

I

В августе, около Малых Вежей,

С старым Мазаем я бил дупелей.

Как-то особенно тихо вдруг стало,

На́ небе солнце сквозь тучу играло.

Тучка была небольшая на нем,

А разразилась жестоким дождем!

Прямы и светлы, как прутья стальные,

В землю вонзались струи дождевые

С силой стремительной… Я и Мазай,

Мокрые, скрылись в какой-то сарай.

Дети, я вам расскажу про Мазая.

Каждое лето домой приезжая,

Я по неделе гощу у него.

Нравится мне деревенька его:

Летом ее убирая красиво,

Исстари хмель в ней родится на диво,

Вся она тонет в зеленых садах;

Домики в ней на высоких столбах

(Всю эту местность вода понимает,

Так что деревня весною всплывает,

Словно Венеция). Старый Мазай

Любит до страсти свой низменный край.

Вдов он, бездетен, имеет лишь внука,

Торной дорогой ходить ему – скука!

За́ сорок верст в Кострому прямиком

Сбегать лесами ему нипочем:

«Лес не дорога: по птице, по зверю

Выпалить можно». – А леший? – «Не верю!

Раз в кураже я их звал-поджидал

Целую ночь, – никого не видал!

За день грибов насбираешь корзину,

Ешь мимоходом бруснику, малину;

Вечером пеночка нежно поет,

Словно как в бочку пустую удод

Ухает; сыч разлетается к ночи,

Рожки точены, рисованы очи.

Ночью… ну, ночью робел я и сам:

Очень уж тихо в лесу по ночам.

Тихо как в церкви, когда отслужили

Службу и накрепко дверь затворили,

Разве какая сосна заскрипит,

Словно старуха во сне проворчит…»

Дня не проводит Мазай без охоты.

Жил бы он славно, не знал бы заботы,

Кабы не стали глаза изменять:

Начал частенько Мазай пуделять.

Впрочем, в отчаянье он не приходит;

Выпалит дедушка – заяц уходит,

Дедушка пальцем косому грозит:

«Врешь – упадешь!» – добродушно кричит.

Знает он много рассказов забавных

Про деревенских охотников славных:

Кузя сломал у ружьишка курок,

Спичек таскает с собой коробок,

Сядет за кустом – тетерю подманит,

Спичку к затравке приложит – и грянет!

Ходит с ружьишком другой зверолов,

Носит с собою горшок угольков.

«Что ты таскаешь горшок с угольками?»

– Больно, родимый, я зябок руками;

Ежели зайца теперь сослежу,

Прежде я сяду, ружье положу,

Над уголечками руки погрею,

Да уж потом и палю по злодею! —

«Вот так охотник!» – Мазай прибавлял.

Я, признаюсь, от души хохотал.

Впрочем, милей анекдотов крестьянских

(Чем они хуже, однако, дворянских?)

Я от Мазая рассказы слыхал.

Дети, для вас я один записал…

II

Старый Мазай разболтался в сарае:

«В нашем болотистом, низменном крае

Впятеро больше бы дичи велось,

Кабы сетями ее не ловили,

Кабы силками ее не давили;

Зайцы вот тоже, – их жалко до слез!

Только весенние воды нахлынут,

И без того они сотнями гинут, —

Нет! еще мало! бегут мужики,

Ловят, и топят, и бьют их баграми.

Где у них совесть?.. Я раз за дровами

В лодке поехал – их много с реки

К нам в половодье весной нагоняет —

Еду, ловлю их. Вода прибывает.

Вижу один островок небольшой —

Зайцы на нем собралися гурьбой.

С каждой минутой вода подбиралась

К бедным зверькам; уж под ними осталось

Меньше аршина земли в ширину,

Меньше сажени в длину.

Тут я подъехал: лопочут ушами,

Сами ни с места; я взял одного,

Прочим скомандовал: прыгайте сами!

Прыгнули зайцы мои, – ничего!

Только уселась команда косая,

Весь островочек пропал под водой:

«То-то! – сказал я, – не спорьте со мной!

Слушайтесь, зайчики, деда Мазая!»

Этак гуторя, плывем в тишине.

Столбик не столбик, зайчишко на пне,

Лапки скрестивши, стоит, горемыка,

Взял и его – тягота не велика!

Только что начал работать веслом,

Глядь, у куста копошится зайчиха —

Еле жива, а толста как купчиха!

Я ее, дуру, накрыл зипуном —

Сильно дрожала… Не рано уж было.

Мимо бревно суковатое плыло,

Сидя, и стоя, и лежа пластом,

Зайцев с десяток спасалось на нем.

«Взял бы я вас – да потопите лодку!»

Жаль их, однако, да жаль и находку —

Я зацепился багром за сучок

И за собою бревно поволок…

Было потехи у баб, ребятишек,

Как прокатил я деревней зайчишек:

«Глянь-ко: что делает старый Мазай!»

Ладно! любуйся, а нам не мешай!

Мы за деревней в реке очутились.

Тут мои зайчики точно сбесились:

Смотрят, на задние лапы встают,

Лодку качают, грести не дают:

Берег завидели плуты косые,

Озимь, и рощу, и кусты густые!..

К берегу плотно бревно я пригнал,

Лодку причалил – и «с Богом!» сказал…

И во весь дух

Пошли зайчишки.

А я им: «У-х!

Живей, зверишки!

Смотри, косой,

Теперь спасайся,

А чур зимой

Не попадайся!

Прицелюсь – бух!

И ляжешь… У-у-у-х!..»

Мигом команда моя разбежалась,

Только на лодке две пары осталось —

Сильно измокли, ослабли; в мешок

Я их поклал – и домой приволок.

За ночь больные мои отогрелись,

Высохли, выспались, плотно наелись;

Вынес я их на лужок; из мешка

Вытряхнул, ухнул – и дали стречка!

Я проводил их все тем же советом:

«Не попадайтесь зимой!»

Я их не бью ни весною, ни летом,

Шкура плохая, – линяет косой…»

<V>. Соловьи

Качая младшего сынка,

Крестьянка старшим говорила:

«Играйте, детушки, пока!

Я сарафан почти дошила;

Сейчас буренку обряжу,

Коня навяжем травку кушать,

И вас в ту рощицу свожу —

Пойдем соловушек послушать.

Там их, что в кузове груздей, —

Да не мешай же мне, проказник! —

У нас нет места веселей;

Весною, дети, каждый праздник

По вечерам туда идут

И стар и молод. На поляне

Девицы красные поют,

Гуторят пьяные крестьяне.

А в роще, милые мои,

Под разговор и смех народа

Поют и свищут соловьи

Звончей и слаще хоровода!

И хорошо и любо всем…

Да только (Клим, не трогай Сашу!)

Чуть-чуть соловушки совсем

Не разлюбили рощу нашу:

Ведь наш-то курский соловей

В цене, – тут много их ловили,

Ну, испугалися сетей

Да мимо нас и прокатили!

Пришла, рассказывал ваш дед,

Весна, а роща как немая

Стоит – гостей залетных нет!

Взяла крестьян тоска большая.

Уж вот и праздник наступил,

И на поляне погуляли,

Да праздник им не в праздник был!

Крестьяне бороды чесали.

И положили меж собой —

Умел же Бог на ум наставить —

На той поляне, в роще той

Сетей, силков вовек не ставить.

И понемногу соловьи

Опять привыкли к роще нашей,

И нынче, милые мои,

Им места нет любей и краше!

Туда с сетями сколько лет

Никто и близко не подходит,

И строго-настрого запрет

От деда к внуку переходит.

Зато весной весь лес гремит!

Что день, то новый хор прибудет…

Под песни их деревня спит,

Их песня нас поутру будит…

Запомнить надобно и вам,

Избави Бог тут ставить сети!

Ведь надо ж бедным соловьям

Дать где-нибудь и отдых, дети…»

Середний сын кота дразнил,

Меньшой полз матери на шею,

А старший с важностью спросил,

Кубарь пуская перед нею:

– А есть ли, мама, для людей

Такие рощицы на свете? —

«Нет, мест таких… без податей

И без рекрутчины нет, дети.

А если б были для людей

Такие рощи и полянки,

Все на руках своих детей

Туда бы отнесли крестьянки!»

<VI>. Накануне светлого праздника

I

Я ехал к Ростову

Высоким холмом,

Лесок малорослый

Тянулся на нем:

Береза, осина,

Да ель, да сосна;

А слева – долина,

Как скатерть ровна.

Пестрел деревнями,

Дорогами дол,

Он все понижался

И к озеру шел.

Ни озера, дети,

Забыть не могу,

Ни церкви на самом

Его берегу:

Тут чудо-картину

Я видел тогда!

Ее вспоминаю

Охотно всегда…

II

Начну по порядку:

Я ехал весной,

В Страстную субботу,

Пред самой Святой.

Домой поспешая

С тяжелых работ,

С утра мне встречался

Рабочий народ;

Скучая смертельно,

Решал я вопрос:

Кто плотник, кто слесарь,

Маляр, водовоз?

Нетрудное дело!

Идут кузнецы —

Кто их не узнает?

Они молодцы

И петь и ругаться,

Да день не такой!

Идет кривоногий

Гуляка-портной:

В одном сертучишке,

Фуражка как блин, —

Гармония, трубка,

Утюг и аршин!

Смотрите – красильщик!

Узнаешь сейчас?

Нос выпачкан охрой

И суриком глаз;

Он кисти и краски

Несет за плечом,

И словно ландкарта

Передник на нем.

Вот пильщики: сайку

Угрюмо жуют

И словно солдаты

Все в ногу идут,

А пилы стальные

У добрых ребят,

Как рыбы живые,

На плечах дрожат!

Я доброго всем им

Желаю пути,

В родные деревни

Скорее прийти,

Омыть с себя копоть

И пот трудовой

И встретить Святую

С веселой душой…

III

Стемнело. Болтая

С моим ямщиком,

Я ехал все тем же

Высоким холмом;

Взглянул на долину,

Что к озеру шла,

И вижу – долина

Моя ожила:

На каждой тропинке,

Ведущей к селу,

Толпы появились;

Вечернюю мглу

Огни озарили:

Куда-то идет

С пучками горящей

Соломы народ.

Куда? Я подумать

О том не успел,

Как колокол громко

Ответ прогудел!

У озера ярко

Горели костры, —

Туда направлялись,

Нарядны, пестры,

При свете горящей

Соломы, – толпы…

У Божьего храма

Сходились тропы, —

Народная масса

Сдвигалась, росла.

Чудесная, дети,

Картина была!..

1872–1873

Элегия

А. Н. Е<рако>ву

Пускай нам говорит изменчивая мода,

Что тема старая «страдания народа»

И что поэзия забыть ее должна,

Не верьте, юноши! не стареет она.

О, если бы ее могли состарить годы!

Процвел бы Божий мир!.. Увы! пока народы

Влачатся в нищете, покорствуя бичам,

Как тощие стада по скошенным лугам,

Оплакивать их рок, служить им будет Муза,

И в мире нет прочней, прекраснее союза!..

Толпе напоминать, что бедствует народ,

В то время как она ликует и поет,

К народу возбуждать вниманье сильных мира —

Чему достойнее служить могла бы лира?..

Я лиру посвятил народу своему.

Быть может, я умру неведомый ему,

Но я ему служил – и сердцем я спокоен…

Пускай наносит вред врагу не каждый воин,

Но каждый в бой иди! А бой решит судьба…

Я видел красный день: в России нет раба!

И слезы сладкие я пролил в умиленье…

«Довольно ликовать в наивном увлеченье, —

Шепнула Муза мне. – Пора идти вперед:

Народ освобожден, но счастлив ли народ?..»

Внимаю ль песни жниц над жатвой золотою,

Старик ли медленный шагает за сохою,

Бежит ли по лугу, играя и свистя,

С отцовским завтраком довольное дитя,

Сверкают ли серпы, звенят ли дружно косы —

Ответа я ищу на тайные вопросы,

Кипящие в уме: «В последние года

Сносней ли стала ты, крестьянская страда?

И рабству долгому пришедшая на смену

Свобода наконец внесла ли перемену

В народные судьбы? в напевы сельских дев?

Иль так же горестен нестройный их напев?..»

Уж вечер настает. Волнуемый мечтами,

По нивам, по лугам, уставленным стогами,

Задумчиво брожу в прохладной полутьме,

И песнь сама собой слагается в уме,

Недавних, тайных дум живое воплощенье:

На сельские труды зову благословенье,

Народному врагу проклятия сулю,

А другу у небес могущества молю,

И песнь моя громка!.. Ей вторят долы, нивы,

И эхо дальних гор ей шлет свои отзывы,

И лес откликнулся… Природа внемлет мне,

Но тот, о ком пою в вечерней тишине,

Кому посвящены мечтания поэта, —

Увы! не внемлет он – и не дает ответа…

1874

Музе

О Муза! наша песня спета.

Приди, закрой глаза поэта

На вечный сон небытия,

Сестра народа – и моя!

1876

«О Муза! я у двери гроба!..»

О Муза! я у двери гроба!

Пускай я много виноват,

Пусть увеличит во сто крат

Мои вины людская злоба —

Не плачь! завиден жребий наш,

Не наругаются над нами:

Меж мной и честными сердцами

Порваться долго ты не дашь

Живому, кровному союзу!

Не русский – взглянет без любви

На эту бледную, в крови,

Кнутом иссеченную Музу…

1877

Поэмы

Русские женщины
Княгиня Трубецкая
Поэма
(1826 год)

Часть первая

Покоен, прочен и легок

На диво слаженный возок;

Сам граф-отец не раз, не два

Его попробовал сперва.

Шесть лошадей в него впрягли,

Фонарь внутри его зажгли.

Сам граф подушки поправлял,

Медвежью полость в ноги стлал,

Творя молитву, образок

Повесил в правый уголок

И – зарыдал… Княгиня-дочь…

Куда-то едет в эту ночь…

I

«Да, рвем мы сердце пополам

Друг другу, но, родной,

Скажи, что ж больше делать нам?

Поможешь ли тоской!

Один, кто мог бы нам помочь

Теперь… Прости, прости!

Благослови родную дочь

И с миром отпусти!

II

Бог весть, увидимся ли вновь,

Увы! надежды нет.

Прости и знай: твою любовь,

Последний твой завет

Я буду помнить глубоко

В далекой стороне…

Не плачу я, но не легко

С тобой расстаться мне!

III

О, видит Бог!.. Но долг другой,

И выше и трудней,

Меня зовет… Прости, родной!

Напрасных слез не лей!

Далек мой путь, тяжел мой путь,

Страшна судьба моя,

Но сталью я одела грудь…

Гордись – я дочь твоя!

IV

Прости и ты, мой край родной,

Прости, несчастный край!

И ты… о город роковой,

Гнездо царей… прощай!

Кто видел Лондон и Париж,

Венецию и Рим,

Того ты блеском не прельстишь,

Но был ты мной любим.

V

Счастливо молодость моя

Прошла в стенах твоих,

Твои балы любила я,

Катанья с гор крутых,

Любила плеск Невы твоей

В вечерней тишине,

И эту площадь перед ней

С героем на коне…

VI

Мне не забыть… Потом, потом

Расскажут нашу быль…

А ты будь проклят, мрачный дом,

Где первую кадриль

Я танцевала… Та рука

Досель мне руку жжет…

Ликуй…………..

………………..»

Покоен, прочен и легок,

Катится городом возок.

Вся в черном, мертвенно бледна,

Княгиня едет в нем одна,

А секретарь отца (в крестах,

Чтоб наводить дорогой страх)

С прислугой скачет впереди…

Свища бичом, крича: «Пади!»

Ямщик столицу миновал…

Далек княгине путь лежал,

Была суровая зима…

На каждой станции сама

Выходит путница: «Скорей

Перепрягайте лошадей!»

И сыплет щедрою рукой

Червонцы челяди ямской.

Но труден путь! В двадцатый день

Едва приехали в Тюмень,

Еще скакали десять дней,

«Увидим скоро Енисей, —

Сказал княгине секретарь. —

Не ездит так и государь!..»

Вперед! Душа полна тоски,

Дорога все трудней,

Но грезы мирны и легки —

Приснилась юность ей.

Богатство, блеск! Высокий дом

На берегу Невы,

Обита лестница ковром,

Перед подъездом львы,

Изящно убран пышный зал,

Огнями весь горит.

О радость! нынче детский бал,

Чу! музыка гремит!

Ей ленты алые вплели

В две русые косы,

Цветы, наряды принесли

Невиданной красы.

Пришел папаша – сед, румян, —

К гостям ее зовет.

«Ну, Катя! чудо-сарафан!

Он всех с ума сведет!»

Ей любо, любо без границ.

Кружится перед ней

Цветник из милых детских лиц,

Головок и кудрей.

Нарядны дети, как цветы,

Нарядней старики:

Плюмажи, ленты и кресты,

Со звоном каблуки…

Танцует, прыгает дитя,

Не мысля ни о чем,

И детство резвое шутя

Проносится… Потом

Другое время, бал другой

Ей снится: перед ней

Стоит красавец молодой,

Он что-то шепчет ей…

Потом опять балы, балы…

Она – хозяйка их,

У них сановники, послы,

Весь модный свет у них…

«О милый! что ты так угрюм?

Что на́ сердце твоем?»

– Дитя! мне скучен светский шум,

Уйдем скорей, уйдем! —

И вот уехала она

С избранником своим.

Пред нею чудная страна,

Пред нею – вечный Рим…

Ах! чем бы жизнь нам помянуть —

Не будь у нас тех дней,

Когда, урвавшись как-нибудь

Из родины своей

И скучный север миновав,

Примчимся мы на юг.

До нас нужды, над нами прав

Ни у кого… Сам-друг

Всегда лишь с тем, кто дорог нам,

Живем мы, как хотим;

Сегодня смотрим древний храм,

А завтра посетим

Дворец, развалины, музей…

Как весело притом

Делиться мыслию своей

С любимым существом!

Под обаяньем красоты,

Во власти строгих дум,

По Ватикану бродишь ты

Подавлен и угрюм;

Отжившим миром окружен,

Не помнишь о живом.

Зато как странно поражен

Ты в первый миг потом,

Когда, покинув Ватикан,

Вернешься в мир живой,

Где ржет осел, шумит фонтан,

Поет мастеровой;

Торговля бойкая кипит,

Кричат на все лады:

«Кораллов! раковин! улит!

Мороженой воды!»

Танцует, ест, дерется голь,

Довольная собой,

И косу черную как смоль

Римлянке молодой

Старуха чешет… Жарок день,

Несносен черни гам,

Где нам найти покой и тень?

Заходим в первый храм.

Не слышен здесь житейский шум,

Прохлада, тишина

И полусумрак… Строгих дум

Опять душа полна.

Святых и ангелов толпой

Вверху украшен храм,

Порфир и яшма под ногой

И мрамор по стенам…

Как сладко слушать моря шум!

Сидишь по часу нем,

Неугнетенный, бодрый ум

Работает меж тем…

До солнца горного тропой

Взберешься высоко —

Какое утро пред тобой!

Как дышится легко!

Но жарче, жарче южный день,

На зелени долин

Росинки нет… Уйдем под тень

Зонтообразных пинн…

Княгине памятны те дни

Прогулок и бесед,

В душе оставили они

Неизгладимый след.

Но не вернуть ей дней былых,

Тех дней надежд и грез,

Как не вернуть потом о них

Пролитых ею слез!..

Исчезли радужные сны,

Пред нею ряд картин

Забитой, загнанной страны:

Суровый господин

И жалкий труженик-мужик

С понурой головой…

Как первый властвовать привык,

Как рабствует второй!

Ей снятся группы бедняков

На нивах, на лугах,

Ей снятся стоны бурлаков

На волжских берегах…

Наивным ужасом полна,

Она не ест, не спит,

Засыпать спутника она

Вопросами спешит:

«Скажи, ужель весь край таков?

Довольства тени нет?..»

– Ты в царстве нищих и рабов! —

Короткий был ответ…

Она проснулась – в руку сон!

Чу, слышен впереди

Печальный звон – кандальный звон!

«Эй, кучер, погоди!»

То ссыльных партия идет,

Больней заныла грудь.

Княгиня деньги им дает, —

«Спасибо, добрый путь!»

Ей долго, долго лица их

Мерещатся потом,

И не прогнать ей дум своих,

Не позабыться сном!

«И та здесь партия была…

Да… нет других путей…

Но след их вьюга замела.

Скорей, ямщик, скорей!..»

Мороз сильней, пустынней путь,

Чем дале на восток;

На триста верст какой-нибудь

Убогий городок,

Зато как радостно глядишь

На темный ряд домов,

Но где же люди? Всюду тишь,

Не слышно даже псов.

Под кровлю всех загнал мороз,

Чаек от скуки пьют.

Прошел солдат, проехал воз,

Куранты где-то бьют.

Замерзли окна… огонек

В одном чуть-чуть мелькнул…

Собор… на выезде острог…

Ямщик кнутом махнул:

«Эй вы!» – и нет уж городка,

Последний дом исчез…

Направо – горы и река,

Налево – темный лес…

Кипит больной, усталый ум,

Бессонный до утра,

Тоскует сердце. Смена дум

Мучительно быстра;

Княгиня видит то друзей,

То мрачную тюрьму,

И тут же думается ей —

Бог знает почему,

Что небо звездное – песком

Посыпанный листок,

А месяц – красным сургучом

Оттиснутый кружок…

Пропали горы; началась

Равнина без конца.

Еще мертвей! Не встретит глаз

Живого деревца.

«А вот и тундра!» – говорит

Ямщик, бурят степной.

Княгиня пристально глядит

И думает с тоской:

Сюда-то жадный человек

За золотом идет!

Оно лежит по руслам рек,

Оно на дне болот.

Трудна добыча на реке,

Болота страшны в зной,

Но хуже, хуже в руднике,

Глубоко под землей!..

Там гробовая тишина,

Там безрассветный мрак…

Зачем, проклятая страна,

Нашел тебя Ермак?..

Чредой спустилась ночи мгла,

Опять взошла луна.

Княгиня долго не спала,

Тяжелых дум полна…

Уснула… Башня снится ей…

Она вверху стоит;

Знакомый город перед ней

Волнуется, шумит;

К обширной площади бегут

Несметные толпы:

Чиновный люд, торговый люд,

Разносчики, попы;

Пестреют шляпки, бархат, шелк,

Тулупы, армяки…

Стоял уж там какой-то полк,

Пришли еще полки,

Побольше тысячи солдат

Сошлось. Они «ура!» кричат,

Они чего-то ждут…

Народ галдел, народ зевал,

Едва ли сотый понимал,

Что делается тут…

Зато посмеивался в ус,

Лукаво щуря взор,

Знакомый с бурями француз,

Столичный куафер…

Приспели новые полки:

«Сдавайтесь!» – тем кричат.

Ответ им – пули и штыки,

Сдаваться не хотят.

Какой-то бравый генерал,

Влетев в каре, грозиться стал —

С коня снесли его.

Другой приблизился к рядам:

«Прощенье царь дарует вам!» —

Убили и того.

Явился сам митрополит

С хоругвями, с крестом:

«Покайтесь, братия! – гласит, —

Падите пред царем!»

Солдаты слушали, крестясь,

Но дружен был ответ:

– Уйди, старик! молись за нас!

Тебе здесь дела нет… —

Тогда-то пушки навели,

Сам царь скомандовал: «Па-ли!..»

Картечь свистит, ядро ревет,

Рядами валится народ.

«…О милый! Жив ли ты?»

Княгиня, память потеряв,

Вперед рванулась и стремглав

Упала с высоты!

Пред нею длинный и сырой

Подземный коридор,

У каждой двери часовой,

Все двери на запор.

Прибою волн подобный плеск

Снаружи слышен ей;

Внутри – бряцанье, ружей блеск

При свете фонарей;

Да отдаленный шум шагов

И долгий гул от них,

Да перекрестный бой часов,

Да крики часовых…

С ключами старый и седой,

Усатый инвалид —

«Иди, печальница, за мной! —

Ей тихо говорит. —

Я проведу тебя к нему,

Он жив и невредим…»

Она доверилась ему,

Она пошла за ним…

Шли долго, долго… Наконец

Дверь визгнула – и вдруг

Пред нею он… живой мертвец…

Пред нею – бедный друг!

Упав на грудь ему, она

Торопится спросить:

«Скажи, что делать? Я сильна

Могу я страшно мстить!

Достанет мужества в груди,

Готовность горяча,

Просить ли надо?..» – Не ходи,

Не тронешь палача! —

«О милый! что сказал ты? Слов

Не слышу я твоих.

То этот страшный бой часов,

То крики часовых!

Зачем тут третий между нас?..»

– Наивен твой вопрос. —

«Пора! пробил урочный час!» —

Тот «третий» произнес…

Княгиня вздрогнула – глядит

Испуганно кругом,

Ей ужас сердце леденит:

Не все тут было сном!..

Луна плыла среди небес

Без блеска, без лучей,

Налево был угрюмый лес,

Направо – Енисей.

Темно! Навстречу ни души,

Ямщик на козлах спал,

Голодный волк в лесной глуши

Пронзительно стонал,

Да ветер бился и ревел,

Играя на реке,

Да инородец где-то пел

На странном языке.

Суровым пафосом звучал

Неведомый язык

И пуще сердце надрывал,

Как в бурю чайки крик…

Княгине холодно; в ту ночь

Мороз был нестерпим,

Упали силы; ей невмочь

Бороться больше с ним.

Рассудком ужас овладел,

Что не доехать ей.

Ямщик давно уже не пел,

Не понукал коней,

Передней тройки не слыхать.

«Эй! жив ли ты, ямщик?

Что ты замолк? не вздумай спать!»

– Не бойтесь, я привык… —

Летят… Из мерзлого окна

Не видно ничего,

Опасный гонит сон она,

Но не прогнать его!

Он волю женщины больной

Мгновенно покорил

И, как волшебник, в край иной

Ее переселил.

Тот край – он ей уже знаком —

Как прежде неги полн,

И теплым солнечным лучом

И сладким пеньем волн

Ее приветствовал, как друг…

Куда ни поглядит:

«Да, это юг! да, это юг!» —

Все взору говорит…

Ни тучки в небе голубом,

Долина вся в цветах,

Все солнцем залито, на всем,

Внизу и на горах,

Печать могучей красоты,

Ликует все вокруг;

Ей солнце, море и цветы

Поют: «Да, это юг!»

В долине между цепью гор

И морем голубым

Она летит во весь опор

С избранником своим.

Дорога их – роскошный сад,

С деревьев льется аромат,

На каждом дереве горит

Румяный, пышный плод;

Сквозь ветви темные сквозит

Лазурь небес и вод;

По морю реют корабли,

Мелькают паруса,

А горы, видные вдали,

Уходят в небеса.

Как чудны краски их! За час

Рубины рдели там,

Теперь заискрился топаз

По белым их хребтам…

Вот вьючный мул идет шажком,

В бубенчиках, в цветах,

За мулом – женщина с венком,

С корзинкою в руках.

Она кричит им: «Добрый путь!» —

И, засмеявшись вдруг,

Бросает быстро ей на грудь

Цветок… да! это юг!

Страна античных, смуглых дев

И вечных роз страна…

Чу! мелодический напев,

Чу! музыка слышна!..

«Да, это юг! да, это юг!

(Поет ей добрый сон)

Опять с тобой любимый друг,

Опять свободен он!..»

Часть вторая

Уже два месяца почти

Бессменно день и ночь в пути

На диво слаженный возок,

А все конец пути далек!

Княгинин спутник так устал,

Что под Иркутском захворал,

Два дня прождав его, она

Помчалась далее одна…

Ее в Иркутске встретил сам

Начальник городской;

Как мощи сух, как палка прям,

Высокий и седой.

Сползла с плеча его доха,

Под ней – кресты, мундир,

На шляпе – перья петуха.

Почтенный бригадир,

Ругнув за что-то ямщика,

Поспешно подскочил

И дверцы прочного возка

Княгине отворил…

Княгиня (входит в станционный дом)

В Нерчинск! Закладывать скорей!

Губернатор

Пришел я – встретить вас.

Княгиня

Велите ж дать мне лошадей!

Губернатор

Прошу помедлить час.

Дорога наша так дурна,

Вам нужно отдохнуть…

Княгиня

Благодарю вас! Я сильна…

Уж недалек мой путь…

Губернатор

Все ж будет верст до восьмисот,

А главная беда:

Дорога хуже тут пойдет,

Опасная езда!..

Два слова нужно вам сказать

По службе, – и притом

Имел я счастье графа знать,

Семь лет служил при нем.

Отец ваш редкий человек,

По сердцу, по уму,

Запечатлев в душе навек

Признательность к нему,

К услугам дочери его

Готов я… весь я ваш…

Княгиня

Но мне не нужно ничего!

(Отворяя дверь в сени.)

Готов ли экипаж?

Губернатор

Покуда я не прикажу,

Его не подадут…

Княгиня

Так прикажите ж! Я прошу…

Губернатор

Но есть зацепка тут:

С последней почтой прислана

Бумага…

Княгиня

Что же в ней:

Уж не вернуться ль я должна?

Губернатор

Да-с, было бы верней.

Княгиня

Да кто ж прислал вам и о чем

Бумагу? что же – там

Шутили, что ли, над отцом?

Он все устроил сам!

Губернатор

Нет… не решусь я утверждать…

Но путь еще далек…

Княгиня

Так что же даром и болтать!

Готов ли мой возок?

Губернатор

Нет! Я еще не приказал…

Княгиня! здесь я – царь!

Садитесь! Я уже сказал,

Что знал я графа встарь,

А граф… хоть он вас отпустил,

По доброте своей,

Но ваш отъезд его убил…

Вернитесь поскорей!

Княгиня

Нет! что однажды решено —

Исполню до конца!

Мне вам рассказывать смешно,

Как я люблю отца,

Как любит он. Но долг другой,

И выше и святей,

Меня зовет. Мучитель мой!

Давайте лошадей!

Губернатор

Позвольте-с. Я согласен сам,

Что дорог каждый час,

Но хорошо ль известно вам,

Что ожидает вас?

Бесплодна наша сторона,

А та – еще бедней,

Короче нашей там весна,

Зима – еще длинней.

Да-с, восемь месяцев зима

Там – знаете ли вы?

Там люди редки без клейма,

И те душой черствы;

На воле рыскают кругом

Там только варнаки;

Ужасен там тюремный дом,

Глубоки рудники.

Вам не придется с мужем быть

Минуты глаз на глаз:

В казарме общей надо жить,

А пища: хлеб да квас.

Пять тысяч каторжников там,

Озлоблены судьбой,

Заводят драки по ночам,

Убийства и разбой;

Короток им и страшен суд,

Грознее нет суда!

И вы, княгиня, вечно тут

Свидетельницей… Да!

Поверьте, вас не пощадят,

Не сжалится никто!

Пускай ваш муж – он виноват…

А вам терпеть… за что?

Княгиня

Ужасна будет, знаю я,

Жизнь мужа моего.

Пускай же будет и моя

Не радостней его!

Губернатор

Но вы не будете там жить:

Тот климат вас убьет!

Я вас обязан убедить,

Не ездите вперед!

Ах! вам ли жить в стране такой,

Где воздух у людей

Не паром – пылью ледяной

Выходит из ноздрей?

Где мрак и холод круглый год,

А в краткие жары —

Непросыхающих болот

Зловредные пары?

Да… страшный край! Оттуда прочь

Бежит и зверь лесной,

Когда стосуточная ночь

Повиснет над страной…

Княгиня

Живут же люди в том краю,

Привыкну я шутя…

Губернатор

Живут? Но молодость свою

Припомните… дитя!

Здесь мать – водицей снеговой,

Родив, омоет дочь,

Малютку грозной бури вой

Баюкает всю ночь,

А будит дикий зверь, рыча

Близ хижины лесной,

Да пурга, бешено стуча

В окно, как домовой.

С глухих лесов, с пустынных рек

Сбирая дань свою,

Окреп туземный человек

С природою в бою,

А вы?..

Княгиня

Пусть смерть мне суждена —

Мне нечего жалеть!..

Я еду! еду! я должна

Близ мужа умереть.

Губернатор

Да, вы умрете, но сперва

Измучите того,

Чья безвозвратно голова

Погибла. Для него

Прошу: не ездите туда!

Сноснее одному,

Устав от тяжкого труда,

Прийти в свою тюрьму,

Прийти – и лечь на голый пол

И с черствым сухарем

Заснуть… а добрый сон пришел —

И узник стал царем!

Летя мечтой к родным, к друзьям,

Увидя вас самих,

Проснется он к дневным трудам

И бодр, и сердцем тих,

А с вами?.. с вами не знавать

Ему счастливых грез,

В себе он будет сознавать

Причину ваших слез.

Княгиня

Ах!.. Эти речи поберечь

Вам лучше для других.

Всем вашим пыткам не извлечь

Слезы из глаз моих!

Покинув родину, друзей,

Любимого отца,

Приняв обет в душе моей

Исполнить до конца

Мой долг, – я слез не принесу

В проклятую тюрьму —

Я гордость, гордость в нем спасу,

Я силы дам ему!

Презренье к нашим палачам,

Сознанье правоты

Опорой верной будет нам.

Губернатор

Прекрасные мечты!

Но их достанет на пять дней.

Не век же вам грустить?

Поверьте совести моей,

Захочется вам жить.

Здесь черствый хлеб, тюрьма, позор,

Нужда и вечный гнет,

А там балы, блестящий двор,

Свобода и почет.

Как знать? Быть может, Бог судил…

Понравится другой,

Закон вас права не лишил…

Княгиня

Молчите!.. Боже мой!..

Губернатор

Да, откровенно говорю,

Вернитесь лучше в свет.

Княгиня

Благодарю, благодарю

За добрый ваш совет!

И прежде был там рай земной,

А нынче этот рай

Своей заботливой рукой

Расчистил Николай.

Там люди заживо гниют —

Ходячие гробы,

Мужчины – сборище Иуд,

А женщины – рабы.

Что там найду я? Ханжество,

Поруганную честь,

Нахальной дряни торжество

И подленькую месть.

Нет, в этот вырубленный лес

Меня не заманят,

Где были дубы до небес,

А нынче пни торчат!

Вернуться? жить среди клевет,

Пустых и темных дел?..

Там места нет, там друга нет

Тому, кто раз прозрел!

Нет, нет, я видеть не хочу

Продажных и тупых,

Не покажусь я палачу

Свободных и святых.

Забыть того, кто нас любил,

Вернуться – все простя?

Губернатор

Но он же вас не пощадил?

Подумайте, дитя:

О ком тоска? к кому любовь?

Княгиня

Молчите, генерал!

Губернатор

Когда б не доблестная кровь

Текла в вас – я б молчал.

Но если рветесь вы вперед,

Не веря ничему,

Быть может, гордость вас спасет…

Достались вы ему

С богатством, с именем, с умом,

С доверчивой душой,

А он, не думая о том,

Что станется с женой,

Увлекся призраком пустым,

И – вот его судьба!..

И что ж?.. бежите вы за ним,

Как жалкая раба!

Княгиня

Нет! я не жалкая раба,

Я женщина, жена!

Пускай горька моя судьба —

Я буду ей верна!

О, если б он меня забыл

Для женщины другой,

В моей душе достало б сил

Не быть его рабой!

Но знаю: к родине любовь

Соперница моя,

И если б нужно было, вновь

Ему простила б я!..

Княгиня кончила… Молчал

Упрямый старичок.

«Ну что ж? Велите, генерал

Готовить мой возок?»

Не отвечая на вопрос,

Смотрел он долго в пол,

Потом в раздумье произнес:

– До завтра – и ушел…

Назавтра тот же разговор.

Просил и убеждал,

Но получил опять отпор

Почтенный генерал.

Все убежденья истощив

И выбившись из сил,

Он долго, важен, молчалив,

По комнате ходил

И наконец сказал: – Быть так!

Вас не спасешь, увы!..

Но знайте: сделав этот шаг,

Всего лишитесь вы! —

«Да что же мне еще терять?»

– За мужем поскакав,

Вы отреченье подписать

Должны от ваших прав! —

Старик эффектно замолчал,

От этих страшных слов

Он, очевидно, пользы ждал.

Но был ответ таков:

«У вас седая голова,

А вы еще дитя!

Вам наши кажутся права

Правами – не шутя.

Нет! ими я не дорожу,

Возьмите их скорей!

Где отреченье? Подпишу!

И живо – лошадей!..»

Губернатор

Бумагу эту подписать!

Да что вы?.. Боже мой!

Ведь это значит нищей стать

И женщиной простой!

Всему вы скажете прости,

Что вам дано отцом,

Что по наследству перейти

Должно бы к вам потом!

Права имущества, права

Дворянства потерять!

Нет, вы подумайте сперва —

Зайду я к вам опять!..

Ушел и не был целый день…

Когда спустилась тьма,

Княгиня, слабая как тень,

Пошла к нему сама.

Ее не принял генерал:

Хворает тяжело…

Пять дней, покуда он хворал,

Мучительных прошло,

А на шестой пришел он сам

И круто молвил ей:

– Я отпустить не вправе вам,

Княгиня, лошадей!

Вас по этапу поведут

С конвоем… —

Княгиня

Боже мой!

Но так ведь месяцы пройдут

В дороге?..

Губернатор

Да, весной

В Нерчинск придете, если вас

Дорога не убьет.

Навряд версты четыре в час

Закованный идет;

Посередине дня – привал,

С закатом дня – ночлег,

А ураган в степи застал —

Закапывайся в снег!

Да-с, промедленьям нет числа,

Иной упал, ослаб…

Княгиня

Не хорошо я поняла —

Что значит ваш этап?

Губернатор

Под караулом казаков

С оружием в руках

Этапом водим мы воров

И каторжных в цепях,

Они дорогою шалят,

Того гляди сбегут,

Так их канатом прикрутят

Друг к другу – и ведут.

Трудненек путь! Да вот-с каков:

Отправится пятьсот,

А до нерчинских рудников

И трети не дойдет!

Они как мухи мрут в пути,

Особенно зимой…

И вам, княгиня, так идти?..

Вернитесь-ка домой!

Княгиня

О нет! я этого ждала…

Но вы, но вы… злодей!..

Неделя целая прошла…

Нет сердца у людей!

Зачем бы разом не сказать?..

Уж шла бы я давно…

Велите ж партию сбирать —

Иду! мне все равно!..

– Нет! вы поедете!.. – вскричал

Нежданно старый генерал,

Закрыв рукой глаза. —

Как я вас мучил… Боже мой!..

(Из-под руки на ус седой

Скатилася слеза).

Простите! да, я мучил вас,

Но мучился и сам,

Но строгий я имел приказ

Преграды ставить вам!

И разве их не ставил я?

Я делал все, что мог,

Перед царем душа моя

Чиста, свидетель Бог!

Острожным жестким сухарем

И жизнью взаперти,

Позором, ужасом, трудом

Этапного пути

Я вас старался напугать.

Не испугались вы!

И хоть бы мне не удержать

На плечах головы,

Я не могу, я не хочу

Тиранить больше вас…

Я вас в три дня туда домчу…

(отворяя дверь, кричит)

Эй! запрягать, сейчас!.. —

Мороз, Красный нос

Посвящаю моей сестре Анне Алексеевне

Ты опять упрекнула меня,

Что я с Музой моей раздружился,

Что заботам текущего дня

И забавам его подчинился.

Для житейских расчетов и чар

Не расстался б я с Музой моею,

Но бог весть, не погас ли тот дар,

Что, бывало, дружил меня с нею?

Но не брат еще людям поэт,

И тернист его путь, и непрочен,

Я умел не бояться клевет,

Не был ими я сам озабочен;

Но я знал, чье во мраке ночном

Надрывалося сердце с печали

И на чью они грудь упадали свинцом

И кому они жизнь отравляли.

И пускай они мимо прошли,

Надо мною ходившие грозы,

Знаю я, чьи молитвы и слезы

Роковую стрелу отвели…

Да и время ушло, – я устал…

Пусть я не был бойцом без упрека,

Но я силы в себе сознавал,

Я во многое верил глубоко,

А теперь – мне пора умирать…

Не затем же пускаться в дорогу,

Чтобы в любящем сердце опять

Пробудить роковую тревогу…

Присмиревшую Музу мою

Я и сам неохотно ласкаю…

Я последнюю песню пою

Для тебя – и тебе посвящаю.

Но не будет она веселей,

Будет много печальнее прежней,

Потому что на сердце темней

И в грядущем еще безнадежней…

Буря воет в саду, буря ломится в дом,

Я боюсь, чтоб она не сломила

Старый дуб, что посажен отцом,

И ту иву, что мать посадила,

Эту иву, которую ты

С нашей участью странно связала,

На которой поблекли листы

В ночь, как бедная мать умирала…

И дрожит и пестреет окно…

Чу! как крупные градины скачут!

Милый друг, поняла ты давно —

Здесь одни только камни не плачут…

……………………….

Часть первая
Смерть крестьянина

I

Савраска увяз в половине сугроба —

Две пары промерзлых лаптей

Да угол рогожей покрытого гроба

Торчат из убогих дровней.

Старуха в больших рукавицах

Савраску сошла понукать.

Сосульки у ней на ресницах,

С морозу – должно полагать.

II

Привычная дума поэта

Вперед забежать ей спешит:

Как саваном, снегом одета,

Избушка в деревне стоит,

В избушке – теленок в подклети,

Мертвец на скамье у окна;

Шумят его глупые дети,

Тихонько рыдает жена.

Сшивая проворной иголкой

На саван куски полотна,

Как дождь, зарядивший надолго,

Негромко рыдает она.

III

Три тяжкие доли имела судьба,

И первая доля: с рабом повенчаться,

Вторая – быть матерью сына раба,

А третья – до гроба рабу покоряться,

И все эти грозные доли легли

На женщину русской земли.

Века протекали – все к счастью стремилось,

Все в мире по нескольку раз изменилось,

Одну только Бог изменить забывал

Суровую долю крестьянки.

И все мы согласны, что тип измельчал

Красивой и мощной славянки.

Случайная жертва судьбы!

Ты глухо, незримо страдала,

Ты свету кровавой борьбы

И жалоб своих не вверяла, —

Но мне ты их скажешь, мой друг!

Ты с детства со мною знакома.

Ты вся – воплощенный испуг,

Ты вся – вековая истома!

Тот сердца в груди не носил,

Кто слез над тобою не лил!

IV

Однако же речь о крестьянке

Затеяли мы, чтоб сказать,

Что тип величавой славянки

Возможно и ныне сыскать.

Есть женщины в русских селеньях

С спокойною важностью лиц,

С красивою силой в движеньях,

С походкой, со взглядом цариц, —

Их разве слепой не заметит,

А зрячий о них говорит:

«Пройдет – словно солнце осветит!

Посмотрит – рублем подарит!»

Идут они той же дорогой,

Какой весь народ наш идет,

Но грязь обстановки убогой

К ним словно не липнет. Цветет

Красавица, миру на диво,

Румяна, стройна, высока,

Во всякой одежде красива,

Ко всякой работе ловка.

И голод, и холод выносит,

Всегда терпелива, ровна…

Я видывал, как она косит:

Что взмах – то готова копна!

Платок у ней на ухо сбился,

Того гляди косы падут.

Какой-то парнек изловчился

И кверху подбросил их, шут!

Тяжелые русые косы

Упали на смуглую грудь,

Покрыли ей ноженьки босы,

Мешают крестьянке взглянуть.

Она отвела их руками,

На парня сердито глядит.

Лицо величаво, как в раме,

Смущеньем и гневом горит…

По будням не любит безделья.

Зато вам ее не узнать,

Как сгонит улыбка веселья

С лица трудовую печать.

Такого сердечного смеха

И песни, и пляски такой

За деньги не купишь. «Утеха!» —

Твердят мужики меж собой.

В игре ее конный не словит,

В беде – не сробеет, – спасет:

Коня на скаку остановит,

В горящую избу войдет!

Красивые, ровные зубы,

Что крупные перлы у ней,

Но строго румяные губы

Хранят их красу от людей —

Она улыбается редко…

Ей некогда лясы точить,

У ней не решится соседка

Ухвата, горшка попросить;

Не жалок ей нищий убогий —

Вольно ж без работы гулять!

Лежит на ней дельности строгой

И внутренней силы печать.

В ней ясно и крепко сознанье,

Что все их спасенье в труде,

И труд ей несет воздаянье:

Семейство не бьется в нужде,

Всегда у них теплая хата,

Хлеб выпечен, вкусен квасок,

Здоровы и сыты ребята,

На праздник есть лишний кусок.

Идет эта баба к обедне

Пред всею семьей впереди:

Сидит, как на стуле, двухлетний

Ребенок у ней на груди,

Рядком шестилетнего сына

Нарядная матка ведет…

И по сердцу эта картина

Всем любящим русский народ!

V

И ты красотою дивила,

Была и ловка, и сильна,

Но горе тебя иссушило,

Уснувшего Прокла жена!

Горда ты – ты плакать не хочешь,

Крепишься, но холст гробовой

Слезами невольно ты мочишь,

Сшивая проворной иглой.

Слеза за слезой упадает

На быстрые руки твои.

Так колос беззвучно роняет

Созревшие зерна свои…

VI

В селе, за четыре версты,

У церкви, где ветер шатает

Подбитые бурей кресты,

Местечко старик выбирает;

Устал он, работа трудна,

Тут тоже сноровка нужна —

Чтоб крест было видно с дороги,

Чтоб солнце играло кругом.

В снегу до колен его ноги,

В руках его заступ и лом,

Вся в инее шапка большая,

Усы, борода в серебре.

Недвижно стоит, размышляя,

Старик на высоком бугре.

Решился. Крестом обозначил,

Где будет могилу копать,

Крестом осенился и начал

Лопатою снег разгребать.

Иные приемы тут были,

Кладбище не то, что поля:

Из снегу кресты выходили,

Крестами ложилась земля.

Согнув свою старую спину,

Он долго, прилежно копал,

И желтую мерзлую глину

Тотчас же снежок застилал.

Ворона к нему подлетела,

Потыкала носом, прошлась:

Земля как железо звенела —

Ворона ни с чем убралась…

Могила на славу готова, —

«Не мне б эту яму копать!»

(У старого вырвалось слово)

«Не Проклу бы в ней почивать,

Не Проклу!..» Старик оступился,

Из рук его выскользнул лом

И в белую яму скатился,

Старик его вынул с трудом.

Пошел… по дороге шагает…

Нет солнца, луна не взошла…

Как будто весь мир умирает:

Затишье, снежок, полумгла…

VII

В овраге, у речки Желтухи,

Старик свою бабу нагнал

И тихо спросил у старухи:

«Хорош ли гробок-то попал?»

Уста ее чуть прошептали

В ответ старику: – Ничего. —

Потом они оба молчали,

И дровни так тихо бежали,

Как будто боялись чего…

Деревня еще не открылась,

А близко – мелькает огонь.

Старуха крестом осенилась,

Шарахнулся в сторону конь —

Без шапки, с ногами босыми,

С большим заостренным колом,

Внезапно предстал перед ними

Старинный знакомец Пахом.

Прикрыты рубахою женской,

Звенели вериги на нем;

Постукал дурак деревенской

В морозную землю колом,

Потом помычал сердобольно,

Вздохнул и сказал: «Не беда!

На вас он работал довольно,

И ваша пришла череда!

Мать сыну-то гроб покупала,

Отец ему яму копал,

Жена ему саван сшивала —

Всем разом работу вам дал!..»

Опять помычал – и без цели

В пространство дурак побежал.

Вериги уныло звенели,

И голые икры блестели,

И посох по снегу черкал.

VIII

У дома оставили крышу,

К соседке свели ночевать

Зазябнувших Машу и Гришу

И стали сынка обряжать.

Медлительно, важно, сурово

Печальное дело велось:

Не сказано лишнего слова,

Наружу не выдано слез.

Уснул, потрудившийся в поте!

Уснул, поработав земле!

Лежит, непричастный заботе,

На белом сосновом столе,

Лежит неподвижный, суровой,

С горящей свечой в головах,

В широкой рубахе холщовой

И в липовых новых лаптях.

Большие, с мозолями руки,

Подъявшие много труда,

Красивое, чуждое муки

Лицо – и до рук борода…

IX

Пока мертвеца обряжали,

Не выдали словом тоски

И только глядеть избегали

Друг другу в глаза бедняки,

Но вот уже кончено дело,

Нет нужды бороться с тоской,

И что на душе накипело,

Из уст полилося рекой.

Не ветер гудит по ковыли,

Не свадебный поезд гремит —

Родные по Прокле завыли,

По Прокле семья голосит:

«Голубчик ты наш сизокрылой!

Куда ты от нас улетел?

Пригожеством, ростом и силой

Ты ровни в селе не имел,

Родителям был ты советник,

Работничек в поле ты был,

Гостям хлебосол и приветник,

Жену и детей ты любил…

Что ж мало гулял ты по свету?

За что нас покинул, родной?

Одумал ты думушку эту,

Одумал с сырою землей —

Одумал – а нам оставаться

Велел во миру, сиротам,

Не свежей водой умываться,

Слезами горючими нам!

Старуха помрет со кручины,

Не жить и отцу твоему,

Береза в лесу без вершины —

Хозяйка без мужа в дому.

Ее не жалеешь ты, бедной,

Детей не жалеешь… Вставай!

С полоски своей заповедной

По лету сберешь урожай!

Сплесни, ненаглядный, руками,

Сокольим глазком посмотри,

Тряхни шелковыми кудрями,

Сахарны уста раствори!

На радости мы бы сварили

И меду и браги хмельной,

За стол бы тебя посадили:

«Покушай, желанный, родной!»

А сами напротив бы стали —

Кормилец, надежа семьи!

Очей бы с тебя не спускали,

Ловили бы речи твои…»

X

На эти рыданья и стоны

Соседи валили гурьбой:

Свечу положив у иконы,

Творили земные поклоны

И шли молчаливо домой.

На смену входили другие.

Но вот уж толпа разбрелась,

Поужинать сели родные —

Капуста да с хлебушком квас.

Старик бесполезной кручине

Собой овладеть не давал:

Подладившись ближе к лучине,

Он лапоть худой ковырял.

Протяжно и громко вздыхая,

Старуха на печку легла,

А Дарья, вдова молодая,

Проведать ребяток пошла.

Всю ноченьку, стоя у свечки,

Читал над усопшим дьячок,

И вторил ему из-за печки

Пронзительным свистом сверчок.

XI

Сурово метелица выла

И снегом кидала в окно,

Невесело солнце всходило:

В то утро свидетелем было

Печальной картины оно.

Савраска, запряженный в сани,

Понуро стоял у ворот;

Без лишних речей, без рыданий

Покойника вынес народ.

Ну, трогай, саврасушка! трогай!

Натягивай крепче гужи!

Служил ты хозяину много,

В последний разок послужи!..

В торговом селе Чистополье

Купил он тебя сосунком,

Взрастил он тебя на приволье,

И вышел ты добрым конем.

С хозяином дружно старался,

На зимушку хлеб запасал,

Во стаде ребенку давался,

Травой да мякиной питался,

А тело изрядно держал.

Когда же работы кончались

И сковывал землю мороз,

С хозяином вы отправлялись

С домашнего корма в извоз.

Немало и тут доставалось —

Возил ты тяжелую кладь,

В жестокую бурю случалось,

Измучась, дорогу терять.

Видна на боках твоих впалых

Кнута не одна полоса,

Зато на дворах постоялых

Покушал ты вволю овса.

Слыхал ты в январские ночи

Метели пронзительный вой,

И волчьи горящие очи

Видал на опушке лесной,

Продрогнешь, натерпишься страху,

А там – и опять ничего!

Да видно хозяин дал маху —

Зима доконала его!..

XII

Случилось в глубоком сугробе

Полсуток ему простоять,

Потом то в жару, то в ознобе

Три дня за подводой шагать:

Покойник на срок торопился

До места доставить товар.

Доставил, домой воротился —

Нет голосу, в теле пожар!

Старуха его окатила

Водой с девяти веретен

И в жаркую баню сводила,

Да нет – не поправился он!

Тогда ворожеек созвали —

И поят, и шепчут, и трут —

Все худо! Его продевали

Три раза сквозь потный хомут,

Спускали родимого в пролубь,

Под куричий клали насест…

Всему покорялся, как голубь, —

А плохо – не пьет и не ест!

Еще положить под медведя,

Чтоб тот ему кости размял,

Ходебщик сергачевский Федя —

Случившийся тут – предлагал.

Но Дарья, хозяйка больного,

Прогнала советчика прочь:

Испробовать средства иного

Задумала баба: и в ночь

Пошла в монастырь отдаленной

(Верстах в тридцати от села),

Где в некой иконе явленной

Целебная сила была.

Пошла, воротилась с иконой —

Больной уж безгласен лежал,

Одетый как в гроб, причащенный,

Увидел жену, простонал

И умер…

XIII

…Саврасушка, трогай,

Натягивай крепче гужи!

Служил ты хозяину много,

В последний разок послужи!

Чу! два похоронных удара!

Попы ожидают – иди!..

Убитая, скорбная пара,

Шли мать и отец впереди.

Ребята с покойником оба

Сидели, не смея рыдать,

И, правя савраской, у гроба

С вожжами их бедная мать

Шагала… Глаза ее впали,

И был не белей ее щек

Надетый на ней в знак печали

Из белой холстины платок.

За Дарьей – соседей, соседок

Плелась негустая толпа,

Толкуя, что Прокловых деток

Теперь незавидна судьба,

Что Дарье работы прибудет,

Что ждут ее черные дни.

«Жалеть ее некому будет», —

Согласно решили они…

XIV

Как водится, в яму спустили,

Засыпали Прокла землей;

Поплакали, громко повыли,

Семью пожалели, почтили

Покойника щедрой хвалой.

Сам староста, Сидор Иваныч,

Вполголоса бабам подвыл,

И «Мир тебе, Прокл Севастьяныч! —

Сказал. – Благодушен ты был,

Жил честно, а главное: в сроки,

Уж как тебя Бог выручал,

Платил господину оброки

И подать царю представлял!»

Истратив запас красноречья,

Почтенный мужик покряхтел,

«Да, вот она, жизнь человечья!» —

Прибавил – и шапку надел.

«Свалился… а то-то был в силе!..

Свалимся… не минуть и нам!..»

Еще покрестились могиле

И с Богом пошли по домам.

Высокий, седой, сухопарый,

Без шапки, недвижно-немой,

Как памятник, дедушка старый

Стоял на могиле родной!

Потом старина бородатой

Задвигался тихо по ней,

Ровняя землицу лопатой,

Под вопли старухи своей.

Когда же, оставивши сына,

Он с бабой в деревню входил:

«Как пьяных, шатает кручина!

Гляди-тко!..» – народ говорил.

XV

А Дарья домой воротилась —

Прибраться, детей накормить.

Ай-ай! как изба настудилась!

Торопится печь затопить,

Ан глядь – ни полена дровишек!

Задумалась бедная мать:

Покинуть ей жаль ребятишек,

Хотелось бы их приласкать,

Да времени нету на ласки.

К соседке свела их вдова

И тотчас, на том же савраске,

Поехала в лес, по дрова…

Часть вторая
Мороз, Красный нос

XVI

Морозно. Равнины белеют под снегом,

Чернеется лес впереди,

Савраска плетется ни шагом, ни бегом,

Не встретишь души на пути.

Как тихо! В деревне раздавшийся голос

Как будто у самого уха гудет,

О корень древесный запнувшийся полоз

Стучит, и визжит, и за сердце скребет.

Кругом – поглядеть нету мочи,

Равнина в алмазах блестит…

У Дарьи слезами наполнились очи —

Должно быть, их солнце слепит…

XVII

В полях было тихо, но тише

В лесу и как будто светлей.

Чем дале – деревья все выше,

А тени длинней и длинней.

Деревья, и солнце, и тени,

И мертвый, могильный покой…

Но – чу! заунывные пени,

Глухой, сокрушительный вой!

Осилило Дарьюшку горе,

И лес безучастно внимал,

Как стоны лились на просторе

И голос рвался и дрожал,

И солнце, кругло и бездушно,

Как желтое око совы,

Глядело с небес равнодушно

На тяжкие муки вдовы.

И много ли струн оборвалось

У бедной крестьянской души,

Навеки сокрыто осталось

В лесной нелюдимой глуши.

Великое горе вдовицы

И матери малых сирот

Подслушали вольные птицы,

Но выдать не смели в народ…

XVIII

Не псарь по дубровушке трубит,

Гогочет, сорвиголова, —

Наплакавшись, колет и рубит

Дрова молодая вдова.

Срубивши, на дровни бросает —

Наполнить бы их поскорей,

И вряд ли сама замечает,

Что слезы все льют из очей:

Иная с ресницы сорвется

И на снег с размаху падет —

До самой земли доберется,

Глубокую ямку прожжет;

Другую на дерево кинет,

На плашку, – и, смотришь, она

Жемчужиной крупной застынет —

Бела и кругла и плотна.

А та на глазу поблистает,

Стрелой по щеке побежит,

И солнышко в ней поиграет…

Управиться Дарья спешит,

Знай рубит, – не чувствует стужи,

Не слышит, что ноги знобит,

И, полная мыслью о муже,

Зовет его, с ним говорит…

XIX

…………………..

…………………..

«Голубчик! красавицу нашу

Весной в хороводе опять

Подхватят подруженьки Машу

И станут на ручках качать!

Станут качать,

Кверху бросать,

Маковкой звать,

Мак отряхать![1]

Вся раскраснеется наша

Маковым цветиком Маша

С синими глазками, с русой косой!

Ножками бить и смеяться

Будет… а мы-то с тобой,

Мы на нее любоваться

Будем, желанный ты мой!..

XX

Умер, не дожил ты веку,

Умер и в землю зарыт!

Любо весной человеку,

Солнышко ярко горит.

Солнышко все оживило,

Божьи открылись красы,

Поле сохи запросило,

Травушки просят косы,

Рано я, горькая, встала,

Дома не ела, с собой не брала,

До ночи пашню пахала,

Ночью я косу клепала,

Утром косить я пошла…

Крепче вы, ноженьки, стойте!

Белые руки, не нойте!

Надо одной поспевать!

В поле одной-то надсадно,

В поле одной неповадно,

Стану я милого звать!

Ладно ли пашню вспахала?

Выди, родимой, взгляни!

Сухо ли сено убрала?

Прямо ли стоги сметала?..

Я на граблях отдыхала

Все сенокосные дни!

Некому бабью работу поправить!

Некому бабу на разум наставить…

XXI

Стала скотинушка в лес убираться,

Стала рожь-матушка в колос метаться,

Бог нам послал урожай!

Нынче солома по грудь человеку,

Бог нам послал урожай!

Да не продлил тебе веку, —

Хочешь не хочешь, одна поспевай!..

Овод жужжит и кусает,

Смертная жажда томит,

Солнышко серп нагревает,

Солнышко очи слепит,

Жжет оно голову, плечи,

Ноженьки, рученьки жжет,

Изо ржи, словно из печи,

Тоже теплом обдает,

Спинушка ноет с натуги,

Руки и ноги болят,

Красные, желтые круги

Перед очами стоят…

Жни-дожинай поскорее,

Видишь – зерно потекло…

Вместе бы дело спорее,

Вместе повадней бы шло…

XXII

Сон мой был в руку, родная!

Сон перед Спасовым днем.

В поле заснула одна я

После полудня, с серпом,

Вижу – меня оступает

Сила – несметная рать, —

Грозно руками махает,

Грозно очами сверкает.

Думала я убежать,

Да не послушались ноги.

Стала просить я помоги,

Стала я громко кричать.

Слышу, земля задрожала —

Первая мать прибежала,

Травушки рвутся, шумят —

Детки к родимой спешат.

Шибко без ветру не машет

Мельница в поле крылом:

Братец идет да приляжет,

Свекор плетется шажком.

Все прибрели, прибежали,

Только дружка одного

Очи мои не видали…

Стала я кликать его:

«Видишь, меня оступает

Сила – несметная рать, —

Грозно руками махает,

Грозно очами сверкает:

Что не идешь выручать?..»

Тут я кругом огляделась —

Господи! Что куда делось?

Что это было со мной?..

Рати тут нет никакой!

Это не люди лихие,

Не бусурманская рать,

Это колосья ржаные,

Спелым зерном налитые,

Вышли со мной воевать!

Машут, шумят, наступают,

Руки, лицо щекотят,

Сами солому под серп нагибают —

Больше стоять не хотят!

Жать принялась я проворно,

Жну, а на шею мою

Сыплются крупные зерна —

Словно под градом стою!

Вытечет, вытечет за ночь

Вся наша матушка-рожь…

Где же ты, Прокл Савастьяныч?

Что пособлять не идешь?..

Сон мой был в руку, родная!

Жать теперь буду одна я.

Стану без милого жать,

Снопики крепко вязать,

В снопики слезы ронять!

Слезы мои не жемчужны,

Слезы горюшки-вдовы,

Что же вы Господу нужны,

Чем ему дороги вы?..

XXIII

Долги вы, зимние ноченьки,

Скучно без милого спать,

Лишь бы не плакали оченьки,

Стану полотна я ткать.

Много натку я полотен,

Тонких добротных новин,

Вырастет крепок и плотен,

Вырастет ласковый сын.

Будет по нашему месту

Он хоть куда женихом,

Высватать парню невесту

Сватов надежных пошлем…

Кудри сама расчесала я Грише,

Кровь с молоком наш сынок-первенец,

Кровь с молоком и невеста… Иди же!

Благослови молодых под венец!..

Этого дня мы как праздника ждали,

Помнишь, как начал Гришуха ходить,

Целую ноченьку мы толковали,

Как его будем женить, —

Стали на свадьбу копить понемногу…

Вот – дождались, слава Богу!

Чу! бубенцы говорят!

Поезд вернулся назад,

Выди навстречу проворно —

Пава-невеста, соколик-жених! —

Сыпь на них хлебные зерна,

Хмелем осыпь молодых!..[2]

XXIV

Стадо у лесу у темного бродит,

Лыки в лесу пастушонко дерет,

Из лесу серый волчище выходит.

Чью он овцу унесет?

Черная туча, густая-густая,

Прямо над нашей деревней висит,

Прыснет из тучи стрела громовая,

В чей она дом сноровит?

Вести недобрые ходят в народе,

Парням недолго гулять на свободе,

Скоро – рекрутский набор!

Наш-то молодчик в семье одиночка,

Всех у нас деток Гришуха да дочка.

Да голова у нас вор —

Скажет: мирской приговор!

Сгибнет ни за что ни про что детина,

Встань, заступись за родимого сына!

Нет! не заступишься ты!..

Белые руки твои опустились,

Ясные очи навеки закрылись…

Горькие мы сироты!..

XXV

Я ль не молила Царицу Небесную?

Я ли ленива была?

Ночью одна по икону чудесную

Я не сробела – пошла,

Ветер шумит, наметает сугробы.

Месяца нет – хоть бы луч!

На небо глянешь – какие-то гробы,

Цепи да гири выходят из туч…

Я ли о нем не старалась?

Я ли жалела чего?

Я ему молвить боялась,

Как я любила его!

Звездочки будут у ночи,

Будет ли нам-то светлей?..

Заяц спрыгнул из-под кочи,

Заинька, стой! не посмей

Перебежать мне дорогу!

В лес укатил, слава богу…

К полночи стало страшней, —

Слышу, нечистая сила

Залотошила, завыла,

Заголосила в лесу,

Что мне до силы нечистой?

Чур меня! Деве Пречистой

Я приношенье несу!

Слышу я конское ржанье,

Слышу волков завыванье,

Слышу погоню за мной, —

Зверь на меня не кидайся!

Лих человек не касайся,

Дорог наш грош трудовой!

Лето он жил работаючи,

Зиму не видел детей,

Ночи о нем помышляючи,

Я не смыкала очей.

Едет он, зябнет… а я-то, печальная,

Из волокнистого льну,

Словно дорога его чужедальная,

Долгую нитку тяну.

Веретено мое прыгает, вертится,

В пол ударяется.

Проклушка пеш идет, в рытвине крестится,

К возу на горочке сам припрягается.

Лето за летом, зима за зимой,

Этак-то мы раздобылись казной!

Милостив буди к крестьянину бедному,

Господи! все отдаем,

Что по копейке, по грошику медному

Мы сколотили трудом!..

XXVI

Вся ты, тропина лесная!

Кончился лес.

К утру звезда золотая

С Божьих небес

Вдруг сорвалась – и упала,

Дунул Господь на нее,

Дрогнуло сердце мое:

Думала я, вспоминала —

Что было в мыслях тогда,

Как покатилась звезда?

Вспомнила! ноженьки стали,

Силюсь идти, а нейду!

Думала я, что едва ли

Прокла в живых я найду…

Нет! не допустит Царица Небесная!

Даст исцеленье икона чудесная!

Я осенилась крестом

И побежала бегом…

Сила-то в нем богатырская,

Милостив Бог, не умрет…

Вот и стена монастырская!

Тень уж моя головой достает

До монастырских ворот.

Я поклонилася земным поклоном,

Стала на ноженьки, глядь —

Ворон сидит на кресте золоченом,

Дрогнуло сердце опять!

XXVII

Долго меня продержали —

Схимницу сестры в тот день погребали.

Утреня шла,

Тихо по церкви ходили монашины,

В черные рясы наряжены,

Только покойница в белом была:

Спит – молодая, спокойная,

Знает, что будет в раю.

Поцаловала и я, недостойная,

Белую ручку твою!

В личико долго глядела я:

Всех ты моложе, нарядней, милей,

Ты меж сестер словно горлинка белая

Промежду сизых, простых голубей.

В ручках чернеются четки,

Писаный венчик на лбу.

Черный покров на гробу —

Этак-то ангелы кротки!

Молви, касатка моя,

Богу святыми устами,

Чтоб не осталася я

Горькой вдовой с сиротами!

Гроб на руках до могилы снесли,

С пеньем и плачем ее погребли.

XXVIII

Двинулась с миром икона святая,

Сестры запели, ее провожая,

Все приложилися к ней.

Много Владычице было почету:

Старый и малый бросали работу,

Из деревень шли за ней.

К ней выносили больных и убогих…

Знаю, Владычица! знаю: у многих

Ты осушила слезу…

Только Ты милости к нам не явила!

………………………

………………………

Господи! сколько я дров нарубила!

Не увезешь на возу…»

XXIX

Окончив привычное дело,

На дровни поклала дрова,

За вожжи взялась и хотела

Пуститься в дорогу вдова.

Да вновь пораздумалась стоя,

Топор машинально взяла

И, тихо, прерывисто воя,

К высокой сосне подошла.

Едва ее ноги держали,

Душа истомилась тоской,

Настало затишье печали —

Невольный и страшный покой!

Стоит под сосной чуть живая,

Без думы, без стона, без слез.

В лесу тишина гробовая —

День светел, крепчает мороз.

XXX

Не ветер бушует над бором,

Не с гор побежали ручьи,

Мороз-воевода дозором

Обходит владенья свои.

Глядит – хорошо ли метели

Лесные тропы занесли,

И нет ли где трещины, щели

И нет ли где голой земли?

Пушисты ли сосен вершины,

Красив ли узор на дубах?

И крепко ли скованы льдины

В великих и малых водах?

Идет – по деревьям шагает,

Трещит по замерзлой воде,

И яркое солнце играет

В косматой его бороде.

Дорога везде чародею,

Чу! ближе подходит, седой.

И вдруг очутился над нею,

Над самой ее головой!

Забравшись на сосну большую,

По веточкам палицей бьет

И сам про себя удалую,

Хвастливую песню поет:

XXXI

– Вглядись, молодица, смелее,

Каков воевода Мороз!

Навряд тебе парня сильнее

И краше видать привелось?

Метели, снега и туманы

Покорны морозу всегда,

Пойду на моря-окияны —

Построю дворцы изо льда.

Задумаю – реки большие

Надолго упрячу под гнет,

Построю мосты ледяные,

Каких не построит народ.

Где быстрые, шумные воды

Недавно свободно текли, —

Сегодня прошли пешеходы,

Обозы с товаром прошли.

Люблю я в глубоких могилах

Покойников в иней рядить,

И кровь вымораживать в жилах,

И мозг в голове леденить.

На горе недоброму вору,

На страх седоку и коню

Люблю я в вечернюю пору

Затеять в лесу трескотню.

Бабенки, пеняя на леших,

Домой удирают скорей.

А пьяных, и конных, и пеших

Дурачить еще веселей.

Без мелу всю выбелю рожу,

А нос запылает огнем,

И бороду так приморожу

К вожжам – хоть руби топором!

Богат я, казны не считаю,

А все не скудеет добро;

Я царство мое убираю

В алмазы, жемчуг, серебро.

Войди в мое царство со мною

И будь ты царицею в нем!

Поцарствуем славно зимою,

А летом глубоко уснем.

Войди! приголублю, согрею,

Дворец отведу голубой… —

И стал воевода над нею

Махать ледяной булавой.

XXXII

– Тепло ли тебе, молодица? —

С высокой сосны ей кричит.

«Тепло!» – отвечает вдовица,

Сама холодеет, дрожит.

Морозко спустился пониже,

Опять помахал булавой

И шепчет ей ласковей, тише:

– Тепло ли?.. – «Тепло, золотой!»

Тепло – а сама коченеет.

Морозко коснулся ее:

В лицо ей дыханием веет

И иглы колючие сеет

С седой бороды на нее.

И вот перед ней опустился!

– Тепло ли? – промолвив опять,

И в Проклушку вдруг обратился,

И стал он ее цаловать.

В уста ее, в очи и в плечи

Седой чародей цаловал

И те же ей сладкие речи,

Что милый о свадьбе, шептал.

И так-то ли любо ей было

Внимать его сладким речам,

Что Дарьюшка очи закрыла,

Топор уронила к ногам,

Улыбка у горькой вдовицы

Играет на бледных губах,

Пушисты и белы ресницы,

Морозные иглы в бровях…

XXXIII

В сверкающий иней одета,

Стоит, холодеет она,

И снится ей жаркое лето —

Не вся еще рожь свезена,

Но сжата, – полегче им стало!

Возили снопы мужики,

А Дарья картофель копала

С соседних полос у реки.

Свекровь ее тут же, старушка,

Трудилась; на полном мешке

Красивая Маша, резвушка,

Сидела с морковкой в руке.

Телега, скрыпя, подъезжает —

Савраска глядит на своих,

И Проклушка крупно шагает

За возом снопов золотых.

«Бог помочь! А где же Гришуха?» —

Отец мимоходом сказал.

– В горохах, – сказала старуха.

«Гришуха!» – отец закричал,

На небо взглянул. «Чай, не рано?

Испить бы…» Хозяйка встает

И Проклу из белого жбана

Напиться кваску подает.

Гришуха меж тем отозвался:

Горохом опутан кругом,

Проворный мальчуга казался

Бегущим зеленым кустом.

«Бежит!.. у!.. бежит, постреленок,

Горит под ногами трава!»

Гришуха черен, как галчонок,

Бела лишь одна голова.

Крича, подбегает вприсядку

(На шее горох хомутом).

Попотчевал баушку, матку,

Сестренку – вертится вьюном!

От матери молодцу ласка,

Отец мальчугана щипнул;

Меж тем не дремал и савраска:

Он шею тянул да тянул,

Добрался, – оскаливши зубы,

Горох аппетитно жует

И в мягкие добрые губы

Гришухино ухо берет…

XXXIV

Машутка отцу закричала:

«Возьми меня, тятька, с собой!»

Спрыгнула с мешка – и упала,

Отец ее поднял. «Не вой!

Убилась – неважное дело!..

Девчонок не надобно мне,

Еще вот такого пострела

Рожай мне, хозяйка, к весне!

Смотри же!..» Жена застыдилась:

– Довольно с тебя одного! —

(А знала, под сердцем уж билось

Дитя…) «Ну! Машук, ничего!»

И Проклушка, став на телегу,

Машутку с собой посадил.

Вскочил и Гришуха с разбегу,

И с грохотом воз покатил.

Воробушков стая слетела

С снопов, над телегой взвилась.

И Дарьюшка долго смотрела,

От солнца рукой заслонясь,

Как дети с отцом приближались

К дымящейся риге своей,

И ей из снопов улыбались

Румяные лица детей…

Чу, песня! знакомые звуки!

Хорош голосок у певца…

Последние признаки муки

У Дарьи исчезли с лица,

Душой улетая за песней,

Она отдалась ей вполне…

Нет в мире той песни прелестней,

Которую слышим во сне!

О чем она – бог ее знает!

Я слов уловить не умел,

Но сердце она утоляет,

В ней дольнего счастья предел.

В ней кроткая ласка участья,

Обеты любви без конца…

Улыбка довольства и счастья

У Дарьи не сходит с лица.

XXXV

Какой бы ценой ни досталось

Забвенье крестьянке моей,

Что нужды? Она улыбалась.

Жалеть мы не будем о ней.

Нет глубже, нет слаще покоя,

Какой посылает нам лес,

Недвижно, бестрепетно стоя

Под холодом зимних небес.

Нигде так глубоко и вольно

Не дышит усталая грудь,

И ежели жить нам довольно,

Нам слаще нигде не уснуть!

XXXVI

Ни звука! Душа умирает

Для скорби, для страсти. Стоишь

И чувствуешь, как покоряет

Ее эта мертвая тишь.

Ни звука! И видишь ты синий

Свод неба, да солнце, да лес,

В серебряно-матовый иней

Наряженный, полный чудес,

Влекущий неведомой тайной,

Глубоко-бесстрастный… Но вот

Послышался шорох случайной —

Вершинами белка идет.

Ком снегу она уронила

На Дарью, прыгнув по сосне.

А Дарья стояла и стыла

В своем заколдованном сне…

1863–1864

Дедушка

Посвящается З-н-ч-е

I

Раз у отца, в кабинете,

Саша портрет увидал,

Изображен на портрете

Был молодой генерал.

«Кто это? – спрашивал Саша. —

Кто?..» – Это дедушка твой. —

И отвернулся папаша,

Низко поник головой.

«Что же не вижу его я?»

Папа ни слова в ответ.

Внук, перед дедушкой стоя,

Зорко глядит на портрет:

«Папа, чего ты вздыхаешь?

Умер он… жив? говори!»

– Вырастешь, Саша, узнаешь. —

«То-то… ты скажешь, смотри!..

II

«Дедушку знаешь, мамаша?» —

Матери сын говорит.

– Знаю, – и за руку Саша

Маму к портрету тащит,

Мама идет против воли.

«Ты мне скажи про него,

Мама! недобрый он, что ли,

Что я не вижу его?

Ну, дорогая! ну, сделай

Милость, скажи что-нибудь!»

– Нет, он и добрый и смелый,

Только несчастный. – На грудь

Голову скрыла мамаша,

Тяжко вздыхает, дрожит —

И зарыдала… А Саша

Зорко на деда глядит:

«Что же ты, мама, рыдаешь,

Слова не хочешь сказать!»

– Вырастешь, Саша, узнаешь.

Лучше пойдем-ка гулять… —

III

В доме тревога большая.

Счастливы, светлы лицом,

Заново дом убирая,

Шепчутся мама с отцом.

Как весела их беседа!

Сын подмечает, молчит.

– Скоро увидишь ты деда! —

Саше отец говорит…

Дедушкой только и бредит

Саша, – не может уснуть:

«Что же он долго не едет?..»

– Друг мой! Далек ему путь! —

Саша тоскливо вздыхает,

Думает: «Что за ответ!»

Вот наконец приезжает

Этот таинственный дед.

IV

Все, уж давно поджидая,

Встретили старого вдруг…

Благословил он, рыдая,

Дом, и семейство, и слуг,

Пыль отряхнул у порога,

С шеи торжественно снял

Образ распятого Бога

И, покрестившись, сказал:

– Днесь я со всем примирился,

Что потерпел на веку!.. —

Сын пред отцом преклонился,

Ноги омыл старику;

Белые кудри чесала

Дедушке Сашина мать,

Гладила их, целовала,

Сашу звала целовать.

Правой рукою мамашу

Дед обхватил, а другой

Гладил румяного Сашу:

– Экой красавчик какой! —

Дедушку пристальным взглядом

Саша рассматривал, – вдруг

Слезы у мальчика градом

Хлынули, к дедушке внук

Кинулся: «Дедушка! где ты

Жил-пропадал столько лет?

Где же твои эполеты,

Что не в мундир ты одет?

Что на ноге ты скрываешь?

Ранена, что ли, рука?..»

– Вырастешь, Саша, узнаешь.

Ну, поцелуй старика!.. —

V

Повеселел, оживился,

Радостью дышит весь дом.

С дедушкой Саша сдружился,

Вечно гуляют вдвоем.

Ходят лугами, лесами,

Рвут васильки среди нив;

Дедушка древен годами,

Но еще бодр и красив,

Зубы у дедушки целы,

Поступь, осанка тверда,

Кудри пушисты и белы,

Как серебро борода;

Строен, высокого роста,

Но как младенец глядит,

Как-то апостольски-просто,

Ровно всегда говорит…

VI

Выйдут на берег покатый

К русской великой реке —

Свищет кулик вороватый,

Тысячи лап на песке;

Барку ведут бечевою,

Чу, бурлаков голоса!

Ровная гладь за рекою —

Нивы, покосы, леса.

Легкой прохладою дует

С медленных, дремлющих вод…

Дедушка землю целует,

Плачет – и тихо поет…

«Дедушка! что ты роняешь

Крупные слезы, как град?..»

– Вырастешь, Саша, узнаешь!

Ты не печалься – я рад…

VII

Рад я, что вижу картину,

Милую с детства глазам.

Глянь-ка на эту равнину —

И полюби ее сам!

Две-три усадьбы дворянских,

Двадцать Господних церквей,

Сто деревенек крестьянских

Как на ладони на ней!

У лесу стадо пасется —

Жаль, что скотинка мелка;

Песенка где-то поется —

Жаль – неисходно горька!

Ропот: «Подайте же руку

Бедным крестьянам скорей!»

Тысячелетнюю муку,

Саша, ты слышишь ли в ней?..

Надо, чтоб были здоровы

Овцы и лошади их,

Надо, чтоб были коровы

Толще московских купчих, —

Будет и в песне отрада

Вместо унынья и мук.

Надо ли? – «Дедушка, надо!»

– То-то! попомни же, внук!.. —

VIII

Озими пышному всходу,

Каждому цветику рад,

Дедушка хвалит природу,

Гладит крестьянских ребят.

Первое дело у деда

Потолковать с мужиком,

Тянется долго беседа,

Дедушка скажет потом:

«Скоро вам будет не трудно,

Будете вольный народ!»

И улыбнется так чудно,

Радостью весь расцветет.

Радость его разделяя,

Прыгало сердце у всех.

То-то улыбка святая!

То-то пленительный смех!

IX

– Скоро дадут им свободу, —

Внуку старик замечал. —

Только и нужно народу.

Чудо я, Саша, видал:

Горсточку русских сослали

В страшную глушь, за раскол.

Волю да землю им дали;

Год незаметно прошел —

Едут туда комиссары,

Глядь – уж деревня стоит,

Риги, сараи, амбары!

В кузнице молот стучит,

Мельницу выстроят скоро.

Уж запаслись мужики

Зверем из темного бора,

Рыбой из вольной реки.

Вновь через год побывали,

Новое чудо нашли:

Жители хлеб собирали

С прежде бесплодной земли.

Дома одни лишь ребята

Да здоровенные псы,

Гуси кричат, поросята

Тычут в корыто носы…

X

Так постепенно в полвека

Вырос огромный посад —

Воля и труд человека

Дивные дивы творят!

Всё принялось, раздобрело!

Сколько там, Саша, свиней,

Перед селением бело

На полверсты от гусей;

Как там возделаны нивы,

Как там обильны стада!

Высокорослы, красивы

Жители, бодры всегда,

Видно – ведется копейка!

Бабу там холит мужик:

В праздник на ней душегрейка —

Из соболей воротник!

XI

Дети до возраста в неге,

Конь хоть сейчас на завод,

В кованой, прочной телеге

Сотню пудов увезет…

Сыты там кони-то, сыты,

Каждый там сыто живет,

Тесом там избы-то крыты,

Ну уж зато и народ!

Взросшие в нравах суровых,

Сами творят они суд,

Рекрутов ставят здоровых,

Трезво и честно живут,

Подати платят до срока,

Только ты им не мешай. —

«Где ж та деревня?» – Далеко,

Имя ей «Тарбагатай»,

Страшная глушь, за Байкалом…

Так-то, голубчик ты мой,

Ты еще в возрасте малом,

Вспомнишь, как будешь большой…

XII

Ну… а покуда подумай,

То ли ты видишь кругом:

Вот он, наш пахарь угрюмый,

С темным, убитым лицом, —

Лапти, лохмотья, шапчонка,

Рваная сбруя; едва

Тянет косулю клячонка,

С голоду еле жива!

Голоден труженик вечный,

Голоден тоже, божусь!

Эй! отдохни-ко, сердечный!

Я за тебя потружусь! —

Глянул крестьянин с испугом,

Барину плуг уступил,

Дедушка долго за плугом,

Пот отирая, ходил;

Саша за ним торопился,

Не успевал догонять:

«Дедушка! где научился

Ты так отлично пахать?

Точно мужик, управляешь

Плугом, а был генерал!»

– Вырастешь, Саша, узнаешь,

Как я работником стал!

XIII

Зрелище бедствий народных

Невыносимо, мой друг;

Счастье умов благородных —

Видеть довольство вокруг.

Нынче полегче народу:

Стих, притаился в тени

Барин, прослышав свободу…

Ну а как в наши-то дни!

………………….

Словно как омут, усадьбу

Каждый мужик объезжал.

Помню ужасную свадьбу, —

Поп уже кольца менял,

Да на беду помолиться

В церковь помещик зашел:

«Кто им позволил жениться?

Стой!» – и к попу подошел…

Остановилось венчанье!

С барином шутка плоха —

Отдал наглец приказанье

В рекруты сдать жениха,

В девичью – бедную Грушу!

И не перечил никто!..

Кто же имеющий душу

Мог это вынести?.. кто?..

XIV

Впрочем, не то еще было!

И не одни господа,

Сок из народа давила

Подлых подьячих орда,

Что ни чиновник – стяжатель,

С целью добычи в поход

Вышел… а кто неприятель?

Войско, казна и народ!

Всем доставалось исправно.

Стачка, порука кругом:

Смелые грабили явно,

Трусы тащили тайком.

Непроницаемой ночи

Мрак над страною висел…

Видел – имеющий очи

И за отчизну болел.

Стоны рабов заглушая

Лестью да свистом бичей,

Хищников алчная стая

Гибель готовила ей…

XV

Солнце не вечно сияет,

Счастье не вечно везет:

Каждой стране наступает

Рано иль поздно черед,

Где не покорность тупая —

Дружная сила нужна;

Грянет беда роковая —

Скажется мигом страна.

Единодушье и разум

Всюду дадут торжество,

Да не придут они разом,

Вдруг не создашь ничего, —

Красноречивым воззваньем

Не разогреешь рабов,

Не озаришь пониманьем

Темных и грубых умов.

Поздно! Народ угнетенный

Глух перед общей бедой.

Горе стране разоренной!

Горе стране отсталой!..

Войско одно – не защита.

Да ведь и войско, дитя,

Было в то время забито,

Лямку тянуло кряхтя… —

XVI

Дедушка кстати солдата

Встретил, вином угостил,

Поцеловавши как брата,

Ласково с ним говорил:

– Нынче вам служба не бремя —

Кротко начальство теперь…

Ну а как в наше-то время!

Что ни начальник, то зверь!

Душу вколачивать в пятки

Правилом было тогда.

Как ни трудись, недостатки

Сыщет начальник всегда:

«Есть в маршировке старанье,

Стойка исправна совсем,

Только заметно дыханье…»

Слышишь ли?.. дышат зачем!

XVII

А недоволен парадом,

Ругань польется рекой,

Зубы посыплются градом,

Порет, гоняет сквозь строй!

С пеною у́ рта обрыщет

Весь перепуганный полк,

Жертв покрупнее приищет

Остервенившийся волк:

«Франтики! подлые души!

Под караулом сгною!»

Слушал – имеющий уши,

Думушку думал свою.

Брань пострашней караула,

Пуль и картечи страшней…

Кто же, в ком честь не уснула,

Кто примирился бы с ней?.. —

«Дедушка! ты вспоминаешь

Страшное что-то?.. скажи!»

– Вырастешь, Саша, узнаешь,

Честью всегда дорожи…

Взрослые люди – не дети,

Трус, кто сторицей не мстит.

Помни, что нету на свете

Неотразимых обид!.. —

XVIII

Дед замолчал и уныло

Голову свесил на грудь.

– Мало ли, друг мой, что было!..

Лучше пойдем отдохнуть. —

Отдых недолог у деда —

Жить он не мог без труда:

Гряды копал до обеда,

Переплетал иногда;

Вечером шилом, иголкой

Что-нибудь бойко тачал,

Песней печальной и долгой

Дедушка труд сокращал.

Внук не проронит ни звука,

Не отойдет от стола:

Новой загадкой для внука

Дедова песня была…

XIX

Пел он о славном походе

И о великой борьбе;

Пел о свободном народе

И о народе-рабе;

Пел о пустынях безлюдных

И о железных цепях;

Пел о красавицах чудных

С ангельской лаской в очах;

Пел он об их увяданье

В дикой, далекой глуши

И о чудесном влиянье

Любящей женской души…

О Трубецкой и Волконской

Дедушка пел – и вздыхал,

Пел – и тоской вавилонской

Келью свою оглашал…

«Дедушка, дальше!.. А где ты

Песенку вызнал свою?

Ты повтори мне куплеты —

Я их мамаше спою.

Те имена поминаешь

Ты иногда по ночам…»

– Вырастешь, Саша, узнаешь —

Всё расскажу тебе сам:

Где научился я пенью,

С кем и когда я певал… —

«Ну! приучусь я к терпенью!» —

Саша уныло сказал…

XX

Часто каталися летом

Наши друзья в челноке,

С громким, веселым приветом

Дед приближался к реке:

– Здравствуй, красавица Волга!

С детства тебя я любил. —

«Где ж пропадал ты так долго?» —

Саша несмело спросил.

– Был я далеко, далеко… —

«Где же?..» Задумался дед.

Мальчик вздыхает глубоко,

Вечный предвидя ответ.

«Что ж, хорошо ли там было?»

Дед на ребенка глядит:

– Лучше не спрашивай, милый!

(Голос у деда дрожит)

Глухо, пустынно, безлюдно,

Степь полумертвая сплошь.

Трудно, голубчик мой, трудно!

По году весточки ждешь,

Видишь, как тратятся силы —

Лучшие Божьи дары,

Близким копаешь могилы,

Ждешь и своей до поры…

Медленно-медленно таешь… —

«Что ж ты там, дедушка, жил?..»

– Вырастешь, Саша, узнаешь! —

Саша слезу уронил…

XXI

«Господи! слушать наскучит!

«Вырастешь!» – мать говорит,

Папочка любит, а мучит:

«Вырастешь», – то же твердит!

То же и дедушка… Полно!

Я уже вырос – смотри!..

(Стал на скамеечку челна)

Лучше теперь говори!..»

Деда целует и гладит:

«Или вы все заодно?..»

Дедушка с сердцем не сладит,

Бьется, как голубь, оно.

«Дедушка, слышишь? хочу я

Всё непременно узнать!»

Дедушка, внука целуя,

Шепчет: – Тебе не понять.

Надо учиться, мой милый!

Всё расскажу, погоди!

Пособерись-ка ты с силой.

Зорче кругом погляди.

Умник ты, Саша, а всё же

Надо историю знать

И географию тоже. —

«Долго ли, дедушка, ждать?»

– Годик, другой, как случится. —

Саша к мамаше бежит:

«Мама! хочу я учиться!» —

Издали громко кричит.

XXII

Время проходит. Исправно

Учится мальчик всему —

Знает историю славно

(Лет уже десять ему),

Бойко на карте покажет

И Петербург, и Читу,

Лучше большого расскажет

Многое в русском быту.

Глупых и злых ненавидит,

Бедным желает добра,

Помнит, что слышит и видит…

Дед примечает: пора!

Сам же он часто хворает,

Стал ему нужен костыль…

Скоро уж, скоро узнает

Саша печальную быль…

1870

Сноски

1

Известная народная игра, сеять мак. Маковкой садится в середине круга красивая девочка, которую под конец подкидывают вверх, представляя тем отряхиванье мака; а то еще маком бывает простоватый детина, которомупри подкидывании достается немало колотушек.

(обратно)

2

Хмелем и хлебным зерном осыпают молодых в знак будущего богатства.

(обратно)

Оглавление

Стихотворения

  В дороге

  «Еду ли ночью по улице темной…»

  «Я не люблю иронии твоей…»

  «Мы с тобой бестолковые люди…»

  Муза

  Влас

  «Безвестен я. Я вами не стяжал…»

  «Замолкни, Муза мести и печали!..»

  «Внимая ужасам войны…»

  «В столицах шум, гремят витии…»

  На Волге (Детство Валежникова)

  Зеленый Шум

  Рыцарь на час

  «Надрывается сердце от муки…»

  «Умру я скоро. Жалкое наследство…»

  «Душно! без счастья и воли…»

  Стихотворения, посвященные русским детям

    I. Дядюшка Яков

    II. Пчелы

    III. Генерал Топтыгин

    <IV>. Дедушка Мазай и зайцы

    <V>. Соловьи

    <VI>. Накануне светлого праздника

  Элегия

  Музе

  «О Муза! я у двери гроба!..»

Поэмы

  Русские женщины Княгиня Трубецкая Поэма (1826 год)

    Часть первая

    Часть вторая

  Мороз, Красный нос

    Часть первая Смерть крестьянина

    Часть вторая Мороз, Красный нос

  Дедушка

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Стихотворение Николая Алексеевича Некрасова «Дедушка Мазай и зайцы» впервые опубликовано в журнале «Отечественные записки», 1871, No 1, с. 124, с подписью: «Н. Некрасовъ» и подзаголовком: «Изъ стихотвореній, посвященныхъ русскимъ дѣтямъ».

Текст.
https://ilibrary.ru/text/1108/p.4/index.html

ПРОТОТИП МАЗАЯ
Подробное исследование проделал заслуженный краевед Зонтиков.
https://ru.wikipedia.org/wiki/Зонтиков,_Николай_Александрович
Вот, что он пишет.

***
Вопрос о прототипе героя стихотворения «Дедушка Мазай и зайцы» почти не вставал. Знаменитый спасатель зайцев традиционно воспринимался как чисто литературный персонаж. В литературе, правда, говорилось, что дедушка Мазай – реальный, конкретный человек, но звучало это как-то глухо и не очень убедительно: Мизенец (1902 г.): «Поэт оставил описание Мисковской волости в стихотворении “Дедушка Мазай и зайцы”. Вёжи, из которых происходил старый Мазай, принадлежит к этой же волости»439; А. В. Попов (1938 г.): «Деревня Малые Вежи, где жил Мазай, один из друзей-охотников Некрасова, существует и теперь» [440]; В. В. Касторский (1958 г.): «Дедушка Мазай – не вымышленное лицо. Это (…) костромской крестьянин, приятель Некрасова по охоте. Потомки дедушки Мазая живут и сейчас в Костромском районе под фамилией Мазайкиных*» [441]; А. Ф. Тарасов (1977 г.): «Герой стихотворения “Дедушка Мазай…” – реальная личность» [442].

***
Нет сомнений в том, что Иван Саввич Мазайхин и дедушка Мазай – одно лицо, или, точнее, в том, что Иван Саввич послужил прототипом стихотворения о дедушке Мазае. По-видимому, Ивана Саввича в деревне звали Мазай***, и это прозвище представляет собой усеченный вариант его фамилии.

***
Во время весенних разливов в Заречье животные – волки, зайцы, лисы, кабаны, лоси – оказывались в трудном положении, многие из них гибли. Л. П. Пискунов вспоминает о разливе 1936 г., когда Вёжи «залило так, что во многих домах вода доходила до окон первых этажей (…). В это время было залито большое количество лесных угодий, незатопленными остались только отдельные небольшие островки в лесах. Тогда погибло много зверей. Лоси плавали, искали островки суши и не находя – тонули. Их вздутые туши позднее наши мужики находили в лесах и на полое. Зайцы, когда уходил из-под них последний клочок суши, плавали, тонули, забирались на пни, кривые деревья, бревна. Некоторые мужики снимали их и привозили в деревню или высаживали где в лесу на островок. Мой отец как-то поехал на ботнике развешивать мережи для сушки и встретил в лесу мертвого волка, который плавал на толстом бревне, положив голову и уцепившись за бревно передними лапами» [470].

https://kostromka.ru/zontikov/nekrasov/116.php

***
Нам неизвестно, когда и как Некрасов познакомился с прототипом своего Мазая. Однако кое-какие данные на этот счет есть. В Пушкинском доме сохранился листок с черновыми заметками Некрасова, на котором сделаны следующие записи: «Дедушка Мазай и зайцы» и «Заяц сер как онуча» [388]. М. В. Теплинский предположил, что эти заметки относятся к периоду между 1866 и 1870 гг. [389] О записи «Дедушка Мазай и зайцы» исследователь заметил: «Название известного стихотворения Некрасова, написанного в 1870 году. Мысль о стихотворении и название его могли зародиться у Некрасова и раньше, что подтверждается следующими соображениями. Упоминаемая в стихотворении деревня Малые Вежи находится в той же Мисковской волости Костромской губернии, где Некрасов охотился с Гаврилой, которому посвятил “Коробейников” (1861). Поэт охотился в этих местах в начале 60-х годов, и именно тогда у него мог возникнуть замысел стихотворения (…)» [390].
https://kostromka.ru/zontikov/nekrasov/103.php

Зонтиков Н. А. Стихотворение «Дедушка Мазай и зайцы» / Н. А. Зонтиков. Н. А. Некрасов и Костромской край: страницы истории / Составление и редактирование Н. А. Зонтикова. – Кострома: ДиАр, 2008. – 384 стр.

КОСТРОМСКАЯ АТЛАНТИДА
Упомянутый выше Леонид Пискунов описал историю деревни Вёжи. Воспоминания опубликованы на сайте:

Пискунов Л.П. Из истории моей родины. О прошлом деревни Вёжи под Костромой
https://kostromka.ru/kostroma/land/04/piskunov/98.php

Вёжи — довольно богатое поселение с древней историей. Люди селились здесь с бронзового века. С XIV века это волжский форпост Московской Руси. Избы стояли на высоких сваях. В ХХ веке вся эта местность была ликвидирована титаническими усилиями каналоармейцев. Поселения, плодородная пойма и возделанные угодья были затоплены водами Костромского водохранилища. Деревня была переселена, сооружения разрушены. Однако остров Вёжи сохранился. Археологи называют его Костромской Атлантидой.

«За всё время проведения раскопок нам удалось обнаружить огромное количество великолепно сохранившихся находок: инструменты для резьбы по дереву и кости, кожаная обувь, предметы керамики, ювелирные изделия, берестяные таблички, записи на которых, вероятно, делались чернилами. Почва здесь поистине уникальная: за счёт её сырого слоя органические материалы сохраняются в первозданном виде. Подобных артефактов в Костромской области больше нет нигде», – поделился заведующий лабораторией археолого-этнологических исследований КГУ, участник экспедиции в Вёжах Сергей Кабатов.
https://www.rgo.ru/ru/article/kostromskaya-atlantida-0

Говорят, там раскопали погребальный драккар с рунической надписью MASAI, в котором возлежал пятиметровый истлевший великан в окружении заячьих скелетов. А с проплывающих мимо судов порой замечали, как в весеннем тумане по острову бродит гигантский призрак зайца.

Дедушка Мазай действительно кажется героем мифа, будто какой-то Гильгамеш, а это стихотворение кажется длинной эпической поэмой (по крайней мере, второкласснику). Вероятно, причина в том, что Некрасов создал сложную конструкцию, со многими хронотопами: в августе на охоте; спрятались в сарае; деревня как Венеция, жизнь Мазая, анекдоты Мазая, рассказ Мазая про зайцев; наводнение; спасение зайцев; возвращение в деревню; частушка-погонялка; в избе Мазая. Можно сделать целый сериал.

Также имя Мазай ассоциируется с божеством Москвы (*mos), чьи атрибуты аналогичны — вода, мох, болотистая низина. Архетип *mos проявлен и в других образах мифологического мышления.

ЭТИМОЛОГИЯ МАЗАЯ
Есть ли значение антропонимов Мазайхин, Мазайха? Почему старика в деревне звали «Мазай», а Некрасов акцентирует слово «дедушка»? Это созвучие может иметь опору в языках этносов Волго-Камского региона. Это основная транспортная артерия. От Костромы вниз по течению город Чебоксары (600 км), рядом Йошкар-Ола, Ижевск. Откроем соответствующие словари.

В удмуртском есть слово «мазак» — шутка, насмешка, забава. В марийском «мазак» — посмешище, «мазакланаш» — чудачить, «мäзак» — диво, потеха. В чувашском «массак» — диво, потеха; «маçак» — дедушка со стороны отца.
ru.samah.chv.su/s/маçак
https://ru.chuvash.org/wiki/Этимологический%20словарь%20чувашского%20языка%20(М)

Считается, что происхождение «масак» тюркское. В киргизском «мазак» — шутка, насмешка, издёвка; «мазак кыл» — издеваться, насмехаться.
https://classes.ru/all-kirghiz/dictionary-kirghiz-russian-term-18431.htm

Таким образом, прозвище «Мазай» происходит из языков волго-камских этносов, и означало «чудак, забавник» и одновременно «дедушка». Вероятно, Некрасов, знал о двойном смысле этого прозвища и гениально его обыграл. В стихотворении Мазай действительно ведёт себя необычно и забавляет людей:

Было потехи у баб, ребятишек,
Как прокатил я деревней зайчишек:
«Глянь-ко: что делает старый Мазай!»

БЛАГОЗВУЧИЕ
Начало стихотворения кажется неблагозвучным. «С старым Мазаем» — язык сломаешь. Однако если читать его в старинной манере, окающим костромским говором (и с безударной Ё), получается гармонично и колоритно: «В августе, ОкОлО Малых ВёжЕй, с старым Мазаем я бил дупелей». Лучше если не школьник мямлит у доски, а старик декламирует в фольклорной обстановке. Но где ж такое взять?

ЭКОФИЛОСОФИЯ
В стихотворении «Дедушка Мазай и зайцы» озвучены весьма прогрессивные (для 1860-х) идеи по экологической философии и неистощительному природопользованию.

В нашем болотистом, низменном крае
Впятеро больше бы дичи велось,
Кабы сетями её не ловили,
Кабы силками её не давили;
Зайцы вот тоже, — их жалко до слёз!
Только весенние воды нахлынут,
И без того они сотнями гинут, —
Нет! ещё мало! бегут мужики,
Ловят, и топят, и бьют их баграми.
Где у них совесть?..

Подобная природоохранная этика получила должное развитие только к концу XX века. То есть Некрасов опередил время на столетие.

Экологическая этика — феномен парадоксальный и виртуальный. Вроде бы она стала доминировать и даже вошла в законодательство как фундаментальная норма. Но по факту сейчас в жизни усреднённого читателя нет ни зайцев, ни деревни Вёжи, ни мужиков, ни силков, и баб и ребятишек. Всё это отменено, физически или культурно.

Более того, нет даже и того Некрасова, каким он себя считал. Он знал, что Николай Алексѣевичъ ​Некрасовъ родился 28 ноября 1821 года в Немирове Подольской губернии Российской империи. А спустя двести лет обнаруживается, что родился сей господин 10 декабря 1821 года, а населённый пункт именуется так: Немирів, Вінницька область, Україна. И там полагается именовать поэта М.О. Некрасов (Микола Олексійович). То есть изменены все анкетные данные: дата рождения, место рождения и даже инициалы. Паспорт недействителен. Кто же разграбил идентичность?

ТАНАТОЛОГИЯ
Если прототип «дедушки Мазая» — Иван Саввич Мазайхин из деревни Вёжи, родившийся в 1801 году, то можно предположить, что в 1870 году старик умер, и Некрасов написал эту поэму в память о нём. Тема смерти для Некрасова была чрезвычайно важна. Он перенёс много заболеваний, страдал от депрессии, ипохондрии и «меланхолии». Можно предполагать (хотя это примитивно и некрасиво), что смерть Мазайхина погрузила Некрасова в думы о собственной кончине, о том, что мелкая болячка перерастёт в смертельный недуг. Поэтому тучка небольшая «разразилась жестоким дождём», который сравнивается с железными прутьями (небесная кара). И автор скрывается с Мазаем (покойником?) «в какой-то сарай» (гроб?).

Имя и сюжет ассоциируются с некоторым образами классического образования: Моисей (Masai ~ Moses) выводит народ свой через море; Спаситель шествует по водам; Харон переплывает Стикс в ладье.

В принципе, можно истолковать через танатос и финал. Похоже, Некрасов (интуитивно?) сочинил заклятье (оберег), искупающее его охотничьи грехи и отодвигающее смерть.

Я проводил их всё тем же советом:
«Не попадайтесь зимой!»
Я их не бью ни весною, ни летом,
Шкура плохая, — линяет косой…

Линять (о цвете, узоре) — значит, исчезать, вымываться. Шкура плохая у старика (и у Некрасова была кожа прескверная). Но пусть пока Бог не бьёт его ни весною, ни летом. Если и попадёт в него небесная стрела, то пусть зимой. Так и случилось: в разгар зимы пришла к нему смерть с косой. И было это для него подлинным спасением.

МАГИЯ
Некрасов был гений Слова и картёжный колдун, а значит, каузальный маг и пророк. Но найти в его «крестьянских стихах» пророческую магию трудновато. Кажется, что там вообще нет метафизики. Тем не менее, в финальной строчке присутствуют ПРОВОДЫ, единица (Я), восьмёрка (ВСЁ) и две семёрки: «Я проводил их вСё тЕМ же СовЕтоМ». Во второй строке есть зима, и шёпотом угадываются два и семь (попаДАйтесь ЗИМой). А как известно, поэт умер в 1877 году, 27 декабря. Но заметить эти совпадения нам не дано. А если кто и заметит, доказать не сумеет. Магия — порождение тонкого мира, а мистика — боится статистики.

Вывод. Человек должен беречь и отстаивать идентичность своего мира. Иначе всё исчезнет и вымрет.

Николай Некрасов — Дедушка Мазай и зайцы

I

В августе, около Малых Вежей,
С старым Мазаем я бил дупелей.
Как-то особенно тихо вдруг стало,
На́ небе солнце сквозь тучу играло.
Тучка была небольшая на нем,
А разразилась жестоким дождем!
Прямы и светлы, как прутья стальные,
В землю вонзались струи дождевые
С силой стремительной… Я и Мазай,
Мокрые, скрылись в какой-то сарай.
Дети, я вам расскажу про Мазая.
Каждое лето домой приезжая,
Я по неделе гощу у него.
Нравится мне деревенька его:
Летом ее убирая красиво,
Исстари хмель в ней родится на диво,
Вся она тонет в зеленых садах;
Домики в ней на высоких столбах
(Всю эту местность вода понимает,
Так что деревня весною всплывает,
Словно Венеция). Старый Мазай
Любит до страсти свой низменный край.
Вдов он, бездетен, имеет лишь внука,
Торной дорогой ходить ему — скука!
За́ сорок верст в Кострому прямиком
Сбегать лесами ему нипочем:
«Лес не дорога: по птице, по зверю
Выпалить можно». — А леший? — «Не верю!
Раз в кураже я их звал-поджидал
Целую ночь, — никого не видал!
За день грибов насбираешь корзину,
Ешь мимоходом бруснику, малину;
Вечером пеночка нежно поет,
Словно как в бочку пустую удод
Ухает; сыч разлетается к ночи,
Рожки точены, рисованы очи.
Ночью… ну, ночью робел я и сам:
Очень уж тихо в лесу по ночам.
Тихо как в церкви, когда отслужили
Службу и накрепко дверь затворили,
Разве какая сосна заскрипит,
Словно старуха во сне проворчит…»
Дня не проводит Мазай без охоты.
Жил бы он славно, не знал бы заботы,
Кабы не стали глаза изменять:
Начал частенько Мазай пуделять.
Впрочем, в отчаянье он не приходит:
Выпалит дедушка — заяц уходит,
Дедушка пальцем косому грозит:
«Врешь — упадешь!» — добродушно кричит.
Знает он много рассказов забавных
Про деревенских охотников славных:
Кузя сломал у ружьишка курок,
Спичек таскает с собой коробок,
Сядет за кустом — тетерю подманит,
Спичку к затравке приложит — и грянет!
Ходит с ружьишком другой зверолов,
Носит с собою горшок угольков.
«Что ты таскаешь горшок с угольками?» —
Больно, родимый, я зябок руками;
Ежели зайца теперь сослежу,
Прежде я сяду, ружье положу,
Над уголечками руки погрею,
Да уж потом и палю по злодею! —
«Вот так охотник!» — Мазай прибавлял.
Я, признаюсь, от души хохотал.
Впрочем, милей анекдотов крестьянских
(Чем они хуже, однако, дворянских?)
Я от Мазая рассказы слыхал.
Дети, для вас я один записал…

II

Старый Мазай разболтался в сарае:
«В нашем болотистом, низменном крае
Впятеро больше бы дичи велось,
Кабы сетями ее не ловили,
Кабы силками ее не давили;
Зайцы вот тоже, — их жалко до слез!
Только весенние воды нахлынут,
И без того они сотнями гинут, —
Нет! еще мало! бегут мужики,
Ловят, и топят, и бьют их баграми.
Где у них совесть?.. Я раз за дровами
В лодке поехал — их много с реки
К нам в половодье весной нагоняет —
Еду, ловлю их. Вода прибывает.
Вижу один островок небольшой —
Зайцы на нем собралися гурьбой.
С каждой минутой вода подбиралась
К бедным зверькам; уж под ними осталось
Меньше аршина земли в ширину,
Меньше сажени в длину.
Тут я подъехал: лопочут ушами,
Сами ни с места; я взял одного,
Прочим скомандовал: прыгайте сами!
Прыгнули зайцы мои, — ничего!
Только уселась команда косая,
Весь островочек пропал под водой:
„То-то! — сказал я, — не спорьте со мной!
Слушайтесь, зайчики, деда Мазая!“
Этак гуторя, плывем в тишине.
Столбик не столбик, зайчишко на пне,
Лапки скрестивши, стоит, горемыка,
Взял и его — тягота не велика!
Только что начал работать веслом,
Глядь, у куста копошится зайчиха —
Еле жива, а толста как купчиха!
Я ее, дуру, накрыл зипуном —
Сильно дрожала… Не рано уж было.
Мимо бревно суковатое плыло,
Сидя, и стоя, и лежа пластом,
Зайцев с десяток спасалось на нем
„Взял бы я вас — да потопите лодку!“
Жаль их, однако, да жаль и находку —
Я зацепился багром за сучок
И за собою бревно поволок…
Было потехи у баб, ребятишек,
Как прокатил я деревней зайчишек:
„Глянъ-ко: что делает старый Мазай!“
Ладно! любуйся, а нам не мешай!
Мы за деревней в реке очутились.
Тут мои зайчики точно сбесились:
Смотрят, на задние лапы встают,
Лодку качают, грести не дают:
Берег завидели плуты косые,
Озимь, и рощу, и кусты густые!..
К берегу плотно бревно я пригнал,
Лодку причалил — и „с богом!“ сказал…
И во весь дух
Пошли зайчишки.
А я им: „У-х!
Живей, зверишки!
Смотри, косой,
Теперь спасайся,
А чур зимой
Не попадайся!
Прицелюсь — бух!
И ляжешь… У-у-у-х!..“
Мигом команда моя разбежалась,
Только на лодке две пары осталось —
Сильно измокли, ослабли; в мешок
Я их поклал — и домой приволок.
За ночь больные мои отогрелись,
Высохли, выспались, плотно наелись;
Вынес я их на лужок; из мешка
Вытряхнул, ухнул — и дали стречка!
Я проводил их всё тем же советом:
„Не попадайтесь зимой!“
Я их не бью ни весною, ни летом,
Шкура плохая, — линяет косой…»

Анализ стихотворения Николая Некрасов — Дедушка Мазай и зайцы

Стихотворение Николая Некрасова «Дед Мазай и зайцы» — знакомое всем взрослым и многим детям произведение, которое вызывает улыбку и чувство нежности абсолютно у всех. Дата его написания – 1870 год.

«Дед Мазай и зайцы» — по жанру представляет собой стихотворение. В простой и интересной форме писатель дает возможность читателю узнать о случившемся в деревне после дождя.

Рассказчик, приезжая раз в год в деревню, рассказывает об общем занятии в конце лета вместе с дедом Мазаем. Мужчины как обычно «били дупелей». Но автор делает акцент на том, что в этой местности во время наводнения деревня уходит в воду. Во время очередного половодья дед Мазай встретил «гурьбу зайцев», которые пытались спастись на островке. Пожилой мужчина спас жизнь животным, посадив к себе в лодку.

Герои. Дед Мазай – пожилой мужчина, характеризующийся только с положительной стороны. Несмотря на то, что перед читателем предстает опытный охотник, его намерения добрые. Его доброте нет границ. Среди занятий Мазая автор отмечает одно из любимых дел — охоту. Но сам герой относится с легкостью к этому вопросу, так как осознает, что убивать животных на самом деле ему жаль. При встрече с животными в теплое время года во время наступления воды, он проявляет отзывчивость, спасая жизни беспомощных зайцев, оказавшихся в беде. Дед Мазай иногда старается промахнуться, шутливо их припугивая, чтобы убегали. Этот герой неравнодушен к окружающей его природе. Зная ее законы, старается оберегать от возможного ущерба.

Зайцы. Также можно отнести к главным героям. Несмотря на свою молчаливость, они ярко проявляют чувства и эмоции, свойственные и человеку. Оказавшись в беде, они испытывают страх утонуть. Желание спастись было понятно охотнику. Животные поддавались мужчине, который рассаживал их в своей лодке. Продолжая опасаться за свою жизнь (теперь уже приблизившись к берегу), они разбежались по суше в разные стороны.   

Рассказчик. Это человек, который с уважением относится к опытному охотнику и гордится его поступком.

Тема стихотворения заключена в искренней, безответной любви ко всему живому вокруг. Идея – в произведении речь идет о взаимодействии человека и представителей мира животных.  

Употребление художественно-выразительных средств (олицетворение – «вод нахлынут»), сравнение («строи дождевые» как «прутья стальные», «тихо как в церкви»), разговорной речи, обращение к предметам исконно-русского характера, детальное описание природы – все это еще раз подчеркивает любовь автора к родине.

Вариант №2

Николай Некрасов уделял особенное внимание детской поэзии, что задало ей новый вектор развития.

Некрасов осознавал, что дети – основная движущая сила грядущих изменений в Российской империи, поэтому старался прививать им идеи гуманизма, патриотизма, любви к природе, уважению к старшим.

«Дед Мазай и зайцы» — один из самых популярных стихов Николая Некрасова

Стихотворение вышло в свет в 1870 году. Действия разворачиваются в последний месяц лета около Малых Вежей. Поэту действительно очень нравилась деревня, поскольку летом она утопала в зелени, вдохновляла на написание произведений с акцентом на природу. Стих является какой-то мерой автобиографичным, Некрасов действительно общался с дедушкой, который каждый раз рассказывал все более занимательные истории из жизненного опыта. Все дома в деревне стояли на столбах, поскольку наводнение доставляло проблемы каждой весной.

Жанр: реалистическая поэма

Композиция:

Завязка: приезд лирического героя в деревню к деду Мазаю для охоты

«Со старым Мазаем я бил дупелей»

Кульминация: воспоминания о спасении зверюшек в полноводье.

«-Еду, ловлю их. Вода прибывает»

Развязка

Мазай выпускает зайчат с предупреждением, чтоб те не попадались ему на глаза зимой.

Главный герой:

В стихотворении слово дается ключевому персонажу, хотя изначально рассказ ведется лирическим героем, любящим деда, с которым он пережил немало интересного.

Дед Мазай повествует историю о том, как весной, когда река разлилась и вышла за береги, он плыл нею и подбирал в лодку напуганных зайчиков, первых заметил на островке, где они скопились, далее одинокий заяц на пне, свернувшийся в три погибели, в конце путешествия – бревно с десятью зайчатами, которое он зацепил багром, поскольку лодка была уже полностью заполнена. Изначально он хотел пособирать бревна, всплывавшие на поверхность, но судьба распорядилась иначе.

Дед Мазай – прирожденный охотник, но его совесть не позволяет ему совершать надругательство над маленькой животиной, попавшей впросак. Все зайцы слушали деда и вели себя смирно, что говорит об уме маленьких созданий.

Красивые описания природы, тонкие детали, такие как сопровождающее пение птичек (пеночки, удода), занимательные анекдоты( о Кузе, сломавшего курок ружья, вынужденного использовать спички для активации затравки, еще одном зверолове, который всегда брал с собой горшок с углями дабы руки не околели).

Философия лирического героя очень яркая : он сравнивает дождь с прутьями, использует красноречивые эпитеты, например: рисованные очи.

Ключевая мысль и тема:

Бережное отношение к природе, любовь ко всему живому, ответственное отношение к окружающей среде.

Стихотворение рекомендуется к прочтению для дошкольников и учеников начальной школы. Поэт относится к детям со всей серьезностью, подчеркивая их личность и доверяя серьезные рассуждения.