Детский рассказ честное слово

Мне очень жаль, что я не могу вам сказать, как зовут этого маленького человека, и где он живет, и кто его папа и мама. В потемках я даже не успел как следует разглядеть его лицо. Я только помню, что нос у него был в веснушках и что штанишки у него были коротенькие и держались не на ремешке, а на таких лямочках, которые перекидываются через плечи и застегиваются где-то на животе.

Как-то летом я зашел в садик, — я не знаю, как он называется, на Васильевском острове, около белой церкви. Была у меня с собой интересная книга, я засиделся, зачитался и не заметил, как наступил вечер.

Когда в глазах у меня зарябило и читать стало совсем трудно, я захлопнул книгу, поднялся и пошел к выходу.

Сад уже опустел, на улицах мелькали огоньки, и где-то за деревьями звенел колокольчик сторожа.

Я боялся, что сад закроется, и шел очень быстро. Вдруг я остановился. Мне послышалось, что где-то в стороне, за кустами, кто-то плачет.

Я свернул на боковую дорожку — там белел в темноте небольшой каменный домик, какие бывают во всех городских садах; какая-то будка или сторожка. А около ее стены стоял маленький мальчик лет семи или восьми и, опустив голову, громко и безутешно плакал.

Я подошел и окликнул его:

— Эй, что с тобой, мальчик?

Он сразу, как по команде, перестал плакать, поднял голову, посмотрел на меня и сказал:

— Ничего.

— Как это ничего? Тебя кто обидел?

— Никто.

— Так чего ж ты плачешь?

Ему еще трудно было говорить, он еще не проглотил всех слез, еще всхлипывал, икал, шмыгал носом.

— Давай пошли, — сказал я ему. — Смотри, уже поздно, уже сад закрывается.

И я хотел взять мальчика за руку. Но мальчик поспешно отдернул руку и сказал:

— Не могу.

— Что не можешь?

— Идти не могу.

— Как? Почему? Что с тобой?

— Ничего, — сказал мальчик.

— Ты что — нездоров?

— Нет, — сказал он, — здоров.

— Так почему ж ты идти не можешь?

— Я — часовой, — сказал он.

— Как часовой? Какой часовой?

— Ну, что вы — не понимаете? Мы играем.

— Да с кем же ты играешь?

Мальчик помолчал, вздохнул и сказал:

— Не знаю.

Тут я, признаться, подумал, что, наверно, мальчик все-таки болен и что у него голова не в порядке.

— Послушай, — сказал я ему. — Что ты говоришь? Как же это так? Играешь и не знаешь — с кем?

— Да, — сказал мальчик. — Не знаю. Я на скамейке сидел, а тут какие-то большие ребята подходят и говорят: «Хочешь играть в войну?» Я говорю: «Хочу». Стали играть, мне говорят: «Ты сержант». Один большой мальчик… он маршал был… он привел меня сюда и говорит: «Тут у нас пороховой склад — в этой будке. А ты будешь часовой… Стой здесь, пока я тебя не сменю». Я говорю: «Хорошо». А он говорит: «Дай честное слово, что не уйдешь».

— Ну?

— Ну, я и сказал: «Честное слово — не уйду».

— Ну и что?

— Ну и вот. Стою-стою, а они не идут.

— Так, — улыбнулся я. — А давно они тебя сюда поставили?

— Еще светло было.

— Так где же они?

Мальчик опять тяжело вздохнул и сказал:

— Я думаю, — они ушли.

— Как ушли?

— Забыли.

— Так чего ж ты тогда стоишь?

— Я честное слово сказал…

Я уже хотел засмеяться, но потом спохватился и подумал, что смешного тут ничего нет и что мальчик совершенно прав. Если дал честное слово, так надо стоять, что бы ни случилось — хоть лопни. А игра это или не игра — все равно.

— Вот так история получилась! — сказал я ему. — Что же ты будешь делать?

— Не знаю, — сказал мальчик и опять заплакал.

Мне очень хотелось ему как-нибудь помочь. Но что я мог сделать? Идти искать этих глупых мальчишек, которые поставили его на караул взяли с него честное слово, а сами убежали домой? Да где ж их сейчас найдешь, этих мальчишек?..

Они уже небось поужинали и спать легли, и десятые сны видят.

А человек на часах стоит. В темноте. И голодный небось…

— Ты, наверно, есть хочешь? — спросил я у него.

— Да, — сказал он, — хочу.

— Ну, вот что, — сказал я, подумав. — Ты беги домой, поужинай, а я пока за тебя постою тут.

— Да, — сказал мальчик. — А это можно разве?

— Почему же нельзя?

— Вы же не военный.

Я почесал затылок и сказал:

— Правильно. Ничего не выйдет. Я даже не могу тебя снять с караула. Это может сделать только военный, только начальник…

И тут мне вдруг в голову пришла счастливая мысль. Я подумал, что если освободить мальчика от честного слова, снять его с караула может только военный, так в чем же дело? Надо, значит, идти искать военного.

Я ничего не сказал мальчику, только сказал: «Подожди минутку», — а сам, не теряя времени, побежал к выходу…

Ворота еще не были закрыты, еще сторож ходил где-то в самых дальних уголках сада и дозванивал там в свой колокольчик.

Я стал у ворот и долго поджидал, не пройдет ли мимо какой-нибудь лейтенант или хотя бы рядовой красноармеец. Но, как назло, ни один военный не показывался на улице. Вот было мелькнули на другой стороне улицы какие-то черные шинели, я обрадовался, подумал, что это военные моряки, перебежал улицу и увидел, что это не моряки, а мальчишки-ремесленники. Прошел высокий железнодорожник в очень красивой шинели с зелеными нашивками. Но и железнодорожник с его замечательной шинелью мне тоже был в эту минуту ни к чему.

Я уже хотел несолоно хлебавши возвращаться в сад, как вдруг увидел — за углом, на трамвайной остановке — защитную командирскую фуражку с синим кавалерийским околышем. Кажется, еще никогда в жизни я так не радовался, как обрадовался в эту минуту. Сломя голову я побежал к остановке. И вдруг, не успел добежать, вижу — к остановке подходит трамвай, и командир, молодой кавалерийский майор, вместе с остальной публикой собирается протискиваться в вагон.

Запыхавшись, я подбежал к нему, схватил за руку и закричал:

— Товарищ майор! Минуточку! Подождите! Товарищ майор!

Он оглянулся, с удивлением на меня посмотрел и сказал:

— В чем дело?

— Видите ли, в чем дело, — сказал я. — Тут, в саду, около каменной будки, на часах стоит мальчик… Он не может уйти, он дал честное слово… Он очень маленький… Он плачет…

Командир захлопал глазами и посмотрел на меня с испугом. Наверное, он тоже подумал, что я болен и что у меня голова не в порядке.

— При чем же тут я? — сказал он.

Трамвай его ушел, и он смотрел на меня очень сердито.

Но когда я немножко подробнее объяснил ему, в чем дело, он не стал раздумывать, а сразу сказал:

— Идемте, идемте. Конечно. Что же вы мне сразу не сказали?

Когда мы подошли к саду, сторож как раз вешал на воротах замок. Я попросил его несколько минут подождать, сказал, что в саду у меня остался мальчик, и мы с майором побежали в глубину сада.

В темноте мы с трудом отыскали белый домик. Мальчик стоял на том же месте, где я его оставил, и опять — но на этот раз очень тихо — плакал. Я окликнул его. Он обрадовался, даже вскрикнул от радости, а я сказал:

— Ну, вот, я привел начальника.

Увидев командира, мальчик как-то весь выпрямился, вытянулся и стал на несколько сантиметров выше.

— Товарищ караульный, — сказал командир. — Какое вы носите звание?

— Я — сержант, — сказал мальчик.

— Товарищ сержант, приказываю оставить вверенный вам пост.

Мальчик помолчал, посопел носом и сказал:

— А у вас какое звание? Я не вижу, сколько у вас звездочек…

— Я — майор, — сказал командир.

И тогда мальчик приложил руку к широкому козырьку своей серенькой кепки и сказал:

— Есть, товарищ майор. Приказано оставить пост.

И сказал это он так звонко и так ловко, что мы оба не выдержали и расхохотались.

И мальчик тоже весело и с облегчением засмеялся.

Не успели мы втроем выйти из сада, как за нами хлопнули ворота и сторож несколько раз повернул в скважине ключ.

Майор протянул мальчику руку.

— Молодец, товарищ сержант, — сказал он. — Из тебя выйдет настоящий воин. До свидания.

Мальчик что-то пробормотал и сказал: «До свиданья».

А майор отдал нам обоим честь и, увидев, что опять подходит его трамвай, побежал к остановке.

Я тоже попрощался с мальчиком и пожал ему руку.

— Может быть, тебя проводить? — спросил я у него.

— Нет, я близко живу. Я не боюсь, — сказал мальчик.

Я посмотрел на его маленький веснушчатый нос и подумал, что ему, действительно, нечего бояться. Мальчик, у которого такая сильная воля и такое крепкое слово, не испугается темноты, не испугается хулиганов, не испугается и более страшных вещей.

А когда он вырастет… Еще не известно, кем он будет, когда вырастет, но кем бы он ни был, можно ручаться, что это будет настоящий человек.

Я подумал так, и мне стало очень приятно, что я познакомился с этим мальчиком.

И я еще раз крепко и с удовольствием пожал ему руку.

История про мальчика, который даже во время игры не хотел нарушить свое честное слово. Он с ребятами играл в парке, они поставили его на пост, а потом забыли про него.

Честное слово читать

Мне очень жаль, что я не могу вам сказать, как зовут этого маленького человека, и где он живет, и кто его папа и мама. В потемках я даже не успел как следует разглядеть его лицо. Я только помню, что нос у него был в веснушках и что штанишки у него были коротенькие и держались не на ремешке, а на таких лямочках, которые перекидываются через плечи и застегиваются где-то на животе.
      Как-то летом я зашел в садик, — я не знаю, как он называется, на Васильевском острове, около белой церкви. Была у меня с собой интересная книга, я засиделся, зачитался и не заметил, как наступил вечер.
      Когда в глазах у меня зарябило и читать стало совсем трудно, я за хлопнул книгу, поднялся и пошел к выходу.
      Сад уже опустел, на улицах мелькали огоньки, и где-то за деревьями звенел колокольчик сторожа.
      Я боялся, что сад закроется, и шел очень быстро. Вдруг я остановился. Мне послышалось, что где-то в стороне, за кустами, кто-то плачет.
      Я свернул на боковую дорожку — там белел в темноте небольшой каменный домик, какие бывают во всех городских садах; какая-то будка или сторожка. А около ее стены стоял маленький мальчик лет семи или восьми и, опустив голову, громко и безутешно плакал.
      Я подошел и окликнул его:
      — Эй, что с тобой, мальчик?

      Он сразу, как по команде, перестал плакать, поднял голому, посмотрел на меня и сказал:
      — Ничего.
      — Как это ничего? Тебя кто обидел?
      — Никто.
      — Так чего ж ты плачешь?
      Ему еще трудно было говорить, он еще не проглотил всех слез, еще всхлипывал, икал, шмыгал носом.
      — Давай пошли, — сказал я ему. — Смотри, уже поздно, уже сад закрывается.
      И я хотел взять мальчика за руку. Но мальчик поспешно отдернул руку и сказал:
      — Не могу.
      — Что не можешь?
      — Идти не могу.
      — Как? Почему? Что с тобой?
      — Ничего, — сказал мальчик.
      — Ты что — нездоров?
      — Нет, — сказал он, — здоров.
      — Так почему ж ты идти не можешь?
      — Я — часовой, — сказал он.
      — Как часовой? Какой часовой?
      — Ну, что вы — не понимаете? Мы играем.
      — Да с кем же ты играешь?
      Мальчик помолчал, вздохнул и сказал:
      — Не знаю.
      Тут я, признаться, подумал, что, наверно, мальчик все-таки болен и что у него голова не в порядке.
      — Послушай, — сказал я ему. — Что ты говоришь? Как же это так? Играешь и не знаешь — с кем?

      — Да, — сказал мальчик. — Не знаю. Я на скамейке сидел, а тут какие-то большие ребята подходят и говорят: «Хочешь играть в войну?» Я говорю: «Хочу». Стали играть, мне говорят: «Ты сержант». Один большой мальчик… он маршал был… он привел меня сюда и говорит: «Тут у нас пороховой склад — в этой будке. А ты будешь часовой… Стой здесь, пока я тебя не сменю». Я говорю: «Хорошо». А он говорит: «Дай честное слово, что не уйдешь».
      — Ну?
      — Ну, я и сказал: «Честное слово — не уйду».
      — Ну и что?
      — Ну и вот. Стою-стою, а они не идут.
      — Так, — улыбнулся я. — А давно они тебя сюда поставили?
      — Еще светло было.
      — Так где же они?
      Мальчик опять тяжело вздохнул и сказал:
      — Я думаю, — они ушли.
      — Как ушли?
      — Забыли.
      — Так чего ж ты тогда стоишь?
      — Я честное слово сказал…
      Я уже хотел засмеяться, но потом спохватился и подумал, что смешного тут ничего нет и что мальчик совершенно прав. Если дал честное слово, так надо стоять, что бы ни случилось — хоть лопни. А игра это или не игра — все равно.
      — Вот так история получилась! — сказал я ему. — Что же ты будешь делать?
      — Не знаю, — сказал мальчик и опять заплакал.

      Мне очень хотелось ему как-нибудь помочь. Но что я мог сделать? Идти искать этих глупых мальчишек, которые поставили его на караул взяли с него честное слово, а сами убежали домой? Да где ж их сейчас найдешь, этих мальчишек?..
      Они уже небось поужинали и спать легли, и десятые сны видят.
      А человек на часах стоит. В темноте. И голодный небось…
      — Ты, наверно, есть хочешь? — спросил я у него.
      — Да, — сказал он, — хочу.
      — Ну, вот что, — сказал я, подумав. — Ты беги домой, поужинай, а я пока за тебя постою тут.
      — Да, — сказал мальчик. — А это можно разве?
      — Почему же нельзя?
      — Вы же не военный.
      Я почесал затылок и сказал:
      — Правильно. Ничего не выйдет. Я даже не могу тебя снять с караула. Это может сделать только военный, только начальник…
      И тут мне вдруг в голову пришла счастливая мысль. Я подумал, что если освободить мальчика от честного слова, снять его с караула может только военный, так в чем же дело? Надо, значит, идти искать военного.
      Я ничего не сказал мальчику, только сказал: «Подожди минутку», — а сам, не теряя времени, побежал к выходу…

      Ворота еще не были закрыты, еще сторож ходил где-то в самых дальних уголках сада и дозванивал там в свой колокольчик.
      Я стал у ворот и долго поджидал, не пройдет ли мимо какой-нибудь лейтенант или хотя бы рядовой красноармеец. Но, как назло, ни один военный не показывался на улице. Вот было мелькнули на другой стороне улицы какие-то черные шинели, я обрадовался, подумал, что это военные моряки, перебежал улицу и увидел, что это не моряки, а мальчишки-ремесленники. Прошел высокий железнодорожник в очень красивой шинели с зелеными нашивками. Но и железнодорожник с его замечательной шинелью мне тоже был в эту минуту ни к чему.

      Я уже хотел несолоно хлебавши возвращаться в сад, как вдруг увидел — за углом, на трамвайной остановке — защитную командирскую фуражку с синим кавалерийским околышем. Кажется, еще никогда в жизни я так не радовался, как обрадовался в эту минуту. Сломя голову я побежал к остановке. И вдруг, не успел добежать, вижу — к остановке подходит трамвай, и командир, молодой кавалерийский майор, вместе с остальной публикой собирается протискиваться в вагон.
      Запыхавшись, я подбежал к нему, схватил за руку и закричал:
      — Товарищ майор! Минуточку! Подождите! Товарищ майор!
      Он оглянулся, с удивлением на меня посмотрел и сказал:
      — В чем дело?
      — Видите ли, в чем дело, — сказал я. — Тут, в саду, около каменной будки, на часах стоит мальчик… Он не может уйти, он дал честное слово… Он очень маленький… Он плачет…
      Командир захлопал глазами и посмотрел на меня с испугом. Наверное, он тоже подумал, что я болен и что у меня голова не в порядке.
      — При чем же тут я? — сказал он.
      Трамвай его ушел, и он смотрел на меня очень сердито.
      Но когда я немножко подробнее объяснил ему, в чем дело, он не стал раздумывать, а сразу сказал:
      — Идемте, идемте. Конечно. Что же вы мне сразу не сказали?
      Когда мы подошли к саду, сторож как раз вешал на воротах замок. Я попросил его несколько минут подождать, сказал, что в саду у меня остался мальчик, и мы с майором побежали в глубину сада.
      В темноте мы с трудом отыскали белый домик. Мальчик стоял на том же месте, где я его оставил, и опять — но на этот раз очень тихо — плакал. Я окликнул его. Он обрадовался, даже вскрикнул от радости, а я сказал:
      — Ну, вот, я привел начальника.
      Увидев командира, мальчик как-то весь выпрямился, вытянулся и стал на несколько сантиметров выше.
      — Товарищ караульный, — сказал командир. — Какое вы носите звание?
      — Я — сержант, — сказал мальчик.
      — Товарищ сержант, приказываю оставить вверенный вам пост.
      Мальчик помолчал, посопел носом и сказал:
      — А у вас какое звание? Я не вижу, сколько у вас звездочек…
      — Я — майор, — сказал командир.

      И тогда мальчик приложил руку к широкому козырьку своей серенькой кепки и сказал:
      — Есть, товарищ майор. Приказано оставить пост.
      И сказал это он так звонко и так ловко, что мы оба не выдержали и расхохотались.
      И мальчик тоже весело и с облегчением засмеялся.
      Не успели мы втроем выйти из сада, как за нами хлопнули ворота и сторож несколько раз повернул в скважине ключ.
      Майор протянул мальчику руку.

      — Молодец, товарищ сержант, — сказал он. — Из тебя выйдет настоящий воин. До свидания.
      Мальчик что-то пробормотал и сказал: «До свиданья».
      А майор отдал нам обоим честь и, увидев, что опять подходит его трамвай, побежал к остановке.
      Я тоже попрощался с мальчиком и пожал ему руку.
      — Может быть, тебя проводить? — спросил я у него.
      — Нет, я близко живу. Я не боюсь, — сказал мальчик.
      Я посмотрел на его маленький веснушчатый нос и подумал, что ему, действительно, нечего бояться. Мальчик, у которого такая сильная воля и такое крепкое слово, не испугается темноты, не испугается хулиганов, не испугается и более страшных вещей.
      А когда он вырастет… Еще не известно, кем он будет, когда вырастет, но кем бы он ни был, можно ручаться, что это будет настоящий человек.
      Я подумал так, и мне стало очень приятно, что я познакомился с этим мальчиком.
      И я еще раз крепко и с удовольствием пожал ему руку.

(Илл. Леоновой Н.)

Мне очень жаль, что я не могу вам ска­зать, как зовут этого малень­кого чело­века, и где он живет, и кто его папа и мама. В потем­ках я даже не успел как сле­дует раз­гля­деть его лицо. Я только помню, что нос у него был в вес­нуш­ках и что шта­нишки у него были коро­тень­кие и дер­жа­лись не на ремешке, а на таких лямоч­ках, кото­рые пере­ки­ды­ва­ются через плечи и засте­ги­ва­ются где-то на животе.

Как-то летом я зашел в садик, – я не знаю, как он назы­ва­ется, на Васи­льев­ском ост­рове, около белой церкви. Была у меня с собой инте­рес­ная книга, я заси­делся, зачи­тался и не заме­тил, как насту­пил вечер. Когда в гла­зах у меня заря­било и читать стало совсем трудно, я захлоп­нул книгу, под­нялся и пошел к выходу.

Сад уже опу­стел, на ули­цах мель­кали огоньки, и где-то за дере­вьями зве­нел коло­коль­чик сторожа.

Я боялся, что сад закро­ется, и шел очень быстро. Вдруг я оста­но­вился. Мне послы­ша­лось, что где-то в сто­роне, за кустами, кто-то плачет.

Я свер­нул на боко­вую дорожку – там белел в тем­ноте неболь­шой камен­ный домик, какие бывают во всех город­ских садах; какая-то будка или сто­рожка. А около ее стены стоял малень­кий маль­чик лет семи или восьми и, опу­стив голову, громко и без­утешно плакал.

Я подо­шел и оклик­нул его:

– Эй, что с тобой, мальчик?

Он сразу, как по команде, пере­стал пла­кать, под­нял голову, посмот­рел на меня и сказал:

– Ничего.

– Как это ничего? Тебя кто обидел?

– Никто.

– Так чего ж ты плачешь?

Ему еще трудно было гово­рить, он еще не про­гло­тил всех слез, еще всхли­пы­вал, икал, шмы­гал носом.

– Пошли, – ска­зал я ему. – Смотри, уже поздно, уже сад закрывается.

И я хотел взять маль­чика за руку. Но маль­чик поспешно отдер­нул руку и сказал:

– Не могу.

– Что не можешь?

– Идти не могу.

– Как? Почему? Что с тобой?

– Ничего, – ска­зал мальчик.

– Ты что – нездоров?

– Нет, – ска­зал он, – здоров.

– Так почему ж ты идти не можешь?

– Я – часо­вой, – ска­зал он.

– Как часо­вой? Какой часовой?

– Ну, что вы – не пони­ма­ете? Мы играем.

– Да с кем же ты играешь?

Маль­чик помол­чал, вздох­нул и сказал:

– Не знаю.

Тут я, при­знаться, поду­мал, что, наверно, маль­чик все-таки болен и что у него голова не в порядке.

– Послу­шай, – ска­зал я ему. – Что ты гово­ришь? Как же это так? Игра­ешь и не зна­ешь – с кем?

– Да, – ска­зал маль­чик. – Не знаю. Я на ска­мейке сидел, а тут какие-то боль­шие ребята под­хо­дят и гово­рят: «Хочешь играть в войну?» Я говорю: «Хочу». Стали играть, мне гово­рят: «Ты сер­жант». Один боль­шой маль­чик… он мар­шал был… он при­вел меня сюда и гово­рит: «Тут у нас поро­хо­вой склад – в этой будке. А ты будешь часо­вой… Стой здесь, пока я тебя не сменю». Я говорю: «Хорошо». А он гово­рит: «Дай чест­ное слово, что не уйдешь».

– Ну?

– Ну, я и ска­зал: «Чест­ное слово – не уйду».

– Ну и что?

– Ну и вот. Стою-стою, а они не идут.

– Так, – улыб­нулся я. – А давно они тебя сюда поставили?

– Еще светло было.

– Так где же они?

Маль­чик опять тяжело вздох­нул и сказал:

– Я думаю, – они ушли.

– Как ушли?

– Забыли.

– Так чего ж ты тогда стоишь?

– Я чест­ное слово сказал…

Я уже хотел засме­яться, но потом спо­хва­тился и поду­мал, что смеш­ного тут ничего нет и что маль­чик совер­шенно прав. Если дал чест­ное слово, так надо сто­ять, что бы ни слу­чи­лось – хоть лопни. А игра это или не игра – все равно.

– Вот так исто­рия полу­чи­лась! – ска­зал я ему. – Что же ты будешь делать?

– Не знаю, – ска­зал маль­чик и опять заплакал.

Мне очень хоте­лось ему как-нибудь помочь. Но что я мог сде­лать? Идти искать этих глу­пых маль­чи­шек, кото­рые поста­вили его на караул взяли с него чест­ное слово, а сами убе­жали домой? Да где ж их сей­час най­дешь, этих мальчишек?..

Они уже небось поужи­нали и спать легли, и деся­тые сны видят.

А чело­век на часах стоит. В тем­ноте. И голод­ный небось…

– Ты, наверно, есть хочешь? – спро­сил я у него.

– Да, – ска­зал он, – хочу.

– Ну, вот что, – ска­зал я, поду­мав. – Ты беги домой, поужи­най, а я пока за тебя постою тут.

– Да, – ска­зал маль­чик. – А это можно разве?

– Почему же нельзя?

– Вы же не военный.

Я поче­сал заты­лок и сказал:

– Пра­вильно. Ничего не вый­дет. Я даже не могу тебя снять с кара­ула. Это может сде­лать только воен­ный, только начальник…

И тут мне вдруг в голову при­шла счаст­ли­вая мысль. Я поду­мал, что если осво­бо­дить маль­чика от чест­ного слова, снять его с кара­ула может только воен­ный, так в чем же дело? Надо, зна­чит, идти искать военного.

Я ничего не ска­зал маль­чику, только ска­зал: «Подо­жди минутку», – а сам, не теряя вре­мени, побе­жал к выходу…

Ворота еще не были закрыты, еще сто­рож ходил где-то в самых даль­них угол­ках сада и дозва­ни­вал там в свой колокольчик.

Я стал у ворот и долго под­жи­дал, не прой­дет ли мимо какой-нибудь лей­те­нант или хотя бы рядо­вой крас­но­ар­меец. Но, как назло, ни один воен­ный не пока­зы­вался на улице. Вот было мельк­нули на дру­гой сто­роне улицы какие-то чер­ные шинели, я обра­до­вался, поду­мал, что это воен­ные моряки, пере­бе­жал улицу и уви­дел, что это не моряки, а маль­чишки-ремес­лен­ники. Про­шел высо­кий желез­но­до­рож­ник в очень кра­си­вой шинели с зеле­ными нашив­ками. Но и желез­но­до­рож­ник с его заме­ча­тель­ной шине­лью мне тоже был в эту минуту ни к чему.

Я уже хотел несо­лоно хле­бавши воз­вра­щаться в сад, как вдруг уви­дел – за углом, на трам­вай­ной оста­новке – защит­ную коман­дир­скую фуражку с синим кава­ле­рий­ским око­лы­шем. Кажется, еще нико­гда в жизни я так не радо­вался, как обра­до­вался в эту минуту. Сломя голову я побе­жал к оста­новке. И вдруг, не успел добе­жать, вижу – к оста­новке под­хо­дит трам­вай, и коман­дир, моло­дой кава­ле­рий­ский майор, вме­сте с осталь­ной пуб­ли­кой соби­ра­ется про­тис­ки­ваться в вагон.

Запы­хав­шись, я под­бе­жал к нему, схва­тил за руку и закричал:

– Това­рищ майор! Мину­точку! Подо­ждите! Това­рищ майор!

Он огля­нулся, с удив­ле­нием на меня посмот­рел и сказал:

– В чем дело?

– Видите ли, в чем дело, – ска­зал я. – Тут, в саду, около камен­ной будки, на часах стоит маль­чик… Он не может уйти, он дал чест­ное слово… Он очень малень­кий… Он плачет…

Коман­дир захло­пал гла­зами и посмот­рел на меня с испу­гом. Навер­ное, он тоже поду­мал, что я болен и что у меня голова не в порядке.

– При чем же тут я? – ска­зал он.

Трам­вай его ушел, и он смот­рел на меня очень сердито.

Но когда я немножко подроб­нее объ­яс­нил ему, в чем дело, он не стал раз­ду­мы­вать, а сразу сказал:

– Идемте, идемте. Конечно. Что же вы мне сразу не сказали?

Когда мы подо­шли к саду, сто­рож как раз вешал на воро­тах замок. Я попро­сил его несколько минут подо­ждать, ска­зал, что в саду у меня остался маль­чик, и мы с май­о­ром побе­жали в глу­бину сада.

В тем­ноте мы с тру­дом отыс­кали белый домик. Маль­чик стоял на том же месте, где я его оста­вил, и опять – но на этот раз очень тихо – пла­кал. Я оклик­нул его. Он обра­до­вался, даже вскрик­нул от радо­сти, а я сказал:

– Ну, вот, я при­вел начальника.

Уви­дев коман­дира, маль­чик как-то весь выпря­мился, вытя­нулся и стал на несколько сан­ти­мет­ров выше.

– Това­рищ кара­уль­ный, – ска­зал коман­дир. – Какое вы носите звание?

– Я – сер­жант, – ска­зал мальчик.

– Това­рищ сер­жант, при­ка­зы­ваю оста­вить вве­рен­ный вам пост.

Маль­чик помол­чал, посо­пел носом и сказал:

– А у вас какое зва­ние? Я не вижу, сколько у вас звездочек…

– Я – майор, – ска­зал коман­дир. И тогда маль­чик при­ло­жил руку к широ­кому козырьку своей серень­кой кепки и сказал:

– Есть, това­рищ майор. При­ка­зано оста­вить пост.

И ска­зал это он так звонко и так ловко, что мы оба не выдер­жали и расхохотались.

И маль­чик тоже весело и с облег­че­нием засмеялся.

Не успели мы втроем выйти из сада, как за нами хлоп­нули ворота и сто­рож несколько раз повер­нул в сква­жине ключ.

Майор про­тя­нул маль­чику руку.

– Моло­дец, това­рищ сер­жант, – ска­зал он. – Из тебя вый­дет насто­я­щий воин. До свидания.

Маль­чик что-то про­бор­мо­тал и ска­зал: «До свиданья».

А майор отдал нам обоим честь и, уви­дев, что опять под­хо­дит его трам­вай, побе­жал к остановке.

Я тоже попро­щался с маль­чи­ком и пожал ему руку.

– Может быть, тебя про­во­дить? – спро­сил я у него.

– Нет, я близко живу. Я не боюсь, – ска­зал мальчик.

Я посмот­рел на его малень­кий вес­нуш­ча­тый нос и поду­мал, что ему, дей­стви­тельно, нечего бояться. Маль­чик, у кото­рого такая силь­ная воля и такое креп­кое слово, не испу­га­ется тем­ноты, не испу­га­ется хули­га­нов, не испу­га­ется и более страш­ных вещей.

А когда он вырас­тет… Еще не известно, кем он будет, когда вырас­тет, но кем бы он ни был, можно ручаться, что это будет насто­я­щий человек.

Я поду­мал так, и мне стало очень при­ятно, что я позна­ко­мился с этим мальчиком.

И я еще раз крепко и с удо­воль­ствием пожал ему руку.

Алексей Иванович Пантелеев

(Л.Пантелеев)

Честное слово

Мне очень жаль, что я не могу вам сказать, как зовут этого маленького человека, и где он живет, и кто его папа и мама. В потемках я даже не успел как следует разглядеть его лицо. Я только помню, что нос у него был в веснушках и что штанишки у него были коротенькие и держались не на ремешке, а на таких лямочках, которые перекидываются через плечи и застегиваются где-то на животе.

Как-то летом я зашел в садик, — я не знаю, как он называется, на Васильевском острове, около белой церкви. Была у меня с собой интересная книга, я засиделся, зачитался и не заметил, как наступил вечер.

Когда в глазах у меня зарябило и читать стало совсем трудно, я за хлопнул книгу, поднялся и пошел к выходу.

Сад уже опустел, на улицах мелькали огоньки, и где-то за деревьями звенел колокольчик сторожа.

Я боялся, что сад закроется, и шел очень быстро. Вдруг я остановился. Мне послышалось, что где-то в стороне, за кустами, кто-то плачет.

Я свернул на боковую дорожку — там белел в темноте небольшой каменный домик, какие бывают во всех городских садах; какая-то будка или сторожка. А около ее стены стоял маленький мальчик лет семи или восьми и, опустив голову, громко и безутешно плакал.

Я подошел и окликнул его:

— Эй, что с тобой, мальчик?

Он сразу, как по команде, перестал плакать, поднял голому, посмотрел на меня и сказал:

— Ничего.

— Как это ничего? Тебя кто обидел?

— Никто.

— Так чего ж ты плачешь?

Ему еще трудно было говорить, он еще не проглотил всех слез, еще всхлипывал, икал, шмыгал носом.

— Давай пошли, — сказал я ему. — Смотри, уже поздно, уже сад закрывается.

И я хотел взять мальчика за руку. Но мальчик поспешно отдернул руку и сказал:

— Не могу.

— Что не можешь?

— Идти не могу.

— Как? Почему? Что с тобой?

— Ничего, — сказал мальчик.

— Ты что — нездоров?

— Нет, — сказал он, — здоров.

— Так почему ж ты идти не можешь?

— Я — часовой, — сказал он.

— Как часовой? Какой часовой?

— Ну, что вы — не понимаете? Мы играем.

— Да с кем же ты играешь?

Мальчик помолчал, вздохнул и сказал:

— Не знаю.

Тут я, признаться, подумал, что, наверно, мальчик все-таки болен и что у него голова не в порядке.

— Послушай, — сказал я ему. — Что ты говоришь? Как же это так? Играешь и не знаешь — с кем?

— Да, — сказал мальчик. — Не знаю. Я на скамейке сидел, а тут какие-то большие ребята подходят и говорят: «Хочешь играть в войну?» Я говорю: «Хочу». Стали играть, мне говорят: «Ты сержант». Один большой мальчик… он маршал был… он привел меня сюда и говорит: «Тут у нас пороховой склад — в этой будке. А ты будешь часовой… Стой здесь, пока я тебя не сменю». Я говорю: «Хорошо». А он говорит: «Дай честное слово, что не уйдешь».

— Ну?

— Ну, я и сказал: «Честное слово — не уйду».

— Ну и что?

— Ну и вот. Стою-стою, а они не идут.

— Так, — улыбнулся я. — А давно они тебя сюда поставили?

— Еще светло было.

— Так где же они?

Мальчик опять тяжело вздохнул и сказал:

— Я думаю, — они ушли.

— Как ушли?

— Забыли.

— Так чего ж ты тогда стоишь?

— Я честное слово сказал…

Я уже хотел засмеяться, но потом спохватился и подумал, что смешного тут ничего нет и что мальчик совершенно прав. Если дал честное слово, так надо стоять, что бы ни случилось — хоть лопни. А игра это или не игра — все равно.

— Вот так история получилась! — сказал я ему. — Что же ты будешь делать?

— Не знаю, — сказал мальчик и опять заплакал.

Мне очень хотелось ему как-нибудь помочь. Но что я мог сделать? Идти искать этих глупых мальчишек, которые поставили его на караул взяли с него честное слово, а сами убежали домой? Да где ж их сейчас найдешь, этих мальчишек?..

Они уже небось поужинали и спать легли, и десятые сны видят.

А человек на часах стоит. В темноте. И голодный небось…

— Ты, наверно, есть хочешь? — спросил я у него.

— Да, — сказал он, — хочу.

— Ну, вот что, — сказал я, подумав. — Ты беги домой, поужинай, а я пока за тебя постою тут.

— Да, — сказал мальчик. — А это можно разве?

— Почему же нельзя?

— Вы же не военный.

Я почесал затылок и сказал:

— Правильно. Ничего не выйдет. Я даже не могу тебя снять с караула. Это может сделать только военный, только начальник…

И тут мне вдруг в голову пришла счастливая мысль. Я подумал, что если освободить мальчика от честного слова, снять его с караула может только военный, так в чем же дело? Надо, значит, идти искать военного.

Я ничего не сказал мальчику, только сказал: «Подожди минутку», — а сам, не теряя времени, побежал к выходу…

Ворота еще не были закрыты, еще сторож ходил где-то в самых дальних уголках сада и дозванивал там в свой колокольчик.

Я стал у ворот и долго поджидал, не пройдет ли мимо какой-нибудь лейтенант или хотя бы рядовой красноармеец. Но, как назло, ни один военный не показывался на улице. Вот было мелькнули на другой стороне улицы какие-то черные шинели, я обрадовался, подумал, что это военные моряки, перебежал улицу и увидел, что это не моряки, а мальчишки-ремесленники. Прошел высокий железнодорожник в очень красивой шинели с зелеными нашивками. Но и железнодорожник с его замечательной шинелью мне тоже был в эту минуту ни к чему.

Я уже хотел несолоно хлебавши возвращаться в сад, как вдруг увидел — за углом, на трамвайной остановке — защитную командирскую фуражку с синим кавалерийским околышем. Кажется, еще никогда в жизни я так не радовался, как обрадовался в эту минуту. Сломя голову я побежал к остановке. И вдруг, не успел добежать, вижу — к остановке подходит трамвай, и командир, молодой кавалерийский майор, вместе с остальной публикой собирается протискиваться в вагон.

Запыхавшись, я подбежал к нему, схватил за руку и закричал:

— Товарищ майор! Минуточку! Подождите! Товарищ майор!

Он оглянулся, с удивлением на меня посмотрел и сказал:

— В чем дело?

— Видите ли, в чем дело, — сказал я. — Тут, в саду, около каменной будки, на часах стоит мальчик… Он не может уйти, он дал честное слово… Он очень маленький… Он плачет…

Командир захлопал глазами и посмотрел на меня с испугом. Наверное, он тоже подумал, что я болен и что у меня голова не в порядке.

— При чем же тут я? — сказал он.

Трамвай его ушел, и он смотрел на меня очень сердито.

Но когда я немножко подробнее объяснил ему, в чем дело, он не стал раздумывать, а сразу сказал:

— Идемте, идемте. Конечно. Что же вы мне сразу не сказали?

Когда мы подошли к саду, сторож как раз вешал на воротах замок. Я попросил его несколько минут подождать, сказал, что в саду у меня остался мальчик, и мы с майором побежали в глубину сада.

В темноте мы с трудом отыскали белый домик. Мальчик стоял на том же месте, где я его оставил, и опять — но на этот раз очень тихо — плакал. Я окликнул его. Он обрадовался, даже вскрикнул от радости, а я сказал:

— Ну, вот, я привел начальника.

Увидев командира, мальчик как-то весь выпрямился, вытянулся и стал на несколько сантиметров выше.

— Товарищ караульный, — сказал командир. — Какое вы носите звание?

— Я — сержант, — сказал мальчик.

— Товарищ сержант, приказываю оставить вверенный вам пост.

Мальчик помолчал, посопел носом и сказал:

— А у вас какое звание? Я не вижу, сколько у вас звездочек…

— Я — майор, — сказал командир.

И тогда мальчик приложил руку к широкому козырьку своей серенькой кепки и сказал:

— Есть, товарищ майор. Приказано оставить пост.

И сказал это он так звонко и так ловко, что мы оба не выдержали и расхохотались.

И мальчик тоже весело и с облегчением засмеялся.

Не успели мы втроем выйти из сада, как за нами хлопнули ворота и сторож несколько раз повернул в скважине ключ.

Майор протянул мальчику руку.

— Молодец, товарищ сержант, — сказал он. — Из тебя выйдет настоящий воин. До свидания.

Мальчик что-то пробормотал и сказал: «До свиданья».

А майор отдал нам обоим честь и, увидев, что опять подходит его трамвай, побежал к остановке.

Я тоже попрощался с мальчиком и пожал ему руку.

— Может быть, тебя проводить? — спросил я у него.

— Нет, я близко живу. Я не боюсь, — сказал мальчик.

Я посмотрел на его маленький веснушчатый нос и подумал, что ему, действительно, нечего бояться. Мальчик, у которого такая сильная воля и такое крепкое слово, не испугается темноты, не испугается хулиганов, не испугается и более страшных вещей.

А когда он вырастет… Еще не известно, кем он будет, когда вырастет, но кем бы он ни был, можно ручаться, что это будет настоящий человек.

Я подумал так, и мне стало очень приятно, что я познакомился с этим мальчиком.

И я еще раз крепко и с удовольствием пожал ему руку.

1941

ПРИМЕЧАНИЯ

РАССКАЗЫ О ДЕТЯХ

Эти рассказы давно уже стали классикой, на них воспиталось не одно поколение читателей. Они издавались в сериях «Библиотека пионера», «Золотая библиотека», в сборниках, представляющих советскую детскую литературу за рубежом. Дети, их судьбы, характеры всегда волновали писателя. В каждом из ребят, независимо от возраста, Л.Пантелеев видит личность, с уважением и пониманием относится к трудностям, с которыми они сталкиваются на нелегком пути взросления. Какими же представляет своих героев Л.Пантелеев? Он считает, что самые лучшие человеческие качества — честность, храбрость, достоинство — проявляются не только в исключительных обстоятельствах, но и в самой обычной, будничной обстановке. Вот почему написанный в мирные дни рассказ «Честное слово» о верности маленького мальчика данному слову так актуально прозвучал в первые дни войны. Его не только опубликовали, но и читали по радио.

Осень и зиму 1941-1942 годов Л.Пантелеев провел в осажденном Ленинграде. Наряду со взрослыми судьбу блокадного города разделяли дети. Вместе с ребятами писатель дежурил на крыше, тушил зажигалки, дети окружали его и на Каменном острове в больнице, куда его привезли в состоянии крайнего истощения. «Присутствие детей, — пишет Л.Пантелеев, — подчеркивало великий человеческий смысл нашей борьбы». О мужестве ленинградских детей в дни войны и блокады написано большинство рассказов этого раздела.

ЧЕСТНОЕ СЛОВО

В начале 1941 года редколлегия журнала «Костер» обратилась к нескольким писателям с просьбой: ответить детям на важные этические вопросы, связанные с представлениями о долге, чести и тому подобном. Журнал успел поместить ответы двух писателей: в № 4 были напечатаны три небольшие новеллы М.Зощенко под названием: «Разве это неудобно?», а в № 6, вышедшем в самые первые дни войны, был опубликован рассказ Л.Пантелеева «Честное слово». В том же месяце он был перепечатан в московском «Бюллетене Детгиза». В 1943 году рассказ «Честное слово» был напечатан в сборнике того же названия, вышедшем в московском Детгизе.

По рассказу «Честное слово» был снят фильм под тем же названием (Мосфильм, 1957 год).

Г.Антонова, Е.Путилова

Мне очень жаль, что я не могу вам сказать, как зовут этого маленького человека, и где он живет, и кто его папа и мама. В потемках я даже не успел как следует разглядеть его лицо. Я только помню, что нос у него был в веснушках и что штанишки у него были коротенькие и держались не на ремешке, а на таких лямочках, которые перекидываются через плечи и застегиваются где-то на животе.

Как-то летом я зашел в садик, – я не знаю, как он называется, на Васильевском острове, около белой церкви. Была у меня с собой интересная книга, я засиделся, зачитался и не заметил, как наступил в Когда в глазах у меня зарябило и читать стало совсем трудно, я за хлопнул книгу, поднялся и пошел к выходу.

Сад уже опустел, на улицах мелькали огоньки, и где-то за деревьями звенел колокольчик сторожа.

Я боялся, что сад закроется, и шел очень быстро. Вдруг я остановился. Мне послышалось, что где-то в стороне, за кустами, кто-то плачет.

Я свернул на боковую дорожку – там белел в темноте небольшой каменный домик, какие бывают во всех городских садах; какая-то будка или сторожка. А около ее стены стоял маленький мальчик лет семи или восьми и, опустив голову, громко и безутешно плакал.

Я подошел и окликнул его:

– Эй, что с тобой, мальчик?

Он сразу, как по команде, перестал плакать, поднял голому, посмотрел на меня и сказал:

– Ничего.

– Как это ничего? Тебя кто обидел?

– Никто.

– Так чего ж ты плачешь?

Ему еще трудно было говорить, он еще не проглотил всех слез, еще всхлипывал, икал, шмыгал носом.

– Пошли, – сказал я ему. – Смотри, уже поздно, уже сад закрывается.

И я хотел взять мальчика за руку. Но мальчик поспешно отдернул руку и сказал:

– Не могу.

– Что не можешь?

– Идти не могу.

– Как? Почему? Что с тобой?

– Ничего, – сказал мальчик.

– Ты что – нездоров?

– Нет, – сказал он, – здоров.

– Так почему ж ты идти не можешь?

– Я – часовой, – сказал он.

– Как часовой? Какой часовой?

– Ну, что вы – не понимаете? Мы играем.

– Да с кем же ты играешь?

Мальчик помолчал, вздохнул и сказал:

– Не знаю.

Тут я, признаться, подумал, что, наверно, мальчик все-таки болен и что у него голова не в порядке.

– Послушай, – сказал я ему. – Что ты говоришь? Как же это так? Играешь и не знаешь – с кем?

– Да, – сказал мальчик. – Не знаю. Я на скамейке сидел, а тут какие-то большие ребята подходят и говорят: «Хочешь играть в войну?» Я говорю: «Хочу». Стали играть, мне говорят: «Ты сержант». Один большой мальчик… он маршал был… он привел меня сюда и говорит: «Тут у нас пороховой склад – в этой будке. А ты будешь часовой… Стой здесь, пока я тебя не сменю». Я говорю: «Хорошо». А он говорит: «Дай честное слово, что не уйдешь».

– Ну?

– Ну, я и сказал: «Честное слово – не уйду».

– Ну и что?

– Ну и вот. Стою-стою, а они не идут.

– Так, – улыбнулся я. – А давно они тебя сюда поставили?

– Еще светло было.

– Так где же они?

Мальчик опять тяжело вздохнул и сказал:

– Я думаю, – они ушли.

– Как ушли?

– Забыли.

– Так чего ж ты тогда стоишь?

– Я честное слово сказал…

Я уже хотел засмеяться, но потом спохватился и подумал, что смешного тут ничего нет и что мальчик совершенно прав. Если дал честное слово, так надо стоять, что бы ни случилось – хоть лопни. А игра это или не игра – все равно.

– Вот так история получилась! – сказал я ему. – Что же ты будешь делать?

– Не знаю, – сказал мальчик и опять заплакал.

Мне очень хотелось ему как-нибудь помочь. Но что я мог сделать? Идти искать этих глупых мальчишек, которые поставили его на караул взяли с него честное слово, а сами убежали домой? Да где ж их сейчас найдешь, этих мальчишек?..

Они уже небось поужинали и спать легли, и десятые сны видят.

А человек на часах стоит. В темноте. И голодный небось…

– Ты, наверно, есть хочешь? – спросил я у него.

– Да, – сказал он, – хочу.

– Ну, вот что, – сказал я, подумав. – Ты беги домой, поужинай, а я пока за тебя постою тут.

– Да, – сказал мальчик. – А это можно разве?

– Почему же нельзя?

– Вы же не военный.

Я почесал затылок и сказал:

– Правильно. Ничего не выйдет. Я даже не могу тебя снять с караула. Это может сделать только военный, только начальник…

И тут мне вдруг в голову пришла счастливая мысль. Я подумал, что если освободить мальчика от честного слова, снять его с караула может только военный, так в чем же дело? Надо, значит, идти искать военного.

Я ничего не сказал мальчику, только сказал: «Подожди минутку», – а сам, не теряя времени, побежал к выходу…

Ворота еще не были закрыты, еще сторож ходил где-то в самых дальних уголках сада и дозванивал там в свой колокольчик.

Я стал у ворот и долго поджидал, не пройдет ли мимо какой-нибудь лейтенант или хотя бы рядовой красноармеец. Но, как назло, ни один военный не показывался на улице. Вот было мелькнули на другой стороне улицы какие-то черные шинели, я обрадовался, подумал, что это военные моряки, перебежал улицу и увидел, что это не моряки, а мальчишки-ремесленники. Прошел высокий железнодорожник в очень красивой шинели с зелеными нашивками. Но и железнодорожник с его замечательной шинелью мне тоже был в эту минуту ни к чему.

Я уже хотел несолоно хлебавши возвращаться в сад, как вдруг увидел – за углом, на трамвайной остановке – защитную командирскую фуражку с синим кавалерийским околышем. Кажется, еще никогда в жизни я так не радовался, как обрадовался в эту минуту. Сломя голову я побежал к остановке. И вдруг, не успел добежать, вижу – к остановке подходит трамвай, и командир, молодой кавалерийский майор, вместе с остальной публикой собирается протискиваться в вагон.

Запыхавшись, я подбежал к нему, схватил за руку и закричал:

– Товарищ майор! Минуточку! Подождите! Товарищ майор!

Он оглянулся, с удивлением на меня посмотрел и сказал:

– В чем дело?

– Видите ли, в чем дело, – сказал я. – Тут, в саду, около каменной будки, на часах стоит мальчик… Он не может уйти, он дал честное слово… Он очень маленький… Он плачет…

Командир захлопал глазами и посмотрел на меня с испугом. Наверное, он тоже подумал, что я болен и что у меня голова не в порядке.

– При чем же тут я? – сказал он.

Трамвай его ушел, и он смотрел на меня очень сердито.

Но когда я немножко подробнее объяснил ему, в чем дело, он не стал раздумывать, а сразу сказал:

– Идемте, идемте. Конечно. Что же вы мне сразу не сказали?

Когда мы подошли к саду, сторож как раз вешал на воротах замок. Я попросил его несколько минут подождать, сказал, что в саду у меня остался мальчик, и мы с майором побежали в глубину сада.

В темноте мы с трудом отыскали белый домик. Мальчик стоял на том же месте, где я его оставил, и опять – но на этот раз очень тихо – плакал. Я окликнул его. Он обрадовался, даже вскрикнул от радости, а я сказал:

– Ну, вот, я привел начальника.

Увидев командира, мальчик как-то весь выпрямился, вытянулся и стал на несколько сантиметров выше.

– Товарищ караульный, – сказал кома – Какое вы носите звание?

– Я – сержант, – сказал мальчик.

– Товарищ сержант, приказываю оставить вверенный вам пост.

Мальчик помолчал, посопел носом и сказал:

– А у вас какое звание? Я не вижу, сколько у вас звездочек…

– Я – майор, – сказал кома И тогда мальчик приложил руку к широкому козырьку своей серенькой кепки и сказал:

– Есть, товарищ м Приказано оставить пост.

И сказал это он так звонко и так ловко, что мы оба не выдержали и расхохотались.

И мальчик тоже весело и с облегчением засмеялся.

Не успели мы втроем выйти из сада, как за нами хлопнули ворота и сторож несколько раз повернул в скважине ключ.

Майор протянул мальчику руку.

– Молодец, товарищ сержант, – сказал он. – Из тебя выйдет настоящий воин. До свидания.

Мальчик что-то пробормотал и сказал: «До свиданья».

А майор отдал нам обоим честь и, увидев, что опять подходит его трамвай, побежал к остановке.

Я тоже попрощался с мальчиком и пожал ему руку.

– Может быть, тебя проводить? – спросил я у него.

– Нет, я близко живу. Я не боюсь, – сказал мальчик.

Я посмотрел на его маленький веснушчатый нос и подумал, что ему, действительно, нечего бояться. Мальчик, у которого такая сильная воля и такое крепкое слово, не испугается темноты, не испугается хулиганов, не испугается и более страшных вещей.

А когда он вырастет… Еще не известно, кем он будет, когда вырастет, но кем бы он ни был, можно ручаться, что это будет настоящий человек.

Я подумал так, и мне стало очень приятно, что я познакомился с этим мальчиком.

И я еще раз крепко и с удовольствием пожал ему руку.