-
главная
-
каналы
-
Дивный троЛЪ
Дивный троЛЪ
Ходячая вредность и вселенская гадость, можно просто Наташа.
Мой канал на Бусти. В качестве страховки от плагиата ещё и там.
https://boosty.to/ashkiny_tui
58 314
+1.01%
Подписчиков
14 707
Охват 1 публикации
Статей
20
Охват
14 707
ER
17.91%
Подписчики
Публикации
Прирост
| Дата | Подписчики | Публикаций |
|---|
Упоминания
Публикации
| Канал | Название | Подписчиков | Просмотров | Дочитываний |
Процент дочитываний |
Общее время просмотра |
Среднее время просмотра |
Дата |
|---|
С чердака послышались чьи-то лёгкие шаги, и тихие голоса. — Кто там? — спросила Ира. И вдруг…
– Ну и зачем вам эта головная боль? – возмущалась соседка тётя Глаша. – Вы же городские, вы не знаете, что такое дом в деревне! Воду таскай, дрова коли, печку топи.
– Тетя Глаша…
– Снег зимой чисти, грязь по весне убирай…
Ира только улыбнулась. Тётя Глаша была женщиной простой и прямолинейной. Она большую часть жизни провела в деревне, ей были во всех подробностях известны прелести сельского, тяжёлого быта. Переехав, после смерти мужа, к дочери, она никак не могла нарадоваться лёгкости городской жизни. Здесь горячая вода текла прямо из крана, батареи исправно грели, даже пол был тёплым! А насколько проще навести порядок в квартире! Это ведь не дом, в котором уборка затягивалась на целый день. Да и с ремонтом проще: не надо то латать крышу, то поправлять покосившееся крыльцо. Благодать!
Ну как такому человеку объяснишь, что загородный дом – это мечта? С самого раннего детства, с того момента, как Ира себя помнила, они с братом хотели иметь дом. Большой, уютный, непременно с камином и большущей библиотекой. Они так отчётливо, до мелочей, представляли себе его! Каждый вечер додумывались новые детали, строились планы по обустройству…
– А на чердаке, – рассказывал Вадик, укутывая в одеяло трёхлетнюю сестрёнку, – поставим телескоп, чтобы ты на звёзды смотрела.
– А ты столярничать будешь, – сонно обещала Ира.
После этих разговоров она сладко засыпала, и видела во сне огромное звёздное небо, слышала потрескивание дров в камине, и с наслаждением вдыхала ароматы старых любимых книг.
Осень в этом году выдалась дивной: синь и золото. Высокое небо было таким пронзительно-чистым, лазурным, что казалось, посмотри в него чуть дольше – и глаза начнут слезиться. А деревья сменили своё летнее зелёное одеяние на роскошные красно-золотые наряды.
Ира бродила по разноцветному ковру листопада и не могла поверить, что их с братом детская мечта, наконец-то исполнилась. Они купили загородный дом! Он был в точности таким, каким они, ещё будучи детьми, его выдумали! С камином, витой лестницей на второй этаж, с просторной верандой, и яблонями в саду. Вадим нашёл это чудо по чистейшей случайности: на работе кто-то из сотрудников переезжал в другую страну, и спешно распродавал всю недвижимость.
– Я приехал посмотреть, – рассказывал Вадик сестре, – и просто глазам своим не поверил! Ну не бывает такого! Это же не просто какой-то похожий дом, а вот именно тот, из нашей мечты! Я даже торговаться не стал. Да что там, Ир, я бы ещё и сверху дал денег, только чтобы он был нашим. Он уже, сразу был нашим, понимаешь? Он только ждал нас.
Ира смеялась: Вадик, ее дорогой, самый любимый старший брат, остался таким же романтиком, каким был в детстве! Ничто его не меняло: ни суровая служба в армии, ни необходимость осваивать новую профессию, взамен той, что получил в институте. Ни ранний брак, ни травмирующий, ужасный развод, окончившийся безденежьем и длительным разочарованием в семейной жизни. Может быть, романтика души – это что-то вроде ДНК? На всю жизнь…
Как бы там ни было, но восторг от обретённой мечты, был невероятным! Вадим, как заведённый, носился в город и обратно, привозя то новое кресло-качалку, то огромные коробки, наполненные книгами, то лоскутные одеяла и пушистые коврики.
Ира вдруг обнаружила, что больше всего на свете ей нравится печь пироги с ароматной яблочной начинкой, варить варенье, и засушивать душистые травы для вечернего чая.
– Знаешь, – призналась она однажды брату, – я вот всё чаще думаю о том, что перееду сюда, когда выйду на пенсию. Мне здесь так хорошо! Здесь… Даже не знаю, как сказать…
– Жизнь понятная? – подсказал Вадим.
– Да. Хоть и понимаю, что ну куда там думать о пенсии в двадцать пять лет, но думаю. Из-за возможности не уезжать отсюда.
Брат весело подмигнул. Он прекрасно понимал Иру. Да и как было не понять? Всю жизнь они с сестрой были самыми близкими друзьями.
– Я телескоп тебе привёз, – как бы между прочим, сообщил Вадим за ужином.
– Да ладно! – от удивления Ира выронила вилку. – Ты что, правда… Вадик!
– Ну я же тебе с детства обещал, – улыбнулся брат, – а ты думала, что я забыл об этом? Нееет. Вот сейчас чаю попьём, и пойдём устанавливать, ладно?
Ира радостно закивала, и побежала греть чайник.
– Вадь, я мелиссы насушила в чай. Сейчас принесу! Она в светлице моей, подожди.
Спальня Иры располагалась на втором этаже. Там было огромное окно с видом на ромашковое поле. Ира сразу влюбилась в эту комнату. Там же, на большом дубовом столе, она раскладывала для просушки травы. Душица, мелисса, мята, листья смородины. Ира отломила веточку мяту и прислушалась: ей показалось, что с чердака доносятся какие-то шорохи.
«Может быть, там мыши живут? Да нет, откуда… Вадик же всё проверял».
Она прислушалась ещё раз, внимательнее. Шорохи больше всего напоминали чьи-то лёгкие шаги, и к ним примешивались ещё какие-то звуки. Тихие, но тоже отчётливые…
Голоса!
– Вадик! – она сбежала по лестнице быстрее ветра.
Вадим, не дождавшись обещанной мелиссы, уже допивал чай. Взглянув на запыхавшуюся сестру, он нахмурился:
– Что такое? Ты чего такая бледная?
– Вадь, мне кажется, у нас на чердаке кто-то есть! Там как будто кто-то ходит, и ещё голоса слышно. Ну, вроде как вполголоса разговаривают…
– Так, – Вадим поднялся из-за стола. – А тебе не показалось?
– Да нет, ну точно! Точно не показалось! Я же говорю, голоса и шаги, и…
– Сиди здесь. Я сам поднимусь и проверю.
Он быстро поднялся по лестнице, и скоро Ира услышала, как со скрипом отворился тяжёлый чердачный люк.
Усидеть на месте больше двух минут, не удалось. Беспокойство за брата заставило забыть о собственном страхе, и Ира, вооружившись, на всякий случай, скалкой, отправилась на чердак. Люк был распахнут. Голос Вадима, тихий и спокойный, с вопросительными интонациями, немного успокоил. Значит, всё хорошо. Никакой опасности нет.
– Ира! Спускайся вниз, у нас гости!
Вадим вошёл в кухню, ведя за руки двух маленьких, лет пяти-шести, девочек.
– Садитесь, – предложил он гостьям, и повернулся к обомлевшей сестре, – Ира, у нас там ещё пирог твой остался?
– Мы вас пугать не хотели, – торопливо объясняла та, что была постарше, – просто дом раньше пустой стоял, здесь не жил никто. А чердак здесь хороший, ветер не задувает совсем. И в саду яблоки…
Девчушки оказались сестрами: старшую звали Аней, младшую Ниной. Ира, глядя на то, как быстро дети расправились с пирогом, поняла: они уже давно не ели досыта. Вадим, ничего не говоря, принес хлеба, колбасы, сыра, и нарезал бутербродов.
– А мама ваша где? – спросила Ира.
Глазки младшей девочки тут же наполнились слезами. Аня погладила сестрёнку по плечу.
– Мама в реке утонула. Пошла купаться и не вернулась. Её потом папа нашел.
– Так у вас папа есть? – обрадовался Вадим. – А где же он?
– Папа дома. Он хороший очень, только когда выпьет – страшно, – ответила Аня тихо.
– И часто он пьёт? Вы ешьте, ешьте, – Ира подвинула к сестрам тарелку с бутербродами.
– Не часто, – подала голос маленькая Ниночка, – только если начнёт…
– То дня на три, – закончила Аня.
Вадим посмотрел на сестру.
– Пойду посмотрю, как там их папа, – сказал он мрачно.
Ира мягко коснулась его рукава:
– Не надо. Сорвёшься ещё, до драки дойдёт. Давай лучше я, а ты у калитки постой. Если что вдруг, то услышишь.
– Ладно, – согласился Вадим, после недолгих раздумий. – Только пойдём утром. Пусть, – тут он понизил голос до шёпота, – их папаша хотя бы проспится.
Дверь была не заперта, но Ира всё же постучала. Боязно было зайти, не зная, какую картину застанешь в доме. Никакого ответа не последовало. Пришлось набраться храбрости и постучать сильнее. Наконец раздались шаркающие шаги, и через минуту, Ира увидела хозяина: им оказался хмурый, заспанный мужчина средних лет. Он тупо смотрел себе под ноги, и даже появление незнакомой женщины не привлекло его внимания.
– Здравствуйте, – громко сказала Ира.
Мужчина, не ответив, повернулся спиной и прошёл в комнату. Ира прошла в дом, следом за ним. Хозяин уже сидел на диване, уставившись взглядом в стену.
– Я пришла сказать, что ваши дети у нас… если вы вдруг беспокоитесь.
После этих слов, в глазах мужчины появилась какая-то осмысленность.
– Дети? Спят мои дети. Утро же ещё раннее.. Что вы тут болтаете ерунду, женщина? Вы, вообще, кто?
– Ваши дочери Аня и Нина прятались на чердаке моего дома, – Ира начинала злиться и трудно было сдерживать гневные упрёки, – от вашего пьянства прятались. Мой брат нашёл детей, и они ночевали у нас. А сейчас они не спят, а сидят на моей кухне, пьют какао и едят. Потому что они замёрзли и проголодались, пока вы, их отец, пьёте.
– Женщина…
Мужчина встал. Его качнуло, но он удержался на ногах. Устало потёр лоб.
– Пойдёмте со мной, женщина.
– Куда? Никуда я с вами…
– В детскую. Сейчас вы увидите, что дети дома, и они спят.
Ира послушно пошла за хозяином. Она невольно отметила, что в доме было прибрано, только на кухне по полу разбросаны осколки разбитой посудой. В целом же, повсюду царили уют и чистота.
«Наверное, он был хорошим хозяином… Пока не начал пить.» — Подумала Ира.
Мужчина распахнул дверь в детскую, и замер на пороге комнаты, увидев аккуратно заправленные кровати. Ира, заглянув через его плечо, обратила внимание на то, что комната была большой и светлой. На кроватях девочек лежали мягкие игрушки. Были здесь и детские столики, и большой, явно сработанный руками отца, стеллаж, на котором расположились книги, наборы цветных карандашей, альбомы и краски. Мужчина, в ужасе, повернулся к гостье.
– Где мои дети? – спросил он севшим, от страха, голосом. – Вы их похитили? Что вам нужно? Забирайте всё, только верните детей!
– Успокойтесь вы! Как вам не стыдно! Вы взрослый человек, отец двоих детей, опустились до свинского состояния. Чем вы заняты? Заливаете своё горе, а дети, ваши родные дочери, прячутся по чердакам!
– Господи…
Хозяин схватился за голову. Из-за плотно сжатых губ донёсся сдавленный стон.
– Прекратите, – смягчившись, сказала Ира, – пойдёмте к нам, увидите девочек.
– Анюта! Ниночка! Отец обнял обеих девочек, и разрыдался.
– Папа, не плачь! Не надо плакать!
– Я виноват перед вами, – сказал мужчина, взяв себя в руки.
– Я обещаю, больше никогда в жизни я капли спиртного в рот не возьму. Никогда! И мы снова будем жить счастливо.
Вадим, молча наблюдавший эту сцену, подошёл к мужчине, и подал ему руку.
– Нужна будет помощь, обращайся, – коротко сказал он.
… Город встретил Иру дождём и пасмурной погодой. Вся эта серость и слякоть продолжалась уже неделю, и Ира завидовала брату, оставшемуся пока в деревне. У Вадима был отпуск, и он решил посвятить его обустройству дома мечты.
– Я приеду на выходные, – пообещала Ира, – возьму недельку на своё содержание. Помогу тебе там.
Почему-то ей не хотелось говорить, что кроме помощи брату, в деревню её влечёт и другая причина: соседские малышки. Как они живут теперь?
В субботу она, нагруженная покупками, вышла из машины, навстречу брату.
– Чего тут у тебя? – удивился Вадим, забирая у сестры тяжёлые пакеты.
– Да ты знаешь, Вадик, это я девочкам гостинцев решила привезти. Ну, Ане и Ниночке. Всё время думаю, как они там.
– Да у них всё в порядке. Олег нормальным мужиком оказался. Просто, видимо, сорвало его с горя… Сейчас не пьёт, девчушки сыты, одеты. Прибегают часто, ждут тебя.
– Точно? – подозрительно спросила Ира. Брат улыбнулся:
– Ну хочешь, сходи к ним прямо сейчас. Они обрадуются. На этот раз дверь ей открыли сразу.
– Тетя Ира, ты приехала!
Нина и Аня уже бежали к ней, готовясь обнять. Позади шёл смущённый отец.
– Здравствуйте, Ирина, – поздоровался он.
Сегодня он был абсолютно трезв, да и было заметно, что к алкоголю он больше не прикасается. Ира заметила опрятность его одежды, недавнюю стрижку, и даже уловила приятный аромат одеколона.
– Здравствуйте, Олег. Я кое-что привезла вашим дочкам.
– Может быть зайдёте? Мы как раз собирались обедать. Присоединитесь к нам?
– С удовольствием! – искренне ответила Ира.
– Олег, где вы научились так вкусно готовить? – спросила Ира, когда девочки, нарадовавшись визиту доброй тети и подаркам, убежали играть в детскую.
– А я повар, – засмеялся мужчина. – В ресторане работаю.
– В ресторане? Но ведь в деревне…
– Так мы городские, – обьяснил Олег, – просто в квартире ремонт, вот я временно и привёз сюда семью. Но уже скоро вернёмся в город.
Ира, с удовольствием впитывала окружающую её, атмосферу спокойствия и доброты. Олег, действительно, прекрасно готовил. На столе стояла ваза с букетом свежих полевых цветов. Девочки выглядели умиротворёнными и счастливыми.
– Вы представить себе не можете, – призналась Ира, – как я рада, что у вас все хорошо! Какой вы невероятно сильный, что смогли начать нормальную жизнь! Ваши девочки счастливы, это видно!
– Спасибо на добром слове, – ответил мужчина скромно. – Вот только, если бы не вы…
– Не будем об этом, прошу вас, – голос Иры был мягким, но решительным. – Вы пережили горе, но увидев последствия, сумели взять себя в руки. Я не при чём. Если бы с каждым достаточно было просто поговорить… Нет, Олег, это ваша, и только ваша заслуга.
Всю неделю Аня с Ниной прибегали с самого утра. Вадим уехал в город, переделав всю, оставшуюся в доме, работу. У Иры было полно свободного времени, которое она могла провести с девочками: они вместе читали книжки, рисовали, Ира учила их печь ватрушки и яблочный пирог. Ближе к обеду за дочками приходил Олег. Он забирал детей, а вместе с ними и Иру. Вторая половина дня проходила в их доме. Вместе они играли в настольные игры, рассматривали семейные фотографии. Домой Ира возвращалась только после ужина.
Вадим приехал за сестрой вечером. Она уже успела попрощаться с соседями и теперь, садясь в машину, в последний раз посмотрела на дом Олега. Окна были ярко освещены. Наверное сейчас они все вместе что-нибудь весело готовили на кухне, или сидели за столом и пили чай. А может быть, готовились спать, и Олег, сидя на полу между детскими кроватками, читал вслух любимых Муми-троллей. Олег…
И сам Олег, и его крошки-дочки, стали ей такими близкими, почти родными…
Уезжать совсем не хотелось.
– Увидитесь ещё, – утешил Вадим, заметив сестрину грусть.
– Да, – вздохнула она. – Просто, мне кажется, я буду скучать.
Вадим не ответил. Он знал свою сестру, и видел, что дело не только в соседской дружбе. Она привязалась к малышкам, да и к Олегу тоже.
«Пусть сами решают, что дальше».
Он не знал, что посоветовать Ире. Да если бы и знал, то всё равно, советовать бы не решился. Всё-таки чужие дети – это огромная ответственность: одно дело – провести с ними неделю, веселясь и играя, и совсем другое – принять их как своих собственных, растить и воспитывать.
«Пусть сами решают».
«Осень – золото, а зима – серебро», – думала Ира, глядя на заснеженный сад.
… В жизни Вадима произошли важные перемены: он встретил девушку, на которой собирался, в скором времени жениться. Бойкая, весёлая Яна очень ему подходила. Ира была уверена, что теперь семейная жизнь брата сложится удачно. Теперь счастливые влюблённые занимались приятными хлопотами: украшали дом к Новому Году.
Вадим принёс из леса ёлку, а Яна наплела красивых веночков из еловых веток и рябины.
– Мне кажется, – доверительно сказал сестре Вадим, – если мы с Янкой встретим Новый Год здесь, то у нас всё будет хорошо. Но только, Ир, не вздумай думать, что помешаешь нам! Будем праздновать вместе, и точка.
И Ире ничего не оставалось, кроме как согласиться. Было немного грустно. Она очень надеялась увидеться с Олегом и его девочками, но на двери дома висел большой замок, а судя по тому, что дорожку занесло снегом, уехали они уже давно. Наверное, ремонт в городской квартире закончился. Где-же они теперь? Ира представила, как Олег, вместе с дочками, наряжает новогоднюю ёлку. Подарки «от Деда Мороза», конечно куплены заранее и дожидаются своего часа. Девчушки радуются предстоящему празднику, а Олег любуется дочками.
«Надеюсь, у них всё прекрасно».
В дверь сильно постучали. Ира поспешила открывать.
– Кто это , Ир? – крикнул Вадим из кухни.
– Тётя Ира, это мы!
В дом вбежали шумные, розовощёкие с мороза Аня и Нина. Олег, держа в руках огромный мешок с подарками, улыбаясь, ступил на порог.
– Примете Деда Мороза с двумя Снегурочками? – спросил он.
– С Но-вым Го-дом! – кричали девочки.
Вадим утащил их с собой в сад запускать фейерверки. Яна стояла рядом, и хлопала в ладоши. Олег и Ира наблюдали за общим весельем из окна. Им нужно было многое сказать друг другу. Хотя, всё важное уже было сказано без слов. Олег, Ира, дети… Семья.
— Ведь мы семья? — спросил Олег протягивая бархатную коробочку Ирине.
— Да, улыбнувшись ответила она.
Обнявшись они смотрели как радуются девочки салюту, в эту счастливую новогоднюю ночь, счастливы были все. Каждый по своему.
Все фотографии носят исключительно иллюстративный характер. Автор фотографий: Ирина Недялкова.
— Людка, ты рехнулась на старости лет! У тебя внуки уже в школу ходят, какая свадьба? — такие слова я услышала от сестры, когда сказала ей, что выхожу замуж.
Ну а куда тянуть? Через неделю мы с Толей расписываемся, надо сообщить сестре, думала я. Конечно, на торжество к нам она не приедет, мы живём в разных концах страны. Да и пышные посиделки с криками «Горько!» в свои 60 лет устраивать не собираемся. Тихо распишемся и посидим вдвоём.
Можно было бы вообще не расписываться, но Толя настаивает. Он у меня кавалер до мозга костей: дверь в подъезд перед дамой открывает, руку подаёт, когда из машины выхожу, пальто помогает надевать. Нет, он без штампа в паспорте жить не согласится. Так и сказал: «Что я, мальчишка, что ли? Мне нужны серьёзные отношения». А для меня Толя и правда мальчишка, хоть и с седой головой. На работе его уважают, зовут исключительно по имени отчеству. Там он другой: серьёзный, строгий, а как меня видит — так словно лет сорок сбрасывает. Схватит в охапку и давай кружить посреди улицы. А мне хоть и радостно, но стыдно. Говорю: «Народ смотрит, смеяться будет». А он мне: «Какой народ? Я никого не вижу, кроме тебя!» Когда мы вместе, у меня и впрямь такое чувство, что на всей планете больше никого нет, только я и он.
Но у меня ещё есть родная сестра, которой нужно всё рассказать. Боялась, что Таня, как и многие другие, осудит, а мне нужнее всего была её поддержка. В итоге набралась смелости и позвонила.
— Людка-а-а, — протянула она очумевшим голосом, когда услышала, что я собираюсь под венец, — год только прошёл, как Витю похоронили, а ты уже замену ему нашла! Я знала, что шокирую сестру своим известием, но не думала, что причиной её негодования станет мой покойный муж.
– Танюш, я помню, — перебила я её. — А кто устанавливает эти сроки? Вот ты можешь назвать мне цифру? Через какое время я могу снова быть счастливой, чтобы не получить осуждения?
Сестра задумалась:
– Ну, для приличия надо хотя бы лет пять подождать.
– То есть я должна сказать Толику: извини, лет через пять приходи, а я пока траур носить буду?
Таня молчала.
– А что это даст? — продолжала я. — Думаешь, что и через пять лет никто нас не осудит? Всё равно найдутся те, кому охота языки почесать, но мне, если честно, до них нет дела. А вот твоё мнение важно, и если настаиваешь, то я отменю эту затею со свадьбой.
– Знаешь, я не хочу быть крайней, да женитесь вы хоть сегодня! Но знай, что я тебя не понимаю и не поддерживаю. Ты всегда была себе на уме, но не думала, что к старости совсем из него выживешь. Имей совесть, подожди хотя бы ещё год. Однако я не сдавалась.
– Вот ты говоришь: подожди ещё год. А если у нас с Толей всего год жизни остался, что тогда?
Сестра захлюпала носом.
– Ну тебя, делай как знаешь. Я понимаю, всем хочется счастья, но ведь ты столько лет прожила счастливой жизнью…
Я рассмеялась.
– Тань, ты серьёзно? Ты тоже все эти годы считала меня счастливой? Хотя я и сама так думала. И только сейчас поняла, кем была на самом деле: рабочей лошадью. Я даже не знала, что можно жить по-другому, когда жизнь в радость!
Витя был хорошим человеком. Воспитали с ним двух дочерей, теперь у меня пять внуков. Муж всегда внушал, что главное в жизни — семья. Я и не спорила. Сначала мы работали на износ ради семьи, потом — ради семей своих детей, затем — ради внуков. Сейчас вспоминаю свою жизнь и понимаю, что это была сплошная гонка за благополучием без перерыва на обед. Когда старшая дочь вышла замуж, у нас уже была дача, но Витя решил расширяться, выращивать для внуков домашнее мясо.
Взяли в аренду гектар земли и повесили себе на шею ярмо, которое тащили не один год. Он завёл скотину, её приходилось всё время кормить. Раньше полуночи никогда не ложились, в пять утра уже были на ногах. Круглый год жили на даче, в город выезжали редко и то только по делам. Иной раз найду время подругам позвонить, а те хвастаются: одна с внучкой только что с моря вернулась, другая с мужем в театре была. А мне не то что в театр, в магазин съездить некогда!
Бывало, без хлеба по несколько дней сидели, потому что живность связала нас по рукам и ногам. Одно только сил придавало: дети и внуки сытые. Старшая дочь благодаря нашему хозяйству машину поменяла, младшая ремонт в квартире сделала — значит, не напрасно мы столько горбатились. Как- то приехала меня навестить приятельница, бывшая коллега, и говорит:
– Люда, я сначала тебя не узнала. Думала, ты тут на свежем воздухе отдыхаешь, сил набираешься. Да ты-ж еле живая! И зачем себя так изводишь?
– А как иначе? Детям же надо помогать, — ответила я.
– Дети взрослые, сами себе помогут, а ты бы лучше для себя пожила.
Я тогда не поняла, что значит «пожить для себя»? Зато теперь знаю, что можно жить по-другому: спать столько, сколько хочешь, спокойно ходить по магазинам, в кино, бассейн, на лыжах. И никто от этого не страдает! Дети не обеднели, внуки не голодают. Но самое главное, я научилась смотреть на привычные вещи другими глазами.
Если раньше, сгребая на даче в мешки опавшие листья, злилась, что от них столько мусора, то теперь эти листья дарят мне настроение. Идёшь по парку, подбрасываешь их ногами и радуешься, как ребёнок. Я научилась любить дождь, ведь теперь не нужно мокнуть под ним, загоняя под крышу коз, а можно любоваться через окошко уютного кафе. Только сейчас рассмотрела, какими удивительными бывают облака и закаты, как приятно просто пройтись по хрустящему снегу. Увидела, какой, оказывается, красивый наш город! И глаза мне на всё открыл именно Толя.
После смерти мужа я была словно в бреду. Всё произошло неожиданно: у него случился сердечный приступ, и Витя умер до приезда скорой. Дети тут же распродали всё хозяйство, дачу и перевезли меня обратно в город. Первые дни ходила как шальная, не понимая, что теперь делать и как дальше жить. По привычке просыпалась в пять утра, бродила по квартире и думала, куда себя деть.
А когда в моей жизни появился Толя, помню, как в первый раз вывел меня на прогулку. Он оказался моим соседом и знакомым зятя, помогал нам перевозить вещи с дачи. Уже потом признался, что поначалу не имел на меня никаких видов, увидел потухшую, растерянную женщину и пожалел. Говорит, сразу понял, что я живая и энергичная, просто нужно вывести меня из депрессии, растормошить. Повёл меня в парк подышать воздухом. Мы сели на лавочку, Толя купил мороженое, а потом предложил прогуляться до пруда, покормить уток. Я держала уток на даче, но за все годы у меня не было ни минутки, чтобы просто за ними понаблюдать. А ведь они, оказывается, такие забавные! Так смешно кувыркаются, ловя хлеб!
— Даже не верится, что можно просто стоять и смотреть на уток, — призналась я. — На своих мне некогда было любоваться, только успевай запаривать им зерно, готовить мешанку, кормить и чистить, а тут — стой и смотри.
Толя улыбнулся, взял меня за руку и сказал: — Подожди, я тебе столько всего интересного покажу! Ты словно заново родишься.
И он оказался прав. Я, как маленький ребёнок, каждый день открывала для себя мир, и он мне так нравился, что прошлая жизнь начала казаться тяжёлым сном. Уже и не помню, в какой именно момент поняла, что безумно нуждаюсь в Толе, в его голосе, смехе, лёгком прикосновении. Но однажды проснулась с мыслью, что и он, и всё, что происходит со мной сейчас, — настоящее, без этого теперь не смогу жить.
Мои дочери приняли наши отношения в штыки! Говорили, что я предаю память об отце. Было очень обидно, я как будто чувствовала себя перед ними виноватой. Дети Толи, наоборот, порадовались, сказали, что теперь за папу спокойны. Осталось только рассказать обо всём сестре, и этот момент я оттягивала до последнего.
– И когда у вас роспись? — спросила Таня после нашего долгого разговора.
– В эту пятницу.
– Ну что я могу сказать? Совет да любовь на старости лет, — сухо попрощалась она.
К пятнице мы с Толей купили продуктов на двоих, оделись в парадное, вызвали такси и поехали на роспись. Когда вышли из машины, я замерла от неожиданности: у входа в ЗАГС стояли мои дочери с зятьями и внуками, Толины дети с семьями и, самое главное, моя сестра! Таня держала охапку белых роз и улыбалась мне сквозь слёзы. —Танька! Ты что, прилетела из-за меня? — не поверила я своим глазам.
– Должна же я видеть, кому тебя отдаю, — засмеялась она.
Оказывается, в оставшиеся до нашей свадьбы дни они все заранее созвонились, договорились и заказали столик в кафе.
На днях мы с Толей отметили годовщину нашей свадьбы. Он для всех теперь свой человек. А мне до сих пор не верится, что всё это происходит со мной: я так неприлично счастлива, что боюсь сглазить.
Этот рассказ надолго выбил меня из колеи… Прочтите до конца, не пожалейте времени. Возможно, он крепко и навсегда утвердит вас в мысли, что жить надо здесь и сейчас…
У мамы в серванте жил хрусталь. Салатницы, фруктовницы, селедочницы. Все громоздкое, непрактичное. И ещё фарфор. Красивый, с переливчатым рисунком цветов и бабочек.
Набор из 12 тарелок, чайных пар и блюд под горячее.
Мама покупала его еще в советские времена, и ходила куда-то ночью с номером 28 на руке. Она называла это: «Урвала». Когда у нас бывали гости, я стелила на стол кипенно белую скатерть. Скатерть просила нарядного фарфора.
— Мам, можно?
— Не надо, это для гостей.
— Так у нас же гости!
— Да какие это гости! Соседи да баб Полина…
Я поняла: чтобы фарфор вышел из серванта, надо, чтобы английская королева бросила Лондон и заглянула в спальный район Капотни, в гости к маме.
Раньше так было принято: купить и ждать, когда начнется настоящая жизнь. А та, которая уже сегодня — не считается. Что это за жизнь такая? Сплошное преодоление. Мало денег, мало радости, много проблем. Настоящая жизнь начнется потом.
Прямо раз — и начнется. И в этот день мы будем есть суп из хрустальной супницы и пить чай из фарфоровых чашек. Но не сегодня.
Когда мама заболела, она почти не выходила из дома. Передвигалась на инвалидной коляске, ходила с костылями, держась за руку сопровождающего.
— Отвези меня на рынок, — попросила мама однажды.
Последние годы одежду маме покупала я, и всегда угадывала. Хотя и не очень любила шоппинг для нее: у нас были разные вкусы. И то, что не нравилось мне — наверняка нравилось маме. Поэтому это был такой антишоппинг — надо было выбрать то, что никогда не купила бы себе — и именно эти обновки приводили маму в восторг.
— Мне белье надо новое, я похудела.
У мамы хорошая, но сложная фигура, небольшие бедра и большая грудь, подобрать белье на глаз невозможно. В итоге мы поехали в магазин. Он был в ТЦ, при входе, на первом этаже. От машины, припаркованной у входа, до магазина мы шли минут сорок. Мама с трудом переставляла больные ноги. Пришли. Выбрали. Примерили.
— Тут очень дорого и нельзя торговаться, — сказала мама. — Пойдем еще куда-то.
— Купи тут, я же плачу, — говорю я. — Это единственный магазин твоей шаговой доступности.
Мама поняла, что я права, не стала спорить. Выбрала белье.
— Сколько стоит?
— Не важно, — говорю я.
— Важно. Я должна знать.
Мама фанат контроля. Ей важно, что это она приняла решение о покупке.
— Пять тысяч, — говорит продавец.
— Пять тысяч за трусы?????
— Это комплект из новой коллекции.
— Да какая разница под одеждой!!!! — мама возмущена.
Я изо всех сил подмигиваю продавцу, показываю пантомиму. Мол, соври.
— Ой, — говорит девочка-продавец, глядя на меня. — Я лишний ноль добавила. Пятьсот рублей стоит комплект.
— То-то же! Ему конечно триста рублей красная цена, но мы просто устали… Может, скинете пару сотен?
— Мам, это магазин, — вмешиваюсь я. — Тут фиксированные цены. Это не рынок.
Я плачу с карты, чтобы мама не видела купюр. Тут же сминаю чек, чтобы лишний ноль не попал ей на глаза. Забираем покупки. Идем до машины.
— Хороший комплект. Нарядный. Я специально сказала, что не нравится, чтоб интерес не показывать. А вдруг бы скинули нам пару сотен. Никогда не показывай продавцу, что вещь тебе понравилась.
Иначе, ты на крючке.
— Хорошо, — говорю я.
— И всегда торгуйся. А вдруг скинут?
— Хорошо.
Я всю жизнь получаю советы, которые неприменимы в моем мире. Я называю их пейджеры. Вроде как они есть, но в век мобильных уже не надо.
Читать также: «Нужно копить деньги и все делать качественно” — это незыблемые родительские истины… позавчерашнего дня.
Однажды маме позвонили в дверь. Она долго-долго шла к двери. Но за дверью стоял терпеливый и улыбчивый молодой парень. Он продавал набор ножей. Мама его впустила, не задумываясь. Неходячая пенсионерка впустила в квартиру широкоплечего молодого мужика с ножами. Без комментариев. Парень рассказывал маме про сталь, про то, как нож может разрезать носовой платок, подкинутый вверх, на лету.
— А я без мужика живу, в доме никогда нет наточенных ножей, — пожаловалась мама.
Проявила интерес. Хотя сама учила не проявлять. Это было маленькое шоу. В жизни моей мамы было мало шоу. То есть много, но только в телевизоре. А тут — наяву. Парень не продавал ножи. Он продавал шоу. И продал. Парень объявил цену. Обычно этот набор стоит пять тысяч, но сегодня всего 2,5. И еще в подарок кулинарная книга. «Ну надо же! Еще и кулинарная книга!» — подумала мама, ни разу в жизни не готовившая по рецепту: она чувствовала продукт и знала, что и за чем надо добавлять в суп. Мама поняла: ножи надо брать. И взяла.
Пенсия у мамы — 9 тысяч. Если бы она жила одна, то хватало бы на коммуналку и хлеб с молоком. Без лекарств, без одежды, без нижнего белья. И без ножей. Но так как коммуналку, лекарства ,продукты и одежду оплачивала я, то мамина пенсия позволяла ей чувствовать себя независимой. На следующий день я приехала в гости. Мама стала хвастаться ножами. Рассказала про платок, который прям на лету можно разрезать. Зачем резать платки налету и вообще зачем резать платки? Я не понимала этой маркетинговой уловки, но да Бог с ними. Я знала, что ей впарили какой-то китайский ширпотреб в нарядном чемоданчике. Но молчала. Мама любит принимать решения и не любит, когда их осуждают.
— Так что же ты спрятала ножи, не положила на кухню?
— С ума сошла? Это на подарок кому-то. Мало ли в больницу загремлю, врачу какому. Или в Собесе, может, кого надо будет за путевку отблагодарить…
Опять на потом. Опять все лучшее — не себе. Кому-то. Кому-то более достойному, кто уже сегодня живет по-настоящему, не ждет.
Мне тоже генетически передался этот нелепый навык: не жить, а ждать. Моей дочке недавно подарили дорогущую куклу. На коробке написано «Принцесса». Кукла и правда в шикарном платье, с короной и волшебной палочкой. Дочке — полтора годика. Остальных своих кукол она возит за волосы по полу, носит за ноги, а любимого пупса как-то чуть не разогрела в микроволновке. Я спрятала новую куклу.
Потом как-нибудь, когда доделаем ремонт, дочка подрастет, и наступит настоящая жизнь, я отдам ей Принцессу. Не сегодня.
Но вернемся к маме и ножам. Когда мама заснула, я открыла чемоданчик и взяла первый попавшийся нож. Он был красивый, с голубой нарядной ручкой. Я достала из холодильника кусок твердого сыра, и попыталась отрезать кусочек. Нож остался в сыре, ручка у меня в руке. Такая голубая, нарядная.
— Это даже не пластмасса, — подумала я.
Вымыла нож, починила его, положила обратно в чемодан, закрыла и убрала. Маме ничего, конечно, не сказала. Потом пролистала кулинарную книгу. В ней были перепутаны страницы. Начало рецепта от сладкого пирога — конец от печеночного паштета. Бессовестные люди, обманывающие пенсионеров, как вы живете с такой совестью?
В декабре, перед Новым годом маме резко стало лучше, она повеселела, стала смеяться. Я вдохновилась ее смехом. На праздник я подарила ей красивую белую блузку с небольшим деликатным вырезом, призванную подчеркнуть ее большую грудь, с резным воротничком и аккуратными пуговками. Мне нравилась эта блузка.
— Спасибо, — сказала мама и убрала ее в шкаф.
— Наденешь ее на новый год?
— Нет, зачем? Заляпаю еще. Я потом, когда поеду куда-нибудь…
Маме она очевидно не понравилась. Она любила яркие цвета, кричащие расцветки. А может наоборот, очень понравилась. Она рассказывала, как в молодости ей хотелось наряжаться. Но ни одежды, ни денег на неё не было. Была одна белая блузка и много шарфиков. Она меняла шарфики, повязывая их каждый раз по-разному, и благодаря этому прослыла модницей на заводе. К той новогодней блузке я
тоже подарила шарфики. Я думала, что подарила маме немного молодости. Но она убрала молодость на потом.
В принципе, все её поколение так поступило. Отложило молодость на старость. На потом. Опять потом. Все лучшее на потом. И даже когда очевидно, что лучшее уже в прошлом, все равно — потом.
Синдром отложенной жизни.
Мама умерла внезапно. В начале января. В этот день мы собирались к ней всей семьей. И не успели. Я была оглушена. Растеряна. Никак не могла взять себя в руки. То плакала навзрыд. То была спокойна как танк. Я как бы не успевала осознавать, что происходит вокруг. Я поехала в морг. За свидетельством о смерти. При нем работало ритуальное агентство. Я безучастно тыкала пальцем в какие-то картинки с гробами, атласными подушечками, венками и прочим. Агент что-то складывал на калькуляторе.
— Какой размер у усопшей? — спросил меня агент.
— Пятидесятый. Точнее сверху пятьдесят, из-за большой груди, а снизу …- зачем-то подробно стала отвечать я.
— Это не важно. Вот такой набор одежды у нас есть для нее, в последний путь. Можно даже 52 взять, чтобы свободно ей было. Тут платье, тапочки, белье…
Я поняла, что это мой последний шоппинг для мамы. И заплакала.
— Не нравится ? — агент не правильно трактовал мои слезы: ведь я сидела собранная и спокойная еще минуту назад, а тут истерика. — Но в принципе, она же сверху будет накрыта вот таким атласным покрывалом с вышитой молитвой…
— Пусть будет, я беру.
Я оплатила покупки, которые пригодятся маме в день похорон, и поехала в её опустевший дом. Надо было найти ее записную книжку, и обзвонить друзей, пригласить на похороны и поминки.
Я вошла в квартиру и долга молча сидела в ее комнате. Слушала тишину. Мне звонил муж. Он волновался. Но я не могла говорить. Прямо ком в горле. Я полезла в сумку за телефоном, написать ему сообщение, и вдруг совершенно без причин открылась дверь шкафа. Мистика. Я подошла к нему. Там хранилось мамино постельное белье, полотенца, скатерти. Сверху лежал большой пакет с надписью «На смерть». Я открыла его, заглянула внутрь.
Там лежал мой подарок. Белая блузка на новый год. Белые тапочки, похожие на чешки. И комплект белья. Тот самый, за пять тысяч. Я увидела, что на лифчике сохранилась цена. То есть мама все равно узнала, что он стоил так дорого. И отложила его на потом. На лучший день её настоящей жизни. И вот он, видимо, наступил. Её лучший день. И началась другая жизнь…
Дай Бог, она настоящая.
Сейчас я допишу этот пост, умоюсь от слёз и распечатаю дочке Принцессу. Пусть она таскает её за волосы, испачкает платье, потеряет корону. Зато она успеет. Пожить настоящей жизнью уже сегодня.
Настоящая жизнь — та, в которой много радости. Только радость не надо ждать. Её надо создавать самим. Никаких синдромов отложенной жизни у моих детей не будет.
Потому что каждый день их настоящей жизни будет лучшим.
Давайте вместе этому учиться — жить сегодня.
Ольга Савельева
Источник: goodday.su
Баба Маня жизнь прожила долгую, трудную. Девяносто восемь, почитай, исполнилось, когда на погост её понесли. Пятерых детей подняла, семнадцать внуков вынянчила, да правнуков с десяток. Все на её коленях пересидели до единого, ступени крыльца стёрты были добела от множества ног и ножек, что бегали и ступали по нему за все эти годы, всех принимала старая изба, которую ещё до войны поставил муж бабы Мани — Савелий Иваныч.
В сорок первом ушёл он на фронт да там и сгинул, пропал без вести в сорок третьем, где-то под Сталинградом, холодной суровою зимою. Баба Маня, тогда ещё просто Маня, вдовой осталась, с детьми мал-мала меньше. До последнего дня своей жизни, однако, ждала она своего Савоньку, не теряла надежды, что он жив, часто выходила к палисаднику и стояла, всматриваясь вдаль, за околицу — не спускается ли с пригорка знакомая фигура. Но не пришёл Савелий Иваныч, теперь уж там, чай, встретились.
Но не только мужа проводила на войну баба Маня, а и старшего сына своего — Витеньку. Ему об тот год, как война началась, восемнадцатый годок пошёл. В сорок втором ушёл добровольцем, а в сорок пятом встретил Победу в Берлине. Домой вернулся живым на радость матери. Ну а младшей Иринке тогда всего два годика исполнилось, последышем была у родителей. Мане под сорок уж было, как Ирка народилась.
Война шла по земле…Всяко бывало, и голодно, и холодно, и тоска душу съедала и неизвестность. Однако выстояли, все живы остались, окромя отца.
Когда пришла пора бабе Мане помирать, то ехать в город в больницу она категорически отказывалась.
— Сколь мне той жизни-то осталось? Сроду в больницах не бывала, дайте мне в родной избе Богу душу отдать.
Дети о ту пору сами уже стариками стали, внуки тоже в делах да заботах, ну и вызвалась за прабабкой доглядывать правнучка Мила. Больно уж она прабабушку свою любила, да и та её среди других правнуков выделяла, хоть и старалась не показывать того.
Приехала Мила, которой тогда девятнадцать исполнилось, в деревню, в бабыманин дом. Ну и остальная родня чем могла помогала, кто продуктов им привезёт, кто на выходных приедет с уборкой помочь. Так и дело пошло. Баба Маня не вставала, лежала на подушках строгая, задумчивая, ровно что тревожило её.
Подойдёт к ней Милочка, постоит, поглядит, спросит:
— Чего ты, бабуленька? Что тебе покоя не даёт? О чём всё думаешь?
— Да что, милая, я так… Жизнь вспоминаю.
— Ну вот что, давай-ка чаю пить.
Принесёт Мила чашки, варенье да печенья, столик подвинет ближе и сама тут же пристроится. Потечёт у них разговор задушевный, повеселеет бабушка, и Миле спокойно.
Но с каждым днём всё больше бабушка слабела, всё чаще молчала, да думала о чём-то, глядя в окно, за которым стоял старый колодец. Выкопал его тоже Савелий, муж её, тогда же, когда и избу поднимали. Теперь-то уж не пользовались им, вода в избе была нынче, все удобства. Но засыпать колодец не стали, на добрую память о прадедушке оставили.
И вот в один из весенних дней, когда приближался самый великий из праздников — День Победы, подозвала баба Маня правнучку к себе и рукой на стул указала, садись, мол. Присела Мила.
— Что ты, бабонька? Хочешь чего? Может кашки сварить?
Помотала баба Маня головой, не хочу, мол, слушай.
— Праздник скоро, — с придыханием начала баба Маня, — Ты знаешь, Мила, что для меня нет его важнее, других праздников я и не признаю, окромя него. Так вот, вчерась Савонька ко мне приходил. Да молчи, молчи, мне и так тяжело говорить-то, болит в груди, давит чего-то. Приходил молодой, такой каким на фронт уходил. Скоро, бает, увидимся, Манюша. Знать недолго мне осталось.
И вот что хочу я тебе поведать, Милочка, ты слушай внимательно. Никому в жизни я этой истории не рассказывала доселе. А теперь не могу молчать, не хочу я, Милочка, с собой эту тяжесть уносить. Не даёт она мне покоя. Вот как дело, значит, было…
У Савелия в лесу заимка была, охотился он там бывало, ну и избушка небольшая имелась. Как на войну я сына да мужа проводила, так и сама научилась на зайцев да на птиц силки ставить. Уходила в лес с утра, в избушке всё необходимое хранила для разделки, а на другой день проверять силки ходила.
И вот однажды прихожу я как обычно к избушке, захожу, и чую — есть кто-то там. Ой, испужалась я до чего! Может беглый какой, дезертир. Тогда были и такие. А то вдруг медведь, а у меня ничего с собой и нет. Нащупала я в углу избы лопату, выставила её вперёд себя да пошла тихонько в тот тёмный угол, где копошилось что-то.
Вижу, тёмное что-то, грязное, а оконце в избе махонькое, да и то света почти не пропускает, под самым потолком оно. Замахнулась я лопатой-то, и тут гляжу, а это человек. Ба, думаю, чуть не убила, а самой страшно, кто ж такой он. Может из наших партизан кто?
— Ты кто такой? — спрашиваю я у него.
Молчит.
— Кто такой, я тебе говорю? — а сама снова лопату подняла и замахнулась.
А он в угол зажался, голову руками прикрывает. Вижу, руки у него все чёрные, в крови что ли. И лицо не лучше.
— А ну, — говорю, — Вылазь на свет Божий.
Он, как сидел, так и пополз к выходу, а сам всё молчит. И вот вышли мы так за дверь и вижу я, Господи помилуй, да это ж никак немец? Откуда ему тут взяться? А молоденький сам, мальчишка совсем, волосы светлые, белые почти, как у нашего Витюши, глаза голубые, худой, раненый. Стою я так напротив него и одна мысль в голове:
— Прикончить его тут же, врага проклятого.
А у самой защемило что-то на сердце, не смогу. Годков-то ему и двадцати нет поди, ровно как и моему сыну, который тоже где-то воюет. Ой, Мила, ой, тяжко мне сделалось, в глазах потемнело. А этот вражина-то, значит, сидит, сил нет у него, чтобы встать, и твердит мне на своём варварском наречьи:
— Не убивайт, не убивайт, фрау!
И не смогла я, Мила, ничего ему сделать. Больше того скажу я тебе. Взяла я грех на душу — выхаживать его принялась. Ты понимаешь, а? Мои муж с сыном там на фронте врага бьют, а я тут в тылу выхаживаю его проклятого! А во мне тогда материнское сердце говорило, не могу я этого объяснить тебе, дочка, вот появятся у тебя детушки и может вспомнишь ты свою прабабку старую, дурную, и поймёшь…
Тайком стала я ему носить еды маленько, картошину, да молока кружку. Раны его перевязала. Наказала из избушки носу не казать. Приволокла соломы из дому да тулупчик старенький, ночи уже холодные совсем стояли, осень ведь. Благо ни у кого подозрений не вызвало, что в лес я хожу, я ведь и до того ходила на заимку.
А на душе-то кошки скребут, что я творю? Сдать надо мне его, пойти куда следует.
— Всё, — думаю с вечера, — Завтра же пойду к председательше Клавдии.
А утром встану и не могу, Милка. Не могу, ноги нейдут…
Дни шли, немец болел сильно, горячка была у него, раны гноились. Так я что удумала. В село соседнее пошла, там фельшерица была, выпросила у ей лекарство, мол, дочка вилами руку поранила, надо лечить. И ведь никто не проверил, не узнал истины. А я тому немцу лекарство унесла. Пока ходила эдак-то к нему, говорили мы с ним. Он по нашему сносно балакал, не знаю уж где научился.
Звали его Дитер. И рассказывал он про их хозяйство там, в Германии ихней, про мать с отцом, про младших братьев. Ведь всё как у нас у них. Зачем воевали?… Слушала я его и видела их поля, семью его, как будто вживую. И так мне мать его жалко стало. Ведь она тоже сына проводила, как и я, и не знает где-то он сейчас.
Может и мой Витенька сейчас вот так лежит где-то, раненый, немощный. Может и ему поможет кто-то, как я этому Дитеру помогаю. Ох, Мила, кабы кто узнал тогда, что я делала, так пошла бы я под расстрел. Вот какой грех на мне, доченька. Тряслась я что лист осиновый, а ноги сами шли на заимку.
И вот в один из дней в деревню к нам партизаны пришли. Вот тогда я по-настоящему испугалась. Задками, огородами, вышла я из деревни, да бегом на заимку, в избушку свою.
— Вот что, Дитер, — говорю я своему немцу, — Уходить тебе надо! Иначе и меня с детьми погубишь и сам погибнешь. Что могла, сделала я для тебя, уходи.
А он слабый ещё совсем, жар у его, сунула я ему с собой еды немного да и говорю:
— Сначала я уйду, а потом ты тихонько выходи и уходи, Дитер.
А он глядел на меня, глядел, а потом за пазуху полез. Я аж похолодела вся.
— Ну, — думаю, — Дура ты, Маня, дура, у него ведь оружие есть наверняка. Порешит он тебя сейчас.
А он из-за пазухи достал коробочку, навроде шкатулки махонькой и говорит:
— Смотри, фрау.
И мне показывает. Я ближе подошла, а там бумажка с адресом и фотография.
— Мама, — говорит он мне, и пальцем на женщину тычет, что на фото.
Потом сунул мне в руки эту коробочку и говорит:
— Адрес тут. Когда война закончится, напиши маме. Меня убьют. Не приду домой. А ты напиши, фрау. Мама знать будет.
Взяла я эту коробчонку, а сама думаю, куда деть её, а ну как найдут? Постояли мы с ним друг напротив друга, поглядели. А после, уж не знаю, как это получилось, само как-то вышло, подняла я руку и перекрестила его. А он заревел. Горько так заревел. Руку мою взял и ладонь поцеловал. Развернулась я и побежала оттуда. Бегу, сама ничего от слёз не вижу.
— Ах ты ж , — думаю, — Война проклятая, что ж ты гадина наделала?! Сколько жизней покалечила. Сыновья наши, мальчишки, убивать идут друг друга, вместо того, чтобы хлеб растить, жениться.
Тут слышу, хруст какой-то, ветки хрустят, за кустами мужики показались, и узнала я в них наших, тех, что в деревню пришли недавно.
— Что делать?
И я нож из кармана вытащила, да ногу себе и резанула. Тут и они подошли.
— Что тут делаешь? Чего ревёшь?
— Да на заимку ходила, силки проверяла, да вот в потёмках в избе наткнулась на железку, порезалась, больно уж очень.
— Так чего ты бежишь? Тут перевязать надобно, — говорит один из них и ближе подходит.
— Да я сама, сама, — отвечаю. С головы платок сняла да и перемотала ногу-то.
Ну и бегом от них в деревню. А они дальше, в лес пошли.
Мила слушала прабабушку, раскрыв рот, и забыв про время. Ей казалось, что смотрит она фильм, а не про жизнь настоящую слушает. Неужели всё это с её бабой Маней произошло?
— А дальше что, бабуля? Что с Дитером стало?
— Не знаю, дочка, может и ушёл, а может наши его тогда взяли. Он больно слабый был, вряд ли смог уйти. Да и я тогда выстрелы слышала, когда из леса-то на опушку вышла. Думаю, нет его в живых.
— А что же стало с той шкатулкой? Ты написала его матери?
— Нет, дочка, не написала. Времена тогда были страшные, боялась я. Ну а после, когда много лет прошло, порывалась всё, да думала, а надо ли прошлое бередить? Так и лежит эта шкатулка с тех пор.
— Так она цела? — подскочила Мила, — Я думала, ты уничтожила её.
— Цела, — ответила бабушка, — И спрятала я её на самом видном месте. Долго я думала куда мне её деть, а потом и вспомнила, как мне ещё отец мой говорил, мол хочешь что-то хорошо укрыть — положи на видное место. Вот у колодца я её и закопала ночью. Там много ног ходило, землю быстро утоптали, отполировали даже. А я до сих пор помню, где именно она лежит.
— А покажешь мне?
— Покажу.
В тот же день Мила принялась копать. Было это нелегко. Земля и вправду была отполирована и тверда, словно бетон. Но мало-помалу дело шло, и через какое-то время Мила с трепетом достала на свет , завёрнутую в тряпицу, небольшую деревянную коробочку. Ночью, когда бабушка уже спала, Мила сидела за столом и разглядывала тронутую временем, но всё же довольно хорошо сохранившуюся фотографию женщины средних лет и жёлтый сложенный кусочек бумаги с адресом.
Бабы Мани не стало десятого мая. Она встретила свой последний в жизни Праздник Победы и тихо отошла на заре следующего дня. Душа её теперь была спокойна, ведь она исповедала то, что томило её многие годы. Невыполненное обещание, данное врагу.
Мила нашла Дитера. Невероятно, но он был жив, и все эти годы он помнил фрау Марию, которая спасла ему жизнь. Жил он по тому же адресу, что был указан на клочке бумаги, отданной бабе Мане в том далёком сорок третьем. У него было четверо детей, два сына и две дочери, одну из дочерей он назвал Марией, в честь русской женщины. Милу пригласили в гости и она, немного посомневавшись, всё же поехала. Она увидела вживую и Дитера, и его детей, и внуков.
Теперь над их головами было мирное небо, они были не врагами, но сердца помнили то, что забыть нельзя, чтобы никогда больше не повторилось то, что было. Говорят, что воюют политики, а гибнут простые люди, наверное так оно и есть. Многое минуло с той поры, поросло травой, стало памятью. Наши Герои всегда будут живы в наших сердцах.
А жизнь идёт. И надо жить. И никогда не знаешь, где встретит тебя твоя судьба. Любовь не знает слова «война». Милу она встретила в доме Дитера. Спустя год она вышла замуж за его внука Ральфа. Вышло так, что тогда на лесной глухой заимке её прабабушка Мария решила судьбу своей правнучки..