Дочь луны рассказ на дзен

Марсия обернулась. Натянувшаяся мышца задела стрелу, торчащую из плеча, древко стрелы подпрыгнуло. Марсия схватилась за древко, кровь, брызнувшая из раны, капнула в воду и понеслась вниз по ручью багровой лентой. Эхо голосов спускалось по склону вместе с отрядом, Марсия захромала быстрее, толкая волны замерзшими голенями. Вода плескалась вокруг ее ног, кожаные штаны плохо гнулись и скрипели, как рыбачья лодка.

– Юнона и Тривия, – бормотала Марсия под звук своего свистящего дыхания, – мать в короне из полумесяца о двух белых рогах. Лесная женщина, пасущая оленей среди… среди…

Память вилась, как змея, плюясь воспоминаниями. Лицо матери склонилось над колыбелью, она держала в руке стальное шило с черным кончиком. Она положила Марсии руку на грудь, оттягивая воротник, и уперлась шилом в кожу. Капля крови, выступившая под острием, была круглой и красной, как бусина.

Марсия лежала и смотрела на мать испуганными глазами. Красных бусин выступало все больше, крючковатый нос матери нависал над Марсией, пшеничная коса, уложенная вокруг головы, стояла короной. У матери на груди, синим на бледной коже, расползались диковинные цветы, в которые были вплетены вороны и олени.

«Хозяйка пустошей, лесов и холмов, – шептала она. – Триединая богиня, луна, восходящая над тобой, да осветит пролитую кровь…»

Марсия споткнулась и упала в воду, выставив вперед руки. Рукав белой туники, торчавшей из-под кожаного наплечника, быстро становился красным. Марсия встала на одно колено, вытащила гладиус из ножен и воткнула его в речное дно. Тяжело дыша, она попыталась подняться, но снова завалилась в воду.

Послышался плеск, Марсия подняла голову. У берега, в десятке шагов от нее стоял кельт. Он наклонился над водой, держа в руках бьющуюся рыбину. Увидев Марсию, он бросил рыбину в воду, правую руку он положил на пояс, к ножу. Марсия выдернула гладиус из песка и вытянула его перед собой, онемевшая рука повисла, как канат. Кельт подошел к ней и остановился в ладони от острия гладиуса.

– Уйди, – сказала Марсия на его языке.

– Из какого ты легиона? – спросил кельт на чистой латыни, Марсия посмотрела на него с удивлением.

– Из какого ты легиона, солдат? – повторил он. – Кто идет за тобой? Через чьи земли ты пришел?

Его бледное лицо отливало оливковой желтизной, особенно это было заметно, когда он подошел ближе. Кожа кельтов была белой, как яичная пленка, их боги замешали их не на оливковом масле. Черные брови, темные волосы, нос с иудейской горбинкой – все выглядело чужим этому лесу и этой реке.

– Кто ты такой? – спросила Марсия. Кельт взял Марсию за нагрудник и потащил из воды на берег. Перед глазами у нее поднялся туман, голова моталась из стороны в сторону на ослабевшей шее. Туман расползался мутной квашней, Марсия вдруг поняла, что это не ее тащат, как добычу, а она едет на спине могучего оленя.
Дубы смыкали ветви у нее над головой, стволы вставали друг к другу все плотнее. Олень пригибал голову, чтобы не задевать листву, Марсия взялась за его рога. Темнота стала непроницаемой, ей чудилось движение, слышались шипение и шорох. Марсия потянулась к мечу, рука схватила пустоту: меча на ее поясе не было.

– Ментулам како, – выругалась Марсия. Маны оставили ее беззащитной перед врагом.

Вдалеке вспыхнула серебряная искра, олень увидел ее и ускорил шаг. Существа скакали между дубов, плевались, бормотали, но не решались приблизиться. Марсия понемногу успокоилась и перестала оглядываться, опираясь рукой на круп оленя. Она посмотрела вперед, туда, где разгорался серебряный свет.

Олень вышел на поляну и остановился между двух длинных камней, врытых в землю. На третьем камне, положенном плашмя, сидел юноша с головой, покрытой плащом. Марсия не видела его лица, на виду были длинные ступни и ладони с необычайно тонкими пальцами. Марсия сжала ладонь в кулак – такие же пальцы были и у нее, они достались им от их общей матери.

– Марсий, – вздохнула она. – Брат!
Он поднял голову, плащ у него на груди распахнулся, Марсия увидела татуировку на груди и колотую рану под сердцем. Лицо у них было одно на двоих. Сходство было таким сильным, что, когда Марсия смотрела на него, она словно глядела в зеркало.

– Ты нашла ее?

– Не нашла, – с досадой ответила Марсия. – Меня ранили, но только в плечо. Мне удалось уйти от погони, но надолго ли – не знаю.

– Ты должна найти ее и сказать, что Перегрин замыслил недоброе и идет по ее следу, – предупредил Марсий. – Иначе я погиб напрасно.

– Я думаю об этом в пути, – призналась Марсия. – Перегрин только хочет порядка и чтобы не погибали невинные. Если я расскажу о его планах, и мать его убьет, разве я не предам Рим?

– Если ты знаешь, что по ее следу идет убийца – разве ты не предаешь ее, если смолчишь? – Марсий поджал губы.

– Взяв твой меч и твой шлем, я приняла и твою клятву. Я обещала служить честно… – сомневаясь, ответила Марсия. Марсий гневно ее перебил:

– Ты служила ей раньше, чем отцовским богам. Выполни сперва главный долг!

Окрик Марсия разбудил ее, Марсия вздрогнула – и проснулась. Она лежала на топчане, и смотрела вверх. Над головой у нее перекрещивались черные от копоти балки, с которых свисали рыбины, связки грибов и птичьи кости, перевязанные черными нитками. Дым клубился под соломенной крышей дома и уходил в отверстие в потолке. Марсия облизнула губы и повернула голову. Между очагом и топчаном стоял кельт, его взлохмаченная голова доставала до балок. Он смотрел на Марсию.

– Я, должно быть долго спал, – сказал кельт, – раз проспал год, в который в легионы начали брать женщин.
Марсия посмотрела вниз. Ее плечо было перевязано серыми бинтами, из-под которых торчал высушенный мох. Над одеялом торчали, острые, словно лисьи морды, груди со следами от других бинтов. Тех, которыми Марсия стягивала их под туникой.

– Не стали, – Марсия, приподнялась на локтях, подтянула одеяло и заткнула его подмышки, прикрывая грудь. – Ты спас мне жизнь, и я у тебя в долгу – спасибо тебе. Все же, позволь спросить – а с каких пор римские солдаты начали жить за Валом, на землях тех, кого они считают своими врагами?

Охотник сложил руки на груди, на них бледными червями выступали старые шрамы. Шрамы оплетали его руки от локтей до запястий, и Марсии показалось, что она их знает. Она уже видела эти смуглые руки с белыми отметинами сложенными на груди над животом. Она смотрела на них снизу вверх, как будто ей не хватало роста. Человек стоял над ней, она не видела его лица – солнце било ему в затылок, лицо оставалось темным.

– Если ты поделишься своей историей, – предложила Марсия, сомневаясь, – я поделюсь своей. Как твое имя? Как ты оказался здесь?

– Я не знаю твоего имени, с чего мне называть свое? – удивился охотник. Марсия пытливо смотрела на него и не могла вспомнить, его лицо оставалось незнакомым. Наконец, она сдалась.

– Меня зовут Марсия, я дочь центуриона Гая Туллия. Его должны знать в этих местах.

Когда Марсия назвала имя отца, по лицу охотника пробежала тень. Он с опозданием кивнул и сказал, кривя губы:

– Тебя назвали в честь бога войны. Хорошее имя для мужчины, не лучшее для женщины. Женщине такое имя принесет только несчастья.

– Нас обоих назвали в честь бога войны, меня и моего брата, – возразила Марсия. – Мой брат погиб в первом же бою, меня ранили в первой же вылазке. Имя принесло несчастья нам обоим.

– Люди из деревни вниз по реке называют меня Доран. Ты можешь называть меня так.

Марсия смотрела на охотника снизу вверх, как в воспоминании, которое казалось сном. Его шея заросла бородой, под подбородком было маленькое лысое место, где борода не росла, след от шрама или ожога. Марсия знала этот шрам, хотя больше не сомневалась на счет охотника: кельтом он никогда не был.

Из котла, подвешенного над огнем, повалил пар, запах был землистый, сытный. Рот Марсии наполнился слюной, она съела только половину лепешки на рассвете, вкус крови стоял у нее во рту остаток дня, вызывая тошноту. Доран не торопился предлагать ей разделить с ним ужин, возможно, это не входило в его намерения, о которых она все еще ничего не знала.

– Многие бы сказали что солдату Рима лучше умереть, чем жить среди врагов, – Марсия провела себе пальцем под подбородком, там, где у них обоих остались шрамы от посвящения. Она следила за реакцией Дорана, его лицо осталось непроницаемым. – Если ты солдат, а я думаю, что ты солдат.

Доран наклонился и обмотал руку тряпкой, лежавшей тут же, на полу, он снял котел с огня, поставив его на сложенные кругом камни. Суп плескался в котле, Марсия видела куски рыхлого черного мяса и разваренную зелень. От котла пыхало жаром, на лице Дорана выступила испарина. Он оставил тряпку на ручке, выпрямляясь.

– Если гибель лучше, мне стоило оставить тебя умирать в ручье.

– Ораторы говорят, что лучше умереть героем, – возразила Марсия. – Если бы все следовали этому правилу, никто бы не дожил бы до почетного увольнения.

– Ваш отец вырастил непочтительных детей, – сказал Доран, поставив руки на пояс. Сквозь штопку на его рубахе проглядывали оливковые бока. – Ему следовало лучше учить своего сына и следить за дочерью.

– Я не только его дочь, – Марсия сидела, ссутулившись, отвечая, она положила руку на колени, выпрямляя спину: отцовский жест. – Я следую своему пути, и он не позорит путь Рима. Так в чем же мой отец неправ?

– Ты не стала женой центуриона, а изображаешь центуриона. Так плохо, что тебя ранят и нужна помощь дезертира, чтобы тебя спасти. Твоя татуировка, – Доран провел пальцами у себя над ключицами, – при этом не римская. Откуда она?

– Ты уже видел такие? Где? – вскинулась Марсия. Что-то необычное почудилось ей в его ответе, в том, как он смотрел на нее: пытливо, как охотник на следы в земле. Доран молчал, Марсия повторила вопрос, не скрывая нетерпения:

– Где же?

– Ты ранена, вокруг рыщут разведчики племени, которое пригнало тебя сюда… – начал Доран. Марсия, подавшись вперед, с жаром воскликнула:

– Они не всегда будут здесь. Где ты видел эти татуировки? Скажи мне. Ты должен мне сказать!

– Отчего я тебе должен? – разозлился Доран. – Я был должен богам, я был должен Риму, я был должен императору, я был должен своим людям. Кто ты такая, чтобы говорить, что я должен еще и тебе?

– Я… – Марсия замялась. От волнения жжение в ране на плече усилилось. – Я ищу человека с татуировкой, похожей на мою.

– Ищешь, чтобы рассказать ему то, что узнала за Валом? Шпиону хорошо говорить о римских добродетелях. Скрывать татуировки здешних племен сложнее. Нужно уметь их прятать так же, как под бинтами ты прячешь грудь.

Тень падала на Марсию предвестником несущего гибель Орка. Марсия смотрела на его покрытые шрамами руки с искривленными средними и безымянными пальцами, представляя их хватку на своем горле: эти руки могли колоть между пальцев грецкие орехи несмотря на всю свою тонкость. Доран нависал над Марсией, и Марсия решилась.

– Я ни для кого не шпионю, я ищу свою мать. Она должна быть здесь, в Британии. Ее татуировка похожа на мою. Да и какая из меня шпионка, если кельты идут по моему следу? Если бы я знала о Вале то, что им так нужно, они бы снесли меня с холмов на щите.

– Откуда я знаю, что ты не врешь? – спросил Доран. Марсия посмотрела ему в глаза.

– Не знаешь. Но если передумаешь мне верить, тебе будет проще, чем мне – я ранена, а ты спрятал мои доспехи и меч.

Доран наклонился к Марсии, загораживая спиной очаг. Лишенное света, его лицо было черным, как у самого Танатоса.

– Хорошо, я поверю тебе, а теперь – слушай меня. Я не знаю такой женщины. И я не знаю такой татуировки. Если хочешь жить, тебе нужно молчать о том, что знаешь, и о той, кого ищешь.

Они съели ужин в молчании. Суп был густой и темный, куски мяса, которые Марсия увидела в котле, оказались грибами. Они были сочными и кислыми на вкус, жевались легко, как овощи, но падали в желудок тяжело, как оленина. Когда они доели, Марсия вытянулась на топчане, укрывшись одеялом. Плечо ныло, она повернулась на бок, выставляя его вверх. Доран сел рядом, просунул пальцы под повязку, Марсия скривилась, но он только ощупал мох. С плеча его рука передвинулась ниже, к груди, Марсия предупредила:

– Если ты захочешь разделить со мной ложе взамен на спасение жизни, я убью тебя.

– Ты не сможешь убить и кролика с пробитым плечом, – ответил Доран. Косые отблески пламени падали на его лицо, придавая ему вид варварской маски. Он сдвинул одеяло, сосок розовым полумесяцем выглянул из-под серого отворота. Марсия почувствовала себя добычей.

– Я лучше умру, чем позволю мужчине возлечь со мной против моего желания.

Доран пробежался пальцами по повязке, опустив голову так, что Марсия не видела его глаз, и убрал руку. Он встал, достал с балки перетянутый ремнями кусок сверток, который бросил на пол. Наклонившись, Доран развязал ремни и толкнул сверток ногой, раскатывая ее по полу. Это было грубо выделанное одеяло из звериных шкур.

– Я не дикарь. Радости плоти перестают быть радостями, если их приходится брать силой, – сказал он.

Марсия следила за Дораном до тех пор, пока он не завернулся в плащ, вытягивая длинные ноги, и не улегся на шкурах. Огонь в очаге догорал, по темным стенам скакали рыжие отсветы, похожие на красных олених в черном осеннем лесу. Игра пламени убаюкивала, Марсия говорила себе, что не станет спать и будет начеку, пока Гипнос не навалился на нее дурманной копной.

Марсия проснулась на рассвете. Холодный утренний свет проникал в хижину сквозь щели в двери, на которой висели пучки трав. Она села, сбрасывая одеяло, и вскрикнула: в плечо словно вонзился раскаленный прут. Прижав руку к груди, Марсия зажмурилась, стиснув зубы. Она успела увидеть только то, что на полу не было ни одеяла, ни Дорана.

Баюкая руку, Марсия сползла на край топчана и, спустив ноги на пол, нащупала свои калиги. Марсия вытащила их и осмотрела, ремни здорово износились, пока она бродила по болотистым логам и каменистым склонам, на стельке осталось углубление от пятки, протершееся во время переходов. Два ремня были сшиты и склеены, Марсия порвала их о стремена, когда скакала с донесение к Перегрину. Донесение было срочным, и Марсия скакала во весь опор. Когда Марсия вошла в лагерь и увидела генерала, он сидел на поваленном бревне у огня, как простой солдат.

Друиды снова ходили по деревням, сказала Марсия, наклонившись к уху генерала. Среди них видели женщину с наполовину седой головой, с крючковатым носом. Она открывала грудь, чтобы люди видели ее татуировку и преклоняли перед ней колени. Генерал слушал ее и кивал, а Марсии хотелось прижать руку к груди: панцирь скрывал ее секрет, но везение не могло продолжаться вечно. Окруженная римскими богами, Марсия чувствовала себя в ловушке, как и не твердила, что это и ее боги тоже. Боги отца казались ей демонами.

Марсия надела калиги. На столе лежали ее плащ и туника с рукавом, задубевшим от крови. Марсия оделась и прошлась по хижине в поисках люка в подпол, она нигде не смогла его найти. Где же Доран спрятал ее доспехи? Она толкнула дверь и выглянула наружу. Воздух был свежим и сырым, на тропинке, ведущей в лес, стоял черный пес размером с теленка. Повернув голову, он угрюмо посмотрел на Марсию, она схватилась за косяк: у пса были человеческие глаза.

Шрамы от татуировки на груди налились зимним холодом, Марсия прижала к ним ладонь, выравнивая дыхание. Пес дернул шкурой и, рыкнув, побежал по тропинке в лес. Марсия провожала его взглядом, вспоминая истории, которые рассказывала кормилица, они не запомнились так, как то, что говорила ей мать. Заклятия и оборотни, кельтское колдовство, где, как не в заколдованном месте Марсии следовало ее искать?

Острые листья папоротников хлестали Марсию по ногам, она то теряла пса из вида, то снова находила, черная песья спина раскачивалась между папоротников, бесшумно их раздвигая, вдруг ныряла в зелень, снова выныривая через несколько сосен. С каждым шагом по тропинке голоса птиц становились все тише, сосны вставали друг к другу все ближе, папоротники росли ниже и пышнее.

– Кто сделал это с тобой? – Марсия спросила, перешагивая через древесные корни. – Чье это колдовство?

Пес пропал из вида, тишина звенела, а в глубине ее, как жемчужина в раковине, прятался шум: кто-то шел между папоротников, раздвигал листья, двигался прямо к ней. Совсем рядом колыхнулись кусты, пес выпрыгнул на дорогу, скалясь. Передние лапы у него были искривленные, в белых шрамах, на которых шерсть росла клочками. Марсия огляделась в поисках палки или камня, а пес на нападал. Щелкнув зубами, он пробежал несколько шагов по тропинке и резко свернул в кусты, Марсия последовала за ним.

Перепрыгнув через поваленное дерево, пес свернул в овраг и побежал по вниз склону. Овраг оказался неожиданно глубоким, на дне его клубился туман, древесные корни выступали из земли, похожие на пальцы мертвецов. Пес вдруг исчез из виду, мелькнул только сломанный хвост. Марсия остановилась и огляделась, переводя дух. Она услышала ворчание и пошла на звук, к норе под вывороченным пнем. Когда она подошла, ворчание стало громче, пес высунул голову и схватил Марсию зубами за край плаща. Сверху, с тропы, слышались голоса, не колеблясь, она залезла внутрь. Раненное царапнуло стенку норы, Марсия ударила себя ладонью по рту, чтобы не вскрикнуть.

Марсия и пес скрючились в норе, вжавшись друг в друга, как затравленные лисы. Она взяла пса за шею, пытаясь нащупать ошейник, но нашла только вдавленную в шкуру полосу. Туман на дне оврага понемногу расходился, что-то белело на дне, облепленное черной землей, яркое, как снег. Камни, подумала Марсия, но ее взгляд упорно возвращался к камням, слишком неестественно правильной была их форма. Марсия сощурила глаза, вглядываясь. Когда она увидела, мурашки пробежали у нее по коже.

Кости. В овраге лежали кости в разложившихся кожаных доспехах, от дождей и сырости слившихся по цвету с мхом и бурыми сосновыми иглами. Скелеты наполовину ушли в землю, черепа высовывали макушки, вгрызаясь в чернозем уцелевшими зубами. В глазнице черепа, вокруг которого куполом вставал остов шлема, что-то шевелилось: это сороконожка ползла наверх, шевеля усами. Марсия вздрогнула. Кости сдвинулись, слой игл слетел с остовов, земля дрогнула.

Сдвинулся слой сосновых игл на склоне оврага. Воин опирался на копье и, спускаясь, покачивался на рыхлой земле. Следы Марсии на склоне исчезли, как будто бы она никогда кубарем не летела вниз и не забиралась в узкую нору вслед за оборотнем-псом. Из своего укрытия она видела ноги в перетянутых кожаными ремешками сапогах, конец длинного ясеневого копья, воткнутого в палую хвою. От человека пахло потом и костром, из оврага тянуло холодом могилы.

К копьеносцу нему подошли еще двое, один в меховых сапогах, измазанных в глине, другой – в коротких сапожках до середины икры. Преследователи негромко переговаривались, остановившись на середине пути. Где они. Их было двое, мужчина и женщина. Он знает, что не должен уходить далеко от дома. Он охотится. Тем хуже для него. Женский голос? А ты не думаешь, что это она… Ты думаешь, Она бы снизошла? Он – Ее раб. У нее есть муж. Это – ее место. Негоже. Она не любит гостей и сама позаботится о своих врагах.
Марсия и пес сидели в укрытии, пока голоса и звуки шагов не стихли. Туман, заполнив овраг с костями, поднимался вверх по склону, его клубы были похожи на растрепанные плюмажи шлемов, на выцветшие от дождя и снега гривы лошадей. Марсия вглядывалась в туман, обхватив шею Дорана, его ладонь легла ей на затылок, его дыхание щекотало волоски у нее на шее. Она отпрянула, когда поняла, что сжимает в объятиях не пса, а человека.

– Здесь была битва? Та самая, в которой полег твой легион? – спросила Марсия. В темноте глаза Дорана отсвечивали волчьим желтым.

– Здесь. Мне повезло больше, чем другим, мне не вырвали сердце на поле битвы, – длинные зубы Дорана царапнули его нижнюю губу. Он был похож одновременно на человека и на пса, и уши у него были острые, как у зверя.

– Знаешь, почему я получила стрелу в плечо в своем первом выходе за Вал? – спросила Марсия, глядя на Доран. Она не была до конца уверена в том, что ей стоит это говорить. – Я увидела то, что отвлекло меня.

– Что?

Марсия раздвинула полы плаща у себя на груди, оттянула воротник туники и сдвинула ленту повязки, показывая татуировку. В свете гнилушек она больше не казалась черной, как в огне очага, она была голубой с зеленым, немного выцветшей, но с заметным контуром. Олени поднимались на дыбы, поднимая копыта, змеи, и вороны стремились друг к другу, желая скорее сойтись в битве.

– Я увидела это изображение на камнях у леса. Олени скакали, и вороны летели, и змеи свивались кольцами в камне. Я думала, что глаза обманывают меня, но камень ожил, и он двигался. Тогда-то меня и подстрелили.

Марсия взяла руку Дорана и прижала ее себе между грудей, он дернулся, когда змеи поднялись и оплели его руку, поднимаясь выше по локтю. Чешуя поблескивала в темноте, хлопали крылья, стало темно, как в бурю. Марсию начало колотить. Дрожь шла от пальцев, становясь сильнее, когда змеи начали шипеть, Марсии пришлось упереться локтем в стену норы, чтобы устоять.

– Ты врешь. Скажи мне правду. Ты знаешь, чья это татуировка. Ты знаешь что-то о моей матери. Я хочу знать – что, – просипела она.

– Моя смерть не стоит конца твоих поисков, – змея обвилась Дорану вокруг шеи, его лицо начало синеть. – Если я умру, они закончатся здесь.

– Смерть ничем мне не поможет! – выкрикнула Марсия. Обессиленная, она упала на землю. Змеи вернулись к ней на грудь, вороны замолчали.

Доран упал на колени рядом с ней, уронив руки ладонями вверх. Новое чувство присоединились к разочарованию, когда Доран перелез через Марсию и выбрался из норы в овраг. Цепляясь за корни, он полез вверх. Марсия выбралась вслед за ним, она обогнула корни и выпрямилась в полный рост, уперев руки в бока.

– Что ты знаешь? – крикнула она. – Ты знаешь мою мать. Это ее чары, это она сделала тебя псом.

– Ты ее не найдешь. Ты никого не найдешь, – пообещал Доран, – кроме смерти.

– Какое тебе дело до этого? Моя жизнь и моя смерть принадлежат только мне.

– Они принадлежат Риму, твоей семье и твоему отцу, который потерял сына. Туллий не должен потерять еще и дочь.

– Ты знал его?

– Все знали центуриона Туллия. Немногие знали бригантскую рабыню, которую желали двое – он и его названный брат. Она досталась только одному, но обещала мстить обоим. Они тогда решили, что это пустые угрозы. Они мало знали о решимости бригантских женщин.

– Как твое имя? – спросила Марсия. Ее сердце билось, как маленький барабан, Доран стоял на вершине обрыва, опустив руки по бокам.

– Как твое имя? – повторила Марсия, поднимаясь. – Как тебя зовут?

– Отец не рассказывал тебе о своем друге? – спросил Доран. – Он должен был командовать центурией после того, как Туллий потерял жену и покинул Британию со слугами и детьми. Друг занял место Туллия во главе центурии, но был обманут. Женщина завлекла его в чащу своими чарами, ее люди перебили всех его солдат. Он выжил для того, чтобы стать ее рабом.

Марсия поравнялась с Дораном. Солнечный свет, рассеиваясь между сосен, окружал Дорана золотистым ореолом, свет делал его похожим на дикого сильвана. Худой, с жирными разводами земли на плечах и животе, Доран стоял прямо, он выглядел одновременно жалко и величественно. Марсии хотелось и ударить его, и преклонить перед ним колено.

– Я любил Туллия и Брей, я любил их обоих, и оба они предали меня.

Марсия смотрела на Дорана и не помнила его. Она помнила очертания – человек в красном и золотом, стоявшим рядом с отцом, когда она ехала верхом на пони, а Марсий бежал следом. Плащ хлопал на ветру, золотые украшения на нагруднике сверкали, отец был серой полевой птичкой по сравнению с человеком-орлом. Разговаривая с отцом, он упирал меч острием в землю и крутил его за рукоятку, разжимая пальцы. На длинной, темной от загара руке, белым выступали старые шрамы.

«Откуда шрамы?» – спросил, подбегая, запыхавшийся Марсий. Марсия наблюдала за ними с пони, не спешиваясь.

«Горные козы очень опасны, – человек сделал свирепое лицо, его глаза смеялись. – Еще опасней, чем горные львы. Одна такая напала на меня, я едва выжил».

«Кассий шутит. Он спас мне жизнь, – отец хлопнул красного с золотым человека по спине. – Однажды он расскажет, как это было. Если захочет».

– Поцелуй меня, – велела Марсия. Прошлое уносил ветер, сосны шумели. Доран взял Марсию за щеку, Марсия задрала голову. В солнечном свете, пробивавшемся между деревьев, она не видела его лица – только сияние, закрывая глаза, она видела в этом сиянии красные отсветы командирской столы.

Доран вобрал губы Марсии в рот, ее окатило страхом: вдруг она не захочет продолжать, вдруг отбиваться от охваченного желанием мужчины посреди дикого леса. Страх мелькнул и пропал. Она сосала язык Дорана, груди налились тяжестью, желание, как змея, ползло к низу живота. Доран сжал ее грудь, чавкая и рыча, Марсия оттолкнула его, покачнулась и наступила ему на ногу грубой подошвой калиги.

Доран оторвался от нее с усилием, как будто вынырнул из ночного моря. Нить слюны, похожая на паутинку, тянулась от его рта ко рту Марсии, она порвалась, когда Марсия сглотнула. Марсия коснулась пальцами его губ, попыталась сжать пальцы на его горле. Шея только казалась тонкой, пальцы не смыкались до конца.

– Почему она тебя пощадила?

– Потому что ей нужен был сторожевой пес, – на этот раз Доран взял Марсию за горло, она пошатнулась. Солнце било ему не в затылок, а в щеку, в золотом сиянии Марсия видела желтый глаз под густой черной бровью. Глаз блестел, как у больного лихорадкой.

– Хочешь убить меня? – от напряжения у Марсии задергалось веко. – Этим ты ей не отомстишь.

– Хочу. Но не могу. Она дикая волчица, – в голосе Дорана звучало сожаление. – А ты – римский щенок, который только начал матереть.

***

Марсия лежала, выставив вверх больное плечо, и слушала стрекот цикад. Огонь в очаге грел бок, Доран коснулся ее волос, провел пальцем по губе. Она вздохнула, не открывая глаз, сделала вид, что спит. Доран лег на Марсию всем телом, сжал грудь, лаская, поцеловал. По коже Марсии пробежали мурашки, она сдержала разочарованный вздох, когда он встал и принялся одеваться.

– Возвращайся за Вал, – сказал Доран. – Если родится сын, назови его Кассием. Вырасти его римлянином. Отдай его Туллию, он сумеет. Его она не смогла посадить на поводок.

Марсия дивилась над словами Дорана, пока не скрипнула дверь: отчего он так уверен в ценности своего потомства. Выждав несколько ударов сердца, она поднялась с топчана и надела сандалии, она накинула плащ, сколов его круглой медной брошью, которую Доран оставил на столе. Брошь была простой: круг, а в ней изогнутая медная полоса над толстой иглой. В полосе Марсии виделась то ли волна, то ли конская спина.

Марсия толкнула дверь и вышла за порог, она остановилась, задрала голову к небу. Сумрак, сгустившийся под кронами деревьев, быстро становился плотным и вязким. Пахло перегноем и земляной сыростью, запах вызвал у Марсии в памяти черепа и вросшие в землю остовы в овраге. Она не видела Дорана, но видела факел, который он зажег, и последовала за ним среди папоротников, которые хлестали ее по голым ногам росистыми листьями.

Тропа вилась между холмов, поросших лиственницами. Плотнее запахнув полы плаща, Марсия пошла вверх по тропе, чувствуя, как бьется сердце. Деревья выше Капитолия, выше амфитеатра Флавиев, выше колонн форума окружали Марсию. Лунный свет сочился между стволами серебряным руном, тек между листьев, рассеивая тьму.
На склоне холма длинные, гладко обтесанные валуны в два человеческих роста образовывали просторный круг. Одни валуны были длиннее, другие – короче, одни наклонялись, другие были положены друг на друга. В некоторых из них были проделаны круглые отверстия, необычайно правильные и ровные, бока других были покрыты рисунками и резьбой. В круге стоял замшелый алтарь, у алтаря стоял Доран, обнаженный по пояс.

– Мать пустошей и холмов, – он говорил монотонно, – Триединая богиня, луна, восходящая над тобой, да осветит пролитую кровь. От имени возлюбленной твоей дочери я приношу тебе эту жертву. От крови ее и от плоти ее, живущей ради твоих детей, ради твоей земли, кормящей телами врагов твоих воронов, стерегущей твою колесницу, открывающей для тебя ворота, я…

– Доран, – Марсия окликнула его. Доран смотрел на алтарь остановившимся взглядом, он слышал Марсию, но не повернул к ней голову. Его щека дергалась, скрюченные пальцы замерли, стиснув слипшийся мех.

В одной руке он держал нож, в другой мертвого зайца, медная чаша на алтаре наполнилась кровью. Мать так же стояла перед алтарем, но держала в руках не зайцев, а отцовских голубей. Она сворачивала голову одному, а второго давала детям. Марсий не мог взять голубя и нож, он плакал и закрывался руками, а Марсия брала, потому что мать смотрела на нее. Под этим взглядом Марсия не могла оплошать.

– Кто она на самом деле? – Марсия подошла к нему, сжав руки в кулаки. – Откуда такое могущество? Откуда ее колдовство?
Доран поднял нож и швырнул его на алтарь. Нож задел чашу, чаша покачнулась и отозвалась жалобным звоном. Кровь плескалась, оставляя блестящие следы на стенках, капала на алтарь и без следа уходила в камень. Марсия положила руку на камень и вздрогнула, поджимая пальцы, там внутри, глухо, как барабан, билось сердце.

– Твоя мать их жрица. Одни говорят, что она дочь богов, другие – что их посланница, – ответил Доран угрюмо. Марсия трогала его грудь, от чего на руках и на шее жилы у него натягивались, как канаты. Когда она прошлась пальцами по дорожке волос, идущей у Дорана от пупка вниз, под штаны, он начал чаще дышать. Марсии снова показалось, что она ласкает пса.

– Ты знаешь, где она? – она спросила, глядя на него исподлобья.

– Брей ненавидит Рим и все, что с ним связано. Ненавидит мужа, который взял ее силой, и ненавидит детей, которых он с ней прижил, – Доран скривился. – Думаешь, она встретит тебя с распростертыми объятьями? Она уничтожит тебя.

Марсия взяла нож с алтаря и попробовала пальцем лезвие. Доран смотрел на нее, запрокинув голову, словно нарочно подставляя шею, как жертвенный агнец на алтаре Юпитера. Она взвесила нож в руке, задумавшись. Каменное сердце билось в унисон с ее.

– Я ее дочь. Если она ненавидит меня, зачем она сделала мне эту татуировку?

– Ей все равно, кто ты, – оскалился Доран. – Думаешь, она пометила меня из любви?

– Это моя судьба, – Марсия уткнула кончик ножа Дорану в грудь, он подался вперед. Разрезанная кожа раскрылась, выпуская змеистую алую струйку, прокатившуюся по коже. – Ты не можешь остановить меня. Но ты можешь пойти со мной. 

— Папа, папка, папочка! — шептал парень на могиле, — Отец, прости меня за всё !

• Истории из жизни
• 0 Комментарий

За спиной Андрея глухо лязгнула тяжелая железная дверь. От этого звука Андрей вздрогнул и обернулся – всё, он на свободе! От звонка до звонка отсидел три года… И, казалось бы, за что? Просто связался Андрюха после школы с дурной компанией. И однажды они взяли его с собой на дело. Он даже ничего не делал – …

— Я знаю, как доставить мужчине настоящее удовольствие. Тебе понравится

• Истории из жизни
• Aрина
• 0 Комментарий

Антон взглянул на Романа, склонившегося над компьютером и, улыбнувшись, позвал его: — Ромка, пошли пообедаем. Все ушли на перерыв… Или перед Пал Палычем выслуживаешься? Думаешь, шеф за это тебе премию подкинет? Роман никак не отреагировал на его слова, он был полностью погружён в работу и очнулся только тогда, когда Антон хлопнул его по плечу: — …

— Мы ничего не можем сделать, ваша девочка умрёт в течение года, — сообщил врач

• Истории из жизни
• Aрина
• 0 Комментарий

Анна с Сергеем мечтали о большой и дружной семье — чтобы детей не менее трёх, а лучше четверо. Два мальчика и две девочки… А что? Финансы им позволяют! У Сергея автомобильный бизнес, приносящий неплохой доход. У Анны отец — владелец небольшого мясоперерабатывающего комбината. Когда Анна с Сергеем поженились, Владимир Николаевич им подарил шикарный особняк в …

— Вот скажи, зачем девочке такая большая квартира? А нам самый раз

• Истории из жизни
• Aрина
• 0 Комментарий

— Ну и что будем делать? — Что-что. Ты уверена, что получится всё с квартирой? — Да тут даже не переживай. Нинка сразу завещание написала. В случае, если я удочеряю Валентину, то квартира переходит мне. — Неплохо. То есть накладок никаких быть не должно? — Вроде нет. — Тогда нечего и думать, а то найдётся …

Евдокия или, как её называли в деревне Евдошиха

• Истории из жизни
• Aрина
• 0 Комментарий

Татьяна с утра была занята радостными хлопотами: наконец-то сын Сергей решил приехать к ней в гости вместе со своей семьёй, женой Мариной и сыном, семилетним Алёшей. Женщина торопливо чистила картошку, при этом, то поглядывая на поднимающееся под чистой салфеткой тесто, то на духовку, в которой жарилась уточка. Вдруг Татьяна бросила нож и, вскрикнув, бросилась к …

Двадцать лет прошло как закончилась война между Рэмирем и Арне. Жизнь Иданир была размеренной и счастливой, пока однажды ночью пятеро рэмирцев не ворвались в ее дом. С того момента, все круто переменилась, и Иданир забыла, что значит покой.
       ВНИМАНИЕ ЧЕРНОВИК! А значит, главы могут самым мистическим образом меняться местами, увеличиваться или уменьшаться в размерах, появляться и даже исчезать!)
       Пишет автор-улитка. Разрешается его подбадривать, подкармливать, поторапливать и иногда (но не часто) пинать для скорейшего появления продолжения!
       Всем приятного чтения!

---

---

---

26065 просмотров
| 823 комментариев

| 78 в избранном
| 7 наград

Часть текста
для всех

Размер: 11,56 алк / 462323 знаков / 31 стр

---

Произведение наградили
Что такое награждение?

Читать все рассказы яндекс дзен канала «Вокруг любви». Все главы рассказов на странице сайта.

Рассказ «Мама, я не хочу, чтобы тебе было больно, когда я уйду»

1 часть/2 часть (развязка)

Рассказ «Упущенное счастье»

1 часть/2 часть/3 часть/4 часть (развязка)

Рассказ «План по возврату мужа»

1 часть/2 часть/3 часть/4 часть/5 часть/6 часть (развязка)

Рассказ «Женское безрассудство»

1 часть/2 часть/3 часть/4 часть/5 часть/6 часть/7 часть/8 часть (развязка)

Рассказ «33 несчастья Варвары Мокроусовой»

1 часть/2 часть/3 часть/4 часть/5 часть/6 часть/7 часть/8 часть/9 часть/10 часть/11 часть/12 часть/13 часть/14 часть (развязка)

Рассказ «Сердцу не прикажешь»

1 часть/2 часть/3 часть/4 часть/5 часть/6 часть/7 часть/8 часть/9 часть (развязка)

Рассказ «Камни преткновения»

1 часть/2 часть/3 часть (развязка)

Рассказ «Странная любовь»

1 часть/2 часть (развязка)

Рассказ «Картежник»

1 часть/2 часть/3 часть/4 часть/5 часть/6 часть/7 часть/8 часть/9 часть/10 часть/11 часть(развязка)

Рассказ «Бедный зять»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6 (развязка)

Рассказ «Слабак»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7 (развязка)

Рассказ «Ненужный ребенок»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12 (развязка)

Рассказ «Два берега одной реки»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4 (развязка)

Рассказ «Сосед»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6 (развязка)

Рассказ «Не отрекаются любя»

Часть 1/Часть 2 (развязка)

Рассказ «Нелёгкий выбор Полины»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6 (развязка)

Рассказ «Подлая сноха»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12/Часть 13 (развязка)

Рассказ «Интервью»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8 (развязка)

Рассказ «Без вины виноватая»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9 (развязка)

Рассказ-юмореска «Странная семейка»

Часть 1/Часть 2/Часть 3 (развязка)

Рассказ «Ненужный»

Рассказ «Или она, или я»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11 (развязка)

Рассказ «Недовольная»

Часть 1/Часть 2/Часть 3 (развязка)

Рассказ «Кризис среднего возраста»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6 (развязка)

Рассказ «Парень с ребенком»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7 (развязка)

Рассказ «Бессовестный брат»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7 (развязка)

Рассказ «Принц с сайта знакомств»

Часть 1/Часть 2/Часть3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12/Часть 13 (развязка)

Рассказ «Предательство по наследству»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12/Часть 13/Часть 14 (развязка)

Рассказ «Это моя дочь»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12/Часть 13/Часть 14 (развязка)

Рассказ «Теплоход судьбы»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6 (развязка)

Рассказ «Я всё выдержу»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10 (развязка)

Рассказ «Злая шутка»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8 (развязка)

Рассказ «Ночное свидание»

Часть 1/Часть 2 (развязка)

Рассказ «Подруга»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10 (развязка)

Рассказ «Разница в возрасте»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8 (развязка)

Рассказ «Никому не нужная»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10 (развязка)

Рассказ «Любящая бабушка»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12 (развязка)

Рассказ «Вера для Юли»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10 (развязка)

Рассказ «Жить здесь и сейчас»

Рассказ «Вера в себя»

Рассказ «Непростой путь к себе»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8 (развязка)

Рассказ «Наглая кукушка»

Рассказ «Забытая дочь»

Рассказ «Странная бабушка»

Рассказ «Обидная ситуация»

Рассказ «Обидные слова»

Рассказ «Мой сын лучше»

Рассказ «Семейные хлопоты»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11 (развязка)

Рассказ «Предательство друзей»

Рассказ «Непредсказуемая жизнь»

Рассказ «Сдаваться нельзя бороться»

Рассказ «Терпение лопнуло»

Рассказ «Аромат сирени»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12/Часть 13/Часть 14/Часть 15 (развязка)

Рассказ «Маленький мужчина»

Тот случай, когда ребёнку лучше в Детском доме

Рассказ «Папочка, я так тебя люблю!»

Рассказ «Невеста для сына»

Рассказ «Я не такая, как вы»

Рассказ «Дорогая наша книжная фея»

Рассказ «Неблагодарный сынок»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10 (развязка)

Рассказ «Спасибо, папочка, что ты есть у меня»

Рассказ «Вишневый пирог с корицей»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12/Часть 13/Часть 14/Часть 15 (развязка)

Рассказ «Любимая колючка»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12 (развязка)

Рассказ «Чужих детей не бывает»

Рассказ «Половина алиментов моя»

Рассказ «Для родни жалко?»

Рассказ «А чем я хуже тебя»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10 (развязка)

Рассказ «Ты мне должен»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12 (развязка)

Рассказ «Счастье пышки»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12/Часть 13/Часть 14/Часть 15/Часть 16 (развязка)

Рассказ «Мне можно всё»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9 (развязка)

Рассказ «Как мне поверить?»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12 (развязка)

Рассказ «Как же мне тебя не хватает…»

Рассказ «Право на счастье»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12/Часть 13/Часть 14/Часть 15 (развязка)

Рассказ «Что хочу, то и делаю»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12/Часть 13/Часть 14 (развязка)

Рассказ «Рыжее счастье по имени Настя»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12/Часть 13/Часть 14 (развязка)

Рассказ «Наступит день, и счастье переступит мой порог»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12/Часть 13/Часть 14 (развязка)

Рассказ «Между двух огней»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12/Часть 13/Часть 14/Часть 15/Часть 16 (развязка)

Рассказ «Бабушкино наследство»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11 (рассказы)

Рассказ «Семейные традиции»

Рассказ «Своих не бросаем»

Рассказ «Хрупкое счастье»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12/Часть 13/Часть 14 (развязка)

Рассказ «Она не может быть слабой, потому что мать»

Рассказ «Изящное коварство»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12/Часть 13/Часть 14/Часть 15/Часть 16/Часть 17/Часть 18/Часть 19/Часть 20 (развязка)

Рассказ «Вредные мамочки»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12/Часть 13 (развязка)

Рассказ «Истинная любовь»

Рассказ «Клевер на удачу»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12/Часть 13/Часть 14 (развязка)

Рассказ «Борьба за дочь»

Рассказ «Я отберу у тебя всё»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12 (развязка)

Рассказ «Судьбоносное наследство»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12/Часть 13/Часть 14/Часть 15/Часть 16/Часть 17/Часть 18/Часть 19/Часть 20/Часть 21 (развязка)

Рассказ «Наша любимая бабушка»

Рассказ «Первая любовь, любовь последняя»

Рассказ «Материнская забота»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12/Часть 13/Часть 14/Часть 15/Часть 16/Часть 17/Часть 18 (развязка)

Рассказ «Чужие советы»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12/Часть 13/Часть 14/Часть 15/Часть 16/Часть 17/Часть 18/Часть 19/Часть 20/Часть 21 (развязка)

Рассказ «Разбитые чувства»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/Часть 8/Часть 9/Часть 10/Часть 11/Часть 12/Часть 13/Часть 14/Часть 15/Часть 16/Часть 17 (развязка)

Рассказ «Грехи прошлого»

Часть 1/Часть 2/Часть 3/Часть 4/Часть 5/Часть 6/Часть 7/

1

Сквозь пелену тумана в сумеречном свете угасающего дня помощник шерифа Мик Пэриш все же разглядел номерной знак мчавшейся впереди машины. Идиот несся сломя голову, не обращая внимания ни на погоду, ни на состояние дороги. Парню, видать, и в голову не приходило, что в любую минуту тонкий слой воды на дороге может превратиться в ледяную корку, хотя додуматься до этого не составило бы труда даже ребенку.

— Проклятый кретин!

Первая в этом году зимняя буря грозно надвигалась на округ Конард, штат Вайоминг, и обстановка на дорогах с каждым часом становилась все более угрожающей. Почва успела выстыть, и, как только температура упадет ниже нуля, по дорогам можно будет хоть на коньках кататься.

До чего же Мик ненавидел это время года! Всякий раз с первым дыханием зимы всем сидящим за рулем приходилось заново постигать науку езды, и все равно добрая половина водителей оказывалась застигнутой врасплох. В такие вот дни помощнику шерифа некогда было даже перекусить — столько работы наваливалось на его плечи. Но на сегодня Мик уже свое отпахал и направлялся домой на выходные. Пусть теперь другие расхлебывают прелести первой зимней непогоды, с него хватит!

Надо же было подвернуться этому техасцу! «Хонда» неслась, не сбавляя оборотов, и Мик прямо-таки слышал, как замерзающие на лету капли дождя стучат о ее лобовое стекло. Крепко выругавшись, Мик потянулся к панели и щелкнул тумблером. Взревела сирена, и на крыше, озаряя жуткими красно-лиловыми сполохами серую мглу, закрутилась мигалка.

Мик всего лишь хотел приструнить лихача, дать понять этому полудурку, что негоже в такую погоду разыгрывать из себя гонщика-виртуоза, а сделав это, со спокойной совестью продолжить путь домой, где его ждет отлично зажаренный бифштекс — коронное блюдо уходящего на выходные «фараона».

Вместо этого он едва не спровоцировал аварию. Машина впереди, мигнув тормозными огнями, вдруг потеряла управление и завертелась, как юла. Лишь чудом она не перевернулась, а, замедлив движение, медленно въехала в кювет и замерла.

Когда Мик осторожно притормаживал свой «блейзер» на травянистой обочине, отборные ругательства сыпались из его уст, как семечки из дырявого мешка. Еще издали сквозь пелену дождя он увидел, как из-под капота машины повалил пар, а, приблизившись, различил характерный запах антифриза, попавшего на раскаленный мотор. Хорошенькая белая «хонда» теперь нуждалась в серьезном ремонте. Единственная надежда, что пассажиры ехали с пристегнутыми ремнями безопасности.

До чего же он ненавидел дорожные происшествия! Слишком часто и слишком зримо они напоминали ему о Вьетнаме: те же искалеченные тела, тот же тошнотворный запах крови, те же крики и вопли страдания. А еще — слишком часто жертвами оказывались совсем еще зеленые юнцы.

На этот раз, однако, обошлось без малолеток — только женщина, прямая и бледная, чьи побелевшие пальцы мертвой хваткой вцепились в руль. С виду — целая и невредимая. Распахнув дверцу «хонды», Мик резко спросил:

— Живы, леди?

— Да. — Не шелохнувшись, остекленевшими глазами она продолжала смотреть куда-то вперед.

Мик просунул голову и всмотрелся получше. Вид у женщины был совершенно оглушенный.

— Давайте, я помогу вам выбраться отсюда.

— Нет-нет, я вполне… — Фэйт Уильямс машинально обернулась и замерла от ужаса. Если бы не ремень, она бы, пожалуй, отпрянула от него.

Мужчина. Фараон. Верзила. От одного этого может стать дурно, а еще это холодное, пугающее лицо. Резко очерченные черты его казались вытесанными из камня, а в черных, как ночь, глазах не было ни капли тепла. Фэйт вжалась в спинку сиденья.

Мик четко зафиксировал приступ ее страха и нисколько не удивился. Рослый, могучего сложения метис, он производил то впечатление, которое и полагалось производить полукровке, и, несмотря на полицейскую форму и остриженные до плеч волосы, от него за милю веяло первобытной дикостью. Впрочем, он не особо переживал по этому поводу: его вполне устраивало, когда женщины при одном взгляде на него спешили вернуться на пешеходную дорожку, а мужчины семь раз чесали в затылке, прежде чем связываться с ним. Жизнь становилась проще и легче, и Мик слыл докой по части наведения порядка.

Прямо-таки образцовый самец, съежившись, подумала Фэйт. В жизни она не видела такого яркого представителя своего пола — хищника, охотника, дикаря, но дикаря, удивительно красивого в своей дикости. И, несмотря на это, почему-то вызывающего доверие. Главное, что он был мужчиной, а о мужчинах Фэйт знала все, что следует знать. Особенно о мужчинах в полицейской форме.

Мик нетерпеливо дернулся. Он понимал ее страх, но с каждой минутой становилось все холоднее, а дома его ждал ужин, так что ввязываться в передряги ему абсолютно не хотелось. Тем не менее, он был при форме, да и не мог же он бросить одинокую женщину замерзать до смерти на пустынной дороге. А она бы обязательно замерзла, потому что ближайшее жилье, не считая заброшенного дома Монроузов, — его собственное ранчо — располагалось в двух милях отсюда. Еще несколько ранчо остались позади, но и до них ей пешком не добраться. Что касается города, то до него двадцать семь миль, а с учетом ухудшающейся на глазах погоды никаких попутных машин раньше завтрашнего утра не предвидится.

Мик знал, что иногда легкого прикосновения достаточно, чтобы привести человека в чувство, поэтому он дотронулся до плеча женщины. Та отпрянула, словно от гремучей змеи.

— A-а, черт! — пробормотал Мик и отступил на шаг. — Леди, вашей машине кранты, и та же участь ожидает вас, если не воспользуетесь моим приглашением и останетесь здесь. Вот-вот начнется метель, и к полуночи в машине будет сидеть только ваш окоченевший труп. — Для молчальника, каковым слыл Мик Пэриш, это была на редкость длинная речь. Но все его красноречие пошло насмарку.

В жизни Мику приходилось ловить на себе самые разные взгляды: от любопытных до неприязненных и даже враждебных, но никто до сих пор не взирал на него так, будто он сам дьявол во плоти. Он сдвинул на затылок рыжую фуражку и упер руки в боки. Тысяча чертей! Придется попытаться еще раз.

— Между прочим, леди, я полицейский. Помощник шерифа. А стало быть, моя обязанность — помогать вам. Клянусь всеми святыми, никаких других желаний у меня нет и в помине. Поэтому позвольте мне всего лишь предложить вам свои услуги и доставить в дом, где есть ужин и огонь в очаге. Что скажете?..

Женщина вздрогнула, как от удара бичом, и трясущимися пальцами начала отстегивать пряжку ремня безопасности.

Читать дальше

Недавно мне опять довелось побывать у старых друзей в Кулундинских степях и заново пережить памятные дни моей юности.

Пусть эта знакомая степь, где пасутся стада овцеводческого совхоза, обрела новое лицо, но все же и теперь, оседлав коня и ускакав от совхозного поселка, от гостеприимного домика моего друга Бату, можно побывать в гостях у своей юности.

Пусть это было давно, а память бережно хранит все до мелочей, кажется — даже запахи. Я отлично помню, что здесь ютилось приземистое казахское зимовье, чуть в сторону — хоронился еле заметный могильник. Он цел и теперь. Пресное озеро все так же прячется в камышах. И тот же крик чаек… Не хочешь, не просишь, а память помимо твоей воли пересказывает тебе случившееся в этих местах…

Меня тогда командировали на этот Пресный выпас, где нагуливали мясо наши стада.

Мне сказали:

— Поживешь десяток дней. Посмотришь, что и как. Побываешь в каждом стаде. Проверишь, не сгоняют ли их в тесные гурты, не заставляют ли кормиться на вытоптанных участках… Ну, да тебя учить нечего!

Взамен командировочных денег мне дали три плитки кирпичного чая, как главнейшую из «валют» тех лет в казахских аулах, дали шесть аршин ситца на всякий случай — мало ли что бывает в степи. Для солидности разрешили взять серого в яблоках жеребца, потомка орловских рысаков. Это меня очень обрадовало. На таком коне без ночевки — и там!

Все было хорошо… Не хотелось только расставаться с новым домиком, который мы, четверо молодых парней, начинали обживать. Это был даже не дом, а пустовавшая баня. Хорошая, светлая. Она была построена перед революцией известным в селе скупщиком зерна.

А теперь эта баня оказалась ни к чему. Мы все мылись в другой, в так называемой волостной бане. Предъявил ордер на мытье — и все. Хоть залейся водой. А для нашей бани нужно было добывать дрова, везти с озера воду. Вот нам ее и отдали под общежитие.

Мы — это я, мой старый друг Бату, недавно назначенный комендантом скотоперегонного двора, гонщик Василий Груздев и приемщик Ленька Белолобов.

Баню мы переоборудовали самым отличным образом. На месте полка соорудили двухъярусные койки. Как в вагоне. Из ящиков смастерили мебель. Волостной комитет РКСМ помог нам добыть краску. Покрасили полы, рамы, двери. Побелили потолок. Полынью и душичкой вытравили банный запах. В предбаннике оборудовали кухню. Появились свои сковородки, горшки, жаровни. Стряпали мы по очереди.

Завелась у нас и книжная полка. На стенах было развешано оружие. Казенное и свое. Раскрашенные рогожные кули стали настенными коврами. Раскрасшивал их Бату родным по сердцу башкирским орнаментом. Раскрашивал он натасканными из конторы чернилами — синими, зелеными, фиолетовыми, красными. В чернилах и тогда не было недостатка.

Не очень-то весело покидать домик сразу же после новоселья. Но приказ есть приказ.

Ногу в стремя, ружье за плечи — и… здравствуй, степь!

Миновав украинские новосельские деревни, я оказался в степном раздолье, — здесь начинались казахские кочевья. Дорога то и дело терялась. Не то она зарастала цепкой травой, не то редкое движение по ней делало ее все менее и менее приметной. Временами она пропадала вовсе. И мне трудно объяснить, по каким ориентирам ездили мы на Пресный выпас, не сбиваясь с пути. Может быть, у человека, живущего в степи или часто бывающего в ней, со временем вырабатывается какое-то особое умение запоминать местность. Кажется, степь одинакова всюду, а все же находится какая-то примета. То полоска камыша, то еле заметная возвышенность или надгробие из груды камня, а то и просто трава, которая растет только в этом месте. И ты едешь… Едешь иногда, как животное, нюхая ветер. Пахнуло кизячным дымком — ага, значит, правильно еду. Принюхаешься и решаешь взять левее. Знаешь, что это начались первые аулы, которые тебе не нужны. И всегда случается так, что ты точно приезжаешь куда тебе нужно. Спроси потом: «Как ты проехал, расскажи дорогу», — и ты словно немой. Можешь только показать рукой — и все. И тем не менее в степи заблудиться куда легче, нежели в лесу, даже в таежном. Там речки, и они всегда тебя выведут к жилью. А тут?..

Ну, да это все так. Рассуждения в пути. А он уже на исходе. Видны юрты аула…

…Председатель аулсовета спросил меня, зачем я, надолго ли, есть ли чай и мука…

Когда я ответил на все вопросы и он увидел на моем удостоверении знакомую печать мясозаготовительного пункта, мне была отведена юрта. Ее хозяином оказался Шарып. Он привозил к нам менять на чай и муку кумыс, кошмы, малахаи, кожу.

Добродушный, но не без хитрецы, Шарып достаточно хорошо говорил по-русски. Его семья состояла из четырех человек — маленькой и рано состарившейся жены Ийс, сына Сержана, которого при русском госте отец называл Сережа, и дочери по имени Манике.

О ней и рассказ.

Шарып принадлежал к хозяевам среднего достатка. Но в его юрте было все необходимое. Запас войлоков на случай гостей. Запас подушек. Низенький стол, не подымавшийся выше тридцати — сорока сантиметров от земли, несколько сундучков, котел для варки пищи, ножи, пара чайников для омовения — и, пожалуй, это все, если не считать трех редких по тем временам вещей. Это ведерный самовар, очень старый граммофон и швейная машина фирмы купца Попова, на которой амальгамическим способом были переведены портреты самого Попова и его дебелой и довольно красивой супруги.

— Кто шьет на ней? — спросил я.

— Манике. Дочь. Дело в руки даю. Жить надо. Баранов мало. Разверстки много. Машина девку кормить будет.

Вскоре он познакомил меня с Манике. И она при отце поздоровалась со мной за руку. Этим давалось понять, что их семья не боится попирать старые обычаи. Манике заговорила со мной по-русски. Потом, заметив, что я этому удивился, объяснила мне, что ее бабка долго жила у русского попа, который лечился кумысом, и она доила его кобыл и приготовляла кумыс. Меня познакомили и с бабкой. Она жила в юрте старшего сына, брата Шарыпа. Бабка по-русски разговаривала как рязанка, путая только иногда мужской род с женским. Надев русское платье, она не захотела его менять на свое. Теперь мне было понятно, почему и в одежде Манике было больше русского, нежели казахского.

— Надо по-русски говорить, — твердила старуха. — Рядом живем. Одну землю матерью зовем… Русский мужик — хороший мужик, когда не пьет. А когда пьет — не приведи господь, пресвятая богородица… — перекрестилась веселая мать Шарыпа, видимо для пущего шика и озорства.

— Совсем попадья! — заметил Шарып. — Обедню даже может петь.

Это вызвало общий смех, и я почувствовал себя в юрте, как в русской избе. Бабка произвела на меня отличное впечатление, и я непременно бы познакомился с ней ближе, если б ее не заслонила внучка и события, развернувшиеся так стремительно и неожиданно.

Я ничего не сказал о внешности Манике. Потому что ее невозможно разглядеть и оценить с первого взгляда. Она была таинственна и замкнута, как сказочная шкатулка. Посмотришь — и пройдешь мимо, а раскроешь — чудеса.

Эта гибкая былинка с впалыми щеками и блеклым румянцем не выглядела жильцом на белом свете. Ее смугловатая прозрачная кожа, тонкие, будто подкрашиваемые темным свекольным соком губы, узкие, косые и продолговатые разрезы глаз, акварельные черты лица заставляли предполагать, что предки Манике жили где-то далеко-далеко на Востоке. Может быть, в Японии. Мне, наслушавшемуся за свою еще, кажется, не начавшуюся тогда жизнь множества различных легенд, сказок, преданий, религиозных поверий, хотелось бы придумать небылицу о том, как маленькая девушка Манике сошла в жизнь с вышитой тонкими шелковыми нитками ширмы, или живописного веера, или, на худой конец, с крышки лакированной чайной коробки.

В Манике было прелестно все. Даже ее худоба. Настораживали только глаза. Они, темно-кофейные, бывали, особенно в полдень, такими смеющимися, ласковыми, «говорливыми»… А вот к вечеру, после захода солнца, они вдруг мутились, и в них стояло какое-то безразличие к окружающему.

— Порченая девка, — как-то по секрету сказал мне председатель аулсовета. — Ее никто замуж не возьмет. Кто станет платить калым за больную девку!

Я попытался узнать подробности ее болезни, но председатель уклонился:

— Не могу сказать. Мало русских слов знаю.

И я понял, что мне не следует далее интересоваться болезнью Манике. А вскоре узнал, что, будь у председателя вдесятеро больший запас русских слов, он и тогда едва ли б сумел удовлетворить мое любопытство.

Все открылось само собой.

Опустилась теплая, душная, светлая ночь. Ни ветерка. Дневную жару как будто прижал кто-то к земле невидимым пологом. Я спал плохо и глядел на полную луну через верхнее отверстие юрты, широко раскрытое в эту ночь для вентиляции.

Шарып богатырски храпел. Он спал рядом со мной на белом войлоке, широко раскинув руки и ноги. Вдруг я услышал легкий стон Манике. Это, несомненно, был ее стон. Голос девушки нельзя было спутать с голосом ее матери Ийс. Мне показалось, что девушка одевается. Потом откинулась занавеска, и появилась Манике. Появилась неслышно, как тень.

Девушка протянула, я бы даже сказал — молитвенно воздела руки к луне, которая заглядывала в юрту через отверстие войлочного купола. Постояв так с минуту, Манике, простонав, направилась к выходу из юрты.

Мне никогда не приходилось видеть больных лунатизмом, но я знал, что такая болезнь существует. Мне было также известно, что будить, а того хуже — окликнуть лунатика во время приступа болезни чуть ли не смертельно опасно.

Не знаю, какие чувства руководили мной, только я, надев самое необходимое, последовал за Манике. Она, по-прежнему протягивая руки, шла к луне, стремясь оторваться от земли. Я шел за нею шагах в двадцати.

Мы оказались довольно далеко от аула. Наконец она остановилась и, будто желая вознестись на луну, стала подпрыгивать. Это было хотя и очень красиво в танцевальном смысле, но достаточно жутковато во всех остальных.

Сами посудите. Ночь. Степь. Кругом никого. И вдруг девица в белом, чуть ли не в саване, стремится взлететь на луну. Зрелище не из привычных…

И я поступил так, как, наверное, на моем месте сделал бы всякий.

Боясь разбудить Манике, я осторожно обнял ее, затем осторожно повернул ее лицо прочь от луны и так же осторожно, взяв ее на руки, понес к юрте. Она не сопротивлялась, покорно положила свою голову на мое плечо, перестала стонать. Пусть я не принадлежал к геркулесам, но мне вовсе не составляло труда донести ее и уложить на свое место.

Шарып не храпел. Мне показалось, что он лежит с открытыми глазами.

Утром мы пили чай вдвоем с Шарыпом. Его сын Сержан еще не приезжал с выпаса. Ийс и Манике ушли «из десятой доли» стричь наших баранов. Начав разговор о том о сем, я перевел его на Манике. На события прошлой ночи. И Шарып не таясь рассказал все.

Причина болезни, оказывается, состояла в том, что Манике родилась не в юрте, а в открытой степи. В большое полнолуние. И луна увидела новорожденную первой. Раньше матери. А те, кого луна видит первой, становятся ее детьми, которые рано или поздно должны подняться на небо и стать там звездами. Поэтому Манике никто не берет замуж, и это Шарып находил вполне логичным. Зачем, в самом деле, платить выкуп за девушку, которая принадлежит луне, ночью покидает юрту и на глазах всего аула просится на небо, к своей матери?!

А так как никто не знал, в каком возрасте дочь луны вознесется на небо, то Шарып променял годовалого жеребенка на швейную машину.

— Не должен отец кормить сто годов свою дочь. Пусть сама кормится, — сказал он. — Луна может ее старухой взять. Бывает и так.

Насколько было в моих силах, я попытался доказать Шарыпу, что Манике больна лунатизмом, что эта болезнь излечима и что ее нужно свезти к русскому доктору. Но Шарып сказал на это:

— Хочешь — лечи. Вези с собой. Даром отдам!

Я не поддержал этого предложения, хотя и слыхал, что Манике можно вылечить домашними средствами. Просто внушить ей путем хорошей беседы, что все это чепуха.

В полдень, на время жары, вернулась Манике, и мы продолжили начатый с ее отцом разговор. Выяснилось нечто невероятное. Манике была убеждена в своем назначении стать звездой, и она даже знала свое место на небе, обещая мне показать его после захода солнца.

Девушке до того заморочили голову и она так ясно представляла свое будущее, что ее ни капли не огорчало настоящее. Она была совершенно равнодушна, когда подруги мечтали о земной жизни. Манике даже находила, что звездой быть лучше, нежели женой неизвестного и, может быть, старого человека.

— Кто купит, тому и продадут. А вдруг дурак купит? Или больной человек? Плохо! Ой как плохо!

По ее мнению, оказаться звездой было нехорошо только в одном отношении — можно погаснуть, если чем-нибудь прогневишь мать-луну. Оказывается, в этом случае луна сбрасывает провинившуюся звезду с неба и та, превратившись в камень, сгорая, падает обратно на землю.

— Видал, наверно, как звезды падают?

— Видел, — совершенно серьезно сказал я и так же серьезно принялся слушать дальше.

Манике надеялась выйти замуж на небе, потому что у луны есть и сыновья. Это желтые звезды. А синие — это дочери. Но далее разъяснилось: если девушка, дочь луны, побывала замужем на земле или даже обманула луну в безлунную или в облачную ночь и встречалась с мужчиной, то ей уже не бывать замужем в небесах.

Как ни нелепа была вся эта история с луной и ее детьми, все же такое мог придумать только поэт, даже если он не ведал грамоты.

Теперь мне хотелось узнать, помнила ли Манике, как я ее нес минувшей ночью.

— Конечно, — сказала она, — только проснуться не могла.

А затем предупредила, чтобы в следующий раз я нес ее не так, как вчера. Потому что когда несешь человека или барана, не прижимая его плотно к себе, то ноги и руки устают больше. И Манике показала мне, как это делается, взяв меня в охапку, пробуя поднять.

— Замуж ей надо, — сказала на это вошедшая Ийс. — Муж скоро вылечит.

Я уже проверил все участки Пресного выпаса. Оставался последний. Рассчитавшись с Шарыпом плиткой кирпичного чая, подарив Манике «неприкосновенные», хранимые на сверхслучай, шесть аршин ситца на платье, пожелав ей выздороветь, я стал собираться в путь, с тем чтобы переночевать с пастухами в девятом стаде и, не возвращаясь к Шарыпу, отправиться домой. Да и, признаться, хотелось уехать от всего этого…

Шарып меня всячески задерживал:

— Поедешь завтра. Сегодня плохой день. Птицы беспокоятся. Будет дождь. Завтра тебя Сержан проводит…

Но я настоял на своем. Отпив вечерний чай, пожелав Манике еще раз здоровья и счастья, снова посоветовав Шарыпу показать ее доктору, отправился в путь.

Девятый участок был самый дальний и самый большой. Там паслось до пяти тысяч наших овец. Надеясь на быстрые ноги своего полукровного орловца, я хотел добраться к сумеркам.

Отдохнувший конь, вдоволь нарезвившийся в табунах мелкорослых покорных лошадок, шел крупной рысью. А я, довольный своим близким возвращением домой, думал о Бату, который, конечно, приготовил тысячу маленьких сюрпризов к моему приезду. Потом я думал о Манике и о том, как много еще предстоит работы учителям, докторам, которые появятся здесь. Как бы посмеялась над своим заблуждением Манике, если бы ей показать луну хотя бы через хороший бинокль! И бинокль для нее, может быть, стал бы и врачом и лекарством. Ведь ее болезнь питается только самовнушением.

Рассуждая так, я потерял направление. Не было ни озера справа, ни зимовья слева, ни солнца над горизонтом.

Чудесно помечтал!

Я стал рыскать по степи. Увидишь озерцо — к нему. Прискачешь — ничего похожего. Покажутся очертания землянок — кинешься туда, а это забытый могильник. Его только и не хватало. А тут еще луна. Оранжевая, насмешливая, огромная. Больше солнца. Так и смотрит на тебя. Будто хочет сказать: «Ага, заблудился! Теперь мы поговорим с тобой один на один».

Мне почему-то не хотелось смотреть на нее. Я никогда не любил назойливости. А мы с ней лицом к лицу. Я еду прямо на ее восход. Потому что именно оттуда послышалось блеяние овец. Может быть, где-то там и находится девятый участок.

Направление снова оказалось ложным. Начались белые солончаки. Дно высохшего озера. Пахло смрадом преющей тины.

Проплутав часа два и порядком взмылив лошадь, я стал подумывать о ночлеге. А потом вспомнил совет, что в таких случаях нужно опустить поводья и дать возможность лошади идти самой — и лошадь обязательно приведет к жилью. Так я и сделал. Но Серый привел меня к незнакомому, довольно большому озеру. Ему хотелось пить.

Выждав часок, дав лошади остыть, я напоил ее. Напился и сам горьковатой воды. Затем снова оседлал своего коня и сказал:

— Давай, друг, вывози!

И он, понюхав воздух, не торопясь пошел. Шел он прямо. Пахнуло кизячным дымком. Значит, думаю, идет к жилью. Жду терпеливо. Всматриваюсь. Вдруг да покажутся купола юрт. А луна забралась уже высоко. Задремал. Я давно научился спать в седле. Кулунда всему выучила.

Вдруг лошадь метнулась в сторону. Я открыл глаза. Серый вспугнул большую дрофу, а она испугала его. Улепетывающую дрофу можно было настичь выстрелом. И я хотел было… Да как-то страшно стрелять ночью одному. Еще привлечешь чье-нибудь не очень доброе внимание. В степи могут быть всякие встречи. Здесь бродили тогда разные люди. Кому-нибудь мог понадобиться и мой Серый, и мое седло, и, может быть, даже моя одежда.

Снова стал вглядываться. Наткнусь же, в конце концов, на какой-нибудь аул, проступят же темные силуэты юрт…

Ничего похожего! А потом, напрягая зрение, я увидел белую точку. Белая точка довольно быстро двигалась на меня.

Неужели я опять приехал к могильнику? И мне стало стыдно. Значит, я тоже не очень далеко ушел от тех, кому еще несколько часов тому назад, пока светило солнце, желал просвещения, посмеиваясь над их темнотой.

Когда белая точка приблизилась, я испугался и обрадовался. Это была Манике с воздетыми к луне руками…

Выходит, проплутав, я дал круг и вернулся к ее аулу? Но аула не было видно. Значит, она сегодня ушла далеко в степь.

Я слез с коня. Повел его в поводу. И когда Манике была уже близко, Серый вдруг громко заржал. Она вздрогнула, покачнулась. Я подхватил ее. Осторожно опустил на землю. А что дальше? Нести на руках? А где аул? Оставалось одно — ждать рассвета.

Я стреножил лошадь. Ослабил подпруги. Потом отвязал от седла скатанную шинель. Постлал ее Манике так, чтобы, сидя возле нее, заслонить собою луну.

Манике ровно дышала и спокойно спала. Заметив, что она одета не очень тщательно, я решил прикрыть ее свободной полой шинели. Мало ли, может быть, луна действует на все непокрытое… Да и, кроме того, степь уже дохнула предутренней свежестью.

Посидев недолго возле нее, я снова задремал и, решив прикорнуть, пока посветлеет восток, прилег рядышком с Манике. Я не знаю, сколько времени длился мой сон. Его прервал голос Шарыпа.

— Ты видишь, как он ее лечит?! — сказал он.

Я проснулся. Вскочил. Машинально схватил ружье и увидел председателя аулсовета, Шарыпа и еще двоих. Тоже пеших. Почему-то с нагайками. Они молча похлестывали ими по голенищам своих сапог.

Проснувшаяся Манике, увидев отца и мужчин, прикрылась до глаз полой шинели, а потом, взвизгнув, вскочила и бросилась прочь.

— Я заблудился… Я всю ночь проплутал в степи… — стал я объяснять Шарыпу.

Тут Шарып перебил меня и как бы продолжил мой рассказ:

— А потом вдруг ты встретил Манике?

— Да! — подтвердил я.

— Не хотел и встретил! — послышался насмешливый голос председателя. — А потом ты тоже не хотел и уснул вместе с ней?

И я еще раз сказал:

— Да!

На это председатель, выругавшись по-казахски, обратился ко мне по-русски:

— Ты умный парень, у тебя большая голова. Я тоже умный человек. Я не хочу делать шум. Я не хочу делать тебе больно. Ты знаешь, что должен делать отец, когда у него украли дочь. Разговаривай с Шарыпом. Хороший будет разговор — все будет хорошо. Плохой будет разговор… сам знаешь, как бывает, когда плохой разговор.

Сказав так, председатель велел поймать моего Серого, а затем повел его в аул, который оказался не далее версты или полутора верст. За председателем последовал дядя Манике, брат Шарыпа, и брат Манике Сержан.

Мы остались вдвоем с Шарыпом.

— Что будем делать? — спросил Шарып.

— А откуда мне знать, — ответил я, осмелев. — Буду ждать наших. Приедут. Выяснят. Рассудят.

— Кого рассудят? Как рассудят? Я тебя судить буду! А потом, что останется от тебя, они пусть судят.

Мы направились к аулу. Я не торопясь, спокойно рассказал Шарыпу подробности моих ночных блужданий. Рассказал, как я встретил Манике, как, боясь испугать ее во время приступа болезни, решил дать ей проснуться самой.

— Неужели ты мне не веришь, Шарып? — чуть не умоляя, спросил я его.

— Уши верят тебе. Глаза не верят! Голова не верит! — И он стал приводить доказательства, которые повергли меня в отчаяние.

Оказывается, я не случайно подарил Манике такой хороший ситец на платье. Не случайно уехал на закате солнца, чего никогда не делают русские, потому что они не умеют ездить по звездам. Оказывается, я умышленно использовал лунную болезнь его дочери, назначив ей место встречи в степи, далеко от аула. И Шарып разгадал это еще вчера вечером. Поэтому он и упрашивал меня остаться, предупреждал несчастливым днем, пугал дождем.

Шарып сказал, что он будто бы не спал всю ночь, дожидаясь, когда Манике побежит на встречу со мной. И она будто бы не спала, а затем, притворившись сонной, вышла из юрты. И все это было логично, последовательно до половины рассказа.

— Почему же ты не остановил свою дочь? — спросил я. — Если ты не спал, если ты все видел?

— Боялся пугать, — откровенно солгал Шарып.

— Хорошо, — загорячился я. — Если ты видел все, значит, ты видел все. И тебе не в чем меня упрекнуть. Не в чем!

Шарып, явно вывертываясь, сказал:

— Как я мог видеть все, когда я бегал будить свидетелей?

— Но ведь ты мог и не будить их. Ты мог разделаться со мной в степи до того, как я встретил Манике.

— У тебя ружье, — потупя голову, сказал Шарып.

— Ты заврался! — крикнул я Шарыпу, когда мы уже подходили к юрте. — Ты спроси Манике, она скажет тебе правду.

— Зачем ее спрашивать! Она ничего не знает. — Тут Шарып нашел новую уловку: будто бы Манике сошлется на сон и скажет, что она ничего не может вспомнить.

— Но ведь ты же говоришь, Шарып, что она не спала, а лишь притворялась сонной, когда вышла из юрты!

На это Шарып заметил, что дочь, конечно, не признается в обмане, она побоится это сделать.

Придя в юрту, измученный этой игрой в словесные шахматы, я спросил:

— Что же ты хочешь, в конце концов, от меня?

И Шарып ответил:

— Плати калым и бери девку!

Мой язык онемел. Я почувствовал легкий озноб и, вместо того чтобы ответить по сути дела, сказал глупость:

— А чем я могу тебе заплатить за нее? У меня нет баранов.

— Деньги есть, — сказал он.

— На мои деньги едва ли можно купить фунт шерсти.

— Чай есть, — наступал Шарып. — Два кирпича.

Так глупо повернувшийся разговор продолжался еще глупее. Я стал доказывать, что за два кирпича продавать девушку, которую он кормил семнадцать лет, крайне невыгодно.

На это Шарып заявил, что ему лучше знать, сколько стоит опозорившая его дочь. И если бы позволял закон, он отдал бы ее даром.

Полемическая логика и здравый смысл, оставившие меня на время, вернулись снова, и я снова принялся убеждать:

— А куда я ее возьму? Я все время в разъездах!

Шарып на это сказал:

— Дам ей лошадь. У тебя лошадь, у нее лошадь. Будете вместе ездить.

Теперь для меня стало окончательно ясно, что Шарып всеми способами хочет избавиться от дочери. Даже хочет дать в придачу лошадь.

Он вдруг поднялся и сказал:

— Подумай! Поговори с невестой. — И ушел из юрты.

Когда мы остались с Манике вдвоем, она, слышавшая за занавеской наш разговор, появившись оттуда, сказала:

— Отцу меня не надо! Тебе не надо. Луне не надо. Всем не надо. Кому же меня надо?

Заплакав, она уткнулась в мою грудь, потом, подняв свои темные глаза, полные слез и мольбы, стала просить:

— Возьми меня стряпать, пол мести, лошадь кормить… Я все буду!

И, как в хорошо разыгрываемой пьесе, в это время вошла бабка Манике.

— Она верно сказывает, — начала старуха, — с рук ее надо сбыть отцу. А ты пожалей ее.

— Да я же не собираюсь жениться. Понимаешь, не собираюсь… Мне девятнадцать лет!

— Как не понимать, я все понимаю! Ты на русской женишься. А внучку тоже пожалеть можно… — жалостливо попросила старуха.

— Да как я ее пожалею? Ты в уме?

А та:

— Пожалеть ее легко. Свези в село. Сходи к попу. Поп пристроит.

Тут у меня в голове как-то сразу стало светлее. И я подумал: если ее может пристроить поп, почему же мы, комсомольцы, не можем пристроить ее? Пристроим, обязательно пристроим.

В какую-то долю минуты все прояснилось.

— Хорошо, — сказал я.

Вскоре вернулся Шарып. Он, может быть, даже был за юртой и подслушал наш разговор. Я повторил ему свое решение. Он свистнул, выйдя из юрты. Председатель привел мою лошадь. Я вручил Шарыпу оставшиеся два кирпича чая.

Плачущая мать вынесла завернутые в кошму пожитки Манике, а затем и швейную машину. Сержан запрягал лошадь в телегу. Торопились. Видимо, боялись, как бы не передумал. А я твердо решил, и мне все было совершенно ясно.

Провожать нас вышел весь аул. Послышались какие-то причитания, какие-то одобряющие возгласы. Я поехал верхом. Сержан, еле дав сестре сесть, тронулся за мной.

Вскоре аул скрылся за горизонтом.

Потом, когда притомилась лошадь, мы решили покормить Шарыпову клячу. Хотелось перекусить и самим.

Сержан, стреножив коней, пустил их в степь. Манике на правах «жены» разостлала войлок, полученный ею в приданое, и стала делить мясо. У меня была «аварийная» бутылка. Я налил себе и Сержану.

— Поздравь, брат, сестру с новой жизнью.

Сержан с жадностью выпил, закашлялся, потом весело забормотал:

— Хорошо, Манике, жить будешь. Хорошо будешь жить. Русский калач кушать. Самогонку пить. Ах, хорошо! Очень хорошо!

Заночевали мы в степи. Кляча не протащила скрипучей телеги на деревянном ходу и до полдороги, а Серому хомут оказался тесен. Мы с Сержаном спали на телеге, а «новобрачная» улеглась под телегой.

Опять поднялась полная луна. Я просыпался ночью, чтобы проверить, спит ли Манике. Она спала спокойно на своем войлоке. Луна, осветив девушку, не беспокоила ее в эту ночь. Видимо, она раздумала превращать Манике в синюю звезду.

Утром чуть свет я дважды поднес Сержану из бутылки и, когда он стал достаточно болтлив, спросил его:

— А как твой отец узнал, что мы должны были встретиться вчера с Манике?

«Некрепко запертый» Сержан, почувствовав себя далеко от родного аула, не стал таиться. И он рассказал все, как было. А было так…

Шарып услышал топот коня. Моего коня. У казахов необыкновенно чуткий слух. Шарып по топоту определил, что это Серый. Затем он вышел из юрты и увидел, что я блуждаю вокруг да около. Тогда Шарып разбудил Манике и, погрозив ей плетью, приказал идти ко мне. Идти, воздевши к луне руки. А сыну велел бежать за свидетелями.

Манике, слушая этот рассказ, заплакала и уползла под телегу. Мне очень хотелось спросить, зачем она обманула меня. Но я сам себе ответил на этот вопрос. Загнанная, нелюбимая, она не могла поступить иначе. Страх быть избитой сделал свое дело. И я сказал:

— Не плачь, Манике! Ты ни в чем не виновата. У тебя будет хорошая жизнь…

Какая именно и почему хорошая, я еще и сам не знал, но верил в это, а веря — утверждал.

Запрягли клячу. Оседлали Серого. Тронулись. Часа через два начались русские и украинские деревни. А там уж рукой подать и до дома. Приехали после обеда.

В нашей бане, получившей теперь вывеску «Молодежное общежитие Э 1», никого не было. Я провел Манике и тут же, при ее брате, указал место в бывшем предбаннике. За печкой был просторный закуток. Я взял свою простыню и превратил ее в занавеску.

— Пока будешь жить тут, — сказал я. — Вечером из ящиков сделаем русскую кровать. А теперь пойдем в комитет комсомола.

Манике юркнула в свой закуток и переоделась в единственное праздничное, мало чем отличавшееся от будничного платье.

Сержан тем временем распряг свою клячу, и та страшно обрадовалась овсу, полученному за счет Серого.

На дворе уже было известно, что я привез «кыргызку» — так по старой привычке называли казахов.

— Стряпку привезли, — послышался чей-то голос. — Не разодрались бы четыре селезня из-за одной гагары…

Забойщик Григорий Мякишев на это возразил:

— Не раздерутся. В ней и тридцати фунтов живого веса нету.

Я, видимо, посмотрел достаточно неодобрительно. А меня побаивались. Я умел ставить на место забияк и приклеивать такие прозвища, которые не скоро отдирались. К тому же я как-никак был «партейный человек, комсомолист». Просмешники смолкли.

В волостном комитете я застал секретаря Гната Ковтуна. Его-то мне и нужно было.

— Выслушай, — попросил я. — И не перебивай. А потом я уйду, и будешь спрашивать их.

Подоспели еще двое. Тоже члены волостного комитета. И я начал рассказывать все, с первой встречи.

Манике, хотя ее и никто не спрашивал, подтверждая, кивала головой. И когда я закончил свой рассказ и объяснил цель прихода в комитет, Гнат сказал:

— А я при тебе ее спрошу. — И, обратившись к Манике и Сержану, спросил: — Правду ли он сказал?

— Правда, все правда. Только моя бабушка надо бы еще говорить! Хорошая бабушка. Русского попа вылечила.

Раздался смех. Гнат Ковтун пообещал спросить меня об этом потом.

— Пусть поживет у вас, — согласился Гнат, — осмотрится, а потом решим. — И, обратившись к Манике, сказал: — Ты не бойся. Хорошо тебе будет. Грамоте выучим. Комсомолкой будешь, Манике. Комсомолкой.

Прощаясь с нами, Ковтун велел прислать к нему Бату, Ваську Груздева и Белолобова.

— Хочу кое в чем предупредить. На всякий случай…

Время шло. Манике стала неузнаваемой. Откуда взялась бойкая речь, веселость… Поступив на молочный завод, она хорошо справлялась с работой. Успевала готовить нам пищу и учиться в ликбезе.

К осени Манике предложили переехать в общежитие Э 3. Появилось девичье общежитие. Манике отказалась. Побежала к Гнату Ковтуну:

— Зачем я туда пойду? У меня здесь все!

— А что все-то, что все-то? — спросил тогда ее Гнат Ковтун.

— Все! — сказала она. — Хозяйство. Четверо. Как я их могу бросить! Они меня не бросили. Нельзя мне уходить…

Это, конечно, был благородный ответ, но причины его оказались более глубокими. Дело в том, что Манике расцветала день ото дня. Она уже щеголяла в красной косыночке, в красненьком с белыми горошками платьице, в башмачках на высоких каблуках. Ее швейная машина не бездействовала. Манике быстро переняла моды и научилась пользоваться зеркалом, подаренным ей Бату.

Он сказал ей, поднося зеркало: «Не простое оно. Чаще смотрись — лучше будешь».

Мне трудно судить о свойствах этого зеркала, только весной Манике однажды сказала мне, смеясь:

— Смотрю в зеркало — себя не вижу, Бату вижу. Что ты скажешь?

И я ответил, тоже смеясь:

— Я тебя купил, я тебя и продавать буду, когда время придет.

Манике покорно умолкла.

После этого прошло месяца три. Признаков лунатической болезни не было и в помине. Она поднялась ночью только раз и тут же проснулась.

— Ты что, Манике? — спросил я. — Опять на луну запросилась?

— Нет, нет! — ответила она. — Плохой сон видела. Отец в степь посылал. Тебя встречать. Помнишь?

А потом и не вспоминала о болезни. Доктор правильно сказал: «Не разговаривайте никогда об ее болезни. В полнолуние давайте снотворное». Он прописал тогда бром. А теперь она обходилась и без лекарства.

Манике приняли в комсомол. Она сама заполняла анкету. Автобиографию писал я. Ее комсомольский билет хранился в сундучке у Бату. Бату вел себя с Манике очень корректно. Но по всему было видно, что этой корректности едва ли хватит до зимы.

И вот настал день — Бату надел новую рубашку, начистил сапоги, нарядилась и Манике. В белое. Не по сезону. На улице была поздняя осень. Я возился с ведомостями по отправке скота. Бату вечером появился в конторе с Манике. Оба торжественные. Сияющие. У Бату в руках была какая-то коробка. Я догадался примерно, о чем пойдет речь, но не ждал такого остроумия от Бату. Он сказал так.

— Дорогой отец месяц! (Луной меня было назвать нельзя.) Ты повелитель всех звезд. Всего неба. Даже солнце боится всходить, пока ты не закатишься. Дорогой Костя! Продай синюю звезду желтой звезде…

Тут Бату торопливо раскрыл коробку и положил передо мной две плитки кирпичного чая, точно такой же ситец, какой я подарил тогда Манике.

Мне все это страшно понравилось, и я очень строго спросил Манике:

— Хочешь ли ты, дочь луны, синяя звезда Манике, назваться женой этой желтой звезды по имени Бату?

А Манике, бывшая уже не раз на гастролях разъездного театра, стала вдруг передо мной на колени и с серьезностью сказала:

— Костя! Продай меня, пожалуйста, Бату!

Я не торопясь взял чай. Проверил меру ситца. Поднял Манике с колен и торжественно объявил:

— Беру калым! Будь его женой!

Манике и Бату, повиснув на моей шее, повалили меня и целовали уже по очереди лежачего.

Тут бы и можно закончить без того затянувшийся рассказ. Но нужно знать Гната Ковтуна. Он рассудил по-своему:

— Все это хорошо… Комнатушка у них будет. Пока пусть поживут на частной квартире. Неудобно в молодежном общежитии находиться женатым. Но из всего нужно извлекать политическую пользу. Свадьбу их справим у ее отца, в ауле. Пусть Бату скажет все, что нужно сказать. И она скажет тоже, что нужно сказать…

Так это и было. Но я не ездил с ними к Шарыпу. Меня выдвинули на должность гуртоправа, и я погнал тогда табуны коров в Омск. Мне не удалось видеть встречу отца и дочери.

Зато теперь, спустя много лет, об этом мне рассказывают Бату и Манике в кругу своей семьи.

Он — главный зоотехник совхоза, а она, уже немолодая женщина, заведует школой.

— Да уж было ли это все, милая Манике? — спрашиваю я. — Стоит ли нам ворошить эти далекие годы?

И Манике отвечает:

— Стоит. Обязательно стоит. Без этого нельзя понять нового. Понять и любить нашу жизнь. Стоит, обязательно стоит, — повторяет она, — вспоминать старое: иначе люди забудут, откуда мы шли и как далеко ушли.

Этот рассказ надолго выбил меня из колеи… Прочтите до конца, не пожалейте времени. Возможно, он крепко и навсегда утвердит вас в мысли, что жить надо здесь и сейчас…

У мамы в серванте жил хрусталь. Салатницы, фруктовницы, селедочницы. Все громоздкое, непрактичное. И ещё фарфор. Красивый, с переливчатым рисунком цветов и бабочек.

Набор из 12 тарелок, чайных пар и блюд под горячее.

Мама покупала его еще в советские времена, и ходила куда-то ночью с номером 28 на руке. Она называла это: «Урвала». Когда у нас бывали гости, я стелила на стол кипенно белую скатерть. Скатерть просила нарядного фарфора.

— Мам, можно?

— Не надо, это для гостей.

— Так у нас же гости!

— Да какие это гости! Соседи да баб Полина…

Я поняла: чтобы фарфор вышел из серванта, надо, чтобы английская королева бросила Лондон и заглянула в спальный район Капотни, в гости к маме.

Раньше так было принято: купить и ждать, когда начнется настоящая жизнь. А та, которая уже сегодня — не считается. Что это за жизнь такая? Сплошное преодоление. Мало денег, мало радости, много проблем. Настоящая жизнь начнется потом.

Прямо раз — и начнется. И в этот день мы будем есть суп из хрустальной супницы и пить чай из фарфоровых чашек. Но не сегодня.

Когда мама заболела, она почти не выходила из дома. Передвигалась на инвалидной коляске, ходила с костылями, держась за руку сопровождающего.

— Отвези меня на рынок, — попросила мама однажды.

Последние годы одежду маме покупала я, и всегда угадывала. Хотя и не очень любила шоппинг для нее: у нас были разные вкусы. И то, что не нравилось мне — наверняка нравилось маме. Поэтому это был такой антишоппинг — надо было выбрать то, что никогда не купила бы себе — и именно эти обновки приводили маму в восторг.

— Мне белье надо новое, я похудела.

У мамы хорошая, но сложная фигура, небольшие бедра и большая грудь, подобрать белье на глаз невозможно. В итоге мы поехали в магазин. Он был в ТЦ, при входе, на первом этаже. От машины, припаркованной у входа, до магазина мы шли минут сорок. Мама с трудом переставляла больные ноги. Пришли. Выбрали. Примерили.

— Тут очень дорого и нельзя торговаться, — сказала мама. — Пойдем еще куда-то.

— Купи тут, я же плачу, — говорю я. — Это единственный магазин твоей шаговой доступности.

Мама поняла, что я права, не стала спорить. Выбрала белье.

— Сколько стоит?

— Не важно, — говорю я.

— Важно. Я должна знать.

Мама фанат контроля. Ей важно, что это она приняла решение о покупке.

— Пять тысяч, — говорит продавец.

— Пять тысяч за трусы?????

— Это комплект из новой коллекции.

— Да какая разница под одеждой!!!! — мама возмущена.

Я изо всех сил подмигиваю продавцу, показываю пантомиму. Мол, соври.

— Ой, — говорит девочка-продавец, глядя на меня. — Я лишний ноль добавила. Пятьсот рублей стоит комплект.

— То-то же! Ему конечно триста рублей красная цена, но мы просто устали… Может, скинете пару сотен?

— Мам, это магазин, — вмешиваюсь я. — Тут фиксированные цены. Это не рынок.

Я плачу с карты, чтобы мама не видела купюр. Тут же сминаю чек, чтобы лишний ноль не попал ей на глаза. Забираем покупки. Идем до машины.

— Хороший комплект. Нарядный. Я специально сказала, что не нравится, чтоб интерес не показывать. А вдруг бы скинули нам пару сотен. Никогда не показывай продавцу, что вещь тебе понравилась.

Иначе, ты на крючке.

— Хорошо, — говорю я.

— И всегда торгуйся. А вдруг скинут?

— Хорошо.

Я всю жизнь получаю советы, которые неприменимы в моем мире. Я называю их пейджеры. Вроде как они есть, но в век мобильных уже не надо.

Читать также: «Нужно копить деньги и все делать качественно” — это незыблемые родительские истины… позавчерашнего дня.

Однажды маме позвонили в дверь. Она долго-долго шла к двери. Но за дверью стоял терпеливый и улыбчивый молодой парень. Он продавал набор ножей. Мама его впустила, не задумываясь. Неходячая пенсионерка впустила в квартиру широкоплечего молодого мужика с ножами. Без комментариев. Парень рассказывал маме про сталь, про то, как нож может разрезать носовой платок, подкинутый вверх, на лету.

— А я без мужика живу, в доме никогда нет наточенных ножей, — пожаловалась мама.

Проявила интерес. Хотя сама учила не проявлять. Это было маленькое шоу. В жизни моей мамы было мало шоу. То есть много, но только в телевизоре. А тут — наяву. Парень не продавал ножи. Он продавал шоу. И продал. Парень объявил цену. Обычно этот набор стоит пять тысяч, но сегодня всего 2,5. И еще в подарок кулинарная книга. «Ну надо же! Еще и кулинарная книга!» — подумала мама, ни разу в жизни не готовившая по рецепту: она чувствовала продукт и знала, что и за чем надо добавлять в суп. Мама поняла: ножи надо брать. И взяла.

Пенсия у мамы — 9 тысяч. Если бы она жила одна, то хватало бы на коммуналку и хлеб с молоком. Без лекарств, без одежды, без нижнего белья. И без ножей. Но так как коммуналку, лекарства ,продукты и одежду оплачивала я, то мамина пенсия позволяла ей чувствовать себя независимой. На следующий день я приехала в гости. Мама стала хвастаться ножами. Рассказала про платок, который прям на лету можно разрезать. Зачем резать платки налету и вообще зачем резать платки? Я не понимала этой маркетинговой уловки, но да Бог с ними. Я знала, что ей впарили какой-то китайский ширпотреб в нарядном чемоданчике. Но молчала. Мама любит принимать решения и не любит, когда их осуждают.

— Так что же ты спрятала ножи, не положила на кухню?

— С ума сошла? Это на подарок кому-то. Мало ли в больницу загремлю, врачу какому. Или в Собесе, может, кого надо будет за путевку отблагодарить…

Опять на потом. Опять все лучшее — не себе. Кому-то. Кому-то более достойному, кто уже сегодня живет по-настоящему, не ждет.

Мне тоже генетически передался этот нелепый навык: не жить, а ждать. Моей дочке недавно подарили дорогущую куклу. На коробке написано «Принцесса». Кукла и правда в шикарном платье, с короной и волшебной палочкой. Дочке — полтора годика. Остальных своих кукол она возит за волосы по полу, носит за ноги, а любимого пупса как-то чуть не разогрела в микроволновке. Я спрятала новую куклу.

Потом как-нибудь, когда доделаем ремонт, дочка подрастет, и наступит настоящая жизнь, я отдам ей Принцессу. Не сегодня.

Но вернемся к маме и ножам. Когда мама заснула, я открыла чемоданчик и взяла первый попавшийся нож. Он был красивый, с голубой нарядной ручкой. Я достала из холодильника кусок твердого сыра, и попыталась отрезать кусочек. Нож остался в сыре, ручка у меня в руке. Такая голубая, нарядная.

— Это даже не пластмасса, — подумала я.

Вымыла нож, починила его, положила обратно в чемодан, закрыла и убрала. Маме ничего, конечно, не сказала. Потом пролистала кулинарную книгу. В ней были перепутаны страницы. Начало рецепта от сладкого пирога — конец от печеночного паштета. Бессовестные люди, обманывающие пенсионеров, как вы живете с такой совестью?

В декабре, перед Новым годом маме резко стало лучше, она повеселела, стала смеяться. Я вдохновилась ее смехом. На праздник я подарила ей красивую белую блузку с небольшим деликатным вырезом, призванную подчеркнуть ее большую грудь, с резным воротничком и аккуратными пуговками. Мне нравилась эта блузка.

— Спасибо, — сказала мама и убрала ее в шкаф.

— Наденешь ее на новый год?

— Нет, зачем? Заляпаю еще. Я потом, когда поеду куда-нибудь…

Маме она очевидно не понравилась. Она любила яркие цвета, кричащие расцветки. А может наоборот, очень понравилась. Она рассказывала, как в молодости ей хотелось наряжаться. Но ни одежды, ни денег на неё не было. Была одна белая блузка и много шарфиков. Она меняла шарфики, повязывая их каждый раз по-разному, и благодаря этому прослыла модницей на заводе. К той новогодней блузке я
тоже подарила шарфики. Я думала, что подарила маме немного молодости. Но она убрала молодость на потом.

В принципе, все её поколение так поступило. Отложило молодость на старость. На потом. Опять потом. Все лучшее на потом. И даже когда очевидно, что лучшее уже в прошлом, все равно — потом.
Синдром отложенной жизни.

Мама умерла внезапно. В начале января. В этот день мы собирались к ней всей семьей. И не успели. Я была оглушена. Растеряна. Никак не могла взять себя в руки. То плакала навзрыд. То была спокойна как танк. Я как бы не успевала осознавать, что происходит вокруг. Я поехала в морг. За свидетельством о смерти. При нем работало ритуальное агентство. Я безучастно тыкала пальцем в какие-то картинки с гробами, атласными подушечками, венками и прочим. Агент что-то складывал на калькуляторе.

— Какой размер у усопшей? — спросил меня агент.

— Пятидесятый. Точнее сверху пятьдесят, из-за большой груди, а снизу …- зачем-то подробно стала отвечать я.

— Это не важно. Вот такой набор одежды у нас есть для нее, в последний путь. Можно даже 52 взять, чтобы свободно ей было. Тут платье, тапочки, белье…

Я поняла, что это мой последний шоппинг для мамы. И заплакала.

— Не нравится ? — агент не правильно трактовал мои слезы: ведь я сидела собранная и спокойная еще минуту назад, а тут истерика. — Но в принципе, она же сверху будет накрыта вот таким атласным покрывалом с вышитой молитвой…

— Пусть будет, я беру.

Я оплатила покупки, которые пригодятся маме в день похорон, и поехала в её опустевший дом. Надо было найти ее записную книжку, и обзвонить друзей, пригласить на похороны и поминки.

Я вошла в квартиру и долга молча сидела в ее комнате. Слушала тишину. Мне звонил муж. Он волновался. Но я не могла говорить. Прямо ком в горле. Я полезла в сумку за телефоном, написать ему сообщение, и вдруг совершенно без причин открылась дверь шкафа. Мистика. Я подошла к нему. Там хранилось мамино постельное белье, полотенца, скатерти. Сверху лежал большой пакет с надписью «На смерть». Я открыла его, заглянула внутрь.

Там лежал мой подарок. Белая блузка на новый год. Белые тапочки, похожие на чешки. И комплект белья. Тот самый, за пять тысяч. Я увидела, что на лифчике сохранилась цена. То есть мама все равно узнала, что он стоил так дорого. И отложила его на потом. На лучший день её настоящей жизни. И вот он, видимо, наступил. Её лучший день. И началась другая жизнь…

Дай Бог, она настоящая.

Сейчас я допишу этот пост, умоюсь от слёз и распечатаю дочке Принцессу. Пусть она таскает её за волосы, испачкает платье, потеряет корону. Зато она успеет. Пожить настоящей жизнью уже сегодня.

Настоящая жизнь — та, в которой много радости. Только радость не надо ждать. Её надо создавать самим. Никаких синдромов отложенной жизни у моих детей не будет.

Потому что каждый день их настоящей жизни будет лучшим.

Давайте вместе этому учиться — жить сегодня.

Ольга Савельева

Источник:  goodday.su