Домский собор астафьев сочинение

Домский собор астафьев аргумент. Пример сочинения по тексту В.Астафьева о Домском соборе. Анализ произведения «Домский собор»

Прочитайте текст
Определите стиль
и тип текста
Составьте к тексту
план
О чем этот текст?
Какие вопросы
выносит автор на
обсуждение?
Что волнует
автора?
Назовите основные
проблемы текста
Выпишите эти
предложения
Сформулируйте
проблему своими
словами
В каких предложениях
выражена авторская
позиция?
Что хотел
сказать
автор?
Чему учит
текст?
Ради чего
написан
текст?
Сформулируйте авторскую
позицию словами
Приведите аргументы к этой мысли из
текста
Согласны ли вы с точкой
зрения автора?
Сформулируйте
свое мнение
словами
Какие два
аргумента вы
можете привести?

Проблема
Комментарий
Позиция автора
Своя позиция
Аргумент 1
Аргумент 2
ВыводДомский собор – это старинный собор, который, к
сожалению, полностью не сохранился до наших
дней. Находится он в столице Латвии – Риге.
Здание строилось из красного кирпича и увенчано
черным
колокольным
куполом,
который
выполнен в стиле барокко. Внутри Домского
собора
расположен
орган,
обладающий
неимоверной акустической силой. Он имеет 4
набора клавиш для рук. Орган реконструировался
трижды. Произведения для великого органа
писали многие выдающиеся композиторы и
давали свои концерты прямо в соборе. Орган
высотой 25 метров, звучит он идеально.(1)Домский собор. (2)Дом… (З)Дом… (4)Дом..
(5)Пением органа наполнены своды собора. (б)С неба, сверху
плывет то рокот, то гром, то нежный голос влюбленных, то зов
весталок, то рулады рожка, то звуки клавесина, то говор
перекатного ручья…
(7)3вуки качаются, как ладанный дым. (8)0ни густы,
осязаемы, (9)0ни всюду, и все наполнено ими: душа, земля, мир.
(10)Все замерло, остановилось.
(11)Душевная смута, вздорность суетной жизни, мелкие
страсти, будничные заботы — всё-всё это осталось в другом
месте, в другом свете, в другой, отдалившейся от меня жизни,
там, там где-то.
«(12)Может, все, что было до этого, — сон? (13)Войны,
кровь, братоубийство, сверхчеловеки, играющие людскими
судьбами ради того, чтобы утвердить себя над миром…
(14)3ачем так напряженно и трудно живем мы на земле нашей?
(15)3ачем? (16)Почему?»(17)Дом.(18)Дом.(19)Дом…
(20)Благовест. (21)Музыка. (22)Мрак исчез. (23)Взошло солнце.
(24)Все преображается вокруг.
(25)Нет собора с электрическими свечками, с древней лепотой,
со стёклами, игрушечно и конфетно изображающими райскую
жизнь. (26)Есть мир и я, присмиревший от благоговения, готовый
преклонить колени перед величием прекрасного.
(27)3ал полон людьми, старыми и молодыми, русскими и
нерусскими, злыми и добрыми, порочными и светлыми, усталыми и
восторженными, всякими.
(28)И никого нет в зале!
(29)Есть только моя присмирелая, бесплотная душа, она
сочится непонятной болью и слезами тихого восторга.
(30)Она очищается, душа-то, и чудится мне, весь мир затаил
дыхание, задумался этот клокочущий, грозный наш мир, готовый
вместе со мною пасть на колени, покаяться, припасть иссохшим
(31)Домский собор. (32)Домский собор.
(33)3десь не рукоплещут. (34)3десь люди плачут от
ошеломившей их нежности.
(35)Плачет каждый о своем. (36)Но вместе все плачут о
том, что кончается, спадает прекрасный сон, что кратковечно
волшебство, обманчиво сладкое забытье и нескончаемы муки.
(37)Домский собор. (38)Домский собор.
(39)Ты в моем содрогнувшемся сердце. (40)Склоняю голову
перед твоим певцом, благодарю за счастье, хотя и краткое, за
восторг и веру в разум людской, за чудо, созданное и воспетое
этим разумом, благодарю тебя за чудо воскрешения веры в
жизнь. (41)3а все, за все благодарю!
(По В. Астафьеву)О чем же прочитанный текст?
(О музыке).
Какие вопросы рассматривает автор, о чем рассуждает?
(О том, как под влиянием музыки меняется восприятие
окружающего мира, меняется душевное состояние
героя).
О чём хочет автор сказать нам через этот текст?
(Об огромной силе музыки, о ее способности влиять на
душу человека, исцелять людские сердца).Автор текста В. Астафьев размышляет
о силе воздействия музыки на человека
Музыка объединяет людей.
Что спасёт человеческую душу?
Только музыка. Звуки музыки всюду, и все наполнено ими: душа,
земля, мир.
Душевная смута, вздорность суетной жизни,
мелкие страсти, будничные заботы — всё-всё это
осталось в другом мире…
Войны, кровь, братоубийство, сверхчеловеки…
3ачем так напряженно и трудно живем мы на
земле нашей?
3десь люди плачут от ошеломившей их нежности.
В предложенном для анализа
тексте автор размышляет о
роли музыки в жизни
человека.План сочинения-рассуждения по
заданному тексту.
I. Вступление.
II. Формулировка основной проблемы исходного
текста.
III. Комментарий к основной проблеме текста.
IV. Определение авторской позиции.
V. Изложение собственной позиции:
1й аргумент в защиту собственной позиции;
2й аргумент;
VI. Заключение.
Таким образом, сочинение по заданному тексту должно имеет
примерно 9 частей. Каждую часть обязательно нужно писать с
красной строки. Последовательность частей также менять не
нужно, в противном случае будет нарушена логика изложения.Вступление может быть написано в форме:
Лирического размышления.
Ряда риторических вопросов, созвучных теме
(идее, проблеме).
Ряда назывных предложений, создающих
образную картину, возникающую по ассоциациям в
связи с проблематикой текста.
Может начинаться с цитаты, пословицы,
поговорки.
Может начинаться с ключевого слова текста и др.
Вступление
к
сочинению
по
тексту
В.Астафьева должно быть… О чем? (о музыке).Вступление может быть таким:
Французский писатель Стендаль сказал: «Музыка, когда
она совершенна, приводит сердце в точно такое же
состояние,
какое
испытываешь,
наслаждаясь
присутствием любимого существа, то есть, что она дает,
несомненно самое яркое счастье, какое только возможно
не земле».
Возможно и такое начало, если ты не помнишь автора
высказывания или цитату дословно:
Один (французский) писатель сказал, что музыка дает
человеку самое яркое счастье, какое только возможно не
земле, а влияет на человеческую душу так же сильно, как
любовь».

Формулируем проблему

ФОРМУЛИРУЕМ ПРОБЛЕМУ
Назывное предложение, в котором формулируем
тему
текста (например, Музыка… Волшебные звуки…)
Риторический вопрос, обращенный ко всем или
к самому
себе (Что значит музыка в жизни каждого из нас?
Или:
Почему человек в минуты печали или радости поёт,
слушает
музыку? Чем она помогает?)проблема назначения искусства;
роли музыки в жизни человека.
сформулирована проблема;
затронута проблема;
поднята проблема;
освещена проблема;
обсуждается проблема;
проблема, рассматриваемая автором и др.Проблему (чего? какую?) автор рассматривает на примере…
Комментируя эту проблему, хочется отметить…
Рассматривая эту проблему, автор обращает внимание
читателя на…
В литературе нет единого мнения по высказанной
проблеме…
Проблема (какая? чего?) по – разному решается
исследователями, но…
Это одна из самых актуальных проблем…
Рассмотрим эту проблему подробнее.

Комментарий к сформулированной проблеме исходного текста

КОММЕНТАРИЙ К
СФОРМУЛИРОВАННОЙ ПРОБЛЕМЕ
ИСХОДНОГО ТЕКСТА
В комментарии не должно быть
пересказа исходного текста или любой его
части;
рассуждений по поводу всех проблем
текста;
комментариев о действиях героев текста;
общих рассуждений о тексте, ведь вам
нужно прокомментировать одну из
проблем!КАК ПРОКОММЕНТИРОВАТЬ ПРОБЛЕМУ?
Помните, что комментарий должен осуществляться с опорой на
прочитанный текст. Конкретизировать содержание комментария
можно с помощью следующих вопросов:
Как, на каком материале автор раскрывает проблему?
На чём заостряет внимание?
Какие аспекты проблемы рассматриваются в тексте?
Какие эмоции автора выражены в тексте?
Как выражено отношение автора к изображаемому?
Какие средства выразительности помогают выявить авторское
отношение к проблеме?
Комментарий представляет собой логический переход от
формулировки проблемы к изложению авторской позиции.
Чтобы отличить комментарий от пересказа, нужно помнить
следующее: пересказывая, мы говорим о том, что делают герои, а
комментируя, мы говорим о том, что делает автор.Комментарий к сформулированной
проблеме исходного текста
Рассуждая о роли музыки в жизни человека, писатель В.
Астафьев говорит о знаменитом Домском соборе, о
возвышенном, божественном звучании органа, который
заставляет человека забыть о плохом, злом и разделяющем
людей. Музыка объединяет всех собравшихся в зале, просветляет
души («Она очищается, душа-то…», «весь мир затаил
дыхание»). Текст построен на противопоставлениях: «войны,
кровь, братоубийство…» – «благовест», «музыка», «солнце».
Автор восхищается музыкой, её силой и красотой (активно
использует сравнения: звуки, «как ладанный дым», метафоры;
вопросительные и восклицательные предложения. Астафьев
обращается к Домскому собору как к живому со словами
благодарности за это душевное очищение и просветление. Душевная смута, вздорность суетной жизни, мелкие
страсти, будничные заботы — всё-всё это осталось в
другом мире…
Она очищается, душа-то, и… этот… грозный наш
мир…готов…пасть на колени,…припасть иссохшим
ртом к святому роднику добра…
Все преображается вокруг.
благодарю за счастье, за восторг и веру в разум
людской,… благодарю тебя за чудо воскрешения веры в
жизнь.
Автор считает, что музыка обладает огромной
силой, она способна будоражить человеческую
душу, менять отношение к окружающему миру.
«Душевная смута, вздорность суетной жизни,
мелкие страсти, будничные заботы – все-все это
осталось в другом месте, в другом свете…» и др.
Рассказчик убежден, что только музыка
спасет мир и каждого из нас от
внутреннего распада, поможет лучше
понять себя.КАК ВЫЯВИТЬ ПОЗИЦИЮ АВТОРА?
Если проблема текста формулируется в виде вопроса, то позиция
автора – это ответ на вопрос. Для того, чтобы выявить позицию
автора, постарайтесь ответить на следующие вопросы: «Что
хотел сказать автор, создавая текст?», «Как автор оценивает
описываемую конкретную ситуацию, поступки героев?»
Позиция автора публицистического текста обычно выявляется
довольно просто. Значительно труднее определить авторскую
точку зрения в художественном тексте. И тут на помощь придёт
хорошее знание изобразительно-выразительных средств, так
как именно через их анализ мы можем определить отношение
автора к своим героям, к проблеме.

Отражение позиции автора исходного текста

ОТРАЖЕНИЕ ПОЗИЦИИ
АВТОРА ИСХОДНОГО ТЕКСТА
Авторская позиция может быть выражена
четко, прямо,
непосредственно
в названии текста;
в отдельных
предложениях
текста;
через ряд
аргументов;
через модальный
план текста
риторические
вопросы;
риторические
восклицания;
порядок слов;
лексические
повторы;
оценочную лексику.Не приписывайте автору мысли, которых нет в тексте!!!
Не путать автора текста и героя рассказа!!!
Что хотел сказать автор?
Какова была цель его высказывания?
Ради чего он это написал?
Как он сам относится к поставленной проблеме?
Чему учит текст?
Положительно
Отрицательно
Неоднозначно
Двойственно
Скептически
Иронически…
«С мнением автора нельзя не согласиться» – не формулировка
мнения автора.я согласен (согласна) с мнением
автора в том, что…
автор прав в том, что…
я согласен с позицией автора и
считаю, что…
МОЖНО НАПИСАТЬ:
«Невозможно не согласиться с
точкой зрения автора на
(указываем проблему)».
Если ты не согласен с авторской
позицией, выражай своё несогласие
очень корректно. Например, так:
«При всём моём уважении к
авторской точке зрения (или к
мыслям NN о …), я всё-таки
позволю себе высказать
собственное видение этой
проблемы (или я попытаюсь
опровергнуть его мнение)».
и далее вновь повторяем позицию
автора только другими словами.
Каждый аргумент желательно
писать с красной строки, одним из
самых удачных приемов включения
аргументов в текст сочинения
считают использование вводных
слов: во-первых, во-вторых. Но
можно аргументировать и без
вводных
слов.
Не советуют
приводить аргументы, используя
конструкцию с союзом потому
что.Приведем пример
Сошлемся на пример
Возьмем в качестве примера
Сопоставим
С одной стороны
Никто из нас не будет возражать
Ярчайшими примерами тому могут служить…
В этой части вы не выводите ничего нового, а только
подтверждаете сказанное!!!
Цель – объяснить и конкретизировать вышеизложенные
положения.
Смысл аргументации заключается в том, чтобы показать
актуальность, важность проблемы, незыблемость доказываемой
аксиомы.

Домский собор

Дом… Дом… Дом…

Домский собор, с петушком на шпиле. Высокий, каменный, он по-над Ригой звучит.

Пением органа наполнены своды собора. С неба, сверху плывет то рокот, то гром, то нежный голос влюбленных, то зов весталок, то рулады рожка, то звуки клавесина, то говор перекатного ручья…

И снова грозным валом бушующих страстей сносит все, снова рокот.

Звуки качаются, как ладанный дым. Они густы, осязаемы. Они всюду, и все наполнено ими: душа, земля, мир.

Все замерло, остановилось.

Душевная смута, вздорность суетной жизни, мелкие страсти, будничные заботы — все-все это осталось в другом месте, в другом свете, в другой, отдалившейся от меня жизни, там, там где-то.

«Может, все что было до этого, — сон? Войны, кровь, братоубийство, сверхчеловеки, играющие людскими судьбами ради того, чтобы утвердить себя над миром.

Зачем так напряженно и трудно живем мы на земле нашей? Зачем? Почему?»

Дом. Дом. Дом…

Благовест. Музыка. Мрак исчез. Взошло солнце. Все преображается вокруг.

Нет собора с электрическими свечками, с древней лепотой, со стеклами, игрушечно и конфетно изображающими райскую жизнь. Есть мир и я, присмиревший от благоговения, готовый преклонить колени перед величием прекрасного.

Зал полон людьми, старыми и молодыми, русскими и нерусскими, партийными и беспартийными, злыми и добрыми, порочными и светлыми, усталыми и восторженными, всякими.

И никого нет в зале!

Есть только моя присмирелая, бесплотная душа, она сочится непонятной болью и слезами тихого восторга.

Она очищается, душа-то, и чудится мне, весь мир затаил дыхание, задумался этот клокочущий, грозный наш мир, готовый вместе со мною пасть на колени, покаяться, припасть иссохшим ртом к святому роднику добра…

И вдруг, как наваждение, как удар: а ведь в это время где-то целят в этот собор, в эту великую музыку… пушками, бомбами, ракетами…

Не может этого быть! Не должно быть!

А если есть. Если суждено умереть нам, сгореть, исчезнуть, то пусть сейчас, пусть в эту минуту, за все наши злые дела и пороки накажет нас судьба. Раз не удается нам жить свободно, сообща, то пусть хоть смерть наша будет свободной, и душа отойдет в иной мир облегченной и светлой.

Живем мы все вместе. Умираем по отдельности. Так было века. Так было до этой минуты.

Так давайте сейчас, давайте скорее, пока нет страха. Не превратите людей в животных перед тем, как их убить. Пусть рухнут своды собора, и вместо плача о кровавом, преступно сложенном пути унесут люди в сердце музыку гения, а не звериный рев убийцы.

Домский собор! Домский собор! Музыка! Что ты сделала со мною? Ты еще дрожишь под сводами, еще омываешь душу, леденишь кровь, озаряешь светом все вокруг, стучишься в броневые груди и больные сердца, но уже выходит человек в черном и кланяется сверху. Маленький человек, тужащийся уверить, что это он сотворил чудо. Волшебник и песнопевец, ничтожество и Бог, которому подвластно все: и жизнь, и смерть.

Домский собор. Домский собор.

Здесь не рукоплещут. Здесь люди плачут от ошеломившей их нежности. Плачет каждый о своем. Но вместе все плачут о том, что кончается, спадает прекрасный сон, что кратковечно волшебство, обманчиво сладкое забытье и нескончаемы муки.

Домский собор. Домский собор.

Ты в моем содрогнувшемся сердце. Склоняю голову перед твоим певцом, благодарю за счастье, хотя и краткое, за восторг и веру в разум людской, за чудо, созданное и воспетое этим разумом, благодарю тебя за чудо воскрешения веры в жизнь. За все, за все благодарю!

В дождливое, морочное утро ударили наши орудия — началась артподготовка, закачалась земля под ногами, посыпались последние плоды с деревьев в парке, и лист закружило вверху.
Командир взвода приказал мне сматывать связь и с катушкой да телефонным аппаратом следовать за ними в атаку. Я весело помчался по линии сматывать провода: хоть и уютно в панской избе и усадьбе, а все же надоело — пора и честь знать, пора и вперед идти, шуровать немца до Берлина еще далеко.
Неслись снаряды надо мною с разноголосыми воплями, курлыканьем и свистом. Немцы отвечали реденько и куда попало — я был опытный уже солдат и знал: лежала сейчас немецкая пехота, уткнувшись носом в землю, и молила Бога о том, чтобы у русских запас снарядов скорее кончился. «Да не кончится! Час и десять минут долбить будут, пока смятку из вас, лиходеев, не сделают», — размышлял я с лихорадочным душевным подъемом. Во время артподготовки всегда так: жутковато, трясет всего внутри и в то же время страсти в душе разгораются.
Я как бежал с катушкой на шее, так и споткнулся, и мысли мои оборвались: богиня Венера стояла без головы, и руки у нее были оторваны, лишь осталась ладошка, которой она прикрывала стыд, а возле забросанного землей фонтана валялись Абдрашитов и поляк, засыпанные белыми осколками и пылью гипса. Оба они были убиты. Это перед утром обеспокоенные тишиной немцы делали артналет на передовую и очень много снарядов по парку выпустили.
Поляк, установил я, ранен был первый — у него еще в пальцах не высох и не рассыпался кусочек гипса. Абдрашитов пытался стянуть поляка в бассейн, под фонтанчик, но не успел этого сделать — их накрыло еще раз, и успокоились они оба.
Лежало на боку ведерко, и вывалилось из него серое тесто гипса, валялась отбитая голова богини и одним беззрачным оком смотрела в небо, крича пробитым ниже носа кривым отверстием. Стояла изувеченная, обезображенная богиня Венера. А у ног ее, в луже крови, лежали два человека — советский солдат и седовласый польский гражданин, пытавшиеся исцелить побитую красоту.

Домский собор

Дом… Дом… Дом…
Домский собор, с петушком на шпиле. Высокий, каменный, он по-над Ригой звучит.
Пением органа наполнены своды собора. С неба, сверху плывет то рокот, то гром, то нежный голос влюбленных, то зов весталок, то рулады рожка, то звуки клавесина, то говор перекатного ручья…
И снова грозным валом бушующих страстей сносит все, снова рокот.
Звуки качаются, как ладанный дым. Они густы, осязаемы. Они всюду, и все наполнено ими: душа, земля, мир.
Все замерло, остановилось.
Душевная смута, вздорность суетной жизни, мелкие страсти, будничные заботы — все-все это осталось в другом месте, в другом свете, в другой, отдалившейся от меня жизни, там, там где-то.
«Может, все что было до этого, — сон? Войны, кровь, братоубийство, сверхчеловеки, играющие людскими судьбами ради того, чтобы утвердить себя над миром.
Зачем так напряженно и трудно живем мы на земле нашей? Зачем? Почему?»
Дом. Дом. Дом…
Благовест. Музыка. Мрак исчез. Взошло солнце. Все преображается вокруг.
Нет собора с электрическими свечками, с древней лепотой, со стеклами, игрушечно и конфетно изображающими райскую жизнь. Есть мир и я, присмиревший от благоговения, готовый преклонить колени перед величием прекрасного.
Зал полон людьми, старыми и молодыми, русскими и нерусскими, партийными и беспартийными, злыми и добрыми, порочными и светлыми, усталыми и восторженными, всякими.
И никого нет в зале!
Есть только моя присмирелая, бесплотная душа, она сочится непонятной болью и слезами тихого восторга.
Она очищается, душа-то, и чудится мне, весь мир затаил дыхание, задумался этот клокочущий, грозный наш мир, готовый вместе со мною пасть на колени, покаяться, припасть иссохшим ртом к святому роднику добра…
И вдруг, как наваждение, как удар: а ведь в это время где-то целят в этот собор, в эту великую музыку… пушками, бомбами, ракетами…
Не может этого быть! Не должно быть!
А если есть. Если суждено умереть нам, сгореть, исчезнуть, то пусть сейчас, пусть в эту минуту, за все наши злые дела и пороки накажет нас судьба. Раз не удается нам жить свободно, сообща, то пусть хоть смерть наша будет свободной, и душа отойдет в иной мир облегченной и светлой.
Живем мы все вместе. Умираем по отдельности. Так было века. Так было до этой минуты.
Так давайте сейчас, давайте скорее, пока нет страха. Не превратите людей в животных перед тем, как их убить. Пусть рухнут своды собора, и вместо плача о кровавом, преступно сложенном пути унесут люди в сердце музыку гения, а не звериный рев убийцы.
Домский собор! Домский собор! Музыка! Что ты сделала со мною? Ты еще дрожишь под сводами, еще омываешь душу, леденишь кровь, озаряешь светом все вокруг, стучишься в броневые груди и больные сердца, но уже выходит человек в черном и кланяется сверху. Маленький человек, тужащийся уверить, что это он сотворил чудо. Волшебник и песнопевец, ничтожество и Бог, которому подвластно все: и жизнь, и смерть.
Здесь не рукоплещут. Здесь люди плачут от ошеломившей их нежности. Плачет каждый о своем. Но вместе все плачут о том, что кончается, спадает прекрасный сон, что кратковечно волшебство, обманчиво сладкое забытье и нескончаемы муки.
Домский собор. Домский собор.
Ты в моем содрогнувшемся сердце. Склоняю голову перед твоим певцом, благодарю за счастье, хотя и краткое, за восторг и веру в разум людской, за чудо, созданное и воспетое этим разумом, благодарю тебя за чудо воскрешения веры в жизнь. За все, за все благодарю!

Кладбище

Как минует пароход роскошную территорию с домами, теремками, загородью для купающихся, с живучими вывесками на берегу: «Запретная зона пионерлагеря», — впереди виден сделается мыс при слиянии рек Чусовой и Сылвы. Подмыт он водою, поднимающейся веснами и падающей в зиму.
Напротив мыса, по ту сторону Сылвы, сухие тополя в воде стоят.
Молодые и старые тополя, все они черны и с обломавшимися ветками. Но на одном скворечник вниз крышею висит. Иные тополя наклонились, иные еще прямо держатся и со страхом смотрят в воду, которая все вымывает и вымывает их корни, и берег все ползет, ползет, и скоро уж двадцать лет минет, как разлилось своедельное море, а берега настоящего все нет, все рушится земля.
В прощёный день приходят с окрестных деревень и с кирпичного завода люди, бросают в воду крупу, крошат яичко, хлебушко щипают.
Под тополями, под водой кладбище.
Когда заполнялось Камское водохранилище, большой штурм был. Множество людей и машин сгребали лес, дома, осиротевшие постройки и сжигали их. Костры были на сотни верст. Тогда же и упокойных перемещали на горы.
Это кладбище рядом с поселком Ляды. Невдалеке отсюда, в селе Троица, жил и работал когда-то вольный, удалой поэт Василий Каменский.
На лядовском кладбище тоже велась работа перед заполнением своедельного моря. Быстрая работа. Перетащили строители в гору с десяток свежих домовин, заверились справкой из сельсовета о выполненном обязательстве, магарыч по случаю благополучно завершенного дела распили и уехали. Тополя кладбищенские под воду пошли, и могилы — под воду. Костей потом много на дне белело. И рыба тут косяком стояла. Лещи большие. Рыбу местные жители не ловили и наезжим людям ловить не давали. Греха боялись.
А потом упали засохшие тополя в воду. Первым тот упал, что со скворечником стоял, самый он старый, самый костлявый и самый горестный был.
Новое кладбище на горе образовалось. Его давно уже травою затянуло. А деревца ни одного там нет, даже кусточка ни единого. И ограды нету. Поло кругом. Ветер с водохранилища идет. Травы шевелит и свистит ночами в крестах, в деревянных и железных пирамидках. Пасутся здесь ленивые коровы и тощие козы в репьях. Жуют они травку и венки пихтовые с могил жуют. Среди могил, на хилой траве, не ведая ни трепета, ни страха, валяется молодой пастух и сладко спит, обдуваемый ветерком с большой воды.
И рыбу начали ловить там, где упали тополя. Пока наезжие, незнающие люди ловят, но и местные жители скоро начнут.
Уж очень здорово вечерами в парную погоду берет лещ на этом месте…

Звезды и елочки

В Никольском районе, на родине покойного поэта Яшина, я впервые увидел звездочки, прибитые к торцам углов сельских изб, и решил, что это пионеры-тимуровцы в честь какого-то праздника украсили деревню…
Зашли мы в одну избу испить водицы. Жила в той деревянной избе, с низко спущенными стропилами и узко, в одно стекло, прорубленными окнами, приветливая женщина, возраст которой сразу не определить было — так скорбно и темно лицо ее. Но вот она улыбнулась: «Эвон, сколько женихов-то мне сразу привалило! Хоть бы взяли меня с собой да заблудили в лесу…» И мы узнали в ней женщину, чуть перевалившую за середину века, но не раздавленную жизнью.
Женщина складно шутила, светлела лицом и, не зная, чем нас угостить, все предлагала гороховые витушки, а узнавши, что мы никогда не пробовали этакой стряпни, непринужденно одарила нас темными крендельками, высыпав их с жестяного листа на сиденье машины, уверяя, что с такого кренделя в мужике дух крепкий бывает и на гульбу его тянет греховодную.
Я не устаю поражаться тому, как люди, и особенно женщины, и особенно на Вологодчине, несмотря ни на какие невзгоды, сохраняют и несут по жизни распахнутую, неунывающую душу. Встретишь на перепутье вологодского мужика или бабенку, спросишь о чем-нибудь, а они улыбнутся тебе и заговорят так, будто сотню лет уж тебя знают и родня ты им наиближайшая. А оно и правда родня: на одной ведь земле родились, одни беды мыкали. Только забывать иные из нас об этом стали.
Настроенный на веселую волну, я весело поинтересовался, что за звезды на углах избы, в честь какого такого праздника?
И снова потемнело лицо старой женщины, улетучились смешинки из глаз, а губы вытянулись в строгую ниточку. Опустив голову, она глухо, с выношенным достоинством и скорбью ответила:
— Праздник?! Не дай Бог никому такого праздника… Пятеро не вернулись у меня с войны: сам, трое сыновей и деверь… — Она прошлась взглядом по звездочкам, вырезанным из жести, покрашенным багряной ученической краской, хотела еще что-то добавить, да лишь подавила в себе вздох, прикрыла калитку за собою, и оттуда, уже со двора, сглаживая неловкость, сделанную мной, добавила: — Поезжайте с Богом. Если ночевать негде, ко мне приворачивайте, изба пуста…
«Изба пуста. Изба пуста…» — билось у меня в голове, и я все смотрел неотрывно — в деревенских улицах мелькали красными пятнышками звездочки на темных углах, то единично, то россыпью, и вспоминались мне слова, вычитанные недавно в военных мемуарах о том, что в такую тяжкую войну, наверное, не осталось ни одной семьи в России, которая не потеряла бы кого-нибудь…
А как много на Вологодчине недостроенных и уже состарившихся изб! Любили вологжане строиться капитально и красиво. Дома возводили с мезонинами, изукрашивали их резьбой — кружевами деревянными, крыльцо под терем делали. Труд такой кропотлив, требует времени, усердия и умения, и обычно хозяин дома заселялся с семьею в теплую, деловую, что ли, половину избы, где были прихожая, куть и русская печь, а горенку, мезонин и прочее уж отделывал неторопливо, с толком, чтобы было в «чистой» половине всегда празднично и светло.
Вот эти-то светлые половины изб и остались недостроенными. Щели окон, кое-где уже прорубленных, снова наспех забраны чурбаками. На некоторых домах начата уже орнаментовка мезонинов, оконных наличников и ворот. Но грянула война, хозяин вытер пот со лба, стряхнул стружки с рубахи и, бережно упрятав весь «струмент» в чуланку, отложил работу на потом, на после войны…
Отложил и не смог вернуться к ней. Лежит русский мужик в сальских или донских степях, подо Львовом или Варшавой, лежит на Зееловских высотах или под Прагой — спит непробудным сном в нашей и чужой земле, а на родине его, в деревнях, рассыпается съеденный ржой, но все еще хранимый на всякий случай женщинами «струмент», старятся сами женщины, старятся так и не высветлившиеся избы, и русская пословица «Без хозяина и дом сирота» обрела какой-то совсем уж горестный смысл.
«Пуста изба…»
Древняя, трудно рожающая хлеб земля, заселенная народом даровитым, бойким на язык и на работу, раскинулась меж болот и лесов. За околицами деревень чистой зеленью переливаются льны, неопятнанным светом своим напоминая вянущую вдовью красу; клонятся долу отяжелевшие ржи; слитно звенит колосом пшеница; шелестят пегие овсы.
Живет и работает земля, как сотню и тысячу лет назад, и, как в древности, на позднем клеверном лугу — женщины с литовками, в цветастых сарафанах, с яркими лентами по подолу фартуков, с оборками на кофтах и в белых платках.
— Помогите, мужики! — машут они руками. И мы подворачиваем, скованно отшучиваясь, берем косы и, стараясь не посрамить мужской род, спешим заделать прокос пошире. И у кого-то уж лучиной хрустнуло литовище — больно размашисто всадил литовку в проволокой свитый клевер.
— Такой клевер надо брить узко, плавно, — учат нас женщины и понарошку сокрушаются: — Ах ты, беда! Литовище нарушили! Кто нам его изладит? Один у нас мужик на всю артель, да и тот три дня уж с повети не слезает — после именин…
И тут же принимаются утешать сконфуженного косца, уверяя, что литовище было надломлено и они, бабы, для потехи его подсунули.
— Заезжайте ввечеру! — приглашают они. — Вместе литовище ремонтировать станем! — хохочут озорницы, как в молодости, и цветастой цепочкой вытягиваются по клевеpy, роняя малиново-зеленые валы его к ногам.
Кажется такой труд легким, и хочешь не хочешь, а сравнишь этих вечных тружениц с теми, кто фыркает при словах «деревня», «сарафан» и прочих подобных вещах.
На одном из домов, высоко, под застрехой, увидел я елочку в ленточках, в тряпочках и поинтересовался: что, мол, опять за причуды?
И мне объяснили спутники, что не причуды, а обычай вологодский, дошедший до наших дней из старины: коли берут парня в солдаты, то невеста его обряжает елочку лентами да цветными тряпочками и прибивает к мезонину или стрехе избы суженого. Жених, вернувшись из солдат, сам уж снимает елочку и торжественно, под радостный причет и плач женщин, несет ее в одной руке, а другою вводит в дом невесту, которая умела ждать и была верной.
Но если парень почему-либо не вернулся из армии — так и будет сохнуть прибитая елочка, и никто ее, скорбную и укорную, не смеет снять, кроме самой невесты.
Увы, на многих вологодских домах ныне траурно чернеют и осыпаются елочки, а ленты и тряпочки выцвели, обмахрились — не возвращаются парни в родные села, под отеческие крыши, к верным и чистым невестам. Они оседают в городах или на стройках, женятся на случайных спутницах и канителятся потом с разводами, сиротя детей, тоскуя по родной земле и сожалея о легко утраченной верной любви.
Поля и села. Поля и села.
Облачное небо над ними в голубеньких прозорах, леса и перелески тронуты первыми холодами, листья багряные, что звезды на углах черных изб; елочки, выскочившие на обочину опушки, будто поджидают, когда их нарядят лентами; белый, мудро молчащий храм за холмом; пестрое стадо на зеленой отаве; конь, запыливший телегою по ухабистой проселочной дороге; первый огонек, затеплившийся в селе; грачиный содом на старых тополяx; крик девчоночий, тонко прорезавший тишину деревенской улицы: «Маманя, маманя, в магазин белый хлеб привезли!..»
И снова тихая умиротворенность кормящей матери-земли, привычно, в труде прожитый день, привычные сумерки, наползающие из-за холмов, привычные дали, объятые покоем.

Печаль веков

Среди гор героической Боснии, больше всех республик Югославии потерявшей людей па войне и больше всех пострадавшей от войны, в тихом селении, где никто и никуда не торопится, где жизнь после боев, потоков крови, страданий и слез как бы раз и навсегда уравновесилась, стоит мечеть с белым минаретом.
Полдень. Печет солнце. По склонам гор недвижные леса. Даль покрыта маревом, и в этом мареве молча и величественно качаются перевалы заснеженных гор.
И вдруг в эту тишину, в извечное спокойствие гор, в размеренную жизнь входит протяжный, печальный голос.
Мчатся машины, автобусы, едут крестьяне на быках. У кафарни толкается народ, бегут из школы ребятишки, а над ними, как сотню и тысячу лет назад, разносится далекий голос. В тенистом, прохладном распадке, в глубине боснийских гор он звучит как-то по-особенному проникновенно.
О чем это он? О вечности? Или о быстро текущей жизни? О суете и бренности нашей? О мятущейся человеческой душе?
Слов не понять. Да и нет почти слов в полуденной молитве. Есть беспредельная печаль, есть голос одинокого певца, как будто познавшего истину бытия.
Здесь, внизу, шли войны, люди убивали людей, пришельцы отнимали и занимали эту землю; фашисты разбивали о борта машин головы детишек, а он все так же звучал в вышине — гортанно, протяжно, бессрастно и удаленно.
Голос, плывущий с белого, нацеленного в небо минарета-ракеты, сделался уже привычным, и неверующие здешние жители его просто не слышат и не замечают. Но в утренний, полуденный и вечерний час заката солнца одинокий певец посылает приветствие небу, людям, земле, проповедуя какую-то, нам уже непонятную, утраченную истину, страдая за нас и за тех, кто был до нас, врачуя душевные недуги спокойствием и потусторонней мудрой печалью веков, которой как будто не коснулась ржавчина времени и страшные, бурные века человеческой истории прошли мимо певца в толкотне и злобе.
Внизу, у подножия минарета, все мчатся и мчатся машины, спешат куда-то вечно занятые люди и раздается хохот у источника «мужска вода».

Миленький ты мой

Вечером в курортном городе Дубровнике пахло цветущим жасмином. С причаленных белых кораблей и яхт разносилось тихое пение мандолин. Море лениво пошевеливалось в бухте, выступы скал растворялись в сумерках, и где-то за ними, за этими скалами, покрытыми сосняком и буйной южной растительностью, была Италия, и когда-то, давным-давно, далматинцы плавали к берегу италийскому — в гости к синьорам, и так им нравилось плавать туда, что они до сорока лет забывали жениться.
Как прекрасна эта южная земля в Югославии! Прекрасен вечер, и музыка прекрасна.
Я броду по приморскому бульвару, вдыхаю нежный аромат цветов, слушаю море. Набережная пустеет. Все меньше и меньше людей. Тише море. Тише музыка. И только из ресторации несется голос подгулявшего портового грузчика: «Любова, Любова…»
А под кустом акации, уже сорящей белым цветом, сидят двое: он и она. И ему, и ей лет по восемнадцать. Она, в желтенькой спортивной кофточке, приникла к его плечу, волосы, желтые от света фонарей, упали ей на лицо, заслонили глаза. Он обнял ее и нежно гладил по худенькому, еще угловатому плечу и что-то напевал ей свое, тихо напевал, и слышала его только она. Слышала его песню, его сердце. Ни моря, ни редких прохожих, ни музыки, ни цвета акации, обсыпавшего их, не замечали они. Ни до кого им не было дела, и никто не мешал им быть в одиночестве в этой густой от тепла, темной южной ночи.
Мне почудилось, что я угадывал песню, которую пел ей он, быть может, ее случайный спутник, возлюбленный ли, молодой ли беспечный муж или навеки соединенный с нею друг жизни.
Взялась откуда-то и бродит по нашим интеллигентным компаниям песня, в общем-то бросовая, но есть в ней горестная, простенькая беззащитность. Песню эту любил покойный Василий Макарович Шукшин и начал с нее свой малоизвестный фильм «Странные люди».

Миленький ты мой, возьми меня с собой,

И там, в стране далекой, назови меня…

Тихо, на носках прошел я мимо молодой пары, угадав, что они безработные, по губке, торчавшей из кармана куртки, брошенной на скамью, — этими губками молодые ребята моют машины туристов, зарабатывая себе кусок хлеба. Один безработный парень днем в портовой столовке зло и недоуменно говорил нам, советским людям: «Мой папа инвалид. Его изувечили немцы, а я мою машины немецких туристов. Это как?»
И мы не знали, что ему ответить. А он, безработный парень, напирал на нас так, как будто мы и только мы ответственны за него и за все, что с ним происходит.
Неприкаянностью, одиночеством, отрешенностью веяло и от этой вот пары, и непонятное чувство вины, как и в разговоре с безработным, охватило меня — безработного я накормил, дал ему десять динаров из своего небогатого заграничного капитала, а что скажешь этим вот, чем их судьбу облегчишь, как согреешь, когда к утру потянет с моря сыростью и холодом?
Прижались вот друг к другу, греют сами себя телами в роскошном курортном городе, на крашенной в радугу скамейке, и поет он ей свою песню, конечно, совсем не ту, что мне мнилась, но чем-то очень и очень похожую на нее, простодушную и нелепую, как деревенская посказулька о любви, придуманная бесхитростной деревенской головой.
Рошад Диздарович, старый партизан и мудрый человек, говорил мне, что молодые люди в их стране фрондируют, вызывающе ведут себя до тех пор, пока не получат «место под солнцем», то есть не определятся на работу. Наши молодые не знают такой беды, и, получив работу, заведя жену и детей, они частенько ведут себя все еще как беспечные дети.
Но почему, почему из поколения в поколение во многих землях так трудно добиваться этого своего «места под солнцем?» Разве мы, прежде всего мы — граждане интернационального долга, жили, боролись, проливали кровь не для того, чтобы люди, вступающие в жизнь, были уверены, что для них есть место и пространство на земле? Почему же, почему так одиноки в своей тоске, в мечтах и в любви юноши? Что же мы недоделали? Чего недосмотрели? Чего недодумали? Быть может, разум наш занят другими мыслями и делами, совсем ненужными вот этим парню и девушке? Зачем им бомбы, ракеты, удушливые газы, заразные бактерии? Им нужна всего лишь работа, всего лишь хлеб, им нужно «место под солнцем».
Море шумит все тише и тише. Смолкает музыка на кораблях. Гаснут огни. Курортный город унялся до утра, чтобы завтра снова проснуться от разноязыкого говора и открыть ворота к морю, к красоте и радости.
А в приморском парке, под цветущей акацией, до самого утра, ежась от холода, все будут сидеть те двое, отрешенные от людей и от мира, и он будет петь ей песню о том, что ни женой, ни сестрой не возьмет ее в далекую страну…

Окно

Ничто не наводит на меня такую пространственную печаль, ничто не повергает в такое чувство беспомощности, как одиноко светящееся окно в покинутой деревушке, да и в скоплении современных домов.
Подъезжаешь рано утром к большому городу, входишь в этот сделавшийся привычным, но все же веющий холодом и отчужденностью каменный коридор — и ощущение такое, словно медленно-медленно утопаешь ты в глухом, бездонном колодце. Равнодушно и недвижно стоят современные жилища с плоскими крышами, с темными квадратами окон, безликими громадами сплачиваясь в отдалении. Тяжелым сном повергнута окраина — ни огонька, ни вздоха.
Спит, сам себя загнавший в бетонные ульи, трудовой человек, спят по пять-шесть деревень в одном многоподъездном доме, спит волость или целая область в одном многолюдном микрорайоне, и только сны соединяют людей с прошлым миром: лошади на лугу, желтые валы сена средь зеленых строчек прокосов, береза в поле, босой мальчишка, бултыхающийся в речке, жатка, вразмашку плывущая в пшенице, малина по опушкам, рыжики по соснякам, салазки, мчащиеся с горы, школы с теплым дымом над трубой, лешие за горой, домовые за печкой…
«В самоволке находятся сны» — как сказал один солдат с поэтическими замашками.
И вдруг раскаленным кончиком иголки проткнется из темных нагромождений огонек, станет надвигаться, обретать форму окна — и стиснет болью сердце: что там, за этим светящимся окном? Кого и что встревожило, подняло с постели? Кто родился? Кто умер? Может, больно кому? Может, радостно? Может, любит человек человека? Может, бьет?..
Поди узнай! Это тебе не в деревне, где крик о помощи слышен от околицы до околицы. Далеко до каменного окна, и машину не остановишь. Уходит она все быстрее и быстрее, но глаза отчего-то никак не могут оторваться от неусыпного огонька, и томит голову сознание, что и ты вот так же заболеешь, помирать станешь и позвать некого — никого и ничего кругом, бездушно кругом.
Что же все-таки у тебя, брат мой, случилось? Что встревожило тебя? Что подняло с кровати? Буду думать — не беда. Так мне легче. Буду надеяться, что минуют твой казенный дом беды, пролетят мимо твоего стандартного окна. Так мне спокойней. Успокойся и ты. Все вокруг спят и ни о чем не думают. Спи и ты. Погаси свет.

Голос из-за моря

Жил я на юге у старого друга и слушал радио, наверное, турецкое, а может, и арабское… Был тих голос женщины, говорившей за морем; тихая грусть доносилась до меня и была мне понятна, хотя и не знал я слов чужого языка. Потом, тоже тихая, словно бы бесконечная, звучала музыка, жаловалась, ныла всю ночь, и незаметно вступал певец, и тоже вел и вел жалобу на одной ноте, делался совсем неразделим с темнотою неба, с твердью земли, с накатом морских волн и шумом листвы за окном — все-все сливалось вместе. Чья-то боль становилась моей болью, и чья-то печаль — моей печалью. В такие минуты совсем явственно являлось сознание, что мы, люди, и в самом деле едины в этом поднебесном мире.

Видение

Густой утренний туман пал на озеро Кубенское. Не видать берегов, не видать бела света — все запеленалось непроглядной наволочью. Сидишь, сидишь над лункою, да и пощупаешь лед под собой, чтобы почувствовать опору, да и себя почувствовать, а то уж вроде бы и сам-то уплыл в пространствие, покрылся туманом, растворился в белом сне.
Рыбаки блуждают в эту пору на озере, кричат матерные слова либо, громко ахая для бодрости духа, рубят лед пешней, отгоняют от себя оторопную тишину.
Я первый раз па озере Кубенском. Мне здесь все занятно и жутковато немного, но я не признаюсь себе в том и только оглядываюсь вокруг, радуясь, что шагах в трех от меня маячит фигура товарища. Она даже не маячит, а проступает клочьями в текучем тумане и то совсем померкнет, то обозначается явственней.
Но вот товарищ приблизился. Я вижу уже башлык на нем, руку, подергивающую удочку с блесной, и белый ящик под ним. Дальше выступила еще фигура рыбака, еще, еще — есть народ, живет он, дышит и клянет ершей, которые одолевают рыбаков ненасытной ордою, не дают подойти доброй рыбе, за что и зовут их здесь хунвейбинами, фашистами и по-всякому. Любые неприличные слова считаются подходящими, и ни одно из них на ерша не действует, он клюет себе и клюет, на что угодно и когда угодно.
Я тоже вытащил ерша, растопыренного, невозмутимого, и бросил в вешнюю лужицу, образовавшуюся на льду. В лужице плавали у меня уже окунь и сорожки. Ерш, как только отдышался и перевернулся на брюхо, тут же почувствовал себя хозяином в луже, выгнал на закраек и опрокинул сорожек, таранил окуня. Тот сдрейфил, на бок упал, заплескался панически.
Пока мы наблюдали за ершом, который вел себя в лужице, будто подгулявший мужик в женском общежитии: разогнавши всю «публику», он удовлетворенно шевелил крылами и колючками, — туман расступился еще шире, бликом пламени замелькал в отдалении бакен, вмерзший в лед; возле луж открыли шумное сражение чайки с воронами из-за ершей, разбросанных рыбаками. Народу обозначалось все больше и больше — и стало на душе бодрее, да и рыба начала брать чаще. Отовсюду слышались возгласы то удивления, то восторга, то разочарования, то вдруг срывались рыбаки и толпой бежали к одной лунке помогать вываживать крупную рыбину и, опустивши ее, хохотали, ругались весело и, утешая хозяина лунки, давали ему закурить либо выпить стопку.
Как и когда поднялось в небе солнце — я не заметил. Обнаружилось оно высоко уже и сначала проступило в тумане лишь призрачным светом, а потом обозначило и себя, как в затмении, ярким ободком. Туманы отдалились к берегам, озеро сделалось шире, лед на нем как будто плыл и качался.
И вдруг над этим движущимся, белым в отдалении и серым вблизи льдом я увидел парящий в воздухе храм. Он, как легкая, сделанная из папье-маше игрушка, колыхался и подпрыгивал в солнечном мареве, а туманы подплавляли его и покачивали на волнах своих.
Храм этот плыл навстречу мне, легкий, белый, сказочно прекрасный. Я отложил удочку, завороженный.
За туманом острыми вершинами проступила щетка лесов. Уже и дальнюю заводскую трубу сделалось видно, и крыши домишек по угорчикам. А храм все еще парил надо льдом, опускаясь все ниже и ниже, и солнце играло в маковке его, и весь он был озарен светом, и дымка светилась под ним.
Наконец храм опустился на лед, утвердился. Я молча указал пальцем на него, думая, что мне пригрезилось, что я в самом деле заснул и мне явилось видение из тумана.
— Спас-камень, — коротко молвил товарищ мой, на мгновение оторвавши взгляд от лунки, и снова взялся за удочку.
И тогда я вспомнил, как говорили мне вологодские друзья, снаряжая на рыбалку, о каком-то Спас-камне. Но я думал, что камень — он просто камень. На родине моей, в Сибири, есть и Магнитный, и Меченый, и Караульный — это камни либо в самом Енисее, либо на берегу его. А тут Спас-камень — храм! Монастырь! Не отрывая глаз от удочки, товарищ пробубнил мне историю этого дива. В честь русского воина-князя, боровшегося за объединение северных земель, был воздвигнут этот памятник-монастырь. Предание гласит, что князь, спасавшийся вплавь от врагов, начал тонуть в тяжелых латах и пошел уже ко дну, как вдруг почувствовал под ногами камень, который и спас его. И вот в честь этого чудесного спасения на подводную гряду были навалены камни и земля с берега. На лодках и по перекидному мосту, который каждую весну сворачивало ломающимся на озере льдом, монахи натаскали целый остров и поставили на нем монастырь. Расписывал его знаменитый Дионисий.
Однако уже в наше время, в начале тридцатых годов, в колхозе развернулось строительство и потребовался кирпич. Но монахи были строители — не чета нынешним, и из кирпича сотворяли монолит: пришлось взорвать монастырь. Рванули — и все равно кирпича не взяли: получилась груда развалин и только. Осталась от монастыря одна колоколенка и жилое помещение, в котором нынче хранятся сети и укрываются от непогоды рыбаки…

Но пока еще не выжили…
По берегу, по плодоносному песку или дресвянику, в крошеве камешника растут яркие, крупные цветы, россыпью — черничник, голубика и дивная ягода севера — княженика. Эта неженка, цветущая неброским розовым цветком, растет всюду островками, загорожена тонкими жердочками и ветвями, над нетолстыми пеньками стоят связанные треугольником жердочки. Бывали тут разные людишки, секли реденький, стойкий лесок бездумно, что поближе, что топору сподручней, оголили мыс, но природа не сдается. В раскоренье пеньев, которые часто не толще человеческого кулака, вдруг зашевелится куропашечным птенчиком, задрожит пушком хвои побег лиственницы — основного здесь дерева, годного на стройматериалы, на топливо, на дрова, на жерди, на плахи для ловушек, и погибнуть тому росточку, что и птенцу лесотундры, суждено чаще, чем выжить.
Парни-первопоселенцы над каждым побегом поставили треугольники — смотри, человек и зверь, не наступи на лесного младенца, не растопчи его — в нем будущая жизнь планеты.
«Добрый знак жизни — их так мало осталось и еще меньше появляется вновь, — глядя на те жердяные треугольники, под которыми растут малые деревца, — подумал я. — Сделать бы их экологическим знаком нашего сибирского края, может, и всей страны, может, и всего мира».
Между тем парней-то дотаптывают потихоньку, с места сживают — перестали принимать у них рыбу, грозятся на пушнину договор не заключать. Парни подумывают в Канаду махнуть, там обжить таежное или тундряное место, и кто молча и зло, кто доброжелательно и сочувственно в спину подталкивают: «Вот и поезжайте подалее, не раздражайте наш люд бескорыстием своим, самостоятельностью этой, не по сердцу она нам».
«И не по уму!» — добавлю я от себя.

Вкус талого снега

Лет уже тому… много лет, кажется, век назад, сидел я на склоне Урала, на старых вырубках с ружьем среди пеньев и кореньев, слушал и не мог наслушаться весеннего разгульного хора птиц, от которого качалось небо. Земля и всё на ней замерли, не шевелились, веточкой единой не качали, дивясь тому чуду, тому празднику, которому сама же она и была творцом.
Утро пролетело, туманы осели, солнце поднялось высоко, но птицы все не унимались, и меж пеньев, кореньев и кустов все шипели, все уркали и воинственно подпрыгивали распетушившиеся косачи.
Поднявшись из засидки, я тут же подрубленно осел — занемели ноги. Много я часов просидел, от темнозори до солнца, и не заметил времени. И только сделал я шаг, из-под ног моих, затрещав крыльями, черной бомбой катнулся косач, ткнулся в одинокую березу и вытаращился на меня.
Я выстрелил. Косач, ударяясь о ветви, клубя перо, покатился вниз, захлопался под березой, и только протянул я руку, чтобы взять птицу, как услышал над головой мелкую сыпь и щелчки дождя. Я поднял голову — небо было чисто, солнечно, однако в лицо мне, сгущаясь, падали и падали капли, облизнувшись, я почувствовал вкус талого снега, слабенькую, нежную сладь на губах и понял — это сок, березовый сок.
Падая вниз, косач выбил из пазухи березы, оторвал от ствола ветку, да и дробью пробило белую кору, и дерево тут же заплакало, зачастило слезами, будто нутром и кожей предчувствовало, что следующей весной с самолетом обсыплют порошком эти бесконечные вырубки, эту землю, на которой природе почти удалось залечить раны и нарожать зверюшек, птиц и разной живности.
Сам охотник будет идти в полуубитых молодых зарослях по щиколотки в пере и плакать, слыша, как хрустят под сапогами хрупкие косточки, и со смятением в сердце думать о будущем. Брызнет ли березовый сок в лицо детишкам нашим и внукам, почувствуют ли они пенную сладость талого чистого снега на губах, услышат ли пенье птиц, да такое, что от него даже качается небо и забывается земля хмельная, ошалелая от вешнего удальства и разгула?

Мелодия

Пестрый лист. Красный шиповник. Искры обклеванной калины в серых кустах. Желтая хвойная опадь с лиственниц. Черная, обнаженная в полях земля под горою. Зачем так скоро?!

Строка

Опять пришла зима. Холодно. Эта строка приснилась мне теплой летней ночью.

Приветное слово

Холодно. Ветрено. Конец весны, а приходится на прогулку прятаться в лес.
Иду. Кашляю. Скриплю. Надо мной пустынно шумят березы, никак не разрождающиеся листом, сережками лишь обвешанные и щепотками зеленых почек осененные. Настроение мрачное. Думается в основном о конце света.
Но вот навстречу по вытоптанной тропинке чешет на трехколесном велосипеде девочка в красной куртке и в красной шапочке. За ней мама коляску катит с малышом. — Длястуй, дядя! — сияя чернущими глазами, кричит девочка и шурует дальше.
«Здравствуй, маленькая! Здравствуй, дитятко мое!» — хочется крикнуть и мне, да я не успеваю.
Мать в синем плащике, наглухо застегнутом, — боится застудить грудь, поравнявшись со мной, устало улыбнулась:
— Ей пока еще все люди — братья!
Оглянулся — мчится девочка в распахнутой красной куртке по весеннему березняку, приветствует всех, всему радуется.
Много ль человеку надо? Вот и мне сделалось легче на душе.

Тетрадь 2

Как лечили богиню

Домский собор

Дом… Дом… Дом…
Домский собор, с петушком на шпиле. Высокий, каменный, он по-над Ригой звучит.
Пением органа наполнены своды собора. С неба, сверху плывет то рокот, то гром, то нежный голос влюбленных, то зов весталок, то рулады рожка, то звуки клавесина, то говор перекатного ручья…
И снова грозным валом бушующих страстей сносит все, снова рокот.
Звуки качаются, как ладанный дым. Они густы, осязаемы. Они всюду, и все наполнено ими: душа, земля, мир.
Все замерло, остановилось.
Душевная смута, вздорность суетной жизни, мелкие страсти, будничные заботы — все-все это осталось в другом месте, в другом свете, в другой, отдалившейся от меня жизни, там, там где-то.
«Может, все что было до этого, — сон? Войны, кровь, братоубийство, сверхчеловеки, играющие людскими судьбами ради того, чтобы утвердить себя над миром.
Зачем так напряженно и трудно живем мы на земле нашей? Зачем? Почему?»
Дом. Дом. Дом…
Благовест. Музыка. Мрак исчез. Взошло солнце. Все преображается вокруг.
Нет собора с электрическими свечками, с древней лепотой, со стеклами, игрушечно и конфетно изображающими райскую жизнь. Есть мир и я, присмиревший от благоговения, готовый преклонить колени перед величием прекрасного.
Зал полон людьми, старыми и молодыми, русскими и нерусскими, партийными и беспартийными, злыми и добрыми, порочными и светлыми, усталыми и восторженными, всякими.
И никого нет в зале!
Есть только моя присмирелая, бесплотная душа, она сочится непонятной болью и слезами тихого восторга.
Она очищается, душа-то, и чудится мне, весь мир затаил дыхание, задумался этот клокочущий, грозный наш мир, готовый вместе со мною пасть на колени, покаяться, припасть иссохшим ртом к святому роднику добра…
И вдруг, как наваждение, как удар: а ведь в это время где-то целят в этот собор, в эту великую музыку… пушками, бомбами, ракетами…
Не может этого быть! Не должно быть!
А если есть. Если суждено умереть нам, сгореть, исчезнуть, то пусть сейчас, пусть в эту минуту, за все наши злые дела и пороки накажет нас судьба. Раз не удается нам жить свободно, сообща, то пусть хоть смерть наша будет свободной, и душа отойдет в иной мир облегченной и светлой.
Живем мы все вместе. Умираем по отдельности. Так было века. Так было до этой минуты.
Так давайте сейчас, давайте скорее, пока нет страха. Не превратите людей в животных перед тем, как их убить. Пусть рухнут своды собора, и вместо плача о кровавом, преступно сложенном пути унесут люди в сердце музыку гения, а не звериный рев убийцы.
Домский собор! Домский собор! Музыка! Что ты сделала со мною? Ты еще дрожишь под сводами, еще омываешь душу, леденишь кровь, озаряешь светом все вокруг, стучишься в броневые груди и больные сердца, но уже выходит человек в черном и кланяется сверху. Маленький человек, тужащийся уверить, что это он сотворил чудо. Волшебник и песнопевец, ничтожество и Бог, которому подвластно все: и жизнь, и смерть.
Здесь не рукоплещут. Здесь люди плачут от ошеломившей их нежности. Плачет каждый о своем. Но вместе все плачут о том, что кончается, спадает прекрасный сон, что кратковечно волшебство, обманчиво сладкое забытье и нескончаемы муки.
Домский собор. Домский собор.
Ты в моем содрогнувшемся сердце. Склоняю голову перед твоим певцом, благодарю за счастье, хотя и краткое, за восторг и веру в разум людской, за чудо, созданное и воспетое этим разумом, благодарю тебя за чудо воскрешения веры в жизнь. За все, за все благодарю!

Кладбище

Как минует пароход роскошную территорию с домами, теремками, загородью для купающихся, с живучими вывесками на берегу: «Запретная зона пионерлагеря», — впереди виден сделается мыс при слиянии рек Чусовой и Сылвы. Подмыт он водою, поднимающейся веснами и падающей в зиму.
Напротив мыса, по ту сторону Сылвы, сухие тополя в воде стоят.
Молодые и старые тополя, все они черны и с обломавшимися ветками. Но на одном скворечник вниз крышею висит. Иные тополя наклонились, иные еще прямо держатся и со страхом смотрят в воду, которая все вымывает и вымывает их корни, и берег все ползет, ползет, и скоро уж двадцать лет минет, как разлилось своедельное море, а берега настоящего все нет, все рушится земля.
В прощёный день приходят с окрестных деревень и с кирпичного завода люди, бросают в воду крупу, крошат яичко, хлебушко щипают.
Под тополями, под водой кладбище.
Когда заполнялось Камское водохранилище, большой штурм был. Множество людей и машин сгребали лес, дома, осиротевшие постройки и сжигали их. Костры были на сотни верст. Тогда же и упокойных перемещали на горы.
Это кладбище рядом с поселком Ляды. Невдалеке отсюда, в селе Троица, жил и работал когда-то вольный, удалой поэт Василий Каменский.
На лядовском кладбище тоже велась работа перед заполнением своедельного моря. Быстрая работа. Перетащили строители в гору с десяток свежих домовин, заверились справкой из сельсовета о выполненном обязательстве, магарыч по случаю благополучно завершенного дела распили и уехали. Тополя кладбищенские под воду пошли, и могилы — под воду. Костей потом много на дне белело. И рыба тут косяком стояла. Лещи большие. Рыбу местные жители не ловили и наезжим людям ловить не давали. Греха боялись.
А потом упали засохшие тополя в воду. Первым тот упал, что со скворечником стоял, самый он старый, самый костлявый и самый горестный был.
Новое кладбище на горе образовалось. Его давно уже травою затянуло. А деревца ни одного там нет, даже кусточка ни единого. И ограды нету. Поло кругом. Ветер с водохранилища идет. Травы шевелит и свистит ночами в крестах, в деревянных и железных пирамидках. Пасутся здесь ленивые коровы и тощие козы в репьях. Жуют они травку и венки пихтовые с могил жуют. Среди могил, на хилой траве, не ведая ни трепета, ни страха, валяется молодой пастух и сладко спит, обдуваемый ветерком с большой воды.
И рыбу начали ловить там, где упали тополя. Пока наезжие, незнающие люди ловят, но и местные жители скоро начнут.
Уж очень здорово вечерами в парную погоду берет лещ на этом месте…

Звезды и елочки

В Никольском районе, на родине покойного поэта Яшина, я впервые увидел звездочки, прибитые к торцам углов сельских изб, и решил, что это пионеры-тимуровцы в честь какого-то праздника украсили деревню…
Зашли мы в одну избу испить водицы. Жила в той деревянной избе, с низко спущенными стропилами и узко, в одно стекло, прорубленными окнами, приветливая женщина, возраст которой сразу не определить было — так скорбно и темно лицо ее. Но вот она улыбнулась: «Эвон, сколько женихов-то мне сразу привалило! Хоть бы взяли меня с собой да заблудили в лесу…» И мы узнали в ней женщину, чуть перевалившую за середину века, но не раздавленную жизнью.
Женщина складно шутила, светлела лицом и, не зная, чем нас угостить, все предлагала гороховые витушки, а узнавши, что мы никогда не пробовали этакой стряпни, непринужденно одарила нас темными крендельками, высыпав их с жестяного листа на сиденье машины, уверяя, что с такого кренделя в мужике дух крепкий бывает и на гульбу его тянет греховодную.
Я не устаю поражаться тому, как люди, и особенно женщины, и особенно на Вологодчине, несмотря ни на какие невзгоды, сохраняют и несут по жизни распахнутую, неунывающую душу. Встретишь на перепутье вологодского мужика или бабенку, спросишь о чем-нибудь, а они улыбнутся тебе и заговорят так, будто сотню лет уж тебя знают и родня ты им наиближайшая. А оно и правда родня: на одной ведь земле родились, одни беды мыкали. Только забывать иные из нас об этом стали.
Настроенный на веселую волну, я весело поинтересовался, что за звезды на углах избы, в честь какого такого праздника?
И снова потемнело лицо старой женщины, улетучились смешинки из глаз, а губы вытянулись в строгую ниточку. Опустив голову, она глухо, с выношенным достоинством и скорбью ответила:
— Праздник?! Не дай Бог никому такого праздника… Пятеро не вернулись у меня с войны: сам, трое сыновей и деверь… — Она прошлась взглядом по звездочкам, вырезанным из жести, покрашенным багряной ученической краской, хотела еще что-то добавить, да лишь подавила в себе вздох, прикрыла калитку за собою, и оттуда, уже со двора, сглаживая неловкость, сделанную мной, добавила: — Поезжайте с Богом. Если ночевать негде, ко мне приворачивайте, изба пуста…
«Изба пуста. Изба пуста…» — билось у меня в голове, и я все смотрел неотрывно — в деревенских улицах мелькали красными пятнышками звездочки на темных углах, то единично, то россыпью, и вспоминались мне слова, вычитанные недавно в военных мемуарах о том, что в такую тяжкую войну, наверное, не осталось ни одной семьи в России, которая не потеряла бы кого-нибудь…
А как много на Вологодчине недостроенных и уже состарившихся изб! Любили вологжане строиться капитально и красиво. Дома возводили с мезонинами, изукрашивали их резьбой — кружевами деревянными, крыльцо под терем делали. Труд такой кропотлив, требует времени, усердия и умения, и обычно хозяин дома заселялся с семьею в теплую, деловую, что ли, половину избы, где были прихожая, куть и русская печь, а горенку, мезонин и прочее уж отделывал неторопливо, с толком, чтобы было в «чистой» половине всегда празднично и светло.

Задание 25.(1)Дом… Дом… Дом…
(2)Домский собор, с петушком на шпиле. (3)Высокий, каменный, он по-над Ригой звучит.
(4)Звуки качаются, как ладанный дым. (5)Они густы, осязаемы. (6)Они всюду, и всё наполнено ими: душа, земля, мир.
(7)Всё замерло, остановилось.
(8)Душевная смута, вздорность суетной жизни, мелкие страсти, будничные заботы – всё-всё это осталось в другом месте, в другом свете, в другой, отдалившейся от меня жизни, там, там где-то.
(9)Может, всё, что до этого было, – сон? (10)Война, кровь, братоубийство, сверхчеловеки, играющие людскими судьбами ради того, чтобы утвердить себя над миром.
(11)Зачем так напряжённо и трудно живём мы на земле нашей? (12)Зачем? (13)Почему?
(14)Дом. Дом. Дом.
(15)Благовест. (16)Музыка. (17)Мрак исчез. (18)Взошло солнце. (19)Всё преображается вокруг.
(20)Зал полон людьми, старыми и молодыми, русскими и нерусскими, злыми и добрыми, порочными и светлыми, усталыми и восторженными.
(21)И никого нет в зале!
(22)Есть только моя присмирелая, бесплотная душа, она сочится непонятной болью и слезами тихого восторга.
(23)Она очищается, душа-то, и чудится мне, весь мир затаил дыхание, задумался этот клокочущий, грозный наш мир, готовый вместе со мною пасть на колени, покаяться, припасть иссохшим ртом к святому роднику добра…
(24)Домский собор! (25)Домский собор! (26)Музыка! (27)Что ты сделала со мною? (28)Ты ещё дрожишь под сводами, ещё омываешь душу, леденишь кровь, озаряешь светом всё вокруг, стучишься в броневые груди и больные сердца, но уже выходит человек в чёрном и кланяется сверху. (29)Маленький человек, тужащийся уверить, что это он сотворил чудо. (30)Волшебник и песнопевец, ничтожество и бог, которому подвластно всё: и жизнь, и смерть.
(31)Домский собор. (32)Домский собор.
(33)Здесь не рукоплещут. (34)Здесь люди плачут от ошеломившей их нежности. (35)Плачет каждый о своём. (36)Но вместе все плачут о том, что кончается, спадает прекрасный сон, что кратковечно волшебство, обманчиво сладкое забытьё и нескончаемы муки.
(37)Домский собор. (38)Домский собор.
(39)Ты в моём содрогнувшемся сердце. (40)Склоняю голову перед твоим певцом, благодарю за счастье, хотя и краткое, за восторг и веру в разум людской, за чудо, созданное и воспетое этим разумом, благодарю тебя за чудо воскрешения веры в жизнь. (41)3а всё, за всё благодарю!
В жизни каждого человека особое место занимает музыка.
Удивительно, как ноты, инструмент и талант музыканта способны благотворно влиять на душу человека, заставлять переосмыслить то, что, казалось бы, мы почитаем за непреложные истины.
Это особый вид искусства, силу воздействия которого вряд ли можно было бы с чем-либо сравнить. Так какова же роль музыки в жизни человека? Именно эту проблему и поднимает Виктор Петрович Астафьев в предложенном отрывке.
Автор находится в рижском Домской церкви, он очарован музыкой, которая, «как ладанный дым», витает в воздухе. Виктор Петрович отмечает, что в это время для него не существует того, что тревожит нас в обыденной жизни. Все это там, за стенами церкви, там, где нет этих волшебных мотивов.
Риторические вопросы переполняют его, заставляя задуматься о жестокости человека, напрасности войн, крови и братоубийства. Зал полон и пуст. Антитеза помогает абстрагироваться от человеческого обличия, ибо сейчас в церкви есть только «присмирелая, бесплотная душа» и музыка.
Мир, а вместе с ним и Виктор Петрович готовы «пасть на колени, покаяться, припасть иссохшим ртом к святому роднику добра». Автор использует развернутую метафору для того, показать, как музыка воздействует на грешного человека.
Позиция автора предельно ясна. Музыка способна исцелять людские сердца. Под ее влиянием меняется душевное состояние человека, его взгляд на окружающий мир. Виктор Петрович благодарит музыку и ее

Пишем сочинение в. п. астафьев «домский собор» . – скачать презентацию

Слайд 1

Описание слайда:

ПИШЕМ СОЧИНЕНИЕ В. П. Астафьев «Домский собор» .
Слайд 2

Слайд 3

Слайд 4

Слайд 5

Слайд 6

Слайд 7

Слайд 8

Слайд 9

Слайд 10

Слайд 11

Описание слайда:

Назывное предложение, в котором формулируем тему Назывное предложение, в котором формулируем тему текста (например, Музыка… Волшебные звуки…) Риторический вопрос, обращенный ко всем или к самому себе (Что значит музыка в жизни каждого из нас? Или: Почему человек в минуты печали или радости поёт, слушает музыку? Чем она помогает?) Общая фраза, подводящая к формулировке проблемы именно этого текста (например, Очень многие размышляли над этой проблемой, не оставили они равнодушными и NN, который рассматривает вопрос о роли музыки в…) ЕСЛИ ТОБОЙ ВЕРНО РЕШЕНО ЗАДАНИЕ А28, ТЫ СМОЖЕШЬ ВЫЯВИТЬ АВТОРСКУЮ ПОЗИЦИЮ. Задав к ней вопрос, сформулируешь проблему.
Слайд 12

Слайд 13

Слайд 14

Описание слайда:

В комментарии не должно быть В комментарии не должно быть пересказа исходного текста или любой его части; рассуждений по поводу всех проблем текста; комментариев о действиях героев текста; общих рассуждений о тексте, ведь вам нужно прокомментировать одну из проблем!
Слайд 15

Слайд 16

Слайд 17

Слайд 18

Слайд 19

Описание слайда:

четко, прямо, непосредственно четко, прямо, непосредственно в названии текста; в отдельных предложениях текста; через ряд аргументов;
Слайд 20

Слайд 21

Слайд 22

Описание слайда:

Как корректно возразить автору, излагая свою позицию Как корректно возразить автору, излагая свою позицию Автор, по – моему, не совсем прав, утверждая, что… Точка зрения автора, конечно, интересна, но я считаю, что… На мой взгляд, автор несколько категоричен в своих суждениях.

Авторская точка зрения, как мне кажется, довольно спорна.
Я считаю, что не совсем справедливо утверждение автора о том, что… По – моему, автор не совсем прав, не замечая тот факт, что… Утверждение, высказанное автором,не вызывает сомнений, но, насколько я знаю, есть и такая точка зрения:… Аргументы автора убедительны, но вряд ли можно согласиться с тем, что…
Слайд 23

Слайд 24

Слайд 25

Описание слайда:

Примеры из собственного жизненного опыта Примеры из собственного жизненного опыта Примеры из книг, кинофильмов, радио- и телепередач Цитаты (если помните их дословно) Предположительный пример Обращение к здравому смыслу аудитории Выводы науки
Слайд 26

Описание слайда:

Обращение к читательскому опыту – сильнейший аргумент сочинения. Но обращаться к нему нужно в том случае, если ты хорошо помнишь и автора книги, и само произведение, чтобы избежать фактических ошибок.

Когда вы будете обращаться к русской классической литературе, запомните такое правило: не допускайте выражений типа Александр Пушкин, или, говоря, допустим, о М. И.

Цветаевой, нельзя назвать её Марина; говоря о героях литературного произведения, именуйте их так, как это делает автор (Евгений Базаров, но не Женя, Татьяна Ларина, но не Таня, Катерина (из «Грозы»), но не Екатерина. Необходимо соблюдать корректность и точность, иначе вы потеряете баллы по критериям К 11, К 12.
Слайд 27

Слайд 28

Слайд 29

Слайд 30

Слайд 31

Книга Затеси. Автор – Астафьев Виктор Петрович. Содержание – Домский собор

Часто рвалась связь, и работы у нас было невпроворот. Телефонная линия была протянута по парку и уходила в подвал панского дома, куда прибыл, обосновался командир роты со своей челядью.
По заведенному не нами, очень ловкому порядку, если связь рвалась, мы, и без того затурканные и задерганные связисты с передовой, должны были исправлять ее под огнем, а ротные связисты — нас ругать, коль мы не шибко проворно это делали.
В свою очередь, ротные связисты бегали по связи в батальон; батальонные — в полк, а дальше уж я не знаю, что и как делалось, дальше и связь-то повреждалась редко, и связисты именовали себя уже телефонистами, они были сыты, вымыты и на нас, окопных землероек, смотрели с барственной надменностью.
Бегая по нитке связи, я не раз замечал копающегося в парке Абдрашитова.

Маленький, с неумело обернутыми обмотками, он весь уж был в глине и гипсе, исхудал и почернел совсем и на мое бойкое «салям алейкум!», тихо и виновато улыбаясь, отвечал: «Здравствуйте!» Я спрашивал его, ел ли он.

Богиню над фонтаном Абдрашитов и поляк починили. Замазали раны на ней нечистым гипсом, собрали грудь, но без сосца собрали. Богиня сделалась уродлива, и ровно бы бескровные жилы на ней выступили, она нисколько не повеселела. Все так же скорбно склонялась богиня в заплатах над замолкшим фонтаном, в котором догнивали рыбки и чернели осклизлые лилии.

Немцы что-то пронюхали насчет нашего наступления и поливали передовую изо всего, что у них было в распоряжении.
С напарником рыскали мы по парку, чинили связь и ругали на чем свет стоит всех, кто на ум приходил.
В дождливое, морочное утро ударили наши орудия — началась артподготовка, закачалась земля под ногами, посыпались последние плоды с деревьев в парке, и лист закружило вверху.

Командир взвода приказал мне сматывать связь и с катушкой да телефонным аппаратом следовать за ними в атаку. Я весело помчался по линии сматывать провода: хоть и уютно в панской избе и усадьбе, а все же надоело — пора и честь знать, пора и вперед идти, шуровать немца до Берлина еще далеко.

Неслись снаряды надо мною с разноголосыми воплями, курлыканьем и свистом.
Немцы отвечали реденько и куда попало — я был опытный уже солдат и знал: лежала сейчас немецкая пехота, уткнувшись носом в землю, и молила Бога о том, чтобы у русских запас снарядов скорее кончился.
«Да не кончится! Час и десять минут долбить будут, пока смятку из вас, лиходеев, не сделают», — размышлял я с лихорадочным душевным подъемом. Во время артподготовки всегда так: жутковато, трясет всего внутри и в то же время страсти в душе разгораются.
Я как бежал с катушкой на шее, так и споткнулся, и мысли мои оборвались: богиня Венера стояла без головы, и руки у нее были оторваны, лишь осталась ладошка, которой она прикрывала стыд, а возле забросанного землей фонтана валялись Абдрашитов и поляк, засыпанные белыми осколками и пылью гипса. Оба они были убиты. Это перед утром обеспокоенные тишиной немцы делали артналет на передовую и очень много снарядов по парку выпустили.
Поляк, установил я, ранен был первый — у него еще в пальцах не высох и не рассыпался кусочек гипса. Абдрашитов пытался стянуть поляка в бассейн, под фонтанчик, но не успел этого сделать — их накрыло еще раз, и успокоились они оба.

Лежало на боку ведерко, и вывалилось из него серое тесто гипса, валялась отбитая голова богини и одним беззрачным оком смотрела в небо, крича пробитым ниже носа кривым отверстием. Стояла изувеченная, обезображенная богиня Венера. А у ног ее, в луже крови, лежали два человека — советский солдат и седовласый польский гражданин, пытавшиеся исцелить побитую красоту.

Дом… Дом… Дом…
Домский собор, с петушком на шпиле. Высокий, каменный, он по-над Ригой звучит.
Пением органа наполнены своды собора. С неба, сверху плывет то рокот, то гром, то нежный голос влюбленных, то зов весталок, то рулады рожка, то звуки клавесина, то говор перекатного ручья…
И снова грозным валом бушующих страстей сносит все, снова рокот.
Звуки качаются, как ладанный дым. Они густы, осязаемы. Они всюду, и все наполнено ими: душа, земля, мир.
Все замерло, остановилось.
Душевная смута, вздорность суетной жизни, мелкие страсти, будничные заботы — все-все это осталось в другом месте, в другом свете, в другой, отдалившейся от меня жизни, там, там где-то.
«Может, все что было до этого, — сон? Войны, кровь, братоубийство, сверхчеловеки, играющие людскими судьбами ради того, чтобы утвердить себя над миром.
Зачем так напряженно и трудно живем мы на земле нашей? Зачем? Почему?»
Дом. Дом. Дом…
Благовест. Музыка. Мрак исчез. Взошло солнце. Все преображается вокруг.

Нет собора с электрическими свечками, с древней лепотой, со стеклами, игрушечно и конфетно изображающими райскую жизнь. Есть мир и я, присмиревший от благоговения, готовый преклонить колени перед величием прекрасного.

Зал полон людьми, старыми и молодыми, русскими и нерусскими, партийными и беспартийными, злыми и добрыми, порочными и светлыми, усталыми и восторженными, всякими.
И никого нет в зале!
Есть только моя присмирелая, бесплотная душа, она сочится непонятной болью и слезами тихого восторга.
Она очищается, душа-то, и чудится мне, весь мир затаил дыхание, задумался этот клокочущий, грозный наш мир, готовый вместе со мною пасть на колени, покаяться, припасть иссохшим ртом к святому роднику добра…

И вдруг, как наваждение, как удар: а ведь в это время где-то целят в этот собор, в эту великую музыку… пушками, бомбами, ракетами…

Не может этого быть! Не должно быть!
А если есть. Если суждено умереть нам, сгореть, исчезнуть, то пусть сейчас, пусть в эту минуту, за все наши злые дела и пороки накажет нас судьба. Раз не удается нам жить свободно, сообща, то пусть хоть смерть наша будет свободной, и душа отойдет в иной мир облегченной и светлой.
Живем мы все вместе. Умираем по отдельности. Так было века. Так было до этой минуты.
Так давайте сейчас, давайте скорее, пока нет страха. Не превратите людей в животных перед тем, как их убить. Пусть рухнут своды собора, и вместо плача о кровавом, преступно сложенном пути унесут люди в сердце музыку гения, а не звериный рев убийцы.

Домский собор! Домский собор! Музыка! Что ты сделала со мною? Ты еще дрожишь под сводами, еще омываешь душу, леденишь кровь, озаряешь светом все вокруг, стучишься в броневые груди и больные сердца, но уже выходит человек в черном и кланяется сверху. Маленький человек, тужащийся уверить, что это он сотворил чудо. Волшебник и песнопевец, ничтожество и Бог, которому подвластно все: и жизнь, и смерть.

Домский собор. Домский собор.
Здесь не рукоплещут. Здесь люди плачут от ошеломившей их нежности. Плачет каждый о своем. Но вместе все плачут о том, что кончается, спадает прекрасный сон, что кратковечно волшебство, обманчиво сладкое забытье и нескончаемы муки.
12

Сочинение на отлично! Не подходит? => воспользуйся поиском у нас в базе более 20 000 сочинений и ты обязательно найдешь подходящее сочинение по теме Изложение «Видение» — (Астафьев)!!! =>>>
Густой утренний туман пал на озеро Кубенское. Не видать берегов, не видать бела света. Как и когда поднялось солнце — я не заметил. Туманы отдалились к берегам, озеро сделалось шире, лед на нем как будто плыл и качался.
И вдруг над этим движущимся, белым в отдалении и серым вблизи льдом я увидел парящий в воздухе храм. Он, как легкая, сделанная из папье-маше игрушка, колыхался и подпрыгивал в солнечном мареве, а туманы покачивали его на волнах своих.
Храм этот плыл навстречу мне, легкий, белый, сказочно прекрасный. Я отложил удочку, завороженный.

За туманом острыми вершинами проступила щетка лесов. Уже и дальнюю заводскую трубу сделалось видно, и крыши домишек. А храм все еще парил надо льдом, опускаясь все ниже и ниже, и солнце играло в маковке его, и весь он был озарен светом, и дымка светилась под ним.

Наконец храм опустился на лед, утвердился. Я молча указал на него, думая, что мне пригрезилось, что я в самом деле заснул и мне явилось видение из тумана.
— Спас-камень,- коротко молвил товарищ мой.
И тогда я вспомнил, как говорили мне друзья о каком-то Спас-камне. Но я думал, что камень — он просто камень.
А тут Спас-камень — храм! Монастырь!
Не отрывая глаз от удочки, товарищ пробубнил мне историю этого дива. В честь русского воина-князя, боровшегося за объединение северных земель, был воздвигнут этот памятник-монастырь.

Предание гласит, что князь, спасавшийся от врагов, начал тонуть в тяжелых латах и пошел уже ко дну, как вдруг почувствовал под ногами камень, который и спас его. И вот в честь этого чудесного спасения на подводную гряду были навалены камни и земля с берега.

На лодках и по перекидному мосту, который каждую весну сворачивало ломающимся на озере льдом, монахи натаскали целый остров и поставили на нем монастырь. Расписывал его знаменитый Дионисий.
Однако уже в наше время, в начале тридцатых годов, в колхозах развернулось строительство и потребовался кирпич. Но монахи были отличными строителями и из кирпича сотворили монолит.
Пришлось взорвать монастырь. Рванули — и все равно кирпича не взяли: получилась груда развалин, и только.

Осталась от монастыря одна колоколенка и жилое помещение, в котором нынче хранятся сети и укрываются от непогоды рыбаки…

Я смотрел на залитый солнцем храм. Озеро уже распеленалось совсем, туманы поднялись высоко. Среди огромного, бесконечно переливающегося бликами озера стоял на льду храм — белый, словно бы хрустальный, и все еще хотелось ущипнуть себя, увериться, что все это не во сне, не миражное видение.
Дух захватывает, как подумаешь, каким был этот храм, пока не заложили под него взрывчатку!
— Да, — говорит товарищ все так же угрюмо. — Такой был, что и словами не перескажешь. Чудо, одним словом, чудо, созданное руками и умом человеческим.
Я смотрю и смотрю на Спас-камень, забыв про удочки, и про рыбу, и про все на свете.

Изложение «Видение» — (Астафьев)

В. П. Астафьев, «Домский собор»: краткое содержание, особенности произведения и отзывы

Виктор Петрович Астафьев – автор рассказа «Домский собор» – родился в смутное время и сполна глотнул всех бед и несчастий, которых только могла приготовить ему судьба.
С ранних лет жизнь не баловала его: сначала умерла мать, а Виктор так до конца жизни и не смог с этим смириться, позже отец привел в дом новую супругу, но та не стерпела мальчика. Так он оказался на улице.
Позднее Виктор Петрович напишет в своей биографии, что самостоятельную жизнь он начал внезапно и без всякой подготовки.

Мастер литературы и герой своего времени

Литературная жизнь В. П. Астафьева будет довольно насыщенной, а произведения полюбятся всем читателям, от самых маленьких до самых серьезных.
Рассказ Астафьева «Домский собор», несомненно, занял одно из самых почетнейших мест в его литературной биографии и даже спустя годы не перестает находить себе ценителей среди современного поколения.

В. Астафьев, «Домский собор»: краткое содержание

В зале, переполненном людьми, звучит органная музыка, от чего у лирического героя возникают различные ассоциации.
Он анализирует эти звуки, сопоставляет их то с высокими и звонкими звуками природы, то с шипящими и низкими раскатами грома. В одночасье у него перед глазами возникает вся его жизнь – и душа, и земля, и мир.
Он вспоминает войну, боль, потери и, пораженный звучанием органа, готов преклонить колени перед величием прекрасного.

Несмотря на то что зал полон людей, лирический герой продолжает ощущать себя одиноким. Вдруг у него мелькает мысль: он хочет, чтобы все рухнуло, все палачи, убийцы, а в душах людей звучала музыка.

Он рассуждает о людском существовании, о смерти, о жизненном пути, о значимости маленького человека в этом большом мире и понимает, что Домский собор – это место, где живет нежная музыка, где запрещены все рукоплескания и другие возгласы, что это дом тишины и спокойствия. Лирический герой преклоняет свою душу перед собором и от всего сердца благодарит его.

Анализ произведения «Домский собор»

Теперь рассмотрим подробнее рассказ, который написал Астафьев («Домский собор»). Анализ и комментарии к рассказу можно представить так.
С первых строк читатель наблюдает восхищение автора величественным произведением архитектурного искусства – Домским собором. Виктору Петровичу не один раз приходилось навещать этот собор, который вскоре пришелся ему по душе.
Само здание Домского собора, находящееся в столице Латвии – Риге, сохранилось до наших дней только частично.
Выполненный в стиле рококо, собор был построен по проекту заграничных скульпторов и архитекторов, приглашенных специально для возведения нового строения, которое звучало бы в веках и осталось прекрасным напоминанием последующим поколениям о былых временах.

Но настоящей достопримечательностью собор сделал именно орган, обладающий невероятной акустической силой. Великие композиторы-виртуозы писали свои произведения специально для этого величественного органа и там же, в соборе, давали концерты.

Благодаря ассонансам и диссонансам, которые В. П. Астафьев мастерски использует в начале рассказа, читатель может ощутить себя на его месте.
Мелодии органа, сравниваемые с раскатами грома и рокотом волн, со звуками клавесина и звонкого ручья, долетают до нас, казалось бы, сквозь пространство и время…
Писатель старается сравнить звуки органа со своими мыслями. Он понимает, что все те ужасные воспоминания, боль, горе, мирская суета и нескончаемые проблемы – все исчезло в одно мгновенье. Настолько величественной силой обладает звучание органа.

«Домский собор» по праву одно из его глубочайших философских произведений.

Образ одиночества и души в рассказе

Одиночество – это не факт, а состояние души. И если человек одинок, то даже в обществе он будет продолжать считать себя таким. Сквозь строки произведения звучит органная музыка, и лирический герой вдруг понимает, что все те люди – злые, добрые, старые и молодые – они все растворились. Он ощущает в переполненном зале только себя и никого больше…
И тут как гром среди ясного неба, героя пронзает мысль: он понимает, что в эту самую минуту кто-то, возможно, пытается уничтожить этот собор. В его голове роятся бесконечные мысли, а исцеленная звуками органа душа готова в одночасье умереть за эту божественную мелодию.

Музыка прекратила звучание, но оставила неизгладимый отпечаток на душе и сердце автора. Он, находясь под впечатлением, анализирует каждый прозвучавший звук и не может не сказать ему просто «спасибо».

Лирический герой получил исцеление от накопившихся проблем, горя и убивающей суеты большого города.

Жанр «Домского собора»

Что еще можно сказать о рассказе «Домский собор» (Астафьев)? Жанр произведения определить трудно, потому что оно имеет в себе обозначения нескольких жанров. «Домский собор» написан в жанре эссе, отображающем внутреннее состояние автора, впечатления от одного жизненного события. Впервые Виктор Астафьев «Домский собор» опубликовал в 1971 году. Рассказ вошел в цикл «Затеси».

«Домский собор»: план сочинения

В заключение

Стоит отметить, что автор, несомненно, обладает тонкой душевной организацией, ибо настолько прочувстовать музыку, исцелиться под ее воздействием и тонкими нежными словами передать свое внутреннее состояние читателю сможет далеко не каждый. Виктор Астафьев как феномен нашего времени заслуживает почтения. И непременно каждому стоит прочитать произведение Виктора Астафьева «Домский собор».