Попугайчик — рассказ Бориса Ганаго для детей
Попугайчик — рассказ Бориса Ганаго для детей
Слонялся Петя по дому. Все игры надоели. Тут мама дала поручение сходить в магазин и ещё подсказала:
— Наша соседка, Мария Николаевна, ногу сломала. Ей хлеба купить некому. Еле по комнате передвигается. Давай, я позвоню и узнаю, может ей что купить нужно.
Тётя Маша звонку обрадовалась. А когда мальчик принёс ей целую сумку продуктов, она не знала, как его и благодарить. Почему-то показала Пете пустую клетку, в которой недавно жил попугай. Это был её друг. Тётя Маша за ним ухаживала, делилась своими думами, а он взял и улетел. Теперь ей некому слова сказать, не о ком заботиться. А что это за жизнь, если не о ком заботиться?
Петя посмотрел на пустую клетку, на костыли, представил, как тётя Mania ковыляет по опустевшей квартире, и в голову ему пришла неожиданная мысль. Дело в том, что он давно копил деньги, которые ему давали на игрушки. Всё не находил ничего подходящего. И вот теперь эта странная мысль — купить попугайчика для тёти Маши.
Попрощавшись, Петя выскочил на улицу. Ему захотелось зайти в зоомагазин, где когда-то видел разных попугайчиков. Но теперь он смотрел на них глазами тёти Маши. С каким из них она могла бы подружиться? Может, этот ей подойдёт, может, этот?
Петя решил расспросить соседку о беглеце. На следующий день он сказал маме:
— Позвони тёте Маше… Может быть, ей что-нибудь нужно?
Мама даже замерла, потом прижала сына к себе и прошептала:
— Вот и ты человеком становишься… Петя обиделся:
— А разве раньше я человеком не был?
— Был, конечно был, — улыбнулась мама. — Только теперь у тебя ещё и душа проснулась… Слава Богу!
— А что такое душа? — насторожился мальчик.
— Это способность любить.
Мама испытующе посмотрела на сына:
— Может, сам позвонишь?
Петя засмущался. Мама сняла трубку: Мария Николаевна, извините, у Пети к вам вопрос. Я сейчас ему трубку передам.
Тут уж деваться было некуда, и Петя смущённо пробормотал:
— Тётя Maшa, может, вам купить что-нибудь?
Что произошло на другом конце провода, Петя не понял, только соседка ответила каким-то необычным голосом. Поблагодарила и попросила принести молока, если он пойдёт в магазин. Больше ей ничего не нужно. Опять поблагодарила.
Когда Петя позвонил в её квартиру, он услышал торопливый стук костылей. Тётя Maшa не хотела заставлять его ждать лишние секунды.
Пока соседка искала деньги, мальчик как бы невзначай стал расспрашивать её о пропавшем попугае. Тётя Маша охотно рассказала и про цвет, и про поведение…
В зоомагазине таких по цвету попугайчиков оказалось несколько. Петя долго выбирал. Когда же он принёс свой подарок тёте Маше, то… Я не берусь описывать, что было дальше.
Представь это сам…
Читать другие рассказы Ганаго
Читать рассказы других авторов
«Попугайчик» Б.Ганаго
Слонялся Петя по дому. Все игры надоели. Тут мама дала поручение сходить в магазин и ещё подсказала:
— Наша соседка, Мария Николаевна, ногу сломала. Ей хлеба купить некому. Еле по комнате передвигается. Давай, я позвоню и узнаю, может ей что купить нужно.
Тётя Маша звонку обрадовалась. А когда мальчик принёс ей целую сумку продуктов, она не знала, как его и благодарить. Почему-то показала Пете пустую клетку, в которой недавно жил попугай. Это был её друг. Тётя Маша за ним ухаживала, делилась своими думами, а он взял и улетел. Теперь ей некому слова сказать, не о ком заботиться. А что это за жизнь, если не о ком заботиться?
Петя посмотрел на пустую клетку, на костыли, представил, как тётя Mania ковыляет по опустевшей квартире, и в голову ему пришла неожиданная мысль. Дело в том, что он давно копил деньги, которые ему давали на игрушки. Всё не находил ничего подходящего. И вот теперь эта странная мысль — купить попугайчика для тёти Маши.
Попрощавшись, Петя выскочил на улицу. Ему захотелось зайти в зоомагазин, где когда-то видел разных попугайчиков. Но теперь он смотрел на них глазами тёти Маши. С каким из них она могла бы подружиться? Может, этот ей подойдёт, может, этот?
Петя решил расспросить соседку о беглеце. На следующий день он сказал маме:
— Позвони тёте Маше… Может быть, ей что-нибудь нужно?
Мама даже замерла, потом прижала сына к себе и прошептала:
— Вот и ты человеком становишься… Петя обиделся:
— А разве раньше я человеком не был?
— Был, конечно был, — улыбнулась мама. — Только теперь у тебя ещё и душа проснулась… Слава Богу!
— А что такое душа? — насторожился мальчик.
— Это способность любить.
Мама испытующе посмотрела на сына:
— Может, сам позвонишь?
Петя засмущался. Мама сняла трубку: Мария Николаевна, извините, у Пети к вам вопрос. Я сейчас ему трубку передам.
Тут уж деваться было некуда, и Петя смущённо пробормотал:
— Тётя Maшa, может, вам купить что-нибудь?
Что произошло на другом конце провода, Петя не понял, только соседка ответила каким-то необычным голосом. Поблагодарила и попросила принести молока, если он пойдёт в магазин. Больше ей ничего не нужно. Опять поблагодарила.
Когда Петя позвонил в её квартиру, он услышал торопливый стук костылей. Тётя Maшa не хотела заставлять его ждать лишние секунды.
Пока соседка искала деньги, мальчик как бы невзначай стал расспрашивать её о пропавшем попугае. Тётя Маша охотно рассказала и про цвет, и про поведение…
В зоомагазине таких по цвету попугайчиков оказалось несколько. Петя долго выбирал. Когда же он принёс свой подарок тёте Маше, то… Я не берусь описывать, что было дальше.
Представь это сам…
Борис Ганаго
ТВОЙ ПТЕНЧИК
Выпал из гнезда птенчик – совсем маленький, беспомощный, даже крылышки ещё не выросли. Ничего не умеет, только пищит и клювик раскрывает – есть просит.
Взяли его ребята и принесли в дом. Соорудили ему гнёздышко из травы и веточек. Вова кормил малыша, а Ира поила и выносила на солнышко.
Вскоре птенчик окреп, и вместо пушка у него стали перышки вырастать. Ребята нашли на чердаке старую птичью клетку и для надежности посадили в неё своего любимца – уж очень выразительно стал на него кот поглядывать. Целыми днями у дверей дежурил, момента удобного дожидался. И сколько его дети ни гнали, глаз с птенчика не сводил.
Лето пролетело незаметно. Птенчик на глазах у детей вырос и начал по клетке летать. А вскоре ему в ней тесно стало. Когда клетку на улицу выносили, он бился о прутья и просился на волю. Вот и решили ребята своего питомца выпустить. Конечно, жалко им было с ним расставаться, но лишать свободы того, кто создан для полёта, они не могли.
Однажды солнечным утром простились дети со своим любимцем, вынесли клетку во двор и открыли. Птенчик выпрыгнул на траву и оглянулся на своих друзей.
В этот момент появился кот. Притаившись в кустах, он приготовился к прыжку, бросился, но… Птенчик взлетел высоко-высоко…
Святой старец Иоанн Кронштадтский сравнивал нашу душу с птицей. За каждой душой враг охотится, поймать хочет. Ведь поначалу душа человеческая, совсем как птенец неоперившийся, беспомощна, летать не умеет. Как же нам сохранить её, как вырастить, чтобы не разбилась она о камни острые, не попала в сети ловца?
Господь создал спасительную ограду, за которой растёт и крепнет наша душа, – дом Божий, Церковь святую. В ней душа учится возлетать высоко-высоко, к самому небу. И познаёт она там такую светлую радость, что ей никакие земные сети не страшны.
Борис Ганаго
ЗЕРКАЛО
Точка, точка, запятая,
Минус, рожица кривая.
Палка, палка, огуречик —
Вот и вышел человечек.
С этим стишком Надя закончила рисунок. Потом, боясь, что её не поймут, подписала под ним: “Это я”. Она внимательно осмотрела своё творение и решила, что ему чего-то не хватает.
Юная художница подошла к зеркалу и стала разглядывать себя: что ещё нужно дорисовать, чтобы любой мог понять, кто изображён на портрете?
Надя очень любила наряжаться и вертеться перед большим зеркалом, пробовала разные причёски. На этот раз девочка примерила мамину шляпку с вуалью.
Ей захотелось выглядеть загадочной и романтичной, как длинноногие девушки, показывающие моды по телевизору. Надя представила себя взрослой, бросила в зеркало томный взгляд и попробовала пройтись походкой манекенщицы. Получилось не очень красиво, а когда она резко остановилась, шляпа съехала ей на нос.
Хорошо, что никто не видел её в этот момент. Вот бы посмеялись! В общем, быть манекенщицей ей совсем не понравилось.
Девочка сняла шляпу, и тут её взгляд упал на бабушкину шапочку. Не удержавшись, она примерила её. И замерла, сделав удивительное открытие: как две капли воды она была похожа на свою бабулю. Только морщин у неё пока не было. Пока.
Теперь Надя знала, какой она станет через много лет. Правда, это будущее казалось ей очень далёким…
Наде стало понятно, почему бабушка так любит её, почему с нежной грустью наблюдает за её шалостями и украдкой вздыхает.
Раздались шаги. Надя торопливо положила шапку на место и побежала к дверям. На пороге она встретила… саму себя, только не такую резвую. А вот глаза были совсем такие же: по-детски удивленные и радостные.
Наденька обняла себя будущую и тихо спросила:
— Бабушка, а правда, что в детстве ты была мной?
Бабушка помолчала, потом загадочно улыбнулась и достала с полки старинный альбом. Перелистав несколько страниц, она показала фотографию маленькой девочки, очень похожей на Надю.
— Вот какой я была.
— Ой, и правда, ты похожа на меня! – в восторге воскликнула внучка.
— А может, это ты похожа на меня? – лукаво прищурившись, спросила бабушка.
— Это не важно, кто на кого похож. Главное – похожи, – не уступала малышка.
— Разве не важно? А ты посмотри, на кого была похожа я…
И бабушка стала листать альбом. Каких там только не было лиц. И каких лиц! И каждое было по-своему красиво. Покой, достоинство и тепло, излучаемые ими, притягивали взгляд. Надя заметила, что все они – маленькие дети и седые старики, юные дамы и подтянутые военные – были чем-то похожи друг на друга… И на неё.
— Расскажи мне о них, – попросила девочка.
Бабушка прижала к себе свою кровинку, и заструился рассказ об их роде, идущем из давних веков.
Уже подошло время мультиков, но девочке не захотелось их смотреть. Она открывала что-то удивительное, бывшее давно, но живущее в ней.
А ты знаешь историю своих дедов, прадедов, историю своего рода? Может быть, эта история и есть твоё зеркало?
Борис Ганаго
ПОПУГАЙЧИК
Слонялся Петя по дому. Все игры надоели. Тут мама дала поручение сходить в магазин и ещё подсказала:
— Наша соседка, Мария Николаевна, ногу сломала. Ей хлеба купить некому. Еле по комнате передвигается. Давай, я позвоню и узнаю, может ей что купить нужно.
Тётя Маша звонку обрадовалась. А когда мальчик принёс ей целую сумку продуктов, она не знала, как его и благодарить. Почему-то показала Пете пустую клетку, в которой недавно жил попугай. Это был её друг. Тётя Маша за ним ухаживала, делилась своими думами, а он взял и улетел. Теперь ей некому слова сказать, не о ком заботиться. А что это за жизнь, если не о ком заботиться?
Петя посмотрел на пустую клетку, на костыли, представил, как тётя Mania ковыляет по опустевшей квартире, и в голову ему пришла неожиданная мысль. Дело в том, что он давно копил деньги, которые ему давали на игрушки. Всё не находил ничего подходящего. И вот теперь эта странная мысль – купить попугайчика для тёти Маши.
Попрощавшись, Петя выскочил на улицу. Ему захотелось зайти в зоомагазин, где когда-то видел разных попугайчиков. Но теперь он смотрел на них глазами тёти Маши. С каким из них она могла бы подружиться? Может, этот ей подойдёт, может, этот?
Петя решил расспросить соседку о беглеце. На следующий день он сказал маме:
— Позвони тёте Маше… Может быть, ей что-нибудь нужно?
Мама даже замерла, потом прижала сына к себе и прошептала:
— Вот и ты человеком становишься… Петя обиделся:
— А разве раньше я человеком не был?
— Был, конечно был, – улыбнулась мама. — Только теперь у тебя ещё и душа проснулась… Слава Богу!
— А что такое душа? — насторожился мальчик.
— Это способность любить.
Мама испытующе посмотрела на сына:
— Может, сам позвонишь?
Петя засмущался. Мама сняла трубку: Мария Николаевна, извините, у Пети к вам вопрос. Я сейчас ему трубку передам.
Тут уж деваться было некуда, и Петя смущённо пробормотал:
— Тётя Maшa, может, вам купить что-нибудь?
Что произошло на другом конце провода, Петя не понял, только соседка ответила каким-то необычным голосом. Поблагодарила и попросила принести молока, если он пойдёт в магазин. Больше ей ничего не нужно. Опять поблагодарила.
Когда Петя позвонил в её квартиру, он услышал торопливый стук костылей. Тётя Maшa не хотела заставлять его ждать лишние секунды.
Пока соседка искала деньги, мальчик как бы невзначай стал расспрашивать её о пропавшем попугае. Тётя Маша охотно рассказала и про цвет, и про поведение…
В зоомагазине таких по цвету попугайчиков оказалось несколько. Петя долго выбирал. Когда же он принёс свой подарок тёте Маше, то… Я не берусь описывать, что было дальше.
Анатолий Алексин «Безумная Евдокия»
Евдокии Савельевне было пятьдесят четыре года: она называла себя «предпенсионеркой». Но ей можно было бы дать и пятьдесят семь лет и тридцать девять: она была, как говорят, женщиной без возраста.
Поскольку Евдокия Савельевна раз и навсегда решила, что внешность и годы значения для нее не имеют, она и одежде никакого внимания не уделяла. Поверх модных, где-то впопыхах, случайно купленных брюк она могла надеть широкую юбку, заправить в нее мужскую ковбойку, а в короткие, под мальчишку подстриженные волосы воткнуть костяной гребень «времен Очаковских и покоренья Крыма».
Приблизительно в таком виде и предстала она перед родителями учеников 9-го класса «Б» на одном из собраний.
На том собрании Евдокия Савельевна, помнится, объясняла нам, как важно прививать детям чувство прекрасного, учить их замечать и понимать красоту.
А ранней весной я увидел ее в белой панаме с такими же печально обвислыми полями, как будто на улице стояла жара. Хотя все, и она в том числе, были еще в пальто… В тот раз она, продолжая борьбу за прекрасное, вела свой класс в какой-то музей.
А я пришел сообщить, что Оленька готовится к выставке юных скульпторов, и попросил освободить ее от экскурсии.
— Привычная мизансцена! — воскликнула Евдокия Савельевна. — Все ВМЕСТЕ, а она — в стороне.
Классная руководительница очень любила, чтобы все были ВМЕСТЕ. И с ней во главе!.. Я был уверен, что в искусстве ей ближе всего хор и кордебалет.
В классе она прежде всего замечала незаметных и выделяла тех, кто ничем абсолютно не выделялся.
Характер у нее был вулканического происхождения. Говорила она громко, то восторгаясь, то возмущаясь, то изумляясь.
«Наша безумная Евдокия!» — сказала о ней Оля. С тех пор у нас дома ее так и стали называть: «безумная Евдокия».
— Костя Белкин еще недавно не мог начертить прямую линию, а теперь у него по геометрии и черчению твердые тройки! — восклицала она на родительском собрании. — Учительница математики предполагает, что в будущем он может добиться четверки. Это радостное событие для нас всех.
— Люсю Катунину включили в редколлегию общешкольной стенной газеты. Она умеет писать заголовки. Это приятно для нас всех!
«Все», «со всеми», «для всех» — без этих слов не обходилось ни одно ее заявление. Она хвалила тех, кто смог наконец начертить прямую линию, и тех, кто умел писать заголовки. Но о нашей дочери, которая училась в художественной школе для особо одаренных детей, она вспоминала лишь в связи с тем, что Оленька в чем-то не приняла участия и куда-то не пришла «вместе со всеми».
Виктор Голявкин «В шкафу»
Перед уроком я в шкаф залез. Я хотел мяукнуть из шкафа. Подумают, кошка, а это я.
Сидел в шкафу, ждал начала урока и не заметил сам, как уснул.
Просыпаюсь — в классе тихо. Смотрю в щёлочку — никого нет. Толкнул дверь, а она закрыта. Значит, я весь урок проспал. Все домой ушли, и меня в шкафу заперли.
Душно в шкафу и темно, как ночью. Мне стало страшно, я стал кричать:
— Э-э-э! Я в шкафу! Помогите!
Прислушался — тишина кругом.
Я опять:
— О! Товарищи! Я в шкафу сижу!
Слышу чьи-то шаги. Идёт кто-то.
— Кто здесь горланит?
Я сразу узнал тётю Нюшу, уборщицу.
Я обрадовался, кричу:
— Тётя Нюша, я здесь!
— Где ты, родименький?
— В шкафу я! В шкафу!
— Как же ты, милый, туда забрался?
— Я в шкафу, бабуся!
— Так уж слышу, что ты в шкафу. Так чего ты хочешь?
— Меня заперли в шкаф. Ой, бабуся!
Ушла тётя Нюша. Опять тишина. Наверное, за ключом ушла.
Опять шаги. Слышу голос Пал Палыча. Пал Палыч — наш завуч…
Пал Палыч постучал в шкаф пальцем.
— Там нет никого, — сказал Пал Палыч.
— Как же нет. Есть, — сказала тётя Нюша.
— Ну где же он? — сказал Пал Палыч и постучал ещё раз по шкафу.
Я испугался, что все уйдут, я останусь в шкафу, и изо всех сил крикнул:
— Я здесь!
— Кто ты? — спросил Пал Палыч.
— Я… Цыпкин…
— Зачем ты туда забрался, Цыпкин?
— Меня заперли… Я не забрался…
— Гм… Его заперли! А он не забрался! Видали? Какие волшебники в нашей школе! Они не забираются в шкаф, в то время как их запирают в шкафу. Чудес не бывает, слышишь, Цыпкин?
— Слышу…
— Ты давно там сидишь? — спросил Пал Палыч.
— Не знаю…
— Найдите ключ, — сказал Пал Палыч. — Быстро.
Тётя Нюша пошла за ключом, а Пал Палыч остался. Он сел рядом на стул и стал ждать. Я видел сквозь щёлку его лицо. Он был очень сердитый. Он закурил и сказал:
— Ну! Вот до чего доводит шалость. Ты мне честно скажи: почему ты в шкафу?
Мне очень хотелось исчезнуть из шкафа. Откроют шкаф, а меня там нет. Как будто бы я там и не был. Меня спросят: «Ты был в шкафу?» Я скажу: «Не был». Мне скажут: «А кто там был?» Я скажу: «Не знаю».
Но ведь так только в сказках бывает! Наверняка завтра маму вызовут… Ваш сын, скажут, в шкаф залез, все уроки там спал, и всё такое… как будто мне тут удобно спать! Ноги ломит, спина болит. Одно мученье! Что было мне отвечать?
Я молчал.
— Ты живой там? — спросил Пал Палыч.
— Живой…
— Ну сиди, скоро откроют…
— Я сижу…
— Так… — сказал Пал Палыч. — Так ты ответишь мне, почему ты залез в этот шкаф?
Я молчал.
Вдруг я услышал голос директора. Он шёл по коридору:
— Кто? Цыпкин? В шкафу? Почему?
Мне опять захотелось исчезнуть.
Директор спросил:
— Цыпкин, ты?
Я тяжело вздохнул. Я просто уже не мог отвечать.
Тётя Нюша сказала:
— Ключ унёс староста класса.
— Взломайте дверь, — сказал директор.
Я почувствовал, как ломают дверь, — шкаф затрясся, я стукнулся больно лбом. Я боялся, что шкаф упадёт, и заплакал. Руками упёрся в стенки шкафа, и, когда дверь поддалась и открылась, я продолжал точно так же стоять.
— Ну, выходи, — сказал директор. — И объясни нам, что это значит.
Я не двинулся с места. Мне было страшно.
— Почему он стоит? — спросил директор.
Меня вытащили из шкафа.
Я всё время молчал.
Я не знал, что сказать.
Я хотел ведь только мяукнуть. Но как я сказал бы об этом…
Юрий Коваль «Алый»
Приехал на границу молодой боец по фамилии Кошкин. Был он парень румяный и весёлый.
Командир спросил:
− Как фамилия?
− Ёлки-палки, фамилия-то моя Кошкин, − сказал Кошкин.
− А при чём здесь ёлки-палки? − спросил командир и потом добавил: − Отвечай ясно и толково, и никаких ёлок-палок. Вот что, Кошкин, − продолжал командир, − собак любишь?
− Товарищ капитан! − отвечал Кошкин. − Скажу ясно и толково: я собак люблю не очень. Они меня кусают.
− Любишь не любишь, а поедешь ты, Кошкин, учиться в школу собачьих инструкторов.
…Приехал Кошкин в школу собачьих инструкторов. По-настоящему она называется так: школа инструкторов службы собак.
Старший инструктор сказал Кошкину:
− Вот тебе щенок. Из этого щенка нужно сделать настоящую собаку.
− Чтоб кусалась? − спросил Кошкин.
Старший инструктор строго посмотрел на Кошкина и сказал:
− Да.
Кошкин осмотрел щенка. Щенок был небольшой, уши его пока ещё не торчали. Они висели, переломившись пополам. Видно, щенок только ещё начал прислушиваться к тому, что происходит на белом свете.
− Придумай ему имя, − сказал старший инструктор. − В этом году мы всех собак называем на букву «А» − Абрек, Акбар, Артур, Аршин и так далее. Понял?
− Понял, − ответил Кошкин.
Но по правде говоря, он ничего не понял. Тогда ему объяснили, что пограничники каждый год называют собак с какой-то одной буквы. Поэтому стоит сказать, как зовут собаку, и ты узнаешь, сколько ей лет и в каком году она родилась.
«Ну и ну! − подумал Кошкин. − Здорово придумано!»
Кошкин взял щенка под мышку и понёс его в казарму. Там он опустил его на пол, и первым делом щенок устроил большую лужу.
− Ну и щенок на букву «А»! − сказал Кошкин. − С тобой не соскучишься.
Щенок, понятное дело, ничего на это не ответил. Но после того, как Кошкин потыкал его носом в лужу, кое-что намотал на ус.
Вытерев нос щенку специальной тряпкой, Кошкин стал думать: «Как же назвать этого лоботряса? На букву «А», значит… Арбуз?.. Не годится. Агурец? Нет, постой, огурец − на букву «О»…»
− Ну и задал ты мне задачу! − сказал Кошкин щенку.
Кошкин долго перебирал в уме все слова, какие знал на букву «А».
Наконец он придумал ему имя и даже засмеялся от удовольствия. Имя получилось такое − Алый.
− Почему Алый? − удивлялись пограничники. − Он серый весь, даже чёрный.
− Погодите, погодите, − отвечал Кошкин. − Вот он высунет язык − сразу поймёте, почему он Алый.
Сергей АЛЕКСЕЕВ «Лесная дорога»
Шли бои в Белоруссии южнее города Могилева. Фашистский танковый батальон лесной дорогой продвигался вперед.
Осторожно идут фашисты. Дорога узкая. Вплотную подходит лес. Справа и слева болото. Свернешь чуть вправо, свернешь чуть влево – уйдешь в трясину, как камень в воду.
Гуськом один за одним продвигаются танки. Замыкает колонну бронемашина. Жутковато идти по такой дороге. С тревогой фашисты на лес косятся.
Не обмануло врагов предчувствие.
Грянул из леса пушечный выстрел. Вздрогнул передний танк, лязгнул броней и вспыхнул.
Остановилась колонна.
– Обходи, объезжай! Рехтс! Линке! (Правее! Левее!) – командует офицер.
Хотели фашисты объехать застрявший танк. Взял второй танк чуть правее. Только к болоту сунулся – и тут же по грудь в трясину.
Попытался другой свернуть чуть налево. Только с дороги сдвинулся – и тут же в болото ушел по шею.
Перекрылась вперед дорога.
– Цурюк! Цурюк! (Назад! Назад!) – командует теперь офицер.
Включили танки заднюю скорость. Только собрались назад попятиться. Но в это время снова раздался выстрел. Попал снаряд в бронемашину, ту, которая замыкала колонну. Вспыхнула бронемашина. Перекрылась назад дорога.
Оказались фашисты как мышь в ловушке. Ни влево, ни вправо. Ни вперед, ни назад. Стоят на лесной дороге танки словно мишени в тире.
Снова раздался выстрел. Третий вышел из строя танк. Снова выстрел. Горит четвертый.
Развернули фашисты танковые башни в ту сторону леса, откуда стреляла пушка, сами огонь открыли.
Но не смолкает пушка, ведет стрельбу. Пятый вышел из строя танк, шестой.
Рассмотрели фашисты – у русской пушки всего лишь один солдат.
Схватили враги автоматы. Пытаются сквозь болото пробиться к пушке. Пока пробирались, расстрелял отважный артиллерист всю колонну фашистских танков.
Расстрелял, но и сам погиб в неравном бою с фашистами.
Смотрят фашисты на советского воина. Прибыл сюда генерал. Тоже смотрит на убитого, на уничтоженный танковый батальон. Смотрит. Молчит.
– Н да, – протянул задумчиво. Потом повернулся к своим солдатам: – Вот как надо любить фатерланд – родину!
Сказал, глянул опять на советского артиллериста, молча пошел прочь.
Как же звать, величать героя?
Сохранила имя его история. Старший сержант Николай Сиротинин.
Мария Ботева «Хрупкий аристократизм»
Наш папа всегда был очень хрупким человеком, все время ломал себе чего-нибудь. То ногу, то ребра. Мама считает, это у него из-за аристократизма. Он родился в какой-то очень древней семье, то есть эта семья имела какие-то глубокие корни, и все его родственники были благородных кровей. От этого многие из них страдали от истерик и смутных желаний. Видимо, из-за крови у папы была тяга к неизвестным далям, хотя точно это еще неизвестно. Но что совершенно ясно: из-за своей аристократических кровей он был очень хрупким и легко ломался.
Станет надевать пиджак – вывернет руку. Начнет вставать с постели – упадет на кошку. Пойдет открывать дверь – запнется о ножку стола и сломает мизинец на ноге. Полезет, к примеру, на чердак и промахнется ногой мимо ступеньки. Пожалуйста – через секунду уже лежит на полу со сломанной ногой. Санитары скорой помощи, пока укладывают его на носилки, обязательно уронят. Домой его приходилось везти на такси. Потому что с загипсованными ногой, рукой и челюстью в троллейбус не полезешь. Пожалуй, еще водитель испугается и не сможет ехать. А таксисты, что возле больницы дежурят, привычные, они и не такое видели, везут спокойно, лишний раз не трясут.
Самым безопасным для него было спать на диване и никуда не ходить. И то он умудрился испортить себе зрение и пролежать лысину на голове.
Мама говорила, что когда-то давно, пока они с папой еще не поженились, он был очень элегантным и аристократичным молодым человеком. На встречи приходил в костюме-тройке, надевал галстук. Правда, иногда забывал чистить ботинки, но это такая мелочь, что на нее стыдно обращать внимание. На каждом свидании дарил ей цветы или конфеты, провожал до дому. Подавал пальто. Каждый раз говорил комплименты. Он и потом говорил комплименты, я слышала. Правда, уже не маме, а своим знакомым женщинам.
Когда мы всей семьей ехали куда-то на троллейбусе, папа выбегал на остановках, подавал каждой женщине руку и помогал подняться по ступенькам. Однажды чей-то ревнивый муж выбил ему за это зуб.
Чтобы кондуктор не скучала, папа считал своим долгом разговаривать с ней всю дорогу.
– Как вам идет эта сумка, – обыкновенно начинал он разговор, – как билеты гармонируют с цветом вашего лица. Как художественно вы шелестите купюрами.
Никакая кондуктор не могла устоять против этого приема. Я заметила, многие из них его прекрасно знали и, как только мы появлялись в их троллейбусе, начинали широко улыбаться и недобро коситься на маму.
– Не обращайте внимания, – успокаивал папа, – это моя жена.
И продолжал разговаривать. Однажды мы решили проучить его, вышли на одну остановку раньше. Домой папа вернулся через неделю. Оказывается, в тот раз он укатил в неизвестные дали на общественном транспорте. Илюха неделю во всех подробностях изучал городской маршрут № 3 и не увидел ни малейших признаков этих самых далей.
Иногда мы сомневались, что папа настоящий аристократ. Но однажды он доказал это на деле. Точнее, это были слова, которые обернулись настоящим делом. Однажды поздним вечером мы возвращались из сада, шли с вокзала. Мама ждала нас у окна. Она всегда, когда не ездила в сад, стояла вечером у окна и ждала нас. До дома оставалось совсем ничего, и тут из-за угла вышла целая орава дядек самого грозного вида.
– Эй, мужик, – крикнул кто-то из них, – закурить у тебя не найдется?
– Не имею дурной привычки, – самым приветливым голосом ответил папа, – видите ли, джентльмены, я берегу свое здоровье, мне хочется дожить до того времени, когда по моему дому будут бегать внуки.
– Дак чего, нету, что ли? – не поняли джентльмены.
– И никогда не было.
– Не дашь, что ли? – до них опять не дошло. Редкостные тупицы.
– Нет, – ответил папа, и мы пошли дальше. Он как-то ускорил шаги и велел нам идти домой вперед. Уже когда мы подбегали к дому, видели, что по воздуху летают бутылки и камни. Их кидали мужики вслед нашему папе. Но он, как самый настоящий аристократ, шел, не опуская головы, не сбиваясь на бег, не оглядываясь. Папа шел, пока какая-то бутылка не угодила ему в голову. Людмилка страшно завизжала, и они все разбежались. После этого случая наш папа лежал на диване целых полгода. Все это время у него болела голова. Особенно по утрам, как бывает только у аристократов.
Нина Дашевская «Человек без велосипеда»
У меня никогда не было велосипеда. Почему-то у всех был, а у меня нет. Я даже как-то и не хотел. Просто не думал, что у меня может быть велосипед.
– Знаешь, Севка, а давай поедем с тобой к морю, – сказала мама. То есть на самом деле она сказала: – Ешь аккуратно, не кроши.
Но мне неинтересно слушать такие скучные вещи. Поэтому я часто слышу совсем не то, что мне говорят.
– Давай скорее, в школу опоздаешь! – сказала мама.
– Ладно, – пробормотал я, – на море так на море. Я вообще-то не против.
Я совершенно не понимаю, как это – скорее. Я же не сижу просто так! Я ем. Потом – одеваюсь. Потом – иду. Тороплюсь, между прочим. И всегда опаздываю, ровно на одну минуту. Всегда её не хватает, последней! А всё потому, что у меня такие короткие ноги. Вот если бы у меня был велосипед!..
По дороге я иногда натыкаюсь на огромную собаку грязно-белого цвета. Она лает на меня, и я долго жду, пока она перестанет. Но она не перестаёт. Приходится обходить по другой улице, а там путь длиннее.
Так что я опаздываю ещё из-за этой собаки. А достаётся почему-то всё равно мне.
Обычно я пытаюсь проскочить в класс незаметно.
Просунуть нос в дверь и, когда Анна Сергеевна отвернётся, проскользнуть по стенке на свою последнюю парту. Но она всегда замечает. Всегда!
– Сколько можно, Воробьёв! – говорит она своим великанским голосом, который достался ей в наследство от дедушки. Потому что сама она маленькая, а голос – ого-го! Думаю, от дедушки; и ещё думаю, что дедушка этот был великан.
– Неужели нельзя выйти из дому раньше? – громыхает она. – Почему я никогда не опаздываю?!
И правда, почему? Может, это тоже в наследство достаётся? Неопаздывание. Например, ей досталось от бабушки. Может, её бабушка работала машинистом поезда. Машинисту нужно быть точным. Хотя… Хотя нет, поезда часто опаздывают. Значит, неопаздывание от дедушки-великана досталось, вместе с голосом. Дедушка, конечно, всегда успевал к этому поезду. Там они с бабушкой и познакомились. Как, интересно, он помещался в вагоне?.. Наверное, сверху ехал. Верхом.
– Воробьёв! Ещё улыбаешься!
…Какое всё-таки это ужасное место – школа. Человеку там улыбаться почему-то запрещено. Улыбнулся – и привет, дневник на стол!
– А вы знаете, – сказал Марк со второй парты, – что одна улыбка продлевает жизнь человеку на четырнадцать минут. В среднем …
И все заулыбались, и Анна Сергеевна тоже. Так что в школе иногда бывает и хорошее.
А потом ко мне подошёл Комарик. И тихонько спросил:
– Севк… У тебя ручки нет запасной?
Ну, я дал ему, конечно, ручку. Маленький Комарик, самый маленький в классе. Ничего в этом не было такого особенного, просто ко мне никто никогда не подходит. А он подошёл.
А потом зато школа кончилась. И я снова стал совершенно свободен, стоял и смотрел на велосипеды, пристёгнутые возле школы. Не думал – вот бы мне такой! – нет. Просто смотрел. И Комарик со мной. У него тоже не было велосипеда.
Вышел Генка, длинный, носатый, со своей противной чёлкой. Лихо сел на велосипед – у него особенный, с миллионом скоростей – и поехал прямо на Комарика. Он, конечно, думал – Комарик отойдёт. А Комарик задумался (он вообще иногда задумывается), и Генка наехал на него, толкнул колесом. Комарик упал.
– Ты что делаешь! – заорал я на него. – Ну-ка извинись, быстро!
– Ещё чего, – хмыкнул Генка. Но моя шпага с шумом рассекла воздух прямо у его острого подбородка.
– Просите прощения, сэр, или вы пожалеете!
Генка скосил глаза на кончик моей шпаги. Потом посмотрел мне в глаза. И понял, что со мной шутки плохи…
На самом деле, конечно, ничего он не понял. Он даже не оглянулся и был уже далеко. Всё потому, что… Если честно, на самом деле я ничего не сказал.
И уж конечно, никакой шпаги у меня не было.
Комарик поднялся, как-то беспомощно посмотрел на меня и заковылял, прихрамывая, подальше отсюда. Я хотел за ним пойти… Но почему-то не пошёл.
В общем-то, он сам виноват. Мог бы и отскочить как-нибудь.
Какое-то противное всё же осталось чувство. Из-за Коли этого. На самом деле ведь он Коля, Коля Марченко. Сокращённо как раз и выходит – Ко-Мар. И чего он там стоял? Обидно: уроки закончились, а чувство противное. И я пошёл домой через парк, чтобы отвлечься. Правда, парк не совсем в той стороне, где мой дом, – даже, можно сказать, совсем в противоположной. Но я же не виноват, что парк так неудобно расположен. Зато там каштаны. А по дороге к моему дому каштанов нет.
Тамара Михеева «Асино лето»
«Ну что за мучения? — думала опять и опять Ася. — Нет чтобы просто как-нибудь: Маша или Настя. Ну хотя бы Аня. Или Катя, Даша, Лиза. Вот сейчас уже доберутся… Ох!»
— Шустова Прасковья.
Ася встала.
— Это я. Но можно просто Ася.
На нее, конечно, все посмотрели. На нее всегда все смотрят, стоит только представиться.
В классе у них пять Насть, четыре Саши, три Лизы и три Полины. А Прасковья — на всю школу одна. Здесь, в лагере, полегче. Здесь, говорят, даже две Глафиры есть, и в отряде с именами поразнообразнее. Но Прасковья — все равно одна. Может, это и неплохо. Когда кто-нибудь издалека кричит: «Прасковья!», можно не сомневаться, что это именно ее зовут. Да и что плохого, когда на тебя внимание обращают, стоит только представиться? Больше-то обращать не на что: внешность у Прасковьи ничем не примечательная. И в глубине души она свое имя любила, но сколько из-за него проблем! Ведь всем и каждому приходится объяснять, что «Прасковья» — сокращенно «Паша», а так как это имя очень уж мужское, мама придумала называть ее Асей. Со временем она так и стала представляться: Шустова Прасковья, можно просто Ася.
Многим казалось, что фраза эта высокомерная, а сама Прасковья — задавака и воображала.
— Хорошо, Прасковья, будем называть тебя Асей. Какая коса у тебя замечательная, — вожатая Лена старалась при первом же знакомстве отметить в ребенке что-нибудь особенное. Не у всех, правда, это особенное заметишь, но тут, слава богу, все в порядке у девочки: и коса, и имя.
Да, коса у Прасковьи такая… даже слов нет, какая. Ниже пояса и не какая-нибудь жиденькая, а густая, тяжелая, толщиной с мужскую руку.
— Красивая, — вздохнул, глядя на Прасковью, гном Сева, прячась с прапрадедушкой в ветвях дуба.
— Да, — выдохнул прапрадедушка Старый гном и сказал строго: — Дело даже не в косе, понимаешь?
— Угу, — ответил гном Сева. Он не совсем понимал, но чувствовал. Вон еще одна девочка с косой, да еще с какой! Длиннее Прасковьиной и совершенно неправдоподобного золотого цвета. И глаза у девочки ярко-голубые на пол-лица, и ресницы черно-длинные, а… все равно не то что-то. И гном Сева продолжал смотреть на Прасковью.
Анджела Нанетти «Мой дедушка был вишней»
Около вишни мы всегда останавливались, чтобы проверить, созрели ягоды или еще нет.
— Всего несколько дней, — шептал дедушка, поглаживая ствол Феличе, — и будем собирать вишню. В этот раз я научу тебя лазить по дереву.
Это приводило меня в такой восторг, что я молил Феличе поторопиться. Я безумно боялся, что мама заберет меня и дедушка не успеет исполнить свое обещание. Но папа сломал ногу, и все сложилось как нельзя лучше.
Однажды утром дедушка посмотрел наверх и сказал:
— Созрела.
Он взял лестницу, прислонил ее к стволу и помог мне залезть на нижнюю ветвь.
— Теперь садись верхом, держись крепко и жди меня.
Он снял башмаки, надел на плечо корзину и через секунду оказался рядом со мной.
— Как у тебя это получается, дед? — спросил я его.
— Секрет вот тут, — ответил он, постучав по своей голове. — Ты должен чувствовать себя птицей или кошкой, должен верить, что дерево — твой друг и твой дом. Тебе должно быть удобно. Сними башмаки. А теперь лезь и не бойся, Феличе тебя поддержит.
Дедушка принялся собирать вишню, а я потихоньку начал ползти и перелезать на другие ветви.
Казалось, дедушка меня не замечает, но на самом деле он не упустил из виду ни одного моего движения.
— Нет, вот так, так, — подсказывал он, когда я не знал, что делать.
Через некоторое время корзина была полна, но мне было так хорошо, что я совсем не хотел слезать.
— На сегодня хватит, Тонино, я должен работать. Когда ты хорошенько научишься, сможешь лазить сколько угодно. Даже совсем один.
За неделю я превратился в самого настоящего Тарзана: карабкался, спускался и забирался на самые высокие ветви. Дедушка не следил за мной постоянно: иногда он брал кресло бабушки Линды, садился под вишню и закрывал глаза. Но я знал, что это все равно как если бы он меня видел.
— Знаешь, Тонино, — сказал однажды дедушка, — когда я был маленький, у меня не получалось так хорошо, как у тебя. Правда! Мне пришлось даже пару раз разбиться, пока я не наловчился. Ты похож на свою мать. Каким же бесенком она была в детстве!
Я очень гордился тем, что похож на маму, и это первое, что я рассказал ей, когда она приехала забрать меня.
— Мама, дедушка научил меня забираться на Феличе. Смотри, куда я залезал! — и показал ей на самую высокую ветвь.
Мама посмотрела наверх, еще раз посмотрела — и внезапно побледнела.
— Папа, ты сошел с ума? — резко сказала она дедушке.
— А что такого, разве ты в детстве не забиралась туда?
— Двадцать пять лет назад это дерево было в два раза ниже. Почему ты ни о чем не думаешь?
Мама трагически вздохнула и возвела глаза к небу.
В этот момент я ее ненавидел и даже хотел, чтобы она исчезла. Я подбежал к дедушке и обнял его, но он мягко меня отстранил:
— Мама права, Тонино, я просто старый дурак.
Я никогда не смогу забыть эти слова, и, думаю, мама тоже.
Георгий Скребицкий «Осень» (Рассказ из книги «Четыре художника»)
Для своей работы художник — Осень взяла самые яркие краски и прежде всего отправилась с ними в лес. Там и принялась за свою картину.
Берёзы и клёны покрыла Осень лимонной желтизной. А листья осинок разрумянила, будто спелые яблоки. Стал осинник весь ярко — красный, весь как огонь горит.
Забрела Осень на лесную поляну. Стоит посреди неё дуб — богатырь, стоит, густой листвой потряхивает. «Могучего богатыря нужно в медную кованую броню одеть». Так вот и обрядила старика.
Глядит – а неподалёку, с края поляны, густые, развесистые липы в кружок собрались, ветви вниз опустили. «Им больше всего подойдёт тяжёлый убор из золотой парчи».
Все деревья и даже кусты разукрасила Осень по-своему, по-осеннему: кого в жёлтый наряд, кого в ярко-красный… Одни только сосны да ели не знала она, как разукрасить. У них ведь на ветках не листья, а игры, их и не разрисуешь. Пусть как были летом, так и останутся.
Вот и остались сосны да ели по-летнему тёмно-зелёными. И от этого ещё наряднее сделался лес в своём пёстром осеннем уборе.
Отправилась Осень из леса в поля, в луга. Убрала с полей золотые хлеба, свезла на гумна, а в лугах душистые копны сена сметала в высокие, словно башни, стога.
Опустели поля и луга, ещё шире, просторнее стали. И потянулись над ними в осеннем небе косяки перелётных птиц: журавлей, гусей, уток… А там, глядишь, высоко-высоко, под самыми облаками, летят большие белоснежные птицы – лебеди, летят, машут крыльями, словно платками, шлют прощальный привет родным местам.
Улетают птицы в тёплые страны. А звери по-своему, по-звериному, к холодам готовятся.
Колючего ёжика Осень загоняет спать под ворох сучьев, барсука – в глубокую нору, медведю стелет постель из опавших листьев. А вот белочку учит сушить на сучьях грибы, собирать в дупло спелые орехи. Даже нарядную сизокрылую птицу-сойку заставила проказница — Осень набрать полон рот желудей и запрятать их на полянке в мягкий зелёный мох.
Осенью каждая птица, каждый зверёк хлопочут; к зиме готовятся, некогда им даром время терять.
Спешит, торопится Осень; всё новые и новые краски находит она для своей картины. Серыми тучами покрывает небо. Смывает холодным дождём пёстрый убор листьев. И на тонкие телеграфные провода вдоль дороги, будто чёрные бусы на нитку, сажает она вереницу последних отлетающих ласточек.
Невесёлая получилась картина. Но зато есть и в ней что-то хорошее. Довольна Осень своей работой.
Евгений Носов «Малая родина»
Вот пишут: малая родина… Что же это такое? Где ее границы? Откуда и докуда она простирается?
По-моему, малая родина — это окоём нашего детства. Иными словами, то, что способно объять мальчишеское око. И что жаждет вместить в себя чистая, распахнутая душа. Где эта душа впервые удивилась, обрадовалась и возликовала от нахлынувшего восторга. И где впервые огорчилась, разгневалась или пережила свое первое потрясение.
Тихая деревенская улица, пахнущий пряниками и кожаной обувью тесный магазинчик, машинный двор за околицей, куда заманчиво пробраться, тайком посидеть в кабине еще не остывшего трактора, потрогать рычаги и кнопки, блаженно повдыхать запах наработавшегося мотора; туманное таинство сбегающего под гору колхозного сада, в сумерках которого предостерегающе постукивает деревянная колотушка, гремит тяжелой цепью рыжий репьистый пес. За садом — змеистые зигзаги старых, почти изгладившихся траншей, поросших терновником и лещиной, которые, однако, и поныне заставляют примолкнуть, говорить вполголоса… И вдруг, снова воротясь к прежнему, шумно, наперегонки умчаться в зовущий простор луга с блестками озерков и полузаросших стариц, где, раздевшись донага и взбаламутив воду, майкой начерпать в этом черном киселе чумазых карасей пополам с пиявками и плавунцами. И вот наконец речушка, петлявая, увертливая, не терпящая открытых мест и норовящая улизнуть в лозняки, в корявую и петлючую неразбериху. И если не жалеть рубах и штанов, то можно продраться к старой мельнице с давно разбитой плотиной и обвалившейся кровлей, где сквозь обветшалые мостки и в пустые проемы буйно бьет вольный кипрей. Здесь тоже не принято говорить громко: ходит молва, будто и теперь еще в омуте обретается мельничный водяной, ветхий, обомшелый, и будто бы кто-то слыхал, как он кряхтел и отдувался в кустах, тужась столкнуть в омут теперь уже никому не нужный жернов. Как же не пробраться туда и не посмотреть, страшась и озираясь, лежит ли тот камень или уже нет его… За рекой — соседняя деревня, и забредать за реку не полагается: это уже иной, запредельный мир. Там обитают свои вихрастые окоемщики, на глаза которых поодиночке лучше не попадаться… Вот, собственно, и вся мальчишеская вселенная. Но и того невеликого обиталища хватает с лихвой, чтобы за день, пока не падет солнце, набегаться, наоткрывать и на-впечатляться до того предела, когда уже за ужином безвольно начнет клониться опаленная солнцем и вытрепанная ветром буйная молодецкая головушка, и мать подхватывает и несет исцарапанное, пахнущее рогозом и подмаренником, отрешенное, обмякшее чадо к постели, как с поля боя уносит павшего сестра милосердия. И видится ему сон, будто взбирается он на самое высокое дерево, с обмирающим сердцем добирается до вершинных ветвей, опасно и жутко раскачиваемых ветром, чтобы посмотреть: а что же там дальше, где он еще не бывал? И вдруг что-то ломко хрустит, и он с остановившимся дыханием кубарем рушится вниз. Но, как бывает только во снах, в самый последний момент как-то так удачно расставляет руки, подобно крыльям, ветер упруго подхватывает его, и вот уже летит, летит, плавно и завораживающе набирая высоту и замирая от неописуемого восторга. Малая родина — это то, что на всю жизнь одаривает нас крыльями вдохновения.
И.С. Тургенев Стихотворение в прозе «Милостыня»
Вблизи большого города, по широкой проезжей дороге шел старый, больной человек.
Он шатался на ходу; его исхудалые ноги, путаясь, волочась и спотыкаясь, ступали тяжко и слабо, словно чужие; одежда на нем висела лохмотьями; непокрытая голова падала на грудь… Он изнемогал.
Он присел на придорожный камень, наклонился вперед, облокотился, закрыл лицо обеими руками — и сквозь искривленные пальцы закапали слезы на сухую, седую пыль.
Он вспоминал…
Вспоминал он, как и он был некогда здоров и богат — и как он здоровье истратил, а богатство роздал другим, друзьям и недругам… И вот теперь у него нет куска хлеба — и все его покинули, друзья еще раньше врагов… Неужели ж ему унизиться до того, чтобы просить милостыню? И горько ему было на сердце и стыдно.
А слезы всё капали да капали, пестря седую пыль.
Вдруг он услышал, что кто-то зовет его по имени; он поднял усталую голову — и увидал перед собою незнакомца.
Лицо спокойное и важное, но не строгое; глаза не лучистые, а светлые; взор пронзительный, но не злой.
— Ты всё свое богатство роздал, — послышался ровный голос… — Но ведь ты не жалеешь о том, что добро делал?
— Не жалею, — ответил со вздохом старик, — только вот умираю я теперь.
— И не было бы на свете нищих, которые к тебе протягивали руку, — продолжал незнакомец, — не над кем было бы тебе показать свою добродетель, не мог бы ты упражняться в ней?
Старик ничего не ответил — и задумался.
— Так и ты теперь не гордись, бедняк, — заговорил опять незнакомец, — ступай, протягивай руку, доставь и ты другим добрым людям возможность показать на деле, что они добры.
Старик встрепенулся, вскинул глазами… но незнакомец уже исчез; а вдали на дороге показался прохожий.
Старик подошел к нему — и протянул руку. Этот прохожий отвернулся с суровым видом и не дал ничего.
Но за ним шел другой — и тот подал старику малую милостыню.
И старик купил себе на данные гроши хлеба — и сладок показался ему выпрошенный кусок — и не было стыда у него на сердце, а напротив: его осенила тихая радость.
Марина Дружинина «Хорошо быть оптимистом!»
Стасик сидел за компьютером, когда мама пришла с работы.
– Как дела, сынок? – Мама ласково потрепала Стасика за вихры. – Не скучал один?
– Ни капельки! – бодро ответил Стасик. – Я радовался, что могу играть на компьютере сколько душе угодно!
– Всё ясно, – покачала головой мама. – Тогда, наверное, ты огорчился моему приходу: я же не разрешаю тебе часами сидеть у компьютера!
– Нет, я опять очень рад! Я уже по тебе соскучился! – Стасик решительно выключил компьютер. – Да и поужинать очень хочется. Ты ведь принесла что-нибудь вкусненькое?
– Молодец! – засмеялась мама. – Ты настоящий оптимист!
– Кто-кто?
– Оп-ти-мист, – по слогам повторила мама. – Это человек, который во всём находит хорошее, никогда не унывает.
– А тот, кто унывает?
–Того называют пессимистом. Например, если отключили горячую воду и дома стало холодно, пессимист ноет: «О-о-ох, я простужу-у-усь!» А оптимист говорит: «Отлично! Самое время зарядку сделать!» – и – р-раз! р-раз! – помашет руками, поотжимается и согреется.
– А если слишком жарко?
– Пессимист стонет: «Ох, как плохо!» А оптимист: «Ах, как приятно залезть под холодный душ! Самое время закаляться! – Мама на секунду задумалась. – Или размораживать холодильник».
–А если они оба заболели? – продолжал допытываться Стасик.
– Пессимист, ясное дело, причитает: «Бедный я, несчастный!» А оптимист себя подбадривает: «Скоро выздоровею! Начну заниматься спортом и не буду болеть. А пока посижу дома, книжек побольше почитаю». И выздоравливает быстрее пессимиста!
–Здо́рово! – захлопал в ладоши Стасик.–А ты, мамочка, оптимист?
–Конечно, – улыбнулась мама. – Я стараюсь никогда не унывать.
– Правильно! – обрадовался Стасик. – Значит, ты не очень огорчишься, что я сегодня двойку получил? Я ведь её обязательно на пятёрку исправлю!
Борис Ганаго «Попугайчик»
Слонялся Петя по дому. Все игры надоели. Тут мама дала поручение сходить в магазин и ещё подсказала:
— Наша соседка, Мария Николаевна, ногу сломала. Ей хлеба купить некому. Еле по комнате передвигается. Давай, я позвоню и узнаю, может ей что купить нужно.
Тётя Маша звонку обрадовалась. А когда мальчик принёс ей целую сумку продуктов, она не знала, как его и благодарить. Почему-то показала Пете пустую клетку, в которой недавно жил попугай. Это был её друг. Тётя Маша за ним ухаживала, делилась своими думами, а он взял и улетел. Теперь ей некому слова сказать, не о ком заботиться. А что это за жизнь, если не о ком заботиться?
Петя посмотрел на пустую клетку, на костыли, представил, как тётя Maша ковыляет по опустевшей квартире, и в голову ему пришла неожиданная мысль. Дело в том, что он давно копил деньги, которые ему давали на игрушки. Всё не находил ничего подходящего. И вот теперь эта странная мысль – купить попугайчика для тёти Маши.
Попрощавшись, Петя выскочил на улицу. Ему захотелось зайти в зоомагазин, где когда-то видел разных попугайчиков. Но теперь он смотрел на них глазами тёти Маши. С каким из них она могла бы подружиться? Может, этот ей подойдёт, может, этот?
Петя решил расспросить соседку о беглеце. На следующий день он сказал маме:
— Позвони тёте Маше… Может быть, ей что-нибудь нужно?
Мама даже замерла, потом прижала сына к себе и прошептала:
— Вот и ты человеком становишься… Петя обиделся:
— А разве раньше я человеком не был?
— Был, конечно был, – улыбнулась мама. — Только теперь у тебя ещё и душа проснулась… Слава Богу!
— А что такое душа? — насторожился мальчик.
— Это способность любить.
Мама испытующе посмотрела на сына:
— Может, сам позвонишь?
Петя засмущался. Мама сняла трубку: Мария Николаевна, извините, у Пети к вам вопрос. Я сейчас ему трубку передам.
Тут уж деваться было некуда, и Петя смущённо пробормотал:
— Тётя Maшa, может, вам купить что-нибудь?
Что произошло на другом конце провода, Петя не понял, только соседка ответила каким-то необычным голосом. Поблагодарила и попросила принести молока, если он пойдёт в магазин. Больше ей ничего не нужно. Опять поблагодарила.
Когда Петя позвонил в её квартиру, он услышал торопливый стук костылей. Тётя Maшa не хотела заставлять его ждать лишние секунды.
Пока соседка искала деньги, мальчик как бы невзначай стал расспрашивать её о пропавшем попугае. Тётя Маша охотно рассказала и про цвет, и про поведение…
В зоомагазине таких по цвету попугайчиков оказалось несколько. Петя долго выбирал. Когда же он принёс свой подарок тёте Маше, то… Я не берусь описывать, что было дальше.
Валентин Постников «Ай, да Пушкин»
Вообще-то я уроки обычно учу. Но сегодня решил – баста! Больше учить не буду. Если что, кто-нибудь выручит, да подскажет. Да хоть бы сегодня: Колька Громушкин не выучил – а ему подсказали, и он пять получил пять.
Лучше я буду слух тренировать – принял я твёрдое решение. Забросил учебники и отправился во двор. Весь день гонял мяч, запускал змея с Васькой, да смотрел, как старушка из третий квартиры голубей кормит.
И вот наступил новый день. На математике меня не спросили, и на уроке истории тоже. Мне даже обидно стало: не удалось слух проверить. Хороший он у меня или не очень.
Но на последнем уроке мне всё- таки повезло – Марья Ивановна меня вызвала. Оказывается, нам вчера задали выучить наизусть: «Сказку о царе Салтане» Пушкина. Ну не всю конечно, а только отрывок, но я его не выучил. Вот и отлично, – обрадовался я, – сейчас я проверю, хороший у меня слух или нет.
– Выучил? – спросила Марья Ивановна.
– Конечно, – говорю, – выучил. – А как же иначе!
– Ну, тогда, рассказывай, – говорит Мария Ивановна. А сама очки с носа сняла и приготовилась слушать. Она у нас очень Пушкина любит.
Ну, начало то я помнил и потому смело выкрикнул:
– Три девицы под окном…
Сказал, а сам уши навострил и глазами стал страшно вращать, мол, давайте мол, подсказывайте.
– Ну, что же ты остановился? – спросила учительница. – Мы тебя внимательно слушаем.
И вдруг слышу, Петька со второй парты мне подсказывает:
«Три девицы под окном,
Пили фанту под крыльцом».
Только я собрался повторить, как поперхнулся… Какая ещё фанта! Во времена Пушкина не было никакой фанты. Нет, Петька, что-то напутал. И тут Катька Иванова с первой парты прошептала:
«Три девицы под окном,
Били кошку башмаком».
Тьфу ты, думаю. Какая ещё кошка! Никакой кошки под окном не было. А Федька Кукушкин с третьей парты тоже подал голос:
«Три девицы под окном,
Съели лампу с потолком»
– То же мне, друг! Я в биде, а он издевается. Я даже взмок, так мне плохо стало. И вот тут Светка Пятёркина запищала на весь класс:
«Три девицы под окном,
Сели в лужу голышом»
Все захохотали, как сумасшедшие. А Мария Ивановна взяла ручку и громко объявила:
«Три девицы под окном,
Двойку съели с дневником»
И это была самая последняя подсказка. И такую пару мне влепила, будь здоров.
– Эх вы, – сказал я ребятам после урока. – Вы что, нормально подсказать не могли!?
– А мы и не собирались, – сказала Светка Пятёркина. – Мы решили с сегодняшнего дня бороться с подсказками.
– А с завтрашнего дня не могли! – вздохнул я и побрёл домой учить уроки.
Валентин Постников «Макулатура»
У нас в школе объявили сбор макулатуры. Я не знала, что это значит, потому что до этого я ни разу в жизни не слышала такое странное слово: «Макулатура».
– Это разные старые газеты и журналы, – пояснила мне дома бабушка.
– Так старые газеты это и есть макулатура? – спросила я у бабушка.
– Да, – кивнула бабушка.
– А зачем кому-то нужны старые газеты? – удивилась я. – Читать?
– Старые газеты перемалывают в специальных машинах и делают из неё новую бумагу, – сказал папа. – А потом печатают на ней новые книги. Таким образом, сохраняют деревья.
– Деревья? – совсем запуталась я.
– Да, ведь бумагу делают из дерева, – ответил папа, включив телевизор.
– А сколько вам велели принести в школу макулатуры? – спросила мама.
– Пять килограммов каждому! – сказала я.
– Ого! – сказал папа.
– Ерунда, – сказал дедушка. – Сейчас мы быстро соберём тебе пять килограммов. – Каждый из нас выписывает какой-нибудь журнал или газету. И у нас дома как раз скопилось много ненужной макулатуры.
– Ура! – сказала я.
Я подбежала к полке и схватила пачку папиных газет «Спорт».
– Можно взять эти газеты? – спросила я у папы. – Они же старые?
– Нет-нет, сказал папа. Мне они нужны, их брать не нужно. Тут разные важные таблицы.
– Какие ещё таблицы? – удивилась я.
– Ну, где и когда играет моя любимая команда по футболу, – пояснил папа. – Возьми что-нибудь другое.
– Тогда я возьму вот эти старые журналы, – сказала я.
– Это же «Вязание», – ахнула бабушка. – Это мои журналы. В них столько всего нужного. Как же я буду вязать без них? Нет, внучка, я их отдать не могу.
– Тогда вот эти, – показала я на стопку красивых тонких журналов.
– Ой, – воскликнул мама. – Это же мои кулинарные журналы. Тут же ценные рецепты. Бери что угодно, только не это.
– Ой, – обрадовалась я. – Вот какие-то толстые скучные журналы. Они точно никому не нужны.
– Как это скучные? – рассердился дедушка. – Это же «Рыболовство»! Самый интересный журнал на свете. Ни за что сними, не расстанусь. Я их каждый день перечитываю.
– А ты свои журналы возьми, – предложила мама. – Вон их у тебя сколько скопилось. И «Мурзилка», и «Читай-ка», и даже «Ералаш». Ты же их давным-давно все прочитала. Вот собери их и отнеси в школу. Как раз килограммов пять будет.
– Нет, что вы! – даже испугалась я. – Я с моими старыми журналами ни за что не расстанусь. Тут и стихи, и загадки, и смешные рассказы мои любимых писателей. Делайте со мной что хотите, но их я не отдам.
Пришлось мне с подружкой по классу целый час бегать по соседям и выпрашивать у них старые газеты.
Вот оказывается, какая нужная в хозяйстве вещь оказалась эта – макулатура.
Сергей Алексеев «СОЛДАТСКОЕ СЕРДЦЕ»
Крепко сдружились в походах молодой солдат Клим Дуга и бывалый воин Матвей Бородулин. Вместе отступали от самого Немана. Вместе бились у Витебска. Чуть не погибли у стен Смоленска. Вместе пришли к Бородинскому полю.
Матвей Бородулин Клима Дугу уму-разуму в военных делах наставляет: как порох держать сухим, как штык наточить, как лучше идти в походе, чтобы ноги меньше уставали. На привале Бородулин уступит младшему место поближе к костру. Упрется Дуга:
— Да что я, дите какое?
— Ложись, ложись! — прикрикнет старый солдат. — Я привычный. Мне на холодке даже и лучше.
Делят кашу, и тут Бородулин о друге думает. Из миски своей в миску к нему добрую часть отвалит.
— Дядя Матвей, — отбивается Клим, — да что я — к откорму хряк?
— Ешь, ешь! Тебе в рост, тебе в пользу.
В Бородинской битве солдаты сражались рядом. Клим — богатырь, Бородулин — усох с годами. Прикрывает Дуга старшего друга. Недоглядел: ранило вдруг солдата. Повалился Матвей Бородулин на землю.
— Дядя Матвей! — закричал Дуга. Рухнул он на колени, тормошит Бородулина. Ухо к груди приложит.
— Дядька Матвей! Родненький!.. Приоткрыл Бородулин глаза, глянул на друга.
— Воды, — простонал и снова забылся.
Схватились солдаты за фляги — пусты солдатские фляги. Скоро десять часов, как бой. Не осталось во флягах глотка воды. Нет воды. Ручья поблизости нет. Ближайший ручей в руках у французов.
— Воды! Воды! Воды! — идет по солдатским рядам.
Нет нигде, как в пустыне, воды. Поднялся Дуга на ноги. Смотрит растерянным взглядом. И вдруг ток прошел по солдату. Схватил он пустую флягу, руку задрал вверх и рванулся навстречу французам, туда, где штыки и ружья, где за ними ручей в овраге. Перехватило у товарищей дух.
— Господи, верная смерть… Достался Дуга французам.
Смотрят солдаты с тревогой вслед. Смотрят на бегущего русского и сами французы.
— Камрады, — кричит Дуга, — дядька Матвей погибает! Дядька просит воды! — и флягой пустой, как паролем, машет.
— Воды! — несется над полем.
Французы хотя и враги, а тоже ведь люди. Непонятна им русская речь. Однако сердцем людским понятно — неспроста побежал солдат. Расступились французы, открыли дорогу к ручью. Стих на участке огонь. Не стреляют ни эта, ни та сторона. Замерло все. Только режет воздух крик Клима:
— Дядька Матвей погибает!
Добежал Дуга до оврага. Зачерпнул флягу воды студёной, развернулся — и помчался назад коридором солдат французских.
Подбежал он к дядьке Матвею, снова стал на колени, голову поднял, флягу поднес ко рту. Смочил лоб, виски. Приоткрыл Бородулин глаза, вернулось к солдату сознание, узнал молодого друга:
— Где же ты водицу, родной, достал? Где? Из сердца достал солдатского.
Подборка текстов для заучивания наизусть на конкурс «ЖИВАЯ КЛАССИКА»
Лидия Чарская
ЗАПИСКИ МАЛЕНЬКОЙ ГИМНАЗИСТКИ
Отрывок из повести
Глава II
Моя мамочка
Была у меня мамочка, ласковая, добрая, милая. Жили мы с мамочкой в маленьком домике на берегу Волги. Домик был такой чистый и светленький, а из окон нашей квартиры видно было и широкую, красивую Волгу, и огромные двухэтажные пароходы, и барки, и пристань на берегу, и толпы гуляющих, выходивших в определенные часы на эту пристань встречать приходящие пароходы… И мы с мамочкой ходили туда, только редко, очень редко: мамочка давала уроки в нашем городе, и ей нельзя было гулять со мною так часто, как бы мне хотелось. Мамочка говорила:
— Подожди, Ленуша, накоплю денег и прокачу тебя по Волге от нашего Рыбинска вплоть до самой Астрахани! Вот тогда-то нагуляемся вдоволь.
Я радовалась и ждала весны.
К весне мамочка прикопила немножко денег, и мы решили с первыми же теплыми днями исполнить нашу затею.
— Вот как только Волга очистится от льда, мы с тобой и покатим! — говорила мамочка, ласково поглаживая меня по голове.
Но когда лед тронулся, она простудилась и стала кашлять. Лед прошел, Волга очистилась, а мамочка все кашляла и кашляла без конца. Она стала как-то разом худенькая и прозрачная, как воск, и все сидела у окна, смотрела на Волгу и твердила:
— Вот пройдет кашель, поправлюсь немного, и покатим мы с тобою до Астрахани, Ленуша!
Но кашель и простуда не проходили; лето было сырое и холодное в этом году, и мамочка с каждым днем становилась все худее, бледнее и прозрачнее.
Наступила осень. Подошел сентябрь. Над Волгой потянулись длинные вереницы журавлей, улетающих в теплые страны. Мамочка уже не сидела больше у окна в гостиной, а лежала на кровати и все время дрожала от холода, в то время как сама была горячая как огонь.
Раз она подозвала меня к себе и сказала:
— Слушай, Ленуша. Твоя мама скоро уйдет от тебя навсегда… Но ты не горюй, милушка. Я всегда буду смотреть на тебя с неба и буду радоваться на добрые поступки моей девочки, а…
Я не дала ей договорить и горько заплакала. И мамочка заплакала также, а глаза у нее стали грустные-грустные, такие же точно, как у того ангела, которого я видела на большом образе в нашей церкви.
Успокоившись немного, мамочка снова заговорила:
— Я чувствую, Господь скоро возьмет меня к Себе, и да будет Его святая воля! Будь умницей без мамы, молись Богу и помни меня… Ты поедешь жить к твоему дяде, моему родному брату, который живет в Петербурге… Я писала ему о тебе и просила приютить сиротку…
Что-то больно-больно при слове «сиротка» сдавило мне горло…
Я зарыдала, заплакала и забилась у маминой постели. Пришла Марьюшка (кухарка, жившая у нас целые девять лет, с самого года моего рождения, и любившая мамочку и меня без памяти) и увела меня к себе, говоря, что «мамаше нужен покой».
Вся в слезах уснула я в эту ночь на Марьюшкиной постели, а утром… Ах, что было утром!..
Я проснулась очень рано, кажется, часов в шесть, и хотела прямо побежать к мамочке.
В эту минуту вошла Марьюшка и сказала:
— Молись Богу, Леночка: Боженька взял твою мамашу к себе. Умерла твоя мамочка.
— Умерла мамочка! — как эхо повторила я.
И вдруг мне стало так холодно-холодно! Потом в голове у меня зашумело, и вся комната, и Марьюшка, и потолок, и стол, и стулья — все перевернулось и закружилось в моих глазах, и я уже не помню, что сталось со мною вслед за этим. Кажется, я упала на пол без чувств…
Очнулась я тогда, когда уже мамочка лежала в большом белом ящике, в белом платье, с белым веночком на голове. Старенький седенький священник читал молитвы, певчие пели, а Марьюшка молилась у порога спальни. Приходили какие-то старушки и тоже молились, потом глядели на меня с сожалением, качали головами и шамкали что-то беззубыми ртами…
— Сиротка! Круглая сиротка! — тоже покачивая головой и глядя на меня жалостливо, говорила Марьюшка и плакала. Плакали и старушки…
На третий день Марьюшка подвела меня к белому ящику, в котором лежала мамочка, и велела поцеловать мне мамочкину руку. Потом священник благословил мамочку, певчие запели что-то очень печальное; подошли какие-то мужчины, закрыли белый ящик и понесли его вон из нашего домика…
Я громко заплакала. Но тут подоспели знакомые мне уже старушки, говоря, что мамочку несут хоронить и что плакать не надо, а надо молиться.
Белый ящик принесли в церковь, мы отстояли обедню, а потом снова подошли какие-то люди, подняли ящик и понесли его на кладбище. Там уже была вырыта глубокая черная яма, куда и опустили мамочкин гроб. Потом яму забросали землею, поставили над нею белый крестик, и Марьюшка повела меня домой.
По дороге она говорила мне, что вечером повезет меня на вокзал, посадит в поезд и отправит в Петербург к дяде.
— Я не хочу к дяде, — проговорила я угрюмо, — не знаю никакого дяди и боюсь ехать к нему!
Но Марьюшка сказала, что стыдно так говорить большой девочке, что мамочка слышит это и что ей больно от моих слов.
Тогда я притихла и стала припоминать лицо дяди.
Я никогда не видела моего петербургского дяди, но в мамочкином альбоме был его портрет. Он был изображен на нем в золотом шитом мундире, со множеством орденов и со звездою на груди. У него был очень важный вид, и я его невольно боялась.
После обеда, к которому я едва притронулась, Марьюшка уложила в старый чемоданчик все мои платья и белье, напоила меня чаем и повезла на вокзал.
Лидия Чарская
ЗАПИСКИ МАЛЕНЬКОЙ ГИМНАЗИСТКИ
Отрывок из повести
Глава XXI
Под шум ветра и свист метелицы
Ветер свистел, визжал, кряхтел и гудел на разные лады. То жалобным тоненьким голоском, то грубым басовым раскатом распевал он свою боевую песенку. Фонари чуть заметно мигали сквозь огромные белые хлопья снега, обильно сыпавшиеся на тротуары, на улицу, на экипажи, лошадей и прохожих. А я все шла и шла, все вперед и вперед…
Нюрочка мне сказала:
«Надо пройти сначала длинную большую улицу, на которой такие высокие дома и роскошные магазины, потом повернуть направо, потом налево, потом опять направо и опять налево, а там все прямо, прямо до самого конца — до нашего домика. Ты его сразу узнаешь. Он около самого кладбища, тут еще церковь белая… красивая такая».
Я так и сделала. Шла все прямо, как мне казалось, по длинной и широкой улице, но ни высоких домов, ни роскошных магазинов я не видала. Все заслонила от моих глаз белая, как саван, живая рыхлая стена бесшумно падающего огромными хлопьями снега. Я повернула направо, потом налево, потом опять направо, исполняя все с точностью, как говорила мне Нюрочка, — и все шла, шла, шла без конца.
Ветер безжалостно трепал полы моего бурнусика, пронизывая меня холодом насквозь. Хлопья снега били в лицо. Теперь я уже шла далеко не с той быстротой, как раньше. Ноги мои точно свинцом налились от усталости, все тело дрожало от холода, руки закоченели, и я едва-едва двигала пальцами. Повернув чуть ли не в пятый раз направо и налево, я пошла теперь по прямому пути. Тихо, чуть заметно мерцающие огоньки фонарей попадались мне все реже и реже… Шум от езды конок и экипажей на улицах значительно утих, и путь, по которому я шла, показался мне глухим и пустынным.
Наконец снег стал редеть; огромные хлопья не так часто падали теперь. Даль чуточку прояснела, но вместо этого кругом меня воцарились такие густые сумерки, что я едва различала дорогу.
Теперь уже ни шума езды, ни голосов, ни кучерских возгласов не слышалось вокруг меня.
Какая тишина! Какая мертвая тишина!..
Но что это?
Глаза мои, уже привыкшие к полутьме, теперь различают окружающее. Господи, да где же я?
Ни домов, ни улиц, ни экипажей, ни пешеходов. Передо мною бесконечное, огромное снежное пространство… Какие-то забытые здания по краям дороги… Какие-то заборы, а впереди что-то черное, огромное. Должно быть, парк или лес — не знаю.
Я обернулась назад… Позади меня мелькают огоньки… огоньки… огоньки… Сколько их! Без конца… без счета!
— Господи, да это город! Город, конечно! — восклицаю я. — А я ушла на окраину…
Нюрочка говорила, что они живут на окраине. Ну да, конечно! То, что темнеет вдали, это и есть кладбище! Там и церковь, и, не доходя, домик их! Все, все так и вышло, как она говорила. А я-то испугалась! Вот глупенькая!
И с радостным одушевлением я снова бодро зашагала вперед.
Но не тут-то было!
Ноги мои теперь едва повиновались мне. Я еле-еле передвигала их от усталости. Невероятный холод заставлял меня дрожать с головы до ног, зубы стучали, в голове шумело, и что-то изо всей силы ударяло в виски. Ко всему этому прибавилась еще какая-то странная сонливость. Мне так хотелось спать, так ужасно хотелось спать!
«Ну, ну, еще немного — и ты будешь у твоих друзей, увидишь Никифора Матвеевича, Нюру, их маму, Сережу!» — мысленно подбадривала я себя, как могла…
Но и это не помогало.
Ноги едва-едва передвигались, я теперь с трудом вытаскивала их, то одну, то другую, из глубокого снега. Но они двигаются все медленнее, все… тише… А шум в голове делается все слышнее и слышнее, и все сильнее и сильнее что-то бьет в виски…
Наконец я не выдерживаю и опускаюсь на сугроб, образовавшийся на краю дороги.
Ах, как хорошо! Как сладко отдохнуть так! Теперь я не чувствую ни усталости, ни боли… Какая-то приятная теплота разливается по всему телу… Ах, как хорошо! Так бы и сидела здесь и не ушла никуда отсюда! И если бы не желание узнать, что сделалось с Никифором Матвеевичем, и навестить его, здорового или больного, — я бы непременно уснула здесь часок-другой… Крепко уснула! Тем более что кладбище недалеко… Вон оно видно. Верста-другая, не больше…
Снег перестал идти, метель утихла немного, и месяц выплыл из-за облаков.
О, лучше бы не светил месяц и я бы не знала по крайней мере печальной действительности!
Ни кладбища, ни церкви, ни домиков — ничего нет впереди!.. Один только лес чернеет огромным черным пятном там далеко, да белое мертвое поле раскинулось вокруг меня бесконечной пеленой…
Ужас охватил меня.
Теперь только поняла я, что заблудилась.
Лев Толстой
Лебеди
Лебеди стадом летели из холодной стороны в тёплые земли. Они летели через море. Они летели день и ночь, и другой день и другую ночь они, не отдыхая, летели над водою. На небе был полный месяц, и лебеди далеко внизу под собой видели синеющую воду. Все лебеди уморились, махая крыльями; но они не останавливались и летели дальше. Впереди летели старые, сильные лебеди, сзади летели те, которые были моложе и слабее. Один молодой лебедь летел позади всех. Силы его ослабели. Он взмахнул крыльями и не мог лететь дальше. Тогда он, распустив крылья, пошёл книзу. Он ближе и ближе спускался к воде; а товарищи его дальше и дальше белелись в месячном свете. Лебедь спустился на воду и сложил крылья. Море всколыхнулось под ним и покачало его. Стадо лебедей чуть виднелось белой чертой на светлом небе. И чуть слышно было в тишине, как звенели их крылья. Когда они совсем скрылись из вида, лебедь загнул назад шею и закрыл глаза. Он не шевелился, и только море, поднимаясь и опускаясь широкой полосой, поднимало и опускало его. Перед зарёй лёгкий ветерок стал колыхать море. И вода плескала в белую грудь лебедя. Лебедь открыл глаза. На востоке краснела заря, и месяц и звёзды стали бледнее. Лебедь вздохнул, вытянул шею и взмахнул крыльями, приподнялся и полетел, цепляя крыльями по воде. Он поднимался выше и выше и полетел один над тёмными всколыхавшимися волнами.
Пауло Коэльо
Притча «Секрет счастья»
Один торговец отправил своего сына узнать Секрет Счастья у самого мудрого из всех людей. Юноша сорок дней шёл через пустыню и,
наконец, подошёл к прекрасному замку, стоявшему на вершине горы. Там и жил мудрец, которого он искал. Однако вместо ожидаемой встречи с мудрым человеком наш герой попал в залу, где всё бурлило: торговцы входили и выходили, в углу разговаривали люди, небольшой оркестр играл сладкие мелодии и стоял стол, уставленный самыми изысканными кушаньями этой местности. Мудрец беседовал с разными людьми, и юноше пришлось около двух часов дожидаться своей очереди.
Мудрец внимательно выслушал объяснения юноши о цели его визита, но сказал в ответ, что у него нет времени, чтобы раскрыть ему Секрет Счастья. И предложил ему прогуляться по дворцу и прийти снова через два часа.
— Однако я хочу попросить об одном одолжении, — добавил мудрец, протягивая юноше маленькую ложечку, в которую он капнул две капли масла. — Всё время прогулки держи эту ложечку в руке так, чтобы масло не вылилось.
Юноша начал подниматься и спускаться по дворцовым лестницам, не спуская глаз с ложечки. Через два часа он вернулся к мудрецу.
— Ну как, — спросил тот, — ты видел персидские ковры, которые находятся в моей столовой? Ты видел парк, который главный садовник создавал в течение десяти лет? Ты заметил прекрасные пергаменты в моей библиотеке?
Юноша в смущении должен был сознаться, что он ничего не видел. Его единственной заботой было не пролить капли масла, которые доверил ему мудрец.
— Ну что ж, возвращайся и ознакомься с чудесами моей Вселенной, — сказал ему мудрец. — Нельзя доверять человеку, если ты не знаком с домом, в котором он живёт.
Успокоенный, юноша взял ложечку и снова пошёл на прогулку по дворцу; на этот раз, обращая внимание на все произведения искусства, развешанные на стенах и потолках дворца. Он увидел сады, окружённые горами, нежнейшие цветы, утончённость, с которой каждое из произведений искусства было помещено именно там, где нужно.
Вернувшись к мудрецу, он подробно описал всё, что видел.
— А где те две капли масла, которые я тебе доверил? — спросил Мудрец.
И юноша, взглянув на ложечку, обнаружил, что всё масло вылилось.
— Вот это и есть тот единственный совет, который я могу тебе дать: Секрет Счастья в том, чтобы смотреть на все чудеса света, при этом никогда не забывая о двух каплях масла в своей ложечке.
Леонардо да Винчи
Притча «НЕВОД»
И вновь в который раз невод принес богатый улов. Корзины рыбаков были доверху наполнены головлями, карпами, линями, щуками, угрями и множеством другой снеди. Целые рыбьи семьи,
с чадами и домочадцами, были вывезены на рыночные прилавки и готовились окончить свое существование, корчась в муках на раскаленных сковородах и в кипящих котлах.
Оставшиеся в реке рыбы, растерянные и охваченные страхом, не осмеливаясь даже плавать, зарылись поглубже в ил. Как жить дальше? В одиночку с неводом не совладать. Его ежедневно забрасывают в самых неожиданных местах. Он беспощадно губит рыб, и в конце концов вся река будет опустошена.
— Мы должны подумать о судьбе наших детей. Никто, кроме нас, не позаботится о них и не избавит от страшного наваждения,- рассуждали пескари, собравшиеся на совет под большой корягой.
— Но что мы можем предпринять?- робко спросил линь, прислушиваясь к речам смельчаков.
— Уничтожить невод! — в едином порыве ответили пескари. В тот же день всезнающие юркие угри разнесли по реке весть
о принятом смелом решении. Всем рыбам от мала до велика предлагалось собраться завтра на рассвете в глубокой тихой заводи, защищенной развесистыми ветлами.
Тысячи рыб всех мастей и возрастов приплыли в условленное место, чтобы объявить неводу войну.
— Слушайте все внимательно! — сказал карп, которому не раз удавалось перегрызть сети и бежать из плена.- Невод шириной с нашу реку. Чтобы он держался стоймя под водой, к его нижним узлам прикреплены свинцовые грузила. Приказываю всем рыбам разделиться на две стаи. Первая должна поднять грузила со дна на поверхность, а вторая стая будет крепко держать верхние узлы сети. Щукам поручается перегрызть веревки, коими невод крепится к обоим берегам.
Затаив дыхание, рыбы внимали каждому слову предводителя.
— Приказываю угрям тотчас отправиться на разведку! — продолжал карп.- Им надлежит установить, куда заброшен невод.
Угри отправились на задание, а рыбьи стаи сгрудились у берега в томительном ожидании. Пескари тем временем старались ободрить самых робких и советовали не поддаваться панике, даже если кто угодит в невод: ведь рыбакам все равно не удастся вытащить его на берег.
Наконец угри возвратились и доложили, что невод уже заброшен примерно на расстоянии одной мили вниз по реке.
И вот огромной армадой рыбьи стаи поплыли к цели, ведомые мудрым карпом.
— Плывите осторожно!- предупреждал вожак.- Глядите в оба, чтобы течение не затащило в сети. Работайте вовсю плавниками и вовремя тормозите!
Впереди показался невод, серый и зловещий. Охваченные порывом гнева, рыбы смело ринулись в атаку.
Вскоре невод был приподнят со дна, державшие его веревки перерезаны острыми щучьими зубами, а узлы порваны. Но разъяренные рыбы на этом не успокоились и продолжали набрасываться на ненавистного врага. Ухватившись зубами за искалеченный дырявый невод и усиленно работая плавниками и хвостами, они тащили его в разные стороны и рвали на мелкие клочья. Вода в реке, казалось, кипела.
Рыбаки еще долго рассуждали, почесывая затылки, о таинственном исчезновении невода, а рыбы до сих пор с гордостью рассказывают эту историю своим детям.
Леонардо да Винчи
Притча «ПЕЛИКАН»
Как только пеликан отправился на поиски корма, сидевшая в засаде гадюка тут же поползла, крадучись, к его гнезду. Пушистые птенцы мирно спали, ни о чем не ведая. Змея подползла к ним вплотную. Глаза ее сверкнули зловещим блеском — и началась расправа.
Получив по смертельному укусу, безмятежно спавшие птенцы так и не проснулись.
Довольная содеянным злодейка уползла в укрытие, чтобы оттуда вдоволь насладиться горем птицы.
Вскоре вернулся с охоты пеликан. При виде зверской расправы, учиненной над птенцами, он разразился громкими рыданиями, и все обитатели леса притихли, потрясенные неслыханной жестокостью.
— Без вас нет мне теперь жизни!- причитал несчастный отец, смотря на мертвых детишек.- Пусть я умру вместе с вами!
И он начал клювом раздирать себе грудь у самого сердца. Горячая кровь ручьями хлынула из разверзшейся раны, окропляя бездыханных птенцов.
Теряя последние силы, умирающий пеликан бросил прощальный взгляд на гнездо с погибшими птенцами и вдруг от неожиданности вздрогнул.
О чудо! Его пролитая кровь и родительская любовь вернули дорогих птенцов к жизни, вырвав их из лап смерти. И тогда, счастливый, он испустил дух.
Везунчик
Сергей Силин
Антошка бежал по улице, засунув руки в карманы куртки, споткнулся и, падая, успел подумать: «Нос разобью!» Но вытащить руки из карманов не успел.
И вдруг прямо перед ним неизвестно оттуда возник маленький крепкий мужичок величиной с кота.
Мужичок вытянул руки и принял на них Антошку, смягчая удар.
Антошка перекатился на бок, привстал на одно колено и удивлённо посмотрел на мужичка:
– Вы кто?
– Везунчик.
– Кто-кто?
– Везунчик. Я буду заботиться о том, чтобы тебе везло.
– Везунчик у каждого человека есть? – поинтересовался Антошка.
– Нет, нас не так много, – ответил мужичок. – Мы просто переходим от одного к другому. С сегодняшнего дня я буду с тобой.
– Мне начинает везти! – обрадовался Антошка.
– Точно! – кивнул Везунчик.
– А когда вы уйдёте от меня к другому?
– Когда потребуется. Одному купцу я, помнится, несколько лет служил. А одному пешеходу помогал всего две секунды.
– Ага! – задумался Антошка. – Значит, мне надо
что-нибудь пожелать?
– Нет, нет! – протестующе поднял руки мужичок. – Я не исполнитель желаний! Я лишь немного помогаю сообразительным и трудолюбивым. Просто нахожусь рядом и делаю так, чтобы человеку везло. Куда это моя кепка-невидимка запропастилась?
Он пошарил руками вокруг себя, нащупал кепку-невидимку, надел её и исчез.
– Вы здесь? – на всякий случай спросил Антошка.
– Здесь, здесь – отозвался Везунчик. – Не обращай на
меня внимания. Антошка засунул руки в карманы и побежал домой. И надо же, повезло: успел к началу мультфильма минута в минуту!
Через час вернулась с работы мама.
– А я премию получила! – сказала она с улыбкой. –
Пройдусь-ка по магазинам!
И она ушла в кухню за пакетами.
– У мамы тоже Везунчик появился? – шёпотом спросил своего помощника Антошка.
– Нет. Ей везёт, потому что мы рядом.
– Мам, я с тобой! – крикнул Антошка.
Через два часа они вернулись домой с целой горой покупок.
– Просто полоса везения! – удивлялась мама, блестя глазами. – Всю жизнь о такой кофточке мечтала!
– А я о таком пирожном! – весело отозвался Антошка из ванной.
На следующий день в школе он получил три пятёрки, две четвёрки, нашёл два рубля и помирился с Васей Потеряшкиным.
А когда, насвистывая, вернулся домой, то обнаружил, что потерял ключи от квартиры.
– Везунчик, ты где? – позвал он.
Из-под лестницы выглянула крохотная неряшливая женщина. Волосы у неё были растрёпаны, нос грязный рукав порван, башмаки просили каши.
– А свистеть не надо было! – улыбнулась она и добавила: – Невезуха я! Что, расстроился, да?..
Да ты не переживай, не переживай! Придёт время, меня от тебя отзовут!
– Ясно, – приуныл Антошка. – Начинается полоса невезения…
– Это точно! – радостно кивнула Невезуха и, шагнув в стену, исчезла.
Вечером Антошка получил нагоняй от папы за потерянный ключ, нечаянно разбил мамину любимую чашку, забыл, что задали по русскому языку, и не смог дочитать книгу сказок, потому что оставил её в школе.
А перед самым окном раздался телефонный звонок:
– Антошка, это ты? Это я, Везунчик!
– Привет, предатель! – буркнул Антошка. – И кому же ты сейчас помогаешь?
Но Везунчик на «предателя» ни капельки не обиделся.
– Одной старушке. Представляешь, ей всю жизнь не везло! Вот мой начальник меня к ней и направил.
Завра я помогу ей выиграть миллион рублей в лотерею, и вернусь к тебе!
– Правда? – обрадовался Антошка.
– Правда, правда, – ответил Везунчик и повесил трубку.
Ночью Антошке приснился сон. Будто они с Везунчиком тащат из магазина четыре авоськи любимых Антошкиных мандаринов, а из окна дома напротив им улыбается одинокая старушка, которой повезло первый раз в жизни.
Чарская Лидия Алексеевна
Люсина жизнь
Царевна Мигуэль
«Далеко, далеко, на самом конце света находилось большое прекрасное синее озеро, похожее своим цветом на огромный сапфир. Посреди этого озера на зеленом изумрудном острове, среди мирт и глициний, перевитая зеленым плющом и гибкими лианами, стояла высокая скала. На ней красовался мраморный дворец, позади которого был разбит чудесный сад, благоухающий ароматом. Это был совсем особенный сад, который можно встретить разве в одних только сказках.
Владельцем острова и прилегавших к нему земель был могущественный царь Овар. А у царя росла во дворце дочь, красавица Мигуэль — царевна»…
Пестрою лентой плывет и развертывается сказка. Клубится перед моим духовным взором ряд красивых, фантастических картин. Обычно звонкий голосок тети Муси теперь понижен до шепота. Таинственно и уютно в зеленой плющевой беседке. Кружевная тень окружающих ее деревьев и кустов, бросают подвижные пятна на хорошенькое личико юной рассказчицы. Эта сказка — моя любимая. Со дня ухода от нас моей милой нянечки Фени, умевшей так хорошо рассказывать мне про девочку Дюймовочку, я слушаю с удовольствием единственную только сказку о царевне Мигуэль. Я люблю нежно мою царевну, несмотря на всю ее жестокость. Разве она виновата, эта зеленоглазая, нежно-розовая и златокудрая царевна, что при появлении ее на свет Божий, феи вместо сердца вложили кусочек алмаза в ее детскую маленькую грудь? И что прямым следствием этого было полное отсутствие жалости в душе царевны. Но зато, как она была прекрасна! Прекрасна даже в те минуты, когда движением белой крошечной ручки посылала людей на лютую смерть. Тех людей, которые нечаянно попадали в таинственный сад царевны.
В том саду среди роз и лилий находились маленькие дети. Неподвижные хорошенькие эльфы прикованные серебряными цепями к золотым колышкам, они караулили тот сад, и в то же время жалобно звенели своими голосами-колокольчиками.
— Отпусти нас на волю! Отпусти, прекрасная царевна Мигуэль! Отпусти нас! — Их жалобы звучали как музыка. И эта музыка приятно действовала на царевну, и она частенько смеялась над мольбами своих маленьких пленников.
Зато их жалобные голоса трогали сердца проходивших мимо сада людей. И те заглядывали в таинственный сад царевны. Ах, не на радость появлялись они здесь! При каждом таком появлении непрошенного гостя, стража выбегала, хватала посетителя и по приказанию царевны сбрасывали его в озеро со скалы
А царевна Мигуэль смеялась только в ответ на отчаянные вопли и стоны тонувших…
Я никак не могу понять еще и теперь, каким образом пришла в голову моей хорошенькой жизнерадостной тетки такая страшная по существу, такая мрачная и тяжелая сказка! Героиня этой сказки — царевна Мигуэль, конечно, была выдумкою милой, немного ветреной, но очень добренькой тети Муси. Ах, все равно, пусть все думают, что выдумка эта сказка, выдумка и самая царевна Мигуэль, но она, моя дивная царевна, прочно водворилась в моем впечатлительном сердце… Существовала она когда-нибудь или нет, какое мне до этого в сущности было дело, когда я любила ее, мою прекрасную жестокую Мигуэль! Я видела ее во сне и не однажды, видела ее золотистые волосы цвета спелого колоса, ее зеленые, как лесной омут, глубокие глаза.
В тот год мне минуло шесть лет. Я уже разбирала склады и при помощи тети Муси писала вместо палочек корявые, вкось и вкривь идущие буквы. И я уже понимала красоту. Сказочную красоту природы: солнца, леса, цветов. И мой взгляд загорался восторгом при виде красивой картинки или изящной иллюстрации на странице журнала.
Тетя Муся, папа и бабушка старались с моего самого раннего возраста развить во мне эстетический вкус, обращая мое внимание на то, что для других детей проходило бесследным.
— Смотри, Люсенька, какой красивый закат! Ты видишь, как чудесно тонет в пруду багряное солнце! Гляди, гляди, теперь совсем алой стала вода. И окружающие деревья словно охвачены пожаром.
Я смотрю и вся закипаю восторгом. Действительно, алая вода, алые деревья и алое солнце. Какая красота!
Ю.Яковлев Девочки с Васильевского острова
Я Валя Зайцева с Васильевского острова.
У меня под кроватью живет хомячок. Набьет полные щеки, про запас, сядет на задние лапы и смотрит черными пуговками… Вчера я отдубасила одного мальчишку. Отвесила ему хорошего леща. Мы, василеостровские девчонки, умеем постоять за себя, когда надо…
У нас на Васильевском всегда ветрено. Сечет дождь. Сыплет мокрый снег. Случаются наводнения. И плывет наш остров, как корабль: слева — Нева, справа — Невка, впереди — открытое море.
У меня есть подружка — Таня Савичева. Мы с ней соседки. Она со Второй линии, дом 13. Четыре окна на первом этаже. Рядом булочная, в подвале керосиновая лавка… Сейчас лавки нет, но в Танино время, когда меня еще не было на свете, на первом этаже всегда пахло керосином. Мне рассказывали.
Тане Савичевой было столько же лет, сколько мне теперь. Она могла бы давно уже вырасти, стать учительницей, но навсегда осталась девчонкой… Когда бабушка посылала Таню за керосином, меня не было. И в Румянцевский сад она ходила с другой подружкой. Но я все про нее знаю. Мне рассказывали.
Она была певуньей. Всегда пела. Ей хотелось декламировать стихи, но она спотыкалась на словах: споткнется, а все думают, что она забыла нужное слово. Моя подружка пела потому, что когда поешь, не заикаешься. Ей нельзя было заикаться, она собиралась стать учительницей, как Линда Августовна.
Она всегда играла в учительницу. Наденет на плечи большой бабушкин платок, сложит руки замком и ходит из угла в угол. «Дети, сегодня мы займемся с вами повторением…» И тут споткнется на слове, покраснеет и повернется к стене, хотя в комнате — никого.
Говорят, есть врачи, которые лечат от заикания. Я нашла бы такого. Мы, василеостровские девчонки, кого хочешь найдем! Но теперь врач уже не нужен. Она осталась там… моя подружка Таня Савичева. Ее везли из осажденного Ленинграда на Большую землю, и дорога, названная Дорогой жизни, не смогла подарить Тане жизнь.
Девочка умерла от голода… Не все ли равно отчего умирать — от голода или от пули. Может быть, от голода еще больнее…
Я решила отыскать Дорогу жизни. Поехала на Ржевку, где начинается эта дорога. Прошла два с половиной километра — там ребята строили памятник детям, погибшим в блокаду. Я тоже захотела строить.
Какие-то взрослые спросили меня:
— Ты кто такая?
— Я Валя Зайцева с Васильевского острова. Я тоже хочу строить.
Мне сказали:
— Нельзя! Приходи со своим районом.
Я не ушла. Осмотрелась и увидела малыша, головастика. Я ухватилась за него:
— Он тоже пришел со своим районом?
— Он пришел с братом.
С братом можно. С районом можно. А как же быть одной?
Я сказала им:
— Понимаете, я ведь не так просто хочу строить. Я хочу строить своей подруге… Тане Савичевой.
Они выкатили глаза. Не поверили. Переспросили:
— Таня Савичева твоя подруга?
— А чего здесь особенного? Мы одногодки. Обе с Васильевского острова.
— Но ее же нет…
До чего бестолковые люди, а еще взрослые! Что значит «нет», если мы дружим? Я сказала, чтобы они поняли:
— У нас все общее. И улица, и школа. У нас есть хомячок. Он набьет щеки…
Я заметила, что они не верят мне. И чтобы они поверили, выпалила:
— У нас даже почерк одинаковый!
— Почерк? — Они удивились еще больше.
— А что? Почерк!
Неожиданно они повеселели, от почерка:
— Это очень хорошо! Это прямо находка. Поедем с нами.
— Никуда я не поеду. Я хочу строить…
— Ты будешь строить! Ты будешь для памятника писать Таниным почерком.
— Могу, — согласилась я. — Только у меня нет карандаша. Дадите?
— Ты будешь писать на бетоне. На бетоне не пишут карандашом.
Я никогда не писала на бетоне. Я писала на стенках, на асфальте, но они привезли меня на бетонный завод и дали Танин дневник — записную книжку с алфавитом: а, б, в… У меня есть такая же книжка. За сорок копеек.
Я взяла в руки Танин дневник и открыла страничку. Там было написано:
«Женя умерла 28 дек. 12.30 час. утра 1941 г.».
Мне стало холодно. Я захотела отдать им книжку и уйти.
Но я василеостровская. И если у подруги умерла старшая сестра, я должна остаться с ней, а не удирать.
— Давайте ваш бетон. Буду писать.
Кран опустил к моим ногам огромную раму с густым серым тестом. Я взяла палочку, присела на корточки и стала писать. От бетона веяло холодом. Писать было трудно. И мне говорили:
— Не торопись.
Я делала ошибки, заглаживала бетон ладонью и писала снова.
У меня плохо получалось.
— Не торопись. Пиши спокойно.
«Бабушка умерла 25 янв. Зч. дня 1942г.».
Пока я писала про Женю, умерла бабушка.
Если просто хочешь есть, это не голод — поешь часом позже.
Я пробовала голодать с утра до вечера. Вытерпела. Голод — когда изо дня в день голодает голова, руки, сердце — все, что у тебя есть, голодает. Сперва голодает, потом умирает.
«Лека умер 17 марта в 5 часов утра 1942г.».
У Леки был свой угол, отгороженный шкафами, он там чертил.
Зарабатывал деньги черчением и учился. Он был тихий и близорукий, в очках, и все скрипел у себя своим рейсфедером. Мне рассказывали.
Где он умер? Наверное, на кухне, где маленьким слабым паровозиком дымила «буржуйка», где спали, раз в день ели хлеб. Маленький кусочек, как лекарство от смерти. Леке не хватило лекарства…
— Пиши, — тихо сказали мне.
В новой раме бетон был жидкий, он наползал на буквы. И слово «умер» исчезло. Мне не хотелось писать его снова. Но мне сказали:
— Пиши, Валя Зайцева, пиши.
И я снова написала — «умер».
«Дядя Вася умер 13апр. 2ч. ночь 1942г.».
«Дядя Лёша 10 мая в 4 ч. дня 1942г.».
Я очень устала писать слово «умер». Я знала, что с каждой страничкой дневника Тане Савичевой становилось все хуже. Она давно перестала петь и не замечала, что заикается. Она уже не играла в учительницу. Но не сдавалась — жила. Мне рассказывали… Наступила весна. Зазеленели деревья. У нас на Васильевском много деревьев. Таня высохла, вымерзла, стала тоненькой и легкой. У нее дрожали руки и от солнца болели глаза. Фашисты убили половину Тани Савичевой, а может быть, больше половины. Но с ней была мама, и Таня держалась.
— Что же ты не пишешь? — тихо сказали мне. — Пиши, Валя Зайцева, а то застынет бетон.
Я долго не решалась открыть страничку на букву «М». На этой страничке Таниной рукой было написано: «Мама 13 мая в 7.30 час.
утра 1942 года». Таня не написала слово «умерла». У нее не хватило сил написать это слово.
Я крепко сжала палочку и коснулась бетона. Не заглядывала в дневник, а писала наизусть. Хорошо, что почерк у нас одинаковый.
Я писала изо всех сил. Бетон стал густым, почти застыл. Он уже не наползал на буквы.
— Можешь еще писать?
— Я допишу, — ответила я и отвернулась, чтобы не видели моих глаз. Ведь Таня Савичева моя… подружка.
Мы с Таней одногодки, мы, василеостровские девчонки, умеем постоять за себя, когда надо. Не будь она василеостровской, ленинградкой, не продержалась бы так долго. Но она жила — значит, не сдавалась!
Открыла страничку «С». Там было два слова: «Савичевы умерли».
Открыла страничку «У» — «Умерли все». Последняя страничка дневника Тани Савичевой была на букву «О» — «Осталась одна Таня».
И я представила себе, что это я, Валя Зайцева, осталась одна: без мамы, без папы, без сестренки Люльки. Голодная. Под обстрелом.
В пустой квартире на Второй линии. Я захотела зачеркнуть эту последнюю страницу, но бетон затвердел, и палочка сломалась.
И вдруг про себя я спросила Таню Савичеву: «Почему одна?
А я? У тебя же есть подруга — Валя Зайцева, твоя соседка с Васильевского острова. Мы пойдем с тобой в Румянцевский сад, побегаем, а когда надоест, я принесу из дома бабушкин платок, и мы сыграем в учительницу Линду Августовну. У меня под кроватью живет хомячок. Я подарю его тебе на день рождения. Слышишь, Таня Савичева?»
Кто-то положил мне руку на плечо и сказал:
— Пойдем, Валя Зайцева. Ты сделала все, что нужно. Спасибо.
Я не поняла, за что мне говорят «спасибо». Я сказала:
— Приду завтра… без своего района. Можно?
— Приходи без района, — сказали мне. — Приходи.
Моя подружка Таня Савичева не стреляла в фашистов и не была разведчиком у партизан. Она просто жила в родном городе в самое трудное время. Но, может быть, фашисты потому и не вошли в Ленинград, что в нем жила Таня Савичева и жили еще много других девчонок и мальчишек, которые так навсегда и остались в своем времени. И с ними дружат сегодняшние ребята, как я дружу с Таней.
А дружат ведь только с живыми.
Владимир Железняков «Чучело»
Передо мной мелькал круг из их лиц, а я носилась в нем, точно белка в колесе.
Мне бы надо остановиться и уйти.
Мальчишки набросились на меня.
«За ноги ее! — орал Валька. — За ноги!..»
Они повалили меня и схватили за ноги и за руки. Я лягалась и дрыгалась изо всех сил, но они меня скрутили и вытащили в сад.
Железная Кнопка и Шмакова выволокли чучело, укрепленное на длинной палке. Следом за ними вышел Димка и стал в стороне. Чучело было в моем платье, с моими глазами, с моим ртом до ушей. Ноги сделаны из чулок, набитых соломой, вместо волос торчала пакля и какие-то перышки. На шее у меня, то есть у чучела, болталась дощечка со словами: «ЧУЧЕЛО — ПРЕДАТЕЛЬ».
Ленка замолчала и как-то вся угасла.
Николай Николаевич понял, что наступил предел ее рассказа и предел ее сил.
— А они веселились вокруг чучела, — сказала Ленка. — Прыгали и хохотали:
«Ух, наша красавица-а-а!»
«Дождалась!»
«Я придумала! Я придумала! — Шмакова от радости запрыгала. — Пусть Димка подожжет костер!..»
После этих слов Шмаковой я совсем перестала бояться. Я подумала: если Димка подожжет, то, может быть, я просто умру.
А Валька в это время — он повсюду успевал первым — воткнул чучело в землю и насыпал вокруг него хворост.
«У меня спичек нет», — тихо сказал Димка.
«Зато у меня есть!» — Лохматый всунул Димке в руку спички и подтолкнул его к чучелу.
Димка стоял около чучела, низко опустив голову.
Я замерла — ждала в последний раз! Ну, думала, он сейчас оглянется и скажет: «Ребята, Ленка ни в чем не виновата… Все я!»
«Поджигай!» — приказала Железная Кнопка.
Я не выдержала и закричала:
«Димка! Не надо, Димка-а-а-а!..»
А он по-прежнему стоял около чучела — мне была видна его спина, он ссутулился и казался каким-то маленьким. Может быть, потому, что чучело было на длинной палке. Только он был маленький и некрепкий.
«Ну, Сомов! — сказала Железная Кнопка. — Иди же, наконец, до конца!»
Димка упал на колени и так низко опустил голову, что у него торчали одни плечи, а головы совсем не было видно. Получился какой-то безголовый поджигатель. Он чиркнул спичкой, и пламя огня выросло над его плечами. Потом вскочил и торопливо отбежал в сторону.
Они подтащили меня вплотную к огню. Я, не отрываясь, смотрела на пламя костра. Дедушка! Я почувствовала тогда, как этот огонь охватил меня, как он жжет, печет и кусает, хотя до меня доходили только волны его тепла.
Я закричала, я так закричала, что они от неожиданности выпустили меня.
Когда они меня выпустили, я бросилась к костру и стала расшвыривать его ногами, хватала горящие сучья руками — мне не хотелось, чтобы чучело сгорело. Мне почему-то этого страшно не хотелось!
Первым опомнился Димка.
«Ты что, очумела? — Он схватил меня за руку и старался оттащить от огня. — Это же шутка! Ты что, шуток не понимаешь?»
Я сильная стала, легко его победила. Так толкнула, что он полетел вверх тормашками — только пятки сверкнули к небу. А сама вырвала из огня чучело и стала им размахивать над головой, наступая на всех. Чучело уже прихватилось огнем, от него летели в разные стороны искры, и все они испуганно шарахались от этих искр.
Они разбежались.
А я так закружилась, разгоняя их, что никак не могла остановиться, пока не упала. Рядом со мной лежало чучело. Оно было опаленное, трепещущее на ветру и от этого как живое.
Сначала я лежала с закрытыми глазами. Потом почувствовала, что пахнет паленым, открыла глаза — у чучела дымилось платье. Я прихлопнула тлеющий подол рукой и снова откинулась на траву.
Потом до меня долетел голос Железной Кнопки.
Послышался хруст веток, удаляющиеся шаги, и наступила тишина.
«Аня из Зеленых Мезонинов» Люси Мод Монтгомери
Было уже совсем светло, когда Аня проснулась и села на постели, растерянно глядя в окно, через которое лился поток радостного солнечного света и за которым покачивалось что-то белое и пушистое на фоне ярко-голубого неба.
В первое мгновение она не могла вспомнить, где находится. Сначала она ощутила восхитительный трепет, словно произошло что-то очень приятное, затем явилось ужасное воспоминание Это были Зеленые Мезонины, но здесь не хотели ее оставить, потому что она не мальчик!
Но было утро, и за окном стояла вишня, вся в цвету. Аня выскочила из постели и одним прыжком оказалась у окна. Затем она толкнула оконную раму — рама подалась со скрипом, будто ее давно не открывали, что, впрочем, и было на самом деле, — и опустилась на колени, вглядываясь в июньское утро. Глаза ее блестели от восторга. Ах, разве это не прекрасно? Разве это не прелестное место? Если бы она могла здесь остаться! Она вообразит, что остается. Здесь есть простор для воображения.
Огромная вишня росла так близко к окну, что ее ветки касались дома. Она была так густо усыпана цветами, что не было видно ни одного листика. С обеих сторон от дома тянулись большие сады, с одной стороны — яблоневый, с другой — вишневый, все в цвету. Трава под деревьями казалась желтой от цветущих одуванчиков. Чуть поодаль в саду виднелись кусты сирени, все в гроздьях ярко-фиолетовых цветов, и утренний ветерок доносил до Аниного окна их головокружительно сладкий аромат.
Дальше за садом зеленые луга, покрытые сочным клевером, спускались к долине, где бежал ручей и росло множество белых березок, стройные стволы которых поднимались над подлеском, наводившим на мысль о чудесном отдыхе среди папоротников, мхов и лесных трав. За долиной виднелся холм, зеленый и пушистый от елей и пихт. Среди них был небольшой просвет, и в него проглядывал серый мезонин того домика, который накануне Аня видела с другой стороны Озера Сверкающих Вод.
Слева виднелись большие амбары и другие хозяйственные постройки, а за ними спускались вниз к сверкающему голубому морю зеленые поля.
Глаза Ани, восприимчивые к красоте, медленно переходили от одной картины к другой, жадно впитывая все, что было перед ней. Бедняжка в своей жизни видела так много некрасивых мест. Но то, что открылось перед ней теперь, превосходило самые буйные ее мечты.
Она стояла на коленях, забыв обо всем на свете, кроме красоты, окружавшей ее, пока не вздрогнула, почувствовав на своем плече чью-то руку. Маленькая мечтательница не слышала, как вошла Марилла.
— Давно пора одеваться, — сказала Марилла коротко.
Марилла просто не знала, как говорить с этим ребенком, и это неприятное ей самой незнание делало ее резкой и решительной помимо ее воли.
Аня встала с глубоким вздохом.
— Ах. разве это не чудесно? — спросила она, указывая рукой на прекрасный мир за окном.
— Да, это большое дерево, — сказала Марилла, — и цветет обильно, но сами вишни никуда не годятся — мелкие и червивые.
— О, я говорю не только о дереве; конечно, оно прекрасно… да, оно ослепительно прекрасно… оно цветет так, будто для него самого это необычайно важно… Но я имела в виду все: и сад, и деревья, и ручей, и леса — весь большой прекрасный мир. Вы не чувствуете в такое утро, будто любите весь мир? Я даже здесь слышу, как ручей смеется вдали. Вы когда-нибудь замечали, какие радостные создания эти ручьи? Они всегда смеются. Даже зимой я слышу их смех из-подо льда. Я так рада, что здесь, возле Зеленых Мезонинов, есть ручей. Может быть, вы думаете, что это не имеет для меня значения, раз вы не хотите оставить меня здесь? Но это не так. Мне всегда будет приятно вспомнить, что возле Зеленых Мезонинов есть ручей, даже если я никогда больше его не увижу. Если бы здесь не было ручья, меня всегда преследовало бы неприятное чувство, что он должен был здесь быть. Сегодня утром я не в пучине горя. Я никогда не бываю в пучине горя по утрам. Разве это не замечательно, что бывает утро? Но мне очень грустно. Я только что воображала, что вам все-таки нужна именно я и что я останусь здесь навсегда-навсегда. Было большим утешением это вообразить. Но самое неприятное в воображаемых вещах — это то, что наступает момент, когда приходится перестать воображать, а это очень больно.
— Лучше одевайся, спускайся вниз и не думай о своих воображаемых вещах, — заметила Марилла, как только ей удалось вставить словечко. — Завтрак ждет. Умой лицо и причешись. Оставь окно открытым и разверни постель, чтобы она проветрилась. И побыстрее, пожалуйста.
Аня, очевидно, могла действовать быстро, когда это требовалось, потому что уже через десять минут она спустилась вниз, аккуратно одетая, с расчесанными и заплетенными в косы волосами, умытым лицом; душу ее при этом наполняло приятное сознание, что она выполнила все требования Мариллы. Впрочем, справедливости ради, следует заметить, что она все-таки забыла раскрыть постель для проветривания.
— Я сегодня очень голодная, — объявила она, проскользнув на стул, указанный ей Мариллой. — Мир уже не кажется такой мрачной пустыней, как вчера вечером. Я так рада, что утро солнечное. Впрочем, я люблю и дождливые утра тоже. Любое утро интересно, правда? Неизвестно, что ждет нас в этот день, и так много простора для воображения. Но я рада, что сегодня нет дождя, потому что легче не унывать и стойко переносить превратности судьбы в солнечный день. Я чувствую, что мне сегодня предстоит многое перенести. Очень легко читать о чужих несчастьях и воображать, что и мы могли бы героически их преодолеть, но это не так легко, когда приходится и в самом деле с ними столкнуться, правда?
— Ради Бога, придержи язык, — сказала Марилла. — Маленькая девочка не должна так много говорить.
После этого замечания Аня совсем умолкла, столь послушно, что ее продолжающееся молчание стало несколько раздражать Мариллу, как нечто не совсем естественное. Мэтью тоже молчал — но это, по крайней мере, было естественно — так что завтрак прошел в полном молчании.
По мере того как он приближался к концу, Аня становилась все более и более рассеянной. Она ела машинально, а ее большие глаза неотрывно, невидящим взглядом смотрели на небо за окном. Это раздражало Мариллу еще сильнее. У нее было неприятное чувство, что в то время, как тело этого странного ребенка находилось за столом, дух его парил на крыльях фантазии в какой-то заоблачной стране. Кто захотел бы иметь в доме такого ребенка?
И однако, что было самым непостижимым, Мэтью желал оставить ее! Марилла чувствовала, что он хочет этого сегодня утром так же сильно, как вчера вечером, и собирается и дальше хотеть этого. Это была его обычная манера — вбить себе в голову какую-нибудь причуду и цепляться за нее с поразительным молчаливым упорством — упорством в десять раз более мощным и действенным благодаря молчанию, чем если бы он говорил о своем желании с утра до вечера.
Когда завтрак кончился, Аня вышла из задумчивости и предложила вымыть посуду.
— Ты умеешь мыть посуду как следует? — спросила Марилла недоверчиво.
— Довольно неплохо. Правда, я лучше умею нянчить детей. У меня большой опыт в этом деле. Жаль, что у вас здесь нет детей, которыми я могла бы заняться.
— Зато я совсем не хотела бы, чтобы здесь было больше детей, чем в данный момент. С тобой одной вполне достаточно хлопот. Ума не приложу, что с тобой делать. Мэтью такой смешной.
— Мне он показался очень милым, — сказала Аня с упреком. — Он очень доброжелательный и совсем не возражал, сколько бы я ни говорила — ему это, кажется, нравилось. Я почувствовала в нем родственную душу, как только увидела его.
— Оба вы чудаки, если ты это имеешь в виду, говоря о родстве душ, — фыркнула Марилла. — Хорошо, можешь вымыть посуду. Не жалей горячей воды и вытри как следует. У меня и так полно работы сегодня с утра, потому что придется поехать после обеда в Уайт Сендс — повидать миссис Спенсер. Ты поедешь со мной, и там решим, что с тобой делать. Когда кончишь с посудой, пойди наверх и застели кровать.
Аня довольно проворно и тщательно вымыла посуду, что не осталось не замеченным Мариллой. Затем она застелила кровать, правда с меньшим успехом, потому что никогда не училась искусству бороться с периной. Но все же кровать была застелена, и Марилла, чтобы на время избавиться от девочки, сказала, что разрешает ей пойти в сад и поиграть там до обеда.
Аня бросилась к двери, с оживленным лицом и сияющими глазами. Но на самом пороге она внезапно остановилась, круто повернула назад и села возле стола, выражение восторга исчезло с ее лица, словно его сдул ветер.
— Ну, что еще случилось? — спросила Марилла.
— Я не осмеливаюсь выйти, — сказала Аня тоном мученика, отрекающегося от всех земных радостей. — Если я не могу остаться здесь, мне не стоит влюбляться в Зеленые Мезонины. А если я выйду и познакомлюсь со всеми этими деревьями, цветами, и с садом, и с ручьем, я не смогу не полюбить их. Мне и так тяжело на душе, и я не хочу, чтобы стало еще тяжелее. Мне так хочется выйти — все, кажется, зовет меня: «Аня, Аня, выйди к нам! Аня, Аня, мы хотим поиграть с тобой!» — но лучше не делать этого. Не стоит влюбляться в то, от чего предстоит быть оторванным навсегда, ведь так? И так тяжело удержаться и не полюбить, правда? Вот почему я была так рада, когда думала, что останусь здесь. Я думала, что здесь так много всего, что можно полюбить, и ничто не помешает мне. Но этот краткий сон миновал. Теперь я примирилась с моим роком, так что мне лучше не выходить. Иначе, боюсь, я не сумею снова с ним примириться. Как зовут этот цветок в горшке на подоконнике, скажите, пожалуйста?
— Это герань.
— О, я не имею в виду это название. Я имею в виду имя, которое вы ей дали. Вы не дали ей имени? Тогда можно мне это сделать? Можно, я назову ее… о, дайте подумать… Милочка подойдет… можно мне называть ее Милочка, пока я здесь? О, позвольте мне ее так называть!
— Да ради Бога, мне все равно. Но какой же смысл в том, чтобы давать имя герани?
— О, я люблю, чтобы предметы имели имена, даже если это только герань. Это делает их больше похожими на людей. Откуда вы знаете, что не задеваете чувства герани, когда называете ее просто «герань» и никак больше? Ведь вам не понравилось бы, если бы вас всегда называли просто женщиной. Да, я буду называть ее Милочкой. Я дала имя сегодня утром и этой вишне под окном моей спальни. Я назвала ее Снежной Королевой, потому что она такая белая. Конечно, она не всегда будет в цвету, но ведь всегда можно это вообразить, правда?
— Никогда в жизни не видела и не слышала ничего подобного, — бормотала Марилла, спасаясь бегством в подвал за картошкой. — Она действительно интересная, как Мэтью говорит. Я уже чувствую, как меня занимает, что еще она скажет. Она и на меня напускает чары. И уже напустила их на Мэтью. Этот взгляд, который он бросил на меня, когда выходил, снова выражал все, о чем он говорил и на что намекал вчера. Лучше бы он был как другие мужчины и говорил обо всем открыто. Тогда было бы можно ответить и переубедить его. Но что сделаешь с мужчиной, который только смотрит?
Когда Марилла вернулась из своего паломничества в подвал, она застала Аню снова впавшей в мечтательность. Девочка сидела, опустив подбородок на руки и устремив взгляд в небо. Так Марилла и оставила ее, пока обед не появился на столе.
— Могу я взять кобылу и кабриолет после обеда, Мэтью? — спросила Марилла.
Мэтью кивнул и печально взглянул на Аню. Марилла перехватила этот взгляд и сказала сухо:
— Я собираюсь поехать в Уайт Сендс и решить этот вопрос. Я возьму Аню с собой, чтобы миссис Спенсер могла сразу отправить ее обратно в Новую Шотландию. Я оставлю тебе чай на плите и вернусь домой как раз к дойке.
И опять Мэтью ничего не сказал. Марилла почувствовала, что зря тратит слова. Ничто так не раздражает, как мужчина, который не отвечает… кроме женщины, которая не отвечает.
В положенное время Мэтью запряг гнедую, и Марилла с Аней сели в кабриолет. Мэтью открыл пред ними ворота двора и, когда они медленно проезжали мимо, сказал громко, ни к кому, кажется, не обращаясь:
— Здесь был утром один паренек, Джерри Буот из Крик, и я сказал ему, что найму его на лето.
Марилла не ответила, но хлестнула несчастную гнедую с такой силой, что толстая кобыла, не привыкшая к подобному обращению, возмущенно рванула галопом. Когда кабриолет уже катил по большой дороге, Марилла обернулась и увидела, что несносный Мэтью стоит, прислонившись к воротам, и печально смотрит им вслед.
Сергей Куцко
ВОЛКИ
Так уж устроена деревенская жизнь, что если и до полудня не выйдешь в лес, не прогуляться по знакомым грибным да ягодным местам, то к вечеру и бежать нечего, всё попрячется.
Так рассудила и одна девушка. Солнце только поднялось до верхушек елей, а в руках уже полное лукошко, далеко забрела, но зато грибы какие! С благодарностью она посмотрела вокруг и только собралась было уходить, как дальние кусты неожиданно вздрогнули и на поляну вышел зверь, глаза его цепко следили за фигурой девушки.
— Ой, собака! — сказала она.
Где-то недалеко паслись коровы, и знакомство в лесу с пастушьей собакой не было им большой неожиданностью. Но встреча с ещё несколькими парами звериных глаз ввела в оцепенение…
“Волки, — мелькнула мысль, — недалеко дорога, бежать…” Да силы исчезли, корзинка невольно выпала из рук, ноги стали ватными и непослушными.
— Мама! — этот внезапный крик приостановил стаю, которая дошла уже до середины поляны. — Люди, помогите! — троекратно пронеслось над лесом.
Как потом рассказывали пастухи: “Мы слышали крики, думали, дети балуются…” Это в пяти километрах от деревни, в лесу!
Волки медленно подступали, впереди шла волчица. Бывает так у этих зверей — волчица становится во главе стаи. Только у неё глаза были не столь свирепы, сколь изучающи. Они словно вопрошали: “Ну что, человек? Что ты сделаешь сейчас, когда нет в твоих руках оружия, а рядом нет твоих сородичей?”
Девушка упала на колени, закрыла глаза руками и заплакала. Внезапно к ней пришла мысль о молитве, словно что-то встрепенулось в душе, словно воскресли слова бабушки, памятные с детства: “Богородицу проси! ”
Девушка не помнила слов молитвы. Осеняя себя крёстным знамением, она просила Матерь Божию, словно свою маму, в последней надежде на заступничество и спасение.
…Когда она открыла глаза, волки, минуя кусты, уходили в лес. Впереди не спеша, опустив голову, шла волчица.
Борис Ганаго
ПИСЬМО БОГУ
Это произошло в конце XIX столетия.
Петербург. Канун Рождества. С залива дует холодный, пронизывающий ветер. Сыплет мелкий колючий снег. Цокают копыта лошадей по булыжной мостовой, хлопают двери магазинов — делаются последние покупки перед праздником. Все торопятся побыстрее добраться до дома.
Только маленький мальчик медленно бредет по заснеженной улице. Он то и дело достает из карманов ветхого пальто озябшие покрасневшие руки и пытается согреть их своим дыханием. Затем снова засовывает их поглубже в карманы и идет дальше. Вот останавливается у витрины булочной и разглядывает выставленные за стеклом кренделя и баранки.
Дверь магазина распахнулась, выпуская очередного покупателя, и из нее потянуло ароматом свежеиспеченного хлеба. Мальчик судорожно сглотнул слюну, потоптался на месте и побрел дальше.
Незаметно опускаются сумерки. Прохожих становится все меньше и меньше. Мальчик приостанавливается у здания, в окнах которого горит свет, и, поднявшись на цыпочки, пытается заглянуть внутрь. Немного помедлив, он открывает дверь.
Старый писарь сегодня задержался на службе. Ему некуда торопиться. Уже давно он живет один и в праздники особенно остро чувствует свое одиночество. Писарь сидел и с горечью думал о том, что ему не с кем встречать Рождество, некому делать подарки. В это время дверь отворилась. Старик поднял глаза и увидел мальчика.
— Дяденька, дяденька, мне надо написать письмо! — быстро проговорил мальчик.
— А деньги у тебя есть? — строго спросил писарь.
Мальчик, теребя в руках шапку, сделал шаг назад. И тут одинокий писарь вспомнил, что сегодня канун Рождества и что ему так хотелось сделать кому-нибудь подарок. Он достал чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернила и вывел: “Петербург. 6 января. Господину…”
— Как фамилия господина?
— Это не господин, — пробормотал мальчик, еще не до конца веря своей удаче.
— Ах, это дама? — улыбнувшись, спросил писарь.
Нет-нет! — быстро проговорил мальчик.
— Так кому же ты хочешь написать письмо? — удивился старик,
— Иисусу.
— Как ты смеешь насмехаться над пожилым человеком? — возмутился писарь и хотел указать мальчику на дверь. Но тут увидел в глазах ребенка слезы и вспомнил, что сегодня канун Рождества. Ему стало стыдно за свой гнев, и уже потеплевшим голосом он спросил:
— А что ты хочешь написать Иисусу?
— Моя мама всегда учила меня просить помощи у Бога, когда трудно. Она сказала, что Бога зовут Иисус Христос. — Мальчик подошел ближе к писарю и продолжал: — А вчера она уснула, и я никак ее не могу разбудить. Дома нет даже хлеба, мне так хочется есть, — он ладонью вытер набежавшие на глаза слезы.
— А как ты ее будил? — спросил старик, поднявшись из-за своего стола.
— Я ее целовал.
— А она дышит?
— Что ты, дяденька, разве во сне дышат?
— Иисус Христос уже получил твое письмо, — сказал старик, обнимая мальчика за плечи. — Он велел мне заботиться о тебе, а твою маму забрал к Себе.
Старый писарь подумал: “Мать моя, уходя в мир иной, ты велела мне быть добрым человеком и благочестивым христианином. Я забыл твой наказ, но теперь тебе не будет стыдно за меня”.
Борис Ганаго
СКАЗАННОЕ СЛОВО
На окраине большого города стоял старенький домик с садом. Их охранял надёжный сторож — умный пёс Уран. Он зря никогда ни на кого не лаял, зорко следил за незнакомцами, радовался хозяевам.
Но вот этот дом попал под снос. Его обитателям предложили благоустроенную квартиру, и тут возник вопрос — что делать с овчаркой? Как сторож Уран уже был им не нужен, становясь лишь обузой. Несколько дней шли ожесточённые споры о собачьей судьбе. В открытое окно из дома до сторожевой конуры частенько долетали жалобные всхлипывания внука и грозные окрики деда.
Что понимал Уран из доносившихся слов? Кто знает…
Только заметили невестка и внук, выносившие ему еду, что миска собаки так и оставалась нетронутой более суток. Уран не ел и в последующие дни, как его ни уговаривали. Он уже не вилял хвостом, когда к нему подходили, и даже отводил взгляд в сторону, словно не желая больше смотреть на людей, предававших его.
Невестка, ожидавшая наследника или наследницу, предположила:
— А не заболел ли Уран? Хозяин в сердцах бросил:
— Вот было бы и лучше, если бы пёс сам издох. Не пришлось бы тогда пристреливать.
Невестка вздрогнула.
Уран посмотрел на сказавшего взглядом, который хозяин потом долго не мог забыть.
Внук уговорил соседа ветеринара посмотреть своего любимца. Но ветеринар не обнаружил никакой болезни, только задумчиво сказал:
— Может быть, он о чем-то затосковал… Уран вскоре умер, до самой смерти чуть шевеля хвостом лишь невестке и внуку, навещавших его.
А хозяин по ночам часто вспоминал взгляд Урана, преданно служившего ему столько лет. Старик уже пожалел о жестоких словах, убивших пса.
Но разве сказанное вернуть?
И кто знает, как ранило озвученное зло внука, привязанного к своему четвероногому другу?
А кто знает, как оно, разлетясь по миру подобно радиоволне, повлияет на души ещё не родившихся детей, будущие поколения?
Слова живут, слова не умирают…
В старинной книжке рассказывалось: у одной девочки умер папа. Девочка тосковала о нем. Он всегда был ласков с ней. Этой теплоты ей не хватало.
Однажды папа приснился ей и сказал: теперь ты будь ласкова с людьми. Каждое доброе слово служит Вечности.
Борис Ганаго
МАШЕНЬКА
Святочный рассказ
Однажды много лет назад девочку Машу приняли за Ангела. Случилось это так.
В одной бедной семье было трое детей. Их папа умер, мама работала, где могла, а потом заболела. В доме не осталось ни крошки, а есть так хотелось. Что делать?
Вышла мама на улицу и стала просить милостыню, но люди, не замечая её, проходили мимо. Приближалась Рождественская ночь, и слова женщины: “Не себе прошу, детям моим… Христа ради! ” тонули в предпраздничной суете.
В отчаянии она вошла в церковь и стала просить о помощи Самого Христа. Кого же ещё оставалось просить?
Вот тут, у иконы Спасителя, Маша и увидела женщину, стоявшую на коленях. Лицо её было залито слезами. Девочка никогда раньше не видела таких страданий.
У Маши было удивительное сердце. Когда рядом радовались, и ей хотелось прыгать от счастья. Но если кому-то было больно, она не могла пройти мимо и спрашивала:
— Что с тобой? Почему ты плачешь? И чужая боль проникала в её сердце. Вот и теперь она склонилась к женщине:
— У вас горе?
И когда та поделилась с ней своей бедой, Маша, которая никогда в жизни не испытывала чувства голода, представила себе троих одиноких, давно не видевших еды малышей. Не задумываясь, она протянула женщине пять рублей. Это были все её деньги.
По тем временам это была значительная сумма, и лицо женщины просияло.
— А где ваш дом? – на прощание спросила Маша. С удивлением она узнала, что живёт бедная семья в соседнем подвале. Девочка не понимала, как можно жить в подвале, но она твёрдо знала, что ей нужно сделать в этот рождественский вечер.
Счастливая мать, как на крыльях, летела домой. Она накупила еды в ближайшем магазине, и дети радостно встретили её.
Вскоре запылала печка и закипел самовар. Дети согрелись, насытились и притихли. Стол, уставленный едой, был для них неожиданным праздником, почти чудом.
Но тут Надя, самая маленькая, спросила:
— Мама, а правда, что в Рождественскую мочь Бог посылает детям Ангела, и тот приносит им много-много подарков?
Мама прекрасно знала, что гостинцев им ждать не от кого. Слава Богу и за то, что Он уже им дал: все сыты и согреты. Но малыши есть малыши. Им так хотелось иметь в Рождественский праздник ёлку, такую же, как у нсех остальных детей. Что она, бедная, могла им сказать? Разрушить детскую веру?
Дети настороженно смотрели на неё, ожидая ответа. И мама подтвердила:
— Это правда. Но Ангел приходит только к тем, кто всем сердцем верит в Бога и от всей души молится Ему.
— А я всем сердцем верю в Бога и от всей души молюсь Ему, – не отступала Надя. – Пусть он пошлёт нам Своего Ангела.
Мама не знала, что сказать. В комнате установилась тишина, только поленья потрескивали в печке. И вдруг раздался стук. Дети вздрогнули, а мама перекрестилась и дрожащей рукой открыла дверь.
На пороге стояла маленькая светловолосая девочка Maшa, а за ней – бородатый мужик с ёлкой в руках.
— С Рождеством Христовым! – радостно поздравила хозяев Машенька. Дети замерли.
Пока бородач устанавливал ёлку, в комнату вошла Машина няня с большой корзиной, из которой сразу же стали появляться подарки. Малыши не верили своим глазам. Но ни они, ни мама не подозревали, что девочка отдала им свою ёлку и свои подарки.
А когда неожиданные гости ушли, Надя спросила:
— Эта девочка и была Ангел?
Борис Ганаго
ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЖИЗНИ
По мотивам рассказа А. Добровольского «Серёжа»
Обычно кровати братьев стояли рядом. Но когда Серёжа заболел воспалением легких, Сашу переселили в другую комнату и запретили тревожить малыша. Только просили молиться за братишку, которому становилось всё хуже и хуже.
Как-то вечером Саша заглянул в комнату больного. Серёжа лежал с открытыми, ничего не видящими глазами и едва дышал. Испугавшись, мальчик кинулся к кабинету, из которого доносились голоса родителей. Дверь была приоткрыта, и Саша услышал, как мама, плача, сказала, что Серёжа умирает. Папа с болью в голосе ответил:
— Что ж теперь плакать? Его уже не спасти…
В ужасе Саша бросился в комнату сестрёнки. Там никого не было, и он с рыданиями упал на колени перед иконой Божией Матери, висевшей на стене. Сквозь всхлипывания прорывались слова:
— Господи, Господи, сделай так, чтобы Серёжа не умер!
Лицо Саши было залито слезами. Вокруг всё расплывалось, как в тумане. Мальчик видел перед собой лишь лик Божией Матери. Чувство времени исчезло.
— Господи, Ты всё можешь, спаси Серёжу!
Уже совсем стемнело. Обессиленный, Саша с трупом встал и зажёг настольную лампу. Перед ней лежало Евангелие. Мальчик перевернул несколько страниц, и вдруг взгляд его упал на строку: «Иди, и как ты веровал, да будет тебе…»
Словно услышав приказ, он пошёл к Серёже. У постели любимого брата молча сидела мама. Она подала знак: «Не шуми, Серёжа уснул».
Слова не были произнесены, но этот знак был, как луч надежды. Уснул — значит, жив, значит, будет жить!
Через три дня Серёжа уже мог сидеть в постели, и детям разрешили бывать у него. Они принесли любимые игрушки брата, крепость и домики, которые он до болезни вырезал и склеивал, — всё, чем можно было порадовать малыша. Сестрёнка с большой куклой встала около Серёжи, а Саша, ликуя, сфотографировал их.
Это были мгновения настоящего счастья.
Борис Ганаго
ТВОЙ ПТЕНЧИК
Выпал из гнезда птенчик – совсем маленький, беспомощный, даже крылышки ещё не выросли. Ничего не умеет, только пищит и клювик раскрывает – есть просит.
Взяли его ребята и принесли в дом. Соорудили ему гнёздышко из травы и веточек. Вова кормил малыша, а Ира поила и выносила на солнышко.
Вскоре птенчик окреп, и вместо пушка у него стали перышки вырастать. Ребята нашли на чердаке старую птичью клетку и для надежности посадили в неё своего любимца – уж очень выразительно стал на него кот поглядывать. Целыми днями у дверей дежурил, момента удобного дожидался. И сколько его дети ни гнали, глаз с птенчика не сводил.
Лето пролетело незаметно. Птенчик на глазах у детей вырос и начал по клетке летать. А вскоре ему в ней тесно стало. Когда клетку на улицу выносили, он бился о прутья и просился на волю. Вот и решили ребята своего питомца выпустить. Конечно, жалко им было с ним расставаться, но лишать свободы того, кто создан для полёта, они не могли.
Однажды солнечным утром простились дети со своим любимцем, вынесли клетку во двор и открыли. Птенчик выпрыгнул на траву и оглянулся на своих друзей.
В этот момент появился кот. Притаившись в кустах, он приготовился к прыжку, бросился, но… Птенчик взлетел высоко-высоко…
Святой старец Иоанн Кронштадтский сравнивал нашу душу с птицей. За каждой душой враг охотится, поймать хочет. Ведь поначалу душа человеческая, совсем как птенец неоперившийся, беспомощна, летать не умеет. Как же нам сохранить её, как вырастить, чтобы не разбилась она о камни острые, не попала в сети ловца?
Господь создал спасительную ограду, за которой растёт и крепнет наша душа, – дом Божий, Церковь святую. В ней душа учится возлетать высоко-высоко, к самому небу. И познаёт она там такую светлую радость, что ей никакие земные сети не страшны.
Борис Ганаго
ЗЕРКАЛО
Точка, точка, запятая,
Минус, рожица кривая.
Палка, палка, огуречик —
Вот и вышел человечек.
С этим стишком Надя закончила рисунок. Потом, боясь, что её не поймут, подписала под ним: “Это я”. Она внимательно осмотрела своё творение и решила, что ему чего-то не хватает.
Юная художница подошла к зеркалу и стала разглядывать себя: что ещё нужно дорисовать, чтобы любой мог понять, кто изображён на портрете?
Надя очень любила наряжаться и вертеться перед большим зеркалом, пробовала разные причёски. На этот раз девочка примерила мамину шляпку с вуалью.
Ей захотелось выглядеть загадочной и романтичной, как длинноногие девушки, показывающие моды по телевизору. Надя представила себя взрослой, бросила в зеркало томный взгляд и попробовала пройтись походкой манекенщицы. Получилось не очень красиво, а когда она резко остановилась, шляпа съехала ей на нос.
Хорошо, что никто не видел её в этот момент. Вот бы посмеялись! В общем, быть манекенщицей ей совсем не понравилось.
Девочка сняла шляпу, и тут её взгляд упал на бабушкину шапочку. Не удержавшись, она примерила её. И замерла, сделав удивительное открытие: как две капли воды она была похожа на свою бабулю. Только морщин у неё пока не было. Пока.
Теперь Надя знала, какой она станет через много лет. Правда, это будущее казалось ей очень далёким…
Наде стало понятно, почему бабушка так любит её, почему с нежной грустью наблюдает за её шалостями и украдкой вздыхает.
Раздались шаги. Надя торопливо положила шапку на место и побежала к дверям. На пороге она встретила… саму себя, только не такую резвую. А вот глаза были совсем такие же: по-детски удивленные и радостные.
Наденька обняла себя будущую и тихо спросила:
— Бабушка, а правда, что в детстве ты была мной?
Бабушка помолчала, потом загадочно улыбнулась и достала с полки старинный альбом. Перелистав несколько страниц, она показала фотографию маленькой девочки, очень похожей на Надю.
— Вот какой я была.
— Ой, и правда, ты похожа на меня! – в восторге воскликнула внучка.
— А может, это ты похожа на меня? – лукаво прищурившись, спросила бабушка.
— Это не важно, кто на кого похож. Главное – похожи, – не уступала малышка.
— Разве не важно? А ты посмотри, на кого была похожа я…
И бабушка стала листать альбом. Каких там только не было лиц. И каких лиц! И каждое было по-своему красиво. Покой, достоинство и тепло, излучаемые ими, притягивали взгляд. Надя заметила, что все они – маленькие дети и седые старики, юные дамы и подтянутые военные – были чем-то похожи друг на друга… И на неё.
— Расскажи мне о них, – попросила девочка.
Бабушка прижала к себе свою кровинку, и заструился рассказ об их роде, идущем из давних веков.
Уже подошло время мультиков, но девочке не захотелось их смотреть. Она открывала что-то удивительное, бывшее давно, но живущее в ней.
А ты знаешь историю своих дедов, прадедов, историю своего рода? Может быть, эта история и есть твоё зеркало?
Борис Ганаго
ПОПУГАЙЧИК
Слонялся Петя по дому. Все игры надоели. Тут мама дала поручение сходить в магазин и ещё подсказала:
— Наша соседка, Мария Николаевна, ногу сломала. Ей хлеба купить некому. Еле по комнате передвигается. Давай, я позвоню и узнаю, может ей что купить нужно.
Тётя Маша звонку обрадовалась. А когда мальчик принёс ей целую сумку продуктов, она не знала, как его и благодарить. Почему-то показала Пете пустую клетку, в которой недавно жил попугай. Это был её друг. Тётя Маша за ним ухаживала, делилась своими думами, а он взял и улетел. Теперь ей некому слова сказать, не о ком заботиться. А что это за жизнь, если не о ком заботиться?
Петя посмотрел на пустую клетку, на костыли, представил, как тётя Mania ковыляет по опустевшей квартире, и в голову ему пришла неожиданная мысль. Дело в том, что он давно копил деньги, которые ему давали на игрушки. Всё не находил ничего подходящего. И вот теперь эта странная мысль – купить попугайчика для тёти Маши.
Попрощавшись, Петя выскочил на улицу. Ему захотелось зайти в зоомагазин, где когда-то видел разных попугайчиков. Но теперь он смотрел на них глазами тёти Маши. С каким из них она могла бы подружиться? Может, этот ей подойдёт, может, этот?
Петя решил расспросить соседку о беглеце. На следующий день он сказал маме:
— Позвони тёте Маше… Может быть, ей что-нибудь нужно?
Мама даже замерла, потом прижала сына к себе и прошептала:
— Вот и ты человеком становишься… Петя обиделся:
— А разве раньше я человеком не был?
— Был, конечно был, – улыбнулась мама. — Только теперь у тебя ещё и душа проснулась… Слава Богу!
— А что такое душа? — насторожился мальчик.
— Это способность любить.
Мама испытующе посмотрела на сына:
— Может, сам позвонишь?
Петя засмущался. Мама сняла трубку: Мария Николаевна, извините, у Пети к вам вопрос. Я сейчас ему трубку передам.
Тут уж деваться было некуда, и Петя смущённо пробормотал:
— Тётя Maшa, может, вам купить что-нибудь?
Что произошло на другом конце провода, Петя не понял, только соседка ответила каким-то необычным голосом. Поблагодарила и попросила принести молока, если он пойдёт в магазин. Больше ей ничего не нужно. Опять поблагодарила.
Когда Петя позвонил в её квартиру, он услышал торопливый стук костылей. Тётя Maшa не хотела заставлять его ждать лишние секунды.
Пока соседка искала деньги, мальчик как бы невзначай стал расспрашивать её о пропавшем попугае. Тётя Маша охотно рассказала и про цвет, и про поведение…
В зоомагазине таких по цвету попугайчиков оказалось несколько. Петя долго выбирал. Когда же он принёс свой подарок тёте Маше, то… Я не берусь описывать, что было дальше.