Допрос в южной америке рассказ tortures - Граматика и образование на Pisanino.ru

— Я сильная! Я буду ломать и выламывать тебе раскалёнными щипцами косточки!

Сережка бросил взгляд на щипцы и побледнел. Если от маленького огня папиросы, так мучительно и противно ноет под лопаткой голая кожа, то будет, когда его тела коснется пахнущее адом красное железо?

Женщина-офицер приказала лающим тоном:

— Вздернуть мальчишку на дыбу!

Девчонка-палач не одевая маски, очень ловко накинула на прочную веревку, что связала юному разведчику руки крюк. Другой более массивный, в черной маске помощник палача, с помощью крутящегося приспособления потянул цепь, к которой лепился крючок.

Гибкий, как акробат Сережка, почти не ощутил боли, когда его руки взмыли вверх, а плечи прокрутились на дыбе. Ведь, разумеется, разведчик имел большой опыт лазания в форточки, по трубам дымохода, и даже брал уроки у циркачей. Однако помощница палач проявив не девичью силу, ловко накинула на босые ноги мальчика колодку и с крепко защелкнула замки.

Судя по гримасе ей, не смотря на сноровку — было тяжело нацепить колодку, а в плечах и связках мальчишки, чей вес вырос более, чем в два раза стрельнуло болью. Теперь началась настоящая пытка.

К мальчишке-разведчику пошла молоденькая медсестра в белом халате и в резиновых перчатках. Она положила руку напротив сердца мальчика и прослушала пульс, затем улыбнувшись с изуверской радостью сообщила:

— У него очень крепкое сердце, может многое вынести!

Женщина-офицер по-русски прошипела:

— Говори пароль!

Сережка вспоминая мальчишка-Кибальчича, которого, наверное буржуины тоже вот распяли голого на дыбе и требовали выдать самую главную тайну, добавил себе мужества. Как ни странно, но реальная боль подавляла страх и давала силы сопротивляться гитлеровской мерзости.

Юный разведчик воскликнул:

— Я ничего вам не скажу! А Гитлеру будет сметь и кол!

Женщина, которая уже много раз присутствовала на допросах, и совершенно утратила всякое подобие совести и жалости, лаконично приказала:

— Бей!

Мальчишку взялась лупить юная девчонка. Наверное, она специалист по порке многочисленных малолетних пленников. Способна причинить боль, но при этом не запороть до смерти и, не давая нырнуть из ада истязаний в рай тотальной «отключки» сознания.

Удары обрушились на худую, но жилистую спину Сережки, кусая его словно рои плеч.

Было больно, но мальчик тяжело дыша и открыв рот, не вопил от боли. Ему в этом представлялся самый настой бой, в которой учувствует мальчиш-кибальчиш. На месте мальчишка-Кибальчиша дерется и командует он — Сережка. Только сражаются они не беляками, а самыми настоящими фашистами.

Вот прут страшные немецкие «Тигры», машины, чей даже вид до крайности жуткий. Но сейчас они выглядят, словно картонные и ты по ним рубишь шашкой!

Женщина-офицер видя, что мальчуган, несмотря на открытые глаза практические не реагирует на удары, жестко приказала:

— А теперь жаровню!

Девушка-истязатель подскочила к жаровне и достала из шуфлядки банку с оливковым маслом. А затем подбежала к мальчишке, и скривив рожицу в презрении стала, мазать пацану жестковатые, не успевшие размягчиться после босоногого лета подошвы ног.

Сережке даже было приятно, когда к окоченевшим, босым ногами прикоснулись, теплые девичьи ручки, и нагретое масло. Мальчик довольно буркнул, но безжалостная девка-палач показала ему кулак и на ломаном русском языке произнесла:

— Поджарим тебе мальчишка пятки! Будешь волком выть!

Сережке вспомнился просмотренный в кинотеатре, как раз накануне войны фильм: «Остров Сокровищ». Там переодетой под мальчика-юнгу девушке тоже грозились поджарить пятки. Это обозначало, что-то болезненное и видимо нехорошее. Тогда Сережка из любопытства зажег свечку и поднес свою круглую, детскую пяточку к огоньку.

Как он заорал потом не своим голосом! Это действительно было очень больно и, на пятке вздулся багровый волдырь, на который невозможно было встать. Так что пацан некоторое время был вынужден ходить правой ногой на носочках. Волдырь, правда, быстро сошел, но воспоминания остались.

Осенью, когда ступни мальчишка огрубели до образования мозолей, Сергей пробовал пробежаться по уголькам. Так некоторые румынские мальчишки умели делать. Однако все равно его обжигало — видно тут у них был свои местные секреты. А вот по битому стеклу, мозолистые подошвы могли, если равномерно распределять свой вес ступать. Не говоря о том, чтобы бегать по горным, острым камням. Это уже для Сережки почти норма.

Воспоминания отвлекли от момента, когда под ногами разгорелся небольшой костер. Такая методика пытки, жарить босые пятки, неторопливо, но болезненно долго. А масло не дает обгореть толстой, грубой коже подошв. И это действительно так больно и главное боль постепенно нарастает, до не выносимой.

Источник

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

4.4 История использования пыток при дознании

VII век н. э., времена правления династии Тан, в истории китайских законов (и китайских пыток) является важным водоразделом. Именно тогда было составлено китайское законодательство, которое с небольшими изменениями просуществовало вплоть до конца прошлого века. Древний Китай был царством того, что в китайском называется «жоу син». Слово это обычно переводится на русский как «телесные наказания», но более точным переводом было бы «членовредительские наказания». Действительно, древнекитайские законы полны таких фраз: «Для большого наказания используются доспехи и оружие (имеется в виду поход против бунтовщиков – авт.), для следующего – топоры и секиры (орудия смертной казни – авт.), для среднего наказания – ножи и пилы, для следующего – долота и сверла, для легкого – палки и плети». Упомянутые «ножи и пилы» применялись для отпиливания конечностей, а долота и сверла были нужны для другого распространенного наказания – удаления коленных чашечек. Наиболее распространенными были: отпиливание стопы (сначала отпиливали одну стопу, а попавшемуся второй раз рецидивисту – и другую), удаление коленных чашечек, отрезание носа, отрезание ушей, клеймение. Все эти наказания упоминаются в текстах тех времен очень часто, и порою кажется, что отрезание ушей, например, играло такую роль, как в советские времена административное наказание «15 суток». Очень широко применялась кастрация. Известно, что наказанию этому подвергали не только мужчин, но и женщин. С мужчинами все понятно, но из текстов видно, что палачи проделывали что-то и с половыми органами осужденной на это наказание женщины, хотя сущность процедуры из сохранившихся отрывков не понятна. Однако ясно, что эта неизвестная процедура была мучительной и навсегда делала для наказанной таким образом половой акт то ли невозможным, то ли очень болезненным. Кастрированных мужчин отправляли в евнухи или стражники, а женщины становились дворцовыми рабынями. Впрочем, очень заметная часть наказанных просто умирала вскоре после операции от заражения крови.

Китайские пытки особым разнообразием не отличались. Со времен династии Тан (VII–X века) закон признавал только три вида допустимых пыток, причем любая самодеятельность и изобретательность следователей пресекалась, особенно если она кончалась смертью подследственного. Самой распространенной пыткой было избиение палками. Плети и кнуты в Китае также применялись, но довольно редко. Допрашиваемого клали на землю, снимали с него штаны и начинали бить палками по ягодицам и бедрам, а иногда – и по пяткам. При всей незатейливости метода, в умелых руках он был вполне эффективным, так что в большинстве случаев избиваемый сознавался. Размер и вес палок определялся инструкциями, и в разные эпохи был разным. Между прочим, для наказания применялись облегченные палки, а для пытки – утяжеленные. В XVI–XIX веках длина палки для допросов равнялась примерно метру. Особо упорного преступника ждали тиски для костей рук. Они представляли из себя соединенные шнурками палочки, между которых вставлялись пальцы обвиняемого. Палач сдавливал палочки – треск костей, отчаянный крик и, скорее всего, признание. Если же это не помогало, то в дело шли ножные тиски, устроенные примерно так же.

Среди самых неофициальных пыток широко использовалась пытка водой, пресловутое «промывание мозгов». От похожей европейской пытки она отличалась тем, что воду человеку вливали в нос, а не в рот, так что заполняла она в первую очередь легкие. Зачастую перед пыткой человека подвешивали за ноги. Изредка применялось и дыба (вертикальная, как, например, в России). Применяли в Китае и пытки огнем и раскаленным железом, однако были они немалой редкостью.

Японские пытки военнопленных

О методах пыток в «Основных правилах допроса пленных» Квантунской армии говорится следующее: «Пытка, причиняя физические страдания, должна поддерживаться и продолжаться таким образом, чтобы не было иных способов избавиться от страданий, кроме дачи правдивых показаний.

Пытка является выгодной с точки зрения скорости, с которой сравнительно легко можно заставить лиц со слабой силой воли дать правдивые показания, но при этом имеется опасность, что допрашиваемый, чтобы избежать страданий или стараясь угодить допрашивающему, наоборот, исказит истину.

У лиц с сильной волей пытка может усилить волю к сопротивлению и после допроса оставить озлобление против империи.

В отношении лиц со слабой силой воли пытка обычно применяется в тех случаях, когда даже при наличии улик допрашиваемый не говорит правду, но имеются полные основания полагать, что этот человек в случае применения пытки будет говорить откровенно.

Необходимо иметь в виду, что способы пытки должны быть такими, чтобы их было легко применять, чтобы можно было без чувства жалости поддерживать страдания и чтобы в результате их не оставалось ни ран, ни шрамов. Однако, в тех случаях когда необходимо вызвать чувство опасения за жизнь, можно не считаться с причинением допрашиваемому вреда, но необходимо делать это так, чтобы не лишиться возможности продолжать допрос.

Если коротко суммировать все изложенное, то получится, что пытки должны быть легко применяемыми, на первый взгляд не жестокими, однако причиняющими большие и длительные страдания, желательно, не оставляющими следов; в случае необходимости следует методически продолжать пытку и внушать мысль: «Сейчас ты будешь убит», при этом не нужно обращать внимание на то, останутся ли следы. Иными словами, инструкция гласила: если сочтешь нужным, делай все, что угодно.

Затем перечисляются некоторые виды пыток.

1. Заставлять сидеть прямо и неподвижно.

2. Заложив между пальцами по карандашу недалеко от основания пальцев, связать концы пальцев веревкой и шевелить их.

3. Положив допрашиваемого на спину (ноги рекомендуется положить немного выше), капать воду одновременно в нос и в рот.

4. Положить допрашиваемого боком, топтать ему щиколотку.

5. Ставить под полку, находящуюся на такой высоте, чтобы под нею допрашиваемый не мог стоять прямо.

6. В том случае, если допрашиваемому случайно нанесено ранение, необходимо, учитывая общую обстановку и пользу родины, принимать решительные меры, беря за это на себя ответственность.

Все это только начало, введение в элементарный курс методики пыток, применявшихся жандармерией Квантунской армии. Если же нанесено увечье, то в интересах японской армии «прими решительные меры». Убей! Мертвые не говорят.

При получении показаний в результате применения пыток следует проверить, не являются ли эти показания результатом стремления избежать мучений и угодить допрашивающему; в этих случаях необходимы какие-либо подтверждения правдивости показаний.

О применении пыток не должен знать никто, кроме лиц, имеющих к этому отношение. Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы об этом знали другие пленные. Очень важно принимать меры к тому, чтобы не были слышны крики.

В «Основных правилах» речь идет также о поведении пленных.

Во время допроса нужно внимательно следить за цветом лица допрашиваемого, его позой, движением глаз, изменением тона голоса, движением губ и другими едва уловимыми проявлениями его состояния, быть внимательным не только к его словам, но и к иным выражениям его намерений. На основании таких эмоций, как радость и гнев, печаль и удовлетворение, стыд, страх, ужас и т. п., нужно уметь разгадать попытку обмана со стороны допрашиваемого.

Жалоба на жажду и просьба дать воды в большинстве случаев свидетельствует о состоянии, за которым следует признание.

Необходимо очень строго следить за поведением и выражением лица допрашиваемого. Часто попытка пленного разгадать реакцию следователя на его показания является подтверждением того, что он говорит неправду.

Смешанные виды пыток из арсенала НКВД

Как никакая классификация в природе не имеет жестких перегородок, так и в пытках нам не удастся четко отделить методы психические от физических. Куда, например, отнести такие методы:

«1) Звуковой способ. Посадить подследственного метров за шесть, за восемь и заставлять все громко говорить и повторять. Уже измотанному человеку это нелегко. Или сделать два рупора из картона и вместе с подошедшим товарищем следователем, подступя к арестанту вплотную, кричать ему в оба уха: «Сознавайся, гад!» Арестант оглушается, иногда теряет слух. Но это неэкономичный способ, просто следователям в однообразной работе тоже хочется позабавиться, вот и придумывают, кто во что горазд.

2) Гасить папиросу о кожу подследственного.

3) Световой способ. Резкий круглосуточный электрический свет в камере или боксе, где содержится арестант, непомерно яркая лампочка для малого помещения и белых стен. Воспаляются веки, это очень больно. А в следственном кабинете на него снова направляют комнатные прожектора.

4) Такая придумка: Чеботарева в ночь под 1 мая 1933 в хабаровском ГПУ всю ночь, двенадцать часов, – не допрашивали, нет: водили на допрос! Такой-то – руки назад! Вывели из камеры быстро вверх по лестнице, в кабинет к следователю. Выводной ушел. Но следователь, не только не задав ни единого вопроса, а иногда не дав Чеботареву и присесть, берет телефонную трубку: заберите из 107-го! Его берут, приводят в камеру. Только он лег на нары, гремит замок: Чеботарев! На допрос! Руки назад! А там: заберите из 107-го! Да вообще методы воздействия могут начинаться задолго до следственного кабинета.

5) Тюрьма начинается с бокса, то есть ящика или шкафа. Человека, только что схваченного с воли, еще в лете его внутреннего движения, готового выяснять, спорить, бороться, – на первом же тюремном шаге захлопывают в коробку, иногда с лампочкой и где он может сидеть, иногда темную и такую, что он может только стоять, еще и придавленный дверью. И держат его здесь несколько часов, полсуток, сутки. Часы полной неизвестности! – может, он замурован здесь на всю жизнь? Он никогда ничего подобного в жизни не встречал, он не может догадаться! Идут его первые часы, когда все в нем еще горит от не остановленного душевного вихря. Одни падают духом – вот тут-то делать им первый допрос! Другие озлобляются – тем лучше, они сейчас оскорбят следователя, допустят неосторожность – и легче намотать им дело.

6) Когда не хватало боксов, делали еще и так, Елену Струтинскую в Новочеркасском НКВД посадили на шесть суток в коридоре на табуретку – так, чтоб она ни к чему не прислонялась, не спала, не падала и не вставала. Это на шесть суток! А вы попробуйте просидите шесть часов? Опять-таки в виде варианта можно сажать заключенного на высокий стул, вроде лабораторного, так, чтобы ноги его не доставали до пола. Они хорошо тогда затекают. Дать посидеть ему часов восемь-десять. А то во время допроса, когда арестант весь на виду, посадить его на обыкновенный стул, но вот так: на самый кончик, на ребрышко сидения (еще вперед! еще вперед!), чтоб он только не сваливался, но чтоб ребро больно давило его весь допрос. И не разрешить ему несколько часов шевелиться. Только и всего? Да, только и всего. Испытайте.

7) По местным условиям бокс может заменяться дивизионной ямой, как это было в Гороховецких армейских лагерях во время Великой Отечественной войны. В такую яму, глубиною три метра, диаметром метра два, арестованный сталкивается, и там несколько суток под открытым небом, часом и под дождем, была для него и камера, и уборная. А триста граммов хлеба и воду ему туда спускали на веревочке. Вообразите себя в этом положении, да и еще только что арестованного, когда в тебе все клокочет…

Заставить подследственного стоять на коленях – не в каком-то переносном смысле, а в прямом: на коленях и чтоб не присаживался на пятки, а спину ровно держал. В кабинете следователя или в коридоре можно заставить так стоять двенадцать часов, и двадцать четыре, и сорок восемь. (Сам следователь может уходить домой, спать, развлекаться, это разработанная система: около человека на коленях ставится пост, сменяются часовые. (Кого хорошо так ставить? Уже надломленного, уже склоняющегося к сдаче. Хорошо ставить так женщин. Иванов-Разумник сообщает о варианте этого метода: поставив молодого Лордкипанидзе на колени, следователь измочился ему в лицо! И что же? Не взятый ничем другим, Лордкипанидзе был этим сломлен. Значит, и на гордых хорошо действует…

9) А то так просто заставить стоять. Можно, чтоб стоял только во время допросов, это тоже утомляет и сламывает. Можно во время допросов и сажать, но чтоб стоял от допроса до допроса (надзиратель следит, чтобы не прислонялся к стене, а если заснет и грохнется – пинать и поднимать). Иногда и суток выстойки довольно, чтобы человек обессилел и показал что угодно.

10) Во всех этих выстойках три-четыре-пять суток обычно не дают пить. Все более становится понятной комбинированность приемов психологических и физических. Понятно, что все предшествующие меры соединяются с (11) бессонницей, совсем не оцененною Средневековьем: оно не знало об узости того диапазона, в котором человек сохраняет свою личность. Бессонница (да еще соединенная с выстойкой, жаждой, ярким светом, страхом и неизвестностью – что твои пытки?) мутит разум, подрывает волю, человек перестает быть своим «я»…

12) В развитие предыдущего – следовательский конвейер. Ты не просто не спишь, но тебя трое – четверо суток непрерывно допрашивают сменные следователи.

13) Карцеры. Как бы ни было плохо в камере, но карцер всегда хуже ее, оттуда камера всегда представляется раем. В карцере человека изматывают голодом и обычно холодом (в Сухановке есть и горячие карцеры). Например, лефортовские карцеры не отапливаются вовсе, батареи обогревают только коридор, и в этом «обогретом» коридоре дежурные надзиратели ходят в валенках и телогрейке. Арестанта же раздевают до белья, а иногда до одних кальсон, и он должен в неподвижности (тесно) пробыть в карцере сутки, трое, пятеро (горячая баланда только на третий день). В первые минуты ты думаешь: не выдержу и часа. Но каким-то чудом человек высиживает свои пять суток, может быть, приобретая и болезнь на всю жизнь. У карцеров бывают разновидности: сырость, вода. Уже после войны Машу Г. в черновицкой тюрьме держали босую два часа по щиколотки в ледяной воде – признавайся! (Ей было восемнадцать лет, как еще жалко свои ноги и сколько еще с ними жить надо!).

14) Считать ли разновидностью карцера запирание стоя в нишу? Уже в 1933 в хабаровском ГПУ так пытали С. А. Чеботарева: заперли голым в бетонную нишу так, что он не мог подогнуть колен, ни расправить и переместить рук, ни повернуть головы. Это не все! Стала капать на макушку холодная вода (как хрестоматийно!..) и разливаться по телу ручейками. Ему, разумеется, не объявили, что это все только на двадцать четыре часа… Страшно это, не страшно – но он потерял сознание, его открыли назавтра как бы мертвым, он очнулся в больничной постели. Его приводили в себя нашатырным спиртом, кофеином, массажем тела. Он далеко не сразу мог вспомнить – откуда он взялся, что было накануне. На целый месяц он стал негоден даже для допросов.

15) Голод. Это не такой редкий способ: признание из заключенного выголодить. Собственно, элемент голода вошел во всеобщую систему воздействия.

16) Битье, не оставляющее следов. Бьют и резиной, бьют и колотушками, и мешками с песком. Очень больно, когда бьют по костям, например, следовательским сапогом по голени, где кость почти на поверхности. Комбрига Карпунича-Бравена били двадцать один день подряд. (Сейчас говорит: «И через тридцать лет все кости болят и голова»). Вспоминая свое и по рассказам, он насчитывает пятьдесят два приема пыток. Или вот еще как: зажимают руки в специальном устройстве – так, чтобы ладони подследственного лежали плашмя на столе, – и тогда бьют ребром линейки по суставам – можно взвопить! Выделять ли из битья особо – выбивание зубов? (Карпуничу выбили восемь). Как всякий знает, удар кулаком в солнечное сплетение, перехватывая дыхание, не оставляет малейших следов. Лефортовский полковник Сидоров уже после войны применил вольный удар галошей по свисающим мужским придаткам (футболисты, получившие мячом в пах, могут этот удар оценить). С этой болью нет сравнения, и обычно теряется сознание.

17) В новороссийском НКВД изобрели машинки для зажимания ногтей. У многих новороссийских потом на пересылках видели слезшие ногти.

18) А смирительная рубашка?

19) А взнуздание («ласточка»)? Это – метод сухановский, но и Архангельская тюрьма знает его (следователь Ивков, 1940). Длинное суровое полотенце закладывается тебе через рот (взнуздание), а потом через спину привязывается концами к пяткам. Вот так, колесом на брюхе, с хрустящей спиной, без воды и еды полежи суток двое. Надо ли перечислять дальше? Много ли еще перечислять?»

20) Но самое страшное, что с тобой могут сделать, это: раздеть ниже пояса, положить на спину на пол, ноги развести, на них сядут подручные (славный сержантский состав), держа тебя за руки.

ДОПРОС С ПРИСТРАСТИЕМ – ПЫТКИ

Всемирная Медицинская Ассоциация (http://www.wma.net) дала определение пытки, как «преднамеренное физическое страдание, систематические и жестокие действия, совершенные одним или несколькими лицами, действующими по собственной инициативе или по заданию авторитарных вышестоящих структур, чтобы заставить людей раскрыть определенную информацию, дать требуемые показания или по любой другой причине». (Токийская декларация, 1975 год)

В этих определениях были объяснены следующие характеристики пыток:

Преднамеренный характер. Пытки, физические или психологические страдания причиняют жертве преднамеренно.

Систематичность и жестокость. Причинение страданий может быть систематическим и заранее спланированным или может быть спонтанным и жестоким.

По приказу начальства или без такового. Определение дает четкое указание, что даже если человек действует по приказу и использует пытки, это не оправдывает его действия. Поэтому, указ/приказ не является поводом для использования пыток. Таким образом, и лицо которое отдает приказ, и тот, кто исполняет, должны быть наказаны как палачи.

Цель. Во всех случаях предполагаемого или идентифицированного случая пыток должна быть цель. Это может быть: получение информации; вынужденное признание в совершении преступления; наказание; подписание ложного письменного заявления или по любой другой причине. Это может быть попытка уничтожить личность конкретного человека, который мог бы мобилизовать людей против государственного насилия. В стране с диктатурой у власти пытки могут быть использованы и для распространения террора в общество.

Психические и физические страдания. Данное определение подчеркивает, что наличие физических и психических страданий человека указывают на то, что он был подвергнут пыткам. Отсутствие каких-либо явных физических признаков не означает отсутствие факта пыток. Даже «незначительные» физические или психологические страдания могут быть определены как последствия пыток.

Международный Комитет Красного Креста (МККК) широко использует термин «жестокое обращение», чтобы охватить и другие формы физического, морального насилия и жестокого обращения, запрещенные международным правом, включая бесчеловечное, унизительное и оскорбительное преступление против личного достоинства.

С юридической точки зрения, критериями различий между пытками и другими видами жестокого обращения могут быть тяжесть, уровень боли или страданий. Кроме того, пытки предполагают наличие определенной цели таких действий, например, для получения информации или для наказания.

Различные термины, используемые для обозначения различных форм жестокого обращения или причинение боли, можно объяснить следующим образом:

пытки: наличие конкретной цели и умышленное причинение сильной боли или мучений;

бесчеловечное или жестокое обращение: нет конкретной цели, но присутствует значительный уровень страдания или боли;

преступления против личного достоинства: нет конкретной цели, но присутствует значительный уровень унижения чести и достоинства, а также разрушение физического и психического здоровья.

Методы жестокого обращения могут быть как физические, так и психологические, но оба метода могут иметь физические и психологические последствия.

Цели пыток

Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки. Есть много разных причин, чтобы применить пытки, и они меняются в зависимости от случая, от места нахождения потенциальных жертв, от социально-политического контекста, от геополитических обстоятельств, и т. д.

Некоторые из целей пыток:

получение информации: после ареста жертвы часто подвергаются пыткам с целью получения информации о своей деятельности, о контактах, которые они имели с разными организациями или людьми. Если полученная информация неправильная, или не удовлетворяет палача или его начальство, палач будет продолжать использовать пытки.

получение признаний: жертва вынуждена под пытками подписать письменное заявление и признание в совершении какого либо преступления (деяния). Часто жертвы подписывают подобные декларации, оговаривая себя, чтобы избежать пыток.

получение признаний, чтобы обвинить и наказать других: иногда жертву заставляют подписать заявление, чтобы инкриминировать других лиц. Как следствие этих признаний, палачи могут арестовать и других людей, которых они подозревали или собирались задержать.

Для наказания тех или иных людей или их близких.

Месть также может быть причиной пыток. Иногда, палач (мучитель) может мстить не только конкретному лицу, но и членам его семьи, родственникам, коллегам и друзьям, или другим людям из его окружения.

Разрушение личности: в каждом обществе всегда есть люди, наделенные лидерскими качествами. Они могут призвать и мобилизовать людей, для восстания против диктаторских режимов. Эти люди, скорее всего, рискуют быть идентифицированы, арестованы и подвергнуты пыткам, чтобы заставить их замолчать или превращать в «живых мертвецов». В результате пыток их поведение, воля, мысли и чувства могут быть полностью изменены. Человек теряет уверенность в себе и переживает чувство беспомощности, безнадежности, потери самоуважения и собственной значимости.

Распространение террора в обществе: это явление характерно для диктаторских режимов. Любой, кто посмеет поднять голос против существующего строя, может быть подвергнут жестоким пыткам. Жертва может быть либо физически уничтожена и этот факт не скрывается палачами, либо отправлена обратно в сообщество с физическими и психологическими следами пыток. Такие события вызывают страх среди членов сообщества, подавляет социальную активность и возможные ростки сопротивления в стране.

Для выработки жестокости у солдат и других лиц, при подготовке их участия в военных действиях или для охраны определенных объектов или важных персон. Этот аспект мало изучен, хотя широко распространён в процессе военной подготовки, как в постсоветском пространстве, так и в других странах.

Методы пыток и насилия

Любая форма пыток и насилия может иметь физические, психические и социальные последствия. Таким образом, разделение на физические или психические методы пыток считается нецелесообразным и даже искусственным. Тем не менее, для упрощения и понимания, мы обращаемся к дифференциации форм насилия и пыток на 3 группы:

• физические;

• психологические и / или «белые пытки»;

• сексуальные.

Физические пытки

Физические методы, представляют собой формы насилия, которые вызывают боль, дискомфорт и нарушения функции различных частей тела. Часто убийство жертв не является прямой целью пыток. Поэтому, мучитель, а зачастую и кто-либо из медицинских работников данного учреждения, следит, чтобы жертва не умирала во время пыток и чтобы следы пыток не обнаруживались самой жертвой или при тщательном осмотре другими людьми. Однако, несмотря на все меры предосторожности, физические пытки всегда оставляют последствия, которых возможно идентифицировать и документировать. На сегодняшний день разработаны диагностические методы и технологии, которые могут обнаружить следы физического воздействия даже через несколько лет после перенесенных травм и пыток.

Среди самых распространенных типов физических пыток, выделяют те, которые:

• вызывают мучительные (сильнейшие) боли;

• вызывают сильный страх и / или немедленную смерть;

• ведут к полному или экстремальному истощению;

• причиняют увечья или инвалидность на всю жизнь.

1) Физические пытки, которые вызывает мучительные (сильнейшие) боли:

Избиения являются наиболее распространенным способом использования пыток, которые становятся более серьезными, когда сопровождаются использованием веревок, цепей, ремней и других «инструментов» или ног, обутых в громоздкую или тяжелую обувь. «Простые избиения» – это нанесение ударов в разные чувствительные области тела, не вызывая никаких видимых внешних или внутренних повреждений. Но, например, одиночные или одновременные удары ладонями по ушам (метод пытки «телефон») не могут считаться простым избиением, потому что это может привести к разрыву барабанной перепонки или может повредить среднее и/или внутреннее ухо, что может привести к снижению слуха и развитию тугоухости или глухоты.

Пытки «Фаланга» (или Фалака) представляют собой жестокие повторные избиения в области ступней (реже, кистей рук или бедер), обычно c применением дубинки, обрезка трубыилианалогичного орудия. Такие побои имеют немедленные и долгосрочные последствия, но могут вызывать и стойкую инвалидность. А сильная боль при ходьбе постоянно напоминает жертве о травматическом прошлом, даже после длительного периода времени.

Эта пытка была описана отдельно в нескольких источниках, включая Стамбульский Протокол, и очень распространена в мире, в разных формах.

Пытки пальцев, в том числе размещение карандашей или подобных предметов с последующим сжиманием или дроблением.

Подвешивание: жертвы подвешиваются за ноги, за руки, за волосы и т. д., обычно в это время используются и другие виды пыток, как жестокое избиение, фаланга, воздействия дыма, химических веществ, холодного или горячего, или поражение электрическим током, и т. д.

Воздействие холодом: жертвы подвергаются воздействию низких температур на улице или в камере; могут быть вынуждены спать на холодном полу, или вынуждены стоять голыми на холоде.

Воздействие высокими температурами: жертва может быть вынуждена оставаться долго на солнце или у огня; использование горячих жидкостей или предметов; тушение сигарет на теле жертвы и т. д.

Пытки вызывающие сильное раздражение: применение некоторых раздражителей, как молотый перец, соль и т. д., на тонких и нежных участках или частях тела, например на слизистых, ранах и порезах.

Вынужденное стояние или ходьба босиком на острых, режущих и колющих предметах или поверхностях;

Стоматологические пытки: здоровые зубы могут быть поломаны, выбиты или удалены разными несоответствующими инструментами; жертвы могут быть заставлены жевать или кусать камень, дерево или металл.

Пытки с использованием волос: жертву могут таскать за волосы; могут брить голову в унизительных формах; иногда волосы могут быть сожжены или разорваны.

Нанесение ран или порезов острым ножом или другими аналогичными предметами. На свежие раны могут быть применены лимонный сок, соль, молотый красный перец и т. д.

Вынужденные позиции: жертва может быть принуждена стоять или сидеть в определенной позиции, от нескольких часов до нескольких дней; при этом жертва может быть связана или подвергается избиениям или другим пыткам.

2) Физические пытки, которые вызывают сильный страх или даже смерть:

Пытки электрическим током, как правило, предполагает использование чувствительных частей тела, таких как половые органы, соски, уши и т. д. Иногда используется в естественных полостях или отверстиях, и, таким образом, очень трудно обнаружить следы. Иногда жертву раздевают и привязывают к металлическому пруту, таким образом, чтобы получить удар по всему организму; или опрыскивают водой, чтобы усиливать воздействие электрического тока.

Удушение: жертву могут задушить по-разному и так сильно, что она чувствует себя близко к смерти. Удушение может быть сделано путем закрывания рта и носа, часто привязав руки и фиксируя таким образом, чтобы жертва не была в состоянии двигаться. Иногда голова жертвы погружается в воду, или в разные жидкости и такой метод называется мокрое «submarino». При сухом «submarino» голову жертвы помещают в полиэтиленовый пакет или нечто подобное.

Симулирование исполнения смертного приговора (экзекуции, в т. ч. и расстрела): этот метод встречается часто, и осуществляется разными способами. Обычно жертве закрывают глаза, или ставят у стены. Ему сообщают, что его расстреляют и обычно стреляют вверх. Или запугивают, что задавят каким-то транспортным средством. В действительности, жертвы слышат запуск двигателя и шум грядущего на полной скорости автомобиля, но который внезапно останавливается буквально рядом.

3) Виды пыток, которые вызывают полное или крайнее истощение:

Физическое истощение: жертвы вынуждены осуществлять длительные и изнуряющие физические упражнения; или их заставляют долго стоять на одной ноге или на обеих ногах, в кругу или в квадрате нарисованным на полу; обычно жертвы стоят с поднятыми руками вверх и под углом в 90 градусов, держа в руках тяжелые предметы. Такие методы часто использовались в армии;

Источник

Умерли вместе

6-10-2012, 12:21

6-10-2012, 12:21
Рассказы
torturesru
339 318
0

Эротическое самоповешение молодой пары…

Подробнее

Отпуск

6-10-2012, 12:09

6-10-2012, 12:09
Рассказы
torturesru
9 861
0

А не стоит знакомиться с кем попало и приводить этого самого «кто-попало» домой. Повешение…

Подробнее

Острые удовольствия

29-09-2012, 17:11

29-09-2012, 17:11
Рассказы / Рассказы Grosshoper
torturesru
13 433
0

Порка и расстрел стрелами…

Подробнее

Свет далеких звезд

26-09-2012, 08:46

26-09-2012, 08:46
Рассказы / Рассказы Alisa
torturesru
5 193
0

Смерть…, удушье и электрошок…

Подробнее

Пирс (а теперь и на русском)

26-09-2012, 08:32

26-09-2012, 08:32
Рассказы / Рассказы Carnivore Rodent
torturesru
14 100
0

Выкладываем русский вариант, спасибо plaq, все как обычно — повешение…

Подробнее

Душители

26-09-2012, 07:56

26-09-2012, 07:56
Рассказы / Рассказы Prize
torturesru
8 562
0

Немного про поклонниц богини Кали…

Подробнее

Чёрная богиня

26-09-2012, 07:49

26-09-2012, 07:49
Рассказы
torturesru
5 384
0

Стрелы… и небольшое посмертное развлечение…

Подробнее

Ежи Косински «Раскрашенная птица» — оргия изнасилований и убийств.

25-09-2012, 20:54

25-09-2012, 20:54
Рассказы / Искусство мастеров
torturesru
18 962
0

Банда калмыков-фашистов нападает на деревню, оргия убийств и изнасилований, а потом бандиты повешены за ноги на деревьях…

Подробнее

Изнасилования (переводы от м-ра Хайда)

25-09-2012, 20:47

25-09-2012, 20:47
Рассказы / Работы мистера Hyde
torturesru
35 172
0

Переводы небольших рассказов, объединенных одной темой — изнасилования…

Подробнее

Новая ступень

25-09-2012, 20:36

25-09-2012, 20:36
Рассказы
torturesru
26 339
0

Пытки и сажание на кол молодой девушки. По-настоящему или понарошке?

Подробнее

Луи де Берньер » Война и причиндалы дона Эммануэля

17-09-2012, 04:53

17-09-2012, 04:53
Рассказы / Искусство мастеров
torturesru
5 853
0

Генерал Фуэрте пользуется гостеприимством армейской службы внутренней безопасности. Электрошок…

Подробнее

Книга Мануэля

17-09-2012, 04:51

17-09-2012, 04:51
Рассказы / Искусство мастеров
torturesru
11 413
0

Отрывки из воспоминаний очевидцев о пытках в Латинской Америке…

Подробнее

Королева на дыбе

17-09-2012, 04:50

17-09-2012, 04:50
Рассказы
torturesru
19 066
0

Наглой девице пришлось жестоко расплатиться за хамство…

Подробнее

Групповое изнасилование (Жерар Де Вилье «Крот из Ленгли»)

17-09-2012, 04:50

17-09-2012, 04:50
Рассказы / Из романов Жерара де Вилье
torturesru
15 504
0

Допрос с изнасилованием…

Подробнее

Казнь молодой пары (Жерар Де Вилье «Брюссельские убийцы»)

17-09-2012, 04:50

17-09-2012, 04:50
Рассказы / Из романов Жерара де Вилье
torturesru
6 546
0

Так действуют «эскадроны смерти»…

Подробнее

1 … 10 11 12 13 14 15 16 17 18 … 54

Назад

Вперед

Источник

Пытки девочек рассказ. Пытки красных тюрем

Недавно разбирал свои конспекты, которые остались с тех далеких времен, когда я, закончив 8 классов, пошел в медучилище (институт закончил уже после). В одной из тетрадей я наткнулся на довольно интересные заметки. Там бегло записан рассказ, слышанный мной же от деда (старого чекиста). Он в это время служил в Туркестане, где боролся с басмачами. История меня заинтересовала и я, набросав конспект, обратился к преподавателю хирургии с просьбой её прокомментировать. Что она и сделала (оказывается, она тоже слышала об этом, еще когда сама была студенткой), по ходу истории упомянув о нескольких подобных случаях.

Думая, что это будет интересно почитать всем, кого интересуют подобные темы, я решился выложить ее здесь. Предупреждение: несмотря на то что все, изложенное здесь – правда, не вздумайте применять описанное в статье на себе или на ком-нибудь еще. Исход может быть летальным.

*Примечание администрации портала: слабонервным, беременным, чувствительным, брезгливым — и особенно ДЕТЯМ — читать этот рассказ дальше строго не рекомендуется!*

Итак, мой дед служил в ВЧК-НКВД и боролся с басмачами в Туркестане. Историю эту он рассказал мне (и даже дал посмотреть некоторые свои записи конкретно по этому делу) примерно в конце 70-х, будучи слегка под шофе. Видимо, водка развязала ему язык, потому что до этого он о своих подвигах (а их было немало, о чем я узнал уже после его смерти) особо не распространялся. По причинам, указанным ниже, я умышленно не привожу название кишлака, где это происходило, т.к прошло уже больше тридцати лет, но думаю, что это не столь важно.

Произошел этот случай в начале 30-х годов, когда основные силы басмачей были ликвидированы, но отдельные отряды еще продолжали борьбу, терроризируя округу и убивая отдельных представителей Советской власти – в основном, учителей или врачей.

В этом кишлаке решили открыть больницу. Нашли подходящее здание, привезли оборудование, и вскоре приехала женщина-врач – Сусанна Матвеевна. Ей в то время уже исполнилось около 60: низенькая, очень толстая… Но она, по словам деда, была еще очень энергичной, невзирая на возраст и чрезмерную полноту. Она быстро навела порядок, и спустя некоторое время эта больница стала известна на всю округу. Кроме Сусанны Матвеевны, имелось еще трое медсестёр.

Нужно заметить вот что еще: больница стояла на окраине кишлака, и Сусанна Матвеевна жила рядом с ней у одинокой пожилой женщины по имени Зухра. Зухра иногда помогала в больнице, выполняя неквалифицированные работы (мойка полов, побелка стен, стирка, и т.д.).Остальной персонал жил в центре кишлака, в общежитии, которое охранялось красноармейцами. На настоятельные просьбы перейти в общежитие Сусанна Матвеевна отвечала отказом, мотивируя это тем, что ей тяжело далеко ходить, а так она в любой момент в случае необходимости может прийти туда.

Так прошло несколько месяцев. Ничто не предвещало беды. И вот однажды летом Сусанна Матвеевна утром не вышла на работу. Ее прождали несколько часов, а потом медсестры пошли к дому Зухры. Постучали, им никто не открыл. Так как дверь была не заперта, они зашли в дом и увидели в комнате на полу перевязанный веревками тюк из одеял. Он ворочался и издавал утробные звуки. Женщины развязали веревки, размотали одеяла и увидели тетушку Зухру, как они ее называли. Она была связана по рукам и ногам, а ее лицо от подбородка до самых глаз было туго обвязано тонким полотенцем. Когда его сняли, выяснилось, что и во рту присутствовал тряпочный кляп. Женшины развязали ее и вытащили изо рта затычку, которая оказалась женскими шёлковыми панталонами.

Отдышавшись, тетушка Зухра рассказала, что ночью в дом ворвались несколько басмачей, скрутили обеих женщин, заткнув им рты так быстро, что они и пикнуть не успели (для этого они использовали бельевые веревки и нижнее белье Сусанны Матвеевны, которое она после стирки развесила с вечера), засунули Сусанну Матвеевну в большой кожаный мешок и забрали с собой, а Зухру замотали в одеяла и, перевязав веревкой, бросили на кошмы. Затем басмачи ускакали.

Из кишлака немедленно отправили курьера с депешей, и к вечеру следующего дня сотня бойцов во главе с дедом (он тогда еще не был дедом, а был лихим Федотом Ивановичем) ворвалась в кишлак.

Наутро они выехали на поиски. Было ясно, что Сусанны Матвеевны уже наверняка нет в живых, но банду надо найти и ликвидировать. Они скакали по степи весь день, но ничего не обнаружили. Бесплодным оказался и второй день поисков. Со знанием местности спрятаться в предгорье не составляло большого труда. На третий день, продолжая поиски, кто-то заметил, что с противоположной стороны их маршрута в небе над степью парят падальщики (так их называл дед, а как эти птицы зовутся по научному, я не знаю). На всякий случай решили поехать в ту сторону. Поскакали и через несколько часов увидели верблюжий труп. Подъехали ближе и ужаснулись. Дед говорил, что эта картина долго преследовала его в ночных кошмарах.

На земле лежала туша верблюда. Животное зарезали, и, выбросив внутренности, опорожнили брюхо. После этого брюхо заштопали сухими жилами, но при этом из него, как из мешка, торчала совершенно лысая голова. Приблизившись, бойцы разглядели, что на голову женщины, зашитой внутри верблюда, был надет мочевой пузырь с прорезью для носа, чтобы она могла дышать. Пузырь ссохся от солнца и туго облепил голову, как вторая кожа. Красноармейцы поняли, что перед ними Сусанна Матвеевна. Они мгновенно распороли брюхо верблюда и вытащили ее оттуда. Вытащив, увидели, что она связана по рукам и ногам тонкими сыромятными ремнями. Их быстро разрезали и начали размачивать водой ссохшийся пузырь. Сусанна Матвеевна была еще теплой, но уже не дышала. Она умерла, по всей видимости, менее часа назад.

Пузырь никак не удавалось снять. Видя, что ей уже ничем не поможешь, дед принял решение завернуть тело в попону и везти в кишлак, чтобы, сделав вскрытие, установить причину смерти. Помнится, его еще поразил ее раздутый живот. Разложение не должно было наступить так быстро, говорил он, но живот казался просто огромным, несмотря на ее природную полноту. Он напоминал туго надутый мяч.

Через несколько часов приехали в кишлак. Не дожидаясь утра, он собрал весь медперсонал с военфельдшером и приказал делать вскрытие. Первым делом распарили и стащили с головы пузырь. И увидели, что голова Сусанны Матвеевны абсолютно гладко выбрита (оказались сбритыми и смазанными маслом даже брови: это было сделано для того, чтобы легче было натянуть пузырь). Кожа под пузырём приобрела синюшный оттенок: глаза вылезали из орбит, и все лицо женщины было искажено маской неимоверного страдания. Далее из ее рта извлекли туго забитую туда, как пыж, тонкую ткань, почему-то сильно вонявшую фекалиями. Когда ее развернули, выяснилось (по вышитым меткам), что это ее панталоны французского шелка (цитирую, как запомнил по записям деда). Они оказались насквозь пропитанными жидкими фекальными массами. И тут случилось такое, что медики с ужасом и визгом бросились бежать. Дед вскочил и говорит, что чуть сам не наложил в штаны (конечно, он не так выразился), потому что изо рта покойницы показалась змеиная голова и начала медленно вылезать длинная змея.

Дед не растерялся, выхватил наган и несколькими выстрелами убил змею. При рассматривании она оказалась полозом длиной около 2х метров, рот которого был крепко зашит конским волосом. Дальнейшее вскрытие показало, что у Сусанны Матвеевны имеются ссадины в области заднего прохода, ампула прямой кишки туго забита промасленным хлопком, а кишечник совершенно пуст и раздут воздухом. Было ясно, что она подверглась какой-то мучительной пытке, но вот какой именно, не знал никто.

Все прояснилось через несколько дней, когда красноармейцы выследили и уничтожили банду басмачей. Сдавшись в плен, они оправдывались и сваливали вину один на другого, просили пощады.

Согласно их рассказу, все произошло следующим образом. Главарь банды распорядился произвести террористический акт с целью запугать местное население. Поэтому басмачи решили убить русских, которые строили «новую жизнь». Для этого они собрались напасть на кого-нибудь из больницы. Выбор пал на Сусанну Матвеевну, так как захватить других женщин из медперсонала было значительно труднее. Ее же, проживающую у одинокой Зухры, похитить не составляло никакого труда.

Ночью четыре человека тайком приблизились к хижине Зухры. Натолкнувшись на веревки с развешенным на них бельем, они всё срезали и забрали панталоны, чтобы использовать в качестве кляпов. С помощью ножа откинули крючок двери. Вошли внутрь и набросились на спящих женщин. Заткнуть им рты и связать было делом одной минуты. Женщины не успели издать ни звука. Затем Сусанну Матвеевну сунули в заранее приготовленный кожаный мешок, а Зухру замотали в ватные одеяла и, перевязав их веревками, бросили на пол. Вытащив мешок на улицу, бандиты перебросили его через спину лошади и ускакали.

Привезя пленницу в стойбище, ее вытряхнули из мешка и стали решать, как с ней поступить. Было решено подвергнуть ее позорной змеиной казни. Для этого с женщины сорвали ночную рубашку, вынули изо рта кляп и попытались напоить маслом клещевины. Сначала басмачи использовали обычную кружку, но Сусанна Матвеевна вертела головой, сжимала челюсти, выплевывала жидкость. Тогда ей заткнули нос хлопком и, вставив в рот продырявленный бычий рог и запрокинув голову назад, вылили в него кружку масла клещевины (касторовое масло – сильное слабительное, используется также для обработки кожи). Так как нос был заткнут, и дышать иначе становилось невозможно, ей пришлось глотать заливаемую в рот жидкость.

После этого басмачи развязали завязки панталон и спустили их. Оторвав от ночной рубашки большой кусок ткани, они затолкали тряпку в задний проход женщины, после чего опять надели на нее панталоны. Затем ей опять заткнули рот и снова сунули в большой кожаный мешок, завязав его на шее так, что голова осталась снаружи, и оставили одну в юрте. Через некоторое время масло подействовало, и у Сусанны Матвеевны начался сильнейший понос. Так как прямая кишка была заткнута, и кал не мог выходить, она испытывала сильнейшие боли, тужилась и стонала. Наконец, под давлением каловых масс и от потуг, тампон выскочил, и ей удалось облегчиться.

Все это время ее не беспокоили, только иногда кто-нибудь из басмачей давал выпить воды, вынув кляп (чтобы она не умерла раньше времени от обезвоживания). Через полтора суток (на дворе была ночь) ее вынесли на улицу и, освободив из мешка, стащили пропитанные жидкими каловыми массами панталоны и вылили на женщину несколько ведер воды. Грязные панталоны они бросили в ведро с водой. Потом ее повалили на кошму и несколько басмачей прижали ее так, что она не смогла даже пошевельнуться, один из мучителей намылил её голову и, пока ее держали, бритвой срезал все волосы на теле. Затем руки Сусанны Матвеевны связали за спиной мокрым сыромятным ремнем, после чего, нагнув, раздвинули ягодицы и ввели в задний проход большую глиняную воронку.

Два басмача принесли небольшой казан и мешок, в котором что-то шевелилось. Развязав мешок, они вытащили оттуда большую змею, и один из басмачей, придавив куском войлока змеиную голову, конским волосом зашил пасть. После этого змею бросили в казан и насильно посадили Сусанну Матвеевну на него так, что змея оказалась накрыта воронкой. От костра на листе железа принесли груду углей, насыпали сзади казана и начали раздувать их небольшими кузнечными мехами. Два басмача держали Сусанну Матвеевну за плечи, а двое других — за ноги Через несколько минут казан нагрелся, и змея начала метаться внутри. Не имея другого выхода, пресмыкающееся через горлышко воронки полезло в кишечник Сусанны Матвеевны. Так как змея была толщиной около 5 см, то женщина закричала от боли, но басмачи схватили лежащие в ведре панталоны и туго забили ей рот, затянув завязки на затылке. Будучи мокрой, грязной и вонючей, ткань забила рот так плотно, что она не могла даже шевельнуть языком, не то что её выплюнуть. Это было само по себе очень мучительной пыткой.

Бандиты немного подождали, затем, подняв женщину, увидели, что змея полностью скрылась в ее кишечнике. Затем один из басмачей вставил ей в анус бычий рог, из которого ее поили маслом клещевины, и, присоединив к нему кузнечные мехи, начал вдувать внутрь туловища воздух (наверное, для расправления складок кишечника и обеспечения воздухом змеи, чтобы она не задохнулась раньше времени; кроме того, вдувание воздуха в кишечник само по себе крайне мучительно). Когда живот раздулся, как тугой мяч, мехи убрали, а прямую кишку туго забили промасленным хлопком. (В качестве пытки надувание воздухом издавна известно на Востоке, см Аль Масуди «Золотые копи и россыпи самоцветов»).

Затем Сусанну Матвеевну усадили на верблюда и, привязав к седлу, повезли куда-то в степь. Так они ехали несколько часов. Приехав на нужное место (такое, чтобы ее можно было обнаружить), они спешились. Зарезали верблюда, вытащили внутренности и положили внутрь его брюха связанную Сусанну Матвеевну, а отверстие крепко зашили сухожилиями так, что наружу торчала только ее голова (видимо, кто-то из басмачей читал Апулея). Её голову смазали маслом и обтянули верблюжьим мочевым пузырём плотно, как второй кожей. Чтобы не задохнулась раньше времени, под ноздрями прорезали небольшое отверстие. После чего басмачи ускакали.

Что было дальше, можно только догадываться. Поднялось Солнце, степь раскалилась, пузырь, высыхая, туго стянул голову, вызывая ужасные мучения. Туловище верблюда тоже страшно нагрелось. Ремни, которыми были связаны руки и ноги, высохли и туго врезались в тело, причинив сильную боль.

От повышения температуры змея начала проявлять активность, а так как кишки были надуты воздухом, она поползла по кишечнику. Начались неописуемые муки (кто хоть раз проходил колоноскопию, поймет о чем я). Змея прошла весь толстый кишечник и через баугиниевую заслонку проникла в тонкий (т.к рот ее был зашит, она не могла кусать и жевать кишечник, а просто тупо лезла вперед). Продвижение пресмыкающегося через тонкий кишечник вызвало неописуемую боль…

Наконец, через привратник гадина проникла в желудок. Тычась в стенки, случайно попала в пищевод и, поднявшись по нему, уткнулась в тряпичную затычку, которую удерживал на месте туго обтянувший голову и приставший к лицу пузырь. Этим она закупорила дыхательное горло и вызвала удушье. Там змея и находилась до тех пор, пока не начали делать вскрытие и не удалили преграду, мешавшую ей выползти.

Над басмачами состоялся суд, и они получили по заслугам.

Предвидя вопросы, скажу: все, что тут написано, — правда. Я только произвел небольшую литературную обработку того, что рассказывал мне дед, и прочитанного мной в его записях. Просто пересказал своими словами, стараясь ни на шаг не отступать от оригинала. Единственное, я не привожу здесь некоторых имен и не указываю места действия. Делаю это умышленно, из этических соображений. Дело в том, что, возможно, живы потомки этих басмачей. Тогда они были врагами, а сейчас время поменялось, и они стали героями войны за независимость. К сожалению, у меня не осталось никаких документов по этому делу. После смерти деда его жена отдала все в музей, где они и пропали с концами. Поэтому Вам придется поверить мне на слово. Очень хотелось бы узнать про похожие факты. Если у кого есть, выкладывйте. Интересно будет их обсудить.

Прислал dr Rendell
.

P.S. Вам нужна аренда бесшовных панелей по низкой цене? Наша компания готова предложить вам полный комплекс услуг по аренде бесшовных панелей отличного качества по очень приятным ценам.

Просмотры: 21576

Возрождением пыток назвал известный анархист П. А. Кропоткин в таких условиях институт заложников.
Но этими заложниками фактически являлись все заключенные в тюрьмах.
Из воспоминаний С. П. Мельгунова:
«Когда я был в заключении в Бутырской тюрьме, я встретился здесь с московским доктором Мудровым. Я не знаю, в чем он обвинялся. Но, очевидно, никаких значительных реальных обвинений ему не было предъявлено. Он был переведен из тюрьмы Чека в общую тюрьму и здесь находился уже несколько месяцев. Он обжился как бы в тюрьме, и тюремная администрация с разрешения следователя при отсутствии необходимого в тюрьме медицинского персонала привлекла Мудрова к выполнению обязанностей тюремного врача. В тюрьме была тифозная эпидемия, и доктор Мудров самоотверженно работал, как врач. Его больше не вызывали на допросы. Можно было думать, что дело его будет ликвидировано, во всяком случае, ясно было, что прошла уже его острота. Однажды, во время исполнения Мудровым своих врачебных обязанностей, его вызвали на допрос в Чека. Он оттуда не вернулся, и мы узнали через несколько дней, что он расстрелян. Казалось, не было повода для такой бессмысленной жестокости. За что расстрелян был доктор Мудров — этого так никто и не узнал. В официальной публикации о нем 17 октября в «Известиях» было сказано лишь то, что он «бывший член кадетской партии».

Я помню другую встречу, быть может, произведшую на меня еще большее впечатление. Это было уже летом 1922 года. Я был арестован в качестве свидетеля по делу социалистов-революционеров. Однажды меня вызвали из камеры на суд.

Вели меня с каким-то пожилым изнуренным человеком. По дороге мне удалось перекинуться с ним двумя-тремя словами. Оказалось, что это был полковник Перхуров, участник восстания против большевиков, организованного Савинковым в Ярославле в 1918 году. Перхуров сидел в тюрьме Особого отдела ВЧК, — полуголодный, без книг, без свиданий, без прогулок, которые запрещены в этой якобы следственной тюрьме. Забыли ли его или только придерживали на всякий случай — не знаю. Вели его на суд также, как свидетеля, но… на суде он превратился вновь в обвиняемого. Его перевели в Ярославль, и там через месяц, как прочел я в официальных газетных извещениях, он был расстрелян. Один офицер просидел полтора года в этой ужасной по обстановке тюрьме Особого отдела и, быть может, еженощно ждал своего расстрела.

Я взял лишь два примера, которые прошли перед моими глазами. А таких сотни! И, если это совершалось в центре и в дни, когда анархия начала большевицкого властвования сменилась уже определенно установленным порядком, то что же делалось где-нибудь в отдаленной провинции? Тут произвол царил в ужасающих формах. Жить годами в ожидании расстрела — это уже физическая пытка. Такой же пыткой является и фиктивный расстрел, столь часто и повсеместно применяемый следователями ЧК в целях воздействия и получения показаний.

Много таких рассказов зарегистрировал я в течение своего пребывания в Бутырской тюрьме. У меня не было основания не верить этим повествованиям о вынесенных переживаниях — так непосредственны были эти впечатления. Такой пытке подверглись, например, некоторые подсудимые в деле петербургских кооператоров, рассматривавшемся осенью 1920 года в Москве в Верховно-революционном трибунале. Следствие шло в Петербурге. Одного из подсудимых несколько раз водили ночью на расстрел, заставляли раздеваться догола на морозе, присутствовать при реальном расстреле других — ив последний момент его вновь уводили в камеру для того, чтобы через несколько дней вновь прорепетировать с ним эту кошмарную сцену. Люди теряли самообладание и готовы были все подтвердить, даже не существовавшее, лишь бы не подвергаться пережитому. Присужденный к расстрелу по делу Локкарта американец Калматьяно в Бутырской тюрьме рассказывал мне и В. А. Мякотину, как его и его сопроцессника Фриде дважды водили на расстрел, объявляя при этом, что ведут на расстрел. Калматьяно осужден был в 1918 году, и только 10 мая 1920 года ему сообщили, что приговор отменен. Все это время он оставался под угрозой расстрела.

Находившаяся одновременно со мной в тюрьме русская писательница О. Е. Колбасина в своих воспоминаниях передает о таких же переживаниях, рассказанных ей одной из заключенных. Это было в Москве, во Всероссийской Чрезвычайной Комиссии, то есть в самом центре. Обвиняли одну женщину в том, что она какого-то офицера спасла, дав взятку в 100 тысяч рублей. Передаю ее рассказ так, как он занесен в воспоминания Колбасиной.

На расстрел водили в подвал. Здесь «несколько трупов лежало в нижнем белье. Сколько, не помню.
Женщину одну хорошо видела и мужчину в носках. Оба лежали ничком. Стреляют в затылок… Ноги скользят по крови… Я не хотела раздеваться — пусть сами берут, что хотят.

«Раздевайся!» — гипноз какой-то. Руки сами собой машинально поднимаются, как автомат расстегиваешься… сняла шубу. Платье начала расстегивать… И слышу голос, как будто бы издалека — как сквозь вату: «на колени». Меня толкнули на трупы. Кучкой они лежали. И один шевелится еще и хрипит. И вдруг опять кто-то кричит слабо-слабо, издалека откуда-то: «вставай живее» — и кто-то рванул меня за руку. Передо мной стоял Романовский (известный следователь) и улыбался. Вы знаете его лицо — гнусное и хитрую злорадную улыбку.
— Что, Екатерина Петровна (он всегда по отчеству называет), испугались немного? Маленькая встряска нервов? Это ничего. Теперь будете сговорчивее. Правда?»
Пытка то или нет, когда мужа расстреливают в присутствии жены?

Такой факт рассказывает в своих воспоминаниях Н. Давыдова. «Узнали сегодня, что… баронесса Т-ген не была расстреляна. Убит только муж, и несколько человек с ним. Ей велено было стоять и смотреть, ждать очереди. Когда все были расстреляны, ей объявили помилование. Велели убрать помещение, отмыть кровь. Говорят, у нее волосы побелели».

В «Еженедельнике ЧК» зарегистрировано немало аналогичных эпизодов. Все это свидетельства из первоисточника.
Поражают чудовищные факты пыток в провинции.
«Саратовский овраг, куда сбрасываются трупы жертв местной Чека. Здесь на протяжении 40-50 сажень сотнями навалены трупы. На этот овраг в октябре 1919 года ведут двух молодых женщин и «у раздетых под угрозой револьверов над зияющей пропастью» требуют сказать, где-один из их родственников. Тот, кто рассказывает это, видел двух совершенно седых молодых женщин».

Хоть и редко, но все-таки часть несчастных, подвергавшихся физическим и нравственным мукам, оставалась жива и своими изуродованными членами и совершенно седыми не от старости, а от страха и мучений волосами лучше всяких слов свидетельствовала о перенесенном.
Некоторым чудом удалось избежать смерти, и они свидетельствовали, как после пыток людей тащили на расстрел. Так узнали об ужасной пытке над членом Учредительного собрания Иваном Ивановичем Котовым, которого вытащили на расстрел из трюма барки с переломанной рукой и ногой, с выбитым глазом (расстрелян в 1918 году).

А вот Екатеринодарская ЧК, где в 1920 году применяются те же методы воздействия. Доктора Шестакова везут в автомобиле за город на реку Кубань. Заставляют рыть могилу, идут приготовления к расстрелу и… дается залп холостых выстрелов. То же проделывается насколько раз с неким Корвин-Пиотровским после жестокого избиения. Хуже — ему объявляют, что арестованы его жена и десятилетняя дочь. И ночью проделывают перед глазами отца фальшивую инсценировку их расстрела.

Пытки совершаются путем физического и психического воздействия. Это происходило следующим образом. Жертва растягивается на полу застенка. Двое дюжих чекистов тянут за голову, двое за плечи, растягивая таким путем мускулы шеи, по которой в это время пятый чекист бьет тупым железным орудием, чаще всего рукояткой нагана или браунинга. Шея вздувается, изо рта и носа идет кровь. Жертва терпит невероятные страдания…

«В одиночке тюрьмы истязали учительницу Домбровскую, вина которой заключалась в том, что у нее при обыске нашли чемодан с офицерскими вещами, оставленными случайно проезжавшим еще при Деникине ее родственником офицером. В этой вине Домбровская чистосердечно созналась, но чекисты имели донос о сокрытии Домбровской золотых вещей, полученных ею от родственника, какого-то генерала. Этого было достаточно, чтобы подвергнуть ее пытке.

Предварительно она была изнасилована и над нею глумились. Изнасилование происходило по старшинству чина. Первым насиловал чекист Фридман, затем остальные. После этого подвергли пытке, допытываясь от нее признания, где спрятано золото. Сначала у голой надрезали ножом тело, затем железными щипцами, плоскозубцами, отдавливали конечности пальцев. Терпя невероятные муки, обливаясь кровью, несчастная указала какое-то место в сарае дома № 28 по Медведевской улице, где она и жила. В 9 часов вечера 6 ноября она была расстреляна, а часом позже в эту же ночь в указанном ею доме производился чекистами тщательный обыск, и, кажется, действительно, нашли золотой браслет и несколько золотых колец».

В Москве в период ликвидации ЧК крупного политического дела в 1919 году в камеры заключенных была посажена вооруженная стража; в камеры постоянно являлись коммунистки, заявлявшие страже: это шпионы, при попытке к бегству вы можете их убить.
В Пензе председательницей ЧК была женщина Бош, зверствовавшая так в 1918 году, что была даже отозвана центром.

В Вологде председатель ЧК двадцатилетний юноша любил такой прием (1920). Он садился на стул у берега реки. Выводили из ЧК допрашиваемых, сажали их в мешки и опускали в прорубь. Он признан был в Москве ненормальным, когда слух о его поведении дошел до центра.
В Тюмени — пытки и порка резиной.
В Новочеркасской тюрьме следователь засовывал в рот допрашиваемого дула двух наганов, мушками цеплявшихся за зубы, выдергивал их вместе с десной.

Об этих застенках ЧК собраны огромные материалы «Особой комиссией» генерала Деникина.
Пыткой или нет является та форма казни, которая была применена в Пятигорске по отношению к генералу Рузскому и другим? «Палачи приказывали своим жертвам становиться на колени и вытягивать шеи. Вслед за этим наносились удары шашками. Среди палачей были неумелые, которые не могли нанести смертельного удара с одного взмаха, и тогда заложника ударяли раз по пяти, а то и больше».

Рузского рубил «кинжалом» сам Атарбеков — руководитель ЧК. Другим «рубили сначала руки и ноги, а потом уже головы».
В уральской ЧК — как свидетельствует в своем докладе Фрума Фрумкина — допрашивают так: «Медера привели в сарай, поставили на колени к стене и стреляли то справа, то слева. Гольдин (следователь) говорил: «Если не выдадите сына, мы вас не расстреляем, а предварительно переломаем вам руки и ноги, а потом прикончим». Медер на другой день был расстрелян.

Кстати, хочется сказать несколько слов о самой Фрумкиной. Знаменитая террористка. В 1903 году минская мещанка Фрумкина была арестована в Киеве за организацию подпольной типографии, при аресте она оказала бешеное сопротивление и пыталась пырнуть ножом жандармского офицера по фамилии Спиридович. Уже сидя в тюрьме, Фрумкина напросилась на допрос к генералу Новицкому, и, как только генерал начал записывать ее фальшивые показания, она бросилась на него, обхватила за голову и попыталась перерезать перочинным ножиком сонную артерию, но это не удалось. В результате Фрумкину сослали на каторгу в Зарентуй, откуда она сбежала, и в следующий раз была арестована уже в Москве, на представлении «Аиды» в Большом театре, при попытке покушения на московского градоначальника генерал-майора А. А. Рейнбота посредством дамского браунинга и пуль, отравленных синеродистым кали (эта попытка также была неудачной).

В 1909 году в Бутырской тюрьме она сумела обзавестись револьвером и стреляла в тюремного начальника Багрецова, за что по совокупности преступлений была приговорена к смертной казни через повешение. Как потом она сама рассказывала за день до казни, во время прогулки, ее подменила ненормальная уголовница из галицийских евреек. Уголовницу и казнили, а Фрумкина в 1909 году вышла на волю и сразу попала в Мариинскую больницу для бедных, так как у нее открылся тяжелый душевный недуг.
Вот такие герои революции…

Приведем описание «подвигов» коменданта Харьковской ЧК Саенко. Этот садист приобрел особенно громкую славу при занятии и эвакуации Харькова большевиками в 1919 году.
Это один из самых страшных палачей-чекистов. В руки этого маньяка были отданы сотни людей.

Один из свидетелей рассказывает, что, войдя в камеру (после ареста), он обратил внимание на перепуганный вид заключенных. На вопрос «Что случилось?» получил ответ: «Был Саенко и увел двух на допрос, Сычева и Белочкина, и обещал зайти вечером, чтобы «подбрить» некоторых заключенных».

Прошло несколько минут, распахнулась дверь, и вошел молодой человек лет 19, по фамилии Сычев, поддерживаемый двумя красногвардейцами. Это была тень, а не человек. На вопрос «Что с вами?» короткий ответ: «Меня допрашивал Саенко». Правый глаз Сычева был сплошным кровоподтеком, на правой скуловой кости огромная ссадина, причиненная рукояткой нагана. Недоставало 4 передних зубов, на шее кровоподтеки, на левой лопатке зияла рана с рваными краями; всех кровоподтеков и ссадин на спине было 37».
Саенко допрашивал их уже пятый день. Белочкин с допроса был свезен в больницу, где и умер.

Излюбленный способ Саенко: он вонзал кинжал на сантиметр в тело допрашиваемого и затем поворачивал его в ране. Все истязания Саенко производил в кабинете следователя Особого отдела, на глазах Якимовича, его помощников и следователя Любарскаго».
Дальше тот же очевидец рассказывает о казни нескольких заключенных, учиненной Саенко в тот же вечер. Пьяный или накокаиненный Саенко явился в 9 часов вечера в камеру в сопровождении австрийского штабс-капитана Клочковского, «он приказал Пшеничному, Овчеренко и Белоусову выйти во двор, там раздел их донага и начал с товарищем Клочковским рубить и колоть их кинжалами, нанося удары сначала в нижние части тела и постепенно поднимаясь все выше и выше. Окончив казнь, Саенко возвратился в камеру весь окровавленный со словами: «Видите эту кровь? То же получит каждый, кто пойдет против меня и рабоче-крестьянской партии». Затем палач потащил во двор избитого утром Сычева, чтобы тот посмотрел на еще живого Пшеничного, здесь выстрелом из револьвера добил последнего, а Сычева, ударив несколько раз ножнами шашки, втолкнул обратно в камеру».

Что испытывали заключенные в подвалах тюрем, говорят надписи на подвальных стенах. Вот некоторые из них: «Четыре дня избивали до потери сознания и дали подписать готовый протокол; и подписал, не мог перенести больше мучений», «Перенес около 800 шомполов и был похож на какой-то кусок мяса… расстрелян 26-го марта в 7 часов вечера на 23-м году жизни», «Комната испытаний», «Входящий сюда, оставь надежды».

Под стать своему начальнику были и его помощники. Свидетели говорят, что подчиненные Саенко следователи Мирошниченко (бывший парикмахер) и 18-летний юноша Иесель Манькин были особенно настойчивы.
«Первый под дулом револьвера заставил прислугу Канишеву «признать себя виновной в укрывательстве офицеров», второй, направив браунинг на допрашиваемого, говорил: «От правильного ответа зависит ваша жизнь».
Третий помощник — матрос Эдуард был знаменит тем, что, дружески разговаривая с заключенным, смеясь беззаботным смехом, умел артистически «кончить» своего собеседника выстрелом в затылок.

Ко всем ужасам с начала апреля «присоединились еще новые душевные пытки»: «казни начали приводить в исполнение почти что на глазах узников; в камеры явственно доносились выстрелы из надворного чулана-кухни, обращенного в место казни и истязаний. При осмотре 16 июня этого чулана в нем найдены были две пудовые гири и отрез резинового пожарного рукава в аршин длиною с обмоткою на одном конце в виде рукоятки. Гири и отрез служили для мучения намеченных чрезвычайкою жертв. Пол чулана оказался покрытым соломою, густо пропитанною кровью казненных здесь; стены против двери испещрены пулевыми выбоинами, окруженными брызгами крови, прилипшими частичками мозга и обрывками черепной кожи с волосами; такими же брызгами покрыт пол чулана».

Из материалов «Деникинской комиссии»:
«Вскрытие трупов извлеченных из могил саенковских жертв показало страшные жестокости: побои, переломы ребер, перебитые голени, снесенные черепа, отсеченные кисти и ступни, отрубленные пальцы, отрубленные головы, держащиеся только на остатках кожи, прижигание раскаленным предметом, на спине выжженные полосы и т. д.

В первом извлеченном трупе был опознан корнет 6-го Гусарскаго полка Жабокритский. Ему при жизни были причинены жестокие побои, сопровождавшиеся переломами ребер; кроме того, в 13 местах на передней части тела произвели прижигание раскаленным круглым предметом и на спине выжгли целую полосу».

Дальше: «У одного голова оказалась сплющена в плоский круг, толщиной в 1 сантиметр; произведено это плющение одновременным и громадным давлением плоских предметов с двух сторон». Там же: «Неизвестной женщине было причинено семь колотых и огнестрельных ран, брошена она была живою в могилу и засыпана землею».

Обыкновенно всех приговоренных Саенко расстреливал собственноручно. Человек, если можно его так назвать, с мутным взглядом воспаленных глаз, он все время был под действием кокаина и морфия. В этом состоянии он еще ярче проявлял черты садизма.
«Одного, лежавшего в тифу приговоренного, он застрелил на тюремном дворе. Маленького роста, с блестящими белками и подергивающимся лицом маньяка бегал Саенко по тюрьме с маузером с взведенным курком в дрожащей руке. Раньше он приезжал за приговоренными. В последние два дня он сам выбирал свои жертвы среди арестованных, прогоняя их по двору своей шашкой, ударяя плашмя.
В последний день нашего пребывания в Харьковской тюрьме звуки залпов и одиночных выстрелов оглашали притихшую тюрьму. И так весь день. В этот день было расстреляно 120 человек на заднем дворике нашей тюрьмы».

Таков рассказ одного из эвакуированных. Это были лишь отдельные «счастливцы» — всего 20-30 человек.
«Мы ждали в конторе и наблюдали кошмарное зрелище, как торопливо вершился суд над заключенными. Из кабинета, прилегающего к конторе, выбегал хлыщеватый молодой человек, выкрикивал фамилию, и конвой отправлялся в указанную камеру. Воображение рисовало жуткую картину. В десятках камер лежат на убогих койках живые люди… И в ночной тиши, прорезываемой звуками канонады под городом и отдельными револьверными выстрелами на дворе тюрьмы, в мерзком закоулке, где падает один убитый за другим, — в ночной тиши двухтысячное население тюрьмы мечется в страшном ожидании.

Раскроются двери коридора, прозвучат тяжелые шаги, удар прикладов в пол, звон замка. Кто-то светит фонарем и корявым пальцем ищет в списке фамилию. И люди, лежащие на койках, бьются в судорожном припадке, охватившем мозг и сердце. «Не меняли?» Затем фамилия названа. У остальных отливает медленно, медленно от сердца, оно стучит ровнее: «Не меня, не сейчас!» Названный торопливо одевается, не слушаются одеревеневшие пальцы. А конвойный торопит: «Скорее поворачивайся, некогда теперь»… Сколько провели таких за 3 часа. Трудно сказать. Знаю, что много прошло этих полумертвых с потухшими глазами. «Суд» продолжался недолго… Да и какой это был суд: председатель трибунала или секретарь — хлыщеватый фенчмен — заглядывали в список, бросали: «уведите». И человека уводили в другую дверь».

В материалах «Деникинской комиссии» мы находим яркие, полные ужаса сцены этой систематической разгрузки тюрем.
«В первом часу ночи на 9 июня заключенные лагеря на Чайковской проснулись от выстрелов. Никто не спал, прислушиваясь к ним, к топоту караульных по коридорам, к щелканью замков и к тяжелой тянущейся поступи выводимых из камер смертников».

«Из камеры в камеру переходил Саенко со своими сподвижниками и по списку вызывал обреченных; уже в дальние камеры доносился крик коменданта: «Выходи, собирай вещи». Без возражений, без понуждения, машинально вставали и один за другим плелись измученные телом и душой смертники к выходу из камер к ступеням смерти».

На месте казни «у края вырытой могилы люди в одном белье или совсем нагие были поставлены на колени; по очереди к казнимым подходили Саенко, Эдуард, Бондаренко, методично производили в затылок выстрел, черепа дробились на куски, кровь и мозг разметывались вокруг, а тело падало бесшумно на еще теплые тела убиенных. Казни длились более трех часов»…

Вот пытки в так называемой «китайской» ЧК в Киеве: «Пытаемого привязывали к стене или столбу; потом к нему крепко привязывали одним концом железную трубу в несколько дюймов ширины»… «Через другое отверстие в нее сажалась крыса, отверстие тут же закрывалось проволочной сеткой, и к нему подносился огонь. Приведенное жаром в отчаяние животное начинало въедаться в тело несчастного, чтобы найти выход. Такая пытка длилась часами, порой до следующего дня, пока жертва умирала».

Данная комиссия утверждает, что применялась и такого рода пытка: «Пытаемых зарывали в землю до головы и оставляли так до тех пор, пока несчастные выдерживали. Если пытаемый терял сознание, его вырывали, клали на землю, пока он приходил в себя, и снова так же зарывали»…

Как показывают материалы Комиссии, каждая местность, особенно в первый период Гражданской войны, имела свои специфические черты в сфере проявления человеческого зверства. Каждая ЧК имела свою специальность. Например, специальностью Харьковской ЧК, где действовал Саенко, было скальпирование и снимание перчаток с кистей рук.
В Москве на выставке, устроенной большевиками в 1920-1921 годах, демонстрировались «перчатки», снятые с человеческой руки. Большевики писали о том, что это образец зверств «белых». Но на самом деле эти «перчатки» снимались в Харькове Саенко, и в Москве об этом прекрасно знали.

О том, что эти страшные экспонаты содраны с рук пытаемых харьковскими чекистами, единогласно свидетельствовали привезенные в Бутырскую тюрьму анархисты.
«Нас упрекают в готтентотской морали, — говорил Луначарский на заседании Московского Совета 4 декабря 1918 года. — Мы принимаем этот упрек»… И саенковские «перчатки» могли фигурировать на московской выставке как доказательство жестокости…

Эти экспонаты с человеческих рук впоследствии были выставлены в Кремле, в Большом дворце. Об этом говорил в своих воспоминаниях «La Russie Nouvelle» Эдуард Херриот.
В Воронеже пытаемых сажали голыми в бочки, утыканные гвоздями, и катали. На лбу выжигали пятиугольную звезду; священникам надевали на голову венок из колючей проволоки.
В Царицыне и Камышине — пилили кости.
В Полтаве и Кременчуге всех священников сажали на кол.

В рукописной сводке материалов «Большевизм на группах кавказских минеральных вод» 1918 года пишут: «В Полтаве, где царил «Гришка-проститутка», в один день посадили на кол 18 монахов. Жители утверждали, что здесь (на обгорелых столбах) Гришка-проститутка сжигал особенно бунтовавших крестьян, а сам… сидя на стуле, потешался зрелищем».
В Екатеринославе (Днепропетровск) практиковали распятие и побивание камнями.
В Одессе офицеров истязали, привязывая цепями к доскам, медленно вставляя в топку и жаря, других разрывали пополам колесами лебедок, третьих опускали по очереди в котел с кипятком и в море, а потом бросали в топку.
Формы издевательств и пыток неисчислимы.

В Киеве жертву клали в ящик с разлагающимися трупами, над ней стреляли, потом объявляли, что похоронят в ящике заживо. Ящик зарывали, через полчаса снова открывали и… тогда производили допрос. И так делали несколько раз подряд. Удивительно ли, что люди сходили с ума.
О запирании в подвал с трупами говорит и отчет киевских сестер милосердия. О том же рассказывала одна из потерпевших гражданок Латвии, находившаяся в 1920 году в заключении в Москве в Бутырке и обвинявшаяся в шпионаже.

Она утверждает, что ее били нагайкой и железным предметом по ногтям, завинчивали на голове железный обруч. Наконец, ее втолкнули в погреб! «Здесь, при слабом электрическом освещении я заметила, что нахожусь среди трупов, среди которых опознала одну мне знакомую, расстрелянную днем раньше. Везде было забрызгано кровью, которой и я испачкалась. Эта картина произвела на меня такое впечатление, что я почувствовала — в полном смысле слова, что у меня выступает холодный пот… Что дальше со мной было, не помню — пришла я в сознание только в своей камере».

Вот заявление Центрального бюро партии социал-революционеров: «В Керенске палачи чрезвычайки пытают температурой: жертву ввергают в раскаленную баню, оттуда голой выводят на снег; в Воронежской губернии, в селе Алексеевском и других, жертва голой выводится зимой на улицу и обливается холодной водой, превращаясь в ледяной столб… В Армавире применяются «смертные венчики»: голова жертвы на лобной кости опоясывается ремнем, концы которого имеют железные винты и гайку… Гайка завинчивается, сдавливает ремнем голову… В станице Кавказской применяется специально сделанная железная перчатка, надеваемая на руку палача, с небольшими гвоздями».

В качестве некой итоговой черты ко всему выше сказанному, наверное, может послужить риторический вопрос современника тех событий прокурора Владимира Краснова:
«Но что могут прибавить эти кошмарные отрывочные воспоминания к общему зрелищу поруганной и распятой России, все еще кровоточащей своими отверстыми ранами?»…

Екатерина Рожаева
«Бутырка»

Наверное, рассказы о “китайских пытках” в России слышали все. Иногда – с деталями. “Пытка бамбуком”, “пытка крысой”, “промывание мозгов” — список “китайских пыток”, о которых с давних времен рассказывают во всех подробностях, огромен. Действительно, рассказы (или, скорее, россказни) о китайских пытках распространились по Европе в конце прошлого века. Одна только проблема: большей части этих пыток в действительности никогда не существовало, или, говоря осторожнее, “их существование не подтверждается надежными материалами”.

Относится это, кстати, и к истории пыток вообще. Слишком часто авторы публикаций на эту тему опираются на всяческие сплетни и байки, которые на поверку сплошь и рядом оказываются или пропагандой, или BDSM фантазиями, или причудливой смесью того и другого. Спору нет – дыма без огня не бывает, и, скажем, испанская инквизиция представляла из себя не самое приятное учреждение. Однако страшные рассказы об Инквизиции и описания якобы применявшихся ею жутких и зачастую просто физиологически невозможных пыток часто взяты из пропагандистских брошюр протестантов – давних врагов католицизма, Испании и Инквизиции.

В конце прошлого века всяческие фантастические пытки в Европе стали приписывать китайцам. Не то чтобы Китай особо ненавидели или считали нужным вести против него пропаганду – нет, просто большая и таинственная страна, населенная странными людьми и со странными законами была весьма подходящим местом для любителей пофантазировать на BDSM темы. Особо отличились французы, в частности – очень известный в конце XIX века скандальный писатель Октав Мирбо. Его роман “Сад пыток” (1889), в котором речь идет якобы о Китае, любой человек, даже совсем слегка знакомый с китайскими законами, не может читать без улыбки. Однако этот полет садомазохистского воображения (и другие, подобные, хотя и менее известные), во многом повлияли на отношение к Китаю и сформировали миф о “китайских пытках”.

Что же, средневековые китайцы были гуманистами? Нет, конечно. Китайские палачи, может, уступали своим немецким или японским современникам, но в пытках и казнях они толк знали. Что же на самом деле представляли из себя настоящие, а не выдуманные “китайские пытки” (и “китайские казни”)? Речь пойдет только о тех пытках, существование которые не вызывает сомнений, то есть о пытках, которые упоминаются в самих китайских законах и иных документах, либо же о тех, свидетелями которых были европейские путешественники прошлых веков.

ВРЕМЕНА ДРЕВНИЕ

Китай – не только очень большая страна (на протяжении последних двух тысяч лет китайцы составляли примерно четвертую-пятую часть населения планеты), но и страна с очень древней историей. Китайское государство возникло в те времена, когда Египтом правил Тутанхамон, а главной военной державой Ближнего Востока была Ассирия. Где теперь та Ассирия и где тот фараоновский Египет? И следа не осталось, а Китай – есть.

Древний Китай был царством того, что в китайском называется “жоу син”. Слово это обычно переводится на русский как “телесные наказания”, но более точным переводом было бы “членовредительские наказания”. Действительно, древнекитайские законы полны таких фраз: “Для большого наказания используются доспехи и оружие (имеется в виду поход против бунтовщиков – авт.), для следующего – топоры и секиры (орудия смертной казни – авт.), для среднего наказания – ножи и пилы, для следующего – долота и сверла , для легкого – палки и плети”. Упомянутые “ножи и пилы” применялись для отпиливания конечностей, а долота и сверла были нужны для другого распространенного наказания – удаления коленных чашечек.

Список этот, однако, не полон. В те времена, в I тыс. до н.э., единое законодательство еще не сформировалось, и каждый князь, каждый судья выдумывал свои расправы над преступниками и пленными. Наиболее распространенными были: отпиливание стопы (сначала отпиливали одну стопу, а попавшемуся второй раз рецидивисту – и другую), удаление коленных чашечек, отрезание носа, отрезание ушей, клеймение. Все эти наказания упоминаются в текстах тех времен очень часто, и порою кажется, что отрезание ушей, например, играло такую роль, как в советские времена пресловутые “15 суток”.

Очень широко применялась кастрация. Известно, что наказанию этому подвергали не только мужчин, но и женщин. С мужчинами все понятно, но из текстов видно, что палачи проделывали что-то и с половыми органами осужденной на это наказание женщины, хотя сущность процедуры из сохранившихся отрывков не понятна. Однако ясно, что эта неизвестная процедура была мучительной и навсегда делала для наказанной таким образом половой акт то ли невозможным, то ли очень болезненным. Кастрированных мужчин отправляли в евнухи или стражники, а женщины становились дворцовыми рабынями. Впрочем, очень заметная часть наказанных просто умирала вскоре после операции от заражения крови. Как известно, кастрации был подвергнут выдающийся китайский историк Сыма Цянь. Впрочем, для Сыма Цяня кастрация была милостью, ведь ею заменили смертную казнь.

Виды смертной казни также не отличались однообразием. Преступников жгли на кострах, разрывали колесницами на две или четыре части, им выламывали ребра, их варили в котлах, их распинали, их разрубали пополам. Помимо обезглавливания, особой популярностью пользовалось закапывание в землю живьем. Именно таким образом расправлялись с пленными, так что и поныне археологи часто обнаруживают характерные захоронения погребенных живьем людей (с открытыми ртами, в скорченных позах, порою по десятку человек в одной могиле). Стремясь утяжелить наказание, судьи выдумали казнь, которая называлась “осуществить пять видов наказаний”. При этом преступника следовало: “сначала клеймить, отрезать нос, отрубить левую ногу, отрубить правую ногу, и забить палками до смерти, а голову выставить на рынке на всеобщее обозрение”. Наконец, за особо тяжелые преступления весь род преступника подлежал уничтожению. Полагалось казнить не только виновного, но также его отца, мать, жену, наложниц, братьев (с женами), сестер (с мужьями), сыновей
Впрочем, уже в эпоху династии Хань (II век до н.э. — II век н.э.) наказания заметно смягчились. В 167 г. до н.э. большинство членовредительских наказаний было отменено (впрочем, некоторые из них время от времени вновь появлялись в законодательстве, пока не исчезли окончательно в VII-VIII веках). На смену отрезанию носов и вырезанию коленных чашечек пришли избиение бамбуковыми палками или отправка на каторгу. Меньше стало и видов смертной казни.

Однако настоящие перемены произошли только в VII веке, в правление династии Тан. Введенная тогда система просуществовала почти полтора тысячелетия, поэтому о ней мы и поговорим (вдобавок, об этом, не столь удаленном от нас, периоде известно много больше).
ТЮРЬМЫ

Тюрьма – место неприятное, и к средневековым китайским тюрьмам это относится в полной мере. Представляли они из себя глинобитные домишки без окон, причем одну из стен заменяла деревянная решетка, через которую тюремщики могли видеть все, что происходит внутри. Как и во всех средневековых странах, в Китае в тюрьмах осужденных не держали – слишком дорогим было бы это удовольствие, ведь заключенных кормить и стеречь надо. По сути, тюрьмы в те времена играли роль нынешних КПЗ – в них находились либо подследственные, либо приговоренные к смертной казни и высылке. Смертники ожидали, когда приговор будет утвержден в столице (без этого он был недействителен), а будущие ссыльные ждали этапирования. Обычно тюрьма имела два отделения – то, что побольше, предназначалось для мужчин, а то, что поменьше – для женщин. Контакты между ними строго пресекались, хотя сами тюремщики всегда могли позабавиться с понравившейся им заключенной – на это есть немало документальных свидетельств. Теоретически это запрещалось, но сами женщины зачастую не имели ничего против.
Главная забота тюремщиков была проста – не дать заключенным убежать. Тюрьма обычно представляла из себя довольно хилое сооружение, никакой сигнализации, освещения и прочих сторожевых вышек в те времена не было, поэтому главным способом защиты от побегов были колодки. Самый распространенный тип колодки – “канга” (по-китайски “цзя”). Применялась она очень широко: в эту шейную колодку заковывали практически всех заключенных. Единственным исключением были женщины, совершившие мелкие правонарушения. Форма и размеры шейных колодок менялись с течением времени. В эпоху Цин (1644-1911) колодки представляли из себя прямоугольную доску размером метр на метр, с круглым вырезом для шеи в центре. Доска эта состояла из двух раздвижных частей и, после того, как в нее вставляли шею преступника, она закрывалась на замок. Это означало, что преступнику или преступнице приходилось все время таскать на плечах и шее нечто вроде раздвижного стола без ножек, весом примерно 10-15 кг (вес и размер зависел от тяжести преступления).
В дополнение к шейной применялись и ручные колодки, а также и металлические наручники. Замка на них не было, их просто наглухо заклепывали, вынуждая осужденного или осужденную проводить недели и месяцы со скованными за спиной руками. Были и более “серьезные” типы оков. Худшим типом была “ложе”, в которое укладывали склонных к побегу преступников. Ложе представляло из себя что-то вроде кровати, к которой осужденного прикрепляли за руки, ноги, шею и пояс. В полной неподвижности, в собственных испражнениях, терзаемый клопами и вшами, преступник проводил дни и недели. Он мог лишь благодарить судьбу, если соседи по доброте отгоняли от него крыс…

Для перевозок преступников на большие расстояния применялась специальная тележка. Представляла из себя она ящик на колесах. Преступника усаживали в ящик на корточки, причем верхняя крышка ящика имела дырку и представляла из себя знакомую нам кангу. Таким образом, преступник сидел в ящике, а голова его торчала наружу, зажатая колодкой. Понятно, что поесть без посторонней помощи он не мог, а испражняться ему приходилось под себя.

Вопреки широко распространенному мнению, китайские пытки особым разнообразием не отличались. В этом отношении китайским палачам средневековья было далеко и до их японских или западных коллег, и до своих же предшественников (в древнем Китае пыток было немало). Со времен династии Тан (VII – X века) закон признавал только три вида допустимых пыток, причем любая самодеятельность и изобретательность следователей пресекалась, особенно если она кончалась смертью подследственного.

Самой распространенной пыткой было избиение палками. Плети и кнуты в Китае также применялись, но довольно редко. Допрашиваемого клали на землю, снимали с него штаны и начинали бить палками по ягодицам и бедрам, а иногда – и по пяткам. При всей незатейливости метода, в умелых руках он был вполне эффективным, так что в большинстве случаев избиваемый сознавался. Размер и вес палок определялся инструкциями, и в разные эпохи был разным. Между прочим, для наказания применялись облегченные палки, а для пытки — утяжеленные. В XVI-XIX веках длина палки для допросов равнялась примерно метру.

Особо упорного преступника ждали тиски для костей рук. Они представляли из себя соединенные шнурками палочки, между которых вставлялись пальцы обвиняемого. Палач сдавливал палочки – треск костей, отчаянный крик и, скорее всего, признание. Если же это не помогало, то в дело шли ножные тиски, устроенные примерно так же.

Все остальное было самодеятельностью следователей, за которую они в случае чего могли и получить от вышестоящих органов. Среди самых неофициальных пыток широко использовалась пытка водой, пресловутое “промывание мозгов”. От похожей европейской пытки она отличалась тем, что воду человеку вливали в нос, а не в рот, так что заполняла она в первую очередь легкие. Зачастую перед пыткой человека подвешивали за ноги. Изредка применялось и дыба (вертикальная, как, например, в России). Применяли в Китае и пытки огнем и раскаленным железом, однако были они немалой редкостью.

В послетанскую эпоху в Китае существовало “5 видов наказаний”: наказание малым числом ударов палками, наказание большим числом ударов палками, ближняя ссылка, дальняя ссылка, и смертная казнь. Нас сейчас интересует только смертная казнь, о ней дальше и пойдет речь.

Смертный приговор обычно утверждался в столице, причем иногда император мог и смягчить наказание. Утверждение приговора занимало немалое время, и смертнику приходилось проводить в тюрьме долгие месяцы. Наконец, приходил приговор, и наступала пора готовиться к смерти. Никаких “последних желаний” Китай не знал, и как-то утром смертника будили, чтобы отправить в последний путь.

Довольно долго в Китае существовал обычая, по которому осужденных вели на место казни совершенно голыми. Только в V веке н.э. власти решили, что вместе гнать на казнь голых мужчин и женщин – это “оскорбление нравственности”. С тех пор было решено, что осужденных надо вести на казнь одетыми. Соответствующий закон вышел в V веке, но, судя по описаниям и рисункам современников, прижился он не сразу. Еще долго жителям китайских городов приходилось наблюдать процессии связанных одной веревкой или (в более поздние времена) закованных в шейные колодки и совершенно голых мужчин и женщин, которые медленно брели к месту казни, часто – под проливным дождем или при 40-градусной жаре. В более поздние времена осужденных стали раздевать уже перед самой казнью. На большинстве гравюр времен династии Цин (1644-1911) осужденные обоего пола изображены обнаженными по пояс.

Преступника всегда вели на смерть в канге, которая превращала путь от тюрьмы и до лобного места в немалое испытание – ведь для смертников полагались утяжеленные колодки особо большого размера. Иногда женщин, осужденных за особо тяжелые преступления, не заковывали в кангу. Однако радоваться виновнице не приходилось: ведь это означало, что ее перед смертью заставят “покататься на деревянном осле”. Женщину раздевали догола и крепко связывали ей руки, а потом сажали верхом на деревянного осла с острым хребтом (иногда для надежности ее ноги прибивали к нему гвоздями). Фактически преступницу заставляли сидеть верхом на деревянном лезвии, которое под весом ее же собственного тела вонзалось осужденной в промежность. От боли женщина начинала вертеться и подпрыгивать, инстинктивно пытаясь освободиться, но таким образом она только рвала себе кожу и мясо в паху. Эти ее корчи лишь усиливали мучения преступницы и доставляли немало удовольствия зрителям. Деревянный осел был снабжен колесиками, так что его катили от тюрьмы
Самая мучительная казнь средневекового Китая – это “медленное разрезание” (кит. линчи). Иногда европейцы именовали его “разрезанием на 1000 кусков”, но это – неточное название, ведь, как мы увидим, в большинстве случаев “кусков” от человека оставалось все-таки меньше, чем тысяча. Наказание “линчи” было не только самым жестоким, но и самым редким. В начале XIX века, например, к этой казни по всей стране приговаривалось в среднем 15-20 человек ежегодно. Если учесть, что численность населения Китая тогда составляла примерно 300 миллионов, то казнь, действительно, была очень редкой. Для того, чтобы получить такой приговор, надо было совершить действительно тяжкое преступление – например, отцеубийство. Правда, во времена смут “разрезание на куски” применялось много чаще.

Казнь “линчи” официально вошла в китайское законодательство в XII веке, хотя применялась она с незапамятных времен. Так, в конце III в. до н.э. именно этим способом были замучены все дочери императора Цинь Ши-хуана. Новые властители не хотели, чтобы род императора уцелел, и решили отделаться от конкурентов самым надежным способом: принцы были немедленно перебиты, а принцессы (их было более двадцати, от разных наложниц) были посажены в тюрьму. Вскоре девушек приказали вывести на главную столичную площадь и там казнить, “голыми привязав к столбам и отрезав им руки и ноги”.

Сохранилось множество китайских описаний и несколько изображений этой казни (самая древняя из гравюр относится к? Веку). Вдобавок, свидетелями казни не раз оказывались европейские путешественники, а в самом конце прошлого века удалось даже сделать несколько фотографий.

Осужденного, раздев догола, крепко привязывали к деревянному столбу. Иногда, судя по гравюрам, руки и ноги ему не связывали, так что двигать ими он мог свободно. Временами вместо столба применялся крест, и в таком случае руки стоящего осужденного привязывали к перекладине.

Когда осужденный был привязан к столбу или кресту, палачи (двое или трое) готовились к работе. Главным их инструментом служили ножи и пила-ножовка. Жертве давали посмотреть на инструмент, а иногда – с шуточками объясняли, как именно палачи будут этим инструментом пользоваться. После этого палач приступал к делу: начинал отрезать у преступника куски тела. Существовало множество способов казни. Суд обычно заранее определял, сколько “резаний” должен получить преступник, то есть сколько кусков его тела должен отрезать палач. Вот как, например, полагалось сделать при “20 резаниях”: “1,2 – отрезать левую и правую брови; 3,4 – срезать мясо с левой и правой ягодицы, 5,6 – срезать левый и правый соски и мясо с груди; 7,8 – отпилить кисти рук; 8,9 – отпилить руки по локоть; 11,12 – отпилить стопы; 13,14 – отпилить ноги по колено; 15 – распороть живот; 16 – перерезать горло; 17,18 – отпилить руки по плечи; 19,20 – отпилить ноги по пах”. Как видим, смерть наступала еще в середине казни. При “8 резаниях”, которые стали чаще применяться в более позднее время соответственно казнь состояла из 8 разрезов.
“20 резаний” и, тем более, “8 резаний” были самыми мягкими видами этой казни. В цинскую эпоху применялись также “36 резаний”, “72 резания” и “120 резаний”.
Количество “резаний” могло быть и очень большим, известны случаи, когда за особо тяжкие преступления полагалось “3000 резаний”. В этом случае плачи обтягивали тело жертвы мелкоячеистой сеткой. Сетку стягивали потуже, и помощник палача щипцами захватывал небольшой кусочек плоти, который выступал в ячейке, и вытягивал его. После этого палач отхватывал этот кусок небольшим острым ножом. В таком случае жертве часто давали легкое обезболивающее, которое предотвращало (или, скорее, оттягивало) болевой шок, и мучения могли длиться целый день. С другой стороны, в виде милости казнь преступника часто убивали первым же ударом, так что казнили уже труп. Впрочем, даже в этом случае казнь считалась особо тяжелой. Китайцы верили, что в загробной жизни человек будет выглядеть также, как в момент смерти, и никому не хотелось ползать по загробному миру в виде обрубка с отрезанными по локоть руками и отпиленными по колено ногами.

Этим, кстати, и объясняется парадокс: относительно безболезненное казнь обезглавливанием считалась в Китае более тяжелой, чем удавление. Гравюры дают неплохое представление о том, как проводилась казнь через обезглавливание. Жертву раздевали по пояс и ставили на колени со связанными за спиной руками. После этого палач наносил удар широким мечом.

Третьим видом казни было удавление. Виселица в Китае не применялась, и осужденного именно удавливали. На гравюре XVIII века эта казнь изображена в деталях. На гравюре мы видим преступницу, которая стоит на коленях, привязанная к столбу. Язык у нее вывалился до подбородка, глаза почти вылезли из орбит, что и понятно: вокруг ее шеи обвернута веревка, концы от которой находятся в руках палачей. Они медленно скручивают веревку специальными палками, постепенно удавливая осужденную. По свидетельствам очевидцев, удавление могло длиться очень долго, до часа, так как палачи временами ослабляли веревку и давали почти задушенной жертве сделать несколько судорожных вздохов, а потом опять затягивали петлю. На другом рисунке столб, под которым раздетая до пояса осужденная стоит на коленях, имеет горизонтальную перекладину. К этой перекладине привязаны руки преступницы, которая как бы “распята” на нем.

Помимо трех “официальных” казней, существовали и неофициальные. В законодательстве они не фигурировали, однако их упоминают и западные путешественники, и, что важнее, сами китайцы. Обычно эти казни применялись при подавлении всяческих бунтов, когда местные власти особо не беспокоились о соблюдении юридических формальностей. С бунтовщиками поступали сурово (впрочем, те тоже не щадили представителей властей).

Самой распространенной из этих казней были “стоячие колодки” (“лицзя”). Они никогда не получили официального признания в китайском праве, но известны еще со времен династии Тан. Европейцы иногда называли их “клетками”. Устройство для этой казни представляло шейную колодку, которая была укреплена на четырех ножках на высоте примерно двух метров. Осужденному вставляли в колодку шею, а под ноги подкладывали кирпичи или черепицу. Вытянувшись во весь рост, осужденный ждал своей участи. Потом палач убирал один кирпич, и человек повисал с шеей, зажатой колодкой, которая начинала душить его. Стремясь избежать удушья, преступник вытягивался еще сильнее. Через некоторое время палач убирал еще кирпич, и осужденному приходилось вставать на цыпочки, чтобы только колодка не передавила ему горло. Толпа тем временем с интересом наблюдала за поединком, который обреченный вел со смертью. Палач же вынимал один кирпич за другим, и через некоторое время преступник почти висел, подвешенный в колодке за шею, и стоя буквально на кончиках пальцев.
Менее популярной была казнь распиливанием пополам. Для этого тело человека накрепко зажимали между двух широких досок, которые потом ставили вертикально, чтобы человек оказывался вниз головой. После этого доски (и зажатое между ними тело) распиливали сверху вниз длинной двуручной пилой. Поначалу зажатый между досками человек слышал лишь визг пилы, и понимал, что эта пила вот-вот вонзится в его тело. Потом пила входила в промежность, и медленно двигалась вниз, разрывая мышцы и внутренности, дробя кости. В 1925 г. В Южном Китае восставшие крестьяне так казнили попавшего им в руки местного судью и его жену. Первой между досок была зажата женщина, на мученья которой должен был смотреть муж. После того, как пила вошла ей в пах на несколько сантиметров, и доски окрасились кровью, палачи (их роль играли местные крестьянские парни) сделали получасовой перерыв на чай, и лишь потом завершили свою работу…

Кроме стоячих колодок и распиливания, изредка применялось в Китае и распятие, однако примерно после X века нашей эры эта казнь стала там редкостью. Исчезло из практики и закапывание живьем в землю, которое когда-то очень широко применялось в Древнем Китае. Известно было сожжение, хотя оно и не пользовалось такой популярностью, как в средневековой Европе или Японии. В отдельные периоды применяли и сажание на кол, хотя эта казнь (ближневосточная по своему происхождению), в Китае так и не прижилась, и упоминается она там в основном в связи с монгольским владычеством.

А как же “бамбук” или там “китайская пытка крысой”? А никак… Как и многие другие “китайские пытки”, ни в одном серьезном источнике они не описываются и, скорее всего, являются просто фантазиями западных писателей начала века.

Наверное, всем хорошо известно выражение, пришедшее ик нам из эпохи русского средневековья, которое и сегодня существует как поговорка: «Не мытьем, так катаньем»

. И чаще всего мы связываем его со стиркой и глаженьем белья. Но только вот ни к стирке, ни к глаженью это выражение не имеет никакого отношения. Истинный смысл его совершенно в ином.
«Мытом»
на Руси называли пошлину за что-либо, взимаемую «мытарями»
— сборшиками пошлин. Отсюда глагол «мытарить» и выражение «терпеть всякие мытарства». Что же касается слова «катанье»
, то оно происходит от слова «кат»
, что означает «палач, мучитель, заплечных дел мастер», и поэтому «катанье» — мучение, пытка.
Таким образом, поговорка «Не мытьем, так катаньем» означает: «не поборами, так мучениями».

Этот небольшой экскурс в этимологию является своего рода предисловием к посту, посвященному пыткам и казням, практиковавшимся в средневековой Руси.

В России, так же как и повсюду в Средневековье, существовали пытки. По заведенной практике первым пытали доносчика, отсюда и поговорка: «Доносчику (доказчику) — первый кнут»

. Если же он на пытке не отказывавлся от своего доноса, тогда вели на пытку обвиняемого.

Наиболее распространенным орудием пытки, наказания, а иногда и казни был кнут шириной в палец и длиной в пять локтей (2 — 2,5 м.). Кнутом нередко забивали до смерти. Кнутобойцы, или заплечных дел мастера, так они назывались, что били кнутом из-за плеча, принимались на службу из людей всякого звания, и было их в Москве даже при «тишайшем» царе Алексее Михайловиче около полусотни человек.

Пытка кнутом производилась в застенке Разбойного или Земского приказов в Москве или же в губных избах в провинциальных городах. При Петре I к концу его царствования к пыткам стали прибегать более осторожно, в зависимости от того, каким было преступление и кто обвинялся. Освобождались от пыток дворяне, «служители высоких чинов», люди старше скмидесяти лет, недоросли и беременные женщины. Но были, конечно же, исключения. Так до смерти запытали царевича Алексея, причем по прямому указанию самого царя.

Но пытки в XVIII веке не полегчали, а подход к ним стал даже более утонченным. Так, в тех случаях, когда вся семья могла знать о преступных замыслах или преступлении, рекомендовалось сначала пытать жену, потом взрослых детей и в конце — мужа и отца в присутствии друг друга, если, конечно, их показания не должны были быть тайной для дальнейшего уличения в сообщничестве.

Пытки были запрещены только в самом начале царствования Александра I указом 1801 года. Однако неведко и после этого они применялись под видом телесных наказаний — людей забивали в колодки, держали на цепи, били розгами и шпицрутенами и т. д.

Пытали так:

пытаемому обвязывали руки у кистей веревкой, заводили их назад, а на ноги привязывали еще одну веревку, заканчивавшуюся петлей. Пытаемого поднимали на дыбу, и руки его выворачивались из суставов, причем один палач вставал ногой в петлю и тянул тело вниз, а второй начинал бить кнутом по обнаженной спине. В час палач наносил 30 — 40 ударов, и от каждого удара на спине образовывалась рана, иногда глубиной до костей. Если на первой пытке предполагаемый преступник не сознавался, то через неделю его пытали снова и затем через неделю еще раз, добавляя пытку огнем или раскаленным железом. Впрочем, опытный палач мог убить кнутом с трех и даже двух ударов.

Пытка применялась по делам о заговорах, разбое, государственной измене, убийстве и при обвинении по гражданским делам, когда государству был нанесен особенно большой вред.
В XVII веке такие преступники назывались «заведомые воры и заводчики и всему Московскому государству подъискатели и разорители». Особенно жестоко преследовались и те, которые «мыслили воровским своим умыслом на государево здоровье», а также за «неистовые слова про государево здоровье».
Если при неочевидности вины обвиняемый переносил три пытки и не сознавался, то его отпускали на свободу, но уже полностью искалеченным человеком.

Дыба, впрочем, вовсе не была русским изобретением:

Менее распространенные, но все же нередко применявшиеся пытки нашли своё отражение в ряде пословиц. Не требует объяснения пословица: «Выведать (или узнать) всю подноготную».

А вот понять, что означает поговорка: «В три погибели согнут, в утку свернут»

, сложнее.
Пытаемого сгибали и голову его привязывали к ногам, а затем вдев в веревку палку, крутили так, что его голова касалась ног. Это-то и называлось «согнуть в три погибели» и «свернуть в утку» (от «уткнуть»).
Практиковалось и «сокрушение ребер», когда их ломали железными клещами, в некоторых случаях раскаленными до красна.

Здесь я даже и не упоминаю о мучительных способах пыток и казнях, придуманных Иваном Грозным, это все же особый случай, а лишь об обычных методах следствия.

Однако не следует думать, что Россия в это время была каким-то особенным исключением. И на Востоке, и на Западе казни и пытки были пострашнее и поизощреннее русских.

Правда и в России применяли порой то, что было больше распространено на Западе: повешение; колесование, когда в большое тяжелое колесо с толстыми спицами закладывали сначала руки, а потом руки казнимого и ломали их, а потом иногда отрубали голову, а иногда оставляли умирать в страшных и долгих мучениях; четвертование, когда отрубали на плахе руки и ноги и после долгой паузы — голову (так, кстати, был казнен Степан Разин).

Применялось, хотя и редко, сажание на кол — казнь, свойственная более Востоку, хотя если вспомнить валашского господаря Влада III Цепеша, более известного как Дракула, то и в Европе хорошо известная.

Самой легкой наряду с повешением казнью считалось отсечение головы. Причем, вешали чаще простолюдинов, а на плаху отправляли представителей знати (к примеру, так в 1634 году был казнен воевода Михаил Шеин за свои неудачи в Смоленской войне).

Была и специфически русская казнь — сожжение в срубе, когда казнимого приковывали цепями к столбу, врытому посредине сруба, а затем поджигали сруб, оставляя несчастного в пожаре метаться на цепи.

В заключение этого небольшого рассказа о пытках и казнях приведу ещё одну поговорку, имеющую к данной теме самое непосредственное отношение: «Потянули к Варваре на расправу»

. Сейчас её смысл мало кому понятен: кто такая Варвара, к которой почему-то тянут на расправу?
Объяснение однако довольно простое. Дело в том, что в Москве на улице Варварка находилась церковь Варвары Великомученницы, за котрой располагался один из самых страшных пыточных застенков. Когда кто-то попадал в этот застенок, говорили: «Потянули к Варваре на расправу».

Благодарю за внимание.
Сергей Воробьев.

Источник

Прошло полгода, и большевики, зализав раны, начали наступление на казалось бы непобедимую армию Гитлера. Неприютно стало на душе у Назарова даже тогда, когда он напивался до бесчувствия, чтобы не вспоминать о невинно убиенных там, в Белоруссии. Ну не считал он жидов гадами, ведь тот михайловский доктор, который спас ногу Филимону, был самый настоящий еврей. Таких еще презрительным словом «интеллигенция» называют. Оксана тоже много пила, и ее разудалые песни уже более не нравились местному начальнику комендатуры.
«Эх, Василисушка, – опасливо косясь на храпящую женщину, плакал по ночам Филька, – на кого я тебя оставил»!

А утром он тяжело вставал и, не чувствуя вкуса, привычно набивал живот чем-то пресным, а затем, проклиная судьбу, отправлялся на службу, ибо теперь был навсегда повязан с надменными германцами. Иногда к нему на допросы приводили кого-нибудь из партизан, которые все чаще и чаще портили настроение полиции. С ними не церемонились: загоняли под ногти иголки, выворачивали суставы, окунали лицом в бочку, но упрямцы никак не хотели понимать, что жизнь, какая бы она ни была, все-же лучше, чем смертушка.

– Филимон Васильич, ты чо зенки отвертываешь? – поинтересовался как-то во время очередной пытки у своего начальника полицай Васька Горбенко. – Не иначе как паршивым москалям сочувствуешь? – И фальшивя, загундосил, будто на прочность проверял, свою хохлацкую песню, якобы сочиненную батькой Шевченко:
Чернобровые, любитесь,
Да не с москалями,
Москали – чужие люди,
Глумятся над вами.

Кто такой этот батька, Филин не знал, да видно большим человеком был, из благородных.
– Разговорчики! – лениво гаркнул на подчиненного начальник. – Пулю в лоб хошь?
Гаркнул, но постарался чтобы его отвращения к крови бывших земляков сослуживцы не заметили.

А однажды привезли в комендатуру девушку. Молодую и красивую, рядом с которой истрепанная хохлушка Оксана показалась Филимону уродиной.
«Аппетитная какая, яко булочка», – нервно облизнул пересохшие губы Филимон, но с показным равнодушием отвернулся от партизанки.
– Имя, фамилия? – заорал на внешне спокойную девушку Васька и хитро подмигнул Назарову. Вот мол замена тебе на ночку-другую. Если, конечно, злоумышленницу не покалечим.

Но злоумышленница говорить отказалась. Она высокомерно отвернулась от мучителей и знакомо тряхнула темноволосой головой.
Кого же напомнила Фильке в это мгновение новоявленная гордячка, он так и не смог вспомнить.
– Задания, явки? – рисуясь перед заносчивой жертвой, продолжал вопить Горбенко. – Хошь пыток?

Девчонка молчала, и Василь решил сменить тактику.
– Знаю, что тебя приневолили, – приобнял он хмурую незнакомку. – Ведь ты еще так молода, правда? И по молодости своей не можешь осознать, что большевики принесли нашей стране террор?
– Черт возьми, – отворачиваясь, невнятно выругался Назаров, – умеет бабам мозги заморачивать, не зря выучился в университете. Говорят, в самой Первопрестольной науки постигал. За что же он Москву так не любит?

– Если перейдешь на сторону великой Германии, – продолжал ласково петь Горбенко, – сможешь подобрать себе женишка из таких добрых хлопцев, как я. Или он, – кивнул на растерянного начальника полицай.
– Оставь, я сам ее допрошу, – зачем-то спешно проговорил Филька.
– А ты умеешь? – удивленно вскинул брови Василь. – У тебя…
– Умею, – перебил Горбенко начальник комендатуры, – тоже не лыком шит.
– Ах, вот что, – язвительно хихикнул Васька и бросил сожалеющий взгляд на притихшую невольницу. – Завтречка Курт приедет, так ты ее до его приезда разговори.

Курт Мюллер в сопровождении переводчика наведывался каждую неделю во владения Назарова, дабы проконтролировать работу уральского Медведя, который сам изъявил желание служить фюреру и даже спас от большевиков лучшего друга Мюллера – разведчика Труханова, с коим тот познакомился еще до начала войны, в Берлине. Как тогда Паук сумел выбраться из железного завеса, осталось для Курта загадкой, но ему порекомендовал Евгения надежный человек из абвера.

Аккурат про это, напившись, рассказал своему начальнику Горбенко, отлично знающий английский и немецкий языки, а утром долго выпытывал у Филимона, не сболтнул ли он вчера чего лишнего.

«Если б шибко не пил, – неприязненно подумал тогда Назаров, – не я, а он бы командовал сейчас на селе. Да и кто из полицаев не пил нынче? Работенка, не дай Бог каждому».
Верил ли бывший калека во Всевышнего, он уже и сам не знал, ибо мудрый и всесильный Господь не смог бы допустить такое зверство, которое происходило на подведомственной ему территории.

– Вот так-то, хлопчик, хоть нормально по-русски говорить научился, – хвалил уральского мужика бывший московский студентишка. – Значит, война тебе на пользу пошла. Согласен?
– Согласен, – послушно кивал его простоватый начальник и с тоскою вспоминал родной лес, Сорокино и нежную подругу, которую он, возможно, уже никогда более не увидит.
– Увидишь, – будто считывая его мысли, насмехался над Назаровым Горбенко. – А то и новую пассию заведешь, коли Оксана надоела.

«Передам ее по наследству», – как-то решил Филимон и предложил любовницу Василью. Тот сморщился печеным яблоком и отрицательно покачал головой. Пусть мол кому попроще достанется.
Но на этот раз, увидев темноволосую девушку, глаза у Горбенко загорелись. Впервые загорелись, ибо ранее не наблюдалось у него интереса к женскому полу.

Девушка молчала. Искоса она бросала презрительные взгляды на одетых в полицейскую форму русскоязычных мужчин и искренне удивлялась, что те не спешат ее мучить. Пыток партизанка боялась, так как наслышалась о них от товарищей, но более всего несчастная страшилась, что не выдержит той физической боли, которую она еще никогда в жизни не испытывала.

А поздно ночью в подвал к ней пришел самый главный из полицаев. Он тяжело уселся на пол, на котором лежала старая дерюжка и тихо, неуверенно заговорил. Невольнице неуверенность пришельца показалась противоестественной, и она мысленно возблагодарила Бога за то, что Он дал ей еще одну ночь передышки.

– Ты откуда? – устало спросил мужчина и боднул черноволосой головой сгустившийся над пленницей затхлый воздух. – Знаю, не скажешь, не такая, но я и не собираюсь тебя пытать ибо не люблю людской крови.
– Не любите? – вскинула дугообразные бровки незнакомка и язвительно ухмыльнулась. – Не в храме божьем служите!
– Не в храме, – согласился с дерзкой партизанкой Филя, – Если бы не Берия, давно бы из леса вышел.

Что заставляло Назарова откровенничать с противницей по политической линии, он и сам не мог понять, но внутренний голос назойливо колотился в его могучую грудную клетку и настойчиво требовал незамедлительного разговора.
– Моего отца тоже репрессировали холуи Лаврентия Павловича, – вскинула подбородок красавица, – но я – русский человек и не намерена пресмыкаться перед фашистами.
– И вы после этого служите большевикам? – словно очнулся от оцепенения Филька.

– Я служу Родине, – горько усмехнулась девушка. – Служила.
– В аккурат — служила, голубушка,– подхватил ее скорбное признание Назаров. – Революция сокрушила многие семейства, и даже мои родные сеструхи разбежались по разным лагерям. Хотя и жительствовал я в лесу, но и там до меня долетели слухи, что у младшей Ульянушки хозяина расстреляли чекисты, и именно партийный мужик старшей сродственницы Матрешки оказался виновником всех бед Морозов.

– Морозов! – потрясенно воскликнула пленница. – Каких Морозов?
– С Урала, – удивился невольному возгласу девушки полицай. – Они проживали в небольшом городке Михайловске.
– В Михайловске! – побелела, как мел, партизанка. – Вы Филимон Назаров?
– У меня это на лбу нацарапано? – ошеломленно прошептал Филька.
Но шутка не рассмешила загадочную незнакомку, и она только сильнее сжала зубы. Так, что они заскрипели.

– Я как-то была в этом городке, – минуя продолжительную паузу, внезапно проговорилась пленница. – Давно это было, очень давно.
– А в Сорокине? – почему-то ничему не удивляясь, мечтательно улыбнулся полицай.
– И в Сорокине, – исподтишка наблюдая за фашистским прихлебателем, как будто прослезилась девица.
– Я не причиню тебе зла, милая, – поймал ее сверкнувший в полутьме взгляд Филька. – Только скажи, к кому ты туда ездила?

– К тетке Наталье, – непроизвольно прошептали белые губы пленницы. – Барановой.
– Ходят слухи, что это и есть моя средняя малорослая сеструха, каким то образом ставшая писаной красавицей, – вскинул лохматые брови начальник полиции. – И кем ты ей приходишься?
– Старшей племянницей, – помимо своей воли призналась дерзкая партизанка.
– Ты – Аннушка? – помертвел от ужаса Филимон. – Дочь Уленьки?
– Та самая, – теряя наигранную независимость, по-детски всхлипнула девушка. – Та самая.

– Вставай, – резко вскакивая на ноги, больно схватил девчонку за руку Назаров, – незамедлительно пускайся туда, откуда приспела, иначе тебя завтра расстреляют, даже если ты и дашь показания.
– А охрана? – часто задышала Аннушка. – И лес… Как я найду своих?
«Еще ребенок, – неведомая прежде жалость шевельнулась в опустошенной душе Фильки, – молоко на губах не обсохло, а туда же… Племяшка»…

Он шмыгнул носом и тут же почувствовал, как невесть откуда взявшаяся вода несмелым ручейком потекла по его свежевыбритому лицу и, минуя пухлые щеки, остановилась на верхней, упрямо оттопыренной губе. Спешно слизнув пересоленную войной жидкость, Назаров неожиданно понял, что никогда не найдет себе покоя, если не спасет то, что его еще связывает с родной сторонушкой, а значит, и с любимой женой Василисой.
– Меня схватят фашисты, – тонко заплакала Уленькина дочка.
– Подожди, – жестко распорядился мужчина. – Сейчас я к тебе приспею.

Выпустив трясущуюся ручку сродственницы, Назаров спешно поднялся наверх и что-то сердито прорычал полицаям. А через некоторое время вернулся и протянул пленнице объемный, связанный из скатерти, узел.
– Переодевайся, – распорядился начальник полиции и отвернувшись, сурово проговорил. – Сейчас ты для всех станешь моей полюбовницей Оксаной, благо та тоже чернявая и примерно одного роста с тобой, поняла? Прижмешься ко мне, опустишь голову и сделаешь вид, что в стельку пьяна. Так, минуя сторожевые посты, мы доберемся до леса, а там я тебя отпущу. Попытка – не пытка, и она лучше, чем смертушка. Добирайся до своих как знаешь, в этом я тебе уже не помощник.

– А вы? – пытливо вглядываясь в неожиданно приобретенного родного дядьку, снова всхлипнула Аннушка. – Вас расстреляют если узнают, что…
– Закрой рот, – грубо оборвал партизанку бывший сорокинский мужик. – Если выживешь поминай иной раз, что у тебя когда-то был непутевый сродственничек Филимон Васильевич Назаров. Только матери про меня не сказывай.
– Почему? – пискнула пленница.

– Если бы не Берия, – глухо отозвался начальник полиции и резко повернулся к бывшей уже смертнице. – Готова, дурочка маловозрастная?
– Да, – поправляя на груди белую, вышитую красными цветами, хохлацкую блузку, прошептала девушка и, набросив полушубок, набравшись смелости, сделала решительный шаг навстречу своей судьбе.

Наверху никого не было, улица будто вымерла, но в конце села стояли полицаи и дымя немецкими сигаретами, о чем-то меж собой переговаривались.
— Стой, кто идёть? – вскинул оружие один из них.
– Хайль Гитлер! Свои, – пьяно откликнулся начальник полиции. – Вот Оксанка восхотела в рощицу прогуляться.
– Этта вы, Филимон Васильич? Сейчас темно и небезапасно, – предостерег любовную парочку второй наемник.

– А мы тута, под берёзками, – непристойно хихикнул Назаров и крепче прижал к себе пленницу. – Сучонка – она завсегда сучонка.
– Только тише кохайтесь, – поддержал начальника третий охранник. – Когда наскучит, нам передадите?
– Передам, – благодушно рассмеялся Филька. – А может сейчас в лесу и придушу бабу пьяную.
– Погодьте убивать то, – не унимались наемники, – оставьте позабавиться.
– Так и быть, оставлю, – отмахнулся от подчиненных Назаров, – только подождите малость, германские папироски пососите.

Нежно прижимая к груди дрожащую племянницу, Филимон нетрезвыми шагами протопал к угрожающе темнеющему лесу, а зайдя глубже, остановился и нарочито грубо оттолкнул от себя Анну.
– Ступай, – хрипло проговорил он и грузно опустился на пропахшую сыростью чужую ненавистную землю. – До утра тебя не хватятся, а там ты будешь уже далече. Может статься, даже у своих доверчивых тараканов, которыми при случае всенепременно займется НКВД.
– А вы? – прошептала Анюта и попыталась унять дрожь, мучившую ее тело с тех самых пор как она попала в неволю. – Что будет с вами?

– Отбегался я, – криво усмехнулся Филька. – Отстрадался, на покой пора.
– Спасибо, дядя, – быстро наклонившись, еле коснулась ладошкой безвольной руки родственника беглянка. – Век помнить вас буду.
– Иди, – вставая на по-медвежьи крупные ноги, угрожающе набычился Филимон. – Брысь, букашка, отсюдова!
– До свидания, – послышалось где-то за замершими от удивления заснеженными деревьями. – До свидания.
– Прощай, – по-звериному прорычал Назаров. – Встретимся на том свете и чем позже, тем лучше.

Он снова тяжело опустился на землю и облапил огромными мужицкими ладонями поседевшую большую голову. Так, покачиваясь из стороны в сторону, он просидел около часа, а потом резко встал и выудил из-за пазухи веревку.
– Прости, – погладил Филимон большой справный дуб, – прости, брат, но как Иуда я завершаю жизненный путь. Туда мне и дорога. Ах, пропади все пропадом!

Сделав петлю, он обхватил руками скрипнувшее от отчаяния дерево, и как обезьяна, ловко вскарабкался на него. Где-то завыли волки, но Фильке уже не было до них дела, ибо все, что оставалось на этом страшном и непонятном белом свете, перестало для него существовать.

Достигнув толстой, крепкой ветки, трясущимися руками он привязал к ней конец веревки, надел на себя орудие самоубийства и прыгнул с высоты импровизированного эшафота, чтобы навсегда раствориться в темноте.

Слух о том, что удавился начальник полиции, разлетелся по всей округе. А еще говорили люди, что влюбился Назаров в молодую красивую партизанку, а возможно и любил ее раньше, до войны. Хохлушка Оксана пошла по рукам, а потом подхватила дурную болезнь и повесилась на том же самом дубе, что и ее бывший любовник.

А пленница как в воду канула. Искали ее, искали, но даже собаки не смогли взять ее след. Видно, растерзали ее волки или утонула она в полынье не до конца замерзшей реки, протекающей за Чертовым лесом, имеющим дурную славу у местных стариков и старух.

(отрывок из романа «Лилия Белая»)

Мы все помним о том, какие ужасы совершал Гитлер и весь Третий Рейх, но мало кто учитывает, что у немецких фашистов были заклятые союзники японцы. И поверьте, их казни, мучения и пытки были не менее гуманными нежели немецкие. Они издевались над людьми даже не ради какой то выгоды или пользы, а просто для забавы…

Каннибализм

В этот ужасный факт очень сложно поверить, но есть множество письменных свидетельств и доказательств о его существовании. Оказывается, солдаты, которые охраняли пленных часто голодали, еды на всех не хватало и они были вынуждены есть трупы пленных. Но также есть факты, что военные отрезали части тел для еды не только у мертвых, но и живых.

Эксперименты над беременными

«Часть 731» особенно знаменита своими ужасными издевательствами. Военным специально позволяли насиловать пленных женщин, чтобы те смогли забеременеть, а затем проводили над ними различные махинации. Их специально заражали венерическими, инфекционными и прочими болезнями, чтобы анализировать как будет вести себя женский организм и организм плода. Иногда на ранних сроках женщин «разрезали» на операционном столе без всякой анестезии и извлекали недоношенного ребенка, чтобы посмотреть как он справляется с инфекциями. Естественно и женщины, и дети умирали…

Жестокие пытки

Известно много случаев, когда японцы издевались над пленными не ради получения сведений, а ради жестокого развлечения. В одном случае взятому в плен раненому морскому пехотинцу отрезали гениталии и, засунув их солдату в рот, отпустили его к своим. Эта бессмысленная жестокость японцев не раз потрясала их противников.

Садистское любопытство

Японские военные врачи во время войны не только проводили садистские эксперименты на пленниках, но и зачастую делали это безо всякой, даже псевдонаучной цели, а из чистого любопытства. Именно такими были эксперименты на центрифуге. Японцам было интересно, что произойдет с человеческим телом, если его часами вращать на центрифуге с огромной скоростью. Десятки и сотни пленных стали жертвой этих экспериментов: люди умирали от открывшихся кровотечений, а иногда их тела просто разрывало на части.

Ампутации

Японцы издевались не только над военнопленными, но и над гражданскими лицами и даже собственными гражданами, подозреваемыми в шпионаже. Популярным наказанием за шпионаж было отрезание какой-либо части тела — чаще всего, ноги, пальцев или ушей. Ампутацию проводили без наркоза, но при этом тщательно следили за тем, чтобы наказанный выжил — и страдал до конца своих дней.

Утопление

Погружать допрашиваемого в воду, пока тот не начнет захлебываться, — пытка хорошо известная. Но японцы шли дальше. Они просто лили в рот и ноздри пленного потоки воды, которые шли прямо ему в легкие. Если пленный долго сопротивлялся, он просто захлебывался — при таком способе пытки счет шел буквально на минуты.

Огонь и лед

В японской армии широко практиковались эксперименты по замораживанию людей. Конечности пленных замораживали до твердого состояния, а потом с живых людей без анестезии срезали кожу и мышцы, чтобы изучить воздействие холода на ткань. Точно так же изучали и воздействие ожогов: людям живьем выжигали кожу и мышцы на руках и ногах горящими факелами, внимательно наблюдая за изменением тканей.

Радиация

Все в той же печально известной части 731 китайских пленных загоняли в специальные камеры и подвергали мощнейшему рентгеновскому излучению, наблюдая за тем, какие изменения впоследствии происходили в их организме. Такие процедуры повторяли несколько раз, пока человек не умирал.

Погребение заживо

Одним из самых жестоких наказаний для американских военнопленных за бунт и непослушание было захоронение заживо. Человека ставили вертикально в яму и заваливали кучей земли или камней, оставляя его задыхаться. Трупы наказанных таким жестоким образом войска союзников обнаруживали не раз.

Обезглавливание

Обезглавливание врага было распространенной казнью в Средние века. Но в Японии этот обычай сохранился до ХХ столетия и применялся к пленным во время Второй Мирвой. Но самым страшным было то, что отнюдь не все палачи были поднаторевшими в своем ремесле. Часто солдат не доводил удар мечом до конца, а то и вовсе попадал мечом по плечу казнимого. Это лишь продлевало мучения жертвы, которую палач колол мечом, пока не достигал своей цели.

Смерть в волнах

Этот довольно типичный для древней Японии вид казни применялся и во время Второй мировой. Казнимого привязывали к шесту, вкопанному в зоне прилива. Волны медленно поднимались, пока человек не начинал захлебываться, чтобы наконец, после долгих мучений, утонуть окончательно.

Самая мучительная казнь

Бамбук — самое быстрорастущее растение в мире, за сутки он способен вырасти на 10-15 сантиметров. Это его свойство японцы издавна использовали для древней и страшной казни. Человека приковывали спиной к земле, из которой прорастали свежие побеги бамбука. Несколько дней растения разрывали тело страдальца, обрекая его на ужасные муки. Казалось бы, этот ужас должен был остаться в истории, но нет: доподлинно известно, что эту казнь японцы использовали для пленных и во время Второй мировой.

Сваренные изнутри

Еще один раздел опытов, проводившихся в части 731 — опыты с электричеством. Японские медики били пленных током, прикрепляя электроды к голове или к туловищу, давая сразу большое напряжение или долгое время подвергая несчастных воздействию напряжения поменьше… Говорят, при таком воздействии у человека возникало ощущение, что его жарят заживо, и это было недалеко от истины: некоторые органы у жертв были буквально сварены.

Принудительный труд и марши смерти

Японские лагеря военнопленных были ничем не лучше гитлеровских лагерей смерти. Тысячи пленных, оказавшихся в японских лагерях, работали от зари до зари, при этом, по рассказам, едой их снабжали очень скудно, иногда не кормя по несколько дней. А если рабская сила требовалась в другой части страны, голодных истощенных пленных гнали, иногда за пару тысяч километров, пешком под палящим солнцем. Немногим пленным удалось пережить японские лагеря.

Пленных заставляли убивать своих друзей

Японцы были мастерами психологических пыток. Они часто заставляли пленных, под угрозой смерти, избивать и даже убивать своих товарищей, соотечественников, даже друзей. Вне зависимости от того, чем заканчивалась эта психологическая пытка, воля и душа человека навсегда оказывались сломленными.

16. В застенках гестапо

Умытые дождем улицы посветлели. Освободившись от пыли, буйно зазеленели деревья. Но теплое солнечное утро не радовало Марию Василенко. На работу она шла в тяжелом состоянии. Ее пугала встреча с неприятным, вызывавшим отвращение, долговязым Гансом. Вчера он был очень любезен, очевидно, надеялся на ее расположение. А что сказать ему сегодня? Опять улыбнуться? Или заманить в парк, а там с ним расправится Виктор? А может, не следует вообще показываться? Ведь могла же она заболеть? У самой гостиницы Мария в нерешительности остановилась. Как поступить? Пойду!

В коридор донесся веселый говор офицеров.

Через тридцать минут я должен быть у шефа, — пробасил Ганс. — И кому взбрело в голову именно меня назначить старшим!

Это же не обычный груз. Гордись! — утешал его кто-то пискливым голосом.

Горжусь, поэтому и спешу, — иронически подчеркнул Ганс.

Крошка, ты уже здесь? Я скоро придет…

Дождешься! — буркнула вслед Мария и принялась за уборку.

Трудилась без передышки, спешила закончить работу до возвращения офицерни. Успела-таки. Довольная, отправилась домой. А вечером зашла к Измайловым. Виктор передал ей несколько листков со сводкой Советского Информбюро, записанной в мастерской Заворыкина.

Сегодня расклеишь в районе вокзала.

Они вышли погулять. По дороге Мария узнала от Виктора о самоотверженном поступке Ящука и приключениях Паши Савельевой.

Теперь мы располагаем бланками для удостоверений, — шепотом говорил ей Виктор. — Часть отправим в партизанский отряд, другую — оставим для наших нужд.

Мария и Виктор прошли мимо винного магазина. Там по-прежнему шумели завсегдатаи, по мостовой важно шагал блюститель «нового порядка». Напрасно Василенко и Измаилов старались обнаружить на шоссе след вчерашнего происшествия. Будто ничего не случилось.

Вдруг Мария оживилась.

Виктор, скажи, ты не задумывался, как сложится наша судьба после победы над фашистами? А?.. Я вернусь к детям, в детский сад. Буду рассказывать им о пережитых тяжелых днях войны. А ты, наверное, опять займешься машинами? Да?

Конечно, мое призвание — техника!

Расстались на углу улицы Леси Украинки.

Будь осторожна, Мария, — пожал ей руку Виктор. — Старайся пораньше выйти из зоны вокзала. Может, пойдем вместе?

Нет, нет, одной лучше, меньше подозрений. Иди, не волнуйся. — Теплым, ласковым взглядом Мария провела Виктора и направилась в сторону привокзальной площади. Имея удостоверение уборщицы офицерской гостиницы, она спокойно проходила мимо патрулей. В двух кварталах от привокзальной площади Мария попыталась приклеить листовку. Впереди показались два силуэта. «Полицейские» — рассудила Василенко и продолжила путь. В пятидесяти-шестидесяти шагах в одном из встречных Мария узнала долговязого Ганса. В жилах застыла кровь. Как быть? Мысли заработали молниеносно. До ближайшего переулка оставалось десять-пятнадцать шагов. Значит, расстояние между ними сократится… И все-таки Мария побежала. Ганс узнал уборщицу.

О, на ловца и зверь бежит! — Предвкушая желанную встречу с гонористой девчонкой, офицер поспешил навстречу Марии. Но что такое. Она юркнула в переулок. Нет, птичка, не уйдешь! Ганс, а за ним грузный лейтенант заторопились к переулку. Маленькая фигура Марии быстро удалялась.

Хальт! Стоять! — зло прокричал Ганс и выругался. Окрик еще сильнее подхлестнул Василенко. Она ускорила бег, даже не оглянулась.

Хальт! Дура! Стреляйт!

Ганс поспешно вынул из кобуры пистолет и выстрелил вверх. Строгое предупреждение не остановило разгоряченную девушку. Через минуту она выбежала на другую улицу. Сзади прозвучали один за другим еще два выстрела. Мария не предполагала, что долговязый подымет панику; пожалела о своем поступке. Впереди послышались свистки, донесся гулкий топот кованых сапог. «За мной гонятся, я в западне… Нужно уйти от преследователей во чтобы то ни стало, — ведь со мной листовки. Где-нибудь выбросить? Потом наивно объяснить, мол, испугалась, время позднее, а их двое…»

Немецкие офицеры, огорченные исходом неожиданной встречи, решили в другой раз наказать озорную девчонку. Теперь же оставили ее в покое и пошли своей дорогой.

На выстрелы, как вороны, слетелись полицейские. Один из них со всего размаха нанес ей сильный удар в плечо. Мария взмахнула рукой. Никто в темноте не заметил, как далеко она швырнула листовки, связанные ниточкой с пузырьком клея. На ногах не удержалась, тяжело рухнула на землю. При падении ушиблась, от боли стиснула зубы. Резкий свет фонарика ударил в девичье лицо. Василенко обыскали, однако ничего подозрительного не нашли.

Кто такая? — зло прорычал высокий, с тонкими черными усиками. — Уборщица? Почему в тебя стреляли? Не знаешь? А зачем бежала, тоже не знаешь? Ничего, расскажешь!

В полицейском участке, куда привели Марию, учинили допрос. Но, кроме наивных ответов, от нее ничего не добились.

Всю ночь Мария перебирала в памяти обстоятельства происшествия. «И зачем я бежала? Возможно, долговязый ничего плохого не сделал бы. А что с листовками? Подобрал ли их кто-нибудь? Кто? Знает ли о постигшей меня беде Виктор?»

Полиция навела справки. Было установлено, что Мария Василенко действительно работает уборщицей в офицерской гостинице, ведет себя достойно, никто на нее не жалуется. Стреляли? Да. Офицер уже рассказал, как он вечером вспугнул крошку.

Утром Марии отдали сумочку, справку с места работы, но предупредили, что, если еще попадется — ей несдобровать. Подписав протокол допроса, девушка, бледная, с ноющей болью в плече, вышла на улицу. Она приблизилась к месту, где вчера упала, сраженная ударом полицейского. Замедлив шаг, внимательно изучала каждый метр. Ничего нет. Даже пузырька не видно. Странно… С поникшей головой, уставшая от пережитого, Мария направилась к гостинице. Ее впустил дежурный солдат.

Знакомые постояльцы утром «снялись с якоря» и отбыли в неизвестном направлении. К вечеру прибудет новая группа. Марин сказали: каждый уголок должен блестеть. Отъезд ненавистного долговязого офицера в какой-то мере заглушил боль в плече. Мария вымыла полы, обтерла пыль, вытрусила половики. Вернулась домой в приподнятом настроении.

Минувшую ночь она не сомкнула глаз. Собралась отдохнуть, а затем пойти к Измаиловым. Усталость одолела ее, и Мария проспала до утра. Силы восстановились, боль в плече утихла совсем. «Ничего не поделаешь, проспала, обо всем уже расскажу Виктору сегодня».

Мария уже выходила из комнаты, как к дому подъехала крытая машина. Зашел гестаповец.

Василенко? — ткнул пальцем ей в грудь.

Цюрик! Назад!

Перетряхивайте все, — приказал гестаповец появившимся жандармам.

Но обыск ничего не дал. Марию втолкнули в машину и увезли.

Что вам от меня нужно? — приняв обиженный вид, взмолилась Мария. — Я обязана вовремя явиться на работу в офицерскую гостиницу…

Молчать, свинья! — грубо оборвал девушку старший.

Василенко закрыли в темной камере. Тут стоял затхлый воздух, вызывавший тошноту. Мария сначала не увидела, кто находился в камере, но чуткое ухо уловило слабый стон женщины. Она просила воды. Стоявшая возле женщины кружка была пуста.

Воды нет, сейчас попрошу.

Мария робко постучала в дверь. Никто не отозвался. Ударила кулаком посильнее. Потом двумя руками забарабанила по тяжелой, обшитой железным листом двери. Никто не реагировал. Нервы сдали. Пережитое накануне, разболевшееся плечо, смрад в этой дыре, бессилие помочь страдающему человеку — все вместе лавиной обрушилось на выносливую Марию. Она разрыдалась… Машинально несколько раз повторила: «Воды! Воды!»

Приступ отчаяния длился недолго. «Чего я нюни распустила? — упрекнула себя Василенко. — Слабую собаку и ястреб заклюет. Нет, я должна жить».

Повторившийся стон оторвал Марию от мыслей.

Глаза свыклись с темнотой. Она теперь видела, что женщина, лежавшая в углу камеры на соломе, была в разорванной кофточке.

Как вас зовут?

Ирина… Избивают, а я никаких бланков никому не давала.

Мария вздрогнула: «Бланки? Мельдкарты? Боже, причем здесь Ирина? Ведь…»

Когда вас забрали?

Два дня назад… Прямо из типографии. Ох, лучше бы добили, нет больше моих сил. — Ирина заплакала. — На допросе перебили руку… Ироды! За что такая напасть? Я ни в чем не виновата… ни в чем!..

Ирина была старше Марии только на три года, ей было двадцать пять, а выглядела старухой. Седая прядь волос разделила пополам вьющиеся каштановые волосы. На лбу и между бровями легли складки. Из-за выбитых зубов она шепелявила.

Успокоитесь, Ирина, — со слезами на глазах произнесла Мария. Она взбила ей под головой солому, подвязала больную руку, укрыла вздрагивавшее тело своей кофточкой. «Неужели мне предстоят такие страдания? Страшно… Если бы Виктор знал о нагрянувшей беде. Наверное, ищет, волнуется». Марию пугали предстоящие допросы. А есть ли выход? Будь что будет, но даже ценой своей жизни она сохранит верность товарищам! Только бы выдержать все…

В камере воцарилась тишина. Измученная Мария подобрала под себя ноги, положила голову на колени, ею овладел сон.

Воображение выпорхнуло из камеры и понеслось далеко-далеко… Какая чудесная весна! Сколько цветов! Красные, синие, белые, желтые… Мария собирает их в белом платье. Какой большой букет! От странного запаха кружится голова… Виктор! Виктор! Он появился возле нее. Громкий смех разнесся над полями. Говорит сурово:

Цветы отравлены! Брось букет! Сейчас же!

Руки окаменели. Мария хочет отбросить цветы, но пальцы не повинуются. Пытается их разжать, напрягает силы. Безрезультатно. Виктор вырывает букет, бросает в сторону. Зачем так резко? Болит плечо… В руках — чайные розы. Какая прелесть! Спасибо, Виктор! Взялись за руки. Счастливые, смеются, бегут между хлебами…

Раздался гром. Небо заволокло тучами. Тяжелые, темные… Надо укрыться. Где? Еще ударил гром. Го-го-го!.. — понеслось вокруг.

Я здесь!

Я зде-есь!..

Сколько времени продолжался сон, узница не знала. Проснулась от резкого толчка и громового окрика: «Василенко, выходи!»

Спросонья Мария не сразу поняла, кого зовут, замешкалась. К ней подошел солдат, пнул сапогом. Сообразила: «За мной».

В большой комнате за письменным столом сидел гестаповец средних лет. Гладко причесанные волосы, на вздернутом носу — пенсне. Лощеный вид фашиста не пугал Марию. Он копался в бумагах, делал вид, будто ее не замечает. Спустя минуту, поднял холодные глаза и вежливым тоном, по-русски, пригласил сесть.

Василенко? Мария Ивановна?

Молодая. Совсем молодая. Не успела еще пожить! Два года работаешь? Так! А с кем же ты дружишь? Кто полюбил хорошенькую девушку? Никто? Странно!

Гестаповец открыл ящик, вынул оттуда пузырек с клеем и листовки, положил на стол. Внимательно посмотрел в лицо девушки. Какую нужно проявить выдержку, духовную собранность, чтобы ни единым мускулом не выдать себя. Ее лицо оставалось спокойным, и это заметил гестаповец.

Ну, Василенко, перейдем к делу. Я уже сказал, что ты еще по-настоящему не пожила, а такая возможность имеется. Для этого необходима откровенность. Поняла? Только откровенность.

Гестаповец замолчал, дал возможность осмыслить сказанное.

Куда направлялась ты позавчера вечером? Кто дал тебе эти бумажки? Молчать не хорошо, рассказывай!

Вежливость подкупила неискушенную в методах гестаповцев Василенко. Но Мария уже видела работу этих «джентльменов». Что они сделали с Ириной! Собравшись с мыслями, она ответила. Мол, вечером шла на вокзал, хотела и буфете купить кое-какие продукты на ужин и завтрак. Ну, по дороге встретились офицеры, одни к ней пристает давно. Побежала, пыталась уйти от него подальше. Все.

Заодно расклеить эти листовки? Так? — испытующе взглянул гестаповец. — Не кривляйся! Кто дал листовки? Почерк не твой, значит, их писал кто-то другой? Я сказал: не теряй хорошую возможность! — огрубевшим голосом прокричал гестаповец.

Ласковый тон, которым он начал допрос, не дал результатов. Фашист бесился. Он мог бы с девчонкой поговорить иначе, но ему нужны сведения о подпольщиках, а подвергаемые пыткам жертвы не всегда развязывают язык.

Так ты не называешь сообщников?

Никаких сообщников у меня нет. Я ничего не знаю об этих листовках.

Гестаповец нажал кнопку. В дверях появился солдат.

Приведите из одиннадцатой!

Мария не подозревала, что «одиннадцатая»» — это и есть подвальная дыра, в которую ее водворили. Через несколько минут в комнату втолкнули Ирину. Чуть сгорбившись, испуганными глазами она обвела гестаповцев, затем посмотрела на Марию и истерически закричала: «Я ничего не знаю!»

Молчать, собака! — вскочил ранее казавшийся спокойным гестаповец, поскрипывая начищенными до блеска сапогами. — Подумала? Скажешь правду? Не знаешь? — И, повернувшись к солдату, он распорядился: — Позовите Климбеля, пусть поработает над упрямицей. Да так, чтобы заговорила!

Вошел с засученными рукавами «помощник».

А она пусть смотрит! — кивнул гестаповец в сторону Марии. — Может, образумится.

Ирину начали пытать. Перед глазами Марии прошло страшное зрелище. Впервые она столкнулась с тем, как утонченно, жестоко издевается палач над человеком. В комнате раздался отчаянный вопль, стон. Потом все стихло. Ирина потеряла сознание. Ее привели в чувство, ткнули под нос нашатырь. И снова — ужас…

Мария вскочила с места, ей хотелось чем-нибудь помочь бедняжке. Но как тут поможешь. Девушка тяжело рухнула на стул. Ей стало дурно. Нашатырь вернул Марию к действительности. Пытка продолжалась. Ирина уже не кричала, лишь изредка слышался глухой стон…

Молчит? Пока уведите! — скомандовал гестаповец.

Ну вот, и с тобой так будет, если не скажешь, кто дал эти бумажки, — и он потряс листовками перед носом Марии. — Больше ничего от тебя не нужно. Скажешь — пойдешь на работу.

После короткой паузы немец продолжал:

Понимаю, ты расстроилась, сейчас трудно говорить. Даю на размышления один час. Только один час, не злоупотребляй моим терпением.

Как Мария вышла из комнаты пыток и снова оказалась в темнице — она не помнила. Крик Ирины звенел в ушах. Она не могла избавиться от вида палача с засученными рукавами, причинившего нечеловеческие страдания беззащитной женщине. Слезы туманили глаза. Мария забылась…

Внезапное исчезновение Марии Василенко насторожило друзей. Никто не сомневался в том, что комсомолка не предаст товарищей. Виктор Измайлов не мог примириться с мыслью ареста Марии. Как же он отпустил ее в тот вечер, поверил доводам — «одной лучше, меньше подозрений».

Никто не шел на квартиру к Василенко, ибо понимали, что за ней следили. Надо было выждать.

Ночная облава не принесла успеха полицейским и гестаповцам. Похищенные бланки обнаружить не удалось. Зато утром на одной из прилегавших к вокзалу улиц появилась листовка. Печатными буквами в ней сообщалось о положении на фронтах. Бешенству полицейских не было предела. Они арестовали первых попавшихся несколько человек, подвергли их жестокому допросу.

Вечером по городу пронесся слух: на окраине подорвалась на мине машина с двумя гестаповцами, убит полицейский агент.

Приговор, вынесенный подпольщиками, с огромным риском выполнил Виктор Измайлов. Он мстил за Марию…

17. Жить всего две минуты

Приведите Василенко!

В комнату вошла побледневшая Мария. Глаза запали, больше в них не светился огонек. Пухлые губы сжаты. Всем своим видом она давала понять — они никогда тут не разомкнутся.

Гестаповцы не проявляли к жертвам снисходительности, но все же иногда умышленно допускали ее при допросе.

Слушай, Василенко, — начал гестаповец, — мне, откровенно говоря, надоело с тобой возиться. Я, конечно, могу от тебя легко избавиться, но видишь, не спешу. Давай по-хорошему договоримся. Иначе настанет момент, когда ты и захочешь говорить, да нечем будет. Упрямый язычок положим на тарелочку…

Только теперь Мария заметила, что у гестаповца жирные щеки и губы, глаза с неприятным отсветом маслянистости и говорит он вкрадчиво. Он ей угрожает, вероятно, не от силы, а от злости и своей духовной слабости.

От этого открытия Мария еще плотнее стиснула зубы. Ее готовность к самопожертвованию убедила опытного гестаповца в том, что «из нее ничего не выжмешь». Тогда родился новый план…

Молчишь? — медленным движением гестаповец вынул из кобуры пистолет. Раздался выстрел. Мария не шелохнулась.

Работает безотказно, — поднял пистолет к лицу девушки. — Ну, так что? Надумала? Нет? Становись в угол!

Ноги налились свинцом, плохо повиновались. Мария с большим усилием передвинулась, стала в указанное место. — Повернись лицом к стенке! — крикнул грубым, жестяным голосом гестаповец. — Даю две минуты. Если не скажешь…

Мария машинально начала отсчитывать время. Раз… два… три… Значит, все? На этом конец? А как же Виктор? Где он сейчас? Подозревает ли, сколько секунд ей осталось жить? Тридцать девять… сорок… Закричать?

Плюнуть в тупое лицо истязателя?.. Подлые, придет возмездие! Семьдесят пять… семьдесят шесть… Узнают ли когда-нибудь друзья, как мужественно она приняла смерть, осталась настоящей комсомолкой? Сто… сто один…

Ее начала раздражать напряженная тишина. Вот сейчас… Она даже не услышит выстрела… Прощайте, любимые!.. Сто двадцать пять… сто двадцать шесть… Тихо… Стало страшно от звенящей тишины.

Прошло две с половиной минуты, а ты молчишь. Значит, ничего не знаешь? — гестаповец пристально посмотрел ей в глаза и нажал кнопку. Вошел дежурный.

Возьмите расписку о невыезде Василенко и отпустите се.

Мария стояла, как во сне. Что сказал гестаповец? Домой? А может быть, она ослышалась? Или это какой-то трюк? Но Марию действительно выпроводили из серого здания.

Лишь за порогом она поверила, что на свободе. На улице ей все казалось ослепительным: и воздух, и белые здания, и даже тротуар, покрытый солнечной россыпью. Болели глаза от обилия яркого света, все тело ныло, а в душе была пустота. Мария медленно передвигала ноги. Да, теперь она знает, что такое гестапо. Именно там, в его застенках, она научилась еще больше ненавидеть фашистов.

На углу широкой улицы Мария остановилась. Она никак не могла принять решение, куда пойти: к Измайловым или домой? Идти к Измайловым в таком состоянии? А может, за ней следят и хотят узнать то, о чем она умолчала на допросе? Нет, пойду домой, отдохну, переоденусь и, если вернутся силы, отправлюсь к Виктору. А как он ей сейчас нужен!..

Двое суток Мария пролежала в постели. Она спала беспробудным сном, редко принимала пищу. На третий день к ней вернулась бодрость. Оставила тупая боль в плече, отошла опухоль на ногах, перестало ныть в коленях. Все эти дни она была сама с собой, в доме никто не появлялся. Лишь изредка заходила соседка и приносила кое-какие харчи.

Ешьте. Ух, как вы сплошали! Жиров бы сейчас вам впору. Да где возьмешь?

Спасибо, обойдусь.

Может, к доктору сходите. Он бы порошков каких прописал.

Пойду, обязательно пойду.

Идея понравилась девушке. Выход из дому будет оправдан.

Не нарушая совета товарищей, Виктор не заходил в дом к Василенко, а несколько раз лишь прошелся мимо. Однажды ему бросился в глаза неприятный человек. Он прохаживался с беззаботным видом по улице. В другой раз он выглядывал из подъезда противоположного дома. Виктор не знал о возвращении Марии. А когда ему стало известно, он тот час же поделился этим с Пашей Савельевой. Она предупредила его: «За Василенко установлена слежка».

Требовалась исключительная осторожность. И вот, наконец, перед взором Виктора предстала худая, опрятно одетая Мария. Живая, как огонь, молодая. Подбежать и расцеловать здесь же, на улице? Крикнуть, что он счастлив? Нельзя! Именно сейчас ее следует уберечь от неприятностей. Он догадался, что девушка направилась к ним. Возможно, за ней плетется «глаз» гестапо. Надо об этом предупредить, незаметно для окружающих. Виктор свернул в другую сторону, быстро пробежал ближайшими улицами к дому и вернулся навстречу Марии. Ее тонкая фигурка показалась на углу. Сейчас она побежит. Мария! Виктору пришлось пустить в ход все искусство мимики, дабы она поняла, как именно в эту минуту надо себя вести. Блеснули жарким огоньком глаза, открылись губы для заветного слова «Виктор», и тут Василенко все заметила, все поняла. Они поравнялись. Ее ухо уловило: «В шесть, у моста Бема, домой нельзя». И все. Они разминулись, как случайные прохожие.

Следивший за Марией агент даже не заподозрил о назначенном ими свидании.

Стоял погожий августовский день. Казалось, если бы не война, мир бесконечно блаженствовал бы в этом животворном солнечном океане. Но фашистская свастика, черной тенью опустившаяся на родную землю, принесла ужас террора, голод, слезы и отчаяние…

Мария шла по безмолвным улицам. Где неугомонная детвора, юноши и девушки, когда-то заполнявшие скверы и улицы задорным смехом? Матери держат их дома, боятся, чтобы сын или дочь не стали объектом развлечения «ассов».

Два часа бродила Мария с хозяйственной сумкой, создавая впечатление, будто ищет в магазинах необходимые продукты. В половине шестого она поспешила к берегу.

Предстоящая встреча волновала ее. Как все сложится дальше? Если за ней установлена слежка, значит, не придется видеться с Виктором. В таком случае, какую же пользу она принесет делу? И вообще, доверяют ли ей товарищи? Пока никто не знает, как она вела себя на допросе, и удивятся, почему ее выпустили гестаповцы. Что можно ответить им, если она сама, недавняя узница, не знает истинной причины проявленного «великодушия».

У моста Бема никого не было. Оставалось еще пять минут до шести. Но вот быстрым шагом навстречу девушке спешит смуглолицый парень.

Есть ли силы на земле, способные в такие минуты остановить любимых? Руки девушки, недавно стывшие от боли, горячо обвивали загоревшую шею милого. Зачем говорить? Учащенно бившиеся сердца без слов исповедовались о том, как дороги они друг другу, как тосковали в одиночестве. Листья деревьев зашептали о счастье молодых…

Ты не можешь оставаться в Луцке, Мария, тебе надо немедленно уходить.

К партизанам. Кажется, ты хорошо знаешь санитарное дело?

Да, я окончила курсы фельдшеров.

Прекрасно, работа найдется. Тебя проводят на хутор к друзьям. А оттуда — в лес.

А ты, Виктор? Где будешь ты?

И я приду к тебе, обязательно. Только позднее. Сейчас не могу. Ты же знаешь, Мария…

Ночью Василенко была уже на хуторе Бодзячив. Оттуда с помощью связных она перебралась в отряд Медведева, была определена во взвод Левко Мачерета. Мария стала партизанским фельдшером.

Не боишься? — допытывался командир. — Завтра идем в бой.

Нет, теперь мне ничего не страшно.

Это почему же?

Я пережила бой в фашистских застенках, а в открытом бою — намного легче. Я ведь не одна. Рядом со мной боевые товарищи.

В коротком кожушке — поэтому ей в отряде и дали кличку Кожушок — и не по размеру больших сапогах Мария двигалась с партизанами к селу Берестяны, где засели немцы. Бойцы были довольны, у них появился фельдшер! Бой был тяжелым. Фашисты окопались на краю села и открыли сильный огонь. Отступать? Лихой, с русым чубом, выбившимся из-под фуражки, Левко Мачерет выбежал на поляну и скомандовал: «Вперед!» Не успел он увлечь за собой партизан, как пуля пронзила ему грудь. Мачерет упал. Пренебрегая опасностью, к нему подбежала Мария. Лицо Мачерета больше не улыбалось…

Партизаны были поражены отвагой юной на вид Василенко. И то ли от ее призывного крика: «Вперед, бейте гадов!», то ли от охватившего всех неукротимого желании отомстить за смерть командира бойцы дружно и стремительно атаковали немцев. Бросок был неожиданным, ряды врага дрогнули…

Так началась партизанская жизнь Марии Василенко.

Это небольшой чистенький домик в Кристиансаде рядом с дорогой на Ставангер и портом в годы войны был самым страшным местом на всем юге Норвегии. «Skrekkens hus» — «Дом ужаса» — так называли его в городе. С января 1942 года в здании городского архива находилась штаб-квартира гестапо в южной Норвегии. Сюда привозили арестованных, здесь были оборудованы пыточные камеры, отсюда люди отправлялись в концлагеря и на расстрел. Сейчас в подвале здания, где были расположены карцеры и где пытали заключенных, открыт музей, рассказывающий о том, что происходило в годы войны в здании государственного архива.

Планировка подвальных коридоров оставлена без изменений. Появились только новые фонари и двери. В главном коридоре устроена основная экспозиция с архивными материалами, фотографиями, плакатами.

Так подвешенного арестованного избивали цепью.

Так пытали с помощью электрических печек. При особенном усердии палачей у человека могли загореться волосы на голове.

В этом устройстве зажимали пальцы, выдирали ногти. Машинка аутентичная — после освобождения города от немцев всё оборудование пыточных камер осталось на своих местах и было сохранено.

Рядом — другие устройства для ведения допроса с «пристрастием».

В нескольких подвальных помещениях устроены реконструкции – как это выглядело тогда, в этом самом месте. Это камера, где содержались особо опасные арестованные – попавшие в лапы гестаповцев члены норвежского Сопротивления.

В соседнем помещении располагалась пыточная камера. Здесь воспроизведена реальная сцена пытки семейной пары подпольщиков, взятых гестаповцами в 1943 г. во время сеанса связи с разведцентром в Лондоне. Двое гестаповцев пытают жену на глазах мужа, прикованного цепью к стене. В углу, на железной балке, подвешен еще один участник провалившейся подпольной группы. Говорят, перед допросами гестаповцы накачивались спиртным и наркотиками.

В камере оставлено все, как было тогда, в 43-м. Если перевернуть ту розовую табуретку, стоящую у ног женщины, можно увидеть клеймо гестапо Кристиансанда.

Это реконструкция допроса — гестаповский провокатор (слева) предъявляет арестованному радисту подпольной группы (он сидит справа, в наручниках) его радиостанцию в чемодане. В центре сидит шеф кристиансандского гестапо, гауптштурмфюрер СС Рудольф Кернер – о нем я еще расскажу.

В этой витрине вещи и документы тех норвежских патриотов, которых высылали в концлагерь Грини под Осло – главный пересылочный пункт в Норвегии, откуда заключенных отправляли в другие концлагеря на территории Европы.

Система обозначения разных групп заключенных в концлагере Освенцим (Аушвиц-Биркенау). Еврей, политический, цыган, испанский республиканец, опасный уголовник, уголовник, военный преступник, свидетель Иеговы, гомосексуалист. На значке норвежского политического заключенного писали букву N.

В музей водят школьные экскурсии. Я наткнулся на одну такую – несколько местных подростков ходили по коридорам вместе с Туре Робстадом, волонтером из местных жителей, переживших войну. Говорят, что в год музей в Архиве посещают около 10 000 школьников.

Туре рассказывает ребятам про Освенцим. Двое мальчишек из группы были там совсем недавно на экскурсии.

Советский военнопленный в концлагере. В руке у него – самодельная деревянная птица.

В отдельной витрине вещи, сделанные руками русских военнопленных в норвежских концлагерях. Эти поделки русские обменивали на еду у местных жителей. У нашей соседки в Кристиансанде осталась целая коллекция таких деревянных птиц – по дороге в школу она часто встречала группы наших пленных, идущих на работу под конвоем, и отдавала им свой завтрак в обмен на эти вырезанные из дерева игрушки.

Реконструкция партизанской радиостанции. Партизаны в южной Норвегии передавали в Лондон сведения о передвижениях немецких войск, дислокации военной техники и кораблей. На севере норвежцы снабжали разведданными советский Северный морской флот.

«Германия – нация творцов».
Норвежским патриотам приходилось работать в условиях сильнейшего давления на местное население геббельсовской пропаганды. Немцы поставили перед собой задачу по скорейшей нацификации страны. Правительство Квислинга предпринимало для этого усилия в сфере образования, культуры, спорта. Нацистская партия Квислинга (Nasjonal Samling) еще до начала войны внушала норвежцам, что основной угрозой для их безопасности является военная мощь Советского Союза. Надо отметить, что запугиванию норвежцев насчет советской агрессии на Севере немало поспособствовала финская кампания 1940 года. С приходом к власти Квислинг только усилил свою пропаганду с помощью ведомства Геббельса. Нацисты в Норвегии убеждали население, что только сильная Германия сможет защитить норвежцев от большевиков.

Несколько плакатов, распространяемых нацистами в Норвегии. «Norges nye nabo» – «Новый норвежский сосед», 1940 г. Обратите внимание на модный и ныне прием «перевертывания» латинских букв для имитации кириллицы.

«Вы хотите, чтобы было так?»

В пропаганде «новой Норвегии» всячески подчеркивалось двух родство «нордических» народов, их сплочение в борьбе против английского империализма и «диких большевистских орд». Норвежские патриоты в ответ использовали в своей борьбе символ короля Хокона и его образ. Девиз короля «Alt for Norge» всячески высмеивался нацистами, которые внушали норвежцам, что военные трудности – временное явление и Видкун Квислинг – новый лидер нации.

Две стены в мрачных коридорах музея отданы материалам уголовного дела, по которому судили семерых главных гестаповцев в Кристиансанде. В норвежской судебной практике таких дел еще никогда не было – норвежцы судили немцев, граждан другого государства, обвиненных в преступлениях на территории Норвегии. В процессе участвовали триста свидетелей, около десятка адвокатов, норвежская и зарубежная пресса. Гестаповцев судили за пытки и издевательства над арестованными, отдельно шел эпизод о казни без суда и следствия 30 русских и 1 польского военнопленного. 16 июня 1947 г. все были были приговорены к смертной казни, которая впервые и временно была включена в УК Норвегии сразу после окончания войны.

Рудольф Кернер – шеф кристиансандского гестапо. Бывший преподаватель сапожного дела. Отъявленный садист, в Германии имел уголовное прошлое. Отправил в концлагеря несколько сотен членов норвежского Сопротивления, виновен в гибели раскрытой гестаповцами организации советских военнопленных в одном из концлагерей на юге Норвегии. Был, как и остальные его подельники, приговорен к смертной казни, которая впоследствии была заменена пожизненным заключением. Вышел на свободу в 1953 году по амнистии, объявленной норвежским правительством. Уехал в Германию, где его следы потерялись.

Рядом со зданием Архива стоит скромный памятник погибшим от рук гестаповцев норвежским патриотам. На местном кладбище, наподалеку от этого места, покоится прах советских военнопленных и английских летчиков, сбитых немцами в небе над Кристиансандом. Каждый год 8-го мая на флагштоках рядом с могилами поднимаются флаги СССР, Великобритании и Норвегии.
В 1997 году здание Архива, из которого государственный архив переехал в другое место, было решено продать в частные руки. Местные ветераны, общественные организации выступили резко против, организовались в специальный комитет и добились того, чтобы в 1998 году владелец здания государственный концерн Statsbygg передал историческое здание ветеранскому комитету. Теперь здесь, вместе с тем музеем, про который я вам рассказал, расположены офисы норвежских и международных гуманитарных организаций – Красного Креста, Amnesty International, ООН

Газета «СМ», 1998, №№144, 146, 147, 148, 149, 151, 152

.

Из дневника Кирилла Мункевича, узника Рижской центральной тюрьмы

12.09.42 —10.11.43 гг.

Литературная запись Леонида КОВАЛЯ

Биографическая справка

Предлагаемые дневниковые записи — уникальный исторический документ. К сожалению, о времени гитлеровской оккупации Латвии на-писано, а тем более издано, непростительно мало. Непростительно, ес-ли учесть, что то кровавое время искажается, обеляется любителями выдавать черное за белое.

Кирилл Мункевич (1879—1950), известный рижский адвокат, родил-ся в Салдусе, в крестьянской семье. Отец — Георг Микелевич Мункевич, латыш, мать Мункевич Билла Екабовна, урожденная Зоммерфельд, немка. В семье было восемь детей. В живых осталось трое.

С восьми лет Кирилл совмещал учебу в народной школе с пастушеством. В 1899 году окончил Балтийскую учительскую семинарию. Преподавал в школе, в Берзауне. 1 января 1901 года переехал в Россию. Увлекся сельским хозяйством. Окончил в Горках под Могилевом сельскохозяйственное учебное заведение.

В 1907 году в Лиепае женился на Марии Николаевне Шперлинг, нем-ке. От этого брака родилось четверо детей. Дочери Александра (1908), Вера (1909), Евгения (1912) и сын Леонид (1918).

Кирилл Мункевич работал управляющим имениями у разных знаме-нитых в то время помещиков, затем вплоть до 1921 года — агрономом-педагогом. В 1921 году вернулся в Латвию. Работал старшим агрономом министерства земледелия и одновременно учился на юридичес-ком факультете Латвийского университета. Получил степень магистра права. С января 1928 года вплоть до своей смерти работал в адвокату-ре, был юрисконсультом министерства образования, откуда ушел в знак протеста против политики правительства в области образования, которая живо напоминает сегодняшнее направление дел в этой области. После войны стал членом оргбюро коллегии адвокатов, затем членом ее коллегии.

Посвящается памяти дорогой дочери моей — Неплюевой Веры Кирилловны
, урожденной Мункевич, павшей от рук немецких фашистов на заре 5 января 1944 года, в лесу, в окрестностях Риги.

Я шел от знакомых, где ночевал, к себе домой. Шел со стороны ул. Бривибас, переименованной в Гитлерштрассе, завернул на ул. Лачплеша, по левой стороне, к своему дому №36, в котором моя семья занимала
пятикомнатную квартиру. Я отпер дверь своим ключом, вошел в переднюю.
Едва я успел закрыть дверь, как между мной и ею оказались два молодых
человека в форме гестапо. Один из них обратился ко мне на латышском:

— Мы из полиции безопасности и
дол-жны произвести в вашей квартире обыск. Вот ордер! — В ордере было
сказано, что после обыска меня и мою жену Марию Ни-колаевну следует
доставить в геотапо.

Вместе со мной в квартире проживали мой
сын Леонид и дочь Вера с мужем Вла-димиром Неплюевым. Я в ходе обыска
по-пытался пройти в комнату дочери, но меня туда не пустили. У двери
комнаты дежурил гестаповец. «Вера там», — шепнула мне жена. Обыск длился
с 8 до 11 часов.

После обыска, в ходе которого ничего
компрометирующего меня не было найдено, мою жену, дочь и меня отвели в
гестапо, бу-львар Райниса 6, на допрос. Да, чуть не за-был. Вместе с
нами был препровожден в гестапо некто Николай Наглис, который на-кануне
обыска был у моей дочери и в это ут-ро оказался в нашей квартире. В
гестапо нас рассадили в одной большой проходной ком-нате, но так, чтобы
мы не могли общаться друг с другом. Вскоре я заметил, что г-н Наглис
чувствует себя здесь как дома. Он даже перекидывался кивками головы с
проходившими мимо гестаповцами. А дочь вы-давала его мне за своего
человека, друга своего мужа Владимира Неплюева, с кото-рым они распивали
напитки, конечно креп-кие, которые в изобилии приносил этот «друг
дома». Но посмотрим, что же будет дальше.

12.09.42. 12 часов пополудни. В гестапо

Минут через тридцать после нашего
при-хода в гестапо меня вызвали и повели вниз, в подвал здания. Здесь
меня принял чело-век, которого я раньше хорошо знал, — г-н Лагздыньш
служил судебным исполнителем при Рижском окружном суде. Меня тщате-льно
обыскали и положительно все отобра-ли — подтяжки, ножик, вязаный
шелковый кисет на серебряных кольцах для мелкой металлической монеты,
даже гребешок. Карманный кожаный портфель с 400 мар-ками немецких денег и
паспортом у меня отобрал агент гестапо Вилциньш при обыс-ке на
квартире. Лагздыньш высокомерно и торжествующе посмотрел на меня и, не
за-давая вопросов, приказал караульному:

— В седьмую камеру!

Узким подвальным коридором меня по-вели в
самую заднюю часть подземелья. По обеим сторонам коридора — двери,
закры-вающие вход в бункера — каменные меш-ки для заключенных. В конце
коридора дверь с цифрой 7. Значит — мой бункер — мешок. Караульный большим сквозным ключом открыл дверь и изысканно-вежли-во произнес:

— Пожалуйте!

Я вошел в бункер. Дверь захлопнулась. Бункер представлял помещение 7 футов длины, 5 футов ширины и 8 футов вышины. Пол цементный. Под самым потолком — небольшое продолговатое оконце с желез-ной решеткой. Кроме железной кровати в бункере имелась деревянная скамейка длиною в 2 метра. В бункере был тусклый полумрак. Холод и сырость очень скоро сковали мое тело — меня взяли из дому в одном пиджаке и в рубашке без жилета. За окном послышались шаги множества лю-дей. Я встал на скамейку и, стоя на цыпочках выглянул в окно. Среди заключенных, мужчин и женщин, выделялся мужчина с обезображенным от побоев лицом. Я присмотрелся и тут же узнал частого гостя Неплюевых фотографа Антона Яблонского. и он здесь? Я ничего не понимал…

Первая бессонная ночь в бункере нас-троила меня на весьма
пессимистический лад. Я терялся в догадках. Почему я здесь? Почему
вместе со мной взяли мою жену и дочь? Кто такой Наглис? Антон Яблонский
здесь. Неизвестность повергла меня в уны-ние. А холод мучил беспощадно. В
13 часов подали обед. Граммов 100-150 хлеба и ка-кой-то баланды,
холодной, с отвратительным запахом. Ложки не дали. Прихлебнул немного
прямо из миски…

Весь день прошел в ожидании допроса… А
от холода я просто изнемогал. Стал звать караульного. Он появился в
камере, резко спросил: чего надо?

— Замерзаю. Позовите кого-нибудь из старших.

— Обойдетесь! Не на курорте!

У меня в кармане была непочатая пачка
сигарет «Rīga». Я протянул ее караульному. Он без слов взял ее, буркнул:
ладно, пере-дам начальству.

На дворе послышались шаги. Со всеми
предосторожностями поднялся на скамей-ку, выглянул в окошко. По двору по
кругу шли пять женщин двух из них я узнал — Викторию Яблонскую, жену
фотографа Антона Яблонского, и Марию Москаленко, же-ну известного в Риге лошадника и наездни-ка ипподрома Москаленко, приятельницу моей дочери Веры. Я вздрогнул от страш-ной догадки, пронзившей мой мозг…

Вечером Лагздыньш сам принес мне в камеру одеяло.

На допрос меня так и не вызвали. Еду дали только раз, часов в 14, — миску супа и кусочек хлеба.

Всю ночь в коридоре слышались шаги… Кого-то тащили по полу, кто-то дико кри-чал, стонал, кто-то с кем-то боролся… Особенно поражал женский голос… Я закрыл уши руками, чтобы не слышать стона несчастной женщины… Спать я не мог. Под-нялся на скамейку и в предрассветных су-мерках увидел у глухой стены соседнего дома два столба
с перекладиной, с которой свисала веревка. В груди что-то кольнуло,
похолодело. Кого же здесь ночью вешали? Тревога овладела мною.

Между тем уже рассвело, и вдруг из-под кровати выбежала мышка. Боже, как я об-радовался этому живому существу.

Когда меня вели в уборную, я кашлянул у
дверей бункера, в котором сидела моя дочь. Она мне ответила тем же.
«Слава Бо-гу, она жива!»

Днем через окошко увидел во дворе свою жену на прогулке. Стало легче.

Рано утром во дворе послышался шум
въезжающей машины. Поднялся на ска-мейку и увидел «Черную Берту» —
крытую машину, которая вызывала ужас у рижан. В ней гестаповцы увозили
людей на расстрел. Чаще всего — в лес Бикерниеки. За кем она пришла
сегодня, это сводница смерти?

Часов в 12 караульный постучал в мою дверь и крикнул:

— Велели передать — вас допросят се-годня или завтра утром!

Снова шум во дворе. Я выглянул: семе-ро
мужчин, возраст 18-25 лет. У двоих вспухшие от побоев лица, черные
крово-подтеки. Поодаль я увидел Викторию Яб-лонскую и Марию Москаленко.
Моей доче-ри на прогулке не было. Ей вообще запре-щено? Что же
объединяет этих женщин с Верой?

— Вас требуют наверх к инспектору на допрос!

Поднялись с провожатым тремя лестницами и вошли в большую комнату. За тремя массивны-ми письменными столами сидело по одному гестаповцу. Меня подвели к среднему столу, за которым сидел инспектор латышского отделения гестапо, мужчина лет тридцати пяти, в очках. Я узнал в нем бывшего до оккупации члена Елгавкого окружного суда по уголовному отделению Миленбаха, переменившего свою фамилию на Силиса, следуя призыву Улманиса сменить нелатышские фамилии на латышские.

Миленбах-Силис приподнялся со своего места и, пытливо глядя на меня, произнес:

— Вот, видите ли, при каких обстоятельствах приходится теперь с вами встречаться!

— Да, всякое бывает, и разное случается в жизни, — ответил я инспектору, глядя на револьвер, который он как бы демонстративно положил на стол передо мной.

Инспектор взглянул на меня Юпитером:

— Ну, рассказывайте свои дела!

— Дел у меня нет никаких. Я жду от вас сведений: почему я арестован и нахожусь в заключении уже пятый день, — ответил я спокойно, глядя прямо в глаза гестаповцу.

В ответ на мои слова он разразился притворным хохотом, а затем ехидно произнес:

— Ну, ну, ну! Самый главный вожак и ничего не знает. Не играйте комедию! Предлагаю все чистосердечно рассказать — и для вас, и для ваших сообщников так будет лучше. Все ваши друзья во всем признались и подробно обо всем рассказали. Так что напрасно вы запираетесь!

— Не знаю, о каких сообщниках вы говорите. В моей адвокатской работе никаких сообщников нет и быть не может. Титул вожака, которым вы меня наградили, мне не подходит. У меня был обыск, после которого арестовали меня, мою жену и дочь. Я не знаю причин обыска и ареста.

— Что вы притворяетесь, господин бывший адвокат! — вскипел инспектор. — Вы в своей квартире прячете наших врагов, бежавших пленных красноармейцев, коммунистов, снабжаете их одеждой, продуктами и помогаете пеправить за линию фронта и в латгальские леса — к большевистским партизанам! Свой костюм, почти новый, вы дали бежавшему из плена офицеру Красной армии, который сколачивал ряды вооруженных бандитов! Чаи с ним распивали! О положении на фронте беседовали! Слушали советские радиопередачи! И после эго вы здесь врете, что ничего не знаете! Вы сами затягиваете петлю на своей шее!

— Повторяю, мне ничего не известно о бежавших из плена красноармейцах и их местонахождении. Никогда никого я не снабжал одеждой и продуктами, — твердо стоял я на своем.

— А вот ваша дочь Вера Неплюева чистосердечно во всем призналась и утверждает, что вы обо всем знали! Врет ваша дочь? Хотите очную ставку с дочерью? Можем устроить! — И он при-казал караульному: — Приведите Веру Неплюеву!

Минут через десять привели мою дочь. Она еле передвигалась. Ее лицо было покрыто сле-дами побоев, пыток. Веру посадили так, чтобы я не мог ее видеть, не поворачиваясь в ее сторо-ну.

— Вот, Неплюева! — начал инспектор. — Ваш отец отрицает все, что вы говорили следователю. Он даже не признает, что подарил костюм бежавшему офицеру. Кто же из вас врет?

Вера посмотрела на следователя (я это ощу-тил кожей) и, глядя ему в глаза, твердо ответи-ла:

— Отец ничего не знал.

— Отец ничего не знал, а бежавший преступ-ник разгуливает в его костюме! — Гестаповец подошел к Вере, я ощутил его прерывистое ды-хание и невольно повернулся. Миленбах-Силис налился кровью: — Ваша версия рассчитана на простаков, мадам Неплюева!

— У отца есть несколько костюмов, которые он не носит, — твердо настаивала на своем Ве-ра. — Мать обычно отдает эти костюмы бедным людям. Один из них я выбрала, лучший, и пере-дала для пленного. Я об этом уже говорила на допросе.

Гестаповец заглянул в бумаги и продолжал:

— Вы показывали, что отец заходил в вашу комнату и распивал чаи вместе с бежавшими преступниками. Вы не станете этого отрицать?

— Отец часто заходил в нашу с мужем комна-ту, когда у нас бывали гости. Мы пили чай и ве-ли обычные разговоры, которые не касались по-литики. Бежавшего пленного я представила отцу как шофера немецкого офицера из Даугавпилса. Я никогда не говорила отцу, что у нас могут по-явиться бежавшие пленные. Вместе с нами отец никогда не слушал по нашему приемнику мос-ковские радиопередачи. Отец знал, что я ношу продукты и собираю старую одежду для органи-зации, помогающей русским пленным, которая действовала при рижском православном Ка-федральном соборе и состояла из духовных и светских лиц. Организация действовала легаль-но, потом ее закрыли и запретили. После закры-тия организации мы с отцом никогда не вели разговоров о помощи пленным, — Вера говори-ла спокойным уверенным голосом.

Мы вышли из ворот гестапо вечером. Воору-женные провожатые, словно идя навстречу мое-му тайному желанию, повели нас мимо оперного театра — здесь я в течение девяти лет был юрисконсультом, мимо университета — моей альма-матер. Я мысленно прощался со своим прошлым, со всем, что мне было дорого в этом городе… На улице Кришьяна Барона мы сели в трамвай — часы на здании Даугавпилсского вокзала показывали 19.30. Пока трамвай N 3 вез нас к Матвеевскому рынку, я мысленно восста-навливал череду последних дней и событий. И первая мысль, ударившая меня как обухом: кто мог предать Веру? Перед моим мысленным взо-ром прошли все ее гости… Кто из них?

У Матвеевского рынка воо-руженные наши спутники приказали нам выйти, и мы пешком, через полотно железной дороги, Матвеевское кладбище прошли к Центральной тюрьме. Пропус-тили нас по словесному паролю конвоиров. У ворот я увидел группу людей, большинство женщины. При тусклом свете фонаря я издали узнал свою дочь, Марию Москаленко… А где же моя жена?

У входной двери в первый корпус стоял молодой человек в одежде латышских айзсаргов, но без наплечников. Нас пропустили, и мы оказались в длин-ном коридоре, довольно ярко освещенном. Здесь нас с Блицаном разделили — впоследствии я узнал, что этот молодой человек был частым гостем у Яблонских. Конвоир приказал мне стать лицом к стенке. Я успел заметить, что у противоположной стенки выстроены в шеренгу человек пятнадцать — евреев. Вдоль стенки прогуливался молодой охранник и вполго-лоса отдавал команды:

— Присесть! Встать! Присесть! Встать!

Некоторые из узников в изнеможении упали на пол, но это не остановило охранника, он продолжал с нескрываемым наслаждением отдавать свои команды, подбадривая падающих пинками сапога.

Меня ввели в затемненную комнату. Тщательно обыскали, сняли отпечатки пальцев, сфотографировали во всех ракурсах. Затем меня провели в дру-гое помещение, приказали догола раздеться и взвесили… Когда я оделся, меня снова по-вели по коридору. Мы остановились у камеры N 30.

Камера N 30 — камера-распределитель. Отсюда наутро меня перевели в камеру N 22. Следует заметить, что в камере N 30 большинство заключенных составляли русские — русский язык преобладал в разговоре. И там, и в новой камере на меня люди буквально набросились с вопросами — как там, на воле? что на фронте? По настроению людей я понял, что они не принимают новую власть, верят в победу Красной армии:

— Скоро ли задавят эту проклятую фашистскую гидру?

Этот вопрос люди ставили скорее с восклицательным, чем с вопросительным знаком.

В камере люди знакомятся сразу. И вскоре я знал, кто мои сокамерники: бухгалтер одного рижского кооператива Абикукс, учитель Рижской польской школы Шкершкан Франц, знавший меня в то время, когда я работал в министерстве народного просвещения, еще один бухгал-тер, из Лиепаи, по фамилии Пизик. С этими людьми я быстро нашел общий язык. Когда утром меня обстригли под нулевку, нас уже трудно было отличить друг от друга.

Кормили нас так, чтобы душа держалась в теле: на завтрак эрзац-кофе и кусочек хлеба, на обед тарелка жидкого картофе-льного постного супа, на ужин еще пол-литра супа непонятно-го происхождения. Деревянные нары опускались только на ночь. Едва я оказался на нарах, мой сосед вполголоса спросил меня:

— Надеешься выйти живым?

— И, не дожидаясь ответа, сам себе ответил: — Отсюда это почти никому не удается. Надо быть твердым как камень.

Среди сокамерников выде-лялся своей наружностью и по-ведением ученик Рижской средней русской школы, грек по национальности, фамилию ко-торого я, к сожалению, никак не могу вспомнить. Он переходил от одной группы людей к другой, бродил, погруженный в себя, прислушивался к чему-то, мо-жет быть, к биению своего сер-дца. Этот юноша был советским партизаном, схваченным нем-цами у железной дороги между Ерсикой и Даугавпилсом при попытке взорвать путь перед проходом немецкого военного эшелона… Вскоре этот юноша был уведен на расстрел.

В 12 часов пополудни в ка-меру был помещен новый узник, эстонец, по фамилии Ломм или Ламм. Он говорил только по-эстонски. Одет был в одни лох-мотья, без обуви, ноги были обмотаны тряпками. Это был муж-чина лет 35-40, крепкого телос-ложения, обросший густой рыжей бородой. Общими усилиями удалось выяснить, что он парти-зан, схваченный в Лубанских лесах. Мы накормили этого че-ловека, употребив все свои за-пасы. Забегая вперед, скажу, что этот мужик ночью шарил по чужим сумкам — голод терзал его. Сокамерники, правда, при-мерно наказали ночного вора.

После обеда меня вызвали на допрос. Он проходил прямо в коридоре. Вели допрос два айзсарга. Когда подошел к столу тот, что постарше, Зевсом взглянул на меня, иронически улыбнулся и стал записывать мои данные. Узнав, что я зани-маюсь адвокатурой с 18 января 1928 года, он сделал удивлен-ное лицо: за что же вас аресто-вали?

— Это пока неизвестно и мне самому, — ответил я.

— Без причины никого не арестовывают, в тюрьму не са-жают! Что же вы делали при бо-льшевиках?

— Был адвокатом, как и до них.

Этого достаточно! Вы служили большевикам! Довольно!

Я вернулся в камеру. Этот краткий допрос встревожил меня и лишил сна. Я лежал на го-лом деревянном топчане и слу-шал саму ночь. Во дворе то и дело раздавались выстрелы.

Что самое страшное в тюрь-ме? Ожидание судьбы? Приго-вора? Вызова на допрос? Я вскоре убедился, что самое страшное — это текущие один за другим дни полного безде-лья. Ты не знаешь, куда себя девать, тебя одолевают апатия и безысходность. Из нашей ка-меры одному Абикуксу повезло: знакомый надзиратель устроил его на работу. Говорили, что ра-боту можно получить за взятку…

23 сентября, к вечеру, меня вызвали, как было приказано, со всеми вещами. Я всполо-шился, не на шутку заволновал-ся. Что это значит — со всеми вещами… В коридоре уже стоя-ло человек восемь, тоже с ве-щами. Караульный выстроил нас в одну шеренгу и стал каж-дого тщательно обыскивать. Тут появились два старших надзи-рателя, и в одном из них я узнал своего клиента по одному юри-дическому делу — Залитиса. «Куда это нас?» — успел спро-сить у него, когда мы тронулись с места. «Не волнуйтесь, вас переводят в рабочий корпус, там вам будет лучше», — отве-тил он. Я понял, что уйду отсю-да не скоро, если вообще когда- нибудь выйду на свободу.

Семь человек отправили в верхний этаж рабочего корпуса. Мне было приказано остаться внизу и занять нижнюю нару N 7. Моим соседом оказался Янис Индрикович Вейде, риж-ский торговец фруктами, мы с ним потом очень подружились, у меня есть записи его тюремной эпопеи.

Мне выдали залатанную по-лосатую одежду, лапти и пор-тянки. Я стал постоянным оби-тателем рабочего корпуса Цен-тральной тюрьмы.

В двух отделениях-этажах рабочего корпуса томилось до 600 человек. Скученность — невыносимая… Бесчинствовали надзиратели. Они в отсутствие заключенных устраивали шмоны-обыски. После них помеще-ние имело вид страшной разру-хи — как будто здесь побывали грабители. Исчезали личные вещи — носовые платки, носки, перчатки, полотенца…

Особенно бесчинствовал старший надзиратель Михельсон. Это было грубое и жестокое животное, безжалостное и… глупое. Его любимое изречение было «Не дуй в п…у пепел!» Он употреблял его по всякому слу-чаю. сам дико над ним смеялся и не щадил никого, кто попадался на его пути.

Середина октября 1942 года. Кое-что проясняется

К середине октября в рабочий корпус были переведены фотограф Антон Яблонский и сапожник Федор Губко. Яблонского поместили в нашу нижнюю ка-меру. Антона и его жену Виктоию я часто видел в гостях у моей дочери. Федора Губко я увиел впервые здесь, в тюрьме. Гестапо проявило себя не с самой мудрой стороны, дав нам возможность встречаться! То, то я узнал от моих новых сокамерников, повергло меня не то то в уныние, а в состояние, казалось бы, безвыходное. Я понял, что надо мной занесен дамоклов меч и должно произойти чудо, чтобы он не сработал.

Но обо всем по порядку. Все началось с ареста бежавшего пленного, того самого, которого дочь выдавала за шофера из Даугавпилса. Назову его инициалы — И. Р. Сначала он скрывался на квартире Москаленко, затем был переправлен к Яблонским, на Бривибас 26. Здесь И.Р. заболел воспалением легких. Квартира находилась в доме, принадлежавшем присяжному поверенному Гаману. Дворничиха дома (Козловская) активно включилась в тайную борьбу с оккупантами: доставала лекарства, приносила продукты… Теперь и она, и ее муж тоже содержатся в первом корпусе тюрьмы.

После выздоровления И.Р. моя дочь Вера перевела его в нашу квартиру, где, как я уже сказал, по отдельному ордеру проживала семья дочери: она иеё муж — ресторанный певец Владимир Владимирович Неплюев. И.Р. занял комнатку, предназначенную для домработницы, оказавшуюся свобод-ой, так как прислугу мы не дер-жали.

— Мой земляк, он часто ездит из Даугавпилса в Ригу, возит высокое начальство, пусть погостит, — представил мне своего друга Владимир.

Было это в марте 1942 года. 4 преля, подозревая предстоящий налет гестапо, Вера перев-ела И.Р. к Москаленко, а затем к Губко, проживавшему в Мосовском форштадте. Здесь он в июле 1942 года был схвачен гестаповцами. Не выдержав пыток, И.Р., как мне сказали Яблонский и Губко, назвал все свои явки и всех участников организации.

Но кто же выдал И.Р.?

На этот вопрос ответа не было.

Между тем из рассказов моих друзей по несчастью стало ясно, что гестапо уже вычислило главного руководителя органи-зации. Теперь оно, гестапо, искало доказательств и свидетельств, которые могли бы утвердить бесспорность выдвинутой версии.

Открою карты: в гестапо были уверены в
своей версии — главным руководящим лицом в «накрытой» организации был
ваш покорный слуга, т. е. я, Ки-рилл Мункевич, не последний в Риге
адвокат.

Гестаповцы стали собирать материал для
подтверждения своей версии. И пока шел сбор материалов, меня на допросы
не вызывали фактически с 17 сентября. Зато сбор материалов, которые
должны были меня изобличить, велся присущими гестапо методами — пытками, шантажом, истязаниями заключенных. Мне стало известно, что мою дочь,
Яблонских, Москаленко, Губко, Козловских непрерывно допрашивали… Я
был свидетелем того, каким возвращался с допросов Яблонский: тяжело
избитый, с опухшим от побоев лицом, с висящими, как палки, руками… Придя в себя, он рассказывал, как ему выкручи-вали руки, что причиняло невы-носимую боль, он терял созна-ние… Его обливали водой и сно-ва пытали, пытали… После оче-редного допроса Антон букваль-но вполз в камеру на четверень-ках, даже стоять он был не в си-лах. Его словно парализовало, разговаривать не мог, подошвы ног были багрово-синие, зубы выбиты… И другие люди, арес-тованные по этому делу, остава-лись людьми, несмотря на пытки и истязания… Этим мужествен-ным людям, мученикам гестапо, я обязан жизнью.

— Мункевич, на допрос! — неожиданно услышал я голос надзирателя. Меня повели длин-ным коридором, поставили ли-цом к стенке у дверей одного из кабинетов. Стоял я так довольно долго — около часа. Из дверей вышла моя дочь, она шла, шата-ясь и ничего не замечая вокруг. Тотчас позвали в кабинет меня. На столе перед следователем лежала объемистая папка. Я успел прочесть имя следователя — Роберт Райт. Он вдруг встал и сказал, что отлучится на пять минут… Прошло пять, десять, пятнадцать, двадцать минут — следователь не возвращался… Я понял, что меня испытывают и следят за моим поведением. Я сидел свечой… Дверь внезапно распахнулась, и быстрыми ша-гами вошел следователь. Он уг-лубился в чтение бумаг. Каза-лось, он был чем-то недоволен, даже расстроен, потом стал за-давать мне самые банальные вопросы: фамилия, имя, отчес-тво, год и место рождения, ад-рес, профессия и т. п. Все это уже имелось в деле… Почему же он ведет себя так, словно ему не о чем со мной говорить? Ему, дескать, и так ясно, кто перед ним. Он может вынести свой приговор? Отправить на висели-цу. В Бикерниекский лес. Мы встретились взглядами. Глаза следователя безучастно скольз-нули по мне: дескать, о чем с то-бой говорить…

— Пожалуй, на сегодня хва-тит, — вдруг сказал он и нажал на кнопку звонка, не внося ни одного слова в протокол допро-са. Мне стало не по себе…

Конец января 1943 года. Слухи о смерти жены

В конце января 1943 года до меня дошел слух, что моя жена, Мария Николаевна Мункевич, после одного из допросов умер-ла, не приходя в сознание… Че-рез день то же самое передали мне о дочери Вере… Я изнемо-гал от неизвестности. Но мир не без добрых людей, и в тюрьме тоже.

Помощник старшего надзирателя Александр Свикис, видя мои мучения, сжалился надо мной и пообещал всё узнать. Он мне и сообщил, что жена моя жива, а вот дочь моя находится в бессознательном состоянии после допроса и вот уже пятый день лежит в подвальной камере третьего больничного корпуса. С помощью того же Свикиса и надзирательницы прачечной, где Вера работала, и при содей-ствии бывшего частного пове-ренного, а ныне — дворника больничного корпуса заключен-ного Карла Дзениса мне удалось передать Вере собранные моими сокамерниками продукты… По-могла поставить ее на ноги са-нитарка больничного корпуса — русская женщина, фамилию ко-торой я, к великому моему со-жалению, никак не могу вспом-нить.

Ночью мне пришла в голову мысль записать даты расстрелов, которые состоялись за время мо-его пребывания в тюрьме. Это были расстрелы без суда, по во-ле гестаповских чинов разного ранга. Человека вызывали на допрос и по распоряжению сле-дователя увозили на расстрел…

Итак, сколько же их, расст-релов, на моей памяти?

Первый такой ночной вывоз обреченных в Бикерниеки про-изошел в ночь с 22 на 23 октяб-ря 1942 года. От надзирателей мы утром узнали: увезли из тю-рьмы 90 человек — мужчин и женщин. Вторая акция прои-зошла в ночь с 21 на 22 ноября — увезли 85 обреченных. В следующий раз, в ночь с 14 на 15 декабря, было расстреляно 35 человек. После этого насту-пило некоторое затишье.

Никогда не забудется мне ночь с 4 на 5 мая 1943 года. В два приема из рабочего корпу-са вывели 40 человек, а из всей тюрьмы — 238 мужчин и жен-щин. Из нашей нижней камеры забрали старшего лейтенанта Яунзема, инспектора народных школ Яниса Лагздыньша, директора Рижской русской шко-лы Макарова, трудового крес-тьянина Покулиса, работника НКВД Якубовича и других… Мужественно шли на смерть Яунзем, Лагздыньш, Якубо-вич… Они не выказывали ника-кого страха, ободряли других… Они вышли из камеры твердой поступью, гордо подняв голову, отпуская едкие слова-проклятья в адрес палачей… Лаг-здыньш перед самым выходом из камеры вдруг громко произ-нес: «Подождите, ребята, я сперва свой бутерброд съем, не оставлять же его этим пала-чам!..» Мы прощались молча… Каждый из нас в этот момент думал о том, что и он может оказаться у порога смерти… Директор школы Макаров пе-ред выходом из камеры упал в обморок… Надзиратели вынес-ли его на руках…

На следующий день, 5 мая, к вечеру по тюрьме разнесся слух, что в лесу приговоренные вступили в схватку с палача-ми…

Иногда приговоренных к расстрелу собирали всех вмес-те в подвальном помещении с наглухо закрытыми дверями и окнами. Помещение не осве-щалось… Люди томились в темноте стоя, тесно прижатые друг к другу…

Групповые расстрелы про-водились не только в окресностях Риги, в лесах — Бикерниекском, Саласпилсском, Катлаалнском — и в восьми километрах по шоссе в сторону Елгавы. Расстрелы в одиночку производились на месте, во дворе тюрьмы — во время прогулок мы видели в глухой стене следы от пуль на высоте
человеческого роста. Выводили на расстрел не только из тюрьмы, но и прямо
из гестапо и полицейских участков.

После ночной экзекуции в ночь с 4 на 5
мая я заболел общим потрясением нервной системы и слег. Через
тюремного фельдшера Брейкша добился осмотра врачом Петкевичем… Он долго
советовался с начальством. Очевидно, я был еще нужен живым, и меня
перевели в больницу.

10 мая я был переведен из рабочего
корпуса в больницу. Состояние мое было тяжелым, не мог передвигаться.
Меня одолевали ночные кошмары. Надо отдать должное врачу Петкевичу: он
многих спас, много сделал для того, чтобы сохранить мне жизнь… Постепенно я
стал вникать в жизнь больницы, ее тайны, познакомился с ее
контингентом… В одной из подвальных комнат томились 30 женщин-евреек из Рижского гетто. Среди них была одна из моих бывших клиенток Вера Вульфсон.
Ее муж, оптик по профессии, был расстрелян в январе 43-го года… Еврейки содержались на ликвидационном режиме. Они получали одну треть и без того голодного пайка узника… Медицинскую помощь им оказывать было запрещено…

В камерах-палатах содержа-лись вместе и
политические, и уголовники. Последние чувство-вали себя хозяевами,
отличались безудержным бахвальством, гру-бостью, жестокостью… Ох, с
ка-ким наслаждением и в каких вы-ражениях они передавали свои
отвратительные похождения! В нашей камере среди 21 заклю-ченного было
шесть уголовников, доставленных из Рижской сроч-ной тюрьмы. Все они были
мес-тные, молодые, лет 19-25, неко-торые из них прошли службу в
латышском легионе или поли-цейских частях.

Некто Б., фельдфебель, весь-ма
нахально-колоритно хвастал тем, как он в столице Белорус-сии, Минске,
был очевидцем и прямым участником расстрелов советских офицеров,
попавших в плен к немцам… Бравый фе-льдфебель рассказывал, как он в
открытой грузовой машине отвозил в концлагерь жен и де-тей офицеров и на
глазах детей насиловал их мам…

Другой уголовник, некто М. из Мадонского
района, сын владельца мельницы, в разных местностях Белоруссии и здесь,
в Латвии, непосредственно участвовал в расстрелах евре-ев.

— Мы, — говорил он — при-бывали на
места расстрелов заранее. Перед выездом из-рядно выпивали, и на месте до
пригона или доставки на маши-нах (были такие голубые авто-бусы у
Виктора Арайса) тоже причащались. Напитки давали даром и вдоволь —
разных сортов, от простой водки до до-вольно дорогих коньяков и ро-мов.
Закуски тоже были вкус-ные… Старший наблюдал, зор-ко наблюдал, чтобы
мы не пе-репились еще до ликвидации жидов… После ликвидации можно было
пить и закусывать тут же, на месте, вволю, пока заполняли ров с
расстрелянны-ми жидами и засыпали зем-лей… Старший, руководитель
расстрелов, хвалил нас за то, что метко, ловко и хорошо ра-ботаем.
Евреев доставляли на места расстрелов уже раздеты-ми или заставляли
раздеться на месте. По команде. Еврейки, знаете, были молодые,
хоро-шенькие… Я бы их раньше того-с, и потом уже конец… Старший по
команде ставил всех лицами к выкопанному рву, и по знаку старшего мы все
— бах, бах — и нету их, жидов… Тех, которые корчились на краю рва,
приходи-лось спихивать ногой в яму, иног-да потратив еще одну пулю.
Де-тей кончали наперед… Ой, как жидовки-матери выли, сопротивлялись, не отдавали демей и проклинали нас… Плач, крик детей. Жутко всё же было… Если бы не
водка, не выдержали бы нер-вы… Теперь еще так и мерещат-ся перед
глазами эти картины расстрелов… Ночью совершенно спать не могу. Нервы
сдают… Вот почему я и пью этот отвратитель-ный денатурат… Только в
опья-нении кое-как нахожу покой…

Вторая половина июня 1943 года. Легионеры-дезертиры и неверные жены

В тюремные камеры постоян-но проникали вести о событиях в городе. Чаще всего их приносили новые заключенные. С лета резко возросло количес-тво дезертиров из рядов легионеров, несших службу при не-мецкой армии. С июня такого рода дезертиров доставляли целыми группами. Немцы почему-то не считали уклонение этих людей от службы за насто-ящее дезертирство и не приме-няли к ним крайние меры нака-зания. Таких беглых воинов в тюрьме было около пятисот — для них отвели целый четвер-тый корпус. Отбыв краткое время в тюрьме, легионеры снова возвращались в воинские части, откуда их отправляли на фронт. Были легионеры, кото-рые по нескольку раз подряд проходили через тюремное заключение.

Легионеры, проходившие через тюремное заклю-чение, и поставляли для сокамерников не очень приятные вести о поведении женщин — жен, подруг, невест, а также тетушек и бабушек заключенных. Легионеры даже составили список этих женщин, продавшихся немцам за пару чулок или флакон дешевых духов… Оскорбленные мужья уже подумывали над тем, чтобы опубликовать этот список (он содержал более 1500 имен) в прессе. В нем были работницы театров, Рижской оперы, другие дамы, нередко из известных семей…

На площади возле Оперы была стоянка-ночевка немецких военных грузовых машин. Под вечер офицеры начинали кутежи в ресторанах — в Римской гостинице, Римском погребе, в здании напротив Оперы. Кутили немцы, разумеется, в обществе своих дам…

После кутежей парочки расходились по домам, кото-рые снимали новые хозяева жизни. Шоферы же и нижние чины, которые также обзавелись дамами, приглашали их на ночь в кузова своих грузовиков… Один из легионеров принес в камеру фотографии «ночных бабочек» со своими кавалерами… По словам легионеров, большая часть этих женщин домой не возвращались, а попадали прямо в публичные дома. Публичный дом для офицеров находился в гостинице «Балта», на ул. Паласта, 5. Для немецких солдат та-кой дом терпимости был на Парковой. 4.

Из окна коридора я стал замечать, что моя дочь Вера почти ежедневно в сопровождении надзирате-льницы разносит пачки чистого белья для больницы и тюремной администрации. Всякий раз она бросала пристальный взгляд на окна моей палаты. Я понял, что ей известно место моего пребывания. Как же ус-троить, чтобы хотя бы на короткое время встретиться с дочерью?

Дворником третьего корпуса числился заключен-ный, бывший частный поверенный Дзенис, с которым мы были хорошо знакомы. Ему удалось вытребовать меня на несколько дней в свои помощники… И настал день, когда мне удалось минут пять поговорить с до-черью. Прежде всего она мне сообщила, что гестапо все еще не оставило надежду привлечь меня к делу в качестве главного обвиняемого. Но пока у них ничего не склеивается… Почти все обвиняемые держатся стойко, мужественно переносят страшные пытки, но мое имя не называют… Что до нее самой, то ее судь-ба практически решена… Муж Веры, Владимир, не выдержал пыток… Его безжалостно истязали… Мясо на спине висело клочьями… Виднелись ребра… Он оговорил жену… (Владимир был освобожден, но вско-ре умер. — Л. К.). В конце июля 1943 года во время последней встречи Вера сказала мне, что в лучшем случае ее ждет концлагерь…

Вторая половина июля 1943 года. Семья Рекшан и другие

В больничном корпусе содержались разные люди. Некоторые из них были мне знакомы ранее: присяж-ный поверенный Янис Рекшан с женой, торнякалнский пастор Земитис, частный поверенный Карл Дзе-нис, инженер Фельдман и другие. Судьба большинст-ва из них сложилась трагически.

Рекшан сообщил мне, что вся его семья — он, жена и его единственная дочь — попала сюда потому, что дочь прятала в своем доме в Асари советского парашютиста. Она была расстреляна в ночь с 4 на 5 мая 1943 года. Яниса с женой в июле перевели в Саласпипсский концлагерь, оттуда — на принудительные работы в Германию, где, по дошедшим до меня све-дениям, они погибли…

Инженер Фельдман был расстрелян в связи с де-лом о взрыве на каменоломне при Саласпилсском концлагере. По этому делу было расстреляно 50 че-ловек. Их обвиняли в изготовлении ручных гранат. Инженер Фельдман был руководителем работ на ка-меноломне.

Однажды мне и другим сокамерникам пришлось стать свидетелями казни через повешение тут же, во дворе тюрьмы, студента университета Пакална, сына крестьянина из Мадонского района. По тюрьме рас-пространился слух, что палачом Пакална был «чер-ный ангел» тюрьмы, старший надзиратель Озолс.

Лето 1943 года. Узники-евреи

В тюрьме томились узники-евреи. После уничто-жения Рижского гетто, когда в лесах Румбулы и Бикерниеков нашли смерть десятки тысяч женщин, де-тей, стариков — евреев, жителей Латвии, в Ригу стали привозить эшелоны с евреями из многих европейских стран: их ждала здесь та же трагическая участь. Мне неизвестно, по какой причине власти держали в тюрь-ме несколько сот евреев — женщин и мужчин. Нельзя словами выразить мучения, которым подвергались эти несчастные люди.

Представьте себе движущиеся скелеты-тени… Мне однажды пришлось побывать в подвальной ка-мере третьего больничного корпуса, где томились об-реченные на смерть узники-евреи. Волосы у меня на голове шевелились от ужаса… В другой раз я увидел колонну этих людей, движущихся по тюремному дво-ру… Эти люди не шли, а скорее ползли, более моло-дые поддерживали тех, кто постарше… Лица бледно-серо-желтые, со впалыми глазами, с выдающимися скулами и подбородками… Расстояние от калитки, ве-дущей во двор второго корпуса, — метров сто — ко-лонны евреев проползли минут за 30… Надзиратели, улыбаясь, наблюдали за этой картиной, а иногда «по-могали» падающим пинками…

Мы с Дзенисом — я одно время работал у него, дворника, помощником — ухитрялись передать не-счастным кое-что из еды, что было категорически запрещено и грозило карой.

Однажды мне удалось связаться с бывшей моей клиенткой Верой Вульфсон. Она передала мне запис-ку, в которой просила меня после выхода из тюрьмы разыскать двух ее двоюродных сестер, если они жи-вы, и попросить их связаться с другом ее расстрелян-ного мужа — доктором Идельсоном, которого как опытного хирурга немцы пока держали на работе в немецкой больнице на Мирной улице, — чтобы тот по возможности попытался ей, Вере, помочь…

В одной из камер, рядом с той, где томились жен-щины-еврейки, одиноко содержалась молодая лат-галка с грудным ребенком. Она была осуждена к двум годам тюремного заключения за то, что, вопреки зап-рету оккупантов, продала на сторону два килограмма коровьего масла. Женщина все время громко плака-ла, взывая о помощи, но ее плач и мольбы были гла-сом вопиющего в пустыне.

Сентябрь 1943 года. Надежды и крушения

Время — друг, время — враг. Мое положение в тюрьме вынуж-дает меня постоянно ощущать тревогу. Мою дочь и ее друзей истязали до потери сознания, уродовали, безжалостно избивали… Меня не трогали… Почему? Этот вопрос не давал мне покоя. И на допросы меня не вызывали. Обо мне словно забыли…

Я уже работал переплетчиком в рабочем корпусе. Сюда доходи-ли вести с фронтов. Мы узнавали о них по настроению и поведению надзирателей. После победы Красной армии под Сталингра-дом, пленения немецкого генера-ла и его армии, других побед на-ших охранников словно подмени-ли… Более того, вся администра-ция тюрьмы сразу стала как-то мягче, чаще улыбалась заклю-ченным, старалась заговорить, выказать свою готовность по-мочь. Даже старший надзиратель Михельсон, истый хам и людоед, и тот съежился, ушел в себя, при-тих… Рабы всегда кнута боятся. Кажется, Горький говорил, что рабов следует бояться, их власть самая страшная, у них нет прин-ципов, они продажны, и продажна власть, которую они представля-ют. Так было и в тюрьме. Вдруг новая вспышка гнева, кровь, ви-селица, расстрелы, зверства…

В октябре заключенные стали чувствовать себя, как на вулкане. Началась отправка на каторжные работы в Германию и одновре-менно участились экзекуционные акции — вывоз в лес на расстрел без суда и даже следствия. 22 октября около 16-17 часов пос-лышался какой-то шум и движе-ние в коридоре, рядом с переп-летной мастерской. Люди спеш-но выходили во двор и выстраи-вались в одну колонну. Что бы это могло значить? Вдруг силь-ной рукой приоткрылась дверь мастерской и учитель Константин Портнов, пробегая мимо, крикнул: «Прощайте, товарищи, нас ведут на расстрел!»

Мы молча взглянули друг на друга и опустили головы. И у всех родилась одна и та же мысль: кто следующий? Мы знали: людей увозят вечером для расстрела на заре… В то раннее утро был рас-стрелян среди других заключен-ных артист Рижской русской дра-мы Борис Кузьмич Перов.

10 ноября 1943 года в 11 часов утра меня вызвали с работы в переплетной мастерской — «со всеми вещами». В камере я быс-тро переоделся в свою одежду, сдал дежурному тюремную поло-сатую робу, лапти, деревянные ходули, алюминиевую миску и ложку. Меня провели через кан-целярию в отдельный кабинет, где за столом сидели два немца. Надо отметить, что латышский отдел гестапо Риги имел право самостоятельно и по своей ини-циативе проводить обыски, арес-ты, назначать и производить рас-следование, помещать в тюрьмы на время расследования, но для исполнения расстрела и осво-бождения из тюрьмы необходима была санкция или участие не-мецкого гестапо.

Немцы долго изучали мое дело, записей не делали, только вертели в руках мой паспорт… Наконец мне было сказано, что я должен направиться сейчас же в немецкое отделение гестапо, бу-львар Райниса 6, в комнату N 51, где я получу документы о своем освобождении… Тюремные во-рота открылись, и я вышел на во-лю.

Неужели я выпущен в качес-тве приманки для новых залож-ников, связанных с делом моей дочери?

Рано утром 5 января 1944 го-да ко мне на квартиру явилась взволнованная Эрна Страз-диньш, заведующая тюремной прачечной, где работала кон-торщицей моя дочь Вера Неп-люева.

— Господин Мункевич, — сказала Эрна, — случилось нес-частье: ночью Веру и еще 67 заключенных вывезли из тюрь-мы…

Я оставил бьющуюся в исте-рике жену, бросился в гестапо… Через два часа добился приема у какого-то гестаповского чина. Он выслушал меня и угрюмо отве-тил:

— Поздно, все уже ликвиди-рованы!

Все кончено. Нет больше мо-ей доченьки. Моей Верочки.

Редакция благодарит Евгению Строганову — внучку Кирилла Мункевича — за предоставленную возможность познакомить наших читателей с фрагментами из дневниковых записей челове-ка, ставшего заложником геста-по.

Источник

В такой хороший солнечный день как-то не хочется думать о страшном… но придётся. Тем более, что тучи всё ещё бродят по небу, и дождь вместе с унылой безысходностью легко может вернуться.

Я намеренно собрала во второй части рассказа о музее средневековых пыток всё самое мрачное, кошмарное и мерзкое, что там было. С одной стороны, чтобы прониклись атмосферой, с другой — чтобы завтра устроить своеобразный «отходняк». Нет, всяких недобрых предметов тоже будет в достатке, но всё же не настолько отвратительных, как сегодня.
Все всё поняли? Я предупредила. Не уверены в себе — под кат не ходите.

Вдох, выдох, посмотрели по сторонам, заглянули в окна, откуда видно достопримечательности Петропавловской крепости…

…и-и пошли-пошли от экспоната к экспонату.

Прямо у лестницы, с которой поднимаешься на второй этаж, установлены колодки — видимо, в знак приветствия.

Первое, что бросалось в глаза на рыночной площади или у въездных ворот, были колодки, которые считались почти обязательным атрибутом любого средневекового города. Этот предмет, также как и кандалы, принадлежал к разряду телесных наказаний, созданных для того, чтобы наказуемый являл собой живой упрёк для окружающих. Идея состояла в том, чтобы не только покарать конкретного преступника, но и сохранить устои общества, защитить его от попрания общественной морали. Заключением в колодки наказывали лжецов, воров, пьяниц и сварливых женщин… это считалось лёгким наказанием, но могло стать и более серьёзным, если жертву, не имеющую возможности двигаться в своих деревянных оковах, народ начинал оскорблять, а зачастую толкать, щекотать, поджигать, бить и даже наносить увечья. Такие случаи демонстрируют насколько тонка грань, отделяющая поддержание общественного порядка от садизма.

Там же рядышком — решётка-жаровня.

Во времена Средневековья палачи были вольны сами выбирать любое, с их точки зрения подходящее, средство для получения признания. Нередко они использовали и жаровню. Жертву привязывали (или приковывали) к металлической решётке и затем «поджаривали», «подвяливали» до тех пор, пока не получали «искреннее признание» или «раскаяние».
По преданию, от пыток на жаровне погиб в 258 г. н.э. Святой Лаврентий – испанский диакон, один из первых христианских мучеников.

Но всё-таки колодки или жаровня — слишком незамысловато. Прошлый век. Со временем понавыдумывали средства пострашнее.

Старый недобрый знакомый — испанский сапог.

«Испанский сапог» был своеобразным проявлением «инженерного гения», т.к. Судебные власти во времена Средневековья заботились, чтобы лучшие мастера создавали все более совершенные приспособления, позволявшие ослабить волю заключённого и быстрее и легче добиться признания. Металлический «Испанский сапог», снабжённый системой винтов, постепенно сжимал голень жертвы вплоть до перелома костей.
В России использовали несколько иную, упрощённую разновидность «Испанского сапога» – металлическая конструкция замыкалась вокруг ноги и затем в скрепу забивали молотком дубовые клинья, постепенно заменяя их клиньями все большей и большей толщины. По преданию самым страшным и действенным считался восьмой клин, после чего пытка прекращалась, так как кости голени ломались.

Упрощённый вариант «испанского сапога» — «железный башмак».

При помощи «железного башмака» палач работал не с голенью, а со стопой допрашиваемого. Этот «башмак» был снабжён системой винтов, аналогичной той же, что и в «тисках для пальцев» (разновидность струбцины). Слишком «усердное» применение этого пыточного инструмента обычно оканчивалось переломом костей предплюсны, плюсны и пальцев.

Ошейник с шипами.

Ошейник с шипами — особая цепь с острыми шипами, замыкавшаяся на шее жертвы. Ошейник ранил тело, раны гноились и со временем становились неизлечимыми. Такая пытка не требовала вмешательства палача.

Обруч с винтами.

«Сдавливающий пояс» плотно застёгивали на талии жертвы, фиксируя по бокам кольцами запястья рук.

Крепления для подвешивания за ноги — устройство для захвата лодыжек жертвы при подвешивании вниз головой.

Особое место среди пыток и наказаний занимало увечье рук. Этот вид наказания использовался не только в случае мелких правонарушений, как лёгкое искупление вины, но и в процессе допроса. Пытка широко применялась в Испании, где отношение к приговорённым было «немилосердным».
Часто, перед обезглавливанием или сожжением на костре, приговорённого долго мучили и отсекали руки.
В 1459 г. произошёл сенсационный случай с менестрелем Жаном де Ля Виттом. Он предстал перед судом в Лангре, где его подвергли пытке и обрекли на отсечение языка и рук, несмотря на то, что он не признал себя виновным ни в одном из преступлений. Всё это было сделано для того, чтобы несправедливо обвинённый не смог ни рассказать, ни написать об этом. И всё-таки местный суд, осведомлённый о невиновности подсудимого, приговорил его к смерти, дабы скрыть ужасный скандал. Он стал достоянием общественности благодаря чистой случайности.

Топорик-резак для отсечения пальцев.

Тиски для больших пальцев («ручной зажим»).

Дробление суставов подследственного – один из самых простых и действенных методов пытки, который использовался с древнейших времён. В России этот пыточный механизм более известен как «винтовой ручной зажим», прозванный в народе «репкой» (в сжатом состоянии она отдалённо напоминаем этот овощ). С «репкой» связана русская пословица: «Хоть ты матушку-репку мне пой!».
Представленное здесь устройство – точная копия, сделанная по чертежам, приложенным к «Криминальному кодексу императрицы Марии-Терезии», изданному в Вене в 1769 г. Появление такого «труда» в эти годы было явным анахронизмом для Европы: к этому времени пытки уже были отменены в Англии, Пруссии, Тоскане и множестве мелких княжеств.
Это руководство подробно описывает процедуру проведения пыток, а также даёт судьям ряд практических рекомендаций. Спустя всего 7 лет «Кодекс» был отменён Иосифом II – сыном императрицы.

По сути, это всё были такие «вспомогательные» средства. Дальше в ход идёт тяжёлая артиллерия, приготовьтесь.

Ошейник с гирькой-воротом и «испанский паук».

Ошейник с гирькой-воротом — изощрённое орудие пытки, применявшееся в застенках Средневековой Европы, когда тугой металлический ошейник ещё сильнее впивался в шею под воздействием «выворачивающей» его гирьки (при этом руки заключённого были связаны сзади).
«Испанского паука» вонзали жертве в какую-либо часть тела. Внешне оно напоминало ножницы с загнутыми острыми концами. Когда «когти» впивались в плоть несчастного, верёвка, пропущенная через кольца, а затем переброшенная через блок в потолке, позволяла поднимать и опускать жертву, что усугубляло страдания.

Ну а это средство скорее для казни, чем для пытки.

XV век в Западной Европе был эпохой, когда ведьмы и колдовство пользовались «большим спросом». Народные верования в этой области были так глубоки, что торговля святым маслом, прахом, мощами, жиром летучей мыши и другими подобными снадобьями для чёрных месс и бесовских церемоний была обычным делом. Все ведьмы и маги считались еретиками, поэтому битва с ересями стала преимущественно борьбой с чёрной магией. Орудий борьбы против ведьм и еретиков было множество, но наиболее предпочтительными всё же оставались «железо и огонь». Эти средства борьбы с Дьяволом казались самым эффективными.
«Разрыватель груди» был в числе этих инструментов: раскалив добела его острые зубцы, палач разрывал на куски грудь жертвы. В некоторых районах Франции и Германии вплоть до XVIII в. этот инструмент называли «Тарантулом» или «Испанским пауком». Есть сведения, что его использовали против виновных в совершении аборта.

Вроде смотришь — ничего особенного, то ли игрушка, то ли кухонная утварь. Ага, щаз…

«Груша» — инструмент, использовавшийся для анальной и оральной пыток, а несколько больший по размерам – для вагинальной. Его вводили в рот, анальное отверстие или влагалище и при закручивании винта сегменты груши раскрывали максимально. В результате этой пытки внутренние органы серьёзно повреждались, часто приводя к смерти. В раскрытом состоянии острые концы сегментов впивались в стенку прямой кишки, в глотку или шейку матки.
«Оральная груша» применялась для допросов проповедников-еретиков, «анальная» – мужчин, обвинённых в пассивном гомосексуализме, а «вагинальная» – женщин, заподозренных в интимной связи с Дьяволом.

Ещё одно милейшее изобретение схожего действия — вонзающиеся козлы.

Вонзающиеся козлы («Конь») — жертву усаживали верхом на этот пыточный аппарат с привязанными к запястьям и лодыжкам гирями. Острое ребро перекладины впивалось в промежности, вызывая нестерпимую боль.

Каюсь, мне всегда было интересно, что такое гаррота — постоянно попадались упоминания про неё на страницах разных исторических романов. Теперь я знаю, что это за редкая дрянь.

Гаррота — смертника сажали на стул с руками, связанными за спиной. Железный ошейник жёстко фиксировал положение головы. В процессе казни палач постепенно закручивал железный болт, который медленно входил в череп осуждённого.
Другая разновидность этой казни, более распространённая в последнее время – удушение с помощью металлической проволоки.
Гаррота использовалась в Испании вплоть до недавнего времени. Последняя официально зарегистрированная казнь с её применением была проведена в 1975 г.: был казнён студент, как выяснилось позднее, оказавшийся невиновным.
Этот инцидент стал последней каплей в черед доводов в пользу отмены смертной казни в этой стране.

А эта штука, только в упрощённом варианте, встречается в «Одиссее капитана Блада».

Пресс для головы — наказание, которое имеет много общего с пыткой, пришедшей в Россию с востока под названием «клячить голову». Современники так описывали клячанье: «Наложа на голову верёвку, просунув кляп, вертят так, что оный (пытаемый) изумлённым бывает». Иными словами, при этой пытке просовывали под верёвку палку, которой эту верёвку закручивали.
По такому же принципу была изготовлена и «машина для казни» в Северной Германии, высоко ценимая местными палачами. Действовала она довольно просто: подбородок жертвы помещали на плоскую опору, а металлическая дуга опоясывала верхнюю часть головы и опускалась с помощью винтов. Сначала раздавленными оказывались зубы и челюсти… Поскольку при повороте ворота давление нарастало, ткани мозга начинали вытекать из черепа. В дальнейшем этот инструмент утратил своё значение как орудие казни и приобрёл широкое распространение как орудие пытки. В некоторых странах Латинской Америки очень похожие приспособления используются до сих пор.

И, наконец, вершина пыточного искусства, родившаяся в мозгу совсем уж упоротого садиста (чтоб ему в аду вечность с этой штуки не слазить, прости Господи) — «Бдение» или «Колыбель Иуды».

По словам изобретателя этого приспособления Ипполито Марсили, введение в обиход «Бдения» явилось переломным моментом в истории пыток. Отныне система получения признания не предполагала нанесение телесных повреждений. В ней нет сломанных позвоночников, вывернутых лодыжек или раздробленных суставов; единственное, что по настоящему страдало при новой пытке – это нервы жертвы. Смысл «Бдения» состоял в том, чтобы держать жертву в бодрствующем состоянии так долго, как только возможно; это была своеобразная пытка бессонницей. Тем не менее, «Бдение», которое первоначально не рассматривалась как жестокая пытка, во времена Инквизиции нередко принимало более изощрённые формы.
На жертву надевали стальной пояс и с помощью системы блоков и верёвок подвешивали над остриём пирамиды, которая располагалась под задним проходом или влагалищем. Смысл пытки заключался в том, чтобы не дать несчастному расслабиться или уснуть. Платой даже за самый кратковременный отдых становилось проникновение в тело острия пирамиды. Боль была настолько сильной, что обвиняемый терял сознание. Если это случалось, процедуру откладывали, пока жертва не приходила в себя.
В Германии «пытка бдением» называлась «Колыбелью Иуды».

Чтобы пытаемые не мешали криками во время истязаний, им на голову надевали железный кляп.

Этот пыточный инструмент появился для того, чтобы «успокоить» жертву и прекратить пронзительные крики, докучавшие инквизиторам. Железная трубка внутри «маски» плотно засовывалась в горло преступника, а сама «маска» запиралась болтом на затылке.
Зачастую это приспособление применялось для тех, кто был приговорён к сожжению на костре. Особенное распространение «железный кляп» получил во время массовых сожжений еретиков, где казнили целые группы, по приговору Святейшей Инквизиции. «Железный кляп» позволял избежать ситуации, когда осуждённые заглушали своими воплями духовную музыку, сопровождавшую казнь.
Известно, что Джордано Бруно был сожжён в Риме в 1600 г., с железным кляпом во рту. Тот кляп был снабжён двумя шипами, один из которых, пронзив язык, вышел под подбородком, а второй раздробил нёбо.

А теперь выдохнули… зажмурились… и быстро посмотрели в окно, на улочку Петропавловской крепости, залитой августовским солнцем, обычно таким нещедрым на севере. Специально выкладываю фотографию побольше, чтобы в себя пришли.

Но всё равно бойтесь, ибо окончание следует…

Источник

: September 20 2011, 19:41

Category:

Армия
Cancel

Кое-что об «экстренном потрошении» (методы пыток)

Как-то заинтересовался тем, какие пытки в нашей современности практикуются и считаются эффективными. Пара найденных описаний из специфических источников, но выглядят весьма достоверно.
Жду поправок и добавлений от читателей.

В. Б. Резун (Суворов) «Спецназ»:
«Меня спрашивали, насколько долго может продержаться очень сильный человек против допрашивающего спецназа. Ответ: одну секунду. Если вы этому не верите, то просто проведите следующий опыт. Пусть один из ваших друзей, кто считает, что у него сильный характер, напишет на кусочке бумаги число, известное только ему и запечатает этот листок в конверт. Затем привяжите его к столбу или дереву и спросите его, какое число. Если он откажется отвечать, пилите его зубы большим напильником и считайте время. Получив ответ, откройте конверт и убедитесь, что он назвал вам число, записанное на бумаге. Я гарантирую, что ответ будет правильным.
…Пленных обычно допрашивают группами из двух или более человек. Если кажется, что один знает меньше, чем другие, то его могут использовать для демонстрации той темы, на которую им следует говорить. Если допрос происходит в городе, то допрашиваемому могут положить на тело горячий утюг, просверливать ему уши электродрелью, или отрезать от него кусочки электропилой. Пальцы у человека чрезвычайно чувствительны. Если допрашиваемому просто загибать назад палец и конец пальца раздавливать пока отгибаешь, то боль невыносима. Одним из способов, считающихся очень эффективным, является вид пытки, известный как «велосипед». Человека связывают и кладут на спину. Кусочки бумаги (ваты, тряпки) смачиваются спиртом, одеколоном и т.п., вставляются между его пальцами и поджигаются.
Спецназ испытывает особую страсть к половым органам. Если обстановка позволяет, используется старый и простой метод демонстрации силы спецназа. Взявшие в плен забивают в ствол дерева большой клин, затем силой вставляют половые органы жертвы в образовавшуюся щель и выбивают клин. Потом они проводят допрос других пленных. В то же самое время, для того, чтобы сделать их более разговорчивыми, используется главное оружие спецназа — маленькая саперная лопатка. Пока спецназ задает вопросы, лезвие лопатки используется для отрезания ушей и пальцев, ударов по печени и выполнения целой программы неприятных операций над пленником во время допроса.
Очень простой способ заставить человека говорить, «глоток», хорошо известен в советских концентрационных лагерях. Он не требует никакого оружия или других инструментов, и если его использовать с перерывами, то он не оставляет никаких следов на теле жертвы. Ее кладут лицом вниз на землю и его ноги отгибают назад, приводя пятки как можно ближе к задней поверхности шеи. «Глоток» обычно заставляет прямо отвечать по существу в течение секунд».

А. И. Ракитин «Смерть, идущая по следу…»
«Во всех странах мира, где созданы сколько-нибудь серьёзные войска специального назначения, разработаны методики т.н. «интенсивных допросов» военнопленных, проводимых в полевых (т.е. необорудованных) условиях с целью скорейшего получения информации. Иногда их называют «экспресс-допросами» — название воистину говорящее само за себя. Методические наставления и рекомендации по организации такого рода допросов, регламентирующие порядок их проведения, ныне тайны не составляют, хотя нельзя не отметить, что практически в каждой воинской части существуют свои «неформальные» хитрости для развязывания языков.
Любой такой допрос начинается с того, что допрашиваемого приводят в положение лёжа на спине, а руки фиксируют разведёнными в стороны. Подобное положение гарантирует полную беззащитность и униженность допрашиваемого. Затем допрашивающий садится на грудь своей жертве, так что голова последней оказывается между его бёдер, после чего и начинается собственно допрос, т.е. последовательный обмен вопросами и ответами. Если допрашиваемый отказывается от сотрудничества, либо сообщает неверную информацию, то допрашивающий использует приёмы физического воздействия или устрашения, арсенал которых весьма велик. Простейшим и весьма эффективным приёмом такого рода является давление на глазные яблоки большими пальцами рук — это воздействие, не оставляя следов явного травмирования, способно подавить волю к сопротивлению и вызвать ужас даже самых бесстрашных людей. Есть и другие простые, но действенные приёмы: забивание в ухо карандаша, стачивание зуба надфилем или напильником… продолжать можно долго, но техническая сторона организации такого допроса, полагаю, понятна — никаких там «пяток в огонь», мордобоя, всё чётко, функционально и максимально быстро».

Источник