Древний кузнец волшебник рассказ по краеведению

Войти через Google

или

Запомнить меня

Забыли пароль?

Борис Александрович Рыбаков. Книга «Язычество древних славян». ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ИСТОКИ СЛАВЯНСКОЙ МИФОЛОГИИ. Глава десятая. Мифы, предания, сказки. 1. О божественном кузнеце.

Божества славянского пантеона с разной степенью подробности многократно упоминались в предшествующем изложении. Много раз мы с чувством глубокой неудовлетворенности дочитывали до конца скупые строки источников, сожалея о неполноте сведений.

Средневековым церковникам в значительной мере удалась их задача – изгнать со страниц книжности все богомерзкие «басни» и «кощуны», как назывались тогда мифы; басня стала синонимом недостоверности, а «кощуна» – символом надругательства над святыней, кощунством. И тем не менее мы можем предпринять последнюю попытку отыскать фрагменты славянской мифологии путём сопоставления различных источников, что уже не раз помогало нам.

В русских средневековых источниках и «баснь» и «коштюна» почти в равной степени отвечали греческому mythos – миф. Греческие мифы назывались «басни еллинские». Но глагол «баяти» мог относиться вообще к произнесению чего-либо, например к заговору: «Бають брашно бааници и чмиком влъхвующе». Здесь речь идёт о колдовских заговорах муки и ячменя. Слово «кощуна» более соответствовало словесному исполнению мифа: «В кощун место преславных делес повести сказывати»; «Ни чаров внемли, ни кощуньных вълшеб» (Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. М., 1958, т. I, стлб. 1308).

Общеизвестно, что древние торжественные языческие обряды по мере выветривания веры в их магическую силу превращались в веселую забаву деревенской молодежи и постепенно снижались до полу осмысленной детской игры. В этом, почти неузнаваемом, виде многие из них дожили до XX века. Точно так же и древние мифы, некогда выражавшие мировоззрение первобытных людей, со временем, если не было поэтов, обессмертивших их, превращались в волшебные сказки или лаконичные прозаические предания. Термин «волшебная сказка» новый, чисто кабинетный, но в нём заключен глубокий языческий смысл – ведь «волшебник» – это жрец, волхв, занимающийся «волшвением» – гаданием и заклинанием добра и зла.

Жрецы-кудесники, волхвы, дожившие до позднего средневековья (в Новгороде в 1218 г. сожгли четырёх волхвов), были, по всей вероятности, хранителями древних «кощун», сказителями далеких мифов.

Постепенно мифологический элемент впитался в сказки, создавая новый жанр волшебной сказки, наслоившийся на ещё более архаичный жанр сказок о животных.

Для поиска древних мифологических сюжетов в обширном сказочном фонде, осложнённых бродячими сюжетами и конвергентно возникающими сходными образами и ситуациями, необходима надежная путеводная нить, приводящая к более или менее точно датированной исходной точке.

У нас есть два основания для такого поиска: во-первых, летописные строки о Свароге и Дажьбоге 1114 г., а во-вторых, записи Геродота середины V века до н. э.

В первом случае датирующим признаком являются: ковка металла и небесные клещи. Сложность заключается в том, что в истории той территории, которая была заселена праславянами, ковка металла появлялась дважды. Впервые появилась в III тысячелетии до н. э. ковка чистой меди, но люди, знавшие тогда обработку металла, носители Трипольской культуры, не были славянами; самое большее это то, что они могли быть в числе языковых предков позднейшего славянства и частично являться субстратом юго-восточной части славянства. Вторично ковка металла, на этот раз уже железа, появляется на рубеже II и I тысячелетий до н. э.

Это событие уже прочно связано с праславянами, и, как мы увидим далее, в фольклоре отразились и другие черты исторической ситуации именно этой эпохи: борьба с киммерийцами, постройка укреплений первых в истории славянства .

Вторая точка отсчёта, связанная с записями Геродота, содержит две трудности: во-первых, необычность отнесения геродотовских сведений к славянам, а во-вторых, такая же двойственность хронологических признаков, как и в случае со Сварогом. Геродот пишет о начале пашенного, плужного земледелия с использованием быков, и даёт мифологическую датировку, которую не так легко перевести в абсолютную хронологию, так как вспашка ралом тоже начиналась дважды и в те же самые сроки, что и ковка металла, – в Трипольской культуре и после значительного интервала снова в Белогрудовско-Чернолесское время у праславян.

Отложив окончательный выбор исходной даты рождения мифов о первом кузнеце и о первом пахаре до ознакомления со всем материалом, мы уже можем сказать, что у этих мифов даже по минимальному счёту вполне почтенная давность – три тысячи лет в глубь веков от современного этнографического материала.

*   *   *

Рассмотрим более подробно, чем это было сделано во вводной главе, летописные мифологические заметки, помещенные под 1114 г., и связанный с ними фольклорный материал о божественном кузнеце.

Основной текст летописи, повествующий якобы о начале египетской истории, восходит через болгарский хронограф к византийской хронике Иоанна Малалы. В нём много путаницы и средневековой легендарности, но для нас совершенно особый интерес представляют комментарии русского летописца, автора окончательной редакции «Повести временных лет» (1118 г.), рассчитанные на читателя, знакомого со славянской мифологией. Речь там идёт о мифических царях Египта; третьим по счёту был Феоста-Гефест, а следующим – сын его Солнце. Славянские отождествления таковы:

«Феоста» – «иже и Сварога нарекоша египтяне»
«… прозъваша и – бог Сварог». «Солнце» – «сын его [Сварога] именем Сълньце, его же наричють Дажьбог…»
«Сълньце цезарь, сын Сварогов, еже есть Дажьбог...».

С каждым из этих божественных царей, мифических культурных героев, связаны различные новшества в человеческой жизни, создающие определенные эры.

1. До-Сварогова эра. Первобытность.

Каменный век. Люди «палицами и камением бивахуся». Первобытный гетеризм, отсутствие семьи. «Жены блудяху, к немуже хотяху, и бяху акы скот блудяще».

1. Эра Сварога.

Ознакомление с металлом: «во время цесарьства его [Сварога] съпадеша клеще с небесе и нача ковати оружие».

Установление моногамной семьи. Сварог «устави единому мужю едину жену имети и жене за един мужь посагати».

1. Эра Дажьбога, сына Сварога. Дажьбог – царь и Солнце.

Возникновение государства: «начата человеци дань давати цесарем».
Появляются люди «богатые и в сану сущие».
Царская власть поддерживает закон Сварога: «яже прелюбы деюще – казнити повелеваше».
Установление солнечного календаря.

Раньше не умели считать время: «ови по луне чьтяху, а друзии дьньми лета чьтяху». Но, начав платить царям дань, «дъвою бо на десять месяцю число по томь уведоша», т. е. научились вести счёт двенадцати месячными солнечными годичными циклами, по которым, очевидно, и взималась царская дань.  ^{(2 Шахматов А. А. Повесть временных лет. Пг., 1916, с. 350-352.)}

Русский летописец обратился к византийской книжности после того, как ему подарили в Ладоге коллекцию старинных бус X века, «яже выполоскываеть вода» на берегу Волхова, и рассказали легенду о выпадении в Арктике («за Самоядью») из большой тучи «вевериц младых, акы топерво рожена» и «оленьцов малых». Историк привёл несколько книжных примеров чудесного падения разных предметов с неба (пшеница, серебряные крошки, клещи) и, к нашему счастью, дал интереснейшее сопоставление византийских представлений о начале истории, не связанных с библейской трактовкой, со славянскими мифами о Свароге и Дажьбоге. Следует прежде всего сказать, что историк времён Мономаха не просто подставил славянские имена в чужой текст. Сближая Сварога с Гефестом, он имел в виду славянское божество, функционально близкое Гефесту, своего, славянского бога-кузнеца. Проверка показывает, что божество с двумя внешне ничем не связанными функциями: первого кузнеца и покровителя брака, доживает в народных представлениях вплоть до начала XX века. К этому времени имя Сварога уже забылось, его вытеснил христианский персонаж «Кузьмодемьян», имя образовано из имён двух братьев Кузьмы и Демьяна по созвучию со словом «кузнь», который, как и Гефест-Сварог, является божественным кузнецом, а также и покровителем брака.

Попытаемся из мифологической периодизации летописной вставки о Свароге и Дажьбоге извлечь какие-либо признаки абсолютной хронологии, которые помогли бы нам определить время возникновения этих культов.

В установлении моногамии Сварогом легко усматривается не матриархальная, а патриархальная направленность: суровые меры обращены прежде всего против женщины; Дажьбог, «не хотя отьца своего закона рассыпати», устанавливает слежку за знатной женщиной и примера ради подвергает её пыткам и позору «пусти ю водити по земли в укоризне…». ^{(3 Шахматов А. А. Повесть временных лет, с. 352.)}

Патриархальный переворот на землях, где сформировались праславянские племена, происходил в эпоху Шаровых амфор и Шнуровой керамики, т. е. ещё до обособления самих праславян. Предшествующая эпоха для областей охотничьего хозяйства, по всей вероятности, знала небесных «рожаниц» охотничьего типа, а на Трипольском земледельческом юго-востоке существовали космические удвоенные лики, воспроизводящие в дублированном виде двух богинь мироздания, подобных Адити, матери богов, иди Гекате, «космической богине, управляющей решительно всем в мире», или Гее, рождающей Урана-Небо. ^{(4. Лосев А. Ф. Античная мифология в ее историческом развитии. М., 1957, с. 65.)}Мужские персонажи, угадываемые в Трипольской росписи, носят явно второстепенный, подчинённый характер. Таковы Варуна-Уран, показанный in statu nascendi, и четверорукий титан Пуруша (или четверорукий Аполлон?), прародитель людей.

Идеология Трипольских художниц ещё полностью матриархальна. Как уже говорилось, юго-восток области славянского этногенеза налегал на часть области существовавшей ранее Трипольской культуры; остаточные субстратные воздействия вполне допустимы, и они прослеживаются в восточнославянских этнографических материалах.

Зародившийся в бронзовом веке пастушеский патриархат, по всей вероятности, не особенно интенсивно развивался в первые века обособленной жизни праславян, когда расселение народа Шнуровой археологической культуры уже завершилось, а хозяйство велось не на скотоводческой, а на смешанной с земледелием основе. Новым толчком для усиления патриархальных форм могло оказаться только дальнейшее развитие социальных отношений: выделение дружин, возрастание власти вождей. А это становится заметным лишь к самому концу бронзового века и особенно ярко обозначается в пору открытия железа. Таким образом, праславянский патриархат был, по всей вероятности, значительно более поздним явлением, чем патриархат Средиземноморья и Малой Азии.

К этой же дате, к началу ковки железа, приводит и миф о кузнечных клещах, упавших с неба во время царствования Сварога. Первое знакомство праславян с железом относится, быть может, к концу Белогрудовской археологической культуры, а широкое применение кованого железного и стального оружия – к Чернолесской культуре, к IX – VIII вв. до н. э.

К этой же Чернолесской культуре следует, как мы помним, отнести и серьезные сдвиги в социальной области: выделение дружин всадников, организацию постройки больших крепостей на юге в связи с киммерийской опасностью.

Таким образом, для праславянской области миф о Свароге-Феосте может быть приурочен к началу I тысячелетия до н. э., к рубежу бронзового и железного веков.

Может показаться противоречивым, что в летописном тексте речь идёт о рубеже каменного века и века металла. Для Египта, с которым византийский автор связывал миф о Гефесте-Феосте, действительно, и патриархат, и широкое применение металлического оружия, заменившего «палицы и камение», следует относить к значительно более древним временам – к энеолиту или к началу бронзового века. Русский же комментатор, уравняв Феоста со Сварогом, передвинул рубеж двух эпох, выкинул весь бронзовый век и представил дело так, что каменный век был сразу сменен тем веком, когда оружие ковали, т. е. железным веком, – бронзу не куют, а льют. Он был прав, так как те праславянские культуры, которые хронологически относятся к общеевропейскому бронзовому веку, на самом деле ещё широко применяли камень для своих основных изделий (серпы, ножи, стрелы), а бронза, привозимая со стороны, применялась кроме долот, преимущественно для украшений.

Сварог – несомненно небесное божество и более всеобъемлющее, чем греческий Гефест, так как Солнце определяется как сын Сварога. Давно уже сопоставляли славянское «Сварог» с санскритским «swarga» – небо, что вполне согласуется с тем, что дают нам обрывки мифа в летописи.

При хронологическом определении «эры Дажьбога» мы прежде всего должны учесть два обстоятельства: во-первых, ту последовательность, которую даёт нам источник, – Дажьбог – сын Сварога, а во-вторых, иранскую (скифскую) форму имени младшего божества. В. Георгиев придаёт большое значение изменению имени божества Дажьбога в религиозной жизни праславян. Он намечает три этапа.

1. «Деус» («Дый», «Див») – общеиндоевропейская форма (Deus – римский, Зевс – греческий, Дьяус – индийский и т. п.).
2. «Бог» (boh) – иранская форма, проникшая к славянам в эпоху наиболее сильного скифского влияния на славян, примерно в VI – IV вв. до н. э.
3. «Господь» – христианская форма, проникшая к славянам около IV веке н. э. под влиянием южных соседей христиан-готов. ^{(5. Георгиев В. Трите фази на славяне ката митология. София, 1970.)}

В славянском пантеоне Владимира мы знаем двух богов, при именах которых есть дополнительное определение «бог»; это – Дажьбог и Стрибог. Там названы ещё два божества иранского происхождения: Хорс – Солнце и Симаргл – священный крылатый пес, божество семян и всходов. ^{(5. Рыбаков В. А. Русалии и бог Симаргл-Переплут. – СА, 1967, № 2, с. 91 – 116.)}

Воздействие иранской, скифской среды на праславян I тысячелетия до н. э. не подлежит сомнению.

Рассмотрение единственного мифологического фрагмента XII века на общем фоне наших сведений о религиозных представлениях праславян Лужицко-скифского времени установило полную созвучность и синхронность сведений о Свароге и Дажьбоге, с одной стороны, и археологических данных – с другой. Мы получили надежную точку отсчёта. Хронологическое приурочение мифа о Свароге и Солнце-царе Дажьбоге позволяет нам попытаться воссоздать мифологическую картину мира праславян, отдалённых от средневековых обличителей язычества на две-три тысячи лет.

Легенды о божественном кузнеце, ковавшем первый плуг в 40 пудов, победившем страшного «черноморского» Змея и пропахавшем на этом Змее целую оборонительную линию, защищавшую Среднее Поднепровье с юга, широко известны в украинском фольклоре того же Поднепровья. Близость этих легенд к летописному рассказу о Свароге, научившем людей ковать оружие, заставляет нас подробнее рассмотреть тот раздел истории праславян, который связан с постройкой первых крупных оборонительных сооружений, т. е. эпоху Чернолесской культуры, «эру Сварога», когда началось освоение ковки железа, и прежде всего оружия, так как праславянам с юга, со стороны Чёрного моря, грозили киммерийцы.

Одновременно с развитием земледелия в лесостепной праславянской зоне в соседней, более южной, степной зоне, заселенной, по всей вероятности, ещё в бронзовом веке (Срубная археологическая культура) протоиранскими скотоводческими племенами, тоже происходила прогрессивная перестройка хозяйства: полу оседлое скотоводство заменилось новой системой кочевого скотоводства с несколько иным составом стада и значительно более широким охватом новых пастбищных пространств.

К началу железного века во многих областях Европы происходит переход на высшую ступень первобытности, когда усиливаются дружины и возрастает роль племенных вождей. Широким полукольцом охватывали праславянские земли с юга кельты, даки и киммерийцы. У всех этих народов родоплеменной строй достиг своей высшей стадии, что выражалось в увеличении дружин, в возрастании их роли в племенной жизни и в росте могущества военных вождей. Праславяне испытывали натиск соседей в особенности там, где они не были прикрыты барьером среднеевропейских гор, т. е. на западе, со стороны Эльбы, и на юго-востоке, со стороны степей Причерноморья.

Взаимоотношения с соседями были, как всегда бывает в истории, как мирными, так и враждебными. Мирные периоды способствовали сближению культур, восприятию праславянами ряда технических новшеств, стилевых особенностей и т. п. Всё это хорошо проявилось во влиянии Гальштатской культуры на западную, Лужицкую половину славянства и киммерийско-скифской – на восточную половину. Враждебные столкновения могли иметь три формы: набеги славян на соседей, завоевание славян соседними дружинами и создание укрепленных рубежей, сохранявших известное равновесие.

О нападениях славян на соседей мы ничего не знаем, и они маловероятны для того времени, когда военный потенциал соседей был выше славянского. Подчинение части пограничных праславянских племён кельтам или киммерийцам в те или иные периоды допустимо: это могли быть отношения временного выплачивания дани, не мешавшие, а, наоборот, содействовавшие проникновению соседних культур в глубь праславянских земель.

Покорения праславян кельтам или киммерийцам не было, о чём убедительно говорят археологические материалы. Область богатых кельтских гробниц с колесницами простирается на востоке только до самого края праславянских земель в верховьях Эльбы, не заходя на собственно праславянскую территорию. ^{(7 Piggott S. Ancient Europe. Edinburgh, 1967, p. 180, fig. 100.)}

В Восточной Европе происходило следующее: с появлением железа на базе возросших хозяйственных возможностей пашенного земледелия в праславянской лесостепи, и достигшего кочевого уровня скотоводства в степи, стали усиленно выделяться племенные дружины. Они уже существенно отличались от первых конных воинов археологической культуры Боевых топоров. Это были всадники, оснащенные луками, стальными мечами, копьями, управлявшие боевыми конями с помощью специальных удил, оснащенных боковыми псалиями. Такие всадники известны нам в начале I тысячелетия до н. э. и на юго-востоке праславянских земель (Чернолесская культура), и в южных киммерийских степях. ^{(8 Тереножкин А. И. Киммерийцы. Киев, 1976, с. 104-160.)}

Соседи праславян – киммерийцы представляют собой важное и интересное историческое явление. А. И. Тереможкин связывает ранних киммерийцев со Срубной культурой бронзового века и подробно прослеживает последний предскифский период их жизни. Эти скотоводческие племена, по всей вероятности иранского корня, размещались в бронзовом веке в Нижнем Поволжье, а затем заняли все южнорусские степи, пока в VII веке до н. э. не были вытеснены родственными им скифами.

Одновременно с освоением железа у киммерийцев произошёл прогрессивный переход от полуоседлого к кочевому скотоводству, которое позволяло осваивать необозримые пространства всех степных пастбищ. Киммерийцы доходили до Северного Кавказа, до Керченского пролива — «Боспора Киммерийского», а на западе достигали Дуная и Балканского полуострова, где найдены богатые курганы киммерийских царей.

Кочевья киммерийцев со стадами в степных просторах усилило процесс выделения конных киммерийских дружин и облегчило консолидацию племенных войск в бесчисленные кавалерийские полчища под властью временных или наследственных царей.

Приднепровские праславяне оказались впервые в своей истории под ударами первых кочевников-степняков. «В опустошенных пожарами поселениях ранней Чернолесской археологической культуры (Белогрудовский этап), – пишет Тереножкин, – в Среднем Поднепровье … можно видеть свидетельство ранней военной агрессии степных киммерийцев». ^{(9 Тереножкин А. И. Киммерийцы, с. 214.)}

Однако праславяне-«борисфениты», жившие в приднепровской лесостепи, нашли в себе достаточно сил для того, чтобы, во-первых, создать свою вооруженную кавалерию, по образцу киммерийской, а во-вторых, выстроить примерно в IX – VIII вв. до н. э. на границе с киммерийской степью целую систему крепостей, в которых могло укрыться от набега всё население окрестного племени. Эти крепости-городища находились преимущественно в бассейне р. Тясмина (летописный Тисмень), на правом берегу Днепра на южной окраине лесостепи. Земледельцы-праславяне сумели уберечься от неожиданных наездов кочевников и оградить пограничными крепостями свои основные лесостепные земли.

В более позднее скифское время, несмотря на восприятие средне-днепровскими праславянами многих элементов скифской всаднической культуры — оружие, сбруя, «звериный стиль» в искусстве, линия пограничных крепостей продолжала существовать и пополнялась новыми огромными городищами. Сама оборонительная линия протянулась далее на запад. Это свидетельствует о длительном существовании противоречий между земледельцами и кочевниками, а также и о политической самостоятельности земледельческого севера по отношению к кочевому югу. Потребность в укреплениях и право осуществить их постройку в одинаковой мере говорят о суверенном положении лесостепного праславянского севера в скифское время.

Кочевой образ жизни, приведший к распространению киммерийских племён по всему простору причерноморских степей, настолько увеличил военную мощь киммерийского всадничества и настолько содействовал объединению многих племён, что уже в конце VIII века до н. э. киммерийские войска отправились в далекий поход и оказались в Закавказье у границ Урарту. В VII веке до н. э. киммерийцы воюют с Ассаргаддоном и Ашурбанипалом – царями Ассирии, оказываются в Малой Азии и нередко действуют в военных походах совместно со скифами.

Возможно, что с первыми далекими походами киммерийцев в сторону, противоположную праславянскому Поднепровью, связано крупное событие в жизни самих праславян – колонизация части Левобережья. Ещё в Тшинецкое время Днепр не был препятствием к консолидации племен на обоих его берегах. Сосницкая археологическая культура, являющаяся, по всей вероятности, лишь локальным вариантом Тшинецкой, расположена главным образом на левом, восточном берегу Днепра. Она располагалась в бассейне Десны и Сейма. По всей вероятности, здесь происходило соприкосновение праславянских племен с пра-литовскими племенами. Более южные лесостепные районы Левобережья не дают нам материалов о связях с Тшинецкой культурой праславян.

В VIII веке до н. э. Чернолесские праславянские племена с Правобережья Днепра двинулись на восток, перешли Днепр, оставив слева полосу солончаков, и оказались на черноземных лесистых берегах Ворсклы (летописного Вороскола), которые они надолго заселили. В скифское время, в VI – IV веках до н. э., связь вороскольских пахарей со своей правобережной метрополией была вполне ощутима, и одна из исследовательниц Левобережья называла ворсклинскую группу скифских памятников «островом правобережного населения на левом берегу Днепра». ^{(10 Ковпаненко Г. Т. Племена скiфського часу на Ворсклi. Київ, 1967, с. 49; Ильинская В. А. Скифы днепровского лесостепного Левобережья. Киев, 1968, с. 173.)}

Праславяне вклинились здесь, на Левобережье, в этнически иную туземную среду, по всей вероятности пра-литовскую (геродотовские будины). Вопрос об этнической принадлежности самих переселенцев с правого берега на левый решается, как мы уже видели, очень убедительно на основании гидронимических изысканий О. Н. Трубачева. Архаичные славянские гидронимы в Среднем Поднепровье, выявленные этим лингвистом, сами по себе не содержат даты, но поразительное совпадение их ареала с ареалом Чернолесской культуры VIII – VII вв. до н. э. после расселения чернолесцев на Левобережье позволяет отнести их именно к этой эпохе и вместе с тем подтверждает славянский характер Чернолесской культуры. ^{(11 Трубачев О. Н. Названия рек Правобережной Украины: (Словообразование. Этимология. Этническая интерпретация). М., 1968, карта № 11 на с. 271.)}

Утверждение праславян в конце VIII – начале VII века до н. э. по реке Ворскле на самой границе со степью не только по времени совпадает с действиями киммерийцев за тысячи километров от наших степей (722 – 611 гг. до н. э.), но и по существу, очевидно, связано с ослаблением киммерийского потенциала в этих степях.

В VII веке до н. э. скифы окончательно вытеснили киммерийцев из причерноморских степей и заняли их пастбища, на ворсклинский «остров» праславян надвинулось одно из скифских объединений – гелоны. У правобережных праславян к этому времени сложилась мощная система обороны.

Левобережные праславяне должны были создавать свою систему. Она оказалась необычной: поселения оставались, как правило, не укрепленными, кроме группы городищ близ устья Боромли, но в центре праславянского «острова» на Ворскле было построено гигантское, крупнейшее в тогдашней Европе, Бельское городище. Историю его возникновения можно представить себе так: в VII веке до н. э. праславяне-сколоты, занявшие лесистые и плодородные берега реки Ворсклы, реагировали на вытеснение киммерийцев новыми кочевниками – скифами, построив в середине своей земли крепость, превышавшую по своим размерам греческий Херсонес и даже Ольвию (Западное Бельское городище). ^{(12 Шрамко Б. А. Крепость скифской эпохи у с. Бельск – город Гелон. – В кн.: Скифский мир. Киев, 1975, с. 94 – 128; Он же. Восточное укрепление Бельского городища. – В кн.: Скифские древности. Киев, 1973, с. 111.)}

Родственные скифам гелоны, расселяясь по Левобережью Днепра и частично оттесняя туземцев-будинов (пра-литовцев) на север, окружили праславянский «остров» по Ворскле с севера и востока. В 4 км на восток от их крепости гелоны построили в VII – VI вв. до н. э. свою крепость (Восточное Бельское городище). Пришельцы с Правобережья и отделившиеся от скифов гелоны жили, судя по всему, мирно.

В VI веке до н. э., когда степные скифы, закончив свои переднеазиатские походы, начали утверждать свою власть в Причерноморье и в степях, т. е. у племён, живших на самой окраине земледельческой лесостепи, на пограничной со степью реке Пантикапе, возникла необходимость в принятии новых оборонительных мер. Тогда совместными усилиями жителей Западного и Восточного Бельского городища и, вероятно, с участием всего населения долины реки Ворскла было создано небывало громадное укрепление, охватившее площадь около 40 кв. км. Периметр его стен равен почти 30 км. Для того чтобы конкретнее представить себе размеры этого городища, скажу, что по площади оно равно Москве конца XIX века, по Окружной железной дороге.

Этот огромный деревянный город был известен Геродоту под именем Гелона; очевидно, власть на Левобережье Днепра принадлежала не будинам-балтам, оттесненным гелонами за реку Сейм, и не праславянам-пахарям, переселившимся сюда с киевско-тясминского Правобережья Днепра, а недавним кочевникам гелонам, близким к скифам, говорившим на скифском языке и являвшимся носителями типично скифской культуры. Возможно, что имя Гелона сохранилось в Глинске, средневековом городе, примыкавшем к южному краю Бельского городища. Если Западное городище Бельского комплекса принадлежало правобережным праславянам, то Восточное естественнее всего связывать с гелонами.

Весь комплекс справедливо рассматривают как укрепление, построенное для союза племён, разместившихся по реке Ворскле. На случай опасности здесь действительно могли укрыться десятки тысяч людей со своими пожитками и стадами.*   *   *

Итак, праславяне конца бронзовой эпохи и начала эпохи железа предстают перед нами совершенно в ином виде, чем в период первичной консолидации протославянских, индоевропейских племён.

Праславяне на первом этапе, отраженном археологически Тшинецко-Комаровской, и отчасти Сосницкой культурой, жили классическим первобытнообщинным строем с присущей ему медлительной эволюцией. Хозяйство было равномерно комплексным, без заметного преобладания той или иной отрасли. Племенная администрация обозначена, но не контрастно.

Мирное Тшинецкое время – немая для нас пока эпоха праславянской жизни.

Иное дело – праславяне на Чернолесско-скифском этапе. Темп жизни заметно ускоряется, плужное земледелие прочно занимает главенствующее положение, возникают кузницы, и кузнецы, кующие железное оружие, воины-всадники возвышаются над соплеменниками. Праславяне на Тясмине и на Ворскле – на пограничье с киммерийско-скифской степью – строят разнообразные мощные укрепления, требовавшие всенародного участия. Здесь первобытность подходит к своему высшему пределу, и мы вправе ожидать рождения новых представлений и вправе искать их следы в позднейшем фольклоре.

Филологи справедливо считают эпоху металла и патриархата, когда происходит этническая и политическая консолидация, когда общество стоит на пороге военной демократии, временем зарождения новой формы – героического эпоса. В древнейших эпических поэмах усматривают воспевание «первопредка» и «культурного героя-демиурга», какими являются Прометей, кузнец Гефест, кузнец Ильмаринен, кузнец Амиран и др. ^{(13 Мелетинский Е. М. Происхождение героического эпоса. М., 1963, с. 71, 224, 428, 429.)}

Соглашаясь с Е. М. Мелетинским в общей оценке истоков героического эпоса и их датировке, следует сказать, что противопоставление «культурного героя» богатырям, очищающим землю от чудищ, и разъединение их во времени едва ли применимо к славянской исторической действительности; схема Мелетинского более пригодна для пояса древнейших цивилизаций, но не подлежит сомнению то, что крупнейшие изменения в хозяйственной и общественной жизни людей породили новые формы общественного творчества.

В праславянской области рождение плуга, кузницы и воинов-богатырей происходит в единое время; культурный герой-кузнец и воин, защищающий свой народ, хронологически слиты воедино. Поэтому мы вправе ожидать, что в восточнославянской среде могли уцелеть какие-то фрагменты того первичного, зародышевого героического эпоса, который можно связывать с начальной стадией эпохи познания ковки металла и первых битв со степными врагами.

И такие следы действительно есть, и встречены они именно там, где происходил процесс первичного овладения железом, где землю пахали плугом и где строили порубежные укрепления от степных киммерийцев и скифов. Это – легенды и сказки о божественном кузнеце или о двух кузнецах, ковавших плуг и победивших зловредного Змея, требовавшего человеческих жертв; кузнецы запрягли Змея и пропахали гигантские борозды, называемые до сих пор «змиевыми валами». Несмотря на то что эти легенды были частично введены в науку уже более ста лет тому назад, многие литературоведы и фольклористы по совершенно непонятным причинам проходили мимо этих интереснейших материалов. ^{(14 Потебня А. А. О мифическом значении некоторых обрядов и поверий. – ЧОИДР, 1865, кн. 2, с. 8 – 15.)}

Даже в тех случаях, когда одним из предметов исследования являлась тема змееборства, прямо связанная со змееборческими украинскими легендами, исследователи не упоминали о них. ^{(15 Пропп В. Я. Русский героический эпос. Л., 1955. Нас. 172 – 227 помещён раздел «Герой в борьбе с чудовищами», в котором нет ни одного обращения к интереснейшим данным змееборческих легенд. Нет этих легенд и в упомянутой выше книге Е. М. Мелетинского, но найдем мы их и в работе Б. Н. Путилова «Русский и южно-славянский героический эпос» (М., 1971), имеющей специальный раздел «Песни и былины о борьбе со змеями и чудовищами» (с. 32 – 77).}

А между тем божественным кузнецам-змееборцам посвящены две значительные работы, основанные на широком сборе этнографических фольклорных материалов, – статьи В. В. Гиппиуса и В. П. Петрова, вышедшие ещё в 1929 и 1930 г. ( ^{16. Гiппiус Василь. Коваль Кузьма-Дем’ян у фольклорi. – В кн.: Етнографiчний вiсник. Київ, 1929, кн. VIII, с. 3 – 51; Петров Вiкmор. Кузьма-Дем’ян в українському фольклорi. – В кн.: Етнографiчний вiсник. Київ, 1930, кн. IX, с. 197 – 238.)}

Книга В. В. Иванова и В. Н. Топорова «Исследования в области славянских древностей» (М., 1974), посвященная в значительной своей части попыткам анализа мифа о борьбе Бога Грозы со Змеем, содержит лишь попутные упоминания легенд о кузнецах-змееборцах, опирающиеся на очень старые лаконичные публикации середины XIX века М. А. Максимовича, А. А. Потебни и А. Н. Афанасьева (см.: указ, соч. В. В. Иванова и В. Н. Топорова, с. 161, 173). В книге Иванова и Топорова не упомянуты, ни бог Сварог, покровитель кузнечного дела, ни бог Род, являвшийся в известной мере двойником Перуна, которому авторы посвятили почти всю книгу.

Выводы обоих авторов из одного и того же материала не совпадают. Гиппиус, пожалуй, был ближе к истине, когда считал, что легенды о божественных кузнецах Кузьме и Демьяне возникли из обожествления реальных кузнецов, игравших важную роль в народной жизни; отсюда и связь со свадебными обрядами, и некоторое раздвоение качеств кузнеца: кузнец может сковать счастье, но может и околдовать, принести зло. Свой доклад, читанный в 1918 г., Гиппиус назвал очень интересно – «Русский Гефест», но в печатной статье он от сопоставления Кузьма — Демьянских легенд с темой Гефеста, к сожалению, отказался и не стал продолжать рассмотрение этого интересного вопроса. ( ^{17 Гiппiус Василь. Коваль Кузьма-Дем’ян…, с. 12, 33, 34, 51.)} 

Петров считал легенды о Кузьме и Демьяне фрагментами «особого цикла фольклорных тем, связанных с Киевом, Переяславлем и вообще с княжеской «Киевской Русью». ( ^{18 Петров Виктор. Кузьма-Дем’ян…, с. 234.)}

Если легенды, содержащие много весьма архаичных черт, дожили до начала XX века (анкеты Этнографической комиссии Украинской Академии наук), то вполне логично считать, что они бытовали в какой-то среде и во времена Киевской Руси. С этой позиции можно вполне разделить горький упрек автора: «Удивительно, – пишет Петров, – сколько труда положили русские и украинские учёные на изучение севернорусских былин, но никто из них не поставил задачи изучения украинских пересказов киевского цикла». ( ^{19 Петров Виктор. Кузьма-Дем’ян…, с. 234)}

Упрёк в невнимании к легендам «киевского цикла» остается справедливым и по отношению ко всем позднейшим исследователям русского эпоса, не заглядывавшим в этот интереснейший раздел восточнославянского фольклора. Однако согласиться с тем, что легенды о кузнецах-змееборцах Кузьме и Демьяне возникают одновременно с былинами в эпоху Киевской Руси, никак не возможно: легенды о кузнецах Кузьме и Демьяне несравненно архаичнее былин киевской эпохи, они явно уводят нас к «культурным героям» первобытности.

В 1948 г. в процессе работы над историей русского ремесла я стремился использовать благодарный материал Гиппиуса и Петрова для характеристики отражения в идеологии переворота, произведенного открытием железа. Этнографические данные украинских исследователей были сопоставлены мною с известной летописной глоссой, отождествлявшей античного Гефеста со славянским Сварогом. Это дало возможность возвести миф о божественном кузнеце к отдаленной эпохе начала железного века, т. е., говоря исторически, к киммерийско-скифскому времени.  ( ^{20 Рыбаков Б. А. Ремесло древней Руси. М., 1948, с. 485-490. (см: Рыбаков Б. А. Древняя Русь. Сказания, былины, летописи. М., 1963, с. 12-14); Б. Н. Граков использовал эти данные в курсе лекций, изданном посмертно: См.: Граков Б. Н. Ранний железный век. М., 1977, с. 14 – 16.)}  В своей работе о русском эпосе я коснулся вновь этой темы, отнеся древнейшие сказания о кузнецах Кузьме и Демьяне к I тысячелетию до н. э.

Божественное происхождение кузнечного дела отражено в тех фрагментах славянского мифа, которые русский летописец эпохи Владимира Мономаха добавил к своему переводу византийской хроники 1114 г. Иоанна Малалы. ( ^{21 Шахматов А. А. Повесть временных лет, с. 350.)}

В Киевской Руси, судя по комментариям автора летописной статьи 1114 г., древнее языческое имя покровителя огня и кузнечного дела Сварога не было ещё вытеснено именами христианских святых.

Сфера деятельности Сварога-Гефеста, несомненно, значительно шире, чем только ковка оружия, кузнечное дело. Сварог – отец Солнца и родоначальник огня (в «Слове об идолах»: «… огневи Сварожицю молятся…»); огонь связывает кузнецов со Сварогом, но сам Сварог не кузнец; при нём только упали небесные клещи, необходимые кузнецам. Сварог скорее божественный культурный герой, открывший людям железо и учредивший семейные порядки.

В украинских легендах о кузнецах-змееборцах божественные кузнецы действуют не в языческом обличье, а под именами христианских святых Кузьмы и Демьяна, которые по их церковным житиям являлись братьями, занимавшимися врачеванием и не имевшими никакого касательства к кузнечному делу. Превращение их на славянской почве в кузнецов произошло по принципу простого ассонанса: «кузня» – «Кузьма». Двое братьев оказались удобными и в другом отношении – кузнецов в кузнице всегда двое: один держит клещами изделие и кладет на него «кладиво» (малый молот), а другой, подручный кузнец, бьет молотом по кладиву и осуществляет самую ковку.

Иногда вместо пары Кузьма – Демьян появляется в легендах другая популярная пара – Борис и Глеб. Иногда же двое святых превращаются в одного «бога» Кузьмодемьяна. Связь Кузьмы и Демьяна с кузнечным делом прослеживается повсеместно и в русских и в белорусских областях. В кузнечных слободах средневековых городов ставили церкви Кузьмы и Демьяна, вокруг которых группировались цеховые братства кузнецов. ( ^{22 Рыбаков Б, А. Ремесло древней Руси, с. 748-754).} 

Фольклорные кузнецы-змееборцы известны нам, во-первых, по самостоятельным Кузьма-Демьянским легендам, точнее, по прозаическим пересказам древних легенд, утратившим все жанровые признаки, а во-вторых, как один из эпизодов распространенных богатырских сказок о борьбе со Змеем, где этот сюжет является дополнительным. Мотив волшебных кузнецов известен и в заговорах.

Обратимся прежде всего к Кузьма-Демьянским легендам, добросовестно собранным в 1920-е годы украинскими исследователями.

В каждом элементе легенды мы ощущаем архаику, мифологический гиперболизм и устойчивую четкость исходного замысла.

Рассмотрим основные звенья легенды о кузнецах Кузьме и Демьяне, частично дополняя их данными сказок и заговоров.

1. Кузнецы. Волшебные кузнецы Кузьма и Демьян (изредка Борис и Глеб) действуют в сказочной кузнице. Кузня может раскинуться на 12 верст, у нее 12 дверей, а иногда упоминается 12 молотов или молотобойцев. В просторную кузницу въезжает всадник, а иногда в ней спасаются люди. Кузня иногда оказывается золотой; золотыми бывают и молоты. Кузнечные клещи, которыми хватают Змея, весят 12 пудов. Часто повторяющееся число 12 связывает Кузьма-Демьянские легенды с годичным циклом из 12 месяцев и придаёт волшебным кузнецам космический оттенок.

Кузнецы Кузьма и Демьян куют рало, соху, плуг. Известны варианты, где божественные кузнецы «кували перший плуг для людей» (Гиппиус, с. 13).

«Кузьма-Дем’ян, кажуть старi люди, що вiн був первий чоловiк у бога як свiт очинявся. Цей Кузьма-Дем’ян первий був коваль и первий плуг зробив у свiтi».

«Гадають, що Кузьма i Дем’ян були пахарi адамовськi, «…nершi на землi були орачi … «Вони i видумали перше рало». «Тодi ще нiде не було плугiв – вони першi його видумали» (Петров, с. 231).

Иногда добавляется, что этот первый плуг был сказочного веса и что кузнецы ковали его целых 40 лет (Петров, с. 202).

В Кузьма-Демьянской украинской легенде о кузнецах-змееборцах вторая ипостась Сварога – покровитель брака – не выступает, но он проявляется постоянно в свадебных песнях, в заклинаниях, свадебных заговорах и оберегах у всех восточных славян :

— Господи, благослови! Кузьмадемьян, скуй нам свадьбу!

— Святой Кузьма-батюшка, боже мой, боже мой! Пречистая матушка, заиграй нам свадебку!

— Ты святой боже, Кузьмадемьян, Приходи на свадьбу к нам Со твоими апостолами (sic!).

— О святэй Кузьмадемьян, Приходи на свадьбу к нам Со своим святым кузлом И скуй ты нам свадебку.

В момент приезда жениха в дом невесты, где их ставят на одну половицу и связывают вместе полотенцем, с печного столба (т. е. с самого священного места в избе) кричат:

Ты, Кузьма-Демьян!
Скуй свадебку
Крепко-накрепко, долго-надолго!
(Гиппиус, с. 10-11)

Из этого свадебного Кузьмодемьяна явно выглядывает древний Сварог, научивший людей ковать оружие и строго следивший за прочностью и чистотой установленной им моногамной семьи.

1. Змей. Змей в легендах подробно не описывается. Он находится где-то на юге, y моря, и от моря (или из моря) прилетает на нашу землю за человеческими жертвами.

Между людьми нашей земли и Змеем существует тяжёлый договор: люди должны ежегодно (ежедневно) посылать к нему «на пожеренье» по человеку, чаще – это девушка, царева дочь. Иногда в вариантах отсутствует регламентация взаимоотношений и говорится только о том, что Змей нападает и ест людей: «Коли виходила з моря змiя, щоб їсти людей, то люди не могли спастися и змiя всiх людей поїла…».

Иногда в пересказе легенд, обычно весьма лаконичных, проступают ритм и образность эпической поэзии:

Ця змiя безпощадно пожирала людей,
Не минаючи нiкого: нi старого, нi малого
Там, де вона з’являлась.
Люди гинули, як трава пiд ногами скота
I як просо на сонцi.
(Петров, с. 200)

Сами образы вытоптанной стадом травы и засушенного зноем проса, одного из древнейших злаков, может быть, ведут нас в бронзовый век, к широко расселявшимся тогда пастушеским племенам?

1. Победа над Змеем. Кузьма и Демьян, или Кузьмадемьян, в своей кузнице укрывают очередную обреченную жертву и запирают толстые железные двери кузницы. Когда Змей оказывается y самой кузни, кузнецы предлагают ему пролизать языком дыру в железной двери, обещая выдать укрываемого (или одного из кузнецов): «пролижи в дверях дiрку, тодi я посадю Toбi на язика Кузму» (Петров, с. 202).

Змей начинает лизать железную дверь кузни; кузнецы в это время разогревают клещи, что иной раз длится 20 суток. Когда Змей в конце концов просовывает голову или язык в пролизанную им дыру, кузнецы хватают Змея за язык раскаленными клещами и побеждают его.

1. Пропахивание «змиевых валов». Победив Змея, божественные кузнецы запрягают его в выкованный ими плуг и пашут на нем гигантскую борозду. Дорвавшись, наконец, до большой воды (Днепр, море), Змей пил, пил и лопнул. Из его чрева вылетели всяческие гады и насекомые. Кузьма и Демьян пропахали на Змее длинный вал со рвом на южной стороне. «Вони переорали всю землю», и «коли вони йшли, то нагорнули вал» «остатки борозни залишилися й досi». «Колись наша стара ходила до Київа i бачила ту борозну». Рассказчики легенд сами видели эту борозду-вал: «Хто i зна, що воно [вал], бо воно тягнется хто зна вiдкiль i хто зна куди i рiвне як струна» (Петров, с. 199).

География «величезной борозды» совпадает с размещением «змиевых валов» на Украине. Очень часто отправной или конечной точкой являются Киев и его окрестности. Если начинали орать на Змее где-то в стороне от Киева, то можно допахать до Днепра:

«А вали тi, що Кузьма и Демян змiею оборували Київ, i досi е; на них i тепер кажуть – «Змiїнi вали», тiлько вони вже не такi високi, як були, бо коли змiя лопнула, то земля зворушилась й тi глубочезнi рови позасовувалися» (Петров, с. 204).

«Вiд Житомира до Київа Кузьма за плугом ходив…»; «… начали орать ним [змеем] аж до Днiпра протягли борозну ним» (Петров, с. 199). «Дооравши до Днiпра, вона [змея] влiзла в воду й почала пити…»; Кузьма и Демьян «об’їхали нею [запряженной змеей] вертаючи борозну плугом, усю країну кругом» (Петров, с. 200).

«Коло Київа таку канаву проорали, що и досi е великий-превеликий рiв».

«Проорали рiвну борозну аж вiд Чернiгiвськой губ. та прямо до Днiпра. Як доорали до Днiпра, змiй дуже втомився и хотiв пити…» (Петров, с. 202).

Иногда рассказ расцвечивался красочными подробностями:

…I оруть тею змiею, оборують Київ i такi великi скиби повернули – завбiльшки як церква».

«Обiйшли вони чимало и хотiли кругом Київа оборать, але трохи не доорали, бо змiя втомилася й як тiлько доорали до Днiпра, вона не витримала й крунула прямо до берега й як припалася до води, то так пила, що аж ревло!

Демян був дуже голосний i став на каменi й гукав, щоб с човнами тiкали – бо втягне змiя…» (Петров, с. 203).

В ряде пересказов легенды пахота на Змее оканчивается y моря, но днепровский вариант более устойчив. Есть варианты, в которых мотивируется необходимость пропахивания борозды-вала; когда чудесный кузнец схватил Змея клещами, то Змей предложил: «Довольно, – говорил он, – будем мириться: пусть будет вашего света половина, а половина – нашего… переделимся». Кузьма и Демьян предлагают тогда: «…лучше переорать свет, чтобы ты не перелезал на нашу сторону брать людей – бери только своих». (^{23 Ляскоронский В. Г. Змиевы валы в пределах Южной России, их соотношение к курганам-майданам и приблизительная эпоха их возникновения. – Труды XIII археол. съезда. М., 1907, т. I, с. 200.)}

В многочисленных записях кузьмадемьяновской змееборческой легенды перед нами встает древний миф, ещё не перешедший полностью в архаичный богатырский эпос, но уже близкий к нему. Это чрезвычайно интересный сюжет, важный как в историческом, так и фольклористическом отношении. Поэтому особое значение приобретает датировка времени возникновения первичной формы змееборческого мифа.

Данные для датировки содержатся как в основных элементах самого мифа, так и в географии распространения его наиболее лаконичных, не осложненных сказочной пестротой вариантов.

Основных элементов в змееборческом мифе три:

1. Кузнецы-змееборцы (или кузнец-змееборец).
2. Змей.
3. Валы, созданные после нападения Змея.

Исходной формой змееборца следует, очевидно, считать не пару кузнецов, а одного кузнеца-демиурга, так как, несмотря на парность христианских святых Кузьмы и Демьяна, рассказчики легенд постоянно сбивались на единственное число, создавая причудливую форму – коваль Кузьмодемьян.

Кузнец-змееборец – это первый кузнец, выковавший первый плуг (иногда научивший земледелию). Он несомненно близок к Сварогу или даже тождествен с ним, так как подчеркнутая летописцем функция Сварога – охранителя брака целиком перенесена в восточнославянском фольклоре на Кузьмодемьяна. Кузьмодемьян – позднейший христианский псевдоним древнего языческого Сварога.

Первые кузнецы появились у праславян в Чернолесское время, в IX – VIII веках до н. э. Около этого времени появились и первые плуги. Если, вспоминая Сварога, говорить о возникновении моногамной семьи, то для праславян, судя по небольшим жилищам Пустынки, процесс выделения семьи из общины начался ещё до появления кузнецов, в бронзовом веке. Все сходится на том, что сложение мифа о демиурге Свароге должно быть отнесено к тому исключительно важному времени, когда произошло открытие железа, т. е. ко времени Чернолесской археологической культуры в Среднем Поднепровье.

На основании археологических данных можно даже говорить о приурочении мифа к ранней стадии Чернолесской культуры, так как ни в одном из вариантов Кузьмодемьянской легенды герои-змееборцы не превращаются в воинов, всадников. Герои-змееборцы появляются в легенде как перво-пахари или кователи первого плуга и завершают свои героические дела как чудесные пахари, выворачивающие глыбы величиной с церковь и пропахивающие вал, тянущийся «хто зна куда», «аж до Днiпра».

Герои-змееборцы побеждают Змея не мечом, не «вострым копьем», а своим кузнечным инструментом – клещами упавшими с небес, судя по легенде о Свароге.

В археологическом материале VIII века до н. э. уже часты находки мечей, псалий — признак воина-всадника, и встречаются воинские погребения всадников с богатым уздечным набором и оружием (копье, стрелы). Эти первые конные воины ещё не отразились в первичных кузьмодемьянских легендах краткого вида, и появляются они лишь в богатырских сказках, оттесняя там архаичных кузнецов на второй план.

Образ Змея правильно расценивается исследователями фольклора как «гиперболизированное олицетворение реальной опасности». (^{24 Новиков Н. В. Образы восточнославянской волшебной сказки. Л., 1974, с. 191.)}    

С. А. Плетнева правильно рассматривает образ змея в русской сказке как олицетворение степняков-кочевников, конных воинов, «сжигавших деревни и города». (^{25 Плетнева С. А. Змей в русской сказке. – В кн.: Древние славяне и их соседи. М. 1970, с. 129-131.)} 

Вполне возможно, что, однажды сложившись, этот образ степной конной многоголовой орды служил для обозначения не только половцев, о которых писала Плетнёва, но и всех прибывавших «от моря» южных кочевников вообще. Первым натиском степняков на Среднее Поднепровье был натиск киммерийцев, первых кочевников с X – IX вв. до н. э. южных степей. Это киммерийцы сжигали посёлки праславян Белогрудовского в раннего Чернолесского времени, оставив в археологических памятниках прослойки пожарищ X – IX вв. до н. э.

Легенда о кузнеце-змееборце отразила этот первый этап киммерийско-праславянских отношений: Змей уже победил людей, он уже ел их, требовал новых жертв. Не герои идут на Змея, а Змей сам приходит к людям и угрожает им, осаждает по 20 суток кузню, где укрываются беглецы.

Оптимистическая легенда сложилась, однако, не как плач по погибшим, а как апофеоз борьбы с кочевниками, которая могла стать победоносной лишь в силу двух причин: праславяне создали свои кузницы, научились ковать оружие — всё это лаконично охватывалось образом чудесного кузнеца, и после победы над Змеем праславяне построили небывалую до тех пор оборонительную линию.

Перейдем к рассмотрению третьего элемента кузьмодемьянских легенд, к знаменитым «змиевым валам». Прежде всего необходимо отметить полное совпадение области распространения кратких кузьмодемьянских легенд с областью «змиевых валов». Если мы нанесем на карту пункты, из которых В. В. Гиппиус и В. П. Петров получили свою информацию, то увидим овал, вытянутый в широтном направлении; Днепр пересекает его наискось. Крайними пунктами будут (по часовой стрелке): Киев – Прилуки – Новомиргород – Полтава – Глинск – Днепропетровск – Златополь – Миргород – Житомир – Киев.

Сюда входят и «змиевы валы» Правобережья, изученные В. Б. Антоновичем, и система валов Левобережья, бегло обозначенная В. Г. Ляскоронским.

К сожалению, дата насыпки первоначальных валов нам достоверно неизвестна. Есть данные, говорящие о строительных работах первой половины I тысячелетия н. э.; существует предположение о возникновении валов в скифское время. Валы, как и сказания о них, могли жить много веков, пока существовала угроза степных наездов.

При этих условиях совпадение двух ареалов нам ничего не даёт: валы и сказания могут быть синхронными — воспевался факт создания укреплений; сказания могли осмыслить наличие созданных некогда кем-то оборонительных линий, и, наконец, сказания о каких-то древних укреплениях, может быть, и не в виде таких валов, прикрепились к более поздним валам в этих же местах. В таком случае факт создания новых укреплений должен был содействовать закреплению древних преданий.

Очевидно, следует считаться с возможностью того варианта, по которому «змиевы валы» возникают позднее сказаний о кузнеце (кузнецах)-змееборце. Но означает ли это, что в век славяно-киммерийской борьбы не создавалось вообще никаких укреплений, построенных для того, чтобы змей «не перелезал на нашу сторону брать людей»? Мы достоверно знаем, что не означает. В Чернолесское время у земледельческих племён Среднего Поднепровья, признаваемых многими исследователями за праславян, возникают превосходно укрепленные городища.

«Только учащающимися походами киммерийских отрядов на север можно объяснить появление на второй ступени Чернолесской культуры, приблизительно в IX веке до н. э., целой системы городищ», – пишет исследователь киммерийской эпохи А. И. Тереножкин.  (^{26 Тереножкин А. И. Киммерийцы, с. 214.)}

Линия пограничных крепостей IX – VIII вв. до н. э. шла на границе лесостепи и степи по Тясмину. Главной крепостью было, очевидно, само Чернолесское городище, самое южное из всех. Поперечник его достигал 1,5 км, а длина всех валов (внешних и внутренних) – около 6 км.

Несколько позже на Левобережье переселенцами с правого берега строится грандиозное Бельское городище, геродотовский Гелон, с периметром валов свыше 30 км. От этого городища отходит вал, называемый, как и валы самого городища, «змиевым».  (^{27 Ляскоронский В. Г. Городища, курганы и длинные (змиевы) валы по течению рек. Псла и Ворсклы. – Труды ХIII археол. съезда, т. I, с. 174, 178 – 179).}

Вполне возможно, что при начале работ, когда нужно было обозначить на местности направление будущего вала, прибегали к пропахиванию длинной борозды, которая служила ориентиром при земляных работах по насыпке вала. Отсюда уже один шаг до фольклорного образа змея, вынужденного пропахать борозду-вал. Если создавалась такая ситуация, что славяне применяли при постройке своих первых укреплений пленных киммерийцев или хотя бы отбитый у них рабочий скот, то фольклорный образ приобретает вполне ощутимый реальный каркас.

В зоне Чернолесской культуры много типичных киммерийских вещей, которые могли быть получены как путём обмена, так и при победах над киммерийскими всадниками. Среди южных вещей в земле праславян встречаются такие, как, например, пояс, изготовленный северокавказскими соседями киммерийцев (Кобанская культура). В этом случае трофейный вариант получения пояса праславянами кажется более убедительным, чем коммерческий.

Остается сказать, что ареал Чернолесской культуры IX – VII вв. до н. э. совпадает с ареалом кузьмодемьянских змееборческих легенд, а также, как мы помним, и с ареалом архаичных славянских гидронимов. Всё это взаимно дополняет одно другое и упрочивает сделанные выводы.

В уцелевших до нашего времени драгоценных фрагментах змееборческого эпоса мы видим слияние мифов о «культурном герое» — его первый плуг, первая пахота, ковка железа, каким являлся, очевидно, Сварог, с первичной формой богатырского эпоса, повествующего об одолении змея-кочевника.

Упомянутая выше концепция хронологического разделения мифотворчества о культурных героях и эпического творчества о племенных богатырях, очевидно, не может быть признана универсальной.

В Восточной Европе на две с половиной тысячи лет установилось противостояние земледельцев и кочевников, где одновременно с началом этого противостояния произошёл быстрый переход от смешанного хозяйства к земледельческому, от каменного века к железному, – здесь творение мифов о перво-кузнецах и перво-пахарях неизбежно сливалось во времени с первыми мифическими сказами о первых поражениях и о первых победах. Культурный герой сам совершал первый богатырский подвиг.

Происходило всё это на территории Чернолесской культуры IX – VII вв. до н. э., т. е. в Среднем Поднепровье, на правом берегу от Волыни до Киева и от Днестра до Тясмина, а на левом – по реке Ворскле и Суле.

Демиургом-богатырем был Сварог, представлявшийся книжникам XII в. н. э. и богом, и земным царем, связанным с небом: при нем с неба падают кузнечные клещи, а его сын – «бого-царь» Солнце (Дажьбог).

В какой мере современник Мономаха отразил в своих кратких глоссах первичные представления праславян начала I тысячелетия до н. э., отстоявших от него на две тысячи лет, мы решить не можем. Судя по устойчивости всех основных элементов кузьмодемьянских змееборческих легенд на всей области их распространения, первичное мифологическое эпическое произведение праславянских племён должно было выглядеть так.

Сварог начал первым ковать железо.
Сварог сделал первый плуг, научил земледелию.
Сварог победил (киммерийского) змея.
Сварог начал строить мощные укрепления.

Когда в дальнейшем на этой же территории, но для защиты от нового «змея» начали строить такие грандиозные укрепления, как «змиевы валы», требовавшие поистине эпических усилий, то к этой первичной основе (Чернолесские городища) добавилась такая деталь, как прямые, «як струна», борозды, пропаханные поперек всего света, «аж до Днiпра». Они органически вошли в сказания о первых укреплениях.

К характеристике Сварога следует добавить ещё то, что мы почерпнули из свадебных песен и письменности Киевской Руси.

Сварог установил законы прочной семьи.
Сварог – отец Солнца – Дажьбога и отец или дед Сварожича – огня.

В средние века, но, очевидно, позднее эпохи Киевской Руси, примерно в XIV – XV вв., древний языческий Сварог был заменен, по созвучию с его основной кузнечной функцией  Кузьмодемьяном или двумя святыми: Кузьмой и Демьяном.

В деревенском христианском пантеоне Кузьмодемьяну отводилось весьма почётное место – нередко сразу после Господа-Бога и Богородицы. Его иногда величают богом. Вне змееборческой легенды Кузьма и Демьян как покровители семьи и кузнечного дела известны очень широко во всех восточнославянских землях, что позволяет считать их прямыми наследниками языческого Сварога, героя праславянского мифа и эпоса.

Анализ кузьмодемьянских легенд, рассмотренных на конкретном историко-археологическом фоне, привёл нас к выводу, что зарождение мифо-эпических сказов у праславян можно с достаточным основанием датировать временем Чернолесской археологической культуры X – VIII вв. до н. э. Это даёт нам вполне надежную точку отсчёта при дальнейшей работе над фольклорным материалом. Тотемические или охотничьи элементы в сказках следует относить к предшествующим тысячелетиям первобытной жизни, а богатырские сказки с героем-всадником – к более позднему времени.

Героический элемент был внесен вторжениями киммерийцев, сжигавших праславянские посёлки, и последующим переходом праславян к активной обороне, к постройке могучих укреплений на южных рубежах своей земли. Это были первые войны объединенных племён и первые крепости, воздвигнутые в исторической жизни праславян. Для этих войн, для обороны этих крепостей и ковали оружие чудесные кузнецы.

*   *   *

Далее… Глава десятая. Мифы, предания, сказки.  2. О богатыре Сокольнике.

«КУЗНЕЦ – ВСЕМ РЕМЕСЛАМ ОТЕЦ»

Сложно сказать, когда именно появилось кузнечное ремесло.

Оно древнее — в том нет сомнений. Недаром говорят: «Кузнец — всем ремеслам отец». Именно коваль мог изготовить плотнику топор, а швее — иглу. Хотя, конечно, игла могла быть и костяной, но железная, все-таки, надежнее.

Считается, что профессия кузнеца возникла в 9–7 веках до н.э. в эпоху «железного века».

Коваль занимается производством металлических изделий, он кует раскаленный металл, его стихия — огонь. Традиционно мужское ремесло требует особых навыков и силы. А кузни всегда строились на отшибе, чтобы избежать лишнего риска пожара для деревни.

В истории кузнечного дела, связного с работой мастера и его удаленным местом жительства, о мастерах возникло не одно поверье. А их роль в обществе неоднократно менялась. Часто кузнецы выступали в роли ведунов и чародеев, они изготавливали атрибутику для обрядов, к ним обращались за медицинской помощью.

Искусство кузнеца всегда было магическим, благодаря его власти над огнем и металлом.

На Руси считалось, что кузнец может не только выковать плуг или меч, но и излечить болезнь и прогнать порчу. И даже извести нечистую силу: в эпосе именно кузнец побеждает Змея Горыныча, приковав его за язык. А есть еще и сказания о том, как небесные ковали, при помощи железных клещей, изловили страшного Ящера, запрягли его в плуг и вспахали землю.

Профессия эта всегда была «божественной». Вспомним древнегреческого Гефеста — искусного кузнеца и «изготовителя» молний для самого Зевса. У древних славян молнии кует бог-громовник Перун, а гром во время грозы — звук стука его молота по наковальне.

Наковальня — один из трех «основных» инструментов кузнеца.

Она бывает разной и называется иногда «страшно» — например, однорогая или двурогая. Настоящий мастер свою наковальню очень «уважает», а верхняя ее поверхность, на которой отковывается вещь, называется «лицом».

Ну и, конечно, один из главных помощников — кузнечный молот. Вернее, их существует множество — молотков и кувалд. Молот может весить и 10, и 12 килограммов, а может и больше. Для изготовления изящных изделий применяются маленькие молотки. Мастеру помогает в кузне ученик — молотобоец, который выполняет самую тяжелую физическую работу.

Не менее важны для коваля и клещи. Бог древних славян Сварог, когда учил человека ковать, послал ему на землю кузнечные клещи. И это не случайно, поскольку невозможно достать из огня голыми руками раскаленный кусок железа. А клещи, по сути, — продолжение руки мастера, они позволяют ему выполнять разные операции с разогретым металлом, ковать, пока горячо.

Когда-то свой кузнец был в каждой деревне, он перенимал тайны профессии от отца или мастера. Сейчас кузнечному искусству учат и в училищах. Раньше кузнец был «частью» производства, а в наши дни упор идет на художественную ковку.

Но все-таки каждый настоящий коваль — художник по металлу. Даже когда получаешь заказ и утверждаешь эскиз, всегда в какой-то момент видишь его иначе, и в результате на свет появляется оригинальная вещь со своей историей. Маленький штрих может полностью поменять картину.

Не так давно я делал петли на ворота в форме ящерицы. И решил добавить одну деталь — корону, которая превратила простую ящерку в королевну, а затем — в Медной горы Хозяйку из уральских сказов.

На воротах, как известно, петли всегда смотрят друг на друга, поэтому ящерок из горна выползло четыре штуки. И они все немножко разные, потому что куются вручную, а значит, все — со своим характером. Поскольку у меня получились Хозяйки горы, то у них должна была быть корона, и даже простой крепеж — гвозди — пришлось доводить до ума вручную. Они в результате получились другой фактуры и цвета.

В наши дни кузнец чаще всего делает кованые заборы, ворота, мебель и предметы интерьера. Но иногда и простой гвоздь может стать арт-объектом. Я люблю делать волшебные «чудо-гвозди», как я их называю. Они и функциональны, и красивы. В старину железные гвозди в богатых домах использовали как крючки. Мой «чудо-гвоздь» надо забить в стену и загадать желание. И оно непременно исполнится.

В современном мире есть нанотехнологии, которые предполагают манипуляции с устройствами настолько маленькими, что ничего меньшего быть не может. А на самом деле первыми применили нанотехнологии кузнецы еще в глубокой древности, когда ковали дамасскую сталь.

Чтобы ее выковать, нужно собрать «пакет» из пластин разных марок стали, чередуя при ковке их между собой. Ковка идет в быстром темпе, чтобы металл не остыл.

Кузнечное ремесло было повсеместно широко распространено. В кузнях изготавливали все, что требовалось в условиях городской и деревенской жизни: от ножей до лопаты и сковороды.

А еще там ковалось боевое оружие и военное снаряжение — мечи, копья, шлемы, кольчуги. При этом кузнецу надо было уметь работать и с деревом.

Взять хотя бы древние щиты. Они делались из дерева и служили защитой от стрел и ударов копья и меча, а затем красились в яркие цвета и часто украшались различными узорами. Красный был наиболее употребляем и символизировал власть.

Щит для состоятельных воинов обковывался по периметру металлическими накладками ручной работы, которые защищают от рубящих ударов. По центру же располагался железный умбон — бляха конической формы для защиты кистей.

Ценители средневековых доспехов и вооружения есть и сейчас. И у кузнецов бывают заказы на щиты и мечи – конечно, не для боевых сражений, а для исторических фестивалей или просто для красивого интерьера.

Для меня в таких заказах принципиально максимально соблюсти историческую правду. И в процессе работы открывается много интересного. Например, мало кто знает, что раньше металл чернили или воронили обычным репчатым луком, а дерево склеивали рыбьим клеем или клеем, сваренным из сухожилий.

Очень важен и орнамент на щите, который для древних воинов становился дополнительной защитой — оберегом. Часто для узора брался так называемый триксель, или трискеле. Это закрученные три линии, исходящие из одного центра. У кельтов и скандинавов триксель часто встречается в виде трех стилизованных змей и называется змеевиком. Точно так же его называли и славяне. Триксель можно увидеть и на Кавказе на башнях Вайнахов, и в Индии.

Делает кузнец и украшения. Сейчас модна тема викингов и украшений, стилизованных в их стиле или сделанных по образу и подобию. Одним из таких украшений является булавка-фибула. Во времена норманнов еще не знали пуговиц, и в качестве застежек использовали различные булавки, пряжки и броши. Во многих домах одежду каждое утро зашивали у ворота и рукавов. Сейчас, конечно, есть и пуговицы, и «молнии», но фибулы все равно пользуются успехом. И каждый мастер-кузнец старается сделать их по-своему. Тут важно обращаться к историческим источникам.

Я люблю украшения, которые несут не только эстетическую, но и смысловую нагрузку. Моя авторская коллекция фибул родилась случайно — сначала были эксперименты, а потом одна за одной появились экземпляры, которыми я остался доволен. В результате одной из проб завязался узел, заплетение которого требует определенных навыков и опыта. Уже потом я узнал, что и до меня древние мастера вязали магические узлы из различных материалов.

А еще в коллекции есть вариация на так называемое кольцо тролля — оберег древних скандинавов. Это «закорючка» носилась, чаще всего, в качестве подвески и использовалась для «отражения» злых духов. Ее вешали и в домах над дверью — как в русских избах подкову, чтобы в дом не мог войти злой человек.

Работа кузнеца довольна сложна, но очень интересна и увлекательна. И заниматься ей можно, только если любишь свое дело. И это — один из главных секретов мастерства.

Зелимхан Евлоев

Кузнецы, которые были в сговоре с потусторонним миром

Крестьяне считали, что кузнецы — волшебники. /Фото: fermerinform.ru

В древние времена к кузнецам относились с особым почтением. Ведь они были способны даже победить Змея Горыныча, как гласили легенды. Люди считали, что кузнецы умеют лечить людей, «сковывать» их друг с другом. А так как эти мастера были способны изменять форму металла, следовательно, могли и «перековать» человеческую судьбу.

Неграмотные крестьяне не разбирались в технологиях ковки. Они думали, что так работать с металлом можно только после сговора с нечистой силой. Нередко в народе кузнецов называли хитрецами и колдунами.

Чтобы стать хорошим работником в этой области, требовалась большая физическая сила, а также знания и опыт. В те времена технологическое развитие было на низком уровне, и кузнецу нужно было хорошо знать особенности разных металлов.

Стать кузнецом было не каждому по силам, поэтому профессия была окутана легендами, кузнечное мастерство приравнивали к волшебству. Например, на чешском (близком к русскому) языке слово козни означает кузню, а кузнечество переводится как коварство. В народных заговорах часто использовали образ кузнеца.

Еще одной причиной недоверия к мастерам ковки было то, что кузни обычно строили на краю деревни, нередко у озера или реки. Крестьяне считали, что это делается для того, чтобы беспрепятственно общаться с нечистью. На самом деле кузнецы просто заботились о безопасности: в кузнице мастера работали с огнем, и если пламя вырвалось бы наружу, то не пострадали бы соседские избы. А вода — она обязательно пригодилась бы для тушения пожара. Все гораздо проще, чем придумывали односельчане, утрируя загадочность и неблагожелательность мастеров.

Мельники, ночующие на дне пруда

В народе считали, что мельник может принести человека в жертву. /Фото: vsdn.ru

В древности крестьяне считали, что водяная мельница — своеобразная граница, на которой сталкиваются люди и нечисть болотная. Мельница считалась мужской территорией, на которую вход детям и женщинам был запрещен. Люди боялись бесов, потому строили мельницы подальше от деревень. Что качается хозяина, то есть мельника, то ему приписывали особые знания, с помощью которых он мог легко общаться с потусторонними силами. И те даже оказывали ему помощь.

Легенды гласят, что мельники не просто так получали расположение нечисти. Для этого им приходилось делать жертвоприношения. Это могла быть обычная еда: мука, крошки, сало, водка. Но не все так просто. Крестьяне верили, что мельники приносили в жертву черных животных. А самое жуткое — и странников, которые шли мимо мельницы ночью. Их якобы смалывали, словно зерно.

На мельников ставили печать «грешник, колдун», считали, что в Рай такие люди попасть не могут. А то, что работник был весь перемазан мукой, по мнению крестьян, он делал специально. Чтобы нечисть не приставала. Профессионализм мастеров не ценился, а относился к колдовству, постигать которое мельнику приходилось по ночам. Именно в темное время суток он спал на дне водоема, продав душу водяному. Вот это да!

Интересно, что сами мельники не особо спешили оправдаться. Им было даже выгодно, что про эту профессию распространяются страшные слухи — конкуренция меньше, можно спокойно передавать мастерство наследникам, а не задумываться о том, что кто-то может занять «хлебное» местечко.

Печники, способные напустить в дом чертей

Печь была главным предметом в доме, а с печником нельзя было спорить. /Фото: valentin-pikul.ru

Еще одна группа людей, которых наделяли особыми способностями — печники. Ведь они строили печи, которые издревле занимали ранг самых мифологизированных предметов в доме. Печка была границей между миром живых и мертвых. Говорили, что с печником нельзя спорить, чтобы он не наслал на человека неприятности. Например, не запустил в избу чертей. Во избежание такой ситуации люди щедро оплачивали труд мастеров.

Как и мельники, печники не разубеждали народ в их заблуждениях. Более того, если плата за возведение печки была слишком скудной, мастер мог подшутить над жадным крестьянином. Например, заложить в печь пищалку-дудочку или горлышко от бутылки. При нагревании, от потока воздуха эти предметы издавали ужасные звуки, которые крестьяне считали криками и вздохами кикиморы. А надо было просто не жадничать!

Столяры, и их магические топоры

Пастухов называли колдунами. /Фото: davincist.ru

Были и еще профессии, которых люди боялись и сторонились. Например, опасались общаться со столярами и плотниками, пастухами и гончарами.
Пастухи ассоциировались с колдунами. Говорили, что они дружат с лешим. Во время выгона скота пастух нередко читал заговор на охрану стада или проделывал специальный обряд. Понятно, ведь ответственность была велика. Однако это порождало страшные слухи. Мол, не зря у него коровы такие послушные, нечистая сила помогает.

Гончар был способен сделать из куска глины красивый кувшин. Наверняка в этом ему помогали черти. Значит, и порчу навести может. Крестьяне относились к огню с трепетом, а посуда обжигалась именно в нем. Значит, все, что создал гончар, может иметь магические свойства — горшок или иное изделие побывало в адском пламени.

Плотники и столяры считались воплощением зла, так как они пользовались топорами. А этот предмет магическими свойствами. Например, с его помощью можно было вызвать кикимор. А кому хочется, чтобы кто-то напустил на дом нечисть?

Ну а чтобы лучше понять, как жилось людям на Руси, нужно обязательно узнать секреты русских колодцев.

Понравилась статья? Тогда поддержи нас, жми: