Марта Зверева
Не надо, дядя Андрей!
ЛИЗА
0.
Я всегда была несносной. Неуправляемой. Непочтительной. Родительским кошмаром. Вот как начался мой подростковый возраст, так и превратилась из милой улыбчивой девочки в исчадие ада. Стала краситься как шлюха, одеваться как с помойки и дерзить родителям.
Так говорила мама.
Говорила.
Она перестала со мной справляться, когда мне исполнилось одиннадцать. Отец бросил нас, как только я родилась, и она собиралась растить меня одна. Но тут требовалась жесткая мужская рука, и она приняла предложение старого поклонника. Исключительно ради моей пользы.
Отчим был не злой, и даже по-своему меня любил, хотя временами и правда действовал жестковато. В тот теплый летний день мы собирались все вместе поехать на шашлыки. Я обожала такие поездки, пляшущий огонь в мангале, мясо с привкусом дыма и жареный на костре хлеб. Даже помогла маме замариновать мясо, хотя обычно от меня было не добиться помощи. И предвкушала прекрасный день!
Именно поэтому отчим оставил меня дома в наказание за нарушение комендантского часа. Пару дней назад я слишком увлеклась поцелуями со своим парнем и опоздала на полчаса. И сколько ни орала, что уже совершеннолетняя, он свое решение не изменил. Как всегда.
Его упрямство и моя несносность спасли мне жизнь.
Они попали в аварию уже на обратном пути. Если бы тот ублюдок, что столкнул их машину с трассы, так что она врезалась в дерево, остановился и вызвал «Скорую», все могло бы сложиться иначе. Совсем-совсем иначе. Я бы выхаживала свою мамочку всеми силами, наплевав на свою несносность и неуправляемость! Я бы стала самой лучшей дочерью, поняв, что могла лишиться ее! Я бы даже помирилась с отчимом, убиралась бы в квартире, не шлялась вечерами. Бросила бы своего парня, что давно пора было сделать. Я бы сделала все-все-все, если бы она осталась в живых!
Но врачи прибыли слишком поздно, и в больнице мама и отчим прожили всего несколько часов. Не знаю, какими угрозами и посулами отчим прорвался к маме, хотя сам был при смерти, но она взяла с него обещание заботиться обо мне. Но и сам он прожил немногим дольше, только успев передать этот долг своему брату.
Мне тоже звонили, но я обиделась и выключила телефон еще с утра. Целый день просидела дома, а к вечеру ушла гулять, чтобы назло всем вернуться как можно позже. Сидела на трубах теплоцентрали в парке за пустырем и дулась, что вот они едят вкусные шашлыки, пьют вино и смеются, а я тут одна! Никто меня не любит!
В тот момент, когда умерла мама, какая-то птица пронзительно крикнула с небес, и у меня защемило сердце от боли, словно в него вошла толстая цыганская игла. Я скорчилась, глотая теплый воздух ртом и слепо глядя в пустоту и глупо думала, что вот, теперь мама пожалеет, что не взяла меня с собой.
Я была наивная идиотка восемнадцати лет, солнечное дитя, которое мама ограждала от всех бед. Я еще не знала, что моя счастливая жизнь уже закончилась.
1.
Я не помню ничего с того момента, как мне открыли дверь незнакомые люди, когда я вернулась домой к полуночи и до того, как бросила горсть земли на крышку гроба. Кажется, я так страшно кричала, что мне сразу вкололи успокоительное, потом еще и еще, держа меня все это время в мутном тумане, из которого я ничего не видела и не слышала. Наверное, я куда-то ходила и что-то ела, садилась в машины, стояла со свечой на отпевании и наверняка увидела дядю Андрея впервые именно в те три дня.
Но не запомнила ничего.
Вздрогнула, когда мягкие комья земли выскользнули из моей руки и застыла на краю могилы, разом очнувшись, словно в моей крови не было лошадиной дозы лекарств. Принялась озираться по сторонам, пытаясь понять, как я сюда попала, споткнулась и чуть не съехала по укрытому брезентом склону прямо вниз, на мамин гроб.
Вскрикнула и забилась, когда меня жестко перехватили за живот, подняли и отволокли в сторону чьи-то суровые руки. Услышала голос: «Еще укол!» и пискнула:
— Нет, не надо!
Обернулась и увидела его.
Короткий ежик волос, жесткое волевое лицо со сжатыми в нитку губами и глазами цвета гречишного меда, белая, вопреки всем традициям, футболка, отрывающая руки, полностью покрытые татуировками в виде черных языков огня, ремень с массивной пряжкой, вытертые черные джинсы.
Цыганская игла, все еще торчащая в моем сердце, провернулась, заставив его сжаться и нанизаться на его еще плотнее. В животе вспыхнул ледяной огонь страха. Мне показалось, что этот человек сделает мне что-то плохое, еще хуже того, что уже случилось, хотя моя вселенная и так распалась на куски.
Таня М.
Комнатный цветок
От вебмэйстера: получил по электрической почте следующий манускрипт: «Алексей, привет… спец. для твоей странички. Хочется чегой-то такого… Адрес не указывай, плиз? Таня» … и вот, не указываю. Без проблем. Господи, шедевр-то какой. Дай бог девочке здоровья и хорошего жениха.
* * *
Я была худенькой темноволосой девочкой с голубыми глазами. Я была стеснительна, и много времени проводила одна. Часто любила одна читать в своей комнате, погружаясь в мир приключений и фантазии. Книги заменяли мне общение со сверстниками. У меня почти не было друзей, кроме двух одноклассниц, с которыми я иногда встречалась или ходила в кино.
В тот вечер родители ушли куда-то, кажется, в театр. Я не хотела идти с ними — ничего увлекательного в этом для меня не было. Я осталась дома, достала коробку шоколадных конфет из тайника в диване, раскрыла новый роман Жюль Верна, и погрузилась в чтение. Магнитофон играл тихую мелодичную музыку, кажется, Энигму, горьковатый вкусный шоколад таял у меня во рту, и в такие мгновения я чувствовала себя счастливой…
Но наслаждалась я недолго. Позвонили в дверь, и я с неохотой пошла открывать. Мне было велено не открывать незнакомым, но в глазок я увидела, что это дядя Сергей, партнер отца по его бизнесу. Я не долго раздумывала, и открыла дверь. Дядя Сергей кивнул мне, и шагнул в прихожую. Он странно выглядел — без шапки, небрит, правая часть лица потемнела от грязи.
— Где папа? — хрипло спросил он.
— В театре, — сказала я.
Он внимательно осмотрел меня с головы до ног, и я покраснела. На мне был короткий топ и шортики, я была босиком.
— Где он прячет деньги?
Я не поняла. — Какие деньги?
— Не придуривайся.
Его голос был зол. Я попятилась.
— Что вам нужно?
— Я сказал тебе — деньги, — дядя Сергей сунул руку в карман, и вытащил небольшой пистолет. Это был странный пистолет, с утолщением на стволе, но мне показалось, что я видела такие в видиках.
Мне стало страшно.
— Махмуд вернулся, — выдохнул дядя Сергей. Поняла? Теперь возвращает долги, подонок. Перерезал пол-конторы. — Он взмахнул дулом пистолета перед моим носом. — Но я так просто не дамся. Когда придет отец?
— Не знаю, — тихим от страха голосом сказала я.
— Ты точно не знаешь, где он прячет деньги?
Я отрицательно покачала головой.
— Пожрать есть что-нибудь? — спросил он.
— Наверное… на кухне.
— Тогда пойдем, — он подтолкнул меня в сторону кухни. — Пошли, дашь мне поесть, а потом решим, что делать.
Мы зашли в кухню. Дядя Сергей сел за табурет, положив пистолет на стол. Дрожа от страха, я достала кое-какую снедь и предложила ему. Колбаса, сыр, хлеб. Он жадно принялся есть.
— Принеси выпить, — с набитым ртом приказал он.
Я сделала шаг в сторону двери, ведущей в зал, но он прикрикнул:
— Куда?
Я сказала, что спиртного на кухне нет. Только в зале, в баре.
— Тогда не надо, будь тут.
Он странно осматривал меня, пока ел.
— Можно, я сяду?
— Нет, стой на месте. Хочу полюбоваться, — сказал дядя Сергей. Мне показалось, что его голос стал другим, мягче, что-ли, а в глазах появился блеск.
— Сколько тебе уже стукнуло?
— Четырнадцать, — машинально сказала я.
— Как ты быстро повзрослела, Танечка, — вздохнул он, опустив глаза и разглядывая мои босые ноги. — Научилась делать педикюр, я вижу. Какой красивый у тебя лак на ноготках…
Я покраснела под его взглядом, и поджала пальцы ног.
— Я помню тебя совсем маленькой, — сказал дядя Сергей. — Тогда было все по другому…
Он протянул руку и погладил меня по ноге снизу вверх. Мне стало страшно, и я попятилась.
— Стой на месте, — приказал дядя Сергей. — И сними шорты.
— Зачем? — глупо спросила я.
— Делай, что говорю, — резко сказал он. — Не бойся, я тебя не съем.
Колеблясь, я чуть приспустила шорты. Происходящее казалось мне чем-то странным и пугающим.
— Совсем сними, — мягко сказал дядя Сергей, — и подойди поближе.
Чуть не плача, я спустила шорты по ногам, и переступила через них.
— Ближе.
Я приблизилась к нему. Он руками прикоснулся к бедрам, скользнул назад, охватывая ладонями попу.
— Какая мягкая у тебя попка… А теперь сними трусики.
— Не могу, — прошептала я. — Дядя Сережа, что вы хотите?
— Я хочу, чтобы ты сама это сделала, — объяснил дядя Сергей. — Мне будет приятно. — Он скосил глаз на лежвщий на столе пистолет. Меня пробрал озноб, и я решилась. Взялась за резинку, и принялась стягивать трусы. В этот день на мне были голубые недельки. Слава богу, что месячных не было. Почему-то мне казалось это самым стыдным, снимать трусы с прокладкой.
От стыда я отвернула лицо, и не смотрела в его сторону, только чувствовала его тяжелое дыхание. «Господи, хоть бы папа вернулся поскорей!» — подумала я с надеждой. «Может быть, ничего не произойдет…»
Но моим надеждам не было суждено сбыться…
— Ты там рыжая? — удивленно спросил дядя Сергей, протянул руку и коснулся лобка. Правда, у меня там росли рыжеватые волосики. Я не видела в этом ничего странного, но у дяди Сергея загорелись глаза, и он сглотнул слюну. Одной рукой он поглаживал меня по животу, между ног, забираясь пальцем ниже, между губ, теребя их, а свободной рукой начал расстегивать молнию на брюках. Сначала показался кусочек светлой ткани трусов, потом из молнии вдруг выскочил его член… мне показалось, что он был почти черный. Но с красной слезящейся головкой с маленькой прорезью посредине. Я неожиданно для себя вскрикнула, когда палец дяди Сергея коснулся какой-то точки у меня во влагалище.
— Не бойся, Танечка, маленькая, — сказал он мне. — Я еще ничего не сделал.
— Пожалуйста, — пролепетала я. — Не надо, дядя Сережа.
Он придвинул меня поближе к себе, и темно-красная головка уперлась мне пониже пупка. Я задрожала. Мне показалось, что я начинаю сходить с ума.
— Ну не надо, — тихо бормотала я. — Мне будет очень больно, дядя Сереженька, я не хочу… я боюсь, когда больно… я еще никогда ни с кем… я не была с мальчиком…
— Я знаю… — тихо сказал он, лаская меня обеими ладонями, сильно сдавливая мое тело, — я догадался…
— Какие у тебя нежные сисечки…
— Боже! Не надо! — крикнула я.
— Ты такая домашняя, как цветок… цветочек такой голенький… так и хочется тебя сорвать.
Не надо, дядя Андрей! (СИ)
Ознакомительный фрагмент.
Когда все затихло, Андрей вышел, и я еле успела нырнуть в дверь гардеробной. Он вернулся с бутылкой виски и на этот раз не захлопнул за собой дверь. Осталась щель, в которую я заглянула.
Он сидел на полу с фотографией в рамке в руках, пил виски из горлышка и плакал, водя пальцами по бликующему стеклу, я не видела кто там.
У меня сжалось сердце. Он такой несчастный! Может быть, он злится не от того, что плохой, просто ему не повезло?
Ведь я и сама такая несносная с тех пор, как умерла мамочка…
Он не слышал моих шагов, а я боялась его окликнуть. Я не знала, что мужчины могут вот так плакать, когда слезы просто катятся по лицу, а он даже не замечает их. Только встряхивает головой, словно не понимая, что мешается и снова отпивает из бутылки. Я подошла совсем вплотную, а Андрей все еще не видел меня, погруженный в свои мысли. Пальцы, лежащие на портрете красивой девушки дрожали. Она была примерно моего возраста. Дочка?
Так жаль, что он тоже скорбит…
Я вдруг почувствовала такую острую жалость к этому сильному и жестокому человеку, такую пронзительную нежность, что не смогла сдержать порыва и наклонившись, коснулась его губ. Дядя Андрей, не плачь…
На несколько мгновений мне показалось, что он отвечает на мой поцелуй. Его губы потеплели и шевельнулись под моими губами, но я ошибалась!
Он вдруг вздрогнул, оттолкнул меня, посмотрел с внезапно зажегшейся яростью:
— Лиза! — Выплюнул мое имя с таким отвращением, что я всхлипнула от ужаса. — Малолетняя шлюха! Чего приперлась?
Непроизвольно моя рука дернулась и я дала ему пощечину. И сама задохнулась от ужаса. Что я наделала?!
Вскочила, попыталась убежать, но рык из-за спины парализовал меня, я споткнулась, и тут Андрей ухватил меня за локти, рванул к себе, заломил руку за спину и прорычал в ухо:
— Какого хера происходит? Насмотрелась порнухи и теперь между ног чешется? Почесать?!
Он уронил меня на кровать животом и прижал огромным твердым телом так, что было трудно дышать.
— Я просто… — я не знала, чем оправдаться и как бежать. Слезы хлынули сами, заливая простыни, в который он вжимал меня лицом. Его рука давила на затылок, грудь вдавливала меня в кровать, а пах упирался сзади, и я чувствовала, что там кое-что твердеет.
— Что ты? Что просто? Испорченная дрянь! Устала, небось, считать, сколько мужиков через себя пропустила?
Он толкнулся в меня пахом и я почувствовала как задралась футболка. Между мной и его членом была только тонкая ткань трусиков и его штаны. Он елозил по мне вверх-вниз, вжимаясь между бедер. Он что, собирается меня трахнуть?!
Паника набросилась на меня сворой диких собак. Я хотела закричать, но перехватило горло.
— Нет… не надо! — Заскулила я тихонько.
Одно дело мои фантазии, но в реальности он вовсе не такой нежный! Он не собирается трепетно трогать мои соски, его член… там, сзади, и я боюсь!
Это было всего один раз!
Пусть он уйдет!
— Чего не надо?! — Издевательский голос обдал меня запахом алкоголя. — Не ты ли писала некоему Жеребцу777, что хочешь попробовать как в том ролике, где в девку засовывают гигантский хуй? Или ты только с жеребцами такое готова?!
Я задергалась, стараясь вырваться из-под него, но от этого эрекция становилась лишь сильнее.
— Нет, дядя Андрей, отпустите! Отпусти, мудак, урод! Ну пожалуйста, я не хотела… Мама! Мамочка! Не надо! Прошу вас! Нахуй пошел, урод, насильник, пидор волосатый! ААааааааа!
Я уже не разбирала слов, захлебываясь воем от ужаса, горя и отчаяния.
Молотила руками по кровати, пыталась скинуть с себя его тело, беспорядочно дергалась и не знала, куда деваться.
Но вдруг все кончилось.
Тяжелое тело отпустило меня, только жесткие как клещи пальцы сжали запястье и вздернули меня на ноги, а тычок в спину придал ускорения в сторону двери.
— Пошла. Вон. Отсюда. Я тебя, дрянь, еще воспитаю приличной девушкой, чтобы своим блядством не позорила память моего брата.
АНДРЕЙ
1.
То, что она будила во мне, нельзя было выпускать на волю.
Моя похоть и моя ярость обычно существовали отдельно друг от друга. Мне нравилось трахать баб, приковав их наручниками, нравилось ебать их так, чтобы они повизгивали и поскуливали, не обращать внимания на их удовольствие. Нравилось засовывать им хуй попеременно то в жопу, то в рот, нравилось долбить так, что они стучались башкой о стену.
И мне нравилось уничтожать все, до чего дотянется моя бита. Превращать в хлам дорогие тачки, нравились осыпающиеся стекла заброшенных домов. Даже когда я крушил собственное жилище, я испытывал удовольствие.
И там, и там я выпускал наружу своих истинных зверей внутри и давал им волю. Они жрали от души. Потом мне пришлось остепениться. Негоже улыбчивому стоматологу по вечерам, как оборотню, выходить на улицы и громить чужие тачки. Надо было с этим что-то делать.
Я делал.
Я научился уничтожать морально. Жестоко расправляться с конкурентами. Но только словами и политикой, без кулаков. Ни разу за пять лет я не ударил больше человека. Даже без бокса, который мне так советовали. Я взял под контроль своего яростного зверя. И добился успеха. У меня была своя элитная клиника, достаточно бабла на все мои желания и достаточно женщин для того, чтобы не сажать на голодный паек моего зверя похоти.
Который тоже всегда жрал досыта. С тех пор, как появились деньги и престиж, он мог даже выбирать, кого именно сожрет. Так легко найти красотку, которая за бабки согласна на унижение и боль.
Но никогда.
Никогда.
Я не думал, что мои звери могут слиться в одного.
Никогда я не предполагал, что однажды захочу разорвать голыми руками и трахнуть одновременно какую-то девку.
Это было дико.
Невозможно.
Невыполнимо.
Это, нахуй, пугало меня самого!
То, как легко она разбудила обратно мою ярость и как играючи смешала ее с похотью. И теперь моя главная фантазия это трахать и убивать ее одновременно.
Так дело не пойдет.
Я прошелся к двери и запер ее. Не сколько от нее, сколько от себя самого. Глотнул еще вискаря… а неплохо пошло. Разгромленная комната начала вращаться вокруг меня. Вспышка адреналина схлынула, кровь с алкоголем разбежалась по телу и в голове шумело.
Член стоял так, что можно было сваи забивать. Бедра дергались сами собой. Хотелось засадить, насадить, ворваться в горячую тугую плоть, хотелось ебать, ебать, ебать, до кровавых фейерверков в глазах, до одури, до вытертых нервов.
Еще несколько глотков вискаря, еще… Жидкий огонь проливался блаженным дождем на мои нервы, но никак не тушил адского желания.
Какого хера я этой малолетке замок на дверь не поставил…
К концу бутылки я с трудом фокусировался на своей руке, передвигался очень медленно и осторожно, но в штанах у меня по-прежнему торчала ебаная мачта. Когда-то меня вполне устраивало, что в любом состоянии опьянения я мог трахаться часами без проблем. Сегодня это и была проблема.
Я с трудом поднялся на ноги, пошарил взглядом по комнате, но так и не вспомнил, где оставил свой телефон. Был ли он в этой груде мусора, что была когда-то моей спальней? Не помню…
Поэтому я спустился вниз, в кабинет, включил компьютер и нашел Анжелку ВКонтакте. Она горела зеленым. Не спала, значит. Интересно, а муж спит?
«Уважаемая пациентка… — напечатал я ей в личку, с трудом попадая по клавишам. — Как себя чувствует ваш зуб?»
Так себе подкат. Но если ее супруг проверяет ее соцсети…
«Мучаюсь от боли, — тут же отозвалась она. — Стеснялась написать вам, вы же не экстренная помощь».
«Как раз сейчас не сплю, подъезжайте, посмотрим».
С трудом добрел до входной двери, распахнул ее и прислонился к косяку. Вечерний ветерок создал сквозняк, приятно шевеливший мои волосы. В руке как-то оказалась бутылка с остатками виски. Я что, вылакал ее целиком? Охуеть…
– Вы украли мой рассказ, – сказал человек, стоявший в дверях. – Вы украли мой рассказ, и с этим нужно что-то делать. Закон есть закон, и справедливость есть справедливость, так что придется что-то делать.
Провел, так сказать, журналистское расследование кражи века. Подозреваемый Сельянов якобы нагло спер принесенный ему два года питерским режиссером Эдуардом Шелгановым сценарий «Изьян», а подозреваемый Балабанов выдал сценарий за свой и снял по нему самый скандальный фильм года «Груз 200».
В процессе прочтения сценария обнаружился один-единственный кусок хоть как-то (весьма отдаленно) напоминающий картину Балабанова:
«После того, как Григорий кончил, он устал, повалился на траву. Маша чувствовала, что она становится зависима от Григория, он казался ей очень убедителен в своих намерениях. Он позвал ее, штаны он не застегивал и член свешивался на брюки. Когда она подошла, Григорий тихо спросил, — Может, ты меня любишь? Маша быстро, не раздумывая, ответила, — Нет. Григорий угрюмо кивнул головой, будто соглашался. Он потянулся за землей, сжал ее в горсти, протянул Маше. Та недоуменно посмотрела на него. — Возьми тогда эту землю. Маша удивилась, — Зачем? — Запихай ее в себя, почувствуй еще что-то кроме себя. Ты станешь сильной, овладеешь собой, — Григорий говорил торопливо и, как будто безразлично. Маша еще не понимала, — Мне ее что, есть надо? Гриша рассердился, — Дура! В дырку ее себе засунь! Сила, она вне тебя. Тебе надо вводить ее вовнутрь. Видя, что Маша волнуется, Григорий схватил ее за горло, повалил и, крепко сжав, прошептал, — Суй. Маша поперхнулась, захрипела и, поспешно раздвинув ноги, стала запихивать в себя землю. Нож лежал рядом с ней, но он был ей не нужен. Маше почему-то нравилось происходящее, опасность была где-то внутри ее.
— Всю запихнула? — Григорий усмехался. Маша кивнула. Григорий подчинял ее себе. — А теперь давай я ее притопчу, тебе нужны новые ощущения, — и Григорий навалился на Машу, направляя здоровой рукой свой член в нее. Затем он по-прежнему взял ее за горло. Маша с отчаянием забормотала, — Нет. Не надо. Не надо. В глазах ее стояли слезы. — Дура, — Григорий старался быть рассудочным, — Ты не понимаешь, что делаешь. Тебе нельзя закрываться. Ты хоть и запихала в себя землю, ты все равно, как воздух, пустая. Тебе нужно иметь в себе тяжесть, нужно быть несвободной. Иди сюда. И Маша с тихой готовностью раскрылась перед Григорием. Она уже плохо понимала, что делает, поддаваясь безудержному нажиму сумасшедшего. Григорий завозился на ней. — Тесно-то как у тебя там стало. Я уже в тебе?- его голос дрожал, но в нем не было страсти. Маша отрицательно покачала головой, будто она утратила способность говорить. Рука Григория душила ее с большей настойчивостью. А теперь? — Григорий сделал несколько сильных движений. Маша могла только сипеть, — Да.
— Хорошо, — И Григорий задвигался на ней, сдавливая горло так сильно, как мог. Маша поняла, что задыхается, слишком поздно. Она попробовала вырваться, но сил было мало. Их хватило только на то, чтобы конвульсивно забиться ненадолго. Ее агония совпала с пиком удовольствия Григория, он сипло застонал и замер на Маше. Его рука сжимала горло девушки так, что костяшки пальцев побелели. Маша уже не дышала. Григорий обмяк и безвольно скатился с неподвижного теперь тела. Солнце уже сильно нагрело воздух, и на Маше остались мелкие капли пота».
Сельянов в ответ на мой вопрос о Шелганове нахально улыбнулся, а с Балабановым поговорить не удалось: он в Египте, пишет новый сценарий. Прямо-таки живо представляешь Лешу в плавках, сидящего на балконе номера с видом на море «Мариотта» в Шарме, и роющегося в кипе пыльных папирусов. «Мальчик, водочки мне принеси, – кричит коридорному Балабанов и раздраженно ворчит, – вот же гниды черножопые, ни хуя писать не умеют, даже спиздить нечего. Одно слово – румыны». «Мы арабы», – робко поправляет коридорный. «Да? – удивляется Алексей Октябринович. – Какая разница?»