Е м мелетинского происхождение сказок о младшем брате и их роль в формировании сказочного эпоса

Обновлено: 08.01.2023

Анекдотические сюжеты часто присоединяются к новеллистическим и волшебным. Такие сюжетные комбинации усложняют образ героя.

(. ) Подобные сказки насыщены элементами социальной сатиры. Герой здесь только прикрывается личиной простака.

Специфическая черта Иванушки — пассивность, свойственная многим героям волшебной сказки. Иванушка не спешит свататься к царской дочери, как его братья, а терпеливо ждет своего часа: совершив подвиг, т.е. допрыгнув на коне до царевны, которая сидит в башне, он возвращается в свое обычное состояние и не только не добивается положения царского зятя, но с непонятным лукавством как будто его избегает.

той сказке подчеркивается подлинная наивность, простодушие дурачка.

Волшебные силы сказки действуют в пользу обездоленного героя, чаще всего за него, вместо него. Иногда активность чудесных сил обосновывается в сказке тем, что герой обездолен, несправедливо обижен: иногда она получает дополнительную мотивировку: дурачок проявляет доброту, гуманность, он ласков с чудесной старушкой, встретившейся ему на пути, или со зверьми, делится хлебом с нищим, заботится о покойном отце и т.п.

Идеализация первобытнообщинных социальных порядков привела к тому, что при создании сказочного канона в какой-то мере были использованы черты первобытного мировоззрения. Вера в духов и силу магии пропала, но общее представление об активности внешних сил, от которых зависит счастье героя, сохранилось, эти силы поэтизируются в волшебной сказке и составляют основы ее формы.

Тут вы можете оставить комментарий к выбранному абзацу или сообщить об ошибке.

Елеазар Моисеевич Мелетинский любил выражение “живая жизнь”, найденное на страницах Достоевского. К его “живой жизни” сейчас и обратимся, несмотря на то, что этого человека нет больше с нами. Есть его живые строки.

Главной мыслью, которую непременно надо додумать, к которой поэтому возвращаешься всю жизнь на разных её этапах, сам Е.М. Мелетинский считал свои попытки осознать соотношение хаоса и космоса в мире.

Научные интересы и те проблемы, которые были в центре его внимания в разные годы жизни, обусловлены этими размышлениями.

Для Мелетинского (вслед за В.М. Жирмунским и А.Н. Веселовским, которых он считал своими учителями) в центре научных интересов находится движение повествовательных традиций во времени, причём особое внимание он уделяет архаической словесности, её социальной и этнокультурной обусловленности. Учёный приходит к поразительным выводам.

Центральными персонажами сказок и народов практически всей земли, оказывается, являются социально обездоленные: младший брат, сирота, падчерица. К такому выводу Е.М. Мелетинский пришёл, исследовав огромный материал: он обращается к северо-кавказским нартским сказаниям и тюрко-монгольскому, карело-финскому эпосу. Им изучен также фольклор народов Австралии и Океании.

Если буря по-над бором вековые дубы бьёт,
Если вьюга по-над полем вихри пагубные вьёт,
Если месяц над водою белым лебедем плывёт,
Если мир наш совершает свой последний оборот. —
То отверженному в жизни нечего и ждать.
Злую жизнь за сны златые он готов отдать.

“С раннего детства моё сознание тянулось к представлениям об осмысленной связи целого. Не зная ещё этих слов, я всегда был за Космос против Хаоса На более позднем этапе проблема Хаоса/Космоса и их соотношения в модели мира стала центральным пунктом моих философских размышлений и научных работ” (Из воспоминаний Е.М. Мелетинского).

Первая — историографическая — часть знакомила читателя-филолога с известнейшими именами европейской науки XX века: Леви-Брюлль, Леви-Стросс, Юнг, Фрай.

Вторая часть давала новый подход к прозе Кафки, Джойса, Томаса Манна, находя в ней “мифологизм”.

Безусловно, наибольший интерес для читателя представляла демонстрация методов и приёмов анализа исторической поэтики применительно к произведениям русской литературы. Например, в части первой книги, в главе о ритуально-мифологической школе Мелетинский представляет классификацию “художественных ритмов” в эволюции мировой литературы по Фраю. Они соотносятся с четырьмя сезонными фазами в жизни природы.

Как видим, подобный экскурс в мотивно-архетипическую организацию фольклорного повествования не только не запределен для понимания, хотя учёный высказывает и критически осмысляет базовые категории того направления филологии, основоположником которого сам же, по сути, и является. Речь идёт здесь и о сюжетных и жанровых архетипах и мифопоэтической семантике мотивов и их комплексов.

Но, как вы только что убедились, научный стиль Е.М. Мелетинского — мало того, что внятен и доходчив — он увлекателен! Выскажу даже предположение, что научное изложение Мелетинского ставит целью охватить аудиторию разной степени подготовленности.

Признаемся: пока мы читали “список Фрая”, у каждого так или иначе возникли собственные примеры и ассоциации: начиная от символической библейской мифопоэтики и вплоть до современных, чуть ли не вчера прочитанных книг: от Умберто Эко с Гарри Поттером до. детективов в мягких обложках (и последнее — в большой степени допустимо: где же ещё так ярко находят проявления архетипические, действующие в предустановленных древнейшими ритуалами схемах “сюжеты поступков” персонажей массовой литературы! — те же “сироты и падчерицы”, по сути, стремящиеся к успеху в качестве компенсации за своё “неравенство на старте”).

И действительно, вспомним финал, где “маленький человек” ничтожен и беспомощен перед даже не злонамеренностью, но равнодушием “значительного” лица. Да. Безысходность, зима, великаны.

В этом тезисе содержится попытка понять общий для всего человечества источник, определивший становление одного из важнейших для европейского художественного мышления эпических жанров. Но представляется не менее важным стремление учёного определить не только структурное “ядро”, но и установить границы человеческого понимания или непонимания искусства прошлого. Я имею в виду возникающее в середине книги определение “внутренний человек”.

Иначе, объясняя эволюцию и трансформацию исходных архетипических форм с помощью методологии Мелетинского, мы не сможем постичь логику познавательного пути самого учёного, которая привела его в последнее десятилетие прошлого века к штудиям о Ф.М. Достоевском.

Мне видится здесь, наконец, очевидно заявленное продолжение всё той же “моей войны” — и со всем же хаосом, и с. — по-видимому, самим собой. Ведь все мы знаем, что часто стройная и логичная научная концепция грозит обернуться догмой, претендующей на объяснение всего и вся со “своей колокольни”.

П ожалуй, помимо научных разысканий, открывших гуманитариям новые способы видения художественности и выражения в слове многообразия мира, в который мы пришли, в случае с Е.М. Мелетинским важны ещё и уроки его поступков. Это примеры научной честности и требовательности к самому себе, к достоверности сказанного тобой слова. Лишь в итоговой книге автор раскрывает свои сомнения перед читателем, когда подытоживает: “. Приписывание смысла природе и истории — главная функция идеологии”.

Думаю, за этими словами стоит опыт нашего “печального для истории” двадцатого столетия. Не будем забывать, что предметом исследования учёного был миф, а слово это, помимо терминологического, имеет ещё ряд риторических значений, чего он не мог не предусмотреть.

Я бы поставила эти слова учёного рядом со страшным приговором Пастернака, произнесёнными в адрес значительной части своих современников.

Наверно, вы не дрогнете,
Сметая человека.
Что ж, мученики догмата,
Вы тоже — жертвы века.

На страницах этого исследования Е.М. Мелетинский то и дело апеллирует к этическим категориям добра и зла, борьбы между ними, постоянно обращается к человеческим типам — носителям таких характерологических негативных признаков личности, как алчность, хищность, цинизм. “Стадиально” он возводит их к трансформациям, которые претерпел “шиллеровский” романтический идеал человека. Именно в этом ключе решается трудно интерпретируемая проблема персонажного “двойничества” в романах Достоевского. Они, согласно Мелетинскому, имеют самые архаичные прообразы, восходя к темам Хаоса — Космоса.

Заключение, к которому приходит исследователь, действительно помогает читателю понять специфику художественного мира Достоевского. В его произведениях борьба Хаоса и Космоса перенесена внутрь человеческой личности.

З десь я хочу напомнить, а лучше сказать: вместе с читателями вернуться к цитате о “внутреннем человеке”, определившем, так сказать, рыцарство рыцарских поступков персонажа средневекового романа. Там он несвободен от своего кодекса, где нет места страху и упрёку, здесь “братья” свободны выбрать, в том числе Хаос.

Конечно, я очень схематизирую, оставляя за рамками данной статьи великолепную трактовку ещё одного пограничного образа, сквозного для творчества Достоевского, по Мелетинскому. Это Россия, носящая, насколько я поняла, в себе стихийные черты, роднящие её с Хаосом (Там же. С. 72), но для героев Достоевского отношение к России становится “лакмусовой бумажкой, разнящей относительно положительных и относительно отрицательных персонажей” (Там же. С. 73), потому что:

Нет, это не Мелетинский, не Достоевский даже — это я так выразила своё впечатление от перечитывания романа, структура которого являет собой различные “стадии” трансформаций архетипических жанров и сюжетов, среди которых так нечуждо звучащий для нас мифопоэтический мотив.

Читайте также:

  

• Конспект коррекционного часа в логопедической группе

  

• Профилактика нарушений требований пожарной безопасности конспект мчс

  

• Постановка проблемы конспект урока

  

• Отряды насекомых конспект урока 7 класс

  

• Повести белкина конспект урока 7 класс

Мелетинский, Елеазар Моисеевич — Герой волшебной сказки [Текст] : происхождение образа

Е.М.
Мелетинский

Низкий
герой волшебной сказки *

1

В народной
волшебной сказке — два основных типа
героя. Один из них — эпический, его делают
героем «благородное» происхождение,
юношеские подвиги и красота (Иван-царевич,
например). Другой — «низкий», «не подающий
надежд». Он занимает низкое социальное
положение, плохо одет, презираем
окружающими, на вид ленив и простоват,
но неожиданно совершает героические
подвиги либо получает поддержку волшебных
сил и достигает сказочной цели. Второй
тип героя — сугубо демократический —
особенно характерен для волшебной
сказки.

В международном
фольклоре есть несколько видов героя,
«не подающего надежд». Для сказок
североамериканских индейцев, например,
характерен образ «грязного мальчика»
(«обоженное пузо», «тот, кто мочится под
себя» и т.п.) — бедного сиротки, гонимого
соплеменниками.

«Низким»
героем является и «лысый паршивец» в
сказках тюрских и монгольских народов.
Эта колоритная фигура встречается не
только в волшебных сказках, но и в
анекдотических и особенно часто в
новеллистических.

Появление
этого «низкого» героя в сказках ряда
народов Востока выражает их исторически
сложившуюся культурную общность, на
основе которой возникла близость
фольклорных образов и мотивов.

(…) В
западноевропейской сказке герой, не
подающий надежд, выступает в образе
Золушки и «запечника».

(…) Наиболее
совершенным в художественном отношении,
глубоким и своеобразным типом
демократического героя, «не подающего
надежд», является излюбленный герой
русской сказки Иванушка-дурачок.

Образ его
встречается не только в волшебной, но
и в анекдотической и бытовой сказке.
Иванушка — младший из братьев. Он часто
изображается дурачком. Младший брат —
Иванушка-дурачок — герой замечательной
сказки о Сивке-Бурке, а также большого
числа сказок, введением к которым служит
мотив волшебного вора (сказки о чудесных
предметах, «Волшебное кольцо», «Заячий
пастух», «Конек-горбунок», «Медный лоб»
и др.). Дурачок всегда является героем
в «Царевне-лягушке», в русских вариантах
«Кота в сапогах», в «летучем корабле»,
а также в замечательной сказке о ленивце
— «По щучьему велению». Иногда встречаем
Иванушку-дурочка в сказке о Бабе-Яге.

Он фигурирует
и в новеллистических сказках «Загадки
царевны», Три брата идут к старику за
огнем», в сказках о глупом черте или
договоре о службе, в чисто анекдотических
сказках о глупцах — «Все невпопад»,
«Дурак домовничает», «Дурак делает
покупки», «Разбойники под деревом»,
«Дурак убийца», «Бегство от дурака»,
«Мертвое тело», «Дурак и береза».

Анекдотические
сюжеты часто присоединяются к
новеллистическим и волшебным. Такие
сюжетные комбинации усложняют образ
героя.

Иванушка-дурачок
— всегда крестьянский сын (за исключением
нескольких случайных изолированных
вариантов) либо сын бедной вдовы. Сказки
о нем имеют типичное начало — «У отца
было три сына, два умных, а третий —
дурак». «Первые занимались пашнею и
были щеголоваты и тароваты, а третий
был так себе простак, любил в лес ходить
за грибами, а дома все больше на печи
сидел».

«Старшие
работают, дурак лежит на печи да в камешки
с котом играет».

«Третий —
дурень. Лежит на печи, до работы охоты
у него нет, а жрать любит».

Младший сын
«работал не работал, все не печке лежал».

«Старшие
братья охотятся. Дурак лежит не печи».
(…)

«Дурень
сидит за печью и пепел пересыпает».

«Йон 12 лет
лежав у попяле, влпасля того встав из
попялу и як встряхневся, дак из яго
злетело 6 пудов попялу» (…)

В этих вводных
формулах Иванушка-дурачок изображается
«запечником», подобным норвежскому
Аскеладдену, финскому Тухкимусу и
эстонскому Тухкатрину. В немногих
вариантах героя зовут даже «Иван
Запечник», «Иван Попелов», «Иван
Затрубник», «Князь Печуринский».

Наивность
и бесхитростность присущи обычно герою
западноевропейской волшебной сказки,
однако «дурачком» он называется редко.
(…) К герою анекдотической сказки эпитет
«дурачок» применяется часто. В ней
Иванушка, как и герои анекдотов в других
странах, изображается либо глупцом,
совершающим нелепые поступки («дурак
набитый»), либо хитрецом, который
прикидывается простаком, — вроде Тиля
Уленшпигеля, Ходжи Насреддина или
карельского Кумохи. Особенно яркий тип
хитреца встречаем в таких анекдотических
сказках, как, например, «Договор о
службе».

(…) Подобные
сказки насыщены элементами социальной
сатиры. Герой здесь только прикрывается
личиной простака.

В волшебных
сюжетах образ Иванушки-дурочка сложнее
и оригинальней. «Глупость» его отличается
от «глупости» анекдотического дурочка.
Это скорее «чудак», подлинный предшественник
литературных «чудаков». Иван-дурак в
волшебной сказке в сущности герой не
менее положительный, чем Иван-царевич,
народный «рыцарь без страха и упрека».
В одной сказке говорится об Иванушке:
«Он был совсем рыцарь, только немного
подурманившись». В образе героя волшебной
сказки идеализация своеобразно
переплетается с иронией. Иванушка-дурачок
глуп с точки зрения его практических
эгоистичных здравомыслящих братьев,
но обладает какой-то мудростью, которая
в конечном счете дает ему преимущество
перед братьями.

Специфическая
черта Иванушки — пассивность, свойственная
многим героям волшебной сказки. Иванушка
не спешит свататься к царской дочери,
как его братья, а терпеливо ждет своего
часа: совершив подвиг, т.е. допрыгнув на
коне до царевны, которая сидит в башне,
он возвращается в свое обычное состояние
и не только не добивается положения
царского зятя, но с непонятным лукавством
как будто его избегает.

Пассивность
«дурочка», его «лень» юмористически
показаны в сказке «По щучьему велению».
Известному сюжету о ленивце, популярному
и в восточном фольклоре, и в североевропейском,
русская сказка придала юмористический
колорит, соответствующий ироническому
представлению об Иванушке-дурачке.

Иванушка
(или Емеля) лежит на печи, и только угрозой
лишить красной одежды можно было
заставить его пойти за водой. Полученное
от щуки «исполнение желаний» он использует
прежде всего для того чтоб избавиться
от необходимости что-то делать. Чтобы
не слезать с печи, Емеля «по щучьему
велению» едет на ней к царю, когда тот
пробовал позвать его. «Дурачок» долго
отвергает просьбу царской дочери
«захотеть» освободиться из бочки, в
которой он брошен в море. Он отвечает,
что ему «и так здесь хорошо». Пассивность
«дурочка» подчеркивается в сказке, это
одно из его чудачеств.

«Чудачество»
Иванушки проявляется и в необычных
поступках: он, например, покупает на
деньги, полученные от отца, не быков,
как старшие братья, а кошку и собаку,
либо худого жеребенка, которые впоследствии
делают его богатыми. Иногда эти необычные
поступки приобретают этическую окраску:
он раздает золото нищим и т.д. В одной
сказке отец спрашивает у сыновей совета:
как использовать рощу. Старшие братья
предлагают срубить ее и засеять землю,
а Иванушка-дурачок — сделать деревянные
вилы. Однако у старших, «разумных»,
братьев дело не ладится, и им приходится
прибегнуть к содействию «дурочка»,
который призывает на помощь лешего. В
другой аналогичной по сюжету сказке
младший сын предлагает на расчищенной
в лесу поляне посадить репу. Отец считает
это дурачеством, однако репа вырастает
с «каретное колесо».

Пассивность
героя в начале сказки, его чудачества
вызывают недоверие и насмешки родителей
и братьев. Но именно Иванушка, «не
подающий надежд», достает чудесные
предметы, получает руку царевны, которой
так упорно и безуспешно добивались его
братья, и т.д.

Недоверие к
герою, «не подающему надежд», замечательно
описано в сказке из бывшей Петербургской
губернии. В ней рассказывается, как у
старика- крестьянина стал пропадать
горох. Старшие сыновья отправились
ловить вора, но проспали на сеновале.
Тогда на стражу стал собираться младший.
Братья начали потешаться над ним. Старший
говорит: «Куда тебя, дурака, пустить»,
а средний отвечает: «Пусть, пусть
потешится. Воробья или ворону поймает
в горохе». Дурак ловит журавля в горохе
Журавль просит его отпустить и зовет
Иванушку в гости. Тот рассказывает об
этом дома, но над ним смеются. Вторую
ночь повторяется то же самое. На третью
ночь Иванушка идет к журавлю и получает
от него скатерть-самобранку. По дороге
Иванушка останавливается у хитрой бабы,
которая подменяет чудесную скатерть
обыкновенной. Иванушка, который ни о
чем не знает, собирает всех родных и
знакомых, чтобы показать чудо, но чуда
не случается. Все издеваются над
Иванушкой. Он просит: «Не бей меня,
батька, опять пойду к журавлю в гости».
В другой раз он получает от журавля
мешок с золотом, но опять теряет его.
Повторяется та же история. В третий раз
Иванушка получает от журавля волшебных
слуг, с помощью которых возвращает
волшебные предметы. Сказка заканчивается
словами: «С этих пор Иванушка-дурачок
стал богаче всех на свете, женился на
хорошей красавице, а отец и братья ему
завидовали». В э

той сказке
подчеркивается подлинная наивность,
простодушие дурачка.

В другой
сказке Иванушка имеет несколько иной
облик. Здесь проявляется простодушное
лукавство героя. Сюжет сказки — сватовство
младшего сына к царевне. Отец, на могиле
которого Иванушка оставляет хлеб
(«каждый день по краюшке»), дарит ему
чудесного коня Сивку-Бурку, которому
наказывает служить сыну, «как ему
самому». Братья, отправляясь сватать
царевну, не берут «дурочка»: «Насмешишь
людей, через тебя будет совестно». Дурак
берет лукошко для грибов и уходитв лес,
там вызывает коня и допрыгивает на нем
до окна в башне, где сидит царевна.
Когдабратья рассказывают дураку о
неизвестном герое, дурак лукаво
спрашивает: «Не я ли то был?» — «Тебе
такого и не посмотреть», — отвечают
братья. Дурак выходит из избы и поет
песню. Так повторяется два раза, пока
не выясняется, что неизвестный герой
был Иванушка.

В начале
сказки герой часто изображается грязным
«неумойкой»; в конце он, подобно индейскому
«грязному парню», преображается в
красавца, войдя в ухо коня. Совершать
подвиги Иванушке всегда помогают
чудесные силы — благодарные звери (кошка,
собака, конек-горбунок), покойный отец
и т.д. Это типично для волшебной сказки.

Наша
характеристика Иванушки-дурочка
несколько схематична. В анекдотических
и новеллистических сказках Иванушка —
очень определенный образ. Но
в волшебных сюжетах существует несколько
героя.. В
одних сказках
Иванушка изображается как простак,
которому
везет
вариантов
образа; в других
— как наивный,
добрый человек,
которого награждают чудесные
силы, в
третьих —
как лукавое существо,
хитрец.
Отсюда различные оценки рассказчика:
«Хотя он был и глупый, но ему все лучше
давалось, чем умным», «А дурак-то был
умным» и т.п. Образ Иванушки может быть
и героизированным и комическим. В
сущности он варьируется в пределах
между «дурачком» — подлинным глупцом и
«дурачком»-хитрецом, причем обычно
ближе к хитрецу.

Некоторые
варианты волшебных сказок содержат
анекдотические эпизоды. Соединение
сожетно разнородных элементов в
тривиальных вариантах делает неясным,
противоречивым образ Иванушки, но в
устах талантливого сказителя однако
дает возможность создать цельный, живой
характер. Введение анекдотических
мотивов в этом случае помогает ярче
раскрыть образ «фольклорного чудака»,
достигнуть диалектического единства
возвышенного и комического.

Иванушка-дурачок
— талантливое обобщение типа героя
волшебной сказки. Этот образ анологичен
другим типам мировой волшебной сказки,
другим героям, «не подающим надежд»,
вроде скандинавского «запечника»,
«лысого паршивца» индейского сиротки
— «грязного парня» и т.п. Однако он
значительно сложнее и более развит. Это
исключительный в своем роде случай
создания на почве сказки настоящего
характера. Образ Иванушки создавался
рядом поколений талантливых русских
сказителей-сказочников. Детальная
разработка его характера относится к
более позднему времени. Эпитет «дурачок»,
который применим в известном смысле и
к «запечнику» и к «лысому паршивцу»,
свидетельствует о стремлении разработать
образ героя, «не подающего надежд», с
внутренней, психологической стороны,
как ни далек жанр сказки от психологизма.
Русская сказка действительно разработала
тип фольклорного чудака, причем элементы
юмора в ней также развиты значительно
глубже, чем в соответствующих западных
или восточных сказках. Горький ставил
образ «иронического удачника» в один
ряд с замечательными образами мировой
литературы.

Изучение
типа Иванушки-дурочка — высшего сказочного
типа демократического героя, «не
подающего надежд», представляет
исключительный интерес для фольклористов.

2

(…) Для героя,
«не подающего надежд», характерно прежде
всего то, что он обычно младший из
братьев. Норвежский Акселадден, как и
русский Иванушка-дурачок, всегда
крестьянский сын, притом младший из
братьев.

Сказочный
герой всегда изображается уродом, он
маленького роста («недоросточек,
неощипанный утеночек»), чесоточный или
паршивый. Золушка, которая выполняет
грязную работу, возится с печью, плохо
одета, испачкана сажей, она служанка в
семье мачехи. Сиротка носит одежду из
тюленьего меха или ему нечего надеть,
так как о нем никто не заботится.

Парша,
чесотка, плохая одежда, жизнь впроголодь
— все это указывает на нищету героя, на
то, что он социально-обездоленный, жертва
имущественного расслоения и классового
неравенства. Сюда же в конечном счете
восходит и представление о сказочном
герое как о дурачке. Прозвище «дурачок»
иронично. Оно выражает не столько мнение
сказочника, сколько несправедливое
«недоверие» старших и социально «высших»
к способностям Иванушки. Рассудочно-эгоистичные
старшие братья считают «глупостью» и
добрые поступки героя — заботу о покойном
отце, патриархальную почтительность к
родителям, готовность помочь нищим,
ласковое обращение с животными и т.д.
По мере развития действия выясняется,
что «дурачок» умнее своих братьев.
«Низкая» внешность скрывает его «высокую»
сущность. «Низкое сознание» Иванушки-дурочка
— крестьянского сына превращается в
«высокое сознание» Иванушки-дурочка —
царского зятя. Это высшее выражение
идеализации социально обездоленного,
воплощение идеи о больших возможностях,
заложенных в простом человеке из народа.
В некоторых вариантах, в какой-то степени
близких к анекдотической сказке,
Иванушка-дурачок предстает в образе
«иронического удачника». Он прост,
наивен, но ему везет, судьба награждает
бесхитростного юношу за его «простоту».
Этот образ можно объяснить двояко:
во-первых, компенсацией обездоленного,
«обиженного богом», и, во-вторых,
проявлением иронического отношения к
герою («дуракам счастье»).

Для того,
чтобы уяснить сущность обоих типов
героя и связь между ними, необходимо
остановиться на одной черте дурочка в
волшебной сказке — на его пассивности.
Наиболее характерное проявление
«дурачества» героя волшебной сказки —
пассивность, кажущаяся незаинтересованность
в жизненных делах. Лежание на печи — его
любимое занятие. Когда герой начинает
действовать, он обычно пользуется
помощью чудесных существ и предметов.
Чем активнее в волшебной сказке
фантастические силы, тем пассивнее
герой. Эта
пассивность, получившая яркое выражение
в типах запечника и «дурачка», вообще
характерна для героя волшебной сказки
в отличие от героя бытовой сказки и
героического эпоса.

Волшебные
силы сказки действуют в пользу
обездоленного героя, чаще всего за него,
вместо него. Иногда активность чудесных
сил обосновывается в сказке тем, что
герой обездолен, несправедливо обижен:
иногда она получает дополнительную
мотивировку: дурачок проявляет доброту,
гуманность, он ласков с чудесной
старушкой, встретившейся ему на пути,
или со зверьми, делится хлебом с нищим,
заботится о покойном отце и т.п.

Активность
чудесных сил в волшебной сказке имеет
оборотной стороной относительную
пассивность героя. Его лень, лежание на
печи, нежелание работать не имеют,
конечно, никакого «магического»
значения. Сказка обычно иронически (
возможно, не воздействия анекдотического
фольклора) говорит о лени дурочка.
Особенно это ярко выражено в сказке
«По щучьему велению», где лень и
никчемность героя контрастируют с его
дальнейшими успехами.

Образ героя,
«не подающего надежд», выражает веру
народа в силу простого человека и мечту
о социальной справедливости. Хотя этот
сказочный идеал обращен в будущее, он
опирается на воспоминания о патриархальном
укладе и первобытнообщинном строе.
Семейным раздором в сказке (отражающим
в конечном счете, как мы знаем социальные
конфликты) противостоят высшие силы,
которые, вмешавшись в человеческие
судьбы, восстанавливают попранную
справедливость. Это фантастические
образы сказки, действие которых вызвано
нарушением родовых традиций мачехой,
старшими братьями и т.п. Таким образом
сказочный идеал впитал определенные
нравственные и социальные представления
патриархально-родового уклада. Сказка
идеализирует семейно-родовую спаянность,
примитивный демократизм.

Идеализация
первобытнообщинных социальных порядков
привела к тому, что при создании сказочного
канона в какой-то мере были использованы
черты первобытного мировоззрения. Вера
в духов и силу магии пропала, но общее
представление об активности внешних
сил, от которых зависит счастье героя,
сохранилось, эти силы поэтизируются в
волшебной сказке и составляют основы
ее формы.

Генетически
связанные с анимизмом и тотемизмом,
образы одухотворенной природы сохранились
в сказке таким образом, не как объект
веры или «пережитки» , а в определенной
эстетической функции ( из этого, конечно,
не следует что эстетическое происходит
из мифологического). Активность
фантастических сил, помогающих
обездоленному герою, приобрела
общественный характер.. они стали
носителями социальной справедливости.
Этим объясняется относительная
пассивность героя, верного родовым
идеалам и уповающего на эти силы.

Социальной
почвой пассивности героя являются
некоторые стороны крестьянской идеологии
феодально-крепостнической эпохи.
Волшебная сказка отражает и силу и
слабость средневековой демократической
крестьянской среды., которая ее создала.
И веру в победу справедливости,
демократического равенства, и
патриархальные иллюзии, известный
фатализм и т.п.. Как говорил Горький,
«Иванушка-дурачок создан крестьянской
массой, живущей в полной и вечной
зависимости от сил природы».

(…) Связь
некоторых сторон образа героя волшебной
сказки с идеологическими слабостями
известной части крестьянства
феодально-крепостнической эпохи
несомненна. Образ «запечника» или
дурочка, в позднейших сказочных вариантах,
правда, имеет тенденцию преодолеть
пассивность. Но в рамках волшебной
сказки с характерным для нее вмешательством
чудесного в жизнь человека, со счастливым
разрешением сказочных конфликтов
волшебными средствами полное преодоление
пассивности, конечно, невозможно. С
одной стороны, вносится реалистическая
мотивировка поступков Иванушки-дурочка,
он становится более активным, приближаясь
к герою новеллистической сказки. С
другой стороны, появляется ироническое
отношение к нему. В сказке «По щучьему
велению», например, пассивность
Емели-дурака изображается юмористически.
Здесь наблюдается тенденция развития
сказки в анекдот. Лучшие варианты русских
сказок об Иванушке-дурачке отличаются
юмором, поднимающимся над ограниченностью
эгоистического «плоского» рассудка
старших братьев героя и над фаталистической
инертностью его самого.