Если сказка про ивана русская то сказка про вставьте имя итальянская

Сказка про Ивана – крестьянского сына и чудо-юдо

В некотором царстве, в некотором государстве жили-были старик и старуха, и было у них три сына. Младшего звали Иваном. Жили они – не ленились, без устали трудились. Разнеслась вдруг в том царстве-государстве весть: собирается чудо-юдо поганое на их землю напасть, всех людей истребить.

Затужили старик со старухой, загоревали, а сыновья и говорят:

– Пойдём мы на чудо-юдо, будем с ним биться насмерть.

Старик со старухой снарядили сыновей в дальнюю дорогу. Взяли братья мечи булатные, котомки с хлебом-солью, сели на добрых коней и поехали.

Ехали они, ехали и приехали в какую-то деревню. Смотрят – кругом ни одной живой души нет, стоит одна маленькая избушка. Вошли братья в избушку. Лежит на печке старая старуха.

– Добрые молодцы, куда путь держите?

– Мы, бабушка, на реку Смородину, на калиновый мост. Хотим с чудом-юдом сразиться, на свою землю не допустить.

– Молодцы, за доброе дело взялись!

Переночевали братья у старухи, а на утро отправились снова в путь-дорогу.

Подъезжают к самой реке Смородине, к калиновому мосту. По всему берегу лежат мечи да луки поломанные, кости человеческие.

Нашли братья пустую избушку и решили переночевать в ней.

– Ну, братья, – говорит Иван, – заехали мы в сторону чужую, дальнюю, надо нам ко всему прислушиваться да приглядываться. Давайте по очереди в дозор ходить, чтоб чудо-юдо через калиновый мост не пропустить.

В первую ночь отправился в дозор старший брат. Прошёл он по берегу, посмотрел за реку Смородину – всё тихо, никого не видать. Лёг под ракитов куст да и заснул.

А Ивану не спится. Как пошло время за полночь, взял он свой меч булатный и отправился к реке Смородине. Смотрит – под кустом старший брат спит.

Не стал Иван его будить, спрятался под калиновый мост.

Вдруг на реке воды взволновались, на дубах орлы закричали – подъезжает чудо-юдо о шести головах. Выехало оно на середину калинового моста – конь под ним споткнулся, чёрный ворон у него на плече встрепенулся, позади него чёрный пёс ощетинился.

Говорит чудо-юдо шестиголовое:

– Ну что, слуги мои верные! Или чуете Ивана-крестьянского сына здесь? Так он ещё не родился, а если и родился, так на бой не сгодился: я его на одну руку посажу, другой прихлопну!

Вышел тут Иван – крестьянский сын из-под моста и говорит:

– Не хвались, чудо-юдо поганое! Давай-ка лучше силы пробовать.

Вот сошлись они, да так ударились, что кругом земля застонала.

Иван – крестьянский сын с одного взмаха снёс мечом чуду-юду три головы.

Кричит чудо-юдо:

– Дай мне передохнуть!

– У тебя, чудо-юдо, три головы, а у меня одна. Вот как будет у тебя одна голова, тогда и отдыхать станем.

Снова они сошлись, снова ударились.

Иван-крестьянский сын отрубил чуду-юду и последние три головы. Рассёк туловище на мелкие части, побросал в реку Смородину, а шесть голов под калиновый мост сложил. После того в избушку вернулся и спать лёг.

На другую ночь отправился в дозор средний брат. Походил он, посмотрел по сторонам, потом забрался в кусты и заснул.

Иван и на него не понадеялся. Как пошло время за полночь, взял он острый меч и пошёл к реке Смородине. Спрятался под калиновый мост и стал караулить.

Вдруг на реке воды взволновались – подъезжает чудо-юдо о девяти головах. Вышел Иван ему навстречу – на бой вызвал.

Как взмахнул Иван своим булатным мечом, так и снёс у чуда-юда шесть голов. А чудо-юдо ударило – по колена Ивана в сырую землю вогнал. Захватил Иван горсть песку и бросил своему противнику в глазищи. Пока чудо-юдо глазищи протирал, Иван срубил ему и остальные головы. Потом рассёк туловище на мелкие части, побросал в реку Смородину, а девять голов под калиновый мост сложил. Сам в избушку вернулся, лёг и заснул.

Утром приходит средний брат.

– Видал ли ты за ночь чего? – спрашивает Иван.

– Возле меня ни муха не пролетала, ни комар не пищал.

– Раз так, пойдёмте со мной, братья, я вам и комара, и муху покажу!

Привёл Иван братьев под калиновый мост, показал им чудо-юдовы головы. Застыдились братья.

На третью ночь собрался идти в дозор сам Иван.

Я, – говорит, – на страшный бой иду, а вы, братья, как услышите мой свист, выпустите моего коня и сами ко мне на помощь спешите.

Пришёл Иван – крестьянский сын к реке Смородине. Только пошло время за полночь, выехало чудо-юдо о двенадцати головах. Все двенадцать голов свистят, огнём пышут. Конь чуда-юда о двенадцати крылах, шерсть у коня медная, хвост да грива железные.

Вышел из-под калинового моста Иван – крестьянский сын.

– Это ты, Иван! Зачем пришёл? – спрашивает чудо-юдо.

– Я с тобой насмерть биться, от тебя, проклятого, добрых людей избавить! – ответил Иван, размахнулся своим острым мечом и срубил чуду-юду три головы. Чудо-юдо подхватил эти головы, провёл по ним своим огненным пальцем, к шеям приложил – и тотчас все головы приросли.

Плохо пришлось Ивану: чудо-юдо свистом его оглушает, огнём жжёт, ударами по колена в сырую землю вгоняет.

Собрался Иван с силами, размахнулся ещё раз и срубил чуду-юду шесть голов. Чудо-юдо подхватил свои головы, провёл огненным пальцем, к шеям приложил – опять головы приросли. Кинулся он на Ивана – забил его по пояс в сырую землю.

В третий раз размахнулся Иван – крестьянский сын, срубил чуду-юду девять голов. Чудо-юдо подхватил их, провёл огненным пальцем, к шеям приложил – головы опять приросли. Бросился он тут на Ивана и вогнал его в землю по самые плечи…

Снял Иван свою шапку и бросил в избушку. От того удара вся избушка зашаталась. Тут только братья проснулись, открыли конюшню, спустили коня, а следом за ним и сами Ивану на помощь побежали.

Прискакал Иванов конь, стал бить чудо-юдо копытами. А Иван выбрался из земли, изловчился, отсёк чуду-юду огненный палец и давай рубить ему головы. Все сшиб, туловище на мелкие кусочки покрошил, в реку Смородину побросал.

Прибежали тут братья, отвели Ивана в избушку, умыли, накормили, напоили и спать уложили.

Рано утром Иван встал и отправился к чудо-юдовым каменным палатам. Сидят в тех палатах три чудо-юдовы жены да мать, старая змеиха, замышляют, как Ивану отомстить. Послушал их речи Иван – крестьянский сын и вернулся к братьям.

Собрались братья и поехали домой. Едут они степями, едут лугами. А день такой жаркий да знойный, пить хочется. Смотрят братья – стоит колодец. Говорят они Ивану:

– Давай остановимся, холодной водицы попьём.

Соскочил Иван с коня и принялся колодец мечом рубить. Завыл колодец, заревел дурным голосом. Тут спустился туман, жара спала – и пить не хочется.

Поехали братья дальше. Долго ли, коротко ли ехали – увидели яблоню. Соскочили братья с коней, хотели было яблоки рвать, а Иван давай яблоню мечом под самый корень рубить. Завыла яблоня, закричала…

Сели братья на коней и поехали дальше.

Ехали они, ехали, сильно утомились. Смотрят – разостлан на траве ковер узорчатый. Хотели братья полежать на том ковре, а Иван им ни словечка не сказал, снял свой кушак и на ковер бросил. Вспыхнул кушак пламенем и сгорел – ничего не осталось.

Подошёл Иван к ковру, изрубил его на кусочки и говорит:

– И колодец, и яблоня, и ковер – всё это чудо-юдовы жены были. Хотели они нас погубить, да не удалось им: сами погибли!

Поехали братья дальше.

Вдруг небо потемнело, ветер завыл, земля загудела: летит сама старая змеиха. Разинула пасть от неба до земли – хочет Ивана с братьями проглотить. Видит Иван – беда неминучая, припустил коня во всю прыть, а братья – за ним. Смотрят – стоит кузница, а в ней кузнецы работают.

Пустили кузнецы братьев, за ними закрыли двенадцать железных дверей и двенадцать кованых замков.

Подлетела змеиха к кузнице и кричит:

– Кузнецы, отдайте мне Ивана с братьями.

А кузнецы ей в ответ:

– Пролижи языком двенадцать железных дверей, тогда и возьмёшь!

Принялась змеиха лизать железные двери. Лизала-лизала – одиннадцать дверей пролизала. Осталась одна, последняя дверь…

Устала змеиха, села отдохнуть. Тут Иван – крестьянский сын выскочил из кузницы, схватил змеиху да со всего размаха ударил её о камни. Рассыпалась змеиха на мелкие кусочки, а ветер их во все стороны развеял. С тех пор все чуда-юда да змеи в том краю исчезли – без страха люди жить стали.

А Иван-крестьянский сын с братьями вернулся домой к отцу, к матери. И стали они жить да поживать, как прежде поле пахать, рожь да пшеницу сеять.

Снегурочка

Жил-был крестьянин Иван, и была у него жена Марья. Жили Иван да Марья в любви и согласии, вот только детей у них не было. Так они и состарились в одиночестве. Сильно они о своей беде сокрушались и только глядя на чужих детей утешались. А делать нечего! Так уж, видно, им суждено было.

Вот однажды, когда пришла зима да нападало молодого снегу по колено, ребятишки высыпали на улицу поиграть, а старички наши подсели к окну поглядеть на них. Ребятишки бегали, резвились и стали лепить бабу из снега. Иван с Марьей глядели молча, призадумавшись. Вдруг Иван усмехнулся и говорит:

– Пойти бы и нам, жена, да слепить себе бабу!

На Марью, видно, тоже нашёл весёлый час.

– Что ж, – говорит она, – пойдём, разгуляемся на старости! Только на что тебе бабу лепить: будет с тебя и меня одной. Слепим лучше себе дитя из снегу, коли Бог не дал живого!

– Что правда, то правда… – сказал Иван, взял шапку и пошёл в огород со старухою.

Они и вправду принялись лепить куклу из снегу: скатали туловище с ручками и ножками, наложили сверху круглый ком снегу и обгладили из него головку.

– Бог в помощь! – сказал кто-то, проходя мимо.

– Спасибо, благодарствуем! – отвечал Иван.

– Что ж это вы поделываете?

– Да вот, что видишь! – молвит Иван.

– Снегурочку… – промолвила Марья, засмеявшись.

Вот они вылепили носик, сделали две ямочки во лбу, и только что Иван прочертил ротик, как из него вдруг дохнуло теплым духом. Иван второпях отнял руку, только смотрит – ямочки во лбу стали уж навыкате, и вот из них поглядывают голубенькие глазки, вот уж и губки как малиновые улыбаются.

– Что это? Не наваждение ли какое? – сказал Иван, кладя на себя крестное знамение.

А кукла наклоняет к нему головку, точно живая, и зашевелила ручками и ножками в снегу, словно грудное дитя в пеленках.

– Ах, Иван, Иван! – вскричала Марья, задрожав от радости. – Это нам Господь дитя даёт! – и бросилась обнимать Снегурочку, а со Снегурочки весь снег отвалился, как скорлупа с яичка, и на руках у Марьи была уже в самом деле живая девочка.

– Ах ты, моя Снегурушка дорогая! – проговорила старуха, обнимая своё желанное и нежданное дитя, и побежала с ним в избу.

Иван насилу опомнился от такого чуда, а Марья была без памяти от радости.

И вот Снегурочка растёт не по дням, а по часам, и что день, то всё лучше. Иван и Марья не нарадуются на неё. И весело пошло у них в дому. Девки с села у них безвыходно: забавляют и убирают бабушкину дочку, словно куколку, разговаривают с нею, поют песни, играют с нею во всякие игры и научают её всему, как что у них ведётся. А она смышленая: всё примечает и перенимает.

И стала она за зиму точно девочка лет тринадцати: всё разумеет, обо всём говорит, и таким сладким голосом, что заслушаешься. И такая она добрая, послушная и ко всем приветливая. А собою она – беленькая, как снег; глазки что незабудочки, светло-русая коса до пояса, одного румянцу нет вовсе, словно живой кровинки не было в теле… Да и без того она была такая пригожая и хорошая, что загляденье. А как, бывало, разыграется она, так такая утешная и приятная, что душа радуется! И все не налюбуются Снегурочкой. Старушка же Марья души в ней не чает.

– Вот, Иван! – говаривала она мужу. – Даровал-таки нам Бог радость на старость! Миновалась-таки печаль моя задушевная!

А Иван говорил ей:

– Благодарение Господу! Здесь радость не вечна, и печаль не бесконечна…

Прошла зима. Радостно заиграло на небе весеннее солнце и пригрело землю. На прогалинах зазеленела мурава, и запел жаворонок. Уже и красные девицы собрались в хоровод под селом и пропели:

– Весна-красна! На чём пришла, на чём приехала?..

– На сошечке, на бороночке!

А Снегурочка что-то заскучала.

– Что с тобою, дитя моё? – говорила не раз ей Марья, приголубливая её. – Не больна ли ты? Ты всё такая невесёлая, совсем с личика спала. Уж не сглазил ли тебя недобрый человек?

А Снегурочка отвечала ей всякий раз:

– Ничего, бабушка! Я здорова…

Вот и последний снег согнала весна своими красными днями. Зацвели сады и луга, запел соловей и всякая птица, и всё стало живей и веселее. А Снегурочка, сердечная, ещё сильней скучать стала, дичится подружек и прячется от солнца в тень, словно ландыш под деревцем. Ей только и любо было, что плескаться у студёного ключа под зелёною ивушкой.

Снегурочке всё бы тень да холодок, а то и лучше – частый дождичек. В дождик и сумрак она веселей становилась. А как один раз надвинулась серая туча да посыпала крупным градом, Снегурочка ему так обрадовалась, как иная не была бы рада и жемчугу перекатному. Когда ж опять припекло солнце и град взялся водою, Снегурочка поплакалась по нём так сильно, как будто сама хотела разлиться слезами, – как родная сестра плачется по брату.

Вот уж пришёл и весне конец; приспел Иванов день. Девки с села собрались на гулянье в рощу зашли за Снегурочкой и пристали к бабушке Марье:

– Пусти да пусти с нами Снегурочку!

Марье не хотелось пускать её, не хотелось и Снегурочке идти с ними; да не могли отговориться. К тому же Марья подумала: авось разгуляется её Снегурушка! И она принарядила её, поцеловала и сказала:

– Поди же, дитя моё, повеселись с подружками! А вы, девки, смотрите, берегите мою Снегурушку… Ведь она у меня, сами знаете, как порох в глазу!

– Хорошо, хорошо! – закричали они весело, подхватили Снегурочку и пошли гурьбою в рощу Там они вили себе венки, вязали пучки из цветов и распевали свои весёлые песни. Снегурочка была с ними безотлучно.

Когда закатилось солнце, девки наложили костёр из травы и мелкого хворосту, зажгли его и все в венках стали в ряд одна за другою; а Снегурочку поставили позади всех.

– Смотри же, – сказали они, – как мы побежим, и ты также беги следом за нами, не отставай!

И вот все, затянувши песню, поскакали через огонь.

Вдруг что-то позади их зашумело и простонало жалобно:

– Ау!

Оглянулись они в испуге: нет никого. Смотрят друг на дружку и не видят между собою Снегурочки.

– А, верно, спряталась, шалунья, – сказали они и разбежались искать её, но никак не могли найти. Кликали, аукали – она не отзывалась.

– Куда бы это девалась она? – говорили девки.

– Видно, домой убежала, – сказали они потом и пошли в село, но Снегурочки и в селе не было.

Искали её на другой день, искали на третий. Исходили всю рощу – кустик за кустик, дерево за дерево. Снегурочки всё не было, и след пропал. Долго Иван и Марья горевали и плакали из-за своей Снегурочки. Долго ещё бедная старушка каждый день ходила в рощу искать её, и всё кликала она, словно кукушка горемычная:

– Ау, ау, Снегурушка! Ау, ау, голубушка!..

И не раз ей слышалось, будто голосом Снегурочки отзывалось: «Ау!». Снегурочки же всё нет как нет! Куда же девалась Снегурочка? Лютый ли зверь умчал её в дремучий лес, и не хищная птица ли унесла к синему морю?

Нет, не лютый зверь умчал её в дремучий лес, и не хищная птица унесла её к синему морю; а когда Снегурочка побежала за подружками и вскочила в огонь, вдруг потянулась она вверх легким паром, свилась в тонкое облачко, растаяла… и полетела в высоту поднебесную.

Соль

В некоем городе жил-был купец, у него было три сына: первый – Фёдор, другой – Василий, а третий – Иван. Жил тот купец богато, на своих кораблях ходил в чужие земли и торговал всякими товарами.

В одно время нагрузил он два корабля дорогими товарами и отправил их за море с двумя старшими сыновьями. А меньшому сыну ничего не доверял по торговле.

Вот как узнал меньшой сын, что его братья за море посланы, тотчас явился к отцу и стал у него проситься в иные земли – себя показать, людей посмотреть.

Купец долго не соглашался:

– Ты и головы домой не привезёшь! – но всё же и ему дал корабль с самым дешёвым грузом: с брёвнами, тёсом и досками.

Собрался Иван в путь-дорогу, отвалил от берега и скоро нагнал своих братьев.

Плывут они вместе по синему морю день, другой и третий, а на четвёртый поднялись сильные ветры и забросили Иванов корабль в дальнее место, к одному неведомому острову.

– Ну, ребята, – закричал Иван корабельным работникам, – приворачивайте к берегу!

Пристали к берегу, он вылез на остров, приказал себя дожидаться, а сам пошёл по тропинке; шёл, шёл и добрался до превеликой горы, смотрит – в той горе не песок, не камень, а чистая русская соль.

Вернулся назад к берегу, приказал работникам все бревна и доски в воду покидать, а корабль нагрузить солью.

Как скоро это сделано было, отвалил Иван от острова и поплыл дальше.

Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли – приплыл корабль к большому богатому городу, остановился у пристани и якорь бросил.

Иван – купеческий сын сошёл в город и отправился к тамошнему царю бить челом, чтобы позволил ему торговать по вольной цене; а для показу понёс узелок своего товару – русской соли.

Тотчас доложили про его приход государю; царь его позвал и спрашивает:

– Говори, в чём дело – какая нужда?

– Так и этак, ваше величество! Позволь мне торговать в твоём городе по вольной цене.

– А каким товаром торги ведёшь?

– Русской солью, ваше величество!

А царь про соль и не слыхивал: во всём его царстве без соли ели. Удивился он, что такой за новый, небывалый товар?

– А ну, – говорит, – покажи!

Иван – купеческий сын развернул платок; царь взглянул и подумал про себя: «Да это просто-напросто белый песок!» И говорит Ивану с усмешкою:

– Ну, брат, этого добра у нас и без денег дают!

Вышел Иван из царских палат весьма печален, и вздумалось ему: «Дай пойду в царскую кухню да посмотрю, как там повара кушанья готовят – какую они соль кладут?»

Пришёл на кухню, попросился отдохнуть маленько, сел на стул и приглядывается. Повара то и дело взад-вперед бегают: кто варит, кто жарит, кто льёт, а кто на сковороде яйца бьёт.

Видит Иван – купеческий сын, что повара и не думают солить кушанья; улучил минутку, как они все из кухни повыбрались, взял да и всыпал соли, сколько надобно, во все ествы и приправы.

Наступило время обед подавать; принесли первое кушанье. Царь отведал, и оно ему так вкусно показалось, как никогда прежде; подали другое кушанье – это ещё больше понравилось.

Призвал царь поваров и говорит им:

– Сколько лет я царствую, а никогда так вкусно вы не готовили. Как вы это сделали?

Отвечают повара:

– Ваше величество! Мы готовили по-старому, ничего нового не прибавляли; а сидит на кухне тот купец, что приходил вольного торгу просить, уж не он ли подложил чего?

– Позвать его сюда!

Привели Ивана – купеческого сына к царю.

– Виноват, царь-государь! Я русскою солью все ествы и приправы сдобрил; так в нашей стороне водится.

– А почём соль продаёшь?

Иван смекнул, что дело на лад идёт, и отвечал:

– Да не очень дорого: за две меры соли – мера серебра да мера золота.

Царь согласился на эту цену и купил у него весь товар.

Иван насыпал полон корабль серебром да золотом и стал дожидаться попутного ветра; а у того царя была дочь – прекрасная царевна, захотелось ей посмотреть на русский корабль, и просится она у своего родителя на корабельную пристань. Царь отпустил её.

Вот она взяла с собой нянюшек, мамушек и красных девушек и поехала русский корабль смотреть. Иван – купеческий сын стал ей показывать, как и что называется: где паруса, где снасти, где нос, где корма, – и завёл её в каюту; а работникам приказал живо якоря отсечь, паруса поднять и в море выходить. И как было им большое поветрие, то они скоро ушли от того города на далёкое расстояние.

Царевна вышла на палубу, глянула – кругом море. Иван – купеческий сын начал её утешать, уговаривать. Царевна скоро улыбнулась и перестала печалиться.

Долго ли, коротко ли плыл Иван с царевною по морю, нагоняют его старшие братья; узнали про его удаль и счастье и крепко позавидовали; пришли к нему на корабль, схватили его за руки и бросили в море, а после кинули промеж себя жребий, и старший брат взял царевну, а средний – корабль с серебром и золотом.

И случись на ту пору, как сбросили Ивана с корабля, плавало вблизи одно из тех брёвен, которые он сам же покидал в море. Иван ухватился за то бревно и долго носился с ним по морским глубинам; наконец прибило его к неведомому острову.

Вышел он на землю и пошёл по берегу. Попадается ему навстречу великан с огромными усами, на усах рукавицы – вачеги – висят: после дождя сушит.

– Что тебе здесь надобно? – спрашивает великан.

Иван рассказал ему всё, что случилось.

– Хочешь, я тебя домой отнесу? Завтра твой старший брат на царевне женится; садись-ка ко мне на спину.

Взял его, посадил на спину и побежал через море; тут у Ивана с головы шапка упала.

– Ах, – говорит, – ведь я шапку сронил!

– Ну, брат, далеко твоя шапка – вёрст с пятьсот назади осталась, – отвечал великан.

Принёс он его на родину, спустил наземь и говорит:

– Смотри же, никому не хвались, что ты на мне верхом ездил; а похвалишься – худо тебе будет.

Иван – купеческий сын обещал не хвалиться, поблагодарил великана и пошёл домой.

Приходит, а уж там все за свадебным столом сидят. Как увидала его прекрасная царевна, тотчас выскочила из-за стола, бросилась на шею.

– Вот, – говорит, – мой жених, а не тот, что за столом сидит!

– Что такое? – спрашивает отец.

Иван ему рассказал про всё, как он солью торговал, как царевну увёз и как старшие братья его в море спихнули.

Отец рассердился на старших сыновей, согнал их со двора долой, а Ивана женил на царевне.

Начался у них весёлый пир; на пиру гости подпили и стали хвастаться: кто силою, кто богатством, кто молодой женой. А Иван сидел, сидел да спьяна и сам похвастался:

– Это что за похвальбы! Вот я так могу похвалиться: на великане через море верхом проехал!

Только вымолвил – в ту же минуту является у ворот великан:

– А, Иван – купеческий сын, я тебе приказывал не хвалиться мною, а ты что сделал?

– Прости меня! – говорит Иван – купеческий сын. – То не я хвалился, то хмель хвалился.

– А ну покажи: какой-такой хмель.

Иван приказал привезть сороковую бочку вина да сороковую бочку пива; великан выпил и вино и пиво, опьянел и пошёл всё, что ни попалось под руку, ломать и крушить. Много недоброго натворил: сады повалял, хоромы разметал! После и сам свалился и спал без просыпу трое суток.

А как пробудился он, стали ему показывать, сколько он бед наделал; великан страх как удивился и говорит:

– Ну, Иван – купеческий сын, узнал я, каков хмель; не пей, не хвались же ты мною отныне и до веку.

Михаил ГОЛДЕНКОВ

«Аналитическая газета «Секретные исследования», №21, 2014

Многие якобы русские и народные сказки при близком их изучении оказываются далеко не русскими, а порой вовсе и не народными.

ШВЕДСКО-КАРЕЛЬСКАЯ БАБА ЯГА

Баба Яга – популярнейший персонаж русских сказок. О ней, впрочем, мы уже не раз писали. Наш читатель из Могилева Валерий Желобкович спрашивает: мол, если у Бабы Яги карельские корни, то её и можно назвать русским сказочным персонажем, ибо Карелия – это все же Россия. Верно. Но это только сейчас. Когда Карелия стала Россией, и когда родилась Баба Яга?

Дело в том, что когда шведы в XIII веке начали более активно осваивать финские и карельские земли, то даже там, где номинально считалась территория Новгородского государства, они не встретили ни одного русского, ни единой новгородской крепости или заставы. Только лишь карельские деревни. В Карелии шведы построили свой город – Выборг, что переводится как Священный город.

Датой основания Выборга принято считать 1293 год, когда король Швеции Торгильс Кнутсон предпринял третий крестовый поход в Южную Карелию. Здесь он не встретил никакого сопротивления, его радушно приняло местное население. И Кнутсон основал здесь опорную пограничную крепость, которую построил на острове у берега Балтийского моря. Замок изначально был небольшой, но чрезвычайно мощный.

«Разумеется, появление шведской крепости вблизи новгородских земель не могло остаться незамеченным, – пишет официальный сайт города Выборга, – и уже в 1294 г. гарнизон замка отбил первый новгородский штурм. Второе нападение новгородцев произошло в 1322 г. После этого, в 1323 г., между Швецией и Новгородом был заключен Ореховецкий мир, и земли к северу от реки Сестра официально сделались шведскими. Выборг становится форпостом Швеции в Карелии, вокруг замка быстро растет город, появляется торговый порт. Сам Выборгский замок делается одним из наиболее мощных замков Швеции и всего балтийского побережья. В 1470–1475 гг. замок дополняет возведенная вокруг города крепостная стена с десятью башнями».

Обратите внимание: Выборг – шведского происхождения город и никогда не был русским, и лишь отбивал нападения русских. Это пишут сами современные русские жители Выборга. Естественно, что, проникая на карельскую территорию еще со времен викингов, шведские колонисты сталкивались и с уникальным карельским фольклором. Шведы обратили внимание, что карелы хоронят своих мертвецов в домиках на сваях – куриных ножках, чтобы дикие звери не растащили останки. Эти сваи, между прочим, частично и украшали под ноги петуха или курицы, как угодно, ибо эти птицы были жертвенными в культуре народов Севера. И у викингов тоже.

Полуразложившийся труп в «домике» шведы называли, если складно перевести на русский – «Баба Ягга костяная нога, глиняное лицо». Имя собственное, что бы ни писали о его происхождении различные исследователи, однозначно шведское – Ягг т.е. Страшный. Именно имя Ягг было одним из многочисленных имен бога Одина. Таким образом, Баба Яга – это Баба Страшная, или же иначе Баба Одина, ибо Ягг (Один) был повелителем царства мертвых. Но в шведских сказках, смешанных с карельскими, Баба Яга как бы зависала между двумя мирами и не могла уйти в царство мертвых. В сказках давалось нравоучение – сжечь труп, посадив его на лопату и засунув в печь, или же придавить его осиновым или березовым пнем.

(Сюжеты подобных сказок, похоже, связаны с феноменом вампиризма. – Прим. Ред.)

Сказки про Ягу в Скандинавии и в Карелии были не просто страшилками, но учебниками, нравоучениями, как правильно хоронить умерших и что делать, если они не могут уйти в мир мертвых. Предлагалось либо сжигать их по закону Одина, либо нейтрализовать их опасную сущность осиной или березой. То есть, проще говоря, вбивать осиновый кол. В современных русских пересказах этих оригинальных северных сказок весь сакральный смысл пропал. Баба Яга стала просто злой старухой-колдуньей, живущей в лесу в избушке на курьих ножках. Причем, почему у избушки курьи ножки – никто, естественно, даже не задумывается. Изначально же «ножки» (столбы, на которых стоял помост с покойником) окуривали, чтобы насекомые и грызуны не добрались до тела усопшего.

БЕЛАРУСКИЙ ЗМЕЙ ГОРЫНЫЧ

А сейчас почти анекдотичная история. Детский писатель Тюняев высчитал, что русскому языку, как и народу, около 40.000 лет. Высчитал это он не по археологическим раскопкам, а по сказкам о Змее Горыныче. В ранних вариантах описания Змея написано, что у Змея был длинный хобот. Хоботом еще в XIX веке называли все длинное, часто рукав (шланг). Но Тюняев предположил, что это описание… мамонта. А раз наши предки описывали мамонта, то и жили тогда же – очень просто посчитал Тюняев. Институт Русского языка им. Ломоносова вместо того, чтобы написать фельетон про очередного «открывателя седой старины», наградил Тюняева медалью за, якобы, вклад в популяризацию русского языка. Но где работники института рассмотрели русских и русский язык в гоминидах 40.000-летней давности? Ведь тогда в Евразии жили лишь неандертальцы. Даже хомо-сапиенс ученым не известен того времени. Мамонты, верно, жили, но при чем тут мамонт?

В то же время происхождение Змея-Горыныча высчитывается куда как легче и быстрее.

Родилась сказка про Змея-Горыныча в Беларуси. Точнее, в Полесье, где протекают реки Припять и Горынь. Тогда, правда, у Горыни было другое название. Или же вообще не было. Но вот в здешних местах появилась дружина воинственных пришельцев. Их возглавлял вождь по имени Змей. Он захватил крепость на острове между двумя реками и делал из неё вылазки. Место было удобное, как раз на пути из варяг в греки, где туда-сюда плавали купцы. Змей нападал на них и грабил. Два его сына также возглавляли сильные отряды. Их называли Головами Змея. Легенда, что вместо отрубленной головы у Змея вырастала новая, с одной стороны, имеет древнегреческое происхождение от гидры, с которой сражался Геракл, а с точки зрения полешуков – когда сыновей Змея убили в схватках, на их место вставали другие предводители.

Долго это продолжаться не могло. Народ поднялся и напал на осиное гнездо бандитов. Крепость была сожжена. По легендам огонь поднимался так высоко над рекой, что ее с тех пор стали называть Горынью. Змея, естественно Горынычем, но не потому, что он извергал огонь, а потому, что сгорел за свои грехи и преступления.

Со временем образ Змея Горыныча перешел с человека на реального змея с тремя головами. Но произошло это не 40.000 лет назад, в эпоху неандертальцев, а где-то уже в веке XVII. Позже соседи россияне переняли сказки про змея у своих западных соседей, придав им различные интерпретации.

(И в этой сказке прослеживается связь с вампиризмом, так как одна из стадий феномена в том, что вампир выходит из могилы в облике огненного змея, похожего на шаровую молнию с длинным хвостом, и летит к дому жертвы (например, вдовы), где принимает вид призрака вампира. – Прим. Ред.)

УКРАИНСКИЙ ИЛЬЯ МУРОМЕЦ

Аналогично дело обстояло с былинами про Илью Муромца. «Русскими» эти былины можно назвать лишь с той оговоркой, что в годы их рождения Киев и Украина назывались Русью.

Полное былинное имя героя – Илья Муромец сын Ивана, также встречаются варианты: Илья Моровлин, Муравленин, Муровец, Муромлян. Илья Муромец фигурирует в киевском цикле былин: «Илья Муромец и Соловей-разбойник», «Илья Муромец и Идолище Поганое», «Ссора Ильи Муромца с князем Владимиром», «Бой Ильи Муромца с Жидовином (надо полагать, с иудейским киевским князем Жидославом)». В былине «Святогор и Илья Муромец» рассказывается, как Илья Муромец учился у Святогора, как, умирая, тот дунул в него духом богатырским, отчего силы в Илье прибавилось, и Святогор отдал ему свой меч-кладенец.

Имя Муромец, т.е. выходец из Мурома, тут же воодушевило многих русских фольклористов XIX века. Они стали распространять былины в финно-угорских землях России. Якобы, на родине Ильи Муромца. Однако эти былины, о чем мало кто из русских историков любит говорить, не приживались в Золотом Кольце. Былины в финно-угорском варианте приняли образ лишь прозаических рассказов о некоторых подвигах Ильи Муромца. Но эти рассказы не сообщают ничего о киевских отношениях Ильи Муромца (ибо для Мурома Киев это что-то запредельно далекое и непонятное), не упоминают князя Владимира (о котором в Московии никто слыхом не слыхивал), заменяя его безымянным королём. Чисто российские сказки содержат исключительно похождения Ильи Муромца с Соловьём-разбойником, иногда и с Идолищем, называемым Обжорой (вместо Жидовина, ибо угро-финны и русские Золотого Кольца в XIX веке не знали, что такое Жидовин), и иногда приписывают Муромцу освобождение некоей царевны от змея, которого не знают оригинальные былины об Илье Муромце.

С другой стороны, почему, если Муромец, то сразу же из Мурома? Прозвище Муромец указывает лишь на то, что Илья происходил из финского плени мурома, был наемником (что скорее всего). В Киев Муромец, вероятно, попал на ладьях варяг, которые часто заглядывали в Муром. К России былины не имеют отношения, как и не имеет отношения к Швеции или Дании легенда о Беовульфе, который был готом из Швеции, совершившим свои подвиги в Дании. «Беовульф» — это английский эпический документ, ибо впервые был записан англосаксами уже в Британии. И ни шведы, ни датчане никогда не претендовали и не претендуют на «Беовульфа».

События же былин про Илью Муромца происходят под Киевом и в Киеве и записаны были тамошними баянами. Ну а по происхождению герой мог быть кем угодно – готом, татарином, финном.

По предположению некоторых историков, родиной Ильи могло быть вовсе не село Карачарово под Муромом, а селение Карачев, возле города Моровийска на Черниговщине (современное село Моровск Козелецкого района Черниговской области Украины), что на пути из Чернигова в Киев. Особую популярность в трудах современных украинских историков получила версия, что образ Ильи Муромца списан с преподобного Ильи Печерского.

Но у украинских историков куда как больше аргументов так заявлять, чем у россиян, которые открыли в Муроме дом-музей Ильи Муромца, на месте… его избы! Во как! Если надо, то и изба отыщется.

ИТАЛЬЯНСКИЙ ЕМЕЛЯ-ДУРАК

Как ни крути, почти все русские народные сказки – это переработанный сборник сказок соседей. Шапка-невидимка родилась в Британском цикле о Короле Артуре, где маг Мерлин после смерти становится хранителем 13 сокровищ, среди которых была Мантия-невидимка. Ковер-самолет – это уже восточные сказки. В Европу ковер-самолет «залетел» с арабской сказкой «Тысяча и одна ночь», но если западноевропейцы так и оставили ковер-самолет собственностью Востока, то в России из него сделали что-то исконно русское, своё. Сапоги-скороходы – европейский фольклор, берущий корни еще в Древней Греции. Что там остается россиянам? Двое из ларца, скатерть-самобранка и Емеля-дурак и его волшебная щука? Не тут-то было! Российские исследователи, обидевшись на обвинения, что сказка «По щучьему велению» прославляет извечную российскую лень и любовь к халяве (что также прославляют и скатерть-самобранка, и двое из ларца), доказали, что и эта сказка не их, даже не замечая, что избавились чуть ли не от последней русской народной сказки.

Исследователи сражу же обратили внимание, что в первой записанной сказке про Емелю-дурака присутствуют факты его не народного, но литературного рождения. Книжные, но не устные обороты, в самом деле, попадаются на каждом шагу:

«Дурак, желая получить обещанные красный кафтан, красную шапку и красные сапоги…» – деепричастия (как и причастия) – признак книжной речи. Далее: «Щука, видя, что он не хочет ее пускать в воду…» – то же самое. «Дурак, слыша сие, весьма обрадовался»: сие, весьма – это слова церковнославянские. Текст вообще полон сложных конструкций и вычурных фраз, которых не может быть в разговорной речи: «Ежели ты желаешь, чтоб я тебе сказала, как сделать, чего ни пожелаешь, то надобно, чтобы ты теперь же сказал, чего хочешь» и пр.

Имеется и второй записанный вариант сказки. Книжных оборотов в ней уже нет, но по сути она представляет собой краткое изложение сказки первой. Текст воспроизводит устный пересказ лубочной сказки. Выходит, никакой «русской народной» сказки «Емеля-дурак» нет, не народом она рождена, а сочинена писателями, можно даже сказать, интеллигентами тогдашней эпохи.

Откуда же всё-таки взялась эта сказка, если она не устная народная? Википедия приводит выводы российских исследователей: «Сюжет сложился первоначально как анекдотический. В таком плане разработаны его первые литературные версии XVI – XVII веков – сказка Страпаролы о Пьетро Дураке («Приятные ночи», ночь III, сказка 1) и сказка Базиле («Пентамерон», I, №3). То есть это западноевропейский сюжет, по крайней мере, точно не русский. В восточнославянской традиции сюжет получил характерную форму волшебной сказки – надо понимать, имеются в виду пересказы лубка. Кстати, когда-то была очень популярна «Сказка о Бове-королевиче» и считалась русской народной, пока не выяснилось, что она происходит из того же лубка, а Бова – на самом деле итальянский Буово… Похожая история приключилась со «Сказкой о Еруслане Лазаревиче», которая, возможно, и имеет русские корни, но несет в себе множество иноземных заимствований (например, восточные и греческие имена героев)».

Таким образом, Емеля-дурак – это вновь русская интерпретация западноевропейских сказок. Примерно так уже в ХХ веке писатель Алексей Толстой перевел, значительно упростив, итальянскую сказку про Пиноккио, переименовав Пиноккио в Буратино. Имя Буратино Алексей Толстой также не придумал сам. За основу имени «своего» героя он взял мелкую европейскую разменную монетку XVII века боратинку, которую беларусы ВКЛ называли через «у» буратинкой. По стопам Толстого пошел и Александр Волков. Волков взялся переводить книгу американского писателя Лаймена Фрэнка Баума «Удивительный волшебник из страны Оз» для того, чтобы практиковаться в изучении английского языка. Однако, в процессе перевода, он изменил некоторые события, добавил новые приключения героев, уменьшил морализаторское звучание произведения Баума. Правда, Волков пошел дальше Толстого – в 1963 году, через 25 лет после первого издания (1939 год) ставшего популярным «Волшебника изумрудного города», он продолжил цикл сказок своих героев. Но это – и сказка Алексея Толстого, и сказки Волкова – уже не русские народные сказки, а советская детская художественная литература.

СКИФСКАЯ ЦАРЕВНА-ЛЯГУШКА

Кажется, что легендарная царевна-лягушка уж точно русская. Никому её не отнять! Но это только кажется на первый взгляд. Сказка вообще уходит своими корнями в глубокую древность. Причем, Востока. Невероятно, но факт: изображения царевны полузмеи-полулягушки найдены несколько десятилетий назад археологами в Причерноморье и Приазовье в скифских курганах, датируемых V–III веками до н. э. Значит, этому персонажу почти две с половиной тысячи лет?! Почему сказочные герои, словно боги, были запечатлены древним мастером? А может быть, они существовали в реальности? Царевна-лягушка – это то, что древние индийцы называли нагами – высокоразвитыми рептилиями, правящими на Земле в незапамятные времена.

Впервые русская сказка о царевне-лягушке была опубликована лишь в ХVIII веке, вновь переписанная с западноевропейских версий. Изначально сказка называлась «О лягушке и богатыре». А первым рассказчиком этого сюжета был Геродот, историк античности. Среди скифских мифов, записанных Геродотом, есть рассказ о богатыре, который в поисках пропавших лошадей попадает в пещеру, где видит удивительную женщину: верхняя часть туловища у нее человеческая, а нижняя – змеиная. Гость приглянулся деве. Она соглашается отдать ему коней, если он станет ее мужем. От этого брака родятся три сына: Агафис, Гелон, Скиф. Уходя на новые подвиги, богатырь наказывает жене подвергнуть сыновей, когда подрастут, испытанию: тот из них, кто сможет опоясаться его поясом и натянуть его лук, должен стать царем. Испытание это имеет сакральный смысл, потому что богатырь – не простой человек, но сын бога. А боги и полубоги, как известно, обитатели высших, запредельных миров. В первом варианте русского перевода сказки «О лягушке и богатыре» сохранились древние скифские мотивы.

Многие поколения безвестных рассказчиков скифского мифа изменили божественные образы, упростили их, приземлили. Женщина-змея превратилась в царевну-лягушку. Но далеко не всем, даже сказочным героям, дано властвовать над стихиями и пространством. А «наша» лягушка делает это запросто, что очень эффектно демонстрирует Ивану, который пришел к ее шалашу в поисках стрелы. Он просит лягушку отдать ему стрелу, но та приглашает Ивана войти в ее шалашик и самому забрать то, за чем пожаловал. Эта деталь очень важна. Рассказчик явно хочет подчеркнуть правдивость происходящего. Ведь лягушачий домик мал, богатырю в нем не поместиться. Тогда-то лягушка и совершает магическое действие: она перекувыркивается. И тут же ее крохотный домик превращается в роскошную беседку. Какая же магия в кувыркании? Это есть античная смена верха и низа, правого и левого – древнейшая черта магических обрядов. Естественно, что современная сказка про царевну-лягушку все эти древние тонкости растеряла, оставив примитивное изложения сути мифа, хотя и суть искажается.

Но лягушка могла не только кувыркаться или обращаться девой невиданной красы. Иван, сжегший ее шкуру, вынудил загадочную суженую продемонстрировать поистине «высший пилотаж». Надо сказать, что только перед тем, как исчезнуть, красна девица назвала Ивану свое имя. А искать ее ему пришлось не в Кащеевом царстве, а в Подсолнечном государстве, под которым древние подразумевали миры нашей Солнечной системы. Отправившись на поиски суженой, Иван приходит к Бабе Яге. Та наставляет его, как поймать Василису, которая «прилетает» к ней каждый день «для отдыха». «Только смотри, — говорит Яга, — когда она будет отдыхать, ты постарайся поймать ее за голову, и как поймаешь, то она начнет оборачиваться лягушкой, жабой, змеей и прочими гадами; а ты все не отпускай ее, и напоследок превратится она в стрелу, и ты возьми эту стрелу и переломи ее о колено; тогда она уже вечно будет твоя».

Трижды пытался Иван поймать Василису, и, как водится в сказках, только на третий раз ему это удалось. Сели тогда молодые на ковер-самолет (элемент восточных сказок), подаренный Бабой Ягой (также вставленный элемент скандинавских сказок), и летели на нем целых три дня. Велико было Подсолнечное государство. Любопытно, что московский исследователь Владимир Щербаков на звездных картах, составленных около пяти тысяч лет назад, обнаружил нечто, что надолго приковало его внимание: созвездия «Поле», рядом с ним «Луг» и «Стрела», «Змея», или «Змеиный дракон». Точнее не скажешь, если вспомнить о перевоплощениях царевны-лягушки в финале сказки. Здесь же Щербаков обнаружил и группу звезд «Лугаль», что в переводе означает «царь». Есть даже звезды Энлиля – владыки ветров, тех, что шили для царя сорочку без швов (комбинезон наги?).

Так что современная, т.е. та, в каком виде она до нас дошла, сказка про Ивана-царевича и царевну-лягушку – это жутко упрощенный до примитивизма античный скифский миф.

ПОЛОВЕЦКИЙ КОЩЕЙ БЕССМЕРТНЫЙ

Ну а по поводу Кощеева царства, как и самого имени Кощей, то оно половецкое – тюркское. В ранних русских источниках кощеями названы явно половцы-мужчины, но определенно юного возраста.

Правда, исследователи России явно ошибочно считают, что кощей в XII веке означал пленника или раба. Подтверждение тому, якобы, они узрели в памятнике древнерусской литературы – «Слове о полку Игореве», написанном в оригинале где-то в 1185 – 1187 годах. Там князь Игорь, попав в плен к половецкому хану Кончаку, садится «в седло кощеево», что понимается переводчиками как «в седло раба», но нужно понимать как в «седло юнца», т. е. в седло молодого даже еще юного (от 15 до 17 лет) хана.

В «Слове о полку Игореве» буквально сказано так: «если бы против половцев явился на помощь Всеволод Юрьевич Большое Гнездо, то чага (рабыня) была бы по ногате, а кощей по резане (мелкие денежные единицы)». Давайте теперь проведем простейший логический и лингвистический анализ этого текста.

Итак, в «Слове» в качестве описания половецких рабов и дешевой платы за них идет «Чага по ногате – кощей по резане», т.е. «девушка – по одной цене; юноша – по другой (упрощенный вариант: девочка – за пять копеек, мальчик – за десять)». Ногата в Руси шла 1:2,5 к резани. Резани шли после гривен и кун. Девушки и юноши шли первым делом на невольничий рынок, как самый ходовой товар. Сам половецкий хан Кончак назван «поганым кощеем». Поганый – значит языческий, тут ничего никому объяснять не надо. Кощей – парень/юноша. Сколько было лет хану Кончаку в 1185 году? Ему было 15 лет! Если дело происходило в 1187 году, то – 17. Родился, как известно, хан Кончак в 1170 году. Ему было, как и Христу, 33 года, когда он погиб в 1203 году. Какие еще тут могут быть вопросы по поводу слова «кощун?»

Стало быть, Кощей Бессмертный – это Добрый Молодец или Молодец Бессмертный он же Вечно Молодой. Вот почему Кощей постоянно ворует невест и их надо вызволять разным царевичам. Но, как часто бывает, всё в русских сказках перевернулось с ног на голову.

Кстати, термины «Иван-царевич», «царевна-лягушка» и прочие цари, царевичи и царевны в лишний раз свидетельствуют о нерусскости сказки, ибо царей и царевичей в Руси не было. Русские не знали слово «царь» – так именовали лишь глав государства в Золотой Орде, императора Византии иногда называли царем (от цезарь), а сами же русские государи использовали «князь» (кнез – от конунг), великий князь, если сын, то княжич. Это уже во второй половине XIX века всех татарских царей и царевичей переименовали в ханов, а великих князей переписали в царей. То есть опять был совершен вселенский кувырок – с ног на голову; была лягушка – стала красна девица. Ну, точно как в сказках.