Евгений евтушенко сказка о русской игрушке - Граматика и образование на Pisanino.ru

По разграбленным селам
Шла орда на рысях
Приторочившись к седлам
рысакосый ясак

Как под темной водою
Молодая ветла
Русь была под ордою
Русь почти не была

Но однажды
Как будто все колчаны без стрел
Удалившийся в юрту
Хан Батый захмурел.

От бараньего сала
От ласняшихся жен
Что-то в нем угасало
Это чувствовал он.

И со взглядом потухшим
Он сидел одинок
На сафьянных подушках
Сжавшись, будто хорек

Хан сопел исступленно,
Скукотою томясь.
И бродяжку с торбенкой
Ввел угодник — толмачь.

В горсть набравши урюка
Колыхнув животом.
Кто такой ?-хан угрюмо
Ткнул в бродяжку перстом.

Тот вздохнул: — Божья матерь,
То Батый, то князья,
Дел игрушечных мастер
Ванька Сидоров я.

Из холстин дыроватых
С той торбенки своей
Стал вынать деревянных
Медведей и курей

И в руках баловался
Потешатель сердец
С шебутной балалайкой
Скоморох — дергунец

Но в игрушки вникая
Умудренный как змий
На матрешек вниманья
Обратил хан Батый

И с тоской первобытной
Хан подумал в тот миг
Скольких здесь перебил он
А постичь не постиг

В мужичках скоморошных,
Простоватых на вид,
Как матрешка в матрешке
Тайна в тайне сидит.

Озираясь трусливо
Буркнул хан толмачу
— Все игрушки тоскливы,
Посмешнее хочу.

Хан добавил икнувши:
— Перстень дам и коня,
Но чтоб эта игрушка,
Просветлила меня.

Думал Ванька про волю
Про судьбу про свою
И кивнул головою:
— Сочиню, просветлю.

Шмыгал носом он грустно,
Но явился в свой срок.
— Сочинил я игрушку,
Ванькой-встанькой нарек.

На кошме некичливо,
Стал простетский, не злой.
Но дразняще качливый
Мужичок удалой.

Хан прижал его пальцем
И ладонью помог
Ванька-встанька попался,
Ванька-встанька прилег.

Хан свой палец одернул
Но силен хоть и мал
Ванька-встанька задорно
Снова на ноги встал.

Хан игрушку с размаха
Вмял в кошму сапогов
И знобея от страха
Заклинал шепотком.

Хан сапог отодвинул,
Но держась за бока
Ванька-встанька вдруг
вынырнул из под носка

Хана страхом шатало
И велел он скорей
От Руси, от шайтана
Повернуть всех коней

И теперь уж отмаясь,
Положенный вповал
Ванька Сидоров – мастер
У дороги лежал.

Он лежал, отсыпался
Руки белые врозь
Василек между пальцев
Натрудившихся рос.

А в пылище прогорклой
Так же мал да удал
С головенкою гордой
Ванька-встанька стоял

Из под стольких кибиток
Из под стольких копыт
Он вставал не убитый,
только временно сбит.

Опустились туманы
На лугах заливных
И ушли басурманы
Будто не было их.

Ну а Ванька остался
Как остался народ
И душа Ваньки-встаньки
В каждом русском живет

Мы народ Ванек-встанек
Нас не бог уберег
Нас давили, топтали
Столько разных сапог

Они знали: Мы Ваньки
Нас хотели покласть,
Но о том что мы Встаньки,
Забывали, платясь.

Мы народ Ванек-встанек
Мы встаем, так в серьез
Мы от бед не устанем
Не поляжем от слез

И смеется не вмятый
Не затоптанный в грязь
Мужичок хитроватый
Чуть по-ка-чи-ва-ясь.

Следующий стих → Евгений Евтушенко — Половинчатость
Предыдущий стих → Евгений Евтушенко — Ритмы Рима

Читать стих поэта Евгений Евтушенко — Сказка о русской игрушке на сайте РуСтих: лучшие, красивые стихотворения русских и зарубежных поэтов классиков о любви, природе, жизни, Родине для детей и взрослых.

Источник

Сказка о русской игрушке

По разграбленным сёлам
шла Орда на рысях,
приторочивши к сёдлам
русокосый ясак.

Как под тёмной водою
молодая ветла,
Русь была под Ордою,
Русь почти не была.

Но однажды , – как будто
все колчаны без стрел, –
удалившийся в юрту
хан Батый захмурел.

От бараньего сала,
от лоснящихся жён
что-то в нём угасало –
это чувствовал он.

И со взглядом потухшим
хан сидел, одинок,
на сафьянных подушках,
сжавшись, будто хорёк.

Хан сопел, иступлённой
скукотою томясь,
и бродяжку с торбёнкой
ввёл угодник толмач.

В горсть набравши урюка,
колыхнув животом,
«Кто такой?» – хан угрюмо
ткнул в бродяжку перстом.

Тот вздохнул («Божья матерь,
то Батый, то князья…»):
«Дел игрушечных мастер
Ванька Сидоров я».

Из холстин дыроватых
в той торбёнке своей
стал вынать деревянных
медведей и курей.

И в руках баловался
потешатель сердец –
с шебутной балалайкой
скоморох-дергунец.

Но, в игрушки вникая,
умудрённый, как змий,
на матрёшек вниманье
обратил хан Батый.

И с тоской первобытной
хан подумал в тот миг,
скольких здесь перебил он,
а постичь не постиг.

В мужичках скоморошных,
простоватых на вид,
как матрёшка в матрёшке,
тайна в тайне сидит.

Озираясь трусливо,
буркнул хан толмачу:
«Все игрушки тоскливы.
Посмешнее хочу.

Пусть он, рваная нечисть,
этой ночью не спит
и особое нечто
для меня сочинит».

Хан добавил, икнувши:
«Перстень дам и коня,
но чтоб эта игрушка
просветлила меня!»

Думал Ванька про волю,
про судьбу про свою
и кивнул головою:
«Сочиню. Просветлю».

Шмыгал носом он грустно,
но явился в свой срок:
«Сочинил я игрушку.
Ванькой-встанькой нарёк».

На кошме не кичливо
встал простецкий, не злой,
но дразняще качливый
мужичок удалой.

Хан прижал его пальцем
и ладонью помог.
Ванька-встанька попался,
Ванька-встанька прилёг.

Хан свой палец отдёрнул.
Но силён, хоть и мал,
Ванька-встанька задорно
снова на ноги встал.

Хан игрушку с размаха
вмял в кошму сапогом
и, злобея от страха,
заклинал шепотком.

Хан сапог отодвинул,
Но, держась за бока,
Ванька-встанька вдруг вынырнул
из-под носка!

Хан попятился грузно,
Русь и русских кляня:
«Да, уж эта игрушка
просветлила меня…»

Хана страхом шатало,
и велел он скорей
от Руси – от шайтана –
повернуть всех коней.

И теперь уж отмаясь,
положённый вповал,
Ванька Сидоров мастер
у дороги лежал.

Он лежал, отсыпался,
руки белые врозь,
василёк между пальцев
натрудившихся рос.

А в пылище прогорклой,
так же мал да удал,
с головёнкою гордой
Ванька-встанька стоял.

Из-под стольких кибиток,
из-под стольких копыт
он вставал неубитый,
только временно сбит.

Опустились туманы
на лугах заливных,
и ушли басурманы,
будто не было их.

Ну, а Ванька остался,
как остался народ.
И душа Ваньки-встаньки
в каждом русском живёт.

Мы – народ ванек-встанек.
нас не Бог уберёг!
Нас давили, пластали
столько всяких сапог!

Они знали, мы – ваньки,
нас хотели покласть,
а о том, что мы встаньки,
забывали, платясь.

Мы – народ ванек-встанек.
Мы встаём – так всерьёз.
Мы от бед не устанем,
не поляжем от слёз…

И смеётся не вмятый,
не затоптанный в грязь
мужичок хитроватый,
чуть пока-чи-ва-ясь…

Любопытно, но об этом стихотворении Евтушенко я узнала благодаря поэту Владимиру Корнилову и его посвящению этому конкретному произведению Евтушенко:

СТИХ СТИХУ

Был у Евтушенко
Стих — не самый лучший,
Но ему оценку
Дал мой личный случай.

На большие сроки
Изгнан из шеренги,
Полюбил я строки
Жени Евтушенко.

Описал он просто,
Прямо, без утайки
Лихость, непокорство,
Стойкость ваньки-встаньки.

Жизнь была не нянька,
А скорей — лишенка,
Но грел душу ванька-
Встанька Евтушенко.

Потому что, грустный
И не выйдя рожей,
С этою игрушкой
Был я чем-то схожий…

Источник

Евгений Евтушенко

Присяга простору

СКАЗКА

РУССКОЙ

ИГРУШКЕ

В. А. Косолапову

По разграбленным селам

шла Орда на рысях,

приторочивши к седлам

русокосый ясак.

Как под темной водою

молодая ветла,

Русь была под Ордою,

Русь почти не была.

Но однажды, — как будто

все колчаны без с т р е л, —

удалившийся в юрту

хан Батый захмурел.

От бараньего сала,

от лоснящихся жен

что-то в нем угасало —

это чувствовал он,

И со взглядом потухшим

хан сидел, одинок,

на сафьянных подушках,

сжавшись, будто хорек.

Хан сопел, исступленной

скукотою томясь,

и бродяжку с торбенкон ·

ввел угодник толмач.

В горсть набравши урюка,

колыхнув животом,

«Кто такой?» — хан угрюмо

ткнул бродяжку перстом.

Тот вздохнул («Божья м а т е р ь, —

то Батый, то князья…»):

«Дел игрушечных мастер

Ванька Сидоров я».

Из холстин дыроватых

в той торбеике своей

стал вынать деревянных

медведей и курей.

И в руках баловался

потешатель сердец —

с шебутной балалайкой

скоморох-дергунец.

Но, в игрушки вникая,

умудренный, как змий,

на матрешек вниманье

обратил хан Батый.

И с тоской первобытной

хан подумал в тот миг,

скольких здесь перебил он,

а постичь — не постиг.

В мужичках скоморошных,

простоватых на вид,

как матрешка в матрешке,

тайна в тайне сидит..,

Озираясь трусливо,

буркнул хан толмачу:

«Все игрушки тоскливы.

Посмешнее хочу.

Пусть он, рваная нечисть,

этой ночью не спит

и особое нечто

для меня сочинит…»

Хан д о б а в и л, икнувши:

«Перстень д а м и коня,

но чтоб эта и г р у ш к а

просветлила меня!»

Д у м а л В а н ь к а про волю,

про судьбу про свою

и кивнул головою:

«Сочиню. П р о с в е т л ю».

Ш м ы г а л носом он грустно,

но явился в свой срок:

«Сочинил я игрушку,

В а н ь к о й- в с т а н ь к о й н а р е к».

На кошме не кичливо

в с т а л простецкий, не з л о й,

но д р а з н я щ е качливый

м у ж и ч о к у д а л о й.

Хан п р и ж а л его п а л ь ц е м

и л а д о н ь ю помог.

В а н ь к а- в с т а н ь к а п о п а л с я.

В а н ь к а- в с т а н ь к а прилег.

Хан свой п а л е ц о т д е р н у л,

но силен, хоть и м а л,

в а н ь к а- в с т а н ь к а задорно

снова на ноги в с т а л.

Хан игрушку с р а з м а х а

вмял в кошму сапогом ·

И, зпобея от с т р а х а,

з а к л и н а л ш е п о т к о м.

Хап сапог отодвинул,

но, д е р ж а с ь за бока,

пи т. к а- в с т а н ь к а вдруг вынырнул

из-под носка!

Хан попятился г р у з н о,

Р у с ь и русских к л я н я;

« Д а, у ж эта игрушка

просветлила меня…» .

Хана страхом шатало,

и велел он скорей

от Руси — от шайтана —

повернуть всех коней.

И, теперь уж отмаясь,

положенный вповал,

Ванька Сидоров—мастер

у дороги л е ж а л.

Он л е ж а л, отсыпался —

руки белые врозь.

Василек между пальцев

натрудившихся рос.

А в пылише прогорклой,

так же мал да удал,

с головенкою гордой

ванька-встанька стоял.

Из-под стольких кибиток,

из-под стольких копыт

он вставал неубшый —

только временно сбит.

Опустились туманы

на лугах заливных,

и ушли басурманы,

будто не было их.

Ну, а ваньк^ остался,

как остался народ,

и душа ваньки-встаньки

в каждом русском живет.

Мы — народ ванек-встанек,

Н а с не бог уберег.

Н а с давили, пластали

столько разных сапог!

Они знали: мы — ваньки,

нас хотели покласть,

а о том, что мы встаньки,

вабывали, платясь.

Мы — народ ванек-встанек.

Мы встаем — так всерьез.

Мы от бед не устанем,

не поляжем от слез…

И смеется не вмятый,

не затоптанный в грязь

мужичок хитроватый,

чуть пока-чи-ва-ясь.

1963

ГЛУБИНА

В-

Соколову

Будил захвоенные дали

рев парохода поутру,

а мы на палубе стояли

и наблюдали Ангару,

Она летела озаренно,

и дно просвечивало в ней

сквозь толщу волн светло-зеленых

цветными пятнами камней,

Порою, если верить глазу,/

могло казаться на пути,

что дна легко коснешься сразу,

лишь в воду руку опусти.

Пусть было здесь немало метров

но так вода была ясна,

что оставалась неприметной

ее большая глубина.

Я знаю: есть порой опасность

в незамутненное™ волны,

ведь ручейков журчащих ясность

отнюдь не признак глубины.

Но и другое мне знакомо,

и я не ставлю ни. во грош

бессмысленно глубокий омут,

где ни черта не разберешь.

И я хотел бы стать волною

реки, зарей пробитой вкось,

с неизмеримой глубиною

·и каждым камешком насквозь!

1952

Д а л ь п р о ш т о п о р е н а д ы м о м т о р о п л и в ы м.

П ы л у п о е з д а от п ы л и не у п а л.

К а к п р и ш п о р е н н ы й, о н ш п а р и т п о н а п л ы в а м

п а р о в о з а м и о ш п а р е н н ы х ш п а л.

В о к о л е с и ц е к о л е с б е с т о л к о в ы х,

что ни с т ы к, с т у ч а бойчее и б о й ч е й,

он влетает в к о п о ш е н и е т о р г о в о к,

в звон д ы м я щ и х с я на с т о л и к а х б о р щ е й.

И з у з л а к р и ч и т, в ы с о в ы в а я с ь, у т к а,

н а к у в ш и н е виснет пенки б а х р о м а.

Т о р м о з а с к р и п я т, и — д а в е ш н я я ш у т к а:

«Надевай, р е б я т а, в а л е н к и — . З и м а ! »

Н а д с п е ц о в к а м и и с х о д я т з в о н о м б у с ы,

Т а м д е в ч а т а, у л ы б а я с ь м о р я к а м,

под вагонами просматривают буксы

и п о х л о п ы в а ю т поезд по б о к а м .

О б д а в а я все шипением г о р я ч и м,

он опять идет, в з д ы х а я г л у б о к о.

П а с с а ж и р ы з а б ы в а ю т вмиг п р о с д а ч у

и р а с п л е с к и в а ю т в беге м о л о к о.

О н идет, д о м а г у д к а м и б е с п о к о я,

м и м о с т а н ц и и З и м а в д ы м у г у с т о м.

П о мосту гремит н а д пенистой О к о ю

и с к р ы в а е т с я в т а й г е, вильнув х в о с т о м.

Г д е з е л е н ы е в е р ш и н ы, с л о в н о п и к и,

он один с т а й г о й, и б о л ь ш е н и к о ю .

М ы и д е м, п о д н я в ш и с ь с у з е н ь к о й т р о п и н к и,

в д а л ь п о р е л ь с а м, е щ е т е п л ы м о т н е г о.

Н а ш и м ы с л и в с л е д з а п о е з д о м с т р е м я т с я.

В с л е д г л я ж у и н а г л я д е т ь с я н е м о г у.

С о р о к пятый г о д.

Н а м п о т р и н а д ц а т ь.

М ы идем з а синей ягодой в т а й г у.

Ч т о н а м д о м а , г д е и тесно и н е л о в к о,

г д е изучено д о м е л о ч и ж и л ь е?

Г д е прихвачено на д в о р и к а х к веревкам

д е р е в я н н ы м и п р и щ е п к а м и б е л ь е?

Г д е н а у л и ц а х п о л н о с о л о м ы к о л к о й,

где все л е т о, под п р о х о ж и м и б у г р я с ь,

только с в е р х у з а с ы х а я черствой к о р к о й,

прогибается, покачиваясь, грязь?

В свежем сене под навесом только душно.

Что с того, что в дряхлой крыше синь видна,

где июльский месяц тонок, словно д у ж к а

у опущенного в озеро ведра!