Текст книги «Живая память»
Автор книги: Михаил Шолохов
Соавторы: Алексей Толстой,Константин Симонов,Андрей Платонов,Геннадий Семенихин,Леонид Соболев,Иван Стаднюк,Вадим Кожевников,Николай Грибачев,Анатолий Софронов,Константин Лордкипанидзе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)
Габит Мусрепов. АКЛИМА
«Мама!» – так начиналось письмо солдата. «Мама» – это прекрасное слово облетело весь свет.
«Родная моя, как я соскучился по тебе!..»
Многоточие. Почему оно здесь? Зачем? Оно напоминало капли упавших слез. Может быть, пишущий задохнулся от душившей его тоски и, не найдя нужных слов, поставил точки? А может быть, и другое: просто не захотел солдат продолжать, все его чувства вместились в эти три слова: «Соскучился по тебе».
У Аклимы, получившей письмо, все закачалось перед глазами. Четыре года назад ее единственный сын Касым ушел на фронт. Каждый день израненное тревогой сердце матери вздрагивало от всякой весточки с фронта, как туго натянутые струны домбры при малейшем дуновении ветерка. Два года назад пришла о сыне последняя весть – извещение о смерти Касыма. До сих пор оно хранилось на дне сундучка, и до сих пор надежда не переставала стучаться в сердце матери: «Вернется, придет, живой…»
И вот пришел почтальон, принес письмо. Письмо с грифом полевой почты.
– Нурила! Милая! Иди сюда скорее! – крикнула Аклима, выбегая на террасу.
В те дни люди быстро сближались друг с другом. Бывало, что одна ночь роднила их на всю жизнь. Аклима подружилась со своей молодой соседкой недавно, у них нашлись общие интересы, они помогали друг другу.
Как только Нурила выбежала на террасу, увидела растерянное лицо Аклимы и письмо в ее руке, она все поняла и, ни о чем не спрашивая, ловко перескочила через барьерчик, разделявший террасу на две половины.
Ее белоснежное лицо заалело легким румянцем, а губы, свежие, как бутон только что приоткрывшейся розы, приветливо улыбались. Она взяла из рук Аклимы письмо.
– Только, чур, не плакать! – проговорила она.– А то и читать не стану… Это же радость, апа!
Она заставила Аклиму улыбнуться, но, прочитав слова «истосковался по тебе», запнулась, у нее от волнения задрожали руки. Голубая жилка на шее затрепетала, и слезы затуманили прекрасные черные глаза. Безмерная тоска солдата бушевала в письме, подобно бурному, ниспадающему с высоты водопаду. Для выражения чувств он находил такие слова, что Нурила не в силах была читать вслух письмо. Она пробежала глазами первую страницу.
– «Мама. Первое свое письмо я послал на станцию Агадырь. Думал, что ты уже вернулась туда… Но я рад, что ты в Караганде…»
– Подожди, подожди! – растерялась Аклима. – Какая станция? Какой Агадырь?
Нурила продолжала читать.
– «Мама, ты, конечно, спросишь, почему так? Об этом я расскажу тебе после. Сейчас слушай, мама».
Аклима слушала. Она впитывала в себя каждое слово письма, каждую интонацию в голосе Нурилы, следила за каждым движением девушки. Глаза Аклимы, еще не потерявшие своей былой привлекательности, отражали все ее чувства и мысли. Эти глаза то теплели от любви к сыну, то расширялись от страха за него, то жмурились от облегчения.
– «Мама, – писал солдат. – На этой войне я прошел две тысячи сорок девять километров. То, о чем я хочу рассказать тебе, произошло на последних сорока девяти… Если мне не изменяет память, в тот день тебе как раз исполнилось сорок девять лет. Такое совпадение! Извини меня, что я не поздравил тебя с днем рождения… Письмо осталось в моем нагрудном кармане, я не успел отправить его».
– Неужели он забыл, что мне теперь сорок четыре?! – с обидой и горечью воскликнула мать. – Ой, Касым, Касым!
– «На войне, мама, – продолжала читать Нурила, – сорок девять километров не такое уж большое расстояние, а тем более для нас, танкистов. Но бывает и так, что один километр заставляет тебя остановиться надолго. Вот я и остановился. Сколько прошел, а до Берлина не удалось дойти».
Голос Нурилы вздрогнул от какого-то нелепого предчувствия, она на мгновение прервала чтение, а Аклима смотрела на нее с ожиданием. «Что же случилось, что помешало ему?»
– «Мама, я знаю: ты умеешь по-геройски встречать и радость и горе. Я помню, так раньше бывало. Поэтому выслушай без страха, ведь я рожден тобою, я твой сын».
– Касым, Касым, – тяжело вздохнула Аклима.
– «Я все хорошо помню, – читала Нурила. – Это была моя последняя ночь на передовой. Три дня и три ночи без сна и отдыха стояли мы на берегу речушки и не могли, никак не могли форсировать ее. Противоположный берег, опоясанный проволочными заграждениями, противотанковыми надолбами, минными полями и дотами, закрывала от нас завеса огня. Немцы били и били из орудий по нашим позициям, снаряды рвались то там, то здесь, река кипела от разрывов. Речка-то узкая, неглубокая, а переправу навести – и думать нечего.
Так вот – третья ночь. Пахнет гарью. На востоке мерцают редкие звезды. Низкие, густые, свинцовые тучи, поднимаясь из-за горизонта, застилают небо. Вражеские позиции постепенно погружаются во мрак. Я уже не помню, рассеялся этот мрак или нет. Да и не в том дело. Нужно было во что бы то ни стало сбить немцев с укрепленных позиций. А там не удержаться им против нас. Мы все так думали.
Помню, пришел к нам командир дивизии полковник Ревизов, широкоплечий, сильный. Ночью он великаном казался. Прошелся вдоль строя танкистов медленным шагом. Мы стоим, вытянулись в струнку, ждем и уже чувствуем: что-то будет, наверняка получен какой-то особо важный приказ, и по лицу командира видно, да и младшие офицеры, прибывшие с полковником, ведут себя неспокойно. Ну и вот. Остановился Ревизов посредине строя и заговорил. Спокойно так, не повышая голоса, как близкий друг наш. А солдаты любят такой разговор, уважают.
– Товарищи, давайте посоветуемся! – сказал полковник.– Получено ответственное задание. Говоря откровенно, тому, кто выполнит его, не хочу ничего обещать: ни орденов, ни званий. Их у вас много, а за то, что предстоит сделать, трудно придумать достойную награду… Одним словом, как вы считаете: не пора ли нам быть на том берегу?
Мы стояли молча, а полковник смотрел на нас испытующим взглядом, и мне казалось, что он читал наши мысли.
– Не успели с ходу проскочить. Время упустили. Так вы думаете? А? – спросил нас Ревизов. – Верно… Знаю… А вперед идти надо!
Эти слова были сказаны дружески, спокойно, без ложного пафоса, без брани и угроз, они не звучали как приказ, а ведь солдатам, стосковавшимся по теплу родного дома, уставшим от окриков и команд, доброе слово командира дороже всего.
И выход был найден: попытаться в танках на предельной скорости прорваться по дну речушки на тот берег и закрепиться там.
Пять командиров шагнули вперед. Я был среди них.
Молча шли мы потом к машинам, прикидывая в уме расстояние, которое придется пройти под водой, стараясь представить себе преграды, которые могут там встретиться. Разведчики-водолазы не скрывали, что неприятель постарался и дно реки превратить в неприступный рубеж: железобетонные надолбы сбросил, проволочные петли. Тут уж не поможет безрассудное трюкачество, тут необходим разумный расчет, выдержка и смелость. Только бы не наткнуться на подводные мины, только бы не застрять в тине, только бы вода не успела залить мотор, а нам хватило бы воздуха! Не то окажемся мы, как рыбы, в крепкой сети.
Молча построились мы с товарищами, крепко пожали друг другу руки, посмотрели на темную поверхность воды, взлохмаченную разрывами снарядов. Немцы, боясь нашего наступления, не прекращали огня и ночью. И я подумал про себя:
«Прощай, мама, если мы не увидимся больше».
Но нет, мама! Нет! Я не сказал «прощай»! Эта проклятая мысль несколько раз приходила мне в голову, но я гнал ее прочь. Я не хотел прощаться даже с дымом паровозов, везущих уголь из черных шахт Караганды… Я все время помнил о тебе. Я думал так: возьму с собой письмо, которое утром написал тебе. Возьму его на тот берег, а завтра припишу два слова «жив и здоров» и отправлю. Ох, мама! Оказалось: между сегодняшним числом и завтрашним, между той ночью, когда я шел в свой последний бой, и этими вот минутами лежит целая вечность…»
Обе женщины понимали скрытый смысл этих слов и не смели поднять друг на друга глаза, полные смятения и скорби.
Светло-каштановые волосы Нурилы, слабо зашпиленные на затылке, рассыпались по плечам.
– Что с тобой, девочка? Ты плачешь? – тихо спросила ее Аклима, и голос ее дрожал от волнения.
– Нет, что вы, апа… У вас такой сын, разве можно плакать, – ответила Нурила и попыталась улыбнуться, но ее волнение выдала дрожь в голосе. Она продолжала читать: – «И вот началось, мама. Тяжелый танк наш на полном ходу окунулся в воду. Мы неслись, то ныряя в какие-то ямы, то поднимаясь. Оглушительный грохот моторов стал тише. Товарищи не спускали взглядов с приборов. Я отдавал приказания:
– Прямо держи… Влево… Жми напрямик… Вправо…
Мелко дрожали передо мной стрелки хронометра, как крылья озябшей бабочки. Две секунды прошло. Две с половиной. Три. О, тут я впервые в жизни понял, что такое доля секунды – целая вечность, за которую можно обойти весь земной шар. Мне казалось, что все происходит во сне. Непонятное чувство безразличия сковывало движения. Запах сырости щекотал ноздри. Воды было в танке уже по колено. Только бы не заглох мотор! Вода вдруг всколыхнулась, поднялась нам по грудь и стала быстро спадать. Мы поняли, что выскочили на противоположный берег.
Наш танк шел вторым, позади были еще три машины. Кто из них форсировал реку, а кто нет, мне до сих пор неизвестно. Тогда не было времени проверять. Перед нами – немцы, позади – наши войска, которые ждут своего часа, ждут начала наступления.
– Вперед! – кричу водителю. – Не сбавлять скорости!
И мы несемся… Вспышки разрывов вырывают из тьмы разрушенные проволочные заграждения, надолбы, мечущихся немецких солдат.
– Огонь! – кричу стрелку.
А по броне танка царапают уже пули и осколки. Мы – в полосе огня. Наш стрелок, Петя Чернов, не перестает бить по немцам. Пот ручьями течет по его лицу. А Рахим Сарыбасов, водитель, бросает танк в самую гущу немецких солдат, в панике удирающих от нас. Оборачивается ко мне, черные глаза его блестят.
– Коля! – кричу я Николаю Сорокину, радисту.– Ну, как там? Пошла пехота?
Он отрицательно покачал головой. Да, пожалуй, еще рано ей переправляться. Но скорее бы! Скорее!
Мы углубились уже на десять километров от берега. Значит, всего пройдено две тысячи сорок девять километров, подумал я. И вспомнил, что тебе сегодня сорок девять лет исполняется. Потрогал нагрудный карман. Письмо на месте.
Чернов обернулся ко мне от пушки, хотел что-то сказать, и в тот же миг танк вздрогнул, пахнуло едким дымом, Чернов со стоном повалился вниз. Я хотел было броситься к нему на помощь, но что-то морозное, колючее ударило меня в лицо. Посмотрел: на руке кровь, теплая, моя кровь.
– Товарищ командир! – слышу голос радиста.– Пехота переправляется. Взвод автоматчиков уже на этом берегу… – Он внезапно запнулся и крикнул мне: – Нос… Нос…
А я показал ему на Чернова. Вдруг внутри танка вспыхнуло, заметалось пламя. И первое, что бросилось мне в голову: «Письмо»… Письмо, которое я не успел отправить тебе, сгорит в моем кармане. Кровь заливала лицо, я хотел было утереться рукавом гимнастерки, но одежда вспыхнула на мне… Попытался тушить, хотел добраться до люка, открыть его и выбраться наружу, но что-то тяжелое и острое ударило меня по ногам. Я почувствовал, что стремительно падаю в черную бездну, из которой могу не подняться… Вот и все. Что было дальше со мной, я не знаю. Очнулся через шесть месяцев и десять дней…»
У Нурилы, читавшей теперь письмо стоя, внезапно подкосились ноги, и она схватилась за стенку, чтобы не упасть. Листки письма выпали из ее рук, рассыпались по полу. У Аклимы не нашлось сил наклониться и поднять их. Горький комок подкатился к горлу и мешал ей дышать.
А рядом с террасой стояли и слушали мальчишки, только что вернувшиеся из школы, – черномазые казахские дети. У одного из них была на голове большая отцовская пилотка, а в руке школьная сумка.
– Понял, как надо фашистов бить? – спросил он у своего товарища. – Я-то уже знаю. Мне папа рассказывал… Сперва в тыл надо зайти, а потом – трах! И ударить!
Он хотел показать, как надо ударить, размахнулся, но товарищ его юркнул в сторону, и мальчуган в пилотке, потеряв равновесие, сам плюхнулся на землю. Книжки, лежавшие у него в сумке, рассыпались… Другой мальчишка, не теряя времени, сел ему на грудь, зажимая рот рукой.
– А потом… Еще раз – трах! – приговаривал он. – Рот этому немцу завязать и тащить его к командиру!
Они играли в войну. А на террасе сидели две женщины, потрясенные самой страшной правдой настоящей войны.
– Читай, Нурила. Читай все, до конца! – с трудом выговорила Аклима, желая допить наконец безмерную чашу горя. И Нурила стала читать:
– «Первое, что я понял, когда очнулся – руки целы. Обрадовался. Все десять пальцев сохранились полностью. Обнимаются друг с другом, как старые друзья после долгой разлуки. Где же я? Что со мной? Почему так темно вокруг, так тихо? Наверное, ночь… Да, да! Ночь, – думал я. – Та самая ночь, когда загорелся танк. А может быть, он и не загорался. Может быть, просто я уснул тогда, и все, что было, – сон, множество тяжелых снов! Ощупываю руками грудь… Цела… Сердце стучит. Поддерживая друг друга, руки движутся к голове… Вот – губы. Целы и губы, и зубы… Вот – нос. Но вместо носа пальцы нашли мягкую повязку, а под ней, словно расплавленный свинец – боль. А ноги мои? Чувствую, что левое бедро немеет, а в пальцах правой ноги – ломоту. Руки скользнули вниз и… не нашли ног. Вместо них – обрубки.
Я потерял сознание, а когда снова пришел в себя, была все та же тишина, та же мягкая койка, и были чьи-то руки, которые меняли у меня на голове повязку.
– Послушайте! Сколько времени? – спросил я. Никто не ответил мне. Я снова спросил, но не услышал своего голоса. Что же случилось, – оглох я или нем? Поднял руку. Тогда чей-то низкий голос у самого моего уха едва слышно проговорил:
– Успокойтесь. Вы спасены и будете жить. Вы в Саратове, в госпитале. Месяца через два начнете ходить. Поняли? – Голос неизвестного мне человека повторил все снова.
Да, я понял: буду жить, буду ходить. Но двух месяцев мне все-таки не хватило для того, чтобы подняться с постели. Теперь я уже мог считать дни, недели, месяцы… Прошло полгода с той минуты, как я пришел в себя, а подняться с койки все еще не мог. Постепенно возвращалось зрение, с трудом и понемногу я начал говорить, госпитальные хирурги восстановили мне нос. Но одного боюсь я все время: не узнают меня друзья-товарищи. Лицо мое обезображено, ног нет… Я долго не решался написать тебе обо всем этом, мама, родная.
Но я хочу жить… Ведь руки-то мои целы, сердце– то бьется. Значит, не все еще потеряно.
Мама, я могу писать. Какое это прекрасное слово – могу! Какое это большое счастье – писать! На фронте я часто пел какую-то песню. Слов я теперь уже не помню и мотива не помню. Но это были мои слова и мой мотив. Хороши они или плохи для других, – не знаю. Знаю одно: что-то большое всегда поднималось во мне, будто я плыл по бескрайнему морю или стоял на вершине высокой горы. Я забывал все горести, уныние, страх, злость. Я пел… А почему бы и сейчас не запеть мне? Почему? Пусть попробуют взлететь к небу слова моей песни, как птенцы с неокрепшими крыльями. Ведь не сразу, но все-таки они полетят!
И последнее, мама. Сейчас, когда ты читаешь это письмо, я – на курорте. Учусь ходить на протезах. Обрубки ног болят. Но я все равно буду ходить. Буду!
Жду твоего письма. Как только получу его, вылечу в Караганду. Жду свидания, жду, когда ты крепко обнимешь меня. Твой сын Сапар».
– Сапар?! – вскрикнула Аклима. – Кто? Какой Сапар? Может быть, Касым, ты хотела сказать?
– Нет. – Нурила растерялась не меньше Аклимы. – Здесь написано ясно… Са…апар…
– Са…ааапар? – выдохнула Аклима, выпрямляясь. Успокоилось сердце… Не он!
Она не могла скрыть радости: эти нечеловеческие страдания не коснулись ее сына; другой, чужой, совсем незнакомый ей остался калекой, но не Касым, нет! Аклима посветлевшими глазами взглянула на Нурилу и вздрогнула. Девушка так изменилась, что ее не узнала бы и родная мать. Она поникла, сгорбилась, даже темно-красное шелковое платье с голубыми цветочками, плотно облегающее ее тонкий стан, казалось помятым, словно увядшим. Вся тяжесть страданий солдата ложилась теперь на нее одну. В ее взгляде, остановившемся на лице Аклимы, были удивление и упрек.
Аклиме стало стыдно за свою минутную радость.
– Он, наверное, так любил свою мать, – сказала она скорее самой себе, чем Нуриле, и в голосе ее зазвучала тайная материнская забота.
– Да! – воскликнула девушка. – Ведь я знала его мать. Она жила здесь, в этой комнате, где вы теперь живете…
И Нурила рассказала все, что знала. Во время войны, когда она, окончив институт, приехала в Караганду, случай столкнул ее с Сапаром и его матерью. Однажды Нурила возвращалась домой после собрания. Была ночь. Вдруг мимо девушки пробежал голый человек. Зимой в Караганде она увидела человека, бегущего в одних трусах по морозу! Конечно, Нурила испугалась. Она бросилась к дому и на террасе у соседки – тети Улбалы – увидела человека, надевавшего гимнастерку. Утром, когда Нурила, направляясь на работу, вышла из дома, ей встретился молодой лейтенант, рослый, с густыми ресницами и черными зачесанными назад волосами.
– Сестренка, – сказал он, улыбаясь. – Я, кажется, испугал вас вчера… Вы меня извините… Я каждый вечер обтираюсь снегом. Я вовсе не хотел пугать вас. Частное слово!
Это была их единственная встреча. Вечером молодой лейтенант уехал на фронт. Но он надолго остался в памяти Нурилы. Потом она узнала у Улбалы, что это ее сын, что зовут его Сапаром. Через два года Улбала умерла, а в ее комнате поселилась Аклима. Вот и все, что могла рассказать Нурила.
И снова в душе Аклимы четко зазвучали слова письма, далекий и сильный голос солдата. Как он был понятен ей! Но что делать? Как помочь Сапару? Как написать ему, что никогда материнские руки не обнимут его израненную солдатскую голову, что никогда но услышит он голоса своей матери?
– Нуркеш![11]11
Нуркеш – ласкательное от Нурила.
[Закрыть]
– нерешительно сказала Аклима. – А если я… Если я вызову его… Ну, напишу ему от имени матери… Приезжай, мол, сынок. Что будет, Нуркеш? Я ведь теперь знаю: мой-то Касым не вернется…
Нурила ничего не ответила ей. Она только подняла свои большие карие глаза, наполнившиеся слезами, быстро схватила руку Аклимы и крепко сжала ее.
В тот же день полетела из Караганды телеграмма Сапару:
«Приезжай, сынок, жду. Мама».
И Аклима стала ждать…
Каждый самолет, пролетавший над ее домом, заставлял сильнее биться материнское сердце. Может быть, это он летит – ее сын-солдат, ее Сапар?
1944
Антти Тимонен. Дядя
I
Ветер вырвался из леса на свободу. Сырой, колючий, он гнал над равнинами Восточной Пруссии, почти над землей, тяжелые, грязные облака, бил в лицо липким снегом.
По обочинам шоссе колыхался мутный поток; вода принимала все, что давали ей земля и люди: песок и глину, навоз и кровь. Она обмывала черные покрышки разбитых грузовиков, ныряла под гусеницы танков, обломки мебели, тянула на дно распоротые перины и подушки. Местами, где кюветы до краев были забиты разным хламом, жидкая грязь выплескивалась на дорогу, заливая сапоги солдат.
Полк прибыл на отдых и пополнение. Все, что осталось от личного состава, квартирьеры без хлопот разместили в трехэтажном доме поместья с разбитым северным крылом.
Как бы солдат ни устал, он всегда устроит себе ночлег и хоть малый, да уют. Все суетились как новоселы: переставляли и носили из комнаты в комнату уцелевшую мебель, выбрасывали на улицу осколки посуды, солому, бинты с бурыми пятнами крови…
Помощнику начштаба полка по разведке Воронину и его замполиту досталась небольшая комната с окнами по фасаду; одно окно каким-то чудом уцелело, второе забили фанерой.
Высокий, худощавый капитан Воронин подошел к этажерке, где лежали детские учебники и тетради, раскрыл альбом для рисования.
– Смотри-ка, Яков Николаевич, здорово рисуют!
Замполит поднес альбом к близоруким глазам.
Он увидел картину сражения: из пушки еще только вылетал снаряд, а танк уже горел. Из люка высовывались бородатые люди со звездочками на шлемах и поднимали руки с растопыренными пальцами. Немецкий солдат держал в руках автоматище – больше, чем сам, а перед ним с поднятыми руками стояло столько солдат с красными звездочками, сколько уместилось на листе альбома.
Воронин вздохнул:
– М-да, рисунки остались, а что стало с художником?..
После бритья оба капитана, раздетые до пояса, с наслаждением мылись во дворе поместья, под колючим дождем. Чистую воду здесь можно было достать только из воронок.
Румяный после бритья и умывания, Воронин чуть посветлел лицом, но тем резче проступили морщины-полукружья вокруг рта. Тоска и усталость старили его прищуренные глаза, а ведь ему сегодня исполнилось только тридцать.
Оба капитана уселись пить чай. В печке по-домашнему трещали дрова, и в комнате стало теплее… Когда-то давным-давно, – вспомнилось Воронину, – он сидел в комнате, где так же вот потрескивали дрова.
Воронин усмехнулся: так же, да не совсем. Ну что общего между пронизанной солнцем комнатой там, в колхозе под Невелем, и этой полутемной детской здесь, в Восточной Пруссии; и разве есть что-то схожее между смешливым агрономом и угрюмым не по возрасту разведчиком?.. Там весенними вечерами стекла звенели, когда мимо домика шли тракторы; здесь под окном тоже грохотало: по шоссе проносились танки.
– Чем займемся теперь, Яков Николаевич? – спросил Воронин замполита.
– Отдыхать будем, Паша! – Замполит с наслаждением зевнул и раскинул руки с пухлыми ладошками. – Праздновать будем.
Постучали в дверь. На пороге появился молоденький незнакомый офицер, лихо взял под козырек и обратился:
– Товарищ капитан, разрешите доложить. Младший лейтенант Воробьев прибыл для прохождения дальнейшей службы.
Изящный поворот гибкой талии, скупой щелчок замка планшета и – вот документы.
Воронин внимательно оглядел младшего лейтенанта.
– Прямо из училища?
– Так точно, товарищ капитан.
– В боях еще не были?
– Никак нет, товарищ капитан. Хочу исправить этот недостаток.
– Так-так. Хорошо. – Капитан еще раз оглядел молодого офицера. Тот был в новом обмундировании, а пуговицы блестели так, будто младший лейтенант Воробьев готовился к параду на Красной площади, а не к охоте за «языком». Воронин еще раз взглянул на румяный подбородок юноши и подумал: «Да у тебя, сынок, даже борода еще не растет».
– Вас направили командиром взвода разведчиков?– спросил он, упирая на последнее слово.
– Так точно, товарищ капитан.
– А вы представляете, что значит командовать разведчиками в Восточной Пруссии?
– Готов оправдать доверие, товарищ капитан.
– Вольно, товарищ младший лейтенант, – наконец сказал капитан Воронин, возвращая документы.
– Когда прикажете принять взвод, товарищ капитан?
Воронин молчал, и под его взглядом младший лейтенант почувствовал себя неловко: будто провинился, а в чем именно – и сам не знает.
– Мы теперь на отдыхе, товарищ младший лейтенант,– неторопливо начал Воронин. – Отсыпайтесь с дороги, подышите воздухом. Потом видно будет.
– Я готов принять взвод, товарищ капитан…
– Скажите разведчикам, чтобы устроили вас, накормили. А после ужина, часам к девяти, прошу ко мне.
– Есть явиться к девяти ноль-ноль!
Младший лейтенант лихо повернулся и строевым шагом направился к двери.
– А ведь парень обиделся, – сказал замполит.– Зачем ты так сухо? Решил не брать его?
– Не я же решаю, – уклончиво ответил Воронин.
Безмолвно вошел старшина хозяйственного взвода, расставил на полу под окном ящик, чемодан, бидон и тихо исчез. Следом явился старшина Карху – временно исполняющий обязанности командира взвода разведчиков.
– Ну как? – спросил помощник начальника штаба. – Устроились?
– А как же, товарищ капитан, – тепло, просторно.
– Чем занимаетесь?
– Да чем тут?.. Отдыхаем. Помылись, побрились. Кто письма пишет, кто в карты режется.
Замполит нахмурился.
– Больше нечем время убить?
Старшина – высоченный неуклюжий детина, – не говоря ни слова, пожал плечами и снова обратился к Воронину:
– А как же насчет взвода, товарищ капитан? Приказ будет?
– Какой приказ?
– Да ведь… Чтобы все законно… Новый же командир прибыл…
Капитан прервал его:
– Будет приказ, тогда и исполняйте. А пока устройте его, накормите.
– Хорошо, товарищ капитан.
– По Уставу, между прочим, отвечают: «Есть», – поправил замполит.
– Так точно, товарищ капитан.
Старшина не успел повернуться, как его опять остановили. На этот раз Воронин:
– Не забудьте – к девяти часам сюда. Вместе с младшим лейтенантом.
– Спасибо, товарищ капитан. Мы кое-что раздобыли…
– Не надо, – оборвал капитан. – Хозяйственники уже притащили. А что достали, раздайте ребятам. Но чтобы порядок…
– Ясно, товарищ капитан!
Карху, выходя, задел плечом дверь и чуть не снес ее с петель.
– Вот медведь! – усмехнулся замполит, когда старшина выскочил за дверь.
– А Карху в переводе на русский и есть – медведь. Побольше бы таких медведей!..
…Вечером офицеры штаба полка и батальонов собрались в одной комнате. Младший лейтенант Воробьев сидел на краю дивана. К нему подсел командир полка, седой, невысокого роста майор.
– Из Москвы, значит? – спросил майор.
– Так точно, товарищ майор! – встал младший лейтенант.
– Сидите, сидите. Сегодня вы гость. – Майор кивнул на стол, на котором были расставлены стаканы, кружки, а в тарелках и мисках лежала нехитрая фронтовая закуска. – Угощайтесь и расскажите, как там наша столица?
– А вы, товарищ майор, когда последний раз видели Москву?
– В декабре сорок первого. Проездом.
– Ой, товарищ майор, в Москве теперь почти мирная жизнь. И кино и цирк открыты, магазины… И затемнение сняли!
– Молодежь гуляет вечерами?
– Да… кажется… Нам редко давали увольнительные.
– Кто у вас дома, Володя? Позвольте назвать вас так. Родители где?
– Мать и сестренка в Москве, отец на фронте.
– Жены нет еще?
– Что вы, товарищ майор! Мне же… Прямо из школы – в армию, потом училище.
– И на примете никого нет?
Воробьев покраснел так, что лицо, шея – до самого подворотничка – стали розовыми. Потом поборол смущение, спросил доверительно:
– Скажите, пожалуйста, товарищ майор, успеем дойти до Берлина или здесь придется кончать войну?
– До моря осталось шестнадцать километров.
– Всего-то?..
Майор задумчиво посмотрел на юношу. Кто-то тихо запел.
– Да, только шестнадцать, Володя. Но это будут тяжелые километры, очень трудные… Вы должны это знать. Видите, сколько осталось офицеров? – Майор кивнул на сидящих. – Здесь почти весь комсостав полка. Вот так, Володя. Давайте послушаем, как поют!
…До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти четыре шага…
Песню вел Воронин, ее подхватили, но каждый пел по-своему: великая печаль и великая надежда на встречу, тоска по родине и торжество преодоления былых невзгод – все переплелось в общем хоре, все выплеснулось песней.
– Правда, хорошо? – спросил майор.
– От души поют, – согласился Володя, хотя ему показалось, что слишком уж грустен запевала. Его день рождения все-таки.
Майор кивал головой в такт и тихо подпевал. Потом начали другую песню. И опять яснее других проступил грустный баритон Воронина.
…Не все ль равно, чем кончится мой путь…
Вдруг капитан прервал песню и обратился к сидящим на диване:
– А вы что же, товарищи наблюдатели?
Он разлил водку в три кружки и, неуклюже удерживая их двумя руками, подошел к дивану.
– Почему не пьете за меня?
– В скромности тебя сегодня не обвинишь, – засмеялся майор и чокнулся с капитаном. – За твое тридцатилетие, брат. Что тебе пожелать? Здоровья?
– За здоровье или упокой, один черт. Пейте!
«Неужели ему только тридцать?» – Воробьев изумленно посмотрел на густую седину капитана, глубокие, как шрамы, полукружья у рта.
– А вы, будущий разведчик, что же? – спросил капитан.
Володя поболтал водку в кружке, понюхал и вздрогнул, будто его зазнобило.
– Я, товарищ капитан, еще… никогда не пил, – сказал он таким голосом, что майор поспешил на выручку:
– Неволить не будем. Он свое еще выпьет.
– Ну и не надо. – Капитан выхватил кружку и поднес старшине Карху. – За разведчиков, старшина!
– Только-только выпил, – ответил Карху. – Но за разведчиков можно и снова.
Майор тронул плечо Володи:
– Именинник наш – четвертый год на передовой.
– И даже не был ранен? – удивился Володя.
– Как же без этого! Ранило не раз, штопали и снова…
Утром группа офицеров штаба вышла к переднему краю, на рекогносцировку. Шли по опушке, под прикрытием леса, потом, увязая в глине, по краю оврага, заполненного водой цвета жидкого кофе.
Младший лейтенант Воробьев, шагая рядом с Ворониным, остановился возле разбитого немецкого танка. По краям воронки дыбились куски брони, обнажая изуродованные части двигателя; разорванные силой взрыва траки медленно засасывала глина; далеко от воронки темнели куски обгорелого сукна.
– С какой же это силой! Чем его?.. – ахнул Воробьев.– Снарядом и авиабомбой?..
– Войной, брат, – буркнул капитан. – Силой ненависти. Пошли, пошли, некогда.
Овраг вывел на проселочную дорогу. И снова только одного младшего лейтенанта изумило, что здесь, в двух шагах от передовой, сидели на платформе разбитого грузовика женщины, усталые дети моргали сонными, ничего не видящими глазами.
Воробьев поравнялся с капитаном и спросил тихо:
– Товарищ капитан, откуда они?
Капитан не сразу расслышал.
– Что откуда?
– Почему они тут, мирные люди, товарищ капитан?
– Сто тысяч «как» и двести «почему»… – устало усмехнулся капитан. – Просто вышли на прогулку. Дышать свежим воздухом, опят пособирать.
Юноша обиженно прикусил губу. Капитан добавил мягче:
– Куда люди могут убежать от войны? Только на восток.
Он стал поторапливать сидящих:
– Битте, фрау! Тут кампф – война. Идите, идите! – и показал рукой на восток.
Женщины покорно встали. Привычные к дисциплине, они понимали, что находятся в зоне огня. Только усталым детям было трудно подняться. Капитан помог мальчику лет десяти надеть лямки тяжелого рюкзака.
– Ну-ка, художник, вставай. Иди, иди, тут, брат, настоящая война.
– Почему художник? Вы его знаете? – снова не удержался от расспросов младший лейтенант.
Капитан не ответил. За опушкой леса, где проходили траншеи боевого охранения, ударили пулеметы. На обочину оврага шлепнулась мина, за ней, ближе, – вторая… Офицеры заспешили вперед, к морю, понурые женщины с детьми двинулись в обратную сторону – на восток.
Тема
женщины-матери в цикле рассказов
Габита Мусрепова
В рассказах писателя, посвящённых
женщине-матери, прослеживается не просто желание автора обессмертить этот образ
в казахской литературе, а придать ему особый статус – символа добра и
справедливости. Речь идёт о событиях далёкого прошлого в жизни казахского
народа. Своеобразие этого цикла в том, что главным предметом изображения в них
является эволюция матери от эгоистической любви к собственному ребёнку до
альтруистической любви к ребёнку чужому.
Оригинальность
предмета, выбранного Мусреповым для отображения в рассказах, определила не
только особенности сюжета, но и приёмы литературного изображения, систему
изобразительно-выразительных средств: описательно-повествовательный речевой
стиль, похожий своей метафоричностью на стиль романтических произведений,
насыщен элементами рассуждения, публицистики.
Перед
читателем богатое, динамично изменяющееся внутреннее бытие человека. Интересом
к нему автора и определён главный принцип повествования – все события и
конфликты «пропущены» сквозь восприятие матери. Её материнскими глазами увидены
люди, её самоотверженными чувствами измерена человеческая стать. Чуткое участие
женщины высвечивает сложные, всегда и для всех важные психологические процессы.
Такое изображение придаёт рассказам непреходящий смысл, волнующий в наши дни.
Рассказ
«Мать». Тридцатилетняя женщина, полная отваги и решительности, в отчаянии
бросается за совершившими набег сорока джигитами, забравшими силой её дочь и
угнавшими табуны лошадей. Она ни в чём не уступает мужчинам: лихо ездит на
коне, уверенно управляет табунами, смелая и отчаянная. Эта женщина рассказывает
джигитам невыдуманную историю – собственную жизнь, после которой набегавшие
«опустили уши и глаза, взоры их легли на землю». Она сумела заглянуть глубоко в
сердце каждого воина. Потрясает её умение добраться до сути человеческого
бытия: Что правит миром? Почему человек несчастен? В чём смысл пребывания людей
на земле? Какое оно – счастье? В коротком диалоге с батыром Жалпаком это поистине
мудрая не по годам женщина открывает палуану (силачу) глаза на его жизнь: «Ты –
свободный батыр, пока не доедешь до своего аула. А там и ты лишишься свободы и
превратишься в простую дубину твоего бая или бия… Тобой помыкают, как батыром…
Ты – не свободней меня». У него открылись глаза: женщина права. И отважный
вожак-палуан дарит этой женщине и её дочери свободу. «Ширкин! Женщина из
женщин!» – восхищается палуан Жанай и слепой Айтилес.
В
другом рассказе «Мужество матери» Нагима – простая женщина из бедного аула,
рискуя жизнью сына, собственной жизнью, во имя добра, любви, материальных
чувств, спасает раненого красноармейца, отправив сына Жапара помочь человеку:
«Жапар, сынок… Видишь, у нег совсем не осталось сил… Возьми коня – и к нему.
Скорей. Укроешь его в Уйштк-Жале» (лесной чащобе). За это Антонов жестоко избивает
Нагиму плетью. Аульчанам страшно и стыдно: на их глазах избивают женщину,
которая никогда и никому не сделала ничего плохого. «Если бы только можно было
убить глазами, Антонов уже давно валялся бы в пыли у её ног». Ни камча в руках
белогвардейца, ни его шашка, ни маузер не могли поколебать её мужество. Антонов
устал бить ногайкой Нагиму. Немногословная речь женщины к белогвардейцам – это
и обвинение, и призыв обратиться к собственной совести. «Волки» – таким
прозвищем напекает Нагима жестокосердных солдат. И её голос услышан: но у кого
из подчинённых Антонова не подымается рука заменить его в этом зловещем
преступлении: поднять руку на женщину, на мать. Более того, кто-то из отряда не
выдержал и отрубил голову начальнику. Растерянные белогвардейцы ещё не знают,
что они будут делать дальше, хотя им ясно одно: человек должен жить в мире. И
Нагима за это будет молиться, ибо материнская молитва силу имеет.
Следующий
рассказ «Материнский гнев» начинается с того, как в дверях юрты появляется
одетая в лохмотья, исхудалая женщина, которая не сразу поведала хозяевам о
своём 17-месячном пребывании в тюрьме за то, что убила своих мучителей:
волостного и чернобородого, пытавшихся унизить её. Молодая вдова, во имя
спасения своего сына от мобилизации на тыловые работы, стойко сносила моральные
унижения, готова была выполнить любую работу. Но стать рабыней? Всю жизнь
терпеть издевательства? Чаша терпения переполнена. В самый напряжённый момент она
вдруг задаёт себе вопрос: человек я или собака? И молодая женщина в порыве
отчаяния хватает нож и убивает своих мучителей, за что и попадает в тюрьму. Шок
– впечатление хозяев от услышанного. Теперь эта женщина спешит в свой аул, к
своему сыну Бахыту. Она не притронулась к чаю, не пробовала лепёшек. Все мысли
её с Бахытом. Заканчивается рассказ словами: «Перед ним (хозяином) сидела
женщина – сильная и бесстрашная. Она прошла через все муки своей беспросветной
жизни и всё выдержала. Перед ним сидела мать, знающая, как надо бороться за
своё право быть счастливой».
Примером
высшей степени материнской любви является любовь Аклимы в одноимённом рассказе
Г.Мусрепова. Особый психологический аспект, в котором раскрыт центральный
образ, определил своеобразие рассказа, его проблематику, тональность, краски
изображения. Писатель пристально прослеживает внутреннее состояние своей
героини. Найдены выразительные детали, ёмкое слово.
Аклима
– мать погибшего на войне два года назад солдата неожиданно получает письмо с
фронта и просит соседку Нурилу прочитать его. Как похожи солдатские письма!
«Мама! Родная моя, как я соскучился по тебе…». Всё содержание письма – живой
рисунок войны. Сын рассказывает, как он пришёл сквозь воду и огонь и всё-таки
остался живым. Радость матери безмерна: её кровиночка жива. Но что это? Нурила
читает имя автора письма – Сапар. Не её Касым, а Сапар. Оказывается, то был сын
Улбалы, живущей до неё в этой комнате, и письмо пришло не к Аклиме, а к другой
матери, не дождавшейся сына, умершей. Любовь Аклимы вырастает до вселенской
любви – она готова принять как мать чужого сына, безногого, калеку.
Во
всех вышеупомянутых произведениях женщина-мать жертвует собой, приносит на
алтарь свои чувства, свою любовь, несмотря на различие времени: будь то
дореволюционная пора, гражданская или Великая Отечественная войны. Мать
активна, она выступает против мирового зла, против жестокости и
несправедливости. Материнская любовь – прекрасное в человеке, для человека –
это стержневая мысль Мусрепова.
Прошлое
страны было драматично. Упомянутые события – источник духовного преобразования
мусреповской героини: всё здесь определено человеческими взаимоотношениями и
характерами.
Писатель
видит общество неоднородным: баи, бии, аульная беднота, батраки – налицо
классовое противоречие. Мусрепов сквозь увеличительное стекло показывает
рабство. Такие, как Жалпак, даже не осознают, что, по сути, являются рабами.
Внутренняя прозорливость матери открывает палуану красоту подвига, его
необходимость для единения народа на пути к свободе. Показывая смену эпох –
вертикаль времени, автор раскрывает образ матери в контексте вечности: ощущение
прошлого присутствует в современной героине. Образ матери выступает в рассказах
ещё и как фольклорный мотив. Сила мусреповской женщины в духовности. Она не
просто выделяется – читатель видит её превосходство над окружающими.
Стремящаяся к справедливости, она говорит: «Я простая женщина из бедного аула.
Но я хочу, чтобы все люди говорили друг другу: таварыш… мамыш…Я верю, что так и
будет». Если в рассказе «Мать» героиня жаждет свободы для своей дочери, жаждет
её счастья, то в последующих произведениях «Мужество матери», «Аклима» она
вырастает до образа горьковской матери: свободы и счастья она хочет и другим
детям.
Насколько
глубоко её восприятие жизни: она может убедить 40 джигитов, отряд антоновцев в
их слепоте, несправедливости, хотя эти мужчины настолько одержимы своими
убеждениями, ослеплены, как и любой человек в своей вере. Это удивительная
стойкость: на куски рви, хоть убей, но в правоте её никто не сломит. Вековые
традиции женщины-матери прочно вошли в её сознание: ни царь, ни бог – никто эту
женщину не переубедит. За них она готова идти на крест, принести себя в жертву.
Самоотверженность – одно из характерных качеств героини, и оно сокрыто не только
в материнских чувствах, это часть её философии, жизненного креда. Батыр не
видит то, что видит она. «Ты не свободней меня. Ты такой же раб, как и я». У
палуана открылись глаза. Он прозревает, он этого не знал. Да, эти джигиты –
рабы. В этом трагизм их жизни, и они услышанное вмиг почувствовали. Мать не
хочет, чтобы дочь повторила её судьбу. Палуан признал себя побеждённым: «Мы –
слепые хищные совы… Шевельнёмся, когда ткнут в глаза, не будут тыкать в глаза –
не видим. Ты сняла с моих глаз бельмо, апа! Я думал сделать твою дочь ненадолго
игрушкой в широкой своей жизни. Теперь я отступаю от этой мысли… Пока я
свободен – и я хочу дать свободу человеку».
В
чём исключительность материнского чувства у мусреповской женщины? В том, что
она отстаивает свою любовь, жертвуя собственной жизнью. Во главу угла
поставлено материнское чувство, а это вечное чувство. О том говорит и Библия
(глава 15, от Матфея): мать, просящая исцеления своей дочери «И вот женщина
Хананеянка… кричала ему: помилуй меня, Господи, Сын Давидов! дочь моя жестоко
беснуется. Господи! помоги мне. Тогда Иисус сказал ей в ответ: о, женщина!
велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему, и исцелилась дочь её в тот
час».
У
матери собственное понимание свободы. Она удивительно понимает то, что чувствуют
другие люди. Вы можете её разорвать, но Нагима будет отстаивать свою
чувственную свободу. То, что сказал управитель, волостной, Жуман – для неё нет
дела. Нагима не считается с их мнением, потому что она по-своему именно так
чувствует. Погибает красный боец. Мать посылает сына Жапара. «Она дрожала при
мысли об опасности… но иначе она не могла поступить. Не могла не послать его на
помощь». Нагима насмерть стоит на своём. Её свобода защищена от любых законов,
у неё своё видение жизни.
В
мусреповской героине отсутствует эгоцентризм. То, что она совершает не для
себя, не своего ребёнка, ею движет матерь всего человечества. Спасая человека,
героиня как бы говорит: «Я вам всем мать». О каком эгоцентризме может идти
речь, если она чужого сына, калеку принимает за родного в рассказе «Аклима».
Этот поступок – пример многим матерям, потерявших родных на войне. Бьётся её
сердце, не может успокоиться. Ей надо быть матерью, поэтому она так отчаянно
борется за свой статус. Бывший танкист Сапар «потерян и затоптан», но Аклима
бьётся за его свободу. Наделив его поддержкой надёжного тыла, она пытается
приподнять его и сделать ну если не героем, то уж вернуть человека к
полнокровной жизни – это точно.
Те
ситуации, в которые попадает героиня, не могут сломить её дух: избиение
Антоновым, 17-месячное заключение в тюрьме, холодной, тёмной, как могила. «И
вот я вышла из этой могилы».
В
рассказе «Аклима» мать получает похоронку. Казалось бы всё, это конец. Но
главная героиня способна нести тепло; потеряв своего родного сына Касыма,
способна любить, как прежде. Сердце её горит, может любить чужого солдата. Её
невозможно сломить, когда она выручает дочь в рассказе «Мать», отняв её у 40
джигитов. И ещё не раз способна вытащить родное дитя из беды.
В
чём же исключительность личной судьбы матери? В том, что она в эпицентре
конфликта или в центре ситуации на грани конфликта. В каждом рассказе мать
рискует жизнью. Её могут забить насмерть, её жестоко избивают. «Его нагайка в
клочья превратила синее платье Нагимы» («Мужество матери»). Она доходит до
конфликта с управителями, жаждущих отправить её сына Бахыта на окопные работы.
Но, по её правилам жизни, в этом мире всё перевёрнуто. Не так надо жить. Она
терпеливо сносит домогательства и глумление над собой, но до определённого
момента – потом идёт в открытый бой. «Схватила я нож, ударила его (волостного
управителя) в глотку ножом, потом под сердце… Помню, как я ударила ножом
чернобородого. Помню, как вывалилась из рук джигита блюдо с бесбармаком, как
покатилось по земле баранья голова с оскаленными зубами». Она героическая
женщина, способная постоять не только за себя. Её истязают, убивают, но переубедить
её нельзя. Такой рисует женщину Мусрепов. И такие были. Эти женщины всегда в
конфликте с обществом, почему и достигается эмоциональный эффект.
Необходимо
сказать и о динамике женского образа. Мать у Мусрепова не просто имеет
героический характер, жизнеутверждающую волю, она вырисована в динамике,
которая, по всей видимости, имеет символическое значение. Бедная женщина
вырастает до образа масштабного, без преувеличения вселенского: «Я мать всем
вам» – происходит расширение сердца героини. Она борется за решение
конкретно-социальных и вечных вопросов: жизни и смерти, любви и ненависти,
свободы и власти, рассудка и чувства, познания и деяния.
Г.Мусрепов
в своих произведениях выступает мастером в портретной и психологической
характеристике женщины-матери. Зримо, конкретно запечатлено здесь нелёгкое
духовное пробуждение героини. Прекрасны эти страницы. В переживаниях и
раздумьях матери есть и немало созвучного нашим современникам: о человеческом
равнодушии к земной красоте, об ответственности за будущее детей. Доминирует
чёрный цвет – символ рабства: «чёрная женщина», «чёрные ладони», «чернота
руки», «пальцы черны-пречёрны», «исхудалые чёрные руки», «чёрная точка»,
«чёрное тавро». Всё это наполняется смыслом, когда читаешь строки: «У
несчастной платье в лохмотьях, губы растрескались в сорока местах. Но от
нахмуренных её бровей, от сыплющих огонь глаз – душа трепещет. Нет в них ни
мольбы, ни страха». В момент речи лицо её преображается, глаза излучают свет,
поэтому слова её услышаны: и палуан Жалпак, и джигиты увидели в себе
пресмыкающихся – рабов. Кто такой раб? Никому не нужный человек, вещь, которым
помыкают. Мусрепов, написавший рассказ «Мать» в 1935 г., увидел новое
неравенство, зарождающееся в советскую эпоху, рабов нового строя.
Убедимся,
насколько психологически точно воспроизведён портрет: «Она протянула к нам
чёрные ладони», «У несчастной платье в лохмотьях, руки – как пальцы –
чёрны-пречёрны, губы растрескались в 40 местах. Но от нахмуренных её бровей, от
сыплющих огонь глаз – душа трепещет («Мать»), «Его нагайка превратила синее
платье Нагимы в клочья, на плечах, на спине, на боках обнажалось тугое тело ещё
не старой женщины. С каждым разом оно покрывалось новыми и новыми багровыми
ручьями, рубцы кровоточили, и кровь струйками стекала к бёдрам… Сыромятная
плеть стала красноватой, влажной, а Нагима молчала («Мужество матери»), «Одетая
в лохмотья, исхудалая женщина. Плотно сажав потрескавшиеся губы, она терпеливо
ждала ответа.
Глубокие,
тонкие морщинки соткали у глаз её и на лбу мелкую сетку. Сквозь дыры
разорванного короткого рукава виднелась тёмная, похожая на обуглившуюся
деревянную кочергу рука с серебряным кольцом на пальце. Кольцо своим блеском
ещё больше оттеняло черноту руки. Приблизившись неторопливыми, усталыми шагами
к очагу, протянула к огню свои исхудалые чёрные руки», «И столько горечи было в
её словах, что хозяин устыдился своей недавней неприветливости», «Голову
повернуть нельзя – больно. Хочу встать – не могу: всё тело будто свинцом налито.
Рукой бы двинуть, ощущать себя, но рука не слушается, и ноги не двигаются,
словно чужие. Всё чужое, только глаза мои. Злодеи, изверги. Мне казалось, будто
они изрубили меня на части, а потом бросили где-то в степи, за аулом… Меня
приковали за руки, за ноги, да за косу к пяти кольям. Били плетью… Сколько
били, не знаю. И что они ещё творили со мной, тоже не знаю («Материнский
гнев»). «У Аклимы, получившей письмо, всё закачалось перед глазами», «У неё от
волнения задрожали руки. Голубая жилка на шее затрепетала, и слёзы затуманили
прекрасные чёрные глаза», «Глаза её, ещё не потерявшие своей былой
привлекательности, отражали все её чувства и мысли. Они то теплели от любви к
сыну, то расширялись от страха за него, то жмурились от облегчения», «Она
поникла, сгорбилась, даже тёмно-красное шёлковое платье с голубыми цветками,
плотно облегающее её тонкий стан, показалось помятым, словно увядшим»
(«Аклима»).
Несмотря
на все перипетии жизненных ситуаций, трагизм рассказов Г.Мусрепова, его женщина
имеет молодое тело, неувядшие глаза. Раньше она слыла красавицей. Читатель всё
же видит неувядающую женщину, её подлинную красоту. Все героини Мусрепова –
внешнее очарование. «Тугое тело ещё не старой женщины», «голодными глазами на
неё смотрит». Сближает эти рассказы с произведениями устного народного
творчества неразрывная связь в ней мира природы и мира человека. Природа
принимает участие в развитии событий.
Пейзаж
в этих рассказах также символичен, несёт эмоциональную функциональную нагрузку.
Он отражает настроение главной героини. Пейзаж насыщен красками. Лес должен
спасти красногвардейца. «Сухой пыльный ветер вырвал у неё из-под кимешека прядь
волос и теребил её. Нагима даже не замечала этого. Жапар исчез в длинной и
густой тени, которую лес отбрасывал сейчас, на заходе солнца, и растворился
среди деревьев. Рассказ «Мать» начинается с неподвижной жары, как сама
устоявшаяся жизнь. В полдень солнце над головой, и тогда тень человека, не
находя себе места, прячется под ногами. Пастухи пекутся на солнце, кажется, они
сожжены солнцем». Но жара – впереди. «Солнце поднялось на высоту копья». А
ночью взор привлекает падающая звезда. «Но это не пустыня», – говорит автор.
Тут живёт казахский народ.
В
рассказе «Мужество матери» действие происходит осенью, на редкость прозрачной и
сухой. Над степью колыхались неутихающие громовые раскаты, но резкий ветер не
приносил с собой ни клочка туч. Только неприкаянные пожелтевшие листья метались
в воздухе. Ветер дёргал кошму на шаныраке, стараясь сорвать её. Деревянные
рёбра юрты вздрагивали и стонали под его ударами. Далёкий гром в безоблачном
небе – это гражданская война. Заканчивается произведение восходом солнца – как
символом новой жизни.
Обобщающий,
философский смысл картин быта, нравов общественной жизни степняков целиком
зависел от большой политики, от законов русского царя, от антоновцев, красных
бойцов. Но казахская степь жила своими традициями, от которых веет вечностью.
Это и женщины, ходившие за 6 холмов собирать кизяк, это и барымта (набег на
чужой род с целью угона скота), и бои палуанов. Всё это складывалось веками. Аромат
древности несёт философию степняка. Юрта как символ мироздания. Это ли не из
далёкого времени? Подчинённые волостным, состоятельным баям – это тоже из
прошлого.
Следует
ещё раз сказать о символическом смысле динамики образа матери от рассказа
«Мать» к рассказу «Аклима». Эволюционное расширение сердца главной героини.
Победить свою боль и перенести любовь на совершенно чужого солдата – это
чувство показано в динамике. Вначале своя дочь, потом красный боец, затем
письмо, пришедшее от солдата, спасает её. И снова материнское чувство
подсказывает героине: «Каждый самолёт, пролетевший над её домом, заставлял
сильнее биться материнское сердце. Может быть, это он летит…» Всеохват любви
материнского сердца – вот сквозная линия писателя Мусрепова.
Автор
многое почерпнул из фольклорных традиций изображения женщины-матери в эпосе
«Алпамыс» на уровне показа батыров. К примеру, мотив украденной невесты. Тесть
Алпамыса бай Сарыбай, нарушив священную клятву, откочевал. И Алпамыс не знал –
не ведал, что у него есть наречённая невеста-красавица. Гульбаршин – об этом
ему поведала аульная женщина. Подобная канва прослеживается в сюжете рассказа
«Мать». Алпамыс чувствует, что у него украли невесту. Возникает мотив позора,
что не присуще сносить истинному батыру. От оскорбления он не в силах
проститься ни с отцом, ни с матерью, ударом кулака расшибает сундук. Берёт все пять
видов оружия, надевает девятислойную кольчугу и отправляется в поле выбирать
себе коня. Он вне себя от гнева. Алпамысу 10 лет, когда он решается отвоевать
невесту, а батыру Жалпаку 6 лет, когда отняли у него коня. «Я не знал, что на
лбу моём темнеет чёрное пятно… Мне говорили – та невеста была не моя!»
(«Мать»). Самая красивая девушка становится добычей искуснейшего из воинов.
Глядя на многотысячное войско Карамана, Алпамыс не собирается отказываться от
Гульбаршин. Она же должна была достаться в жёны джунгарскому хану Караману –
она: лёгкая, как пух, которая никогда не перечила мужчине. И это не
оплакивалось. Такой была традиция – мотив возвращения в далёкое прошлое. В
портретной характеристике – «глаза верблюжонка…» Общение с аруахом (бесплотный
дух, дух предка, дух умершего святого) во сне на могиле старого палуана
Байсары, который ночью сказал: «Вы, кому я дал приют над своей мёртвой головой,
вы, чьи кони щипали траву у моей могилы – не смейте трогать мой народ. Тронете
– не пеняйте». Что ещё взято от фольклора далёкого прошлого? Это уважение к
старейшинам, к хану (благородному человеку), которому верой и правдой служат 40
джигитов. Эту цепь разорвать невозможно. Джигиты обещают барымту. В «Алпамысе»
сквозной лейтмотив – угон скота. Отец (Байбори) говорит Алпамысу, пока
последний был у Сарыбая, отвоёвывал свою невесту у Караману, джунгары угнали
скот. Хан Тайшик «угнал почти весь скот» Байбори. Так уж издревле повелось в
степи. Жизнь здесь держится на скотоводстве, и каждый, кто волею судеб утратит
свои табуны и отары, воспринимает это не меньше, чем конец света. Вот уж
воистину: «Потеря скота – боль души». Это комментарий сказителя. Байбори
сказал: «Лучше бы ты не родился на свет». Использование священного числа 40. «В
40 шагах от родной юрты уже начинается чужбина», «40 красавиц опаивали Алпамыса
зельем колдуньи, которую послал хан Тайшик, узнав о чудо-батыре Алпамысе. Не
раз число 40 упоминается и у Мусрепова: «овладела 40 джигитами», «губы
растрескались в 40 местах». Также в «Алпамысе» — мудрая женщина. Аналык – жена
«Байбори». Несмотря на свой почтенный возраст 80 лет, эта женщина решается идти
босиком по пустыне, идёт через горы в страну холодных ветров Изгар. Это
мужество. Она сносит все испытания, несгибаемая, она отправляется к святому
Азрету. Все свои драгоценности Аналык отдаёт, чтобы отправиться в
паломничество. В рассказах ощущается связь времён, веет древностью.
Писатель
создал идеал женщины-матери – человека сильных страстей, героических чувств,
знающей, как надо бороться за своё право быть счастливой. Её философское кредо
– быть матерью мира. Погиб сын – она готова стать родной матерью чужому калеке.
Характер женщины-матери в историческом разрезе не меняется. Обладая несгибаемой
волей, она способна пожертвовать всем. Она всегда в конфликте с обществом,
потому что живёт чувствами. От них она никогда не откажется. Пусть эта женщина
не читала декретов о власти, но, увидев впервые красноармейца, почувствовала в
нём человека и потому спасает. Обострённое чувство справедливости, священное
чувство материнства несут философскую нагрузку, имеющую символическое значение
– динамику: она становится матерью всему человечеству.
Валерий
БРЕЕВ, учитель русского языка и литературы Северо-Казахстанской областной
специализированной школы-интерната-колледжа олимпийского резерва
08.10.2018
Габит Мусрепов. АКЛИМА
«Мама!» — так начиналось письмо солдата. «Мама» — это прекрасное слово облетело весь свет.
«Родная моя, как я соскучился по тебе!..»
Многоточие. Почему оно здесь? Зачем? Оно напоминало капли упавших слез. Может быть, пишущий задохнулся от душившей его тоски и, не найдя нужных слов, поставил точки? А может быть, и другое: просто не захотел солдат продолжать, все его чувства вместились в эти три слова: «Соскучился по тебе».
У Аклимы, получившей письмо, все закачалось перед глазами. Четыре года назад ее единственный сын Касым ушел на фронт. Каждый день израненное тревогой сердце матери вздрагивало от всякой весточки с фронта, как туго натянутые струны домбры при малейшем дуновении ветерка. Два года назад пришла о сыне последняя весть — извещение о смерти Касыма. До сих пор оно хранилось на дне сундучка, и до сих пор надежда не переставала стучаться в сердце матери: «Вернется, придет, живой…»
И вот пришел почтальон, принес письмо. Письмо с грифом полевой почты.
— Нурила! Милая! Иди сюда скорее! — крикнула Аклима, выбегая на террасу.
В те дни люди быстро сближались друг с другом. Бывало, что одна ночь роднила их на всю жизнь. Аклима подружилась со своей молодой соседкой недавно, у них нашлись общие интересы, они помогали друг другу.
Как только Нурила выбежала на террасу, увидела растерянное лицо Аклимы и письмо в ее руке, она все поняла и, ни о чем не спрашивая, ловко перескочила через барьерчик, разделявший террасу на две половины.
Ее белоснежное лицо заалело легким румянцем, а губы, свежие, как бутон только что приоткрывшейся розы, приветливо улыбались. Она взяла из рук Аклимы письмо.
— Только, чур, не плакать! — проговорила она.— А то и читать не стану… Это же радость, апа!
Она заставила Аклиму улыбнуться, но, прочитав слова «истосковался по тебе», запнулась, у нее от волнения задрожали руки. Голубая жилка на шее затрепетала, и слезы затуманили прекрасные черные глаза. Безмерная тоска солдата бушевала в письме, подобно бурному, ниспадающему с высоты водопаду. Для выражения чувств он находил такие слова, что Нурила не в силах была читать вслух письмо. Она пробежала глазами первую страницу.
— «Мама. Первое свое письмо я послал на станцию Агадырь. Думал, что ты уже вернулась туда… Но я рад, что ты в Караганде…»
— Подожди, подожди! — растерялась Аклима. — Какая станция? Какой Агадырь?
Нурила продолжала читать.
— «Мама, ты, конечно, спросишь, почему так? Об этом я расскажу тебе после. Сейчас слушай, мама».
Аклима слушала. Она впитывала в себя каждое слово письма, каждую интонацию в голосе Нурилы, следила за каждым движением девушки. Глаза Аклимы, еще не потерявшие своей былой привлекательности, отражали все ее чувства и мысли. Эти глаза то теплели от любви к сыну, то расширялись от страха за него, то жмурились от облегчения.
— «Мама, — писал солдат. — На этой войне я прошел две тысячи сорок девять километров. То, о чем я хочу рассказать тебе, произошло на последних сорока девяти… Если мне не изменяет память, в тот день тебе как раз исполнилось сорок девять лет. Такое совпадение! Извини меня, что я не поздравил тебя с днем рождения… Письмо осталось в моем нагрудном кармане, я не успел отправить его».
— Неужели он забыл, что мне теперь сорок четыре?! — с обидой и горечью воскликнула мать. — Ой, Касым, Касым!
— «На войне, мама, — продолжала читать Нурила, — сорок девять километров не такое уж большое расстояние, а тем более для нас, танкистов. Но бывает и так, что один километр заставляет тебя остановиться надолго. Вот я и остановился. Сколько прошел, а до Берлина не удалось дойти».
Голос Нурилы вздрогнул от какого-то нелепого предчувствия, она на мгновение прервала чтение, а Аклима смотрела на нее с ожиданием. «Что же случилось, что помешало ему?»
— «Мама, я знаю: ты умеешь по-геройски встречать и радость и горе. Я помню, так раньше бывало. Поэтому выслушай без страха, ведь я рожден тобою, я твой сын».
— Касым, Касым, — тяжело вздохнула Аклима.
— «Я все хорошо помню, — читала Нурила. — Это была моя последняя ночь на передовой. Три дня и три ночи без сна и отдыха стояли мы на берегу речушки и не могли, никак не могли форсировать ее. Противоположный берег, опоясанный проволочными заграждениями, противотанковыми надолбами, минными полями и дотами, закрывала от нас завеса огня. Немцы били и били из орудий по нашим позициям, снаряды рвались то там, то здесь, река кипела от разрывов. Речка-то узкая, неглубокая, а переправу навести — и думать нечего.
Так вот — третья ночь. Пахнет гарью. На востоке мерцают редкие звезды. Низкие, густые, свинцовые тучи, поднимаясь из-за горизонта, застилают небо. Вражеские позиции постепенно погружаются во мрак. Я уже не помню, рассеялся этот мрак или нет. Да и не в том дело. Нужно было во что бы то ни стало сбить немцев с укрепленных позиций. А там не удержаться им против нас. Мы все так думали.
Помню, пришел к нам командир дивизии полковник Ревизов, широкоплечий, сильный. Ночью он великаном казался. Прошелся вдоль строя танкистов медленным шагом. Мы стоим, вытянулись в струнку, ждем и уже чувствуем: что-то будет, наверняка получен какой-то особо важный приказ, и по лицу командира видно, да и младшие офицеры, прибывшие с полковником, ведут себя неспокойно. Ну и вот. Остановился Ревизов посредине строя и заговорил. Спокойно так, не повышая голоса, как близкий друг наш. А солдаты любят такой разговор, уважают.
— Товарищи, давайте посоветуемся! — сказал полковник.— Получено ответственное задание. Говоря откровенно, тому, кто выполнит его, не хочу ничего обещать: ни орденов, ни званий. Их у вас много, а за то, что предстоит сделать, трудно придумать достойную награду… Одним словом, как вы считаете: не пора ли нам быть на том берегу?
Мы стояли молча, а полковник смотрел на нас испытующим взглядом, и мне казалось, что он читал наши мысли.
— Не успели с ходу проскочить. Время упустили. Так вы думаете? А? — спросил нас Ревизов. — Верно… Знаю… А вперед идти надо!
Эти слова были сказаны дружески, спокойно, без ложного пафоса, без брани и угроз, они не звучали как приказ, а ведь солдатам, стосковавшимся по теплу родного дома, уставшим от окриков и команд, доброе слово командира дороже всего.
И выход был найден: попытаться в танках на предельной скорости прорваться по дну речушки на тот берег и закрепиться там.
Пять командиров шагнули вперед. Я был среди них.
Молча шли мы потом к машинам, прикидывая в уме расстояние, которое придется пройти под водой, стараясь представить себе преграды, которые могут там встретиться. Разведчики-водолазы не скрывали, что неприятель постарался и дно реки превратить в неприступный рубеж: железобетонные надолбы сбросил, проволочные петли. Тут уж не поможет безрассудное трюкачество, тут необходим разумный расчет, выдержка и смелость. Только бы не наткнуться на подводные мины, только бы не застрять в тине, только бы вода не успела залить мотор, а нам хватило бы воздуха! Не то окажемся мы, как рыбы, в крепкой сети.
Молча построились мы с товарищами, крепко пожали друг другу руки, посмотрели на темную поверхность воды, взлохмаченную разрывами снарядов. Немцы, боясь нашего наступления, не прекращали огня и ночью. И я подумал про себя:
«Прощай, мама, если мы не увидимся больше».
Но нет, мама! Нет! Я не сказал «прощай»! Эта проклятая мысль несколько раз приходила мне в голову, но я гнал ее прочь. Я не хотел прощаться даже с дымом паровозов, везущих уголь из черных шахт Караганды… Я все время помнил о тебе. Я думал так: возьму с собой письмо, которое утром написал тебе. Возьму его на тот берег, а завтра припишу два слова «жив и здоров» и отправлю. Ох, мама! Оказалось: между сегодняшним числом и завтрашним, между той ночью, когда я шел в свой последний бой, и этими вот минутами лежит целая вечность…»
Обе женщины понимали скрытый смысл этих слов и не смели поднять друг на друга глаза, полные смятения и скорби.
Светло-каштановые волосы Нурилы, слабо зашпиленные на затылке, рассыпались по плечам.
— Что с тобой, девочка? Ты плачешь? — тихо спросила ее Аклима, и голос ее дрожал от волнения.
— Нет, что вы, апа… У вас такой сын, разве можно плакать, — ответила Нурила и попыталась улыбнуться, но ее волнение выдала дрожь в голосе. Она продолжала читать: — «И вот началось, мама. Тяжелый танк наш на полном ходу окунулся в воду. Мы неслись, то ныряя в какие-то ямы, то поднимаясь. Оглушительный грохот моторов стал тише. Товарищи не спускали взглядов с приборов. Я отдавал приказания:
— Прямо держи… Влево… Жми напрямик… Вправо…
Мелко дрожали передо мной стрелки хронометра, как крылья озябшей бабочки. Две секунды прошло. Две с половиной. Три. О, тут я впервые в жизни понял, что такое доля секунды — целая вечность, за которую можно обойти весь земной шар. Мне казалось, что все происходит во сне. Непонятное чувство безразличия сковывало движения. Запах сырости щекотал ноздри. Воды было в танке уже по колено. Только бы не заглох мотор! Вода вдруг всколыхнулась, поднялась нам по грудь и стала быстро спадать. Мы поняли, что выскочили на противоположный берег.
Наш танк шел вторым, позади были еще три машины. Кто из них форсировал реку, а кто нет, мне до сих пор неизвестно. Тогда не было времени проверять. Перед нами — немцы, позади — наши войска, которые ждут своего часа, ждут начала наступления.
— Вперед! — кричу водителю. — Не сбавлять скорости!
И мы несемся… Вспышки разрывов вырывают из тьмы разрушенные проволочные заграждения, надолбы, мечущихся немецких солдат.
— Огонь! — кричу стрелку.
А по броне танка царапают уже пули и осколки. Мы — в полосе огня. Наш стрелок, Петя Чернов, не перестает бить по немцам. Пот ручьями течет по его лицу. А Рахим Сарыбасов, водитель, бросает танк в самую гущу немецких солдат, в панике удирающих от нас. Оборачивается ко мне, черные глаза его блестят.
— Коля! — кричу я Николаю Сорокину, радисту.— Ну, как там? Пошла пехота?
Он отрицательно покачал головой. Да, пожалуй, еще рано ей переправляться. Но скорее бы! Скорее!
Мы углубились уже на десять километров от берега. Значит, всего пройдено две тысячи сорок девять километров, подумал я. И вспомнил, что тебе сегодня сорок девять лет исполняется. Потрогал нагрудный карман. Письмо на месте.
Чернов обернулся ко мне от пушки, хотел что-то сказать, и в тот же миг танк вздрогнул, пахнуло едким дымом, Чернов со стоном повалился вниз. Я хотел было броситься к нему на помощь, но что-то морозное, колючее ударило меня в лицо. Посмотрел: на руке кровь, теплая, моя кровь.
— Товарищ командир! — слышу голос радиста.— Пехота переправляется. Взвод автоматчиков уже на этом берегу… — Он внезапно запнулся и крикнул мне: — Нос… Нос…
А я показал ему на Чернова. Вдруг внутри танка вспыхнуло, заметалось пламя. И первое, что бросилось мне в голову: «Письмо»… Письмо, которое я не успел отправить тебе, сгорит в моем кармане. Кровь заливала лицо, я хотел было утереться рукавом гимнастерки, но одежда вспыхнула на мне… Попытался тушить, хотел добраться до люка, открыть его и выбраться наружу, но что-то тяжелое и острое ударило меня по ногам. Я почувствовал, что стремительно падаю в черную бездну, из которой могу не подняться… Вот и все. Что было дальше со мной, я не знаю. Очнулся через шесть месяцев и десять дней…»
У Нурилы, читавшей теперь письмо стоя, внезапно подкосились ноги, и она схватилась за стенку, чтобы не упасть. Листки письма выпали из ее рук, рассыпались по полу. У Аклимы не нашлось сил наклониться и поднять их. Горький комок подкатился к горлу и мешал ей дышать.
А рядом с террасой стояли и слушали мальчишки, только что вернувшиеся из школы, — черномазые казахские дети. У одного из них была на голове большая отцовская пилотка, а в руке школьная сумка.
— Понял, как надо фашистов бить? — спросил он у своего товарища. — Я-то уже знаю. Мне папа рассказывал… Сперва в тыл надо зайти, а потом — трах! И ударить!
Он хотел показать, как надо ударить, размахнулся, но товарищ его юркнул в сторону, и мальчуган в пилотке, потеряв равновесие, сам плюхнулся на землю. Книжки, лежавшие у него в сумке, рассыпались… Другой мальчишка, не теряя времени, сел ему на грудь, зажимая рот рукой.
— А потом… Еще раз — трах! — приговаривал он. — Рот этому немцу завязать и тащить его к командиру!
Они играли в войну. А на террасе сидели две женщины, потрясенные самой страшной правдой настоящей войны.
— Читай, Нурила. Читай все, до конца! — с трудом выговорила Аклима, желая допить наконец безмерную чашу горя. И Нурила стала читать:
— «Первое, что я понял, когда очнулся — руки целы. Обрадовался. Все десять пальцев сохранились полностью. Обнимаются друг с другом, как старые друзья после долгой разлуки. Где же я? Что со мной? Почему так темно вокруг, так тихо? Наверное, ночь… Да, да! Ночь, — думал я. — Та самая ночь, когда загорелся танк. А может быть, он и не загорался. Может быть, просто я уснул тогда, и все, что было, — сон, множество тяжелых снов! Ощупываю руками грудь… Цела… Сердце стучит. Поддерживая друг друга, руки движутся к голове… Вот — губы. Целы и губы, и зубы… Вот — нос. Но вместо носа пальцы нашли мягкую повязку, а под ней, словно расплавленный свинец — боль. А ноги мои? Чувствую, что левое бедро немеет, а в пальцах правой ноги — ломоту. Руки скользнули вниз и… не нашли ног. Вместо них — обрубки.
Я потерял сознание, а когда снова пришел в себя, была все та же тишина, та же мягкая койка, и были чьи-то руки, которые меняли у меня на голове повязку.
— Послушайте! Сколько времени? — спросил я. Никто не ответил мне. Я снова спросил, но не услышал своего голоса. Что же случилось, — оглох я или нем? Поднял руку. Тогда чей-то низкий голос у самого моего уха едва слышно проговорил:
— Успокойтесь. Вы спасены и будете жить. Вы в Саратове, в госпитале. Месяца через два начнете ходить. Поняли? — Голос неизвестного мне человека повторил все снова.
Да, я понял: буду жить, буду ходить. Но двух месяцев мне все-таки не хватило для того, чтобы подняться с постели. Теперь я уже мог считать дни, недели, месяцы… Прошло полгода с той минуты, как я пришел в себя, а подняться с койки все еще не мог. Постепенно возвращалось зрение, с трудом и понемногу я начал говорить, госпитальные хирурги восстановили мне нос. Но одного боюсь я все время: не узнают меня друзья-товарищи. Лицо мое обезображено, ног нет… Я долго не решался написать тебе обо всем этом, мама, родная.
Но я хочу жить… Ведь руки-то мои целы, сердце- то бьется. Значит, не все еще потеряно.
Мама, я могу писать. Какое это прекрасное слово — могу! Какое это большое счастье — писать! На фронте я часто пел какую-то песню. Слов я теперь уже не помню и мотива не помню. Но это были мои слова и мой мотив. Хороши они или плохи для других, — не знаю. Знаю одно: что-то большое всегда поднималось во мне, будто я плыл по бескрайнему морю или стоял на вершине высокой горы. Я забывал все горести, уныние, страх, злость. Я пел… А почему бы и сейчас не запеть мне? Почему? Пусть попробуют взлететь к небу слова моей песни, как птенцы с неокрепшими крыльями. Ведь не сразу, но все-таки они полетят!
И последнее, мама. Сейчас, когда ты читаешь это письмо, я — на курорте. Учусь ходить на протезах. Обрубки ног болят. Но я все равно буду ходить. Буду!
Жду твоего письма. Как только получу его, вылечу в Караганду. Жду свидания, жду, когда ты крепко обнимешь меня. Твой сын Сапар».
— Сапар?! — вскрикнула Аклима. — Кто? Какой Сапар? Может быть, Касым, ты хотела сказать?
— Нет. — Нурила растерялась не меньше Аклимы. — Здесь написано ясно… Са…апар…
— Са…ааапар? — выдохнула Аклима, выпрямляясь. Успокоилось сердце… Не он!
Она не могла скрыть радости: эти нечеловеческие страдания не коснулись ее сына; другой, чужой, совсем незнакомый ей остался калекой, но не Касым, нет! Аклима посветлевшими глазами взглянула на Нурилу и вздрогнула. Девушка так изменилась, что ее не узнала бы и родная мать. Она поникла, сгорбилась, даже темно-красное шелковое платье с голубыми цветочками, плотно облегающее ее тонкий стан, казалось помятым, словно увядшим. Вся тяжесть страданий солдата ложилась теперь на нее одну. В ее взгляде, остановившемся на лице Аклимы, были удивление и упрек.
Аклиме стало стыдно за свою минутную радость.
— Он, наверное, так любил свою мать, — сказала она скорее самой себе, чем Нуриле, и в голосе ее зазвучала тайная материнская забота.
— Да! — воскликнула девушка. — Ведь я знала его мать. Она жила здесь, в этой комнате, где вы теперь живете…
И Нурила рассказала все, что знала. Во время войны, когда она, окончив институт, приехала в Караганду, случай столкнул ее с Сапаром и его матерью. Однажды Нурила возвращалась домой после собрания. Была ночь. Вдруг мимо девушки пробежал голый человек. Зимой в Караганде она увидела человека, бегущего в одних трусах по морозу! Конечно, Нурила испугалась. Она бросилась к дому и на террасе у соседки — тети Улбалы — увидела человека, надевавшего гимнастерку. Утром, когда Нурила, направляясь на работу, вышла из дома, ей встретился молодой лейтенант, рослый, с густыми ресницами и черными зачесанными назад волосами.
— Сестренка, — сказал он, улыбаясь. — Я, кажется, испугал вас вчера… Вы меня извините… Я каждый вечер обтираюсь снегом. Я вовсе не хотел пугать вас. Частное слово!
Это была их единственная встреча. Вечером молодой лейтенант уехал на фронт. Но он надолго остался в памяти Нурилы. Потом она узнала у Улбалы, что это ее сын, что зовут его Сапаром. Через два года Улбала умерла, а в ее комнате поселилась Аклима. Вот и все, что могла рассказать Нурила.
И снова в душе Аклимы четко зазвучали слова письма, далекий и сильный голос солдата. Как он был понятен ей! Но что делать? Как помочь Сапару? Как написать ему, что никогда материнские руки не обнимут его израненную солдатскую голову, что никогда но услышит он голоса своей матери?
— Нуркеш![11] — нерешительно сказала Аклима. — А если я… Если я вызову его… Ну, напишу ему от имени матери… Приезжай, мол, сынок. Что будет, Нуркеш? Я ведь теперь знаю: мой-то Касым не вернется…
Нурила ничего не ответила ей. Она только подняла свои большие карие глаза, наполнившиеся слезами, быстро схватила руку Аклимы и крепко сжала ее.
В тот же день полетела из Караганды телеграмма Сапару:
«Приезжай, сынок, жду. Мама».
И Аклима стала ждать…
Каждый самолет, пролетавший над ее домом, заставлял сильнее биться материнское сердце. Может быть, это он летит — ее сын-солдат, ее Сапар?
1944
Раздел долгосрочный плана I «Семья и подросток»
Школа:КГУ «Средняя школа имени М.Ауэзова»
Урок: 14-й
Дата:
ФИО учителя: Ботабаева Гульнара Муратовна
Класс: 8
Тема урока:
Г.М. Мусрепов «Рассказы о матери»
Цели обучения, которые достигаются на данном этапе урока (ссылка на учебную программу)
8.С1.-понимать основную и детальную информацию сообщения продолжительностью 4-6 минут, объединяя разрозненные факты в общий контекст, определяя причинно-следственные связи и делая выводы
8.Г4.- создавать аргументированное высказывание (рассуждение с элементами описания и/или повествования) на основе таблиц, схем, диаграмм, графиков
8.Ч6.— анализировать содержание художественных произведений (поэтических, прозаических, драматических), определяя структурно-композиционные особенности
8.П3.— представлять информацию в видепрезентации, в том числе содержащей таблицу, схему, диаграмму, график
Цель урока
Все учащиеся смогут: понимать основную и детальную информацию сообщения продолжительностью 4-6 минут, выделяя ключевые слова и фразы, отвечать на «тонкие» вопросы, участвовать в диалоге, оформить ассоциативный ряд на двух языках
Большинство учащихся смогут:анализировать содержание художественного произведения, определяя структурно-композиционные особенности по стратегии «Гора истории», представлять информацию в виде таблицы, схемы, отвечать на «толстые вопросы», определить и доказать жанр произведения
Некоторые учащиеся смогут:сравнивать выражения и выдвигать свою позицию по прочитанному тексту , используя стратегию «ПОПС», прогнозировать содержание по отрывку прослушанного текста, объединяя разрозненные факты в общий контекст, определяя причинно-следственные связи и делая выводы, создавать аргументированное высказывание,представлять информацию в виде таблиц, схем
Критерий оценивания
-понимают основную и детальную информацию текста, отвечают на «тонкие» вопросы
—анализируютсодержание текста, определяя композицию отрывка из повести, представляют информацию в виде таблицы, схемы, графиков, отвечают на «толстые» вопросы
—прогнозируют содержание прослушанного текста,объединяя факты в общий контекст, определяя причинно-следственные связи и делая выводы о проблеме, создают аргументированное высказывание на основе таблиц, схем, графиков
Языковые цели
Учащиеся смогут: определить ключевые моменты развития сюжета, прогнозируя продолжение действия рассказа, составить график «линия эмоций» героини, используя глаголы, прилагательные, причастия, отвечать на вопросы по содержанию текста, расширить словарный запас
Ключевые слова и фразы:война, письмо, любовь, сердце, почтальон, фронт, сражение, бой, письмо, мать, сын, извещение о смерти, израненное тревогой сердце матери, расстроенное лицо матери, тоска солдата, танкист, глаза теплели от любви к сыну, расширялись от страха, госпиталь, вместо ног — обрубки, остался калекой, пришел в себя, ходить на протезах, удивление и упрек, сильнее бьется материнское сердце, сын-солдат
Полезные фразы для диалога / письма:
Я считаю, что…, как известно…, во – первых, во-вторых…, …, поэтому…. в завершение своего высказывания хочу отметить…
Вопросы для обсуждения:
— Как вы думаете, почему солдат путает место жительство и возраст матери?
— Почему мать решилась поехать к Сапару?
— Какие проблемы поднимает автор в этом произведении? Как вы считаете, эти проблемы актуальны сегодня?
Письменные подсказки:
Действие происходило в самый разгар Великой Отечественной войны в 1943 году. У главной героини Аклимы погиб сын Касым. Но женщина не пала духом, она своей добротой и благородством поддержала сына другой матери Сапара
Привитие ценностей
Воспитание патриотических чувств к Родине, уважительное отношение к истории и культуре народа, любви к близким людямв рамках национальной идеи «Мәңгілік ел»
Межпредметная связь
Казахская литература, казахский язык, история, самопознание
Навыки использования ИКТ
Интерактивная доска, интернет ресурсы, презентация
Предыдущее обучение
Учащиеся знают историю ВОВ, о писателе Г.Мусрепове и его произведения, умеют определять тему текста, основную мысль. Учащиеся на предыдущих уроках познакомились с особенностями публицистического стиля, имеют представление о сфере применения и особенностях, умеют различать жанры публистического стиля, знают стандартные слова и выражения, необходимые для составления заметки,интервью
ХОД УРОКА
Запланированные этапы урока
Запланированная деятельность на уроке
ресурсы
Начало урока
12 мин
2 мин
3 мин
3 мин
2 мин
2мин
Психологический настрой — «От сердца к сердцу» (Ребята в группе передают разрезанное сердце из ладони в ладонь с теплыми пожеланиями)
Актуализация прежних знаний
К. Стратегия «алубочек мудрости» (на столе клубочек, учащиеся распутывают клубочек и говорят все, что они проходили на прошлом уроке, потом опять запутывают).
Формативное оценивание:наблюдение учителя прием «словесное оценивание»
Мотивационный этап:
Стратегия «ассоциативный куст»
Обратить внимание учащихся на тему и эпиграф урока «Мы вечно будем прославлять ту женщину, чье имя — мать» Муса Джалиль.
-Какие ассоциации возникают у вас, когда вы слышите слово мама, мать? (учащиеся оформляют ассоциативный ряд, сравнивают, делают выводы)
Учащиеся читают ключевые слова (война, письмо, любовь, сердце) и предполагают то, что будем изучать на уроке.
Создание коллаборативной среды.
Деление на группы
С помощью пословиц о матери, которые написаны на трех языках (на казахском, русском и английском языках) делятся на 3 группы.
На столах кувертки с надписями «мама», «ана», «mоther»
Учащиеся определяют тему и цели урока и составляют критерии оценивания вместе с учителем
Разрезанное из бумаги сердце
Клубок нити
учебник стр.65
слайд №1
портреты Г.М Мусрепова., М.Джалиля
слайд № 2
Середина урока
23 мин
3 мин
10 мин
10 мин
(К) Задание на развитие навыков слушания
Учитель бегло и выразительно читает статью о творчестве Г.М. Мусрепова
Стратегия «инсерт». Учащиеся выделяют важные абзацы, делают пометки
Формативное оценивание: самооценивание прием «сэндвич»
(К,Г) Задание на развитие навыков чтения и говорения Стратегия « чтение с остановками»
Читают отрывок и выясняют значения незнакомых слов, используя словарь русского языка Ожегова или по карточке-информатору выясняют значение незнакомых слов: извещение о смерти, чур не плакать, барьерчик, терраса и т.д.
Стратегия «дерево предсказаний»
Используя схему «Дерево предсказаний» учащиеся определяют, как будут развиваться дальше события в рассказе.
Затем учащиеся читают продолжение рассказа в хрестоматии, используя прием «сюжетная таблица»
Читая текст, учащиеся делают пометки, создавая “скелет” текста:
|
Кто? |
Что? |
Когда? |
Где? |
Почему? |
Стратегия «веер» (листочки в виде веера с вопросами) учащиеся выбирают вопросы по кругу, по часовой стрелке, подкрепляют свои ответы словами из текста. Задают проблемные вопросы, ищут ответы на них.
Формативное оценивание: взаимооценивание прием «две звезды и одно пожелание»
Разминка попурри «Песни военных лет»
(Г) Задание на развитие навыков письма
|
Уровни мышления |
Критерий оценивания |
|
Понимание |
Понимают основное содержание произведения, определяют главную информацию |
|
Применение |
Демонстрируют структурно-композиционные особенности содержания художественного произведения |
|
Анализа Оценка |
Анализируют, исследуют причинно-следственные связи, дают аргументированные высказывания на основе таблиц, схем, выражают свое мнение |
Дифференцированное задание
Для менее способных учащихся:
Стратегия «верно-неверно». Укажите верные или неверные ответы
|
Примерные вопросы |
верно |
неверно |
|
Аклима получила посылку |
||
|
Письмо прочитала соседка Нурила |
||
|
От Касыма последняя весть пришла три года назад |
||
|
Первое письмо Сапар прислал в Караганду |
||
|
Солдат лежал в госпитале в городе Саратове |
||
|
Аклима послала сыну –солдату телеграмму |
Для учащихся со средними учебными возможностями:
Стратегия «гора истории». Создают композицию рассказа, объединяя разрозненные факты в общий контекст, определяя причинно-следственные связи, делают выводы
Кульминация
Развязка событий
Завязка
Развязка
Для более способных учащихся:
Аргументировать свою позицию, используя прием «ПОПС — формула», доказать, что «встреча матери и сына состоится»
Дескрипторы:
— понимать содержание прочитанного рассказа;
— определяет структурно-композиционные особенности рассказа;
— создает аргументированное высказывание на основе таблиц и схем:
— выдвигает и доказывает свою позицию по прочитанному тексту, делает выводы
Формативное оценивание взаимооценивание «знаковый символ»
|
«!» выполнил без ошибок |
«+» допустил ошибку |
«-» не справился с работой |
Учебник «Русский язык и литература» для 8 класса общебразова-тельной школы
с нерусским языком обучения Жанпеис У.А,
Озекбаевой Н.А, Даркембаева Р.Д, АтембаеваГ.А.Часть 1
изд. Алматы «Атамұра»
2018г. стр 66-67,
Хрестоматия
«Сюжетная таблица»
Бумажные вееры
Аудиозапись
Слайд №6
Конец урока
5 мин
Рефлексия
«нарисуй свой мозг» Учащиеся рисуют контур мозга на листах и заполняют его словами, которые показывают, что учащиеся узнали в течение этого урока
Дифференцированноедомашнее задание: для менее способных учащихся:
упр.5 стр.67. Обучающиеся составляют «линию эмоций» героини произведения, передав изменение ее чувств на протяжении всего рассказа, продолжая данную линию, опираясь на текст: расстроенная – растерялась – теплели от любви- …
для учащихся со средними учебными возможностями:
упр.8 стр. 68. Заполнить «литературную пирамиду» стр.68
Пересказать рассказ от третьего лица..
для более способных обучающихся
Подготовиться к творческому пересказу.УС
-
Внимательно перечитать произведение.
-
Разделить текст на смысловые части.
-
Пересказать рассказ добавив:
-
Описание внешнего вида Аклимы и Нурилы;
-
Описание состояния души Аклимы в ходе чтения письма;
-
Описание любви Сапара к матери
Дополнительная информация
|
«Я – женщина, я – мать этой девушки! Я – мать всем вам! Каждого из вас родила такая же мать… С матерью не воюют…» – это горячее высказывание матери из прозы Габита Мусрепова «Мать».
Габит Мусрепов за свою творческую деятельность посвятил немало трудов к раскрытию образа казахской матери. Ее облик, взгляд, полной нежности, брошенный в степь, любовь к своим детям, бесконечные жизненные тяготы и минуты радости передаются через произведения Габита. Одному только слову «Ана» писатель, мастер слова, посвящает целых восемь новелл. Все они разных сюжетов, но по духу одни: они повествуют о природе и характере казахской женщины.
Проза «Мать» Габита Мусрепова, написанная 1935 году, описывают женщину, которая по воле судьбы с юных лет становится рабыней, а когда у нее самой появилась дочь, и настает пора такой же участи, мать на глазах становится мощным борцом за счастье своего ребенка. «У несчастной платье в лохмотьях, руки как палки, черны-пречерны, губы растрескались в сорока местах. Но от нахмуренных ее бровей, от сыплющих огонь глаз – душа трепещет» – так описывает свою героиню писатель.
Создать образ сильной казахской женщины, Габита подтолкнули произведения, рассказы Максима Горького о матери. Увлеченный глубоким смыслом рассказов о женском начале человечества, Габит Мусрепов садится переводить труды Горького «Мать победившая смерть» и «Рождение человека». Перевод на казахский язык передал все краски произведения. Вдохновленный писатель захочет продолжить тему материнства. После выйдут свет замечательные рассказы уже о казахской матери.
Если Горький мастерски описывает характер, и дает глубокий психологический портрет каждому отдельному герою, то у Габита Мусрепова возвышается образ матери, где он воспевает материнскую любовь, а за ним традиций и обычай казахского народа. Там и народный юмор, и щедрые народные афоризмы, красивые словосочетания, драматические сцены, где без слез не прочтешь ни слова.
Горький и Мусрепов передают реальные события участи женщин. И тут, и там женщины намертво раздавлены несправедливым строем. Они были прямыми и косвенными жертвами революций и войн. У них отбирали детей: сыновей в рабство, дочерей выдавали насильно замуж, их самих сажали в тюрьма, зверски избивали. А в некоторых и вовсе наоборот, описываются неблагодарные дети. Мать терпела голод и холод, унижения, но сломить себя не позволяла.
Влияние Горького на Мусрепова по определению матери в итоге поспособствовало рождению целого цикла произведений. Коротких, но четких, а главное содержательных новел, рассказов и романов.
В рассказе «Материнский гнев» повествуется о вдове, которой пришлось всеми силами спасти сначала от байского кнута, затем и солдатской жизни единственного сына. Через диалог путница-старушка, у которой были кожа да кости рассказывает последние события своего существования. «Ради одного-единственного я прошла семь кругов ада. И семнадцать месяцев тюрьмы и голодовки повидала. И это не сломает меня, лишь бы сыночек мой был рядом, жив да здоров… Освободившись, спешу домой, к нему…».
«Мужественная мать», «Месть матери», «Аклима» повести, рожденные в трудные военные годы и соответственно отражающие женщин, прожившие нелегкие времена. Голод и холод, потеря родных людей не ломает их, а наоборот, закаляет и делает еще сильней.
Роман «Улпан» – уже отдельный исторический труд. Здесь повествуется столетнее существование аула. Его быт, традиций и обычаи народа. События происходят аулов из родов Керей и Уак. Улпан, в последующем сильная женщина на коне, в прямом и переносном смысле, в детстве растет баловнем судьбы, любимица отца. Потерявший своих сыновей богач Есеней, пытается продолжить род, как-то он приметил молоденькую Улпан. Отдает за нее щедрый калым. Через 10-15 лет Улпан становится влиятельной и властной, в главное мудрой женщиной. У них родится дочь. После смерти мужа, Улпан выдает дочь замуж. Но зять оказался нехорошим человеком, он пользуется властью и средствами как непоподя, становится настоящим тираном. Не выдержавшая такого унижения Улпан, проклинает зятя. По-прежнему непокорная, она, выпив яд, кончает собой. Так она доказала вое своеволие, непобедимость. Роман «Улпан», словно становится опорной точкой всех предыдущих произведений не тему мама.
В послевоенные годы, уже когда по всей державе были сформированы колхозы и совхозы, на передовую выходит, трудовой коммунистический народ. И здесь огромный вклад женщин. Маленькие рассказы о великих женщин. В этот период рождаются образы «Ночи пастушки Айжан», «Один день пастушки Айгуль» отражают женщин активисток на передовой.
Новеллы Габита Мусрепова о матери – маленькие символы памяти тех женщин, которые боролись за своих потомков, за семейное благополучие, за нацию, чьи имена уже ушли в историческую летопись литературы. Каждая из них истинная хранительницы очага. Каждой героине этих произведений можно дать оценку палуана Жаная (из прозы «Материнский гнев» – ред) «Ширкин , женщина из женщин»!
«Мать матерей», «Мужественная мать», «Месть матери», «Аклима», «Амина», «Пленница» по достоинству занимают место в мировой литературе. Читать и наслаждаться каждым образом, вместе переживать все те моменты, непосильные, казалось бы, обычному человеку, страдания, радоваться и плакать; и перенимать самые сильные стороны наших матерей, которых воспел писатель, долг подрастающего поколения. Эти труды учат нас ценить самое дорогое и ценное. Ведь мама самый близкий и родной человек. Через такие сюжеты осознаешь, что любовь матери к ребенку бесконечно, ее слова слаще всего на свете, а ладонь мягче облаков…
Алия Кемелбекова
Для копирования и публикации материалов
необходимо письменное либо устное разрешение редакции или автора. Гиперссылка на портал
Adebiportal.kz обязательна. Все права защищены Законом РК «Об авторском праве и смежных
правах». adebiportal@gmail.com 8(7172) 57 60 14 (вн — 1060)
Мнение автора статьи не выражает мнение
редакции.
Жулдыз Жаркенова в эссеистической форме рассматривает то, как раскрывается столь сложная тема в фильме Александра Карпова «Сказ о матери» и рассказе Габита Мусрепова «Аклима».
«Никто не забыт. Ничто не забыто» – лозунг, клятва тем, кто пал во имя Родины во время Великой Отечественной войны. Неизменно, художники, рефлексируя на эти трагические события, стремились выразить свою боль в картинах, стихах, прозе, музыке, кино. Для многих из них Мать – была источником всего живого, началом начал. Именно она негласно является символом Мира. Война (слово также женского рода) − её неизменный главный враг. Мать и Война в искусстве – вечные антиподы, как жизнь и смерть, белое и черное.
Главный кинообраз казахской матери воплощен на экране актрисой Аминой Умурзаковой в фильме 1963 года «Сказ о матери». Режиссер картины не понаслышке знал, что такое война. Александр Яковлевич сам был участником Великой Отечественной. Центральным образ матери стал и в творчестве писателя, драматурга, общественного деятеля Габита Мусрепов. Из восьми его новелл три были посвящены матерям, вынесшим на своих плечах бремя отечественной войны: «Мужественная мать», «Месть матери» и «Аклима» (1943 год).
Что объединяет литературное и кинематографическое произведения?
Сюжетная канва этих двух произведений строится на письмах сыновей с фронта. «Родина-мать зовет!», − мелькают в фильме мотивирующие плакаты. Храбрые юноши уходят на фронт воевать, тогда как их матерям остается ждать и надеяться, что сыновья вернутся живыми и невредимыми. И каждая ждет письма. В фильме главная героиня Толганай немногословна, все её чувства точно выражает взгляд. Это взгляд тысяч матерей. Мать у Карпова – обобщенное название для всех женщин, которые ждали с войны мужей, детей, отцов, занимались работой в тылу, поддерживали друг друга и проживали каждый день с надеждой.
«В те дни люди быстро сближались друг с другом. Бывало, что одна ночь роднила их на всю жизнь», – говорится в новелле.
Быть почтальоном в это трудное время невероятная отвага. Несмотря на то, что Толганай не умеет читать, она берется за эту ответственную работу и взваливает на себя тяжелый моральный груз. В надежде получить от сына Асана заветное письмо, женщина разносит чужие. В каждом извещении она видит своего Асана, каждая похоронка воспринимается ею как потеря родного сына. Застывший в печали взгляд Амины Умурзаковой и двойная экспозиция писем-извещений с кадрами Асана, дает эффект Льва Кулешова, с помощью которого режиссёр передает тоску по сыну и волнение матери.
Отдельно хотелось бы описать сцены, в которых матери узнают о том, что их сыновья погибли.
Сцена первая. Толганай приносит письмо подруге. Примечательно здесь то, что сцена выполнена в стиле немого кино: эмоциональное и смысловое ее наполнение ощущается зрителем более чем ясно. Женщина, едва получив письмо, еще не зная его содержимого, радуется. И в качестве подарка за хорошую новость (сүйінші) она пытается снять с пальца золотое кольцо и отдать Толганай. Далее, знакомясь с письмом в окружении других женщин, она начинает плакать. Зритель становится свидетелем перехода от счастья к осознанию самой страшной трагедии в жизни женщины-матери.
Сцена вторая. Черную весть о сыне Толганай передает военком. Это одна из самых психологически сильных сцен фильма. Темп её неторопливый, но именно эта размеренность, выраженная нерешительностью, тем как мешкает комиссар, сосредоточенностью внимания Толганай на нём с каждой секундой увеличивает напряжение. Скорбно и виновно произносит военком фразу, словно ножом по сердцу Толганай: «Ты прости, Мать».
Сцена третья. Очень точно выверенная художественно. Толганай бежит по полю прочь от правды: ретроспективные кадры матери с сыном, стремительная фоновая оркестровая музыка, темное небо, сильный ветер, одинокое дерево, наполовину лишенное листьев, – всё передает скорбь материнской души.
Но мать не опускает руки. Война должна закончиться, а значит она будет не покладая сил работать в тылу. Вместе с другими женщинами и стариками она усердно трудится в поле, фоновые звуки, сопровождающие действия тыловиков напоминают звуки стреляющих орудий, отождествляя их…
В своей известной работе Луи Деллюк отстаивал понятие фотогении, как явления кинематографичного и отдельного от фотографии из-за превалирования в нём внутреннего содержания, которое создается игрой актеров, предметами, пейзажами в кадре. Деллюк считал, что человек в кадре должен быть не просто красивым объектом, он должен убеждать зрителя в глубине и правдивости передаваемых им чувств. Амина Умурзакова своей игрой внесла в образ героини искренность и выразительность. Ее лицо, её глаза сделали больше, чем могло бы сделать слово. В фильме много крупных планов Толганай – режиссер сосредотачивает внимание зрителя на пронизывающем до глубины души взгляде актрисы. К примеру, после проводов Асана на фронт, энергичная мать внезапно предстает перед нами старой, измученной женщиной. Этот выразительный эффект не удался бы, если бы взгляд актрисы выдавал её настоящий возраст. Но Амина Умурзакова постарела буквально на глазах, мастерски перевоплатившись в тоскующую мать.
Еще одна не менее важная для фильма сцена − встреча Матери убитого сына с немцем-пленником. Они смотрят друг на друга, и в дуэли взглядов немец проигрывает, не выдерживая силы взора матери, он отводит глаза.
В финале картины в аул возвращается солдат, и все жители, в том числе Толганай, с замиранием сердца глядят в даль, пытаясь разглядеть лицо приближающегося героя. Толганай надеется, что живым и невредимым возвращается её сын Асан.
Тема надежды матери поднимается и в рассказе «Аклима». Несмотря на то, что женщина уже два года как получила извещение о гибели сына Касыма, с надеждой, что он все-таки жив, слушает она новое письмо, пришедшее с фронта. Читает его соседка Нурила:
«Мама!, – так начиналось письмо солдата. Мама» – это прекрасное слово облетело весь свет».
Габит Мусрепов описывает взгляд матери:
«…Аклима слушала. Она жила каждым словом письма, каждой интонацией в голосе Нурилы, следила за каждым движением девушки. Глаза Аклимы, еще не потерявшие своей былой привлекательности, отражали все ее чувства и мысли. Эти глаза то теплели от любви к сыну, то расширялись от страха за него, то жмурились от облегчения».
И в фильме, и в новелле присутствуют образы мальчишек, которые беззаботно играют в войну, не осознавая всей суровости реальности. Женщина-мать против Войны! Не желает она подрастающему поколению тягот, какие выпали на её долю. Ведь воевало старшее поколение во время гражданской, воюет молодое поколение на Отечественной… Мать не допустит войны для третьего поколения!
Читая письмо, женщины будто оказываются в том бою, они потрясены страшной правдой. Трагедия лишила солдата ног, но не лишила жажды жизни. Как оказалось, письмо было адресовано не Аклиме, а совсем другой матери, оно не от её сына Касыма, а от Сапара. Мать Сапара Улбала скончалась два года назад. Сапар ждет от неё ответа, но только Аклима с Нурилой знают, что ответного письма не будет. Материнское сердце взволновалось:
«…И снова в душе Аклимы четко зазвучали слова письма, далекий и сильный голос солдата. Как он был понятен ей. Но что делать? Как помочь Сапару? Как написать ему, что никогда материнские руки не обнимут его израненную солдатскую голову, что никогда не услышит он голоса своей матери?».
Аклима решает написать Сапару письмо от лица его матери, она начинает принимать страшную правду, − её сын Касым не вернется.
Конец рассказа схож с финалом фильма. Как и Толганай, Аклима с не терпением ждет солдата: «Каждый самолет, пролетавший над ее домом, заставлял сильнее биться материнское сердце. Может быть, это он летит – ее сын, солдат, ее Сапар?».
Толганай забирает к себе осиротевшего мальчика Сережу, Аклима – осиротевшего солдата Сапара. Материнская душа необъятна…
Работа посвящается 100-летию Амины Умурзаковой (08.03.1919), дню рождения Габита Мусрепова (22.03.1902) и всем Матерям, воспитавшим храбрых сыновей.