Гадкий утенок сборник сказок

Сказка о чудесном превращении некрасивого утенка в прекрасного лебедя. Утенок родился непохожим на своих братьев, жители птичьего двора невзлюбили его за непохожесть на остальных. Утенку пришлось покинуть дом и пройти много испытаний, прежде чем он понял, кто же он есть на самом деле…

Гадкий утенок читать

Хорошо было за городом! Стояло лето, рожь уже пожелтела, овсы зеленели, сено было смётано в стога; по зелёному лугу расхаживал длинноногий аист и болтал по-египетски — он выучился этому языку от матери. За полями и лугами тянулись большие леса с глубокими озёрами в самой чаще. Да, хорошо было за городом!

На солнечном припёке лежала старая усадьба, окружённая глубокими канавами с водой; от самой ограды вплоть до воды рос лопух, да такой большой, что маленькие ребятишки могли стоять под самыми крупными из его листьев во весь рост.

В чаще лопуха было так же глухо и дико, как в густом лесу, и вот там-то сидела на яйцах утка. Сидела она уже давно, и ей порядком надоело это сидение, её мало навещали: другим уткам больше нравилось плавать по канавкам, чем сидеть в лопухе да крякать с нею.
Наконец яичные скорлупки затрещали. «Пи! пи!» — послышалось из них: яичные желтки ожили и повысунули из скорлупок носики.

— Живо! Живо! — закрякала утка, и утята заторопились, кое-как выкарабкались и начали озираться кругом, разглядывая зелёные листья лопуха; мать не мешала им — зелёный цвет полезен для глаз.

— Как мир велик! — сказали утята. Ещё бы! Тут было куда просторнее, чем в скорлупе.

— А вы думаете, что тут и весь мир? — сказала мать. — Нет! Он тянется далеко-далеко, туда, за сад, к полю священника, но там я отроду не бывала!.. Ну, все, что ли, вы тут? — И она встала. — Ах нет, не все! Самое большое яйцо целёхонько! Да скоро ли этому будет конец! Право, мне уж надоело.

И она уселась опять.

— Ну, как дела? — заглянула к ней старая утка.

— Посижу уж ещё! — сказала молодая утка. — Сидела столько, что можно посидеть и ещё немножко.

— Как угодно! — сказала старая утка и ушла.

Наконец затрещала скорлупка и самого большого яйца. «Пи! пи-и!» — и оттуда вывалился огромный некрасивый птенец. Утка оглядела его.

— Ужасно велик! — сказала она. — И совсем непохож на остальных! Неужели это индюшонок? Ну, да в воде-то он у меня побывает, хоть бы мне пришлось столкнуть его туда силой!

На другой день погода стояла чудесная, зелёный лопух весь был залит солнцем. Утка со всею своею семьёй отправилась к канаве. Бултых! — и утка очутилась в воде.

— За мной! Живо! — позвала она утят, и те один за другим тоже бултыхнулись в воду.

Сначала вода покрыла их с головками, но затем они вынырнули и поплыли так, что любо. Лапки у них так и работали; некрасивый серый утёнок не отставал от других.

— Какой же это индюшонок? — сказала утка. — Ишь как славно гребёт лапками, как прямо держится! Нет, это мой собственный сын! Да он вовсе и недурён, как посмотришь на него хорошенько! Ну, живо, живо, за мной! Я сейчас введу вас в общество — мы отправимся на птичий двор. Но держитесь ко мне поближе, чтобы кто-нибудь не наступил на вас, да берегитесь кошек!

Скоро добрались и до птичьего двора. Батюшки! Что тут был за шум и гам! Две семьи дрались из-за одной угриной головки, и в конце концов она досталась кошке.

— Вот как идут дела на белом свете! — сказала утка и облизнула язычком клюв, — ей тоже хотелось отведать угриной головки. — Ну, ну, шевелите лапками! — сказала она утятам. — Крякните и поклонитесь вон той старой утке! Она здесь знатнее всех! Она испанской породы и потому такая жирная. Видите, у неё на лапке красный лоскуток? Как красиво! Это знак высшего отличия, какого только может удостоиться утка. Люди дают этим понять, что не желают потерять её; по этому лоскутку её узнают и люди и животные. Ну, живо! Да не держите лапки вместе! Благовоспитанный утёнок должен держать лапки врозь и выворачивать их наружу, как папаша с мамашей! Вот так! Кланяйтесь теперь и крякайте!

Утята так и сделали; но другие утки оглядывали их и громко говорили:

— Ну вот, ещё целая орава! Точно нас мало было! А один-то какой безобразный! Его уж мы не потерпим!

И сейчас же одна утка подскочила и клюнула его в шею.

— Оставьте его! — сказала утка-мать. — Он ведь вам ничего не сделал!

— Это так, но он такой большой и странный! — отвечала забияка. — Ему надо задать хорошенькую трёпку!

— Славные у тебя детки! — сказала старая утка с красным лоскутком на лапке. — Все очень милы, кроме одного… Этот не удался! Хорошо бы его переделать!

— Никак нельзя, ваша милость! — ответила утка-мать. — Он некрасив, но у него доброе сердце, и плавает он не хуже, смею даже сказать — лучше других. Я думаю, что он вырастет, похорошеет или станет со временем поменьше. Он залежался в яйце, оттого и не совсем удался. — И она провела носиком по пёрышкам большого утёнка. — Кроме того, он селезень, а селезню красота не так ведь нужна. Я думаю, что он возмужает и пробьёт себе дорогу!

— Остальные утята очень-очень милы! — сказала старая утка. — Ну, будьте же как дома, а найдёте угриную головку, можете принести её мне.

Вот они и стали вести себя как дома. Только бедного утёнка, который вылупился позже всех и был такой безобразный, клевали, толкали и осыпали насмешками решительно все — и утки и куры.

— Он больно велик! — говорили все, а индейский петух, который родился со шпорами на ногах и потому воображал себя императором, надулся и, словно корабль на всех парусах, подлетел к утёнку, поглядел на него и пресердито залопотал; гребешок у него так весь и налился кровью. Бедный утёнок просто не знал, что ему делать, как быть. И надо же ему было уродиться таким безобразным, каким-то посмешищем для всего птичьего двора!

Так прошёл первый день, затем пошло ещё хуже. Все гнали бедняжку, даже братья и сёстры сердито говорили ему:

— Хоть бы кошка утащила тебя, несносного урода!

А мать прибавляла:

— Глаза бы мои тебя не видали!

Утки клевали его, куры щипали, а девушка, которая давала птицам корм, толкала ногою.

Не выдержал утёнок, перебежал двор и — через изгородь! Маленькие птички испуганно вспорхнули из кустов. «Они испугались меня, такой я безобразный!» — подумал утёнок и пустился наутёк, сам не зная куда. Бежал-бежал, пока не очутился в болоте, где жили дикие утки. Усталый и печальный, он просидел тут всю ночь.

Утром утки вылетели из гнёзд и увидали нового товарища.

— Ты кто такой? — спросили они, а утёнок вертелся, раскланиваясь на все стороны, как умел.

— Ты пребезобразный! — сказали дикие утки. — Но нам до этого нет дела, только не думай породниться с нами!

Бедняжка! Где уж ему было и думать об этом! Лишь бы позволили ему посидеть в камышах да попить болотной водицы.

Два дня провёл он в болоте, на третий день явились два диких гусака. Они недавно вылупились из яиц и потому выступали очень гордо.

— Слушай, дружище! — сказали они. — Ты такой урод, что, право, нравишься нам! Хочешь летать с нами и быть вольной птицей? Недалеко отсюда, в другом болоте, живут премиленькие дикие гусыни-барышни. Они умеют говорить: «Ран, рап!» Ты такой урод, что, чего доброго, будешь иметь у них большой успех!

«Пиф! паф!» — раздалось вдруг над болотом, и оба гусака упали в камыши мёртвыми; вода окрасилась кровью. «Пиф! паф!» — раздалось опять, и из камышей поднялась целая стая диких гусей. Пошла пальба. Охотники оцепили болото со всех сторон; некоторые из них сидели в нависших над болотом ветвях деревьев. Голубой дым облаками окутывал деревья и стлался над водой. По болоту шлёпали охотничьи собаки; камыш качался из стороны в сторону. Бедный утёнок был ни жив ни мёртв от страха и только что хотел спрятать голову под крыло, как глядь — перед ним охотничья собака с высунутым языком и сверкающими злыми глазами. Она приблизила к утёнку свою пасть, оскалила острые зубы и побежала дальше.

— Слава богу! — перевёл дух утёнок. — Слава богу! Я так безобразен, что даже собаке противно укусить меня!

И он притаился в камышах; над головою его то и дело пролетали дробинки, раздавались выстрелы.

Пальба стихла только к вечеру, но утёнок долго ещё боялся пошевелиться. Прошло ещё несколько часов, пока он осмелился встать, оглядеться и пуститься бежать дальше по полям и лугам. Дул такой сильный ветер, что утёнок еле-еле мог двигаться. К ночи он добежал до бедной избушки. Избушка так уж обветшала, что готова была упасть, да не знала, на какой бок, оттого и держалась. Ветер так и подхватывал утёнка — приходилось упираться в землю хвостом!

Ветер, однако, всё крепчал; что было делать утёнку? К счастью, он заметил, что дверь избушки соскочила с одной петли и висит совсем криво; можно было свободно проскользнуть через эту щель в избушку. Так он и сделал.

В избушке жила старушка с котом и курицей. Кота она звала сыночком; он умел выгибать спинку, мурлыкать и даже испускать искры, если его гладили против шерсти.

У курицы были маленькие, коротенькие ножки, её и прозвали Коротконожкой; она прилежно несла яйца, и старушка любила её, как дочку.

Утром пришельца заметили: кот начал мурлыкать, а курица клохтать.

— Что там? — спросила старушка, осмотрелась кругом и заметила утёнка, но по слепоте своей приняла его за жирную утку, которая отбилась от дому.

— Вот так находка! — сказала старушка. — Теперь у меня будут утиные яйца, если только это не селезень. Ну да увидим, испытаем!

И утёнка приняли на испытание, но прошло недели три, а яиц всё не было. Господином в доме был кот, а госпожою курица, и оба всегда говорили: «Мы и весь свет!» Они считали самих себя половиной всего света, притом — лучшею его половиной. Утёнку же казалось, что можно на этот счёт быть и другого мнения. Курица, однако, этого не потерпела.

— Умеешь ты нести яйца? — спросила она утёнка.

— Нет!

— Так и держи язык на привязи!

А кот спросил:

— Умеешь ты выгибать спинку, мурлыкать и испускать искры?

— Нет!

— Так и не суйся с своим мнением, когда говорят умные люди!

И утёнок сидел в углу нахохлившись. Вдруг вспомнились ему свежий воздух и солнышко, и ему страшно захотелось поплавать. Он не выдержал и сказал об этом курице.

— Да что с тобой?! — спросила она. — Бездельничаешь, вот тебе блажь в голову и лезет! Неси-ка яйца или мурлычь, дурь-то и пройдёт!

— Ах, плавать по воде так приятно! — сказал утёнок. — А что за наслаждение нырять в самую глубь с головой!

— Хорошо наслаждение! — сказала курица. — Ты совсем рехнулся! Спроси у кота, он умнее всех, кого я знаю, нравится ли ему плавать или нырять! О себе самой я уж не говорю! Спроси, наконец, у нашей старушки хозяйки, умнее её нет никого на свете! По-твоему, и ей хочется плавать или нырять?

— Вы меня не понимаете! — сказал утёнок.

— Если уж мы не понимаем, так кто тебя и поймёт! Что ж, ты хочешь быть умнее кота и хозяйки, не говоря уже обо мне? Не дури, а благодари-ка лучше создателя за всё, что для тебя сделали! Тебя приютили, пригрели, тебя окружает такое общество, в котором ты можешь чему-нибудь научиться, но ты пустая голова, и говорить-то с тобой не стоит! Уж поверь мне! Я желаю тебе добра, потому и браню тебя — так всегда узнаются истинные друзья! Старайся же нести яйца или выучись мурлыкать да пускать искры!

— Я думаю, мне лучше уйти отсюда куда глаза глядят! — сказал утёнок.

— Скатертью дорога! — отвечала курица.

И утёнок ушёл. Он плавал и нырял, но все животные по-прежнему презирали его за безобразие.

Настала осень; листья на деревьях пожелтели и побурели; ветер подхватывал и кружил их; наверху, в небе, стало так холодно, что тяжёлые облака сеяли град и снег, а на изгороди сидел ворон и каркал от холода во всё горло. Брр! Замёрзнешь при одной мысли о таком холоде! Плохо приходилось бедному утёнку.

Раз вечером, когда солнце так красиво закатывалось, из-за кустов поднялась целая стая чудных, больших птиц; утёнок сроду не видал таких красавцев: все они были белы как снег, с длинными, гибкими шеями! То были лебеди.

Они испустили какой-то странный крик, взмахнули великолепными, большими крыльями и полетели с холодных лугов в тёплые края, за синее море. Они поднялись высоко-высоко, а бедного утёнка охватило какое-то смутное волнение. Он завертелся в воде, как волчок, вытянул шею и тоже испустил такой громкий и странный крик, что и сам испугался. Чудные птицы не шли у него из головы, и когда они окончательно скрылись из виду, он нырнул на самое дно, вынырнул опять и был словно вне себя. Утёнок не знал, как зовут этих птиц, куда они летели, но полюбил их, как не любил до сих пор никого. Он не завидовал их красоте; ему и в голову не могло прийти пожелать походить на них; он рад бы был и тому, чтоб хоть утки-то его от себя не отталкивали. Бедный безобразный утёнок!

А зима стояла холодная-прехолодная. Утёнку приходилось плавать без отдыха, чтобы не дать воде замёрзнуть совсем, но с каждою ночью свободное ото льда пространство становилось всё меньше и меньше. Морозило так, что ледяная кора трещала. Утёнок без устали работал лапками, но под конец обессилел, приостановился и весь обмёрз.

Рано утром мимо проходил крестьянин, увидал примёрзшего утёнка, разбил лёд своим деревянным башмаком и принёс птицу домой к жене. Утёнка отогрели.

Но вот дети вздумали играть с ним, а он вообразил, что они хотят обидеть его, и шарахнулся со страха прямо в подойник с молоком — молоко всё расплескалось. Женщина вскрикнула и всплеснула руками; утёнок между тем влетел в кадку с маслом, а оттуда в бочонок с мукой. Батюшки, на что он был похож!

Женщина вопила и гонялась за ним с угольными щипцами, дети бегали, сшибая друг друга с ног, хохотали и визжали. Хорошо, что дверь стояла отворённой, утёнок выбежал, кинулся в кусты, прямо на свежевыпавший снег и долго-долго лежал там почти без чувств.

Было бы чересчур печально описывать все злоключения утёнка за эту суровую зиму. Когда же солнышко опять пригрело землю своими тёплыми лучами, он лежал в болоте, в камышах. Запели жаворонки, пришла весна.

Утёнок взмахнул крыльями и полетел; теперь крылья его шумели и были куда крепче прежнего. Не успел он опомниться, как уже очутился в большом саду. Яблони стояли все в цвету; душистая сирень склоняла свои длинные зелёные ветви над извилистым каналом.

Ах, как тут было хорошо, как пахло весною! Вдруг из чащи тростника выплыли три чудных белых лебедя. Они плыли так легко и плавно, точно скользили по воде. Утёнок узнал красивых птиц, и его охватила какая-то странная грусть.

«Полечу-ка я к этим царственным птицам; они, наверное, убьют меня за то, что я, такой безобразный, осмелился приблизиться к ним, но пусть! Лучше быть убитыми ими, чем сносить щипки уток и кур, толчки птичницы да терпеть холод и голод зимою!»

И он слетел на воду и поплыл навстречу красавцам лебедям, которые, завидя его, тоже устремились к нему.

— Убейте меня! — сказал бедняжка и опустил голову, ожидая смерти, но что же увидал он в чистой, как зеркало, воде? Своё собственное изображение, но он был уже не безобразною тёмно-серою птицей, а — лебедем!

Не беда появиться на свет в утином гнезде, если ты вылупился из лебединого яйца! Теперь он был рад, что перенёс столько горя и бедствий, — он лучше мог оценить своё счастье и всё окружавшее его великолепие. Большие лебеди плавали вокруг него и ласкали его, гладили клювами.

В сад прибежали маленькие дети; они стали бросать лебедям хлебные крошки и зёрна, а самый меньшой из них закричал:

— Новый, новый!

И все остальные подхватили:

— Да, новый, новый! — хлопали в ладоши и приплясывали от радости; потом побежали за отцом и матерью и опять бросали в воду крошки хлеба и пирожного. Все говорили, что новый красивее всех. Такой молоденький, прелестный!

И старые лебеди склонили перед ним головы. А он совсем смутился и спрятал голову под крыло, сам не зная зачем. Он был чересчур счастлив, но нисколько не возгордился — доброе сердце не знает гордости, — помня то время, когда все его презирали и гнали. А теперь все говорят, что он прекраснейший между прекрасными птицами! Сирень склоняла к нему в воду свои душистые ветви, солнышко светило так славно… И вот крылья его зашумели, стройная шея выпрямилась, а из груди вырвался ликующий крик:

— Мог ли я мечтать о таком счастье, когда был ещё гадким утёнком!

Хорошо было за горо­дом! Сто­яло лето. На полях уже золо­ти­лась рожь, овес зеле­нел, сено было смё­тано в стога; по зеле­ному лугу рас­ха­жи­вал длин­но­но­гий аист и бол­тал по-еги­пет­ски – этому языку он выучился у своей матери. За полями и лугами тем­нел боль­шой лес, а в лесу пря­та­лись глу­бо­кие синие озера. Да, хорошо было за горо­дом! Солнце осве­щало ста­рую усадьбу, окру­жен­ную глу­бо­кими кана­вами с водой. Вся земля – от стен дома до самой воды – заросла лопу­хом, да таким высо­ким, что малень­кие дети могли сто­ять под самыми круп­ными его листьями во весь рост.

В чаще лопуха было так же глухо и дико, как в густом лесу, и вот там-то сидела на яйцах утка. Сидела она уже давно, и ей это заня­тие поряд­ком надо­ело. К тому же ее редко наве­щали, – дру­гим уткам больше нра­ви­лось пла­вать по канав­кам, чем сидеть в лопухе да кря­кать вме­сте с нею.

Нако­нец яич­ные скор­лупки затрещали.

Утята заше­ве­ли­лись, засту­чали клю­вами и высу­нули головки.

– Пип, пип! – ска­зали они.

– Кряк, кряк! – отве­тила утка. – Поторапливайтесь!

Утята выка­раб­ка­лись кое-как из скор­лупы и стали ози­раться кру­гом, раз­гля­ды­вая зеле­ные листья лопуха. Мать не мешала им – зеле­ный цвет поле­зен для глаз.

– Ах, как велик мир! – ска­зали утята. Еще бы! Теперь им было куда про­стор­нее, чем в скорлупе.

– Уж не дума­ете ли вы, что тут и весь мир? – ска­зала мать. – Какое там! Он тянется далеко-далеко, туда, за сад, за поле… Но, по правде говоря, там я отроду не бывала!.. Ну что, все уже выбра­лись? – И она под­ня­лась на ноги. – Ах нет, еще не все… Самое боль­шое яйцо целе­хонько! Да когда же этому будет конец! Я скоро совсем поте­ряю терпение.

И она усе­лась опять.

– Ну, как дела? – спро­сила ста­рая утка, про­су­нув голову в чащу лопуха.

– Да вот, с одним яйцом никак не могу спра­виться, – ска­зала моло­дая утка. – Сижу, сижу, а оно всё не лопа­ется. Зато посмотри на тех малю­ток, что уже вылу­пи­лись. Про­сто пре­лесть! Все, как один, – в отца! А он-то, негод­ный, даже не наве­стил меня ни разу!

– Постой, покажи-ка мне сперва то яйцо, кото­рое не лопа­ется, – ска­зала ста­рая утка. – Уж не индю­ше­чье ли оно, чего доб­рого? Ну да, конечно!.. Вот точно так же и меня одна­жды про­вели. А сколько хло­пот было у меня потом с этими индю­ша­тами! Ты не пове­ришь: они до того боятся воды, что их и не заго­нишь в канаву. Уж я и шипела, и кря­кала, и про­сто тол­кала их в воду, – не идут, да и только. Дай-ка я еще раз взгляну. Ну, так и есть! Индю­ше­чье! Брось-ка его да сту­пай учи своих деток плавать!

– Нет, я, пожа­луй, посижу, – ска­зала моло­дая утка. – Уж столько тер­пела, что можно еще немного потерпеть.

– Ну и сиди! – ска­зала ста­рая утка и ушла. И вот нако­нец боль­шое яйцо треснуло.

– Пип! Пип! – про­пи­щал пте­нец и выва­лился из скорлупы.

Но какой же он был боль­шой и гад­кий! Утка огля­дела его со всех сто­рон и всплес­нула крыльями.

– Ужас­ный урод! – ска­зала она. – И совсем не похож на дру­гих! Уж не индю­шо­нок ли это в самом деле? Ну, да в воде-то он у меня побы­вает, хоть бы мне при­шлось столк­нуть его туда силой!

На дру­гой день погода сто­яла чудес­ная, зеле­ный лопух был залит солнцем.

Утка со всей своей семьей отпра­ви­лась к канаве. Бул­тых! – и она очу­ти­лась в воде.

– Кряк-кряк! За мной! Живо! – позвала она, и утята один за дру­гим тоже бул­тых­ну­лись в воду.

Сна­чала вода покрыла их с голо­вой, но они сей­час же выныр­нули и отлично поплыли впе­ред. Лапки у них так и зара­бо­тали, так и зара­бо­тали. Даже гад­кий серый утё­нок не отста­вал от других.

– Какой же это индю­шо­нок? – ска­зала утка. – Вон как славно гре­бет лап­ками! И как прямо дер­жится! Нет, это мой соб­ствен­ный сын. Да он вовсе не так дурен, если хоро­шенько при­смот­реться к нему. Ну, .живо, живо за мной! Я сей­час введу вас в обще­ство – мы отпра­вимся на пти­чий двор. Только дер­жи­тесь ко мне поближе, чтобы кто-нибудь не насту­пил на вас, да бере­ги­тесь кошек!

Скоро утка со всем своим вывод­ком добра­лась до пти­чьего двора. Бог ты мой! Что тут был за шум! Два ути­ных семей­ства дра­лись из-за головки угря. И в конце кон­цов эта головка доста­лась кошке.

– Вот так все­гда и бывает в жизни! – ска­зала утка и облиз­нула языч­ком клюв – она и сама была не прочь отве­дать угри­ной головки. – Ну, ну, шеве­лите лап­ками! – ско­ман­до­вала она, пово­ра­чи­ва­ясь к утя­там. – Кряк­ните и покло­ни­тесь вон той ста­рой утке! Она здесь знат­нее всех. Она испан­ской породы и потому такая жир­ная. Видите, у нее на лапке крас­ный лос­ку­ток! До чего кра­сиво! Это выс­шее отли­чие, какого только может удо­сто­иться утка. Это зна­чит, что ее не хотят поте­рять, – по этому лос­кутку ее сразу узнают и люди и живот­ные. Ну, живо! Да не дер­жите лапки вме­сте! Бла­го­вос­пи­тан­ный уте­нок дол­жен выво­ра­чи­вать лапки наружу. Вот так! Смот­рите. Теперь накло­ните головки и ска­жите: “Кряк!”

Утята так и сделали.

Но дру­гие утки огля­дели их и громко заговорили:

– Ну вот, еще целая орава! Точно без них нас мало было! А один-то какой гад­кий! Этого уж мы никак не потерпим!

И сей­час же одна утка под­ле­тела и клю­нула его в шею.

– Оставьте его! – ска­зала утка-мать. – Ведь он вам ничего не сделал!

– Поло­жим, что так. Но какой-то он боль­шой и несу­раз­ный! – про­ши­пела злая утка. – Не мешает его немного проучить.

А знат­ная утка с крас­ным лос­кут­ком на лапке сказала:

– Слав­ные у тебя детки! Все очень, очень милы, кроме одного, пожа­луй… Бед­няга не удался! Хорошо бы его переделать.

– Это никак невоз­можно, ваша милость! – отве­тила утка-мать. – Он некра­сив – это правда, но у него доб­рое сердце. А пла­вает он не хуже, смею даже ска­зать – лучше дру­гих. Я думаю, со вре­ме­нем он выров­ня­ется и ста­нет поменьше. Он слиш­ком долго про­ле­жал в яйце и потому немного пере­рос. – И она раз­гла­дила клю­вом перышки на его спине. – Кроме того, он селе­зень, а селезню кра­сота не так уж нужна. Я думаю, он вырас­тет силь­ным и про­бьет себе дорогу в жизнь.

– Осталь­ные утята очень, очень милы! – ска­зала знат­ная утка. – Ну, будьте как дома, а если най­дете угри­ную головку, можете при­не­сти ее мне.

И вот утята стали вести себя как дома. Только бед­ному утенку, кото­рый вылу­пился позже дру­гих и был такой гад­кий, никто не давал про­ходу. Его кле­вали, тол­кали и драз­нили не только утки, но даже куры.

– Слиш­ком велик! – гово­рили они.

А индий­ский петух, кото­рый родился со шпо­рами на ногах и потому вооб­ра­жал себя чуть не импе­ра­то­ром, надулся и, словно корабль на всех пару­сах, под­ле­тел прямо к утенку, погля­дел на него и сер­дито зало­по­тал; гре­бе­шок у него так и налился кро­вью. Бед­ный уте­нок про­сто не знал, что ему делать, куда деваться. И надо же было ему уро­диться таким гад­ким, что весь пти­чий двор сме­ется над ним!

Так про­шел пер­вый день, а потом стало еще хуже. Все гнали бед­ного утенка, даже бра­тья и сестры сер­дито гово­рили ему: “Хоть бы кошка ута­щила тебя, неснос­ный урод!” А мать при­бав­ляла: “Глаза б мои на тебя не гля­дели!” Утки щипали его, куры кле­вали, а девушка, кото­рая давала пти­цам корм, оттал­ки­вала его ногою.

Нако­нец уте­нок не выдер­жал. Он пере­бе­жал через двор и, рас­пу­стив свои неук­лю­жие кры­лышки, кое-как пере­ва­лился через забор прямо в колю­чие кусты.

Малень­кие птички, сидев­шие на вет­ках, разом вспорх­нули и раз­ле­те­лись в раз­ные стороны.

«Это оттого, что я такой гад­кий», – поду­мал уте­нок и, зажму­рив глаза, бро­сился бежать, сам не зная куда. Он бежал до тех пор. пока не очу­тился в болоте, где жили дикие утки.

Тут он про­вел всю ночь. Бед­ный уте­нок устал, и ему было очень грустно.

Утром дикие утки просну­лись в своих гнез­дах и уви­дали нового товарища.

– Это что за птица? – спро­сили они. Уте­нок вер­телся и кла­нялся во все сто­роны, как умел.

– Ну и гад­кий же ты! – ска­зали дикие утки. – Впро­чем, нам до этого нет ника­кого дела, только бы ты не лез к нам в родню.

Бед­няжка! Где уж ему было и думать об этом! Лишь бы ему поз­во­лили жить в камы­шах да пить болот­ную воду, – о боль­шем он и не мечтал.

Так про­си­дел он в болоте два дня. На тре­тий день туда при­ле­тели два диких гусака. Они совсем недавно научи­лись летать и поэтому очень важничали.

– Слу­шай, дру­жище! – ска­зали они. – Ты такой чуд­ной, что на тебя смот­реть весело. Хочешь дру­жить с нами? Мы птицы воль­ные – куда хотим, туда и летим. Здесь побли­зо­сти есть еще болото, там живут пре­ми­лень­кие дикие гусыни-барышни. Они умеют гово­рить: «Рап! Рап!» Ты так заба­вен, что, чего доб­рого, будешь иметь у них боль­шой успех.

Пиф! Паф! – раз­да­лось вдруг над боло­том, и оба гусака упали в камыши мерт­выми, а вода покрас­нела от крови.

Пиф! Паф! – раз­да­лось опять, и целая стая диких гусей под­ня­лась над боло­том. Выстрел гре­мел за выстре­лом. Охот­ники окру­жили болото со всех сто­рон; неко­то­рые из них забра­лись на дере­вья и вели стрельбу сверху. Голу­бой дым обла­ками оку­ты­вал вер­шины дере­вьев и стлался над водой. По болоту рыс­кали охот­ни­чьи собаки. Только и слышно было: шлёп-шлёп! И камыш рас­ка­чи­вался из сто­роны в сто­рону. Бед­ный уте­нок от страха был ни жив ни мертв. Он хотел было спря­тать голову под кры­лышко, как вдруг прямо перед ним выросла охот­ни­чья собака с высу­ну­тым язы­ком и свер­ка­ю­щими злыми гла­зами. Она посмот­рела на утенка, оска­лила ост­рые зубы и – шлёп-шлёп! – побе­жала дальше.

«Кажется, про­несло, – поду­мал уте­нок и пере­вел дух. – Видно, я такой гад­кий, что даже собаке про­тивно съесть меня!»

И он при­та­ился в камы­шах. А над голо­вою его то и дело сви­стела дробь, раз­да­ва­лись выстрелы.

Пальба стихла только к вечеру, но уте­нок долго еще боялся пошевельнуться.

Про­шло несколько часов. Нако­нец он осме­лился встать, осто­рожно огля­делся вокруг и пустился бежать дальше по полям и лугам.

Дул такой силь­ный встреч­ный ветер, что уте­нок еле-еле пере­дви­гал лапками.

К ночи он добрался до малень­кой убо­гой избушки. Избушка до того обвет­шала, что готова была упасть, да не знала, на какой бок, потому и держалась.

Ветер так и под­хва­ты­вал утенка, – при­хо­ди­лось при­жи­маться к самой земле, чтобы не унесло.

К сча­стью, он заме­тил, что дверь избушки соско­чила с одной петли и так пере­ко­си­лась, что сквозь щель можно легко про­браться внутрь. И уте­нок пробрался.

В избушке жила ста­руха со своей кури­цей и котом. Кота она звала Сыноч­ком; он умел выги­бать спину, мур­лы­кать и даже сыпать искрами, но для этого надо было погла­дить его про­тив шер­сти. У курицы были малень­кие коро­тень­кие ножки, и потому ее так и про­звали Корот­ко­нож­кой. Она при­лежно несла яйца, и ста­рушка любила ее, как дочку.

Утром утенка заме­тили. Кот начал мур­лы­кать, а курица кудахтать.

Хорошо было за городом!

Стояло лето. Золотилась рожь, зеленел овес, сено было сметано в стога; по зеленому лугу расхаживал длинноногий аист и болтал по-египетски — этому языку он выучился у матери.

За полями и лугами тянулись большие леса, а в лесах были глубокие озера. Да, хорошо было за городом!

Прямо на солнышке лежала старая усадьба, окруженная глубокими канавами с водой; от стен дома до самой воды рос лопух, да такой большой, что маленькие ребятишки могли стоять под самыми крупными листьями во весь рост. В чаще лопуха было глухо и дико, как в самом густом лесу, и вот там-то сидела на яйцах утка.

Она должна была выводить утят, и ей это порядком надоело, потому что сидела она уже давно и ее редко навещали — другим уткам больше нравилось плавать по канавам, чем сидеть в лопухах да крякать с нею. Наконец яичные скорлупки затрещали.

— Пип! Пип! — запищало внутри. Все яичные желтки ожили и высунули головки.

— Кряк! Кряк! — сказала утка. Утята быстро выкарабкались из скорлупы и стали озираться кругом под зелеными листьями лопуха; мать не мешала им — зеленый цвет полезен для глаз.

— Ах, как велик мир! — сказали утята.

Еще бы! Тут было куда просторнее, чем в скорлупе.

— Уж не думаете ли вы, что тут и весь мир? — сказала мать. — Какое там! Он тянется далеко-далеко, туда, за сад, в поле, но там я отроду не бывала!.. Ну что, все вы тут?

И она встала.

— Ах нет, не все. Самое большое яйцо целехонько! Да когда же этому будет конец! Я скоро совсем потеряю терпение.

И она уселась опять.

— Ну, как дела? — спросила старая утка, которая пришла ее навестить.

— Да вот с одним яйцом никак не управлюсь, — сказала молодая утка. — Все не лопается. Зато посмотри-ка на малюток! Просто прелесть! Все, как один, — в отца.

— А ну-ка покажи мне яйцо, которое не лопается, — сказала старая утка. — Наверняка это индюшечье яйцо. Вот точно так же и меня однажды провели. Ну и было же мне с этими индюшатами хлопот, скажу я тебе! Никак не могла заманить их в воду. Уж я и крякала, и толкала — не идут, да и только! Ну-ка, покажи яйцо. Так и есть! Индюшечье! Брось его да ступай учи деток плавать!

— Посижу уж еще! — сказала молодая утка. — Столько сидела, что можно и еще посидеть.

— Как угодно! — сказала старая утка и ушла.

Наконец лопнуло и большое яйцо.

— Пип! Пип! — пропищал птенец и вывалился из яйца. Но какой же он был большой и гадкий!

Утка оглядела его.

— Ужасно велик! — сказала она. — И совсем не похож на остальных! Уж не индюшонок ли это, в самом деле? Ну да в воде-то он у меня побывает, силой да загоню!

На другой день погода стояла чудесная, зеленый лопух был залит солнцем. Утка со всею своею семьей отправилась к канаве. Бултых! — и она очутилась в воде.

— Кряк! Кряк! — позвала она, и утята один за другим тоже побултыхались в воду. Сначала вода покрыла их с головой, но они сейчас же вынырнули и отлично поплыли вперед.

Лапки у них так и работали, и даже некрасивый серый утенок не отставал от других.

— Какой же это индюшонок? — сказала утка. — Вон как славно гребет лапками! И как прямо держится! Нет, мой он, мой родненький… Да он вовсе и не дурен, как посмотришь на него хорошенько. Ну, живо, живо за мной! Сейчас я введу вас в общество, представлю вас на птичьем дворе. Только держитесь ко мне поближе, чтобы кто-нибудь не наступил на вас, да берегитесь кошек!

Скоро добрались и до птичьего двора. Батюшки! Что тут был за шум!

Два утиных семейства дрались из-за одной головки угря, а кончилось тем, что головка досталась кошке.

— Вот видите, как бывает на свете! — сказала утка и облизнула язычком клюв — она и сама была не прочь отведать угриной головки.

— Ну-ну, шевелите лапками! — сказала она утятам. — Крякните и поклонитесь вон той старой утке! Она здесь знатнее всех. Она испанской породы и потому такая жирная. Видите, у нее на лапке красный лоскут. Как красиво! Это высшее отличие, какого только может удостоиться утка. Это значит, что ее не хотят потерять, — по этому лоскуту ее узнают и люди и животные. Ну, живо! Да не держите лапки вовнутрь! Благовоспитанный утенок должен выворачивать лапки наружу, как отец и мать. Вот так! Смотрите! Теперь наклоните голову и скажите: «Кряк!»

Так они и сделали. Но другие утки оглядели их и сказали громко:

— Ну вот, еще целая орава! Как будто нас мало было? А один-то какой безобразный! Уж его-то мы не потерпим!

И сейчас же одна утка подлетела и клюнула его в затылок.

— Оставьте его! — сказала утка-мать. — Ведь он вам ничего не сделал!

— Положим, но он такой большой и странный! — ответила чужая утка. — Ему надо задать хорошенько.

— Славные у тебя детки! — сказала старая утка с красным лоскутом на лапе. — Все славные, вот только один… Этот не удался! Хорошо бы его переделать!

— Это никак невозможно, ваша милость! — ответила утка-мать. — Он некрасив, но у него доброе сердце. А плавает он не хуже, смею даже сказать — лучше других. Я думаю, со временем он выровняется и станет поменьше. Он слишком долго пролежал в яйце, оттого и не совсем удался.

И она почесала у него в затылке и огладила перышки.

— К тому же он селезень, а селезню красота не так уж нужна. Я думаю, он окрепнет и пробьет себе дорогу.

— Остальные утята очень, очень милы! — сказала старая утка. — Ну, будьте как дома, а найдете угриную головку, можете принести ее мне.

Вот утята и устроились как дома. Только бедного утенка, который вылупился позже всех и был такой безобразный, клевали, толкали и дразнили решительно все — и утки и куры.

— Больно велик! — говорили они.

А индейский петух, который родился со шпорами на ногах и потому воображал себя императором, надулся и, словно корабль на всех парусах, подлетел к утенку, поглядел на него и сердито залопотал; гребешок у него так и налился кровью.

Бедный утенок просто не знал, что ему делать, куда деваться. И надо же ему было уродиться таким безобразным, что весь птичий двор смеется над ним!..

Так прошел первый день, а потом пошло еще хуже. Все гнали бедного утенка, даже братья и сестры сердито говорили ему:

— Хоть бы кошка утащила тебя, несносный урод!

А мать прибавляла:

Глаза бы на тебя не глядели!

Утки щипали его, куры клевали, а девушка, которая давала птицам корм, толкала ногою.

Не выдержал утенок, перебежал двор — и через изгородь! Маленькие птички испуганно вспорхнули из кустов.

«Это оттого, что я такой безобразный!» — подумал утенок, закрыл глаза и пустился дальше.

Бежал-бежал, пока не очутился в болоте, где жили дикие утки. Усталый и печальный, пролежал он тут всю ночь.

Утром дикие утки поднялись из гнезд и увидали нового товарища.

— Это что за птица? — спросили они.

Утенок вертелся и кланялся во все стороны, как умел.

— Ну и страшилище ты! — сказали дикие утки. — Впрочем, нам все равно, только не думай породниться с нами.

Бедняжка! Где уж ему было думать об этом! Только бы позволили ему посидеть в камышах да попить болотной водицы.

Два дня провел он в болоте. На третий день явились два диких гусака. Они лишь недавно вылупились из яиц и поэтому очень важничали.

— Слушай, дружище! — сказали они. — Ты такой урод, что, право, нравишься нам! Хочешь летать с нами и быть вольной птицей? Здесь поблизости есть другое болото, там живут хорошенькие дикие гуси-барышни. Они умеют говорить: «Га-га-га!» Ты такой урод, что, чего доброго, будешь иметь у них успех.

Пиф! Паф! — раздалось вдруг над болотом, и оба гусака замертво упали в камыши; вода обагрилась их кровью.

Пиф! Паф! — раздалось опять, и из камышей поднялась целая стая диких гусей. Пошла пальба. Охотники окружили болото со всех сторон; некоторые засели даже в нависших над болотом ветвях деревьев.

Голубой дым облаками окутывал деревья и стлался над водой. По болоту бегали охотничьи собаки — шлеп! шлеп! Камыш и тростник так и качались из стороны в сторону.

Бедный утенок был ни жив ни мертв от страха. Он хотел было спрятать голову под крыло, как вдруг прямо перед ним очутилась охотничья собака с высунутым языком и сверкающими злыми глазами.

Она сунулась пастью к утенку, оскалила острые зубы и — шлеп! Шлеп! — побежала дальше.

«Не тронула, — подумал утенок и перевел дух. — Уж видно, такой я безобразный, что даже собаке противно укусить меня!»

И он притаился в камышах.

Над головою его то и дело свистела дробь, раздавались выстрелы. Пальба стихла только к вечеру, но утенок долго еще боялся пошевелиться.

Лишь через несколько часов он осмелился встать, огляделся и пустился бежать дальше по полям и лугам. Дул такой сильный ветер, что утенок еле-еле мог двигаться.

К ночи добежал он до бедной избушки. Избушка до того обветшала, что готова была упасть, да не знала, на какой бок, потому и держалась.

Ветер так и подхватывал утенка — приходилось упираться в землю хвостом. А ветер все крепчал.

Тут утенок заметил, что дверь избушки соскочила с одной петли и висит так криво, что можно свободно проскользнуть через щель в избушку. Так он и сделал.

В избушке жила старуха с котом и курицей. Кота она звала сыночком; он умел выгибать спину, мурлыкать и даже пускать искры, если погладить его против шерсти.

У курицы были маленькие, коротенькие ножки, потому ее и прозвали Коротконожкой; она прилежно несла яйца, и старушка любила ее, как дочку.

Утром чужого утенка заметили. Кот замурлыкал, курица заклохтала.

— Что там? — спросила старушка, осмотрелась кругом и заметила утенка, но по слепоте приняла его за жирную утку, которая отбилась от дому.

— Вот так находка! — сказала старушка. — Теперь у меня будут утиные яйца, если только это не селезень. Ну, да увидим, испытаем!

И утенка приняли на испытание. Но прошло недели три, а яиц все не было.

Настоящим хозяином в доме был кот, а хозяйкой — курица, и оба всегда говорили:

— Мы и весь свет!

Они считали самих себя половиной всего света, и притом лучшей половиной.

Правда, утенок полагал, что можно быть на этот счет и другого мнения. Но курица этого не потерпела.

— Умеешь ты нести яйца? — спросила она утенка.

— Нет.

— Так и держи язык на привязи!

А кот спросил:

— Умеешь ты выгибать спину, мурлыкать и пускать искры?

— Нет.

— Так и не суйся со своим мнением, когда говорят умные люди!

И утенок сидел в углу нахохлившись.

Вдруг вспомнились ему свежий воздух и солнышко, страшно захотелось поплавать. Он не выдержал и сказал об этом курице.

— Да что с тобой? — спросила она. — Бездельничаешь, вот тебе блажь в голову и лезет! Неси-ка яйца или мурлычь, дурь-то и пройдет!

— Ах, плавать так приятно! — сказал утенок. — Такое удовольствие нырять вниз головой в самую глубь!

— Вот так удовольствие! — сказала курица. — Ты совсем c ума сошел! Спроси у кота — он умнее всех, кого я знаю, — нравится ли ему плавать и нырять. О себе самой я уж и не говорю! Спроси, наконец, у нашей старушки госпожи, умнее ее никого нет на свете! По-твоему, и ей хочется плавать или нырять?

— Вы меня не понимаете, — сказал утенок.

— Если уж мы не понимаем, так кто тебя и поймет! Ты что ж, хочешь быть умнее кота и хозяйки, не говоря уже обо мне? Не дури, а будь благодарен за все, что для тебя сделали! Тебя приютили, пригрели, ты попал в такое общество, в котором можешь кое-чему научиться. Но ты пустая голова, и разговаривать-то с тобой не стоит. Уж поверь мне! Я желаю тебе добра, потому и браню тебя. Так всегда узнаются истинные друзья. Старайся же нести яйца или научись мурлыкать да пускать искры!

— Я думаю, мне лучше уйти отсюда куда глаза глядят, — сказал утенок.

— Ну и ступай себе! — отвечала курица.

И утенок ушел. Он плавал и нырял, но все животные попрежнему презирали его за безобразие.

Настала осень. Листья на деревьях пожелтели и побурели; ветер подхватывал и кружил их по воздуху. Стало очень холодно.

Тяжелые тучи сыпали на землю то град, то снег, а на изгороди сидел ворон и каркал от холода во все горло. Брр! Замерзнешь при одной мысли о таком холоде!

Плохо приходилось бедному утенку. Раз, под вечер, когда солнышко еще сияло на небе, из кустов поднялась целая стая прекрасных больших птиц, утенок никогда еще не видал таких красивых: все белые как снег, с длинными, гибкими шеями.

Это были лебеди.

Издав странный крик, они всплеснули великолепными большими крыльями и полетели с холодных лугов в теплые края, за синее море. Высоко-высоко поднялись лебеди, а бедного утенка охватила непонятная тревога.

Волчком завертелся он в воде, вытянул шею и тоже закричал, да так громко и странно, что сам испугался. Ах, он не мог оторвать глаз от этих прекрасных счастливых птиц, а когда они совсем скрылись из виду, нырнул на самое дно, вынырнул и был словно не в себе. Не знал утенок, как зовут этих птиц, куда они летят, но полюбил их, как не любил до сих пор никого на свете.

Красоте их он не завидовал; ему и в голову не приходило, что он может быть таким же красивым, как они. Он был бы рад-радехонек, если б хоть утки не отталкивали его от себя.

Бедный гадкий утенок!

Зима настала холодная-прехолодная. Утенку приходилось плавать без отдыха, чтобы не дать воде замерзнуть совсем, но с каждой ночью полынья, в которой он плавал, становилась все меньше и меньше.

Морозило так, что даже лед потрескивал. Без устали работал лапками утенок, но под конец совсем выбился из сил, замер и весь обмерз.

Рано утром проходил мимо крестьянин. Он увидал утенка, разбил лед своими деревянными башмаками и отнес полумертвую птицу домой к жене.

Утенка отогрели.

Но вот дети вздумали поиграть с ним, а ему показалось, что они хотят обидеть его. Шарахнулся от страха утенок и угодил прямо в подойник с молоком.

Молоко расплескалось. Хозяйка вскрикнула и взмахнула руками, а утенок между тем влетел в кадку с маслом, а оттуда — в бочонок с мукой. Батюшки, на что он стал похож!

Хозяйка кричала и гонялась за ним с угольными щипцами, дети бегали, сшибая друг друга с ног, хохотали и визжали.

Хорошо еще, дверь была открыта, — утенок выскочил, кинулся в кусты, прямо на свежевыпавший снег, и долго-долго лежал там почти без чувств.

Было бы слишком печально описывать все беды и несчастья утенка за эту суровую зиму. Когда же солнышко опять пригрело землю своими теплыми лучами, он лежал в болоте, в камышах.

Запели жаворонки. Пришла весна! Утенок взмахнул крыльями и полетел. Теперь в крыльях его гудел ветер, и они были куда крепче прежнего.

Не успел он опомниться, как очутился в большом саду. Яблони стояли в цвету; душистая сирень склоняла свои длинные зеленые ветви над извилистым каналом.

Ах, как тут было хорошо, как пахло весною!

И вдруг из чащи тростника выплыли три чудных белых лебедя. Они плыли так легко и плавно, точно скользили по воде.

Утенок узнал прекрасных птиц, и его охватила какая-то непонятная грусть.

— Полечу-ка к ним, к этим величавым птицам. Они, наверное, заклюют меня насмерть за то, что я, такой безобразный, осмелился приблизиться к ним. Но пусть! Лучше погибнуть от их ударов, чем сносить щипки уток и кур, пинки птичницы да терпеть холод и голод зимою!

И он опустился на воду и поплыл навстречу прекрасным лебедям, которые, завидя его, тоже поплыли к нему.

— Убейте меня! — сказал бедняжка и низко опустил голову, ожидая смерти, но что же увидел он в чистой, как зеркало, воде? Свое собственное отражение.

Но он был уже не гадким темно-серым утенком, а лебедем. Не беда появиться на свет в утином гнезде, если ты вылупился из лебединого яйца!

Теперь он был рад, что перенес столько горя и бед, — он мог лучше оценить свое счастье и окружавшее его великолепие.

А большие лебеди плавали вокруг и гладили его клювами.

В сад прибежали маленькие дети. Они стали бросать лебедям хлебные крошки и зерна, а самый младший закричал:

— Новый прилетел!

И все остальные подхватили:

— Новый, новый!

Дети хлопали в ладоши и плясали от радости, а потом побежали за отцом и матерью и опять стали бросать в воду крошки хлеба и пирожного. Все говорили:

— Новый лебедь лучше всех! Он такой красивый и молодой!

И старые лебеди склонили перед ним голову.

А он совсем смутился и спрятал голову под крыло, сам не зная зачем.

Он был очень счастлив, но нисколько не возгордился — доброе сердце не знает гордости; ему вспоминалось то время, когда все смеялись над ним и гнали его. А теперь все говорят, что он самый прекрасный среди прекрасных птиц.

Сирень склоняла к нему в воду свои душистые ветви, солнышко светило так тепло, так ярко…

И вот крылья его зашумели, стройная шея выпрямилась, а из груди вырвался ликующий крик:

— Нет, о таком счастье я и не мечтал, когда был еще гадким утенком!

«The Ugly Duckling»
by Hans Christian Andersen
Illustration by Vilhelm Pedersen, Andersen‘s first illustrator
Original title	Den grimme ælling
Country	Denmark
Language	Danish
Genre(s)	Literary fairy tale
Published in	New Fairy Tales. First Volume. First Collection (Nye Eventyr. Første Bind. Første Samling)
Publication type	Fairy tale collection
Publisher	C.A. Reitzel
Media type	Print
Publication date	11 November 1843
Chronology
← Preceded by The Sweethearts Followed by → —

«The Ugly Duckling» (Danish: Den grimme ælling) is a Danish literary fairy tale by Danish poet and author Hans Christian Andersen (1805–1875). It was first published on 11 November 1843 in New Fairy Tales. First Volume. First Collection, with three other tales by Andersen in Copenhagen, Denmark to great critical acclaim. The tale has been adapted to various media including opera, musical, and animated film. The tale is an original story by Andersen.

Plot[edit]

After a mother duck’s eggs hatch, one of the ducklings is perceived by the other animals as an ugly little creature and suffers much verbal and physical abuse. He wanders from the barnyard and lives with wild ducks and geese until hunters slaughter the flocks. He finds a home with an old woman, but her cat and hen tease and taunt him mercilessly, and once again he sets off alone.

The duckling sees a flock of migrating wild swans. He is delighted and excited but cannot join them, for he is too young, ugly, and unable to fly. When winter arrives, a farmer finds and carries the freezing duckling home, but he is frightened by the farmer’s noisy children and flees the house. The duckling spends a miserable winter alone outdoors, mostly hiding in a cave on the lake that partly freezes over.

The duckling, now having fully grown and matured, cannot endure a life of solitude and hardship anymore. He decides to throw himself at a flock of swans, feeling that it is better to be killed by such beautiful birds than to live a life of ugliness. He is shocked when the swans welcome and accept him, only to realize by looking at his reflection in the water that he had been not a duckling but a swan all this time. The flock takes to the air, and he spreads his wings to take flight with the rest of his new family.

Composition and publication history[edit]

Andersen first conceived the story in 1842 while enjoying the beauty of nature during his stay at the country estate of Bregentved, and lavished a year’s worth of attention upon it. He initially considered «The Young Swans» as the tale’s title but, not wanting to spoil the element of surprise in the protagonist’s transformation, discarded it for «The Ugly Duckling». He later confessed that the story was «a reflection of my own life», and, when the critic Georg Brandes questioned Andersen about whether he would write his autobiography, the poet claimed that it had already been written — «The Ugly Duckling».^[1]

«The Ugly Duckling» was first published in Copenhagen, Denmark 11 November 1843 in New Fairy Tales. First Volume. First Collection (Nye Eventyr. Første Bind. Første Samling). For the first time the phrase «told for children» was not part of the title—an omission Andersen scholar Jackie Wullschlager believes exhibited a new confidence on Andersen’s part: «These [tales] were the most mature and perfectly constructed tales he had written, and though some of them at once became, and have remained, favorites of children, Andersen here melds together the childlike and the profound with exceptional artistry.» The first edition of 850 was sold out by December 18, and Reitzel planned another 850.^[2]

The tale was fourth and last in the volume that included (in contents order), «The Angel» («Englen»), «The Nightingale» («Nattergalen»), and «The Sweethearts; or, The Top and the Ball» («Kjærestefolkene [Toppen og bolden]»).^[3] The volume sold out almost immediately and Andersen wrote on December 18, 1843: «The book is selling like hot cakes. All the papers are praising it, everyone is reading it! No books of mine are appreciated in the way these fairy tales are!»^[4] Andersen promoted the tale by reading it aloud at social gatherings. The tale was republished 18 December 1849 in Fairy Tales. 1850. (Eventyr. 1850.) and again 15 December 1862 in Fairy Tales and Stories. First Volume. 1862. (Eventyr og Historier. Første Bind. 1862.)^[5] The tale has since been translated into various languages and published around the world and has become the most famous story by Andersen.

Commentaries and criticism[edit]

In reviewing Hans Christian Andersen: A New Life by biographer Jens Andersen, British journalist Anne Chisholm writes «Andersen himself was a tall, ugly boy with a big nose and big feet, and when he grew up with a beautiful singing voice and a passion for the theater he was cruelly teased and mocked by other children».^[6]

Speculation suggests that Andersen was the illegitimate son of Prince Christian Frederik (later King Christian VIII of Denmark), and found this out some time before he wrote the book, and then that being a swan in the story was a metaphor not just for inner beauty and talent but also for secret royal lineage.^[7]

Bruno Bettelheim observes in The Uses of Enchantment that the Ugly Duckling is not confronted with the tasks, tests, or trials of the typical fairy tale hero. «No need to accomplish anything is expressed in ‘The Ugly Duckling’. Things are simply fated and unfold accordingly, whether or not the hero takes some action.» In conjunction with Bettelheim’s assessment, Maria Tatar notes in »The Annotated Hans Christian Andersen» that Andersen suggests that the Ugly Duckling’s superiority resides in the fact that he is of a breed different from the barnyard rabble, and that dignity and worth, moral and aesthetic superiority are determined by nature rather than accomplishment.^[4]

According to Carole Rosen, the story was inspired in part by Andersen’s friend Jenny Lind.^[8]

Adaptations[edit]

«The Ugly Duckling» became one of Andersen’s best loved tales and was reprinted around the world. The tale was adapted to a variety of media. Films based on the tale include two Silly Symphonies animated shorts produced by Walt Disney called The Ugly Duckling. The first was produced in 1931 in black and white, and a remake in 1939 in Technicolor. The latter film won the 1939 Academy Award for Best Short Subject (Cartoons),^[9] and was the last Silly Symphony to be made. The main difference between the Andersen story and the Disney version is that, in the latter, the little bird’s ordeal lasts for only a few minutes, not for months. In 1936, the Fleischer brothers adapted the story for their animated short «The Little Stranger», reversing the story by having an odd chick born into a family of ducks.

In 1932, Yasuji Murata directed Ahiru no ko (The Ugly Duckling), a 15-minute Japanese short animated film based on the tale.

In 1956, the Soviet animation studio Soyuzmultfilm produced its own 19 minutes version of The Ugly Duckling.^[10] The anime Princess Tutu is about a duck that turns into a swan-like ballerina. In 2006, the Danish animation studio A. Film produced a spin-off CG feature called The Ugly Duckling and Me!, and later produced a children’s CG television series Ugly Duckling Junior which featured the same characters as the movie. The 1954 Tom and Jerry cartoon Downhearted Duckling is also based on the famous story.

The tale has seen various musical adaptations. In 1914, the Russian composer Sergei Prokofiev composed a work for voice and piano based on Nina Meshcherskaya’s adaptation of the tale and, in 1932, arranged the work for voice and orchestra. This was transcribed by Lev Konov in 1996, and his opera was a great success in Russia. Other musical versions include the song «The Ugly Duckling» composed by Frank Loesser and sung by Danny Kaye for the 1952 Charles Vidor musical film Hans Christian Andersen, and Honk!, a musical based on the tale which was produced in Britain and won an Olivier Award. The tale was adapted to a musical by Gail Deschamps and Paul Hamilton. In 1998, the musical played the Piccolo Spoleto for seventeen days.^[11]

In 1999, Jerry Pinkney adapted the story as a children’s picture book.^[12]

In November 2017, a Youtube Channel by the name of The Uncle Louie Variety Show made their own version of the story called «The Ugly Baby».^[13]

See also[edit]

• List of works by Hans Christian Andersen
• Ugly duckling theorem, in philosophical logic, arguing that classification is not possible without bias
• Henny Penny

References[edit]

External links[edit]

• The Ugly Duckling English translation by Jean Hersholt
• SurLaLune’s Annotated The Ugly Duckling
• The Ugly Duckling in full length.
• The Ugly Duckling public domain audiobook at LibriVox

«The Ugly Duckling»
by Hans Christian Andersen
Illustration by Vilhelm Pedersen, Andersen‘s first illustrator
Original title	Den grimme ælling
Country	Denmark
Language	Danish
Genre(s)	Literary fairy tale
Published in	New Fairy Tales. First Volume. First Collection (Nye Eventyr. Første Bind. Første Samling)
Publication type	Fairy tale collection
Publisher	C.A. Reitzel
Media type	Print
Publication date	11 November 1843
Chronology
← Preceded by The Sweethearts Followed by → —

«The Ugly Duckling» (Danish: Den grimme ælling) is a Danish literary fairy tale by Danish poet and author Hans Christian Andersen (1805–1875). It was first published on 11 November 1843 in New Fairy Tales. First Volume. First Collection, with three other tales by Andersen in Copenhagen, Denmark to great critical acclaim. The tale has been adapted to various media including opera, musical, and animated film. The tale is an original story by Andersen.

Plot[edit]

After a mother duck’s eggs hatch, one of the ducklings is perceived by the other animals as an ugly little creature and suffers much verbal and physical abuse. He wanders from the barnyard and lives with wild ducks and geese until hunters slaughter the flocks. He finds a home with an old woman, but her cat and hen tease and taunt him mercilessly, and once again he sets off alone.

The duckling sees a flock of migrating wild swans. He is delighted and excited but cannot join them, for he is too young, ugly, and unable to fly. When winter arrives, a farmer finds and carries the freezing duckling home, but he is frightened by the farmer’s noisy children and flees the house. The duckling spends a miserable winter alone outdoors, mostly hiding in a cave on the lake that partly freezes over.

The duckling, now having fully grown and matured, cannot endure a life of solitude and hardship anymore. He decides to throw himself at a flock of swans, feeling that it is better to be killed by such beautiful birds than to live a life of ugliness. He is shocked when the swans welcome and accept him, only to realize by looking at his reflection in the water that he had been not a duckling but a swan all this time. The flock takes to the air, and he spreads his wings to take flight with the rest of his new family.

Composition and publication history[edit]

Andersen first conceived the story in 1842 while enjoying the beauty of nature during his stay at the country estate of Bregentved, and lavished a year’s worth of attention upon it. He initially considered «The Young Swans» as the tale’s title but, not wanting to spoil the element of surprise in the protagonist’s transformation, discarded it for «The Ugly Duckling». He later confessed that the story was «a reflection of my own life», and, when the critic Georg Brandes questioned Andersen about whether he would write his autobiography, the poet claimed that it had already been written — «The Ugly Duckling».^[1]

«The Ugly Duckling» was first published in Copenhagen, Denmark 11 November 1843 in New Fairy Tales. First Volume. First Collection (Nye Eventyr. Første Bind. Første Samling). For the first time the phrase «told for children» was not part of the title—an omission Andersen scholar Jackie Wullschlager believes exhibited a new confidence on Andersen’s part: «These [tales] were the most mature and perfectly constructed tales he had written, and though some of them at once became, and have remained, favorites of children, Andersen here melds together the childlike and the profound with exceptional artistry.» The first edition of 850 was sold out by December 18, and Reitzel planned another 850.^[2]

The tale was fourth and last in the volume that included (in contents order), «The Angel» («Englen»), «The Nightingale» («Nattergalen»), and «The Sweethearts; or, The Top and the Ball» («Kjærestefolkene [Toppen og bolden]»).^[3] The volume sold out almost immediately and Andersen wrote on December 18, 1843: «The book is selling like hot cakes. All the papers are praising it, everyone is reading it! No books of mine are appreciated in the way these fairy tales are!»^[4] Andersen promoted the tale by reading it aloud at social gatherings. The tale was republished 18 December 1849 in Fairy Tales. 1850. (Eventyr. 1850.) and again 15 December 1862 in Fairy Tales and Stories. First Volume. 1862. (Eventyr og Historier. Første Bind. 1862.)^[5] The tale has since been translated into various languages and published around the world and has become the most famous story by Andersen.

Commentaries and criticism[edit]

In reviewing Hans Christian Andersen: A New Life by biographer Jens Andersen, British journalist Anne Chisholm writes «Andersen himself was a tall, ugly boy with a big nose and big feet, and when he grew up with a beautiful singing voice and a passion for the theater he was cruelly teased and mocked by other children».^[6]

Speculation suggests that Andersen was the illegitimate son of Prince Christian Frederik (later King Christian VIII of Denmark), and found this out some time before he wrote the book, and then that being a swan in the story was a metaphor not just for inner beauty and talent but also for secret royal lineage.^[7]

Bruno Bettelheim observes in The Uses of Enchantment that the Ugly Duckling is not confronted with the tasks, tests, or trials of the typical fairy tale hero. «No need to accomplish anything is expressed in ‘The Ugly Duckling’. Things are simply fated and unfold accordingly, whether or not the hero takes some action.» In conjunction with Bettelheim’s assessment, Maria Tatar notes in »The Annotated Hans Christian Andersen» that Andersen suggests that the Ugly Duckling’s superiority resides in the fact that he is of a breed different from the barnyard rabble, and that dignity and worth, moral and aesthetic superiority are determined by nature rather than accomplishment.^[4]

According to Carole Rosen, the story was inspired in part by Andersen’s friend Jenny Lind.^[8]

Adaptations[edit]

«The Ugly Duckling» became one of Andersen’s best loved tales and was reprinted around the world. The tale was adapted to a variety of media. Films based on the tale include two Silly Symphonies animated shorts produced by Walt Disney called The Ugly Duckling. The first was produced in 1931 in black and white, and a remake in 1939 in Technicolor. The latter film won the 1939 Academy Award for Best Short Subject (Cartoons),^[9] and was the last Silly Symphony to be made. The main difference between the Andersen story and the Disney version is that, in the latter, the little bird’s ordeal lasts for only a few minutes, not for months. In 1936, the Fleischer brothers adapted the story for their animated short «The Little Stranger», reversing the story by having an odd chick born into a family of ducks.

In 1932, Yasuji Murata directed Ahiru no ko (The Ugly Duckling), a 15-minute Japanese short animated film based on the tale.

In 1956, the Soviet animation studio Soyuzmultfilm produced its own 19 minutes version of The Ugly Duckling.^[10] The anime Princess Tutu is about a duck that turns into a swan-like ballerina. In 2006, the Danish animation studio A. Film produced a spin-off CG feature called The Ugly Duckling and Me!, and later produced a children’s CG television series Ugly Duckling Junior which featured the same characters as the movie. The 1954 Tom and Jerry cartoon Downhearted Duckling is also based on the famous story.

The tale has seen various musical adaptations. In 1914, the Russian composer Sergei Prokofiev composed a work for voice and piano based on Nina Meshcherskaya’s adaptation of the tale and, in 1932, arranged the work for voice and orchestra. This was transcribed by Lev Konov in 1996, and his opera was a great success in Russia. Other musical versions include the song «The Ugly Duckling» composed by Frank Loesser and sung by Danny Kaye for the 1952 Charles Vidor musical film Hans Christian Andersen, and Honk!, a musical based on the tale which was produced in Britain and won an Olivier Award. The tale was adapted to a musical by Gail Deschamps and Paul Hamilton. In 1998, the musical played the Piccolo Spoleto for seventeen days.^[11]

In 1999, Jerry Pinkney adapted the story as a children’s picture book.^[12]

In November 2017, a Youtube Channel by the name of The Uncle Louie Variety Show made their own version of the story called «The Ugly Baby».^[13]

See also[edit]

• List of works by Hans Christian Andersen
• Ugly duckling theorem, in philosophical logic, arguing that classification is not possible without bias
• Henny Penny

References[edit]

External links[edit]

• The Ugly Duckling English translation by Jean Hersholt
• SurLaLune’s Annotated The Ugly Duckling
• The Ugly Duckling in full length.
• The Ugly Duckling public domain audiobook at LibriVox