Галина шестакова рассказы дзен

Квартира

Зимой после развода, я переехала на съёмную квартиру на улице Окулова. Это был пятиэтажный дом прямо напротив старого винзавода. В народе такие дома называют «хрущёвки». В подъезде всегда парило, пахло влажной штукатуркой и сырым подвалом. Ступеньки, со временем истёрлись. Даже бетон не вечен.

Вещей за время брака нажила я немного – два чемодана и сумка. Это включая книги и зимние вещи. Поэтому две комнаты было излишеством. Маленькая комната, которая по расположению должна быть спальней, пустовала. Кровати не было. В углу комнаты стоял старинный стул, с облезшим лаком и засохшая фиалка на окне.

Все мои пожитки уместились в большой комнате, совмещённой с кухней. Там стоял круглый, колченогий стол, диван и буфет. Но ремонт, в квартире был почти европейский. С претензией.

При осмотре квартиры меня больше всего порадовала ванная комната. Обычно в хрущовках это малюсенькое помещение, никаких излишеств вроде стиральной машины, туда не поместиться. А эта – громадная, совмещённая ванная, вся в розоватой плитке. Хорошая сантехника, зеркало в рост человека на стене. «Хочешь, танцуй, хочешь гостей принимай», как говорила моя бабуля.

– Только вот стиралки нет. – Сказала девушка-риэлтер. – Но, если решите свою поставить, вон слив сделан. – Она показала на чёрную дыру, в розовом фартуке ванны.

Роскошная ванная комната решила вопрос. Я искала квартиру подешевле, да и однокомнатной вполне бы хватило, но всё что мне предлагали – было серым и грязным.

В этот же вечер я перевезла свои пожитки в квартиру. Вымыла пол, заглянула с тряпкой в буфет. Скрипучая дверца, с вырезанными на ней фруктами, выпустила в комнату забытый и любимый запах бабушкиной стряпни. В комнате запахло ванилью, и квартира сразу ожила. В таком буфете должна жить красивая антикварная посуда, столовое серебро и льняные салфетки с вышитой шелком монограммой. Ничего такого у меня не было. Была любимая китайская пиала, костяного фарфора, из которой я пила чай. Я поставила её на полочку, а все остальные полки буфета заняла книгами. Вот разживусь и куплю себе красивой посуды для своего буфета. Я погладила вырезанные фрукты, и хмыкнула: «своего буфета». Вот так я решила, что эта квартира должна стать моей.

Перед сном надо очиститься – смыть с себя волнения и горести прошедшего дня. Поставив табуретку, крючка для одежды, почему-то дизайнеры не предусмотрели, я сложила на неё джинсы и майку и забралась в ванну. Горячий душ, насколько выдерживает кожа, чтобы не обвариться и не покрыться волдырями – самое прекрасное успокоительное для меня. Пока я поливала себя почти кипятком и напевала под нос колыбельную из «Порги и Бесс» я была совершенно счастлива. С неохотой, закрыв воду, я поставила ногу на пол, и тут же с криком, залезла обратно в ванну. Лихорадочно соображая, где бы взять что-то потяжелее, желательно молоток. Но кроме шампуня и куска мыла, в ванной ничего не было тяжёлого.

Высунув морду из сливного отверстия для стиральной машины на меня смотрела большая крыса. Смотрела очень внимательно, шевелила усиками и совершенно меня не боялась. Послушав мои истеричные крики, и удостоверившись, что опасности я не представляю, крыса спокойно вылезла из трубы и пошагала из ванной в комнату. Это было слишком! Крыса в моей квартире! Как я буду спать? Я засну, а она залезет на диван, со своими грязными лапками и будет меня так же, как сейчас рассматривать?

Я выскочила из ванной, по пути пытаясь схватить хоть что-нибудь. Но ничего тяжёлого я ещё не завела. Я не ожидала, что мне придётся обороняться от кого-то. Книги швырять было жалко, посуду – тоже. Разозлившись, я кинула вслед уходящей крысе тапок. Не попала. Крыса остановилась, повернулась и посмотрела на меня осуждающе, тяжело вздохнула и пошла в маленькую, пустую комнату. Я плотно закрыла дверь в комнату. Попалась!

Я воинственно упёрла руки в бока и посмотрела в окно. За окном стояла старушка и так же, как крыса осуждающе на меня смотрела. Издержки первого этажа. Шторы заведу себе завтра, сегодня занавешу простыней от слишком любопытных соседей. Натянув джинсы и майку, я пошла разбираться с крысой. Её в комнате не было. Куда могла деться крыса из закрытой комнаты? За стулом и фиалкой, спрятаться она не могла, но я проверила. Окно закрыто. Я ещё раз огляделась, пустая комната, крысы нет. Ладно. Я закрыла плотно дверь, подпёрла, для надёжности её чемоданом и стулом. Проверю утром. Ночью, долго не могла заснуть, истерично хваталась за телефон и светила наугад в разные стороны, пытаясь застать крысу врасплох. Крысы не было. Я заснула уже под утро, и в эти несколько часов сна, мне, как и ожидалось, снились гигантские крысы.

****

Как только открылись магазины, я купила большой молоток и шторы. Уже подходя к подъезду своего дома, я увидела вчерашнюю бабушку, которая, вместе с подружкой, осуждающе на меня смотрели.

– Здрассти… – я тихо поздоровалась и попыталась улыбнуться.

Но бабушки мне не ответили. Давешняя, тихо прошипела:

– Срам-то, какой!

И обе покивали головами, словно китайские болванчики, поджав бескровные губы. Я развернулась и решила проверить, каким образом бабка вчера подглядывала. Мне стало интересно, как старуха умудрилась пройти по сугробам, которые, как я видела из квартиры, были у меня под окнами. Под осуждающими взглядами старушек я завернула за угол дома и увидела снежную целину под окнами всего дома, и тоненькую тропиночку – проторённую ровно до моего окна.

Ругая себя, что не занесла тяжёлые шторы и молоток домой, я, постоянно проваливаясь в снег, дошла до окон своей квартиры. Здесь была вытоптана небольшая площадка, что бы было удобно смотреть в окно. Вся квартира была как на ладони, особенно вечером, когда нет штор и включён свет. Бесплатный кинотеатр для одного зрителя. Пока шла обратно придумывала для старухи казни египетские: залью ночью всю тропку водой – пусть ноги переломает. Потом, остыв, подумала и решила, что будет удобно падать в снег, а ходить подсматривать не очень. Ладно, уж, совсем успокоившись решила я – пусть не ломает ноги. Может одна живёт, может скучно ей до зевоты, и телевизора нет. А ноги переломает, дома сидеть будет, совсем двинется разумом. Может, конечно, и двигаться ей нечем, разума нет вовсе, раз подглядывает, да ладно. Кто знает, что меня ждёт в таком возрасте? Нет, только не это – подсматривать, подслушивать. Вышла из-за дома, посмотрела строго на старуху:

– Срам-то, какой, подсматривать, бабушка, – решила укорить её.

– Срам! Срам – это квартира твоя! – бабка нисколько не смутилась. – Жильцы меняются каждую неделю! Не квартира, а содом и гоморра!

– Я-то, тут при чём? – я пожала плечами. – Я девушка порядочная, надолго приехала.

– И ты уедешь! Нечистая квартира эта! Уж и попа сюда звали. И гадалку водили, всё одно, бегут все. И ты сбежишь!

Бабка плюнула мне под ноги, и презрительно скривила губы. Я вздохнула и пошла домой. Квартира мне нравилась и совсем не походила на про́клятую. Крысу я изведу, а все остальное меня ничуть не пугает. Вечером я повесила шторы на окна, задёрнула, и вышла проверить – что теперь можно увидеть в моих окнах. Плотные темно-коричневые шторы не пропускали света. Да, затоскует теперь бабка. Надо бы лопату завести и засыпать тропинку снегом, что б совсем не повадно стало шастать под чужими окнами.

Крыс

Слив, под ванной я туго забила мокрыми газетами, и села успокоено пить чай. Теперь ни бабка, ни крыса мне не грозила. На сегодня все дела переделаны, и я устроилась у круглого стола с книгой. В квартире было тихо, пахло ванилью из буфета, я читала и пила чай.

Вдруг в ванной комнате, что-то упало с глухим стуком, оттуда вышла крыса, остановилась и недовольно посмотрела на меня. Как мне показалось, крыса тяжело вздохнула и пошла в маленькую комнату. Пока я вскакивала, и судорожно искала молоток, крыса зашла в комнату и пропала. Я опять проверила, не спряталась ли она за фиалку и стул. Там её не было. Куда девалась крыса в совершенно пустой комнате? Может это галлюцинация? От такого неожиданного вывода о само́й себе я плюхнулась на стул, промахнулась и упала на пол.

Встала, ругнулась и вновь повторила вчерашние действия – плотно закрыла дверь в комнату, подпёрла её чемоданом, стулом и для надёжности сверху положила бесполезный молоток. Ни гвоздей, ни досок у меня не водилось. Ночью я просмотрела всевозможные страшные сны про крыс и утром встала измученная, не выспавшаяся и с синяками под глазами. Нехорошая квартира.

Едва дождавшись открытия магазинов, я пошла и купила гвозди и доски. С выбором досок я намучилась. Сначала я выбрала самую толстую, подумала и решила, что сил приколотить этакую орясину у меня не хватит.

– Вам помочь? – пристал ко мне навязчиво-любезный продавец. – Вам брусок для чего нужен?

– Приколотить, – хмуро ответила я.

Ну не объяснять же, в самом деле, про крысу?

– А куда? – улыбался продавец, и всячески проявлял любезность.

– Куда надо, – тяжело вздохнула я.

– Вы что-то строите? Дом? Или мебель? Для чего вам нужен такой брусок? Сто на сто, это серьёзный размер! – сочился любезностью мужчина. – Возможно, вам подойдёт размер поменьше?

– Доска. Мне нужна доска. И я выберу сама! – строго сказала я. – Мне надо подумать.

– Конечно, – он взял меня под локоть, – я вас провожу, к стенду, где доски. А какая вам нужна доска? Берёза? Сосна?

Тяжело с такими продавцами. Я выбрала две доски в палец толщиной разных пород. И гвозди. Весь выходной занималась варварским заколачиванием двери в маленькую комнату. В принципе, она мне не нужна.

Вечером, сидя с книгой у круглого стола, я не читала, а напряжённо ждала крысу. Может быть, это действительно галлюцинация? Тогда она просто пройдёт сквозь заколоченную стену, и я буду знать, что у меня проблемы посерьёзнее, чем просто крыса в доме.

В ванной комнате опять глухо упали мокрые газеты из трубы для слива, и через некоторое время вышла крыса. Она дошла до двери, увидела, что дверь крест на крест заколочена и села. Тяжело вздохнула и повернулась ко мне:

– По-человечески тебя прошу – открой дверь, – сказала крыса надломленным старческим голосом.

Я почему-то сказала «хорошо», взяла молоток и начала отдирать доски. Провозилась полчаса под бдительным взглядом крысы. Отодрала доски, оставив на стене безо́бразные рваные дыры.

Крыса, ещё раз вздохнув, встала и пошла. Я подумала, что это уже пожилая крыса, проводила её взглядом и заметила, место в середине комнаты, где крыса пропала. Она просто растворилась в воздухе. Я села на диван и задумалась. Если крыса не смогла пройти через заколоченную дверь, это значит она настоящая. Не галлюцинация. А то, что крыса смогла раствориться в воздухе? Это значит, что она галлюцинация?

Подвал

Надо решить этот вопрос раз и навсегда. Я решительно направилась в комнату. Постояла над местом, где пропала крыса, пощупала. Под линолеумом пол был неровным. Там явно, что-то спрятано. Я ещё раз внимательно осмотрела комнату. Странно, но после ремонта линолеум не был закреплён по периметру. Я потянула за угол и осторожно завернула его. В полу был люк. Я попыталась открыть его, но ни ручки, ни чего, за что можно было бы поднять крышку, не было. С этой квартирой я скоро обзаведусь полным набором инструментов. Нужно что-то, чем подковырнуть тяжёлую крышку. У меня есть только небольшой нож. Я принесла его и попыталась просунуть в щель между крышкой и полом. Бесполезно. От досады я стукнула кулаком по крышке. Она тихо поднялась. Нож с глухим стуком упал в люк. Я наклонилась рассмотреть, что там, внизу. Там было темно и пахло мокрой штукатуркой. Я вздохнула и пошла за телефоном. Надо купить ещё и фонарик. Включив на телефоне режим фонаря, я нагнулась над люком и посветила вниз, комната внизу не уступала размерами комнате сверху. Она была выложена камнем и вызывала стойкие ассоциации с подвалом старинного замка. От пола вниз уходила деревянная лесенка, довольно шаткая на вид. А внизу плескалась тёмная, почти чёрная маслянистая вода. И всё это было у меня в квартире, в обычной хрущёвке.

То, что крыса попала в подвал, я не сомневалась, но как она туда попала, не понимая крышку и не закатывая линолеум? В это время, ко мне в квартиру позвонили. От неожиданности я дёрнулась, стукнулась локтем о край крышки, и телефон упал вниз. Но упал он без хара́ктерного всплеска, а с глухим стуком, словно на ковер.

Я, проклиная всех желающих меня увидеть, в столь не подходящее время, вздохнула и полезла вниз. Раз не было всплеска, вполне возможно, что это очередная моя галлюцинация и телефон лежит просто на полу, и возможно, даже жив. Правда, свет от включённого фонарика не пробивался сквозь маслянистую воду. Я с опаской спускалась по шершавой лесенке, ожидая соприкосновения с водой. Но вода, словно опускалась всё ниже и ниже, и я, спустившись с последней ступеньки, встала на сухой кирпичный пол. Сразу подвал приобрёл довольно прозаичный вид. Стены стали просто кирпичными, как и пол. Сухой подвал с маленькой отдушиной, выходящей на улицу. Сквозь неё попадало немного света, и холодного воздуха с улицы.

Мой телефон лежал на полу и был вполне жизнеспособен. Я подняла его, запихала в карман джинсов и собралась вылезти из этого странного подвала, и тут я увидела в углу крысу. Она сидела, сложив передние лапки на животе и усмехаясь, смотрела на меня.

– Полезла всё-таки, настырная. Ну, пошли тогда, – сказала крыса, привстала на задних лапках и превратилась в маленького старичка. Белая, кольцами борода до колена, светло-серый зипун и светлые валенки с калошами. Ростом он едва доставал мне до плеча.

Старик кашлянул, ещё раз усмехнувшись, посмотрел на меня, поднял руку, и взял с пустой стены факел. Только что его там не было. Я стояла и изо всех сил держалась за хлипкую занозистую лесенку, чтобы не упасть. Стена, за лестницей растворилась, и старик шагнул во влажную черноту подземного хода.

– Пошли, – ещё раз позвал он меня, таким же надломленным старческим голосом, как давеча просил открыть дверь.

Я кивнула и шагнула в каменный коридор. Наверху настойчиво звонили в дверь.

– А почему крысом-то? – я не утерпела и спросила. – Я боюсь крыс. Неужели приятно быть крысом?

– Так быстрее получается, – усмехнулся старичок. – Я в человеческом-то виде, шагаю небыстро, старый стал.

– А куда шагаете? – после пережитого стресса из меня градом посыпались вопросы.

– На Кудыкину году, – смешком ответил старик. – Идём ужо, не обижу.

Представить, что этот старик может обидеть, было невозможно. Наоборот, хотелось его опекать и помогать переходить через лужи. Хотя сама я шлёпала за ним в тапочках. Не совсем подходящая обувь для прогулок по подземельям. Когда я в очередной луже потеряла тапок, старик остановился, покачал головой:

– Ну, бестолочь, ты! Полезла в подвал в тапках! – он махнул рукой, указывая на жалкое состояние моих ног. Один тапок и два мокрых осклизлых носка. – В сапогах надо ходить, в резиновых, – наставительно сказал он. – И в шерстяных носках. Резину на голые ноги нельзя! Ревматизьму заработаешь. Поняла?

Я мотнула головой. Понимай не понимай, а резиновых сапог у меня не было. Он ещё раз махнул рукой в мою сторону, и мне стало удивительно тепло. Я стояла в красных резиновых сапогах. Внутри сапог было всё по правилам – хлопковые носки, а сверху шерстяные. Отвратительно грязные и мокрые носки и один тапок исчезли. А джинсы, до этого мокрые до колена, высохли.

– Вот так-то лучше, – удовлетворённо сказал старик, повернулся и пошёл, не дожидаясь моих благодарностей.

– Хорошо как! – радостно сказала я. – Спасибо!

– И в майке одной, по подвалам неча шастать, – вместо ответа сказал старик. – Ревматизьма тебе не шутка.

Я тут же поняла, что уже давно замёрзла, передёрнула от холода плечами, и стала согреваться, под появившейся на мне старинного покроя куртке. Тёплой и толстой, как валенок.

– В фуфайке надо ходить, – проворчал притворно старик. – Тюшей меня зовут.

– Тюшей? – оторопела я. – Есть такое имя?

– Дмитрий значит, – пояснил старик. – Пошли, заждался он.

Больше на мои расспросы старик не отвечал, шаркал впереди. Я шла и пыталась запомнить дорогу. Но это было совершенно бессмысленное занятие. Запомнить все повороты, разветвления было невозможно. По пути встречались разные ходы: почти засыпанные землёй, из старинного красного кирпича, и тёмные каменные – высокие круглые своды, выложенные из больших речных огалышей.

Тюша, медленно, но очень уверенно шаркал впереди меня, не отвлекаясь на созерцание.

– Мы всё ещё в Перми? – почему-то тихо спросила я.

– А где ж ещё? – пожал плечами старик. – Пермь, она большая. И вся изрытая ходами. Все рыли: и церковники, и купцы, и лихие люди. Смотри. – Тюша махнул мне рукой и остановился у одного из отворотов.

Я шагнула за ним в темноту. Огонь факела дрогнул и чуть не погас, так сильно потянуло из темноты сквозняком.

– Тихо ты. – Он поймал меня за руку. – Свалишься. Здесь ограждений нет.

Мы стояли на маленькой площадке. Внизу, в каменных стенах гулко плескалось небольшое озерцо. В середине покачивалась большая лодка с парусом. Точнее, от паруса остались истлевшие лохмотья. Подгнившие борта лодки, пробитая выстрелами мачта – лодка доживала свои последние годы.

– А почему она вся, словно расстреляна?

– Это купеческая лодка, на ней товар с Камы, везли прямо в дом купца. От Камы много ходов подземных нарыто. Кто сухопутные копал, кто такие – водные. По сухопутным товары везли на телегах.

– А стрелял-то кто? – не унималась я.

– Кроме торговых людей, и лихие люди были. Они тоже копали. И нападали, – пожал плечами Тюша.

– И всё это под ногами у нас? – задохнулась я от удивления. – Каждый день, я езжу на работу, а под ногами такое!

– Такое… – проворчал Тюша, – пошли.

Мы ещё долго плутали, от развилки к развилке.

– Не смотри туда, – вдруг строго сказал Тюша. – И взял меня за руку.

– Куда? – я завертела головой, надеясь увидеть ещё что-то интересное.

– Вот ведь, настырная! – рассердился Тюша. – Пошли. Не чо там смотреть. Злое место.

Вопрос про то, как место может быть злым, волновал меня сильно. Но Тюша настойчиво тащил меня, и сбавил ход, только минут через пятнадцать. Отпустил руку, и хмыкнул:

– Ну, спрашивай, не то лопнешь.

– Что там было? – осторожно начала я расспрашивать.

– Капище там. Смерть. И зло. Мне не совладать, – он затушил факел. – Ну вот, пришли.

– Куда? – я тихо спросила лишь бы услышать свой голос, испугавшись полной темноты.

Полоз

Слова гулко прозвучали в кромешной тьме. Я как летучая мышь пыталась поймать звук своего голоса. Безуспешно. Но ощущение чего-то большого, нет, просто гигантского и живого появилось. Постепенно тьма, стала рассеиваться и я стала различать, что стоим мы в большой пещере, рядом течёт подземная река. Тёмная, почти чёрная и тягуче-маслянистая. Точнее, казалось, что бежит тяжёлое, густое масло. Отработка. Такое сливают из двигателя машины. Отработанное, чёрное, густое масло. Я смотрела на реку и не могла отвести взгляд. Она была живая! И разумная! Звучит странно, но именно такие чувства вызывала эта река. По обычным размерам река была не очень широкая, метра полтора. Такую и вброд можно перейти. Пока я размышляла над разумностью реки она изменилась, в ней стали появляться золотые искорки, потом они увеличились в размерах и стали похожи на громадные чешуйки или монетки, и от них шёл ровный медовый свет.

Я наклонилась и опустила руку. Вода была тёплой. Она обволакивала и ласкала мои пальцы. Внезапно она загустела и приобрела плотность. Моя ладонь лежала на блестящей и жёсткой чешуе. Иногда, среди чёрных чешуек вспыхивали золотые, словно монетки. Чешуя дрогнула и заскользила у меня под ладонью. Я испугалась и отдёрнула руку. Река превратилась в громадную змею, такой толщины, что если бы мне пришла в голову бредовая идея обнять её, это вряд ли бы получилось. Змея двигалась в русле реки, и сворачивалась бесконечными толстыми кольцами. Постепенно она заполнила всю пещеру и повернула ко мне свою громадную плоскую морду, приблизив её на расстояние вытянутой руки. Приоткрыла пасть и затрепетала раздвоенным языком, едва не касаясь моего носа. Я старалась не дышать. И если бы могла, то остановила бы сердце, ненадолго. Колени стали подгибаться, и я попыталась упасть в обморок.

– Не боись, девка, – Тюша взял меня под локоть. – Не съест он тебя. Он девками не питается.

– Кто это? – еле ворочая пересохшим языком, спросила я.

– Такить это Полоз, – хмыкнул Тюша. – Великий Полоз, рази не слыхала? Ты же в Перми живёшь, знать должна.

– Это сказки, – выдавила я и всё-таки упала в обморок.

Очнулась я оттого, что на меня брызгали водой. Рядом на коленях стоял Тюша, и ласково смотрел на меня.

– Больно впечатлительная ты, – не по-настоящему ворчал он. – Большой, конечно, Полоз, но в обморок то зачем падать. Мокро тут, того и глядишь ревматизьму схватишь!

Я села и осмотрелась. Полоза не было, рядом опять текла тёмная маслянистая река.

– Это он? – я ткнула пальцем в направление реки.

– Не, это река, – успокоил меня Тюша.

– Просто река? А мы? Мы ещё в Перми?

– Конечно, – Тюша хмыкнул. – Здесь, по ходам можно год ходить, и всё в Перми будешь. Точнее, под…

Я села на сухой камень и задумалась. Получается, город есть наверху и город здесь.

– А он обитаемый? – я продолжила свою мысль.

– Город под землёй? – понял меня Тюша, словно услышал мои мысли. – Обитаемый.

– И кто здесь живёт? Купцов сейчас нет, лихих людей тоже поизвели, – стала допытываться я.

– Ну уж, и поизвели, – усмехнулся Тюша. – Никакой власти это не под силу. Здесь другой город, и другие законы. Кто ж сюда сунется-то?

– И кто же живёт в этом городе?

– Да много кто… – ушёл от ответа Тюша. – Вставай давай с камня-то! Ревматизьма! – опять он сообщил мне свою любимую болезнь. – Пошли, чаем напою тебя.

Мы прошли вдоль реки, свернули в маленькую пещеру, повернули ещё раз и увидели тяжёлую деревянную дверь. Тюша с натугой дёрнул её, дверь скрипнула и открылась. Мы попали в обычную избу, только без окон. Тюша запалил старинный самовар, ворча про себя:

– Не люблю я это лепистричество… не доверяю.

– Лепестричество? – хихикнула я. – А сколько тебе лет, Тюша?

– Да почитай, годков триста. А, может, и поболее. Кто ж их считает-то?

Он покачал хромовым сапогом в трубу самовара, напустил дыма в комнату, раскашлялся и поставил трубу, которая выводила дым в соседнюю пещеру. Деловито шаркая, достал из пузатого расписного буфета чашки со щербинами, поставил сахарницу с колотым кусковым сахаром, желтоватым и плотным. Вазочку из мутного стекла с вареньем, ложки и маленькие стеклянные блюдечки.

– Варенье земляничное, – гордо сообщил мне. – В розетку набирай, – он ткнул кривоватым артритным пальцем в стеклянное блюдечко, – и лопай, сколь душе угодно.

– В розетку, – повторила я. – Тюша, а семья где твоя?

– Нету, семьи-то. Бобыль я.

– Как это?

– Да так. Меня в солдаты, а невесту мою Варю, помещица замуж выдала и услала в другую деревню.

– Как это? – я опять повторилась от возмутившей меня несправедливости.

– Да так, – в тон мне ответил Тюша. – Я помещице приглянулся, красивый был. Да на што она мне! – пожал плечами Тюша. Без сожаления, так про очень давнишнее говорят. Спокойно. Отгорело уже всё, прошло. – Я Варю-то шибко любил. А когда вернулся в деревню, после двадцати пяти лет государевой службы, Варюша померла уже. Я и ушёл в леса.

– Совсем?

– Совсем. Не мог смотреть-то на барыню. И мои уже все померли. И домишко развалился совсем. Ушёл, землянку выкопал и стал жить, – Тюша ласково посмотрел на меня и налил чаю.

– В землянке? – ужаснулась я, представив себе: зима, вместо потолка мёрзлая земля, ссохшиеся корни, червяки и жужелицы, так и сыплются мне за ворот. И спать, наверное, на земле приходится, и печки нет.

– Ну, печка-то была, – усмехнулся Тюша, словно прочитав мои мысли. – И спал на досках. Ревматизьма! – он поднял свой кривой палец.

– Это не шутки! – закончила я, за Тюшу. – А Полоз?

– Что Полоз? Не он обижает людей-то, – пожал плечами Тюша. – Кто к нему бескорыстно, тот обиды от него не имеет.

– Хозяин! – в комнату вошёл моложавый мужчина. – Чаем напоишь? – Густой бас заполнил всё небольшое помещение.

Тюша радостно засуетился, доставая ещё чашку и розетку для гостя. Пододвинул ему сахар.

– Сахарок-то мой любимый! – улыбнулся мужчина в длинную золотистую бороду.

– Берегу те, сахарные головы, ещё Грибушенские, – вздохнул Тюша. – Это не нынешний рафинад!

– Грибушенские? – не поверила я. – Это что, ещё до революции?

– Давнишние, – насупился Тюша. – Сейчас таких, не делают. Ты попробуй! – он положил щипчиками мне на розетку желтоватый осколок сахара. – Ты его за щеку, – наставительно сказал Тюша. – И чаем запивай. вприкуску.

– Тогда уж вприпивку, – я сунула кусок сахара за щеку и удивилась. Действительно, современный рафинад тут же расползся бы на крупинки, глоток горячего чая и нет его. А так, конечно, можно чаи гонять по многу стаканов. Я всё удивлялась, когда читала, что чая пили по восемнадцати стаканов.

– Что, помощницу нашёл? – подмигнул мне мужчина.

– Нет, сама на голову свалилась. Теперь ей деваться некуда – будет помогать, – строго сказал Тюша.

А я пила второй стакан чая с грибушенским сахаром и мне было всё равно. Помогать так, помогать, только сахар не отбирайте.

– Ишь чо! – усмехнулся Тюша на мою довольную физиономию. – Швыркает, и ухом не ведёт.

– Вкусно, – я успокоенно вздохнула. – Надо ещё и из блюдечка попробовать, как купчиха, – я совсем вошла во вкус старинных чаепитий.

– Ладно, – мужчина встал и слегка поклонился. – Спасибо, за компанию и угощение. Пойду я.

– Доброй ночи, Евсей Иваныч, – Тюша поклонился мужчине и проводил до двери.

– А чего помогать? – тут же пристала с расспросами я.

– Потом расскажу. Сейчас спать. А утром пойдём по владениям Полоза.

За маленькой дверцей оказалась уютная спаленка. Кровать, не кровать, но топчан с мохнатой шубой был. Поначалу жестковато, но тепло и уютно. Тюша хмыкнул, оставил мне огарок свечи и ушёл. Я поворочалась и заснула.

1. главная

2. каналы

3. 
   Шестакова Галина • Писатель
   

Шестакова Галина • Писатель

Рассказы, истории из жизни. Есть, что почитать
для связи со мной gaiagri@yandex.ru
сотрудничество shestakova@adenisova.ru

77 932

^+0.39%

Подписчиков

Видео
16

Охват
1 881

ER
7.86%

Статей
13

Охват
9 667

ER
15.89%

Постов
25

Охват
7 740

ER
3.17%

Подписчики

Публикации

Прирост

Дата	Подписчики	Публикаций

Упоминания

Публикации

Канал	Название	Подписчиков	Просмотров	Дочитываний	Процент дочитываний	Общее время просмотра	Среднее время просмотра		Дата

Приёмный сын

• Истории из жизни
• 0 Комментарий

Татьяна работала в одной из лучших клиник города. Хирургом! Это была мечта девушки. Мама не одобряла выбор дочери – всю жизнь копаться в человеческих телах… Да, спасать жизнь – это благородная и почётная миссия. Но пусть кто-нибудь другой этим занимается. А её Таня, хрупкая и спокойная девушка, могла бы быть неврологом, окулистом, терапевтом на худой …

— Она умерла… Она таблеток наглоталась, врачам не удалось спасти её…

• Истории из жизни
• Aрина
• 0 Комментарий

— Дашка! Иди сюда!- позвал жену Денис, а когда она появилась на пороге комнаты, недовольно проворчал. — Скоро ты свои котлеты дожаришь? Уже вся квартира провоняла! — Денис, милый, — улыбнулась Даша, — ну потерпи немного, я уже заканчиваю. Третья партия почти готова. Осталось только упаковать всё и отвезти. Ты поможешь мне? — Извини, не …

— Папа, папка, папочка! — шептал парень на могиле, — Отец, прости меня за всё !

• Истории из жизни
• Aрина
• 0 Комментарий

За спиной Андрея глухо лязгнула тяжелая железная дверь. От этого звука Андрей вздрогнул и обернулся – всё, он на свободе! От звонка до звонка отсидел три года… И, казалось бы, за что? Просто связался Андрюха после школы с дурной компанией. И однажды они взяли его с собой на дело. Он даже ничего не делал – …

— Я знаю, как доставить мужчине настоящее удовольствие. Тебе понравится

• Истории из жизни
• Aрина
• 0 Комментарий

Антон взглянул на Романа, склонившегося над компьютером и, улыбнувшись, позвал его: — Ромка, пошли пообедаем. Все ушли на перерыв… Или перед Пал Палычем выслуживаешься? Думаешь, шеф за это тебе премию подкинет? Роман никак не отреагировал на его слова, он был полностью погружён в работу и очнулся только тогда, когда Антон хлопнул его по плечу: — …

— Мы ничего не можем сделать, ваша девочка умрёт в течение года, — сообщил врач

• Истории из жизни
• Aрина
• 0 Комментарий

Анна с Сергеем мечтали о большой и дружной семье — чтобы детей не менее трёх, а лучше четверо. Два мальчика и две девочки… А что? Финансы им позволяют! У Сергея автомобильный бизнес, приносящий неплохой доход. У Анны отец — владелец небольшого мясоперерабатывающего комбината. Когда Анна с Сергеем поженились, Владимир Николаевич им подарил шикарный особняк в …

«Райкин шоколад»

Глава 1

Райка была блядью. И не забивала себе голову всякой ерундой. Она не стеснялась своего статуса и пыталась получить от жизни все, что могла, с помощью своих пряных женских прелестей. Мужикам нравился ее запах, ее упругое, крепкое тело, и не стеснительность во время секса. Она кричала, корчилась и извивалась, как кошка. Помойная. Но, приятная во многих отношениях.

Райка понимала, что можно выйти замуж и с помощью замужества поднять своей статус, и даже добиться кое-какого положения в городе, но когда она, только из интереса, смотрела на жен своих любовников, все желание выйти замуж улетучивалось вместе с папиросным дымом. Придется стать такой же чопорной и унылой, напялить на себя унылые шмотки и культурно выражаться. Ее от этого тошнило.

Правда один раз, после особенно гнусного дня на работе и вечернего нытья матери о том, что пора подумать о себе и о Петьке, который растет беспризорником при живой-то матери, и после скандала от одной из этих унылых жен, Райка села и задумалась. А не выйти ли замуж, вот за этого самого мужика, за которого так билась в истерике снулая жена. Просто из принципа. Решаться сразу многие проблемы. Бытовые. Появится квартира. Возможно, даже помощница по хозяйству. На этом Райкино воображением спасовало. Что она делать-то будет с этой помощницей? Будь Райка на месте помощницы, она непременно б перемеряла всю одежду хозяйки. И украшения. Да еще, может быть и прихватила бы себе чего то, особенно понравившееся. Нет, никакой помощницы. Что бы какая-то прошмандовка копалась в ее вещах и трусах! Это и решило вопрос с замужеством.

– Да, ну, нахер, – ответила Райка на материны приставания.

Да и в постели он так себе. Раз в неделю еще пережить можно, но что бы все время… да, ну, нахер. Решила Райка, и отказала кандидату от тела. Он, ходил с подарками, и ныл еще целую неделю, добиваясь неземных райкиных ласк. Но Райка была непреклонна. Подарки, правда, брала, не пропадать же добру. И потом мужиков, хоть и мало их после войны осталось, Райке хватало. Даже с избытком.

Райка с матерью Верой и сыном жили в десятиметровой комнатушке в деревянном домике на улице Красноармейской. И когда Райка принимала у себя очередного любовника, мать с Петькой уходили спать на пол, к соседке.

Вера хоть и ворчала и называла Райку блядью, произнося это похабное слово с французским прононсом, но деликатесы из Райконого блядского пайка – ела, хоть и кривилась.

А когда злилась на Райку, кричала ей, что надо было вытравить это блядское семя, то есть Райку, ещё в утробе.

Райка отца не знала. Мать не могла даже вспомнить лиц тех красноармейцев, которые сначильничали её, юную барышню с бисерной сумочкой и в меховой пелеринке, возвращавшуюся с репетиции рождественского спектакля от Побединских. Её сопровождал Коленька Побединский, студент университета.

Власть в городе менялась чуть ли не каждый день, но университет держался незыблемо. Преподаватели и студенты служили науке, а не властям.

Ещё утром в университете перед новогодними праздниками развесили приказ «Об усилении борьбы с контрреволюций», в котором объявили в Перми военное положение и расстрел за все, в том числе за слухи, панику и пьянство. За пьянство – расстрел на месте, без суда.

Красноармеец Дурнев, робея университетских стен, стесняясь своих снятых с убитого буржуя ботинок, которые для тепла и чтобы не сваливались, были дополнены портянками, перемотанными бечевкой, принёс пачку приказов, расклеил их по коридорам и согнал профессоров и студентов в самую большую и холодную аудиторию для разъяснительной работы. Лицо у Дурнева было странное, плоское и скуластое одновременно. Невыразительное лицо. Такого лица не бывает у революционных героев. Красноармеец Дурнев страдал от этого и брал другим. Презрительно глядя исподлобья, он по слогам прочитал приказ и, отложив бумажку, пояснил:

– За пьянство будем расстреливать на месте, – стараясь чеканить каждое слово, произнёс он и выдохнул в морозный воздух тяжелое, ртутное облачко вчерашнего перегара.

Кто-то из самых смелых студентов выкрикнул с задних рядов:

– А вдову Клико можно?

Дурнев вздохнул, не понявши вопроса, но пояснил ещё раз:

– Всех. Расстреливать будем всех. Кликуш, сплетников и пьяниц. Это есть товарищи… кхм… – он запнулся, не зная, как правильно обращаться к этой вяло-враждебной толпе, – это будет непримиримая борьба с контрреволюцией! Мы уничтожим всех врагов революции! Всех! Бывших благородных господ, сынков буржуазии и вас, – он дёрнул щекой, – студентов и гимназистов. Всех, кто против рабочих и крестьян, – он произнёс последние слова, кривя узкие, потрескавшиеся губы, показывая максимальное презрение к ним, не воспринимавших его всерьёз. – Даже за глоток вина! – выкрикнул он зло в молчаливую аудиторию, пытаясь добиться от них хоть какой-то реакции. – Лично. Я лично буду расстреливать!

Читать дальше

Шестакова Галина Геннадьевна

Варвара. Случайные совпадения с реальной жизнью.

Я — Варвара.

Будем знакомы — меня зовут Варвара. Вот такое странное варварское имя. Не стоит называть меня Варей, Варюшей и прочими ласкательными глупостями. Я не люблю. Строгое имя — требует строгости в обращении. Когда я родилась, меня долго не могли придумать, как назвать. Очень долго. Потом пришла строгая тетька из ЗАГСа и утроила безответственным родителям форменный разнос. Поставив условие, что имя дадут ребенку в течение трех дней. Конечно, родителя меня как то звали. Не обращались ко мне просто «ребенок». И звалась я Гулена, где то до полугода. Не надо глупо улыбаться и придумывать идиотские шутки. Я наслушалась за свою жизнь уже. Просто у мамы девичья фамилия Гуляева, ее все друзья звали — Гуля. Она — Гуля, а маленькая я — Гулена. Все логично. Вариантов для официального названия меня было выбрано несколько. Папа предложил Галя, мама предложила — Ульяна, но потом вспомнила, что у них в старом доме, во дворе все время гуляет старенькая скрюченная бабка Ульяна, представила меня такой же и отказалась. Решила, что я буду Варварой. Почему, родителям не пришла в голову мысль назвать меня каким то нормальным, спокойным именем, не знаю. Они немного поспорили, не договорились и решили отдать мою судьбу на волю случая. Сами виноваты. Написали все имена на бумажках, засунули в шапку. Ну, что вытянули, то я и получила.

Варвара и возраст.

Когда меня спрашивают:

— Сколько вам лет?

Я всегда впадаю в ступор. Нет, я знаю, в каком году родилась, но сколько мне лет — нет. Мне всегда надо напрячься и посчитать. Это все потому, объяснила мне моя подруга, что я личность творческая, мне такими глупостями, как запоминание собственного возраста заниматься некогда. И правильно. Мне есть о чем подумать. А возраст — я точно знаю, что где то в районе двадцати с хвостиком. И совершенно не важно, что в паспорте по другому. Вот, все и выяснили.

Варвара и работа.

Конечно, мне задают еще много дурацких, на мой взгляд, вопросов. Причем это делают как официальные лица, так и нет. От дурости никто не защищен. Любят спрашивать «Где вы работаете?» и на основании этого делают какие то умные выводы. Ну, или так считают, что умные. А с работой у меня отношения сложные, как с возрастом. Я работать люблю, но так, что бы не было скучно. А скучно мне становится довольно часто. Поэтому я начинаю искать, чему бы такому новому поучится, и интересно поработать. Поэтому я поучилась быть и бухгалтером и юристом, потом маркетологом, потом дизайнером, потом копирайтером, потом камнерезом, потом … еще много кем. Всем этим я поработала и еще библиотекарем, манекенщицей, продавцом, директором и замдиректором и … еще много кем. Завидная трудовая деятельность. Я так считала. Но кадровая служба, при приеме на работу начинала задавать бессмысленные вопросы:

— Почему вы так часто меняете род своей деятельности? Почему вы перестали работать бухгалтером?

Задают дурацкие вопросы, а потом делают точно такие же выводы. Я, честно считаю, что человек с таким послужным списком должен быть нарасхват. А как иначе? Раз человек смог работать на всех этих должностях, значит он просто гений. Ну, или очень талантливый. Правда, ведь? Много вы видели бухгалтеров, которые смогли потом работать дизайнерами? Нет? То-то!

Но мама только вздыхает и называет меня непутевой. Папа, ничего не говорит. Просто вздыхает. А бабушка, по секрету мне сказала, что мне так повезло, что я родилась сейчас, а например, а не вместо моей мамы, называлась бы «летуном», и на работу меня бы точно уже никто не взял и стала бы я — тунеядцем, и я точно получила 101-ю статью. А если бы я родилась, вместо нее, моей бабушки, статьей бы не обошлось, а точно расстрелом. Так что можно считать, что я не только талантливая, но и везучая.

Варвара и штамп.

Еще любимые вопросы окружающих — это о наличии штампа в паспорте. Нет, не о прописке, а о наличии личной жизни. Будто, без штампа, эта личная жизнь невозможна. Про это любят спрашивать все: родственники, почти все друзья, соседи, кадровые работники, просто посторонние люди. Создается такое впечатление, от штампа в моем паспорте, зависит судьба планеты. Сначала я честно пыталась объяснять, про свою личную жизнь, но потом решила не разочаровывать людей. А просто и загадочно говорить:

— Я решила остаться старой девой и посвятить свою жизнь искусству.

Все реагируют по разному, и меня это радует.

— Какому искусству? — так спрашивают творческие и причисляющие себя к ним люди.

— Я еще не решила. — обычно отвечаю я. После этого люди впадают в ступор, это избавляет меня от дальнейших расспросов.

— Старой девой? С твоими ухажерами? — так возмущаются соседки и пожилые женщины. Часто пожилыми женщинами становятся, гораздо раньше, чем по паспорту.

— Почему? — так, скучно и не интересно спрашивают всякие официальные лица. Или не спрашивают, а опять же подозрительно смотрят. Будто это запрещено законом.

Варвара и тараканы

Я, как и Петр I, «зело сих избяных зверей пужаюсь». Не просто зело, а до обморока. Вот как показывают во всех кино и мультиках, что все девицы, должны прыгать на руки к кавалерам, за неимением оных на стол, лавку или просто истерически поджимать ноги и орать благим матом при виде мышей — так я делаю при виде тараканов. А мышей не боюсь. Совсем. Милейшие существа — маленькие, серые и глазки бусинками. Что их пугаться? На людей не нападают, получат свой кусок счастья (сыра, но сойдет даже крошка хлеба) и дружат с тобой всю свою маленькую жизнь.

Всегда меня удивляло, что все знакомые девицы, ну почти все, боятся мышей, орут, закатывают форменную истерику, а таракана могут прихлопнуть, не моргнув глазом — тапком, размазать по стене. Да, что там тапком, видала я, нежнейшее создание спокойно размазывала эту мерзость пальцем. Хруст, кишки по стене, а ей хоть бы что. А мышей боится. Странно, правда?

А я боюсь. Визжать, конечно, не визжу, ниже это моего достоинства, но в предобморочное состояние погружаюсь. Спасает только то, что если хлопнусь, тараканище куда захочет туда и попрется. А вдруг в мою сторону?

Сейчас то, почти извели эту мерзость. А во времена развитого социализма и тараканы были развитые. Ходили, дружно — почти пионерским строем, только, что без барабана. Хотя с барабаном было б лучше, я, услышав, бежала бы без оглядки. Но ничто их не брало.

Панама, пойдя, учится на геолога — быстро мне объяснила, что сии создания — бессмертны. Ну, извести их точно не возможно. И если они пропали — значит — все, конец цивилизации нашей. Как тараканы связаны с цивилизацией, до сих пор не понимаю. Неужели мы без них прожить не сможем? Живут они со времен динозавров, только в размерах слегка поуменьшились, слава богу.

— Значит, они тогда со слона были? — в ужасе спросила я, сразу представив это чудовище, и подумала, что, пожалуй, что я точно предпочла б малодушно броситься со скалы, нежели жить с ними, такими, в одно время.

— Не паникуй, только с ослика.

Думаю, мне бы и этого размера для умопомешательства вполне хватило.

— Да, — задумчиво сказала Панама, — больно ты, подруга впечатлительная, это для нормальной жизни плохо. Как ты Кафку то в школе осилила?

— Ни как. Только я поняла, про что этот роман будет, с визгами выкинула. Получила заслуженную двойку, гордо сказала, что этакую пакость я читать не в состоянии и хлопнула дверью.

Когда Панама от теории изучения геологии перешла к практике, их загнали на лабораторные работы, дали в руки образцы минералов и микроскоп. Но, как и всякий любопытный человек, Панама, ну и другие студиоузы стали пихать в микроскоп, кому, что придет в голову. Панаме пришло. Гениальное. Она запихала таракана под самое большое увеличение в самый большой микроскоп в лаборатории, и тихо грохнулась в обморок. Теперь у меня есть подруга по боянию тараканов.

Варвара и брат.

Родители долго собирали осчастливить меня братом или сестрой, как я не упрашивала. Видимо им хватало такой радости, как я. Но потом почему то согласились, даже не поставив меня в известность. Я на тот момент была девица взрослая, целых девять лет, и всякие глупости, в виде моего младшего приемника меня уже не занимали. Но деваться было некуда. Появился брат. Но теперь уже у меня появилась возможность сознательно оторваться в выборе имени. И наученные родители, горьким опытом со мной, не стали дожидаться строгой тетки из ЗАГСа, а почти сразу, через три месяца после рождения наследника озаботились его наименованием. Папа предложил Ивана, я — потрясённая недавно прочитанной книгой про революционного героя Корчагина — Пашкой, мама, как всегда не терпела обычности и предложила Епифания. По традиции написали, кинули в шапку, как самой мелкой, если не считать брата, который на тот момент права голоса не имел, ну голос имел, ещё какой, а права — нет, тянуть доверили мне. В общем из всех зол, с легкой моей руки, брата нарекли Павлом. За что, я считаю, должен мне быть благодарен по гроб жизни. То был бы Епифанием, по маменькиному желанию. Кто бы за него тогда замуж согласился? Вот, то то и оно. Маменька, правда, теперь все отрицает, и списывает все на мою буйную фантазию, но я то знаю правду… Тем более, что бумажка с Епифанием, написанная мамой до сих пор хранится у меня, в банке с сокровищами и компроматом. Что, в принципе, одно и тоже.