Галина шестакова взрослая в пятнадцать рассказ оглавление

Внимание! авторам, имеющих авторское право на тот или иной текст бренд или логотип, для того чтобы ваша авторская информация свободно не распространялась в ресурсах интернета вы должны ее удалить с таких ресурсов как vk.com ok.ru dzen.ru mail.ru telegram.org instagram.com facebook.com twitter.com youtube.com и т.д в ином случаи размещая информацию на данных ресурсах вы согласились с тем что переданная вами информация будет свободно распространятся в любых ресурсах интернета. Все тексты которые находятся на данном сайте являются неотъемлемым техническим механизмом данного сайта, и защищены внутренним алфавитным ключом шифрования, за любое вредоносное посягательство на данный ресурс мы можем привлечь вас не только к административному но и к уголовному наказанию.

Согласно статье 273 УК РФ

Подъем. Натка даже и не поняла, что это подъем. Где-то во сне услышала знакомую и любимую музыку, ее часто слушала мама.

— Ну, Сонная красавица! — Машка стояла над ней и с любопытством ее разглядывала, — чего это ты лыбишся? Во сне и лыбится…

— Барышни! — из динамика над входной дверью, вместе с музыкой раздался приятный женский голос. — Доброе утро! Пора вставать, умываться и вас ждут на зарядку!

— Во повезло-то нам! Дежурный препод сегодня Изольда. Все, замучает нас сегодня этикетом, — пробурчала Машка, чистя зубы и разбрызгивая пену. – Тьфу, встаньте, сядьте, говорите правильно… Польку нам завела какую-то!

— Полонез, — Натка поправила на автомате, — это танец называется полонез. А что она преподает?

— Изольда Семионовна очень хороший преподаватель, — Лика приподняла правую бровь, с укоризной глядя на то, как Машка строит рожи зеркалу, видимо, изображая Изольду Семионовну, — Маша, перестань кривляться!

— Во! Ты даже говоришь, как она! Марья Красная, прекратите кривляться!

— И не как она. Изольда Семионовна преподаватель этикета. Мне нравятся ее занятия, она интересно рассказывает.

— Девки, хватит, — в ванную заглянула крепкая, спортивная девушка, — нас уже на зарядке ждут!

— Ай, Анька, отстань! Идем уже.

— Ты, Красная, да айкаешь, опять кросс на шпильках заработаешь!

— Зануда, ты Анька! Ты не познакомилась еще с ней, — Маша обратилась к Наташе, — это наша ночная старшина, зануда Анька. Такая вся правильная, что если б комсомол не развалился, быть ей комсоргом! Не, так она хорошая, только зануда.

— И правда, пошли быстрее, — Лика заторопилась, — мне позавчерашнего забега хватило.

— Вот, сегодня повеселишься! – Машка хитро прищурилась. — Сегодня Натка, у нас пейнтбол! Играла когда-нибудь?

— Нет. Слышала только.

— Ждет много интересного. Все, бежим!

После зарядки, завтрака, бегом отправились в бассейн. Натка удивилась, но решила не спрашивать девочек каждые пять минут. Но не получилось:

— А купальник где?

— Какой купальник? Мы ж не плавать пришли, в пейнтбол играть! — Аня хмыкнула. — Вот что Соловей, не задавай вопросов лишних, раздевайся и выходи. А то сейчас от инструктора влетит.

— Раздеваться? Совсем? — голос у Натки предательски дрогнул.

— Так, — в раздевалку вошел мужчина, — курсантки, на позицию!

Девочки, восприняли это спокойно. Поднялись и пошли гуськом из раздевалки. Натка на подгибающихся ногах пошла следом. На выходе из раздевалки стоял инструктор и вручал девочкам маски и ружья. Второй, инструктор стоял с другой стороны бассейна:

— Девушки, поторопитесь! Взяли маркеры, маски и в воду!

Воды в бассейне не было. Точнее, была, но чуть-чуть, сантиметров пять не больше. В нескольких местах стояли связанные столбиками автомобильные покрышки.

— Прячешься за покрышками, — проходя мимо, Света тихонько локтем толкнула Натку. — Сегодня на выбывание. Первые пять бегут кросс. Держись за мной. Не пропадешь.

Наташа кивнула и посеменила за Светой. Идти было неудобно и скользко. Одно радовало, что патроны небоевые.

— А, мурашки! — Машка ущипнула Натку за бок, — замерзла уже? Ничего сейчас побегаешь! Лика, давай вместе! — Маша потянула ее с собой.

Часто девочки в разговорах между собой называли ее Немая и это удивляло Наташу. А Лика действительно всегда молчала. Редко-редко от нее можно было что-то услышать.

Света взяла под свою защиту эту нежную девочку с первого дня ее появления в училище и Лика не отходила от нее.

Лика была классической красавицей. Золотистого оттенка волосы, стройная, как пишут в книжках, точеная, фигурка, плавные, на первый взгляд, даже замедленные движения – все это подчеркивало и усиливало эффект Ликиной красоты.

Лика не ходила — она двигалась с особой грацией гимнастки. Открытое лицо с чистым высоким лбом, идеального рисунка темными бровями и нежными мягкими губами, весь ее облик дышал красотой и спокойствием. Всегда чуть-чуть прищуренные серо-зеленого цвета глаза, лучились мягкостью и добротой, а ресницы часто застенчиво опускались. И на бархатистых, нежных щечках Лики проступали едва заметные, но такие трогательные, ямочки.

Лика была лаконичной во всем – в движениях, в мимике, в разговоре. Маша была противоположностью Лики: пылающий огонь. Поэтому они прекрасно находили общий язык.

По холодной железной лестнице Наташа спускалась в бассейн за Светой и ловила ее короткие, почти команды, наставления:

— Держись за мной. Не отставай. На маске видишь, сверху шарик белый? Попадут — ты убита. Сама старайся попасть в такие же.

Наташа кивала, закусив губу.

— И прикрывай мне спину, — Света оглянулась и улыбнулась Натке, — смотри, Натка, надеюсь, на тебя. Все, пошли!

Света прыгнула в бассейн, подняв брызги, тут же пригнулась, натянула маску и нырнула за покрышки. Натка поскользнувшись, посеменила за ней, испуганно оглядываясь.

Девочки кто парами, кто поодиночке, притаились за покрышками. Белые шарики на масках были совсем маленькими.

— Эй, Кузнечик! — Нинкин голос эхом отбился от холодного кафеля. — Готовься получить гостинцев, стерва костлявая!

— Сама не утони! — зло прошипела Света, защелкивая крышку контейнера с шариками на своем ружье. – Шарики попусту не трать, – бросила она Натке. — И смотри, моя спина — твоя забота. Все правильно сделаешь, прорвемся! — и она подмигнула за стеклом маски улыбнувшись.

Инструктор свистнул и началось.

Защелкали ружья, захлопали о кафель шарики с краской, расцвечивая стены бассейна разноцветными кляксами.

«Так красиво», — мелькнуло в голове Наташи и тут же плечо обожгло болью. Шарики били больно. Наташа провела рукой — красная краска.

— Мурашки, не спи, замерзнешь! — Машка помахала своим ружьем.

Света резко рванула вперед, Наташа за ней. Вокруг тут же замелькали шарики, несколько больно ударили в спину, но Наташа уже не обращала на это внимание. Шум и разноцветная карусель этого боя в холодной воде подхватили ее, она только следила по сторонам, чтобы никто не подкрался сзади. Вот из-за покрышки высунулась голова с черной копной волос. Наташа выпустила несколько шариков, не целясь, голова тут же спряталась, послышалось «ой». Натка поняла, что попала и ее охватил азарт.

Вместе со Светой поднимая брызги, они бежали между покрышками. Света на бегу стреляла, Наташа тоже, стараясь уворачиватся, но чувствовала, что в нее попадали шарики.

Света резко вильнула в сторону, обежала столбик покрышек и оказалась на расстоянии метра от Нинки.

— Привет, Нинка! — оскалилась она и всадила в белый шарик на маске Нины зеленую кляксу. — А это так тебе, в нагрузку! – и она в упор влупила шарик в стекло маски, в грудь, в живот и ногой выбила у шипящей от боли Нинки ружье.

— А это от меня! — неожиданно для самой себя сказала Натка и с удовольствием, поразившим ее, всадила шарик Нинке грудь. – Ты убита, Нина! – весело крикнула она и побежала вслед за Светой.

Краем глаза она заметила, как Маша с Ликой расправляются еще с двумя девочками.

Машка что-то кричала, но эхо перемешивало крики девчонок, хлопки ружей, плеск воды в сплошной, неразборчивый шум.

Наташе понравилось быть охотницей, понравилось побеждать, понравилось даже, что в тело больно вбивались эти красивые цветные горошины.

Они присели за покрышками.

— Сейчас Машку пойдем стрелять, — шепнула Света. – Ни разу еще ее не выбивали. Надо хоть разок! – она улыбнулась.

Наташа обернулась и увидела, как сзади к ним крадется Аня. Она подняла ружье и несколько раз нажала курок.

Белый шарик на маске Ани окрасился желтым — Наташиной краской.

— Кузнечик? — удивленно-досадливо протянула Аня.

Света обернулась, мгновенно поняла, что произошло, хохотнула:

— Ну Натка, с тобой можно в разведку ходить, спасибо.

Бой подходил к концу. Все тяжелее становилось бегать по бассейну. Тело ломило от боли, казалось, что ни осталось ни одного живого места. Натка вся была в краске от маркеров, но она продержалась! Конечно, благодаря Свете. Но стрелять из маркера было не так страшно, как из автомата. Наташа чувствовала азарт. С удовольствием стреляла по девочкам, правда, не особенно целясь.

Маша с Ликой, прикрывая друг друга и заодно сводили счеты:

— Сашка! — вопила Маша. — Это тебе, зараза! Так! Получай! Чпок! Отлично! — и алая краска залила всю грудь Саши. — Вот тебе, стукачка! — и Машка показала язык, кривляясь и строя рожи.

— Ну, девки, молодцы! — кричала Света. — Еще пару минут продержаться и все!

К концу тренировки девочки замерзли так, что посинели, не смотря, на то, что бегали, прыгали, холодная вода не давала согреться.

Света, все-таки выбрала момент и всадила в Машку шарик.

— Не попала! — Машка радостно завопила и, снимая маску, показала длинный розовый язык. — Не попала, Светка!

— Так, молодцы! — инструктор дал сигнал. — А теперь горячий душ! Бегом! Саша, Нина, Оля, Анна и Марина – вечером кросс. Остальные молодцы!

В душе, пока Света не видела, Нина проходя мимо Натки больно толкнула ее, что она поскользнулась и ударилась плечом о кафельный выступ:

— Повезло, тебе Кузнечик, опять тебя Кувалда прикрыла. Но ничего, я дождусь своего момента.

Но Натка даже не расстроилась, она поняла, что сможет за себя постоять. Первый раз за эти дни, у Натки появилось ощущение победы, маленькой, но победы. Единственное никак не могла понять, почему ее так ненавидят. Девочки с удовольствием отогревались в душе, отмывая разноцветные краски, не жалея горячей воды.

— Свет, вот не могу понять, ну пейнтбол, понятно дело хорошее, постреляли, но зачем в холодном бассейне и голые?

— Привыкай, Натка, — Светка под горячим душем распарилась, стала розовая и совсем неагрессивная. — У нас вообще много занятий проходит в таком виде. Отучают нас так от женских заморочек.

— Что значит женских заморочек?

— Ну, — Светка замоталась в большое розовое полотенце с зайчиками, — это то, чего ты сегодня застеснялась. Тебя не должно волновать в каком ты виде. Ну, как объяснить? — она вздохнула. — Точнее, тебя должно заботить, как ты выглядишь: красивая, ухоженная, всегда хорошо одетая, с правильной прической и макияжем с правильно подобранными украшениями, этому нас учат и наказывают, если мы не «правильно» выглядим. Но когда ты работаешь, тебя не должно заботить, что у тебя юбка порвалась или с тебя блузку сорвали. Да не волнуйся, привыкнешь, у нас специальные занятия есть. Вот где весело!

— Весело? — с сомнением в голосе уточнила Натка. – Весело, даже подумать страшно, как это весело! — с сарказмом в голосе закончила она.

— Не волнуйся, сначала, конечно, страшно, как везде у нас, а потом даже весело. Ну, завтра и увидишь, как раз СПЕЦ 4, по расписанию стоит. А еще, когда ты голая, то чувствуешь себя беззащитной, боли боишься сильнее, страшнее за свою шкурку, в общем. И тогда смотришь внимательней, бегаешь быстрее, прячешься лучше. Эти тренировки еще в КГБ разработали в пятидесятых! Давай, давай, — поторопила Света, — нам еще переодеться перед этикетом и накрасится. Изольда небрежности не прощает. Она… такая…

— Да? Какая? — столько разных мнений об этой Изольде удивили Натку.

— Бежим, пока будем красится, расскажу.

В раздевалке собрались все девочки. Машка недовольно щурила зеленые глаза:

— Вот, блин, как не старайся, все равно найдет к чему докопаться! То ей цвет блузки, не соответствует чему-то! То еще чего-нибудь! — ворчала Машка, застегивая пуговицы.

— А тебе, Красная нечего и стараться, все равно не получится, — Нина презрительно скривила губы, — ты ж кошка помойная, то ли дело я.

— Да, конечно, дворянских кровей, почти что королевна! — Машка не удержалась и скривила такую физиономию, что все девочки не удержались и прыснули.

— Собака, ты Машка, — процедила Нинка.

— Барышни, — в раздевалку зашла величественная дама.

Идеально уложенные седые волосы. Идеальный костюм. Все идеально. Породистая и холенная, уверенная в себе.

У Наташи не возникло сомнения, что это она, Изольда.

— И потом, не вам Петрова рассуждать о помойности кого-то не было.

— Почему это? — Нинка зло посмотрела на Изольду Семионовну.

— Да потому что если рассматривать с физиологической точки зрения, то Марью Красную гораздо легче причислить к дворянскому роду, нежели вас.

— Как это? — еще раз совсем запутавшись в сложном фразеологическом обороте Изольды, тупо спросила Нина.

Девочки, с интересом наблюдавшие за сценой не позволили себе в присутствии Изольды рассмеяться, только тихонько прыснули. Что окончательно взбесило Нину.

— Все просто. Девушка дворянского происхождения обязана, заметь Петрова, обязана иметь тонкую щиколотку и тонкое запястье, чего ты лишена, к моему большому сожалению. А Марья Красная, напротив, обладает этими достоинствами. Понимаешь, Петрова, — Изольда изящно повела рукой и было понятно, что рассуждения на тему дворянства ее конек, — родители большие начальники в нашей стране и особенно после революции, не дают безусловного попадания своего чада в Общий Гербовник.

— Че? Что это за Гербовник?

— Это, моя дорогая, собрание всех гербов Дворянских родов Всероссийской империи. В большинстве случаев большие начальники в нашей стране, как раз имеют помойное происхождение, как и вы Петрова. Но, правда, некоторые из них, я знаю, таких людей лично, дворяне по духу, что делаем им честь. Это люди большого ума, образованности и чести. Именно чести. Итак, барышни, — заканчивайте ваш туалет и прошу в столовую. Сегодня у нас занятие по этикету за столом, – Изольда Семионовна улыбнулась и удалилась из раздевалки.

— Ух! — Машка восхищенно потрясла кулачком в след Изольде, — ух, пожалуй, я даже влюбилась в нее!

Нинка что-то прошипела в сторону Маши и ушла в столовую.

— Ага! — Машка радостно согласилась и запустила ей в нее тапок.

— Какая она, — Натка восторженно вздохнула, — я и не представляла, что такие бывают. И как она к нам в педагоги попала? Как в кино. Императрица.

— Ага! — Машка согласно кивнула. — Унизила Нинку по полной, а так красиво, что не придерешься. Надо также научится.

— Да! — Светка хохотнула. — Уделала она нашу Нинку, лучше, чем я вчера в спальне.

— Я слышала, что она разведчицей была, — Лика, вздохнула. – То ли в Китае, то ли еще где. Узнать бы.

— А давайте спросим, — Машка была настроена по боевому, особенно после того, как Изольда причислила ее к дворянству.

— Давайте! Может и не будет этикетом нас мучить сегодня, — Лика вздохнула, — какая это мука! Я есть хочу, а она сейчас: ложки, вилки!

— Так, быстрее, давайте, — Машка присвистнула, — а то она нам пропишет дежурство за опоздание, — Мурашки, догоняй!

Но Натке совсем не хотелось торопиться. В теле была приятная ломота от сумасшедшего бегания по бассейну и ремешок на туфле решительно не желал застегиваться и почему-то в голову пришло, что всегда считала свои ноги не очень красивыми. Длинные, долговязые. Действительно, как у кузнечика.

Еще почему-то вспомнила, непонятно к чему, мальчика, который в сентябре в восьмом классе прислал ей записку, хм… в любви признался. Да, совсем другая жизнь. Письмо было такое смешное, с сердечками, кривенькими и с ошибками.

Она посмеялась, но почему-то взглянула тогда, в школьном туалете на себя по-другому. И в зеркале оказалась, не долговязая, а длинноногая и не костлявая вовсе, а стройная и улыбка такая смущенная.

Первый раз понравилась сама себе. Как будто проснулась и поняла, что она красивая. В раздевалке стало пусто, девочки опять так быстро оделись и убежали в столовую.

Натка вздохнула:

— Надо научиться быстро одеваться, – но именно сейчас торопиться не хотелось.

Хотелось повертеться перед зеркалом, полюбоваться на себя, на ножки красивые в черных чулках и на высоченных каблуках. Даже почувствовала, что нравится, да ей нравится ходить на этих «коблах», как девчонки говорят.

Дверь в раздевалку тихонько скрипнула, но Натка не обратила внимания. Кто тут, может быть, чужой?

— Ну что, прячешься? — Нина прошипела над ухом.

Сердце стукнуло, но Наташа не подала вида, что Нинка напугала ее.

— Нет, одеваюсь, а от кого мне прятаться? От тебя, что ли?

— От меня, от меня, дешевка! Или думала, что я забуду, как ты в меня стрельнула? Как Кувалда из-за тебя меня избила? Что ты за девка такая, что за тебя все тут заступаются?

Наташа застегнула, наконец, пряжку на туфле с удовольствием отметив, что руки не трясутся. И медленно, намеренно медленно выпрямилась.

Нина стояла в трех шагах от нее, поигрывая кончиком пояска юбки, как всегда, неопрятная и вульгарно накрашенная.

— Это ты кошка помойная, — тихо сказала Наташа и прямо посмотрела в Нинкины, почти бесцветные глаза.

В голове гулко стучала кровь. Натка втянула носом воздух, чтобы немного успокоиться. А в груди стоял холодок, как когда-то на соревнованиях.

— О, да ты, смотрю, осмелела? – ухмылка скривила намазанные губы Нинки. – Только Кувалды твоей нет. Этой дуры Красной тоже, я ж тебя сейчас размажу, Кузнечик, как соплю по стенам!

— А ты попробуй! — Наташа почувствовала, как ее наполнило спокойствие, она еще раз втянула воздух, встряхнула кистями рук, напрягла ноги. – Давай размазывай!

Наташа сама не понимала, что происходит с ней. Ей хотелось размазать эту вульгарную помаду по Нинкиному лицу. Не зло, а также спокойно, как это делала Света. Она не понимала, откуда это спокойствие и уверенность, но предвкушение боя, как в бассейне, слегка кружило голову. — Давай, — шепнула она.

Нинка всем телом рванулась вперед.

Наташа видела, как ее кулак летит ей в лицо, и она спокойно, как на тренировке, скользнула вбок, обхватила одной рукой Нинкино запястье, второй плечо и лишь слегка подтолкнула. Нинка, не встретив препятствия, потеряла равновесие и вся сила, которую она вкладывала в удар, бросила ее на угол шкафа.

Наташа сделала два шага назад и встала в стойку, спокойно глядя, как Нинка поднимается с пола и вытирает ладонью разбитый нос.

«Помада размазалась», удовлетворенно мелькнуло в голове.

— Ну, дрянь, молись! — прошипела Нинка, оскалив зубы.

Натка втянула воздух, улыбнулась и откинула волосы за спину.

Нина ринулась на нее, обхватила за талию и они вместе повалились на твердую плитку пола. Наташа больно ударилась затылком и плечом. Нинка, шмыгнув носом, уселась ей на живот и ее кулак врезался Натке в губы.

Боль обожгла так, что брызнули слезы, в голове зашумело и рот моментально наполнился кровью.

—Убью! — хрипела Нинка и ее рука поднялась снова.

Наташа вскинула руки, схватила Нинку за блузку и рванула на себя, толкая ногами, одновременно выныривая из-под падающей Нинки.

Звонко цокнули каблуки, когда Наташа вскочила на ноги.

Нина, ударившись головой об пол, встала на четвереньки, мотая головой.

«Надо быть сильной», — вдруг промелькнули в голове слова дяди Сережи.

«Бей так, чтобы не встала». — сразу, без перерыва Светкины.

И она почувствовала вкус победы. Пьянящий ни с чем не сравнимый он, как вино ударил в голову. Наташа поняла, что она победит сейчас и победит в настоящей драке. Она сможет победить серьезного и сильного противника и от этого сладостно защемило в груди.

Натка вспомнила про древних славянских женщин-воинов Валькирий про которых рассказывал папа в ее таком уже далеком детстве.

Нина встала на ноги.

По подбородку ее ручейком текла кровь из разбитого носа и рта. Помада размазалась, она тяжело дышала, глядя на Натку.

И вдруг Наташа увидела в ее глазах страх.

— Тебе конец, гадина, — выдохнула Нинка и сплюнула кровью на пол.

Наташа с трудом улыбнулась разбитыми губами, слизнула соленые капельки крови.

«У победы соленый вкус», — пронеслось в голове.

— Я Валькирия, — сказала она и, резко выдохнув сильно и страшно, с разворотом, ударила сбоку ногой Нинке в голову.

Светлые волосы Нинки взметнулись и она неуклюже повалилась на пол и замерла.

—Мурашки? — вдруг услышала Натка восхищенный голос Машки.

Она подняла глаза – в дверях стояли Машка, Лика и Света.

Света молча подошла к лежащей Нинке глянула на нее и протянула Наташе руку.

— Ну, Кузнечик, ты боец! — восхищенно сказала она и пожала Наташину руку.

— Она Валькирия, – тихонько произнесла Лика.

— Валькирия, — эхом еще раз повторила Натка, вздохнула и по детски наморщила нос и улыбнулась. — Придется опять переодеваться. Провожусь долго. Я такая копуша.

— Спокойно, — Машка полотенцем вытирала разбитые губы, — не дергайся, я осторожно.

Лика принесла чистые блузку, юбку, чулки:

— Мы поможем! Натка ты молодец! Быстро оденем, как куклу.

Светка, уже совершенно не слушая Наткины возражения, делала ей прическу.

Натка всхлипнула.

— Ты чего? — Машка уставилась на нее. — Больно?

— Нет, — судорожно вздохнула Натка, чтобы не заплакать. — Вы такие… такие, родные, — выдохнула она и испугалась. — Я себя сейчас как дома почувствовала. Только не смейтесь.

Никто не смеялся. Машка порывистым движением поцеловала Натку в щеку, задрала голову и потрясла, загоняя слезы обратно. И чтобы их никто не увидел, убежала в столовую. Лика вздохнула, поправила кофточку и тихонько пожала Натке руку. И, как ни в чем не бывало, продолжала ей помогать.

— Натка, ты молодец. Правда. Да я убью, любого, кто посмеет посмеяться над тобой! — Светка в порыве обняла Наташу, — ты… такая…такая…— Светка совсем смутилась. — Ну все, смотри, — она сменила тему, чтобы не расплакаться, — вот и готова, красавица наша! Пошли!

источник

«Райкин шоколад»

Глава 1

Райка была блядью. И не забивала себе голову всякой ерундой. Она не стеснялась своего статуса и пыталась получить от жизни все, что могла, с помощью своих пряных женских прелестей. Мужикам нравился ее запах, ее упругое, крепкое тело, и не стеснительность во время секса. Она кричала, корчилась и извивалась, как кошка. Помойная. Но, приятная во многих отношениях.

Райка понимала, что можно выйти замуж и с помощью замужества поднять своей статус, и даже добиться кое-какого положения в городе, но когда она, только из интереса, смотрела на жен своих любовников, все желание выйти замуж улетучивалось вместе с папиросным дымом. Придется стать такой же чопорной и унылой, напялить на себя унылые шмотки и культурно выражаться. Ее от этого тошнило.

Правда один раз, после особенно гнусного дня на работе и вечернего нытья матери о том, что пора подумать о себе и о Петьке, который растет беспризорником при живой-то матери, и после скандала от одной из этих унылых жен, Райка села и задумалась. А не выйти ли замуж, вот за этого самого мужика, за которого так билась в истерике снулая жена. Просто из принципа. Решаться сразу многие проблемы. Бытовые. Появится квартира. Возможно, даже помощница по хозяйству. На этом Райкино воображением спасовало. Что она делать-то будет с этой помощницей? Будь Райка на месте помощницы, она непременно б перемеряла всю одежду хозяйки. И украшения. Да еще, может быть и прихватила бы себе чего то, особенно понравившееся. Нет, никакой помощницы. Что бы какая-то прошмандовка копалась в ее вещах и трусах! Это и решило вопрос с замужеством.

– Да, ну, нахер, – ответила Райка на материны приставания.

Да и в постели он так себе. Раз в неделю еще пережить можно, но что бы все время… да, ну, нахер. Решила Райка, и отказала кандидату от тела. Он, ходил с подарками, и ныл еще целую неделю, добиваясь неземных райкиных ласк. Но Райка была непреклонна. Подарки, правда, брала, не пропадать же добру. И потом мужиков, хоть и мало их после войны осталось, Райке хватало. Даже с избытком.

Райка с матерью Верой и сыном жили в десятиметровой комнатушке в деревянном домике на улице Красноармейской. И когда Райка принимала у себя очередного любовника, мать с Петькой уходили спать на пол, к соседке.

Вера хоть и ворчала и называла Райку блядью, произнося это похабное слово с французским прононсом, но деликатесы из Райконого блядского пайка – ела, хоть и кривилась.

А когда злилась на Райку, кричала ей, что надо было вытравить это блядское семя, то есть Райку, ещё в утробе.

Райка отца не знала. Мать не могла даже вспомнить лиц тех красноармейцев, которые сначильничали её, юную барышню с бисерной сумочкой и в меховой пелеринке, возвращавшуюся с репетиции рождественского спектакля от Побединских. Её сопровождал Коленька Побединский, студент университета.

Власть в городе менялась чуть ли не каждый день, но университет держался незыблемо. Преподаватели и студенты служили науке, а не властям.

Ещё утром в университете перед новогодними праздниками развесили приказ «Об усилении борьбы с контрреволюций», в котором объявили в Перми военное положение и расстрел за все, в том числе за слухи, панику и пьянство. За пьянство – расстрел на месте, без суда.

Красноармеец Дурнев, робея университетских стен, стесняясь своих снятых с убитого буржуя ботинок, которые для тепла и чтобы не сваливались, были дополнены портянками, перемотанными бечевкой, принёс пачку приказов, расклеил их по коридорам и согнал профессоров и студентов в самую большую и холодную аудиторию для разъяснительной работы. Лицо у Дурнева было странное, плоское и скуластое одновременно. Невыразительное лицо. Такого лица не бывает у революционных героев. Красноармеец Дурнев страдал от этого и брал другим. Презрительно глядя исподлобья, он по слогам прочитал приказ и, отложив бумажку, пояснил:

– За пьянство будем расстреливать на месте, – стараясь чеканить каждое слово, произнёс он и выдохнул в морозный воздух тяжелое, ртутное облачко вчерашнего перегара.

Кто-то из самых смелых студентов выкрикнул с задних рядов:

– А вдову Клико можно?

Дурнев вздохнул, не понявши вопроса, но пояснил ещё раз:

– Всех. Расстреливать будем всех. Кликуш, сплетников и пьяниц. Это есть товарищи… кхм… – он запнулся, не зная, как правильно обращаться к этой вяло-враждебной толпе, – это будет непримиримая борьба с контрреволюцией! Мы уничтожим всех врагов революции! Всех! Бывших благородных господ, сынков буржуазии и вас, – он дёрнул щекой, – студентов и гимназистов. Всех, кто против рабочих и крестьян, – он произнёс последние слова, кривя узкие, потрескавшиеся губы, показывая максимальное презрение к ним, не воспринимавших его всерьёз. – Даже за глоток вина! – выкрикнул он зло в молчаливую аудиторию, пытаясь добиться от них хоть какой-то реакции. – Лично. Я лично буду расстреливать!

Читать дальше

Первый раз в жизни Наташа ехала так далеко, да еще на поезде. Интересно было смотреть, как за окном пробегают, привычные взгляду, дальневосточные сопки, как обступает со всех сторон дремучая тайга, проносятся города.

Натка сидела и представляла людей, которые живут в этих городах, как они ходят на работу, встречаются, радуются жизни. Просто живут. Выходила на станциях, вдыхая железнодорожный запах, такой непривычный, и волнующий. Запах новой, неизвестной и счастливой жизни.

Дядя Сережа с радостью наблюдал, как у Наташи просыпается интерес к жизни, покупал ей мороженое на станциях, конфеты. Старался ее порадовать. А Наташка все время, пока поезд катился, вальяжно покачивая свои зеленые бока от Владивостока до Урала, сидела у окна до самой ночи. До тех пор, пока не наступала темнота и только огоньки малюсеньких деревушек проносились мимо. И лишь встречные поезда приветствовали друг друга. Вагон засыпал, дядя Сережа ворчал на нее, а она все равно не отходила от окна, покачиваясь в такт поезду, смотрела и смотрела в ночь, впитывая жизнь.

Уральский город встретил их ранним утром суетой вокзала. Слегка поеживаясь от летней прохлады, они взяли такси. Ехать предстояло долго, через весь город. Таксист оказался пожилой и очень разговорчивый. Он сразу назвал Наташу дочкой и стал рассказывать о себе, о городе, о своей семье.

Наташа почти не слушала и постоянно прерывала его рассказ вопросами, но он не обижался и с удовольствием рассказывал обо всем. Город поразил Натку обилием заводов. Заборы тянулись на многие километры и поражали Натку своим количеством.

Город, такой красивый в центре, на окраине был застроен мрачными домами и заборами.

— А что ты хочешь, — не удивился шофер, Наткиному вопросу, — в школе-то, поди, проходила, что Урал – это кузня России. В войну не до красоты было, понастроили быстро, да многуще заводов эвакуировали из Москвы да Ленинграда к нам. Люди под открытым небом начинали работать, а цеха прямо над ними строили.

Так под водительские рассказы и доехали до училища. Оно оказалось за городом. И выглядело странно: опять высоченный забор, весь затянутый колючей проволокой и солдат у ворот.

И удивительно было, что солдат оказался с автоматом. Будто не училище, а тюрьма.

Натка разволновалась, руки затряслись, и она вцепилась в рукав дяди Сережи:

— Дядя Сережа, миленький, боюсь я! Боюсь!

— Не бойся, Натка, не бойся, худшее уже позади. Здесь хорошее училище, единственное на всю страну, не всех берут сюда. У тебя получится. И я тебя не брошу, буду писать и приезжать к тебе. Все хорошо.

Они зашли на КПП, представились. Солдат посмотрел на Наташу, улыбнулся:

— Ждут уже вас! Сейчас придет преподаватель, — подмигнул заговорщицки Натке, — у нас только красавицы учатся!

Дядя Сережа сурово посмотрел на него и солдат смутился, закашлялся и спрятался в будке.

Минут через пять к ним вышла красивая женщина в штатском. Натка даже забыла, что только что переживала, так удивилась виду преподавателя.

Ведь она представляла, что педагоги здесь суровые, в военной форме и в сапогах. Только таких она и видела в гарнизонах, где служил папа.

А здесь? Красавица с длинными волосами, в красивом платье. Улыбалась и доброжелательно смотрела на Натку, видимо, привыкла уже, что на нее так смотрят. Она погладила, удивленную Натку по голове:

— Привет! Рада с тобой познакомится. Я буду твоим преподавателем. Меня зовут Марина. Давайте вещи, — она обратилась к дяде Сереже, — а вы кто будете?

— Я, я, — дядя Сережа смутился, — я друг ее родителей. Они погибли. Ну вы, — он кашлянул, восстанавливая голос, — вы то должны знать из личного дела.

— Я знаю, — сказала Марина, — просто решила уточнить. Это все? – Марина взяла пластиковый пакет у дяди Сережи, и он еще больше смутился, — ничего, здесь мы обеспечиваем девочек всем и вещами, и косметикой. Пошли, — она взяла Натку за руку и тихонько потянула за собой, не бойся. Тебе у нас понравится. Сейчас с девочками познакомишься.

Натка расплакалась — вот и все! Она сейчас прощается с единственным оставшимся у нее родным человеком. Дядя Сережа обнял ее и зашептал:

— Не плачь, не плачь, девонька. Я не брошу тебя. Писать буду. Все хорошо, — кашлянул еще раз, — иди, ждут тебя. И пиши мне, слышишь, пиши.

Она только кивнула, сказать ничего не смогла. Шагнула и обернулась еще раз из-за колючей проволоки на дядю Сережу. Вспомнила «ты должна быть сильной» и пошла.

Марина немного помолчала, давая время справится с чувствами. Шла рядом, легкой походкой и улыбалась.

Натка каблуки не любила. Да и платья тоже. Но не удержалась, скосила глаза на Марину и спросила:

— Как у вас так получается, ходить?

— О, не волнуйся, — голос у Марины был певучий, плавный, — мы тебя тоже научим. Ты на каблуках не ходить, летать будешь.

— Разве этому в военном училище учат? На каблуках ходить? — удивилась Наташа.

— У нас, Наташа, непростое военное училище. Специальное. И и учат у нас очень специальным предметам, — Марина усмехнулась, — Мы девочек учим быть красивыми, ходить на каблуках, делать макияж, правильно разговаривать, водить машину и многим другим предметам. Но главное, конечно, рукопашному бою и обращаться с оружием. Сегодня познакомишься с девочками своей группы, отдохнешь, а завтра сразу втягивайся в учебу. Подъем рано — в пять. День будет насыщенный, и никаких поблажек, — она строго посмотрела на Наташу.

Пока Марина рассказывала, они дошли до приземистого здания.

— Ну вот, — сказала Марина, — это ваше общежитие или казарма, как хочешь. Пока вы живете все вместе, в одной комнате. Группа у вас небольшая, всего десять девочек. Все, как и ты сироты. Мы других не берем. Там, — Марина показала в дальний угол комнаты, — там душевые и гардеробная. Вещи свои оставь здесь и пойдем, подберем тебе одежду и получишь всякие мелочи.

Место, куда Марина привела Наташу, больше напоминало магазин:

— Я тебя оставляю. Это Мария Васильевна, наш кладовщик. Она тебе подберет все необходимое по списку, — она остановила Натку жестом, — она знает, не волнуйся. Потом принесешь все в общежитие и устраивайся в свободном гардеробе.

Мария Васильевна ласково улыбнулась Натке:

— Поди и не видела столько добра-то бабского? Пойдем, пойдем, много чего надо подобрать.

— Мария Васильевна! А что за училище такое чудное? Я думала военное, а здесь, Марина сказала красится учат, одеваться. Странно. И потом, почему, она Марина?

— Как почему, зовут ее так.

— Нет, не так спросила, в армии, у меня папа майор, был… — спохватилась Натки и горестно вздохнула, — был… в армии по имени не обращаются.

— Да не вздыхай так, у нас все девчонки здесь сироты. Ты хоть родителей знаешь. А многих просто с улицы подобрали. Да познакомишься еще, хорошие все, — Мария Васильевна, похлопала Натку по плечу, — не грусти. Пойдем. Смотри сколько всего здесь. Потом еще и косметику выберем! А Марина она, потому что здесь каждый преподаватель сам решает, как к нему обращаться. Да увидишь потом. Пошли. Надо юбки выбрать, платья для занятий, спортивный костюм, обувь всякую, да за раз-то поди, не утащишь…

Склад очень удивил Наташу. Длинные ряды всякой одежды, платья, юбки, брюки, разных размеров и фасонов. Еще больше Наташу поразил обувной склад. Перемеряла несколько пар, за всю ее небольшую жизнь, у нее никогда не было столько красивых туфель. И что удивительно, на складе была обувь только на высоком каблуке, спортивная и военные ботинки. Провозились она с Марией Васильевной до самого вечера:

— Ой, в столовую-то, опоздаешь, голодная поди!

Натка вспомнила, что не ела с самого утра:

— Ага, есть хочу сильно…

— Так, пошли поешь, а потом уже добро понесешь к себе. Девочки еще нескоро придут, они допоздна бегают-прыгают.

Столовая была недалеко от склада. Мария Васильевна усадила Наташу за стол и крикнула:

— Оксана, новенькая у нас! Посмотри, поди не поставили на довольствие-то! Покорми уж девчонку-то, голодная. Целый день с ней занимались, чуть не пропустили ужин.

— Ой, Марь Васильевна, щас! Сиди, я сама вынесу, — сказала она Наташе.

— Оксанка деваха хорошая, добрая, всегда накормит.

Оксана, дородная с пышным бюстом молодая женщина, вышла с большим подносом, уставленным тарелками, стала споро выставлять их на стол, и взглянув на Наташу, всплеснула руками:

— Ой, да где ж они таких, находят-то… худенька, бледненка, зелененька! — по-украински напевно запричитала Оксана, — Ниче, ниче, откормим, – села рядом за стол, подперев румяную щеку, стала подвигать тарелки Натке, — ты ешь, ешь, девонька. Голодала поди, все ваши такие приходят, бедные девки! Вот судьбинушка-то, все сиротки, кушай, кушай, — она одновременно обращалась и Натке, и Марь Васильевне, — ну скажи на милость, за че девкам такие мученья, все, кто беспризорницы, кто с детдома, ну все как одна, сиротки! А ты? – она посмотрела вопросительно на Наташу, — Ты откуда?

— С Владивостока я, — сказала Наташа с полным ртом, — меня дядя привез.

— Какой дядя?

— Да, неродной, друг папы. А родители… погибли. Я и есть круглая сирота.

— Вот видишь, Марь Васильевна, — Оксана указала на Наташу, — и эта сирота, — все одна к одной. Да, ты не тушуйся, — это уже Наташе, — хорошо у нас, выправишься, через полгода и не узнаешь себя. Красивая будешь, ух, все парни заглядываться будут. Да и девки, хорошие, коли невредная, подружитесь. А, — Оксана опять махнула рукой, — а, ты невредная, по глазам вижу. На, компотику, а второго добавку будешь? Нет? Ну, ладно.

— Ну, наелась, пошли, — Мария Васильевна поднялась из-за стола, — спасибо Ксанка, накормила. Вкусно готовишь, не казенно. А у нас, Наташа с тобой еще работы полно. Пошли, пошли, — поторопила Натку.

Наташа носила вещи и вертела головой по сторонам. Что удивило Наташу, что хоть и называлась казарма – казармой, только скорее это все место было похоже на дом отдыха. Вокруг красивые аллеи, много цветов, а в общежитии, кровати – домашние, покрывала мягкие и пушистые, на каждой кровати – разные, много зеркал. Такие о каких всегда ей мечталось, от пола до потолка, цветы на окнах и красивые шторы.

Как и сказала Мария Васильевна, чтобы унести вещи пришлось сходить два раза. У Наташи не было никогда столько всего: платья, костюмы, юбки. А обувь! Даже глаза разбежались. Натка и не знала, что ей больше нравилось. И что самое удивительно, ей разрешили самой выбирать.

Еще выбрали косметики. Помада, тушь и тени… ну ни одна девочка не устоит против такого склада! Натка перетащила все в общежитие, разложила по полочкам, но переодеваться не стала, страшно было одеть такую красоту, не привычно.

Перебирала, любовалась. И вдруг поняла, что очень устала за день, от впечатлений, эмоций и переживаний. Не было сил даже волноваться перед приходом будущих соседок. Девочек все не было и Натка решила прилечь, на кровать, которая показалась ей незанятой и немного полежать до прихода девчонок.

***

— Ну, вставай, спящая красавица! Ты чего это на мою кровать улеглась? – Натку потрясли за плечо. Перед ней стояла и улыбалась худенькая девочка. Грязная, в короткой юбке и в разорванных, когда-то красных туфлях и с красными волосами. — Новенькая? Меня Мария Красная звать. Красная – это фамилия, — добавила она, что бы не было сомнений, что это не цвет ее удивительных волос. — Красная, значит — красивая! — Маша сказала это так, словно доказывала кому-то, да, она красивая, и не смейте сомневаться в этом.

Стройная, ладная, живая, с тонкой талией, длинными ногами и тонкими запястьями. Длинная, по-девичьи тонкая шея. Но самыми необычными у Маши были глаза. Большущие. Цвет все время менялся: от светлого, почти прозрачно-зеленого, до черного, глубокого.

На ее тонком сильно сужающемся к подбородку лице глаза казались огромными, завораживающими. Они жили своей жизнью, все эмоции выплескивались наружу. Пухлые, чувственные губы, нижняя чуть полнее. От этого лицо приобретало игривое выражение. Тонкий, чуть вздернутый, нос и брови вразлет. Все это делало Машино лицо дерзким и невероятно красивым. И конечно, ярко-красные волосы, Маша постоянно ими встряхивала, откидывала назад или накручивала на палец – и волосы, и Маша всегда находились в движении.

— А меня Натка, ой, Наташа, — она села, разминая затекшую от неудобного положения руку. — Мурашки, — сказала мамино слово и засмущалась.

— Натка Мурашки? – спросила Мария и звонко рассмеялась.

— Нет, Наталья Соловей, — церемонно представилась Наташа.

— Ну что привязалась, Машка, – к ним подошла еще девочка, — а я Света. Светка Кувалда, меня еще так называют. Но ты не бойся, я просто так не обижаю. А это, — Света положила руку на плечо стоящей рядом с ней блондинке, — это Лика. Вообще-то, она Анжелика, но мы зовем ее Лика. А ты, Машка, лучше бы помогла ей, видишь, устала, покажи свободную кровать!

— А мы не устали, — ворчливо заметила Маша, — кросс по полям-лесам на шпильках, то еще удовольствие, — и снова рассмеялась, — пошли, покажу кровать, где ты будешь спать, — пропела она.

Идти далеко не пришлось. Свободная кровать оказалась рядом с кроватью Маши. Натка расположилась, разложила все мелочи в тумбочку. И села, не зная, что делать дальше.

Все девчонки смеялись, делились впечатлениями о занятиях. Натка вертела головой и рассматривала девочек. Странно было, что такую тоненькую девочку, с большими и добрыми глазами называют Кувалдой. Странно. Натка рассматривала Свету и пыталась найти, хоть что-то, похожее на ее прозвище. Серые глаза, чуть курносый носик, длинные светлые волосы, сдержанная и уверенная. Ничего похожего.

— Ну, перед сном в душ сходим? – подошла Света. — Пойдем, я тебе все покажу. Ты не переживай, Машка у нас хорошая, только сумасшедшая немножко, — с нежностью в голосе сказала Света. – Ты не бойся, у нас почти все девочки хорошие, мы друг друга не обижаем. Лика, пошли с нами! – крикнула Света светленькой девочке, которая с интересом наблюдала за ними.

— Света, расскажи мне об училище, — Натка немного стеснялась.

— А ты, ничего, — в душ вбежала Маша, — красивая, ноги длинючие какие, — немного завистливо протянула она, — как у кузнечика, прямо! — и картинно тряхнула волосами, встала напротив, — драться любишь?

— Нет. Я не дралась никогда.

— Не дралась? – Маша пожала худенькими плечиками, — а как тебя сюда взяли-то?

— Наташа, думаю, спортом занималась, да? – Света опять решила выручить Натку.

— Да, я с десяти лет занимаюсь айкидо, меня папа отправил, — у Натки при воспоминании о папе опять встал комок в горле, — у меня папа военный. Был.

— Папа? У тебя, что родители есть? – Машка удивилась и глаза, и так большие, стали почти круглые, как у кошки.

— Теперь нет, погибли. Теперь я одна, – не сдержалась Наташа и заплакала, давно не плакала, запретила себе, а тут не удержалась.

— Ну, Наташа, Натка, не плачь, — Света, подошла и запросто обняла Натку, — не плачь. Ты не понимаешь, как тебе повезло, у тебя родители были! Ты их знала! Тебя любили! Да наши девочки за такое все готовы отдать! Наши-то все с улицы!

— С улицы? – Наташка всхлипнула и кулачком вытерла нос, по-детски, хлюпнув носом. – Как с улицы? Беспризорники, что ли?

— Да! Я с улицы! – Машка гордо хлопнула себя по груди, — Я Машка-беспризорница!

— Так у нас же нет беспризорников, нам в школе так говорили, — Натке стало так жалко Машку, что слезы покатились ручьем.

— Не, она не Спящая красавица, она рева, — жалостливо сказала Маша, — чего ревешь-то?

— Я как представила, что ты, как вы на улице живете!

Машка от такой неожиданности даже присвистнула:

— Ты, чего это, нас пожалела?

— Да… девочки… на улице… А, зимой? А кто вас кормил? А если обидит кто?

— Теперь меня никто не обидит, — как-то очень по-взрослому жестко сказала Маша.

— Ладно, девки, спать пора, завтра вставать рано, — Света хлопнула Натку по попе и рассмеялась, — звонко так у тебя получилось! Кузнечик!

Розовая, замотанная в полотенце после душа, Натка уже совсем успокоилась, девочки ей понравились. И спокойная рассудительная Света и молчаливая Лика, и немного сумасшедшая Машка. Именно Машка, а не Маша или Мария, как она чопорно представилась. Это никак не вязалось с ее энергичным и веселым характере.

— Маш, — почти весело, болтая ногами, решила уточнить Натка, — Маш, а почему завтра рано вставать? Завтра ж воскресенье? У вас, что и выходных нет?

— У нас, у нас! А чё у нас-то? Теперь и у вас, выходных нет. Точнее, в воскресенье, по уставу нам положено полдня отдыха, после обеда. Будем валяться! — Машка с предвкушением этакого блаженства потянулась, выгнулась, как кошка, покрасовалась, — полдня в кровати! смотреть телек и ничего, понимаешь, ничего не делать! Эх, ты еще не понимаешь, поймешь. Через месяц, наверное, не раньше! Все, спи давай. А то с непривычки, завтра мухой варенной будешь!

Натка повозилась, устроилась поудобнее и, перебирая все удивительные события этого длинного дня, заснула под ворчание Машки.

— Пожалела она нас, ишь чё, — голос Маши, сначала ворчливый, становился удивленно-нежным, — пожалела! Саму небось жалеть надо, а она, нас пожалела! Расплакалась, подумаешь, неженка какая!

Почему Натка оказалась в училище — читать ЗДЕСЬ

Анонсы сайта в мессенджере Telegram подпишитесь и не пропустите продолжение.

// Навигация по каналу // ссылка кликабельна. Тык-тык

Еще по теме здесь: Истории.

Источник: Взрослая в пятнадцать. Училище.

Квартира

Зимой после развода, я переехала на съёмную квартиру на улице Окулова. Это был пятиэтажный дом прямо напротив старого винзавода. В народе такие дома называют «хрущёвки». В подъезде всегда парило, пахло влажной штукатуркой и сырым подвалом. Ступеньки, со временем истёрлись. Даже бетон не вечен.

Вещей за время брака нажила я немного – два чемодана и сумка. Это включая книги и зимние вещи. Поэтому две комнаты было излишеством. Маленькая комната, которая по расположению должна быть спальней, пустовала. Кровати не было. В углу комнаты стоял старинный стул, с облезшим лаком и засохшая фиалка на окне.

Все мои пожитки уместились в большой комнате, совмещённой с кухней. Там стоял круглый, колченогий стол, диван и буфет. Но ремонт, в квартире был почти европейский. С претензией.

При осмотре квартиры меня больше всего порадовала ванная комната. Обычно в хрущовках это малюсенькое помещение, никаких излишеств вроде стиральной машины, туда не поместиться. А эта – громадная, совмещённая ванная, вся в розоватой плитке. Хорошая сантехника, зеркало в рост человека на стене. «Хочешь, танцуй, хочешь гостей принимай», как говорила моя бабуля.

– Только вот стиралки нет. – Сказала девушка-риэлтер. – Но, если решите свою поставить, вон слив сделан. – Она показала на чёрную дыру, в розовом фартуке ванны.

Роскошная ванная комната решила вопрос. Я искала квартиру подешевле, да и однокомнатной вполне бы хватило, но всё что мне предлагали – было серым и грязным.

В этот же вечер я перевезла свои пожитки в квартиру. Вымыла пол, заглянула с тряпкой в буфет. Скрипучая дверца, с вырезанными на ней фруктами, выпустила в комнату забытый и любимый запах бабушкиной стряпни. В комнате запахло ванилью, и квартира сразу ожила. В таком буфете должна жить красивая антикварная посуда, столовое серебро и льняные салфетки с вышитой шелком монограммой. Ничего такого у меня не было. Была любимая китайская пиала, костяного фарфора, из которой я пила чай. Я поставила её на полочку, а все остальные полки буфета заняла книгами. Вот разживусь и куплю себе красивой посуды для своего буфета. Я погладила вырезанные фрукты, и хмыкнула: «своего буфета». Вот так я решила, что эта квартира должна стать моей.

Перед сном надо очиститься – смыть с себя волнения и горести прошедшего дня. Поставив табуретку, крючка для одежды, почему-то дизайнеры не предусмотрели, я сложила на неё джинсы и майку и забралась в ванну. Горячий душ, насколько выдерживает кожа, чтобы не обвариться и не покрыться волдырями – самое прекрасное успокоительное для меня. Пока я поливала себя почти кипятком и напевала под нос колыбельную из «Порги и Бесс» я была совершенно счастлива. С неохотой, закрыв воду, я поставила ногу на пол, и тут же с криком, залезла обратно в ванну. Лихорадочно соображая, где бы взять что-то потяжелее, желательно молоток. Но кроме шампуня и куска мыла, в ванной ничего не было тяжёлого.

Высунув морду из сливного отверстия для стиральной машины на меня смотрела большая крыса. Смотрела очень внимательно, шевелила усиками и совершенно меня не боялась. Послушав мои истеричные крики, и удостоверившись, что опасности я не представляю, крыса спокойно вылезла из трубы и пошагала из ванной в комнату. Это было слишком! Крыса в моей квартире! Как я буду спать? Я засну, а она залезет на диван, со своими грязными лапками и будет меня так же, как сейчас рассматривать?

Я выскочила из ванной, по пути пытаясь схватить хоть что-нибудь. Но ничего тяжёлого я ещё не завела. Я не ожидала, что мне придётся обороняться от кого-то. Книги швырять было жалко, посуду – тоже. Разозлившись, я кинула вслед уходящей крысе тапок. Не попала. Крыса остановилась, повернулась и посмотрела на меня осуждающе, тяжело вздохнула и пошла в маленькую, пустую комнату. Я плотно закрыла дверь в комнату. Попалась!

Я воинственно упёрла руки в бока и посмотрела в окно. За окном стояла старушка и так же, как крыса осуждающе на меня смотрела. Издержки первого этажа. Шторы заведу себе завтра, сегодня занавешу простыней от слишком любопытных соседей. Натянув джинсы и майку, я пошла разбираться с крысой. Её в комнате не было. Куда могла деться крыса из закрытой комнаты? За стулом и фиалкой, спрятаться она не могла, но я проверила. Окно закрыто. Я ещё раз огляделась, пустая комната, крысы нет. Ладно. Я закрыла плотно дверь, подпёрла, для надёжности её чемоданом и стулом. Проверю утром. Ночью, долго не могла заснуть, истерично хваталась за телефон и светила наугад в разные стороны, пытаясь застать крысу врасплох. Крысы не было. Я заснула уже под утро, и в эти несколько часов сна, мне, как и ожидалось, снились гигантские крысы.

****

Как только открылись магазины, я купила большой молоток и шторы. Уже подходя к подъезду своего дома, я увидела вчерашнюю бабушку, которая, вместе с подружкой, осуждающе на меня смотрели.

– Здрассти… – я тихо поздоровалась и попыталась улыбнуться.

Но бабушки мне не ответили. Давешняя, тихо прошипела:

– Срам-то, какой!

И обе покивали головами, словно китайские болванчики, поджав бескровные губы. Я развернулась и решила проверить, каким образом бабка вчера подглядывала. Мне стало интересно, как старуха умудрилась пройти по сугробам, которые, как я видела из квартиры, были у меня под окнами. Под осуждающими взглядами старушек я завернула за угол дома и увидела снежную целину под окнами всего дома, и тоненькую тропиночку – проторённую ровно до моего окна.

Ругая себя, что не занесла тяжёлые шторы и молоток домой, я, постоянно проваливаясь в снег, дошла до окон своей квартиры. Здесь была вытоптана небольшая площадка, что бы было удобно смотреть в окно. Вся квартира была как на ладони, особенно вечером, когда нет штор и включён свет. Бесплатный кинотеатр для одного зрителя. Пока шла обратно придумывала для старухи казни египетские: залью ночью всю тропку водой – пусть ноги переломает. Потом, остыв, подумала и решила, что будет удобно падать в снег, а ходить подсматривать не очень. Ладно, уж, совсем успокоившись решила я – пусть не ломает ноги. Может одна живёт, может скучно ей до зевоты, и телевизора нет. А ноги переломает, дома сидеть будет, совсем двинется разумом. Может, конечно, и двигаться ей нечем, разума нет вовсе, раз подглядывает, да ладно. Кто знает, что меня ждёт в таком возрасте? Нет, только не это – подсматривать, подслушивать. Вышла из-за дома, посмотрела строго на старуху:

– Срам-то, какой, подсматривать, бабушка, – решила укорить её.

– Срам! Срам – это квартира твоя! – бабка нисколько не смутилась. – Жильцы меняются каждую неделю! Не квартира, а содом и гоморра!

– Я-то, тут при чём? – я пожала плечами. – Я девушка порядочная, надолго приехала.

– И ты уедешь! Нечистая квартира эта! Уж и попа сюда звали. И гадалку водили, всё одно, бегут все. И ты сбежишь!

Бабка плюнула мне под ноги, и презрительно скривила губы. Я вздохнула и пошла домой. Квартира мне нравилась и совсем не походила на про́клятую. Крысу я изведу, а все остальное меня ничуть не пугает. Вечером я повесила шторы на окна, задёрнула, и вышла проверить – что теперь можно увидеть в моих окнах. Плотные темно-коричневые шторы не пропускали света. Да, затоскует теперь бабка. Надо бы лопату завести и засыпать тропинку снегом, что б совсем не повадно стало шастать под чужими окнами.

Крыс

Слив, под ванной я туго забила мокрыми газетами, и села успокоено пить чай. Теперь ни бабка, ни крыса мне не грозила. На сегодня все дела переделаны, и я устроилась у круглого стола с книгой. В квартире было тихо, пахло ванилью из буфета, я читала и пила чай.

Вдруг в ванной комнате, что-то упало с глухим стуком, оттуда вышла крыса, остановилась и недовольно посмотрела на меня. Как мне показалось, крыса тяжело вздохнула и пошла в маленькую комнату. Пока я вскакивала, и судорожно искала молоток, крыса зашла в комнату и пропала. Я опять проверила, не спряталась ли она за фиалку и стул. Там её не было. Куда девалась крыса в совершенно пустой комнате? Может это галлюцинация? От такого неожиданного вывода о само́й себе я плюхнулась на стул, промахнулась и упала на пол.

Встала, ругнулась и вновь повторила вчерашние действия – плотно закрыла дверь в комнату, подпёрла её чемоданом, стулом и для надёжности сверху положила бесполезный молоток. Ни гвоздей, ни досок у меня не водилось. Ночью я просмотрела всевозможные страшные сны про крыс и утром встала измученная, не выспавшаяся и с синяками под глазами. Нехорошая квартира.

Едва дождавшись открытия магазинов, я пошла и купила гвозди и доски. С выбором досок я намучилась. Сначала я выбрала самую толстую, подумала и решила, что сил приколотить этакую орясину у меня не хватит.

– Вам помочь? – пристал ко мне навязчиво-любезный продавец. – Вам брусок для чего нужен?

– Приколотить, – хмуро ответила я.

Ну не объяснять же, в самом деле, про крысу?

– А куда? – улыбался продавец, и всячески проявлял любезность.

– Куда надо, – тяжело вздохнула я.

– Вы что-то строите? Дом? Или мебель? Для чего вам нужен такой брусок? Сто на сто, это серьёзный размер! – сочился любезностью мужчина. – Возможно, вам подойдёт размер поменьше?

– Доска. Мне нужна доска. И я выберу сама! – строго сказала я. – Мне надо подумать.

– Конечно, – он взял меня под локоть, – я вас провожу, к стенду, где доски. А какая вам нужна доска? Берёза? Сосна?

Тяжело с такими продавцами. Я выбрала две доски в палец толщиной разных пород. И гвозди. Весь выходной занималась варварским заколачиванием двери в маленькую комнату. В принципе, она мне не нужна.

Вечером, сидя с книгой у круглого стола, я не читала, а напряжённо ждала крысу. Может быть, это действительно галлюцинация? Тогда она просто пройдёт сквозь заколоченную стену, и я буду знать, что у меня проблемы посерьёзнее, чем просто крыса в доме.

В ванной комнате опять глухо упали мокрые газеты из трубы для слива, и через некоторое время вышла крыса. Она дошла до двери, увидела, что дверь крест на крест заколочена и села. Тяжело вздохнула и повернулась ко мне:

– По-человечески тебя прошу – открой дверь, – сказала крыса надломленным старческим голосом.

Я почему-то сказала «хорошо», взяла молоток и начала отдирать доски. Провозилась полчаса под бдительным взглядом крысы. Отодрала доски, оставив на стене безо́бразные рваные дыры.

Крыса, ещё раз вздохнув, встала и пошла. Я подумала, что это уже пожилая крыса, проводила её взглядом и заметила, место в середине комнаты, где крыса пропала. Она просто растворилась в воздухе. Я села на диван и задумалась. Если крыса не смогла пройти через заколоченную дверь, это значит она настоящая. Не галлюцинация. А то, что крыса смогла раствориться в воздухе? Это значит, что она галлюцинация?

Подвал

Надо решить этот вопрос раз и навсегда. Я решительно направилась в комнату. Постояла над местом, где пропала крыса, пощупала. Под линолеумом пол был неровным. Там явно, что-то спрятано. Я ещё раз внимательно осмотрела комнату. Странно, но после ремонта линолеум не был закреплён по периметру. Я потянула за угол и осторожно завернула его. В полу был люк. Я попыталась открыть его, но ни ручки, ни чего, за что можно было бы поднять крышку, не было. С этой квартирой я скоро обзаведусь полным набором инструментов. Нужно что-то, чем подковырнуть тяжёлую крышку. У меня есть только небольшой нож. Я принесла его и попыталась просунуть в щель между крышкой и полом. Бесполезно. От досады я стукнула кулаком по крышке. Она тихо поднялась. Нож с глухим стуком упал в люк. Я наклонилась рассмотреть, что там, внизу. Там было темно и пахло мокрой штукатуркой. Я вздохнула и пошла за телефоном. Надо купить ещё и фонарик. Включив на телефоне режим фонаря, я нагнулась над люком и посветила вниз, комната внизу не уступала размерами комнате сверху. Она была выложена камнем и вызывала стойкие ассоциации с подвалом старинного замка. От пола вниз уходила деревянная лесенка, довольно шаткая на вид. А внизу плескалась тёмная, почти чёрная маслянистая вода. И всё это было у меня в квартире, в обычной хрущёвке.

То, что крыса попала в подвал, я не сомневалась, но как она туда попала, не понимая крышку и не закатывая линолеум? В это время, ко мне в квартиру позвонили. От неожиданности я дёрнулась, стукнулась локтем о край крышки, и телефон упал вниз. Но упал он без хара́ктерного всплеска, а с глухим стуком, словно на ковер.

Я, проклиная всех желающих меня увидеть, в столь не подходящее время, вздохнула и полезла вниз. Раз не было всплеска, вполне возможно, что это очередная моя галлюцинация и телефон лежит просто на полу, и возможно, даже жив. Правда, свет от включённого фонарика не пробивался сквозь маслянистую воду. Я с опаской спускалась по шершавой лесенке, ожидая соприкосновения с водой. Но вода, словно опускалась всё ниже и ниже, и я, спустившись с последней ступеньки, встала на сухой кирпичный пол. Сразу подвал приобрёл довольно прозаичный вид. Стены стали просто кирпичными, как и пол. Сухой подвал с маленькой отдушиной, выходящей на улицу. Сквозь неё попадало немного света, и холодного воздуха с улицы.

Мой телефон лежал на полу и был вполне жизнеспособен. Я подняла его, запихала в карман джинсов и собралась вылезти из этого странного подвала, и тут я увидела в углу крысу. Она сидела, сложив передние лапки на животе и усмехаясь, смотрела на меня.

– Полезла всё-таки, настырная. Ну, пошли тогда, – сказала крыса, привстала на задних лапках и превратилась в маленького старичка. Белая, кольцами борода до колена, светло-серый зипун и светлые валенки с калошами. Ростом он едва доставал мне до плеча.

Старик кашлянул, ещё раз усмехнувшись, посмотрел на меня, поднял руку, и взял с пустой стены факел. Только что его там не было. Я стояла и изо всех сил держалась за хлипкую занозистую лесенку, чтобы не упасть. Стена, за лестницей растворилась, и старик шагнул во влажную черноту подземного хода.

– Пошли, – ещё раз позвал он меня, таким же надломленным старческим голосом, как давеча просил открыть дверь.

Я кивнула и шагнула в каменный коридор. Наверху настойчиво звонили в дверь.

– А почему крысом-то? – я не утерпела и спросила. – Я боюсь крыс. Неужели приятно быть крысом?

– Так быстрее получается, – усмехнулся старичок. – Я в человеческом-то виде, шагаю небыстро, старый стал.

– А куда шагаете? – после пережитого стресса из меня градом посыпались вопросы.

– На Кудыкину году, – смешком ответил старик. – Идём ужо, не обижу.

Представить, что этот старик может обидеть, было невозможно. Наоборот, хотелось его опекать и помогать переходить через лужи. Хотя сама я шлёпала за ним в тапочках. Не совсем подходящая обувь для прогулок по подземельям. Когда я в очередной луже потеряла тапок, старик остановился, покачал головой:

– Ну, бестолочь, ты! Полезла в подвал в тапках! – он махнул рукой, указывая на жалкое состояние моих ног. Один тапок и два мокрых осклизлых носка. – В сапогах надо ходить, в резиновых, – наставительно сказал он. – И в шерстяных носках. Резину на голые ноги нельзя! Ревматизьму заработаешь. Поняла?

Я мотнула головой. Понимай не понимай, а резиновых сапог у меня не было. Он ещё раз махнул рукой в мою сторону, и мне стало удивительно тепло. Я стояла в красных резиновых сапогах. Внутри сапог было всё по правилам – хлопковые носки, а сверху шерстяные. Отвратительно грязные и мокрые носки и один тапок исчезли. А джинсы, до этого мокрые до колена, высохли.

– Вот так-то лучше, – удовлетворённо сказал старик, повернулся и пошёл, не дожидаясь моих благодарностей.

– Хорошо как! – радостно сказала я. – Спасибо!

– И в майке одной, по подвалам неча шастать, – вместо ответа сказал старик. – Ревматизьма тебе не шутка.

Я тут же поняла, что уже давно замёрзла, передёрнула от холода плечами, и стала согреваться, под появившейся на мне старинного покроя куртке. Тёплой и толстой, как валенок.

– В фуфайке надо ходить, – проворчал притворно старик. – Тюшей меня зовут.

– Тюшей? – оторопела я. – Есть такое имя?

– Дмитрий значит, – пояснил старик. – Пошли, заждался он.

Больше на мои расспросы старик не отвечал, шаркал впереди. Я шла и пыталась запомнить дорогу. Но это было совершенно бессмысленное занятие. Запомнить все повороты, разветвления было невозможно. По пути встречались разные ходы: почти засыпанные землёй, из старинного красного кирпича, и тёмные каменные – высокие круглые своды, выложенные из больших речных огалышей.

Тюша, медленно, но очень уверенно шаркал впереди меня, не отвлекаясь на созерцание.

– Мы всё ещё в Перми? – почему-то тихо спросила я.

– А где ж ещё? – пожал плечами старик. – Пермь, она большая. И вся изрытая ходами. Все рыли: и церковники, и купцы, и лихие люди. Смотри. – Тюша махнул мне рукой и остановился у одного из отворотов.

Я шагнула за ним в темноту. Огонь факела дрогнул и чуть не погас, так сильно потянуло из темноты сквозняком.

– Тихо ты. – Он поймал меня за руку. – Свалишься. Здесь ограждений нет.

Мы стояли на маленькой площадке. Внизу, в каменных стенах гулко плескалось небольшое озерцо. В середине покачивалась большая лодка с парусом. Точнее, от паруса остались истлевшие лохмотья. Подгнившие борта лодки, пробитая выстрелами мачта – лодка доживала свои последние годы.

– А почему она вся, словно расстреляна?

– Это купеческая лодка, на ней товар с Камы, везли прямо в дом купца. От Камы много ходов подземных нарыто. Кто сухопутные копал, кто такие – водные. По сухопутным товары везли на телегах.

– А стрелял-то кто? – не унималась я.

– Кроме торговых людей, и лихие люди были. Они тоже копали. И нападали, – пожал плечами Тюша.

– И всё это под ногами у нас? – задохнулась я от удивления. – Каждый день, я езжу на работу, а под ногами такое!

– Такое… – проворчал Тюша, – пошли.

Мы ещё долго плутали, от развилки к развилке.

– Не смотри туда, – вдруг строго сказал Тюша. – И взял меня за руку.

– Куда? – я завертела головой, надеясь увидеть ещё что-то интересное.

– Вот ведь, настырная! – рассердился Тюша. – Пошли. Не чо там смотреть. Злое место.

Вопрос про то, как место может быть злым, волновал меня сильно. Но Тюша настойчиво тащил меня, и сбавил ход, только минут через пятнадцать. Отпустил руку, и хмыкнул:

– Ну, спрашивай, не то лопнешь.

– Что там было? – осторожно начала я расспрашивать.

– Капище там. Смерть. И зло. Мне не совладать, – он затушил факел. – Ну вот, пришли.

– Куда? – я тихо спросила лишь бы услышать свой голос, испугавшись полной темноты.

Полоз

Слова гулко прозвучали в кромешной тьме. Я как летучая мышь пыталась поймать звук своего голоса. Безуспешно. Но ощущение чего-то большого, нет, просто гигантского и живого появилось. Постепенно тьма, стала рассеиваться и я стала различать, что стоим мы в большой пещере, рядом течёт подземная река. Тёмная, почти чёрная и тягуче-маслянистая. Точнее, казалось, что бежит тяжёлое, густое масло. Отработка. Такое сливают из двигателя машины. Отработанное, чёрное, густое масло. Я смотрела на реку и не могла отвести взгляд. Она была живая! И разумная! Звучит странно, но именно такие чувства вызывала эта река. По обычным размерам река была не очень широкая, метра полтора. Такую и вброд можно перейти. Пока я размышляла над разумностью реки она изменилась, в ней стали появляться золотые искорки, потом они увеличились в размерах и стали похожи на громадные чешуйки или монетки, и от них шёл ровный медовый свет.

Я наклонилась и опустила руку. Вода была тёплой. Она обволакивала и ласкала мои пальцы. Внезапно она загустела и приобрела плотность. Моя ладонь лежала на блестящей и жёсткой чешуе. Иногда, среди чёрных чешуек вспыхивали золотые, словно монетки. Чешуя дрогнула и заскользила у меня под ладонью. Я испугалась и отдёрнула руку. Река превратилась в громадную змею, такой толщины, что если бы мне пришла в голову бредовая идея обнять её, это вряд ли бы получилось. Змея двигалась в русле реки, и сворачивалась бесконечными толстыми кольцами. Постепенно она заполнила всю пещеру и повернула ко мне свою громадную плоскую морду, приблизив её на расстояние вытянутой руки. Приоткрыла пасть и затрепетала раздвоенным языком, едва не касаясь моего носа. Я старалась не дышать. И если бы могла, то остановила бы сердце, ненадолго. Колени стали подгибаться, и я попыталась упасть в обморок.

– Не боись, девка, – Тюша взял меня под локоть. – Не съест он тебя. Он девками не питается.

– Кто это? – еле ворочая пересохшим языком, спросила я.

– Такить это Полоз, – хмыкнул Тюша. – Великий Полоз, рази не слыхала? Ты же в Перми живёшь, знать должна.

– Это сказки, – выдавила я и всё-таки упала в обморок.

Очнулась я оттого, что на меня брызгали водой. Рядом на коленях стоял Тюша, и ласково смотрел на меня.

– Больно впечатлительная ты, – не по-настоящему ворчал он. – Большой, конечно, Полоз, но в обморок то зачем падать. Мокро тут, того и глядишь ревматизьму схватишь!

Я села и осмотрелась. Полоза не было, рядом опять текла тёмная маслянистая река.

– Это он? – я ткнула пальцем в направление реки.

– Не, это река, – успокоил меня Тюша.

– Просто река? А мы? Мы ещё в Перми?

– Конечно, – Тюша хмыкнул. – Здесь, по ходам можно год ходить, и всё в Перми будешь. Точнее, под…

Я села на сухой камень и задумалась. Получается, город есть наверху и город здесь.

– А он обитаемый? – я продолжила свою мысль.

– Город под землёй? – понял меня Тюша, словно услышал мои мысли. – Обитаемый.

– И кто здесь живёт? Купцов сейчас нет, лихих людей тоже поизвели, – стала допытываться я.

– Ну уж, и поизвели, – усмехнулся Тюша. – Никакой власти это не под силу. Здесь другой город, и другие законы. Кто ж сюда сунется-то?

– И кто же живёт в этом городе?

– Да много кто… – ушёл от ответа Тюша. – Вставай давай с камня-то! Ревматизьма! – опять он сообщил мне свою любимую болезнь. – Пошли, чаем напою тебя.

Мы прошли вдоль реки, свернули в маленькую пещеру, повернули ещё раз и увидели тяжёлую деревянную дверь. Тюша с натугой дёрнул её, дверь скрипнула и открылась. Мы попали в обычную избу, только без окон. Тюша запалил старинный самовар, ворча про себя:

– Не люблю я это лепистричество… не доверяю.

– Лепестричество? – хихикнула я. – А сколько тебе лет, Тюша?

– Да почитай, годков триста. А, может, и поболее. Кто ж их считает-то?

Он покачал хромовым сапогом в трубу самовара, напустил дыма в комнату, раскашлялся и поставил трубу, которая выводила дым в соседнюю пещеру. Деловито шаркая, достал из пузатого расписного буфета чашки со щербинами, поставил сахарницу с колотым кусковым сахаром, желтоватым и плотным. Вазочку из мутного стекла с вареньем, ложки и маленькие стеклянные блюдечки.

– Варенье земляничное, – гордо сообщил мне. – В розетку набирай, – он ткнул кривоватым артритным пальцем в стеклянное блюдечко, – и лопай, сколь душе угодно.

– В розетку, – повторила я. – Тюша, а семья где твоя?

– Нету, семьи-то. Бобыль я.

– Как это?

– Да так. Меня в солдаты, а невесту мою Варю, помещица замуж выдала и услала в другую деревню.

– Как это? – я опять повторилась от возмутившей меня несправедливости.

– Да так, – в тон мне ответил Тюша. – Я помещице приглянулся, красивый был. Да на што она мне! – пожал плечами Тюша. Без сожаления, так про очень давнишнее говорят. Спокойно. Отгорело уже всё, прошло. – Я Варю-то шибко любил. А когда вернулся в деревню, после двадцати пяти лет государевой службы, Варюша померла уже. Я и ушёл в леса.

– Совсем?

– Совсем. Не мог смотреть-то на барыню. И мои уже все померли. И домишко развалился совсем. Ушёл, землянку выкопал и стал жить, – Тюша ласково посмотрел на меня и налил чаю.

– В землянке? – ужаснулась я, представив себе: зима, вместо потолка мёрзлая земля, ссохшиеся корни, червяки и жужелицы, так и сыплются мне за ворот. И спать, наверное, на земле приходится, и печки нет.

– Ну, печка-то была, – усмехнулся Тюша, словно прочитав мои мысли. – И спал на досках. Ревматизьма! – он поднял свой кривой палец.

– Это не шутки! – закончила я, за Тюшу. – А Полоз?

– Что Полоз? Не он обижает людей-то, – пожал плечами Тюша. – Кто к нему бескорыстно, тот обиды от него не имеет.

– Хозяин! – в комнату вошёл моложавый мужчина. – Чаем напоишь? – Густой бас заполнил всё небольшое помещение.

Тюша радостно засуетился, доставая ещё чашку и розетку для гостя. Пододвинул ему сахар.

– Сахарок-то мой любимый! – улыбнулся мужчина в длинную золотистую бороду.

– Берегу те, сахарные головы, ещё Грибушенские, – вздохнул Тюша. – Это не нынешний рафинад!

– Грибушенские? – не поверила я. – Это что, ещё до революции?

– Давнишние, – насупился Тюша. – Сейчас таких, не делают. Ты попробуй! – он положил щипчиками мне на розетку желтоватый осколок сахара. – Ты его за щеку, – наставительно сказал Тюша. – И чаем запивай. вприкуску.

– Тогда уж вприпивку, – я сунула кусок сахара за щеку и удивилась. Действительно, современный рафинад тут же расползся бы на крупинки, глоток горячего чая и нет его. А так, конечно, можно чаи гонять по многу стаканов. Я всё удивлялась, когда читала, что чая пили по восемнадцати стаканов.

– Что, помощницу нашёл? – подмигнул мне мужчина.

– Нет, сама на голову свалилась. Теперь ей деваться некуда – будет помогать, – строго сказал Тюша.

А я пила второй стакан чая с грибушенским сахаром и мне было всё равно. Помогать так, помогать, только сахар не отбирайте.

– Ишь чо! – усмехнулся Тюша на мою довольную физиономию. – Швыркает, и ухом не ведёт.

– Вкусно, – я успокоенно вздохнула. – Надо ещё и из блюдечка попробовать, как купчиха, – я совсем вошла во вкус старинных чаепитий.

– Ладно, – мужчина встал и слегка поклонился. – Спасибо, за компанию и угощение. Пойду я.

– Доброй ночи, Евсей Иваныч, – Тюша поклонился мужчине и проводил до двери.

– А чего помогать? – тут же пристала с расспросами я.

– Потом расскажу. Сейчас спать. А утром пойдём по владениям Полоза.

За маленькой дверцей оказалась уютная спаленка. Кровать, не кровать, но топчан с мохнатой шубой был. Поначалу жестковато, но тепло и уютно. Тюша хмыкнул, оставил мне огарок свечи и ушёл. Я поворочалась и заснула.

— Ты, забываешь, Ядвига, что твоя бабушка – Баба Яга.

— Ты знаешь, что мой номер обыскали?

— Ну, я догадываюсь. – Неопределенно ответила бабушка.

— Догадываешься. — Так же неопределенно сказала Ягги. – Хочешь сказать, что ты видишь на расстоянии?

— Ну, можно сказать и так. Если книги с тобой, значит, беспокоится не о чем.

— Если ты видишь на расстоянии, то почему утром я получила, от тебя взбучку? – Ягги внутренне подобралась, от рассеянности не осталось и следа.

— Ядвига, не отвлекайся, от намеченного. Поговорим вечером. – И бабушка, совершенно невоспитанно повесила трубку.

«Не отвлекайся, беспокоится не о чем» — ворчала про себя Ягги и переодевалась.

— Кар.

— А ты не подсматривай! – Рассердилась она на ворона.

— Кар. – Ворон нахохлился и отвернулся.

Ядвига, решив разобраться с этим бардаком позже, привела себя в порядок, стала солидной дамой, лет шестидесяти, такой, какой приходила в первый раз во двор Костиного дома и беседовала с дворничихой. «Так, ее зовут Любовь Васильевна», — напомнила себе Ягги и отправилась в знакомый двор-колодец.

Дворничиха, с раннего утра разгребла весь снег и теперь явно тосковала. Но во дворе никто не показывался, видимо с переменой погоды все ее основные собеседницы сидели по домам, и носа на улицу не казали. Она не дружелюбно глянула на входящую Ядвигу, но вспомнила, что уже видела ее, и кажется, они приятного поболтали.

— Снегу то! – Приглашающее, воскликнула она и махнула метлой. – В марте то! Ну и весна.

— Здравствуйте, Любовь Васильевна! – Подчеркнуто радостно приветствовала ее Ядвига. – Рада вас видеть! Как здоровье? С утра на посту?

— С утра, с утра. Пока снег разгребла, пока урны проверила. Вот теперь отдыхаю.

— И правильно. Перерывы надо делать! Здоровье беречь! В нашем -то возрасте!

— Да уж, давление замучило, и что только не делала, к врачам ходила, да толку то от врачей.

— А травки, травки то пили? Говорят, иногда очень помогают.

— Ай, — раздраженно махнула рукой дворничиха, — какие травки! Нервничать не надо, и все хорошо будет! А как не нервничать? Вот сегодня! Помните, рассказывала вам, про бабушку то, Кирюшину? Вот ведь до чего приличная дама, всегда поздоровается, по имени-отчеству назовет, и как вы, про здоровье спросит, хоть и важная, все равно – уважительно ко мне относится. А сегодня! Приехала, на такси! Сама!

— А что, обычно не сама ездит?

— Обычно ее Кирилл Корнеевич привозит в гости, и отвозит всегда он. А когда Костик еще жив был, царствие небесное, — дворничиха мелко и набожно перекрестилась, — то он ее на такси сопровождал, очень они бабушку свою уважают, а сегодня сама! Не поздоровалась, сердитая, даже не посмотрела в мою сторону, дверью машины хлопнула. Вот, и нервничай теперь!

— Да, — согласилась Ягги, и осуждающе поджала губы, — невоспитанно. Очень невоспитанно.

— А вчера! Что за семья стала! Такие приличные с виду люди. Видимо нельзя вечно притворяться, когда-нибудь гнилое нутро то и вылезет. Вот! Вечером приезжают Кирилл Корнеевич, с этой, своей, ну…

— Невестой? – Добавила масла в огонь Ягги.

— Да, какое, там! – Возмутилась дворничиха. – Какая то, родственница она им, помните, говорила я! Ну, — Любовь Васильевна нетерпеливо махнула рукой, — свалилась как снег на голову, сказала родственница, приехала с заграницы. Так вот, вчерась, приехали злые оба, она на него кричит, сумкой бьет, а он то, он то, — дворничиха гадостно хихикнула, — он то, перед ней, «моя дорогая, как ты могла подумать». Видимо, и вправду, не чисто там, не родственница она ему, коли скандал из-за другой бабы устраивает! И вьется, вьется! Ручку подает, целует. «Это, говорит, только из необходимости, это, говорит, нам же с тобой надо! Ведь, она, гадина, никак нам книгу не отдает!» Только после этого, Алессандра эта дранная, успокоилась, и бить его перестала, сумочкой своей.

— Это я то? — Ягги вовремя осеклась, хотела было возмутиться, что она и гадина. — Я то, так думаю, что не чисто у них там.

— Конечно! – Согласилась дворничиха, в пылу рассказа даже не заметив оговорку Ядвиги. – Конечно, не чисто! Я ведь и в первый то раз вам говорила! Какая она ему родственница? Какая родственница может такой скандал закатывать из-за другой бабы? – Радостно подытожила Любовь Васильевна.

— Вы такая проницательная! – Польстила ей Ягги, чувствуя себя крайне противно. Никогда она не слушала чужих сплетен, и всегда прерывала такие смачные рассказы у себя в библиотеке, но, дворничиха оказалась кладезем информации! Приходится слушать и хвалить.

Во двор осторожно въехало такси и посигналило, давая понять, что бы дамы отошли с дороги.

— Ездют тут! — Недовольно пробормотала дворничиха. – Видно за бабушкой пожаловали.

И действительно, из подъезда вышла статная и красивая, несмотря на возраст дама, по-другому, ее просто невозможно было назвать. Ни женщина, ни уж, конечно ни бабушка – дама. Хрупкая, невысокая. Седые волосы, но очень элегантная стрижка. Рябинового цвета, тонкой кожи перчатки, идеально подобраны в тон помады. Она улыбнулась, чуть-чуть уголками губ дворничихе, кивнула, очень пристально посмотрела на Ядвигу, и, садясь в такси, громко и четко произнесла адрес:

— Будь любезны, батенька, улица Галерная, дом сорок, квартира пятнадцатая.

— До квартиры, маменька, — хохотнул водитель, — уж вы сами как-нибудь, я то, только до дома вас довезу.

— И то, слава Богу. — Несколько надменно произнесла бабушка и захлопнула дверь, не сводя глаз с Ядвиги.

Ядвига рассматривая бабушку, бормотала:

— Галерная сорок пятнадцать, Галерная сорок пятнадцать…

— Чего говорите то? – Тут же вмешалась дворничиха. – Вот ведь, какая, не здоровается сегодня, ни за что! Ох, видно сильно, повздорили то! Даже проводить ее не вышли! — Покачала головой Любовь Васильевна.

— И чего делить то?

— Вот уж не знаю! Но такая семейка странная оказалась, а ведь всегда под благородных представлялись. Может по поводу этой, родственницы обретенной приехала, может еще чего. А может… — дворничиху осенила, какая-то догадка, — может дело то в наследстве! Кто его знает! Может Костик, что-то завещал старухе? А?

— Ну, уж, что ж он мог завещать? – Сомнительно спросила Ядвига.

— Да не знаю. — Потухла Любовь Васильевна. – А вы то, по какому поводу пожаловали? – Вдруг опомнилась она. – Елену Николаевну навестить решили?

— Думаю, не сегодня, — решила ретироваться Ядвига, — раз был неприятный, разговор с бабушкой, не стоит мешать семейным делам. Как вы думаете?

И пока дворничиха раздумывала над этим вопросом, уж сама-то она непременно бы помешала, поинтересовалась неприятностями в семье, Ядвига стала быстро прощаться:

— До встречи, Любовь Васильевна. Берегите свое давление, и попробуйте травки попить, и не переживайте по пустякам. До встречи, дорогая. – И быстро зашагала к выходу.

— Травки… — дворничиха попыталась было, что-то ответить, но Ядвига уже вышла из двора и ловила такси.

— Галерная сорок пятнадцать, Галерная сорок пятнадцать… — твердила она очень, нужный адрес.

Глава 20

Пока такси довольно быстро продвигалось к заветной улице Галерной, Ягги размышляла, что же она скажет бабушке Кости. Было очевидно, что адрес она продиктовала для Ядвиги, глядя ей в глаза. Зачем же еще, его так громко, диктовать, не закрывая дверцы такси?

Ягги под свои сомнения и соображения поднялась на четвертый этаж и встала перед квартирой номер пятнадцать. Фууу… выдохнула и приготовилась нажать звонок. Она еще не успела прикоснуться к звонку, как дверь открылась.

— Прекрасно! Ты очень сообразительна. – Сообщила ей бабушка Кости. – Заходи. Я тебя уже заждалась.

— Я такси не могла долго поймать. – Непонятно по чему начала оправдываться Ягги.

— Понятно, в таком то виде. И с чего ты решила предстать передо мной именно в этом возрасте?

— В каком? – Удивилась Ядвига. – Это мой, настоящий…