Город тифлис в сказке ашик кериб

 Роль Кавказа в жизни Михаила Лермонтова

Рис. 1. Ми­ха­ил Юрье­вич Лер­мон­тов

Ми­ха­ил Лер­мон­тов (рис. 1) погиб в 1841 году на Кав­ка­зе, на дуэли. После этого в Пе­тер­бур­ге раз­би­ра­ли остав­ши­е­ся после него бу­ма­ги. Была най­де­на ру­ко­пись, явно не под­го­тов­лен­ная к пе­ча­ти. На листе, ко­то­рый обо­ра­чи­вал ру­ко­пись свер­ху в ка­че­стве об­лож­ки, было на­пи­са­но так: «Ашик-Ке­риб», ту­рец­кая сказ­ка (рис. 2).

Рис. 2. Б.А. Дех­те­рев. «Ашик-Ке­риб»

Таким об­ра­зом, об этом про­из­ве­де­нии Лер­мон­то­ва стало из­вест­но толь­ко после его смер­ти. Впер­вые оно было опуб­ли­ко­ва­но через пять лет после его ги­бе­ли.

Счи­та­ют, что на­пи­са­на эта сказ­ка была в 1838 году, то есть во время пер­вой по­езд­ки Лер­мон­то­ва на Кав­каз (рис. 3). Име­ет­ся в виду его пер­вая взрос­лая по­езд­ка в ка­че­стве офи­це­ра, по­сколь­ку до этого Лер­мон­тов бывал на Кав­ка­зе не один раз ещё в дет­стве.

Рис. 3. М.Ю. Лер­мон­тов. «Вид Пя­ти­гор­ска»

Кав­каз в жизни Лер­мон­то­ва играл ко­лос­саль­ную роль. Можно ска­зать, что Лер­мон­тов – самый кав­каз­ский из рус­ских пи­са­те­лей, если иметь в виду тех, ко­то­рые бы­ва­ли на Кав­ка­зе, пи­са­ли о Кав­ка­зе, ин­те­ре­со­ва­лись Кав­ка­зом.

Кав­ка­зом Лер­мон­тов «за­бо­лел» ещё в дет­стве. По­лу­ча­ет­ся неко­то­рый ка­лам­бур, по­то­му что при­чи­ной по­э­ти­че­ско­го «за­бо­ле­ва­ния» стала ре­аль­ная бо­лезнь маль­чи­ка Лер­мон­то­ва. За­бот­ли­вая ба­буш­ка Ми­ха­и­ла Юрье­ви­ча три раза во­зи­ла его на Кис­лые Воды, как их тогда на­зы­ва­ли, то есть на ми­не­раль­ные ку­рор­ты Се­вер­но­го Кав­ка­за, недав­но при­со­еди­нён­но­го к Рос­сии. Тогда он впер­вые уви­дел кав­каз­ские горы, ко­то­рые его по­ра­зи­ли (рис. 4), начал ин­те­ре­со­вать­ся их кра­со­той, мест­ным ко­ло­ри­том на ро­ман­ти­че­ском то­гдаш­нем языке. В общем, всем тем, что от­ли­ча­ло Кав­каз от при­выч­ной ему Рос­сии, всем, что вол­но­ва­ло во­об­ра­же­ние и при­вле­ка­ло взгляд.

Рис. 4. М. Ю. Лер­мон­тов. «Кре­сто­вая гора»

С Кав­ка­зом свя­за­ны пер­вые по­э­ти­че­ские опыты, сде­лан­ные им, когда он ещё был уче­ни­ком пан­си­о­на Мос­ков­ско­го уни­вер­си­те­та, потом юн­кер­ской школы. Про Кав­каз го­во­рит и пер­вая опуб­ли­ко­ван­ная его поэма.

Оче­ред­ной по­езд­кой на Кав­каз Лер­мон­тов обя­зан своим сти­хо­тво­ре­ни­ем «На смерть поэта» (рис. 5).

Рис. 5. Чер­но­вик сти­хо­тво­ре­ния «На смерть поэта»

В эту «твор­че­скую» ко­ман­ди­ров­ку его от­пра­ви­ла власть за то, что он на­пи­сал воз­му­тив­шее пра­ви­тель­ство сти­хо­тво­ре­ние. У Лер­мон­то­ва по­яв­ля­ет­ся пре­крас­ная воз­мож­ность со­би­рать ма­те­ри­ал для его новых про­из­ве­де­ний. Из­вест­но, что во­сто­ком он увле­кал­ся по-на­сто­я­ще­му глу­бо­ко и страст­но. Он изу­чал обы­чаи мест­ных на­ро­дов, об­щал­ся с лю­дь­ми самых раз­лич­ных на­ци­о­наль­но­стей, ре­ли­гий и куль­тур. Он даже пы­тал­ся изу­чать азер­бай­джан­ский язык, ко­то­рый тогда на­зы­ва­ли на Кав­ка­зе ту­рец­ким язы­ком.

Лер­мон­тов не один раз бывал в Ти­фли­се, ко­то­рый сей­час на­зы­ва­ет­ся Тби­ли­си и яв­ля­ет­ся сто­ли­цей Гру­зии. Тогда Ти­флис был за­ме­ча­тель­ным го­ро­дом, можно даже ска­зать, Па­ри­жем За­кав­ка­зья, в том плане, что город был ярким, пёст­рым, с боль­шим ко­ли­че­ством куль­тур­ных эле­мен­тов, туда сте­ка­лись люди раз­ных сто­рон. Это было скре­ще­ние куль­тур. Там были рус­ские, ар­мяне, турки, гру­зи­ны, иран­цы, азер­бай­джан­цы. Всё это «ва­ри­лось в одном котле» – пе­ре­ме­ши­ва­лись языки, сю­же­ты, крас­ки (рис. 6).

Рис. 6. Ти­флис

Воз­мож­но, имен­но в этом го­ро­де Лер­мон­то­вым был на­пи­сан сюжет «Ашик-Ке­ри­ба» (рис. 7). Имен­но там раз­во­ра­чи­ва­ет­ся ка­кая-то часть дей­ствий этой сказ­ки.

Рис. 7. К/Ф «Ашик-Ке­риб». Реж. С. Па­ра­джа­нов

 Ашик-Ке­риб и Одис­сей

Ис­то­рия Ашик-Ке­ри­ба уни­вер­саль­ная в том смыс­ле, что такой сюжет есть у раз­ных на­ро­дов. Он су­ще­ство­вал в раз­ные эпохи, в раз­ные вре­ме­на, в раз­ных во­пло­ще­ни­ях. Самая зна­ме­ни­тая па­рал­лель – ис­то­рия Одис­сея и его воз­вра­ще­ния на Итаку.

Го­ме­ров­ская поэма «Одис­сей» ши­ро­ко из­вест­на во всём мире. Её клас­си­че­ский пе­ре­вод на рус­ский язык был вы­пол­нен Ва­си­ли­ем Жу­ков­ским, со­вре­мен­ни­ком Лер­мон­то­ва.

Эти две ис­то­рии до­воль­но по­хо­жи при всех мест­ных раз­ли­чи­ях. Ашик-Ке­риб стран­ству­ет, Одис­сей тоже стран­ству­ет. Они встре­ча­ют раз­ных людей, с ними про­ис­хо­дят раз­ные ис­то­рии. Потом оба героя воз­вра­ща­ют­ся к себе на ро­ди­ну. Один – к неве­сте (Ашик-Ке­риб), дру­гой – к жене (Одис­сей). Оба воз­вра­ща­ют­ся на сва­дьбу или почти на сва­дьбу. Ма­гуль-Ме­ге­ри, воз­люб­лен­ная Ашик-Ке­ри­ба, долж­на выйти замуж за Кур­шуд-бе­ка. Руку Пе­не­ло­пы, вер­ной жены Одис­сея, оспа­ри­ва­ют, счи­тая, что Одис­сей погиб, мно­гие мо­ло­дые люди. Чтобы вер­нуть себе свой ста­тус мужа или же­ни­ха, оба героя долж­ны прой­ти неко­то­рые ис­пы­та­ния, до­ка­зать, что они это они, и раз­ру­шить сва­деб­ные планы своих со­пер­ни­ков.

И тому, и дру­го­му герою по­мо­га­ет вер­нуть­ся некая вол­шеб­ная сила. В слу­чае с Одис­се­ем – это бо­ги­ня Афина, в слу­чае с Ашик-Ке­ри­бом – свя­той Ге­ор­гий (у Лер­мон­то­ва).

Мы видим один и тот же эпи­зод. Одис­сей по­па­да­ет домой в по­след­ний мо­мент стран­ствия неве­ро­ят­но быст­ро. Ему по­мо­га­ет чу­дес­ный народ фи­ак­ров, ко­то­рые об­ла­да­ют осо­бен­ным свой­ством: их ко­раб­ли до­став­ля­ют пут­ни­ков на ро­ди­ну неве­ро­ят­но быст­ро, ка­ким-то вол­шеб­ным спо­со­бом. Ашик-Ке­ри­ба так же быст­ро до­став­ля­ет в нуж­ное место чу­дес­ный конь свя­то­го Ге­ор­гия.

Когда оба героя ока­зы­ва­ют­ся у себя дома, про­ис­хо­дят сцены узна­ва­ния или по­сте­пен­но­го узна­ва­ния. Мать сна­ча­ла не при­ни­ма­ет Ашик-Ке­ри­ба, но его узна­ёт по го­ло­су, по звуку сазы неве­ста. Одис­сея сна­ча­ла узна­ёт ста­рая слу­жан­ка, узна­ёт ста­рый раб, а уже потом при­зна­ёт и жена Пе­не­ло­па.

После вся­ких при­клю­че­ний и ис­пы­та­ний оба героя по­лу­ча­ют то, что хотят: Одис­сей ста­но­вит­ся хо­зя­и­ном в своём доме, воз­вра­ща­ет себе жену и власть над ост­ро­вом, Ашик-Ке­риб ста­но­вит­ся мужем Ма­гуль-Ме­ге­ри.

Ис­то­рия Ашик-Ке­ри­ба более мир­ная и доб­ро­душ­ная. Всё-та­ки Одис­сей, на­во­дя по­ря­док в доме, устра­и­ва­ет на­сто­я­щую бойню, ис­треб­ляя в кро­ва­вом бою своих обид­чи­ков. А Ашик-Ке­риб не толь­ко по­лу­ча­ет своё, но и устра­и­ва­ет ещё дела сво­е­го со­пер­ни­ка. Он пред­ла­га­ет Кур­шуд-бе­ку в жёны свою сест­ру и из­ряд­ную сумму денег, ко­то­рую при­вёз с собой из стран­ствия. Таким об­ра­зом, все счаст­ли­вы, пол­ный мир и ни еди­ной ка­пель­ки крови.

 Источники сюжета сказки «Ашик-Кериб»

Автор на­зы­ва­ет эту ис­то­рии сказ­кой (таков под­за­го­ло­вок), и так её на­зы­ва­ем и мы. Но Лер­мон­тов не был ска­зоч­ни­ком. Его нель­зя счи­тать ав­то­ром этого про­из­ве­де­ния. Ско­рее, это за­пись до­ста­точ­но­го из­вест­но­го тек­ста, ко­то­рый бы­то­вал на ши­ро­ких про­сто­рах Азии, в Тур­ции, Тур­ке­стане (со­вре­мен­ная Сред­няя Азия), Ар­ме­нии, Азер­бай­джане, Гру­зии. Это то, что на­зы­ва­ет­ся дастан.

Даста­ном на­зы­ва­ют неко­то­рый жанр ази­ат­ской по­э­зии. Есть очень из­вест­ные даста­ны, такие как «Лейли и Медж­нун» (рис. 8).

Рис. 8. Афиша 1908 г. оперы «Лейли и Медж­нун»

Обыч­но в дастане при­сут­ству­ют лю­бов­ная ис­то­рия, дра­ма­ти­че­ский сюжет, стран­ствия, аван­тю­ры, при­клю­че­ния, ка­кие-то эле­мен­ты фан­та­сти­ки или фан­тас­ма­го­рии.

Дастан устро­ен таким об­ра­зом, что он от­ча­сти про­за­и­че­ский, от­ча­сти по­э­ти­че­ский. Даста­ны ис­пол­ня­ли бро­дя­чие певцы, ко­то­рые в раз­ных стра­нах во­сто­ка на­зы­ва­ют­ся по-раз­но­му. На­при­мер, в Ар­ме­нии это – ашуги (рис. 9), в Азер­бай­джане – ашики.

Рис. 9. Ашуги

Такой че­ло­век ак­ком­па­ни­ро­вал себе на сазе – спе­ци­фи­че­ском во­сточ­ном ин­стру­мен­те, от­ча­сти род­ствен­ном ги­та­ре. Эти люди в раз­лич­ных ко­фей­нях или на по­сто­я­лых дво­рах рас­ска­зы­ва­ли дра­ма­ти­че­ские лю­бов­ные ис­то­рии. Обыч­но слу­ша­те­ли за­ра­нее знали сюжет, но це­ни­ли ис­кус­ство дан­но­го рас­сказ­чи­ка, и каж­дый раз все эти пе­ри­пе­тии, при­клю­че­ния пе­ре­жи­ва­ли за­но­во. Рас­сказ­чик часть вре­ме­ни рас­ска­зы­вал про­за­и­че­ский текст, потом брал­ся за саз и пел ка­кие-то по­э­ти­че­ские от­рыв­ки в тех мо­мен­тах, когда это де­ла­ли герои его рас­ска­за.

Ис­сле­до­ва­те­ли не при­шли к еди­но­му мне­нию, кто же рас­ска­зал Лер­мон­то­ву эту ис­то­рию и к какой на­род­ной вер­сии она ближе – азер­бай­джан­ской, гру­зин­ской или ар­мян­ской. По спе­ци­фи­че­ским сло­вам, ко­то­рые упо­ми­на­ют­ся в про­из­ве­де­нии, можно ска­зать о том, что это всё-та­ки был азер­бай­джан­ский ис­точ­ник, по­то­му что там упо­треб­ля­ют­ся азер­бай­джан­ские формы слов, про­из­не­се­ние ка­ких-то на­зва­ний мест и т. д. Что же ка­са­ет­ся сю­же­та, то про­сле­жи­ва­ет­ся бли­зость к гру­зин­ским и ар­мян­ским ва­ри­ан­там той же самой ле­ген­ды. В ре­зуль­та­те по­лу­ча­ет­ся об­ще­во­сточ­ная по­весть. Тем не менее её глав­ные герои – явно турки, на­вер­но, по­это­му Лер­мон­тов на­звал это ту­рец­кой сказ­кой. Хотя в целом, Ти­флис – город, ко­то­рый был боль­ше на­се­лён гру­зи­на­ми и ар­мя­на­ми, неже­ли тур­ка­ми, там было боль­ше хри­сти­ан. Но герои этой ис­то­рии (от­ча­сти на­род­ной, а от­ча­сти – вы­мыш­лен­ной Лер­мон­то­вым) – му­суль­мане (рис. 10).

Рис. 10. Ри­су­нок князя Г.Г. Га­га­ри­на «Ры­ноч­ная пло­щадь Ти­фли­са»

 Сюжет сказки «Ашик-Кериб»

Рас­смот­ри­те, как вы­гля­дит сюжет ис­то­рии, из­ло­жен­ной в сказ­ке Лер­мон­то­ва.

Жив­ший в Ти­фли­се бед­няк Ашик-Ке­риб играл на сазе и влю­бил­ся в Ма­гуль-Ме­ге­ри (дочь бо­га­то­го турка по имени Аяк-Ага) (рис. 11).

Рис. 11. Ашик-Ке­риб

Бу­дучи бед­ным, он не ре­шал­ся же­нить­ся на бо­га­той де­вуш­ке. По­это­му он дал ей обе­ща­ние семь лет стран­ство­вать по бе­ло­му свету, чтобы на­жить себе бо­гат­ство. Ма­гуль-Ме­ге­ри (рис. 12) на это со­гла­си­лась, но по­ста­ви­ла такое усло­вие: если через семь лет он не вер­нёт­ся, то она вый­дет замуж за Кур­шуд-бе­ка, ко­то­рый давно уже до­би­ва­ет­ся её руки.

Рис. 12. Ма­гуль-Ме­ге­ри

Бек – это знат­ный, бо­га­тый, вли­я­тель­ный че­ло­век. Этот пер­со­наж ре­ша­ет­ся на неко­то­рое пре­да­тель­ство. Он со­про­вож­да­ет Ашика в его до­ро­ге, до­жи­да­ет­ся, когда Ашик-Ке­риб пе­ре­плы­ва­ет реку, остав­ляя на по­пе­че­ние Кур­шуд-бе­ка одеж­ду на бе­ре­гу, хва­та­ет эту одеж­ду и уво­зит (рис. 13).

Рис. 13. Ашик-Ке­риб и Кур­шуд-бек

При­во­зит эту одеж­ду ма­те­ри Ашик-Ке­ри­ба и го­во­рит, что её сын уто­нул в реке. Мать по­ве­ри­ла в из­ве­стие о смер­ти её сына и вы­пла­ка­ла все глаза – она ослеп­ла. Ин­те­рес­но, что Ма­гуль-Ме­ге­ри не верит в то, что её лю­би­мый погиб. Она про­дол­жа­ет его ожи­дать.

Даль­ше с Ашик-Ке­ри­бом про­ис­хо­дят при­клю­че­ния. Он при­хо­дит в Халаф – город в Сирии, ко­то­рый ита­льян­цы и дру­гие ев­ро­пей­цы вслед за ними на­зы­ва­ли Алеп­по. Там он вхо­дит в ми­лость к од­но­му паше (то есть к бо­га­то­му че­ло­ве­ку, к пра­ви­те­лю), ко­то­рый даёт ему много денег. Ашик по­се­ля­ет­ся у этого паши (рис. 14) и ста­но­вит­ся бо­га­тым че­ло­ве­ком.

Рис. 14. Паша

Про­хо­дит почти семь лет. В рас­ска­зе Лер­мон­то­ва го­во­рит­ся, что автор не знает, забыл Ашик-Ке­риб о своём обе­ща­нии или нет, но можно пред­по­ло­жить, что забыл. Ма­гуль-Ме­ге­ри ре­ша­ет его вер­нуть.

Стран­ство­вать по стра­нам Ближ­не­го Во­сто­ка (по Сирии) от­прав­ля­ет­ся купец из Ти­фли­са (рис. 15). Она даёт этому купцу по­ру­че­ние, даёт ему своё зо­ло­тое блюдо и го­во­рит: «Во всех го­ро­дах, где ты бу­дешь, вы­став­ляй это блюдо, пока не при­дёт че­ло­век, ко­то­рый ска­жет, что это его блюдо, и предъ­явит до­ка­за­тель­ства». Так и про­ис­хо­дит.

Рис. 15. Купец в Ха­ла­фе

Купец стран­ству­ет, до­би­ра­ет­ся до го­ро­да Ха­ла­фа и там по этому блюду Ашик-Ке­риб узна­ёт, что это блюдо по­сла­ла его воз­люб­лен­ная. Купец пе­ре­да­ёт Ашику весть, что оста­лось несколь­ко дней и он дол­жен вер­нуть­ся в Ти­флис.

Дело под­хо­дит к куль­ми­на­ции. Ашик-Ке­риб в тя­жё­лом по­ло­же­нии. Вре­ме­ни оста­лось неве­ро­ят­но мало. Если по­смот­реть на карту, то ста­нет по­нят­но, что от го­ро­да Алеп­по до Ти­фли­са рас­сто­я­ние из­ряд­ное. Даже сей­час до­брать­ся на ав­то­мо­би­ле зай­мёт очень много вре­ме­ни, может быть, неде­лю. Тогда же были толь­ко ло­ша­ди. Ашик-Ке­риб бро­са­ет­ся в седло и ска­чет. Ему уда­ёт­ся до­брать­ся до Ар­зе­ру­ма (Ар­ме­ния). Там ло­шадь его пала, даль­ше он может идти толь­ко пеш­ком. Тут на по­мощь ему при­хо­дит чу­дес­ный всад­ник, у ко­то­ро­го есть чу­дес­ный конь, уме­ю­щий за ми­ну­ту пе­ре­но­сить в любой город. После неко­то­рых пе­ри­пе­тий вол­шеб­ный всад­ник пе­ре­но­сит Ашик-Ке­ри­ба в Ти­флис (рис. 16).

Рис. 16. Всад­ник по­мо­га­ет Ашик-Ке­ри­бу

Хаде­ри­ли­аз – ин­те­рес­ный пер­со­наж во­сточ­но­го, в ос­нов­ном му­суль­ман­ско­го, фольк­ло­ра, некий про­рок. У Лер­мон­то­ва го­во­рит­ся, что Хаде­ри­ли­аз – это свя­той Ге­ор­гий (рис. 17).

Рис. 17. Свя­той Ге­ор­гий По­бе­до­но­сец

Это стран­но. Пер­вый – это му­суль­ман­ский про­рок, а вто­рой – хри­сти­ан­ский свя­той. Ис­сле­до­ва­те­ли го­во­рят, что на самом деле в Ар­ме­нии и Гру­зии этих двух пер­со­на­жей сме­ши­ва­ют, отож­деств­ля­ют. Эта черта, что Хаде­ри­ли­аз и свя­той Ге­ор­гий ока­зы­ва­ют­ся одним пер­со­на­жем, под­чёр­ки­ва­ет, что «Ашик-Ке­риб» – это об­ще­во­сточ­ный сюжет, общая ис­то­рия, где мест­ные раз­ли­чия не со­хра­ня­ют­ся, они сме­ши­ва­ют­ся в еди­ном котле пре­да­ний.

До­брать­ся до Ти­фли­са мало, ещё надо, чтобы тебя при­зна­ли. Про­шло семь лет. Мать ослеп­ла, сест­ра, остав­ша­я­ся дома, тоже героя не узна­ёт. А Ма­гуль-Ме­ге­ри в этот день уже сидит на сва­дьбе, уже идёт сва­деб­ное пир­ше­ство, ко­то­рое про­ис­хо­дит по во­сточ­но­му об­ря­ду: муж­чи­ны пи­ру­ют, а в том же по­ме­ще­нии, но за за­го­род­кой, сидит неве­ста и её де­вуш­ки (по­дру­ги). В одной руке у неве­сты сосуд с ядом, в дру­гой – кин­жал, по­то­му что Ма­гуль-Ме­ге­ри дала твёр­дое обе­ща­ние по­кон­чить с собой, но не стать женой Кур­шуд-бе­ка. Это самый ост­рый мо­мент по­вест­во­ва­ния. Му­зы­кант берёт свой саз и, неузнан­ный, при­хо­дит на сва­дьбу соб­ствен­ной неве­сты. Там он на­чи­на­ет иг­рать и петь. Ма­гуль-Ме­ге­ри по го­ло­су его узна­ёт и бро­са­ет­ся ему на шею. Даль­ше Кур­шуд-бек дол­жен при­нять ре­ше­ние: либо убить обоих, либо от­сту­пить­ся, при­знав судь­бу. Про­ис­хо­дит счаст­ли­вый конец. В ре­ша­ю­щий мо­мент наш герой до­ста­ёт ко­мо­чек земли, ко­то­рый ему оста­вил свя­той Ге­ор­гий. При по­мо­щи этого ко­моч­ка он ис­це­ля­ет свою мать, по­ма­зав ей глаза, и это чудо даёт всем при­сут­ству­ю­щим сви­де­тель­ство того, что он не лжёт, что он тот, кто он есть, и ему по­мо­га­ют выс­шие силы.

 Игра слов в произведении «Ашик-Кериб»

В по­след­ней части по­вест­во­ва­ния есть несколь­ко ин­те­рес­ных мо­мен­тов. При­сут­ству­ет некая игра слов и по­ня­тий. Ашик-Ке­риб – это имя че­ло­ве­ка в про­из­ве­де­нии. Но ашик – это на­зва­ние про­фес­сии (стран­ству­ю­щий му­зы­кант), а кериб (гариб) – чу­же­зе­мец, чужой, по­сто­рон­ний, стран­ник. Когда герой сту­чит­ся в свой дом, к своей ма­те­ри, он го­во­рит: «Я – твой кериб». По­лу­ча­ет­ся, что он го­во­рит, что он про­сто про­хо­жий. С одной сто­ро­ны – я про­хо­жий, с дру­гой – я твой сын. Она при­ни­ма­ет толь­ко первую часть этого зна­че­ния. Она слепа и не верит, что это её род­ной сын.

Точно так же на пир он при­хо­дит под ли­чи­ной сво­е­го ма­стер­ства, сво­е­го ре­мес­ла. Хотя тем самым он за­яв­ля­ет о себе на­пря­мую. Это такая тон­кая, свое­об­раз­ная смыс­ло­вая игра.

Если вер­нуть­ся к тому, что, кроме лер­мон­тов­ско­го тек­ста, есть на­род­ные сю­же­ты, ко­то­рые ис­пол­ня­лись бро­дя­чи­ми ашу­га­ми и аши­ка­ми в ко­фей­нях, то там всё было до­воль­но тонко, на уровне по­э­ти­че­ско­го слова. Слу­ша­те­ли и зри­те­ли очень це­ни­ли эту игру.

Оди­но­че­ство Лер­мон­то­ва

Ашик-Ке­риб ока­зал­ся на­мно­го счаст­ли­вее сво­е­го ав­то­ра – Ми­ха­и­ла Юрье­ви­ча Лер­мон­то­ва. Лер­мон­тов был че­ло­век со­вер­шен­но бес­при­ют­ный, че­ло­век, ко­то­ро­му было неку­да вер­нуть­ся. Этот мотив стран­ни­че­ства, что че­ло­век как за­бро­шен­ный ли­сток, ко­то­ро­му неку­да го­ло­ву пре­кло­нить, про­хо­дит крас­ной нитью через мно­гие его про­из­ве­де­ния.

Рис. 18. М.Ю. Лер­мон­тов. «Вос­по­ми­на­ния о Кав­ка­зе»

Если по­смот­реть его пе­ре­ме­ще­ния, то они носят за­ча­стую па­ра­док­саль­ный ха­рак­тер. Кав­каз был любим Лер­мон­то­вым, и серд­це его туда стре­ми­лось, но от­пра­ви­ли его туда слу­жить на­силь­но, в ка­че­стве на­ка­за­ния. Потом он пы­тал­ся вер­нуть­ся в Пе­тер­бург, были хло­по­ты ба­буш­ки, все­воз­мож­ные пе­ре­ме­ще­ния туда и об­рат­но. Ему, как пра­ви­ло, все­гда не хо­те­лось ехать туда, куда его от­прав­ля­ли в тот или иной мо­мент. Он ста­рал­ся всё де­лать на­пе­ре­кор. Так и про­вёл он несколь­ко по­след­них, наи­бо­лее пло­до­твор­ных, лет своей жизни (1837–41 гг.) между Пе­тер­бур­гом, Кав­ка­зом и За­кав­ка­зьем. Погиб он на пол­пу­ти из Пе­тер­бур­га к месту служ­бы на Кав­ка­зе – в Пя­ти­гор­ске, немно­го не до­е­хав до места на­зна­че­ния. Сам за­дер­жал­ся, не хотел ехать даль­ше и нашёл в Пя­ти­гор­ске свою судь­бу – погиб на дуэли (рис. 19).

Рис. 19. Р.К. Шведе. «Лер­мон­тов на смерт­ном одре»

Жизнь его про­шла в ски­та­ни­ях, без дома и без места, куда можно прий­ти, как к себе домой.

 Происхождение сюжета сказки «Ашик-Кериб» и его преобразования

Это до­воль­но узна­ва­е­мая ис­то­рия для тех, кто изу­чал ис­то­рию, фольк­лор, тра­ди­ци­он­ные на­род­ные сю­же­ты. Такой сюжет по­вто­ря­ет­ся в до­ста­точ­но мно­гих тра­ди­ци­ях в самые раз­ные эпохи. У учё­ных для этого есть спе­ци­аль­ный тер­мин, обо­зна­ча­ю­щий этот сюжет: муж или жених на сва­дьбе соб­ствен­ной жены или неве­сты. По­смот­ри­те, как из­ла­га­ет этот сюжет в наи­бо­лее общем виде фи­ло­лог Кон­стан­тин Аза­дов­ский:

«Муж по­ки­да­ет, по боль­шей части вы­нуж­ден­но, жену (или жених неве­сту) и берёт обе­ща­ние ждать опре­де­лён­ное ко­ли­че­ство лет … Жене (неве­сте) при­но­сят лож­ное из­ве­стие о смер­ти мужа или же­ни­ха и при­нуж­да­ют к за­му­же­ству. Герой узна­ёт тем или иным спо­со­бом о пред­сто­я­щей сва­дьбе и спе­шит домой, чаще всего с по­мо­щью вол­шеб­ной силы. По воз­вра­ще­нии домой пе­ре­оде­ва­ет­ся нищим, па­лом­ни­ком или му­зы­кан­том и про­ни­ка­ет в таком виде на сва­деб­ный пир, где про­ис­хо­дит узна­ва­ние. Жена узна­ёт мужа по го­ло­су или же бла­го­да­ря коль­цу, ко­то­рое тот бро­са­ет в кубок с вином».

Здесь есть опи­са­ние ко­стя­ка (ске­ле­та) этой ис­то­рии. По­нят­но, что в ходе по­вест­во­ва­ния рас­сказ­чик мог на­ни­зы­вать сколь­ко угод­но де­та­лей, раз­ви­вать сколь­ко угод­но сю­же­тов. В рам­ках этого по­вест­во­ва­ния можно изоб­ре­тать всё новые ис­то­рии.

Герой стран­ству­ет семь лет, с ним про­ис­хо­дят при­клю­че­ния, он встре­ча­ет раз­ных людей. Если рас­сказ­чик, сам певец, по­пут­но поёт песни, по­вест­во­ва­ние может удли­нять­ся или со­кра­щать­ся. Ис­сле­до­ва­те­ли та­ко­го даста­на в «Ашик-Ке­ри­бе» нашли мно­же­ство ва­ри­ан­тов, ко­то­рые до­воль­но за­мыс­ло­ва­ты и от­ли­ча­ют­ся друг от друга.

Если по­смот­реть на азер­бай­джан­скую ис­то­рию, ко­то­рая ближе всего к тому, что за­пи­сал Лер­мон­тов, то видно очень су­ще­ствен­ное раз­ли­чие. Текст Лер­мон­то­ва в сю­жет­ном плане ка­жет­ся даже несколь­ко бед­но­ва­тым по срав­не­нию со своим ис­точ­ни­ком. Лер­мон­тов не за­пи­сал (может быть, не знал) неко­то­рую очень ин­те­ре­сую предыс­то­рию. Дело в том, что в на­род­ном дастане дей­ствия на­чи­на­ют­ся не в Ти­фли­се, а в го­ро­де Теб­ри­зе (в Иране). Мо­ло­дой че­ло­век хочет стать аши­ком, но его не при­ни­ма­ют дру­гие ашики в своё со­об­ще­ство, может быть, по­то­му что у него нет ис­тин­но­го та­лан­та. Ему яв­ля­ет­ся во сне про­рок, свя­той, по­ка­зы­ва­ет изоб­ра­же­ние кра­са­ви­цы, жи­ву­щей в Ти­фли­се. Юноша, с одной сто­ро­ны, влюб­ля­ет­ся в эту кра­са­ви­цу, а с дру­гой сто­ро­ны, ста­но­вит­ся аши­ком. От выс­ших сил он по­лу­ча­ет лю­бовь и по­э­ти­че­ский дар од­но­вре­мен­но.

Если знать эту предыс­то­рию, ста­но­вит­ся более по­нят­но то, что непо­нят­но у Лер­мон­то­ва. На­при­мер, по­че­му некий про­рок, или свя­той Ге­ор­гий, ре­шил­ся по­мочь этому че­ло­ве­ку. Так про­ис­хо­дит имен­но по­то­му, что он был его по­кро­ви­те­лем с са­мо­го на­ча­ла. Он на­де­лил его по­э­ти­че­ским даром и яв­ля­ет­ся ини­ци­а­то­ром лю­бов­ной ис­то­рии, он за­ин­те­ре­со­ван в том, чтобы ис­то­рия была до­ве­де­на до конца. Так ис­то­рия вы­гля­дит за­ни­ма­тель­нее.

Но Лер­мон­тов на­пи­сал то, что знал, и в рус­скую куль­ту­ру этот сюжет вошёл в из­ло­же­нии Лер­мон­то­ва как сказ­ка «Ашик-Ке­риб». Ин­те­рес­но, что через Лер­мон­то­ва эта ис­то­рия за­но­во вер­ну­лась на Кав­каз, по­то­му что её стали ак­тив­но из­да­вать на рус­ском языке, потом в пе­ре­во­дах на гру­зин­ский, ар­мян­ский, азер­бай­джан­ский уже в ХХ веке. Про­изо­шла об­рат­ная вещь, когда пись­мен­ный ав­тор­ский текст по­вли­ял на уст­ную тра­ди­цию. Ис­то­рию про «Ашик-Ке­ри­ба» про­дол­жа­ли рас­ска­зы­вать За­кав­ка­зью как уст­ный рас­сказ и в ХХ веке. Воз­мож­но, неко­то­рые за­пи­сан­ные в Гру­зии и Ар­ме­нии ва­ри­ан­ты уже от­ра­зи­ли об­рат­ное вли­я­ние (вли­я­ние Лер­мон­то­ва) на уст­ную тра­ди­цию.

 «Ашик-Кериб» в российском кинематографе

Ин­те­рес­но раз­ви­тие этого сю­же­та в рос­сий­ском кино. В 1988 году в Гру­зии Сер­ге­ем Па­ра­джа­но­вым (рис. 20) был снят фильм «Ашик-Ке­риб» по сказ­ке Лер­мон­то­ва.

Рис. 20. С. И. Па­ра­джа­нов

Ин­те­рес­на ис­то­рия жизни этого ре­жис­сё­ра. Это со­вет­ский ре­жис­сёр ар­мян­ско­го про­ис­хож­де­ния, ро­див­ший­ся в Тби­ли­си, много сни­мав­ший, в том числе на Укра­ине (на ос­но­ва­нии укра­ин­ских фольк­лор­ных сю­же­тов). Укра­ин­цы счи­та­ли эти филь­мы наи­луч­шим вы­ра­же­ни­ем на­ци­о­наль­но­го духа своей куль­ту­ры.

Па­ра­джа­нов после вся­ких пе­ри­пе­тий своей жизни воз­вра­ща­ет­ся на ро­ди­ну и там сни­ма­ет фильм «Ашик-Ке­риб» (рис. 21). По­лу­ча­ет­ся ин­те­рес­ная ис­то­рия. Сюжет, рож­дён­ный на про­сто­рах во­сто­ка, за­пи­сан­ный Лер­мон­то­вым то ли в Азер­бай­джане, а ско­рее всего, как раз в Ти­фли­се, потом най­ден­ный в Пе­тер­бур­ге после ги­бе­ли поэта, воз­вра­ща­ет­ся снова на кав­каз­скую, гру­зин­скую почву уже в виде филь­ма. Это де­ла­ет­ся че­ло­ве­ком, ко­то­рый ро­дил­ся на Кав­ка­зе, был рус­ским ре­жис­сё­ром, че­ло­ве­ком рус­ской куль­ту­ры, вер­нул эту ис­то­рию на род­ную почву. Это очень кра­си­вый и важ­ный эпи­зод в ис­то­рии «Ашик-Ке­ри­ба».

Рис. 21. К/ф «Ашик-Ке­риб». Реж. С. Па­ра­джа­нов

Вопросы к конспектам

1. Ка­ко­во было от­но­ше­ние Лер­мон­то­ва к Кав­ка­зу?

2. Из каких ис­точ­ни­ков был взят сюжет сказ­ки Лер­мон­то­ва «Ашик-Ке­риб»?

3. На­зо­ви­те из­вест­ные вам про­из­ве­де­ния с по­хо­жей сю­жет­ной ли­ни­ей.

4

После смерти Лермонтова среди его бумаг, оставшихся в Петербурге, была обнаружена сказка про странствующего певца Ашик-Кериба. В 1846 году она появилась в литературном альманахе В. А. Соллогуба «Вчера и сегодня», под заглавием: «Ашик-Кериб. Турецкая сказка».

В продолжение девяноста лет рукопись, которой располагал Соллогуб, оставалась неизвестной исследователям, и сказка воспроизводилась во всех изданиях по тексту альманаха «Вчера и сегодня».

В 1936 году автограф Лермонтова поступил из частного собрания А. С. Голицыной в Институт мировой литературы имени А. М. Горького (ныне он передан в Пушкинский дом Академии наук СССР) и стал наконец доступен для изучения.

Но займемся пока изучением самой сказки.

В 1892 году, почти полвека спустя после опубликования сказки Лермонтова, учитель Махмудбеков записал в Азербайджане, в районе Шемахи, со слов народного певца Оруджа историю странствий Ашик-Кериба[709]. После этого стало ясным, что лермонтовский текст очень близок к азербайджанской народной сказке.

Уже в наше время азербайджанский исследователь М. Рафили обратил внимание на то, что в тексте своего «Ашик-Кериба» Лермонтов сохранил азербайджанские слова, в скобках пояснив их значение: ага (господин), ана (мать), оглан (юноша), рашид (храбрый), сааз (балалайка), гёрурсез (видите), мисирское (то есть египетское) вино, — а в наименовании Тифлиса воспроизвел азербайджанское произношение: Тифлиз[710]. «Ашик» по-азербайджански значит «влюбленный», в переносном смысле: «певец», «поэт», а «кериб» значит «странник», «скиталец», «бедняк». Но в то же время это и собственное имя. На этой игре слов построен разговор Ашик-Кериба со слепой матерью: он называет ей свое имя, а она думает, что у нее просит ночлега странник.

Тюрколог М. С. Михайлов в специальной статье «К вопросу о занятиях М. Ю. Лермонтова „татарским“[711] языком» тоже приходит к выводу, что все восточные слова, встречающиеся в сказке «Ашик-Кериб», «могут быть отнесены к азербайджанскому языку», а форма слова «гёрурсез» (точнее «гёрурсюз) наблюдается только в диалектах Азербайджана[712].

Итак, нет никаких сомнений, что сказку эту Лермонтов слышал из уст азербайджанца (в ту пору их называли „закавказскими татарами“).

За последнее время исследователи уделили немало внимания сказке „Ашик-Кериб“. Появились работы, в которых лермонтовский текст рассматривается в связи с фольклором народов Закавказья, и прежде всего, конечно, с азербайджанским „Ашик-Керибом“[713].

Но первый, кто обратил внимание на близость лермонтовского текста к азербайджанской народной сказке, был учитель А. Богоявленский, писавший еще в 1892 году о шемахинской сказке, опубликованной учителем Махмудбековым: „Справедливо сказать, что она отчасти известна уже читающей русской публике по пересказу ее, сделанному покойным поэтом М. Ю. Лермонтовым“[714].

Это очень точное замечание. Действительно, по лермонтовскому пересказу читатели знали эту сказку только отчасти, ибо лермонтовское изложение значительно отличается от текста сказки, записанной в Шемахинском районе.

Прежде всего, лермонтовская сказка гораздо короче шемахинского варианта. В шемахинском варианте повествовательная форма чередуется с поэтическими импровизациями и заключает в себе восемьдесят семь песен. Ашик-Кериб поет, приближаясь к Тифлису, поет, покидая Тифлис, поет, прощаясь с матерью и сестрой, поет, прощаясь с возлюбленной. И возлюбленная, и мать, и сестра отвечают ему песнями.

„Если господь продлит мою жизнь, — поет Кериб, — не плачь, возлюбленная! — я приду. Если предназначенный мне смертный час повременит, — не плачь, возлюбленная! — я приду“.

„Чужеземец (Кериб) проживает на чужбине, — отвечает ему Шах-Санам. — Дикий олень остается в полях. Ты уходишь, а я буду терпеливо ждать тебя. Отправляйся, мой Кериб, и возвратись благополучно!“

„О, розолицая Санам! — поет мать. — Плачь, Санам! Умер Кериб, больше не придет… Кериб, над горем которого дни и ночи горела я, умер, больше не придет…“

Всех этих лирических отступлений в сказке Лермонтова нет.

Совершенно иное, чем у Лермонтова, и начало народной сказки, в котором сообщается история того, как, собственно, Ашик-Кериб стал ашиком. Действие ее начинается не в Тифлисе, а в Тавризе. Сын богатого купца Расул промотал в короткий срок все наследство и решает пойти в обучение к ашикам. Те прогоняют его — у юноши нет музыкальных способностей. И вот во сне является ему пророк Хидир-Ильяс, покровитель ашиков, и говорит: „Отныне ты ашик и должен называться Керибом (чужеземцем)“. И он показывает ему во сне образ его будущей возлюбленной — голубоглазой красавицы Шах-Санам, дочери Бахрам-бека тифлисского, назначенной ашику предопределением.

Взяв с собой мать и сестру, Ашик-Кериб отправляется с попутным караваном в Тифлис. Долго бродят они в Тифлисе в поисках пристанища, пока богатый купец не соглашается приютить их. Это, оказывается, Бахрам-бек, отец красавицы ШахСанам, предназначенной ашику волей пророка. Он приводит странников в свой дом. Шах-Санам сквозь дверную щель видит Ашик-Кериба и узнает в нем того юношу, которого показал ей во сне Хидир-Ильяс.

С тех пор, поселившись возле дома Бахрам-бека, Ашик-Кериб каждый день начинает встречаться в саду с Шах-Санам, а купцу и в голову не приходит, что его дочь — невеста богатого и знатного Шах-Веледа — могла полюбить бесприютного странника.

Ашик посылает мать сватать Шах-Санам, но купец требует большого калыма. Тогда Ашик-Кериб дает зарок семь лет странствовать по свету и заработать деньги в далеких странах[715].

Всех этих событий, занимающих двадцать страниц, в сказке Лермонтова нет. Действие ее начинается прямо в Тифлисе. Бедняк Ашик-Кериб встретил Магуль-Мегери на одной свадьбе и полюбил ее. Девушка советует ему просить у отца ее руки, но Кериб сообщает ей о своем намерении семь лет странствовать по свету, чтобы нажить состояние или погибнуть. „Кто знает, — говорит он, — что после ты не будешь меня упрекать в том, что я ничего не имел и тебе всем обязан“.

Далее в сказке Лермонтова в основном сохраняется та же последовательность, что и в шемахинском варианте, но целый ряд эпизодов передан в ней по-другому. В лермонтовской сказке соперник Кериба — Куршуд-бек — крадет его одежду в то время, когда ашик вплавь переправляется через реку, а прискакав в Тифлис, несет платье к его матери и говорит, что ее сын утонул. В шемахинском варианте Ашик-Кериб встречает в Алеппо соперника своего Шах-Веледа и просит его отвезти в Тифлис письмо к родным. Шах-Велед поручает своему слуге Кель-Оглану убить зайца, смочить в его крови рубаху и сказать матери Ашик-Кериба, что ее сына убили дорогой разбойники.

В сказке Лермонтова нет состязания ашиков, нет тех вопросов, которые предлагает разгадать им Ашик-Кериб, нет у него соперницы Шах-Санам — юной Агджа-Кыз, которая тайно любит Кериба. Отсутствуют и другие подробности. Вполне совпадает у Лермонтова с известным нам шемахинским вариантом только один эпизод — возвращение Ашик-Кериба в Тифлис, от встречи с чудесным всадником до разговора со слепой матерью.

Не совпадают в сказках и имена. В шемахинском варианте возлюбленную Ашик-Кериба зовут Шах-Санам, у Лермонтова — Магуль-Мегери. В шемахинской сказке соперник носит имя Шах-Велед, у Лермонтова — Куршуд-бек. В шемахинской версии отец — Бахрам-бек, у Лермонтова — Аяк-ага. В шемахинской сказке подлинное имя Ашик-Кериба — Расул, у Лермонтова — Рашид. „Как тебя зовут?“ — спрашивает Ашик-Кериба ослепшая мать. „Рашид“, — отвечает он, называя свое подлинное имя. Но старуха воспринимает его в его нарицательном значении: „храбрый“[716].

Все эти имена Лермонтов, конечно, не сочинил: этими именами назывались персонажи той сказки, которую Лермонтов слышал и записал. Следовательно, ему был известен другой вариант народной сказки, не тот, который был записан в Шемахинском районе в 1892 году. Какой же вариант слышал Лермонтов?

В 1911 году выходившая в Елизаветполе (нынешнем Кировабаде) газета „Южный Кавказ“ поместила начало сказки про Ашик-Кериба — „вольную переделку любимой песни ашиков, записанной в Шемахинском уезде“. Но оказывается, что эта публикация представляет собой пересказ все того же, известного нам шемахинского варианта[717].

Имеется третья запись народной сказки про Ашик-Кериба, напечатанная в „Антологии азербайджанской поэзии“. Но и в этом, сокращенном варианте фабула совершенно совпадает с известной нам сказкой, а действующие лица носят те же самые имена — Ашуг-Гариб, Шах-Сенем, Шах-Велед, Гюль-Оглан[718]. Заметим кстати, что весьма распространенная в Турции повесть о „всеизвестном и знаменитом Ашик-Гарибе“ ни по сюжету, ни по именам персонажей (исключая самого „Кериба“) с лермонтовской сказкой не совпадает[719].

Между тем не может быть никаких сомнений, что Лермонтов, записав слышанную им сказку, только бережно отредактировал ее и даже оставил в тексте неисправленными некоторые сюжетные несоответствия и шероховатости. Так, например, он пишет по-разному имена: „Кариб“, „Кериб“ и „Керим“, „Хадерилияз“ и „Хадрилиаз“, „Арзерум“ и „Арзрум“, „шиндыгёрурсез“ и „шинди-гёрузез“. Слово „сааз“ у него то мужского, то женского рода: „его сладкозвучный сааз“, „моя семиструнная сааз“, то есть как слышал, так и записал, а потом не мог самостоятельно решить, какую предпочесть форму. Не объяснено, на каком основании Ашик-Кериб объявляет себя владельцем золотого блюда, которое выставлено в лавке тифлисского купца. Неподготовленным и немотивированным остается путешествие Ашика на белом коне за спиной чудесного всадника. Ведь в лермонтовском варианте ни слова не говорится о том, что Хадрилиаз — покровитель ашиков, что он наделил Кериба даром песен, что он предназначил ему в жены красавицу Магуль-Мегери. В конце сказки Ашик-Кериб заявляет, что сабля его перерубит камень, но ничем не доказывает этого. Кстати, ни о сабле Кериба, ни о том, что Хадрилиаз дал ему еще этот новый знак своего могущества — способность перерубать камни, — до этого не говорится ни слова. Ясно, что если бы Лермонтов занялся обработкой народной сказки, то устранил бы все эти шероховатости и мотивировал бы слова и поступки Ашик-Кериба. Из этого следует, что он записал ее именно так, как услышал.

Недавно удалось выяснить, что в Лачинском районе, Азербайджанской ССР, рассказывается другой вариант этой сказки, в котором героиню зовут не Шах-Санам, а Магу-Мехр, соперник же пазывается Рашид-бек. К сожалению, этот вариант пока еще не записан[720]. Еще ближе к лермонтовской сказке оказывается вариант, записанный в 1935 году со слов восьмидесятилетнего ашуга Адама Суджаяна в районе Зангезура в Армении фольклористкой Р. Р. Орбели. В этой сказке, как и у Лермонтова, невесту Ашуг-Гариба зовут Мауль-Меери, так же как и у Лермонтова, она посылает с купцом на чужбину не кольцо и не чашу, как в других вариантах, а блюдо.

Ашуг Суджаян исполнял эту сказку только в отрывках. Поэтому трудно судить, насколько она совпадает в целом с фабулой лермонтовской записи. Отметим только, что соперника он называл Шах-Валат. Остальные армянские варианты существенно отличаются от лермонтовской сказки и в основном совпадают с шемахинской версией. События начинаются в них задолго до прибытия Гариба в Тифлис, в них содержится эпизод с чудесным превращением юноши в ашуга, наделенного даром песен свыше, все они повествуют о том, как Ашуг-Гариб и его будущая возлюбленная узнают друг о друге во сне[721].

Но имеется еще одна запись, фабула которой в точности совпадает с фабулой лермонтовской сказки. Это грузинский вариант азербайджанской сказки, записанный в 1930 году в Грузии, в селении Талиси, недалеко от Ахалцихе. Рассказывал этот вариант семидесятилетний грузин-магометанин, крестьянин Аслан Блиадзе, причем повествовательную часть передавал по-грузински, а песни исполнял по-турецки. Это не должно удивлять: Месхет-Джавахети, где находится Ахалцихе, как известно, долгое время находилась под турецкой пятой.

Действие этой сказки начинается, как и у Лермонтовва, прямо в Тифлисе. Мотивировка разлуки такая же, как и у Лермонтова: „Мне твоих денег не надо, — говорит Ашик-Кериб своей возлюбленной. — Боюсь, не было бы потом упреков“.

После этого ашуг уходит в город Алаф (у Лермонтова — Халаф, во всех остальных вариантах — Алеппо). Перед разлукой ашуг дарит своей возлюбленной золотую чашу. Когда настает срок ему возвратиться, возлюбленная отдает эту чашу чалагадару и просит передать ее поручение тому, кто назовет себя хозяином чаши. Чалагадар встречает Кериба в Алафе. „Вот как поется об их встрече в т а т а р с к о й песне“, — сказано в сказке (разрядка моя. — И. А.). Далее в записи следуют тексты песен на турецком языке, записанные грузинскими буквами и потому не вполне поддающиеся расшифровке. Но прочтенные тексты полностью совпадают с пересказом этих песен у Лермонтова.

Вчера ночью, вчера ночью

В городе Алафе

Бог дал мне крылья,

И я прилетел сюда.

Утренний намаз

Творил я в Арзруме,

Полдневный намаз —

В полях Карса,

К вечернему намазу

Был уже в Тифлизе.

„В городе Халафе, — читаем записи Лермонтова, — я пил мисирское вино, но бог дал мне крылья, и я прилетел сюда… Утренний намаз творил я в Арзиньянской долине, полуденный намаз в городе Арзруме; пред захождением солнца творил намаз в городе Карсе, а вечерний намаз в Тифлизе. Аллах дал мне крылья, и я прилетел сюда…“

Эти песни, вкрапленные в текст грузинского варианта, оказываются гораздо ближе к лермонтовской записи, чем песни шемахинского варианта. Очень близко к лермонтовской сказке передаются в грузинской записи эпизод встречи с Хадрилиазом, полет на крупе его коня и беседа сестры Кариба со слепой матерью. И кончается сказка так же, как у Лермонтова.

„Не прерывайте свадьбу, — говорит Кариб, — я отдам ШахВалату в жены мою сестру“. „И вправду, — заключает рассказчик, — Шах-Валат женился на сестре Кариба, а Кариб — на своей возлюбленной Шах-Санам“[722].

Но, может быть, этот вариант — вернувшаяся в фольклор лермонтовская сказка? Такую мысль печатно высказал покойный А. В. Попов, автор вышедшей в Ставрополе книги о Лермонтове[723].

Нет, как мы видели, собственные имена в грузинской сказке другие: Шах-Санам, Шах-Валат… Уже по одному этому нельзя принять наивное утверждение Попова, что „лермонтовский текст, известный сказителям в устной передаче, лег в основу армянского и грузинского варианта народного сказа“. По А. В. Попову выходит, что без Лермонтова грузины и армяне не знали бы народной сказки про Ашик-Кериба, распространенной в Закавказье с древних времен! Нет, вопрос этот гораздо сложнее!

По мусульманскому преданию, душа пророка Хидра переселилась в пророка Илью. Поэтому в этих двух пророках мусульмане видят одно лицо. Однако Лермонтов разъясняет, что Хадерилиаз — „святой Георгий“. Между тем уже выяснено, что смешение имени Хидир-Илиаза и святого Георгия встречается постоянно, но не в азербайджанском, а в армянском и грузинском фольклоре[724]. В том грузинском варианте, который был записан в 1930 году близ Ахалцихе, в точности повторяется то же, что и у Лермонтова. О чудесном всаднике сказано, что это был „Хидриэл, или святой Георгий“.

Таким образом, становится совершенно ясным, что Лермонтов записал тот вариант сказки про Ашик-Кериба, в котором заметно отразились элементы не только армянского, но и грузинского фольклора.

Взаимопроникновение грузинских, армянских и азербайджанских элементов в закавказском фольклоре очень значительно. Но сильнее всего оно всегда было там, где с давних времен наряду с грузинским языком широко была распространена армянская и азербайджанская речь, — в Тифлисе, в кварталах Старого города. Поэтому надо думать, что в Тифлисе Лермонтов и услышал эту сказку. А в том, что Лермонтов записал сказку со слов азербайджанца, нет никаких сомнений: по-турецки и ашика должны были бы звать не Кериб, а Гариб, и Куршуд-бек назывался бы Куршуд-беем, не было бы в тексте слова „гёрурсез“ (турецкая форма „герурсунуз“), ни слова „сааз“ (по-турецки „саз“)[725].

Между тем, основываясь на том, что версия ашика Оруджа была записана в Шемахинском районе, авторы последних работ о Лермонтове считают, что он слышал сказку про ашика Кериба в Шемахе и записал ее там со слов ашика. „Именно здесь, в Шемахе или в ее окрестностях, поэт и записал и впоследствии обработал эту чудесную сказку, услышав ее из уст бродячего певца-ашуга“, — заявляет А. В. Попов[726].

Действительно, в 1837 году Лермонтов побывал в Шемахе. Но Попов поторопился с выводами. Лермонтов не мог записать сказку со слов ашуга: он не знал азербайджанского языка. Следовательно, и узнал он сказку не в форме „дестана“ — повествования, чередующегося с песнями, — а слышал ее порусски, в прозаическом пересказе. Недаром он изложил ее в повествовательной форме. Если бы Лермонтов располагал развернутой записью с полным текстом песен Ашик-Кериба, надо думать, он и в переводе передал бы песни стихами. Ведь даже в „Бэле“, где повествование ведется от лица Максима Максимыча, он не удержался и песню Казбича переложил в стихи, пояснив, что для него „привычка — вторая натура“. У него поет и пугачевский казак в „Вадиме“, и Селим в „Измаил-бее“, и девушка в „Беглеце“, поют гусляры в „Песне про царя Ивана Васильевича…“, поет даже рыбка, убаюкивая Мцыри. А в сказке про певца певец не поет песен: они изложены прозой. Поэтому можно не сомневаться, что историю странствований Ашик-Кериба Лермонтов слышал не в исполнении ашиков и даже слышал не перевод их текста, а пересказ.

Правда, есть сведения, что в Шемахе нижегородские драгуны пользовались гостеприимством азербайджанских беков и агаларов — своих боевых товарищей по турецкой войне[727]. Конечно, эти люди могли пересказать поэту популярную народную сказку. Но мы как раз выяснили, что лермонтовская транскрипция расходится со всеми распространенными азербайджанскими вариантами, в том числе и с шемахинским, и оказывается ближе к грузинским и армянским вариантам. Отождествление Хидрилиаза с христианским „святым“ Георгием, совершенно естественное в фольклоре грузин и армян, связанных с христианскою церковью, было бы менее понятным в фольклоре мусульманского Азербайджана. Поэтому предположение, что Лермонтов слышал и записал эту сказку в Тифлисе, не ослабляется, а, наоборот, подкрепляется этими новыми соображениями.

Но почему же сказку, услышанную в Тифлисе из уст азербайджанца, Лермонтов назвал турецкой?

Предположение мое, что название „турецкая сказка“ дано не самим Лермонтовым[728], не подтверждается. Хотя на первой странице лермонтовского автографа никакого названия нет, тем не менее слова на обороте последней страницы (в сложенном виде она служила как бы обложкой рукописи), написанные быстрым и крупным почерком, непохожим на почерк Лермонтова, принадлежат все-таки ему самому: „Ашик-Кериб. Турецкая сказка“. С этим мнением В. А. Мануйлова и С. А. Андреева-Кривича я уже согласился[729].

Итак, почему же „турецкая“?

Прежде всего потому, очевидно, что это проистекает из ее содержания. В сказке про Ашик-Кериба, пришедшей в Закавказье из Турции и до сих пор распеваемой ашугами в кофейнях Румели и Анатоли, речь идет о Турции и о турках. Об отце Магуль-Мегери Лермонтов пишет: „богатый турок“. Следовательно, и сама Магуль-Мегери — турчанка. Путешествует Ашик-Кериб через турецкие города. Через Турцию попадает он в Сирию — в Халаф, или, как назвали его итальянцы, Алеппо. Играет Кериб на саазе — Лермонтов добавляет: „балалайка турецк<ая>“. На свадьбах в Тифлисе Ашик-Кериб прославляет „древних витязей Туркестана“…

С. А. Андреев-Кривич, посвятивший специальную главу своей книги о Лермонтове сказке „Ашик-Кериб“, полагает, что под Туркестаном следует разуметь здесь Туркмению[730]. Стремясь найти объяснение слову „Туркестан“ в тексте лермонтовской сказки, он привлекает книгу H. H. Муравьева „Путешествие в Туркмению и Хиву в 1819 и 1820 годах…“ (М., 1822). В этой книге кратко передано содержание туркменского варианта сказки о любви Шах-Санам и Кериба. „Таким образом, — пишет Андреев-Кривич, сближая текст лермонтовской сказки с изложением Н. Муравьева, — слова Лермонтова о том, что Ашик-Кериб прославлял древних витязей Туркестана, перестают казаться простой случайностью“[731].

Автор полагает доказанным, что слово „Туркестан“ в лермонтовской записи восходит к туркменскому варианту.

Но такой выдающийся тюрколог, как академик В. А. Гордлевский, считал, что у Лермонтова идет речь не о Туркмении, а о Турции. Форма „Туркестан“ в применении к Турции — указывает он — встречается у турецких народных поэтов, а в литературе — у Намыка Кемаля.

Того же мнения известные тюркологи А. Н. Кононов и М. С. Михайлов. По их мнению, „Туркестан“ в данном тексте следует понимать как „страна тюрок“, по аналогии с „Дагестан“, „Гюрджистан“ (Грузия), „Айстан“ (Армения) и т. д. („стан“ — в буквальном смысле — „стоянка“).

Таким образом, интересное наблюдение С. А. Андреева-Кривича, свидетельствующее о широком распространении сказки про Ашик-Кериба на Ближнем Востоке и в Средней Азии, к изучению лермонтовского текста ничего добавить не может. Нет сомнения, что сказка Лермонтова, заключающая ряд азербайджанских слов и сохранившая следы азербайджанского произношения, записана в Закавказье и не находится ни в какой связи с туркменским вариантом. При этом напомним, что, указывая в скобках значение слова „сааз“ („балалайка турецк<ая>“), Лермонтов приводит слово азербайджанское — не турецкое: по-турецки не „сааз“, а „саз“.

Итак, Лермонтов называет турецкой сказку, записанную со слов азербайджанца. Видимо, тот, кто рассказывал Лермонтову историю любви и скитаний Ашик-Кериба, знал о ее турецком происхождении.

Но прежде чем решать вопрос о том, кто мог пересказать эту сказку Лермонтову, следует обратить внимание на маленькую неточность, вкравшуюся в лермонтовский автограф.

В лермонтовской сказке соперника Ашик-Кериба зовут, как известно, Куршуд-бек. Но в самом конце, описывая появление Ашик-Кериба на свадьбе Магуль-Мегери, Лермонтов допустил удивительную описку.

„Селям алейкюм, — говорит Ашик-Кериб, вступая на свадьбу, — вы здесь веселитесь и пируете, так позвольте мне, бедному страннику, сесть с вами, и за то я спою вам песню“.

— Почему же нет, — сказал Шах-Валат (хозяин свадьбы)…» — написал Лермонтов. И, заметив ошибку, исправил: «Почему же нет, — сказал Куршуд-бек»[732].

Откуда взялось это второе имя? Ведь Шах-Валат — это тот же Шах-Велед, который упоминается во всех других вариантах сказки. Как попало его имя в лермонтовский автограф? Может быть, как полагает Мануйлов, Лермонтов знал разные варианты?[733]

Нет, для этого заключения не имеется никаких основании. Более того: оно кажется совершенно невероятным. Изучать и сводить вместе разные варианты азербайджанской сказки Лермонтов не мог прежде всего потому, что для этого надо было знать азербайджанский язык.

Поэтому «Шах-Валат» в лермонтовской рукописи — это не описка Лермонтова, а обмолвка рассказчика. Отсюда снова можно сделать вывод, что Лермонтов знал сказку не от профессионального исполнителя, а от какого-то образованного азербайджанца, которому она была известна в нескольких вариантах.

Но от кого же мог Лермонтов услышать азербайджанскую сказку про странствующего певца?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Давно тому назад, в городе Тифлизе, жил один богатый турок; много Аллах дал ему золота, но дороже золота была ему единственная дочь Магуль-Мегери: хороши звезды на небеси, но за звездами живут ангелы, и они еще лучше, так и Магуль-Мегери была лучше всех девушек Тифлиза. Был также в Тифлизе бедный Ашик-Кериб; пророк не дал ему ничего кроме высокого сердца – и дара песен; играя на саазе [балалайка по-турецки] и прославляя древних витязей Туркестана, ходил он по свадьбам увеселять богатых и счастливых; – на одной свадьбе он увидал Магуль-Мегери, и они полюбили друг друга. Мало было надежды у бедного Ашик-Кериба получить ее руку – и он стал грустен, как зимнее небо.

Вот раз он лежал в саду под виноградником и наконец заснул; в это время шла мимо Магуль-Мегери с своими подругами; и одна из них, увидав спящего ашика [балалаечник], отстала и подошла к нему: «Что ты спишь под виноградником, – запела она, – вставай, безумный, твоя газель идет мимо»; он проснулся – девушка порхнула прочь, как птичка; Магуль-Мегери слышала ее песню и стала ее бранить: «Если б ты знала, – отвечала та, – кому я пела эту песню, ты бы меня поблагодарила: это твой Ашик-Кериб»; – «Веди меня к нему», – сказала Магуль-Мегери; и они пошли. Увидав его печальное лицо, Магуль-Мегери стала его спрашивать и утешать; «Как мне не грустить, – отвечал Ашик-Кериб, – я тебя люблю, и ты никогда не будешь моею». – «Проси мою руку у отца моего, – говорила она, – и отец мой сыграет нашу свадьбу на свои деньги и наградит меня столько, что нам вдвоем достанет». – «Хорошо, – отвечал он, – положим, Аян-Ага ничего не пожалеет для своей дочери; но кто знает, что после ты не будешь меня упрекать в том, что я ничего не имел и тебе всем обязан; – нет, милая Магуль-Мегери; я положил зарок на свою душу; обещаюсь 7 лет странствовать по свету и нажить себе богатство, либо погибнуть в дальних пустынях; если ты согласна на это, то по истечении срока будешь моею». – Она согласилась, но прибавила, что если в назначенный день он не вернется, она сделается женою Куршуд-бека, который давно уж за нее сватается.

Пришел Ашик-Кериб к своей матери; взял на дорогу ее благословение, поцеловал маленькую сестру, повесил через плечо и сумку, оперся на посох странничий и вышел из города Тифлиза. И вот догоняет его всадник, – он смотрит – это Куршуд-бек. «Добрый путь, – кричал ему бек, – куда бы ты ни шел, странник, я твой товарищ»; не рад был Ашик своему товарищу – но нечего делать; долго они шли вместе, наконец завидели перед собою реку. Ни моста, ни броду; – «Плыви вперед, – сказал Куршуд-бек, – я за тобою последую». Ашик сбросил верхнее платье и поплыл; переправившись, глядь назад – о горе! о всемогущий аллах! Куршуд-бек, взяв его одежды, ускакал обратно в Тифлиз, только пыль вилась за ним змеею по гладкому полю. Прискакав в Тифлиз, несет бек платье Ашик-Кериба к его старой матери: «Твой сын утонул в глубокой реке, – говорит он, – вот его одежда»; в невыразимой тоске упала мать на одежды любимого сына и стала обливать их жаркими слезами; потом взяла их и понесла к нареченной невестке своей, Магуль-Мегери. «Мой сын утонул, – сказала она ей, – Куршуд-бек привез его одежды; ты свободна». Магуль-Мегери улыбнулась и отвечала: «Не верь, это всё выдумки Куршуд-бека; прежде истечения 7 лет никто не будет моим мужем»; она взяла со стены свою сааз и спокойно начала петь любимую песню бедного Ашик-Кериба.

Между тем странник пришел бос и наг в одну деревню; добрые люди одели его и накормили; он за то пел им чудные песни; таким образом переходил он из деревни в деревню, из города в город: и слава его разнеслась повсюду. Прибыл он наконец в Халаф; по обыкновению взошел в кофейный дом, спросил сааз и стал петь. В это время жил в Халафе паша, большой охотник до песельников: многих к нему приводили – ни один ему не понравился; его чауши измучились, бегая по городу: вдруг, проходя мимо кофейного дома, слышат удивительный голос; они туда: «Иди с нами к великому паше, – закричали они, – или ты отвечаешь нам головою». «Я человек вольный, странник из города Тифлиза, – говорит Ашик-Кериб; – хочу пойду, хочу нет; пою, когда придется, и ваш паша мне не начальник»; однако, несмотря на то, его схватили и привели к паше. «Пой», сказал паша, и он запел. И в этой песни он славил свою дорогую Магуль-Мегери; и эта песня так понравилась гордому паше, что он оставил у себя бедного Ашик-Кериба. Посыпалось к нему серебро и золото, заблистали на нем богатые одежды; счастливо и весело стал жить Ашик-Кериб и сделался очень богат; забыл он свою Магуль-Мегери или нет, не знаю, только срок истекал, последний год скоро должен был кончиться, а он и не готовился к отъезду. Прекрасная Магуль-Мегери стала отчаиваться: в это время отправлялся один купец с керваном из Тифлиза с сорока верблюдами и 80-ю невольниками: призывает она купца к себе и дает ему золотое блюдо: «Возьми ты это блюдо, – говорит она, – и в какой бы ты город ни приехал, выставь это блюдо в своей лавке и объяви везде, что тот, кто признается моему блюду хозяином и докажет это, получит его и вдобавок вес его золотом». Отправился купец, везде исполнял поручение Магуль-Мегери, но никто не признался хозяином золотому блюду. Уж он продал почти все свои товары и приехал с остальными в Халаф: объявил он везде поручение Магуль-Мегери. Услыхав это, Ашик-Кериб прибегает в караван-сарай: и видит золотое блюдо в лавке тифлизского купца. «Это мое», – сказал он, схватив его рукою. «Точно, твое, – сказал купец: – я узнал тебя, Ашик-Кериб: ступай же скорее в Тифлиз, твоя Магуль-Мегери велела тебе сказать, что срок истекает, и если ты не будешь в назначенный день, то она выдет за другого»; – в отчаянии Ашик-Кериб схватил себя за голову: оставалось только 3 дни до рокового часа. Однако он сел на коня, взял с собою суму с золотыми монетами – и поскакал, не жалея коня; наконец измученный бегун упал бездыханный на Арзинган горе, что между Арзиньяном и Арзерумом. Что ему было делать: от Арзиньяна до Тифлиза два месяца езды, а оставалось только два дни. «Аллах всемогущий, – воскликнул он, – если ты уж мне не помогаешь, то мне нечего на земле делать»; и хочет он броситься с высокого утеса; вдруг видит внизу человека на белом коне; и слышит громкий голос: «Оглан, что ты хочешь делать?» «Хочу умереть», – отвечал Ашик. «Слезай же сюда, если так, я тебя убью». Ашик спустился кое-как с утеса. «Ступай за мною», – сказал грозно всадник; «Как я могу за тобою следовать, – отвечал Ашик, – твой конь летит, как ветер, а я отягощен сумою»; – «Правда; повесь же суму свою на седло мое и следуй»; – отстал Ашик-Кериб, как ни старался бежать: «Что ж ты отстаешь», – спросил всадник; «Как же я могу следовать за тобою, твой конь быстрее мысли, а я уж измучен». «Правда, садись же сзади на коня моего и говори всю правду, куда тебе нужно ехать». – «Хоть бы в Арзерум поспеть нонче», – отвечал Ашик. – «Закрой же глаза»; он закрыл. «Теперь открой»; – смотрит Ашик: перед ним белеют стены и блещут минареты Арзрума. «Виноват, Ага, – сказал Ашик, – я ошибся, я хотел сказать, что мне надо в Карс»; – «То-то же, – отвечал всадник, – я предупредил тебя, чтоб ты говорил мне сущую правду; закрой же опять глаза, – теперь открой»; – Ашик себе не верит то, что это Карс: он упал на колени и сказал: «Виноват, Ага, трижды виноват твой слуга Ашик-Кериб: но ты сам знаешь, что если человек решился лгать с утра, то должен лгать до конца дня: мне по настоящему надо в Тифлиз». – «Экой ты неверный, – сказал сердито всадник, – но, нечего делать: прощаю тебе: закрой же глаза. Теперь открой», – прибавил он по прошествии минуты. Ашик вскрикнул от радости: они были у ворот Тифлиза. Принеся искреннюю свою благодарность и взяв свою суму с седла, Ашик-Кериб сказал всаднику: «Ага, конечно, благодеяние твое велико, но сделай еще больше; если я теперь буду рассказывать, что в один день поспел из Арзиньяна в Тифлиз, мне никто не поверит; дай мне какое-нибудь доказательство». – «Наклонись, – сказал тот улыбнувшись, – и возьми из-под копыта коня комок земли и положи себе за пазуху: и тогда, если не станут верить истине слов твоих, то вели к себе привести слепую, которая семь лет уж в этом положении, помажь ей глаза – и она увидит». Ашик взял кусок земли из-под копыта белого коня, но только он поднял голову, всадник и конь исчезли; тогда он убедился в душе, что его покровитель был не кто иной, как Хадерилиаз [святой Георгий].

Только поздно вечером Ашик-Кериб отыскал дом свой: стучит он в двери дрожащею рукою, говоря: «Ана, ана [мать], отвори: я божий гость: я холоден и голоден; прошу ради странствующего твоего сына, впусти меня». Слабый голос старухи отвечал ему: «Для ночлега путников есть дома богатых и сильных: есть теперь в городе свадьбы – ступай туда; там можешь провести ночь в удовольствии». – «Ана, – отвечал он, – я здесь никого знакомых не имею и потому повторяю мою просьбу: ради странствующего твоего сына впусти меня». Тогда сестра его говорит матери: «Мать, я встану и отворю ему двери». – «Негодная, – отвечала старуха: – ты рада принимать молодых людей и угощать их, потому что вот уже семь лет, как я от слез потеряла зрение». Но дочь, не внимая ее упрекам, встала, отперла двери и впустила Ашик-Кериба: сказав обычное приветствие, он сел и с тайным волнением стал осматриваться: и видит он на стене висит в пыльном чехле его сладкозвучный сааз. И стал он спрашивать у матери: «Что висит у тебя на стене?» – «Любопытный ты гость, – отвечала она, – будет и того, что тебе дадут кусок хлеба и завтра отпустят тебя с богом». – «Я уж сказал тебе, – возразил он, – что ты моя родная мать, а это сестра моя, и потому прошу объяснить мне, что это висит на стене?» – «Это сааз, сааз», – отвечала старуха сердито, не веря ему. – «А что значит сааз?» – «Сааз то значит: что на ней играют и поют песни». – И просит Ашик-Кериб, чтоб она позволила сестре снять сааз и показать ему. – «Нельзя, – отвечала старуха: – это сааз моего несчастного сына, вот уже семь лет он висит на стене, и ничья живая рука до него не дотрогивалась». Но сестра его встала, сняла со стены сааз и отдала ему: тогда он поднял глаза к небу и сотворил такую молитву: «О! всемогущий аллах! если я должен достигнуть до желаемой цели, то моя семиструнная сааз будет так же стройна, как в тот день, когда я в последний раз играл на ней». И он ударил по медным струнам, и струны согласно заговорили; и он начал петь: «Я бедный Кериб [нищий] – и слова мои бедны; но великий Хадерилияз помог мне спуститься с крутого утеса, хотя я беден и бедны слова мои. Узнай меня, мать, своего странника». После этого мать его зарыдала и спрашивает его: – «Как тебя зовут?» – «Рашид » [храбрый], – отвечал он. – «Раз говори, другой раз слушай, Рашид, – сказала она: – своими речами ты изрезал сердце мое в куски. Нынешнюю ночь я во сне видела, что на голове моей волосы побелели, а вот уж семь лет я ослепла от слез: скажи мне ты, который имеешь его голос, когда мой сын придет?» И дважды со слезами она повторила ему просьбу. Напрасно он называл себя ее сыном, но она не верила, и спустя несколько времени просит он: «Позволь мне, матушка, взять сааз и идти, я слышал, здесь близко есть свадьба: сестра меня проводит; я буду петь и играть, и всё, что получу, принесу сюда и разделю с вами». – «Не позволю, – отвечала старуха; – с тех пор, как нет моего сына, его сааз не выходил из дому». – Но он стал клясться, что не повредит ни одной струны, – «а если хоть одна струна порвется, – продолжал Ашик, – то отвечаю моим имуществом». Старуха ощупала его сумы и, узнав, что они наполнены монетами, отпустила его; проводив его до богатого дома, где шумел свадебный пир, сестра остал<ась> у дверей слушать, что будет.

В этом доме жила Магуль-Мегери, и в эту ночь она должна была сделать<ся> женою Куршуд-бека. Куршуд-бек пировал с родными и друзьями, а Магуль-Мегери, сидя за богатою чапрой [занавес] с своими подругами, держала в одной руке чашу с ядом, а в другой острый кинжал: она поклялась умереть прежде, чем опустит голову на ложе Куршуд-бека. И слышит она из-за чапры, что пришел незнакомец, который говорил: «Селям алейкюм: вы здесь веселитесь и пируете, так позвольте мне, бедному страннику, сесть с вами, и за то я спою вам песню». – «Почему же нет, – сказал Куршуд-бек. Сюда должны быть впускаемы песельники и плясуны, потому что здесь свадьба: – спой же что-нибудь, Ашик [певец], и я отпущу тебя с полной горстью золота».

Тогда Куршуд-бек спросил его: «А как тебя зовут, путник? – „Шинды-Гёрурсез [скоро узнаете]“. – „Что это за имя, – воскликнул тот со смехом. – Я в первый раз такое слышу!“ – „Когда мать моя была мною беременна и мучилась родами, то многие соседи приходили к дверям спрашивать, сына или дочь бог ей дал: им отвечали – шинды-гёрурсез (скоро узнаете). И вот поэтому, когда я родился – мне дали это имя“. – После этого он взял сааз и начал петь.

– В городе Халафе я пил мисирское вино, но бог мне дал крылья, и я прилетел сюда в день.

Брат Куршуд-бека, человек малоумный, выхватил кинжал, воскликнув: «Ты лжешь; как можно из Халафа приехать сюда в день.

– За что ж ты меня хочешь убить, – сказал Ашик: – певцов обыкновенно со всех четырех сторон собирают в одно место; а я с вас ничего не беру, верьте мне или не верьте.

– Пускай продолжает, – сказал жених, и Ашик-Кериб запел снова:

– Утренний намаз творил я в Арзиньянской долине, полуденный намаз в городе Арзруме; пред захождением солнца творил намаз в городе Карсе, а вечерний намаз в Тифлизе. Аллах дал мне крылья, и я прилетел сюда; дай бог, чтоб я стал жертвою белого коня, он скакал быстро, как плясун по канату, с горы в ущелья, из ущелья на гору: Маулям [создатель] дал Ашику крылья, и он прилетел на свадьбу Магуль-Мегери.

Тогда Магуль-Мегери, узнав его голос, бросила яд в одну сторону, а кинжал в другую: – «Так-то ты сдержала свою клятву, – сказали ее подруги; – стало быть, сегодня ночью ты будешь женою Куршуд-бека. – „Вы не узнали, а я узнала милый мне голос“, – отвечала Магуль-Мегери; и, взяв ножницы, она прорезала чапру. Когда же посмотрела и точно узнала своего Ашик-Кериба, то вскрикнула; бросилась к нему на шею, и оба упали без чувств. Брат Куршуд-бека бросился на них с кинжалом, намереваясь заколоть обоих, но Куршуд-бек остановил его, примолвив: „Успокойся и знай: что написано у человека на лбу при его рождении, того он не минует“.

Придя в чувство, Магуль-Мегери покраснела от стыда, закрыла лицо рукою и спряталась за чапру.

– Теперь точно видно, что ты Ашик-Кериб, – сказал жених; – но поведай, как же ты мог в такое краткое время проехать такое великое пространство? – «В доказательство истины, – отвечал Ашик, – сабля моя перерубит камень, если же я лгу, то да будет шея моя тоньше волоска; но лучше всего приведите мне слепую, которая бы 7 лет уж не видела свету божьего, и я возвращу ей зрение». – Сестра Ашик-Кериба, стоявшая у двери и услышав такую речь, побежала к матери. «Матушка! – закричала она, – это точно брат, и точно твой сын Ашик-Кериб», и, взяв ее под руку, привела старуху на пир свадебный. Тогда Ашик взял комок земли из-за пазухи, развел его водою и намазал матери глаза, примолвя: «Знайте все люди, как могущ и велик Хадрилиаз», – и мать его прозрела. После того никто не смел сомневаться в истине слов его, и Куршуд-бек уступил ему безмолвно прекрасную Магуль-Мегери.

Тогда в радости Ашик-Кериб сказал ему: «Послушай, Куршуд-бек, я тебя утешу: сестра моя не хуже твоей прежней невесты, я богат: у ней будет не менее серебра и золота; итак возьми ее за себя – и будьте так же счастливы, как я с моей дорогою Магуль-Мегери».

Лермонтов записал свою сказку «Ашик-кериб», оказавшись в ссылке на Кавказе в 1837 году. В ноябре Лермонтов проехал по Северному Азербайджану от Кубы до Шеки и Кахетии, в Тбилиси. Из Кубы в Шеки Лермонтов проехал через Шемаху, где и услышал эту сказку в переводе. В пути у него было немного времени, поэтому он не мог записать всех песен, стихов, которыми сопровождалась азербайджанская сказка, исполнявшаяся ашыгами. Ашыги –  бродячие поэты, которые сочиняли стихи и тут же исполняли их под музыкальные инструменты). Они исполняли не только свои творения, рассказывая о скитаниях, о тяготах жизни, но и народные сказки, услышанные ими в пути.

Поэт мечтал изучить певучий азербайджанский язык. Вероятно, этому способствовало знакомство с местными сказителями, певцами, а может быть и знакомство с М.Ф. Ахундовым.

Приехав в Тифлис, Лермонтов записал сказку. В это время он общался с азербайджанским просветителем и публицистом, жившим и работавшим в Тифлисе (Тбилиси) – Мирзой Фатали Ахундовым. И можно предположить, что «татарин» Ахундов консультировал поэта, помогал, уточнил некоторые национальные детали.

Возможно, сказка привлекла внимание Лермонтова своей поэзией. Он не спешил опубликовать ее. Можно предположить, что планировал дописать песни к ней, но потом отложил работу.

Впервые сказка «Ашик-кериб» появилась в печати в 1846 году в альманахе В. А. Соллогуба «Вчера и сегодня», под заглавием: «Ашик-Кериб. Турецкая сказка».

Ашик-Кериб

• Полный текст
• Ашик-Кериб
• Примечания

Ашик-Кериб

турец­кая сказка

Давно тому назад, в городе Тифлизе, жил один бога­тый турок; много Аллах дал ему золота, но дороже золота была ему един­ствен­ная дочь Магуль-Мегери: хороши звезды на небеси, но за звез­дами живут ангелы, и они еще лучше, так и Магуль-Мегери была лучше всех деву­шек Тифлиза. Был также в Тифлизе бед­ный Ашик-Кериб; про­рок не дал ему ничего кроме высо­кого сердца – и дара песен; играя на саазе [бала­лайка турец<кая>] и про­слав­ляя древ­них витя­зей Тур­ке­стана, ходил он по сва­дьбам уве­се­лять бога­тых и счаст­ли­вых; – на одной сва­дьбе он уви­дал Магуль-Мегери, и они полю­били друг друга. Мало было надежды у бед­ного Ашик-Кериба полу­чить ее руку – и он стал гру­стен, как зим­нее небо.

Вот раз он лежал в саду под вино­град­ни­ком и нако­нец заснул; в это время шла мимо Магуль-Мегери с сво­ими подру­гами; и одна из них, уви­дав спя­щего ашика [бала­ла­еч­ник], отстала и подо­шла к нему: «Что ты спишь под вино­град­ни­ком, – запела она, – вста­вай, безум­ный, твоя газель идет мимо»; он проснулся – девушка порх­нула прочь, как птичка; Магуль-Мегери слы­шала ее песню и стала ее бра­нить: «Если б ты знала, – отве­чала та, – кому я пела эту песню, ты бы меня побла­го­да­рила: это твой Ашик-Кериб»; – «Веди меня к нему», – ска­зала Магуль-Мегери; и они пошли. Уви­дав его печаль­ное лицо, Магуль-Мегери стала его спра­ши­вать и уте­шать; «Как мне не гру­стить, – отве­чал Ашик-Кериб, – я тебя люблю, и ты нико­гда не будешь моею». – «Проси мою руку у отца моего, – гово­рила она, – и отец мой сыг­рает нашу сва­дьбу на свои деньги и награ­дит меня столько, что нам вдвоем доста­нет». – «Хорошо, – отве­чал он, – поло­жим, Аян-Ага ничего не пожа­леет для своей доч<ер>и; но кто знает, что после ты не будешь меня упре­кать в том, что я ничего не имел и тебе всем обя­зан; – нет, милая Магуль-Мегери; я поло­жил зарок на свою душу; обе­ща­юсь 7 лет стран­ство­вать по свету и нажить себе богат­ство, либо погиб­нуть в даль­них пусты­нях; если ты согласна на это, то по исте­че­нии срока будешь моею». – Она согла­си­лась, но при­ба­вила, что если в назна­чен­ный день он не вер­нется, она сде­ла­ется женою Кур­шуд-бека, кото­рый давно уж за нее сватается.

При­шел Ашик-Кериб к своей матери; взял на дорогу ее бла­го­сло­ве­ние, поце­ло­вал малень­кую сестру, пове­сил через плечо и сумку, оперся на посох стран­ни­чий и вышел из города Тифлиза. И вот дого­няет его всад­ник, – он смот­рит – это Кур­шуд-бек. «Доб­рый путь, – кри­чал ему бек, – куда бы ты ни шел, стран­ник, я твой това­рищ»; не рад был Ашик сво­ему това­рищу – но нечего делать; долго они шли вме­сте, нако­нец зави­дели перед собою реку. Ни моста, ни броду; – «Плыви впе­ред, – ска­зал Кур­шуд-бек, – я за тобою после­дую». Ашик сбро­сил верх­нее пла­тье и поплыл; пере­пра­вив­шись, глядь назад – о горе! о все­мо­гу­щий Аллах! Кур­шуд-бек, взяв его одежды, уска­кал обратно в Тифлиз, только пыль вилась за ним змеею по глад­кому полю. При­ска­кав в Тифлиз, несет бек пла­тье Ашик-Кериба к его ста­рой матери: «Твой сын уто­нул в глу­бо­кой реке, – гово­рит он, – вот его одежда»; в невы­ра­зи­мой тоске упала мать на одежды люби­мого сына и стала обли­вать их жар­кими сле­зами; потом взяла их и понесла к наре­чен­ной невестке своей, Магуль-Мегери. «Мой сын уто­нул, – ска­зала она ей, – Кур­шуд-бек при­вез его одежды; ты сво­бодна». Магуль-Мегери улыб­ну­лась и отве­чала: «Не верь, это всё выдумки Кур­шуд-бека; прежде исте­че­ния 7 лет никто не будет моим мужем»; она взяла со стены свою сааз и спо­койно начала петь люби­мую песню бед­ного Ашик-Кериба.

Между тем стран­ник при­шел бос и наг в одну деревню; доб­рые люди одели его и накор­мили; он за то пел им чуд­ные песни; таким обра­зом пере­хо­дил он из деревни в деревню, из города в город: и слава его раз­нес­лась повсюду. При­был он нако­нец в Халаф; по обык­но­ве­нию взо­шел в кофей­ный дом, спро­сил сааз и стал петь. В это время жил в Халафе паша, боль­шой охот­ник до песель­ни­ков: мно­гих к нему при­во­дили – ни один ему не понра­вился; его чауши изму­чи­лись, бегая по городу: вдруг, про­ходя мимо кофей­ного дома, слы­шат уди­ви­тель­ный голос; они туда: «Иди с нами к вели­кому паше, – закри­чали они, – или ты отве­ча­ешь нам голо­вою». «Я чело­век воль­ный, стран­ник из города Тифлиза, – гово­рит Ашик-Кериб; – хочу пойду, хочу нет; пою, когда при­дется, и ваш паша мне не началь­ник»; однако, несмотря на то, его схва­тили и при­вели к паше. «Пой», ска­зал паша, и он запел. И в этой песни он сла­вил свою доро­гую Магуль-Мегери; и эта песня так понра­ви­лась гор­дому паше, что он оста­вил у себя бед­ного Ашик-Кериба. Посы­па­лось к нему серебро и золото, забли­стали на нем бога­тые одежды; счаст­ливо и весело стал жить Ашик-Кериб и сде­лался очень богат; забыл он свою Магуль-Мегери или нет, не знаю, толь<ко> срок исте­кал, послед­ний год скоро дол­жен был кон­читься, а он и не гото­вился к отъ­езду. Пре­крас­ная Магуль-Мегери стала отча­и­ваться: в это время отправ­лялся один купец с кер­ва­ном из Тифлиза с сорока вер­блю­дами и 80‑ю неволь­ни­ками: при­зы­вает она купца к себе и дает ему золо­тое блюдо: «Возьми ты это блюдо, – гово­рит она, – и в какой бы ты город ни при­е­хал, выставь это блюдо в своей лавке и объ­яви везде, что тот, кто при­зна­ется моему блюду хозя­и­ном и дока­жет это, полу­чит его и вдо­ба­вок вес его золо­том». Отпра­вился купец, везде испол­нял пору­че­ние Магуль-Мегери, но никто не при­знался хозя­и­ном золо­тому блюду. Уж он про­дал почти все свои товары и при­е­хал с осталь­ными в Халаф: объ­явил он везде пору­че­ние Магуль-Мегери. Услы­хав это, Ашик-Кериб при­бе­гает в кара­ван-сарай: и видит золо­тое блюдо в лавке тифлиз­ского купца. «Это мое», – ска­зал он, схва­тив его рукою. «Точно, твое, – ска­зал купец: – я узнал тебя, Ашик-Кериб: сту­пай же ско­рее в Тифлиз, твоя Магуль-Мегери велела тебе ска­зать, что срок исте­кает, и если ты не будешь в назна­чен­ный день, то она выдет за дру­гого»; – в отча­я­нии Ашик-Кериб схва­тил себя за голову: оста­ва­лось только три дня до роко­вого часа. Однако он сел на коня, взял с собою суму с золо­тыми моне­тами – и поска­кал, не жалея коня; нако­нец изму­чен­ный бегун упал без­ды­хан­ный на Арзин­ган горе, что между Арзи­нья­ном и Арзе­ру­мом. Что ему было делать: от Арзи­ньяна до Тифлиза два месяца езды, а оста­ва­лось только два дня. «Аллах все­мо­гу­щий, – вос­клик­нул он, – если ты уж мне не помо­га­ешь, то мне нечего на земле делать»; и хочет он бро­ситься с высо­кого утеса; вдруг видит внизу чело­века на белом коне; и слы­шит гром­кий голос: «Оглан, что ты хочешь делать?» «Хочу уме­реть», – отве­чал Ашик. «Сле­зай же сюда, если так, я тебя убью». Ашик спу­стился кое-как с утеса. «Сту­пай за мною», – ска­зал грозно всад­ник; «Как я могу за тобою сле­до­вать, – отве­чал Ашик, – твой конь летит, как ветер, а я отя­го­щен сумою»; – «Правда; повесь же суму свою на седло мое и сле­дуй»; – отстал Ашик-Кериб, как ни ста­рался бежать: «Что ж ты отста­ешь», – спро­сил всад­ник; «Как же я могу сле­до­вать за тобою, твой конь быст­рее мысли, а я уж изму­чен». «Правда, садись же сзади на коня моего и говори всю правду, куда тебе нужно ехать». – «Хоть бы в Арзе­рум поспеть нонче», – отве­чал Ашик. – «Закрой же глаза»; он закрыл. «Теперь открой»; – смот­рит Ашик: перед ним белеют стены и бле­щут мина­реты Арз­рума. «Вино­ват, Ага, – ска­зал Ашик, – я ошибся, я хотел ска­зать, что мне надо в Карс»; – «То-то же, – отве­чал всад­ник, – я пре­ду­пре­дил тебя, чтоб ты гово­рил мне сущую правду; закрой же опять глаза, – теперь открой»; – Ашик себе не верит то, что это Карс: он упал на колени и ска­зал: «Вино­ват, Ага, три­жды вино­ват твой слуга Ашик-Кериб: но ты сам зна­ешь, что если чело­век решился лгать с утра, то дол­жен лгать до конца дня: мне по насто­я­щему надо в Тифлиз». – «Экой ты невер­ный, – ска­зал сер­дито всад­ник, – но, нечего делать: про­щаю тебе: закрой же глаза. Теперь открой», – при­ба­вил он по про­ше­ствии минуты. Ашик вскрик­нул от радо­сти: они были у ворот Тифлиза. При­неся искрен­нюю свою бла­го­дар­ность и взяв свою суму с седла, Ашик-Кериб ска­зал всад­нику: «Ага, конечно, бла­го­де­я­ние твое велико, но сде­лай еще больше; если я теперь буду рас­ска­зы­вать, что в один день поспел из Арзи­ньяна в Тифлиз, мне никто не пове­рит; дай мне какое-нибудь дока­за­тель­ство». – «Накло­нись, – ска­зал тот улыб­нув­шись, – и возьми из-под копыта коня комок земли и положи себе за пазуху: и тогда, если не ста­нут верить истине слов твоих, то вели к себе при­ве­сти сле­пую, кото­рая семь лет уж в этом поло­же­нии, помажь ей глаза – и она уви­дит». Ашик взял кусок земли из-под копыта белого коня, но только он под­нял голову, всад­ник и конь исчезли; тогда он убе­дился в душе, что его покро­ви­тель был не кто иной, как Хаде­ри­лиаз [св. Георгий].

Только поздно вече­ром Ашик-Кериб отыс­кал дом свой: сту­чит он в двери дро­жа­щею рукою, говоря: «Ана, ана [мать], отвори: я божий гость: я холо­ден и голо­ден; прошу ради стран­ству­ю­щего тво­его сына, впу­сти меня». Сла­бый голос ста­рухи отве­чал ему: «Для ноч­лега пут­ни­ков есть дома бога­тых и силь­ных: есть теперь в городе сва­дьбы – сту­пай туда; там можешь про­ве­сти ночь в удо­воль­ствии». – «Ана, – отве­чал он, – я здесь никого зна­ко­мых не имею и потому повто­ряю мою просьбу: ради стран­ству­ю­щего тво­его сына впу­сти меня». Тогда сестра его гово­рит матери: «Мать, я встану и отворю ему двери». – «Негод­ная, – отве­чала ста­руха: – ты рада при­ни­мать моло­дых людей и уго­щать их, потому что вот уже семь лет, как я от слез поте­ряла зре­ние». Но дочь, не вни­мая ее упре­кам, встала, отперла двери и впу­стила Ашик-Кериба: ска­зав обыч­ное при­вет­ствие, он сел и с тай­ным вол­не­нием стал осмат­ри­ваться: и видит он на стене висит в пыль­ном чехле его слад­ко­звуч­ный сааз. И стал он спра­ши­вать у матери: «Что висит у тебя на стене?» – «Любо­пыт­ный ты гость, – отве­чала она, – будет и того, что тебе дадут кусок хлеба и зав­тра отпу­стят тебя с богом». – «Я уж ска­зал тебе, – воз­ра­зил он, – что ты моя род­ная мать, а это сестра моя, и потому прошу объ­яс­нить мне, что это висит на стене?» – «Это сааз, сааз», – отве­чала ста­руха сер­дито, не веря ему. – «А что зна­чит сааз?» – «Сааз то зна­чит: что на ней играют и поют песни». – И про­сит Ашик-Кериб, чтоб она поз­во­лила сестре снять сааз и пока­зать ему. – «Нельзя, – отве­чала ста­руха: – это сааз моего несчаст­ного сына, вот уже семь лет он висит на стене, и ничья живая рука до него не дотро­ги­ва­лась». Но сестра его встала, сняла со стены сааз и отдала ему: тогда он под­нял глаза к небу и сотво­рил такую молитву: «О! все­мо­гу­щий Аллах! если я дол­жен достиг­нуть до жела­е­мой цели, то моя семи­струн­ная сааз будет так же стройна, как в тот день, когда я в послед­ний раз играл на ней». И он уда­рил по мед­ным стру­нам, и струны согласно заго­во­рили; и он начал петь: «Я бед­ный Кериб [нищий] – и слова мои бедны; но вели­кий Хаде­ри­лияз помог мне спу­ститься с кру­того утеса, хотя я беден и бедны слова мои. Узнай меня, мать, сво­его стран­ника». После этого мать его зары­дала и спра­ши­вает его: – «Как тебя зовут?» – «Рашид» [храб­рый], – отве­чал он. – «Раз говори, дру­гой раз слу­шай, Рашид, – ска­зала она: – сво­ими речами ты изре­зал сердце мое в куски. Нынеш­нюю ночь я во сне видела, что на голове моей волосы побе­лели, а вот уж семь лет я ослепла от слез: скажи мне ты, кото­рый име­ешь его голос, когда мой сын при­дет?» И два­жды со сле­зами она повто­рила ему просьбу. Напрасно он назы­вал себя ее сыном, но она не верила, и спу­стя несколько вре­мени про­сит он: «Поз­воль мне, матушка, взять сааз и идти, я слы­шал, здесь близко есть сва­дьба: сестра меня про­во­дит; я буду петь и играть, и всё, что получу, при­несу сюда и раз­делю с вами». – «Не поз­волю, – отве­чала ста­руха; – с тех пор, как нет моего сына, его сааз не выхо­дил из дому». – Но он стал клясться, что не повре­дит ни одной струны, – «а если хоть одна струна порвется, – про­дол­жал Ашик, – то отве­чаю моим иму­ще­ством». Ста­руха ощу­пала его сумы и, узнав, что они напол­нены моне­тами, отпу­стила его; про­во­див его до бога­того дома, где шумел сва­деб­ный пир, сестра остал<ась> у две­рей слу­шать, что будет.