Господин из сан франциско как аргумент к итоговому сочинению 2022

Разберём литературный рассказ А.И Бунина «Господин из Сан-Франциско» по направлениям итогового сочинения 2021-2022 года. Вспомним содержание этого небольшого рассказа и подберём аргументы к разным направлениям и темам.



Иван Бунин ГОСПОДИН ИЗ САН-ФРАНЦИСКО читать онлайн:

Господин из Сан-Франциско – имени его ни в Неаполе, ни на Капри никто не запомнил – ехал в Старый Свет на целых два года, с женой и дочерью, единственно ради развлечения.

Он был твердо уверен, что имеет полное право на отдых, на удовольствие, на путешествие долгое и комфортабельное, и мало ли еще на что. Для такой уверенности у него был тот резон, что, во-первых, он был богат, а во-вторых, только что приступал к жизни, несмотря на свои пятьдесят восемь лет. До этой поры он не жил, а лишь существовал, правда очень недурно, но все же возлагая все надежды на будущее. Он работал не покладая рук, – китайцы, которых он выписывал к себе на работы целыми тысячами, хорошо знали, что это значит! – и, наконец, увидел, что сделано уже много, что он почти сравнялся с теми, кого некогда взял себе за образец, и решил передохнуть. Люди, к которым принадлежал он, имели обычай начинать наслаждения жизнью с поездки в Европу, в Индию, в Египет. Положил и он поступить так же. Конечно, он хотел вознаградить за годы труда прежде всего себя; однако рад был и за жену с дочерью. Жена его никогда не отличалась особой впечатлительностью, но ведь вое пожилые американки страстные путешественницы. А что до дочери, девушки на возрасте и слегка болезненной, то для нее путешествие было прямо необходимо – не говоря уже о пользе для здоровья, разве не бывает в путешествиях счастливых встреч? Тут иной раз сидишь за столом или рассматриваешь фрески рядом с миллиардером.

Маршрут был выработан господином из Сан-Франциско обширный. В декабре и январе он надеялся наслаждаться солнцем Южной Италии, памятниками древности, тарантеллой, серенадами бродячих певцов и тем, что люди в его годы чувствую! особенно тонко, – любовью молоденьких неаполитанок, пусть даже и не совсем бескорыстной, карнавал он думал провести в Ницце, в Монте-Карло, куда в эту пору стекается самое отборное общество, – то самое, от которого зависят вое блага цивилизации: и фасон смокингов, и прочность тронов, и объявление войн, и благосостояние отелей, – где одни с азартом предаются автомобильным и парусным гонкам, другие рулетке, третьи тому, что принято называть флиртом, а четвертые – стрельбе в голубей, которые очень красиво взвиваются из садков над изумрудным газоном, на фоне моря цвета незабудок, и тотчас же стукаются белыми комочками о землю; начало марта он хотел посвятить Флоренции, к страстям господним приехать в Рим, чтобы слушать там Miserere[1]; входили в его планы и Венеция, и Париж, и бой быков в Севилье, и купанье на английских островах, и Афины, и Константинополь, и Палестина, и Египет, и даже Япония, – разумеется, уже на обратном пути… И все пошло сперва отлично.

Был конец ноября, до самого Гибралтара пришлось плыть то в ледяной мгле, то среди бури с мокрым снегом; но плыли вполне благополучно.

Пассажиров было много, пароход – знаменитая «Атлантида» – был похож на громадный отель со всеми удобствами, – с ночным баром, с восточными банями, с собственной газетой, – и жизнь на нем протекала весьма размеренно: вставали рано, при трубных звуках, резко раздававшихся по коридорам еще в тот сумрачный час, когда так медленно и неприветливо светало над серо-зеленой водяной пустыней, тяжело волновавшейся в тумане; накинув фланелевые пижамы, пили кофе, шоколад, какао; затем садились в мраморные ванны, делали гимнастику, возбуждая аппетит и хорошее самочувствие, совершали дневные туалеты и шли к первому завтраку; до одиннадцати часов полагалось бодро гулять по палубам, дыша холодной свежестью океана, или играть в шеффль-борд и другие игры для нового возбуждения аппетита, а в одиннадцать – подкрепляться бутербродами с бульоном; подкрепившись, с удовольствием читали газету и спокойно ждали второго завтрака, еще более питательного и разнообразного, чем первый; следующие два часа посвящались отдыху; все палубы были заставлены тогда лонгшезами, на которых путешественники лежали, укрывшись пледами, глядя на облачное небо и на пенистые бугры, мелькавшие за бортом, или сладко задремывая; в пятом часу их, освеженных и повеселевших, поили крепким душистым чаем с печеньями; в семь повещали трубными сигналами о том, что составляло главнейшую цель всего этого существования, венец его… И тут господин из Сан-Франциско, потирая от прилива жизненных сил руки, спешил в свою богатую люкс-кабину – одеваться.

По вечерам этажи «Атлантиды» зияли во мраке как бы огненными несметными глазами, и великое множество слуг работало в поварских, судомойнях и винных подвалах. Океан, ходивший за стенами, был страшен, но о нем не думали, твердо веря во власть над ним командира, рыжего человека чудовищной величины и грузности, всегда как бы сонного, похожего в своем мундире, с широкими золотыми нашивками на огромного идола и очень редко появлявшегося на люди из своих таинственных покоев; на баке поминутно взвывала с адской мрачностью и взвизгивала с неистовой злобой сирена, но немногие из обедающих слышали сирену – ее заглушали звуки прекрасного струнного оркестра, изысканно и неустанно игравшего в мраморной двусветной зале, устланной бархатными коврами, празднично залитой огнями, переполненной декольтированными дамами и мужчинами во фраках и смокингах, стройными лакеями и почтительными метрдотелями, среди которых один, тот, что принимал заказы только на вина, ходил даже с цепью на шее, как какой-нибудь лорд-мэр. Смокинг и крахмальное белье очень молодили господина из СанФранциско. Сухой, невысокий, неладно скроенный, но крепко сшитый, расчищенный до глянца и в меру оживленный, он сидел в золотисто-жемчужном сиянии этого чертога за бутылкой янтарного иоганисберга, за бокалами и бокальчиками тончайшего стекла, за кудрявым букетом гиацинтов. Нечто монгольское было в его желтоватом лице с подстриженными серебряными усами, золотыми пломбами блестели его крупные зубы, старой слоновой костью – крепкая лысая голова. Богато, но по годам была одета его жена, женщина крупная, широкая и спокойная; сложно, но легко и прозрачно, с невинной откровенностью – дочь, высокая, тонкая, с великолепными волосами, прелестно убранными, с ароматическим от фиалковых лепешечек дыханием и с нежнейшими розовыми прыщиками возле губ и между лопаток, чуть припудренных… Обед длился больше часа, а после обеда открывались в бальной зале танцы, во время которых мужчины, – в том числе, конечно, и господин из Сан-Франциско, – задрав ноги, решали на основании последних биржевых новостей судьбы народов, до малиновой красноты накуривались гаванскими сигарами и напивались ликерами в баре, где служили негры в красных камзолах, с белками, похожими на облупленные крутые яйца.

Океан с гулом ходил за стеной черными горами, вьюга крепко свистала в отяжелевших снастях, пароход весь дрожал, одолевая и ее, и эти горы, – точно плугом разваливая на стороны их зыбкие, то и дело вскипавшие и высоко взвивавшиеся пенистыми хвостами громады, – в смертной тоске стенала удушаемая туманом сирена, мерзли от стужи и шалели от непосильного напряжения внимания вахтенные на своей вышке, мрачным и знойным недрам преисподней, ее последнему, девятому кругу была подобна подводная утроба парохода, – та, где глухо гоготали исполинские топки, пожиравшие своими раскаленными зевами груды каменного угля, с грохотом ввергаемого в них облитыми едким, грязным потом и по пояс голыми людьми, багровыми от пламени; а тут, в баре, беззаботно закидывали ноги на ручки кресел, цедили коньяк и ликеры, плавали в волнах пряного дыма, в танцевальной зале все сияло и изливало свет, тепло и радость, пары то крутились в вальсах, то изгибались в танго – и музыка настойчиво, в какой-то сладостно-бесстыдной печали молила все об одном, все о том же… Был среди этой блестящей толпы некий великий богач, бритый, длинный, похожий на прелата, в старомодном фраке, был знаменитый испанский писатель, была всесветная красавица, была изящная влюбленная пара, за которой все с любопытством следили и которая не скрывала своего счастья: он танцевал только с ней, и все выходило у них так тонко, очаровательно, что только один командир знал, что эта пара нанята Ллойдом играть в любовь за хорошие деньги и уже давно плавает то на одном, то на другом корабле.

В Гибралтаре всех обрадовало солнце, было похоже на раннюю весну; на борту «Атлантиды» появился новый пассажир, возбудивший к себе общий интерес, – наследный принц одного азиатского государства, путешествовавший инкогнито, человек маленький, весь деревянный, широколицый, узкоглазый, в золотых очках, слегка неприятный – тем, что крупные черные усы сквозили у него, как у мертвого, в общем же милый, простой и скромный. В Средиземном море снова пахнуло зимой, шла крупная и цветистая, как хвост павлина, волна, которую, при ярком блеске и совершенно чистом небе, развела весело и бешено летевшая навстречу трамонтана. Потом, на вторые сутки, небо стало бледнеть, горизонт затуманился: близилась земля, показались Иския, Капри, в бинокль уже виден был кусками сахара насыпанный у подножия чего-то сизого Неаполь… Многие леди и джентльмены уже надели легкие, мехом вверх, шубки; безответные, всегда шепотом говорящие бои – китайцы, кривоногие подростки со смоляными косами до пят и с девичьими густыми ресницами, исподволь вытаскивали к лестницам пледы, трости, чемоданы, несессеры… Дочь господина из Сан-Франциско стояла на палубе рядом с принцем, вчера вечером, по счастливой случайности, представленным ей, и делала вид, что пристально смотрит вдаль, куда он указывал ей, что-то объясняя, что-то торопливо и негромко рассказывая; он по росту казался среди других мальчиком, он был совсем не хорош собой и странен – очки, котелок, английское пальто, а волосы редких усов точно конские, смуглая тонкая кожа на плоском лице точно натянута и как будто слегка лакирована, – но девушка слушала его и от волнения не понимала, что он ей говорит; сердце ее билось от непонятного восторга перед ним: все, все в нем было не такое, как у прочих, – его сухие руки, его чистая кожа, под которой текла древняя царская кровь, даже его европейская, совсем простая, но как будто особенно опрятная одежда таили в себе неизъяснимое очарование. А сам господин из Сан-Франциско, в серых гетрах на лакированных ботинках, все поглядывал на стоявшую возле него знаменитую красавицу, высокую, удивительного сложения блондинку с разрисованными по последней парижской моде глазами, державшую на серебряной цепочке крохотную, гнутую, облезлую собачку и все разговаривавшую с нею. И дочь, в какой-то смутной неловкости, старалась не замечать его.

Он был довольно щедр в пути и потому вполне верил в заботливость всех тех, что кормили и поили его, с утра до вечера служили ему, предупреждая его малейшее желание, охраняли его чистоту и покой, таскали его вещи, звали для него носильщиков, доставляли его сундуки в гостиницы. Так было всюду, так было в плавании, так должно было быть и в Неаполе. Неаполь рос и приближался; музыканты, блестя медью духовых инструментов, уже столпились на палубе и вдруг оглушили всех торжествующими звуками марша, гигант-командир, в парадной форме, появился на своих мостках и, как милостивый языческий бог, приветственно помотал рукой пассажирам – и господину из Сан-Франциско, так же, как и всем прочим, казалось, что это для него одного гремит марш гордой Америки, что это его приветствует командир с благополучным прибытием. А когда «Атлантида» вошла, наконец, в гавань, привалила к набережной своей многоэтажной громадой, усеянной людьми, и загрохотали сходни, – сколько портье и их помощников в картузах с золотыми галунами, сколько всяких комиссионеров, свистунов-мальчишек и здоровенных оборванцев с пачками цветных открыток в руках кинулось к нему навстречу с предложением услуг! И он ухмылялся этим оборванцам, идя к автомобилю того самого отеля, где мог остановиться и принц, и спокойно говорил сквозь зубы то по-английски, то по-итальянски:

– Go away![2] Via![3] Жизнь в Неаполе тотчас же потекла по заведенному порядку: рано утром – завтрак в сумрачной столовой, облачное, мало обещающее небо и толпа гидов у дверей вестибюля; потом первые улыбки теплого розоватого солнца, вид с высоко висящего балкона на Везувий, до подножия окутанный сияющими утренними парами, на серебристо-жемчужную рябь залива и тонкий очерк Капри на горизонте, на бегущих внизу, по липкой набережной, крохотных осликов в двуколках и на отряды мелких солдатиков, шагающих куда-то с бодрой и вызывающей музыкой; потом – выход к автомобилю и медленное движение по людным узким и серым коридорам улиц, среди высоких, многооконных домов, осмотр мертвенно-чистых и ровно, приятно, но скучно, точно снегом, освещенных музеев или холодных, пахнущих воском церквей, в которых повсюду одно и то же: величавый вход, закрытый тяжкой кожаной завесой, а внутри – огромная пустота, молчание, тихие огоньки семисвечника, краснеющие в глубине на престоле, убранном кружевами, одинокая старуха среди темных деревянных парт, скользкие гробовые плиты под ногами и чье-нибудь «Снятие со креста», непременно знаменитое; в час-второй завтрак на горе Сан-Мартино, куда съезжается к полудню немало людей самого первого сорта и где однажды дочери господина из Сан-Франциско чуть не сделалось дурно: ей показалось, что в зале сидит принц, хотя она уже знала из газет, что он в Риме; в пять-чай в отеле, в нарядном салоне, где так тепло от ковров и пылающих каминов; а там снова приготовления к обеду – снова мощный, властный гул гонга по всем этажам, снова вереницы шуршащих по лестницам шелками и отражающихся в зеркалах декольтированных дам, снова широко и гостеприимно открытый чертог столовой, и красные куртки музыкантов на эстраде, и черная толпа лакеев возле метрдотеля, с необыкновенным мастерством разливающего по тарелкам густой розовый суп… Обеды опять были так обильны и кушаньями, и винами, и минеральными водами, и сластями, и фруктами, что к одиннадцати часам вечера по всем номерам разносили горничные каучуковые пузыри с горячей водой для согревания желудков.

Однако декабрь выдался в тот год не совсем удачный: портье, когда с ними говорили о погоде, только виновато поднимали плечи, бормоча, что такого года они и не запомнят, хотя уже не первый год приходилось им бормотать это и ссылаться на то, что «всюду происходит что-то ужасное»: на Ривьере небывалые ливни и бури, в Афинах снег, Этна тоже вся занесена и по ночам светит, из Палермо туристы, спасаясь от стужи, разбегаются… Утреннее солнце каждый день обманывало: с полудня неизменно серело и начинал сеять дождь, да все гуще и холоднее: тогда пальмы у подъезда отеля блестели жестью, город казался особенно грязным и тесным, музеи чересчур однообразными, сигарные окурки толстяков-извозчиков в резиновых, крыльями развевающихся по ветру накидках – нестерпимо вонючими, энергичное хлопанье их бичей над тонкошеими клячами явно фальшивым, обувь синьоров, разметающих трамвайные рельсы, ужасною, а женщины, шлепающие по грязи, под дождем, с черными раскрытыми головами, – безобразно коротконогими; про сырость же и вонь гнилой рыбой от пенящегося у набережной моря и говорить нечего.

Господин и госпожа из Сан-Франциско стали по утрам ссориться; дочь их то ходила бледная, с головной болью, то оживала, всем восхищалась и была тогда и мила и прекрасна: прекрасныбыли те нежные, сложные чувства, что пробудила в ней встреча с некрасивым человеком, в котором текла необычная кровь, ибо ведь в конце-то концов, может быть, и не важно, что именно пробуждает девичью душу – деньги ли, слава ли, знатность ли рода… Все уверяли, что совсем не то в Сорренто, на Капри – там и теплей, и солнечней, и лимоны цветут, и нравы честнее, и вино натуральней. И вот семья из Сан-Франциско решила отправиться со всеми своими сундуками на Капри, с тем, чтобы, осмотрев его, походив по камням на месте дворцов Тиверия, побывав в сказочных пещерах Лазурного грота и послушав абруццских волынщиков, целый месяц бродящих перед рождеством по острову и поющих хвалы деве Марии, поселиться в Сорренто.

В день отъезда, – очень памятный для семьи из Сан-Франциско! – даже и с утра не было солнца. Тяжелый туман до самого основания скрывал Везувий, низко серел над свинцовой зыбью моря. Капри совсем не было видно – точно его никогда и не существовало на свете. И маленький пароходик, направившийся к нему, так валяло со стороны на сторону, что семья из Сан-Франциско пластом лежала на диванах в жалкой кают-компании этого пароходика, закутав ноги пледами и закрыв от дурноты глаза. Миссис страдала, как она думала, больше всех; ее несколько раз одолевало, ей казалось, что она умирает, а горничная, прибегавшая к ней с тазиком, – уже многие годы изо дня в день качавшаяся на этих волнах и в зной и в стужу и все – таки неутомимая, – только смеялась.

Мисс была ужасно бледна и держала в зубах ломтик лимона. Мистер, лежавший на спине, в широком пальто и большом картузе, не разжимал челюстей всю дорогу; лицо его стало темным, усы белыми, голова тяжко болела: последние дни благодаря дурной погоде он пил по вечерам слишком много и слишком много любовался «живыми картинами» в некоторых притонах. А дождь сек в дребезжащие стекла, на диваны с них текло, ветер с воем ломил в мачты и порою, вместе с налетавшей волной, клал пароходик совсем набок, и тогда с грохотом катилось что-то внизу. На остановках, в Кастелламаре, в Сорренто, было немного легче; но и тут размахивало страшно, берег со всеми своими обрывами, садами, пиниями, розовыми и белыми отелями и дымными, курчаво-зелеными горами летел за окном вниз и вверх, как на качелях; в стены стукались лодки, третьеклассники азартно орали, где-то, точно раздавленный, давился криком ребенок, сырой ветер дул в двери, и, ни на минуту не смолкая, пронзительно вопил с качавшейся барки под флагом гостиницы «Royal» картавый мальчишка, заманивавший путешественников: «Kgoya-al! Hotel Kgoya-аl!..» И господин из Сан-Франциско, чувствуя себя так, как и подобало ему, – совсем стариком, – уже с тоской и злобой думал обо всех этих «Royal», «Splendid», «Excelsior» и об этих жадных, воняющих чесноком людишках, называемых итальянцами; раз во время остановки, открыв глаза и приподнявшись с дивана, он увидел под скалистым отвесом кучу таких жалких, насквозь проплесневевших каменных домишек, налепленных друг на друга у самой воды, возле лодок, возле каких-то тряпок, жестянок и коричневых сетей, что, вспомнив, что это и есть подлинная Италия, которой он приехал наслаждаться, почувствовал отчаяние… Наконец, уже в сумерках, стал надвигаться своей чернотой остров, точно насквозь просверленный у подножия красными огоньками, ветер стал мягче, теплей, благовонней, по смиряющимся волнам, переливавшимся, как черное масло, потекли золотые удавы от фонарей пристани… Потом вдруг загремел и с плеском шлепнулся в воду якорь, наперебой понеслись отовсюду яростные крики лодочников – и сразу стало на душе легче, ярче засияла кают – компания, захотелось есть, пить, курить, двигаться… Через десять минут семья из Сан-Франциско сошла в большую барку, через пятнадцать ступила на камни набережной, а затем села в светлый вагончик и с жужжанием потянулась вверх по откосу, среди кольев на виноградниках, полуразвалившихся каменных оград и мокрых, корявых, прикрытых кое-где соломенными навесами апельсиновых деревьев, с блеском оранжевых плодов и толстой глянцевитой листвы скользивших вниз, под гору, мимо открытых окон вагончика… Сладко пахнет в Италии земля после дождя, и свой, особый запах есть у каждого ее острова!

Остров Капри был сыр и темен в этот вечер. Но тут он на минуту ожил, кое-где осветился. На верху горы, на площадке фуникулера, уже опять стояла толпа тех, на обязанности которых лежало достойно принять господина из Сан-Франциско. Были и другие приезжие, но не заслуживающие внимания, – несколько русских, поселившихся на Капри, неряшливых и рассеянных, в очках, с бородами, с поднятыми воротниками стареньких пальтишек, и компания длинноногих, круглоголовых немецких юношей в тирольских костюмах и с холщовыми сумками за плечами, не нуждающихся ни в чьих услугах, всюду чувствующих себя как дома и совсем не щедрых на траты. Господин же из Сан-Франциско, спокойно сторонившийся и от тех и от других, был сразу замечен. Ему и его дамам торопливо помогли выйти, перед ним побежали вперед, указывая дорогу, его снова окружили мальчишки и те дюжие каприйские бабы, что носят на головах чемоданы и сундуки порядочных туристов. Застучали по маленькой, точно оперной площади, над которой качался от влажного ветра электрический шар, их деревянные ножные скамеечки, по-птичьему засвистала и закувыркалась через голову орава мальчишек – и как по сцене пошел среди них господин из Сан-Франциско к какой-то средневековой арке под слитыми в одно домами, за которой покато вела к сияющему впереди подъезду отеля звонкая уличка с вихром пальмы над плоскими крышами налево и синими звездами на черном небе вверху, впереди. И опять было похоже, что это в честь гостей из Сан-Франциско ожил каменный сырой городок на скалистом островке в Средиземном море, что это они сделали таким счастливым и радушным хозяина отеля, что только их ждал китайский гонг, завывший по всем этажам сбор к обеду, едва вступили они в вестибюль.

Вежливо и изысканно поклонившийся хозяин, отменно элегантный молодой человек, встретивший их, на мгновение поразил господина из Сан-Франциско: взглянув на него, господин из Сан-Франциско вдруг вспомнил, что нынче ночью, среди прочей путаницы, осаждавшей его во сне, он видел именно этого джентльмена, точь-в-точь такого же, как этот, в той же визитке с круглыми полами и с той же зеркально причесанной головою.

Удивленный, он даже чуть было не приостановился. Но как в душе его уже давным-давно не осталось ни даже горчичного семени каких-либо так называемых мистических чувств, то тотчас же и померкло его удивление: шутя сказал он об этом странном совпадении сна и действительности жене и дочери, проходя по коридору отеля. Дочь, однако, с тревогой взглянула на него в эту минуту: сердце ее вдруг сжала тоска, чувство страшного одиночества на этом чужом, темном острове…

Только что отбыла гостившая на Капри высокая особа – Рейс XVII. И гостям из Сан-Франциско отвели те самые апартаменты, что занимал он. К ним приставили самую красивую и умелую горничную, бельгийку, с тонкой и твердой от корсета талией и в крахмальном чепчике в виде маленькой зубчатой короны, самого видного из лакеев, угольно-черного, огнеглазого сицилийца, и самого расторопного коридорного, маленького и полного Луиджи, много переменившего подобных мест на своем веку. А через минуту в дверь комнаты господина из Сан-Франциско легонько стукнул француз метрдотель, явившийся, чтобы узнать, будут ли господа приезжие обедать, и в случае утвердительного ответа, в котором, впрочем, не было сомнения, доложить, что сегодня лангуст, ростбиф, спаржа, фазаны и так далее. Пол еще ходил под господином из Сан-Франциско, – так закачал его этот дрянной итальянский пароходишко, – но он не спеша, собственноручно, хотя с непривычки и не совсем ловко, закрыл хлопнувшее при входе метрдотеля окно, из которого пахнуло запахом дальней Кухни и мокрых цветов в саду, и с неторопливой отчетливостью ответил, что обедать они будут, что столик для них должен быть поставлен подальше от дверей, в самой, глубине залы, что пить они будут вино местное, и каждому его слову метрдотель поддакивал в самых разнообразных интонациях, имевших, однако, только тот смысл, что нет и не может быть сомнения в правоте желаний господина из Сан-Франциско и что все, будет исполнено в точности. Напоследок он склонил голову и деликатно спросил:

– Все, сэр?

И, получив в ответ медлительное «yes»[4], прибавил, что сегодня у них в вестибюле тарантелла – танцуют Кармелла и Джузеппе, известные всей Италии и всему миру туристов».

– Я видел ее на открытках, – сказал господин из Сан-Франциско ничего не выражающим голосом. – А этот Джузеппе – ее муж?

– Двоюродный брат, сэр, – ответил метрдотель.

И помедлив, что-то подумав, но ничего не сказав, господин из Сан-Франциско отпустил его кивком головы.

А затем он снова стал точно к венцу готовиться: повсюду зажег электричество, наполнил все зеркала отражением света и блеска, мебели и раскрытых сундуков, стал бриться, мыться и поминутно звонить, в то время как по всему коридору неслись и перебивали его другие нетерпеливые звонки – из комнат его жены и дочери. И Луиджи, в своем красном переднике, с легкостью, свойственной многим толстякам, делая гримасы ужаса, до слез смешившие горничных, пробегавших мимо с кафельными ведрами в руках, кубарем катился на звонок и, стукнув в дверь костяшками, с притворной робостью, с доведенной до идиотизма почтительностью спрашивал:

– На sonato, signore?[5] И из-за двери слышался неспешный и скрипучий, обидно вежливый голос:

– Yes, come in…[6] Что чувствовал, что думал господин из Сан-Франциско в этот столь знаменательный для него вечер? Он, как всякий испытавший качку, только очень хотел есть, с наслаждением мечтал о первой ложке супа, о первом глотке вина и совершал привычное дело туалета даже в некотором возбуждении, не оставлявшем времени для чувств и размышлений.

Выбрившись, вымывшись, ладно вставив несколько зубов, он, стоя перед зеркалами, смочил и придрал щетками в серебряной оправе остатки жемчужных волос вокруг смугло-желтого черепа, натянул на крепкое старческое тело с полнеющей от усиленного питания талией кремовое шелковое трико, а на сухие ноги с плоскими ступнями – черные шелковые чулки и бальные туфли, приседая, привел в порядок высоко подтянутые шелковыми помочами черные брюки и белоснежную, с выпятившейся грудью рубашку, вправил в блестящие манжеты запонки и стал мучиться с ловлей под твердым воротничком запонки шейной. Пол еще качался под ним, кончикам пальцев было очень больно, запонка порой крепко кусала дряблую кожицу в углублении под кадыком, но он был настойчив и, наконец, с сияющими от напряжения глазами, весь сизый от сдавившего ему горло не в меру тугого воротничка, таки доделал дело – и в изнеможении присел перед трюмо, весь отражаясь в нем и повторяясь в других зеркалах.

– О, это ужасно! – пробормотал он, опуская крепкую лысую голову и не стараясь понять, не думая, что именно ужасно, потом привычно и внимательно оглядел свои короткие, с подагрическими затвердениями на суставах пальцы, их крупные и выпуклые ногти миндального цвета и повторил с убеждением: – Это ужасно…

Но тут зычно, точно в языческом храме, загудел по всему дому второй гонг И, поспешно встав с места, господин из Сан-Франциско еще больше стянул воротничок галстуком, а живот открытым жилетом, надел смокинг, выправил манжеты, еще раз оглядел себя в зеркале. «Эта Кармелла, смуглая, с наигранными глазами, похожая на мулатку, в цветистом наряде, где преобладает оранжевый цвет, пляшет, должно быть, необыкновенно», – подумал он И, бодро выйдя из своей комнаты и подойдя по ковру к соседней, жениной, громко спросил, скоро ли они?

– Через пять минут! – звонко и уже весело отозвался из-за двери девичий голос.

– Отлично, – сказал господин из Сан-Франциско.

И не спеша пошел по коридорам и по лестницам, устланным красными коврами, вниз, отыскивая читальню. Встречные слуги жались от него к стене, а он шел, как бы не замечая их. Запоздавшая к обеду старуха, уже сутулая, с молочными волосами, но декольтированная, в светло-сером шелковом платье, поспешала изо всех сил, но смешно, по-куриному, и он легко обогнал ее Возле стеклянных дверей столовой, где уже все были в сборе и начали есть, он остановился перед столиком, загроможденным коробками сигар и египетских папирос, взял большую маниллу и кинул на столик три лиры; на зимней веранде мимоходом глянул в открытое окно: из темноты повеяло на него нежным воздухом, померещилась верхушка старой пальмы, раскинувшая по звездам свои вайи, казавшиеся гигантскими, донесся отдаленный ровный шум моря… В читальне, уютной, тихой и светлой только над столами, стоя шуршал газетами какой-то седой немец, похожий на Ибсена, в серебряных круглых очках и с сумасшедшими, изумленными глазами Холодно осмотрев его, господин из Сан-Франциско сел в глубокое кожаное кресло в углу, возле лампы под зеленым колпаком, надел пенсне и, дернув головой от душившего его воротничка, весь закрылся газетным листом. Он быстро пробежал заглавие некоторых статей, прочел несколько строк о никогда не прекращающейся балканской войне, привычным жестом перевернул газету, – как вдруг строчки вспыхнули перед ним стеклянным блеском, шея его напружилась, глаза выпучились, пенсне слетело с носа… Он рванулся вперед, хотел глотнуть воздуха – и дико захрипел; нижняя челюсть его отпала, осветив весь рот золотом пломб, голова завалилась на плечо и замоталась, грудь рубашки выпятилась коробом – и все тело, извиваясь, задирая ковер каблуками, поползло на пол, отчаянно борясь с кем-то.

Не будь в читальне немца, быстро и ловко сумели бы в гостинице замять это ужасное происшествие, мгновенно, задними ходами, умчали бы за ноги и за голову господина из Сан-Франциско куда подальше – и ни единая душа из гостей не узнала бы, что натворил он. Но немец вырвался из читальни с криком, он всполошил весь дом, всю столовую и многие вскакивали из за еды, опрокидывая стулья, многие, бледнея, бежали к читальне, на всех языках раздавалось:

«Что, что случилось?» – и никто не отвечал толком, никто не понимал ничего, так как люди и до сих пор еще больше всего дивятся и ни за что не хотят верить смерти. Хозяин метался от одного гостя к другому, пытаясь задержать бегущих и успокоить их поспешными заверениями, что это так, пустяк, маленький обморок с одним господином из Сан-Франциско… Но никто его не слушал, многие видели, как лакеи и коридорные срывали с этого господина галстук, жилет, измятый смокинг и даже зачем-то бальные башмаки с черных шелковых ног с плоскими ступнями. А он еще бился. Он настойчиво боролся со смертью, ни за что не хотел поддаться ей, так. Неожиданно и грубо навалившейся на него. Он мотал головой, хрипел, как зарезанный, закатил глаза, как пьяный… Когда его торопливо внесли и положили на кровать в сорок третий номер, – самый маленький, самый плохой, самый сырой и холодный, в конце нижнего коридора, – прибежала его дочь, с распущенными волосами, в распахнувшемся капотике, с обнаженной грудью, поднятой корсетом, потом большая, тяжелая и уже совсем наряженная к обеду жена, у которой рот был круглый от ужаса… Но тут он уже и головой перестал мотать.

Через четверть часа в отеле все кое-как пришло в порядок. Но вечер был непоправимо испорчен. Некоторые, возвратясь в столовую, дообедали, но молча, с обиженными лицами, меж тем как хозяин подходил то к тому, то к другому, в бессильном и приличном раздражении пожимая плечами, чувствуя себя без вины виноватым, всех уверяя, что он отлично понимает, «как это неприятно», и давая слово, что он примет «все зависящие от него меры» к устранению неприятности; тарантеллу пришлось отменить, лишнее электричество потушили, большинство гостей ушло в пивную, и стало так тихо, что четко слышался стук часов в вестибюле, где только один попугай деревянно бормотал что-то возясь перед сном в своей клетке, ухитряясь заснуть с нелепо задранной на верхний шесток лапой… Господин из Сан-Франциско лежал на дешевой железной кровати, под грубыми шерстяными одеялами, на которые с потолка тускло светил один рожок. Пузырь со льдом свисал на его мокрый и холодный лоб. Сизое, уже мертвое лицо постепенно стыло, хриплое клокотанье, вырывавшееся из открытого рта, «освещенного отблеском золота, слабело Это хрипел уже не господин из Сан-Франциско, – его больше не было, – а кто-то другой. Жена, дочь, доктор, прислуга стояли и глядели на него. Вдруг то, чего они ждали и боялись, совершилось – хрип оборвался. И медленно, медленно, на глазах у всех, потекла бледность по лицу умершего, и черты его стали утончаться, светлеть, – красотой, уже давно подобавшей ему.

Вошел хозяин. «Gia e morto» [7], – сказал ему, шепотом доктор. Хозяин с бесстрастным лицом пожал плечами. Миссис, у которой тихо катились по щекам слезы, подошла к нему и робко сказала, что теперь надо перенести покойного в его комнату.

– О нет, мадам, – поспешно, корректно, но уже без всякой любезности, и не по-английски, а по-французски возразил хозяин, которому совсем не интересны были те пустяки, что могли оставить теперь в его кассе приезжие из Сан-Франциско. – Это совершенно невозможно, мадам, – сказал он и прибавил в пояснение, что он очень ценит эти апартаменты, что если бы он исполнил ее желание, то всему Капри стало бы известно об этом и туристы начали бы избегать их.

Мисс, все время странно смотревшая на него, села на стул и, зажав рот платком, зарыдала. У миссис слезы сразу высохли, лицо вспыхнуло Она подняла тон, стала требовать, говоря на своем языке и вое еще не веря, что уважение к ним окончательно потеряно. Хозяин с вежливым достоинством осадил ее: если мадам не нравятся порядки отеля, он не смеет ее задерживать; и твердо заявил, что тело должно быть вывезено сегодня же на рассвете, что полиции уже дано знать, что представитель ее сейчас явится и исполнит необходимые формальности… Можно ли достать на Капри хотя бы простой готовый гроб, спрашивает мадам? К сожалению, нет, ни в каком случае, а сделать никто не успеет. Придется поступить как-нибудь иначе… Содовую английскую воду, например, он получает в больших и длинных ящиках… перегородки из такого ящика можно вынуть…

Ночью весь отель спал. Открыли окно в сорок третьем номере, – оно выходило в угол сада, где под высокой каменной стеной, утыканной по гребню битым стеклом, рос чахлый банан, – потушили электричество, заперли дверь на ключ и ушли. Мертвый остался в темноте, синие звезды глядели на него с неба, сверчок с грустной беззаботностью запел в стене… В тускло освещенном коридоре сидели на подоконнике две горничные, что-то штопая Вошел Луиджи с кучей платья на руке, в туфлях.

– Pronto?[8] – озабоченно спросил он звонким шепотом, указывая глазами на страшную дверь в конце коридора. И легонько помотал свободной рукой в ту сторону. – Partenza! [9] – шепотом крикнул он, как бы провожая поезд, то, что обычно кричат в Италии на станциях при отправлении поездов, – и горничные, давясь беззвучным смехом, упали головами на плечи друг другу.

Почом он, мягко подпрыгивая, подбежал к самой двери, чуть стукнул в нее и, склонив голову набок, вполголоса, почтительнейше спросил:

– На sonato, signore?

И, сдавив горло, выдвинув нижнюю челюсть, скрипуче, медлительно и печально ответил сам себе, как бы из-за двери:

– Yes, come in…

А на рассвете, когда побелело за окном сорок третьего номера и влажный ветер зашуршал рваной листвой банана, когда поднялось и раскинулось над островом Капри голубое утреннее небо и озолотилась против солнца, восходящего за далекими синими горами Италии, чистая и четкая вершина Монте-Соляро, когда пошли на работу каменщики, поправлявшие на острове тропинки для туристов, – принесли к сорок третьему номеру длинный ящик из-под содовой воды. Вскоре он стал очень тяжел – и крепко давил колени младшего портье, который шибко повез его на одноконном извозчике по белому шоссе, взад и вперед извивавшемуся по склонам Капри, среди каменных оград и виноградников, все вниз и вниз, до самого моря. Извозчик, кволый человек с красными глазами, в старом пиджачке с короткими рукавами и в сбитых башмаках, был с похмелья, – целую ночь играл в кости в траттории, – и все хлестал свою крепкую лошадку, по-сицилиански разряженную, спешно громыхающую всяческими бубенчиками на уздечке в цветных шерстяных помпонах и на остриях высокой медной седелки, с аршинным, трясущимся на бегу птичьим пером, торчащим из подстриженной челки. Извозчик молчал, был подавлен своей беспутностью, своими пороками, – тем, что он до последней полушки проиграл ночью вое те медяки, которыми были полны его карманы. Но утро было свежее, на таком воздухе, среди моря, под утренним небом, хмель скоро улетучивается и скоро возвращается беззаботность к человеку, да утешал извозчика и тот неожиданный заработок, что дал ему какой-то господин из Сан-Франциско, мотавший своей мертвой головой в ящике за его спиною… Пароходик, жуком лежавший далеко внизу, на нежной и яркой синеве которой так густо и полно налит Неаполитанский залив, уже давал последние гудки – и они бодро отзывались по всему острову, каждый изгиб которого, каждый гребень, каждый камень был так явственно виден отовсюду, точно воздуха совсем не было. Возле пристани младшего портье догнал старший, мчавший в автомобиле мисс и миссис, бледных с провалившимися от слез и бессонной ночи глазами. И через десять минут пароходик снова зашумел водой и снова побежал к Сорренто, к Кастелламаре, навсегда увозя от Капри семью из Сан-Франциско… И на острове снова водворились мир и покой.

На этом острове, две тысячи лет тому назад, жил человек, совершенно запутавшийся в своих жестоких и грязных поступках, который почему-то забрал власть над миллионами людей и который, сам растерявшись от бессмысленности этой власти и от страха, что кто-нибудь убьет его из-за угла, наделал жестокостей сверх всякой меры, – и человечество навеки запомнило его, и те, что в совокупности своей, столь же непонятно и, по существу, столь же жестоко, как и он, властвуют теперь в мире, со всего света съезжаются смотреть на остатки того каменного дома, где он жил на одном из самых крутых подъемов острова. В это чудесное утро все, приехавшие на Капри именно с этой целью, еще спали по гостиницам, хотя к подъездам гостиниц уже вели маленьких мышастых осликов под красными седлами, на которые опять должны были нынче, проснувшись и наевшись, взгромоздиться молодые и старые американцы и американки, немцы и немки и за которыми опять должны были бежать по каменистым тропинкам, и все в гору, вплоть до самой вершины Монте-Тиберио, нищие каприйские старухи с палками в жилистых руках. Успокоенные тем, что мертвого старика из Сан-Франциско, тоже собиравшегося ехать с ними, но вместо того только напугавшего их напоминанием о смерти, уже отправили в Неаполь, путешественники спали крепким сном, и на острове было еще тихо, магазины в городе были еще закрыты. Торговал только рынок на маленькой площади – рыбой и зеленью, и были на нем одни простые люди, среди которых, как всегда, без всякого дела, стоял Лоренцо, высокий старик лодочник, беззаботный гуляка и красавец, знаменитый по всей Италии, не раз служивший моделью многим живописцам: он принес и уже продал за бесценок двух пойманных им ночью омаров, шуршавших в переднике повара того самого отеля, где ночевала семья из Сан-Франциско, и теперь мог спокойно стоять хоть до вечера, с царственной повадкой поглядывая вокруг, рисуясь своими лохмотьями, глиняной трубкой и красным шерстяным беретом, спущенным на одно ухо. А по обрывам Монте-Соляро, по древней финикийской дороге, вырубленной в скалах, по ее каменным ступенькам, спускались от Анакапри два абруццских горца. У одного под кожаным плащом была волынка, – большой козий мех с двумя дудками, у другого – нечто вроде деревянной цевницы. Шли они – и целая страна, радостная, прекрасная, солнечная, простирались под ними: и каменистые горбы острова, который почти весь лежал у их ног, и та сказочная синева, в которой плавал он, и сияющие утренние пары над морем к востоку, под ослепительным солнцем, которое уже жарко грело, поднимаясь все выше и выше, и туманно-лазурные, еще по-утреннему зыбкие массивы Италии, ее близких и далеких гор, красоту которых бессильно выразить человеческое слово. На полпути они замедлили шаг: над дорогой, в гроте скалистой стены Монте-Соляро, вся озаренная солнцем, вся в тепле и блеске его, стояла в белоснежных гипсовых одеждах и в царском венце, золотисто-ржавом от непогод, матерь божия, кроткая и милостивая, с очами, поднятыми к небу, к вечным и блаженным обителям трижды благословенного сына ее. Они обнажили головы, приложили к губам свои цевницы – и полились наивные и смиренно-радостные хвалы их солнцу, утру, ей, непорочной заступнице всех страждущих в этом злом и прекрасном мире, и рожденному от чрева ее в пещере Вифлеемской, в бедном пастушеском приюте, в далекой земле Иудиной…

Тело же мертвого старика из Сан-Франциско возвращалось домой, в могилу, на берега Нового Света. Испытав много унижений, много человеческого невнимания, с неделю пространствовав из одного портового пакгауза в другой, оно снова попало, наконец, на тот же самый знаменитый корабль, на котором так еще недавно, с таким почетом везли его в Старый Свет. Но теперь уже скрывали его от живых – глубоко спустили в просмоленном гробе в черный трюм.

И опять, опять пошел корабль в свой далекий морской путь. Ночью плыл он мимо острова Капри, и печальны были его огни, медленно скрывавшиеся в темном море, для того, кто смотрел на них с острова Но там, на корабле, в светлых, сияющих люстрами и мрамором залах, был, как обычно, людный бал в эту ночь.

Был он и на другую и на третью ночь – опять среди бешеной вьюги, проносившейся над гудевшим, как погребальная месса, и ходившим траурными от серебряной пены горами океаном. Бесчисленные огненные глаза корабля были за снегом едва видны Дьяволу, следившему со скал Гибралтара, с каменистых ворот двух миров, за уходившим в ночь и вьюгу кораблем. Дьявол был громаден, как утес, но еще громаднее его был корабль, многоярусный, многотрубный, созданный гордыней Нового Человека со старым сердцем Вьюга билась в его снасти и широкогорлые трубы, побелевшие от снега, но он был стоек, тверд, величав и страшен. На самой верхней крыше его одиноко высились среди снежных вихрей те уютные, слабо освещенные покои, где, погруженные в чуткую и тревожную дремоту, надо всем кораблем восседал его грузный водитель, похожий на языческого идола. Он слышал тяжкие завывания и яростные взвизгивания сирены, удушаемой бурей, но успокаивал себя близостью того, в конечном итоге для него самого непонятного, что было за его стеною той большой как бы бронированной каюты, что то и дело наполнялась таинственным гулом, трепетом и сухим треском синих огней, вспыхивавших и разрывавшихся вокруг бледнолицего телеграфиста с металлическим полуобручем на голове. В самом низу, в подводной утробе «Атлантиды», тускло блистали сталью, сипели паром и сочились кипятком и маслом тысячепудовые громады котлов и всяческих других машин, той кухни, раскаляемой исподу адскими топками, в которой варилось движение корабля, – клокотали страшные в своей сосредоточенности силы, передававшиеся в самый киль его, в бесконечно длинное подземелье, в круглый туннель, слабо озаренный электричеством, где медленно, с подавляющей человеческую душу неукоснительностью, вращался в своем масленистом ложе исполинский вал, точно живое чудовище, протянувшееся в этом туннеле, похожем на жерло. А средина «Атлантиды», столовые и бальные залы ее изливали свет и радость, гудели говором нарядной толпы, благоухали свежими цветами, пели струнным оркестром. И опять мучительно извивалось и порою судорожно сталкивалась среди этой толпы, среди блеска огней, шелков, бриллиантов и обнаженных женских плеч, тонкая и гибкая пара нанятых влюбленных: грешно скромная, хорошенькая девушка с опущенными ресницами, с невинной прической и рослый молодой человек с черными, как бы приклеенными волосами, бледный от пудры, в изящнейшей лакированной обуви, в узком, с длинными фалдами, фраке – красавец, похожий на огромную пиявку. И никто не знал ни того, что уже давно наскучило этой паре притворно мучиться своей блаженной мукой под бесстыдно-грустную музыку, ни того, что стоит гроб глубоко, глубоко под ними, на дне темного трюма, в соседстве с мрачными и знойными недрами корабля, тяжко одолевающего мрак, океан, вьюгу…

Смотрите также на нашем сайте:

Технический прогресс аргументы из литературы для итогового сочинения 2021-2022

Аргументы для направления «Кому на Руси жить хорошо? — вопрос гражданина» итоговое сочинение 2021-2022

ПОДЕЛИТЬСЯ МАТЕРИАЛОМ

Социальное и космическое зло в рассказе И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско»

Добро и зло — эти понятия знакомы нам с детства. Известное стихотворение Маяковского « Что такое хорошо и что такое плохо?» представляет многочисленные примеры «зла»: «бьет дрянной драчун слабого мальчишку», «сын чернее ночи, грязь лежит на рожице» и др. Чаще всего мы так и понимаем добро и зло — в чисто бытовом, житейском смысле — как набор определенных качеств: добро — это нравственность, правдивость, чистота, а зло — подлость, притворство, высокомерие и т. д. Однако добро и зло — это не просто бытовые понятия, а универсальные категории, о высших, абсолютных проявлениях которых Достоевский говорил так: «Здесь Дьявол с Богом борется, а поле битвы — сердца людей».

В рассказе Бунина «Господин из Сан-Франциско» мы видим как проявления зла бытового, социального, так и зла абсолютного, метафизического. Социальное зло предстает в рассказе в виде несправедливого буржуазного миропорядка. Известно, что одним из биографических источников замысла рассказа стал спор, в котором Бунин говорил своему оппоненту — попутчику на пароходе о том, что контрастом их праздному времяпрепровождению является адская работа «черных от угля» машинистов.

Социальное зло в рассказе — это изображение социального неравенства людей. Господин из Сан-Франциско и другие пассажиры парохода, «похожего на громадный отель со всеми удобствами», ведут роскошную жизнь: «напиваются ликерами в баре», играют в подвижные игры для возбуждения аппетита, танцуют, принимают ванны. В подводной же утробе этого парохода «по пояс голые люди», «облитые едким, грязным потом», выполняют адски тяжелую работу. Здесь автор непременно использует прием контраста: «в баре беззаботно закидывали ноги на ручки кресел, цедили коньяк и ликеры» — а на вышке «мерзли от стужи и шалели от непосильного напряжения внимания вахтенные». Не случайно роскошному «верхнему» раю противопоставлены «грозные недра преисподней». 

Социальное зло — это также и непоколебимая уверенность одних людей в том, что они вправе повелевать другими. Господин из Сан-Франциско «был твердо уверен, что имеет полное право на отдых, на удовольствия, для такой уверенности у него был тот довод, что… он был богат». Американцу нет никакого дела до обслуживающих его людей, они для него — не личности, а лишь исполнители определенных функций: «он… вполне верил в заботливость всех тех, что кормили и поили его, охраняли его чистоту и покой, таскали его вещи…»

Социальное зло — это и притворство многих людей, которые не просто живут, а лицедействуют, играют какую-нибудь роль, порой уже смертельно им надоевшую. Вот изящная влюбленная пара, за которой все с любопытством следят и которая не скрывает своего счастья. На деле тонкое очарование их чувств оказывается лишь маской, притворством, они наняты «играть любовь» за деньги. Подлинное содержание составляет разительный контраст мнимому — не случайно при описании этой пары Бунин использует оксюмороны: «грешно-скромная девушка», «красавец, похожий на огромную пиявку», «блаженная мука».

И наконец, социальное зло проявляется в том, что люди живут, подчинившись не естественному человеческому началу, а «логике вещей» — важнее всегда оказывается социальный статус человека, его место в социальной иерархии, а не его подлинная сущность. Господин из Сан-Франциско ценен окружающим не как человек, а как господин. Пока он богат, полон сил, хозяин отеля «вежливо и изысканно» кланяется его семье, а метрдотель дает понять, что «нет и не может быть сомнения в правоте желаний господина». Но как только господин умирает, хозяин отеля говорит с его женой «уже без всякой любезности», а покойного помещает в самый дешевый номер, твердо заявив о необходимости срочного вывоза тела. Отношение господина к людям «перебрасывается» на него самого.

Но задумаемся — только ли социальное неблагополучие оказывается в поле зрения автора? Вряд ли причина всех зол только в социальном устройстве общества, и вряд ли зло исчезнет, если его изменить. Все эти проблемы вечные, неустранимые, они существуют в любом обществе, и социальное зло — лишь следствие зла вечного, космического, мирового. Космическое зло проявляется в вечности, неуничтожимости любого зла. Не случайно в рассказе в качестве параллели судьбе господина упоминание о римском императоре Нероне Тиберии: «На этом острове две тысячи лет тому назад жил человек, несказанно мерзкий в удовлетворении своей похоти и почему-то имевший власть над миллионами людей».

Это зло не исчезло — оно возрождалось тысячи раз и возродилось в том же господине из Сан-Франциско. Космическое зло — это непонятность и враждебность человеку мировых стихий: «океан был страшен», «вьюга билась в снасти корабля», «взвизгивала с неистовой злобой сирена». Человек старается не думать об этом, заглушая страшные сигналы « звуками прекрасного струнного оркестра». Но он бессилен перед лицом мировых стихий, он — песчинка в хаосе мироздания. Разве человек заслужил право на господство над миром? Он не способен справиться с космическим злом — ведь он даже не искоренил в себе самом зла социального. Космическое зло для нас — это и внезапность смерти, могущей оборвать жизнь в любой миг, а несправедливость в том, что жизнь после нашей смерти будет продолжаться и попугай будет так же возиться в клетке перед сном, а горцы — возносить хвалы Божьей Матери.

Олицетворением мирового зла в рассказе является Дьявол, «громадный, как утес», следивший со скал за кораблем, — это символ темных, не подвластных разуму начал человеческой жизни. И бесполезны все претензии людей на господство в этом мире. По мысли Бунина, дьявол правит балом на корабле нашей жизни.

Долгое время все жизненные противоречия мы сводили к социальному плану. На самом деле часто жизненные неурядицы — это проявление высших закономерностей, абсолютного мирового катастрофизма. Но с другой стороны, не является ли зло все же необходимым элементом нашей жизни, ведь противоречия — источник любого движения. Не случайно герой романа Булгакова «Мастер и Маргарита» Воланд так говорит «посланцу добра»: «Что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени. Ведь тени получаются от предметов и людей… Не хочешь ли ты ободрать весь земной шар, снеся с него прочь все живое из-за твоей фантазии наслаждаться голым светом?»

Аргументы к итоговому сочинению из рассказа И.А. Бунина «Господин из Сан-Франциско». Направление «Мечта и реальность» 

Мечта, какой она бывает, несоответствие мечты и реальности.   Главный герой рассказа – собирательный образ людей, которые не живут, а существуют:
«До этой поры он не жил, а лишь существовал, правда, очень недурно, но все же возлагая все надежды на будущее. Он работал не покладая рук, — китайцы, которых он выписывал к себе на работы целыми тысячами, хорошо знали, что это значит! — и наконец увидел, что сделано уже много, что он почти сравнялся с теми, кого некогда взял себе за образец, и решил передохнуть».

Господин из Сан-Франциско – богатый, целеустремленный человек, который всю жизнь работал, чтобы когда-нибудь потом отдохнуть. Наконец, поняв, что добился многого герой решается исполнить свою мечту: пуститься в путешествие на 2 года. За много лет представление об идеальном отдыхе обросло подробностями, оно было выверено до мелочей. 
«В декабре и январе он надеялся наслаждаться солнцем Южной Италии, памятниками древности, тарантеллой, серенадами бродячих певцов и тем, что люди в его годы чувствуют особенно тонко, — любовью молоденьких неаполитанок, пусть даже и не совсем бескорыстной; карнавал он думал провести в Ницце, в Монте-Карло, куда в эту пору стекается самое отборное общество, где одни с азартом предаются автомобильным и парусным гонкам, другие рулетке, третьи тому, что принято называть флиртом, а четвертые — стрельбе в голубей, которые очень красиво взвиваются из садков над изумрудным газоном, на фоне моря цвета незабудок, и тотчас же стукаются белыми комочками о землю; начало марта он хотел посвятить Флоренции, к страстям господним приехать в Рим, чтобы слушать там Miserere; входили в его планы и Венеция, и Париж, и бой быков в Севилье, и купанье на английских островах, и Афины, и Константинополь, и Палестина, и Египет, и даже Япония, — разумеется, уже на обратном пути»

Представления о прекрасном отдыхе и реальность не совпали: испортилась погода, его укачало, ощущения были совершенно не такими, какими представлял себе главный герой: «И господин из Сан-Франциско, чувствуя себя так, как и подобало ему, — совсем стариком, — уже с тоской и злобой думал обо всех этих жадных, воняющих чесноком людишках, называемых итальянцами; раз во время остановки, открыв глаза и приподнявшись с дивана, он увидел под скалистым отвесом кучу таких жалких, насквозь проплесневевших каменных домишек, налепленных друг на друга у самой воды, возле лодок, возле каких-то тряпок, жестянок и коричневых сетей, что, вспомнив, что это и есть подлинная Италия, которой он приехал наслаждаться, почувствовал отчаяние…» 
Даже испорченную версию своей мечты герою не суждено было воплотить в жизнь, он умер в самом начале путешествия, медленно, мучительно, цепляясь за реальность.

Проанализировав произведение, можно сделать вывод: мечта главного героя – это то, что он мог сделать и год, и два, и пять лет назад. Но почему-то не решался, не считал, что может себе это позволить. 

Если задуматься, то он хотел когда-нибудь начать жить по-настоящему, дышать полной грудью, тратить заработанные деньги. Однако все вышеперечисленное ассоциировалось у героя обязательно с ощущением счастья, которое он при это будет испытывать. И даже если бы солнце светило, мы не знаем, принесло бы это главному герою счастье или нет.

Выходит, что мечта господина из Сан-Франциско – жить счастливо, вот только герой, к сожалению, так и не успел понять, что счастье – это не то, что маячит за горизонтом, оно в самой жизни. Мечта – это не то, что делает человека счастливым в тот же миг, когда осуществится. Более того, мечта и цель совершенно разные вещи. Несмотря на то что герой – целеустремленный, волевой человек, все же его мечта – это скорее цель, чем нечто большее, хотя он этого и не понимает. 
Герой умирает, так и не осуществив свою мечту. Даже если принять тот факт, что мечта всей жизни может быть заключена в рамки двухгодового путешествия, то стоила ли жизнь, полная лишений и бессмысленного труда, этих двух лет? И стоило ли откладывать мечту так надолго?

Откладывая мечту на потом, можно никогда не успеть ее осуществить, как главный герой рассказа И.А. Бунина. Более того, если возлагать на мечту слишком большие надежды, то можно горько разочароваться, и тогда солнце будет не так светить,  а ветер будет дуть совершенно иначе, чем ты представлял. 

Равнодушие и отзывчивость – две противоположности, которые сильно влияют на выбор и жизни людей. Равнодушие – это неспособность сострадать, чувствовать боль других людей, нежелание помогать и проникаться чужим горем. Оно приносит лишь страдание в наш мир. А отзывчивость – это великое умение человека сопереживать и помогать людям как морально, так и физически. Многомудрый Литрекон специально для Вас составил список примеров из литературы для итогового сочинения.

Чем опасно равнодушие? 

И.А. Бунин, «Господин из Сан-Франциско». Равнодушие делает общество циничным, а мир — жестоким. Это доказывает пример из рассказа Бунина. Мы видим людей, которых мотивирует к действию лишь алчность. Богатого коммерсанта окружают лицемерные улыбки, его семья пользуется фальшивым почетом, но как только с ним происходит несчастье, все тут же отворачиваются от него и его домочадцев. Такой любезный хозяин отеля теперь стал грубым и потребовал от вдовы убрать тело постояльца немедленно. Бесчисленные слуги и носильщики не выражали ни скорби, ни сочувствия, ни понимания. Труп погрузили в ящик из-под содовой и везли в трюме, чтобы не портить настроение другим богачам. Все общество проникнуто безразличием к чужим горестям и зациклено лишь на эгоистических нуждах. Это ведет к тому, что никто не может найти помощи и участия в момент нужды.

А. П. Чехов «В аптеке». Тема равнодушие затрагивается в рассказе А. П. Чехова «В аптеке». В жизни домашнего учителя — Егора Алексеевича Свойкина — случилось несчастье: он тяжело заболел. Ни родных, ни знакомых у героя рассказа не было, поэтому справляться со всеми неприятностями приходилось самостоятельно. Посетив врача, Свойкин направился в аптеку, где собирался купить лекарства. Провизор изучил рецепт и подготовил все необходимое. Самочувствие Егора Алексеевича постоянно ухудшалось, он пытался поговорить с аптекарем и немного отвлечься от неприятных ощущений. Но, к сожалению, провизор даже не подумал поддержать разговор с покупателем. Подсчитав всю сумму, он объявил ее: один рубль шесть копеек. У Свойкина не оказалось достаточно средств, не хватало шести копеек. Работник так и не смог войти в положение больного и лишь требовал деньги. Свойкину пришлось отправиться домой. Но, вернуться к аптеке он уже не смог, не хватило сил. Егор Алексеевич стал настоящей жертвой безразличия. Так, равнодушие — качество, которое делает людей глухими и слепыми к нуждам окружающих. Тот, кто обладает этой чертой характера, не готов помогать другим, он не способен даже задуматься о необходимости оказать поддержку тем, кто действительно в ней нуждается. 

А. П. Чехов «Тоска». Наиболее ярко проблема равнодушия показана в рассказе А. П. Чехова «Тоска». Иона совсем недавно похоронил сына. Мужчина остался совершенно один. Смерть самого родного человека для него оказалась слишком тяжела. Горе Ионы смог бы облегчить любой, даже незнакомый человек, готовый выслушать всю его историю и искренне посочувствовать. К сожалению, каждый, кто садился в повозку героя рассказа, был слишком занят личными проблемами. У людей не хватало ни времени, ни желания, чтобы поддержать извозчика. Безразличие сделало их чёрствыми и жестокими. Так, отсутствие у людей возможности обращать внимание на чувства и эмоции окружающих делает их совершенно далёкими друг от друга. К сожалению, в мире, где царит равнодушие, нет места счастью, ведь каждый человек навсегда остаётся одинок и не имеет ни единого шанса на помощь и поддержку. 

Равнодушие — вина человека или его беда?

Л. Н. Толстой «Война и мир». Что же такое равнодушие: вина или беда? Над этим размышляет Л. Н. Толстой в романе-эпопее «Война и мир». Адольф Берг — типичный представитель светского общества, для которого деньги, слава и должность были самыми важными жизненными ценностями. Отправляясь на фронт, он не думал о необходимости защищать Родину от французских захватчиков. Он лишь мечтал о наградах. Бергу удалось получить то, что он хотел. Герой представил свою службу в глазах генералов так, что был удостоен нескольких орденов. Но к цели военных действий он был равнодушен. Для него борьба была карьерой. Берг — эгоистичный человек, способный говорить лишь о важности собственной персоны. Но даже будучи истинным «героем» в своих рассказах, он оказался невероятно скуп и расчётлив в реальной жизни. Берг и не думал помогать раненым бойцам, как это делали многие семьи, которые на своих подводах вывозили раненых из Москвы. Он, наоборот, старался забрать с собой как можно больше мебели и дорогого декора. Так, равнодушие — качество человека, для которого чувства окружающих не имеют никакого значения. Обладатель этой черты характера никогда не позволит себе пожертвовать важным для спасения другого. Берг сознательно пренебрегает интересами окружающих, поэтому в его случае безразличие — это вина, а не беда. Он не страдает, а наживается на нем.

Э. М. Ремарк «На западном фронте без перемен». Что же такое равнодушие: вина или беда? Ответ на это вопрос даётся в произведении Э. М. Ремарка «На западном фронте без перемен». Пауль Боймер — солдат, принимавший участие в Первой Мировой войне. Он вместе со своими боевыми товарищами прошёл обучение в казарме и уже в течение нескольких лет находился на фронте. За годы боев Пауль привык к звукам разрывающихся снарядов и постоянной опасности, но, что самое ужасное — двадцатилетний парень привык терять близких ему людей. Ведь ежедневно он наблюдал за тем, как его бывшие одноклассники и друзья гибли в результате газовых атак и под обстрелами. Увиденное на фронте серьёзно повлияло на сознание Пауля, в корне изменило его. Война -ужаснейшее событие, которое навсегда разрушает человеческие судьбы и совершенно меняет отношение к жизни и смерти. Она учит бойцов мириться с ужасными поступками, принимая их за норму и повседневную неприятность. Так далеко не всегда люди теряют возможность чувствовать в результате собственных эгоистических особенностей. Иногда серьёзные жизненные испытания, требуют от личности невероятной стойкости и силы характера, лишают её возможности проявлять сочувствие и трепетно относиться как к радостным, так и печальным событиям. Для Пауля равнодушие — это беда, а не вина.

К чему может привести равнодушие?

Н.М. Карамзин, «Бедная Лиза». Равнодушие обрекает многих людей на гибель, поэтому оно очень опасно для общества. Пример, подтверждающий это, можно найти в повести Карамзина. Главная героиня этой книги – Лиза. Она — молодая девушка, живущая с мамой. Лиза бедна, но чиста душой. Она встречает Эраста, молодого дворянина, который влюбляется в нее и говорит ей о замужестве. Бедная Лиза отвечает взаимностью, поэтому сближается с ним и верит каждому слову. Когда юношу забирают на войну, она ждет его. Но у Эраста были свои планы. Он промотал свои деньги и понял, что не сможет быть с бедной девушкой. Поэтому он втайне от Лизы женится на богатой вдове, которая сможет покрыть затраты на роскошь. Безразличие Эраста разрушило судьбу Лизы. Теперь она никогда не сможет построить счастливых отношений с другим мужчиной. Эраст хотел лишь откупиться деньгами и забыть о своем увлечении. Не выдержав боли и позора, Лиза утопилась. Печально видеть, как равнодушие губит судьбы честных людей.

Н.Лесков, «Леди Макбет Мценского уезда». Равнодушие к людям обрекает человека на нравственную деградацию, которая ведет его на самое дно жизни. Пример, подтверждающий это, мы находим в книге «Леди Макбет Мценского уезда». Здесь автор показывает нам очень циничного и безжалостного человека в лице Сергея. Он — приказчик в доме Катерины Измайловой и ее мужа. Этот брак нельзя назвать счастливым, поскольку пожилой купец был часто в отъезде, а его супруга оставалась одна. Поэтому она легко согласилась на отношения с Сергеем, который уверял ее в большой любви. Но в реальности им двигало лишь желание обогатиться. Он уговорил Катерину пойти на убийство своего свекра, мужа и маленького племянника мужа, чтобы завладеть имением. Однако их плану не суждено было сбыться, их отправили на каторгу. Там Сергей быстро забыл о любви к женщине и нашел новое увлечение. Несмотря на то, что Катерина сделала ради него, его ничуть не тревожило ее состояние. Напротив, он даже забрал у нее последние теплые чулки, чтобы отдать новой любовнице. Он лишается обеих женщин, но едва ли это сильно расстроит героя. Он думает лишь о себе. Это пример страшного равнодушия, которое обрекает человека на полный разрыв с обществом.

Равнодушие — паралич души

М.Ю. Лермонтов, «Герой нашего времени». Равнодушие парализует все светлые стороны человеческой души. Это подтверждает пример из романа. Григорий Печорин — молодой дворянин, который устал от светского общества и искал новых впечатлений. Герой представляется нам умным, смелым, но и эгоистичным, равнодушным мужчиной. Почти каждому человеку, который хотел с ним сблизиться, он приносил боль. Например, Бэла, которая была украдена Печориным из родного дома, перенесла много страданий из-за поступков Григория. Девушка поначалу не любила его и очень скучала по Родине, сидя в крепости. А герой все пытался ее завоевать. Он думал, что любит ее, но как только она ответила ему взаимностью, его интерес тут же пропал. Безразличие породило рассеянность, холодность, безответственность героя. Это очень жестоко по отношению к девушке, поскольку Григорий сам увез ее от семьи, а теперь лишил ее своей любви и не дал законного статуса. Погибает Бэла тоже из-за Григория. Казбич, решивший отомстить дворянину за его совершенные дела, подкарауливает девушку у реки, пытается ее похитить, а затем ударяет ее ножом в спину. Но Печорина не так уж сильно угнетает эта потеря. Он движется дальше по жизни, поскольку не способен на глубокое и искреннее сострадание. Равнодушие к людям делает его нравственным калекой.

Итоговое сочинение о том, что равнодушие — наивысшая жестокость, Вы найдете тут.

Равнодушие — путь к одиночеству

М. Ю. Лермонтов «Герой нашего времени». Равнодушие ко всему делает человека одиноким. Одним из наиболее ярких представителей людей, потерявших всяческий интерес к жизни, стал главный герой романа М. Ю. Лермонтова. Григорий Печорин испытывал непреодолимую потребность в новых ощущениях, потому что всё и все надоедали. Окружающие его люди почему-то казались Печорину объектами для его собственных «экспериментов». Он нередко ставил своих знакомых в такие жизненные обстоятельства, где им было необходимо показать свою любовь, ревность, ненависть. «Жертвами» Григория стали кавказская девушка Бэлла, лишившаяся всего из-за прихоти Печорина, княжна Мери – девушка, безответно влюбившаяся в героя романа, Грушницкий – молодой человек, убитый Григорием на дуэли. Конечно, многие поступки не характеризовали Григория как высоконравственного и доброго человека, наоборот, говорили о нём как об эгоистичной личности. Печорин находился в постоянной погоне за приключениями, ведь только благодаря им он мог избавиться от хандры. Печорин был полностью безразличен к жизни, всё ему казалось привычным, ведь он не был способен на настоящие чувства, даже «огонь», разжёгшийся в его сердце после письма Веры, быстро сменился апатией. Печорин равнодушен к чувствам окружающих, для него важно лишь собственное благополучие. Так, безразличие никогда не сможет сделать человека счастливым, наоборот, оно оставит его одиноким. Равнодушный человек обрекает себя на существование в мире, где нет места настоящим эмоциям, что может быть губительно для любого человека. 

И. С. Тургенев, «Отцы и дети». Безразличное отношение к окружающим может стать причиной полного одиночества человека. Роман И. С. Тургенева «Отцы и дети» лишь подтверждает это высказывание. Анна Сергеевна Одинцова — женщина, получившая в наследство от мужа огромное имение. Героиня романа устроила свою жизнь так, как сама того хотела. Но ее тяготили собственная холодность и пустота бытия. На одном из приемов она встретила Евгения Базарова — нигилиста, который был во многом похож на нее — думал, что его удел — одиночество. Он искренне верил, что чувства не имеют для него совершенно никакого значения. Однако даже настолько серьезные убеждения Базарова не выстояли против любви. Образованность Одинцовой, её манеры, умение рассуждать и выражать свои мысли покорили сердце Евгения. Он готов был отказаться от того, во что так долго верил, ради возможности всегда быть рядом с любимой. Базаров забыл о гордости, нашёл в себе силы, чтобы рассказать о своих чувствах Анне Сергеевне, но был отвергнут. Женщина не придала большого значения словам Евгения, так как сама давно потеряла возможность чувствовать. Она ценила комфорт выше эмоций и отнеслась к Евгению безразлично. В финале она выходит замуж, но за такого же отстраненного и холодного человека, как она сама. Он лишь закрепил ее одиночество, которое стало неизменной тюрьмой Анны.

Почему люди высоко ценят отзывчивость?

А.И.Куприн, «Чудесный доктор». Отзывчивость одного человека может спасти жизни многих. Это подтверждает сюжет рассказа Куприна. История разворачивается вокруг семьи Мерцаловых. Отец семейства заболел тифом и потерял из-за этого работу, его близкие долгое время голодали и жили в сыром подвале. У них уже умерла одна дочь, а вторая лежала в очень плохом состоянии. Не имея возможности ей помочь, Мерцалов был в отчаянии. Он присел на скамейку в парке и встретил там мужчину, которому сгоряча излил душу и рассказал свою историю. Это оказался врач, который бескорыстно согласился помочь. Он не только осмотрел Машеньку, но и оставил денег на лекарства и пропитание. Этот великодушный поступок спас скромную семью главного героя. Вот так сильно может повлиять отзывчивость человека на чью-то жизнь.

А. А. Фадеев «Молодая гвардия» Роман А. А. Фадеева «Молодая гвардия» показывает, насколько судьба Родины может быть важна для людей. Их отзывчивость по отношению к своему народу ценится высоко, ведь становится главным мотивом для борьбы за свободу. Небольшой город Краснодон в годы Великой Отечественной войны был полностью захвачен нацистами. Жестокость немецких захватчиков не имела абсолютно никаких границ: они селились в домах мирных жителей, практически выгоняя их из собственных квартир, устраивали облавы и угоняли женщин и детей в Германию — но даже этим не ограничивался произвол захватчиков. Олег Кошевой, как и другие юноши и девушки, не могли дать им возможность безнаказанно уничтожать народ. Они не были способны спокойно дожидаться поддержки Красной Армии, не предпринимая никаких попыток самостоятельно защитить Краснодон, поэтому молодые люди вступали в партизанскую организацию “Молодая Гвардия”, во главе которой встал Олег Кошевой. От молодогвардейцев зависело многое: они помогали бежавшим из лагерей, освобождали тюремных заключённых и многое-многое другое. Юноши и девушки давали людям надежду на победу. Неравнодушные люди, вставали на защиту Родины в тяжёлое для неё время. Так отзывчивость — качество, которое не позволяет проявлять равнодушие ни к проблемам близких, ни к несчастьям страны. Тот, кто обладает этим качеством, способен, забыть о собственных интересах и делать все возможное для счастья и светлого будущего страны. Это качество ценится, потому что оно спасает мир постоянно. 

Какие поступки человека говорят о его отзывчивости?

А.С.Пушкин, «Капитанская дочка». Тема равнодушия и отзывчивости поднимается в этом романе не раз. Наиболее яркий пример, на мой взгляд, – это эпизод в степи в метель. Петр Гринев и Савельич заблудились в сильную пургу на бездорожье. Им грозила смерть, но, к их счастью, они встретили Пугачева. Этот мужичок сумел вывести заблудившихся путников, за что Гринев решил отдать ему свой заячий тулуп. Пугачев неважно выглядел, был бедно одет, а на улице ведь была лютая стужа, поэтому дворянину было не жаль отдать такой дорогой предмет одежды спасителю. Несмотря на протест Савельича, Петр отдает тулуп и спасает бедняка от холода. Он не кичится этим, а дарит от души. Этот благородный жест в будущем спасет Петра, но сделал он это бескорыстно, исключительно из-за своей отзывчивости. Именно такие поступки, в которых нет расчета и самолюбования, говорят о том, что человек неравнодушен к другим.

Ф. М. Достоевский «Преступление и наказание». Несчастье каждого человека отзывалось с сердце главной героини романс Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» — Сони Мармеладовой. Девушка рано лишилась матери и жила вместе со своим отцом, мачехой и сводными братом и сёстрами. Мармеладов никак не мог наладить свои дела и начать зарабатывать, он лишь пил и старался забыть обо всех несчастьях. Семья катастрофически нуждалась в деньгах, поэтому Соня решила пожертвовать собственной репутацией, получив «жёлтый билет». Появились средства к существованию, героиня спасла родных от голода, навсегда лишившись надежды на светлое будущее. Соня никогда не жаловалась на свою судьбу, она стойко выдержала все трудности, ведь понимала, ради чего были все её усилия. Соня не осталась равнодушна и к беде Родион Раскольников. Узнав о совершённом преступлении, она не только не отвернулась от него, но и постаралась поддержать. Именно она уговорила героя романа признать свою вину и понести наказание. Соня оставила всю свою жизнь в Петербурге и уехала вместе с возлюбленным в Сибирь, где Раскольникову предстояли тюремное заключение и каторжные работы. Она не переставала заботиться о Раскольникове, делала всё, что могла, чтобы обеспечить ему достойную жизнь, дав ему необходимую любовь, заботу и поддержку. Отзывчивость — качество, присущее Соне Мармеладовой, ведь она была способна ставить интересы дорогих ей людей выше собственных. Она помогала окружающим, заботилась не только о своём благополучии, но и о счастье других. 

Л. Н. Толстой «Война и мир». В романе-эпопее Л. Н. Толстого «Война и мир» раскрывается тема отзывчивости. Могущественные войска Наполеона надвигались на Москву. Русской армии был дан приказ отступать и оставить город захватчикам. Люди должны были как можно скорее покинуть родные дома и оказаться за пределами города. Пьер Безухов, долго искавший смысл своей жизни, понял, что именно ему уготована честь остановить войну, убив Наполеона. Желая отомстить захватчику, он принял решение остаться в Москве. Безухов видел ужаснейшие пожары, возникавшие по всей Москве. Он осознавал всю опасность подобных возгораний, поэтому откликнулся на крики женщины о помощи. Пьер решился на самоотверженный, отчаянный поступок и самостоятельно вытащил девочку из огня. Безухов не только спас ребенка, но и защитил женщину от французов, за что сам был схвачен как преступник. Герой романа — отзывчивый человек, которому не безразлична судьба своей страны. Несмотря на то, что стремление Пьера лишить жизни Наполеона казалось абсурдным, оно лишь показывает, насколько сильно Безухов хотел обеспечить светлое будущее Родине. Он не был равнодушным к несчастьям окружающих и готов был подвергнуть риску собственную жизнь ради их спасения. Спасение ребенка из огня свидетельствует об отзывчивости героя.

Может ли отзывчивый человек быть одиноким?

А.И.Солженицын, «Матренин двор». К сожалению, люди легко привыкают к благородным жестам других и совсем их не ценят. В этом мы убеждаемся, читая рассказ. Матрена, пожилая деревенская женщина, не имеет своих детей и семьи, живет одна в доме и сдает комнату. Автор рисует ее нам очень доброй, отзывчивой, открытой. Она всю жизнь помогала соседям и односельчанам бескорыстно, ничего не прося взамен. Только вот никто не ценил ее щедрой натуры. Долгое время она жила даже без пенсии и работала «за бесплатно». Но она не ожесточилась от этих тягот, а всегда оставалась мила и приветлива. И погибла она тоже из-за своего желания помочь Кире, которая была ей как дочь. Она перевозила часть бревен своего дома к Кире, чтобы та построила горницу. Печально, что искренне переживал за Матрену на поминках только приезжий учитель, который жил у нее, и горько рыдала Кира. Остальные приглашенные, даже родные сестры, лишь делили наследство покойницы и совсем о ней не думали. Матрена была одинока, хоть и отличалась отзывчивостью.

А.Платонов, «Юшка». Очень часто отзывчивые люди сталкиваются с шеймингом в обществе, потому что не могут за себя постоять и даже не находят нужным этого делать. Платонов рассказывает нам об истории Юшки. Он с детства был болен, потому быстро постарел и был слаб. На тяжелую работу его не брали, и он всю жизнь проработал помощником кузнеца. Он был очень добр и наивен. Поэтому многие жители города обижали его, понимая, что отпор он не даст. Дети кидались палками и камнями, взрослые могли посмеяться над ним или ударить. Люди всерьез задавались вопросом, имеет ли право Ефим жить на свете? Но Юшка не держал на них зла, он лишь думал, что они не умеют проявлять любовь, потому что их сердце слепое. Их недоверие было связано и с тем, что Ефим был скрытен и куда-то тратил почти все деньги. Оказалось, что он помогал девочке-сироте, которую устроил в семью и школу с пансионатом. Собственно, поэтому он на всем экономил и вел такой жалкий образ жизни. Но люди узнали об этом только после его смерти. Так и получилось, что его никто не любил, не уважал, хотя он никому не делал зла. Автор хотел показать нам, насколько одинокими могут быть люди, которые слишком добры и кротки, чтобы ответить на зло злом. 

Какого человека называют отзывчивым?

О.Генри, «Последний лист». Отзывчивым человеком называют того, кто способен совершить благородный поступок бескорыстно. Пример можно найти в рассказе «Последний лист». Эта история о двух подругах-художницах, живущих в одной студии. В один из дней Джонси заболела пневмонией. Врач давал неутешительные прогнозы. И лишь листья на дереве, которое было видно из окна, давали девушке надежду. Она считала, что с падением последнего листа оборвется и ее жизнь. Этими мыслями поделилась ее подруга с соседом-художником. Его настолько тронула эта история, что он нарисовал этот последний лист, находясь в отвратительных погодных условиях и рискуя заболеть. К счастью, Джонси выжила, но сосед заболел пневмонией, когда рисовал лист под проливным дождем, и умер. Но героиня навсегда запомнит тот подвиг, который совершил этот невероятно добрый человек ради нее. Художник был по-настоящему отзывчив, ведь помог умирающей девушке, подвергая опасности свое здоровье.

М.А. Шолохов, «Судьба человека». Главный герой, Андрей Соколов выступает в роли честного, отзывчивого, очень доброго и смелого человека. На протяжении всего рассказа он проявляет эти положительные качества. Например, в плену, когда ему дают кусок хлеба и сала, он делит это со всеми товарищами, которые тоже страдали от голода. У героя была возможность съесть все самому, но поскольку он не был равнодушен к сокамерникам, то не смог закрыть глаза на горести других людей. Момент, когда Соколов принимает к себе Ванюшку, маленького мальчика-сироту, тоже говорит о нем, как об отзывчивом человеке. У самого Андрея не осталось ни семьи, ни дома, тем не менее, он решил взять ответственность за мальчишку. Всю свою жизнь герой думал о других и проявлял доброту, поэтому судьба подарила ему утешение в лице Ванюшки. Именно таких людей называют отзывчивыми, потому что они всегда готовы помочь нуждающимся.

Л. Н. Толстой «Война и мир». Отзывчивость, доброта и искренность — черты характера, описывающие главную героиню романа-эпопеи Л. Н. Толстого «Война и мир» — Наташу Ростову. Солдатам был отдан приказ отступать и оставить Москву французам. Семья Ростовых, как и другие жители города, готовилась к отъезду. Наташа позволила разместить раненых в комнатах имения и сама ухаживала за солдатами. Девушка не могла остаться равнодушной к проблемам людей, которые подвергали риску собственную жизнь ради спасения её Родины. Видя, как родители и слуги аккуратно упаковывали драгоценности, предметы декора, мебель, она вдруг поняла, что вместо всех этих бесполезных вещей они могут увезти раненых. Наташа прекрасно понимала, что французы не оставят в живых русских солдат, ей удалось уговорить родителей взять с собой лишь самое необходимое и увезти из города как-можно больше больных и раненых. Благодаря настойчивости Наташи было спасено множество жизней. Героиня романа — отзывчивая девушка, которая готова пожертвовать чем-то важным ради других людей. Обладатель этой черты характера всегда окажет необходимую поддержку и не оставит в беде нуждающихся в помощи. 

А. И. Солженицын «Матрёнин двор». Отзывчивость и искреннее желание помочь окружающим характеризует и главную героиню рассказа А. И. Солженицына “Матренин двор”. Судьбу Матрёны нельзя назвать счастливой. Женщина потеряла всех своих детей, любимого человека, вышла замуж не по своей воле и на старости лет осталась совершенно одна. К счастью, ничто не смогло лишить её доброты и любви ко всем окружающим. Матрёна спасла больную кошку, постоянно помогала соседям и никогда не просила вознаграждений за свой труд. Удивительно, но жители деревни будто бы не замечали всех добрых дел Матрёны. Они даже не думали о проблемах самой пожилой женщины, никто не собирался ей помогать, считая личные проблемы наиболее значимыми. Матрёна — искренний и добрый человек, жизненной целью которого стала помощь людям. Несчастья окружающих всегда находили отклик в сердце героини, и она старалась сделать всё возможное, чтобы поддержать их. Но, к сожалению, отзывчивостью обладает далеко не каждый. Многие придают излишнюю важность собственным делам и заботам, абсолютно забывая о других людях. Так, отзывчивость — важное качество личности. Общество, состоящее из людей, способных к взаимовыручке, может создать условия, где каждый будет чувствовать поддержку и опору. Но важно понимать, что подобные отношения возможны только в том случае, если все люди готовы не только получать помощь, но и оказывать её, когда это необходимо. 

Какие профессии немыслимы без отзывчивости?

В.Распутин, «Уроки французского». Говоря о профессиональном качестве отзывчивости, нельзя забыть о должности учителя. Именно наставники учат нас нравственным основам и должны подавать хороший пример. Самоотверженное сострадание показывает и героиня рассказа Распутина. Молодая учительница, Лидия Михайловна, только недавно получила новый класс, но уже успела заметить, что один мальчик не ладит со сверстниками. На урок он пришел с разбитым лицом. Расспросив его, учительница узнала, что он играет на деньги с мальчишками, чтобы добыть себе еды. Он жил в доме чужих людей, которые забирали себе все посылки, что присылала мать главного героя. Лидия Михайловна хотела помочь ученику и давала ему деньги и продукты, но тот отказывался из гордости. Поэтому она предложила играть на деньги уже с ней и специально проигрывала. К несчастью, об этом узнали и уволили учительницу из школы. Но даже тогда, находясь далеко от мальчика, она прислала ему коробку с едой. Главному герою очень повезло встретить на своем пути такого отзывчивого наставника. Доброта Лидии Михайловны научила его лучшим человеческим качествам и показала, как нужно жить. Именно такие люди должны учить наших детей хорошему!

А. И. Куприн «Чудесный доктор». Говоря об отзывчивости в профессии, важно упомянуть врачей — людей, которые спасают пациентов, не щадя сил. Вспомним рассказ А. И. Куприна «Чудесный доктор». Семья Алмазовых переживала не лучшие времена: катастрофически не хватало денег, детей не брали в школу, а Машутка тяжело болела и шансы на выздоровление уменьшались с каждым днём. О несчастьях Алмазовых узнал профессор Пирогов. Он осмотрел девочку, назначил лечение и не взял никаких денег, а, наоборот, самостоятельно оплатил лекарства. Подарок доктора спас жизнь девочке и заставил всех членов семьи поверить в настоящее чудо, ведь после выздоровления Машутки их жизнь изменилась в лучшую сторону. Доктор Пирогов оказался неравнодушным человеком для которого помощь больным стала не только должностной обязанностью, а искренним желанием. Несчастья Алмазовых откликнулись в сердце Пирогова, он отдал деньги на лекарства, не попросив ничего взамен. Настояний врач всегда способен пожертвовать собственными интересами ради помощи людям.