Господин из сан франциско направление итоговое сочинение

Разберём рассказ А.И Бунина «Господин из Сан-Франциско» по направлениям итогового сочинения 2021 г. Вспомним содержание этого небольшого рассказа и подберём аргументы к разным направлениям и темам.

Иван Бунин
Господин из Сан-Франциско

Господин из Сан-Франциско — имени его ни в Неаполе, ни на Капри никто не запомнил — ехал в Старый Свет на целых два года, с женой и дочерью, единственно ради развлечения.

Он был твердо уверен, что имеет полное право на отдых, на удовольствия, на путешествие во всех отношениях отличное. Для такой уверенности у него был тот довод, что, во-первых, он был богат, а во-вторых, только что приступал к жизни, несмотря на свои пятьдесят восемь лет. До этой поры он не жил, а лишь существовал, правда, очень недурно, но все же возлагая все надежды на будущее. Он работал не покладая рук, — китайцы, которых он выписывал к себе на работы целыми тысячами, хорошо знали, что это значит! — и наконец увидел, что сделано уже много, что он почти сравнялся с теми, кого некогда взял себе за образец, и решил передохнуть. Люди, к которым принадлежал он, имели обычай начинать наслаждение жизнью с поездки в Европу, в Индию, в Египет. Положил и он поступить так же. Конечно, он хотел вознаградить за годы труда прежде всего себя; однако рад был и за жену с дочерью. Жена его никогда не отличалась особой впечатлительностью, но ведь все пожилые американки страстные путешественницы. А что до дочери, девушки на возрасте и слегка болезненной, то для нее путешествие было прямо необходимо: не говоря уже о пользе для здоровья, разве не бывает в путешествиях счастливых встреч? Тут иной раз сидишь за столом и рассматриваешь фрески рядом с миллиардером.

Маршрут был выработан господином из Сан-Франциско обширный. В декабре и январе он надеялся наслаждаться солнцем Южной Италии, памятниками древности, тарантеллой, серенадами бродячих певцов и тем, что люди в его годы чувствуют особенно тонко, — любовью молоденьких неаполитанок, пусть даже и не совсем бескорыстной; карнавал он думал провести в Ницце, в Монте-Карло, куда в эту пору стекается самое отборное общество, где одни с азартом предаются автомобильным и парусным гонкам, другие рулетке, третьи тому, что принято называть флиртом, а четвертые — стрельбе в голубей, которые очень красиво взвиваются из садков над изумрудным газоном, на фоне моря цвета незабудок, и тотчас же стукаются белыми комочками о землю; начало марта он хотел посвятить Флоренции, к страстям господним приехать в Рим, чтобы слушать там Miserere; входили в его планы и Венеция, и Париж, и бой быков в Севилье, и купанье на английских островах, и Афины, и Константинополь, и Палестина, и Египет, и даже Япония, — разумеется, уже на обратном пути… И все пошло сперва прекрасно.

Был конец ноября, до самого Гибралтара пришлось плыть то в ледяной мгле, то среди бури с мокрым снегом; но плыли вполне благополучно. Пассажиров было много, пароход — знаменитая «Атлантида» — был похож на громадный отель со всеми удобствами, — с ночным баром, с восточными банями, с собственной газетой, — и жизнь на нем протекала весьма размеренно: вставали рано, при трубных звуках, резко раздававшихся по коридорам еще в тот сумрачный час, когда так медленно и неприветливо светало над серо-зеленой водяной пустыней, тяжело волновавшейся в тумане; накинув фланелевые пижамы, пили кофе, шоколад, какао; затем садились в ванны, делали гимнастику, возбуждая аппетит и хорошее самочувствие, совершали дневные туалеты и шли к первому завтраку; до одиннадцати часов полагалось бодро гулять по палубам, дыша холодной свежестью океана, или играть в шеффльборд и другие игры для нового возбуждения аппетита, а в одиннадцать — подкрепляться бутербродами с бульоном; подкрепившись, с удовольствием читали газету и спокойно ждали второго завтрака, еще более питательного и разнообразного, чем первый; следующие два часа посвящались отдыху; все палубы были заставлены тогда длинными камышовыми креслами, на которых путешественники лежали, укрывшись пледами, глядя на облачное небо и на пенистые бугры, мелькавшие за бортом, или сладко задремывая; в пятом часу их, освеженных и повеселевших, поили крепким душистым чаем с печеньями; в семь повещали трубными сигналами о том, что составляло главнейшую цель всего этого существования, венец его… И тут господин из Сан-Франциско спешил в свою богатую кабину — одеваться.

По вечерам этажи «Атлантиды» зияли во мраке огненными несметными глазами, и великое множество слуг работало в поварских, судомойнях и винных подвалах. Океан, ходивший за стенами, был страшен, но о нем не думали, твердо веря во власть над ним командира, рыжего человека чудовищной величины и грузности, всегда как бы сонного, похожего в своем мундире с широкими золотыми нашивками на огромного идола и очень редко появлявшегося на люди из своих таинственных покоев; на баке поминутно взвывала с адской мрачностью и взвизгивала с неистовой злобой, сирена, но немногие из обедающих слышали сирену — ее заглушали звуки прекрасного струнного оркестра, изысканно и неустанно игравшего в двухсветной зале, празднично залитой огнями, переполненной декольтированными дамами и мужчинами во фраках и смокингах, стройными лакеями и почтительными метрдотелями, среди которых один, тот, что принимал заказы только на вина, ходил даже с цепью на шее, как лорд-мэр. Смокинг и крахмальное белье очень молодили господина из Сан-Франциско. Сухой, невысокий, неладно скроенный, но крепко сшитый, он сидел в золотисто-жемчужном сиянии этого чертога за бутылкой вина, за бокалами и бокальчиками тончайшего стекла, за кудрявым букетом гиацинтов. Нечто монгольское было в его желтоватом лице с подстриженными серебряными усами, золотыми пломбами блестели его крупные зубы, старой слоновой костью — крепкая лысая голова. Богато, но по годам была одета его жена, женщина крупная, широкая и спокойная; сложно, но легко и прозрачно, с невинной откровенностью — дочь, высокая, тонкая, с великолепными волосами, прелестно убранными, с ароматическим от фиалковых лепешечек дыханием и с нежнейшими розовыми прыщиками возле губ и между лопаток, чуть припудренных… Обед длился больше часа, а после обеда открывались в бальной зале танцы, во время которых мужчины, — в том числе, конечно, и господин из Сан-Франциско, — задрав ноги, до малиновой красноты лиц накуривались гаванскими сигарами и напивались ликерами в баре, где служили негры в красных камзолах, с белками, похожими на облупленные крутые яйца. Океан с гулом ходил за стеной черными горами, вьюга крепко свистала в отяжелевших снастях, пароход весь дрожал, одолевая и ее, и эти горы, — точно плугом разваливая на стороны их зыбкие, то и дело вскипавшие и высоко взвивавшиеся пенистыми хвостами громады, — в смертной тоске стенала удушаемая туманом сирена, мерзли от стужи и шалели от непосильного напряжения внимания вахтенные на своей вышке, мрачным и знойным недрам преисподней, ее последнему, девятому кругу была подобна подводная утроба парохода, — та, где глухо гоготали исполинские топки, пожиравшие своими раскаленными зевами груды каменного угля, с грохотом ввергаемого в них облитыми едким, грязным потом и по пояс голыми людьми, багровыми от пламени; а тут, в баре, беззаботно закидывали ноги на ручки кресел, цедили коньяк и ликеры, плавали в волнах пряного дыма, в танцевальной зале все сияло и изливало свет, тепло и радость, пары то крутились в вальсах, то изгибались в танго — и музыка настойчиво, в сладостно-бесстыдной печали молила все об одном, все о том же… Был среди этой блестящей толпы некий великий богач, бритый, длинный, в старомодном фраке, был знаменитый испанский писатель, была всесветная красавица, была изящная влюбленная пара, за которой все с любопытством следили и которая не скрывала своего счастья: он танцевал только с ней, и все выходило у них так тонко, очаровательно, что только один командир знал, что эта пара нанята Ллойдом играть в любовь за хорошие деньги и уже давно плавает то на одном, то на другом корабле.

В Гибралтаре всех обрадовало солнце, было похоже на раннюю весну; на борту «Атлантиды» появился новый пассажир, возбудивший к себе общий интерес, — наследный принц одного азиатского государства, путешествующий инкогнито, человек маленький, весь деревянный, широколицый, узкоглазый, в золотых очках, слегка неприятный — тем, что крупные усы сквозили у него как у мертвого, в общем же милый, простой и скромный. В Средиземном море шла крупная и цветистая, как хвост павлина, волна, которую, при ярком блеске и совершенно чистом небе, развела весело и бешено летевшая навстречу трамонтана… Потом, на вторые сутки, небо стало бледнеть, горизонт затуманился: близилась земля, показались Иския, Капри, в бинокль уже виден был кусками сахара насыпанный у подножия чего-то сизого Неаполь… Многие леди и джентльмены уже надели легкие, мехом вверх шубки; безответные, всегда шепотом говорящие бои-китайцы, кривоногие подростки со смоляными косами до пят и с девичьими густыми ресницами, исподволь вытаскивали к лестницам пледы, трости, чемоданы, несессеры… Дочь господина из Сан-Франциско стояла на палубе рядом с принцем, вчера вечером, по счастливой случайности, представленным ей, и делала вид, что пристально смотрит вдаль, куда он указывал ей, что-то объясняя, что-то торопливо и негромко рассказывая; он по росту казался среди других мальчиком, он был совсем не хорош собой и странен, — очки, котелок, английское пальто, а волосы редких усов точно конские, смуглая тонкая кожа на плоском лице точно натянута и как будто слегка лакирована, — но девушка слушала его и от волнения не понимала, что он ей говорит; сердце ее билось от непонятного восторга перед ним: все, все в нем было не такое, как у прочих, — его сухие руки, его чистая кожа, под которой текла древняя царская кровь; даже его европейская, совсем простая, но как будто особенно опрятная одежда таили в себе неизъяснимое очарование. А сам господин из Сан-Франциско, в серых гетрах на ботинках, все поглядывал на стоявшую возле него знаменитую красавицу, высокую, удивительного сложения блондинку с разрисованными по последней парижской моде глазами, державшую на серебряной цепочке крохотную, гнутую, облезлую собачку и все разговаривавшую с нею. И дочь, в какой-то смутной неловкости, старалась не замечать его.

Он был довольно щедр в пути и потому вполне верил в заботливость всех тех, что кормили и поили его, с утра до вечера служили ему, предупреждая его малейшее желание, охраняли его чистоту и покой, таскали его вещи, звали для него носильщиков, доставляли его сундуки в гостиницы. Так было всюду, так было в плавании, так должно было быть и в Неаполе. Неаполь рос и приближался; музыканты, блестя медью духовых инструментов, уже столпились на палубе и вдруг оглушили всех торжествующими звуками марша, гигант-командир, в парадной форме, появился на своих мостках и, как милостивый языческий бог, приветственно помотал рукой пассажирам. А когда «Атлантида» вошла наконец в гавань, привалила к набережной своей многоэтажной громадой, усеянной людьми, и загрохотали сходни, — сколько портье и их помощников в картузах с золотыми галунами, сколько всяких комиссионеров, свистунов мальчишек и здоровенных оборванцев с пачками цветных открыток в руках кинулосъ к нему навстречу с предложением услуг! И он ухмылялся этим оборванцам, идя к автомобилю того самого отеля, где мог остановиться и принц, и спокойно говорил сквозь зубы то по-английски, то по-итальянски:

— Go away! Via!

Жизнь в Неаполе тотчас же потекла по заведенному порядку: рано утром — завтрак в сумрачной столовой, облачное, мало обещающее небо и толпа гидов у дверей вестибюля; потом первые улыбки теплого розоватого солнца, вид с высоко висящего балкона на Везувий, до подножия окутанный сияющими утренними парами, на серебристо-жемчужную рябь залива и тонкий очерк Капри на горизонте, на бегущих внизу, по набережной, крохотных осликов в двуколках и на отряды мелких солдатиков, шагающих куда-то с бодрой и вызывающей музыкой; потом — выход к автомобилю и медленное движение по людным узким и сырым коридорам улиц, среди высоких, многооконных домов, осмотр мертвенно-чистых и ровно, приятно, но скучно, точно снегом, освещенных музеев или холодных, пахнущих воском церквей, в которых повсюду одно и то же: величавый вход, закрытый тяжкой кожаной завесой, а внутри — огромная пустота, молчание, тихие огоньки семисвечника, краснеющие в глубине на престоле, убранном кружевами, одинокая старуха среди темных деревянных парт, скользкие гробовые плиты под ногами и чье-нибудь «Снятие со креста», непременно знаменитое; в час — второй завтрак на горе Сан-Мартино, куда съезжается к полудню немало людей самого первого сорта и где однажды дочери господина из Сан-Франциско чуть не сделалось дурно: ей показалось, что в зале сидит принц, хотя она уже знала из газет, что он в Риме; в пять — чай в отеле, в нарядном салоне, где так тепло от ковров и пылающих каминов; а там снова приготовления к обеду — снова мощный, властный гул гонга по всем этажам, снова вереницы, шуршащих по лестницам шелками и отражающихся в зеркалах декольтированных дам, Снова широко и гостеприимно открытый чертог столовой, и красные куртки музыкантов на эстраде, и черная толпа лакеев возле метрдотеля, с необыкновенным мастерством разливающего по тарелкам густой розовый суп… Обеды опять были так обильны и кушаньями, и винами, и минеральными водами, и сластями, и фруктами, что к одиннадцати часам вечера по всем номерам разносили горничные каучуковые пузыри с горячей водой для согревания желудков.

Однако декабрь «выдался» не совсем удачный: портье, когда с ними говорили о погоде, только виновато поднимали плечи, бормоча, что такого года они и не запомнят, хотя уже не первый год приходилось им бормотать это и ссылаться на то, что всюду происходит что-то ужасное: на Ривьере небывалые ливни и бури, в Афинах снег, Этна тоже вся занесена и по ночам светит, из Палермо туристы, спасаясь от стужи, разбегаются… Утреннее солнце каждый день обманывало: с полудня неизменно серело и начинал сеять дождь да все гуще и холоднее; тогда пальмы у подъезда отеля блестели жестью, город казался особенно грязным и тесным, музеи чересчур однообразными, сигарные окурки толстяков-извозчиков в резиновых, крыльями развевающихся по ветру накидках — нестерпимо вонючими, энергичное хлопанье их бичей над тонкошеими клячами явно фальшивым, обувь синьоров, разметающих трамвайные рельсы, ужасною, а женщины, шлепающие по грязи, под дождем с черными раскрытыми головами, — безобразно коротконогими; про сырость же и вонь гнилой рыбой от пенящегося у набережной моря и говорить нечего. Господин и госпожа из Сан-Франциско стали по утрам ссориться; дочь их то ходила бледная, с головной болью, то оживала, всем восхищалась и была тогда и мила, и прекрасна: прекрасны были те нежные, сложные чувства, что пробудила в ней встреча с некрасивым человеком, в котором текла необычная кровь, ибо ведь, в конце концов, и не важно, что именно пробуждает девичью душу, — деньги ли, слава ли, знатность ли рода… Все уверяли, что совсем не то в Сорренто, на Капри — там и теплей, и солнечней, и лимоны цветут, и нравы честнее, и вино натуральней. И вот семья из Сан-Франциско решила отправиться со всеми своими сундуками на Капри, с тем, чтобы, осмотрев его, походив по камням на месте дворцов Тиверия, побывав в сказочных пещерах Лазурного Грота и послушав абруццких волынщиков, целый месяц бродящих перед Рождеством по острову и поющих хвалы деве Марии, поселиться в Сорренто.

В день отъезда, — очень памятный для семьи из Сан-Франциско! — даже и с утра не было солнца. Тяжелый туман до самого основания скрывал Везувий, низко серел над свинцовой зыбью моря. Острова Капри совсем не было видно — точно его никогда и не существовало на свете. И маленький пароходик, направившийся к нему, так валяло со стороны на сторону, что семья из Сан-Франциско пластом лежала на диванах в жалкой кают-компании этого пароходика, закутав ноги пледами и закрыв от дурноты глаза. Миссис страдала, как она думала, больше всех: ее несколько раз одолевало, ей казалось, что она умирает, а горничная, прибегавшая к ней с тазиком, — уже многие годы изо дня в день качавшаяся на этих волнах и в зной и в стужу и все-таки неутомимая, — только смеялась. Мисс была ужасно бледна и держала в зубах ломтик лимона. Мистер, лежавший на спине, в широком пальто и большом картузе, не разжимал челюстей всю дорогу; лицо его стало темным, усы белыми, голова тяжко болела: последние дни, благодаря дурной погоде, он пил по вечерам слишком много и слишком много любовался «живыми картинами» в некоторых притонах. А дождь сек в дребезжащие стекла, на диваны с них текло, ветер с воем ломил в мачты и порою, вместе с налетавшей волной, клал пароходик совсем набок, и тогда с грохотом катилось что-то внизу. На остановках, в Кастелламаре, в Сорренто, было немного легче; но и тут размахивало страшно, берег со всеми своими обрывами, садами, пиниями, розовыми и белыми отелями, и дымными, курчаво-зелеными горами летал за окном вниз и вверх, как на качелях; в стены стукались лодки, сырой ветер дул в двери, и, ни на минуту не смолкая, пронзительно вопил с качавшейся барки под флагом гостиницы «Royal» картавый мальчишка, заманивавший путешественников. И господин из Сан-Франциско, чувствуя себя так, как и подобало ему, — совсем стариком, — уже с тоской и злобой думал обо всех этих жадных, воняющих чесноком людишках, называемых итальянцами; раз во время остановки, открыв глаза и приподнявшись с дивана, он увидел под скалистым отвесом кучу таких жалких, насквозь проплесневевших каменных домишек, налепленных друг на друга у самой воды, возле лодок, возле каких-то тряпок, жестянок и коричневых сетей, что, вспомнив, что это и есть подлинная Италия, которой он приехал наслаждаться, почувствовал отчаяние… Наконец, уже в сумерках, стал надвигаться своей чернотой остров, точно насквозь просверленный у подножья красными огоньками, ветер стал мягче, теплей, благовонней, по смиряющимся волнам, переливавшимся, как черное масло, потекли золотые удавы от фонарей пристани… Потом вдруг загремел и шлепнулся в воду якорь, наперебой понеслись отовсюду яростные крики лодочников — и сразу стало на душе легче, ярче засияла кают-компания, захотелось есть, пить, курить, двигаться… Через десять минут семья из Сан-Франциско сошла в большую барку, через пятнадцать ступила на камни набережной, а затем села в светлый вагончик и с жужжанием потянулась вверх по откосу, среди кольев на виноградниках, полуразвалившихся каменных оград и мокрых, корявых, прикрытых кое-где соломенными навесами апельсинных деревьев, с блеском оранжевых плодов и толстой глянцевитой листвы скользивших вниз, под гору, мимо открытых окон вагончика… Сладко пахнет в Италии земля после дождя, и свой, особый запах есть у каждого ее острова!

Остров Капри был сыр и темен в этот вечер. Но тут он на минуту ожил, кое-где осветился. На верху горы, на площадке фюникулера, уже опять стояла толпа тех, на обязанности которых лежало достойно принять господина из Сан-Франциско. Были и другие приезжие, но не заслуживающие внимания, — несколько русских, поселившихся на Капри, неряшливых и рассеянных, в очках, с бородами, с поднятыми воротниками стареньких пальтишек, и компания длинноногих, круглоголовых немецких юношей в тирольских костюмах и с холщовыми сумками за плечами, не нуждающихся ни в чьих услугах и совсем не щедрых на траты. Господин из Сан-Франциско, спокойно сторонившийся и от тех, и от других, был сразу замечен. Ему и его дамам торопливо помогли выйти, перед ним побежали вперед, указывая дорогу, его снова окружили мальчишки и те дюжие каприйские бабы, что носят на головах чемоданы и сундуки порядочных туристов. Застучали по маленькой, точно оперной площади, над которой качался от влажного ветра электрический шар, их деревянные ножные скамеечки, по-птичьему засвистала и закувыркалась через голову орава мальчишек — и как по сцене пошел среди них господин из Сан-Франциско к какой-то средневековой арке под слитыми в одно домами, за которой покато вела к сияющему впереди подъезду отеля звонкая уличка с вихром пальмы над плоскими крышами налево и синими звездами на черном небе вверху, впереди. И все было похоже на то, что это в честь гостей из Сан-Франциско ожил каменный сырой городок на скалистом островке в Средиземном море, что это они сделали таким счастливым и радушным хозяина отеля, что только их ждал китайский гонг, завывавший по всем этажам сбор к обеду, едва вступили они в вестибюль.

Вежливо и изысканно поклонившийся хозяин, отменно элегантный молодой человек, встретивший их, на мгновение поразил господина из Сан-Франциско: он вдруг вспомнил, что нынче ночью, среди прочей путаницы, осаждавшей его во сне, он видел именно этого джентльмена, точь-в-точь такого же, как этот, в той же визитке и с той же зеркально причесанной головою. Удивленный, он даже чуть было не приостановился. Но как в душе его уже давным-давно не осталось ни даже горчичного семени каких-либо так называемых мистических чувств, то сейчас же и померкло его удивление: шутя сказал он об этом странном совпадении сна и действительности жене и дочери, проходя по коридору отеля. Дочь, однако, с тревогой взглянула на него в эту минуту: сердце ее вдруг сжала тоска, чувство страшного одиночества на этом чужом, темном острове…

Только что отбыла гостившая на Капри высокая особа — Рейс XVII. И гостям из Сан-Франциско отвели те самые апартаменты, что занимал он. К ним приставили самую красивую и умелую горничную, бельгийку, с тонкой и твердой от корсета талией и в крахмальном чепчике в виде маленькой зубчатой короны, и самого видного из лакеев, угольно-черного, огнеглазого сицилийца, и самого расторопного коридорного, маленького и полного Луиджи, много переменившего подобных мест на своем веку. А через минуту в дверь комнаты господина из Сан-Франциско легонько стукнул француз-метрдотель, явившийся, чтобы узнать, будут ли господа приезжие обедать, и в случае утвердительного ответа, в котором, впрочем, не было сомнения, доложить, что сегодня лангуст, ростбиф, спаржа, фазаны и так далее. Пол еще ходил под господином из Сан-Франциско, — так закачал его этот дрянной итальянский пароходишко, — но он не спеша, собственноручно, хотя с непривычки и не совсем ловко, закрыл хлопнувшее при входе метрдотеля окно, из которого пахнуло запахом дальней кухни и мокрых цветов в саду, и с неторопливой отчетливостью ответил, что обедать они будут, что столик для них должен быть поставлен подальше от дверей, в самой глубине залы, что пить они будут вино местное, и каждому его слову метрдотель поддакивал в самых разнообразных интонациях, имевших, однако, только тот смысл, что нет и не может быть сомнения в правоте желаний господина из Сан-Франциско и что все будет исполнено в точности. Напоследок он склонил голову и деликатно спросил:

— Все, сэр?

И, получив в ответ медлительное «yes», прибавил, что сегодня у них в вестибюле тарантелла — танцуют Кармелла и Джузеппе, известные всей Италии и «всему миру туристов».

— Я видел ее на открытках, — сказал господин из Сан-Франциско ничего не выражающим голосом. — А этот Джузеппе — ее муж?

— Двоюродный брат, сэр, — ответил метрдотель.

И, помедлив, что-то подумав, но ничего не сказав, господин из Сан-Франциско отпустил его кивком головы.

А затем он снова стал точно к венцу готовиться: повсюду зажег электричество, наполнил все зеркала отражением света и блеска, мебели и раскрытых сундуков, стал бриться, мыться и поминутно звонить, в то время как по всему коридору неслись и перебивали его другие нетерпеливые звонки — из комнат его жены и дочери. И Луиджи, в своем красном переднике, с легкостью, свойственной многим толстякам, делая гримасы ужаса, до слез смешивший горничных, пробегавших мимо с кафельными ведрами в руках, кубарем катился на звонок и, стукнув в дверь костяшками, с притворной робостью, с доведенной до идиотизма почтительностью спрашивал:

— Ha sonato, signore?

И из-за двери слышался неспешный и скрипучий, обидно вежливый голос:

— Yes, come in…

Что чувствовал, что думал господин из Сан-Франциско в этот столь знаменательный для него вечер? Он, как всякий испытавший качку, только очень хотел есть, с наслаждением мечтал о первой ложке супа, о первом глотке вина и совершал привычное дело туалета даже в некотором возбуждении, не оставлявшем времени для чувств и размышлений.

Побрившись, вымывшись, ладно вставив несколько зубов, он, стоя перед зеркалами, смочил и прибрал щетками в серебряной оправе остатки жемчужных волос вокруг смугло-желтого черепа, натянул на крепкое старческое тело с полнеющей от усиленного питания талией кремовое шелковое трико, а на сухие ноги с плоскими ступнями — черные шелковые носки и бальные туфли, приседая, привел в порядок высоко подтянутые шелковыми помочами черные брюки и белоснежную, с выпятившейся грудью рубашку, вправил в блестящие манжеты запонки и стал мучиться с ловлей под твердым воротничком запонки шейной. Пол еще качался под ним, кончикам пальцев было очень больно, запонка порой крепко кусала дряблую кожицу в углублении под кадыком, но он был настойчив и наконец, с сияющими от напряжения глазами, весь сизый от сдавившего ему горло, не в меру тугого воротничка, таки доделал дело — и в изнеможении присел перед трюмо, весь отражаясь в нем и повторяясь в других зеркалах.

— О, это ужасно! — пробормотал он, опуская крепкую лысую голову и не стараясь понять, не думая, что именно ужасно; потом привычно и внимательно оглядел свои короткие, с подагрическими затвердениями в суставах пальцы, их крупные и выпуклые ногти миндального цвета и повторил с убеждением: — Это ужасно…

Но тут зычно, точно в языческом храме, загудел по всему дому второй гонг. И, поспешно встав с места, господин из Сан-Франциско еще больше стянул воротничок галстуком, а живот открытым жилетом, надел смокинг, выправил манжеты, еще раз оглядел себя в зеркале… Эта Кармелла, смуглая, с наигранными глазами, похожая на мулатку, в цветистом наряде, где преобладает оранжевый цвет, пляшет, должно быть, необыкновенно, подумал он. И, бодро выйдя из своей комнаты и подойдя по ковру к соседней, жениной, громко спросил, скоро ли они?

— Через пять минут! — звонко и уже весело отозвался из-за двери девичий голос.

— Отлично, — сказал господин из Сан-Франциско.

И не спеша пошел по коридорам и по лестницам, устланным красными коврами, вниз, отыскивая читальню. Встречные слуги жались от него к стене, а он шел, как бы не замечая их. Запоздавшая к обеду старуха, уже сутулая, с молочными волосами, но декольтированная, в светло-сером шелковом платье, поспешила впереди него изо всех сил, но смешно, по-куриному, и он легко обогнал ее. Возле стеклянных дверей столовой, где уже все были в сборе и начали есть, он остановился перед столиком, загроможденным коробками сигар и египетских папирос, взял большую маниллу и кинул на столик три лиры; на зимней веранде мимоходом глянул в открытое окно: из темноты повеяло на него нежным воздухом, померещилась верхушка старой пальмы, раскинувшая по звездам свои вайи, казавшиеся гигантскими, донесся отдаленный ровный шум моря… В читальне, уютной, тихой и светлой только над столами, стоя шуршал газетами какой-то седой немец, похожий на Ибсена, в серебряных круглых очках и с сумасшедшими, изумленными глазами. Холодно осмотрев его, господин из Сан-Франциско сел в глубокое кожаное кресло в углу, возле лампы под зеленым колпаком, надел пенсне и, дернув головой от душившего его воротничка, весь закрылся газетным листом. Он быстро пробежал заглавия некоторых статей, прочел несколько строк о никогда не прекращающейся балканской войне, привычным жестом перевернул газету, — как вдруг строчки вспыхнули перед ним стеклянным блеском, шея его напружилась, глаза выпучились, пенсне слетело с носа… Он рванулся вперед, хотел глотнуть воздуха — и дико захрипел; нижняя челюсть его отпала, осветив весь рот золотом пломб, голова завалилась на плечо и замоталась, грудь рубашки выпятилась коробом — и все тело, извиваясь, задирая ковер каблуками, поползло на пол, отчаянно борясь с кем-то.

Не будь в читальне немца, быстро и ловко сумели бы в гостинице замять это ужасное происшествие, мгновенно, задними ходами, умчали бы за ноги и за голову господина из Сан-Франциско куда подальше — и ни единая душа из гостей не узнала бы, что натворил он. Но немец вырвался из читальни с криком, он всполошил весь дом, всю столовую. И многие вскакивали из-за еды, многие, бледнея, бежали к читальне, на всех языках раздавалось: «Что, что случилось?» — и никто не отвечал толком, никто не понимал ничего, так как люди и до сих пор еще больше всего дивятся и ни за что не хотят верить смерти. Хозяин метался от одного гостя к другому, пытаясь задержать бегущих и успокоить их поспешными заверениями, что это так, пустяк, маленький обморок с одним господином из Сан-Франциско… Но никто его не слушал, многие видели, как лакеи и коридорные срывали с этого господина галстук, жилет, измятый смокинг и даже зачем-то бальные башмаки с черных шелковых ног с плоскими ступнями. А он еще бился. Он настойчиво боролся со смертью, ни за что не хотел поддаться ей, так неожиданно и грубо навалившейся на него. Он мотал головой, хрипел, как зарезанный, закатил глаза, как пьяный… Когда его торопливо внесли и положили на кровать в сорок третий номер, — самый маленький, самый плохой, самый сырой и холодный, в конце нижнего коридора, — прибежала его дочь, с распущенными волосами, с обнаженной грудью, поднятой корсетом, потом большая и уже совсем наряженная к обеду жена, у которой рот был круглый от ужаса… Но тут он уже и головой перестал мотать.

Через четверть часа в отеле все кое-как пришло в порядок. Но вечер был непоправимо испорчен. Некоторые, возвратясь в столовую, дообедали, но молча, с обиженными лицами, меж тем как хозяин подходил то к тому, то к другому, в бессильном и приличном раздражении пожимая плечами, чувствуя себя без вины виноватым, всех уверяя, что он отлично понимает, «как это неприятно», и давая слово, что он примет «все зависящие от него меры» к устранению неприятности; тарантеллу пришлось отменить, лишнее электричество потушили, большинство гостей ушло в город, в пивную, и стало так тихо, что четко слышался стук часов в вестибюле, где только один попугай деревянно бормотал что-то, возясь перед сном в своей клетке, ухитряясь заснуть с нелепо задранной на верхний шесток лапой… Господин из Сан-Франциско лежал на дешевой железной кровати, под грубыми шерстяными одеялами, на которые с потолка тускло светил один рожок. Пузырь со льдом свисал на его мокрый и холодный лоб. Сизое, уже мертвое лицо постепенно стыло, хриплое клокотанье, вырывавшееся из открытого рта, освещенного отблеском золота, слабело. Это хрипел уже не господин из Сан-Франциско, — его больше не было, — а кто-то другой. Жена, дочь, доктор, прислуга стояли и глядели на него. Вдруг то, чего они ждали и боялись, совершилось — хрип оборвался. И медленно, медленно, на глазах у всех, потекла бледность по лицу умершего, и черты его стали утончаться, светлеть…

Вошел хозяин. «Già é morto», — сказал ему шепотом доктор. Хозяин с бесстрастным лицом пожал плечами. Миссис, у которой тихо катились по щекам слезы, подошла к нему и робко сказала, что теперь надо перенести покойного в его комнату.

— О нет, мадам, — поспешно, корректно, но уже без всякой любезности и не по-английски, а по-французски возразил хозяин, которому совсем не интересны были те пустяки, что могли оставить теперь в его кассе приехавшие из Сан-Франциско. — Это совершенно невозможно, мадам, — сказал он и прибавил в пояснение, что он очень ценит эти апартаменты, что если бы он исполнил ее желание, то всему Капри стало бы известно об этом и туристы начали бы избегать их.

Мисс, все время странно смотревшая на него, села на стул и, зажав рот платком, зарыдала. У миссис слезы сразу высохли, лицо вспыхнуло. Она подняла тон, стала требовать, говоря на своем языке и все еще не веря, что уважение к ним окончательно потеряно. Хозяин с вежливым достоинством осадил ее: если мадам не нравятся порядки отеля, он не смеет ее задерживать; и твердо заявил, что тело должно быть вывезено сегодня же на рассвете, что полиции уже дано знать, что представитель ее сейчас явится и исполнит необходимые формальности… Можно ли достать на Капри хотя бы простой готовый гроб, спрашивает мадам? К сожалению, нет, ни в каком случае, а сделать никто не успеет. Придется поступить как-нибудь иначе… Содовую английскую воду, например, он получает в больших и длинных ящиках… перегородки из такого ящика можно вынуть…

Ночью весь отель спал. Открыли окно в сорок третьем номере, — оно выходило в угол сада, где под высокой каменной стеной, утыканной по гребню битым стеклом, рос чахлый банан, — потушили электричество, заперли дверь на ключ и ушли. Мертвый остался в темноте, синие звезды глядели на него с неба, сверчок с грустной беззаботностью запел на стене… В тускло освещенном коридоре сидели на подоконнике две горничные, что-то штопали. Вошел Луиджи с кучей платья на руке, в туфлях.

— Pronto? (Готово?) — озабоченно спросил он звонким шепотом, указывая глазами на страшную дверь в конце коридора. И легонько помотал свободной рукой в ту сторону. — Partenza! — шепотом крикнул он, как бы провожая поезд, то, что обычно кричат в Италии на станциях при отправлении поездов, — и горничные, давясь беззвучным смехом, упали головами на плечи друг другу.

Потом он, мягко подпрыгивая, подбежал к самой двери, чуть стукнул в нее и, склонив голову набок, вполголоса почтительнейше спросил:

— Íà sonato, signore?

И, сдавив горло, выдвинув нижнюю челюсть, скрипуче, медлительно и печально ответил сам себе, как бы из-за двери:

— Yes, come in…

А на рассвете, когда побелело за окном сорок третьего номера и влажный ветер зашуршал рваной листвой банана, когда поднялось и раскинулось над островом Капри голубое утреннее небо и озолотилась против солнца, восходящего за далекими синими горами Италии, чистая и четкая вершина Монте-Соляро, когда пошли на работу каменщики, поправлявшие на острове тропинки для туристов, — принесли к сорок третьему номеру длинный ящик из-под содовой воды. Вскоре он стал очень тяжел — и крепко давил колени младшего портье, который шибко повез его на одноконном извозчике по белому шоссе, взад и вперед извивавшемуся по склонам Капри, среди каменных оград и виноградников, все вниз и вниз, до самого моря. Извозчик, кволый человек с красными глазами, в старом пиджачке с короткими рукавами и в сбитых башмаках, был с похмелья, — целую ночь играл в кости в траттории, — и все хлестал свою крепкую лошадку, по-сицилийски разряженную, спешно громыхающую всяческими бубенцами на уздечке в цветных шерстяных помпонах и на остриях высокой медной седёлки, с аршинным, трясущимся на бегу птичьим пером, торчащим из подстриженной челки. Извозчик молчал, был подавлен своей беспутностью, своими пороками, — тем, что он до последнего гроша проигрался ночью. Но утро было свежее, на таком воздухе, среди моря, под утренним небом, хмель скоро улетучивается и скоро возвращается беззаботность к человеку, да утешал извозчика и тот неожиданный заработок, что дал ему какой-то господин из Сан-Франциско, мотавший своей мертвой головой в ящике за его спиною… Пароходик, жуком лежавший далеко внизу, на нежной и яркой синеве, которой так густо и полно налит Неаполитанский залив, уже давал последние гудки — и они бодро отзывались по всему острову, каждый изгиб которого, каждый гребень, каждый камень был так явственно виден отовсюду, точно воздуха совсем не было. Возле пристани младшего портье догнал старший, мчавший в автомобиле мисс и миссис, бледных, с провалившимися от слез и бессонной ночи глазами. И через десять минут пароходик снова зашумел водой и снова побежал к Сорренто, к Кастелламаре, навсегда увозя от Капри семью из Сан-Франциско… И на острове снова водворились мир и покой.

На этом острове две тысячи лет тому назад жил человек, несказанно мерзкий в удовлетворении своей похоти и почему-то имевший власть над миллионами людей, наделавший над ними жестокостей сверх всякой меры, и человечество навеки запомнило его, и многие, многие со всего света съезжаются смотреть на остатки того каменного дома, где жил он на одном из самых крутых подъемов острова. В это чудесное утро все, приехавшие на Капри именно с этой целью, еще спали по гостиницам, хотя к подъездам гостиниц уже вели маленьких мышастых осликов под красными седлами, на которые опять должны были нынче, проснувшись и наевшись, взгромоздиться молодые и старые американцы и американки, немцы и немки и за которыми опять должны были бежать по каменистым тропинкам, и все в гору, вплоть до самой вершины Монте-Тиберио, нищие каприйские старухи с палками в жилистых руках, дабы подгонять этими палками осликов. Успокоенные тем, что мертвого старика из Сан-Франциско, тоже собиравшегося ехать с ними, но вместо того только напугавшего их напоминанием о смерти, уже отправили в Неаполь, путешественники спали крепким сном, и на острове было еще тихо, магазины в городе были еще закрыты. Торговал только рынок на маленькой площади — рыбой и зеленью, и были на нем одни простые люди, среди которых, как всегда, без всякого дела, стоял Лоренцо, высокий старик-лодочник, беззаботный гуляка и красавец, знаменитый по всей Италии, не раз служивший моделью многим живописцам: он принес и уже продал за бесценок двух пойманных им ночью омаров, шуршавших в переднике повара того самого отеля, где ночевала семья из Сан-Франциско, и теперь мог спокойно стоять хоть до вечера, с царственной повадкой поглядывая вокруг, рисуясь своими лохмотьями, глиняной трубкой и красным шерстяным беретом, спущенным на одно ухо. А по обрывам Монте-Соляро, по древней финикийской дороге, вырубленной в скалах, по ее каменным ступенькам, спускались от Анакапри два абруццких горца. У одного под кожаным плащом была волынка, — большой козий мех с двумя дудками, у другого — нечто вроде деревянной цевницы. Шли они — и целая страна, радостная, прекрасная, солнечная, простиралась под ними: и каменистые горбы острова, который почти весь лежал у их ног, и та сказочная синева, в которой плавал он, и сияющие утренние пары над морем к востоку, под ослепительным солнцем, которое уже жарко грело, поднимаясь все выше и выше, и туманно-лазурные, еще по-утреннему зыбкие массивы Италии, ее близких и далеких гор, красоту которых бессильно выразить человеческое слово. На полпути они замедлили шаг: над дорогой, в гроте скалистой стены Монте-Соляро, вся озаренная солнцем, вся в тепле и блеске его, стояла в белоснежных гипсовых одеждах и в царском венце, золотисто-ржавом от непогод, матерь божия, кроткая и милостивая, с очами, поднятыми к небу, к вечным и блаженным обителям трижды благословенного сына ее. Они обнажили головы — и полились наивные и смиренно-радостные хвалы их солнцу, утру, ей, непорочной заступнице всех страждущих в этом злом и прекрасном мире, и рожденному от чрева ее в пещере Вифлеемской, в бедном пастушеском приюте, в далекой земле Иудиной…

Тело же мертвого старика из Сан-Франциско возвращалось домой, в могилу, на берега Нового Света. Испытав много унижений, много человеческого невнимания, с неделю пространствовав из одного портового сарая в другой, оно снова попало наконец на тот же самый знаменитый корабль, на котором так еще недавно, с таким почетом везли его в Старый Свет. Но теперь уже скрывали его от живых — глубоко спустили в просмоленном гробе в черный трюм. И опять, опять пошел корабль в свой далекий морской путь. Ночью плыл он мимо острова Капри, и печальны были его огни, медленно скрывавшиеся в темном море, для того, кто смотрел на них с острова. Но там, на корабле, в светлых, сияющих люстрами залах, был, как обычно, людный бал в эту ночь.

Был он и на другую, и на третью ночь — опять среди бешеной вьюги, проносившейся над гудевшим, как погребальная месса, и ходившим траурными от серебряной пены горами океаном. Бесчисленные огненные глаза корабля были за снегом едва видны Дьяволу, следившему со скал Гибралтара, с каменистых ворот двух миров, за уходившим в ночь и вьюгу кораблем. Дьявол был громаден, как утес, но громаден был и корабль, многоярусный, многотрубный, созданный гордыней Нового Человека со старым сердцем. Вьюга билась в его снасти и широкогорлые трубы, побелевшие от снега, но он был стоек, тверд, величав и страшен. На самой верхней крыше его одиноко высились среди снежных вихрей те уютные, слабо освещенные покои, где, погруженный в чуткую и тревожную дремоту, надо всем кораблем восседал его грузный водитель, похожий на языческого идола. Он слышал тяжкие завывания и яростные взвизгивания сирены, удушаемой бурей, но успокаивал себя близостью того, в конечном итоге для него самого непонятного, что было за его стеною: той как бы бронированной каюты, что то и дело наполнялась таинственным гулом, трепетом и сухим треском синих огней, вспыхивавших и разрывавшихся вокруг бледнолицего телеграфиста с металлическим полуобручем на голове. В самом низу, в подводной утробе «Атлантиды», тускло блистали сталью, сипели паром и сочились кипятком и маслом тысячепудовые громады котлов и всяческих других машин, той кухни, раскаляемой исподу адскими топками, в которой варилось движение корабля, — клокотали страшные в своей сосредоточенности силы, передававшиеся в самый киль его, в бесконечно длинное подземелье, в круглый туннель, слабо озаренный электричеством, где медленно, с подавляющей человеческую душу неукоснительностью, вращался в своем маслянистом ложе исполинский вал, точно живое чудовище, протянувшееся в этом туннеле, похожем на жерло. А средина «Атлантиды», столовые и бальные залы ее изливали свет и радость, гудели говором нарядной толпы, благоухали свежими цветами, пели струнным оркестром. И опять мучительно извивалась и порою судорожно сталкивалась среди этой толпы, среди блеска огней, шелков, бриллиантов и обнаженных женских плеч, тонкая и гибкая пара нанятых влюбленных: грешно-скромная девушка с опущенными ресницами, с невинной прической, и рослый молодой человек с черными, как бы приклеенными волосами, бледный от пудры, в изящнейшей лакированной обуви, в узком, с длинными фалдами, фраке — красавец, похожий на огромную пиявку. И никто не знал ни того, что уже давно наскучило этой паре притворно мучиться своей блаженной мукой под бесстыдно-грустную музыку, ни того, что стоит глубоко, глубоко под ними, на дне темного трюма, в соседстве с мрачными и знойными недрами корабля, тяжко одолевавшего мрак, океан, вьюгу…

Источник

Тема урока: Подготовка к итоговому сочинению по рассказу И.А.Бунина «Господин из Сан-Франциско» (направление «Цели и средства»).

Ход урока

I. ВВЕДЕНИЕ В ТЕМУ УРОКА

1. Беседа с учащимися, в основе которой – притча «Вкус воздуха»

Скажите, чувствуете ли вы вкус воздуха?
Разве вкус и запах – это одно и то же?
Давайте причитаем притчу, которая так и называется «Вкус воздуха».

Однажды Учитель спросил меня:

— Чувствуешь ли ты вкус воздуха?

Я принюхался к лесному воздуху и назвал несколько запахов.

— Да, нюх у тебя неплохой. Но как насчет вкуса?

Я по-собачьи высунул несколько раз язык, но остался в недоумении.

— Хорошо,- Учитель улыбнулся и, подскочив сзади, схватил меня и зажал рот и нос.

Я понял, что сопротивление бесполезно, но через минуту инстинкт самосохранения заставил меня дрыгать конечностями и извиваться. Тогда Учитель отпустил меня, и я вдохнул полной грудью Жизнь.

— Вкус жизни,- сказал я, чуть отдышавшись.

— Верно. Этот вкус ты должен чувствовать всегда. Этот вкус есть также в воде, в еде и во многом другом. Не ешь то, в чем нет главного вкуса. Не говори с тем, кто душевно мёртв. Пей из Чаши жизни с удовольствием, но не торопись, ведь можно опустошить её раньше времени, а можно и вовсе расплескать.

Какова мораль этой притчи? Какой урок преподал Учитель своему ученику? К чему призывает?
Что должно лежать в основе жизни? Какие цели должен ставить перед собой человек?
Какие жизненные ценности должны быть приоритетны в жизни, чтобы человек не сожалел о потерянных годах, чтобы успел по-настоящему насладиться жизнью?

2. Составление интеллект карты «Жизненные ценности»

Можем ли мы сказать, что человеку не нужны материальные ценности, что он должен стремиться только к духовным? Обоснуйте свой ответ?

II. «ПОГРУЖЕНИЕ В ТКАНЬ» РАССКАЗА И.А.БУНИНА

Какие ценности являются главными в жизни господина из Сан-Франциско? Докажите текстом.
Это плохо или хорошо? Можем ли мы дать однозначный ответ?
Что приобрёл господин из Сан-Франциско за долгие годы труда?
Что потерял он, приобретая богатство?
Значит ли это, что если человек ставит перед собой неправильную цель, то он теряет «вкус жизни»?
Герою 58 лет. Жил ли он по-настоящему?
Понимает ли, что принёс свою жизнь в жертву материальным благам?
Почему Бунин отводит всего лишь несколько предложений на описание жизни господина из Сан-Франциско? Прочитайте их.

До этой поры он не жил, а лишь существовал, правда, очень недурно, но все же возлагая все надежды на будущее. Он работал не покладая рук, — китайцы, которых он выписывал к себе на работы целыми тысячами, хорошо знали, что это значит! — и наконец увидел, что сделано уже много, что он почти сравнялся с теми, кого некогда взял себе за образец, и решил передохнуть.

Каковы средства, с помощью которых он добивается богатства?
Что дают ему деньги?
Найдите в рассказе описание этой власти над людьми.
Имея власть над людьми, становится ли герой счастливым?
Можно ли сразу, по своему желанию, как по взмаху волшебной палочки, стать счастливым, научиться радоваться простым мелочам, испытывать разнообразные ощущения и чувствовать жизнь, кипящую вокруг?
Получает ли он истинное удовольствие и расслабление во время отдыха? Аргументируйте свой ответ.
Чего не имеет господин из Сан-Франциско, несмотря на то что богат?
К чему ведёт обманчивость целей?
Давайте всё сказанное оформим в виде схемы.

ЖИЗНЬ

СРЕДСТВА

ЦЕЛЬ

богатство

обманчивость целей

труд тысяч китайцев

власть над людьми

жертва

жёлтому тельцу

СМЕРТЬ

духовная

физическая

К каким выводам подводит нас писатель?

1. Надо торопиться жить, не откладывая жизнь на потом!

2. Обманчивость целей ведёт к смерти духовной и физической

Современен ли рассказ И.А.Бунина «Господин из Сан-Франциско»? Аргументируйте свой ответ.

III. РАБОТА НАД ТЕМОЙ СОЧИНЕНИЯ

1. Выбор темы

1. Как цель, поставленная человеком перед собой, влияет на его судьбу?

2. Что для человека важнее – духовные или материальные цели?

3. Согласны ли вы с высказыванием В.Гюго: «Наша жизнь — путешествие, идея — путеводитель. Нет путеводителя, и все остановилось. Цель утрачена, и сил как не бывало»?

2. Работа над композицией сочинения

1. Вступление. Ссылка на авторитетное мнение по вопросу, близкому к обсуждаемой проблеме (например, слова академика Д.С.Лихачёва: «Только жизненно необходимая цель позволяет человеку прожить свою жизнь с достоинством и получить настоящую радость».)

2. Основная часть. Ответ на вопрос, заданный в теме сочинения:

1) довод 1 + иллюстрация (рассказ И.А.Бунина «Господин из Сан-Франциско»);

2) довод 2 + иллюстрация (цели Пьера Безухова и Андрея Болконского, героев романа Л.Н.Толстого «Война и мир» // цели Алексея Мересьева, героя «Повести о настоящем человеке» Б.Полевого и др.)

3. Заключение. Призыв, обращение к читателю//рассуждение об актуальности темы.

IV. ДОМАШНЕЕ ЗАДАНИЕ.

Написать сочинение на одну из предложенных тем.

ЖИЗНЕННЫЕ ЦЕЛИ ЛИТЕРАТУРНЫХ ГЕРОЕВ

Произведение, автор	герой	Цель жизни
Л.Н.Толстой, роман «Война и мир»	Пьер Безухов	Спасение жизни любимого человека, членов семьи, своей страны, человечества
Князь Василий Курагин	Деньги, материальные ценности
Куприн, рассказ «Гранатовый браслет»	Телефонист Желтков	Любовь
Ф.М.Достоевский, роман «Преступление и наказание»	Сонечка Мармеладова	Христианская любовь
А.С.Пушкин, повесть «Выстрел»	Сильвио	Месть
А.С.Пушкин, роман «Дубровский»	Владимир Дубровский
М.Горький, рассказ «Старуха Изергиль»	Данко	Жизнь ради людей
Ларра	Жизнь ради себя
А.Т.Твардовский, поэма «Василий Тёркин»	Василий Тёркин	Мир на земле, победа над фашистами

Притча о цели в жизни

Наставник остановился, посмотрел на реку и сказал своим ученикам:

— Внимательно посмотрите на эту реку – она как наша жизнь, протекающая то бурно, то медленно. В любой момент она может измениться и уже никогда не вернется в прежний лик.

Ученики внимательно смотрели на реку. Затем мудрец задал им вопрос:

— А какой бы Вы выбрали путь к своей намеченной цели?

Младший ученик ответил:

— Я бы не боялся течения и плыл ему навстречу, чтобы дойти к цели.

— Ты смелый, — сказал Наставник, — но есть большой риск, что ты утонешь, так и не добравшись к цели.

Средний ученик ответил:

— Я бы выбрал путь, плывя по течению, как та веточка, что уверенно плывет по реке, и по пути набирался бы опыта.

— Хороший ответ, но только если течение идет по направлению к твоей цели, а если же нет – то тебе грозит, как и этой веточке, прибиться у берега незнакомого места и сгнить, — отметил Наставник.

Старший ученик подумал и ответил:

— К своей цели бы я плыл, меняя тактику, то плывя по течению, то против него. Если бы я утомился, то останавливался на привал, а затем, набравшись сил, двигался дальше к своей цели.

— Ты хорошо обдумал ошибки твоих друзей, но все же не достаточно мудрым оказался твой ответ.

Затем Наставник развернулся и не спеша пошел домой. Ученики озадаченно постояли немного у реки и пошли за мудрецом. Когда они его догнали, то сразу же спросили:

— Наставник, а какой Вы бы выбрали путь по реке Жизни?

Он остановился, взглянул на своих учеников, улыбнулся и ответил:

— В плаванье я бы даже не пускался.

— Неужели Ваша цель уже достигнута, — удивились ученики.

— Нет, — ответил Наставник, — но не всегда, чтобы дойти до цели нужно плыть. Чтобы достичь цели нужно прежде всего идти…

Источник

Разберём литературный рассказ А.И Бунина «Господин из Сан-Франциско» по направлениям итогового сочинения 2021-2022 года. Вспомним содержание этого небольшого рассказа и подберём аргументы к разным направлениям и темам.

Иван Бунин ГОСПОДИН ИЗ САН-ФРАНЦИСКО читать онлайн:

Господин из Сан-Франциско – имени его ни в Неаполе, ни на Капри никто не запомнил – ехал в Старый Свет на целых два года, с женой и дочерью, единственно ради развлечения.

Он был твердо уверен, что имеет полное право на отдых, на удовольствие, на путешествие долгое и комфортабельное, и мало ли еще на что. Для такой уверенности у него был тот резон, что, во-первых, он был богат, а во-вторых, только что приступал к жизни, несмотря на свои пятьдесят восемь лет. До этой поры он не жил, а лишь существовал, правда очень недурно, но все же возлагая все надежды на будущее. Он работал не покладая рук, – китайцы, которых он выписывал к себе на работы целыми тысячами, хорошо знали, что это значит! – и, наконец, увидел, что сделано уже много, что он почти сравнялся с теми, кого некогда взял себе за образец, и решил передохнуть. Люди, к которым принадлежал он, имели обычай начинать наслаждения жизнью с поездки в Европу, в Индию, в Египет. Положил и он поступить так же. Конечно, он хотел вознаградить за годы труда прежде всего себя; однако рад был и за жену с дочерью. Жена его никогда не отличалась особой впечатлительностью, но ведь вое пожилые американки страстные путешественницы. А что до дочери, девушки на возрасте и слегка болезненной, то для нее путешествие было прямо необходимо – не говоря уже о пользе для здоровья, разве не бывает в путешествиях счастливых встреч? Тут иной раз сидишь за столом или рассматриваешь фрески рядом с миллиардером.

Маршрут был выработан господином из Сан-Франциско обширный. В декабре и январе он надеялся наслаждаться солнцем Южной Италии, памятниками древности, тарантеллой, серенадами бродячих певцов и тем, что люди в его годы чувствую! особенно тонко, – любовью молоденьких неаполитанок, пусть даже и не совсем бескорыстной, карнавал он думал провести в Ницце, в Монте-Карло, куда в эту пору стекается самое отборное общество, – то самое, от которого зависят вое блага цивилизации: и фасон смокингов, и прочность тронов, и объявление войн, и благосостояние отелей, – где одни с азартом предаются автомобильным и парусным гонкам, другие рулетке, третьи тому, что принято называть флиртом, а четвертые – стрельбе в голубей, которые очень красиво взвиваются из садков над изумрудным газоном, на фоне моря цвета незабудок, и тотчас же стукаются белыми комочками о землю; начало марта он хотел посвятить Флоренции, к страстям господним приехать в Рим, чтобы слушать там Miserere[1]; входили в его планы и Венеция, и Париж, и бой быков в Севилье, и купанье на английских островах, и Афины, и Константинополь, и Палестина, и Египет, и даже Япония, – разумеется, уже на обратном пути… И все пошло сперва отлично.

Был конец ноября, до самого Гибралтара пришлось плыть то в ледяной мгле, то среди бури с мокрым снегом; но плыли вполне благополучно.

Пассажиров было много, пароход – знаменитая «Атлантида» – был похож на громадный отель со всеми удобствами, – с ночным баром, с восточными банями, с собственной газетой, – и жизнь на нем протекала весьма размеренно: вставали рано, при трубных звуках, резко раздававшихся по коридорам еще в тот сумрачный час, когда так медленно и неприветливо светало над серо-зеленой водяной пустыней, тяжело волновавшейся в тумане; накинув фланелевые пижамы, пили кофе, шоколад, какао; затем садились в мраморные ванны, делали гимнастику, возбуждая аппетит и хорошее самочувствие, совершали дневные туалеты и шли к первому завтраку; до одиннадцати часов полагалось бодро гулять по палубам, дыша холодной свежестью океана, или играть в шеффль-борд и другие игры для нового возбуждения аппетита, а в одиннадцать – подкрепляться бутербродами с бульоном; подкрепившись, с удовольствием читали газету и спокойно ждали второго завтрака, еще более питательного и разнообразного, чем первый; следующие два часа посвящались отдыху; все палубы были заставлены тогда лонгшезами, на которых путешественники лежали, укрывшись пледами, глядя на облачное небо и на пенистые бугры, мелькавшие за бортом, или сладко задремывая; в пятом часу их, освеженных и повеселевших, поили крепким душистым чаем с печеньями; в семь повещали трубными сигналами о том, что составляло главнейшую цель всего этого существования, венец его… И тут господин из Сан-Франциско, потирая от прилива жизненных сил руки, спешил в свою богатую люкс-кабину – одеваться.

По вечерам этажи «Атлантиды» зияли во мраке как бы огненными несметными глазами, и великое множество слуг работало в поварских, судомойнях и винных подвалах. Океан, ходивший за стенами, был страшен, но о нем не думали, твердо веря во власть над ним командира, рыжего человека чудовищной величины и грузности, всегда как бы сонного, похожего в своем мундире, с широкими золотыми нашивками на огромного идола и очень редко появлявшегося на люди из своих таинственных покоев; на баке поминутно взвывала с адской мрачностью и взвизгивала с неистовой злобой сирена, но немногие из обедающих слышали сирену – ее заглушали звуки прекрасного струнного оркестра, изысканно и неустанно игравшего в мраморной двусветной зале, устланной бархатными коврами, празднично залитой огнями, переполненной декольтированными дамами и мужчинами во фраках и смокингах, стройными лакеями и почтительными метрдотелями, среди которых один, тот, что принимал заказы только на вина, ходил даже с цепью на шее, как какой-нибудь лорд-мэр. Смокинг и крахмальное белье очень молодили господина из СанФранциско. Сухой, невысокий, неладно скроенный, но крепко сшитый, расчищенный до глянца и в меру оживленный, он сидел в золотисто-жемчужном сиянии этого чертога за бутылкой янтарного иоганисберга, за бокалами и бокальчиками тончайшего стекла, за кудрявым букетом гиацинтов. Нечто монгольское было в его желтоватом лице с подстриженными серебряными усами, золотыми пломбами блестели его крупные зубы, старой слоновой костью – крепкая лысая голова. Богато, но по годам была одета его жена, женщина крупная, широкая и спокойная; сложно, но легко и прозрачно, с невинной откровенностью – дочь, высокая, тонкая, с великолепными волосами, прелестно убранными, с ароматическим от фиалковых лепешечек дыханием и с нежнейшими розовыми прыщиками возле губ и между лопаток, чуть припудренных… Обед длился больше часа, а после обеда открывались в бальной зале танцы, во время которых мужчины, – в том числе, конечно, и господин из Сан-Франциско, – задрав ноги, решали на основании последних биржевых новостей судьбы народов, до малиновой красноты накуривались гаванскими сигарами и напивались ликерами в баре, где служили негры в красных камзолах, с белками, похожими на облупленные крутые яйца.

Океан с гулом ходил за стеной черными горами, вьюга крепко свистала в отяжелевших снастях, пароход весь дрожал, одолевая и ее, и эти горы, – точно плугом разваливая на стороны их зыбкие, то и дело вскипавшие и высоко взвивавшиеся пенистыми хвостами громады, – в смертной тоске стенала удушаемая туманом сирена, мерзли от стужи и шалели от непосильного напряжения внимания вахтенные на своей вышке, мрачным и знойным недрам преисподней, ее последнему, девятому кругу была подобна подводная утроба парохода, – та, где глухо гоготали исполинские топки, пожиравшие своими раскаленными зевами груды каменного угля, с грохотом ввергаемого в них облитыми едким, грязным потом и по пояс голыми людьми, багровыми от пламени; а тут, в баре, беззаботно закидывали ноги на ручки кресел, цедили коньяк и ликеры, плавали в волнах пряного дыма, в танцевальной зале все сияло и изливало свет, тепло и радость, пары то крутились в вальсах, то изгибались в танго – и музыка настойчиво, в какой-то сладостно-бесстыдной печали молила все об одном, все о том же… Был среди этой блестящей толпы некий великий богач, бритый, длинный, похожий на прелата, в старомодном фраке, был знаменитый испанский писатель, была всесветная красавица, была изящная влюбленная пара, за которой все с любопытством следили и которая не скрывала своего счастья: он танцевал только с ней, и все выходило у них так тонко, очаровательно, что только один командир знал, что эта пара нанята Ллойдом играть в любовь за хорошие деньги и уже давно плавает то на одном, то на другом корабле.

В Гибралтаре всех обрадовало солнце, было похоже на раннюю весну; на борту «Атлантиды» появился новый пассажир, возбудивший к себе общий интерес, – наследный принц одного азиатского государства, путешествовавший инкогнито, человек маленький, весь деревянный, широколицый, узкоглазый, в золотых очках, слегка неприятный – тем, что крупные черные усы сквозили у него, как у мертвого, в общем же милый, простой и скромный. В Средиземном море снова пахнуло зимой, шла крупная и цветистая, как хвост павлина, волна, которую, при ярком блеске и совершенно чистом небе, развела весело и бешено летевшая навстречу трамонтана. Потом, на вторые сутки, небо стало бледнеть, горизонт затуманился: близилась земля, показались Иския, Капри, в бинокль уже виден был кусками сахара насыпанный у подножия чего-то сизого Неаполь… Многие леди и джентльмены уже надели легкие, мехом вверх, шубки; безответные, всегда шепотом говорящие бои – китайцы, кривоногие подростки со смоляными косами до пят и с девичьими густыми ресницами, исподволь вытаскивали к лестницам пледы, трости, чемоданы, несессеры… Дочь господина из Сан-Франциско стояла на палубе рядом с принцем, вчера вечером, по счастливой случайности, представленным ей, и делала вид, что пристально смотрит вдаль, куда он указывал ей, что-то объясняя, что-то торопливо и негромко рассказывая; он по росту казался среди других мальчиком, он был совсем не хорош собой и странен – очки, котелок, английское пальто, а волосы редких усов точно конские, смуглая тонкая кожа на плоском лице точно натянута и как будто слегка лакирована, – но девушка слушала его и от волнения не понимала, что он ей говорит; сердце ее билось от непонятного восторга перед ним: все, все в нем было не такое, как у прочих, – его сухие руки, его чистая кожа, под которой текла древняя царская кровь, даже его европейская, совсем простая, но как будто особенно опрятная одежда таили в себе неизъяснимое очарование. А сам господин из Сан-Франциско, в серых гетрах на лакированных ботинках, все поглядывал на стоявшую возле него знаменитую красавицу, высокую, удивительного сложения блондинку с разрисованными по последней парижской моде глазами, державшую на серебряной цепочке крохотную, гнутую, облезлую собачку и все разговаривавшую с нею. И дочь, в какой-то смутной неловкости, старалась не замечать его.

Он был довольно щедр в пути и потому вполне верил в заботливость всех тех, что кормили и поили его, с утра до вечера служили ему, предупреждая его малейшее желание, охраняли его чистоту и покой, таскали его вещи, звали для него носильщиков, доставляли его сундуки в гостиницы. Так было всюду, так было в плавании, так должно было быть и в Неаполе. Неаполь рос и приближался; музыканты, блестя медью духовых инструментов, уже столпились на палубе и вдруг оглушили всех торжествующими звуками марша, гигант-командир, в парадной форме, появился на своих мостках и, как милостивый языческий бог, приветственно помотал рукой пассажирам – и господину из Сан-Франциско, так же, как и всем прочим, казалось, что это для него одного гремит марш гордой Америки, что это его приветствует командир с благополучным прибытием. А когда «Атлантида» вошла, наконец, в гавань, привалила к набережной своей многоэтажной громадой, усеянной людьми, и загрохотали сходни, – сколько портье и их помощников в картузах с золотыми галунами, сколько всяких комиссионеров, свистунов-мальчишек и здоровенных оборванцев с пачками цветных открыток в руках кинулось к нему навстречу с предложением услуг! И он ухмылялся этим оборванцам, идя к автомобилю того самого отеля, где мог остановиться и принц, и спокойно говорил сквозь зубы то по-английски, то по-итальянски:

– Go away![2] Via![3] Жизнь в Неаполе тотчас же потекла по заведенному порядку: рано утром – завтрак в сумрачной столовой, облачное, мало обещающее небо и толпа гидов у дверей вестибюля; потом первые улыбки теплого розоватого солнца, вид с высоко висящего балкона на Везувий, до подножия окутанный сияющими утренними парами, на серебристо-жемчужную рябь залива и тонкий очерк Капри на горизонте, на бегущих внизу, по липкой набережной, крохотных осликов в двуколках и на отряды мелких солдатиков, шагающих куда-то с бодрой и вызывающей музыкой; потом – выход к автомобилю и медленное движение по людным узким и серым коридорам улиц, среди высоких, многооконных домов, осмотр мертвенно-чистых и ровно, приятно, но скучно, точно снегом, освещенных музеев или холодных, пахнущих воском церквей, в которых повсюду одно и то же: величавый вход, закрытый тяжкой кожаной завесой, а внутри – огромная пустота, молчание, тихие огоньки семисвечника, краснеющие в глубине на престоле, убранном кружевами, одинокая старуха среди темных деревянных парт, скользкие гробовые плиты под ногами и чье-нибудь «Снятие со креста», непременно знаменитое; в час-второй завтрак на горе Сан-Мартино, куда съезжается к полудню немало людей самого первого сорта и где однажды дочери господина из Сан-Франциско чуть не сделалось дурно: ей показалось, что в зале сидит принц, хотя она уже знала из газет, что он в Риме; в пять-чай в отеле, в нарядном салоне, где так тепло от ковров и пылающих каминов; а там снова приготовления к обеду – снова мощный, властный гул гонга по всем этажам, снова вереницы шуршащих по лестницам шелками и отражающихся в зеркалах декольтированных дам, снова широко и гостеприимно открытый чертог столовой, и красные куртки музыкантов на эстраде, и черная толпа лакеев возле метрдотеля, с необыкновенным мастерством разливающего по тарелкам густой розовый суп… Обеды опять были так обильны и кушаньями, и винами, и минеральными водами, и сластями, и фруктами, что к одиннадцати часам вечера по всем номерам разносили горничные каучуковые пузыри с горячей водой для согревания желудков.

Однако декабрь выдался в тот год не совсем удачный: портье, когда с ними говорили о погоде, только виновато поднимали плечи, бормоча, что такого года они и не запомнят, хотя уже не первый год приходилось им бормотать это и ссылаться на то, что «всюду происходит что-то ужасное»: на Ривьере небывалые ливни и бури, в Афинах снег, Этна тоже вся занесена и по ночам светит, из Палермо туристы, спасаясь от стужи, разбегаются… Утреннее солнце каждый день обманывало: с полудня неизменно серело и начинал сеять дождь, да все гуще и холоднее: тогда пальмы у подъезда отеля блестели жестью, город казался особенно грязным и тесным, музеи чересчур однообразными, сигарные окурки толстяков-извозчиков в резиновых, крыльями развевающихся по ветру накидках – нестерпимо вонючими, энергичное хлопанье их бичей над тонкошеими клячами явно фальшивым, обувь синьоров, разметающих трамвайные рельсы, ужасною, а женщины, шлепающие по грязи, под дождем, с черными раскрытыми головами, – безобразно коротконогими; про сырость же и вонь гнилой рыбой от пенящегося у набережной моря и говорить нечего.

Господин и госпожа из Сан-Франциско стали по утрам ссориться; дочь их то ходила бледная, с головной болью, то оживала, всем восхищалась и была тогда и мила и прекрасна: прекрасныбыли те нежные, сложные чувства, что пробудила в ней встреча с некрасивым человеком, в котором текла необычная кровь, ибо ведь в конце-то концов, может быть, и не важно, что именно пробуждает девичью душу – деньги ли, слава ли, знатность ли рода… Все уверяли, что совсем не то в Сорренто, на Капри – там и теплей, и солнечней, и лимоны цветут, и нравы честнее, и вино натуральней. И вот семья из Сан-Франциско решила отправиться со всеми своими сундуками на Капри, с тем, чтобы, осмотрев его, походив по камням на месте дворцов Тиверия, побывав в сказочных пещерах Лазурного грота и послушав абруццских волынщиков, целый месяц бродящих перед рождеством по острову и поющих хвалы деве Марии, поселиться в Сорренто.

В день отъезда, – очень памятный для семьи из Сан-Франциско! – даже и с утра не было солнца. Тяжелый туман до самого основания скрывал Везувий, низко серел над свинцовой зыбью моря. Капри совсем не было видно – точно его никогда и не существовало на свете. И маленький пароходик, направившийся к нему, так валяло со стороны на сторону, что семья из Сан-Франциско пластом лежала на диванах в жалкой кают-компании этого пароходика, закутав ноги пледами и закрыв от дурноты глаза. Миссис страдала, как она думала, больше всех; ее несколько раз одолевало, ей казалось, что она умирает, а горничная, прибегавшая к ней с тазиком, – уже многие годы изо дня в день качавшаяся на этих волнах и в зной и в стужу и все – таки неутомимая, – только смеялась.

Мисс была ужасно бледна и держала в зубах ломтик лимона. Мистер, лежавший на спине, в широком пальто и большом картузе, не разжимал челюстей всю дорогу; лицо его стало темным, усы белыми, голова тяжко болела: последние дни благодаря дурной погоде он пил по вечерам слишком много и слишком много любовался «живыми картинами» в некоторых притонах. А дождь сек в дребезжащие стекла, на диваны с них текло, ветер с воем ломил в мачты и порою, вместе с налетавшей волной, клал пароходик совсем набок, и тогда с грохотом катилось что-то внизу. На остановках, в Кастелламаре, в Сорренто, было немного легче; но и тут размахивало страшно, берег со всеми своими обрывами, садами, пиниями, розовыми и белыми отелями и дымными, курчаво-зелеными горами летел за окном вниз и вверх, как на качелях; в стены стукались лодки, третьеклассники азартно орали, где-то, точно раздавленный, давился криком ребенок, сырой ветер дул в двери, и, ни на минуту не смолкая, пронзительно вопил с качавшейся барки под флагом гостиницы «Royal» картавый мальчишка, заманивавший путешественников: «Kgoya-al! Hotel Kgoya-аl!..» И господин из Сан-Франциско, чувствуя себя так, как и подобало ему, – совсем стариком, – уже с тоской и злобой думал обо всех этих «Royal», «Splendid», «Excelsior» и об этих жадных, воняющих чесноком людишках, называемых итальянцами; раз во время остановки, открыв глаза и приподнявшись с дивана, он увидел под скалистым отвесом кучу таких жалких, насквозь проплесневевших каменных домишек, налепленных друг на друга у самой воды, возле лодок, возле каких-то тряпок, жестянок и коричневых сетей, что, вспомнив, что это и есть подлинная Италия, которой он приехал наслаждаться, почувствовал отчаяние… Наконец, уже в сумерках, стал надвигаться своей чернотой остров, точно насквозь просверленный у подножия красными огоньками, ветер стал мягче, теплей, благовонней, по смиряющимся волнам, переливавшимся, как черное масло, потекли золотые удавы от фонарей пристани… Потом вдруг загремел и с плеском шлепнулся в воду якорь, наперебой понеслись отовсюду яростные крики лодочников – и сразу стало на душе легче, ярче засияла кают – компания, захотелось есть, пить, курить, двигаться… Через десять минут семья из Сан-Франциско сошла в большую барку, через пятнадцать ступила на камни набережной, а затем села в светлый вагончик и с жужжанием потянулась вверх по откосу, среди кольев на виноградниках, полуразвалившихся каменных оград и мокрых, корявых, прикрытых кое-где соломенными навесами апельсиновых деревьев, с блеском оранжевых плодов и толстой глянцевитой листвы скользивших вниз, под гору, мимо открытых окон вагончика… Сладко пахнет в Италии земля после дождя, и свой, особый запах есть у каждого ее острова!

Остров Капри был сыр и темен в этот вечер. Но тут он на минуту ожил, кое-где осветился. На верху горы, на площадке фуникулера, уже опять стояла толпа тех, на обязанности которых лежало достойно принять господина из Сан-Франциско. Были и другие приезжие, но не заслуживающие внимания, – несколько русских, поселившихся на Капри, неряшливых и рассеянных, в очках, с бородами, с поднятыми воротниками стареньких пальтишек, и компания длинноногих, круглоголовых немецких юношей в тирольских костюмах и с холщовыми сумками за плечами, не нуждающихся ни в чьих услугах, всюду чувствующих себя как дома и совсем не щедрых на траты. Господин же из Сан-Франциско, спокойно сторонившийся и от тех и от других, был сразу замечен. Ему и его дамам торопливо помогли выйти, перед ним побежали вперед, указывая дорогу, его снова окружили мальчишки и те дюжие каприйские бабы, что носят на головах чемоданы и сундуки порядочных туристов. Застучали по маленькой, точно оперной площади, над которой качался от влажного ветра электрический шар, их деревянные ножные скамеечки, по-птичьему засвистала и закувыркалась через голову орава мальчишек – и как по сцене пошел среди них господин из Сан-Франциско к какой-то средневековой арке под слитыми в одно домами, за которой покато вела к сияющему впереди подъезду отеля звонкая уличка с вихром пальмы над плоскими крышами налево и синими звездами на черном небе вверху, впереди. И опять было похоже, что это в честь гостей из Сан-Франциско ожил каменный сырой городок на скалистом островке в Средиземном море, что это они сделали таким счастливым и радушным хозяина отеля, что только их ждал китайский гонг, завывший по всем этажам сбор к обеду, едва вступили они в вестибюль.

Вежливо и изысканно поклонившийся хозяин, отменно элегантный молодой человек, встретивший их, на мгновение поразил господина из Сан-Франциско: взглянув на него, господин из Сан-Франциско вдруг вспомнил, что нынче ночью, среди прочей путаницы, осаждавшей его во сне, он видел именно этого джентльмена, точь-в-точь такого же, как этот, в той же визитке с круглыми полами и с той же зеркально причесанной головою.

Удивленный, он даже чуть было не приостановился. Но как в душе его уже давным-давно не осталось ни даже горчичного семени каких-либо так называемых мистических чувств, то тотчас же и померкло его удивление: шутя сказал он об этом странном совпадении сна и действительности жене и дочери, проходя по коридору отеля. Дочь, однако, с тревогой взглянула на него в эту минуту: сердце ее вдруг сжала тоска, чувство страшного одиночества на этом чужом, темном острове…

Только что отбыла гостившая на Капри высокая особа – Рейс XVII. И гостям из Сан-Франциско отвели те самые апартаменты, что занимал он. К ним приставили самую красивую и умелую горничную, бельгийку, с тонкой и твердой от корсета талией и в крахмальном чепчике в виде маленькой зубчатой короны, самого видного из лакеев, угольно-черного, огнеглазого сицилийца, и самого расторопного коридорного, маленького и полного Луиджи, много переменившего подобных мест на своем веку. А через минуту в дверь комнаты господина из Сан-Франциско легонько стукнул француз метрдотель, явившийся, чтобы узнать, будут ли господа приезжие обедать, и в случае утвердительного ответа, в котором, впрочем, не было сомнения, доложить, что сегодня лангуст, ростбиф, спаржа, фазаны и так далее. Пол еще ходил под господином из Сан-Франциско, – так закачал его этот дрянной итальянский пароходишко, – но он не спеша, собственноручно, хотя с непривычки и не совсем ловко, закрыл хлопнувшее при входе метрдотеля окно, из которого пахнуло запахом дальней Кухни и мокрых цветов в саду, и с неторопливой отчетливостью ответил, что обедать они будут, что столик для них должен быть поставлен подальше от дверей, в самой, глубине залы, что пить они будут вино местное, и каждому его слову метрдотель поддакивал в самых разнообразных интонациях, имевших, однако, только тот смысл, что нет и не может быть сомнения в правоте желаний господина из Сан-Франциско и что все, будет исполнено в точности. Напоследок он склонил голову и деликатно спросил:

– Все, сэр?

И, получив в ответ медлительное «yes»[4], прибавил, что сегодня у них в вестибюле тарантелла – танцуют Кармелла и Джузеппе, известные всей Италии и всему миру туристов».

– Я видел ее на открытках, – сказал господин из Сан-Франциско ничего не выражающим голосом. – А этот Джузеппе – ее муж?

– Двоюродный брат, сэр, – ответил метрдотель.

И помедлив, что-то подумав, но ничего не сказав, господин из Сан-Франциско отпустил его кивком головы.

А затем он снова стал точно к венцу готовиться: повсюду зажег электричество, наполнил все зеркала отражением света и блеска, мебели и раскрытых сундуков, стал бриться, мыться и поминутно звонить, в то время как по всему коридору неслись и перебивали его другие нетерпеливые звонки – из комнат его жены и дочери. И Луиджи, в своем красном переднике, с легкостью, свойственной многим толстякам, делая гримасы ужаса, до слез смешившие горничных, пробегавших мимо с кафельными ведрами в руках, кубарем катился на звонок и, стукнув в дверь костяшками, с притворной робостью, с доведенной до идиотизма почтительностью спрашивал:

– На sonato, signore?[5] И из-за двери слышался неспешный и скрипучий, обидно вежливый голос:

– Yes, come in…[6] Что чувствовал, что думал господин из Сан-Франциско в этот столь знаменательный для него вечер? Он, как всякий испытавший качку, только очень хотел есть, с наслаждением мечтал о первой ложке супа, о первом глотке вина и совершал привычное дело туалета даже в некотором возбуждении, не оставлявшем времени для чувств и размышлений.

Выбрившись, вымывшись, ладно вставив несколько зубов, он, стоя перед зеркалами, смочил и придрал щетками в серебряной оправе остатки жемчужных волос вокруг смугло-желтого черепа, натянул на крепкое старческое тело с полнеющей от усиленного питания талией кремовое шелковое трико, а на сухие ноги с плоскими ступнями – черные шелковые чулки и бальные туфли, приседая, привел в порядок высоко подтянутые шелковыми помочами черные брюки и белоснежную, с выпятившейся грудью рубашку, вправил в блестящие манжеты запонки и стал мучиться с ловлей под твердым воротничком запонки шейной. Пол еще качался под ним, кончикам пальцев было очень больно, запонка порой крепко кусала дряблую кожицу в углублении под кадыком, но он был настойчив и, наконец, с сияющими от напряжения глазами, весь сизый от сдавившего ему горло не в меру тугого воротничка, таки доделал дело – и в изнеможении присел перед трюмо, весь отражаясь в нем и повторяясь в других зеркалах.

– О, это ужасно! – пробормотал он, опуская крепкую лысую голову и не стараясь понять, не думая, что именно ужасно, потом привычно и внимательно оглядел свои короткие, с подагрическими затвердениями на суставах пальцы, их крупные и выпуклые ногти миндального цвета и повторил с убеждением: – Это ужасно…

Но тут зычно, точно в языческом храме, загудел по всему дому второй гонг И, поспешно встав с места, господин из Сан-Франциско еще больше стянул воротничок галстуком, а живот открытым жилетом, надел смокинг, выправил манжеты, еще раз оглядел себя в зеркале. «Эта Кармелла, смуглая, с наигранными глазами, похожая на мулатку, в цветистом наряде, где преобладает оранжевый цвет, пляшет, должно быть, необыкновенно», – подумал он И, бодро выйдя из своей комнаты и подойдя по ковру к соседней, жениной, громко спросил, скоро ли они?

– Через пять минут! – звонко и уже весело отозвался из-за двери девичий голос.

– Отлично, – сказал господин из Сан-Франциско.

И не спеша пошел по коридорам и по лестницам, устланным красными коврами, вниз, отыскивая читальню. Встречные слуги жались от него к стене, а он шел, как бы не замечая их. Запоздавшая к обеду старуха, уже сутулая, с молочными волосами, но декольтированная, в светло-сером шелковом платье, поспешала изо всех сил, но смешно, по-куриному, и он легко обогнал ее Возле стеклянных дверей столовой, где уже все были в сборе и начали есть, он остановился перед столиком, загроможденным коробками сигар и египетских папирос, взял большую маниллу и кинул на столик три лиры; на зимней веранде мимоходом глянул в открытое окно: из темноты повеяло на него нежным воздухом, померещилась верхушка старой пальмы, раскинувшая по звездам свои вайи, казавшиеся гигантскими, донесся отдаленный ровный шум моря… В читальне, уютной, тихой и светлой только над столами, стоя шуршал газетами какой-то седой немец, похожий на Ибсена, в серебряных круглых очках и с сумасшедшими, изумленными глазами Холодно осмотрев его, господин из Сан-Франциско сел в глубокое кожаное кресло в углу, возле лампы под зеленым колпаком, надел пенсне и, дернув головой от душившего его воротничка, весь закрылся газетным листом. Он быстро пробежал заглавие некоторых статей, прочел несколько строк о никогда не прекращающейся балканской войне, привычным жестом перевернул газету, – как вдруг строчки вспыхнули перед ним стеклянным блеском, шея его напружилась, глаза выпучились, пенсне слетело с носа… Он рванулся вперед, хотел глотнуть воздуха – и дико захрипел; нижняя челюсть его отпала, осветив весь рот золотом пломб, голова завалилась на плечо и замоталась, грудь рубашки выпятилась коробом – и все тело, извиваясь, задирая ковер каблуками, поползло на пол, отчаянно борясь с кем-то.

«Что, что случилось?» – и никто не отвечал толком, никто не понимал ничего, так как люди и до сих пор еще больше всего дивятся и ни за что не хотят верить смерти. Хозяин метался от одного гостя к другому, пытаясь задержать бегущих и успокоить их поспешными заверениями, что это так, пустяк, маленький обморок с одним господином из Сан-Франциско… Но никто его не слушал, многие видели, как лакеи и коридорные срывали с этого господина галстук, жилет, измятый смокинг и даже зачем-то бальные башмаки с черных шелковых ног с плоскими ступнями. А он еще бился. Он настойчиво боролся со смертью, ни за что не хотел поддаться ей, так. Неожиданно и грубо навалившейся на него. Он мотал головой, хрипел, как зарезанный, закатил глаза, как пьяный… Когда его торопливо внесли и положили на кровать в сорок третий номер, – самый маленький, самый плохой, самый сырой и холодный, в конце нижнего коридора, – прибежала его дочь, с распущенными волосами, в распахнувшемся капотике, с обнаженной грудью, поднятой корсетом, потом большая, тяжелая и уже совсем наряженная к обеду жена, у которой рот был круглый от ужаса… Но тут он уже и головой перестал мотать.

Через четверть часа в отеле все кое-как пришло в порядок. Но вечер был непоправимо испорчен. Некоторые, возвратясь в столовую, дообедали, но молча, с обиженными лицами, меж тем как хозяин подходил то к тому, то к другому, в бессильном и приличном раздражении пожимая плечами, чувствуя себя без вины виноватым, всех уверяя, что он отлично понимает, «как это неприятно», и давая слово, что он примет «все зависящие от него меры» к устранению неприятности; тарантеллу пришлось отменить, лишнее электричество потушили, большинство гостей ушло в пивную, и стало так тихо, что четко слышался стук часов в вестибюле, где только один попугай деревянно бормотал что-то возясь перед сном в своей клетке, ухитряясь заснуть с нелепо задранной на верхний шесток лапой… Господин из Сан-Франциско лежал на дешевой железной кровати, под грубыми шерстяными одеялами, на которые с потолка тускло светил один рожок. Пузырь со льдом свисал на его мокрый и холодный лоб. Сизое, уже мертвое лицо постепенно стыло, хриплое клокотанье, вырывавшееся из открытого рта, «освещенного отблеском золота, слабело Это хрипел уже не господин из Сан-Франциско, – его больше не было, – а кто-то другой. Жена, дочь, доктор, прислуга стояли и глядели на него. Вдруг то, чего они ждали и боялись, совершилось – хрип оборвался. И медленно, медленно, на глазах у всех, потекла бледность по лицу умершего, и черты его стали утончаться, светлеть, – красотой, уже давно подобавшей ему.

Вошел хозяин. «Gia e morto» [7], – сказал ему, шепотом доктор. Хозяин с бесстрастным лицом пожал плечами. Миссис, у которой тихо катились по щекам слезы, подошла к нему и робко сказала, что теперь надо перенести покойного в его комнату.

– О нет, мадам, – поспешно, корректно, но уже без всякой любезности, и не по-английски, а по-французски возразил хозяин, которому совсем не интересны были те пустяки, что могли оставить теперь в его кассе приезжие из Сан-Франциско. – Это совершенно невозможно, мадам, – сказал он и прибавил в пояснение, что он очень ценит эти апартаменты, что если бы он исполнил ее желание, то всему Капри стало бы известно об этом и туристы начали бы избегать их.

Мисс, все время странно смотревшая на него, села на стул и, зажав рот платком, зарыдала. У миссис слезы сразу высохли, лицо вспыхнуло Она подняла тон, стала требовать, говоря на своем языке и вое еще не веря, что уважение к ним окончательно потеряно. Хозяин с вежливым достоинством осадил ее: если мадам не нравятся порядки отеля, он не смеет ее задерживать; и твердо заявил, что тело должно быть вывезено сегодня же на рассвете, что полиции уже дано знать, что представитель ее сейчас явится и исполнит необходимые формальности… Можно ли достать на Капри хотя бы простой готовый гроб, спрашивает мадам? К сожалению, нет, ни в каком случае, а сделать никто не успеет. Придется поступить как-нибудь иначе… Содовую английскую воду, например, он получает в больших и длинных ящиках… перегородки из такого ящика можно вынуть…

Ночью весь отель спал. Открыли окно в сорок третьем номере, – оно выходило в угол сада, где под высокой каменной стеной, утыканной по гребню битым стеклом, рос чахлый банан, – потушили электричество, заперли дверь на ключ и ушли. Мертвый остался в темноте, синие звезды глядели на него с неба, сверчок с грустной беззаботностью запел в стене… В тускло освещенном коридоре сидели на подоконнике две горничные, что-то штопая Вошел Луиджи с кучей платья на руке, в туфлях.

– Pronto?[8] – озабоченно спросил он звонким шепотом, указывая глазами на страшную дверь в конце коридора. И легонько помотал свободной рукой в ту сторону. – Partenza! [9] – шепотом крикнул он, как бы провожая поезд, то, что обычно кричат в Италии на станциях при отправлении поездов, – и горничные, давясь беззвучным смехом, упали головами на плечи друг другу.

Почом он, мягко подпрыгивая, подбежал к самой двери, чуть стукнул в нее и, склонив голову набок, вполголоса, почтительнейше спросил:

– На sonato, signore?

– Yes, come in…

А на рассвете, когда побелело за окном сорок третьего номера и влажный ветер зашуршал рваной листвой банана, когда поднялось и раскинулось над островом Капри голубое утреннее небо и озолотилась против солнца, восходящего за далекими синими горами Италии, чистая и четкая вершина Монте-Соляро, когда пошли на работу каменщики, поправлявшие на острове тропинки для туристов, – принесли к сорок третьему номеру длинный ящик из-под содовой воды. Вскоре он стал очень тяжел – и крепко давил колени младшего портье, который шибко повез его на одноконном извозчике по белому шоссе, взад и вперед извивавшемуся по склонам Капри, среди каменных оград и виноградников, все вниз и вниз, до самого моря. Извозчик, кволый человек с красными глазами, в старом пиджачке с короткими рукавами и в сбитых башмаках, был с похмелья, – целую ночь играл в кости в траттории, – и все хлестал свою крепкую лошадку, по-сицилиански разряженную, спешно громыхающую всяческими бубенчиками на уздечке в цветных шерстяных помпонах и на остриях высокой медной седелки, с аршинным, трясущимся на бегу птичьим пером, торчащим из подстриженной челки. Извозчик молчал, был подавлен своей беспутностью, своими пороками, – тем, что он до последней полушки проиграл ночью вое те медяки, которыми были полны его карманы. Но утро было свежее, на таком воздухе, среди моря, под утренним небом, хмель скоро улетучивается и скоро возвращается беззаботность к человеку, да утешал извозчика и тот неожиданный заработок, что дал ему какой-то господин из Сан-Франциско, мотавший своей мертвой головой в ящике за его спиною… Пароходик, жуком лежавший далеко внизу, на нежной и яркой синеве которой так густо и полно налит Неаполитанский залив, уже давал последние гудки – и они бодро отзывались по всему острову, каждый изгиб которого, каждый гребень, каждый камень был так явственно виден отовсюду, точно воздуха совсем не было. Возле пристани младшего портье догнал старший, мчавший в автомобиле мисс и миссис, бледных с провалившимися от слез и бессонной ночи глазами. И через десять минут пароходик снова зашумел водой и снова побежал к Сорренто, к Кастелламаре, навсегда увозя от Капри семью из Сан-Франциско… И на острове снова водворились мир и покой.

На этом острове, две тысячи лет тому назад, жил человек, совершенно запутавшийся в своих жестоких и грязных поступках, который почему-то забрал власть над миллионами людей и который, сам растерявшись от бессмысленности этой власти и от страха, что кто-нибудь убьет его из-за угла, наделал жестокостей сверх всякой меры, – и человечество навеки запомнило его, и те, что в совокупности своей, столь же непонятно и, по существу, столь же жестоко, как и он, властвуют теперь в мире, со всего света съезжаются смотреть на остатки того каменного дома, где он жил на одном из самых крутых подъемов острова. В это чудесное утро все, приехавшие на Капри именно с этой целью, еще спали по гостиницам, хотя к подъездам гостиниц уже вели маленьких мышастых осликов под красными седлами, на которые опять должны были нынче, проснувшись и наевшись, взгромоздиться молодые и старые американцы и американки, немцы и немки и за которыми опять должны были бежать по каменистым тропинкам, и все в гору, вплоть до самой вершины Монте-Тиберио, нищие каприйские старухи с палками в жилистых руках. Успокоенные тем, что мертвого старика из Сан-Франциско, тоже собиравшегося ехать с ними, но вместо того только напугавшего их напоминанием о смерти, уже отправили в Неаполь, путешественники спали крепким сном, и на острове было еще тихо, магазины в городе были еще закрыты. Торговал только рынок на маленькой площади – рыбой и зеленью, и были на нем одни простые люди, среди которых, как всегда, без всякого дела, стоял Лоренцо, высокий старик лодочник, беззаботный гуляка и красавец, знаменитый по всей Италии, не раз служивший моделью многим живописцам: он принес и уже продал за бесценок двух пойманных им ночью омаров, шуршавших в переднике повара того самого отеля, где ночевала семья из Сан-Франциско, и теперь мог спокойно стоять хоть до вечера, с царственной повадкой поглядывая вокруг, рисуясь своими лохмотьями, глиняной трубкой и красным шерстяным беретом, спущенным на одно ухо. А по обрывам Монте-Соляро, по древней финикийской дороге, вырубленной в скалах, по ее каменным ступенькам, спускались от Анакапри два абруццских горца. У одного под кожаным плащом была волынка, – большой козий мех с двумя дудками, у другого – нечто вроде деревянной цевницы. Шли они – и целая страна, радостная, прекрасная, солнечная, простирались под ними: и каменистые горбы острова, который почти весь лежал у их ног, и та сказочная синева, в которой плавал он, и сияющие утренние пары над морем к востоку, под ослепительным солнцем, которое уже жарко грело, поднимаясь все выше и выше, и туманно-лазурные, еще по-утреннему зыбкие массивы Италии, ее близких и далеких гор, красоту которых бессильно выразить человеческое слово. На полпути они замедлили шаг: над дорогой, в гроте скалистой стены Монте-Соляро, вся озаренная солнцем, вся в тепле и блеске его, стояла в белоснежных гипсовых одеждах и в царском венце, золотисто-ржавом от непогод, матерь божия, кроткая и милостивая, с очами, поднятыми к небу, к вечным и блаженным обителям трижды благословенного сына ее. Они обнажили головы, приложили к губам свои цевницы – и полились наивные и смиренно-радостные хвалы их солнцу, утру, ей, непорочной заступнице всех страждущих в этом злом и прекрасном мире, и рожденному от чрева ее в пещере Вифлеемской, в бедном пастушеском приюте, в далекой земле Иудиной…

И опять, опять пошел корабль в свой далекий морской путь. Ночью плыл он мимо острова Капри, и печальны были его огни, медленно скрывавшиеся в темном море, для того, кто смотрел на них с острова Но там, на корабле, в светлых, сияющих люстрами и мрамором залах, был, как обычно, людный бал в эту ночь.

Был он и на другую и на третью ночь – опять среди бешеной вьюги, проносившейся над гудевшим, как погребальная месса, и ходившим траурными от серебряной пены горами океаном. Бесчисленные огненные глаза корабля были за снегом едва видны Дьяволу, следившему со скал Гибралтара, с каменистых ворот двух миров, за уходившим в ночь и вьюгу кораблем. Дьявол был громаден, как утес, но еще громаднее его был корабль, многоярусный, многотрубный, созданный гордыней Нового Человека со старым сердцем Вьюга билась в его снасти и широкогорлые трубы, побелевшие от снега, но он был стоек, тверд, величав и страшен. На самой верхней крыше его одиноко высились среди снежных вихрей те уютные, слабо освещенные покои, где, погруженные в чуткую и тревожную дремоту, надо всем кораблем восседал его грузный водитель, похожий на языческого идола. Он слышал тяжкие завывания и яростные взвизгивания сирены, удушаемой бурей, но успокаивал себя близостью того, в конечном итоге для него самого непонятного, что было за его стеною той большой как бы бронированной каюты, что то и дело наполнялась таинственным гулом, трепетом и сухим треском синих огней, вспыхивавших и разрывавшихся вокруг бледнолицего телеграфиста с металлическим полуобручем на голове. В самом низу, в подводной утробе «Атлантиды», тускло блистали сталью, сипели паром и сочились кипятком и маслом тысячепудовые громады котлов и всяческих других машин, той кухни, раскаляемой исподу адскими топками, в которой варилось движение корабля, – клокотали страшные в своей сосредоточенности силы, передававшиеся в самый киль его, в бесконечно длинное подземелье, в круглый туннель, слабо озаренный электричеством, где медленно, с подавляющей человеческую душу неукоснительностью, вращался в своем масленистом ложе исполинский вал, точно живое чудовище, протянувшееся в этом туннеле, похожем на жерло. А средина «Атлантиды», столовые и бальные залы ее изливали свет и радость, гудели говором нарядной толпы, благоухали свежими цветами, пели струнным оркестром. И опять мучительно извивалось и порою судорожно сталкивалась среди этой толпы, среди блеска огней, шелков, бриллиантов и обнаженных женских плеч, тонкая и гибкая пара нанятых влюбленных: грешно скромная, хорошенькая девушка с опущенными ресницами, с невинной прической и рослый молодой человек с черными, как бы приклеенными волосами, бледный от пудры, в изящнейшей лакированной обуви, в узком, с длинными фалдами, фраке – красавец, похожий на огромную пиявку. И никто не знал ни того, что уже давно наскучило этой паре притворно мучиться своей блаженной мукой под бесстыдно-грустную музыку, ни того, что стоит гроб глубоко, глубоко под ними, на дне темного трюма, в соседстве с мрачными и знойными недрами корабля, тяжко одолевающего мрак, океан, вьюгу…

Смотрите также на нашем сайте:

Технический прогресс аргументы из литературы для итогового сочинения 2021-2022

Аргументы для направления «Кому на Руси жить хорошо? — вопрос гражданина» итоговое сочинение 2021-2022

ПОДЕЛИТЬСЯ МАТЕРИАЛОМ

Источник

Серебряный век русской литературы всегда ассоциируется у большинства людей именно с поэзией. Однако нельзя не заметить, что начало двадцатого века подарило нам великое множество очень талантливых прозаиков.

Одним из таких талантов стал Иван Бунин. Его короткие рассказы по-настоящему западают в душу читателя, поднимают перед нами важные философские вопросы. Одним из самых ярких прозаических произведений Бунина является рассказ «Господин из Сан-Франциско», разбор которого подготовил Многомудрый Литрекон.

Содержание:

1 История создания
2 Направление и жанр
3 Композиция и конфликт
4 Смысл названия и финала
5 Суть
6 Главные герои и их характеристика
7 Темы
8 Проблемы
9 Основная идея
10 Чему учит?
11 Художественные детали
12 Критика

История создания

Творческая история рассказа «Господин из Сан-Франциско» началась в экзотическом краю — на острове Капри. В основу произведения легли воспоминания Бунина о его отдыхе. В отеле, где он тогда жил, умер некий состоятельный американец. Этот случай чётко отпечатался в памяти писателя, ведь одна маленькая трагедия не изменила праздничного настроения отдыхающих.

Современникам были известны интересные факты о написании рассказа «Господин из Сан-Франциско». Уже в 1915 году Бунин написал в своём дневнике о том, как он увидел в витрине московского книжного магазина повесть Томаса Манна «Смерть в Венеции». Именно тогда он и решил написать свой рассказ, в основе которого и легло то происшествие на Капри. Вот так одно незначительное обстоятельство вдохновило автора воплотить свой давний замысел рассказа в явь.

«я почему-то вспомнил эту книгу и внезапную смерть какого-то американца, приехавшего на Капри, в гостиницу „Квисисана“, где мы жили в тот год, и тотчас решил написать „Смерть на Капри“, что и сделал в четыре дня — не спеша, спокойно, в лад осеннему спокойствию сереньких и уже довольно коротких и свежих дней и тишине в усадьбе… Заглавие „Смерть на Капри“ я, конечно, зачеркнул тотчас же, как только написал первую строку: „Господин из Сан-Франциско…“ И Сан-Франциско, и всё прочее (кроме того, что какой-то американец действительно умер после обеда в „Квисисане“) я выдумал…

Направление и жанр

Этот рассказ можно отнести к литературному направлению реализма. Писатель стремится к достоверному изображению действительности. Его персонажи типичны и достоверны. Присутствуют названия реальных мест. В то же время модернизм, господствующий в культуре того времени, отразился на прозе Бунина. Так, в его рассказе много образов-символов, которые открывают метафорическое значение текста.

Жанр «Господина из Сан-Франциско» — рассказ. Это краткое прозаическое произведение с малым количеством действующих лиц и одной сюжетной линией. Отсутствует какая-либо конкретика, читатель понимает, что ситуация, описанная в рассказе, могла произойти с кем и когда угодно.

Композиция и конфликт

Идейно композиция произведения делится на две части: прибытие американского богача в отель и возвращение в США его бездыханного тела. Такое построение сюжета призвано подчеркнуть основную идею рассказа, показать контраст между тем, кем является человек при жизни, и кем (или чем) он становится после смерти.

В основе главного конфликта произведения «Господин из Сан-Франциско» лежит противостояние между мирскими вещами, такими как богатства, удовольствия и развлечения, и вечным началом, представленным в рассказе самой смертью.

Смысл названия и финала

В названии рассказа Бунин не стал ни придумывать изящную формулу, являющуюся отражением потаённых смыслов, ни обозначать основную мысль. Избегая какой-либо конкретики как в повествовании, так и в названии, Бунин в очередной подчеркнул будничность и незначительность жизни своего героя, занятого лишь мирскими делами.

Перед нами не человек, а набор клише и стереотипов об обитателе американского среднего класса. Он — господин, то есть хозяин жизни, богатый человек, деньгам которого поклоняются и завидуют другие люди. Но как иронично звучит слово «господин» применительно к трупу! Значит, человек не может быть господином чего бы то ни было, ведь жизнь и смерть ему неподвластны, он не постиг их природу. Титул героя — издевка автора над самодовольными богачами, которые думают, что владеют миром, хотя не могут предугадать даже своей судьбы.

Почему умер господин из Сан-Франциско? А потому, что ему отмерен определенный срок, и высшие силы не приняли в расчет его планов на жизнь. Все время герой откладывал исполнение своих заветных желаний на потом, и вот когда он нашел для них время, судьба посмеялась над ним и обнулила счетчик.

Суть

Некий богатый американец отправляется вместе с дочерью и женой в Европу, где планирует провести два года, предаваясь отдыху и развлечениям. Поначалу приятное путешествие оказывается испорчено отвратительной погодой. Господин из Сан-Франциско вместе с семьёй отправляется на Капри, где за чтением газеты его внезапно настигает смерть.

В тот же день у жены почившего требуют немедленно убрать тело мужа из отеля. Из-за отсутствия горба покойного положили в ящик для содовой воды и ночью увезли в порт. Рассказ заканчивается на том, как тело господина из Сан-Франциско, убранное в тёмный корабельный трюм, возвращается в Америку.

Более подробное краткое содержание произведения Вы найдете тут.

Главные герои и их характеристика

Герои рассказа «Господин из Сан-Франциско» перечислены Многомудрым Литреконом в таблице:

герои рассказа «господин из сан-франциско»	характеристика
господин из сан-франциско	пятидесятивосьмилетний богач из сша. будучи предпринимателем, эксплуатировал труд китайских эмигрантов. несмотря на свой огромный заработок и достаток, считает, что всю жизнь он не жил, а только существовал, откладывая на потом заветные мечты и увлечения. на своё путешествие смотрит как на начало новой жизни, в которой он сможетнасладиться плодами своей работы. самоуверен. снисходительно-высокомерен. самовлюблён.
жена господина из сан-франциско	крупная, широкая женщина со спокойным характером. Одевается соответственно возрасту. Автор говорит о ней, как о человеке, которого нельзя назвать впечатлительным. Упоминалось, что господин и госпожа ругались, но не сказано, кто зачинщик и насколько всё серьёзно. А ещё сказано, что один раз госпожа повышает тон, когда получает отказ от хозяина отеля перенести тело её покойного мужа в их апартаменты. Но затем смиряется и не предпринимает решительных шагов, чтобы изменить ситуацию.
дочь господина из сан-франциско	симпатичная, но в остальном ничем не примечательная девушка.
пассажиры лайнера	сливки высшего общества европы и америки. высоко титулованные особы, богачи и прочие влиятельные персоны. в большинстве своём, пустые и ничтожные люди, которых не волнует ничего, кроме самих себя.

Темы

Тематика рассказа «Господин из Сан-Франциско» многообразна, несмотря на малый объем произведения.

Жизненные ценности — основная тема произведения. Главный герой ставил на первое место в своей жизни деньги и успех, в то время как семья, родина, творчество, мир в целом остались «за бортом» его корабля. Когда он решил наверстать упущенное, было поздно, и в итоге вся его жизнь прошла напрасно, и погоня за материальными благами так и не завершилась триумфом.
Семья – Бунин с явной неприязнью описывает семью богатого американца. Семейные отношения между господином из Сан-Франциско и его близкими держатся, как правило, на финансовом аспекте. До тех пор, пока всё вокруг идёт идеально, их можно принять за хороших людей, но как только в путешествие вмешивается неприятность, на поверхность тут же всплывают семейные дрязги и взаимное отчуждение. Бунин показывает, что в обществе, одержимом деньгами, нет места настоящим семейным ценностям.
Счастье – господин из Сан-Франциско всю свою жизнь считал, что настоящее счастье заключается в деньгах и возможности тратить их в своё удовольствие. Именно такой подход к жизни и осуждает Бунин, показывая пустоту и ничтожность существования, завязанного только на деньгах.
Мечта – писатель вырисовывает нам портрет насквозь прогнившего человека, в душе которого не осталось ничего высокого. Всё, о чём может мечтать пожилой американец, так это о том, чтобы в своё удовольствие нежится в европейских отелях. Очень важно, по мнению Бунина, уметь мечтать о высоком, а не только лишь о мирских радостях.
Любовь – в потребительском обществе, изображённом в рассказе, не места настоящей любви. Всё в нём насквозь поддельно и лживо. За масками радушия и услужливости скрываются зависть и равнодушие.
Судьба – Бунин очень иронично обходится со своим героем. Показывая вначале живого и уважаемого всеми богача на круизном лайнере, в финале на том же самом лайнере всеми забытый мёртвый старик плывёт обратно тем же маршрутом, каким и приехал. Горькая ирония призвана показать всю тщетность бытия, которое не значит ничего перед роком.

Проблемы

Проблематика рассказа «Господин из Сан-Франциско» весьма насыщенна:

Равнодушие – основная проблема, затронутая в рассказе. Бунин обрисовал отчуждение в обществе, которое он видел вокруг себя. Люди не хотят вникать в проблемы окружающих, они не хотят сталкиваться с настоящим горем. Они равнодушны к чужому несчастью и хотят поскорее избавиться от любых проявлений нестабильности и печали. Так, после смерти господина, когда он уже не мог дать чаевых, персонал, другие гости, да и его семья, не проявили никакого сожаления и уважения к покойнику.
Эгоизм – почти каждый персонаж в рассказе думает только о себе. Как сам господин из Сан-Франциско, так и люди вокруг него, ни разу не задумались над судьбой или чувствами другого человека. Все заботятся только лишь о себе.
Жизнь и смерть – Бунин превосходно отобразил, что как бы ни был богат и влиятелен человек при жизни, умерев, он становится всего лишь трупом, и его прошлое уже ни на что не влияет. Смерть уравнивает людей, она неподкупна. Поэтому власть человека эфемерна.
Бездуховность – атмосфера морального упадка и разложения так и сочится сквозь строчки рассказа. Равнодушие, эгоизм, жестокость и жадность со стороны кажутся невыносимыми и ужасными. Недаром автор назвал судно, на которым плыл господин, Атлантидой. Оно является символом буржуазного общества, обреченного на крах.
Жестокость – вопреки показушной вальяжности и радушию, общество, изображённое Буниным, до невозможности жестоко. Оно живёт одним холодным расчётом, измеряет человека только по деньгам и беззастенчиво выбрасывает, когда деньги заканчиваются.
Общество – главным злодеем рассказа выступает капиталистическое общество, законы которого обезличивают людей и убивают их души.
Социальные проблемы – в рассказе поднимаются такие проблемы, как и социальное неравенство. На примере бедных итальянцев и эксплуатируемых господином их Сан-Франциско китайцев Бунин показывает нам, что в капиталистическом обществе достаток меньшинства достигается потом и кровью большинства.

Основная идея

Смысл рассказа «Господин из Сан-Франциско» заключается в разоблачении лживого капиталистического общества. Он открывает нам его бесчеловечную жесткость и глубокую порочность, скрываемые за показным лоском и внешней доброжелательностью.

В то же время Бунин поднимает и философские вопросы, рассуждая о тщетности и скоротечности бытия и мрачном величии смерти, которая в конце концов уровняет всех людей между собой и посмеется над каждым достижением. Главная мысль рассказа «Господин из Сан-Франциско» — это необходимость смирения человеческой гордыни. Мы — не господа своей судьбы, поэтому нужно уметь наслаждаться каждым мгновением, отпущенным нам свыше, ведь в любой момент нить жизни может оборваться навсегда, а наши планы — так и остаться планами. Такова авторская позиция.

Чему учит?

Судьба господина из Сан-Франциско учит нас не быть равнодушными ко всему паразитами. Рассказ Бунина демонстрирует нам, каким станет мир, в котором не останется места духовности и искренности, вытесненных жадностью и эгоизмом. Его вывод прост: на первом месте в человеческой иерархии должны быть не деньги, а вечные моральные ценности. Подневольный, но дешевый труд китайцев не сделал господина счастливее, а вот если бы он помог всем этим людям устроиться в жизни, то наверняка испытал бы больше положительных эмоций и не ощущал бы пустоты бытия.

Нравственные уроки в рассказе «Господин из Сан-Франциско» — это, в первую очередь, необходимость не цепляться за материальные ценности, не ставить во главу угла наживные богатства, а ценить в себе человеческую душу. Ведь после смерти душа — это всё, что остаётся у человека, а память о ней — все, что останется на земле. Таковая мораль Бунина.

Художественные детали

Рассказ довольно богат различными деталями, которые дополняют повествование и подчёркивают основную идею. Особенно интересна концепция мира в рассказе «Господин из Сан-Франциско»:

В первой части рассказа нам в глаза бросаются различные предметы роскоши: золотые очки, серебряные цепочки и прочие роскошные вещи, которые в очередной раз подчёркивают то, как этот мир завязан на материальных ценностях.
Во второй половине рассказа все эти красивые побрякушки мгновенно исчезают. Остаётся лишь темнота, телега, везущая импровизированный гроб в порт, и сырой трюм. Закончилась пустая ничтожная жизнь и началась таинственная Вечность.

Выразителем этой Вечности становится спокойное и тихое море, которое равнодушно несёт господина из Сан-Франциско сначала в Европу, а потом обратно в Америку. Образ океана отражает саму жизнь героя: он плыл по течению, наслаждался комфортом и обеспеченностью, но именно это течение привело его к смерти на острове Капри. Так и не успев отдохнуть и пожить для себя, он умер, принеся свою жертву на алтарь успеха. Течение жизни неумолимо: если мы сами не поворачиваемся вспять, прилагая усилия, чтобы изменить направление, оно выносит нас совсем не туда, где бы мы хотели оказаться. Само же течение инертно и безучастно.

Также интересны символы в рассказе «Господин из Сан-Франциско»:

Название корабля «Атлантида» указывает на скорый крах капиталистического мира, помешанного на деньгах и погрязшего в пороках.
Ящик из-под содовой — яркая деталь, указывающая на сущность самого господина. Он, как продукт своей эпохи, весьма символично погребен в отходах этой самой эпохи потребления. Его выкинули на обочину жизни, как мусор, когда он сослужил свою службу и больше не мог платить по счетам.

Критика

Несмотря на шедшую в те времена войну, рассказ Бунина не только не затерялся на её фоне, но и привлёк внимание многих великих писателей и критиков. Успех был общепризнанным:

«…повесть «Господин из Сан-Франциско» при первом своем появлении… была единодушно отмечена критикой как новое крупное «достижение» талантивого художника и вообще одно из самых выдающихся произведений современной литературы.» (А. Гизетти, «Ежемесячный Журнал», 1917 г., №1)

Один из самых известных писателей эпохи, Максим Горький в личном письме безраздельно восхищался Буниным, отдельно отметив трепет, который он испытывал, читая «Господина из Сан-Франциско».

Критик Абрам Дерман в журнале «Русская мысль» от 1916 года писал: «Более десяти лет отделяет нас от конца творчества Чехова, и за этот срок, если исключить то, что было обнародовано после смерти Л. Н. Толстого, не появлялось на русском языке художественного произведения, равного по силе и значению рассказу „Господин из Сан-Франциско“… В чём же эволюционировал художник? В масштабе своего чувства… С какой-то торжественной и праведной печалью художник нарисовал крупный образ громадного зла, — образ греха, в котором протекает жизнь современного городского человека со старым сердцем, и читатель чувствует здесь не только законность, но и справедливость и красоту самой авторской холодности к своему герою…»

Еще один рецензент из журнала «Русское богатство» от 1917 года тоже похвалил работу Бунина, но отметил, что его замысел слишком узок, и все произведение можно выразить в одной строке:

«Рассказ хорош, но он страдает недостатками своих достоинств, как говорят французы. Противоположение между поверхностным блеском современной нашей культуры и её ничтожеством перед лицом смерти выражено в рассказе с захватывающей силой, но оно исчерпывает его до дна…

Английский Писатель Томас Манн, который отчасти и вдохновил Бунина на написание рассказа, считал, что рассказ может быть поставлен в один ряд с творениями таких великих писателей, как Толстой и Пушкин. Но не только Томас Манн заметил рассказ русского коллеги по перу. Во Франции прозу Бунина тоже знали и принимали восторженно:

«Господин Бунин… прибавил еще одно имя, мало известное во Франции, к …самым большим русским писателям.» (рецензия во французском журнале «Ревю де л’эпок» («Обозрение эпохи»), 1921 г.)

Даже спустя несколько десятилетий творчество Бунина было высоко оценено критиками. В советское время ему, как политическому эмигранту, уделялось мало внимания, но во время Перестройки бунинская проза пережила еще один период признания и популярности в широких массах.

Он не терпел многословия, освобождался от излишних эпитетов, создавал свою прозу плотной, сжатой, что позволило в свое время Чехову сравнить ее с слишком «густым бульоном»… И совершенно не выносил словесных штампов. Когда в «Господине из Сан-Франциско» он написал: «Декабрь «выдался» не совсем удачный», то словечко выдался иронически взял в кавычки, так как позаимствовал его из чуждого ему лексикона: из лексикона богатых и безликих господ, которые действуют в его рассказе. Слух на фальшь, серость языка был у него острейшим. (А. А. Саакянц, статья-послесловие и комментарии к «Собранию сочинений Бунина в шести томах», том 4, 1988 г.)

Автор: Михаил Щепин

Источник

Пример сочинения 1

Мир, к великому сожалению, полон людей, для которых богатства превыше всего. Такие жители просто существуют, не живут… Они делают неравноценный обмен. Чувства и искренние эмоции люди меняют на роскошь и денежные средства. А стоит ли это того?

О подобных проблемах, что требуют незамедлительного внимания, толкует Бунин в собственном рассказе под названием «Господин из Сан-Франциско». Главным героем является человек довольно состоявшийся. Всю жизнь он тратит на накопление денежных средств. Мужчина не желает с легкостью прощаться с ценными купюрами, несмотря на то, что у него есть семья. Оттого читателям представляется он, как жадный и скукой человек.

Жадность в своё время поселилась в сердце персонажа. Он всеми силами хотел копить как можно больше, чтобы в старости зажить свободной жизнью. Эта некая материальная болезнь охватила главного героя. Из-за чрезмерного увлечения денежными купюрами мужчина забыл о том, что жизнь идет именно сейчас. Её движение неумолимо продолжается. И вместо того, чтобы жить в удовольствие, радовать семью, проводить с ней ценное время, господин из Сан-Франциско тратит лучший период собственной жизни на ничтожное собирание монет… Здесь и проявляются отрицательные качества персонажа такие, как тщеславие, лицемерие и себялюбие.

Мания к денежным средствам не проходит даром. В результате судьба главного героя обрывается внезапно. Он не дожил до заветной старости. Семья проводила мужчину без особых сожалений. Ибо тот сам выбрал путь, основанный на материальном состоянии, а не на духовном составляющем. Никто слишком не был угнетен произошедшим событием с главой семьи. Все понимали, что после господина остались не важные воспоминания, а лишь купюры… Но в них ли радость?

Никому в конечном итоге не нужны были золотые монеты господина. Окружающие, в отличие от главного героя, ценили эмоции, времяпрепровождение с семьей. Господин же всего лишился из-за пристрастия к деньгам… Он не успел вкусить яркие эмоции, теплые чувства. Все это было чуждо герою. Поэтому можно сказать, что жизнь его была несчастной, даже если он и сам этого не осознавал…

Бунин, создавая сей рассказ, мечтал, чтобы читатели осознали, как важно не быть зависимым от материального составляющего… Главное — это быть внутренне одухотворенным. Стоит быть внимательным к семье, радоваться и по-настоящему любить! Вот в чём секрет счастья!! ”, “Что ты, Ветер… ”

Пример сочинения 2

В рассказе “Господин из Сан-Франциско” даже не упоминается имени главного героя – он так и зовется – Господин. Автор ссылается на то, что его имени никто из участников описываемых им событий не запомнил. На протяжении двух лет Господин ехал в Европу со своей семьей, для того, чтобы развлечься.

Он был богатым и считал, что по праву заработал себе длительный отпуск.

Вместе с семьей Господин путешествовал на огромном корабле под названием “Атлантида”. По прибытию

в Неаполь семья Господина сошла на берег для того, чтобы поехать на Капри.
При этом, во время поездки главный герой начал чувствовать себя очень старым – хотя на тот момент ему было всего пятьдесят восемь лет. В гостинице, готовясь к званному ужину, Господин начинает биться в агонии. Борьба за жизнь не принесла должных результатов и Господин из Сан-Франциско умер. При этом его смерть лишь немного подпортила вечер окружающим – другим постояльцам отеля.

Тело старика отправляют на той же “Атлантиде” домой – естественно, в трюме – подальше от живых путешественников. Последние же, в свою очередь,

продолжали веселиться, гулять и танцевать, ничего не зная о мертвом спутнике. Описанием веселия по соседству с усопшим Господином из Сан-Франциско Бунин хотел показать то, как легко и ненавязчиво жизнь побеждает смерть.
В то же самое время, при прочтении рассказа Бунина, складывается неприятное впечатление, постоянно напоминающее нам, что смерть ходит всегда рядом…

Пример сочинения 3

Во многих произведениях И. Бунин воспевает любовь. Но есть в его копилке рассказы, которые заставляют задуматься не только о взаимоотношениях двух людей, но и о месте человека на Земле. Одним из таких философских произведений является «Господин из Сан-Франциско».

Это один из моих любимых рассказов автора, в котором поднимается проблема борьбы материальных ценностей и человеческого достоинства. На мой взгляд, история безымянного господина невероятно актуальна в наше время, когда многие считают, что деньги решают все.

Рассказ показывает то, что человек – это всего лишь маленькая частичка Вселенной, а жизнь настолько коротка и быстротечна, что необходимо ценить каждый прожитый день и дорожить каждой секундой. Главным героем произведения становится господин, которому автор даже не дает имени. Это один из тысячи тех невзрачных людей, которые стремятся к материальным благам, забывая о духовных ценностях. Всю свою жизнь этот человек покорял нелегкий путь к богатству, а когда цель почти достигнута, он умирает.

Самое страшное, что его уход в мир иной никого не тревожит и не печалит. Даже самые близкие люди спокойно мирятся с такой потерей, ведь главное, что им остаются все деньги, которые господин копил всю свою жизнь. Еще вчера человек был хозяином жизни, мог позволить себе все, а сегодня смерть за одну секунду оборвала жизнь и забрала все то, к чему он шел целых пятьдесят восемь лет.

Рассказ «Господин из Сан-Франциско» еще раз доказывает всем известную истину, что за деньги не купишь семью, любовь, дружбу, здоровье и жизнь. Все самые лучшие вещи в жизни бесплатны и чтобы быть по-настоящему счастливым совершенно не обязательно быть богатым. Безусловно, деньги дарят некую свободу, позволяют чувствовать себя увереннее, но не в них заключен смысл существования.

Пример сочинения 4

Рассказ И.А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» написан в 1915 году. Главный герой – некий господин, который трудился до пятидесяти восьми лет не покладая рук, а теперь путешествует в Старый Свет на целых два года. До этого времени, по его мнению, он лишь существовал. Пришла пора отдохнуть и насладиться жизнью. Жизнь и существование противопоставлены автором. Если смотреть глазами героя, этот рассказ о жизни.

Корабль, на котором господин со своей семьей плывет в Европу, называется «Атлантида», он похож на большой отель со всеми удобствами. Бунин подробно, детально, до мелочей описывает быт корабля. Для героев важно именно это, для них удобства и есть жизнь, они воспринимают только внешнюю сторону жизни. И она протекает плавно, размеренно и праздно. Среди «сливок общества» на корабле есть даже пара, изображающая за деньги влюбленность. Бунин называет такую жизнь «искусственным раем». А в аду, в «подвалах», трудятся те, от кого зависит эта праздная жизнь.

Бунин дает подробный портрет героя. Нет только описания глаз. Тем самым автор хочет показать, что у господина нет внутренней жизни: он не переживает жизнь душой, сердцем. Жизнь героев в изображении Бунина – смена одежд, блюд, вин, но не смена чувств, переживаний, движения души.

Сцена неожиданной смерти героя изображена натуралистически. Умирает плоть, тело, о котором он так всю жизнь заботился. После его смерти черты лица стали утончаться, светлеть – закончилось земное существование плоти. Меняется отношение окружающих к нему: отдыхающие ели с обиженными лицами, хозяин был в раздражении, всем хотелось быстрее все замять, чтобы люди могли спокойно отдыхать и не портить себе настроение, и даже гроба на острове не нашлось, предоставили лишь ящик из-под содовой воды.

В конце рассказа мы видим, что домой, в могилу, тело господина возвращается в черном трюме того же знаменитого корабля, на котором его еще недавно везли в Европу. А жизнь на корабле продолжалась: во всех залах изливался свет, слышался смех, гуляли нарядные люди, звучала музыка. И также много слуг работало, чтобы обеспечить этим людям праздную жизнь.

Как считает Бунин, перед лицом смерти и любви все равны, стираются все грани, разделяющие людей.

Символично название корабля «Атлантида» — это символ затонувшей цивилизации, а также ассоциация с «Титаником», который погиб в 1912 году. Бунин рассматривал отказ человека и человечества от духовной жизни как путь к гибели.

Источник

Содержание

«Господин из сан-Франциско» сочинение
Раздумье об общем пороке вещей
Смысл жизни господина из Сан-Франциско
Жизнь и смерть господина из Сан-Франциско (по рассказу И. А. Бунина)
Ничтожество богатства и власти перед лицом смерти
Состоятельна ли человеческая претензия на господство?
Сочинение-рассуждение “Господин из Сан-Франциско”
Сочинение – анализ рассказа И. А. Бунина “Господин из Сан-Франциско”
Сочинение «Тема исчезновения и смерти в рассказе «Господин из Сан-Франциско»»

«Господин из сан-Франциско» сочинение

Раздумье об общем пороке вещей

В этом рассказе Бунин раскрывает перед нами философию своего героя, у которого даже нет имени. Он безлик. Он уверен, что деньги дают ему право на все: на любовь, на внимание, на подобострастие со стороны окружающих. Шаг за шагом описывает Бунин путешествие. Из этих наблюдений складывается картина жизни богатых властителей мира. Все к их услугам: улыбки, хрусталь на столах и даже танцующая пара, специально нанятая для создания настроения пассажиров.

Бунин — мастер символической детали. Корабль недаром назван “Атлантидой”, ведь именно на нем господин из Сан-Франциско плывет к своей смерти.

Не менее важны детали пейзажа. Бушующий океан, для которого стены корабля словно тонкая скорлупа. Он как сама жизнь. Но богатая публика старается не думать об опасности, “твердо веря во власть над ними командира”.

Однако та власть, которую дают им деньги, бессильна перед могуществом стихии. Эта власть насаждает душевную слепоту. И под подобострастными улыбками господин из Сан-Франциско не видит истинного отношения к себе. Оно проявляется тогда, когда свершается то, что неотвратимо, от чего невозможно ни убежать, ни откупиться. Ни сочувствия, ни сострадания нет на лицах людей, для которых теперь господин из Сан-Франциско — мешающий всем предмет. Нет в этом мире искренности, ведь все здесь продается и покупается. И снова невольно вспоминается нанятая влюбленная пара, которой давно надоело изображать неземную страсть. Но чего не сделаешь за деньги!

Духовный распад буржуазного общества автор символизирует еще и образом дьявола, который огромен, словно скалы Гибралтара. Страшные глаза его угрюмо наблюдают за уходящим в ночь кораблем, как бы провожая его к гибели.

Но все же в рассказе есть и светлое начало. Красота неба и гор, которая как бы сливается с образами крестьян, все же утверждает, что есть в жизни истинное, настоящее, что неподвластно денежному мешку.

Кульминацией рассказа является неожиданная смерть главного героя. В ее внезапности заложен глубочайший философский смысл. Господин из Сан-Франциско откладывает свою жизнь на потом, но никому из нас не суждено знать, сколько отведено нам времени на этой земле. Жизнь нельзя купить за деньги. Герой рассказа приносит на алтарь наживы молодость ради умозрительного счастья в будущем, но он и не замечает, как бездарно прошла его жизнь. А ведь жизнь, чувства, красота природы — вот что является, по мнению автора, главными ценностями. И горе тому, кто сделал своей целью деньги.

Смысл жизни господина из Сан-Франциско

Этот рассказ про жизненный путь человека к смерти через богатство. Автор рассказа не наградил главного героя именем. Ведь имя это что-то сугубо духовное, это оставляет отпечаток на жизни. Бунин повествует, что этот человек лишен всех добрых стремлений. Он утверждает, что даже духовного начала в нём нет.

К тому же господин из Сан-Франциско типичный богатый старик, который едет из Америки, для того, чтобы порадоваться жизнью перед ожидаемой смертью. В начале произведения читатель оказывается в путешествии на корабле под названием «Атлантида». Здесь герой наслаждается цивилизационными благами. Автор иронично рассказывает про события, которые переживает господин – приёмы пищи и переодевания для них. Кажется, что он король этой жизни, может взять от неё всё, что дается за деньги. Но нельзя купить главного – духовных ценностей.

Однако, посторонним он кажется лишь куклой на верёвочках, руководимой грамотным кукловодом. Господин уже давно стар, без лишних мыслей он пьёт вино, кушает еду, забыв о том, чему радуется простой человек. Всю жизнь он отдал на то, чтобы заработать состояние, так и не поняв, как бессмысленно прошла жизнь.

В понимании Бунина начало и конец жизненного пути – равноправны. Однако, жизнь он описывает очень чувственно, с множеством подробностей. А смерть лишь средство для перехода к чему-то новому, в другое состояние души. Остается только лишь один вопрос. Была ли у этого важного господина из Сан-Франциско та самая душа, которая должна обрести свой покой? Бунин повествует о его смерти достаточно грубо, давая понять, что он не страдал от душевных ран, ведь на это способна только личность духовная. А герой данного рассказа ей, судя по всему, не обладал. Его смерть оказалась просто гибелью тела.

Во второй части произведения рассказывается про путешествие останков господина: «Тело же мертвого старика из Сан-Франциско возвращалось домой, в могилу, на берега Нового Света». Это была всего лишь живая оболочка, наполненная деньгами и почетом, а после смерти остался лишь е. Никто не пожалел о том, что его не стало, ведь уважали его только за деньги и власть. До мертвого тела господина уже никому нет дела. Ничего не изменилось в этом мире, после того, как не стало нашего героя. Всё также плывет корабль «Атлантида», публика по-прежнему нарядна. Возможно, лишь жена и дочь переживают смерть своего кормильца, но это лишь домыслы читателя, автор нам этого не показывает.

Этот рассказ напоминает живущим, что важны не деньги и слава, а нечто большее.

Жизнь и смерть господина из Сан-Франциско (по рассказу И. А. Бунина)

Рассказ «Господин из Сан-Франциско» был написан Буниным в 1915 году, во время первой мировой войны. В этот сложный период происходило переосмысление устоявшихся ценностей, люди как бы по–новому смотрели на себя и окружающий мир, пытаясь понять причины катастрофы и найти выход из сложившейся ситуации.

«Господин из Сан-Франциско» Бунина, на мой взгляд, является одним из таких произведений. В этом рассказе писатель рассуждает о том, что же является главным в жизни, чему нужно следовать, что может дать спасение и успокоение.

По ходу действия, наблюдая за передвижениями богатого американца и его семьи, мы понимаем, что образ жизни и мысли этих людей содержит в себе какой-то изъян, что-то, что превращает их в живых мертвецов.

На первый взгляд, в жизни господина из Сан-Франциско все благополучно. Он богат и респектабелен, у него есть жена и дочь. Всю свою жизнь герой трудился, идя к намеченной цели – богатству: «…наконец, увидел, что сделано уже много, что он почти сравнялся с теми, кого некогда взял себе за образец…».

К пятидесяти восьми годам господин достиг своей цели, но чего это ему стоило? Писатель показывает, что все это время герой не жил, а существовал, лишая себя всех прелестей жизни. Теперь, уже в свои преклонные годы, он решил отдохнуть и насладиться. Но что в его представлении значит «получать удовольствие от жизни»?

Этот человек слеп, живет в окружении своих иллюзий и иллюзий того общества, в котором он вращается. Больше того, у господина нет своих мыслей, желаний, чувств – он поступает так, как велит ему его окружение. Писатель в полной мере иронизирует над этим: «Люди, к которым принадлежал он, имели обычай начинать наслаждения жизнью с поездки в Европу, в Индию, в Египет».

Герой считает себя властелином мира только потому, что он имеет много денег. Действительно, благодаря своему состоянию господин может позволить себе многодневный круиз в страны Старого Света, определенный уровень комфорта и сервиса (верхняя палуба парохода «Атлантида», хорошие номера отелей, дорогие рестораны и т.д.) Но все это «внешние» вещи, лишь атрибуты, которые не способны согреть душу человека, а тем более, сделать его счастливым.

Бунин показывает, что этот человек упустил в своей жизни самое главное – он не обрел любви, настоящей семьи, истинной опоры в жизни. Господин из Сан-Франциско не любит свою жену, а она не любит его. Дочь этого человека также несчастна в любви – уже будучи в зрелом для невесты возрасте, она не замужем, потому что руководствуется теми же принципами, что и ее отец. Писатель иронично замечает, что в этом круизе все семейство рассчитывало встретить богатого жениха для нее: «…разве не бывает в путешествиях счастливых встреч? Тут иной раз сидишь за столом или рассматриваешь фрески рядом с миллиардером».

По ходу путешествия героя писатель развенчивает его жизненные ценности и идеалы, показывает их ложность и эфемерность, оторванность от реальной жизни. Кульминацией этого процесса становится смерть господина. Именно она, самая реальная из всего, что только может быть, расставила все по своим местам, указала герою его место. Оказалось, что деньги не играют никакой роли, когда речь идет об истинных любви, уважении, признании. После смерти героя никто даже не вспомнил его имени, как, впрочем, и при его жизни.

Тело господина возвращалось домой на том же пароходе «Атлантида», только в трюме, среди ящиков и всякого хлама. Это, в конечном итоге, характеризует истинное положение героя, его реальную значимость, подводит итог жизни господина из Сан-Франциско. Итог этот плачевен.

Так что же есть истинные ценности в понимании Бунина? Мы видим, что идеалы буржуазного мира он отвергает, считая их ложными и ведущими к разрушению. Я думаю, что истинное для писателя то, что стоит над человеческими амбициями и заблуждениями. Прежде всего, это природа, вечная и неизменная, хранящая в себе законы Вселенной. Кроме того, это незыблемые человеческие ценности, которые также являются продолжением вечных мировых законов: справедливость, честность, любовь, доверие и т.д.

Человек, который нарушает все это, неизбежно идет к смерти. Как и общество, которое проповедует такие ценности. Именно поэтому эпиграфом к своему рассказу Бунин взял строки из Апокалипсиса: «Горе тебе, Вавилон, город крепкий…» Еще более авторская мысль будет понятна, если мы обратимся к продолжению этой фразы – «…ибо в один час пришел суд твой». Писатель считает, что современная ему западная цивилизация должна погибнуть, потому что в ее основе лежат ложные ценности. Человечество должно понять это и принять за основу другое, иначе наступит Апокалипсис, о котором предупреждали еще наши древние предки.

Ничтожество богатства и власти перед лицом смерти

На мой взгляд, Ивану Алексеевичу Бунину удалось мастерски в небольшом объеме показать всю никчемность богатства и власти перед лицом смерти. Да, пусть сегодня ты царь, Бог, находишься на вершине славы, тебя уважают, любят, ценят, ты ведешь роскошную жизнь, живешь ради удовольствия и развлечений, но… Но в один момент ты можешь стать настоящей обузой не просто для общества, а самое страшное — обузой для своей семьи. “Господин из Сан-Франциско” — глубокий рассказ, позволяющий осмыслить сущность человеческого бытия. Уже само название произведения говорит о многом — имени у господина нет. Его попросту “никто не запомнил”.

Направляясь в “Старый Свет” с любимой семьей, герой стремится только к развлечению. Роскошный огромный корабль со всеми удобствами, шумный грозный океан за бортом — что можно пожелать еще? И вот, он, Неаполь, а чуть позже путешествие на небольшом пароходе на остров Капри. Собираясь на званый вечер, Господин из Сан-Франциско становится волей-неволей предвестником ужасных событий, которые произойдут с ним дальше. С возгласом: “О, это ужасно!” Герой еще не знает, что его ожидает впереди. А впереди его поджидала отчаянная борьба с “чем-то” неизвестным.

К большому сожалению, смерть не вписывается каким-либо образом в рамки богатого отеля. И столь хладнокровное и безразличное отношение к умершему “Господину”, показано автором на высоком уровне. Умершее тело кладут не в гроб, а в ящик из под содовой воды. В Рождество, испытавшее многочисленные унижения тело “Господина”, отправляется домой, а жизнь пассажиров корабля в конце рассказа показывается автором беззаботной.

На мой взгляд, Иван Алексеевич с иронией дал именно такое название рассказу. Скорее всего, “Господин из Сан-Франциско”, по своей стихии не “Господин”, а “раб Божий”, которому предначертана своя судьба. Человек — часть природы. Как бы он не стремился укрыться, создать вокруг себя свой собственный мир, защитить себя, обезопасить — все это носит условный характер. Любые попытки обречены на провал. В некой степени, персонаж рассказа Бунина отдаленно мне напоминает персонажа современного писателя Сергея Минаева “Духless”, стремящегося оградиться от мира естественного в мире искусственном: развлечений, гламура, пафоса и роскоши.

Главный итог рассказа Бунина заключен в следующем: сегодня к тебе с почтением относятся как к богатому Господину из Сан-Франциско, а завтра, неуважительно как к умершему старику.

Состоятельна ли человеческая претензия на господство?

В своем рассказе “Господин…” И.А. Бунин критикует буржуазную действительность. Все потому, что у богатых людей нет определенной цели, к которой они стремятся, кроме как к обогащению. Роскошь – вот в чем заключается смысл их жизни. Автор не согласен с такой системой общества, когда каждого человека относят к такому слою, которому соответствует его денежный капитал. Именно от денег, а точнее от их количества, зависит, как к тебе будут относиться окружающие.

Господин из Сан-Франциско является собирательным образом всех буржуа Америки. Люди его рода занимают господствующее место в мире. Но кроме возвышения себя над другими такое положение мало чем замечательно. Ведь подобные люди лишены духовного содержания. Легко заметить, что на протяжении всего рассказа ни разу не было упомянуто имя главного героя – все его называют Господином. Но ведь это и не важно: главное, что у него было много денег…

НА протяжении рассказа несколько раз автор обращается к теме о месте человека в мире. Первый раз – на пароходе “Атлантида”. В то время, когда на палубах корабля вечером шло веселье (“…в танцевальной зале все сияло и изливало свет, тепло и радость”), на своих ответственных постах стояли дежурные (“…мерзли от стужи и шалели от непосильного напряжения внимания вахтенные на своей вышке…”) и изнурительным трудом были заняты кочегары (“…девятому кругу была подобна подводная утроба парохода, где гоготали исполинские топки, пожиравшие своими раскаленными зевами груды каменного угля, с грохотом ввергаемого в них облитыми едким, грязным потом и по пояс голыми людьми, багровыми от пламени”). Непонятное положение в обществе занимает “влюбленная пара”, нанятая играть любовь за хорошие деньги.

Следующий раз, когда автор возвращается к вышеупомянутой теме, — это пребывание семьи из Сан-Франциско на Капри. И опять главный упор все делают на наличие больших сумм денег. Уже при первой встрече с жителями острова Господин пользуется большей популярностью, нежели другие приезжие. Как пишет Бунин, ему первому оказали ряд услуг, надеясь на его щедрость: “Ему и его дамам торопливо помогли выйти, перед ним побежали вперед, указывая дорогу…” и т.д. В отеле перед приезжими заискивает метрдотель. Его цель – вытянуть побольше денег из Господина. В отеле, так же, как и на теплоходе “Атлантида”, можно проследить за положением в обществе тех или иных людей. Самую низкую ступеньку, как мне кажется, занимают портье; выше – хозяин и метрдотель, и уже выше них – проживающие. Но, как видно из текста, высшую ступеньку опять же занимает господин из Сан-Франциско: “Только что отбыла из Капри высокая особа, и гостям из Сан-Франциско отвели те самые апартаменты, что занимал он”.

Но неожиданная кончина главного героя всё координально меняет. Ситуация складывается по следующей схеме: нет человека – нет денег, нет денег – нет соответствующего уважения. Поэтому вскоре господин из Сан-Франциско занимает место, ниже которого не придумаешь. В отеле его помещают в самый плохой номер, до теплохода его довозит пьяный младший портье на извозчике, а на “Атлантиде” гроб с Господином лежит по соседству с какими-то кочегарами.

Из прочитанного мной рассказа я сделал вывод, что положение в обществе можно “купить” за деньги. Господин из Сан-Франциско – яркий тому пример.

Сочинение-рассуждение “Господин из Сан-Франциско”

Вариант 1

Вариант 2

Рассказ И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско» посвящен описанию жизни и смерти человека, обладающего властью и богатством, но, по воле автора, не обладающего даже именем. Ведь имя содержит некое определение духовной сущности, зародыш судьбы. Бунин отказывает своему герою в этом не только потому, что он типичен и похож на других богатых стариков, приезжающих из Америки в Европу, чтобы напоследок насладиться жизнью. Писатель подчеркивает, что существование этого человека начисто лишено духовного начала, стремления к доброму, светлому и высокому. Первая половина рассказа посвящена путешествию на корабле «Атлантида», где герой наслаждается всеми благами цивилизации. Бунин с откровенной иронией описывает его «главные» события — завтраки, обеды и многочисленные переодевания к ним. Все, что происходит вокруг, на первый взгляд не касается главного героя: рев океана, вой сирены, пылающие топки где-то внизу.

Он уверенно берет от жизни все, что только можно взять за деньги, забывая о собственном возрасте. При этом посторонним он напоминает механическую куклу на шарнирах, которая поглощает вино и яства, но уже давно не помнит о простых человеческих радостях и горестях. Герой рассказа растратил молодость и силы, наживая деньги, и не заметил, как бездарно прошла жизнь.

Он стар, но мысли о скорой кончине не посещают его. Во всяком случае Бунин описывает своего героя как человека, не верящего в предзнаменования. То, что человек из последнего его сна оказался похожим на владельца каприйской гостиницы, скорее позабавило господина из Сан-Франциско, чем показалось неким предупреждением. Призрачность богатства и могущества обнаруживается перед лицом смерти, которая наступила внезапно, не дав ему ни секунды для осознания собственного ухода.

В отличие от Л. Н. Толстого (рассказ «Смерть Ивана Ильича»), Бунина волнует не духовный, а космический смысл смерти. Философское осмысление смерти у Бунина многогранно и эмоциональный спектр широк: от ужаса до страстного желания жить. В его представлении жизнь и смерть равноправны. При этом жизнь описывается с помощью чувственных подробностей, каждая из которых полновесна и важна для постижения красоты бытия. А смерть служит переходом к иному бытию, к посмертному сиянию души. Но была ли у господина из Сан-Франциско душа? Бунин описывает его смерть и посмертные мытарства телесной оболочки подчеркнуто грубо, натуралистически, нигде не упоминая ни о каких душевных страданиях. Преодолеть смерть способна только духовная личность.

Но герой рассказа не был такой личностью, поэтому его смерть изображается только как гибель тела: «Он рванулся вперед, хотел глотнуть воздуха — и дико захрипел… голова завалилась на плечо и замоталась, грудь рубашки выпятилась коробом — и все тело, извиваясь, задирая ковер каблуками, поползло на пол, отчаянно борясь с кем-то». Признаки утраченной при жизни души появляются уже после смерти, как слабый намек: «И медленно, медленно на глазах у всех потекла бледность по лицу умершего, и черты его стали утончаться, светлеть…» Смерть стерла с лица героя прижизненную маску и на миг приоткрыла его истинный облик — тот, каким он мог бы быть, если бы прожил жизнь по-другому.

Таким образом, жизнь героя была состоянием его духовной смерти, и только физическая смерть несет в себе возможность пробуждения утраченной души. Описание умершего приобретает символический характер: «Мертвый остался в темноте, синие звезды глядели на него с неба, сверчок с грустной беззаботностью запел на стене…» Образ «огней небес» является символом души и поисков духа, утраченного при жизни господином из Сан-Франциско. Вторая часть рассказа — это путешествие тела, бренных останков героя: «Тело же мертвого старика из Сан-Франциско возвращалось домой, в могилу, на берега Нового Света. Испытав много унижений, много человеческого невнимания, с неделю пространствовав из одного портового сарая в другой, оно снова попало наконец на тот же знаменитый корабль, на котором так еще недавно, с таким почетом везли его в Старый Свет».

Получается, что героем рассказа оказывается сначала живое тело, лишенное духовной жизни, а затем просто мертвое тело. Нет тайны смерти, тайны перехода к иной форме существования. Есть только преобразование износившейся оболочки. Часть этой оболочки — деньги, сила, почет — оказалась просто фикцией, до которой живым уже не было дела. Мир без господина из Сан-Франциско не изменился: так же бушует океан, ревет сирена, танцует в салоне «Атлантиды» нарядная публика, нанятая пара изображает любовь.

Только капитан знает, что находится в тяжелом ящике на самом дне трюма, но его заботит лишь сохранность тайны. Бунин не показывает, как переживают кончину героя его жена и дочь. Но остальной мир равнодушен к этому событию: то, что ушло вместе с ним, не делало жизнь других ярче, светлее и радостнее. Поэтому у Бунина смерть героя — это предостережение всем, живущим только для собственной славы и богатства, всем, не помнящим о своей душе.

Вариант 3

В этом рассказе И.А. Бунин рассказывает нам о господине, имя которого ни кто не запомнил. Всю жизнь он горбатился и экономил на всем, что мог себе позволить. И только в очень старом возрасте, накопив большую сумму, он вместе со своей семьей отправился на очень дорогой отдых, о котором мечтал всю свою несчастную жизнь. Сперва они ехали на огромном плавучем отеле “Атлантида”. Жизнь на этом пароходе была насыщенная и прекрасная, все отдыхают, пьют чай, играют в игры, развлекаются, слушают красивые песни местных музыкантов, а вечером тут играл очень знаменитый оркестр. Каждому из гостей прилагается четырехразовое питание в день. На следующий день семья господина прибыла в Неаполь.

Здесь был очень похожий режим дня, как и на плавучем отеле, но семье пришлось уехать раньше положенного, из-за Кучи грязи на улице и постоянного проливного дождя. Далее семья решила поехать на остров Капри. Когда они приехали, их встречало множество работников местного отеля, который располагался на вершины горы, который находился на вершине этого острова. Тут им дали самый роскошный номер и принесли все для удобства. Когда пришло время ужина господин наделся быстрее всех, надевался он в самом дорогом и не жалел денег. Не став ждать свою семью он решил перед ужином почитать газету в библиотеке, около большого камина.

Начав читав газету у него перед глазами, что-то вспыхнуло и он потерял сознание. Он еле дышал его поместили в самый дешевый и маленький номер отеля, ведь никто не должен знать, что в отеле кто-то умер. Его семья попросила у отеля продать гроб, но они сказали, что у них на всем острове нет ни одного гроба, если только под заказ. Тогда семья умершего господина решила купить большой старый ящик. Погрузив туда господина, они уехали из этого острова на том же отеле, в котором недавно отдыхали. Его семья осталась без денег, и все в отеле стало мертвым, все перестали отзываться на них и обращать внимание. Вывод: Пока у господина было много денег все прыгали вокруг него и хотели помощь, но после его смерти и опустошению денег, на его семью перестали обращать внимание, до такой степени, что даже забыли, как зовут этого господина.

Сочинение – анализ рассказа И. А. Бунина “Господин из Сан-Франциско”

Мир в котором живет Господин из Сан – Франциско алчен и глуп. Даже богатый г‑н в нем не живет, а лишь существует. Даже семья не прибавляет ему счастья. В этом мире все подчинено деньгам. И когда Господин собирается в путешествие, то ему кажется, что это будет прекрасно. На гигантском корабле – отеле “Атлантида” путешествую миллионеры, их семьи. И жизнь на этом корабле течет изо дня в день размеренно и плавно. По вечерам вся “Атлантида” погружается в атмосферу “праздника”. Лишь “великое множество слуг работает в поварских,

судомойнях и винных подвалах”. Одни отдыхают, а другие люди – работают. Во всем чувствуется привкус денег. И даже влюбленная пара куплена владельцем корабля что бы веселить людей то на одном, то на другом корабле.

В рассказе очень мало имен людей. Видимо ими пренебрегли из – за обычности их владельцев. Даже имя главного героя – господина из Сан – Франциско нету. И после смерти никто не вспомнит о нем как о человеке.

Внешность у Господина ничем не примечательная. Прибыв в Неаполь Господин с пренебрежением говорит толпе “оборванцев” “Прочь, Прочь!”, хотя они ему ничего не сделали. Все люди,

более бедные, склоняются и прислуживают Господину из Сан – Франциско, но, точнее, не ему, а его деньгам и положению. Все в нем: его движения, речь говорит о его состоянии. И только в начале “путешествия в жизнь” господин из Сан – Франциско умирает в гостинице. Все планы, дальнейшую жизнь убивает сердечный приступ. И уже после смерти тело не несут в шикарные номера гостиницы, его несут в маленький, дешевый номер. И потом кладут в ящик из – под воды. Даже жена и дочь, самые близкие люди, не страдают о смерти Господина из Сан – Франциско. А где – то в трюме лежит ящик не с человеком, а с телом без имени

Сочинение «Тема исчезновения и смерти в рассказе «Господин из Сан-Франциско»»

Бунин с откровенной иронией описывает его «главные» события — завтраки, обеды и многочисленные переодевания к ним. Все, что происходит вокруг, на первый взгляд не касается главного героя: рев океана, вой сирены, пылающие топки где-то внизу. Он уверенно берет от жизни все, что только можно взять за деньги, забывая о собственном возрасте. При этом посторонним он напоминает механическую куклу на шарнирах, которая поглощает вино и яства, но уже давно не помнит о простых человеческих радостях и горестях. Герой рассказа растратил молодость и силы, наживая деньги, и не заметил, как бездарно прошла жизнь.

Преодолеть смерть способна только духовная личность. Но герой рассказа не был такой личностью, поэтому его смерть изображается только как гибель тела: «Он рванулся вперед, хотел глотнуть воздуха — и дико захрипел… голова завалилась на плечо и замоталась, грудь рубашки выпятилась коробом — и все тело, извиваясь, задирая ковер каблуками, поползло на пол, отчаянно борясь с кем-то». Признаки утраченной при жизни души появляются уже после смерти, как слабый намек: «И медленно, медленно на глазах у всех потекла бледность по лицу умершего, и черты его стали утончаться, светлеть…» Смерть стерла с лица героя прижизненную маску и на миг приоткрыла его истинный облик — тот, каким он мог бы быть, если бы прожил жизнь по-другому. Таким образом, жизнь героя была состоянием его духовной смерти, и только физическая смерть несет в себе возможность пробуждения утраченной души.

Описание умершего приобретает символический характер: «Мертвый остался в темноте, синие звезды глядели на него с неба, сверчок с грустной беззаботностью запел на стене…» Образ «огней небес» является символом души и поисков духа, утраченного при жизни господином из Сан-Франциско. Вторая часть рассказа — это путешествие тела, бренных останков героя: «Тело же мертвого старика из Сан-Франциско возвращалось домой, в могилу, на берега Нового Света. Испытав много унижений, много человеческого невнимания, с неделю пространствовав из одного портового сарая в другой, оно снова попало наконец на тот же знаменитый корабль, на котором так еще недавно, с таким почетом везли его в Старый Свет».

Источник

Сочинения
По литературе
Бунин
Анализ рассказа Бунина Господин из Сан-Франциско

Это произведение Бунин написал за четыре дня. Практически все события являются вымышленными.

Весь рассказ наполняют философские размышления, автор рассуждает над смыслом существования, человеческими ценностями. Видно, что Бунин хотел противопоставить смерть и жизнь, богатство и нищету. Главный герой относился к высшему классу, через него писатель хотел показать, что привилегированный человек богат материально, но скуден духовно.

На корабле была пара, которой все восхищались. Окружающие думали, что они влюблены друг в друга, но даже это оказалось фальшивкой. Паре заплатили, чтобы они изображали искренние чувства. Получается, что на этом роскошном корабле всё искусственное и даже богачи, которые там собрались фальшивые, лицемерные, безликие.

Господин, главный герой, не имеет имени, его жизнь бессмысленна. Он не делает ничего полезного, а только потребляет то, что создаёт низший класс. Целью господина была купить всё, что возможно. Но разве в этом счастье? Я думаю, нет.

Значимым является концовка рассказа, когда главный герой умирает, то он приносит всем только неудобства, даже собственной семье. Никто не вспоминает о нём, потому что господин не сделал ничего выдающегося. Главный герой умер так и не испытав настоящих чувств, искренней радости и любви. Смысл в том, что для него уже не имело значение, где находиться. В дорогом гробу или в обычном ящике.

От себя я хочу добавить то, что смысл рассказа не потерял актуальности. До сих пор есть люди, которые тратят себя на ложные ценности. Например, не на семью, а на разгульный образ жизни. Очень важно умереть, оставив о себе хорошие воспоминания, например, совершить какой-то добрый поступок.

В чём же смысл существования? Этот вопрос задавался читателю на протяжении всего рассказа. Для каждого он свой. Многие считают, что главное предназначение человека-это рождение детей. Кто-то говорит, что смысл жизни заключен в карьере. Я думаю, что мы все существуем с какой-то целью, просто наше сознание не в состоянии её понять. Как говорится, это высшая материя.

Таким образом, произведение призывают к тому, как важно стремиться испытывать искренние эмоции. Классовое общество несправедливо. Низшие слои населения трудятся, чтобы выжить. А высшие слои тратятся на развлечения, прожигают молодость и старость. Но после смерти все становятся равными.

Вариант 2

Чем ценна наша жизнь? В чём её смысл? Ответ на эти вопросы пытается раскрыть И. А. Бунин в своём произведении «Господин из Сан-Франциско».

На первый взгляд ничего не понятного и сложного в рассказе нет. Он повествует о некоем очень богатом пожилом человеке. Господин путешествует вместе со своей семьёй на шикарном пароходе «Атлантида», который «был похож на громадный отель со всеми удобствами», из Сан-Франциско в Неаполь. Всё в жизни этого человека сложилось очень удачно. Правда, сценарий для этого он подглядел у таких же обеспеченных людей, взяв их судьбы за эталон.

Всю жизнь господин много работал, завёл добропорядочную семью, заработал огромное состояние, дожил до почтенного возраста и наконец решил, что пришло время отдохнуть. Для этого он выбрал двухлетнее роскошное морское путешествие вокруг света. Продиктован такой выбор был не веянием сердца и желанием, а потому, что так поступали все люди его круга, которые «имели обычай начинать наслаждение жизнью с поездки в Европу».

Жизнь на теплоходе шикарна, но лишена смысла. Всё подчинено шелесту купюр и праздности. И в то время, когда на верхней палубе господин «сидел в золотисто-жемчужном сиянии», вкушая все прелести жизни, которые сводились к обычному чревоугодию и танцам, внизу, в трюме, «великое множество слуг работало».

Автор очень умело вплетает в повествование метафоры, аллегорию и сравнения. Корабль предстаёт перед читателем в образе самой жизни, где у одних – вечный праздник, который им обеспечивают другие. Писатель подчёркивает, что богатство безлико. Он не даёт имени своему главному герою, состоятельному человеку, и в то же время обычного коридорного называет Луиджи. Бесцельно и праздно живущих богатеев писатель описывает через сравнение с музеями – «повсюду одно и то же: величавый вход, закрытый тяжкой кожаной завесой, а внутри – огромная пустота».

Развязкой повествования становится внезапная смерть главного героя, которая всего лишь омрачила праздник жизни, не вызвав никакого горя и сочувствия. Метрдотель комментирует происходящее гостям как «это так, пустяк, маленький обморок». Более того, тело состоятельного человека не разрешают вернуть в шикарную каюту, объясняя это скандалом, который разразится от такого известия. Потому его помещают в самую сырую маленькую каюту на корабле. Ирония заключается в том, что огромное состояние не помогает вернуть тело усопшего со всеми почестями, а везут его украдкой, в самом обычно просмоленном гробу в трюме. К семье покойного все сразу же потеряли интерес, отказав даже в минимальной помощи. Власть шелеста купюр почила вместе с господином. А «океан, ходивший за стенами, был страшен, но о нём никто не думал».

Анализ 3

Не только в преддверии революции, но и во время и после нее стала подниматься такая проблема, как смысл жизни. Размышления об этом предоставил писатель Иван Бунин, который своим рассказом «Господин из Сан-Франциско» перевернул сознание большинства людей.

Что же особенного в произведении творца? Необычно то, что главный герой имеет семью, статное положение, хорошее обеспечение в плане материальном. Всю свою жизнь он тратит на то, чтобы скопить как можно больше денег, дабы на старости, не работая, жить припеваючи. Однако жизнь бьёт редко, но метко. Персонаж не успевает дожить до положенного возраста, он уходит из мира никому не нужным. Почему о нем не печалится его семья? Отчего героя никто не вспоминает? А все из-за того, что душа его задолго покинула тело. Смерть физическая не значится как смерть духовная. Нет, главный герой умертвил собственную душу еще тогда, когда погнался за ложными мечтами. Он считал, что нужно работать в поте лица, усердствовать, не замечая ничего вокруг, никаких прелестей жизни. Персонаж абстрагировался от радостей судьбы, от того сиюминутного мгновения, что нежданно приходит, заставая врасплох. Герой прожил время впустую, ибо даже то богатство, что он нажил, стало никому не нужным. Так вот!

Иван Бунин старается донести до читателей то, что при любых обстоятельствах необходимо не терять собственный разум, не гнаться за чем-то материальным. Важно становится духовным, открывать в жизни всегда новое. Как говорил Чехов: «пока молоды, сильны, бодры, не уставайте делать добро». И правильно, надо не только проводить время с пользой для себя, но и для других. Что наказывал нам еще Толстой? «Надо жить, надо любить, надо верить!» Не имеет смысла усердствовать там, где польза душе не будет, главное в жизни – это счастье внутреннее, а не физическое. Человек и создан для того, чтобы осознавать важность своего существования, ибо он послан в этот мир для открытий, любви, приобщению к искусству. Главного героя же кроме денежных средств, ничего не интересовало. В этот то и проблема, ибо после того, как человек ставит выше духовности материальные, тогда он гибнет. Душа парализуется, омертвляется, что на самом деле очень страшно.

Так что не стоит тратить собственную жизнь на погони за материальными благами, иначе не успеешь оглянуться, как все станет ненужным! И, выбирая путь физических мечтаний, отказываешься от восприятия, казалось бы, простых, но необходимых счастливых моментов с любимыми людьми. А, отодвигая все прекрасное, что тебя окружает, в конечном итоге остаешься в полном одиночестве. И никому ты становишься не нужным! Люди забывают о тебе, о твоем статусе, о твоих деньгах. Поэтому главное не ошибиться при определении пути жизни. Важно лишь помнить, что с духовным миром никогда не прогадаешь!

11 класс

Анализ рассказа Бунина Господин из Сан-Франциско

Несколько интересных сочинений

Иван Флягин в повести Очарованный странник Лескова характеристика образ
Образ Ивана Флягина при кажущейся простоте и незамысловатости неоднозначен и сложен. Лесков, познавая тайны русского характера, ищет истоки святости в деяниях грешника, изображает правдоискателя, который совершил немало неправедных поступков
Сочинение Что такое Благотворительность
Благотворительность – это такое свойство людей, которые стремятся к добру. Этим отличаются многие обеспеченные люди разных стран. Однако, среди благотворителей немало людей и со скромным достатком
Анализ произведения Как жаль Солженицына
Рассказ Как жаль Солженицына Александра Исаевича был написан в 1965 году. В этом произведении нет описания мрачных тюрем и злобных надсмотрщиков, но, тем не менее, повествование заставляет вздрогнуть и ужаснуться.
Сочинениена тему Без прошлого нет будущего
Все знания и умения, которыми пользуются люди, пришли к нам из прошлого. Традиции и опыт жизни передается поколениями. Без опыта прошлого, не будет цивилизационного настоящего и будущего.
Сочинение по картине Богатырский скок Васнецова 4 класс
В своем художественном творчестве русский живописец Васнецов Виктор Михайлович, часто обращался к народному творчеству и мифам. Достаточно часто героями его шедевров становились могучие защитники древней русской земли

Источник