Государству для безопасности нужно не только физическое но и нравственное могущество сочинение

Государству для его безопасности нужно не только физическое, но и нравственное могущество (Н.М. Карамзин)

Автор:   •  Октябрь 5, 2018  •  Эссе  •  383 Слов (2 Страниц)  •  4,607 Просмотры

Страница 1 из 2

Популярные сообщения из этого блога

В начале третьего тысячелетия важнейшей проблемой нашей страны является возрождение традиционных духовных ценностей и идей, среди которых основопологающей была и остаётся идея патриотизма. Прошедшие столетия жизни нашей Родины убедительно свидетельствуют, что государственно-патриотическая идея была одним из основных факторов, обеспечивающих жизнеспособность общества. Патриотизм был и остаётся характерной чертой менталитета российского народа, духовной основой развития российской государственности.

Патриотические идеи начали формироваться ещё в глубокой древности, в период распространения Православия на Руси и борьбы с многочисленными иноземными захватчиками. История России — это история русского патриотизма. Две трети своего существования наша Родина вела упорную борьбу за сохранение своей независимости. В этих условиях патриотизм стал естественной государственной идеологией. Патриотизм — как идея объединения русских земель в борьбе против общего врага отчётливо звучит в «Повести временных лет» и в проповедях святого Сергия Радонежского.

Любовью к Родине проникнуты выдающиеся литературные произведения Древней Руси, например, «Слово о полку Игореве», «Слово о законе и благодати». Это чувство патриотизма воплотилось и в ратных делах наших предков, оно стимулировало прогресс российской науки. На православно — патриотической основе произошло национально — государственное объединение Руси, что одновременно укрепило и саму патриотическую идею, прочно соединие её с государственностью. Великая Русская культура, литература, искусство творились великими патриотами. Свой вклад в развитие теории патриотизма внесли русские мыслители конца XIX — начала XX века.

В истории России сложилась своя идея: русская Православная Церковь её называет геополитической, а кто-то — национальной. Но в целом, и в языческом, и в христианском, и в советском периоде сложилилась идея служения Господу Богу, идея служения природе и идея служения Отечеству. Мессианская сущность заложена в каждом нашем человеке, то есть, он призван жить не для того, чтобы обогощаться, развратничать и развлекаться, а для того, чтобы нести пользу всему человечеству. Русский писатель — историк Н.М.Карамзин утверждал, что: «Государству для его безопасности нужно не только физическое, но и нравственное могущество».

У каждой цивилизации есть свой культурно-цивилизационный код. Как говорил Николай Данилевский в 1867 году, это высший нравственный смысл бытия. Таким кодом для России является совесть, она и задаёт начало всей системе нравственности, всего поведения. И каждому человеку, и обществу ы целом. Матрицей русской цивилизации совесть, святость, справедливость.

На Западе сегодня культурно-цивилизационным кодом является выгода, и выгода прежде всего материалистического плана. Мы счастливы, когда мы делаем добро, помогаем, защищаем кого-то. У русских материальная сторона бытия вторична. Западные геополитики, исходя из различия наших сущностей, сформировали главный закон геополитики, закон фундаментального дуализма: вечное противостояние цивилизаций суши, для которых характерен коллективизм, и Запада с его индивидуализмом. Запад формировал свою модель бытия за счёт добычи. Это морская цивилизация, и в море шли не собирать урожай, а за добычей.

Современная наука установила, что ранение на войне — это не просто физическая травма. Она записывается в генетический код человека, передаётся по наследству. А значит, чсе мы ранены на той войне. И это объединяет нас с той эпохой. Поэтому война — это не только наше прошлое, она присутствует в нашей жизни сегодня. Определяет наши поступки. Помогает осознавать наше национальное елинство в мире.

Исторически сложилось так, что Российская государственностьскладывалась на стыке двух цивилизаций — Европы и Азии, где никогда не было спокойно. Постоянно шли военные конфликты и войны. Военная Слава воинов Славян гремела во все века над Азией и Европой. Именно нам, и та и другая обязаны своим существованием. Ибо множество раз спасали мы Азию от Европы и Европу от Азии, начиная от времён походрв Чингисхана, затем Наполеона, Гитлера. Со стародавних времён русский землепашец вынужден был держать в одной руке соху или плуг, а в другой меч, будучи одновременно и землепашцем и воином.

Русский император Александр II говорил: «Россия — государство не торговое, не земледельческое, но военное, и прзвание его — быть грозою света».

Смерть воина никогда не была спасением, потому, что нужно было умирая, с собой врага забрать. А иначе придёт он в твой дом, жён поругает, стариков убъёт, сожжёт всё, а живых на аркане в неволю утащит. И сдаваться русским людям нельзя — кочевник пленных только в рабство берёт на всю оставшуюся жизнь. И жизнь эта — не жизнь для свободного человека. Дома своего никогда не увидишь, а родных и близких, до которых допустил врага, можешь увидеть в колодках, плетьми битыми, а жену свою увидишь поруганной, а детей — в рабство отданных. Поэтому и раны в бою для русского человека не были оправданием ни для бегства, ни для смерти. Ранен — не убит, а значит, нужно до конца испить свою чашу. Пока хоть пальцем сможешь ткнуть врага — бей, из последних сил, зубами рви, но не пропусти врага на землю свою.

Посмотрите на картину А.Бубнова «Утро на Куликовом поле». Обратите внимание на построение русских полков: в первых рядах стоят старики, за ними — поколение помладше, а основную гущу войска составляют молодые, здоровые и сильные. Это древний скифский способ построения боевого парядка, гениальный по психологическому замыслу. Первые ряды в стычке с супостатом погибают первыми — это, можно сказать, смертники. Поэтому они в белых рубахах и практически не имеют доспехов. Отсюда взялась пословица — не суйся поперёд батьки в пекло. Деды должны умереть на глазах внуков, отцы на глазах сыновей, и их смерть наполнит сердца молодых яростью ратного духа, вплетёт составляющую личной мести. А слово «месть» — от «место». Это чисто воинский термин, когда молодой занимает в строю место погибшего старшего из рода.

Так столетиями закалялся русский характер: от отца к сыну, от деда к внуку. Привыкли стоять до послоследнего, до невозможного, до потрясающего, ставшего аксиомой для всего мира — русские не сдаются! В самой глубине существа рода залегло это, и с древнейших времён передаётся из поколения в поколение. И через тысячу лет существования Руси не смогут поступить по-другому потомки тех, кто сдерживал сотнями лет агрессию кочевых племён, вставая живым щитом между рабством, варварством, смертью и мировой культурой, созиданием, жизнью.

Какой вид войны самый жестокий? Выясняем: войны делятся на захватнические и истребительные. Первые идут между государствами приблизительно одинакового социального устройства. В этих войнах одно правительство пытается расширить свои владения и количество своих налогоплательщиков за счёт соседа или колонии. Идёт захват территории и населения, которому предлагаются слова «да здравствует Фридрих Август» заменить на «да здравствует Бонапарт Наполеон», и всё. Живи дальше и плати налоги новому господину. Именно так привыкли воевать западные наёмники. Повоевал неудачно, сдался в плен и работаешь на нового дядю.

Истребительные войны идут между двумя социально непримиримыми обществами. И самая известная из них — война между кочевниками и земледельцами. Кочевникам принципиально не нужны твои пахотные земли, не нужен ты как налогоплательщик — только в виде раба. Всё, что у тебя есть дорого и важного, для кочевника обуза. Кочевник сровняет твои города с землёй, а на полях, засеянных пшеницей, будут пастись тысячи лошадей.

На границе двух миров — земледельцев и кочевников — довелось жить нашим предкам. Пока все те, кто находились за их спиной на Западе, делили и грабили, русские вынуждены были либо бежать к своим не гостепримным соседям, либо стоять насмерть. На протяжении столетий шёл отбор самых отчаянных, самых сильных, самых непримиримых.

Так выковывался и закалялся в крови, в непримиримой борьбе двух миров русский характер. Так научились воевать наши предки и передали нам на генном уровне способ ведения войны — до последнего вздоха. Вдумайтесь в эту фразу! Не до первой крови, не до ранения, не до последних сил. А до последнего вздоха. Это когда обе руки отрублены, а грудь пробита на вылет, а ты ещё остаёшься боевой единицей для своих товарищей. Потому как можешь дотянуться до этой гадины зубами и загрызть её насмерть. А иначе у нас нельзя

.

Записка о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях

чего оно нам стоило, кроме людей и денег. Государству для его безопасности нужно не только физическое, но и нравственное могущество; жертвуя честью, справедливостью, вредим последнему. Мы взяли Финляндию, заслужив ненависть шведов, укоризну всех народов, – и я не знаю, что было горестнее для великодушия Александра – быть побежденным от французов, или принужденным следовать их хищной системе.

Пожертвовав союзу Наполеона нравственным достоинством великой империи, можем ли надеяться на искренность его дружбы? Обманем ли Наполеона? Сила вещей неодолима. Он знает, что мы внутренне ненавидим его, ибо его боимся; он видел усердие в последней войне австрийской, более нежели сомнительное. Сия двоякость была необходимым следствием того положения, в которое мы поставили себя Тильзитским миром, и не есть новая ошибка. Легко ли исполняется обещание услуживать врагу естественному и придавать ему силы! Думаю, что мы, взяв Финляндию, не посовестились бы завоевать Галицию, если бы предвидели верный успех Наполеонов. Но Карл мог еще победить; к тому же и самым усердным использованием обязанности союзников мы не заслужили бы искреннего доброжелательства Наполеонова: он дал бы нам поболее, но не дал бы средств утвердить нашу независимость. Скажем ли, что Александру надлежало бы пристать к австрийцам? Австрийцы не пристали к нам, когда Бонапарте в изнурении удалялся от Прейсиш-Эйлау и когда их стотысячная армия могла бы доконать его. Политика не злопамятна, без сомнения, но 30 или 40 тысяч россиян могли бы также не подоспеть к решительной битве, как эрц-герцог Иоанн к Ваграмской; Ульм, Аустерлиц находились в свежей памяти. Что бы вышло? Еще хуже: Бонапарте, увидев нашу отважность, взял бы скорейшие, действительнейшие меры для обуздания оной. На сей раз лучше, что он считает нас только робкими, тайными врагами, только не допускает мириться с турками, только из-под руки стращает Швециею и Польшею. Что будет далее – известно Богу, но людям известны сделанные нами политические ошибки; но люди говорят: для чего граф Марков сердил Бонапарте в Париже? Для чего мы легкомысленно войною навели отдаленные тучи на Россию? Для чего не заключили мира прежде Аустерлица? Глас народа – глас Божий. Никто не уверит россиян, чтобы советники Трона в делах внешней политики следовали правилам истинной, мудрой любви к отечеству и к доброму государю. Сии несчастные, видя беду, думали единственно о пользе своего личного самолюбия: всякий из них оправдывался, чтобы винить монарха.

Посмотрим, как они действовали и действуют внутри государства. Вместо того, чтобы немедленно обращаться к порядку вещей Екатеринина царствования, утвержденному опытом 34-х лет, и, так сказать, оправданному беспорядками Павлова времени; вместо того, чтобы отменить единственно излишнее, прибавить нужное, одним словом исправлять по основательному рассмотрению, советники Александровы захотели новостей в главных способах монаршего действия, оставив без внимания правило мудрых, что всякая новость в государственном порядке есть зло, к коему надобно прибегать только в необходимости: ибо одно время дает надлежащую твердость уставам; ибо более уважаем то, что давно уважаем и все делаем лучше от привычки. Петр Великий заменил Боярскую думу Сенатом, приказы – коллегиями, и не без важного усилия сообщил оным стройную деятельность. Время открыло некоторые лучшие способы управления, и Екатерина II издала Учреждение губерний, приводя его в исполнение по частям с великой осторожностью. Коллегии дел судных и казенных уступили место палатам: другие остались, и если правосудие и государственное хозяйство при Екатерине не удовлетворяло всем желаниям доброго гражданина, то никто не мыслил жаловаться на формы, или на образование: жаловались только на людей. Фельдмаршал Миних замечал в нашем государственном чине некоторую пустоту между троном и Сенатом, но едва ли справедливо. Подобно древней Боярской Думе, Сенат в начале своем имел всю власть, какую только вышнее правительствующее место в самодержавии иметь может. Генерал-прокурор служил связью между им и государем; там вершились дела, которые надлежало бы вершить монарху; по человечеству не имея способа обнять их множество, он дал Сенату свое верховное право и свое око в генерал-прокуроре, определив, в каких случаях действовать сему важному месту по известным законам, в каких требовать его высочайшего соизволения. Сенат издавал законы, поверял дела коллегий, решал их сомнения, или спрашивал у государя, который, принимая от него жалобы от людей частных, грозил строгой казнью ему в злоупотреблении власти, или дерзкому челобитчику в несправедливой жалобе. Я не вижу пустоты, и новейшая история, от времен Петра до Екатерины II, свидетельствует, что учреждение Верховных советов, кабинетов, конференций было несовместно с первоначальным характером Сената, ограничивая или стесняя круг его деятельности: одно мешало другому.

Сия система правительства не уступала в благоустройстве никакой иной европейской, заключая в себе, кроме общего со всеми, некоторые особенности, сообразные с местными обстоятельствами империи. Павел, не любя дел своей матери, восстановил разные уничтоженные ею коллегии, сделал перемены и в учреждении губерний, но благоразумные, отменив малонужные Верхние земские суды с Расправами, отняв право исполнения у решений Палатских и пр[оч.]. Движимый любовью к общему благу, Александр хотел лучшего, советовался и учредил министерства, согласно с мыслями фельдмаршала Миниха и с системою правительств иностранных. Прежде всего, заметим излишнюю поспешность в сем учреждении: министерства уставлены и приведены в действие, а не было еще наказа министрам, т. е. верного, ясного руководства в исполнении важных из обязанностей! Теперь спросим о пользе. Министерские бюро заняли место коллегий. Где трудились знаменитые чиновники, президент и несколько заседателей, имея долговременный навык и строгую ответственность правительствующего места, – там увидели мы маловажных чиновников, директоров, экспедиторов, столоначальников, которые, под щитом министра, действуют без всякого опасения. Скажут, что министр все делает и за все ответствует; но одно честолюбие бывает неограниченно. Силы и способности смертного заключены в пределах весьма тесных. Например, министр внутренних дел, захватив почти всю Россию, мог ли основательно вникать в смысл бесчисленных входящих к нему и выходящих от него бумаг? Мог ли даже разуметь предметы столь различные? Начали являться, одни за другими, комитеты: они служили сатирой на учреждение министерств, доказывая их недостаток для благоуспешного правления. Наконец, заметили излишнюю многосложность внутреннего министерства… Что же сделали?.. Прибавили новое, столь же многосложное и непонятное для русских в его составе. Как? Опеки принадлежат министру полиции? Ему же и медицина? И пр[оч.], и пр[оч.]… Или сие министерство есть только часть внутреннего, или названо не своим именем? И благоприятствует ли славе мудрого правительства сие второе преобразование? Учредили и после говорят: «Извините, мы ошиблись: сие относится не к тому, а к другому министерству». Надлежало бы обдумать прежде; иначе, что будет порукою и за твердость иного Устава? Далее, основав бытие свое на развалинах коллегий, – ибо самая Военная и Адмиралтейская утратили важность свою в сем порядке вещей, – министры стали между государем и народом, заслоняя Сенат, отнимая его силу и величие, хотя подведомые ему отчетами; но сказав: «Я имел счастие докладывать государю!» – заграждали уста сенаторам, а сия мнимая ответственность была доселе пустым обрядом. Указы, законы, предлагаемые министрами, одобряемые государем, сообщались Сенату только для обнародования. Выходило, что Россией управляли министры, т. е. каждый из них по своей части мог творить и разрушать. Спрашиваем: кто более заслуживает доверенность – один ли министр или собрание знатнейших государственных сановников, которое мы обыкли считать высшим правительством, главным орудием монаршей власти? Правда, министры составляли между собою Комитет; ему надлежало одобрить всякое новое установление прежде, нежели оно утверждалось монархом; но сей Комитет не походит ли на Совет 6 или 7 разноземцев, из коих всякий говорит особенным языком, не понимая других. Министр морских сил обязан ли разуметь тонкости судебной науки, или правила государственного хозяйства, торговли и проч.?.. Еще важнее то, что каждый из них, имея нужду в сговорчивости товарищей для своих особенных выгод, сам делается сговорчив.

«Просим терпения», ответствуют советники монарха: «мы изобретаем еще новый способ ограничить власть министров». Выходит учреждение Совета.

И Екатерина II имела Совет, следуя правилу: «ум хорошо, а два лучше». Кто из смертных не советуется с другими в важных случаях? Государи более всех имеют в том нужды. Екатерина в делах войны и мира, где ей надлежало произнести решительное да, или нет, слушала мнение некоторых избранных вельмож; вот – Совет ее, по существу своему, Тайный, т. е. особенный, лично императорский. Она не сделала его государственным, торжественным, ибо не хотела уничтожить Петрова Сената, коего бытие, как мы сказали, несовместно с другим высшим правительствующим местом. Какая польза унижать Сенат, чтоб возвысить другое правительство? Если члены первого недостойны монаршей доверенности, надобно только переменить их: или Сенат не будет Правительствующим, или Совет не может торжественно и под своим именем рассматривать за ним дел и, мимо Сената, издавать с государем законы. Мы читаем ныне в Указах монарших: «вняв мнению Совета»… Итак, Сенат в стороне? Что же он? Останется ли только судилищем?.. Увидим, ибо нам велят ждать новых дополнительных Уставов государственных, преобразования сенатского, губерний и пр[оч.]. «В монархии, – пишет Монтескье, – должно быть хранилище законов»[2], – le conseil du Prince n’est pas un dépôt convenable, il est par sa nature le dépôt de la volonté momentanée du Prince que exécute, et non pas le dépôt des lois fondamentales. Du plus, le conseil du Monarque change sans cesse; il n’est pas point permanent: il ne sauroit être nombreux, il n’a point à un assez haut degre la confiance du peuple; il n’est donc pas en état de l’éclairez dans les temps difficiles, ni de le ramenez à l’obéissance[3]. Что ни будет, но сказанное нами не изменится в главном смысле: Совет будет Сенатом, или его половиною, отделением. Сие значит играть именами и формами, придавать им важность, которую имеют только вещи. Поздравляю изобретателя сей новой формы, или предисловия законов: «вняв мнению Совета»; государь российский внемлет только мудрости, где находит ее: в собственном ли уме, в книгах ли, в голове ли лучших своих подданных; но в самодержавии не надобно никакого одобрения для законов, кроме подписи государя; он имеет всю власть. Совет, Сенат, комитеты, министры суть только способы ее действий, или поверенные государя; их не спрашивают, где он сам действует. Выражение «le conseil d’état entendu»[4] не имеет смысла для гражданина российского; пусть французы справедливо, или несправедливо, употребляют оное!.. Правда, и у нас писали: «Государь указал, бояре приговорили», но сия законная пословица была на Руси несколько лет панихидою на усопшую аристократию боярскую. Воскресим ли форму, когда и вещь, и форма давно истребились?

Совет, говорят, будет уздою для министров. Император отдает ему