Гумилев сочинение по творчеству

1. Любовная лирика Николая Гумилева
2. Лирический герой Николая Гумилева
3. Мифология Николая Гумилева (по произведениям 1905—1912 годов)
4. Лирический герой Гумилева
5. Мифология Гумилева (по произведениям 1905-1912 годов)
6. Поэт и герой (о последнем периоде творчества Гумилева)
7. Романтический мир поэзии Гумилева
8. Тема «дальних странствий» в поэзии Гумилева
9. Стихотворение Гумилева «Заблудившийся трамвай»
10. Своеобразие творчества Гумилева
11. Мой любимый поэт
12. Евангельские сюжеты и образы в поэзии Гумилева
13. Романтический дух стихотворений Гумилева
14. «Золотое сердце России мерно бьется в груди моей»
15. Вечные проблемы человеческого бытия в лирике Гумилева
16. Творчество Николая Гумилева
17. Мои размышления над строкой Гумилева
18. «И если в этом мире не дано нам расковать последнее звено, пусть смерть приходит, я зову любую! (по лирике Н. Гумилева)
19. Серебряное столетие русской поэзии
20. Что роднит и отличает символиста Блока и акмеиста Гумилева
21. Романтический герой лирики Гумилева
22. Поэты «Серебряного века»: Николай Гумилев
23. Сопоставительный анализ стихотворений «Капитаны» и «Канцона вторая» Гумилева
24. Общая характеристика лирики Николая Степановича Гумилева
25. Краткая хроника жизни и творчества Николая Степановича Гумилева
26. Сочинение на тему «Своеобразие творчества Гумилева»
27. Сочинение на тему евангельских сюжетов и образов в поэзии Гумилева
28. Сочинение на тему «Романтика в стихотворениях Гумилева»
29. Сочинение на тему проблемы бытия в лирике Гумилева
30. ТЕМА ПОЭТА И ПОЭЗИИ В ЛИРИКЕ НИКОЛАЯ ГУМИЛЕВА
31. ЧЕМ МНЕ БЛИЗКА ЛЮБОВНАЯ ЛИРИКА НИКОЛАЯ ГУМИЛЕВА
32. “ВЫСОКОЕ КОСНОЯЗЫЧЬЕ”… (О поэзии Николая Гумилева)
33. Н.С. Гумилев. Серебряный век русской поэзии (рассказать о любом поэте)
34. «Моё понимание стихотворения Н.С. Гумилёва «Заблудившийся трамвай»»
35. «Серебряный век» русской литературы В. Брюсов, Н. Гумилев, В. Маяковский
36. «Высокое косноязычье…» (о поэзии Н.Гумилева)
37. Золотое сердце России мерно бьется в груди моей»
38. Интерпретация поэтического текста. Гумилёв «Жираф»
39. Италия в стихах А. Блока и Н. Гумилева
40. Лирический герой Н. С. Гумилева
41. Мифология Николая Гумилева
42. Мои размышления над строкой Н. С. Гумилева
43. Мой любимый поэт серебряного века
44. Обзор творчества
45. Особенности мировосприятия Н. Гумилева
46. Поэзия Н. Гумилева.
47. Поэтический мир Н. С. Гумилева
48. Сочинение об Ахматовой и Гумилеве
49. Творчество поэта “серебряного века” Николая Гумилева
50. Тема поэта и поэзии в лирике Н.Гумилева
51. Чем мне близка любовная лирика Н. С. Гумилева
52. Творчество Н. С. Гумилева. Анализ стихотворения «Капитаны»
53. Николай Степанович Гумилев: краткий анализ творчества
54. Сочинение об Ахматовой и Гумилеве
55. «Пятистопные ямбы» Гумилева
56. Литературные публикации Гумилева
57. О жизни Гумилева в Париже
58. Последние годы творчества Гумилева
59. Современники о творчестве Гумилева
60. Сочимнение на тему Мои размышления над строкой Н. С. Гумилева
61. Анализ творчества Гумилева
62. Биография Николая Гумилева
63. Н. С. Гумилев
64. Гумилев и цех поэтов
65. Лирический герой Н.С. Гумилева
66. Особенности мировозрения Н. Гумилева
67. Мотивы и образы лирики Н.С. Гумилева
68. Образ поэта и тема творчества в поэзии Н. Гумилева
69. Яркость, праздничность восприятия мира в поэзии Николая
70. Чем мне близка любовная лирика Н. С. Гумилева
71. Творчество поэта «серебряного века» Николая Гумилева
72. В чем секрет поздних стихов Гумилева
73. Книги знаменитого русского поэта Николая Гумилева
74. Николай Степанович Гумилев — Мой любимый поэт серебряного
75. Моё понимание стихотворения Н.С. Гумилёва «Заблудившийся
76. Тема сочинения: Мифология Николая Гумилева
77. ПОЭТЫ «СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА» (Николай Гумилев)
78. МУЗА ДАЛЬНИХ СТРАНСТВИЙ (Н. Гумилев — поэт «серебряного века»)
79. Сочимнение на тему Мои размышления над строкой Н. С. Гумилева
80. Заблудившийся трамвай
81. «Золотое сердце России мерно бьется в груди моей»
82. Золотое сердце России мерно бьется в груди моей» 2
83. Лирический герой Н. С. Гумилева
84. Мои размышления над строкой Н. С. Гумилева
85. Мой любимый поэт серебряного века 2
86. Обзор творчества
87. ТЕМА ПОЭТА И ПОЭЗИИ В ЛИРИКЕ НИКОЛАЯ ГУМИЛЕВА 2
88. Чем мне близка любовная лирика Н. С. Гумилева 2
89. Высокое косноязычье… (о поэзии Н.Гумилева)
90. Анализ стихотворени «Дон Жуан»
91. Серебряный век русской поэзии. Избранные страницы (М. Цветаева, Н. Гумилев)
92. Стихотворение Н. Гумилева Жираф* (восприятие, анализ, истолкование)
93. Тема дальних странствий в поэзии Н. Гумилева
94. Я конквистадор в панцире железном… (лирический герой Н. Гумилева)
95. «Золотое сердце России мерно бьется в груди моей» 2
96. ОБЗОР ТВОРЧЕСТВА Гумилев
97. Муза дальних странствий Николая Гумилева

02 февраля 2021На этой странице размещаются эссе, принятые на Конкурс к 135-летию Николая Гумилева

15 апреля 2021 года исполняется 135 лет со дня рождения Николая Гумилева. 26 августа 2021 года исполняется 100 лет со дня смерти поэта. Редакция «Нового мира» объявляет конкурс эссе, посвященный этим памятным датам. Работа должна быть посвящена биографии или творчеству Николая Гумилева. Произведения победителей будут опубликованы в «Новом мире» в апрельском номере 2021 года. 

С условиями Конкурса можно ознакомиться здесь.

98. Лиза Лукашина. Краснодар

Гумилев

Меня заинтересовал поэт Николай Гумилев, когда я узнала, что он был мужем моей любимой поэтессы Анны Ахматовой. И, хотя судьба соединила их ненадолго, имена и судьбы этих прекрасных поэтов остались неразделимы. В отличие от Анны Ахматовой, которая популярна и сейчас, Н. Гумилев является одним из утраченных, но тоже необходимых русской культуре звеньев.

Будущий поэт родился 3 (16 по новому стилю) апреля 1886 году в Кронштадте, в семье военного врача Степана Яковлевича Гумилева. Мать Гумилева, Анна Ивановна, происходила из старинного дворянского рода Львовых. Крестным отцом стал Л. И. Львов, дядя поэта по матери. Нико-лай, родился маленьким и худеньким и до десятилетнего возраста был очень слаб здоровьем. Но зато, на шестом году Коля выучился читать, а в шестилетнем возрасте он уже написал свое первое четверостишие.

Отец рабо-тал в военном госпитале, мать занималась воспитанием братьев-погодков — старшего Димит-рия и младшего Николая. Семья была любящая и дружная. В 1887 году отец вышел в отстав-ку, и семья переехала в Царское Село. В 1890 г. Гумилёвы купили усадьбу по Николаевской железной дороге — Поповку. В течение десяти лет Гумилёвы проводили в Поповке сначала только летние месяцы, а потом, с поступлением детей в гимназию, и зимние каникулы.

Весною 1898 г. Гумилёв выдержал экзамен в приготовительный класс Царскосельской гимназии, но учился там недолго и был переведен на домашнее обучение из-за слабого здоровья и издева-тельств одноклассников. Надо отметить, что несмотря на такое отношение детей, он вырос сильной личностью, полагавшей, что дух должен торжествовать над плотью.

С 1900 по 1903 годы семья Гумилевых жила в Грузии, в г. Тифлисе, куда они переехали чтобы укрепить здоровье детей. В связи с переездом Гумилёв поступил второй раз в четвертый класс, снача-ла во 2-ю, а затем в 1-ю Тифлисскую мужскую гимназию.

Живописная природа Грузии благотворно повлияла на мальчика, вдохновила его пи-сать стихи. В 1902 г. было написано и опубликовано в газете «Тифлисский листок» его пер-вое стихотворение «Я в лес бежал из городов». С детских лет Гумилева интересовала тема идеала Человека будущего. Стать сильной личностью стало его заветной мечтой. И в своих стихах он говорит о том, как это непросто.

В 1903 го-ду семья Гумилевых возвратилась в Царское Село, и Николай поступил учеником в Царско-сельскую Николаевскую гимназию.

Не смотря на свою поэтическую одаренность, Николай не интересовался учебой и, как следствие, имел плохие оценки практически по всем предметам. Он даже рисковал не получить аттестата о окончании гимназии. Но благодаря директору гимназии И. Анненскому, который был поэтом-декадентом и, в последствие, добрым другом Гумилева, аттестат был получен. Директор гимназии чувствовал в юноше родственную поэтическую душу, и увидел в нем будущего поэта. Но отношение учеников к нему было плохое, потому что он был очень своеобразным, очень отличался от обычных детей.

24 декабря 1903 года Гумилев знакомится с Анной Ахматовой, в которую сразу же влюбляется и которой посвящает некоторые из своих стихов.

За год до окончания гимназии в 1905 г. была издана первая поэтическая книга Гумилева, которая называлась «Путь конквистадоров». Это цикл стихов, в которых чувствуется мятущаяся юность, желание бороться и побеждать, вера в любовь.

С этим по-этическим сборником ознакомился поэт В. Брюсов – мэтр символизма тех лет. Не смотря на критику сборника, в которой он указал на «…подражательность, идейную и формальную слабость…» стихов, он пригласил Гумилева сотрудничать с журналом «Весы», увидев в мо-лодом поэте талант.

В 1906 го-ду, сразу же после получения аттестата, Николай уезжает во Францию. В Париже он занима-ется самообразованием, изучает живопись и французскую литературу. Там же он увлекся старинными французскими хрониками и рыцарскими романами, ненадолго заинтересовался оккультизмом.

В 1907 году в Париже он становится издателем литературного журнала «Сириус». В одном из номеров были опубликованы стихи Анны Ахматовой «На руке его много блестящих колец…». Вскоре, из-за отсутствия денег и русских авторов, «Сириус» прекращает свое существование.

начале мая 1907 года Гумилёв отправился в Россию, чтобы отбывать воинскую повинность. 30 октября по освидетельствованию он был признан неспособным к военной службе и освобожден от воинской повинности по причине астигматизма глаз.

Второй сборник – «Романтические цветы», вышел в 1908 году, и посвящался Анне Ахматовой. В этом же году Гумилев поступил в Университет на юридический факультет, а затем на фило-логический, но курса не закончил. Он продолжает свое знакомство с Валерием Брюсовым, который в течение долгого времени является литературным примером для всех молодых по-этов. Гумилев с глубоким уважением относится к нему, считая его великим талантом, обога-тившим русскую литературу. В свою очередь Валерий Брюсов следит за творчеством Гуми-лева, ободряет его, помогает советами. Николай также сближается с поэтами Иннокентием Анненским и Вячеславом Ивановым. В это время он испытывает большой творческий подъ-ем. По его инициативе организована «Pro Academia стиха», он участвует в журналах «Ост-ров», «Журнал театра», «Апполон». Появляется вторая книга его стихов «Романтические цветы». Гумилев становится известным, популярным среди читающей публики.

По рекомендации В. Брюсова его принимают в литературный круг, где он знакомится с поэтессой Зинаидой Гиппиус, поэтами Дмитрием Мережковским и Андреем Белым. Сперва он принят ими недоверчиво, но после опубликования статьи «Андрогин» они считают его собратом по перу.

Ему не хватало новых, свежих впечатлений, и осенью 1909 Гумилев ездит в Египет и в Африку. Пе-ред этим, в 1909 году, он написал цикл стихов «Капитаны» о мореплавателях, когда гостил у Максимиллиана Волошина в Коктебеле. В Африке он ничем не отличается от прочих тури-стов: знакомится с достопримечательностями, изучает культуру местных племен. В одной из поездок, у него заканчиваются деньги, ему приходится жить впроголодь, ночевать на улице, но при этом он испытывает такой небывалый подъем и поэтическое вдохновение.

После поездок в Египет и Африку вышли два сборника «Чужое небо», «Абиссинские песни», «Мик», «Ягуар», «Леопард», «Жираф» и др.

В конце 1909 года поэт предлагает руку и сердце Анне Ахматовой. Он несколько раз делал ей предложение, но согласилась она стать его женой только весной 1910 года. В апреле 1910 года в жизни Гумилева произошли два знаменательных события. Первое — вышла третья книга стихов «Жемчуга», посвященная Брюсову и подписанная «моему учителю». Второе — 25 апреля состоялось венчание с Анной Андреевной. Они обвенчались в Николаевской церкви села Никольская слободка под Киевом. Спустя неделю молодожены отправились во Францию, в свадебное путешествие.

После этого Гумилев снова ухал путешествовать. Два раза он ездил в Африку, эти поездки были трудны и небезопасны. Все африканские вещи были переданы им в Этнографический музей.

Летом 1910 года поэт побывал в городе Адис-Абеба, где его представили императору Абиссинии.

В 1911 го-ду будучи уже в Петербурге, Гумилев вместе с поэтом Сергеем Городецким создают «Цех поэтов», а через год он формулирует основные идеи литературного течения акмеизм. Акме-изм (от греч. Acme – высшая степень, вершина) означал освобождение поэзии от символизма, возврат к материальному, точному значению слова, поэтизация чувств первозданного чело-века. Помимо Гумилева, к акмеистам относились Анна Ахматова и Осип Мандельштам. что ценность данного направления противопоставлены ценностям символизма.

В 1912 году у Гумилева и Ахматовой рождается сын Лев. Брак поэтов распадается уже в 1914 году. В это время поэт уходит на фронт добровольцем лейб-гвардии Уланского полка. На войне Гумилев проявил смелость и бесстрашие, его дважды наградили Георгиевским крестом – за спасение пулемета под артиллерийским огнем при отступлении и за разведывательную операцию. В 1916 году изданы его очерки «Записки кавалериста» в газете «Биржевые ведомости».
В 1918 году выходит третье издание сборника «Романтические цветы», в который вошло стихотворение «Сонет» — это второй усовершенствованный вариант стихотворения «Я конквистадор в панцире железном…». Этот год был для Николая Степановича годом воз-вращения к литературе. Он надолго от нее был оторван войной.

В 1918 году Гумилев и Ахматова разводятся официально. В 1920 году Гумилев руководит третьим «Цехом поэтов», а в январе 1921 году Гумилев его избирают председателем Петроградского отделения Всероссийского Союза поэтов. Он также руководит переводческой студией, издает сборник «Огненный столб», который в последствие признается лучшей книгой его стихов.

3 августа 1921 года, ночью Николай Гумилев был задержан Петроградской ЧК по надуманному обвинению, как соучастник антибольшевитского Таганцевского заговора. Заговор был сфабрикован сотрудником НКВД Яковым Аграновым. Друзья и коллеги напрасно пытались вызволить его из тюрьмы. Анатолий Луначарский, Максим Горький обращались к самому Ленину с просьбой о помиловании. Вместе с 56 человеками, обвиненными и признанными врагами советской власти, 25 августа 1921 года талантливый поэт был расстрелян. На стене своей камеры перед смертью он написал: «Господи, прости мои прегрешения. Иду в последний путь». Стихи Николая Гумилева, поэта, критика и переводчика, советская цензура изъяла из обращения уже во второй половине 20-х годов. И только в 1991 году, в связи с отсутствием состава преступления, дело поэта было закрыто

Сейчас, в наше время в г. Краснознаменск, Калининградкой области ежегодно проходит вечер «Гумилевская осень», который посещают поэты и люди, которым близко творчество Гумилева, со всей России.

Николая Гумилева называют настоящей легендой Серебряного века.

97. Анна Нуждина, литературный критик

Пожирая жемчуг

«Жемчуга» (1910) принесли Николаю Гумилёву настоящую поэтическую славу. Говоря об этом сборнике, упоминают и любовную лирику, и мистицизм, и усиление душевных переживаний лирического героя, и отказ от всепоглощающей экзотичности поэзии.

Между тем, «Жемчуга» — отчасти натуралистический сборником. В первую очередь из-за чересчур подробных для мистической поэзии описаний кровавых сцен — символист бы ограничился размытым оборотом, а акмеист уместил бы весь акт смерти или пытки в одно-два слова. У Гумилёва же можно наблюдать удивительную точность, изощрённое внимание к неприглядному:

Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьи

В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь» («Волшебная скрипка»);

И будет страшен труп забытый,
Как пес, раздавленный быком («Камень»).

Стоит заметить, что Николай Гумилёв всё же использует обороты, а не точные характеристики. Эпитеты (первый пример) и метафоры (второй пример) свидетельствуют о том, что читателю дан образ, а не описание действия. Тогда очевидна экспрессия и внутренний вызов Гумилёва окружающим, ведь поэт не боится представить апоэтичные стороны человеческого бытия. Более того, выразить их животную притягательность посредством чёткой ритмики:

Заслыша шум его паденья

И жалкий треск твоих костей.

Первородное, животное начало выражено и в цветах — красном и розовом. Они часто встречаются в «Жемчугах», особенно розовый:

Видно розовые светы

Обезумевших полей («Лесной пожар»);

В одежде розовой жреца («Царица»).

Но это не цвет нежности, а цвет греха, цвет оголённой кожи. Как и красный — цвет мяса, а не, например, любви. «Там рощи с цистернами для розовой влаги» — образ взывает к глубинным и низменным чувствам читателя, его ассоциациям с телесными жидкостями и формами. Этот образ дописьменный, допоэтический, он хранится в недрах сознания каждого. В «одежде розовой жреца» можно увидеть моление изначальной человеческой наготе, религиозные мотивы райского сада. Более полно они выражаются в стихотворении «Потомки Каина»:

Нам ясен ужас древнего соблазна,

Когда случайно чья-нибудь рука

Две жердочки, две травки, два древка

Соединит на миг крестообразно?

Здесь заметен и образ провидения, судьбы (проявляющийся в крестообразном соединении вещей, что ведёт к их неизбежному пересечению) — это древнейший аналог религии. Другие образы также предстают в наиболее близких прачеловеку обличиях. Например, смерть принимает лик волка в стихотворении «Поединок»:

А уж ко мне ползет в тумане

Нетерпеливо-жадный волк.

Николай Гумилёв взывает к первейшим из появившихся в человеческом сознании понятий — к плоти, к греху, к соперничеству со зверем. Поэт возвращает читателя в состояние, по сути близкое к животному, описывая сакральные события жизни с точки зрения правды древнего человека. Кровавые заветы прошлого остались ещё в людях, и, лишившись закона, они в любой момент могут вернуться к первобытному существованию. Причину, по которой Гумилёв сочетает сакральность с натуралистичностью, можно описать строками из «Поединка»:

За то, что я тебя убила,

Твоей я стану навсегда.

Правда, «убивающая» читателя, запоминается им как единственно возможная для восприятия. Но как найти то, что коснётся души и сознания каждого? Найти истину, заложенную в подсознании самой природой.

Поэтому популярность «Жемчугов» можно объяснить, кроме признанного мастерства поэта, его умением воздействовать на первородные слабости читателей. И даже добавить, что если бы «Жемчуга» не были признаны никем, то мир до того не узнал бы и Библии.

96. Андрей Коврайский, писатель. Ярославль

Эссе удалено по просьбе автора.

95. Мирослава Новикова, ученица «Вологодского многопрофильного лицея». Вологда.

«С тобой мы связаны одною цепью»

Жаркая Африка и холодная Россия. Единственная муза — смысл всей жизни и все остальные женщины мира. Замкнутость, скрытность натуры и желание быть Богом для других. Чувственность и глубочайшая сдержанность. Смирение, покорность судьбе и путь воина, конкистадора. Романтическое восприятие реальности и акмеистические точность, материализм. Всё это сочеталось в одном человеке, жившем и творившем в России на перекрёстке эпох.

Николай Гумилёв, пожалуй, принадлежал к тем личностям, которые были связаны с судьбой Родины каждой частицей своей души, каждым нервом, каждым словом. Уезжая ли в далёкую Африку к нильским берегам, прогуливаясь ли по набережной Сены, поэт мысленно слышал «зов предков»:

О, Русь, волшебница суровая,

Повсюду ты своё возьмёшь.

Бежать? Но разве любишь новое

Иль без тебя да проживёшь?

Он всегда возвращался к тёмным водам Невы в родной Петербург. Своё последнее возвращение он принял осмысленно, неся свой крест по пути на Голгофу…

Не только прошлое возвращало поэта в Россию, но и любимая женщина -Анна Ахматова. Она была духовным маяком, стоявшем на неприступном берегу в море его странствий. Маяк для того и создан, чтобы указывать путь кораблям, — пристать к его скалистому берегу в шторм равнозначно гибели. Сама Анна Андреевна в своих заметках о Николае Гумилёве писала : «Он сказал: «…ты научила меня верить в Бога и любить Россию». Женщина, которая навсегда связала со своим именем личность и творчество поэта, была для него, с одной стороны, верой в высший горний свет духовно:

Так тихо, так тихо над миром дольным,

С глазами гадюки, он пел и пел

О старом, о странном, о безбольном,

О вечном, и воздух вокруг светлел.

а с другой, — источником внутренних печалей, страдания душевного и телесного:

Мне из рая, прохладного рая,

Видны белые отсветы дня…

И мне сладко — не плачь, дорогая, —

Знать, что ты отравила меня.

Не зря мистерия отношений, разыгравшаяся между ними, полностью подтверждается фамилией девочки Ани — Горенко, которую встретил юный Гумилёв в начале своего пути.

Страдая от неразделённого чувства к любимой женщине, всю свою сыновью преданность к матери — родной земле — поэт, как никто другой, пронёс через лишения и подвиги Первой мировой войны. Как многие тысячи русских воинов, он навсегда вписал своё имя в историю Отечества. Воин-поэт провозгласил святость воинства как высшую ипостась служения и жертвенности:

И воистину светло и свято

Дело величавое войны,

Серафимы, ясны и крылаты,

За плечами воинов видны.

В то же время мир и любовь всегда движут русским человеком, даже в войну, и в словах поэта это звучит христианским призывом:

Но тому, о Господи, и силы

И победы царский час даруй,

Кто поверженному скажет: «Милый,

Вот, прими мой братский поцелуй!

Боялся ли он смерти, ведь, казалось бы, всю свою жизнь был с ней на «ты», и мужество, и благородство были «воздухом» его поэзии? Но в свой последний час, перед расстрелом, он знал, что

…взойдут, ясны,

Стены нового Иерусалима

На полях моей родной страны

Спаянный одной цепью с миллионами русских душ, как вечно возобновляющаяся молекула ДНК, Николай Степанович Гумилёв навсегда останется «зодчим Храма, восстающего во мгле», связывая прошлое и будущее Руси.
94. Вероника Гудкова, журналистка, магистрантка РГГУ. Москва

Девочка и Гумилев

Мне было пятнадцать лет, когда я влюбилась в Гумилева — как другие девочки-подростки влюбляются в актеров или поп-звезд. Был 1992 год, его тогда только-только реабилитировали и начали массово печатать. Он не был скучным и пыльным персонажем из хрестоматии, навязшим в зубах у поколений советских школьников. Напротив, это был некто антисоветский (пусть и очень давно антисоветский – куда раньше, чем, например, Солженицын), кто-то запрещенный, противостоящий режиму – а заодно и больше, чем режиму: привычному укладу «нормальной жизни».

«Да, я знаю, я вам не пара, я пришел из иной страны». Нет-нет, Николай Степанович, мысленно кричала я-пятнадцатилетняя ему в ответ, вы мне пара, конечно же, вы мне пара! Я тоже из иной страны. Пока они все в классе зевают над тетрадями и мечтают о школьной дискотеке, я запоминаю ваши стихи, не заучивая, пишу неумелые подражания и, стоя в скучной километровой очереди в булочную, думаю о том, какая у вас была великолепная жизнь.

Одноклассницы считали меня занудой потому, что мне не нравились поп-звезды; я считала их глупенькими пустышками, потому что они не знали, кто должен по-настоящему нравиться. Вот такой, такой человек должен нравиться по-настоящему: крупные черты худощавого лица, короткая военная стрижка, белая кокарда, кавалерийская осанка, холодные глаза, слегка косящие. Ну и что, что косящие? Тем больше доблести было пойти добровольцем в армию, прослужить почти всю Первую мировую, да так, что вся грудь в крестах, и там, кстати, еще и не погибнуть, а выйти из всех схваток и кавалерийских разведок живым и невредимым.

Помню, меня поразили, заворожили даже не романтические (и оттого несколько детские, точнее отроческие) стихи Гумилева, сколько его реальная жизнь, которая не уступала стихам. Про путешествия в дикие места вдали от цивилизации, опасности, риск и войну писали многие – но многие ли добровольно искали себе на голову такие приключения? Африканская жара, грязь, антисанитария, малярия, насекомые, воинственные местные жители, роковая пещера, в которой нечестивец может застрять и умереть, – что там еще было? Да, «свирепой пантеры наводящие ужас зрачки»! И ведь ни пещера, ни пантера – ничто его не взяло, съездил и вернулся, да еще дважды, да еще и с огромной коллекцией для этнографического музея. Жаль, мало кого интересуют в наши дни этнографические музеи, мало кто может оценить пользу гумилевских вояжей для науки.

А какая любовь. Какая чуть страдальческая, но стойкая, несгибаемая мужественность в любви, которая так нравится девочкам-подросткам, живущим в книжном мире! Про «изысканного жирафа» и «руки особенно тонки, колени обняв» все помнят: сейчас это стихотворение таки попало в хрестоматии. Но я тогда, в 1992-м, долистала сборник до «снилось мне – ты любишь другого и что он обидел тебя». До «но я все-таки умираю пред твоим закрытым окном». Боже, боже, думала я-пятнадцатилетняя, вот это любовь! Он стоит перед ее дверью, чтобы защитить ее от того, кто ее обидел, но без приглашения не посмеет в эту дверь войти. Не посмеет навязаться, не посмеет помешать ей любить другого, раз уж она так решила и другого выбрала. Вот это настоящая любовь, да. А не эти глупые мальчишки с глупыми приставаниями на переменах и глупыми обидами.

Свобода выбора жизни и бесстрашное презрение к смерти – вот что завораживает меня в стихах Гумилева. Завораживало в пятнадцать и завораживает по сей день. А еще – невероятное совпадение фантастических стихов и жизненной правды, проистекшее от его готовности отвечать за свои слова. Николай Степанович был, как говорили в нашем дворе в 1992-м, правильный пацан: пацан сказал – пацан сделал. Писал, что вел от Харара караван, – и правда, вел. Сказал, что «мы четвертый день наступаем, мы не ели четыре дня», – и правда, не ел и наступал. Сказал, что умрет «в какой-нибудь дикой щели, утонувшей в густом плюще» – и умер. Впрочем, точное место его расстрела неизвестно до сих пор, может быть, плюща там и не было, но это уже мелочи.

Мне могут сказать (и говорили), что мало ли чего ни бывает у девочки в пятнадцать лет. Чему только ни восхитишься, в кого только ни влюбишься, чему только ни поверишь – особенно если все такое романтичное, с кинжалами и шпагами, с пантерами и шкурами, со слонами и жирафами. Одни грезы и эмпиреи, ничего от реальности, ничего практического. И коллекции его в этом этнографическом музее давно запылились, и, кроме пыльных научных сотрудников, никому не интересны. И Первую мировую вспоминать неловко, и заговор, после которого Гумилев умер в дикой щели, был бесцельный, безрезультатный, безнадежный и никому не нужный. Все бесполезно, все истерлось, осыпалось, как «золото с кружев, с розоватых брабантских манжет».

Однако, когда мне было уже за 35, я встретила человека, который был из того же неявного, но узнаваемого с первого взгляда человеческого племени, что и Николай Степанович. Из тех, кто придумывает себе фантастическую (и фантастически сложную) жизнь – и честно живет ее. Из тех, кто создает себе сложности, вроде того самого пролезания в узкую пещеру, – и преодолевает эти сложности. Из тех, кто может четыре дня наступать, не евши, — и наступает, забыв про «яства земные». Из тех, кто делает странные вещи, вроде участия в безнадежных заговорах, – и идет до конца.

Встретить таких людей (действительно таких, а не притворяющихся такими) сложно и в юности, а уж после 35, возраста смерти Николая Степановича, – почти невозможно. Но всякое бывает, вот и я встретила.

Этот человек не писал эссе и не читал Гумилева. Он просто делал свое дело – тяжелое и сложное. Он выбрал его в юности и не отказался от своего выбора, хотя дело делалось все тяжелее и сложнее. Когда мы встретились, он был уже очень зрелым, совсем не романтичным с виду – и всякие виды повидавшим человеком.

Как-то, в минуту слабости, он сказал мне: «Почему у меня такая жизнь, за что мне все это?». «Ты же сам это выбрал, верно?» — спросила я. «Да», — ответил он. «Но молчи – несравненное право самому выбирать свою смерть», — сказала я ему стихами Гумилева. Выбирать свою жизнь – ну и смерть, куда уж от нее денешься.

Несравненное право – не жить, как выпало и как попало, а прожить выбранную тобой самим жизнь и умереть так и там, как и где приведется этой жизнью тебе умереть. Ведь смерть – это окончание жизни, то есть ее часть. Несравненное право – самому выбирать свою жизнь. Пусть трудную, тяжелую, мучительно сложную, с ошибками, неудачами и разочарованиями. А то, что этот выбор жизни закончится смертью, – так в конце концов все умрем: какая разница, «при нотариусе и враче» или без них.

Спасибо, Николай Степанович, за это «несравненное право». Вечная вам память.

93. Александр Закуренко, учитель в школе №2086. Москва

Исповедание Гумилева

Иерархия

1. В мире есть иерархия.

2. Иерархия – творческий акт Бога.

3. Пространство и время – Слово Божье.

4. Слово Божье улавливается человеком.

5. Числа – результат человеческого усилия.

6. Слова – результат синергии Бога и человека.

7. Логос – Божественное Слово от Логоса к человеку.

Мир и бытие

8. Иерархия в мире предполагает уровни бытия.

9. Уровни бытия улавливаются формами сознания.

10. Низшая форма сознания – чистое бессловесное бытие. Физиология.

11. Человек возвышает бытие через иерархические акты.

12. Эти акты суть:

12′. Низший – бытие в социуме. Мещане.

12». Средний – торговля и наука. Купцы.

12»’. Высокий – путь воина. Путешественники, солдаты.

12»». Высший – жреческий/творческий. Жрецы, поэты, художники.

Человек и мир

13. Человек существо словесное, поскольку религиозное.

14. Цель человека – восхождение по ступеням иерархии.

15. Путь человека – путь от твари к сверхчеловеку.

16. Сверхчеловек Гумилева – одухотворенный человек.

17. Критерий одухотворенности — шестое чувство.

18. Шестое чувство – открытость миру и Богу в их единстве.

19. Сверхчеловек (антиНицше) – собирание духа и плоти через их преображение в новый антропологический вид.

20. Стадии пути (вытекает из пп. 1-7):

20′. От неодухотворенной материи (природа);

20». Через рождение в мир (дарование человеку плоти и духа);

20»’. К человеку творческому.

20»». Творчество -–способность в актах: а). воления; б). памятования; и в). именования — изменять время, пространство, судьбу, мир.

Государство и политика

21. Политика в бытии занимает то же место, которое физиология – в человека.

22. Политика может одухотворяться, проходя по ступеням иерархии.

23. Высшая, самая духовная форма политической системы, – поэтократия.

24. Власть поэтов всегда – диалог поэтов.

25. Самая логическая в смысле проявления Логоса в человеческом бытии – монархия.

25. Высшая форма политического бытия человека (в монархии) игнорирует низшие:

26. Большевистскую/насильственный захват власти париями.

27. Демократическую/свободный приход к власти купцов.

Высшая форма существования человека

28. Поэзия – высшая форма существования языка.

29. Язык – дар Бога человеку.

30. Путь от бессловесного бытия к бытию поэтическому – путь от подмастерья к мастеру.

31. Логос/Поэзия открывается а). детям (бессознательно и спонтанно), б). женщинам (эмоционально и через любовь), в). мужчинам (осознано и через овладение мастерством).

32. Мастерство – овладение правилами и приемам свободной игры человека и Божественного Логоса.

33. Поэзия – одухотворенное мастерство.

92. Дмитрий Николов, писатель. Харьков

Большевик Николай Гумилёв

Трагедия Николая Гумилёва. Так хотелось мне поначалу озаглавить это эссе. Что может сказать читателю подобный бойкий желтушный заголовок? Малая доля в лице литературоведов затоскует о ненаписанном Гумилёвым. Кого более интересует альковная сторона поэзии, вспомнит историю его отношений с Ахматовой. Большинство же из тех, кому вообще знакомо имя Гумилёва, вероятно, сочтут это намёком на трагическую гибель поэта.

Трагедийность вышеперечисленных событий под неустанными волнами словопрений давно из острого скального осколка превратилась в гладкую гальку. И нынче, не опасаясь порезать ладонь, эту гальку пускают так и сяк – скачи, весели народ. О, даже из уст Оксимирона на рэп-баттле строки «Слова» звучат не настолько глумливо, потому что они – даже не постмодернизм, а постирония, мем. Однако псевдодокументальные фильмы-расследования на центральных каналах и статейки на вполне солидных «независимых» интернет-порталах предельно, до комичного серьёзны. Все эти восхищающиеся Гумилёвым «красные палачи», приговаривающие «шикарно умер»…

Но допустим. Не стоит ругать ложью красивую легенду. Однако зачастую те, кто воспевают последнее мужество Гумилёва, отказывают ему в праве быть бунтарём, заговорщиком или, на худой конец, покрывателем. Именно в этом очевидном противоречии, обнажающем глубину непонимания личности Гумилёва, и заключается вынесенная во вступление трагедия.

Всю жизнь Гумилёв доказывал делом то, о чём иные смели только писать. Неудачные попытки свести счёты с жизнью, счастливая случайность на дуэли с Волошиным – многие не пережили бы и этого. Но Гумилёв шагает дальше, много дальше. Он дважды отправляется в дикие африканские дебри, как самый настоящий конквистадор. Он платит делом за каждое написанное слово. Вместо салонных стихотворных прокламаций Гумилёв идёт добровольцем на фронт, где отчаянно всерьёз воюет…

Так неужели подобный человек не сумел бы постоять за свои убеждения, которые никогда при новой большевистской власти не скрывал? Зачем русской литературе и русской истории ещё один невинно убиенный агнец, какого так усердно ваяют из Гумилёва?

Как некоторые большевики низводили человека до принадлежности к классу, так самые их ярые противники мажут одним цветом всех, кто не принял Октябрь. Да только дело в том, что Гумилёв выделялся равно на фоне большевиков и их неприятелей. Ему было тесно в салонах среди обрюзглой богемы, ему недостаточно было мещанского домашнего счастья. Он неизменно жаждал большего, был готов претерпевать лишения ради великой цели, в конце концов, был готов на жертву…

И это парадоксально роднило его с идейными противниками – большевиками. Сойтись с ними Гумилёву было невозможно, как маслу смешаться с водой. Но, если взглянуть честно, имя поэта укор не для большевиков, а для их противников. Найдись среди последних чуть больше Гумилёвых, быть может, не существовало бы теперь вовсе этого противопоставления.

Гумилёв был подлинным гражданином (именно он – гражданин-поэт, а не современные откормленные и отпоенные клоуны по Пелевину). Он был бесстрашным путешественником, чьё имя должно стоять в ряду с именами Афанасия Никитина, Ивана Гончарова и «Американца» Толстого. Был настоящим героем, который может легко соперничать с Юнгером или Хемингуэем. Нынче же в российском общественном сознании ему уготована унизительная и оскорбительная роль, пусть мужественной, но жертвы. И эту трагедию, в отличие от остальных, ещё не поздно исправить.

91. Татьяна Голоненко, библиотекарь. Калининград

Гумилёвская осень

Каждый год в Дни литературы в Калининградской области поэты, писатели и работники культуры Янтарного края на автобусе едут в Краснознаменск на литературный праздник «Гумилёвская осень».

В салоне царит дух творческого единения: поэты читают стихи, рассказывают интересные факты из биографии Николая Гумилёва.

Оказывается, Гумилёв родился штормовой ночью 15 апреля 1886 года в Кронштадте. Старая нянька предсказала ему бурную жизнь. И спустя десятилетия бури и потрясения, действительно, не только затронули, но изменили всю его жизнь, как и жизнь целого поколения.

Он рос довольно болезненным, физически слабым, но, несмотря на это, всегда старался верховодить другими. Был застенчивым, но сумел преодолеть и этот недостаток. Учёба не вызывала у него восторга. Учился он плохо и с неохотой, но судьба подарила Николаю встречу с замечательным человеком, который сумел возродить в нём интерес к жизни. Это был Иннокентий Фёдорович Анненский – директор гимназии в Царском Селе. Именно ему с благодарностью посвятил эти строки Гумилёв:

Я помню дни: я, робкий, торопливый,

Входил в высокий кабинет,

Где ждал меня спокойный и учтивый,

Слегка седеющий поэт.

Десяток фраз, пленительных и странных

Как бы случайно уроня,

Он вбрасывал в пространство безымянных

Мечтаний – слабого меня…

В отличие от уроков, Николай с большим прилежанием относился к занятиям поэзией, тем самым доказывая самому себе, что он всё сможет.

За год до окончания гимназии Гумилёв на деньги родителей издаёт свой первый сборник «Путь конквистадоров», где главный герой видит себя конквистадором – весёлым завоевателем жизни, покорителем судьбы, для которого завоевать весь мир — значит увидеть прекрасное озеро Чад, жирафов, баобабы, океанские корабли. Именно с этого произведения начало зарождаться его миропонимание. Известный поэт Валерий Брюсов оценил некоторые стихотворения из сборника, отметив, что автор сумел воплотить в них свой характер. Эта оценка была для Гумилёва очень важна. В дальнейшем Брюсов помогал Гумилёву литературными консультациями, познакомил его со своими парижскими друзьями.

Когда меня пригласили выступить, я решила рассказать о том, почему поэтом всю жизнь так владела жажда странствий.

Отец Николая был корабельным врачом, а дядя – контр – адмиралом. Именно их рассказы о морских путешествиях и увлечение приключенческой литературой оказали влияние на мировосприятие Гумилёва. Позже свою поэзию он назвал Музой Дальних странствий.

Не по залам и по салонам,

Тёмным платьям и пиджакам —

Я читаю стихи драконам,

Водопадам и облакам.

И умру я не на постели,

При нотариусе и враче,

А в какой-нибудь дикой щели,

Утонувшей в густом плюще…

Гумилёв относился к путешествиям не как к развлечениям, но как к потребности, без исполнения которой он не представлял своего творчества. Отправляясь в Абиссинию для изучения быта и фольклора аборигенов, поэт не мог и предположить, что это увлечение перерастёт в страсть и станет отражением его мировидения. Он побывал в Африке, Судане, Египте и других странах. Перевёл вавилонский эпос « Гильгамеш», передал свою коллекцию в Этнографический музей Академии наук. Через всю жизнь Николай Гумилёв пронёс искреннюю любовь к Востоку.

Много ещё интересных сведений о жизни поэта и любимых стихотворений прозвучало во время поездки. Заслушавшись, мы и не заметили, как подъехали к посёлку Победино, где установлен памятный знак в честь Николая Гумилёва.

Посёлок Победино Краснознаменского района Калининградской области встретил нас моросящим, довольно холодным дождём, но, несмотря на непогоду, нас уже ждали представители администрации района. Во дворе заброшенной школы на большом гранитном валуне кирпичного цвета, установленном на холмике со ступенями, была укреплена мемориальная доска с изображением поэта. Под ней надпись: «Осенью 1914 года в бою за Шилленен участвовал великий русский поэт, кавалерист Николай Гумилев». Этот памятный знак работы Л. Богатовой и О. Сальникова был установлен в 2002 году. И именно с этого времени и стал проводиться в Краснознаменске литературный фестиваль «Гумилёвская осень».

Оказывается, осенью 1914 года Гумилёв служил вольноопределяющимся в лейб-гвардии Улановского полка. Он участвовал в боях за Ширвинт (Кутузово), Пилькаллен (Добровольск) и Шилленен (Победино). А ведь поэт был освобождён от военной службы по состоянию здоровья, но, несмотря на это, ушёл воевать как настоящий патриот своей Родины.

За участие в Первой Мировой войне и личное мужество Николай Степанович Гумилёв был дважды награждён солдатским орденом – Георгиевским крестом 4 и 3 степеней. В стихотворении «Память» поэт писал:

Знал он муки голода и жажды,

Сон тревожный, беспокойный путь,

Но Святой Георгий тронул дважды

Пулею нетронутую грудь.

О Первой мировой войне Гумилёв написал в своих очерках «Записки кавалериста», где две первые главы были связаны с боями в Восточной Пруссии. Он описывал боевые эпизоды, в которых сам и участвовал, рассказывая о тех ощущениях, которые испытывал человек, впервые попавший на войну.

Проливной дождь сократил минуты нашего пребывания у памятного знака. Мы возложили цветы и поспешили к автобусу.

Дом культуры Краснознаменска был заполнен людьми. Нас встречали местные артисты в ярких костюмах, лихие казаки и чернобровые казачки, нарядные дети. В актовом зале, на задней стене сцены – огромный плакат с надписью «Гумилёвская осень» и портрет Николая Гумилёва. Литературно-музыкальную программу «По дорогам Гумилёва» открыл историк, профессор БФУ им. Канта, член президиума Совета по культуре при губернаторе
Калининградской области Геннадий Кретинин, который сказал о важности участия Николая Гумилёва в боях за Шилленен (Победино).

Выступали известные калининградские поэты, звучали песни на стихи Николая Гумилёва. Кульминацией праздника стал поэтический конкурс учащихся школ Краснознаменского района. Чтение стихотворений школьниками никого не оставило равнодушным. Читали искренне, от самого сердца, так трогательно, как умеют читать только дети.

Как важно, что и юное поколение сохраняет память о Николае Гумилёве, поэте Серебряного века, до конца верившем в мечту и идеалы добра и чести. Пока жива память, будет жить в наших сердцах поэт, занявший в истории отечественной литературы достойное место.

90. Алексей Гелейн, писатель. Москва

николайгумилёв

Вал.

         Мол.

Вёл

         гул.

Кол

         гол.

Лёг

         мул.

Нил

         мил.

Маг

         мал.

Клёв[1]

         ил.

Гай[2]

         ал.

Мак

         ник —

Ки-

         но!

Ма-

        ни,

Гум-

        но!

ГУМ

         нам —

Ум

         ног!

Гимн

        Вам —

Лун

       лог.

— Вий,

        май![3]

— Кум,[4]

        мни!

— Мил-

         (- Ай!)

-ок,

         гни!

На

         кой?!

Гон.

         Гик.

Лай.

         Вой.

Луг.

         Лик.

Примечания

[1] Хорош (жарг.)

[2] Роща

[3] Маять – изнурять, мучить кого-либо

[4] Оперуполномоченный в местах заключения (крим. жарг.)

89. Влада Войнова. Лосино-Петровский, Московская область

Гумилев

Как у всех: класс, учебник по литературе за десятый класс, серебряный век. Создатель акмеизма, муж Ахматовой (её-то мы уже знали). Смотрю на фотографию: косоглазый странный лягушонок (муж Ахматовой?!). Как оказалось, муж, как оказалось, поэт, как оказалось, похож на меня.

Ахматова видела в нем соперника на поэтическом поле, и, при всем уважении к Анне Андреевне, становление поэта-Гумилева намного последовательнее поэта-Ахматовой. И эта борьба творческая перенеслась в их личную жизнь.

Гумилев – строитель своей поэтической личности, до сих пор будоражащий своим неистовыми требованиями к себе. Именно это качество вместе с его нежнейшей романтической тягой к подвигам вдохновило меня, тогда маленькую девочку, на отстаивание своей мечты.

Если приду к кому-то в гости, то, увидев на столе томик избранного Н.С. Гумилева, что могу подумать о хозяине дома?

Наверное, что он заядлый путешественник или грезящий о поездках мечтатель. Как Гумилев, который, насытившись в детстве приключенческой литературой, стремился превозмочь свои болезни и однажды отправиться за границу.

Я в лес бежал из городов,

В пустыню от людей бежал…

Но влекущая за собой заграница для Гумилева – это не блуждание праздного туриста, это непременно опасность, это преодоление себя, это Африка. Блок вспоминал: «Странный поэт Гумилев. Все люди ездят во Францию, а он в Африку.».

Оглушенная ревом и топотом,

Облеченная в пламень и дымы,

О тебе, моя Африка, шёпотом

В небесах говорят серафимы.

Да, непременно Африка. Ведь именно там можно испытать себя, превозмочь себя, совершить подвиг, достойный Человека.

Есть люди с пламенной душой,

Есть люди с жаждою добра,

Ты им вручи свой стяг святой,

Их манит и влечет борьба.

Таким хотел видеть себя поэт. Это, вероятно, и вдохновляет нашего хозяина дома.

Но подвиг, по мнению Гумилева, должен переживаться весело, празднично, ведь испытание, посланное судьбой, должно осознаваться как
воспитывающее дух обстоятельство. И, кажется, совершенно все равно, за что бороться, главное, что эта борьба воспитывает и закаляет.

Ах, это только чары, что судьбою

Я побежден,

Что ночью звездный дождь над головою,

И стон, и звон.

Остается удивляться силе воли Гумилева. И не только его бесстрашию перед лицом нецивилизованной Африки, но и его поэтической эволюции. Чеховская фраза о выдавливании из себя «по капле раба» относится к Гумилеву. Достаточно сравнить его ранние и поздние стихотворения, чтобы увидеть, какая огромная творческая работа была проделана поэтом над собой. Тут можно вспомнить футуристов, которые призывали преобразовать мир, выпуская манифесты и эпатируя публику. По своей энергии футуристы и Гумилев схожи, но, в отличие от авторов «Пощечины…», Гумилев начал с себя, а не с мира. Что намного труднее.

Поэтому, завидев заветный том Н.С. Гумилева на столе в гостях, я могу не сомневаться в том, что хозяин разделяет со мной стремление стать героем в эпоху, когда героев больше нет, как и Гумилев в своем двадцатом веке.

88. Анастасия Бражник, дизайнер, независимый исследователь биографии и творчества Н. С.  Гумилева.

Легенда о рыцаре Серебряного века

Что есть прекрасная жизнь, как не реализация вымыслов, созданных искусством?

Н. С. Гумилев. Из письма В. Е. Аренс, 1 июля 1908г.

Поэт Гумилев был твердо уверен, что только из самого неподатливого материала можно высечь самую дивную статую. И эта позиция применима не только к творчеству, но и к самой жизни. И вот сейчас в 135 годовщину со дня рождения поэта можно с уверенностью заявить, что и биография Н. Гумилева является произведением искусства, порою даже превосходя его стихи.

Каждый творец стремился и стремится к созданию личного бренда, в котором его реальная история переплетается с творчеством, обрастает ореолом неповторимого, а порою и вовсе мифичного. Примером такого человека-легенды и является претворение Гумилевым этой уникальной, для Серебряного века, концепции в жизнь. В нашу эпоху он имел бы миллионы подписчиков в социальных сетях, и еще большее количество преданных фанатов.

Так какая она легенда о последнем рыцаре?

Детство Гумилева проходило на родине русской поэзии – в Царском Селе. Это священное место, с его славной историей, величественными дворцами, церквями и парками оставили неизгладимое впечатление на ребенка, которое явно прослеживается во многих стихотворениях поэта. Николай Степанович рос ребенком хворым и нескладным, предпочитавшим реальности свой собственный вымышленный мир, полный диковинных зверей, и сам он в этом мире был могущественным волшебником и храбрым воином.

Уже в детстве же проявились его лидерские качества, он всегда верховодил во всех играх даже над старшими товарищами. Придумывал всевозможные тайные общества, в которых непременно выступал в роли жреца или вождя. Этот период можно назвать самым гармоничным и счастливым в жизни поэта. Так и остался он душою навсегда счастливым тринадцатилетним мальчишкой. Без опасности и риска Николай Степанович не чувствовал, что живет. Подростковое увлечение приключенческими романами и географией взрастили в нем жажду к путешествиям. И Гумилев совершил несколько «экстравагантных путешествий» по Африке. В то время, когда все стремились в Европу, Гумилев выбрал для путешествия мистический континент, где было место для подвига, приключений. Стоит отметить, что это были не только туристические маршруты, но исследовательские экспедиции, в которых Николай Степанович выступал в роли руководителя. Из последней экспедиции 1913 года он привез очень интересную коллекцию различных предметов этнических групп народов галла и бесчисленное количество увлекательных историй об африканских нравах и быте, об охоте на диких животных. Рассказчиком он был прекрасным, увлекал слушателей африканскими историями так, что казалось, они лично переживали и охоту на ягуаров и беседы с почтенными шаманами. Сколько вдохновения и замечательных стихотворений и поэм подарила ему эта колдовская страна!

А дальше была война. И поэт принял ее, как и полагает настоящему войну, просто и вдохновенно. Какой же рыцарь без участия в настоящих военных действиях. И он тут же подал прошение о призыве в армию. Но, к сожалению, на медицинском осмотре поэта забраковали из-за близорукости и небольшого косоглазия. Такая мелочь не могла остановить героя и через два месяца он надел форму вольноопределяющегося лейб-гвардии Уланского полка, а еще через несколько месяца отправился на фронт. Многие его товарищи недоумевали и не понимали патриотизма Николая Степановича. Патриотизм поэта был также естественен и глубок, как и вера православная. Нечто самой собой разумеющееся и естественное, как потребность в еде и сне. Никакой жестокости и жажды человеческой крови, а только святой долг перед Родиной. Он был воином света, и не было в этом никакого позерства. За мужество и храбрость в боях Николай Гумилев был награжден двумя Георгиевскими крестами.

Ну и какая же это легенда о рыцаре, если в ней истории, в которой герой отстаивает свою честь на дуэли? В биографии поэта есть истории о паре дуэлей, но, пожалуй, самая известная и романтическая — это дуэль с М. Волошиным. Повод для дуэли был деликатным, из-за женщины. Обвинение Гумилева в оскорблении женщины было ложным, но из гордости и презрения подтвердил эту ложь. Дуэль состоялась по всем правилам на рассвете за городом. Высокий спокойный Гумилев в цилиндре, сбросивший шубу на снег и огромный Волошин, напротив, в двадцати пяти шагах, в руках у обоих длинные пистолеты. На счет три прогремел выстрел, пистолет Волошина дал осечку. Гумилев громко потребовал еще раз выстрелить, но снова осечка. Естественно, поэт просил третьего выстрела, но, к счастью, слушать его никто не стал, пистолеты у дуэлянтов отняли. И Николай Степанович, подняв со снега шубу, величаво пошел к автомобилю.

Полна сплетен и слухов и личная жизнь поэта. Сам он был человеком благородным и щепетильным в отношениях с женщинами. Никогда не распространялся подробностями о своей личной жизни. Женщина занимала важное место в творчестве поэта и его жизни, где ее место рядом с мужчиной. Является его помощницей, опорой, хранительницей домашнего очага.

Многие современники поэта пишут о внешней непривлекательности поэта, но сохранившиеся фотографии и популярность поэта у женщин говорят нам об обратном. Эталонным красавцем Гумилев не был, но обладал необыкновенно притягательной харизмой, был джентльмен и поэт. Такая личность однозначно должна была иметь успех у женщин. Ему приписывают бесчисленное количество романов с его ученицами, танцовщицами, революционерками. Но главной женщиной жизни была его первая супруга – поэт Анна Ахматова. Образом которой пропитана лучшая гумилевская любовная лирика.

Пожалуй, большим количеством мифов и тайн поросли последние годы жизни поэта, о его участии в контрреволюционной деятельности, за которую он и был расстрелян. На Западе русская интеллигенция нарекла поэта символом борьбы с большевиками, о нем издавались статьи, в которых тиражировался образ смелого белого офицера, вдохновлявшего матросов на кронштадтское восстание. Многие друзья и коллеги, также верили в причастность поэта к Петроградской боевой организации. Ирина Одоевцева в своих мемуарах писала о контрреволюционности Николая Степановича, что будто бы он лично ей в этом признался, после того, как она нашла в ящике его стола деньги, пистолет и прокламации.

Сложно разобраться, что есть, правда, а что ложь во всех этих историях. Но есть то, что теперь не вызывает никаких сомнений. Что дело Петроградской боевой организации и дело Таганцева являлись совершенной фикцией ЧК. И в 1991 году Н. С. Гумилев был посмертно реабилитирован, а год спустя были реабилитированы остальные 59 человек, расстрелянные по делу Таганцева 25 августа 1921 года. Существует история тайного осведомителя ЧК С. Боброва о последних мгновениях жизни Николая Гумилева: «Знаете, шикарно умер. Я слышал из первых уст. Улыбался, докурил папиросу… Даже на ребят из особого отдела произвел впечатление… Мало кто так умирает…». В гордости и мужестве Николая Степановича можно не сомневаться, вся его жизнь стала одой рыцарскому кодексу…

Подводя итог жизни поэта, трагически оборвавшейся на середине странствия земного, мы должны усвоить важный урок, которому нас научил Гумилев: «Не бояться и делать, что нужно».

87. Егор Серазетдинов, ученик средней общеобразовательной школы №37. Пермь

Творчество Николая Гумилёва

15 апреля 2021 года исполняется 135 лет со дня рождения Николая Степановича Гумилёва, а 26 августа этого же года исполняется 100 лет со дня смерти поэта. Поэт, литературный критик, переводчик, путешественник и исследователь, он был легендарным человеком в период Серебряного века, занимавший активную жизненную позицию. Я считаю, что творчество Николая Гумилева вызывает к себе неподдельный интерес, так как его произведения наполнены остротой чувств и внутренней взволнованностью, яркими красками описания и смелыми взглядами сильной личности. Этого поэт смог добиться, так как был очень требователен к себе и окружающим, а иногда и очень жесток:

Я конквистадор в панцире железном,

Я весело преследую звезду,

Я прохожу по пропастям и безднам

И отдыхаю в радостном саду.

Я пропастям и бурям вечный брат,

Но я вплету в воинственный наряд

Звезду долин, лилею голубую.

По моему мнению, реальность для Гумилева была слишком обыденной и скучной, в своих произведениях он создавал яркий необычный интересный мир. Вдохновением молодого поэта стали, безусловно, его путешествия по экзотическим странам, таким как Италия, Леванту, Центральная Африка. И чем старше он становился, тем глубже была его мысль, меньше было в ней наивного романтизма. Николай Степанович полагал, что дух должен торжествовать над плотью. Порой он сам себе создавал сложности, чтобы найти творческое вдохновение.

В первых «конкистадорских» стихах поэта много символизма. Сборник «Романтические цветы» был наполнен чувственностью, красотой и любовью и поэтому тоже не лишен символов:

Царица — иль, может быть, только печальный ребенок, —

Она наклонялась над сонно-вздыхающим морем,

И стан ее стройный и гибкий казался так тонок,

Он тайно стремился навстречу серебряным зорям.

Гумилев посвятил этот сборник поэтессе Анне Горенко, более известной по фамилии Ахматова:

Дремала душа, как слепая,

Так пыльные спят зеркала,

Но солнечным облаком рая

Ты в темное сердце вошла…

Но чувства к этой утонченной девушке не стали сильнее страсти к путешествиям. Я думаю, что Николай Степанович не хотел быть как все, жаждал новизны и точно знал, что он создан для больших открытий в искусстве. Вскоре он оставил Анну и направился в экзотическую Абиссинию. В лирике Гумилева после расставания этих двух прекрасных поэтов я слышу серую грусть и печаль, но в то же время ярко-радостное описание «таинственных стран»:

Я знаю веселые сказки таинственных стран

Про черную деву, про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,

Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.

Николай Степанович был сильный духом и находился в постоянном поиске чего-то нового в искусстве — в деле всей его жизни. Именно это привело его к идее акмеизма (в переводе с греческого acme- высшая степень чего-либо, цветущая сила). Акмеисты призывали очистить поэзию от философии, от использования символов, провозгласив возврат к материальному миру и принятие его таким, каков он есть: с его радостями, пороками, злом и несправедливостью, демонстративно отказываясь от решения социальных проблем. Гумилев является создателем школы акмеистов, чьи стихи отличались сжатостью, строгим равновесием плотной строфы, любовным обращением с эпитетом, зримой конкретностью в лучших своих проявлениях. Трагичность мироощущения Гумилева сочеталось с его любовью к Земле и к строгости к себе. Соглашусь с Идой Моисеевной Наппельбаум, ленинградской поэтессой, которая говорила о нем: «Гумилев мечтал сделать поэзию точной наукой. Своеобразной математикой. Ничего потустороннего, недоговоренного, никакой мистики, никакой зауми. Есть материал — слова — найди для них лучшую форму и вложи их в эту форму и отлей форму как стальную».

В поэзии его уже нет масок, перевоплощений, в ней господствует отточенность деталей, выверенность композиции. Оторванный от жизни романтизм сменился эмоциональной напряженностью, четкостью. Война, любовь, разлука — вот темы, возникающие в позднем творчестве поэта.

В одном из моих любимых сборников стихов «Шатер», вышедших в печать уже через год после смерти Гумилева, виден более взрослый почерк поэта. Интересное и точное описание он дает местным животным, пустыням, климату, заливам, морям. Когда я читаю стихи Гумилева, у меня невольно просыпается воображение и я мысленно оказываюсь в местах этого южного континента:

Оглушенная ревом и топотом,

Облеченная в пламя и дымы,

О тебе, моя Африка, шепотом

В небесах говорят серафимы.

И твое раскрывая Евангелье,

Повесть жизни ужасной и чудной,

О неопытном думают ангеле,

Что приставлен к тебе, безрассудной.

Про деянья свои и фантазии,

Про звериную душу послушай,

Ты, на дереве древнем Евразии

Исполинской висящая грушей.

В этом сборнике каждой стране, местности, географическому объекту он посвящает отдельное стихотворение. Ему очень нравилась такая форма изложения сути, Николай Степанович мечтал покорять и рассказать про все континенты мира в своих стихотворениях.

За свою недолгую жизнь Гумилев написал много душевных произведений, которые в прочтении легки, но более сложны и глубоки в смысле, в понимании их. В этом сыграли не малую роль его экспедиции в экзотические страны, а также участие в Первой мировой войне.

Интересна мысль Анны Ахматовой по поводу «Шатра». Она считала, что это была заказная книга географии и никакого отношения к путешествиям Гумилева не имела. Но я с ней не согласен: во многих произведениях этого сборника чувствуется присутствие поэта, в некоторых он пишет от своего имени:

Как любил я бродить по таким же дорогам,

Видеть вечером звезды, как крупный горох,

Выбегать на холмы за козлом длиннорогим,

На ночлег зарываться в седеющий мох.

Таким образом, Николай Степанович несомненно был очень талантливым, имел яркие взгляды и точно знал, чего хочет в жизни. Восхищаюсь его стремлением открывать новое, находить в этом неиссякаемое вдохновение! Делая выводы, добавлю, что произведения Гумилева, наполненные символизмом в раннем возрасте, и акмеизмом — в более позднем, имеют общее в том, что одинаково противопоставлены скучной обыденности.

Самой яркой оценкой поэтического мастерства Николая Гумилева могут считаться слова его учителя В. Я. Брюсова: «Значение его стихов гораздо больше в том, как он говорит, нежели в том, что он говорит».

Гумилев оставил свое имя в истории русской литературы как гениальный и неповторимый писатель!

Мне все открыто в этом мире –

И ночи тень, и солнца свет,

И в торжествующем эфире

Мерцанье ласковых планет…

86. Ольга Ананьина, биолог. Самара

Избранник свободы Николай Гумилев

Еще не раз вы вспомните меня

И весь мой мир волнующий и странный

Эти строки, обращенные к женщине, сегодня могут быть обращены к каждому из нас. Он был молод. В год его трагической гибели ему было всего 35 лет. Основные темы стихотворений Николая Гумилева — любовь, путешествия, сражения, жизнь и смерть, т. е. все, что занимает душу молодого человека. За свою короткую жизнь он успел многое. В его жизни было все, о чем он писал: и любовь, и поэзия, и путешествия, и сражения. Наверное, трудно представить поэта, жизнь которого, так соответствовала бы его стихам, как у Н. Гумилева. Он жил, как писал, и погиб, как писал: воин и поэт.

И умру я не на постели

При нотариусе и враче

А в какой-нибудь дикой щели,

Утонувшей в густом плюще.

Он торопил события, рисковал, играл с жизнью: герой войны и охотник на львов, бесстрашный путешественник, а однажды даже дуэлянт. Никто не советовал возвращаться ему в большевистскую Россию, но он вернулся.

О Русь, волшебница суровая,

Повсюду ты свое возьмешь

Бежать? Но разве любишь новое

Иль без тебя да проживешь?

После возвращения на Родину Гумилев счел возможным не только не скрывать, но и везде и всюду заявлять открыто, что он монархист. И ожидаемый итог: арест, расстрел. Он ушел в вечность молодым. Его стихотворения — это поэзия молодого романтика. Некоторым его стихотворениям присуща пафосность и витиеватость, свойственная молодым поэтам.

Могучий царь суров и гневен…

Сады моей души всегда узорны…

Эти строки — поэзия мечтателя, искателя приключений, а иногда и любителя произвести эффект. Но он оставил и совершенно выдающиеся стихи, ритм и мелодичность которых напоминают свободное движение ветра в парусах корабля.

Среди бесчисленных светил

Я вольно выбрал мир наш строгий

И в этом мире полюбил

Одни веселые дороги.

Когда тревога и тоска

Мне тайно в душу проберется,

Я вглядываюсь в облака,

Пока душа не улыбнется.

Эти строки дают живой отклик, оживляют воспоминания. Память рисует дорогу через лес, шум листвы в ветвях деревьев, высокое голубое небо с белыми облаками и беспричинную радость от дороги под ногами, ощущения свежего ветра на лице и руках.

Удивительно искренни его стихи о любви.

…весь мой мир волнующий и странный

Он мог стать вашим тоже и не стал

Его вам было мало или много

Должно быть, плохо я стихи писал,

И вас неправедно просил у Бога.

И это знакомо. Вспоминается тот, кого знала давно, а может быть и недавно, но ведь именно так и было… И, наверное, одно из самых его известных стихотворений: Капитаны.

Быстрокрылых ведут капитаны

Открыватели новых земель,

Для кого не страшны ураганы,

Кто изведал мальстремы и мель.

И это знакомо? Да, так и есть. О морских приключениях знаю только по фильмам, но стихи создают ощущение присутствия, реальности происходящего. Человек немолодой, уставший от жизни, так не напишет. Николай Гумилев не успел стать «вполне взрослым». Или не захотел?

Звезда его поэзии горит своим светом, «волнующим и странным» на небосводе русской поэзии и мы о нем «не раз вспомним» и уже не забудем.

85. Мария Устюжанина, студентка МГУ им. М.В. Ломоносова. Москва

Творчество Гумилева сквозь призму художественных журналов за 1913-1918 г.г.

Екатерина Федоровна, одна из старейших преподавателей факультета, кружит по коридорам нового здания в поисках аудитории. Она обгоняет первокурсниц, ворча: «Кто так строит, кто так строит!». Несколько десятилетий, она, выпускница филфака, преподает латинский язык в главном университете страны.

Среди дисциплин, преподаваемых на факультете иностранных языков, есть курсы по выбору. Екатерина Федоровна читает курс «Культура Серебряного века сквозь призму художественных журналов». Тем из старшекурсников, кто хочет получить зачет без особых усилий, записываться на занятия к профессору Сергеевой не рекомендуется. Для Екатерины Федоровны культура Серебряного века- не только сфера научных интересов, это история ее семьи.

Первое, что мне предстоит сделать как слушателю данного курса, — найти прижизненные публикации поэтов Серебряного века, напечатанные в журналах в знаковый для Российской империи 1913 год. Я выбрала уже известный мне иллюстрированный журнал литературы и современной жизни «Нива». Его можно легко найти в оцифрованном виде. Не могу сказать, что издатели баловали читателя публикациями поэтических произведений. Но 1913 год оказался «урожайным» на знакомые имена. Дважды публиковались стихотворения Николая Гумилева. Свет увидели первые публикации стихотворений «Да! Мир хорош, как старец у порога!» и «Дездемона». На страницах «Нивы» были впервые опубликованы «Песенка» и «Меня покинул в полнолунье» Анны Ахматовой. В том же году читатели познакомились со стихотворениями «Музыка», «Кольцо», «Рассвет», «Сердце», «Час пришел», «С молнией», «Успокоение» и сонетом «Псалом звезды» Константина Бальмонта, «Напрасно хочешь позабыть» и «Триолеты» Федора Сологуба. Несколько раз был опубликован Георгий Иванов со стихотворениями «Освобождение», «Осенью», «Старость», «Вечером», «Девушка».

В последний предвоенный год читатель вслед за Гумилевым произносил: «Да! Мир хорош…».

Через год настроения в стране изменились. На страницах запестрели заголовки о театре военных действий, упор делался на патриотические настроения. Война набирала обороты. Перенесемся вместе с читателями в предреволюционный 1916 год.

В 1916 году было опубликовано одно из лучших стихотворений о войне — стихотворение Николая Гумилева «И год второй к концу склоняется». Произведение напечатано в журнале следом за рассказом о сражении при Вердене- одном из наиболее крупных и кровопролитных сражений Первой мировой войны. Не думаю, что это случайность, скорее, профессионализм и мудрость редакторов журнала.

Поэт Николай Гумилев записался в армию в августе 1914 года. В ноябре того же года состоялось его боевое крещение. 1916 год-Гумилев на фронте возле Двинска, госпитализирован в Петербург, лечится В Ялте. Далее- кавалерийское училище и снова на фронт.

В 1916 году было опубликовано еще одно стихотворение поэта- «Я ребенком любил большие/Медом пахнущие луга…». Пролистываю до нужной страницы и после рассказа «Силуэты войны (рассказ офицера)» В.Ропшина и фотографий павших в боях офицеров читаю упомянутое стихотворение Н.Гумилева.

Журнал «Нива» продолжает активно публиковать стихотворения в год окончания Первой мировой войны. Пророчески для потомков звучат заключительные слова из баллады поэта «Загробное мщение»:

Не творите дела злого —

Мстят жестоко мертвецы.

За время поиска нужной информации в журнале я узнала для себя много нового и интересного. Например, впервые увидела фото «Русские журналисты, отправленные в качестве корреспондентов крупнейших русских органов печати, по приглашению англичан, на западный фронт, в Англию и Францию» (К.И.Чуковский «Нива», Е.А.Егоров «Новое время», В.Д.Набоков «Речь», В.И.Немирович-Данченко «Русское слово»).

Мне еще многое предстоит узнать о культуре Серебряного века и многому научиться. Первый опыт исследования через призму художественных журналов показался мне весьма увлекательным.

Перелистывая пожелтевшие страницы, я стала свидетелем давно минувшей эпохи.

84. Галина Щербова, поэт, прозаик, критик

Ключ Николая Гумилёва

Состоявшегося поэта мы всегда оцениваем в ореоле его биографии, его творчество автоматически рассматривается сквозь призму жизни и смерти. Только искусство современника мы смеем оценивать, не отягощая себя лишними знаниями о его обстоятельствах. Вот и мнение современников Николая Гумилёва о его творчестве неоднозначное, что вполне естественно, так как он для них просто один из. Брюсов его принимал, Гиппиус отвергала, эти противоположные мнения были обоснованы поэтическим опытом и литературными приоритетами каждого, и оба мнения имели право на существование.

Есть столь масштабные проблемы, по отношению к которым выработалось устойчивое общественное мнение, оно является образцом хорошего вкуса, образования и поведения, а также препятствием для личного мнения. Николай Гумилёв – масштабная личность. Как ни рассматривай его творчество, но тем или иным путём будешь апеллировать к прошлому и к тому, что в отношении этой персоны уже сказано многими уважаемыми людьми. Да, свежим взглядом мы смотрим только на современника. И, тем не менее, есть ключ, при помощи которого можно как на современника посмотреть на Николая Гумилёва. Он сам дал его в своих стихах.

Стихи. Привлекает многоцветность, даже роскошь образов. Стихи как изделия Фаберже, в драгоценных камнях, эмалях. Битвы, страсти, странствия, самоубийства, убийства, неведомые опасности преподносятся в богатом убранстве. Открытый, сильный цвет часто обрамлён в золото. «И жуками золотыми / Нам сияло ваше имя»…(«Сада-Якко»), «Золотистый хвост его украшен / Тысячею многоцветных пятен…» («Рассвет»), «А тихая девушка в платье из красных шелков, / Где золотом вышиты осы, цветы и драконы…» («Я думал, я верил»), «Золотые листья опадали / В синие и сонные пруды…» и далее «В рамке, где деревья золотые / С водами слились в одно кольцо…» («Прогулка»), «А отравленная блещет / Золотая влага кубка». («Самоубийство»).

Ощущение постоянного присутствия мистического необъяснимого страха. Так главная черта странного спутника на странной дороге: «Глазами гадюки смотрел и ныл…», так же и в конце рефреном «С глазами гадюки, он пел и пел…» («Возвращение», Анне Ахматовой). Хотя дорога прошла спокойно и расставание с попутчиком тоже, выстроено чувство опасности, которое так и не рассеивается по прочтении стихотворения.

Всё чрезвычайно серьёзно. Герои прекрасны, злодеи уродливы, смерть кровава, но непременно театральна, страдание безмерно, солнце ослепительно, ночь непроглядна, смелость абсолютна, воля непреклонна… Всё буквально, иероглифично, словно на тёмной сцене возникает фигура актёра и в неё впивается луч софита, вырисовывая резкие тени, делая предельно отчётливой каждую складку, каждый аксессуар, каждую деталь сложных, орнаментальных декораций.

Искусственный мир эстихов напоминает компьютерные игры. Это не столько чтение, сколько рассматривание движущихся голографических изображений. Они сменяют друг друга, но предварительно дают возможность внимательно всё рассмотреть. Практически любое стихотворение можно разложить на череду отчётливых сцен. Автор прорисовывает строфу за строфой с мастерством сценографа, работающего над сценарием театральной постановки, где акцент ставится на впечатлении от очередной картины. Поэтому в стихах много необходимой бутафорской фактуры. Череда картин разворачивается веером и сворачивается к итоговому выводу по принципу притчи.

В стихотворении «Рондолла» сцена темна, красная подсветка: «Мой нож шевелится, как пьяный. / Ну что ж? Кто любит красный цвет?..» и далее: «Ах, крови в жилах слишком скучно, / Не вечно ж ей томиться там, / А ночь темна, а ночь беззвучна…». Единственный источник света – окно возлюбленной, в окне свеча. Центр мироздания, несущий в себе потенциальную опасность: «Ребёнок, с видом герцогини, / Голубка, сокола страшней…». Череда безжалостных расправ с соперниками и апофеоз ярости: «…Войну / Я подниму средь адских трещин, / Я нападу на Сатану».

Наибольшей театрализации поэт достигает в знаковом стихотворении «Память» с чередой перевоплощений, переодеваний. «Память… / …/ Ты расскажешь мне о тех, что раньше / В этом теле жили до меня…»: «Самый первый: некрасив и тонок…», «И второй… / … / Он хотел стать богом и царём…», «Я люблю избранника свободы, / Мореплавателя и стрелка…», «Я — угрюмый и упрямый зодчий / Храма, восстающего во мгле…». Каждый персонаж имеет свою историю, продолжение которой поручает следующему за ним. Зрелищно, энергично, красиво, но это далеко не всё. Замысел тут – в механизме, который предусмотрен, чтобы показать, как меняются души в одном и том же теле. Нарочно указано: «в этом теле». Стихотворение начинается с многозначительного утверждения, им же оно и кончается:

Только змеи сбрасывают кожи,

Чтоб душа старела и росла.

Мы, увы, со змеями не схожи,

Мы меняем души, не тела.

Сначала возникает подозрение в противоречии. Но постепенно выясняется, что противоречия нет. Гумилёв связывает душу не с телом, как это традиционно принято, а с памятью. Фактически приравнивает душу к памяти. А ведь это один из актуальных вопросов современных исследований, утверждающих, что душа есть память живого существа, в которой хранится весь эволюционный путь человечества. Она – архив с полной информацией о каждом этапе развития и в любой момент времени. То есть, память – то первичное, что существует вечно. Не только здесь и сейчас, но и в прошлом, и в будущем. Душа это память, а память это душа.

Едва герой Гумилёва вспоминает кого-либо из предков и проникает в его память, он овладевает его душой, то есть, меняет душу. Герой движется по памяти, используя её как машину времени. Он меняет костюмы и атрибуты, а память переносит его в мир того персонажа, о котором он думает. Поэт настаивает: душа это память. Но тогда и всякое воспоминание о нём самом, о Николае Гумилёве, отзывается сегодня движением в нас его души. А значит, он здесь. Он наш современник. И всегда им будет. Потому что нашёл ключ.

83. Ольга Колганова, музыковед. Санкт-Петербург

Н. Гумилев и Г. Гидони: творческие пересечения

Разница между годами рождения поэта Н. Гумилева и художника Г. Гидони составляла девять лет. После окончания гимназий (Гумилев — Царскосельской, Гидони — Ковенской) оба продолжили образование на литературном факультете в Сорбонне (Гумилев в 1906–1907 гг., Гидони в 1913–14 гг.), там же оба изучали живопись.

Где они пересеклись, познакомились — нам не известно. Вероятно в Петербурге, в кругу причастных к журналу «Аполлон». Гумилев был более, чем причастен. Он стоял у истоков создания журнала.

«Всем нам самоуверенное тщеславие Гумилева — писал С. Маковский — только помогало в общем сотрудничестве. Себя в большинстве случаев он “плохо слышал”, но других умел ценить и наставлять с удивительно тонким беспристрастием. Я понял это и меня не смущало ироническое отношение к нему аполлоновцев. Не удалось и Вячеславу Иванову (только позже оценившему автора «Огненного столпа») убедить меня не поручать ему в “Аполлоне” “Писем о русской поэзии”. Будущее доказало мою правоту. Вряд ли кто-нибудь сейчас, полувеком позже, станет оспаривать критическое “шестое чувство” Гумилева»[1].

Старший брат Г. Гидони — Александр, публиковавшийся в «Аполлоне», играл заметную роль в поздний период существования журнала[2]. Сам Григорий, будучи начинающим автором, опубликовал в «Аполлоне» две статьи: «”Кружевница” Императорскаго Эрмитажа» и «Аукцiонъ собранiя К. В. Охочинскаго»[3]. Первая из них была выпущена отдельным оттиском в 1919 г. уже после закрытия журнала. Именно для журнала «Аполлон» Гидони в 1916 г. начал работу над исследованием творчества Д. эль Греко, приведшую его впоследствии к изобретению «световых декораций» и «светооркестра».

В 1918 г. Гумилев и Гидони пытались организовать Камерный театр. Об этом Гумилев писал А. Л. Волынскому примерно во второй половине июля — сентябре 1918 г.:

«В скором времени в помещении журнала “Аполлон” открывается камерный театр, рассчитанный всего на шестьдесят зрителей. Репертуаром заведует Н. Гумилев, художественною частью Г. Гидони, постановками В. Соловьев и С. Радлов. Труппа состоит из бывших учеников студии Мейерхольда, ныне закрытой. На билеты будет открыта запись. К постановке предполагается «Киклоп» Еврипида в переводе Иннокентия Анненского, «Мистерия Адама» анонима XII века, перевод М. Лозинского, «Подвиг Хокусая», японская драма XVIII века, и «Сид» Корнеля в переводе Н. Гумилева[4]».

Информацию о театре, а также данные о вышедших и планировавшихся к изданию книгах Гумилев предлагал Волынскому для публикации в газете «Биржевые ведомости». В комментариях к этому письму читаем:

«Проект Камерного театра при “Аполлоне” восходит, очевидно, с одной стороны, к театральным экспериментам 1915 г. С. К. Маковского и Ю. Л. Сазоновой-Слонимской, в результате которых возникла гумилевская пьеса для кукольного театра “Дитя Аллаха” <…>. С труппой Мейерхольда Гумилев общался перед войной, летом 1914 г. в Териоках <…>. Проект остался неосуществленным[5]».

К этому же периоду (лету 1918 г.) относится, и написанное Гумилевым предисловие к «Матроне из Эфеса» Петрония Арбитра. Перевод этого сочинения с латинского языка был сделан Гидони[6]. Однако издание вышло в свет уже после смерти поэта — в 1923 г. Художник создал к нему 12 гравюр на дереве («гравюры резаны на грабе и груше»). Тираж составил 550 экземпляров, из коих 25 были именные и «125 — нумерованные на бумаге высшего качества — раскрашены от руки и снабжены подписью издателя». На одном из известных нам экземпляров есть автограф — «Леониду Борисовичу Горохову[7] литературная безделица переводчика и начало работы гравера на память, 7 мая 1930».

Сохранился автограф предисловия Гумилева. Он был передан Гидони в Пушкинский дом. Копия документа представлена в Гумилевской коллекции Андрея Станюковича в Театре-мастерской Петра Фоменко[8] с пометкой «Из коллекции Григория Иосифовича Гидони. Написано Н. С. Гумилевым летом 1918 г.»

***

Разница в годах смерти между поэтом и художником составила 16 лет. Гумилев был расстрелян в 1921 г. по делу «Петроградская боевая организация В. Н. Таганцева», Гидони — в 1937 г. как «японский шпион».

Две жизни, несколько творческих пересечений, одна совместная, пусть и посмертная для Гумилева, публикация.

Примечания

[1] Маковский С. Николай Гумилев по личным воспоминаниям // Николай Гумилев в воспоминаниях современников / ред.-сост., авт. предисл. и коммент. В. Крейд. Репринт. изд. Москва: СП «Вся Москва», 1990. С. 73–104. С. 81.

[2] О предполагаемом совладельческом договоре между С. Маковским и А. Гидони см. раздел «Эпизод из издательской деятельности журнала «Аполлон»: Договор С. Маковского с А. Гидони (1916)» в книге: Дмитриев П. В. «Аполлон» (1909-1918): материалы из редакционного портфеля: к 100-летию со дня основания литературно-художественного ежемесячника «Аполлон» / П. В. Дмитриев. Санкт-Петербург: НП «Балтийские сезоны», 2009.

[3] Гидони Г. И. «Кружевница» Императорскаго Эрмитажа // Аполлон. 1917. № 1. С. 31–37. Гидони Г. Аукцiонъ собранiя К. В. Охочинскаго // Аполлон. 1917. №4–5. С. 74–75. Гидони Г. И. «Кружевница» Эрмитажа. Пг., 1919. С. 31–38 с. (Оттиск из журн. Аполлон. 1917. № 1, янв.)

[4] Гумилев Н. С. Полное собрание сочинений: В 10 т. М., 2007. Т. 8. Письма. С. 211.
[5] Там же. С. 560.

[6] Петроний Арбитр. Матрона из Эфеса / Пер. с лат., послесл. и примеч. Г. И. Гидони; С предисл. Н. С. Гумилева; С 12 грав. на дереве Г. И. Гидони. Пг.: изд. Г. И. Гидони, 1923. 22 с. Переиздано в 1990-м году.

[7] Леонид Борисович Горохов (1896–1956). По сведениям О. С. Острой, в 1928–39 гг. работал главным редактором Ставропольского отделения Госиздата и директором Ленинградского отделения Всесоюзной Книжной палаты. С 1928 по 1930 гг. был членом правления Публичной библиотеки [Сотрудники РНБ — деятели науки и культуры. Биографический словарь. Т. 1–4. Электронная версия. URL: http://nlr.ru/nlr_history/persons/info.php?id=1335] (дата обращения 03.03.2021).

[8] Выставка длинною в жизнь. URL: https://www.fomenki.ru/gumilev/41/008/ (дата обращения 03.03.2021).

82. Анастасия Железняк, сотрудник Департамента международного права и сотрудничества Министерства юстиции Российской Федерации. Москва

Предай Господу путь твой, и уповай на Него, и Он совершит. Пс. 36:5

Путь (лат. роns, род. п. pontis м. «мост, тропинка», того же корня, что и древнегреческое Πoντος «морской путь»), путешествие – крест
или выбор Николая Гумилева, родившийся до него, но уже неотвратимо, много десятилетий назад, на палубах кораблей, носивших по морским портам его деда, а затем и отца. Путь от Санкт – Петербурга до Африки и обратно,
от его литературных курсов до дома по ледовым мостовым Петрограда, путь до руки Ани Горенко, путь длиною в жизнь.

«После стольких лет Я пришел назад» — одно из последних его стихотворений. Зная опасность, возможно предчувствуя надвигающийся, свой личный и уже последний, шторм, он будто признает сам, что всю жизнь шел куда-то.

Как будто эхом откликаясь на несколько лет раньше им написанное: «Но для чего идти мне ею? Она меня не приведет Туда, где я дышать не смею», Анна Андреевна Ахматова, знавшая его лучше, наверно лучше других, спрашивала единственным способом, с помощью которого он мог ее услышать, если бы захотел – поэзией: «Что ты бродишь, неприкаянный, Что глядишь ты, не дыша?».

Это все тот же роковой для Гумилева 1921 год, вся та же дорога, которую он прошел до конца.

Роль вечного странника выбрана им осознанно. Он испытывает себя,
22-летнего юношу: «Что ж, обратиться нам вспять, Вспять повернуть корабли?» и в ужасе отвергает эту мысль: «Лучше слепое Ничто, Чем золотое Вчера!». И он верен себе, как должен быть верен себе каждый странник, отринувший домашний уют и всеобщую благость. Он действительно бежит от вчерашнего дня и не боится испытывать «древнюю скудость земли» на прочность.

Возможно, он слишком часто бросал вызов благосклонности своей судьбы. Возможно, отрезок от начала и до конца проклятой гробницы
в древнем городе, который Гумилев преодолел по-змеиному, играючи, стоил ему отрезка его земного времени. Но тогда он не думал о древних проклятиях, как не думал он и о проклятиях человеческих, которые
в последние годы жизни сгущались над ним, как мошкара над африканским буйволом.

Еще живя в Тифлисе, нескладным подростком, он, ожидая прощания
с щедрыми южными землями, сквозь зеленые кущи и сладкие запахи черешни, клубники, мушмулы, предчувствовал, предвосхищал, что вся жизнь его будет возвращением, поиском ответа. Вечное противоречие внутренних сил, так присущее большим и талантливым личностям, в Гумилеве пылало особенно яростно. И в этом зареве он пытался разглядеть истину и тенистый угол с источником, к которому можно было бы припасть и утолить, наконец, всю жизненную жажду, которая его и вдохновляла и мучала. Но:

Сам заблудился и, возжаждав сильно,

Источника во мраке не узнал.

Он гибель пьет, прильнув к воде прохладной,

Но гибелью ли жажду утолить?[1]

Поиск истины неизбежно привел Николая Гумилева к Богу. В течение десятилетий, переосмысливая связь человека с Вселенной, с невидимым Творцом, властно влекущим Гумилева по заранее назначенному ему пути, Николай Степанович будто приближается к заветному ответу: «Но все в себе вмещает человек, Который любит мир и верит в Бога».

Но Христос у Гумилева идет путем жемчужным, а он за ним вслепую, ища свою «Индию духа», вскочив в заблудившийся трамвай
и уже никогда с него не сойдя. Эти поиски, отчаянные старания осмыслить свое существование и совершенное, почти граничащее с безумием, бесстрашие вели его сквозь попытку самоубийства, болезни, войны и революции. Его, христианина, рыцаря, не пугала смерть, скорее незавершенность, закольцованность этого пути. Потому ли такое желание долго жить, хотя бы до девяноста лет, чтобы успеть найти новый порог?

Тем не менее, в тридцать пять лет он пишет такие строки:

В стороне чужой

Жизнь прошла моя,

Как умчалась жизнь,

Не заметил я.

Поэты часто обращаются к теме смерти, рока, предначертанных бед, но у многих из них это обусловлено лишь правилами жанра. Гумилев же, знавший опасность и потери не только из когда-то прочитанных книг, давно научился различать знаки, которые давались ему судьбой. На этот раз неотвратимость развязки явилась перед ним во всем своем пророческом облике.

К чему же он возвратился, что последнее предстало перед ним, что, возможно, и было ответом на вопрос, спасительной гаванью, к которой он всю свою недолгую жизнь стремился? Любовь. В ней он был также щедр
и бесстрашен и каждую из своих сердечных мук проходил до конца. Но только ли любовь к женщине? Едва ли. Женщины были лишь воплощением поиска им высшей христианской любви, любви к Родине, к доблести, к путешествиям, любви к жизни в самом полноводном ее течении. Ахматова вспоминала слова Николая Степановича, обращенные к ней: «Ты научила меня верить в Бога и любить Россию». Так земная любовь стала проводником для любви высшей, вневременной. Не потому ли было не страшно умирать?

Смерть в дому моем

И в дому твоем.

Ничего, что смерть,

Если мы вдвоем.

* * *

В полутемной, влажной от августовской духоты камере еще молодой высокий мужчина доигрывал свою последнюю партию в шахматы. В этот раз белые выиграли. Он встал, затушил папиросу, прищурившись, долго смотрел на полоску иссиня-черного звездного неба, которое возможно лишь в августе. Оно было таким же недосягаемым, как и много лет назад
в Слепневе. Небо молчало, молчал и он. Но вдруг что – то изменилось в его лице, что-то похожее на улыбку тронуло его сжатые губы. Он взял карандашный огрызок и написал на неровной поверхности тюремной стены: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь». Светало. Он совершил.

Примечание

[1] А.А. Ахматова «В тот давний год, когда зажглась любовь»

81. Ольга Ходжаева (Смагина), кандидат филологических наук. Флоренция, Италия

Гумилев. История (не)филологической любви

С его имени, истории его короткой и яркой жизни, с очарования его человеческого облика, с завораживающих, похожих на заклинание, молитву стихов началась для меня филология – от убогих опытов первого курса о «Волшебной скрипке» до более или менее осмысленных опусов в виде доклада в спецсеминаре, курсовой, диплома, диссертации впоследствии.

Мне часто приходилось слышать от коллег, что вот этим поэтом я занимаюсь, а этого – люблю. Такой подход был для меня невозможен – в моих научных занятиях исследовательский интерес счастливо слился с глубокой симпатией, влюбленностью в «избранника свободы, мореплавателя и стрелка», может быть, поэтому отношение к нему было всегда слишком личным. Я бесилась от высокомерных и издевательских воспоминаний о нем Андрея Белого, злилась на Ахматову за причиненные ему страдания, на Блока за статью «Без божества, без вдохновенья», гневалась на организаторов конференции в провинциальном российском университете, которые поднимали на банкете тост за «кормильцев» – Гумилева и Ахматову. Зато, когда я читала полные любви и преклонения воспоминания о нем сестры и невестки, учеников, заметку Цветаевой о «Мужике», некролог Куприна, стихотворение «Памяти Гумилева» Набокова (особенно мне нравились слова о том, что с ним говорит о диких ветрах африканских Пушкин) – я испытывала такую радость и гордость, как будто речь шла о близком мне человеке.

Помню, как на маленькой кухоньке съемной квартиры я переписывала статьи из сборника «Гумилев и русский Парнас», данного мне на короткое время; как со слезами на глазах касалась листков рукописного сборника «Персия»; как умиленно читала надпись на книге (уже не помню какой) в Фонтанном доме «Уважаемумуому…..» (уже не помню – кому); как за три летних месяца 2000 года я написала диссертацию. Мне было 25 лет, хотелось гулять, хотелось с друзьями на Днепр, но я упорно корпела над окончательным текстом, потому что закрывался диссовет, и мне нужно было успеть, и не подвести моего научного руководителя, и, в конечном счете, того, о ком была диссертация. В принтере закончилась черная краска, и я принесла профессору В. С. Баевскому диссертацию, распечатанную ночью красными чернилами – чернилами цвета огня и крови – ключевых тем «Огненного столпа».

В моей работе было сначала две главы, одна – посвященная темам последней книги Гумилева, другая – образам. И тут Вадим Соломонович предложил мне добавить третью – о метрической композиции, поначалу я сопротивлялась, потому что стиховедением до этого момента не занималась, и оно представлялось мне (и продолжает представляться) предметом архисложным. В Публичной библиотеке в Петербурге я корпела над «Руски дводелни ритмови» Тарановского на сербском, штудировала работы Петра Александровича Руднева. И в какой-то момент, когда количественное накопление материала наконец переросло в качественное осмысление, я поняла, как устроена книга «Огненный столп». Композиция ее предстала мне так ясно, как будто Николай Степанович делился со мной, планируя эту книгу. Меня охватило грандиозное, ни с чем не сравнимое чувство всякого, кто хоть раз написал хорошее стихотворение, сделал пусть небольшое, но открытие. Главное, что это чувство не оставляло сомнений, в нем была непреложность истины, когда ты пишешь не для красного словца, а уверен, что все именно так и было.

Оказалось, что «Огненный столп» состоит из метрических комплексов, составленных из стихов одного размера и часто стопности. Первая часть построена на чередовании хореических и ямбических МК, и эти комплексы обладают удивительным тематическим и образным единством. Со средины книги начинается расшатывание ритма, которое аккомпанирует резкому омрачению тем и мотивов. От дольника – первого неклассического метра в «Заблудившемся трамвае» Гумилев приходит к акцентному стиху в «У цыган» и верлибру «Моих читателей». Затем книга возвращается в русло силлабо-тоники в «Звездном ужасе» с его пятистопным хореем, закольцовывая метрическую композицию книги. Вот и все, но меня поразило, насколько совершенным, изящным организмом была эта книга. И в слова Владимира Пяста о том, что в ней прекрасны каждая страница, строка и слово[1], следовало добавить еще и композицию. Я бы сказала, что это самая искусная поэтическая книга, с которой мне когда-либо доводилось иметь дело. Я любовалась схемой, где непонятные для непосвященных буквы и цифры выстраивались для меня в четкую партитуру, гимн «прекрасной ясности».

Когда по мотивам этой главы диссертации была опубликована статья в «Ученых записках» СмолГУ, несколько недель спустя я получила почтовую карточку, на которой я, не веря своим глазам, прочитала адрес и фамилию отправителя – М.Л. Гаспаров. Даже сейчас, когда я вспоминаю этот момент, сердце мое начинает биться сильнее. Начиналось письмецо так: «Дорогая коллега», дальше Михаил Леонович спорил со мной по поводу правомерности употребления мною термина «стихотворение» по отношению к частям «Души и тела», в конце поздравлял меня с утверждением в кандидатах и передавал привет Вадиму Соломоновичу. Вот и все. Никакой похвалы, но то, что он прочитал мою статью и счел нужным написать, меня потрясло.

Ровно десять лет назад, к 125-летию со дня рождения Гумилева мы с друзьями-филологами провели в книжном магазине «Бумажный солдат» в Смоленске вечер, ему посвященный. Он получился прекрасным – веселым и живым. Я сделала программу, в которой постаралась представить Николая Степановича во всех его ипостасях, были викторины и игры, опрос, мы слушали его голос, читали стихи и воспоминания. Когда я стала писать этот текст и пересмотрела программу того вечера, я поняла, что в моем отношении к нему ничего не изменилось. Как образ света, как тема глаз, неба, и Бога – это константа его поэтического мира, так он сам – константа мира моего. Я ловлю отзвуки его стихов во флорентийских зданиях (так, всегда, проходя мимо этнографического музея, произношу про себя «Есть музей этнографии в городе этом…»), цитирую «Фра Беато Анджелико» туристам в монастыре Сан-Марко, перевожу с ученицами его стихи на итальянский, читаю про себя, когда не могу заснуть, заклиная сон, «У цыган», подаю за него записки в церкви Рождества Христова и святителя Николая, где он, возможно, успел побывать.

Я не похожа на героев «Моих читателей», я слабая и не злая, хотя, возможно, веселая. И он не научил меня не бояться, я боюсь – что слова, с которыми я предстану пред ликом Бога, не будут ни простыми, ни мудрыми, и не только этого. Но я тоже люблю «жестокую, милую жизнь», люблю «родную, странную землю» и сильную, веселую и злую нашу планету, в том числе и потому, что на ней жил он – человек, подаривший мне главную эмоцию на свете – радость – пусть крохотных, но открытий, встреч с замечательными людьми, понимания того, что есть поэтический текст, того, как противоречив, грешен, но в то же время мужественен и прекрасен может быть человек.

Примечание

[1] Пяст Вл. Н. С. Гумилёв. Огненный столп. Петрополис. Петроград. 1921 г. // Цех Поэтов. Пг., 1922. Кн. 3. С. 74.

80. Михаил Прохоров, сотрудник Музея «Усадьба купцов Лажечниковых». Коломна

«Гумилёв»

Пролог

…Детство.

Из той комнаты – то затенённой коричневатой шторой, а то впустившей в себя зимнее терпкое утро — появлялся восток.

До сих пор не знаю, почему он возник – далёкий и манящий, загадочно-зелёный, и даже завораживающе — страшный…

Наверное, из некоего пра-бытия.

Но помню – там был Киплинг (из книги с тёмными картинками, и детский, мультипликационный – из телевизора в той комнате), там были фотографии из учпедгизовской «По материкам и странам» — фотографии с золотистыми пустынями и манящими снегами Гималаев, там были непонятные и пугающие изваяния в, затерянных в тёмно-зелёных джунглях, храмах.

А ещё была книга, подаренная синеватым декабрьским утром на день рожденья, – «Верещагин».

Книга с Тадж-Махалом, Жемчужной мечетью и всадником в Джайпуре…

И всё это- многоликое и пока разрозненное – ждало своего воплощения в нечто Единое.

Нечто должно было стать, наконец, чем-то. Стать Словом или облечься в Слово.

Кто-то должен был подхватить детство и нести его дальше.

И тогда пришёл на помощь он – Поэт.

Но я должен был его встретить. И встреча ждала меня.

Встреча

Над страной шумели ветра перемен. Ошеломлённые, мы глотали то, что возвращалось к нам. Журналы не успевали печатать ранее не печатавшееся, предавалось огласке ранее замалчивавшееся.

Я написал это обобщённое «Мы».

Я только заканчивал начальную школу.

Что я мог понимать тогда?..

Но я не исключаю себя из этого «Мы» — ведь всё то, что читалось, проговаривалось, обсуждалось, доходило и до меня.

Читали и говорили родители, читали и говорили их знакомые.

И я был соучастник.

Что-то открывалось внезапно и неожиданно…

Мы закончили начальную школу.

До сих пор помнится тот выпускной вечер.

Наш кабинет – мы проучились в нём три года. Он освещён ярким жёлтым светом.

За окнами – май. Там нежно синеет – уже смеркается.

В кабинете же все ярче, всё душнее.

Родители стоят у стен.

А мы, рассаженные на наших стульчиках, смотрим на то, что творится у доски. Там — наша сцена. Там мы, уже «взрослые» — то со смущением, то, даже с гордостью, — что-либо демонстрируем. Кто что умеет, кто что приготовил.

Вращается обруч и взлетает алая лента. Звучат незамысловатые песенки…

Между стульчиками слышен шёпот, порой взрываются смех и восклицания.

Я отвлекаюсь. но слежу – что там, у доски.

И всё-таки не уследил, не успел заметить…

Только услышал чеканные фразы: «…С искусством иноков знаком, что лик жены подобен раю», …

Я моментально впиваюсь взглядом в то пространство, у доски.

Там, на «сцене», стояла стройная, худенькая Яна Завадская.

— «Обетованному творцом…

Приоткрыв рот, я дослушал.

Всё ярче был жёлтый свет в кабинете, всё синее были сумерки за окном…

В конце вечера, когда все мы расходились, я подошёл к ней.

— А кого ты читала?

— Гумилёва

— Кого?

— Гу-ми-лё-ва

— А откуда взяла?

— Родители в журнале нашли

— В каком?

-В «Огоньке»

Я, ошеломлённый, поплёлся с мамой домой.

Отныне я знал это имя – Гумилёв.

Поездка

Шло время, и в памяти жило, а порой ярко вспыхивало: «Я твёрдо, я так сладко знаю…» .

Я уже хорошо знал это начало, хотя текста у меня ещё не было.

Как-то всё- таки попросил Яну принести мне тот «Огонёк».

Она принесла – вырванные из журнала бледно-коричнневые листы (цвет рубрики). И я переписал стихотворение.

«Андрей Рублёв» — «Я твёрдо, я так сладко знаю, с искусством иноков знаком…»

Это дивно дополняло фотографии владимирских фресок – «Нос – это древа ствол высокий, Две тонкие дуги бровей…» В этом было что-то нежное и женственное, и в тоже время небесное…

Оно явилось мне – ещё подростку. Счастливо маня, но не смущая.

Я помню и ту журнальную фотографию поэта – чёрно-белую. нечёткую. Овальное светлое лицо, «восточные» губы, чуть заметная улыбка. В руках — папироса.

И запомнилась мне одна поездка…

Как-то папа позвонил с работы, сказал, что недалеко, в соседнем городке можно сдать макулатуру и купить книгу – Мережковского «Леонарда д Винчи».

Решили поехать все трое. Папа пришёл пораньше. Мы быстро собрались.

Помню — я снова ощутил привычную радость дороги и поездок в Москву.

Но на этот раз путь оказался недальним.

Мы сошли с электрички, прошли какими-то задворками между обшарпанными пятиэтажками. Несколько человек, как оказалось, направлялись туда же.

Пункт сдачи макулатуры, такой же серый и невзрачный, как и остальные встретившиеся дома, был на краю города.

Нам взвесили макулатуру, продали Мережковского.

А я тем временем разглядывал обложки нескольких продававшихся книг – они были выставлены на небольшом стеллаже.

Как сейчас помню, на одной обложке шагал грустный крокодил, и я прочитал название: «Забытый день рожденья»

Детские книги я уже не читал.

К тому же, мне хотелось узнать про другую книгу.

Чем-то она манила меня — густо-красная, с маленькой чёрной надписью внизу.

Как сгусток чего-то яркого, даже жаркого в этом сером городке, сером дне…

Не выдержал: «Покажите, пожалуйста, вот эту книгу, нет, не «Забытый день рожденья», ту, красную…»

— Это – поэзия, Гумилёв.

— Гумилёв!? –

Я восторженно и удивлённо смотрю на родителей: «Это же Гумилёв, тот, помнишь (маме) Янка читала — «Андрей Рублёв». Давайте купим…

Какая-то женщина, улыбаясь, сморит на меня: «Лучше бы сказки читал, вон» — показывает на обложку с крокодилом.

Но – Гумилёв!

Он мне дороже, чем «макулатурный» Мережковский, и уж тем более…

А после мы гуляли по городку.

Не помню – было предзимье или весна.

Серый денёк уже перешёл в тёмно-синие сумерки.

В родительской сумке лежал тёмно-красный слиток, в котором – «Я твёрдо, я так сладко знаю…»

Эта поездка запомнилась мне.

Ещё в тот день в сувенирном магазине был куплен (гулять так гулять) каслинский Дон Кихот — страшно худой, с книгой в руке, с вынимающейся шпагой.

Вернулись счастливые и усталые.

У меня не все уроки были сделаны.

Оставался английский.

Но какой уж там английский!..

Песня

…Был невыносимый, беспощадный март.

Дни бешено неслись. Помню этот круговорот. Днём – школа, серенькие скучные уроки, дежурство на белой лестнице (она казалась именно таковой – незатейливый светлый денёк лился в окно), а вечером…

А вот вечером мир играл.

Розоватые снега, первые мучительно-далёкие звёзды и алый закат, переходящий в зелень…

Это было прекрасно и больно. А тут ещё – «Так долго лгала мне за картою карта, Что я уж не мог опьяниться вином. Холодные звёзды тревожного марта Бледнели одна за другой за окном»…

начала была эстрадная песня. Она где-то звучала, и вдруг дошла до меня, и не замедлила – сразу же легла на тревожный и нежный романтизм юности.

В ней была тайна азарта, риска и греха.

И всё усугублялось горючей нежностью – «Я вышел на воздух. Рассветные тени Бродили так нежно по нежным снегам»…

Да, сначала была песня, а уже потом – стихи.

Вдруг я узнал, что это тоже – Гумилёв.

Так заканчивалась средняя школа с её необязательностью, безалаберностью, рассеянностью, нежными снегами, тревожным мартом…

Начиналась другая жизнь.

Индия Духа

Рано или поздно наступает такой момент, когда ты начинаешь всё прежнее видеть в новом небывалом свете. Это совпадает с ощущением некоей тайны, вдруг завладевшей тобой. И сам ты как будто не при чём, а что-то вовлекает тебя в какую-то новую стихию, которой ты отдаёшься целиком и полностью…

Раньше, когда я видел, как десятиклассники выкладывают из дипломатов Булгакова или Пастернака, я думал, что это недосягаемо-серьёзно.

Мне казалось, что сам я никогда не доросту до этого.

И вот теперь я сам – десятиклассник.

Наш класс – гуманитарный, экспериментальный.

Углублённое изучение истории, литературы…

И как всё это дивно совпало – роман с русской поэзией, взросление, чудо постижения нового, радость Удивления.

И опять, как тогда. я не заметил, не успел заметить чего-то важного.

Дни превратились в сплошной поток, состоящий из новых открытий, впечатлений, строф.

Так мы вошли в Серебряный век.

Так мне открылась Книга.

Да, она уже давно была у меня – тёмно-красная, цвета запекшейся крови.

С маленькой чёрной надписью внизу: Гумилёв. Копия его автографа.

Да, она уже была.

Но теперь я открыл Её.

Или Она открылась мне.

С желтоватыми страницами, заставками, с нумерацией стихотворений…

Издательства «Мерани» — это тоже было важно, потому что это был восток.

Этот восток был пока наш.

Но вот он превращался в Индию Духа: Видишь вокзал, на котором можно В Индию Духа купить билет…

Теперь я знал – тоже твёрдо и сладко – что лучшие книги Гумилёва – это «Костёр» и «Огненный столп».

И снова в класс заходила наша экзальтированная Анна Михайловна – гений педагогики и изящной словесности . И снова называла нас «дети», и мы не обижались, так как знали, что мы – серость, мало смыслящая в чём-либо. Но мы снова и снова доверялись парящим по классу Словам:

Когда я кончу наконец

Игру в cache- cache со смертью хмурой,

То сделает меня творец

Персидскою миниатюрой….

За окном, в золотом небе, проплывал синий дым из трубы котельной, тёмное здание комбината с треугольной крышей напоминало мне Парфенон. А в классе царил Восток:

А на обратной стороне,

Как облака Тибета, чистой….

И многие Слова и строки сразу не запоминались, но сливались в нечто Единое — загадочное и сияющее.

И вот наступил день гнева. Контрольная.

Такая проверка считалась особенно трудной (гуманитарный же класс, экспериментальный!..)

Мы должны были по стилю или по знанию угадать автора стихотворения.

В урочный час Анна Михайловна открыла свой гроссбух – это огромный сборник поэзии на её столе или в её руках меня особенно завораживал.

И действо началось.

Нет, страха не было. Был азарт. Был интерес…

И снова парили Слова. Что-то было сразу знакомо, что-то было трудно.

«Февраль. Достать чернил..» — сразу – Пастернак.

«Побегу по мятой стёжке» — конечно же, Есенин…

«Есть Моисеи посреди дубов, Марии между пальм…» — сладко захватило что-то.

Кто же?..

Особенно это «Марии между пальм» — одновременно вопрос «Кто же?» и почему-то — сладко и больно.

Загадка, тайна…

Наверное, он…

Так и оказалось – он!..

Я написал эту контрольную лучше всех- на три.

Остальные – на два.

Кто-то зло пошутил – повезло, угадал случайно.

Но мне было всё равно. Моя тройка была мне дороже золота. Вернее, она и была золотом – выстраданным, только моим.

Ведь у меня были теперь «Марии между пальм», «Моисеи посреди дубов», их души, их тайны.

Я коснулся тайны Слова…

Эпилог

Прошло много лет.

Я сполна заплатил за свои тайны, иллюзии, заблуждения.

Сполна!

Но ни разу ни о чём не пожалел…

Жизнь дала новый опыт.

И, может быть, я стал другим.

Наверное, я стал другим…

на полке, среди прочих, упрямо краснеет полуоторванный корешок.

Правда, буквы уже почти стёрты.

На красном чёрные буквы – Николай Гумилёв.

Иногда он зовёт, дразнит — То Индией Духа, то облаками Тибета…

А я…

Слышу ли твой зов или уже я предал тебя – и не слышу, не помню, угомонился.

Но!..

«Я твёрдо, я так сладко знаю…»

«Так долго лгала мне за картою карта…»

«Есть Моисеи посреди дубов. Мари между пальм….

И снова — из непонятной, странной дали вдруг нахлынет, захлестнёт пустынями, огненными снегами, рощами пальм, зарослями алоэ, золотыми звёздами…

Нахлынет, и долго не отпускает.

Нет, поэт!

Я — прежний.

Я не предал!

Не предал…
79. Ксения, студентка «Пензенского колледжа искусств». Пенза

«В горах нашёл я свой талант»

Основатель акмеизма, прозаик, переводчик, поэт, художественный критик, офицер. Участник Первой мировой войны, любитель путешествий, обладатель нескольких орденов. Кроме поэтической жизни этот человек принёс в творческое наследие этнографический заметки о жизни народов Африки. Думаю, что вы уже поняли, о ком ведётся речь? Вы абсолютно правы, под это описание подходит лишь один выдающиеся человек серебреного века и это – Николай Степанович Гумилев!

Рождённый 15 апреля 1886 года в Кронштадте Николай, был мальчиком необыкновенным. Учиться он не любил, даже оставался на второй год, но любовь к рисованию и чтению, особенно приключенческим романом у него была безгранична! В 1900 году жизнь Гумилева круто изменилась. Это был переломный момент в жизни и судьбе писателя. Из-за болезни старшего брата он и его семья переехали на юг в Тифлис. Именно там Коля начал увлекаться историей и астрономией. Открыл для себя всю прелесть и красоту гор. Он жил припеваючи, вдохновлялся атмосферой вокруг себя. В нём зарождался настоящий писательский талант. Юноша не мог даже подумать о том, что не большие стихи и заметки в эго блокноте, смогут привести его к такой славе в мире.

Иногда судьба преподносит нам не лёгкий путь, но главное — это принять его и пройти достойно. Гумилев был ещё молод, полон энергии и сил, умел довольствоваться малым, его раннее творчество оно по-детски наивно и чисто. В произведениях мальчика ощущается широта души, открытость ко всему новому и в целом к миру, к испытаниям, которые его непременно настигнут. Впечатления от Тифлиса внесли большой вклад в творчество поэта. Появилось первое произведение Гумилева «Горы и ущелья», а также «Я в лес бежал из городов»

Я в лес бежал из городов,

В пустыню от людей бежал…

Теперь молиться я готов,

Рыдать, как прежде не рыдал.

Это стихотворение заметило издание «Тифлисский листок» и опубликовало у себя в газете. Именно с этого не большого городка и началась история большого человека…

Об этом парадоксальном, гениальном поэте можно говорить не считанное количество времени, потому что его творчество неординарно, глубоко и беспристрастно. Ранний Николай Степанович наполнен любовью к природе, амбициями и страстью к познанию этого мира. Его жизнь горит яркими событиями, он наслаждается каждым моментом. Не боится рисковать и менять себя, свои вкусы и взгляды. Пусть он прожил совсем мало, но за 35 лет Гумилев внёс большой вклад в мировое творчество. Стал примером для многих и по сей день не перестаёт радовать своих читателей и открываться им всё больше и больше с разных сторон.

78. Татьяна Северюхина, преподаватель. Ижевск

«Наконец-то ему не аплодировали»

Ни много ни мало воссоединение с человеческим в себе, а, значит, воссоединение с миром – так звучит для меня смысловой ключ к истории о «Последнем придворном поэте». Поэзия – хранительница соединяющих ходов и троп, держательница тайны того состояния, где говорящий на её языке, продолжая говорить, оказывается, и не говорит вовсе, превращаясь то в чистую скорость, то в чистый звук, не схваченные здешней мерой, но призванные рыскать в неизвестном.

Механика порядка услужливо ждёт каждого из нас, не зря и очень пророчески последним назван именно придворный поэт, и то если с ним произойдёт невероятное, но не сама придворность. Двор никуда не денется, он разрастётся донельзя, разляжется далеко и широко, превращая в свою принадлежность всё, что тянет жизнь строго и скучно, а приобретение золотых табакерок станет просто приобретением чего угодно, что можно приобрести. Придворных у такого двора появится великое множество, с придворным пониманием поэзии, практически не отделяющих её от шума, производимого по графику нескончаемых торжеств и церемоний.

Что же представлял из себя тот, кто, во избежание дел с выскочками, даже не был назначен, но получил «придворного поэта» в наследственном пакете? Безвольный винт, зубец шестерни или упорствующее в мракобесии существо? Увы, он упорствовал. Есть в этом беспощадный приговор безволию, так и благостным мыслям о воле, которой непременно присваивается свобода. Придворный поэт упорствовал в самоотмене, упорствовал в небытии, и ничего в составе длящегося двора не угрожало этому упорству. Король ленив, «а сам поэт упорно не хотел уходить», он от себя «упорно отрекался».

Позволить бы небольшое отступление и перебросить взгляд на день текущий: вечный «двор» и много кажущегося необходимым упорства. Приобретать, держаться при дворе, аплодисменты.

Придворность не сделала поэта чуждым мечтам. Например, он мечтал на парадном обеде вступить в разговор о «функциях нового ордена», а иной раз и «о последней краже в министерстве иностранных дел» или «концессиях на железных дорогах». Какая странность: наделённый даром намекнуть бездарности на её место — потчует её поклоном, усердствуя при этом, как и требует служба; способный высмеять любого, кто кормится подражанием, сам превращается в сплошной повтор, и ему аплодируют, всегда одинаково, концами пальцев, чуть приглушённо из-за ткани перчаток, но достаточно, чтобы поощрить поэзию; движенья неуёмные души обменены на одну единственную страсть — собирание старинных табакерок, тех редких экземпляров, от которых вспыхивает сердце коллекционера, то ли из-за касаний королевских рук, то ли из-за редкости металла. И через всю эту мрачную странность совершенно ясно, на мой взгляд, проступает иносказание, что исток поэтического не только не находим, но даже не предполагаем, не объясним ни приниженным, ни возвышенным ходом повседневности, не добавляем по прихоти воображения или уязвлённости. Глаза поэта будут источать унылость, гобелены, видевшие драму брошенности, будут осязать угрюмость и темноту, витрины на стенах будут служить календарём событий, приумножающих ряды табакерок, и ничего и никогда не может здесь произойти.

В центре рассказа, не привязанном жёстко к какой-либо строке, безнадёжная непрерывность вдруг прерывается. Не без издёвки и хохота, грома и грохота, которые там неслышимо присутствуют, врываются инстанции, говорящие на языке случая, стягивающие разнородные, по отдельности малозначащие фрагменты действительности в удар, спускающий давно пережатую пружину. Будто только в их ведении невиданные силы, виток за витком свёрнутые в той пружине, без них не распрямиться, не развернуться, не вдохнуть, не высвободиться из себя, который вместе с каждым прожитым днём «как больное дитя, умирал, не отмеченный Божьей рукой» («В саду»).

Переворот происходит как исключение, для которого не бывает правил. Никогда не кипевшее – закипает. Из взломленной неизменности вырывается устремлённость. Спокойное повествование раскалывается, и теперь необходимо бежать, лететь, чтобы замечать и понимать, ведь и читающий претерпевает переворот.

Подыгрывание распаду, привычка к тлению – и вдруг сбой всей «анатомии»! Безкнижный дом задышит книгами, поверхностность досужих бесед сменится «глубиной неведомых пропастей», презрительность к «городским» поэтам – воодушевлённым ученичеством, подлинность которого вспыхнет яростью и бесспорностью превосходства, и даже пустота одиночества обернётся сладостью уединения. Переворот всегда остаётся в тени непознанности, в невозможности осознать, как происходит прыжок из отсутствия в полноту, из принадлежности безопасной устроенности – в риск «нигде» и «никем».

«Где же обращения к богу ветров, к орлам, изумлённому миру и прочие цветы красноречия?»

Поэтический язык выхаживает каждое слово, как младенца. Погибшие, казалось бы, слова в нём оживают. Потерявшиеся находятся. Уставшие восполняют силы. Стёртые возвращаются в невиданной яркости. Погасшие вспыхивают. Словам не подписывают приговоров окончательного забвения.

Не исключено, что вопрос о фигурах красноречия поставлен риторически как двойная насмешка над обветшавшим стихосложением. Недаром рядом в тексте поэт, решившийся читать то, за что он неизбежно будет выброшен со двора, назван не по-другому, но «орлом», одним из слов вопрошаемого ряда, как бы в доказательство, что есть «эйдосы», такие как «высота», «достоинство», притягивающие причастные к ним слова – не наоборот. Ткань поэтического необычайно чувствительна к слову, как это отмечено в «Анатомии стихотворения», но она не растёт из слов как таковых.

Итак, в некой клетке мироздания, куда давно вселился, правя, безжизненный автоматизм, вышел поэт на рыцарский поединок отстоять честь Поэзии, которая есть и его честь.

Стихи оказались живыми.

Сколько бы секретов мастерства ни перенял он, вчитываясь в создания «городских» поэтов, вслушиваясь, как строка, будто падая в целое стиха, отзывается с разных его сторон, замечая, как неуживчивы могут быть рифмы, то бьющие, то ласкающие друг друга, — окончательность поэтического творения неведомым образом говорит о неокончательности существа, творящего его. Поэт словно восполнял потерянные годы, спрессовывая в поступок удел человека – движение к совершенному через потери, обретая достоверность неизвестного. А неизвестному, как известно, не аплодируют.

77. Евгений Лейзеров, поэт, литературовед. Германия – Санкт-Петербург

В сентябре 1921-го года

Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:

Оно вам не поможет вновь,

И вы не смоете всей вашей черной кровью

Поэта праведную кровь!

Михаил Лермонтов «Смерть поэта»

Не могу забыть май 1986 года, когда впервые после 65 лет запрета на публикации произведений Николая Гумилёва, стихи поэта всё же появились на страницах журнала «Огонек». Помню, как обсуждался этот невероятный факт в ленинградском литературном объединении «Нарвская застава», как мы повторяли при встречах чеканное, дерзкое четверостишие из опубликованного гумилёвского стихотворения «Капитаны», находя в нём образец поэтического совершенства:

Или бунт на борту обнаружив,

Из-за пояса рвет пистолет,

Так что золото сыплется с кружев,

С розоватых брабантских манжет.»

Что же было опубликовано в номере 17 за 1986 год журнала «Огонёк» на страницах 36-37? Заголовок гласил: «К 100-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ Н. С. ГУМИЛЁВА». Далее следовала вступительная статья Владимира Енишерлова[1] и стихотворения Николая Гумилёва: «Волшебная скрипка», «Андрей Рублёв», «Капитаны», «Орёл» и «Лес». Кроме этого, на 37-й странице помещена фотография известного фотомастера Моисея Наппельбаума под названием «Н. С. Гумилёв. 1921 год.» Вроде не так и много, но это же в первый раз после длительного молчания, вопреки всем цензурным запретам. Действительно выход в свет этой публикации в то время стала настоящим литературным праздником для любителей русской словесности, тем более, что Серебряный век пользовался неизменной популярностью.

Николай Степанович был ярчайшим поэтом Серебряного века, создателем акмеизма, настоящим героем своего времени. Давайте разберёмся, что же происходило в Петрограде в сентябре 1921 года?

И вот перед нами газета «Петроградская правда» от 1 сентября 1921 года, и в ней, и в листовках на улицах размещено сообщение ВЧК (Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем) «О раскрытом в Петрограде заговоре против Советской власти» и список расстрелянных участников этого заговора, в котором значился 61 человек.

Под номером тринадцать был: «Гумилёв, Николай Степанович, 33 лет, бывший дворянин, филолог, поэт, член коллегии “Издательства Всемирной литературы”, беспартийный, бывший офицер. Участник Петроградской боевой организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на технические надобности».

Отметим, что в обвинительной части сообщения не приводится ничего конкретного, лишь намерения, причем и они не подтверждены, то есть Гумилёв был расстрелян по известному термину «мыслепреступление», введенного в обращение английским писателем Джорджем Оруэллом, автором сатирической повести «Скотный двор» и романа антиутопии «1984».

Один из мемуаристов вспоминал: «Я … остановился у забора, где выклеен был печатный лист, и взор мой прямо упал на фамилию Гумилёва… А ниже: “приговор исполнен”. Мне показалось, что эти ужасные слова кто-то выкрикнул мне в ухо. Земля ушла из-под ног моих… Я не помнил, куда иду, где я. Я выл от горя и отчаяния.»

Понятны чувства мемуариста – три недели назад хоронили на Смоленском кладбище Петрограда поэта Серебряного века Александра Блока, а теперь расстрелян Гумилёв…

4 сентября 1921 года в Казанском соборе Петрограда, как вспоминал Томашевский[2], отслужили первую панихиду по Николаю Гумилёву. Через несколько дней в Спасской часовне Гуслицкого монастыря провели ещё одну панихиду по убиенному поэту-воину Николаю ещё при большом скоплении народа. Возникает вопрос: почему гибель Николая Гумилёва так потрясла русское общество, казалось бы, привыкшему тогда к беспощадному Красному террору? Приходишь к выводу, что для многих его современников его расстрел был равноценен смерти Александра Сергеевича Пушкина. Русский историк-эмигрант, поэт Леонид Страховский писал: «Глубочайшая трагедия русской поэзии в том, что три её самых замечательных поэта кончили свою жизнь насильственной смертью и при этом в молодых годах: Пушкин – тридцати семи лет, Лермонтов – двадцати шести, Гумилёв – тридцати пяти.»

Печальная весть о расстреле поэта пронеслась по России, долетев до Крыма, скорбью в сердцах отразилась товарищей по перу и всех, знавших Гумилёва. И через столетие даже после гибели Николая Степановича хочется воскликнуть:

И всё ж эхом того, что случилось,
И набатом, что мы не одни,
Раздавался, как божия милость,
Стих Волошина, скорби сродни –

«На дне преисподней» Максимилиан Волошин

Памяти А. Блока и Н. Гумилёва

С каждым днем все диче и все глуше

Мертвенная цепенеет ночь.

Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит:

Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.

Темен жребий русского поэта:

Неисповедимый рок ведет

Пушкина под дуло пистолета,

Достоевского на эшафот.

Может быть, такой же жребий выну,

Горькая детоубийца, – Русь!

И на дне твоих подвалов сгину,

Иль в кровавой луже поскользнусь, –

Но твоей Голгофы не покину,

От твоих могил не отрекусь.

Доконает голод или злоба,

Но судьбы не изберу иной:

Умирать, так умирать с тобой

И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!

12 января 1922 г., Коктебель.

Примечания

[1] Енишерлов Владимир, 1940г. рождения, литературовед, публицист, прозаик.

[2] Игорь Бэлза. Панихида по Гумилёву.

76. Евгений Лейзеров, поэт, литературовед. Германия – Санкт-Петербург

Посвящения Николаю Гумилёву

Жизнь Гумилёва

Как двадцатые годы впечатаны:

там расстрелян великий поэт,

Гумилёв Николай Степанович,

тридцати пяти сведущих лет.

Расстреляли, столетье прошедши,

нет могилы, – таков прецедент,

даже памятника нет ушедшему

кавалеру георгиевских лент.

Что за дикость? Без счёта нечестности!

Век Серебряный в тон говорит:

«Гумилёв – акмеизм человечности –

восходящей российской зари!»

***

Отмирала с расстрелом эпоха:

завершался военкоммунизм,

у ворот НЭП стоял, что неплохо,

у поэта лишь отняли жизнь…

22.12.2018

***
«Но сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звёзды, ночь расстрела
И весь в черемухе овраг».
Набоков, «Расстрел»

 «В этом мире ничто и не ново

среди пафоса громких дел…

Это ж просто – и нет Гумилёва,

получи, враг, достойный расстрел!»

Гумилёв закурил сигарету,

распиная чекистскую твердь…

Не боятся расстрела Поэты,

улыбаясь, встречают смерть.

08.08.2016

15 апреля этого года, в День рождения Николая Гумилёва, открыт первый памятник Поэту.

Памятник Гумилёву в Санкт-Петербурге

Открывается памятник первый

в День рожденья и сто лет спустя

а расстрелом, чекистски-верным:

«Расстрелять Гумилёва? – Пустяк…»

В свете массы расстрелов, репрессий,

заковавшей страну в западню –

в запрещение многих конфессий

и убийство Руси на корню…

15.04.2019

***

Столетний стыд, стихами искупив,

Глаголом жечь людское покаянье,

Когда весом трагический нарыв

Сквозь суету, горение, признанье, –

Когда нежданно Блок и Гумилёв

Ушли от нас в том августе невольном,

Передавая свой прощальный зов

Серебряный, доходчивый, раздольный…

Финал их жизней Петроград потряс

Прострелом большевизма в одночасье,

Когда торжествовала смачно власть

Над смелым поэтическим причастьем…

22.10.2020

Горестный сентябрь 1921

Декабрь 1825, февраль 1837, сентябрь 1921 –
скорбные месяцы в российской словесности

Почему интерес к Гумилёву

Не иссякнет уже никогда?

Потому что достойное слово

Покоряет пространство, года;

Потому что во все лихолетья

Быть лишь первым – его девиз:

Покорял города и столетье,

Несмотря на короткую жизнь.

Несмотря на убийство чекистами –

Беспощадный Красный террор, –

И безвинного губят неистово,

Так что помним мы до сих пор.

Ах, Россия – страна поэтов,

Сколько ж можно поэтов губить?

И скорбят беспрерывно при этом

Декабри, феврали, сентябри…

24.02.2021

***

Памяти погибших поэтов

Неужели поэтов щадить –

на дуэлях, в миру ли раскосом?

Лет уж двести Россия твердит:

нет поэтов и нету вопросов.

Неужели же факт – как дозреть

исторической правде момента?

Да, согласен: немотствуя, смерть

азрушает подчас аргументы

жизнелюбия и естества,

независимых в соизволенье

так, что истина зримо права,

несмотря на итог представленья,

несмотря на старание лжи –

проникающим ядом в сознанье…

Но всегда торжествует жизнь

и Божественное признанье!

28.02.2017

Среди литературоведов продолжаются споры насчет автора стихотворения, обнаруженного якобы на стене камере смертников в 1921 году:

В час вечерний, в час заката

Каравеллою крылатой

Проплывает Петроград…

И горит на рдяном диске

Ангел твой на обелиске,

Словно солнца младший брат.

Я не трушу, я спокоен,

Я — поэт, моряк и воин,

Не поддамся палачу.

Пусть клеймит клеймом позорным —

Знаю, сгустком крови черным

За свободу я плачу.

Но за стих и за отвагу,

За сонеты и за шпагу —

Знаю — город гордый мой

В час вечерний, в час заката

Каравеллою крылатой

Отвезет меня домой.

Я согласен с мнением Н. А. Струве, доказавшего принадлежность данного текста перу Николая Гумилёва. «… Общее впечатление и стилистический анализ говорят в пользу подлинности этих предсмертных стихов Гумилева, — заключал свою экспертизу H.A. Струве. — В худшем случае, мы имеем дело с первоклассным подражанием, написанным большим знатоком гумилевской поэзии, усвоившим не только ее внешние приемы, но и дух» (Струве H.A. Последнее стихотворение // Новый журнал (Нью-Йорк). 1970. № 5. С. 65).

Под впечатлением этого стихотворения мною написано два следующих:

***

Неизвестное стихотворение –

кто же всё же его написал?

Гумилёв! Струве прав без сомнения:

как строка величава, проста

в гумилёвском стихотворении!

24.11.2016

***

Через семьдесят лет всё ж вернули

поэтический блеск… Гумилёв…

Вот такая страна, где в разгуле

Ложь доходчивей Праведных слов.

Возводила та Ложь небылицы:

ленинизм ей – священный престол,

а поэтов стихи да их лица

задвигала подальше в стол.

Вот такая страна Россия…

Ложь не любит поэтов, а всё ж

прорицаньем в небесной сини –

не всегда в победителях Ложь.

17.11.2016

75. Игорь Сухих, критик, литературовед, доктор филологических наук, профессор СПбГУ. Санкт-Петербург (вне конкурса)

Гумилев и Зощенко: судьбы касанья

Их связи точнее назвать не пастернаковскими судьбы скрещеньями, а, скорее, соприкосновениями, легкими касаниями.

На первый взгляд – почти современники (разница в возрасте – восемь лет), но люди с разных планет.

Поэт, автор «Романтических цветов» (так назывался его сборник) — и прозаик, сочинитель бытовых рассказов и повестей.

Любитель экзотических балладных сюжетов, изложенных в торжественном, высоком штиле – и мастер сказа, виртуозно использующий современную советскую лексику.

«Убежденный монархист», крестившийся на каждую церковь – и до мозга костей советский человек, сочинивший в конце жизни автобиографический очерк «Как я пошел сражаться за советскую власть».

Наконец, участник то ли реального, то мнимого антисоветского заговора, героически встретивший расстрел тридцатипятилетним – и затравленный запуганный старик, умерший в почтенные шестьдесят четыре, так и не успев получить первую пенсию.

Но все же, все же…

Между Гумилевым и Зощенко обнаруживаются любопытные точки пересечения, как биографические, так и творческие.

Время от времени у историков и филологов возникает вопрос: почему первая мировая война, в отличие от второй, не породила большой литературы (речь, конечно, о России). Дело не только в ее характере (империалистическая, а не Великая Отечественная), но и в позиции творцов. Загляните в биографии известных писателей (Блок и многие его сверстники-символисты, Маяковский и другие футуристы, Есенин и пр.). В лучшем случае они носили шинели, но находились далеко от фронта, в тыловых частях, в большинстве — сочиняли патриотические (или анти-) стихи и прозу в Петербурге.

Гумилев (этому посвящен огромный том Е. Степанова «Поэт на войне») пошел на войну добровольцем уже в конце августа 1914 года, хотя был освобожден от воинской повинности, служил в гусарском полку, участвовал в боях, побывал в экспедиционном корпусе в Англии и Франции, написал очерково-документальные «Записки кавалериста».

«…В лесу затрещали винтовки и вокруг нас засвистали пули. Офицер скомандовал: «К коням», но испуганные лошади уже метались по поляне или мчались по дороге. <…> Эти минуты мне представляются дурным сном. Свистят пули, лопаются шрапнели, мои товарищи проносятся один за другим, скрываясь за поворотом, поляна уже почти пуста, а я все скачу на одной ноге, тщетно пытаясь сунуть в стремя другую».

Он снова стал гражданским лицом, когда Российская империя и ее армия перестали существовать. В 1918-м году в Петербург вернулся не только известный поэт, бывший вождь акмеистов, но и боевой прапорщик, награжденный тремя орденами.

Военная биография Зощенко более сурова. Он тоже был добровольцем, дослужился до капитана, получил ранение, стал жертвой одной из первых газовых атак, награжден пятью орденами (правда ни звание, ни последний орден из-за революции получить так и не успел).

Зощенко не написал задуманные «Записки бывшего офицера», однако военные эпизоды оказались важной частью книги «Перед восходом солнца». «Ураганный артиллерийский огонь обрушивается на деревню. Воздух наполнен стоном, воем, визгом и скрежетом. Мне кажется, что я попал в ад».

Так что при знакомстве два ветерана первой мировой могли вспомнить «схватки боевые». Но первая встреча оказалась иной.

Гумилев в Петрограде вернулся к уже привычной литературной учебе: восстановил «Цех поэтов», читал лекции в Доме искусств. Об одном из литературных заседаний 1919 года вспоминала свидетельница.

«Как-то раз во время занятий приоткрылась дверь, и в нее бочком, со словами «Разрешите войти?» протиснулся молодой человек небольшого роста. Он был в длинной, до пят, солдатской шинели, в одной руке он держал фуражку, в другой — школьную тетрадь. Он остановился посреди комнаты, явно не зная, куда себя девать. Смуглое лицо, матовые карие глаза, сурово сжатый рот, — все выражало предельную застенчивость и непреоборимое смущение.

Гумилев мельком взглянул на него.

— Вы что, — пришли заниматься? — спросил он своим высоким голосом.

Молодой человек ничего не ответил, он шагнул к Гумилеву и протянул ему тетрадку.

— Но ведь это проза?.. — удивленно сказал Гумилев, перевернув несколько листков. — Почему мне?

— Прошу вас, — беззвучно сказал молодой человек.

— Хорошо, прочту… вы оставьте.

Мне показалось, что Николай Степанович был даже несколько польщен.
— Если хотите присутствовать на занятиях — садитесь. Кстати, как ваша фамилия?

— Зощенко, — пробормотал молодой человек и робко присел на стул справа от меня» (Н. Крамова. «Расправа с Зощенко»).

Сведений о продолжении этого знакомства не сохранилось, хотя и занятия продолжались и в литературном мире начинающий прозаик стал известен довольно быстро, получив одобрение Ремизова, Горького, К. Чуковского.

Через два года, 26 августа 1921-го, поэт Николай Гумилев был расстрелян.

Этот год оказался важным для Зощенко: в феврале возникло принявшее его в свои ряды общество «Серапионовы братья», в мае родился сын, в декабре вышла первая – отчасти военная – книга «Рассказы Назара Ильича господина Синебрюхова».

Следующее касание было уже не биографическим, а творческим. В 1934-35 году (сначала журнальный вариант, потом отдельное издание) самый популярный писатель эпохи публикует «Голубую книгу», «краткую историю человеческих отношений», в рамках которой собирает старые рассказы, организуя их парадоксальными размышлениями о роли в мировой истории денег, любви, коварства, неудач и удивительных событий (таковы пять разделов книги).

Книга нашпигована отсылками и цитатами – от античности до наших дней, от Сульпициана Тита Флавия до Сергея Малашкина. При ее сплошном комментировании (мы занялись этим только в 2008 году) в тексте обнаружилось (конечно, без указания автора) четыре цитаты из Гумилева. В разных местах Зощенко цитирует поздние стихотворения «Я и вы» (1918); «Дом» (1918), перевод средневекового китайского поэта Ду Фу; «Соединение» (1918), перевод еще одного китайца, Цзяо Жаня, оба стихотворения входят в сборник «китайских стихов «Фарфоровый павильон»; наконец, знаменитый «Заблудившийся трамвай» (1921).

Тексты подвергаются характерной для стиля Зощенко обработке: простодушный рассказчик пересказывает их по-своему, принципиально не замечая метафор и прочих тропов, подменяя авторскую интонацию, в результате чего лирика превращается в прозаическую историю, напоминающую привычные зощенковские фабулы.

Вот как обрабатывается гумилевский «Дом».

«У этого поэта, надо сказать, однажды сгорел дом, в котором он
родился и где он провел лучшие дни своего детства.

И вот любопытно посмотреть, на чем этот поэт утешился после пожара.

Он так об этом рассказывает. Он описывает это в стихотворении. Вот как он пишет:

Казалось, все радости детства

Сгорели в погибшем дому,

И мне умереть захотелось,

И я наклонился к воде,

Но женщина в лодке скользнула

Вторым отраженьем луны,

И если она пожелает,

И если позволит луна,

Я дом себе новый построю

В неведомом сердце ее.

И так далее, что-то в этом роде.

То есть, другими словами, делая вольный перевод с гордой поэзии на демократическую прозу, можно отчасти понять, что поэт, обезумев от горя, хотел было кинуться в воду, но в этот самый критический момент он вдруг увидел катающуюся в лодке хорошенькую женщину. И вот он неожиданно влюбился в нее с первого взгляда, и эта любовь заслонила, так сказать, все его неимоверные страдания и даже временно отвлекла его от забот по приисканию себе новой квартиры. Тем более что поэт, судя по стихотворению, по-видимому, попросту хочет как будто бы переехать к этой даме. Или он хочет какую-то пристройку сделать в ее доме, если она, как он туманно говорит, пожелает и если позволит луна и домоуправление.

Ну, насчет луны — поэт приплел ее, чтоб усилить, что ли, поэтическое впечатление. Луна-то, можно сказать, мало причем. А что касается домоуправления, то оно, конечно, может не позволить, даже если сама дама в лодке и пожелает этого, поскольку эти влюбленные не зарегистрированы, и вообще, может быть, тут какая-нибудь недопустимая комбинация».

Рассказчик Зощенко превращает развернутую почти маяковскую метафору пожара в доме сердца («Тот дом, где я играл ребенком,/ Пожрал беспощадный огонь./ Я сел на корабль золоченый,/Чтоб горе мое позабыть» — начальные строки стихотворения) в «демократическую прозу» и украшает новый образ колоритными подробностями современности (приискание новой квартиры, домоуправление, регистрация брака).

Еще резче этот стык в комментарии к цитате из «Заблудившегося трамвая»: «Поэт так сказал, усиливши эти чувства своим поэтическим гением:

Но все же навеки сердце угрюмо,

И трудно дышать, и больно жить.

Насчет боли — это он, конечно, поэтически усилил, но какой-то противный привкус остается. Будто, извините, на скотобойне побывали, а не в избранном обществе, среди царей и сановников».

Но перед нами, конечно, не полемика, а использование. Острие иронии направлено не против Гумилева (как и на соседних страницах – не против Блока и Апухтина), а против того мира, в котором замечательные стихи и высокие мысли могут быть восприняты лишь в контексте коммунальных склок.

Стихи Гумилев находились в актуальной памяти Зощенко. Двумя годами раньше «Голубой книги», он мимоходом заметит в письме девушке, приславшей ему стихи: «А два последних <стихотворения>, что Вы назвали «на закуску», очень понравились. Чуть кое-где есть гумилевские нотки («Заблудивш<ийся> трамвай»), но, может, я и ошибаюсь» (Н. Б. Дейнеке, 8 марта 1933).

Забавный перевертыш: когда-то робкий начинающий автор принес свою прозу известному поэту, теперь поэтические девушки (не только Дейнека) шлют стихи на отзыв знаменитому прозаику с репутацией сатирика-смехача — он поймет.

Р. Тименчик, в фундаментальной «Истории культа Гумилева» (2018) называет период 1927–1936 гг. «Годы безвременщины». Поэта уже не издают («В 1930-е стихи Гумилева “по-прежнему не переиздаются”, — и такая фраза будет проходить рефреном еще с полвека») но еще упоминают – в критическом духе – в статьях и докладах. «Голубая книга» появляется как раз на излете этого десятилетия. Может показаться, что Зощенко тоже критикует и разоблачает. На самом деле, он помнит и напоминает: этот поэт был.

Последнее касание совсем парадоксально и опосредовано. Зощенко оказался героем (антигероем) партийного постановления 1946 года вместе с первой женой поэта. В самом постановлении Гумилев не упоминался, но в последующих «разработках» этот давний союз становится важной уликой. В докладной записке министра госбезопасности Абакумова И. В. Сталину «О необходимости ареста поэтессы Ахматовой» (1950) первое же доказательство того, что «она является активным врагом советской власти» выглядит так: «Ее первый муж, поэт-монархист ГУМИЛЕВ, как участник белогвардейского заговора в Ленинграде, в 1921 году расстрелян органами ВЧК».

К счастью, не сложилось.

Процесс возвращения подвергнутых остракизму поэтессы и прозаика был долгим и мучительным. Ахматову восстановили в Союзе писателей в 1951 году. Зощенко приняли заново (!) лишь в июле 1953 года, уже после смерти вождя.

Где-то в этом двухлетнем промежутке он смог пошутить: «Я встретил его, когда Анну Андреевну уже восстановили в Союзе писателей, а его — нет.

Он был совершенно спокоен, точнее — безнадежно спокоен. Улыбнулся, как всегда улыбался одним краем рта, и сказал мне тихим и даже добрым голосом:

— Я шел с Анной Андреевной ноздря в ноздрю, а теперь она обошла меня на полкорпуса» (И. Меттер. «Седой венец достался ей недаром»).

В «Юбилейном» Маяковский предсказывал: «После смерти / нам / стоять почти что рядом: // вы на Пе, / а я / на эМ».

В конце концов, в истории литературы наши герои встали почти рядом: один на Г. другой на З.

74. Михаил Гундарин, литератор. Москва

Из ада в рай: приключения колокольчика

Стихотворение, начинающееся так: «Я верил, я думал! И свет мне блеснул наконец…» (1911, опубликовано в книге «Чужое небо» год спустя) посвящено редактору «Аполлона» Сергею Маковскому. О чем последний с большим удовольствием вспоминает в своих мемуарах. В «Аполлоне» Гумилев сотрудничал, и вот сделал руководителю такое посвящение в знак симпатии. Второе посвящение– Ахматовой. Вернее, так: стихотворение напечатано первым в разделе, который посвящен тогдашней жене поэта. Подбор стихов там своеобразный — включая легендарное «У камина» про то, как «таЯ в глазах злое торжество, женщина в углу слушала его» (бывшего героя-путешественника, а ныне подкаблучника). Более того, прямо перед стихотворением, о котором речь (хотя формально и в другом разделе) опубликован самый знаменитый «антиахматовский» текст «Из логова змиева, из города Киева я взял не жену, а колдунью».

Разбираемое стихотворение одно из самых знаменитых у Гумилева — благодаря тому, что сначала Александр Вертинский отсек два последних из пяти четверостиший, положил на музыку и спел. А потом, много десятилетий спустя, Борис Гребенщиков перепел эту песню, и даже включил ее в свою американскую пластинку «RadioSilence».

Напомним этот текст – каким он был у Гумилева.

И вот мне приснилось, что сердце мое не болит,

Оно — колокольчик фарфоровый в желтом Китае

На пагоде пестрой… висит и приветно звенит,

В эмалевом небе дразня журавлиные стаи.

А тихая девушка в платье из красных шелков,

Где золотом вышиты осы, цветы и драконы,

С поджатыми ножками смотрит без мыслей и снов,

Внимательно слушая легкие, легкие звоны

В исполнении Вертинского (который с текстами, как известно не церемонился, извлекал куски из разных стихотворений разных авторов, соединял в одно, да еще и дописывал к ним что-то свое), а особенно Гребенщикова, песня стала описанием «места блаженных». Подлинного, хотя несколько кукольного рая под нарисованным небом и с экзотическим, стилизованным антуражем. Гребенщиков еще и усилил эффект, поменяв несколько эпитетов Гумилева на «тихий» и производные – например, колокольчик у него звенит «тихонько», а не «приветно». Прямо нирвана.

Однако представляется, что Гумилев имел в виду нечто иное – а может быть, и прямо противоположное.

Вернемся к Маковскому. Будучи человеком в чем-то хитрым и ловким, а в чем-то совершенно простодушным (в эстетических, так сказать, вопросах – что даже удивительно для человека столько лет проведшего около поэтов и художников), он в посвященное ему стихотворение и не вчитывался. Между тем, в нем идет речь о сделке с Дьяволом (он же Рок, он же – по предположению позднейших исследователей — Злой Демиург), которому герой, в соответствии со своими чаяниями, «наконец» продан Создателем.

Я продан! Я больше не Божий! Ушел продавец,

И с явной насмешкой глядит на меня покупатель.

Вот так же и Гумилев «продан в журнальное рабство» Демиургу-Маковскому. Отсюда, полагаю, и посвящение, смысла которого Маковский, само собой, не понял.

Для современных Гумилеву поэтических, да и прозаических практик сделка с Дьяволом – самый обычный сюжет. Много раз встречается что у Сологуба, что у Брюсова (которому данное стихотворение очень понравилось и даже было напечатано в «Русской мысли» вне очереди). Другое дело, что Гумилев на фиксации сделки не остановился, а красочно, что называется, с деталями и подробностями, описал все хорошие и плохие последствия произошедшего. Вполне небанальный разворот темы. Не потому ли это стихотворение выделял у Гумилева сам Александр Блок?

Так что же ждет «проданного» героя? Сначала – как и водится в таких случаях – много чего хорошего. Очевидно, награда за сделку была получена по литературной номинации – с добавлением универсальной харизмы.

….я волей себе покоряю людей,

….слетает ко мне по ночам вдохновенье,

….я ведаю тайны — поэт, чародей,

Властитель вселенной….

Но закончится, конечно, плохо:

когда-нибудь в Бездну сорвется Гора.

И чем больше успехов и достижений сегодня, «тем будет страшнее паденье» завтра. Ну а сразу за этой фразой идет описание последствий будущего падения в бездну. И это…. Да, именно тот текст, который в качестве описания рая пели нам Вертинский и Гребенщиков!

Дело в том, что сердце-колокольчик – мертво (а пока что живое и поэтому болит). Это, как представляется, мучительно для героя, активного, действующего. Он видит во сне свою смерть (в другом известнейшем стихотворении герой предполагает стать миниатюрой, хоть и персидской, именно после смерти). В этом «онирическом пространстве» (территории сна, которое в стихах Гумилева часто связано с негативом, угрозой) сердце вынуто из груди героя и повешено под крышу, как некий трофей. Вспомним тут ассортимент знаменитой «Зеленной» из «Заблудившегося трамвая», где

Вместо капусты и вместо брюквы

Мёртвые головы продают.

Живое здесь – мертво; голова обращена в капусту, как сердце в фарфоровую безделушку.

Почему именно в безделушку? Очевидно, чтобы позабавить героиню. Девушка с поджатыми ножками равнодушно смотрит на этот ерундовый артефакт, бывший некогда сердцем богоборца – как женщина у камина из соседнего стихотворения с презрением слушает бывшего сверхчеловека.

Кончилось все равнодушным или иронично-презрительным вниманием одной женщины. Нужно ли называть ее прототип?

Кстати, эту позу – с поджатыми ногами – не раз отмечали у Ахматовой мемуаристы, что в те годы, что гораздо позже

И ослепительно стройна,

Поджав незябнущие ноги —

так в стихах Ахматовой сидит даже статуя.

Как известно, вскоре после выхода «Чужого неба», Гумилев с Ахматовой официально расстались. Интереснее, однако, другое: почему спетое много лет спустя выглядит таким безоблачным и райским?

Вертинский, собственно, текст своей песни «моделировал» специально, намеренно отбросив тревожную, «богоборческую» часть стихотворения. Ему и нужно было увидеть и предложить эмигрантской, ностальгирующей публике «моментальную картинку», застывшую миниатюру из той, дореволюционной жизни. Не случайно на некоторых концертных записях певец объявляет эту песню как «Китайская акварель». Ну а исполненное БГ в поздние советские времена эту ностальгию «по блаженному прошлому» многократно усилило.При этом Гребенщиков называет песню и «Китайской акварелью», и «Китаем» — в последнем случае, вероятно, усиливая «буддистский» (в самом широком смысле) аспект.

Да, мы хотим спокойствия. Сегодня нас не пугает переход из живого в неживое – мы так привыкли постоянно воплощаться-развоплощаться медийно, виртуально, что видим в последних четверостишиях гумилевского стихотворения просто яркую, умиротворяющую картинку, вроде обоев для телефона. Релакс, господа! Да ведь таким же – нарисованным, нереальным – стал и весь окружающий мир. Если подумать – справедливое воздаяние всем нам за сомнительную сделку, заключенную человечеством (еще скажите, что лично вы ее не заключали – кого ж это волнует). По ком звонит колокольчик в нашем аду – или раю? И кто теперь эти звоны сможет разобрать?

73. Светлана Быкова, кандидат исторических наук, доцент Уральского федерального университета им. первого Президента России Б.Н. Ельцина

Поэзия и слово в лабиринтах несвободы: из истории творческого наследия
Николая Гумилева

Трагичность судьбы Николая Гумилева, долгое молчание о его жизни и творчестве – одна из самых удивительных историй ХХ века. Словно осознав преступность совершенного деяния и невосполнимость «погибшей великой надежды», как однажды назвал поэта Вячеслав Иванов, в советской России его имя и произведения табуировались или подвергались оскорбительной «критике». Тем не менее, несмотря на изъятие книг Н.Гумилева из библиотек и запрет новых изданий, поклонники его таланта сохраняли память о нем и устно передавали его произведения. В частности, в 1929 г., когда имя поэта было запрещено даже упоминать, Павел Лукницкий на титульном листе сборника своих стихов написал «Светлой памяти Анатолия Гранта» – под этим псевдонимом Николай Гумилев публиковал стихи в парижском журнале «Сириус» 1906 г. Увлеченные поэзией люди читали запрещенные стихи на вечерах домашних литературных кружков, переписывали тексты для тех, кому доверяли.

Роберт Такер, американский историк, назвал тайное распространение поэзии и прозы в сталинском государстве «литературой-невидимкой», «скрытой культурой». Леонид Талганов, характеризуя поэзию заключенных, невидимо существовавшую внутри зоны, использовал и определение «потаённая». Никакие наказания властей не могли уничтожить стремления людей читать и писать: понимая ценность слова, они изменили практики создания текстов, их чтения и сохранения. В условиях несвободы, в экстремальной ситуации испытаний, лишений и унижений именно поэзия позволяла выразить мысли и чувства, помогала противостоять насилию и бесчеловечности. Нина Гаген-Торн и Евфросинья Керсновская воспринимали стихи не только как утешение прекрасным, но и как мысленное путешествие и возможность «выйти из камеры», расширить пространство существования.

Борис Шустов, о судьбе которого повествует его дочь в сборнике «Папины письма» (М.: Агей Томеш/WAM, 2015), происходил из старинного дворянского рода, имел прекрасное образование, говорил и думал на немецком языке, как на русском. С другими участниками домашнего литературного кружка в 1938 г. был арестован. Сотрудники НКВД квалифицировали компании любителей поэзии как контрреволюционные организации. На вопрос следователя: «Вы знаете, за что арестованы?» ответил строками стихотворения «Думы», написанного Николаем Гумилевым в 1908 г.:

За то, что эти руки, эти пальцы

Не знали плуга, были слишком тонки,

За то, что песни, вечные скитальцы,

Томили только, горестны и звонки.

От сильного удара кулаком, который нанес следователь, Борис упал. Поднимаясь, он цитировал «Униженных» Николая Гумилева, за что получил еще более жестокий удар, от которого потерял сознание. В лагере Бориса спасали от невыносимо тяжелой работы урки: дав кличку «белый лебедь», вменили в обязанность каждый вечер рассказывать историю с продолжением. Сплетая в причудливую сеть Фр. Брет Гарта, Ф. Купера, В. Скотта, Дж. Лондона, А. Франса, А. Грина и даже П.Ш. де Лакло, он рассказывал несколько месяцев немыслимые приключения.

История спасения благодаря знанию литературы и случайному знакомству с одним из стихотворений Николая Гумилева – это и судьба Ольгерда Волынского. Он родился в 1929 г. в семье польских коммунистов-иммигрантов Лидии Волынской и Яна Любинецкого в Москве. В 1937 г. его родители, как сотни тысяч советских людей и других иностранных коммунистов, были арестованы и расстреляны. Один из самых ярких образов в воспоминаниях Ольгерда – мама, перед своим арестом вышивающая инициалы его и сестры на их вещах. Видимо, среди политэмигрантов распространялись слухи о том, что детей после ареста родителей отправляют в детские дома. Действительно, сначала брат и сестра были отправлены в Центральный детский распределитель, находившийся в Даниловском монастыре, а потом в детский дом в Ульяновске. Именно в детском доме, как позднее отметит в своих воспоминаниях Ольгерд, он станет «запойным читателем»: «Весь детский дом прошел как бы мимо меня, потому что я читал книги и ничего вокруг не видел». Прочитав огромное количество книг русской классики и переводов иностранной литературы, он не был знаком с творчеством Н. Гумилева, поскольку поэт «был запрещен на аминь». В библиотеке детского дома «поэзии первых лет революции не было. Запрещенные книги изымались очень тщательно». Его любимым героем стал Павка Корчагин – подражая ему, Ольгерд начал «личную войну» с властью: несправедливость в отношении родителей вызывала протест и ненависть. В одном из стихотворений он написал:

Всегда я буду мстить

Тем, кто смел вас посадить.

Главным методом борьбы были листовки с призывами «Долой Сталина» и другими, написанные на тетрадных листах и расклеенные Ольгердом на дверях разных учреждений города (в т.ч., Управления НКВД). Осенью 1943 г., не достигнув 14 лет, он был арестован за «антисоветскую агитацию», отправлен на следствие в Москву, находился сначала на Лубянке, потом – в Бутырках.

В интервью, записанном Евой Берберыуш в 1986 г. в Польше («Голос из ГУЛАГа». М.: Валента, 2001), Ольгерд, вспоминая о своем трудном жизненном пути, использовал описания пейзажей в художественных произведениях и сравнения с литературными героями. В частности, отметив прекрасный вид Ульяновска (бывшего Симбирска), сразу же указал: «Он чудесно описан Гончаровым в романе «Обрыв». В ссылке, осознавая собственное бессилие и невозможность выполнения физической нагрузки по причине постоянного недоедания и пережитых трудностей (в 19 лет выглядел на пятнадцать), с грустной иронией называл себя «этакий чумаковский Оливер Твист».

Чтение стало спасением Ольгерда: «В лагере, в колонии каждую свободную минуту я тоже читал… Книги заменяли мне жизнь, и та действительность, в которой за меня кто-то решал, что я буду есть и где я буду спать, позволяла это». Однажды, во время этапа в Архангельск, в поезде урки разрешили Ольгерду ехать на верхней полке, поскольку он пересказывал им книги, которые прочел за свою жизнь. Ольгерд использовал все имеющиеся возможности, чтобы читать: брал книги в библиотеке или у других заключенных, просил вольнонаемных принести книги.

В ссылке (1948 г.) он впервые услышал стихотворение Н. Гумилева, которое он назвал «Жираф». Его наизусть читала Ольга Ивановна Глаголева, до осуждения работавшая учителем русского языка в Москве:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай, далеко отсюда, на озере Чад

Изысканный бродит жираф…

Даже в интервью 1986 г. Ольгерд с волнением рассказывал об этом эпизоде, сохранившемся в памяти на всю свою жизнь: «Это был знак из другого мира, обо мне там не совсем забыли». Переписанное стихотворение он долгие месяцы хранил под рубашкой, как талисман, а ночью прятал в изголовье, чтобы не изъяли во время обысков. Но в какой-то момент листочек пропал. Тем не менее, благодаря воодушевлению, полученному от красочных, волшебных строк, Ольгерд смог найти силы справиться с депрессией, вернуться к чтению книг. Вспоминая прошлое, Ольгерд назвал знакомство с произведением Николая Гумилева одним из самым важных событий – более значимым для него был только арест мамы. Через несколько десятилетий впечатление от стихотворения оставалось таким же ярким и эмоциональным: «Это был кусок ясного неба среди черных туч. Чувство, испытанное мною тогда, я могу с полным основанием назвать религиозным таинством».

72. Наталья Меньщикова, студентка ГБПОУ МО «Орехово-Зуевский железнодорожный техникум имени В.И. Бондаренко»

Поэт. Воин. Путешественник

Иду с работы по улице Большой города Бежецка. Уже смеркается. Ночные тени мелькают по улицам, растворяясь в ночной мгле. В отблесках фонарей танцуют ночные образы. И вот снова передо мной памятник знаменитой семье Ахматовой – Гумилевых. Бронзовые изваяния светятся в ночном сумраке. Вся семья собралась вместе. Грациозная Анна Андреевна Ахматова гордо сидит и смотрит вдаль. Лев Николаевич Гумилев – ученый, историк, стоит с книгой. Отец семейства – Николай Степанович Гумилев внимательно смотрит на нас, прохожих. Остановилась. Смотрю на людей, которые оставили свой след на древней бежецкой земле.

Родился Николай Степанович Гумилев в Кронштате в 1886 году, но здесь, в Бежецком краю, на старинной русской земле, находится его родовое гнездо — село Слепнево. Оно принадлежало матери Н.С. Гумилева – Анне Ивановне Гумилевой, в девичестве Львовой. Два брата Дмитрий и Николай приезжали в Слепнево, навещали мать и все свое семейство.

Сейчас уже нет этой деревни, стерла история Слепнево с карты, но есть старый вековой дуб, который помнит все. Он свидетель приезда Гумилева со своей супругой А.А.Ахматовой в барскую усадьбу; помнит, как местные жители удивленно смотрели на не похожую на поместных дам Ахматову; помнит, как дали ей прозвище – француженка; помнит строки Ахматовой о тверском крае: «тверская скудная земля»; помнит, как Гумилевы сидели в саду и пили чай; помнит, как Н.С.Гумилев собирался в путешествия и возвращался из дальних странствий; помнит, как радостная весть о рождении сына Льва разнеслась по округе; помнит детский смех Левушки, его взросление и мужание; помнит уход Н.С.Гумилева на фронт и возвращение его домой героем – много помнит вековой дуб. Он хранит это в своей памяти, которую нельзя уничтожить. Дом Гумилевых сохранился, его перевезли в деревню Градницы. Именно здесь сейчас находится дом-поэтов, сюда приезжают туристические группы и поэты-почитатели творчества Ахматовой и Гумилева.

Мы знаем Николая Степановича Гумилева, как поэта серебряного века, как основателя Цеха поэтов. Поэты-акмеисты стремились к прекрасному. Противопоставляя себя символистам, акмеисты провозглашали точность слова и образов. Действительно, образы в стихах Н.С.Гумилева чисты и прозрачны. Они легки и воздушны. Например, вспомним стихотворение «Старые усадьбы»:

Дома косые, двухэтажные,

И тут же рига, скотный двор,

Где у корыта гуси важные

Ведут немолчный разговор.

Сразу представляешь образ старинной барской усадьбы: господский дом, хозяйственные постройки, живность во дворе. Все живет, дышит, шумит и гудит. Образы здесь настоящие, живые. А как Николай Степанович с нежностью вспоминает детские годы: он вспоминал русские поля, сенокос, детские мальчишечьи забавы. В стихотворении «Детство» он пишет:

Я ребенком любил большие,

Медом пахнущие луга,

Перелески, травы сухие

И меж трав бычачьи рога.

Все в стихах поэта напоминает Слепнево – родную барскую усадьбу. Именно оно стало для Николая Степановича второй родиной, обителью, куда он приезжал, гостил, отдыхал. Именно, здесь в имении, у него рождались стихи, именно здесь, он мечтал о путешествиях, дальних странствиях. Он действительно много путешествовал. Африка- загадочная необычная страна манила его. В 1910 году он приехал туда как турист, а в 1911 году — уже как журналист журнала «Аполлон», а 1 913 году уже как член экспедиции от Академии наук. Из-под пера Николая Степановича выходит изящный образ жирафа, такой необычный и настоящий.

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится только луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Образ прекрасного жирафа стал символом Гумилева-путешественника. Николай Степанович – открыватель прекрасного, нового, необычного для нас, его потомков.

1914 год. Война. Страшная весть разнеслась по всей округе. Николай Степанович никогда не был равнодушен к тому, что происходит вокруг. Он был предан идеалам Родины. В августе 1914 года он добровольцем уходит на фронт, после двухмесячной подготовки, Н.С.Гумилев отправлен в южную Польшу. В ноябре 1914 года он принял боевое крещение. Он воин, защитник интересов России. За смелость и отвагу удостоен Георгиевского креста четвертой степени. 1915 год Николай Гумилёв встретил на Западной Украине, под Волынью. Его подразделению была поставлена задача удержать позицию до подхода пехоты. Операция удалась: было спасено несколько пулемётов, один из которых вытащил на себе Гумилёв. За это Приказом по Гвардейскому кавалерийскому корпусу от 5 декабря 1915 года он награждён знаком отличия военного ордена Георгиевского креста третьей степени. Этой наградой Николай Степанович очень гордился.

Жизнь Николая Степановича Гумилева была полна тревог, волнений, потерь. В 1918 году он расстается с А.А.Ахматовой. Сама Анна Андреевна просила его о разводе. Это был удар. Настоящая трагедия для поэта, воина, путешественника. Но он, сжав волю в кулак, не дал волю чувствам. Он мужественно принял этот роковой удар судьбы. Н.С.Гумилев погрузился в работу, в творчество. В Петербурге в доме литераторов он встретил ее, которая стала второй спутницей Николая Степановича — Анна Николаевна Энгельгардт. Современники Н.С.Гумилева в шутку называли ее «Анной Второй», показывая превосходство А.А.Ахматовой во всех смыслах слова. Анна Энгельгардт, дочь петербургского литератора, была счастлива, когда Гумилев сделал ей предложение. Был ли счастлив он? Это риторический вопрос. Наверное, он не мог забыть свою «Первую Анну».

Жизнь поэта, воина, путешественника оборвалась трагически 26 августа 1921 года. Он обвинен в антисоветском заговоре и расстрелян. Он, человек, который всегда был предан Отечеству. Он, который посвятил много строк своей Родине. Он, который проникся теплотой и любовью к родной земле. Жизнь отмеряла ему всего лишь 35 лет. Так мало. Но прожил он их достойно. До сих пор непонятно, почему так была несправедлива судьба. Но факт остается фактом.

Снег играет в бликах фонарей. Он кружится и нежно ложится на землю. Белые снежинки укрывают тропинки в сквере, где стоит памятник Гумилевым-Ахматовой. Снежинки, прикасаясь к еще теплой земле, быстро тают. Жизнь красивых снежинок быстротечна! Также быстротечна была жизнь воина, путешественника, поэта Николая Степановича Гумилева. Быстротечна жизнь Гумилева, но она была полна впечатлений, открытий, новизны. Быстротечна, но она была прямолинейна и честна. А это вызывает гордость и уважение к Николаю Степановичу Гумилеву!
71. Иван Родионов, поэт, критик. Камышин, Волгоградская область

Жуки и стрекозы как инь и ян в творчестве Николая Гумилёва

Конквистадор, путешественник и воин Николай Гумилев населил русскую поэзию доселе не виданными в ней гостями – и речь не только о героях африканских легенд, но и об экзотических, до этого немыслимых на русском материале представителях флоры и фауны.

С лёгкой руки Гумилёва в русском стихе уверенно прописались сикоморы и пантеры, эвкалипты и крокодилы, и даже единороги, мандрагора и древо Игдразиль. Мир поэта – странный и таинственный, населённый удивительными, а порой опасными существами:

Есть музей этнографии в городе этом

Издыхают чудовища моря в тоске:

Осьминоги, тритоны и рыбы-мечи.

«Шатёр»

Разумеется, упоминаются в лирике Гумилёва и различные насекомые. Подсчёт был произведён по первым четырём томам следующего издания: Гумилёв Н. С. Полное собрание сочинений в 10 т. – М.: Воскреснье, 1998.Что получилось?

6 раз поэтом упоминается пчела («Венеция», 1913, «Война», 1914, «Слово», 1921, «Я до сих пор не позабыл…», 1911, «Сентиментальное путешествие», 1920, «Поэма начала», 1921).

6 или 5 раз (о чём ниже) встречается стрекоза («Красное море», 1918, «Мик», 1914, «Купанье» 1917, «Пролетала золотая ночь…», 1917, («Два сна», 1918, «Конквистадор в панцире железном…», 1921).

5 раз – бабочка («Гиена», 1907, «Египет», 1918, «Каракалла», 1906, «Пещера сна», 1906, «Сада-якко», 1907) и жук («Сада-якко», 1907, «Царица», 1909, «Мик», 1914, «Пролетела стрела…», 1914, «Купанье» 1917).

И – какой разрыв! – всего по разу появляются в стихотворениях оса («Абиссинские песни», 1911), мотылёк («Китайская девушка», 1914), цикада («Юг», 1916), блоха («Маркиз де Карабас», 1910) и муха («Экваториальный лес», 1918).

Отметим, что в текстах Гумилёва наличествует и «паучья» тематика, однако паук чисто энтомологически вовсе не насекомое, да и, справедливости ради, пауки поэту нужны как символы чего-то неприятного (Я сам себе был гадок, как паук, «Пятистопные ямбы», 1913) или, парадоксальным образом, надежды – в противовес могильному червю («Вечерний медленный паук», 1911), а не как живые членистоногие хищники.

Такая вот тетрада (с огромным отрывом): пчела, стрекоза, жук, бабочка. Какие из этого можно сделать выводы?

Здесь важно не только наличие, но и отсутствие. Мухами, муравьями, тараканами стихи иных поэтов буквально кишат, для Гумилёва же их будто не существует. Разовые исключения скорее подтверждают правило. Например, оса упоминается лишь как причина бегства одного из быков лирического героя (А второй взбесился и бежал,/ Звонкою ужаленный осой, «Абиссинские песни»). Блох, «сердясь, вычёсывает» кот (в стихотворении «Маркиз де Карабас», посвящённом С. Ауслендеру). Мухи «фиксируют» смерть израненного нечаянного собеседника рассказчика (Я увидел, что мухи ползли по глазам, «Экваториальный лес»). «Неумолчная» цикада, напротив, зовёт возлюбленную поэта («Юг»). Мотылёк, прочно ассоциирующийся с Поднебесной, нужен автору исключительно для создания запоминающегося и сильного образа:

Голубая беседка

Посредине реки,

Как плетеная клетка,

Где живут мотыльки.

«Китайская девушка»

Таким образом, вышеупомянутые насекомые не действуют в текстах поэта сами по себе, а являются частью системы образов, причём далеко не на переднем плане. Кроме того, отсутствие малозаметных, мелких (как муравьи) или «бытовых», паразитирующих на человеке или рядом с человеком насекомых (мух, тараканов, вшей и т.п.) косвенно свидетельствует о том, что для Гумилёва не существует сливающегося с фоном и «досадно-незначительного» – его оптика нацелена на объекты принципиально иного масштаба и иного цветового диапазона.

Трудолюбивые пчёлы появляются в разговоре о самых важных для Гумилёва вещах: поэзии (хрестоматийное: И, как пчёлы в улье опустелом, /Дурно пахнут мертвые слова, «Слово»), войне (И жужжат шрапнели, словно пчёлы, /Собирая ярко-красный мед, «Война»), путешествиях («Венеция», «Сентиментальное путешествие», «Поэма начала») и любви (Уста – цветы, что манят пчёл, «Я до сих пор не позабыл…»)

Беспечные бабочки – верные спутники поэта во всё тех же путешествиях, как реальных, так и творческих и, как правило, экзотических. В Древний («Гиена») и арабский («Египет») Египет, Древний Рим («Каракалла»), стилизовано-театральную Японию («Сада-якко») и даже в загробный мир:

Синий блеск нам взор заворожит,

Фея Маб свои расскажет сказки,

И спугнет, блуждая, Вечный Жид

Бабочек оранжевой окраски.

«Пещера сна»

Но подробнее остановимся мы на стрекозах и жуках.

Итак, стрекоза. Это крупное насекомое, оно движется, и движется быстро – сверкает, переливается; кроме того, стрекозы часто имеют яркую расцветку. А ещё они – хищники. Этого достаточно, чтобы охотник-Гумилёв их заметил.

Стрекозы ассоциируются у поэта со сверкающими рыбами («Красное море»), пламенем (Словно крылья пламенных стрекоз, /Пляшут искры синего огня, «Пролетала золотая ночь…») и весельем (Он весел, словно стрекоза, «Мик») – достаточно позитивный ряд! Однако они способны и действовать самостоятельно – к ним безуспешно сватается чёрный жук в шутливом стихотворении «Купанье». Две «тоненькие стрекозы» отдыхают на усах бронзового дракона («Два сна», Китайская поэма).

Ещё мы упоминали, что стрекозы упоминаются в лирике Гумилёва 5 или 6 раз. Почему так? Дело в том, что шестой раз это происходит в стихотворении, приписываемом Гумилёву – «Конквистадор в панцире железном…» Это такой шутливый парафраз самого себя. Его приводит по памяти Ирина Одоевцева, вспоминая, что стихотворение было записано Гумилевым в подаренном ей поэтом альбоме. Можно осторожно предположить, что стрекозиные коннотации в этом стихотворении (яркий бант в волосах девушки) вполне соответствуют привычным гумилёвским образам этого насекомого, что косвенно подтверждает подлинность текста.

Стрекоза, как видно из примеров, становится классическим началом инь – творческим, ярким и традиционно женским.

А вот и жуки. Они покидают цитадель египетской царицы («Царица»). Видятся усталому влюблённому («Пролетела стрела…»). Проносятся над мальчиком Миком в одноимённой поэме (о влиянии Киплинга на Гумилёва написано много, однако перспективная тема пересечений в анаграммических текстах этих авторов («Киме» и «Мике») ещё ждёт своего исследователя). Недвижно сияют на наряде японской (кстати, реально существовавшей – Гумилёв мог видеть её выступление в 1906-1907 г.) танцовщицы («Сада-якко»), за которой восхищённо наблюдает лирический герой…

Наконец, появляются всё в том же шутливом стихотворении «Купанье». Сюжет таков: герой в чёрном костюме наблюдает за прекрасной купальщицей в зелёном, иронически сетует на то, что «песни петь привык, не плавать». Финал, однако, скорее трагичен – герой сокрушается,

Что в тайном заговоре все вокруг,

Что солнце светит не звёздам, а розам,

И только в сказках счастлив чёрный жук,

К зелёным сватаясь стрекозам.

Инь и ян, стрекоза и жук в идеале могут дополнять друг друга, но они слишком разные, чтобы совпадать всякий раз – и в этом трагедия. Или мудрость природы.

И «насекомая» символика в лирике любившего Восток Николая Гумилёва прекрасно это иллюстрирует.

70. Александр Москвин, библиотекарь, критик. Оренбург, Москва

Дикий, дикий Дик

Рассказ Николая Гумилёва «Чёрный Дик» (1908) — частый гость в антологиях мистической прозы русских классиков. На первый взгляд он кажется бесхитростной историей с очевидной моралью: человек, совершающий чудовищные поступки, постепенно превращается в настоящего монстра. Мужчина по прозвищу Чёрный Дик не знает меры в алкоголе, побеждает в любых драках и соблазняет девушек, обрекая их на участь портовых шлюх. Нарвавшись на гневную отповедь нового пастора, разнузданный гуляка цинично решает услужить Богу и изнасиловать юную безумную отшельницу, живущую на близлежащем острове, — местные жители считают её дочерью морского дьявола. Страшное намерение оборачивается самоубийством девочки и кошмарным преображением Чёрного Дика.

Рассказ относится к «ученическому» периоду в творчестве Гумилёва, когда писатель ещё достиг зрелости и не сформулировал принципы акмеизма. Филологи с лёгкостью отыскивают в «Чёрном Дике» реминисценции и к Гоголю, и к Стивенсону, и к поэтам-романтикам. Проза поэта вообще часто воспринимается как некий довесок по отношению к стихам, чего уж говорить о прозе незрелой, открытой к различным влияниям. «Чёрный Дик» вообще очень податлив для интерпретаций. Стоит чуть напрячь культурную интуицию, и во мраке ночи под некрасивой луной повеет Робертом Луисом Стивенсоном, а над упоминанием долменов и их древних мохнатых строителей, друживших с демонами и разъезжавших на морских конях, мелькнёт тяжёлый взгляд теософини Елены Блаватской. При желании здесь легко усматривается даже фрейдистский подтекст: огненные воззвания пастора и разудалое буйство Чёрного Дика словно иллюстрируют конфликт между Супер-Эго и Оно. Вот только здесь не находится той прослойки, что сдержала бы столкновение неусвоенной культуры и непреодолённой природы. За попытками разглядеть все реальные и надуманные литературные влияния как-то забывается, что «Чёрный Дик» — ещё и просто страшная история, а искусство их рассказывать живёт по своим, специфическим законам.

В ранней лирике Гумилёва проскальзывают образы бледного ужаса в бесчисленных зеркалах, да и проза не чужда теме смерти. Опыт путешествий и интерес к мифологии снабдили писателя богатым запасом идей для мистических историй, но в целом Гумилёв воздерживается от частого обращения к сверхъестественному ужасу. Однако в «Чёрном Дике» он выступает новатором, ломая привычную сюжетную схему страшной истории. Современный философ Юджин Такер отмечал, что вся традиция сверхъестественного ужаса (а финальное превращение Чёрного Дика в чудовище даёт право отнести этот рассказ к ней) основана на метаниях сюжета между «это всё в моей голове» и «это в действительности произошло». Гумилёв отходит от сложившейся формулы. Он излагает историю в реалистическом ключе, лишь в последнем абзаце появляется большая волосатая тварь с когтистыми лапами и острыми зубами, в которой местные жители опознали Чёрного Дика. На протяжении всего текста автор лишь еле заметно намекает на монструозную сущность персонажа, отмечая «что-то странное и хищное в его движениях». Не зная развязки, здесь невозможно усмотреть прямую, а не метафорическую характеристику. В рассказе не происходит постепенного превращения в духе Джекила и Хайда – всё свершается в единый миг, да и чудовище вовсе не являет собой тёмную сторону персонажа: умей монстр говорить, он бы явно сошёлся с Диком во взглядах на жизнь. Между чудовищем, жадно лакающим кровь жертвы, и человеком, упоённо ломающим чужие судьбы, довольно много общего – разница только в обличии.

Природа произошедшей метаморфозы остаётся под покровом тайны. Гумилёв понимает, что неизвестность – незаменимый ингредиент в зелье ужаса. Он заставляет читателя мучиться сомнениями. Что настигло Чёрного Дика – Божья кара или месть морского дьявола? Развивалась ли чудовищная сущность постепенно или проявилось в одночасье? Высвободился ли монстр, таившийся внутри человека, или сам Чёрный Дик обратился в чудовище? Текст не даёт ответа на эти вопросы, а значит, лишает почвы, на которую можно опереться, и полного понимания ситуации. Лишь лёгкие намёки – вроде луны, ставшей вдруг «некрасивой», — наводят на мысль, что ужасная метаморфоза происходит не с одним Чёрным Диком. Она – пусть и в не столь очевидном виде – затрагивает весь окружающий мир

Мастерство Гумилёва в «Чёрном Дике» проявляется не столько в неожиданной развязке, сколько в умении выбраться за пределы самой истории. Какой бы зловещей ни была участь главного героя и его безвинной жертвы, не менее настораживает бравурный тон героя-повествователя. Он говорит о страшных события: безумная девочка, чтобы спастись от насильника, разбивается о камни, а преследующий её Чёрный Дик превращается в монстра. Вспоминая обо всех пережитых ужасах, рассказчик испытывает лишь ностальгию по весёлым пирушкам в компании разудалого товарища. Конечно, по складу характера он – мужчина сильный, волевой, циничный. Такой, даже встретившись лицом к лицу с чем-то непостижимым, не станет подобно надломленно-депрессивным персонажам Эдгара По, рассказывать о мучительных и губительных последствиях столкновения с ужасом. Однако история Чёрного Дика вызывает у рассказчика в первую очередь чувство ностальгии по былым пляскам и попойкам. Он называет произошедшее «страшное дело, от которого леденеют концы пальцев и волосы на голове становятся дыбом», но эти слова лишены эмоционального заряда. Рассказчик не сожалеет о гибели девушки, не раскаивается в своём соучастии, не ужасается явлению монстра. Такое безразличие открывает новый пласт ужаса, ведь весьма вероятно, что в повествователе тоже таится чудовище. Просто оно ещё не набралось достаточно сил, чтобы вырваться наружу.

69. Ирина Лукьянова, учитель русского языка и литературы
Нижний Новгород

Вслед за Н. Гумилёвым… «Венеция» (1913). Вариант прочтения

Текст стихотворения представляет собою ассоциативное восприятие Н.Гумилёва Венеции. Образ города создаётся через изображение площади Пьяцетты с собором Святого Марка, освящённым в 1094г.). Этот архитектурный памятник, являющийся настоящим произведением средневекового искусства, был выбран автором не случайно. Евангелист Марк считается покровителем Венеции, и собор, названный его именем, стал символом Венеции – средневековой республики Святого Марка.

Следуя традициям акмеизма, на первый план в стихотворении выходит предметный мир. Описание элементов декора собора и архитектурных сооружений площади Пьяцетта ди Сан-Марко занимает большую часть стихотворения, а человек с его чувствами, ощущениями отходит на второй план (герой появляется в произведении только в первой и последних строфах).

В стихотворении можно выделить три действующих лица: автор-повествователь, герой-путник, собор. Идейно произведение сближается с готическим романом XIX века, где архитектурное сооружение играло главную роль, подавляя, а иногда и уничтожая человека. Собор, описанный Гумилёвым, величав. Вся конструкция храма византийская. Фасады обильно украшены мозаиками, скульптурой, колоннами и резьбой. В начале XIV века собор был увенчан готическим карнизом, искусно сделанным из мрамора и поражающим великолепной тончайшей резьбой по камню (отсюда у Гумилёва сравнение «кружев узорней аркады»).

На Пьяцетта ди Сан-Марко расположены две свободно стоящие колонны, капители которых увенчаны скульптурами, символизирующими святых покровителей Венеции — мраморной фигурой Святого Теодора с драконом и бронзовой скульптурой Крылатого льва, ставшей символом площади Св. Марка. Судя по всему, сказочное чудовище отлили в V в. до н. э. в ассирийском городе Тарсе, расположенном на территории современной Турции. Во времена первых Крестовых походов — в XI или XII ст. — «освободители Гроба Господня» доставили его на Апеннины в качестве трофея. Первое же упоминание о Крылатом льве встречается в документах Большого Совета Венецианской республики, датированных 1293 годом. С этими колоннами у итальянцев с незапамятных времен связано одно предание-суеверие. Оно гласит, что будто бы с человеком, прошедшим между этих двух колонн, непременно случится несчастье. «Лев на колонне…//Держит Евангелье Марка, // Как серафимы, крылат» — здесь автор изображает фрагмент одной из них, с которой в средние века глашатай объявлял законы республики; поэтому лев держит Евангелие Марка – главный закон республики.

Ещё один архитектурный шедевр — Башня Часов. Созвучная собору Св. Марка своей нарядностью и красочностью, она украсила площадь в конце XV века. Над монументальной аркой помещен огромный циферблат, где отмечены не только часы, но и лунные фазы, положение Солнца среди знаков зодиака и дни недели. Как бы завершая архитектурную композицию этого оригинального сооружения, его верхнюю террасу венчает огромный колокол, в который вот уже несколько столетий два бронзовых стража отбивают молотами каждый час: «Гиганты на башне// Гулко ударили три».

Собор довлеет над всем окружающим. Даже венецианские воды с почтением отражают «мозаики блеск» с соборных куполов. Сами воды подобны стеклу («воды застыли стеклом») и зеркалу («венецианские зеркала»). В лунном свете создаётся потрясающая картина: собор сверкает мозаикой, отражаясь в холодных водах реки. И в этом свете сам город кажется сказочным, волшебным, живым: город обладает «голосом наяды» (парафраз, связанный с журчанием воды). Он окутан тихим плеском воды, испарения которой создают дымку, преломляющую очертания собора и других предметов. И не случайно так сильно впечатление путника-героя, увидевшего эту картину.

Образ героя вводится Гумилёвым ненавязчиво. Он почти незаметен в структуре стихотворения, хотя собор мы видим именно его глазами, это он ощущает на себе колдовство города. Живым оказывается не только город, но и сам собор: львиные очи горят в темноте, предостерегая путника и усиливая страх в его душе (введение архаизма высокого стиля «очи» даёт возможность автору усилить эмоциональное восприятие картины и подчеркнуть её величие), пик которого достигается, когда в преломленном испарениями воды воздухе он видит ожившее видение, мираж: перед героем проплывает мозаичное изображение картины Страшного Суда, вылепленное на одном из фасадов собора. Героя охватывает мистический ужас, нервы его не выдерживают, и он кричит. Ощущение нарастающего ужаса в душе героя вполне закономерно. Средневековая архитектура холодна по своей природе (эту её особенность Гумилёв также подчёркивает в стихотворении, проводя параллель между холодностью воды и отражающимся в ней собором), безразлична к человеку, направлена на его устрашение, подавление перед величием Бога. А в предутреннем тумане это впечатление ещё больше усилилось. Автор-повествователь не зря избрал это время. Оно указано точно: только что пробило три часа. Это ещё не утро, но уже и не ночь – граница мрака и света, сил зла и добра. Поэтому автор даёт своему герою настоятельный приказ: «молчи и смотри». Молчание важнее – это испытание на прочность чувств и разума. Но эмоциональное состояние героя напряжено до предела: его пугает каждый шорох, плеск воды, а «голубиный хор» в высотах собора подготавливает его к чему-то величественному (междометие «чу» не только сигнал насторожиться, но и знак, данный путнику автором, – соберись, увидишь нечто). Нервы героя не выдерживают, он содрогается и ломается перед величием открывшейся ему картины. Крик его сродни крику петуха утром – видение разрушено, волшебство утратило силу. Время, остановившееся на мгновения, вновь обрело движение, герой вернулся из прошлого в настоящее («город в призрачно-светлом былом» — прямое указание на смещение временного пространства, герой из настоящего попадает в средневековье), мир опять наполнен звуками, воды уже не стеклянные, как во втором четверостишии, а зыбкие, подвижные: венецианские зеркала расколоты. Темп стихотворной строки убыстряется, описание сменяется динамичным повествованием. Крик героя замирает в сводах собора и заглушается «бледными далями» вод (метафора). Гумилёв не случайно употребляет в последнем четверостишии безличную конструкцию («его не слыхали» — кто? – собор и воды) – город остаётся холоден и безразличен к человеку и его чувствам.

Автор использует в стихотворении приём остановки времени, смещения его рамок, когда герой попадает в прошлое. Эпоха средневековья привлекала взоры поэтов-акмеистов тем, что содержала смесь рассудочности и мистики и устанавливала равновесие между мистическим и земным началами, к которому акмеисты стремились в своих стихах. Выбор времени как раз дал автору возможность соединить в произведении мистическое и реальное.

В целом стихотворение построено на нескольких антитезах: собор – человек (горизонтальное построение), здесь победа явно остаётся не на стороне человека; высоты собора – воды реки (вертикальное построение). Переплетение вертикальных и горизонтальных ветвей стихотворения, смещение временных рамок создаёт довольно сложную для восприятия сюжетно-композиционную организацию произведения.

68. Татьяна Иванова, библиотекарь. Мурманск

Самый удивительный поэт

«Гумилев – поэт еще не прочитанный», – написала в шестидесятых Анна Ахматова. В 1986 году, к 100-летию Гумилева, журнал «Огонек» впервые в Советском Союзе напечатал его стихи. С тех пор прошло еще 35 лет. Но Гумилев так и остается не до конца прочитанным поэтом.

Героический образ Гумилева отчасти заслоняет его поэзию. Как известно, книги поэта хранил у себя даже член Политбюро Егор Лигачев. «Мужественные» стихи. Немало таких в нашей литературе, в том числе и написанных под влиянием Гумилева. Но в чем смысл мужественности, героизма для Гумилева? «Я монета, которой Создатель покупает спасенье волков», – сказано в «Гондле».

В его характере, как и в поэзии – удивительное сочетание противоречивых на первый взгляд качеств.

Мужественность – и душа ребенка. «Лист опавший, колдовской ребенок» – самая первая его ипостась в стихотворении «Память». «Царь-ребенок на шкуре льва». Он называл себя тринадцатилетним. А возраст его друга Осипа Мандельштама определила Цветаева: «В тебе божественного мальчика, – Десятилетнего я чту». Вот эти двое «мальчишек» и создали акмеизм. До сих пор спорят о терминах «серебряный век» и «акмеизм», но и то, и другое ассоциируется прежде всего с именами Николая Гумилева и Осипа Мандельштама.

Денди – и застенчивый подросток. Донжуанство – тоже от «подросткового» мироощущения. Бывшие возлюбленные, хотя он и причинил им немало бед, испытывали вину за его смерть. Всю жизнь искал свой идеал – а возможно ли найти идеал подростку? – «птицу, как пламя, с головкой милой, девичьей». Поэтому сам он, «мальчик-птица, исполненный дивных желаний», «будет печальным». Может, могло бы получиться с Черубиной-хромоножкой?«Не смущаясь и не кроясь, я смотрю в глаза людей, я нашел себе подругу из породы лебедей». Теперь уже неизвестно – так много разных слов и противоречивых воспоминаний.

Вот поэма «Мик»: так мог бы написать ребенок. «С тобою стало б скучно мне: ты не стреляешь из ружья, боишься ездить на коне», – отвечает Луи маленькой восточной царевне. При этом – точность зарисовок, сочетание юмора и серьезности. Но когда Мик ищет своего умершего друга – «Пусть ни о чем не плачет Мик: Луи высоко, он в раю, там Михаил Архистратиг его зачислил в рать свою» – почему-то вспоминаешь о Гумилеве и Мандельштаме.

Гумилев – воин, но и на войне он ощущает себя как поэт, пишет Ахматовой: «Я все читаю «Илиаду»: удивительно подходящее чтенье. У ахеян тоже были и окопы и загражденья и разведка». Его путешествия, поездки в Африку не всегда встречали понимание. Хороша ли поэзия, основанная на внешних впечатлениях? Но возьмем «Готтентотскую космогонию» – неожиданный и глубокий смысл в притче о неразумной птице, которая решила сравниться с Богом и была разорвана за это на две части.

Этот «мальчишка» был гораздо строже и последовательнее в своих взглядах, чем многие его друзья. «Никогда им этого не прощу» – по воспоминаниям, говорил он о расстреле царской семьи. Во время войны княжны приходили в лазарет к раненым. Для Гумилева было само собой разумеющимся, что он не может их предать. Вернулся в Россию, хотя отговаривали, как будто приехал умирать. Так и не нашел свой идеал, но умер идеальной смертью.

Его всю жизнь сопровождало предательство. А сам он ценил дружбу превыше всего. «Мир лишь луч от лика друга, все иное тень его!» Много написано о его дружбе с Мандельштамом, о взаимных перекличках, отсылках, посвящениях. Гений и умница Мандельштам признавался Ахматовой: «я обладаю способностью вести воображаемую беседу только с двумя людьми: с Николаем Степановичем и с Вами. Беседа с Колей не прервалась и никогда не прервется». «Я к смерти готов» – эту фразу из «Гондлы» Мандельштам повторил Ахматовой. И последовал за своим другом. Откуда у них такое стремление к достойной смерти? Все-таки жизни им было мало.

Ахматова уже после его смерти оценила его как поэта. У нее было чутье на талант.

А еще – литературный критик, учитель. Сам так часто бывший непонятым, он замечательно чувствовал и разбирал творчество других. В Петрограде учил молодежь писать стихи. Не обещал слушателям, что все они станут поэтами – обещал, что станут прекрасными читателями и счастливыми людьми. Да просто – людьми.

Над ним часто смеялись. И так же часто именовали с уважением – «Николай Степанович».

Гумилев и сегодня зачастую воспринимается как автор красиво-романтических стихов об экзотических землях и странных переживаниях. А ведь какая простота в его зрелых стихотворениях – «Старые усадьбы» о провинциальной России, «Почтовый чиновник» («Что пользы, глупый чижик, что пользы нам грустить, она теперь в Париже, в Берлине, может быть…»). Его путь – от первых стихов с обращением к мистике всех видов – до таких, как «Блудный сын» и «уйти, покинув мир лукавый, …в тот золотой и белый монастырь!» («Пятистопные ямбы»).

Ахматова называет его «визионер и пророк». Но его визионерство – особенное. Это не отвлеченные видения, он ярко воспринимает реальный мир и в нем – проявления глубинных законов. Раскаленное нутро Земли он «видел» без телевизора и Интернета – «И стань, как ты и есть, звездою, огнем пронизанной насквозь!» Не только свою голову он видит лежащей «здесь в ящике скользком, на самом дне» – «вместе с другими». «Наивный» слог в стихотворении «Зараза» совмещается с пророчеством: «вместе с духами и шелками пробирается в город зараза». Зараза может быть и духовной. Стихотворение «Мужик» и повесть «Веселые братья» – предсказание революции. А вот он, размышляя о пути России, обращается к «сестре»-Швеции: «И неужель твой ветер свежий вотще нам в уши сладко выл, к Руси славянской, печенежьей вотще твой Рюрик приходил?»

Поразило прочитанное у Юрия Зобнина о том, как в 1939 году арестованный на Лубянке, в карцере, раздетый, встал на скамью и читал «Открытие Америки» и «Шестое чувство», чтобы выжить. Почему так действуют его стихи? Поэзия Гумилева – это движение, действие. «Героизм казался ему вершиной духовности» (Эрих Голлербах). Если символисты жизнь считали только бледным отражением иного мира, то акмеисты хотели прожить жизнь, как стихи.

Я помню, как впервые, еще в школе, прочитала стихи Гумилева в журнале и переписывала в тетрадку «Я еще один раз отпылаю упоительной жизнью огня» и «…несравненное право – самому выбирать свою смерть». Правда, в исторической публикации «Огонька», с Лениным на обложке, этих стихотворений не было. Ошибка памяти или это произошло позже? Гумилев был в моем родном городе. В 1918 году он возвращался в Петроград через Мурманск, и есть версия, что знаменитая «самоедская» оленья доха была куплена поэтом именно здесь. Иногда представляю, что на набережной будет стоять памятник – грустный Гумилев в лопарской дохе. Держала в руках прижизненное издание поэмы «Мик» – оно есть в нашей библиотеке.

А может быть, это и хорошо, что не всем близок Гумилев? Ведь в стихотворении Николая Моршана герой слышит на улице «шепот вдохновенный» стихов Гумилева «Фра Беато Анджелико»: «О строк запретных волшебство!… Вот так друг друга узнают в моей стране единоверцы».

67. Никита Юрченко, машинист сцены. Санкт-Петербург

«Еще не раз вы вспомните меня

И весь мой мир волнующий и странный…»[1]

Эти строчки, написанные Николаем Гумилевым в июле 1917 года , в сложное и переломное для страны и народа время, как нельзя лучше характеризуют актуальность и востребованность творчества поэта, едва не забытого после смерти. Однако, не забыли. Ведь уникальность Гумилева состоит не только в его творчестве. Интересна и необычна и вся его короткая жизнь, вместившая в себя помимо творчества и любовь, и военную, службу, и войну, и науку.
В этом году с именем Николая Гумилева связаны сразу две круглые даты: дата рождения поэта и дата его трагической смерти. Николай Гумилев прожил очень короткую жизнь, увы, как это очень часто бывает с талантливыми и творческими людьми. Короткую, но очень яркую и насыщенную жизнь. В этом эссе, посвященном биографии поэта, я хотел бы рассмотреть основные и самые яркие этапы жизни и творчества Николая Гумилева. И пусть ничего нового я не открою, но, быть может, это эссе прочитает кто-нибудь не знакомый ни с творчеством, ни с биографией великого поэта и заинтересуется новым и загадочным миром поэзии Гумилева.

Родился будущий поэт 15 апреля 1886 года в Кронштадте в дворянской семье. В возрасте 8 лет Николай поступил на учебу в царскосельскую гимназию, но обучение там прекращается уже через несколько месяцев — из-за проблем со здоровьем мальчика переводят на домашнее обучение. В следующем году семья переезжает из Царского села в Петербург и Николай поступает в гимназию Гуревича. Но и здесь он не задерживается: в 1900 году семья вновь переезжает — теперь уже на юг, в Тифлис — по причине болезни старшего брата — Дмитрия. Возможно, именно тогда у подростка и зародилась любовь к путешествиям, ведь так или иначе, вся дальнейшая жизнь Николая Гумилева будет связана с постоянными разъездами — путешествия, экспедиции, война…
Спустя 3 года — в 1903 году семья вновь возвращается в Царское село, а Николай — в царскосельскую гимназию, где спустя 3 года сдает экзамены и получает аттестат зрелости. Годом ранее выходит первая книга стихов «Путь конквистадоров», рецензию на которую пишет поэт В. Брюсов, поддержавший и в будущим помогавший Гумилеву.

Я люблю ее, деву-ундину,

Озаренную ночью глухой

Я люблю её взгляд заревой

И горящие негой рубины…[2]

После окончания гимназии поэт продолжает обучение за границей, в Сорбонне. В это время он активно путешествует, пытается издавать литературный журнал. Пытается — потому-что вышло всего 3 номера… Посещает выставки, знакомится с творческими людьми — художниками, поэтами.

В этот же период у Гумилева развиваются отношения с Анной Ахматовой. Эти отношения, без сомнения, были яркой страницей в жизни поэта. Этот союз, казалось, вместил в себя весь спектр человеческих эмоций, которые может испытывать влюбленный человек — тут были и отказы на предложения выйти замуж, и счастливое время в браке, рождение сына, и влюбленность в другую ,и развод…Интересен еще и тот факт, что Гумилев, потратив столько эмоциональных сил на то, что бы добиться руки и сердца Ахматовой, большую часть их совместной жизни находится в разъездах — сначала это были экспедиции, затем война. А Ахматова, в свою очередь, выйдя после развода снова замуж, тем не менее, хранила рукописи бывшего мужа и добивалась издания стихов поэта уже после его трагической смерти. Получается, способствовала сохранению памяти. Итогом этого союза стало рождение сына Николая Гумилева — Льва Гумилева — будущего выдающегося историка.

Полночь сошла, непроглядная темень,

Только река от луны блестит,
А за рекой неизвестное племя,
Зажигая костры, шумит.[3]

Отдельную страницу в жизни Гумилева занимает Африка. Известно, что посетить черный континент Гумилев мечтал с детства. Однако отец отказалс
я помочь сыну финансово и отцовским благословением на поездку, пока сын не закончит обучение в университете. Тем не менее, с 1908 года Гумилев периодически путешествует по Африке. Известно несколько его поездок, однако самая выдающаяся — экспедиция 1913 года. Эта экспедиция была согласована и финансировалась Академией наук, а Гумилев должен был изучать местную жизнь, делать снимки, собирать этнографические коллекции. Итогом этой экспедиции стала передача богатой коллекции музею антропологии и этнографии, известном как Кунсткамера.

Надо Мною рвутся шрапнели,

Птиц быстрей взлетают клинки.[4]

Вернувшись 1 сентября из экспедиции, Гумилев вскоре попадает добровольцем на фронт первой мировой войны. С войной также связана одна из значительных страниц жизни поэта. Уходил на войну Гумилев осознанно и гордился своим выбором. В письме другу М.Л. Лозинскому Гумилев писал: «…В жизни пока у меня три заслуги — мои стихи, мои путешествия и эта война…». Сражался поэт храбро и отважно, об этом свидетельствуют полученные награды, ранения. Вел дневник военной жизни, который печатался как «Записки кавалериста» в газете «Биржевые ведомости»…

Свод небесный будет раздвинут

Пред душою, и душу ту

Белоснежные кони ринут

В ослепительную высоту.[5]

С войны Гумилев вернулся уже в другую страну… Несмотря на произошедшие в стране изменения. Гумилев остался верен тем взглядам и позициям, которых придерживался всю свою жизнь, за которые проливал кровь на войне — остался монархистом и верующим человеком. Он открыто заявлял об этом и, возможно, это и послужило толчком к его аресту и расстрелу…

Трагичность смерти великого поэта усиливается еще и тем, что до нынешнего времени точно не известно конкретное место расстрела Николая Гумилева и тех, кто был расстрелян вместе с ним.

Могилы не сохранилось… Но сохранилась добрая память о человеке, жизненный путь которого был крайне труден, сложен, однако разнообразен и ярок. К счастью, жизнь и творчество Николая Гумилева не остались забытыми. Его стихи, его творчество актуальны спустя столетие. Его помнят, его словами говорят сейчас и будут говорить спустя поколения. Теперь это не вызывает сомнений.

Примечания

[1] Николай Гумилев «Еще не раз вы вспомните меня», 1917

[2] Николай Гумилев «Русалка», 1904

[3] Николай Гумилев «Африканская ночь», 1913

[4] Николай Гумилев «Наступление», 1914

[5] Николай Гумилев «Смерть», 1915

66. Андрей Новиков, поэт, прозаик, публицист. Алабузино, Бежецкого района Тверской области

Долгая дорога к дому поэтов

Наверное, раз двести я проезжал на автомобиле по дороге Бежецк — Красный холм мимо поворота на Градницы, мимо знаменитого Дома поэтов. Сам — уроженец Бежецка, родился я еще тогда в деревянном городском роддоме №1, каждый год раза по четыре навещал родственников в Молоковском районе, а дорога на Градницы как раз на этом пути. Часто, опять же мимо этого поворота, ездил в Бежецк на базар за рыбой из Весьегонска, судак и караси здесь стоили в два раза дешевле, чем в Липецке, набирал целый армейский рюкзак. Особенно хороши были огромные волжские караси с темно — зеленой икрой. Вначале я даже подумал, что икра испорчена, но в родительской избе, в русской печи на чугунной сковороде темное — зеленая икра вдруг расцветала необыкновенным ярко — оранжевым цветком! Тут уж не до Дома поэтов! Но колхозного рынка в Бежецке больше нет, вместо него уже несколько лет супермаркет.

Все это время откладывал посещение усадьбы Гумилевых, внутренне искал причины, дескать, всегда успею, в следующий раз обязательно заеду. И автомобиль в очередной раз проезжал мимо неприметного поворота. Со стихами Гумилева я познакомился только во время учебы в Литинституте, тогда же, в перестройку, мне подарили недавно вышедший объемный сборник его стихотворений в синей обложке. Но говорили о нем все еще шепотом. Поэзия его зацепила сразу необыкновенным поэтическим зрением и свежестью, особенно «имперские» его стихотворения:

Все, что нам снилось всегда и везде,

Наше желанье и страх,

Все отражалось, как в чистой воде,

В этих спокойных очах.

В мышцах жила несказанная мощь,

Нега — в изгибе колен,

Был он прекрасен, как облако, — вождь

Золотоносных Микен.

…Манит прозрачность глубоких озер,

Смотрит с укором заря.

Тягостен, тягостен этот позор —

Жить, потерявши царя!

(Воин Агамемнона)

Но в 2013 году случилось так, что ездить по этой дороге уже было не к кому. Впору вспомнить пророческие слова Мишеля Монтеня, написанные точно про такую же ситуацию: «Человек — изумительно суетное, поистине непонятное и вечно колеблющееся существо».

В Дом поэтов я все же попал, но только в 2018 году, когда в Бежецке знакомые краеведы организовали мой творческий вечер. Тогда и понял, что это может быть единственная теперь возможность наконец — то посетить усадьбу Гумилевых. Только пришлось уже ехать на автомобиле не несколько знакомых километров, а 880 от Липецка до Бежецка и еще километров двенадцать до Градниц.

Дом поэтов, встретил щемящей пустотой малонаселенного места, тишиной сырой осени. Возле уютного усадебного деревянного дома с четырьмя мезонинами на все стороны света — храм святой Троицы XVIII века, как выяснилось, в нем венчались родители Николая Гумилева. Сейчас стоят одни краснокирпичные живописные руины, сохранились уникальные фрески. Но на входе в Дом поэтов теперь стоит аккуратный храм во имя святой благоверной княгини Анны Кашинской и Николая Чудотворца — небесных покровителей Анны Андреевны и Николая Степановича. Отдельно возвышается колоколенка. Строения новые, деревянные. Построили церковь и колокольню с помощью мецената. Признаться, на фоне исторического места смотрятся они чужеродно, есть какая-то кричащая современность этих построек из карандашно — ровных оранжевых евробревен с пластиковыми окнами, проглядывается диссонанс с темными стенами аккуратной старинной усадьбой. Построили меценаты — и на том большое спасибо, вложили миллионы рублей…

Дом поэтов уникален — в Тверской области это единственный случай переноса усадебного дома с одного села в другое. Усадьба ныне стала мемориальным музеем, посвященным его знаменитым обитателям и владельцам. Дом сохранился, можно сказать, чудом. И чудо это оказалось исторически рукотворным. Его построили в конце XVIII века помещики Львовы в деревне Слепнёво, Бежецкого уезда. К этому роду принадлежала мать поэта Николая Гумилёва Анна Ивановна. Дом в Слепневе был ее добрачным владением и некогда принадлежал предку офицеру — артиллеристу Льву Васильевичу Львову, участнику штурмов Очакова и Измаила. После революции семья Гумилёвых из усадебного дома в Слепневе переехала в Бежецк. В городе было легче найти продукты и прожить.

В барском доме новая власть разместила школу, это и спасло усадьбу от разорения, сохранив ее в первозданном виде. Не пришлось даже делать перепланировку — большие комнаты идеально подошли под начальные классы. Каким же чудесным образом переместился усадебный дом из Слепнева в соседние Градницы? В Градницах сгорела школа, а в Слепневе она была уже в ту пору очень малочисленна. По этой простой причине, в 1935 году здание гумилевской усадьбы было разобрано и перевезено в Градницы. И тут знаменитому дому снова повезло, эту работу выполняли старые, опытные плотники. Дом после его сборки в Градницах практически не претерпел никаких изменений. Даже настил полов, кровельное железо и перила лестницы были сохранены. Не изменилась и внутренняя планировка — учителей в Гарадницах она вполне устраивала. Дом, несмотря на вынужденный переезд, сохранил в себе дух подлинности и ауру знаменитого семейства.

Более того, краеведы, музейные работники и литераторы уверены, что если бы усадьбу Гумилевых не перенесли на новое место, она была бы разрушена. Ведь исчезла же полностью с лица земли вотчина Гумилевых — деревня Слепнёво!
В музее рассказали, что последняя жительница деревни — Надежда Ивановна Привалова умерла в 1986 году. В музее есть фотография этой старушки.

Теперь рассмотрим сам усадебный дом.Это только снаружи он кажется небольшим. На самом деле, внутренние помещения светлы и просторны, а лестница на второй этаж вписана органично и удобно. Дом двухэтажный, если считать вторым этажом крестообразный мезонин с четырьмя симметрично расположенными комнатами. Как и раньше, комната Ахматовой и Гумилёва, выходит окнами на север. В Градницах дом поставили так, как он стоял и в Слепневе. О своей комнате Ахматова писала —

…Отсюда раньше вижу я зарю,

Здесь солнца луч последний торжествует.

И часто в окна комнаты моей

Влетают ветры северных морей…

Слева была комната их сына Левы, справа — Анны Ивановны Гумилёвой, а напротив жила сестра Гумилёва — Александра Степановна Сверчкова. На первом этаже размещались столовая, гостиная и комнаты Кузьминых — Караваевых, внучек Варвары Ивановны Львовой. Полы были покрашены, на праздники или перед гостями их натирали мастикой, чтобы они блестели. Печи в доме покрыты кафелем или пестрыми старинными изразцами. На зиму для сохранения тепла всегда вставлялись вторые рамы. По воспоминаниям очевидцев — жителей карельских деревень, которых в округе было множество, а Бежецкий район именовали Тверской Карелией, дом больше напоминал не барские хоромы, а большую старинную карельскую деревенскую избу. Такая же изба была у моего прадеда.

Через дорогу от дома рос фруктовый сад. Сама деревня Слепнёво располагалась западнее барской усадьбы.

О Слепневе Анна Андреевна вспоминала так, а гостили молодые супруги здесь каждое лето с 1911 до 1917:

«Слепнево для меня, как арка в архитектуре. … Сначала маленькая, потом все больше и больше и наконец — полная свобода. … Слепнево. Его великое значение в моей жизни. … Слепнево — русская речь — природа — люди. …».

В автобиографии Ахматова вспоминает детали слепневского пейзажа: «…»воротца», хлеба, хлеба». В то время землю берегли, все, что могли, использовали под пашню. Много было и скота. Пашни огораживали. В каждой деревне при въезде и выезде ставились обязательно воротца, которые нередко заменяли просто выдвигающимися жердями. Они задерживали езду, создавали неудобство: надо было слезать, чтобы открывать их. И существовал обычай: заметив приближение барского экипажа, дети бросались к воротцам, открывали и закрывали их. За это им полагалась плата — конфеты.

Жители деревни и помещики были неразрывно связаны с соседними Градницами. Там располагалась построенная в 1794 году Троицкая церковь. И последний путь, что крестьян, что господ лежал в Градницы — своего погоста в Слепневе не было. Об этом есть строки Анны Андреевны:

Буду тихо на погосте

Под доской дубовой спать,

Будешь, милый, к маме в гости

В воскресенье прибегать —

Через речку и по горке…

Около церкви — фамильное кладбище Львовых. Поначалу стихи здесь не писались. Не сразу Анна Ахматова полюбила Слепнёво, она тяжело привыкала к местному патриархальному укладу жизни. Да и отношения со свекровью и золовкой были не простыми. Постепенно Ахматова привыкла к Слепнёву, сроднилась с ним, и стала называть тверскую землю своей второй родиной, любимой стороной. Ахматову в Слепневе привлекло устное народное творчество. Она едва ли не первой ввела элементы просторечия, частушки, плачи, заклинания, причитания в обиход высокой поэзии.

Скучно в Слепнёве никому не было. Катались на лошадях, играли в цирк, создавали домашние спектакли, вечера со стихами.

В цирковую программу входили также танцы на канате, хождение колесом. Анна Андреевна выступала как «женщина-змея», у неё была удивительная гибкость. Николай Степанович выступал в роли «директора цирка» в прадедушкином фраке и цилиндре, которые доставал из сундука на чердаке.

В 1989 году, к 100-летию со дня рождения Анны Ахматовой, здесь открыли первую экспозицию в ее честь – в залах мезонина. Но официальный статус музея Дому поэтов присвоили в 2008 году, когда он стал филиалом Тверского государственного объединенного музея в качестве музейно-литературного центра.

Биографы подсчитали, что Николай Степанович написал в Слепневе около 40 стихотворений и несколько статей. Анна Андреевна, только в 1914 году в Слепневе написала сразу 150 стихотворений. Перед первой мировой в Слепнево было 30 дворов, они в два порядка спускались по восточному склону холма от вершины к подножию, к реке Каменка, на которой стоял высокий деревянный мост, его не затапливало даже в половодье. Реки на севере Тверской области насквозь прозрачные с каменистым дном. Вот и Каменка. А дожди здесь пахнут грибами. Сохранилась фотография Анны Ахматовой на этом мосту. Как хотелось проститься со Слепневым и усадьбой поэтов именно на мосту через Каменку! Но моста давно уже нет, был бы только незримый мост между нашими временами…

65. Анна Гайворонская-Кантомирова, преподаватель государственного бюджетного профессионального образовательного учреждения «Волгоградский технологический колледж». Волгоград

…Смертный видит отсвет рая, только неустанно открывая…

Первое открытие случилось пятничным вечером. Мне было лет двенадцать. Ждала меня после школы почти ненавидимая мной «генеральная уборка». Почти – потому что помимо обмахивания внутренностей серванта от пыли, несытого воя пылесоса и шмыганья мокрой тряпки по голым, явно стесняющимся половицам было сказочное проникновение в книжный шкаф. Особенно в секции, где дремали Гауф и Гофман, сказки народов мира, Стивенсон и Майн Рид… Перетирать здесь пыль я готова была целую вечность. И хотя меня постоянно торопили, заставая за этим занятием (а иногда и за самым сокровенным – когда я уже тряслась в седле немыслимого скакуна среди куперовской прерии или рассматривала таинственный берег в трубу Паганеля), я каждую пятницу делала уборку медленнее всех вместе взятых черепах. В тот день мне встретился он. Он стоял на виду. Аккуратный, маленький. И лира в полуарочной рамке на обложке напоминала забрало. «Николай Гумилев», – сообщила фронтальная надпись. «Рыцарь чести», – поняла я. И протянула к нему руки. И сразу отхлынула: там были всего-навсего стихи. Но что-то внутри потребовало открыть «рекомендательное письмо» книжного пришельца – содержание… И я нашла то, что нужно: там были манящие названия «Змей», «Неоромантическая сказка», «Слоненок»… Стала читать стихи с именами-«магнитами» – раз, другой, третий… Позвольте, Николай Степанович, Змей-то у Вас странный. И сказка несказочная. И эта ЛЮБОВЬ-слонёнок… Закрыла книгу – опять забрало. Открыла содержание вновь и удивилась: все стихи имеют конкретное название. Это не то, что откроешь какой-нибудь сборник, а там названия по первой строчке, будто автор думал, о чем напишет, да так и не решил. А тут человек точно знает, о чем пишет. И вдруг поняла: название – тоже забрало. Читала сквозь – и боль, и радость, и отчаяние, и страх видела на усталых лицах рыцарских стихов… В тот вечер я поняла, что не смогу уже жаждать возмездия с Графом Монте-Кристо, что личина Щелкунчика бесповоротно разбита. Что весь мир разбит, что он не плоский, а в миллиардных гранях его, подобно дробящемуся и качающемуся лунному свету, – бесконечность сияющих смыслов. Он остался во мне – великолепный рыцарь, к которому я внутренне обращалась, а он – неизменно с грустной улыбкой – отвечал своими молодыми, но с тонким серебром, строками.

Поступление на филологический факультет педагогического института было неизбежным, – никак иначе я, дочь учителя, внучка учителей, своего будущего не представляла. И потекли годы учебы в городе (огромном и несуразном для меня после уютного донского хутора), в 90-х годах неустроенном – без кинотеатров, без ночного уличного освещения (что тревожит, если учишься во вторую смену). Пять дней в неделю занимались и иногда ходили на субботники (строился новый корпус института, наш корпус, и мы убирали строительный мусор). Широкие окна занимали в новых аудиториях почти всю стену (или это казалось?), и не раз нужно было сменить воду, чтобы отмыть стекла до кристальной прозрачности и скрипучести. А потом корпус впустил нас, и мы приступили к занятиям в первую смену.

В такой отмытой гулкой аудитории произошло еще одно открытие… Шел семинар по литературе. Не помню, что именно в тот светлый юный день потрясло меня, но я была словно глуха и безучастно воспринимала происходящее вокруг. Пока мою внутреннюю больную тишину не разрезал голос преподавателя: звучал «Заблудившийся трамвай». Звучал так, что мне, устремившей глаза в пустые окна, увиделась огненная дорожка, оставленная трамваем. Она великолепно материализовалась в причудливые очертания Невы и Нила, хлынула из ящика с мёртвыми головами и вынесла к огненному храму… Обдала жаром и открыла внутреннее зрение, и вот им-то я разглядела нечто новое… Мы не любили этого преподавателя – хлёсткую, равнодушную к нам. Мы тянулись на пары, а на них тяготились… И я – до этого момента. Но когда дошло до строк … я никогда не думал, что можно так любить и грустить…, я взглянула на лектора и поняла: она не играет. Она смотрит на меня и читает МНЕ… И мы обе плачем (внутри, глубоко, навзрыд). А Гумилёв не плакал, он так же грустно улыбался издалека, осчастливив меня откровением: никто в этом мире не один, хотя никто ни на кого не похож…

Я часто встречалась с ним: когда изучала творчество О. Волкова, Ю. Домбровского, А. Жигулина, Н. Заболоцкого, В. Шаламова, торивших страшные тропы в суровые дали Отечества, (все нити воспоминаний их и о них, об арестах и пережитом ими ассоциативно привязывались к истории его горестной кончины); когда на концертах Николая Носкова была оглушена однообразием мелькающих дней, погружена в его густые, тягучие «Озера»; когда находила утром под подушкой мужа сборник его стихов и думала: на каких страницах он открывался ночью (спросить об этом разве возможно – порвётся хрупкая серебряная нить тайны, ведь Гумилёв для каждого – слишком личное).

И вот сегодняшнее открытие… Занятие в колледже. В группе будущих дизайнеров. Литература. Творчество Н.С. Гумилёва. Программой не предусмотрено. И говорить о поэте полагается бегло, скользя по течениям Серебряного века. Всегда казалось необходимым посвятить его творчеству целое занятие (хотя бы в группе гуманитарного профиля). Семена рассеивала заранее (прошла обзорная лекция, на практикуме по русскому языку проанализировали звуковые средства выразительности в стихотворении «У камина», рассмотрели роль прилагательных в «Шестом чувстве»). Попросила студентов самостоятельно познакомиться со стихами Николая Гумилёва. И вот они пришли – целая аудитория. После затяжного дистанта – плечо к плечу. На столах гаджеты с открытыми текстами стихов, тетради, неизменные альбомы и волшебные пеналы, в которые шестнадцатилетние творцы вмещают целую Вселенную… Выходим в путь. Будем анализировать? Читать выразительно? Вы? будете читать? Будет ле?кция? Нет, сегодня рисуем: образы, настроение… И начинаю рассказ о его жизни, его стихах. Сказать хочется многое, стихи прочитать… Читаю. Волнуюсь. Смотрю на склонённые головы и изредка задаю вопросы в надежде увидеть реакцию. Она естественная и мгновенная. И снова ручки, карандаши… Волнение… Улыбка… А кто-то в маске – улыбку не прочитаешь… Задумчивый взгляд… Погружение в чтение… Легкое оцепенение. Звонок. Но мы не собираемся. Говорим о том, что сделали на уроке. Открываемся. Опять волнуемся. И его стихи звучат. И они оправлены в рамы полных искреннего чувства рисунков. Мы не смогли проговорить всё, и каждый унес что-то невысказанное с собой. Пришла домой и пересматриваю эти рисунки. Вспоминаю лица моих студентов, которым очень хотела рассказать о нём. И вижу, что они, наверное, хотели рассказать мне еще больше. Мечтала подарить им открытие, но вдруг поняла: сколько раз попытаешься передать частицу этого хрупкого духовного знания, столько раз испытаешь счастье собственного открытия: незримых серебряных нитей станет больше – как и его читателей. И самое важное открытие приходит с принятием простейшей арифметики: открыл Гумилёва сам – открой другому…

64. Марина Беликова, писатель, переводчик. Анапа

Возвышенная сила слова

Тайные думы поэта,

В сердце его прихотливом

Стали потоками света,

Стали шумящим приливом.

Николай Гумилев. «Музы, рыдать перестаньте…»

Творчество Николая Гумилёва пронизано ореолом возвышенной музыкальности, стремлением к философским изысканиям и глубиной первозданного смысла. Последнее, пожалуй, является отличительной чертой всех участников “Цеха поэтов”, основанного в 1911 году. Это объединение стало настоящей кузницей великих талантов, оказавшей впоследствии огромное влияние на становление и развитие поэзии Серебряного Века – уникального и значимого явления в русской литературе. В “Цех поэтов” входили О. Мандельштам, М. Зенкевич, В. Нарбут и, конечно, супруга Николая Гумилёва, известная поэтесса Анна Ахматова.

В то время в поэзии Серебряного века наметилось несколько ярких, самобытных проявлений творческой мысли. Когда мы говорим о Николае Гумилёве, нельзя не вспомнить о возникновении течения акмеизма – именно Гумилёва смело можно считать его родоначальником.

Оно возникло в противовес такому течению как символизм, яркими представителями которого были “ранние” символисты – Бальмонт, Брюсов и “поздние” – Блок, Белый и др. Поэты-символисты избегали прямого изложения творческой мысли, стремясь скрыть идею под покровом причудливой символогии и излишней аллегорийности.

Когда торжественный закат,

Царит на дальнем небосклоне,

И духи пламени хранят,

Воссевшего на алом троне, –

Вещает он, воздев ладони,

Смотря, как с неба льётся кровь,

Что сказано в земном законе:

Любовь и смерть, смерть и любовь!

Брюсов “Баллада о любви и смерти”

Как часто бывает, талантливый ученик стремится превзойти своего не менее талантливого учителя. Акмеисты ощущали тесноту застарелых форм – некую неестественную окаменелость слова, застрявшего в плену запутанных метафор и мифологических аллюзий. В своём творчестве акмеисты стремились преодолеть их и выйти на свою дорогу. По определению В.М.Жирмунского, “акмеисты – преодолевшие символизм”.

Гумилёв считал, что символизм изжил себя. В противовес символизму с его загадочной недосказанностью, в какой-то мере разрушавшей логику изложения, акмеисты вдохновлялись красотой окружающего мира и чувствами человека, придавая им изящную словесную форму, но сохраняя прямую литературную композицию.

Трудно сказать, какое из течений имело под собой больше оснований. Нам досталось прекрасное наследие лучших образцов той эпохи. Эти образцы подобны редким экзотическим цветам, каждый вид которых прекрасен по-своему. В этой борьбе двух противоположностей родилось немало ярких строк, поражающих красотой и силой слова.

Ранее незаслуженно забытое, а ныне вдохновляющее современников творчество Николая Гумилёва словно напоминает нам о том, что поэзия – это не обязательно дремучий лес запутанных магических символов, не всегда понятных даже их создателю. Избегая громоздких хитросплетений можно достигнуть цели, заворожив читателя и благозвучным слогом, и благородной идеей. В своих работах Гумилёв убедительно доказывает, что ясность изложения поэтической мысли, чёткая образность в деталях, а также сохранение прямой литературной композиции позволяют проявить поэтическую глубину и выявить масштаб и силу творческого начала.

Я в лес бежал из городов,

В пустыню от людей бежал…

Теперь молиться я готов,

Рыдать как прежде не рыдал.

Николай Гумилев. «Я в лес бежал из городов…», 1902

Термин “акмеизм” пришёл из греческого. Он означал “высшая степень, вершина, цветение, цветущая пора”. Именно к вершине поэтического мастерства и были направлены духовные поиски Николая Гумилёва. Как и всякий поэт, Гумилёв задавался философскими вопросами. В мировоззрении Гумилёва прослеживается тема религиозных исканий, предназначения поэта в окружающем мире, торжестве духовного над телесным. Вместе с тем он считал себя ремесленником, осмысленно занимавшимся поэзией как делом своей жизни, осознавая необходимость оттачивать литературное мастерство, а не растворяться в поэтическом экстазе. Акмеизм стал для Гумилёва своеобразной эстетической платформой, в которой он искал себя до ухода на фронт во время Первой Мировой Войны. В 1912 году “Цех поэтов” начал выпускать журнал “Гиперборей”, окончательно закрепив акмеизм как новое явление.

В творчестве Гумилёва есть нечто сказочное, балладное, песенное, хоть и без иллюзорных размытий поэтического импульса – в них нет места образности ради образности.

В “Песне о певце и короле”, “Сказке о королях”, “Принцессе”, “Колдунье”, “Русалке” сказочность проявляется особенно ярко.

Я люблю её, деву-ундину,

Озарённую тайной ночной,

Я люблю её взгляд заревой,

И горящие негой рубины…

Потому что я сам из пучины,

Из бездонной пучины морской.

Николай Гумилев. «Русалка»

Не случайно некоторые его стихотворения легко и непринуждённо ложатся под музыкальное сопровождение. Эти строки хочется читать нараспев, растворяясь в звуках флейты и гитарных аккордов.

Музы, рыдать перестаньте,

Грусть вашу в песнях излейте,

Спойте мне песню о Данте,

Или сыграйте на флейте.

Дальше, докучные фавны,

Музыки нет в вашем кличе,

Знаете вы, что недавно, недавно,

Бросила рай Беатриче.

Творчество Гумилёва пропитано щемящей тоской по прекрасному, высокой художественной текстурой и вместе с тем – удивительной ясностью в образной подаче. Это, безусловно, поэзия высшей пробы, которая, однако, находит отклик в самых разных сердцах. Мы любим его за эту возвышенную искренность. Каждый может найти в нём нотку волшебства и поистине архетипических аллюзий, знакомых читателю по наитию. Не в этом ли смысл подлинного искусства?

Список источников:

1) Николай Гумилёв: электронное собрание сочинений
https://gumilev.ru

2) Азбука литературы. Валерий Брюсов “Баллада о любви и смерти”, 1913
https://www.askbooka.ru

3) Жирмунский В.М. “Преодолевшие символизм” Впервые: Русская мысль, 1916, затем вошло в книгу Жирмунский В.М. “Вопросы теории литературы”, 1928, Жирмунский В.М. “Теория литературы. Поэтика. Стилистика”, 1977, с. 106-133

4) Определение акмеизма https://www.culture.ru

63. Юрий Санберг, журналист, филолог, доктор (Ph.D) бизнес-администрирования. Московская область

Папироска перед расстрелом

Сто лет заговору Владимира Николаевича Таганцева. О подпольной организации до сих мало что известно, недостоверно даже число томов следственного дела. Из 250 томов рассекречены только три, утверждают современные биографы Гумилева [1]. Всего же томов 382, пересчитала в 1992 году Прокуратура РФ [2].

Заговор карикатурный, ученые да поэты негодные заговорщики: литературная поза плохой помощник, кровью за нее заплачено.

Человек больших страстей нынче предназначен исключительно для телеэкрана; в жизни он не выживает – ни тогда, ни сейчас. Гумилевская жизнь насквозь сериальна, собрана и смонтирована по законам жанра [3]. Высокое и низкое здесь рядом, трагическое и смешное рука об руку.

Ключевых сцен в сериале можно предложить две: драматический поединок со следователем и спокойно выкуренная сигаретка перед расстрелом.

Но не только. Обязательно должен появиться пугающий мир суицидников: три (по меньшей мере) попытки самоубийства Гумилева, одна – Ахматовой. Раскачивание Гумилевым корзины, с помощью которой он переправлялся над крокодильими головами. Очищение от грехов в гробнице Шейх-Гуссейна рядом с горами костей и черепов. Дуэль с Волошиным, застрявшие в снегу машина и извозчик. Анекдотические поиски волошинской калоши, без которой тот отказывался от поединка. Вот ведь поэты: непременно стреляться нужно на Черной речке и старинными пистолетами пушкинской эпохи.
Бесконечно прекрасный, полный чувств и эмоций, комичный бестиарий.

Гумилев не выносит музыки и затыкает руками уши. Еще он топит камин роскошным 30-томным собранием сочинений Шиллера на немецком, ибо люди, любящие Шиллера, не разбираются в стихах.
Критик Валериан Чудовский, как и Гумилев, некогда принадлежавший к кругу журнала «Аполлон», свою правую руку повесил на белую перевязь: «Не хочу ее подавать подлецам, сотрудничающим с большевиками». Гумилев с большевиками сотрудничал: как член редакционной коллегии советского государственного издательства «Всемирная литература», правления советского учреждения «Дом искусств», преподаватель Студии – советского учебного заведения [4].

Из первой мировой в сериал должно войти спасение пулеметной команды (услышал крик: «Братцы, помогите!», пробежал мимо, но вернулся и помог спасти станковой пулемет, за что и получил своего первого «Георгия»). Папироска под обстрелом немецкого пулемета, боевые товарищи, тянут его из окопа вниз за полы шинели.
И такая же папироска уже перед расстрелом, закольцованный сюжет.

Тяга к смерти и постоянное ее предощущение добавляет драме пронзительности, здесь все поэтически предвосхищено, даже безуспешный поиск своей могилы [5].

А какой прекрасный визуальный ряд! Заспиртованная голова штабс-капитана, курьера финского генштаба Юрия Павловича Германа (конспиративное имя «Голубь»), которую Агранов доставал из-под стола с внезапным вопросом: «А вы знаете этого человека?» [6].

Оставим в стороне ревизионерские подходы, рассчитанные на скандал и преодоление табуированного. Только факты документальной трагедии.

На роль антагониста Гумилева претендуют сразу четверо: чекисты Агранов, Дзержибашев, Дерибас и Якобсон.

Про Якова Сауловича Агранова забывают сказать, что он не только особоуполномоченный секретно-оперативного отдела ВЧК, но и секретарь Малого Совнаркома, выполняющий прямые поручения Ленина. Так что здесь нет иллюзий. И да, Агранов не чужд художественно-артистических салонов, он умен, разбирается в тонких материях.
«Работник ЧК Дзержибашев», который, по Георгию Иванову [7], пересказывал подробности расстрела Гумилева и сам был расстрелян в 1924 году, не установлен. На эту роль сейчас «назначается» Терентий Дмитриевич Дерибас [8], «почетный чекист». Есть даже сведения, что будто бы Дерибас еще в декабре 1922 года получил знак «Почетный работник ВЧК-ГПУ (V)» за № 9 (в табели о рангах это важно). Убежден, этого быть не может, знак начали вручать только летом 1923 года.

Дерибас награжден двумя орденами Красного Знамени и орденом Ленина, в 1938 году лишен наград и расстрелян (не в 1924-м!). Провоевав всю гражданскую, Дерибас стал специалистом по подавлению мятежей – мятежа Кронштадтского, а затем крестьянского восстания на Тамбовщине. Вряд ли он мог посещать гостиные богемы. Представляется, нет надежных оснований считать чекиста Дзержибашева Дерибасом, как это делают современные биографы Гумилева [9].

«Настоящий инквизитор» Якобсон, который якобы на допросах проводил с Гумилевым долгие диспуты, в исследовательской и популярной литературе в текстах остается «безымянным», без имени и отчества. Можно найти утверждение, будто Якобсон появился только раз в деле Гумилева, и в истории ЧК его нет. И поэтому Якобсон – всего лишь кличка Агранова. Или его «ширма». Высказана даже совсем экзотическая версия, что не только любовник Лили Брик Агранов (Янечка, Агран) приложил руку к гибели Гумилева, но и ее муж, опоязовец и чекист, «тот самый» Роман Осипович Якобсон.

Следователь Якобсон существовал, давайте впервые назовем его – Евгений Львович. Родившийся в Вильнюсе в 1895 году, в 1921 году стал работать в ВЧК, а уже в 1923 году на основании заявления о желании продолжить образование из органов ушел, следует из автобиографии Якобсона, написанной в декабре 1936 года [10]. На учебу его так и не послали, а отправили работать ревизором. В должности управляющего Охото-Аянским Госрыбтрестом состоял на особом учете в НКВД. Арестован в сентябре 1937 года, в марте 1938 года осужден Военной Коллегией Верховного Суда СССР и расстрелян [11].

Отец подрядчик, мать домохозяйка. Первоначальное образование – еврейская гимназия. Ушел из семьи, от «деспотического режима». Воевал в империалистическую, дезертировал, был приговорен к десяти годам тюрьмы, вернулся в Вильнюс и работал следователем в Ревкоме, поляками был арестован, освобожден Красной Армией, воевал на Варшавском фронте в корпусе Гая, был интернирован в Германию, бежал, в Берлине работал в бюро военнопленных. Потом был «отправлен в Москву в распоряжение товарища Дзержинского».

Некогда было учиться, чтобы разбираться в литературе.
Уточнить следует фамилию проводившего обыск, которая кочует из публикации в публикацию – «Обыск производил: сотрудник для поручений Монтвилль». А он Монтвилло Рихард Осипович, поляк. Родился в 1892 году, член ВКП(б) c 1932. Арестован в мае 1938-го, а в сентябре 1939-го дело прекращено, освобожден. Информации о смерти нет [12].

Телесериал может быть развернут в сторону мистического триллера. Призрак Гумилева является к своим убийцам в предрассветный час, любимое время расстрелов ПетроЧека, ледяным стволом нагана касаясь затылка. Почти никто не уцелел, всех поглотил Большой террор.

Забытый всеми футурист Сергей Павлович Бобров, «сноб, кокаинист», близкий к ВЧК и «вряд ли не чекист сам», позже статистик, говоривший о Гумилеве «шикарно умер», легко отделался тюрьмой, высылкой на три года в Кокчетав и довоенной жизнью на 101-м километре в Александрове. Пережил всех [13].

Петроград, полный смерти, страха и отчаянья, заполненный то ледяным ветром, то сыростью и туманом, здесь окажется не банальной декорацией, а скрытой движущей силой сюжета.

Литература:

1.Таганцевский заговор: к 90-летию нерассекреченного дела/Поверх барьеров с Иваном Толстым. Беседуют И. Толстой и В. Черняев [Электронный ресурс] //Радио «Свобода». – 2011. – 8 нояб. URL: https://www.svoboda.org/a/24385412.html (дата обращения: 01.03. 2021).

2. Черняев, В. Дело «Петроградской боевой организации В.Н. Таганцева»// Николай Гумилев. Электронное собрание сочинений [Электронный ресурс]. URL: https://gumilev.ru/biography/194/ (дата обращения: 01.03. 2021).

3. Гумилев как персонаж в кино – чаще всего символ времени, лишенный глубины и психологизма. Последние ленты несложно перечислить: Концепцию «корабль сумасшедших людей в океане революции» в 5-серийном фильме «Своя чужая жизнь» (реж. Александр Рогожкин, 2004) иллюстрирует следующий эпизод. Писательский паек – селедка. Гумилев вздыхает: «Странно. А в Африке я мечтал о соленой селедке и вареной картошке». «Луна в зените» (реж. Дмитрий Томашпольский, 2007), четырехсерийный фильм на основе незаконченной ахматовской пьесы «Пролог, или Сон во сне». Сложных отношений Ахматовой с Гумилевым нет.
Драма «Татарская княжна» (реж. Ирина Квирикадзе, 2008), Ахматова попадает в Париж и вспоминает о романе с Модильяни.
«Эллизиум (реж. Андрей Эшпай, 2010), где Гумилева нет, а есть мифический персонаж Андрей Тучков, конфликт с Волошиным вокруг Елизаветы Дмитриевой разрешен иначе. Фильм, скорее, «по мотивам» Серебряного века.
Сериал «Крылья Империи» (реж. Игорь Копылов, 2019, 12 серий) показывал плохие зрительские рейтинги, после четвертой серии режиссер заявил о провале, но «Первый канал» рискнул снова повторить премьерный показ. Роман Софьи Беккер (подразумевается Лариса Рейснер) с Гумилевым сдвинут в февраль 1917 года.

4. Чуковский, Н.К. О том, что видел: Воспоминания. Письма. М.: Молодая гвардия, 2005. 137 с.

5. Сурат, И. Расстрел. // Новый мир [Электронный ресурс]. URL: http://www.nm1925.ru/Archive/Journal6_2018_6/Content/Publication6_6937/Default.aspx (дата обращения: 01.03. 2021).

6. Таганцевский заговор: к 90-летию нерассекреченного дела/Поверх барьеров с Иваном Толстым.

7. Здесь и далее: Иванов Г. Собрание сочинений. Т. 3. М. 1994. С. 168.

8. См.: Зобнин, Ю.В. Казнь Николая Гумилева. Разгадка трагедии. Эксмо, Яуза. 2010.

9. Валерий Шубинский считает Дзержибашева и Дерибаса одним лицом. См.: Шубинский, В. Зодчий. Жизнь Николая Гумилева. АСТ, Corpus. 2010.

10. Первый публикатор инициалов следователя Якобсона, его фотографии 1936 года из личного листка по учету кадров и его автобиографии – В.Д. Тополянский. См.: Тополянский, В.Д. Убийство поэта. «Дело» Николая Гумилева [Электронный ресурс]//Наше наследие. 2017.- № 121. URL: http://www.nasledie-rus.ru/podshivka/12110.php (дата обращения: 01.03. 2021).

11. Открытый список. Якобсон Евгений Львович (1895) [Электронный ресурс]. URL: https://ru.openlist.wiki (дата обращения: 01.03. 2021).

12. См.: Кадровый состав органов государственной безопасности СССР. 1935−1939. Персоналии. [Электронный ресурс] URL: https://nkvd.memo.ru (дата обращения: 01.03. 2021).

13. О Боброве интересно написал Михаил Леонидович Гаспаров, много общавшийся с ним в своей юности: Гаспаров М. Л. Записи и выписки. М., 2000. С. 385–394.

62. Анатолий Щевьёв, преподаватель кафедры Истории, философии и права Рязанского государственного радиотехнического университета им. В. Ф. Уткина.

Я — угрюмый и упрямый зодчий

Храма, восстающего во мгле,

Я возревновал о славе Отчей,

Как на небесах, и на земле…

Душа человека – сокровенное место, к которому мы ищем дорогу всю свою жизнь. Еще в детстве с замиранием сердца нам открывается тайна существования души через изначальный голос совести, через прикосновение любви родителей, сквозь весеннее первое чувство. Мы точно знаем, что душа у нас есть, знаем и верим в ее бессмертие в форме высшего существа или небывалой энергетической сущности, способной изменить не только нас самих, но и весь мир.
Можно ли поменять душу, как пишет в своем стихотворении «Память» Николай Гумилев? Ведь даже взрослея, наша душа остается той единственной надеждой, благодаря которой мы и остаемся Человеком и ищем вечный путь к Универсуму, заключенному не только во Вселенной, но и в нас самих.

Конечно, наши поступки – плохие и хорошие – трансформируют внутренний строй души и могут ее в итоге видоизменить до неузнаваемости, сделать либо совершенным инструментом человеческого бытия, либо уродливой копией человеческой души. Тогда мы перестанем слушать голос совести, перестанем чувствовать, любить, сострадать, а в итоге – перестанем жить той жизнью, что нам положена по праву и дару «образа и подобия».

Н. Гумилев показывает, что человек, стремящийся к истине, обязан в любом случае свою суть сохранить. Пусть она меняется с годами, уходят или добавляются ее компоненты, но будучи настоящими зодчими своей жизни, своей души, как Храма, мы проектируем свою вечность тонкой и искрящейся лестницей уходящей в высоту недостижимого Космоса.

61. Анна Сергеева, студентка Юго-Западного государственного университета. Курск

Колдовской ребенок Н. С. Гумилев

Время вступления Гумилева на литературное поприще было временем расцвета серебряного века русской литературы. В символизме происходили сложные процессы. Вовсю разгорались теоретические споры. Символизм достиг своих вершин, возникло диалектическое несоответствие устаревшей формы быстро развивающемуся содержанию. В этом водовороте событий скажет своё слово и Гумилев. Он станет одним из главных создателей нового течения – акмеизма.

Одним из ключевых в понимании всего творчества поэта является стихотворение «Волшебная скрипка», написанное для сборника «Романтические цветы». В стихотворении речь идет о глубинном значении искусства:

Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,

Не проси об этом счастье, отравляющем миры,

Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,

Что такое темный ужас начинателя игры!

Эти слова явно обращены к самому себе. В образе скрипки выступает поэзия, которая является одновременно и высшим блаженством, и смертельным заклятьем. Ведь для нее — вся его жизнь.
Этим стихотворением Гумилев раз и навсегда решает для себя извечный вопрос: искусство для жизни или жизнь для искусства.
Романтик Гумилев поэзии зла противопоставил поэзию красоты земных странствий и поэзию мечтаний. Над этим сборником Гумилев продолжал работать на протяжении всей жизни.

Гумилев с трепетом ждал, как отнесется к книге Брюсов, и поэтому отсылает ему экземпляр «Романтических цветов» с припиской, что книгой он не доволен, но доволен, что издал ее. Этим он настраивает сам себя на серьезный разговор и просит своего наставника не о снисхождении, а о разборе.

Отзыв на книгу появился довольно быстро, В. Я. Брюсов писал: «…видишь, что автор много и упорно работал над своим стихом. Не осталось и следов прежней небрежности размеров, неряшливости рифм, неточности образов…»

Брюсов, однако, считает сборник только ученической книгой. «Но хочется верить, – пишет он, – что Н. Гумилев принадлежит к числу писателей, развивающихся медленно и по тому самому встающих высоко».

С раздвоенным настроением Гумилев вернулся в Россию. С одной стороны — обнадеженный отзывами, с другой — обескураженный рангом ученичества.

Но именно в эти годы в творческой судьбе поэта наступает перелом, которого он так ждал. Его приглашают сразу в три альманаха, в которых он печатает по циклу стихотворений.
Но успехи не кружили голову поэту, а наоборот, заставляли его еще строже относиться к себе, откладывать уже готовые рукописи, пересматривать и перерабатывать написанное.

В Петербурге Гумилев сближается с О. Мандельштамом и А. Н. Толстым, он собирает у себя большое общество поэтов и любителей поэзии. Литературные споры должны были находить свой выход, и у Гумилева возникает мысль о собственном издании. Им становится журнал «Остров», который, правда, вскоре постигла неудача, но свой вклад в будущее становление поэта он успел внести. После эпопеи с этим изданием он близко сошелся с И.Ф. Анненским, В. Ивановым и М. Волошиным. На этих встречах родилась идея выпускать свой солидный журнал. Инициатором, организатором и редактором нового журнала стал С. К. Маковский, и в ближайшее время стал выходить «Аполлон» — будущий оплот акмеизма.

Лед отчуждения вокруг Гумилева тронулся, блестящий ум и литературные способности снискали ему признание в модных салонах северной столицы.

Весной 1910 года выходит третий сборник стихов Гумилева — «Жемчуга». Книга, выпущенная солидным издательством, сразу обратила на себя внимание литературной общественности, принесла Гумилеву всероссийскую известность и признание.

Брюсов пишет: «Почти все его стихотворения написаны прекрасно, обдуманным и утонченно звучащим языком. Н. Гумилев не создал никакой новой манеры письма, он заимствовал приемы стихотворной техники у своих предшественников, он сумел их усовершенствовать, развить, углубить, что, быть может, надо признать даже большей заслугой, чем искание новых форм, слишком часто ведущее к плачевным результатам».

Действительно, Гумилев не ищет новых форм, но мастерски использует известные. Он обращается к классическим образам, и они получают иное философское толкование.

Гумилев отходит от довлеющего символа, во многом нарушает заповеди символизма. Наряду с формой тщательно разрабатывает содержание, создавая свой поэтический кодекс чести. Он бунтует.

Гумилев стал тонким мастером стиха, возможно, именно потому, что сам к себе предъявлял очень высокие требования. Оценки, даваемые своим успехам, были самыми жестокими, порой уничтожающими. По строгости с ними не может сравниться даже отзыв С. Городецкого в газете «Против течения», который клеймил поэта за пустоту души, яркость формы, тут же — за бледность и вялость, бескровную изысканность и, наконец, утонченность без тонкости.
И тем удивительнее факт, что вскоре Городецкий и Гумилев станут учредителями нового литературного течения и выступят в унисон.
Сближение двух столь разных поэтов произошло в начале 1911 года, когда Гумилев начал проводить у себя литературные вечера, из которых постепенно рождается «Цех поэтов». В недрах этого объединения и вызревает акмеизм.

Принято говорить, что предтечи акмеизма были объявлены Гумилевым неудачно. У литераторов вызывали недоумение собранные под одни хоругви Шекспир, Рабле, Вийон и Готье, каждый из которых оставил свою, не схожую с другими школу. Гумилев же ратовал за объединение всех их в одну — новую.

Чем же был акмеизм и против чего он протестовал? Символизм во главу угла ставил символ, а все остальное оставлял на заднем плане, в том числе и события. Гумилев же — романтик, у него на первом плане — события, которые могли уже потом облекаться и в символы. Романтика и рамки формального символа должны были рано или поздно вступить в противоречие, содержанию стало тесно в рамках узкой формы, поэтому и выход Гумилев искал в уничтожении ее, вернее, в ее безграничном расширении. А для этого ему необходимо было призвать на помощь психологизм Шекспира, воспевание радости тела Рабле, физиологизм Вийона, новую блестящую форму Готье.

По сути, Гумилев доказывал, что настоящий писатель всегда выше школ, течений и направлений, он берет везде то, что ему нужно, отбрасывая пустое и отжившее.

Гумилев свято верит в волшебство и магическую силу слова. Он верит, что словом можно остановить солнце и разрушить города, но слово всесильно, пока оно живет, пока оно свободно.

Список литературы:

1. Брюсов В. Я. Среди стихов. 1894-1924. Манифесты. Статьи. Рецензии / В. Я. Брюсов — Москва: Советский писатель, 1990. – 724 с. — Текст : непосредственный.

2. Гумилев, Н. С. Письма о русской поэзии : сборник / Н. С. Гумилев. — Москва : Современник, 1990. — 381 с. — Б. ц. — Текст : непосредственный..

3. Полушин В. Л. Жизнь расстрелянного поэта / В. Л. Полушин. – Москва: Молодая гвардия, 2006. – 213 с. — Текст : непосредственный.

60. Александр Сергеев, ученик 11 класса. Поселок Наушки, Республика Бурятия

К юбилею Николая Гумилёва

Но не надо яства земного

В этот страшный и светлый час,

Оттого, что Господне слово

Лучше хлеба питает нас.

В этом году исполнится 135 лет со дня рождения Николая Гумилёва и сто лет с момента его трагической гибели. Гумилёва без сомнений можно назвать одним из величайших русских поэтов серебряного века и небезосновательно, Николай является основателем школы акмеизма, одного из модернистских течений литературы. Но помимо прочего Гумилёв был так же истинным патриотом России, воевавшим за нее на полях первой мировой, что отразилось в его творчестве, причем как в поэзии, так и в прозе. Именно об этом его периоде жизни я бы и хотел поподробнее написать. Но для начала расскажем немного о личности Гумилёва. Этот человек обладал поистине несгибаемым характером. Несмотря ни на что, Гумилёв всегда оставался тем, кем он всегда был. Ни война, ни революция, ни неожиданный арест не смогли заставить его измениться. Напротив, все эти события только укоренили в Гумилёве те качества, которых не было у многих его современников (да и у многих ныне живущих людей).

Начало первой мировой Гумилёв воспринял восторженно, что в целом соответствовало начавшемуся общему патриотическому подъему по всей России. Практически сразу он записался добровольцем в русскую армию, несмотря на то, что ранее был освобожден от военной службы по состоянию здоровья. Пройдя подготовку Гумилёв прибыл в Лейб-гвардии Уланский полк, забросив богемную жизнь он не следил за последними новостями в жизни российских деятелей культуры, полностью отдавшись боевым действиям. Храбро сражаясь русский поэт был награжден двумя Георгиевскими крестами четвертой и третьей степени. Тем не менее свою творческую деятельность Гумилёв не забросил. Так в 1916 году вышел сборник стихов “Колчан” – посвященный событиям на войне. Не знаю, как вам, но на меня “Колчан” произвел глубокое впечатление. Особенно мне понравилось то, что о самой войне Гумилев пишет так, будто она происходит где-то на фоне, а сам лирический герой, хоть и является её непосредственным участником, но для него война это не просто бои, победы и поражения. Для Гумилёва более важным фактором является состояние духа, с которым человек проходит через нелегкое бремя войны. Дух Гумилёва например был непоколебим. В стихотворении “Наступление” чувствуется та уверенность и возвышенность с которой поэт отправлялся на фронт. В том же 1916 году выходит и его прозаическое произведение, очерк “Записки Кавалериста” – написанный Гумилёвым в ходе компаний 1914-1915 годов. В очерке, который Николай писал в виде заметок, довольно долгое время читателю показана подноготная, обыденная жизнь солдат, вне боевых действий. Что характерно, сами боевые действия, так же как и в стихах описываются скорее фоном. Этот очерк фактически является небольшой автобиографией Гумилёва, рассказывая нам о маленьком кусочке жизни поэта, который смог оказать на него большое влияние. Так, после войны Гумилёв только еще более укрепил свои христианские убеждения.

На мой взгляд Гумилев с честью прошел войну, на которой его характер не сломался, но только еще более закалился. Таких людей как Николай Гумилёв испытания делают еще сильнее. Даже после октябрьского переворота поэт не стал мириться с поражением России, а продолжал принимать участие в боевых действиях в составе Русского Экспедиционного Корпуса. Зная, что на родине его ждет неминуемая гибель Николай наперекор судьбе, рискуя жизнью вернулся в Россию. Не страшась смерти он открыто говорил о том, что является монархистом, невзирая на возросшие репрессии. Когда же машина жестокого правосудия коснулась и Гумилёва, он не теряя самообладания смело смотрел в лица своим палачам, сохраняя свое мужество и достоинство. Приняв смерть подобно святому воину мученику Маврикию Фивейскому, Николай покрыл свое имя славой.

Гумилёв, хоть и жил в двадцатом веке, оставался рыцарем, идя наперекор своему времени. Его пример показывает нам, что идеалы прошлого, такие как: любовь, отвага, честь – не забыты. Его пример говорит нам о том, что место рыцарству будет всегда, что человек, должен идти вперед даже если кто-то сомневается в его силах двигаться дальше. Для меня Гумилёв является прежде всего поэтом рыцарем, который не смотря на меняющиеся реалии мира не предал свои идеалы, оставаясь самим собой.

59. София Кипарисова, преподаватель. Рязань

Стихи, пропахшие ветром

Зачем нам нужны стихи? Для чего нужна поэзия в современном бешенном мире, выставляющем себя напоказ в соцсетях и интернет-каналах?

Кто-то скажет: чтобы чувствовать боль. Свою и чужую. Если болит, значит, еще жив. Ведь сжимают болью грудь строки Ахматовой, ноют старые раны стихов писателей-фронтовиков, ломят виски слова современной поэзии, наполненные бессмысленной жестокостью мира.

Кто-то скажет: чтобы проснуться и осознать свою несвободу. Не выходят из комнаты поклонники Бродского. Пилят решетки тюрем и цепи оков читающие Пушкина. Захлебываются призывами сорвать замки запретов и ограничений рок-поэты.

Кто-то скажет: чтобы стать лучше. Учат душевной чуткости стихи Асадова и Евтушенко, вскрывают и обличают лезвия пущенных Маяковским ножей, заставляют задуматься острые иглы упреков Есенина.

А я скажу, чтобы чувствовать. Чтобы закрыть глаза и ощутить свежий морской ветер. Увидеть нежную розовую и сиреневую пену рассветов, гребни волн, поднимающихся к небесам, базальтовые скалы и утонувшие в плюще ущелья, синие звезды и Млечный путь, сумрачные рощи и тропические сады…

Капитаны и охотники, мореплаватели и цари, воины и музыканты – все они оживают перед нами, проживают яркую, сверкающую, как комета, жизнь. Такую, которую прожил сам поэт. Николай Гумилев – рыцарь и охотник, солдат и поэт, путешественник и заговорщик. Он жил так, словно снимался в приключенческом кино, всегда вопреки обстоятельствам, всегда наперекор трудностям, всегда назло сомнениям. И погиб, как его герои, – в плену, от руки дикарей. Дикарей, не умеющих ценить прекрасное, выменивающих жемчужины слов на зеркальце самолюбования. Он проиграл им. И все же он выиграл. Он выиграл все свои сражения и, даже погибнув, победил. Победил словом. Тем самым, что останавливало солнце. Тем самым, что разрушало города. В нелегком поединке, что зовется историей, Гумилев победил: сейчас, спустя 100 лет, его помнят, его любят, его читают, им восхищаются. И палачей его тоже помнят, история сохранила и их имена, но только в одной связке с его. В контексте его жизни. В контексте его смерти. И в контексте его победы.

Стихи Гумилева, пахнущие ветром и морской солью, поют нам, как струны зурны, о сказках далеких стран, о страстях вождей, о великой и вечной любви. Время останавливается и поворачивает вспять. Архангелы, люди, цветы, горы и море, кондоры и львы, сама смерть с костлявой усмешкой останавливаются на мгновение, чтобы склонить голову перед Поэтом.

Так в чем же секрет? Если бы мы писали литературоведческую статью, то ответили бы – в лингвокодах, используемых автором, в технике вербального пейзажа, реализующегося в строках. В текстах Гумилева частотны лексемы «небеса», «крылья», названия птиц и небесных светил, с одной стороны, а с другой – лексемы, называющие воду, «корабль», «волны», «море». Стихии воздуха и воды образуют концепты, создающие настроение свободы, ощущение простора и полета, покачивающихся на волнах парусов. Этим ощущением пропитаны многие строки поэта, например, приведенные ниже.

Стихия воды:
«На полярных морях и на южных»;

«Пусть безумствует море и хлещет»;

«Да двенадцать тысяч футов моря»;

«Целую ночь над южным морем»;

«Солью моря пропитана грудь»;

«Гребни волн поднялись в небеса»;

«Когда волны ломают борта»;

«Всё казалось мне, что в белой пене»;

«Клочья пены с высоких ботфорт»;

«То – река весною»;

«качаясь на влаге широких озер»;

«В мутной мечутся воде»;

«Мы видели горы, лес и воды»;

«Ах, ему так звонко пели воды»;

«Водопадам и облакам»;

«Как воды утром, розовеют птицы»;

«Припадает к воде и пьет»;

«Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя»;

«Словом останавливавший дождь»;

«Сквозь дождем забрызганные стекла»;

«Капли в лужах плещутся размерней»;

«Глубокие, прозрачные бассейны»;

«Шелестят паруса кораблей»;

«Вдали он подобен цветным парусам корабля»;

«За кормой большого корабля»;

«Я, как брату, верил кораблю»;

«Забывают на тонущем корабле»;

«Неожиданно бросить фрегат»

Стихия воздуха:
«И за огненными небесами»;

«Над холодеющими небесами»;

«Гребни волн поднялись в небеса»

«Вставшем до небес»;

«Как на небесах, и на земле»;

«В дымном небе плавали кондоры»;

«Ночь тяжелая с неба спустилась»;

«Слава, слава небу в тучах черных»;

«Водопадам и облакам»;

«В мир самых белых облаков»;

«И завидовали облака»;

«томлюсь от луны»;

«равняться осмелится только луна»;

«Блестит луна – твое запястье»

«Звезды жались в ужасе к луне»;

«Светилась синяя звезда»;

«Что ты – лишь синяя звезда»;

«От звезд слетает тишина»;

«Солнце останавливали словом»;

«Солнце свирепое, солнце грозящее»;

«Солнце, сожги настоящее»;

«Еще не появившиеся крылья»;

«И орел не взмахивал крылами»;

«Что в полете воздушном и смелом»;

«Ты птицей раненой»;

«розовеют птицы»;

«орел не взмахивал крылами»;

«Старый ворон»;

«был лебедем»;

«Ее фламинго плавает в лазури»

Все дело в них, в словах, в строках, в строфах, которые, как мазки кисти дерзкого художника, рисуют в нашем воображении картины: мы видим вздымающиеся волны и птиц, расправляющих крылья, мы видим лунный свет и мерцание далеких звезд, мы видим гордые корабли и скользящие паруса, нагретую солнцем палубу и капли дождя. Феномен Гумилева – текст, который визуализируется, текст, который шумит дождем и дрожит луной, текст, который пахнет ветром.

58. Наталья Бирюкова, учитель русского языка и литературы МОУ СОШ №3 им А. П. Иванова. Бежецк, Тверской области

Поэт. Воин. Путешественник

Иду с работы по улице Большой города Бежецка. Уже смеркается. Ночные тени мелькают по улицам, растворяясь в ночной мгле. В отблесках фонарей танцуют ночные образы. И вот снова передо мной памятник знаменитой семье Ахматовой – Гумилевых. Бронзовые изваяния светятся в ночном сумраке. Вся семья собралась вместе. Грациозная Анна Андреевна Ахматова гордо сидит и смотрит вдаль. Лев Николаевич Гумилев – ученый, историк, стоит с книгой. Отец семейства – Николай Степанович Гумилев внимательно смотрит на нас, прохожих. Остановилась. Смотрю на людей, которые оставили свой след на древней бежецкой земле.

Родился Николай Степанович Гумилев в Кронштате в 1886 году, но здесь, в Бежецком краю, на старинной русской земле, находится его родовое гнездо — село Слепнево. Оно принадлежало матери Н.С. Гумилева – Анне Ивановне Гумилевой, в девичестве Львовой. Два брата Дмитрий и Николай приезжали в Слепнево, навещали мать и все свое семейство.

Сейчас уже нет этой деревни, стерла история Слепнево с карты, но есть старый вековой дуб, который помнит все. Он свидетель приезда Гумилева со своей супругой А.А.Ахматовой в барскую усадьбу; помнит, как местные жители удивленно смотрели на не похожую на поместных дам Ахматову; помнит, как дали ей прозвище – француженка; помнит строки Ахматовой о тверском крае: «тверская скудная земля»; помнит, как Гумилевы сидели в саду и пили чай; помнит, как Н.С.Гумилев собирался в путешествия и возвращался из дальних странствий; помнит, как радостная весть о рождении сына Льва разнеслась по округе; помнит детский смех Левушки, его взросление и мужание; помнит уход Н.С.Гумлиева на фронт и возвращение его домой героем – много помнит вековой дуб. Он хранит это в своей памяти, которую нельзя уничтожить. Дом Гумилевых сохранился, его перевезли в деревню Градницы. Именно здесь сейчас находится дом-поэтов, сюда приезжают туристические группы и поэты-почитатели творчества Ахматовой и Гумилева.

Мы знаем Николая Степановича Гумилева, как поэта серебряного века, как основателя Цеха поэтов. Поэты –акмеисты стремились к прекрасному. Противопоставляя себя символистам, акмеисты провозглашали точность слова и образов. Действительно, образы в стихах Н.С.Гумилева чисты и прозрачны. Они легки и воздушны. Например, вспомним стихотворение «Старые усадьбы»:

Дома косые, двухэтажные,

И тут же рига, скотный двор,

Где у корыта гуси важные

Ведут немолчный разговор.

Сразу представляешь образ старинной барской усадьбы: господский дом, хозяйственные постройки, живность во дворе. Все живет, дышит, шумит и гудит. Образы здесь настоящие, живые.
А как Николай Степанович с нежностью вспоминает детские годы: он вспоминал русские поля, сенокос, детские мальчишечьи забавы. В стихотворении «Детство» он пишет:

Я ребенком любил большие,

Медом пахнущие луга,

Перелески, травы сухие

И меж трав бычачьи рога.

Все в стихах поэта напоминает Слепнево –родную барскую усадьбу. Именно оно стало для Николая Степановича второй родиной, обителью, куда он приезжал, гостил, отдыхал. Именно, здесь в имении, у него рождались стихи, именно здесь, он мечтал о путешествиях, дальних странствиях. Он действительно много путешествовал. Африка- загадочная необычная страна манила его. В 1910 году он приехал туда как турист, а в 1911 году — уже как журналист журнала «Аполлон», а 1 913 году уже как член экспедиции от Академии наук. Из-под пера Николая Степановича выходит изящный образ жирафа, такой необычный и настоящий.

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится только луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Образ прекрасного жирафа стал символом Гумилева –путешественника. Николай Степанович –открыватель прекрасного, нового, необычного для нас, его потомков.

1914 год. Война. Страшная весть разнеслась по всей округе. Николай Степанович никогда не был равнодушен к тому, что происходит вокруг. Он был предан идеалам Родины. В августе 1914 года он добровольцем уходит на фронт, после двухмесячной подготовки, Н.С.Гумилев отправлен в южную Польшу. В ноябре 1914 года он принял боевое крещение. Он воин, защитник интересов России. За смелость и отвагу удостоен Георгиевского креста четвертой степени. 1915 год Николай Гумилёв встретил на Западной Украине, под Волынью. Его подразделению была поставлена задача удержать позицию до подхода пехоты. Операция удалась: было спасено несколько пулемётов, один из которых вытащил на себе Гумилёв. За это Приказом по Гвардейскому кавалерийскому корпусу от 5 декабря 1915 года он награждён знаком отличия военного ордена Георгиевского креста третьей степени. Этой наградой Николай Степанович очень гордился.

Жизнь Николая Степановича Гумилева была полна тревог, волнений, потерь. В 1918 году он расстается с А.А.Ахматовой. Сама Анна Андреевна просила его о разводе. Это был удар. Настоящая трагедия для поэта, воина, путешественника. Но он, сжав волю в кулак, не дал волю чувствам. Он мужественно принял этот роковой удар судьбы. Н.С.Гумилев погрузился в работу, в творчество. В Петербурге в доме литераторов он встретил ее, которая стала второй спутницей Никлая Степановича — Анна Николаевна Энгельгардт. Современники Н.С.Гумилева в шутку называли ее «Анной Второй», показывая превосходство А.А.Ахматовой во всех смыслах слова. Анна Энгельгардт, дочь петербургского литератора, была счастлива, когда Гумилев сделал ей предложение. Был ли счастлив он? Это риторический вопрос. Наверное, он не мог забыть свою «Первую Анну».

Жизнь поэта, воина, путешественника оборвалась трагически 26 августа 1921 года. Он обвинен в антисоветском заговоре и расстрелян. Он, человек, который всегда был предан Отечеству. Он, который посвятил много строк своей Родине. Он, который проникся теплотой и любовью к родной земле. Жизнь отмеряла ему всего лишь 35 лет. Так мало. Но прожил он их достойно. До сих пор непонятно, почему так была несправедлива судьба. Но факт остается фактом.

Снег играет в бликах фонарей. Он кружится и нежно ложится на землю. Белые снежинки укрывают тропинки в сквере, где стоит памятник Гумилевым-Ахматовой. Снежинки, прикасаясь к еще теплой земле, быстро тают. Жизнь красивых снежинок быстротечна! Также быстротечна была жизнь воина, путешественника, поэта Николая Степановича Гумилева. Быстротечна жизнь Гумилева, но она была полна впечатлений, открытий, новизны. Быстротечна, но она была прямолинейна и честна. А это вызывает гордость и уважение к Николаю Степановичу Гумилеву!

57. Владимир Злобин, писатель. Город Новосибирск.

Весёлые братья Николая Гумилёва

Если Гумилёв – то герой, покорённые континенты, два георгиевских креста и особое рыцарское безразличие к действительности, когда папироска перед расстрелом и тоненький фрак на балу в замерзающем Петрограде. Весь гумилёвский миф – о презрении обстоятельств, о том, что через судьбу можно прорубиться, как сквозь джунгли.

И потому чем-то странным, невероятным даже выглядит поздняя (1918) гумилёвская повесть «Весёлые братья». Она слабо связана не только с творчеством поэта, но и с мифом о нём, неожиданно увлекая Гумилёва не в Африку, а в сердце России, в пермскую лесную Сахару, куда с томиком Ницше отправляется этнограф Мезенцев. Исследователь сталкивается с сектой весёлых братьев, перед которой бессилен даже постигнутый Мезенцевым «психоанализ». Братья хотят «скомпрометировать всю европейскую науку», тем самым остановив её попытки развенчать Бога. Избы, голуби, «старообрядческие гимны», тёмные медведистые мужики-алхимики, бродяжничество, дьявольская литургия в молотильном сарае, тайные писания – образы «Весёлых братьев» можно связать разве что с несколькими гумилёвскими стихотворениями («Мужик», «Змей», «Старые усадьбы»).
Тем не менее, «Весёлые братья» не случайный опыт, а попытка Гумилёва войти в английскую (европейскую) литературу. Повесть писалась и переводилась в Лондоне, отсюда такое странное для русскоязычных начало, как «В Восточной России», но вполне понятный ориенталистский зачин «In eastern Russia…».

Хотя удивляют «Весёлые братья» не деталями, а замыслом. Смесь китежского утопизма, радикальных старообрядческих толков, гущи народной и народной же веры, сдобренной чем-то европейским… На ум сразу приходит «Серебряный голубь» Белого, что-нибудь из Клюева и даже «Пламень» Пимена Карпова – модная тогда пляска модернистского хлыстовства. Примерить это к аристократическому Гумилёву, если и играющему, то в Европу, попросту странно. Кто-кто, но не «конкистадор в панцире железном».

Вооружённый лучшими достижениями города (папиросами, Ницше и психоанализом), этнограф Мезенцев постепенно растеривает их всех, даже собственное желание записывать народные сказки. Наивное народничество исчезает: прояснить требуется не народ, а самого себя, шире – отношения города и деревни, модернизма и традиции, установить саму длину этих бинарных цепей. Не зря Мезенцев, словно прикованный, неотрывно следует за своими народными провожатыми. Они, как по инстанциям, ведут Мезенцева от события к событию, что фабульно напоминает классический приключенческий роман, близкий героике Гумилёва.

«Весёлые братья» остались недописанными: поэт, собравшись в Россию, передал лондонские черновики Борису Анрепу. Это как определило разброс толкований повести, так и оставило в неясности мотивы Гумилёва. Рыцарь и вдруг такое? Зачем? Кого бы он поддержал: таинственных заглублённых сектантов, возжелавших остановить мир, или отчасти колониальные приключения Мезенцева? Вспоминается «распутинское» стихотворение Гумилёва «Мужик»:

В чащах, в болотах огромных,

У оловянной реки,

В срубах мохнатых и темных

Странные есть мужики.

Цветаева назвала эти строки «шагом судьбы». Такой же судьбоносный шаг Гумилёв сделал в апреле 1918-го. Почему он отплыл не к белым, не куда-то на юг? Если плыть, то навстречу – первым беженцам, дракону и диктатуре. Испытание, достойное героя. Гумилёву была свойственна вера в то, что поэзия в своём пределе способна изменить мир, а сам он проводник эсхатологического переворота. И если Русь умыкнули в хлыстовский круг, поэт должен влиться в него, закружиться вместе со всеми – потерять голову, погибнуть или выкрикнуть что из жуткой тёмненькой круговерти. У Блока ведь получилось: написал в «согласии со стихией» великие «Двенадцать».

В неожиданной для Гумилёва тематике «Весёлых братьев» чувствуется накопленное напряжение Серебряного века. Этот вязкий илистый прилив из глубины России, низкоголосый гул, немота, морозные на стекле узоры, какой-то обездвиживающий навал, вата. Что-то было зачато. Не помешать уже. Можно только вслушаться, огласить. Возможно, так Гумилёв с запозданием и поступил.

Весёлых братьев пытались безоговорочно связать то с хлыстовством, то со староверами-бегунами. Не вступая в полемику, хочется заметить, что Гумилёв вряд ли был посвящён в тонкости дореволюционного сектоведения. Он знал, что те же хлысты именовали себя голубями, поэтому трижды отпускает это слово. То же самое с пляской. Слишком уж поверхностно, чтобы допустить осведомлённость поэта об устройстве самых закрытых старообрядческих толков (глухой нетовщины, бегунов). Напротив, братцы-весельчаки имеют родство с западной мыслью и не столько таятся, сколько конспирируются. В любом случае, неправильным кажется сам подход на установление истинности, на некое финальное описание.

«Весёлые братья» важны своей незаконченностью. Здесь есть простор для толкования и повод для заблуждений. Есть поиск – возможно, когда-нибудь отыщется полный обо всём чистовик. А пока всё обрывисто, лихо. Настоящая получилась поэзия: близость тайны и потому вечные о ней пересуды. Выход вновь не в словах, а в упрямой работе ног, в тропах и путешествиях.

В диком краю и убогом

Много таких мужиков.

Слышен по вашим дорогам

Радостный гул их шагов.

Весёлые братья бродят по стране. Им навстречу идёт Гумилёв.

Повесть не завершена.

56. Андрей Канавщиков, заместитель председателя правления Псковского регионального отделения Союза писателей России, председатель Литературно-художественной творческой группы «Рубеж», заместитель главного редактора АНО «Редакция газеты «Великолукская правда». Великие Луки, Псковской области

Охота охоты на слонов

Любые гипертексты с преувеличенным началом чего-либо – подозрительны. Показная сентиментальность так же напрягает, как и показная брутальность. Даже Хемингуэю верить получается через раз, уж слишком велика критическая масса всех этих его суперрыб, слонов и львов.

Но иногда находится автор, чей голос звучат явно, естественно и, словно шаманский заговор, сразу убеждает. Таков Николай Гумилёв.

Много их, сильных, злых и весёлых,

Убивавших слонов и людей,

Умиравших от жажды в пустыне,

Замерзавших на кромке вечного льда,

Верных нашей планете,

Сильной, весёлой и злой,

Возят мои книги в седельной сумке,

Читают их в пальмовой роще,

Забывают на тонущем корабле.

Сила Гумилёва, прежде всего, вот в этой интонации. Настоящей, без сюсюканья и интеллигентских условностей. Не зря он лучше многих будетлянских друзей понимал искания Велимира Хлебникова, в выборе между жизнью и творчеством выбиравшего их единство. Не зря Гумилёва дружно любят все романтики-авантюристы, вплоть до последнего титана хлебниковского призыва – Эдуарда Лимонова.

«Гумилёв – это наш Киплинг… Каждый становится тем, кого у него хватает дерзости вообразить. Вот и Гумилёв. Однако вообразить себя героем опасно, ибо всё вокруг героя превращается в трагедию», — говорил Лимонов, невольно равняясь на фигуру своего старшего товарища.

И именно с лекцией «Поэты-милитаристы Лермонтов и Гумилёв» выступал Лимонов, пытаясь обозначить собственный путь в творчестве, и именно гумилёвскую «Принцессу» читал Лимонов, нащупывая тот синтез «юной принцессы» и «рабочего, что работал в мрачной чаще леса», той вечной любви, которая всё объединяет и всё примиряет. Даже эстетский эпатаж превращая в позицию.

Мой отрицательный герой…

Его изящная спина

Сейчас в Нью-Йорке нам видна

На тёмной улице любой.

Параллель Хлебников – Лимонов так очевидна, поскольку искренность всегда прозрачна и чужда любому пафосу. Не зря ведь о расстреле Николая Гумилёва родилась целая легенда.
Когда его вызвали к шеренге солдат, назвали поэтом, а Николай Степанович заметил и расстрельщикам своим, и истории: «Здесь нет поэта Гумилёва, здесь есть офицер Гумилёв!». Сама легенда эта – уже живое стихотворение. Чеканная, как сталь лермонтовского кинжала и одновременно прозрачная, как воздух над утренней саванной.

Упрёки льстивые и гул мольбы хвалебный

Равно для творческой свободы непотребны,

Вам стыдно мастера дурманить беленой,

Как карфагенского слона перед войной.

Периодически появляются публикации, ведущие речь о том, что Гумилёв был «невиновен», что «дело Таганцева» сфабриковало ЧК. В действительности, с фактами спорить трудно даже при большом желании.

Таганцев показал, в частности, 6 августа 1921 года: «Гумилёв утверждает, что с ним связана группа интеллигентов, которой он сможет распоряжаться, и в случае выступлений согласна выйти на улицу, но желал бы иметь в распоряжении для технических надобностей некоторую свободную наличность». Сам Николай Степанович 18 августа сообщил следователю: «…в начале Кронштадтского восстания ко мне пришёл Вячеславский с предложением доставлять для него сведения и принять участие в восстании, буде оно переносится в Петроград. От дачи сведений я отказался, а на выступление согласился… Я выразил также согласие на попытку написания конттреволюционных стихов».

Понятно, что Гумилёв впрямую адские машинки в подвале не делал, и советских комиссаров в подворотнях не резал. Понятно, что расстрел для интеллигента – мера весьма чрезмерная. Однако, очевидно, что Гумилёв не просто выражал сочувствие заговорщикам, но и сам попросил денег на контрреволюционные цели, сам взял 200 тысяч рублей, которые при определённых обстоятельствах явно были бы направлены не в детский дом и не на свежие овощи старушкам богадельни.

А сколько было в тех показаниях поэта щегольской бравады! Только чекистские подвалы вынудили Николая Степановича признаться в мальчишеском озорстве самого этого утверждения, что он кем-то «может распоряжаться»: «…сказал…, что могу собрать активную группу из моих товарищей, бывших офицеров, что являлось легкомыслием с моей стороны, потому что я встречался с ними лишь случайно, и исполнить моё обещание мне было бы крайне затруднительно».
Поза? Маска? Театральный поэтический жест?

Впрочем, Гумилёв и не мог поступить иначе. Иначе это был бы не он. Был бы очередной эстет, играющийся в «конквистадоров», в «леопардов», в красивые позы и жесты. Гумилёв выбрал пулю большевиков, словно Хлебников – голод и бегство в новгородское Санталово, чтобы уйти от тифа.

Но, вступая, обновлённый, в неизвестную страну,

Ничего я не забуду, ничего не прокляну.

И чтоб помнить каждый подвиг, — и возвышенность, и степь, —

Я к серебряному шлему прикую стальную цепь.

Сотворение судьбы – словно сотворение своего главного стихотворения. И нельзя, писать про охоту на слона, про то, как винтовка стреляет между глаз «гиганта лесного», не становясь самому хотя бы на время этим слоном, этим объектом слоновьей охоты.

Именно про это вёл речь Лимонов, когда максималистски утверждал: «Для меня одно стихотворение «Жираф» стоит больше, чем роман Достоевского». Не потому, что роман Достоевского плох, а потому, что у каждого предмета и явления есть своя мистическая цена и соответствовать ей часто куда тяжелее, чем просто мыслить, ещё не понимая, что «кажущаяся странная детская простота» Гумилёва – это не уловка праздного ума, а высшая библейская искренность.
Гумилёв нашёл тот единственный интонационный баланс между страстью, порывом индивидуальности и человеческой мудростью вообще. Только он (на правах Хлебникова и Лимонова также) мог заявить читателям. Заявить напрямую, без скучных посредников:

Я не оскорбляю их неврастенией,

Не унижаю душевной теплотой,

Не надоедаю многозначительными намёками

На содержимое выеденного яйца.

И даже частица «не» у Гумилёва звучала созидательно, сильно, с жизнеутверждением и той убеждённостью в правоте, что «поэт» становился синонимичным «офицеру». А экваториальные реалии неумолимо становились домашне-будничными. Совсем не экзотическими.

Пьер, дневник у тебя, на груди под рубашкой?
Лучше жизнь потерять нам, чем этот дневник.

И дневник оставался неизменным при всех жизненных потрясениях! И расчехлённое ружьё уверенно стреляло в сильных руках!

Через год я прочёл во французских газетах,

Я прочёл и печально поник головой:

«Из большой экспедиции к Верхнему Конго

До сих пор ни один не вернулся назад».

Экспедиция продолжается! Отличие лишь в составах действующих лиц и в декорациях вокруг. А два георгиевских креста на груди мундира лейб-гвардии – за что они? За Краматорск и Пальмиру? Всему своё время. Каждому знанию своя книга. Каждому времени свой Гумилёв.

55. Евгений Миронов Михайлович, пенсионер. Санкт-Петербург

Николай Степанович Гумилёв

Николай Степанович родился 03.04.1886 года в Кронштадте в дворянской семье. В тот день у острова Котлин в Финском залива разразился ураган, в связи с чем повивальная бабка предрекла: «Бурная будет у него жизнь». Крещён 15.04.1886 года.

Мать – Анна Ивановна (урождённая Львова) — родилась в деревне Слепнёво Тверской области 04.06.1854 года. Умерла 24.12.1942 года в городе Бежецк Тверской области.

Отец – Степан Яковлевич Гумилёв – родился в селе Желудёво Рязанской деревни в 1836 году. Умер в 1910 году, похоронен на Кузьминском кладбище в Царском Селе. Являлся врачом флотского экипажа.

Слабый болезненный в детстве ребёнок, Николай поступил в 1894 году в Царскосельскую гимназию. В следующем году семья переехала в Санкт-Петербург. Но в 1900 году из-за болезни старшего брата Дмитрия (1884-1922 гг.) Гумилёвы переезжают в Тифлис, где впервые опубликовали его стихотворение.

В 1903 году семья возвращается в Царское Село, и Николай продолжает учёбу в гимназии. Учился он не очень хорошо.

В 1905 году при родительском финансировании издан первый сборник стихов Николая Гумилёва — «Путь конквистадоров».

В 1906 году сдал выпускной экзамен и получил аттестат зрелости, с которым уехал учиться в Париж – в Сорбонну.
Николай Гумилёв изучал французскую литературу и живопись. Он издал 3 номера журнала «Сириус», где дебютировала Анна Ахматова. Он путешествовал, и в Сорбонне познакомился с роковой поэтессой – Елизаветой Дмитриевой.

В 1907 году он вернулся в Россию для прохождения призывной комиссии, какая признала его непригодным к воинской службе по состоянию здоровья. Он встречался с возлюбленной Анной Горенко, затем отправился по Леванту (Палестина) и возможно побывал в Африке.

В 1908 году Николай Гумилёв отправился во второе путешествие – Турция, Греция, Египет. Из Каира он вернулся в Санкт-Петербург.

В 1909 году по ходу романа с Елизаветой Дмитриевой он предлагает ей руку и сердце. Однако Елизавета остановила свой выбор на Максимилиане Волошине. После разборок 29.11.1909 года на Чёрной речке состоялась не результативная дуэль.

В 1909 году он из Одессы добрался с экспедицией до Эфиопии (Абиссиния).

25.04.1910 года Николай Гумилёв и Анна Андреевна Горенко (Ахматова) сочетались браком.

1912 году он изучает старофранцузскую поэзию в Санкт-Петербургском университете.

01.10.1912 года у Анны и Николая Гумилёвых родился сын Лев.

В 1913 году он участвует во второй африканской экспедиции, согласованной с академией наук. – Одесса – Стамбул – Каир – далее несколько африканских стран. 01.09.1913 года он благополучно вернулся в Россию и передал интересную коллекцию в Санкт-Петербургский этнографический музей.

В августе 1914 года после вступления России в I Мировую войну Николай Гумилёв отправляется добровольцем на фронт, но его направляют проходить обучение в кавалерийский полк под Новгород. Он участвовал в боях в Восточной Пруссии и в Польше.

15.01.1915 года произведён в унтер-офицеры. Далее нёс службу в Литве, а в сентябре отправлен в Петроград в школу прапорщиков.

29.03.1916 года произведён в прапорщики, но подхватил воспаление лёгких и лечился в Ялте. Вновь выехал на фронт в июле.

В 1917 году переправляется в Париж в русский экспедиционный корпус.
За период войны Николай Гумилёв награждён тремя орденами.

С 22.01.2018 года отработал 2 месяца в шифровальном отделе Русского правительственного комитета и отбыл в Россию.

05.08.1918 года произошёл официальный развод с Анной, который зафиксировал их расхождение, произошедшее гораздо раньше.

08.08.1918 года он соединился браком с Анной Николаевной Энгельгардт.

1916-1920 гг. Николай Гумилёв занят чтением лекций о поэтическом творчестве в Институте живого слова.

В 1920 году выбран председателем Союза поэтов.

В 1921 году Николай Гумилёв руководил студией «Звучащая раковина», где читал лекции о поэтике и делился опытом и взглядами с молодёжью.

Он не скрывал монархические и православные воззрения.

Его последняя книга стихов — «Огненный столп» — вышла в 1921 году.

03.08.1921 года его арестовали по подозрению участия в заговоре «Петроградской боевой организации», какой фактически оказался сфабрикован чекистами. 26.08.1921 года 57 осуждённых, в том числе и Николай Степанович Гумилёв, расстреляны.

30 сентября 1991 года состоялось заседание Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР. Резолюция справедливости гласила: «Постановление Президиума Петроградской губернской чрезвычайной комиссии от 24 августа 1921 года в отношении Гумилёва Николая Степановича отменить и дело производством прекратить за отсутствием состава преступления».

Место захоронения неизвестно.

54. Евгений Миронов Михайлович, пенсионер. Санкт-Петербург

Николай Гумилёв

03.04.1886 года в городе Кронштадте в семье флотского лекаря родился Николай Степанович Гумилёв.

В детстве он часто болел и не ахти как проходил школьное обучение.

В «Тифлисском листке» 1902 года впервые опубликовали стихотворение Н. Гумилёва «Я в лес бежал из городов…», где имеются строки:

Есть люди с пламенной душой,

Есть люди с жаждою добра,

Ты им вручи свой стяг святой,

Их манит, их влечёт борьба.

В 1905 году — за год до окончания гимназии вышла в свет первая книга его стихов «Путь конквистадоров».

Он, как гроза, он гордо губит

В палящем зареве мечты

За то, что он безмерно любит

Безумно-белые цветы.

Рецензия Валерия Яковлевича Брюсова оказалась отрицательной, но между ними завязалась переписка. Долгое время Николай Гумилёв считал Валерия Брюсова учителем, который относился к нему по-отечески.

Пока Николай Гумилёв изучал французскую литературу и живопись в Сорбонне, он издал 3 номера журнала «Сириус», где дебютировала Анна Ахматова.

В 1908 году Николай Гумилёв издал сборник «Романтические цветы». Сергей Маковский о нём: «Стихотворения показались мне довольно слабыми даже для ранней книжки. Однако за исключением одного — «Баллады» оно поразило меня трагическим тоном». – Там имелись строки:

Я улыбаюсь птицам и плодам,

И знаю я, что вечером, играя,

Пройдёт Христос-младенец по водам,

Блеснёт сиянье розового рая.

В 1909 году Николай Гумилёв вместе с Сергеем Маковским организует иллюстрированный журнал по вопросам изобразительного искусства, музыки, театра и литературы «Аполлон», в котором начинает заведовать литературно-критическим отделом, печатает знаменитые «Письма о русской поэзии», где говорит о жизни стиха, о читателе, о переводе стиха.
В 1910 году в сборник «Жемчуга» вошла часть – «Романтические стихи, куда вошла поэма «Капитаны», которая начинается:

На полярных морях и на южных,

По изгибам зелёных зыбей,

Меж базальтовых скал и жемчужных

шелестят паруса кораблей.

Данный сборник получил положительные отзывы критиков.

В 1911 году открылся «Цех поэтов», в который входили Анна Ахматова, Осип Мандельштам и ряд других поэтов. В «Цехе» мастерами считались Сергей Городецкий и Николай Гумилёв. О первом заседании Александр Блок вспоминал: «Безалаберный и милый вечер…».

В 1912 году Николай Гумилёв заявил о новом художественном течение — акмеизме, в которое оказались включены члены «Цеха поэтов». Акмеизм провозглашал материальность, предметность тематики и образов, точность слова. Появление течения вызвало много негативной реакции. Акмеисты открывают своё издательство «Гиперборей» и журнал.

В 1912 году издан сборник «Чужое небо», где напечатаны первая, вторая и третья песнь поэмы «Открытие Америки». Песнь первая начинается строками:

Свежим ветром снова сердце пьяно,

Тайный голос шепчет: «Все покинь!»

Перед дверью над кустом бурьяна

Небосклон безоблачен и синь,

В каждой луже запах океана,

В каждом камне веянье пустынь.

Николай Гумилёв проявил себя не только, как поэт и прозаик, но и как выдающийся исследователь Африки. Путешествуя по Африке в 1913 году Николай Гумилёв оставил зарисовку одного из вождей:

Жирный негр восседал на персидских коврах

В полутёмной неубранной зале,

Точно идол, в браслетах, серьгах и перстнях,

Лишь глаза его дивно сверкали.

В августе 1914 года Николай Гумилёв записался добровольцем в армию.

Мемуары о военных событиях отражены им в работе «Записки кавалериста».

За время боевых действий Николай Гумилёв награждён тремя орденами.

В 1917 году в Париже он издаёт посвящённый полу-француженке Елене сборник из 34 стихов «К синей звезде», первое стихотворение которого «Сирень» начиналось:

Из букета целого сиреней

Мне досталась лишь одна сирень,

И всю ночь я думал об Елене,

А потом томился целый день.

10.04.1918 года Николай Гумилёв отбывает из Парижа в Россию. В 1918 году опубликован сборник стихов «Костёр» с первым стихотворением «Деревья», которое заканчивалось:

О, если бы и мне найти страну,

В которой мог не плакать и не петь я,

Безмолвно поднимаясь в вышину

Неисчислимые тысячелетья!

Поэму этого же года «Мик» на африканскую тему, но поэму критика встретила холодно.

В пьесе «Отравленная туника» имеются слова:

И стены здесь имеют уши. Детям

Известно это, я же позабыл

И вот молчу, затем что перед этим,

Быть может, слишком много, говорил.

В 1920 году им созданы ещё три пьесы «Гондла», «Охота на носорога» и «Красота Морни».

В 1921 году на основе африканских путешествий составлен и опубликован сборник стихов «Шатёр», где вступление начиналось словами:

Оглушённая рёвом и топотом,

Облечённая в пламень и дымы,

О тебе, моя Африка, шёпотом

В небесах говорят серафимы.

Последняя книга стихов поэта — «Огненный столп» — вышла в 1921 году. Здесь первое стихотворение «Память» начиналось:

Только змеи сбрасывают кожи,

Чтоб душа старела и росла.

Мы, увы, со змеями не схожи,

Мы меняем души, не тела.

03.08.1921 года его арестовали по подозрению участия в заговоре «Петроградской боевой организации», какой фактически оказался сфабрикован чекистами. 26.08.1921 года 57 осуждённых, в том числе и Николай Степанович Гумилёв, расстреляны.

30 сентября 1991 года состоялось заседание Судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР. Резолюция справедливости гласила: «Постановление Президиума Петроградской губернской чрезвычайной комиссии от 24 августа 1921 года в отношении Гумилёва Николая Степановича отменить и дело производством прекратить за отсутствием состава преступления».
Место захоронения неизвестно.

53. Галина Егорова, заместитель директора, учитель русского языка и литературы, МБОУ «Школа № 101 имени Е. Е. Дейч». Нижний Новгород

Эссе

Я конквистадор в панцире железном,

Я весело преследую звезду,

Я прохожу по пропастям и безднам

И отдыхаю в радостном саду.

Николай Степанович Гумилев…

Поэт Серебряного века, основатель такого литературного течения как акмеизм, прозаик, переводчик, литературный критик, страстный путешественник, исследователь восточной и северо-восточной Африки, боевой офицер, участник Первой мировой войны, «конквистадор в панцире железном».

Строками:

Как смутно в небе диком и беззвездном!

Растет туман… но я молчу и жду

Я верю, я любовь свою найду…

Я конквистадор в панцире железном,

— Николай Гумилев заявил о своем особом подходе к миру.

Гумилева по праву называют поэтом редкой индивидуальности. Творчество его привлекает чарующей новизной и смелостью, остротой чувств и взволнованной мыслью, отстраненностью от современности и созданием романтического мира, «Где в солнечных рощах живут великаны // И светят в прозрачной воде жемчуга», уходом от настоящего и «полетом в будущее».

Для лирики Николая Степановича Гумилева характерна удивительная осязаемость образов, чувственность, какая-то интимность.

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далеко, далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Это лишь первая строфа стихотворения «Озеро Чад», а мы уже видим небольшую уютную комнату. Тишина, в окне последний отблеск вечерней зари. В комнате двое: Он и Она. Лирическая героиня, печальна, задумчива, сидит, обняв тонкими руками колени, устремив взгляд в темнеющее окно. Слышим проникновенный голос лирического героя, который, пытаясь отвлечь свою возлюбленную от грустных мыслей, рассказывает ей историю про озеро Чад, по берегу которого «бродит изысканный жираф». Гумилев в стихотворении создает не два разных образа, Ее и Его, а единый образ, образ двух влюбленных, неразрывно связанных не только физически, но и духовно.

А образ капитанов из одноименного стихотворения!

Открыватели новых земель,

Для кого не страшны ураганы.

Кто изведал мальстремы и мель;

Сильные, смелые, мужественные

Пусть безумствует море и хлещет,

Гребни волн поднялись в небеса, —

Ни один пред грозой не трепещет,

Ни один не свернет паруса.

У них «острый, уверенный взгляд», их грудь пропитана «солью моря», они «…иглой на разорванной карте // Отмечают свой дерзостный путь». С первых строк стихотворение захватывает читателей. Возникает ощущение сопричастности с происходящим. И вот уже читатель не читатель, а капитан. Всходит на мостик корабля, расправляет паруса и – вперед! Покорять «полярные моря и южные», «…на вражьи фелуки // Неожиданно бросить фрегат», «…острогой железной // Настигать исполинских китов», нестись навстречу Кораблю Летучего Голландца!

Конечно же, нельзя не вспомнить образ конквистадора. Образ сквозной, знаковый, сопровождающий Гумилева всю жизнь. Ведь это не просто образ! Это целая жизнь! Вот он (конквистадор) молод, могуч, силен, полон надежд, желаний, романтик. Ему подвластно все, он сам создает свою мечту.

Я пропастям и бурям вечный брат,

Но я вплету в воинственный наряд

Звезду долин, лилею голубую.

А вот он же, только постарше, поопытнее, больше реалист, нежели романтик, израненный в сражениях, забывший «про могучую весну», но по-прежнему конквистадор.

Слышу гул и завыванье призывающих рогов,

И я снова конквистадор, покоритель городов.

Я опять иду по скалам, пью студеные струи

Под дыханьем океана раны зажили мои.

И наконец, мы видим конквистадора состарившимся, уставшим от кочевой жизни, который

Углубясь в неведомые горы,

Заблудился,

Восемь дней скитался он без пищи.

Однако и на пороге смерти герой остался конквистадором «в панцире железном», который завоевывал не земли, не страны, а новую любовь, вплетая «в воинственный наряд звезду долин, лилею голубую», проникая в «тайны дивных снов», добывая звезды с «заснувшего небосвода».

Как всегда был дерзок и спокоен

И не знал ни ужаса, ни злости,

Смерть пришла, и предложил ей воин

Поиграть в изломанные кости.

А какие необычные метафоры использует Гумилев! («голос бурь», «лики впадин», «снега высот», «юность – праздник мира», «осенней неги поцелуй», «аисты – воздушные маги», «дева солнца», «сердце – улей»…). Какие эпитеты! («дивный странник», «бесстрастно-блещущей звездой», «грусть ледяная», «лазурные глаза», «стопой воздушной», «безумно-белые цветы», «изысканный жираф»…). Оксюмороны! («ангел боли», «горячей дрожью», «смерть с ласкою очей», «черная кровь», «позор для Бога»…).

«Поэзия для человека – один из способов выражения своей личности и проявляется при посредстве слова, единственного орудия, удовлетворяющего его потребности», — писал Гумилев в статье «Читатель». Всю свою сознательную жизнь Николай Степанович посвятил двум страстям: поэзии и приключениям.

Откуда я пришел, не знаю,

Не знаю я, куда уйду,

Когда победно отблистаю

В моем сверкающем саду

Жизнь Николая Гумилева поражает проявлением мужества и силы духа, авантюризмом и чередой фаталистических событий. Например, 22 ноября 1909 года Гумилев на Черной речке стрелялся с поэтом Максимилианом Волошиным (как когда-то, 72 года назад, на Черной речке стрелялся с Дантесом А. С. Пушкин). В отличие от великого Пушкина, в этой дуэли никто не пострадал: Гумилев промахнулся, пистолет Волошина дал осечку. Но условия дуэли были очень жесткие, так решил сам Николай Степанович, стреляться с пяти шагов и до смерти. Страшно представить, что в этом, по сути, бессмысленном споре, Россия могла потерять еще одного талантливого поэта (и не важно – Гумилев это ли Волошин, ведь гениальны оба). А незабываемое посещение гробницы святого Шейх-Гуссейна в эфиопском городке! «Надо было раздеться и пролезть между камней в очень узкий проход. Если кто застревал – он умирал в страшных мучениях: никто не смел протянуть ему кусок хлеба или чашку воды… А я вернулся! Тогда еще с усмешкой подумал: «Значит, не грешник. Значит, святой», — вспоминал Гумилев о своем рискованном поступке. «Нет! Не святой!» — решили большевики и, обвинив поэта в контрреволюционном мятеже, 24 августа 1921 года расстреляли его. Как тут не вспомнить строки М. Ю. Лермонтова, посвященные гибели Пушкина!

Погиб поэт! – невольник чести –

Пал, оклеветанный молвой,

С свинцом в груди и жаждой мести.

Поникнув гордой головой!..

Поразительно, как эти слова перекликаются с трагическим финалом жизни Гумилева. Может быть, поэтому мрачным предзнаменованием воспринимаются строки стихотворения «Я и Вы»

И умру я не на постели

При нотариусе и враче,

А в какой-нибудь дикой щели,

Утонувшей в густом плюще.

И поэта не стало! Потеряла все же Россия Гумилева! Потеряла!

Вся жизнь Николая Степановича Гумилева – это путь конквистадора в панцире железном, путь капитана, ведущего «быстрокрылый корабль», путь заблудившегося трамвая, мчавшегося «бурей темной, крылатой», путь великого поэта к своей синей звезде…52. Анжела Русина, студентка «Пензенского колледжа искусств». Село Засечное, Пензенский район

Любовная лирика в творчестве Н.С. Гумилёва

Николай Степанович Гумилёв – одна из самых ярких персон в русской литературе серебряного века. За его плечами интересная жизнь, всемирная известность, творчество, покоряющее своей свежестью и чистотой. Свой волевой характер поэт отображал в таких же сильных произведениях, но, не смотря на это, в творчестве писателя нашлось место волшебному, магическому чувству. Даже сам творец писал, что в поисках неизвестного по странам и континентам его вела «муза дальних странствий». Для меня эта фраза является ключом к пониманию того, что любовная лирика Н.С. Гумилёва отображает некую первозданность и одновременно необычную страсть. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочитать любовную лирику поэта и прочувствовать её так, как получилось у меня.

В 1912 году, когда Гумилёв переходит от символизма к акмеизму, в его творчестве рождается любовное стихотворение «Она».

Я знаю женщину: молчание,

Усталость горькая от слов,

Живет в таинственном мерцанье

Её расширенных зраков.

Её душа открыта жадно

Лишь медной музыки стиха,

Пред жизнью, дольной и отрадной

Высокомерна и глуха…

Особую первозданность и таинственность в этом произведении передаёт основная тема: любит ли героиня автора или нет? Герой рассказывает о своей любимой, избегая внешнего описания и демонстрируя внутренний мир возлюбленной, который лаконично выражен в «Её расширенных зраках». Глаза любимой словно зеркало, в котором возлюбленный видит ее душу, где живет только «музыка стиха». Метафоры, которые Гумелев оттачивает до совершенства, необычны и красивы. Они напоминают мне воздушные кружева, порхающие в воздухе!

Героиня стихотворения – жена Гумилёва поэтесса Анна Андреевна Ахматова. В произведении она таинственна и загадочна. Лирический герой любит и восхищается ею, чувствует, что эта женщина – его счастье. Много ли поэтов, которые могут передать в стихотворных строчках таинственную любовную страсть? По моему мнению, Н. Гумилёв именно такой творец — ярко передающий это чувство.

В 1917 году Гумилёв знакомится с Еленой Дюбуше и это вдохновило поэта на написание ещё одного яркого произведения «Ещё не раз Вы вспомните меня».

Ещё не раз Вы вспомните меня

И весь мой мир, волнующий и странный,

Нелепый мир из песен и огня,

Но меж других единый необманный…

Суть произведения заключается в том, что лирический герой рассказывает о своем идеале и предлагает возлюбленной разделить с ним воображаемую реальность, но получает отрицательный ответ. В прямой речи девушки говорится о неопределенности и двойственности ее чувств, вызванных воспоминаниями о «волнующем мире», который, как я думаю, связан с ее прошлым. И хоть любовь автора и осталась безответной, в памяти героев живы все пережитые впечатления. Как мне кажется, красота этого стихотворения одновременно привлекает и страшит, очаровывает и тревожит. И это, на мой взгляд, связано с противопоставлениями, так тонко прочувствованными лирическим героем: «мир волнующий и странный», «мир из песен и огня», «было мало или много».

Хотелось бы обратить внимание на сложную судьбу Н. Гумилёва, которая не смогла уничтожить любовь в его произведениях. Знакомясь с любовной лирикой поэта, глубже начинаешь относиться к этому прекрасному и таинственному чувству, которое не может не очаровывать читателя.

51. Мария Зинкова, педагог частной школы. Псков

Николай Гумилев

«Александр Блок называл Гумилёва странным, говорил о том, что все ездят во Францию, а Гумилёв в Африку, все ходят в шляпе, а он в цилиндре, и стихи у него такие – в цилиндре.»

Внешне Николай Гумилёв на чёрно-белом портретном фото напоминает послушного рядового с выбритой головой. У него выпуклые глаза, немаленький нос и пухлые губы. Но выделяется его взгляд, в котором прочитывается индивидуальность. Взгляд бунтаря. Правда, им он был против своего же невезения. И только вопрос, смогла ли его индивидуальность перерасти в личность?

Как часто люди, не одарённые от рождения, становились талантливыми, взяв в свои помощники труд и упорство. В США таким ярким примером был Уолт Дисней – человек, творения которого критиковали и не принимали, но в конце своей жизни он сумел достичь своей цели и стать самым известным профессионалом в области мультипликации! На нашей русской земле тоже было немало людей, если не талантливых от природы, то жизненными трудами стремящихся к нему. Одним из таких был поэт серебряного века Николай Степанович Гумилёв.

Он был человеком холодным до застойной реальности и жаждущим любых динамичных событий в ней. С постоянным поиском новых выходов из повторяющихся время от времени депрессий. Но даже в период таких сложных ситуаций у Н. Гумилёва была твёрдая почва под ногами, ведь он с юношества выбирал для себя в качестве опоры особенно сильную науку – философию. Науку на грани с волшебством. Именно благодаря трудам Ницше, поэт самоотверженно старался изменять сам себя в лучшую сторону.

Другим способом спасения от жизненных перипетий у Н. Гумилёва были его отъезды в «другой мир», которым была для него Африка. Тот мир, природа которого так отличается от европейской российской. Когда привычные хвойные зелёные леса сменяются жаркими экзотическими джунглями.

А. Блок писал о том, что каждый в то время ездил во Францию, он удивлялся выбору поэта. Но Н. Гумилёв придерживался своего пути, сторонясь выбора «толпы».

Творческим людям часто необходима перемена мест, вместе с новыми впечатлениями, которые, независимо от того, будут ли они получены во Франции или в Африке, по большей части на всех путешественников подействуют более чем благоприятно. Так и у поэта на новом материке картинка полностью менялась, мысли его очищались, он возрождался и возвращался на родину вновь.

Немало и научных доказательств о том, как новое и интересное влияет на улучшение самочувствия людей, залечивает глубокие раны, позволяет расслабиться и успокоиться. Как раз то, в чём целеустремленный автор так нуждался в отдельные периоды своей жизни.

Перемены не всегда оставляли счастливые и радостные следы, любовь не раз царапала сердце Н. Гумилёва, но всегда было то, что оставалось с ним навсегда и при жизни, и даже сегодня. Это его Слово и его вечная любовь к слову, вместе с трепетом к нему, который ощущается и теперь, при поглощенном чтении его мыслительного и рукописного творчества.

Есть мудрая притча о двух лопатах, смысл которой в том, что из двух лопат – рабочей и нерабочей, под конец «жизни» красивой осталась именно та, которая всегда работала, в противовес почерневшей и заржавевшей неработающей лопате. Н. Гумилёв есть пример того, как нужно добиваться желаемого через ту самую работу. И в личной жизни, и в карьере – даже тогда, когда не знаешь, что будет стоять за результатом этой целеустремленности в будущем. Ведь и никто, и никогда не знает.

Вместе со знаниями философии и литературными трудами, Николай Гумилёв был создателем целого нового направления, название которому «акмеизм». Он по праву заслуживает того, чтобы память о нём была жива и сегодня. Под конец своей жизни в 1921 году, которая закончилась для него трагическим расстрелом, он достиг своей цели, о которой размышлял с самого детства, – он стал незаурядной личностью, преодолев некоторые биологические особенности, он стал знаменитым, Поэтом.
А его попытки покончить жизнь самоубийством время от времени (в чём также прослеживается неиссякаемое бесстрашие поэта) от невзаимной любви с Анной Ахматовой, дают нам пример того, как не стоит прибегать к тому, чтобы «насиловать» самого себя в приближении смерти, она сама заберёт человека, когда это будет нужно, не стоит торопить время…

50. Дмитрий Пэн, член Союза российских писателей, доктор филологических
наук. Джанкой, Крым

В глубине

Ностальгическое эссе

«…люблю отражения гор на поверхности чистых озёр.» Что-то было в этих словах из «Фарфорового павильона» Николая Гумилёва (03.04.1886 – 24.08.1921). Манящее. Таинственное. Некое волшебство и чародейство истории? Формула самого времени эпохи Тан? Может быть. Китай 618-го – 907-го… Пока Арабский халифат начинает завоевание мира, Китай извлекает уроки из неудачной попытки завоевания маленькой Кореи и погрязает в феодальных распрях и крестьянских войнах, но зато появляется танская новелла. Дружба, общение культивируются литераторами, среди которых Ли Бо и Ду Фу дают пример дружеского общения до сих пор. Стихотворение одного из таких поэтов, малоизвестного Чжа Цзи и привлекло поэта и путешественника Николая Гумилёва, оказывающегося последний раз при возвращении на Родину в Париже, городе своей студенческой юности. На Родине этот завершающий эпоху символизма русский киплингианец проживёт всего три года. Мир он оставит в тот же год и месяц, что и его полная противоположность А. Блок. Звёзды, как говорится, падают в августе.

Мерцающий, зыбкий мир лодочек и поднимающихся среди озёр беседок с пьющими вино и дружески общающимися человечками. Таким нам способен представиться Китай хрупких, но сохраняющихся века фарфоровых сервизов. Наверное, он и был таким в эпоху Тан. Перевёрнутое отражением в озере и даже чашке с вином было способно вскружить голову потенциальному заговорщику и сокрушить, как карточный домик, царство какого-нибудь мелкого феодала. Возможно, именно в таких встречах и беседах вызревала близящаяся эпоха пяти династий и десяти царств, абсолютизм же переживал свои последние исторические мгновения.

Диковинная мудрость экзотического Китая приоткрывается автору «Фарфорового павильона» после многих путешествий отнюдь не в конце того пути познания, которым он мог идти и идти, идти не три года, но многие десятилетия. Увы. Остановка в Париже была для интеллектуала и поэта, российского питомца Сорбонны последней встречей и с городом его студенческой юности, и с Поднебесной, в которой ему доведётся побывать лишь в поэтических мечтах, снах и грёзах.

Есть много путей на Восток. И за отражениями «Фарфорового павильона» идущие вслед Артуру Шопенгауэру могли увидеть поэтический аналог философии «воли и представления», а последователи Николая Рериха бескорыстие гуманизма гималайских мудрецов. И с Востока, и с Запада Виктор Гюго и Луи Пастер собирают в аудитории Сорбонны любознательную молодёжь всего мира. Экзотическая красотка Эммануэль Арсан способна стать и сестрицей лис Пу Сун Лина, учёных подружек соискателей учёных степеней, приоткрыть отнюдь не парижские тайны Эжена Сю. Познакомить с философией… Персонализмом Эммануэля Мунье, структурной антропологией Клода Леви Стросса, искусством чтения петроглифов Шампальона, мудростью Реми Шовена – пониманием общности пути сознания от крохотной труженицы пчелы до неуклюжей гориллы. Знание только тогда усвоено человеком, когда становится стихами и песней. Поэтому и отправился взрослеть и мужать умом в парижскую Сорбонну именно поэт, питомец Иннокентия Анненского, школяр Царского Села русской словесности. Там и нашёл Гумилёв свой фарфоровый островок грёз любви и дружбы.

Начиная с Василия Кирилловича Тредиаковского, Франция звала и ждала российских поэтов. Но не одним лишь шампанским «кипящий» Париж ждал, манили в сторону дальнюю, совсем иную «стены далёкого Китая»… Задолго до «Китайской любви» Дмитрия Кедрина. Так начинается история «китайской любви» русской поэзии. У истоков этого одного из самых пылких чувства пушкинская искорка. Вспомните, перечтите пушкинское «Поедем, я готов; куда бы вы друзья…» Это московской элегии уж скоро истечёт второе столетие… В 1830 опубликован «Элегический отрывок». 23 декабрём 1829-го датирован… В 1832-ом входит в третью часть «Стихотворений» Александра Пушкина. Сама история публикации полна динамики. Первоначальный текст «недвижного Китая» заменяется на «далёкого Китая». Образ рождается и делает первый шаг… Скоро время праздновать юбилей поэтических отношений! А у пути познаний официального счёту нет. Прожив с 1808 по 1821-й в Пекине, возвратился на родину глава девятой духовной миссии в Китае, знакомый и корреспондент Пушкина отец Иакинф (Никита Яковлевич Бичурин). Возвратился не с пустыми руками, а с 13 возами книг! От этих 13 возов книг пушкинского знакомого и одного листочка с рукою Пушкина запечатлённым стихотворением можно вести отсчёт и первого литературного диалога двух культур. Диалога любви и дружбы. Не только во Французском Ниме кое-что начинается с телеги… Вот вам прелюдия «Фарфорового павильона» Николая Гумилёва.
Шедевры лирики подобны драгоценной фарфоровой чаше. Она может быть наполнена пьянящим вином воспоминаний каждого читателя. У каждого читателя свои воспоминания и своя чаша. И свой… павильон дружеских бесед. Павильон не столько фарфоровый, материальный в своей хрупкости, сколько литературный, незримый в мелодии слов, а поэтому, вот парадокс, запечатлённый навечно в истории.

У кого-то есть чашечка китайского сервиза. У кого-то на полке стоит фарфоровая статуэтка. У кого-то есть и ларец с китайскими диковинками. А то и китайское панно или гравюра. Каждому есть, что вспомнить. Мне часто вспоминаются керамические простенькие фигурки моста и пагода (башенки) в доме друга моего пекинского, да и не только пекинского детства. Есть у Иосифа Бродского стихотворение о длинных вещах века. Так вот реально три самых длинных вещи в Крыму. Это самый длинный в Европе канал, это самое длинное в Европе здание (одна из севастопольских казарм) и самый высокий в Европе маяк. У внука архитектора-проектировщика этого маяка и стоят фигурки. Ивана Григорьевича Головачёва знают все подлинные знатоки архитектуры Крыма, ведь он проектировал и восстанавливал после Великой Отечественной Войны все маяки побережья. Мост яшмовый и павильон фарфоровый, как и воспоминания о них, у каждого свои. Мост, павильон могут быть и не драгоценных фарфоровых и яшмовых узоров. Главное, не растерять их на житейских путях-дорогах.

…люблю отражения гор

На поверхности чистых озёр.

Любовь, чистоту, отражения, сами озёра и горы тоже терять не следует… Да и одних ли их. Есть много триграмм и гексаграмм мудрости Востока… Далеко не вся премудрость в триграммах.

Глядя на степную дорогу Северного Крыма из своего окна, вспоминаю я и Дуджи, предка Фёдора Ивановича Тютчева. И братьев Поло, которые повстречались с Дуджи в Крыму, да потом разошлись. Он – в Москву. Они в Китай. А думая о китайских триграммах уношусь мыслями и с восемью благородными конями Джузеппе Кастильони, итальянского маэстро который стал придворным живописцем китайского императора. Триграмм, как и коней восемь… И куда только не заводят речи и мысли поэтов и читателей… Но не буду уноситься в глубины собственных воспоминаний. Пора подниматься на поверхность. Отражения фарфорового павильона зовут наверх.

49. Дмитрий Пэн, член Союза российских писателей, доктор филологических
наук. Джанкой, Крым

На поверхности

Методологическое эссе

Структурализм – оптимальная методология критики, открытой культуре и являющейся такой же частью литературного процесса, что и отражённое в критическом тексте литературно-художественное произведение. В авторе предметом критического суждения становится лишь то собственно, что выявляет автора, но не вся личность художника во всём многообразии её биографий. Особенно, при «диалоге культур», когда перевод перепечатывается на правах самостоятельного художественного произведения. Пример здесь дают «китайские стихи» Николая Гумилёва, а именно стихотворение «Сердце радостно, сердце крылато» из «Фарфорового павильона». Изданная в 1918-ом году санкт-петербургским издательством акмеистов «Гиперборей», книга уже в 1 922-ом была дополнена издательством «Мысль», в дальнейшей истории других публикаций постепенно теряется то, что это переводы. Китайские стихи из вольных переводов превращаются в стилизации.

Предмет нашего анализа публикация текста «Сердце радостно, сердце крылато» И. А. Панкеевым в составе сборника «Николай Гумилёв «Стихотворения и поэмы» московским издательством «Профиздат» (1991). Комментарии и предисловие составителя не анализируются. Текст (стр. 156 указанного издания) берётся как факт диалога культур рубежа веков ХХ – ХХI веков, примета «литературной моды этого рубежа, но не 1918 – 1922-го годов. Предмет рассмотрения не авторское произведение лидера русского акмеизма 1918-го года, чьё творчество не утрачивает своего значения и на рубеже веков, после завершения официальной биографии поэта трагедией 1921-го года, а публикация 1991-го года.

Публикатор не указывает китайского первоисточника переводимого текста Чжа Цзи, автора из неведомой россиянам эпохи Тан, ни даже французских посредников, с которыми Николай Гумилёв имел дело в Париже до своего возвращения в Россию, по текстам которых и был сделан перевод. В различных публикациях даже строфика разнится (Наряду с двумя строфами по 6 строк встречаются в иных версиях и 3 строфы по 4 строки). Конечно, литературоведа-издателя, публикатора академического удовлетворило бы только факсимиле, рукописи Николая Гумилёва и его предшественников в обращении к наследию Востока, но критик-структуралист может принять и легенду, гумилёвский миф.

Книга была сдана в набор в феврале и подписана к печати в октябре 1991, так что семидесятилетие репрессий по делу о таганцевском заговоре и августовский кризис 1991 приходятся на время типографской работы над книгой, что свидетельствует о её актуальности. Один из мотивов «Фарфорового павильона» – мотив перевёрнутого изображения подкреплён самой реальностью. Своеобычно связан он и с повтором в интересующем эссеиста тексте.

Повтор этот достоин внимания:

И (Я) люблю отражения гор

На поверхности чистых озёр.

Всего две строки 5-ого и 6-го стихов повторяются в позиции 11-й и 12-й строки с незначительным варьированием. Это варьирование отражено в скобках цитации, где отмечена замена в 11-ой строке «И» стиха 5-го на «Я», появляющееся в строке 11 вместо первоначального «И». Естественно, начать аналитический комментарий с графики.

Так как одна из важнейших тем книги в целом – отражение в озере, то и начнём с графического воплощения этой темы. Все русские буквы легко представить как симметричные по проходящим через них осям симметрии и не имеющие такой симметрии.
При таком представлении очевидно мерцание графической симметрии. Её прелюдия по горизонтали: «люблю», всплеск: «отражение» и настоящее извержение: «хности чист» с выявлением зевгмы и «палиндрома» «сти ч ист». Три волны мерцания! Образы моря, искусственных озёр и чаш получают в «Фарфоровом павильоне» почти прямое выражение, даже воспроизводя в графике и чашу («Ч») и движение пьющих влагу губ («сти…ист»). Ключевые образы «Фарфорового павильона» буквально концентрируются в рефрене.

Естественно, что и в фонике графика имеет своё соответствующее воплощение, но и беглого взгляда на мерцающую симметрию, её нарастающие волны в графике позволяет перейти к семантике символически значимых словесных образов. Их в основе два: «горы» и «озера». Здесь достаточно вспомнить классические ключевые символы «Книги Перемен», ещё не переведённого на русский язык во времена Николая Гумилёва «И Цзина». В книге всего 64 символа, образуемого сочетанием по вертикали восьми триграмм по две в одной гексаграмме, две из этих триграмм имеют значения «гора» и «озеро». Именно они воплощены в рефрене. Каждая триграмма образована сочетанием трёх черт, которые различаются как «мужские» (непрерывная черта ______) и «женские» (прерывная черта ___ ___ ). Так гора обозначается одной непрерывной чертой над двумя прерывными, а озеро двумя непрерывными чертами под прерывной. Нужно учесть, что в перевёрнутом, отражённом виде гора имеет значение «гром», собственно «гром» отдельная триграмма из имеющихся восьми. Сочетание триграмм по вертикали символичны. Сочетание «гора» и «озеро» имеет значение «убыль». Сочетание «гром» и «озеро» имеет значение «невеста». Сочетание «гора» и «гром» имеет значение «питание». Не будем толковать триграммы, достаточно того, что образы в книге и рефрене поэта-акмеиста («акме» — «вершина») очевидны. Их можно считать классическими, опознавательными для творчества Николая Гумилёва.

Чеховские мальчики бежали в Америку, но и Африка могла принять их. После последнего африканского вояжа и оказался на пути поэта Париж, там и заглянул русский символист, восприемник А. Блока в китайские переводы французов, там и был очарован Фарфоровым павильоном. Вспоминается сказка о фарфоровом изголовье, милая китайская улыбка всемирного агностицизма и солипсизма на темы снов, которые и есть жизнь. Герой этой сказки встречается с людьми из фарфорового изголовья, на котором уснул, становится царём в мире этих людей, но, уподобляясь бабочке Чжуан Цзы, теряет чувство реальности. Фарфоровый павильон и напоминающие его вершины гор с их отражениями «на поверхности чистых озёр» из этого ряда философской восточной символики.

Акмеист Николай Гумилёв пришёл к философским образам Китая африканскими тропами, проходящими через сердце Парижа. В 1856-ом году, переводя с немецкого «Тень от цветов» Су Ши (XII), Афанасий Фет, чьё стихотворение «Тень» имеет в истории русской поэзии статус самостоятельного произведения. А предшествует Афанасию Фету, может быть, в революционном 1848-ом году, может быть и сразу после него в 1849 Фёдор Иванович Тютчев своей знаменитой миниатюрой «Как дымный столп светлеет в вышине…». Войны и революции заставляют задуматься о тщете и суетности жизни, приводят к мыслям о том, что всё иллюзорно, но лишь сами иллюзии реальны и постоянны во времени.

Мерцающие миры теней и отражений русских поэтов такая же философская реальность что и блистающий мир Александра Грина – печальная философская сказка русской литературы. У этой сказки есть и китайское волшебство. О нём напоминают нам слова из «Фарфорового павильона» Николая Гумилёва:

…люблю отражения гор

На поверхности чистых озёр.

48. Серафима Иванова, поэт, реконструктор. Москва

Ватерманка

Как собака на цепи тяжелой,

Тявкает за лесом пулемет,

И жужжат шрапнели, словно пчелы,

Собирая ярко-красный мед.

Н. С. Гумилёв

Она лежала в тепле и дремала. Сейчас, уютно устроившись возле Хозяина, можно было вспомнить многое из пережитого ими вместе. Вспомнить, чтобы потом уверенно и быстро записывать на бумаге. Уже начали стираться события мирных лет, промелькивая как кадры из киноленты и почти не задевая за чувства. А ведь было так много пережито: путешествие в Африку, пылкие споры в литературных кружках, появление нового художественного течения — акмеизма и даже создание собственного издательства «Гиперборей» с одноимённым журналом. И вот теперь она не была уверена даже в том, что вечером сможет записать мысли Хозяина. Кто знает, уцелеют ли они сегодня?
Родившись в Нью Йорке в 1913 году на фабрике WATERMAN, она была лучшей среди своих собратьев, которые уже тогда прочно заняли сегмент премиальных пишущих аксессуаров, обладание которыми становилось показателем успешности, статуса, вкуса. А ведь у неё – автоматической перьевой ручки, ещё и подача чернил к перу с помощью рычага имелась. Так что, Хозяин, хоть и звал её ласково-уменьшительно — Ватерманка, гордился ею не напрасно. Впрочем, несмотря на свою статусность, эта ручка была трудягой. Даже здесь, на переднем крае военного театра Галиции, в условиях никоим образом, не напоминавшим светлый кабинет писателя, она много работала, делая пометки о произошедших событиях в полевой дневник, записывая письма Хозяина к его друзьям, и стихи. О, эти его стихи! Она погружалась в их музыку, как в тёплую волну безмятежной мирной жизни, испытывая счастье от присутствия в мире красоты и гармонии слов и образов. Вот только она решительно не могла понять, почему же эти стихи – Его Стихи не появились в посвященном началу войны, журнале «Аполлон»? Журнале, в котором ещё недавно Хозяин вёл целый раздел «Письма о русской поэзии». Как быстро они о нём забыли! Ни его стихов, ни строчки о его пребывании на фронте…

О том, что происходит вокруг в те промежутки времени, когда она находилась в кармане военного мундира Хозяина, Ватерманка узнавала в тот момент, когда он писал. Чётко и без лишних эмоций, но подробно, так же, как раньше описывал свою экспедицию в Африку, Хозяин рассказывал о событиях и своих впечатлениях. Он прекрасно осознавал обстановку, но старался не выпячивать весь ужас окружающего. Предельно честно описывая происходящее, он старался вкладывать в него окраску местами будничных, местами романтическо-рыцарских военных приключений, избегая описаний кровавых сцен и ада действительности. А ведь вокруг действительно царил настоящий Ад, и Хозяин находился в самом его центре. Она узнала об этом ночью шестого июля тысяча девятьсот пятого года, когда Хозяин одолжил её своему командиру. Тому нужно было срочно написать донесение в штаб полка. После необходимого обращения, соответствующего Уставу, шёл подробный доклад о дислокации противника. А затем, там, где речь пошла о положении эскадрона, она стала писать быстро, как бы взахлёб: «…Положение катастрофическое. Уланы моего эскадрона, рискуя жизнью, каждую ночь занимаются, конными вылазками в передовые противника, с целью разведки его дислокации, где они регулярно бывают обстреляны. Конечно, это, как и охранение флангов их прямое назначение, но после этого, вместо отдыха, подчиняясь непонятному мне приказу свыше, дежурят в наскоро выкопанных окопах под непрерывным обстрелом немцев. Немецкая артиллерия долбит по нашим позициям по четыре-шесть часов беспрерывно, подготавливая продвижение пехоты к нашим окопам. Вчера немцы выпустили такое количество снарядов, что на каждый шаг их пехоты приходилось по несколько снарядов. У нас же ответить им нет никакой возможности. Патронов нет. Боеприпасы не подвозят. Воду для питья приходится набирать из ближайших источников, пропитанных испражнениями и трупным ядом. Люди спят по два-три часа и измотаны до крайней степени. В части свирепствует «окопная лихорадка» наравне с тифом и холерой. Нужны боеприпасы и пополнение новыми людьми, дабы уставшие и больные могли передохнуть. Если так будет продолжаться, то часть Вашего элитного Гренадёрского полка из отборного кавалерийского эскадрона грозит превратится в кучку замордованной пехоты.

Несмотря на всё вышесказанное, люди продолжают сражаться. Сегодня при выполнении задач охранения и удерживания позиции до подхода пехоты, уланами эскадрона была не только выполнена поставленная перед ними задача, но и спасено несколько пулемётов. Особо отличился унтер-офицер Н. С. Гумилёв. Ходатайствую о присвоении отличившимся лейб-гвардейцам соответствующих орденов.»

Вскоре после того, как донесение было написано, Ватерманка возвратилась к хозяину, чтобы окунуться в его письмо. Она любила его выразительные, длинные крепкие пальцы.

За крестьянским столом сидел молодой человек в форме Лейб-гвардии Её Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны кавалерийского полка. Мундир был уже изрядно потрёпан. Светловолосый шатен с большими серо-зелеными глазами. На немного удлинённом бледном лице над четко вычерченным ртом, в котором угадывались настойчивость и воля, красовались небольшие ухоженные усы. Его руки сильные, но красивой формы с узкой кистью, спокойно лежали на столе. Весь облик производил впечатление сошедшего со старинного портрета рыцаря. Будучи высокого роста, он слегка сутулился, наклонившись над блокнотом и быстро писал чётким разборчивым почерком: «…Вот мы, такие голодные, измученные, замерзающие, только что выйдя из боя, едем навстречу новому бою, потому что нас принуждает к этому дух, который так же реален, как наше тело, только бесконечно сильнее его. И в такт лошадиной рыси в моем уме плясали ритмические строки:

Расцветает дух, как роза мая,

Как огонь, он разрывает тьму,

Тело, ничего не понимая,

Слепо повинуется ему.

Мне чудилось, что я чувствую душный аромат этой розы, вижу красные языки огня.» [1].

Положив на стол свою верную авторучку, двадцатидевятилетний унтер-офицер Николай Гумилёв откинулся к печи и прикрыл глаза.

Он пройдет со своим полком всю оставшуюся им войну, закончив её в окопах Франции, вернётся в Россию, и получит к своим двум Георгиевским крестам ещё один орден за боевые заслуги – Орден св. Станислава с мечами и бантом. Он закончит «Записки кавалериста» и издаст два сборника стихов. Напишет несколько пьес и поэм. У него будет много планов, молодя жена и маленькая дочка.

Двадцать шестого августа 1921 года он будет расстрелян большевиками по подозрению в подготовке заговора. Ему будет всего тридцать пять лет.

Примечание

[1] Н. Гумилёв «Записки кавалериста».

47. Виталий Красный, звукорежиссер и художник по свету. Новосибирск

Расплата за любовь. Опыт прочтения трёх стихотворений Николая Гумилёва

В школьные годы меня тяготили произведения Николая Гумилёва. Я задыхался от томительных пейзажных описаний «Жирафа» и бесчеловечной фантасмагории «Заблудившегося трамвая». Так бы я и застрял в этом непонимании великого классика русской поэзии, если бы не случай.

Однажды на школьном вечере, посвящённом годовщине Великой Победы прозвучало стихотворение Николая Гумилёва «Змей». Включили его туда, потому что внешне это произведение похоже на отрывок из русской былины, однако безвыходность положения главного героя заставила меня глубоко погрузиться в этот текст. Я задался вопросами: почему могучий Змей каждый раз так нелепо лишается своей добычи?

Но еще ни одна не была

Во дворце моем пышном, в Лагоре:

Умирают в пути, и тела

Я бросаю в Каспийское море.

Почему Змей называет безумными свои жертвы?

Спать на дне, средь чудовищ морских,

Почему им, безумным, дороже,

Чем в могучих объятьях моих

На торжественном княжеском ложе?

Почему Змей не может избрать себе судьбу парня с дудкой, которому так завидует?

И порой мне завидна судьба

Парня с белой пастушеской дудкой

На лугу, где девичья гурьба

Так довольна его прибауткой.

Можно предположить, что доставить в свой дворец Змей может только ту девушку, которая предпочтёт его величие радостям жизни. Но что может принести случайной девушке величие волшебного монстра? Словом «дороже» прозвучал во мне голос поэзии Николая Степановича Гумилёва.

Пастушеская дудка и весёлая прибаутка помогли бы Змею обрести поклонниц, но ему нужны поклонницы его величия. Величие Змею дороже собственного счастья, что уж говорить о счастье самих девушек.

Величие Змея дорого лишь для него самого. Оскорблённый их незаинтересованностью, он обвиняет их в том, что они нашли нечто более дорогое чем то что он им предлагал.

Змей оплачивает своё всесилие, похищая красавиц, но его не смущает неэффективность этого метода. Заполучить девицу иным способом ему не по карману, фигурально выражаясь. Девиц же величие Змея не впечатляет настолько, что они готовы оплатить своей жизнью избавление от мук неволи.

Так ли уж важна была для Гумилёва тема расплаты за любовь можно также посмотреть на примере другого произведения – «Эзбекие». Настоящая исповедь, которая до знакомства со «Змеем» утомила бы меня своими витиеватыми описаниями теплолюбивых растений.

…не раньше

Задумаюсь о легкой смерти я,

Чем вновь войду такой же лунной ночью

Под пальмы и платаны Эзбекие.

Вот обещание, которое дал богу лирический герой произведения. Что же толкнуло его на такой поступок?

Я женщиною был тогда измучен,

И ни соленый, свежий ветер моря,

Ни грохот экзотических базаров,

Ничто меня утешить не могло.

Герой лишился чего-то существенного в своей внутренней жизни в результате взаимодействия с объектом любви.
Клятва дана в залог, героем взято чувство прекрасного, которое он не смог получить от женщины.
Насколько ценно для героя произведения это чувство прекрасного?

О смерти я тогда молился Богу

И сам ее приблизить был готов.

По этим строкам видно, что ценность чувства прекрасного равна ценности жизни. Но какова трагедия лирического героя?

Я снова должен ехать, должен видеть

Моря, и тучи, и чужие лица,

Все, что меня уже не обольщает,

Герой так и не нашёл в своей жизни ничего, что было бы более ценно чем память об Эзбекие, которая в свою очередь является эквивалентом любви к женщине. Память – это монета, а любовь – товар. Ничего более ценного за эту монету герой приобрести в этой жизни не смог, а обменят монету на любовь герой не в состоянии.
Подобный же мотив находится в более раннем произведении Николая Гумилёва «Занзибарские женщины»

Раз услышал бедный абиссинец,

Что далеко, на севере, в Каире

Занзибарские девушки пляшут

И любовь продают за деньги.

А ему давно надоели

Жирные женщины Габеша,

Хитрые и злые сомалийки

И грязные поденщицы Каффы.

Сразу настораживает эта логика поведения героя. Абиссинец услышал о девушках, умеющих танцевать, и тут же решил, что они не жирные, не хитрые, не злые и не грязные. Если абиссинец имел дело с женщинами Габеша, сомалийками и подёнщицами Каффы, то интересно в какие моменты своего с ними взаимодействия он выказывал своё недовольство? Герою действительно так тяжело? Готовность продавать любовь за деньги нарисовала в сознании героя образ девушек лёгких во всём, следовательно, можно предполагать, что герой с самого начала обречён на разочарование в новом объекте вожделения. Бесплодные ожидания взаимности и отсутствие эмпатии. Не это ли сочетание встречается в «Змее»?

Спать на дне, средь чудовищ морских,

Почему им, безумным, дороже,

Чем в могучих объятьях моих

На торжественном княжеском ложе?

Для героя «Змея» неудача ассоциируется с особенностями поведения недостигнутого объекта. Абиссинец полагает точно так же.
Змей и абиссинец похожи ещё и тем, что для них обоих феномен любви невозможен. Змей совсем не употребляет это слово, абиссинец, вероятно, использует этот термин лишь для обозначения непосредственной телесной близости. Герой «Эзбекие», напротив, подобно ближневосточному дервишу, испепелён любовным томлением.

Абиссинец всегда будет недоволен. Проделать такой путь до Каира и только на месте понять, что денег на любовь нет – величайшая глупость. Такая же глупость как умерщвлять безответных красавиц, не желающих променивать свою любовь на чужое величие. И почти то же самое, что истратив все свои чувства, взять взаймы у господа бога, а потом ощутить, что нисколько не заработал за отпущенное время, и что отдавать нечем.

Не скажу, что приведённый здесь опыт осмысления произведений Николая Семёновича помог мне легче воспринимать его наследие. Всё же для этого надо сильно любить словесное творчество, уметь наслаждаться тонкими деталями стихосложения. Даже не знаю как закончить своё эссе. Наверное, вместо резюме, я поблагодарю работников образования, безотчётно упивающихся текстами великих классиков и оберегающих учеников от нудных копаний в поисках того, чего автор на самом деле не писал. Все эти рассуждения о неуловимости любви и дорогой цене счастья отнимают слишком много времени на уроке. Спасибо, что оставили это дело мне.

46. Елена Айзенштейн, писатель, литературный критик, переводчик, учитель русского языка и литературы. Ленинградская область

О стихотворении Н. С. Гумилева «Волшебная скрипка»

Стихотворение «Волшебная скрипка» для меня — одно из самых волшебных стихотворений Гумилева. От него невозможно отвязаться. Оно вертится в вас и не отпускает. «Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка…». Музыкальность этого стихотворения, открывавшего сборник Гумилева «Жемчуга»[1] (сравним с ахматовскими «Четками», скорее всего, названиями обе книги обязаны были книге Теофиля Готье «Эмали и камеи», переведенной Гумилевым), — одно из самых магических его свойств. И это понятно. Стихотворение посвящено символисту Валерию Яковлевичу Брюсову[2], которого Гумилев довольно долгое время воспринимал своим учителем, с которым советовался, писал ему искренние творческие письма, спрашивал совета, делился планами.

«Волшебная скрипка» — стихи, которые каждый из нас может прочитать в двух «измерениях». С одной стороны, это стихи о музыке, о скрипке, не случайно эти стихи любит скрипач и дирижер Владимир Спиваков (как-то он читал их в одной из телепрограмм). В то же время «Волшебная скрипка» — стихи о поэзии, стихи о становлении поэта, обращение одного, более информированного и опытного поэта к другому, который только вступает на тернистый поэтический путь. Мальчику хочется играть на скрипке, но почему-то нельзя, и вот старший товарищ утешает его, что мальчик не знает, «что такое эта скрипка», и называет игру на ней «отравляющей миры». Но мы, как и веселый мальчик в стихотворении, тоже хотим играть на скрипке, потому что дальше эта игра описана так, что мы понимаем: тот, кто взял «ее однажды в повелительные руки», уже не сможет с ней расстаться.

Что же для Гумилева значит таинственная музыка скрипки, то есть удивительная поэтическая игра? С одной стороны, стихотворчество — это ремесло, и ему можно научиться. С другой — поэзия и музыка — это борьба, борьба за душу музыканта или поэта: «бродят бешеные волки по дорогам скрипачей». Последняя фраза дает понять читателю, что жизнь поэта или скрипача вовсе не празднична. Это непрестанное сражение. Но почему с волками? И почему автор вспоминает про духов ада, любящих эти звуки? Откуда этот образ? Очевидно, здесь отсылка к мифу об Орфее. И, видимо, образ волков как-то связан с Брюсовым, иначе бы Гумилев, совершивший три путешествия в Африку, конечно, написал бы про львов или еще про каких-то африканских зверей. Но Гумилев хочет говорить образами русскими, а волк – образ еще из русских сказок. Поэтому волки. Кроме того, в январе 1907 г. Брюсов написал стихотворение «Век за веком», в котором встречается образ волков, а вообще стихотворение построено на воспоминании былины о «Добрыне и Микуле Селяниновиче», где Микула как раз и является символом крестьянского труда, его героем:

Краснеет лукаво гречиха,

Синеет младенческий лен…

И снова все бело и тихо,

Лишь волки проходят, как сон.

И дальше тропой неизбежной,

Сквозь годы и бедствий и смут,

Влечется, суровый, прилежный,

Веками завещанный труд[3]. (В. Я. Брюсов)

«Что такое темный ужас зачинателя игры», знает каждый, кому приходилось хоть раз в жизни брать в руке скрипку и часами разучивать на ней пьесы. У некоторых нетерпеливых учеников этим трудным началом все и ограничивается. Стихотворение Гумилева немного жуткое, конечно:

Ты устанешь, и замедлишь, и на миг прервется пенье,

И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, —

Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьи

В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.

Эти стихи написаны, как страшный сон, не случайно Гумилев откроет «Жемчуга» «Волшебной скрипкой», а завершит «Сном Адама», другим сном о жизни, где тоже есть строки о волчьих полянах, на которые почему-то любил ступать Адам, видимо, жаждавший опасности, «забавы опасной игры». В «Волшебной скрипке» волки не пугают, но все-таки нам страшно, потому что старший поэт запугивает младшего, взрослый — ребенка. В общем, Гумилев воображает свою смерть в волчьих руках, а на самом деле здесь уже недалеко до Мандельштама с его волчьим стихотворением «За гремучую доблесть грядущих веков…», и кто знает, какие волки мерещились тогда Гумилеву, волки ли Брюсова или свои собственные: «И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью тело, /И невеста зарыдает, и задумается друг». В этих магических стихах строка о невесте и о друге самая пронзительная. О ком думал в тот момент Николай Степанович? О Елизавете Дмитриевой (о Черубине) или об Ахматовой? А. Горенко он посвятил свою вторую книгу «Романтические цветы». С Дмитриевой Гумилев познакомился как раз в 1907 году в Париже.

Потом старший говорит младшему, что на путях музыки нет «ни веселья, ни сокровищ», но сам отмечает, что его собеседник смеется над его словами. Тогда старший отдает младшему скрипку со словами: «На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ/ И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача». Это странное стихотворение, напоминающее пушкинские стихи «Есть упоение в бою…» Да, стихи Гумилева похожи на пушкинские и влекут нас своей магией, автор так задумал, потому что читатели тоже должны обольститься чарой искусства, они ждут, что мальчик в ужасе не отшатнется от скрипки, а все равно возьмет ее в руки, потому что не боится страшных выдуманных волков, у него необыкновенный, светлый взгляд человека, наделенного талантом, осененного даром свыше. Но вот последняя фраза заставляет остановиться: почему старший говорит младшему: «погибни славной смертью» и называет ее потом страшной? Неужели тот погибнет? Мы, читатели, уже не можем воспринимать эти стихи только в русле мифическом, в русле русской сказочности. Гумилев, и правда, погиб страшной смертью, смертью славной, в том смысле, что в наших глазах он остался героем, с посмертной поэтической славой, каким и был на протяжении своей жизни, недаром в Первую мировую был дважды награжден орденом Св. Георгия: «Но святой Георгий тронул дважды / Пулею не тронутую грудь» («Память»), а также орденом св. Станислава.

Но стихотворение «Волшебная скрипка» не о смерти, оно о жизни, о жизни в искусстве. И написано в эпоху символизма, и скрипка в нем – символ поэтического дара, а волки — демоны искусства, духи стихии. Гумилев, видимо, чувствовал, что от Брюсова он наследует нечто, и связывал это нечто именно с музыкой, с напевом. Лексические повторы, звукопись, анафоры, кольцевая композиция – приемы, использованные автором. Гумилев уже не был мальчиком, восхищенно внимавшим Брюсову. Он был самостоятельным поэтом со своим голосом. И сам Гумилев уже вполне мог тоном старшего предостеречь начинающего поэта об ответственности, которая ложится на плечи того, кто хочет навсегда связать себя с творчеством. Мастерское владение стихом он и продемонстрировал в этом волшебном стихотворении.

Примечание

[1] Первое издание «Жемчугов» вышло в апреле 1910 г. с посвящением: «Посвящается моему учителю Валерию Брюсову». Книга состояла из четырех разделов: «Жемчуг черный», «Жемчуг серый», «Жемчуг розовый» и «Романтические цветы».

[2] Стихотворение впервые было опубликовано в периодике в 1908 году, в журнале «Весы», № 6. Брюсов узнал эти стихи еще раньше, 27 декабря 1907 г. Гумилев отправил ему их в письме. Они понравились Валерию Яковлевичу, о чем известно из письма Гумилева. В экземпляре из собрания А Н. Кирпичникова стихотворение снабжено пометой «Из Жорж Санд».

[3] Ср. строки Цветаевой о Брюсове: «Человек — Брюсов всегда на меня производил впечатление волка. Так долго — безнаказанного! С 1918 г. по 1922 г. — затравленного» («Герой труда», 1925).

45. Серж Баров, артист драматического театра. Борисоглебск Воронежской области

«Она приходит тогда, когда её не зовёшь»

Николай Гумилёв родился в Кронштадте в семье врача. Мальчик был болезненным с самого его рождения. Родители пытались сменить место жительство, но это не помогало, и тогда они вернулись в Царское село. Где Гумилев познакомился с ней. Анна Андреевна Горенко, больше известная всем как Анна Ахматова. Увидев его, Анна Андреевна отметила, что выглядит Николай очень несуразно, а туфли обул на босу ногу. Надо сказать, что любимцем женщин он не был никогда. Он был скорее белой вороной. Но он был чрезвычайно настойчив. Он преследовал Ахматову, устраивал из-за неё дуэль, пытался отравиться в Булонском лесу в Париже, и даже прыгал из-за неразделенной любви в канал. Оставшись живым и после этого, он все же стал мужем Анной Ахматовой. В одном из писем своему другу Сергею Анна Андреевна пишет, что вышла замуж за него скорее из жалости, так как отчаянно не хотела его смерти по своей вине. У них рождается сын Лев. Гумилёв пишет Ахматовой милые и теплые письма из Африки, просит поцеловать за него сына. Очень много пишет стихов. Но всё же этот союз распадается почти сразу после событий 1917 года. И вот уже бывший романтик Гумилёв сравнивает свою бывшую жену с индюком, на что бывшая жена отвечает ему еще более сильным выпадом: «…Будь же проклят. Ни стоном, ни взглядом окаянной души не коснусь, но клянусь тебе ангельским садом, чудотворной иконой клянусь. И ночей наших пламенных чадом я к тебе никогда не вернусь». От любви до ненависти, как известно недалеко. Сын остается с матерью и уже более никогда не увидит отца. Да и отцу оставалось не так долго. Николай Гумилёв, как символист уж точно должен был знать, что если что-то очень сильно хотеть и звать то оно обязательно придёт, когда его уже не ждёшь и не зовёшь. Так и случилось. Эти мальчишечьи забавы, эти игры со смертью из-за неразделённой любви привели к встречи со смертью. Он её звал, вот она и пришла. Как хороший гость приходит с некоторым опозданием, давая радушным хозяевам получше успеть приготовиться. Но, кажется, он не успел, или не ждал. Стране не нужен был революционер и вольнодумец. Какая разница, какой у тебя талант, сели ты не с теми, кто стоит у власти. Впрочем, Гумилёв ни первый и не последняя жертва свободомыслия. Зато сейчас где-нибудь на Парнасе сидят за одним столом Пушкин, Лермонтов, Есенин, Гумилёв. Лучи света в темном царстве под названием Россия.

44. Николай Носов, член Русского Географического Общества, член Гумилевского общества. Москва

Озеро Чад – потерянный рай

Озеро Чад в поэзии Николая Гумилева – некий недостижимый идеал, миф о рае, не испорченном цивилизацией:

Садовод всемогущего Бога
В серебрящейся мантии крыльев
Сотворил отражение рая:<…>
И в могучем порыве восторга
Создал тихое озеро Чад.
Н.Гумилев «Судан»

С далекого Чада прибывает на Занзибар к принцессе Заре молодой стройный и могучий воин, избранный великим жрецом своего племени для поисков нового воплощения Светлой Девы.

«Ты действительно из племени Зогар, что на озере Чад? — спросила старуха, когда ее спутник вступил в полосу лунного света».

Да и сама хранительница Светлой Девы из тех краев:

«Но ты показал мне амулет, который заставил биться мое старческое сердце. Ведь я тоже с озера Чад. Да и червонцы твои звончей и полновесней наших, сплошь опиленных иерусалимскими ростовщиками».

Посланец предлагает принцессе отправиться с ним к священному озеру Чад.

«Это ты — Светлая Дева лесов, и я зову тебя к твоим владениям. Легконогий верблюд царственной породы с шерстью шелковой и белой, как молоко, ждет нас, нетерпеливый, привязанный к пальме. Как птицы, будем мы мчаться по лесам и равнинам, в быстрых пирогах переплывать вспененные реки, пока перед нами не засинеют священные воды озера Чад. … Ты поселишься в красивом мраморном гроте, и резвые, как кони, водопады будут услаждать твои тихие взоры, золотой песок зацелует твои стройные ноги, и ты будешь улыбаться причудливым раковинам. И когда на закате к водопою придет стадо жирафов, ты погладишь шелка их царственно-богатых шкур, и, ласкаясь, они заглянут в твои восхищенные глаза.

Кто же не хочет посетить такое райское место, выяснить, бродит ли там по-прежнему «изысканный жираф»? Не устояли перед искушением и мы. С трудом нашли в интернете мейл гостиницы в Чаде, которая могла получить у властей разрешение на посещение этого проблемного района, предоставить джип и охрану. Получили ответ, что в принципе организовать такую поездку можно.

В аэропорту столицы страны Нджамене нас никто не встречает. Долго торгуемся с таксистами и отправляемся в путь сами. Наслышанные о запрете на фотографирование (для этого требуется специальное разрешение полиции), даже не достаем из рюкзаков фотоаппараты. Впрочем, и так видно, что лучше не снимать. На улицах везде вооруженные люди, блок-посты и другие военные объекты. Такое ощущение, что город недавно оккупировали.

Пейзаж за окном безрадостный. Жалкие лачуги из необожженного кирпича или просто покрытые тряпками деревянные навесы, разбросанный мусор.

Через 70 км. сворачиваем с дороги и въезжаем на огороженную колючей проволокой территорию отеля. Вот она – «запретная для людей» долина, о которой писал Николай Гумилев! Действительно, на фоне выжженных солнцем пустынь и грязных деревень отель без названия, именуемый просто – «туристический комплекс», смотрится раем. Высокие деревья на берегу реки Шари, цветы, гуляющие по дорожкам обезьяны, павлины. Есть даже бассейн.

Появившийся мужчина говорит по-французски:

— Вы кто? Мы никого не ждем!

Интересно, кто тогда нам отвечал? Даю распечатку переписки с отелем, и служащий великодушно разрешает поселиться. Все равно кроме нас тут никого нет.

Круглый домик в местном стиле имеет все необходимое – кровать, маленький санузел и деревянную подставку под три автомата Калашникова. Договариваемся со служащим о машине до озера Чад и охране.

К вечеру с туристическому центру приезжает новенький джип с парнем и двумя девушками. Местная «золотая молодежь». Воистину «золотая» — девушки обвешаны золотыми украшениями. Молодежь начинает предаваться «разврату» — пить такое редкое в этих местах пиво. Домик они не снимают – под деревом расстилают одеяло и втроем ложатся на него спать.

Утром, с трудом впихнувшись в Ленд Крузер, отправляемся к озеру Чад. Кроме туристов в машине водитель, одновременно выполняющий обязанности проводника и высокий стройный военный в модных очках с автоматом. Для него места не жалко. По неофициальным данным захваченных здесь менее года назад французов выкупили за 2 миллиона евро. Не думаю, что кто-то заплатит такую сумму за нас.

Через десять километров встречаем блокпост. Шофер протягивает деньги – вопросов больше нет, и машину беспрепятственно пропускают дальше. Еще десяток километров практически по бездорожью и мы прибываем, в расположенную на берегу озера Чад деревню.

Переговоры в Африке – процесс не быстрый. А пока наш народ развлекает облепивших машину ребятишек. Появились такие странные люди с белым цветом кожи! Цирк приехал! Вспомнив мультфильм «Каникулы Бонифация», начинаем жонглировать камушками. Но самый большой восторг вызывают фотоаппараты и видеокамера. Ведь можно позировать, а потом сразу видеть свое изображение!

Договорившись, грузимся в деревянную лодку. На дно наступать нельзя – провалишься, так что аккуратно переступаем по шпангоутам. В корпусе много дыр, так что к нашему экипажу добавляется не только лоцман, капитан и моторист, но и специальный юнга, который обрезанным концом канистры непрерывно вычерпывает прибывающую в лодку воду.

Озеро Чад большое, но мелкое. Причем все время меняет свои размеры, так что на картах его граница обозначена пунктиром. За последние полвека площадь уменьшилась на 90 процентов. Если озеро высохнет совсем — разразится экологическая катастрофа.

Очень много травяных островков, частично залитых водой. На них пасутся местные коровы с огромными рогами. Летают белые цапли. Но никаких диких животных, даже слонов. А ведь их было так много на озере Чад еще менее полувека назад. В защиту неповоротливых гигантов написал пронзительную книгу «Корни неба» французский писатель Ромен Гари. Книга имела огромный успех, но слонов не спасла.

Первым из европейцев озеро Чад обнаружил британский исследователь Хью Клаппертон. Его команда стартовала из Триполи, пересекла Центральную Сахару с севера на юг и в начале февраля 1823 года достигла берега озера. После безжизненных пейзажей Сахары огромное море пресной воды, которое даже называют «море Сахары», действительно может показаться чудесным местом. Так что у Николая Гумилева были основания считать озеро раем.

… Аэропорт столицы Чада – города Нджамена. Пограничный контроль.

— Вы не можете покинуть Чад, так как не зарегистрировались в эмиграционном отделе полиции. Мы должны знать, куда вы направляетесь. Это для вашей же безопасности.

— Нашей безопасности ничего не угрожает – мы же улетаем!

— Нет, вы сегодня не улетите, а отправитесь в отделение полиции в городе, все оформите и полетите завтра.

— Не можем завтра – у нас стыковочный рейс на Москву. Кто у вас старший? Я хочу поговорить с руководством.

— Вот старший, – ответил солдат, похлопав рукой по автомату. Затем предложил закрыть глаза на «нарушение» за небольшой подарок.

Реальность, далека от идеальной картинки, нарисованной Николаем Гумилевым. Рая нет и здесь. Впрочем, и сам поэт не сильно заблуждался на этот счет. Покончил с собой, не выдержав разочарования в идеале, посланник к принцессе Заре. «А на самом рассвете свирепая гиена растерзала привязанного к пальме белоснежного верблюда».

43. Алексей Гелейн, писатель. Москва

Проживание смерти

3 января 1911 года в Петербурге случилось событие знаменательное: почтеннейшей публике явлен был хвост!

Возник он в заднем разрезе пиджака будущего основателя и бессменного канцеляриуса Обезьяньей Великой и Вольной Палаты Алексея Ремизова. И произошло это ни где-нибудь, а в доме автора «Мелкого беса».

Хвост тот, будто бы, вилял сам по себе то влево, то вправо, — в общем, вел себя вольготно, как и подобает добросовестному хвосту. Однако ж карнавальное это действо имело пренеприятнейшее продолжение: в скором времени состоялся третейский судом с участием Блока, Чулкова, Аничкова и Вяч. Иванова и прочих.

А все потому, что хвост был кем-то самочинно отрезан от драгоценной обезьяньей шкуры, принадлежавшей хозяину маскарада.

И после бала — как в воду канул.

В Петербурге из-за него перессорились решительно все. Супруга Сологуба А. Чеботаревская рассылала гневные письма. А. Толстой, заподозренный в умышленном причинении имуществу вреда, неумело оправдывался. Ремизов отнекивался. Подозревали даже Бенуа!

В Москве же уверяли, что дело было вовсе не у Сологубов — у Мережковских! Злополучную же шкуру – охотничью добычу — привез будто бы из лесов Абиссинии не кто иной, как Николай Гумилев.[1]

Сошлись во мнении, что хвост этот – не просто хвост. Ни в хвосте, собственно, и дело.

Ключ к разгадке обнаружится позже в пьесе Гумилева «Дерево превращений», где злобный демон, вкусив волшебный плод, против собственной воли становится обезьяной. Но Вельзевула не проведешь: «Эге-ге-ге!.. Да ведь это же Астарот! По хвосту его узнаю, хвост паленый».

Сведущие люди перешептывались, намекая: «О, да! Гибкий хвост под плащом он прятал[2].

За спиной судачили: не случайно же Гумилев, граф обезьяний,[3] запанибрата с одним известным персонажем! Мой старый друг, мой верный Дьявол![4] Вот, чей хвост учинил переполох в обеих столицах!

Вызывать друга Люцифера[5] поэт пытался. Для этого нужно было пройти через ряд испытаний… После этого должен был появиться дьявол… Все товарищи очень быстро бросили эту затею. Лишь один Н. С. проделал все до конца и действительно видел в полутемной комнате какую-то смутную фигуру.[6]

Игра? Конечно! Мистификация? Возможно! Карнавализация реальности? Без сомнения!

Но и еще – столь важный для поэта опыт проживания смерти. Когда есть острая необходимость заглянуть за край обрыва, но при этом – сохранить равновесие, не упасть.

Гумилев преследовал смерть с юности.

Говорили, что он пытался покончить с собой в 11 лет.

1905 – попытка дуэли. Мысли о самоубийстве. Конец декабря: костюмированный вечер у Гумилевых. Н.Г. одет демоном.

Лето 1906 – весна 1908. Жизнь в Париже. Духовное одиночество. Увлечение оккультизмом. Любовь к А. А. Горенко. Угнетенное состояние и попытки самоубийства.

1907, осень. Несколько попыток самоубийства… Ездил в Трувилль. Попытка самоубийства. Арестован…

1907, между ноябрем и декабрем. Новая попытка самоубийства (отравление) в Булонском лесу. Найден через сутки без сознания в глубоком рву старинных укреплений.

1908, осень. Все время в подавленном душевном состоянии. Преследуем мыслью о самоубийстве. Поездка в Египет — связана с ней. По-видимому, в Египте была попытка самоубийства…[7]

Больше впрямую покушаться на собственную жизнь он не будет, но и смертоискательства не оставит. Неизъяснимы наслажденья[8] со временем станут острее.

Дуэль с М. Волошиным. Путешествия по Африке. Фронтовая бравада: в пятнадцатом, стоя на краю окопа под пулеметными очередями, он сначала демонстративно закурил и лишь после этого неохотно спрыгнул в укрытие. Возвратившись из Абиссинии, нарочито ходил по проезжей части, а не по тротуару…

И да, он по-прежнему мог легко бросить женщине: «Вы можете потребовать, чтоб я покончил с собой».

Возможно, смерть представлялась ему не опаснее путешествия в страну эфира,[9] с ее красными и зелеными облаками, синей морской пеной, островами Совершенного Счастья и нагой девушкой Инной на белом камне… И даже возникавший в видениях доктор в черном сюртуке не смущал поэта: ведь сон всегда можно оборвать.

В одном из писем с фронта Гумилев заметит: «Я знаю смерть не здесь — не в поле боевом. Она, как вор, подстерегает меня негаданно, внезапно. Я ее вижу вдали в скупом и тусклом рассвете…»[10]

Всякий раз, когда он делал шаг ей навстречу, она отступала ровно на шаг.

Гибельный танец!

Однажды, еще заграницей, Н.С. сказал друзьям: «Я дрался с немцами три года, львов тоже стрелял. А вот большевиков я никогда не видел. Не поехать ли мне в Россию. Вряд ли это опаснее джунглей».[11]

В этот раз смерть отодвинулась только на полшага.

В начале мая 18-го Гумилев приезжает в Петроград.

В том же 18-м Ремизов напишет: «Вонючая торжествующая обезьяна…с тупым пулеметом и бездушным штыком завладела Русью…объявила изменниками русских людей, для которых твоя обезьянья морда есть обезьянья морда…а бессчастную Русь, захватив, загнала обезьяньей расправой своей к той темной до-ярославовой поре истории нашей, когда предки наши звериным обычаем живяху».[12]

Мифологизация реальности вывернула действительность наизнанку.

Хвост отрастил себе новую обезьяну.

Новая эпоха превратила маскарадный костюм в смертную рубаху.

«Я чувствую, что вступил в самую удачную полосу моей жизни,» — признается Гумилев И. Одоевцевой незадолго до ареста.

Теперь отступает он. А его бессменная партнерша делает шаг. Еще шаг. Еще…

Одна из последних встреч с Ахматовой. Н.С. пришел сообщить подробности самоубийства в Афинах ее брата: Андрей Горенко не сумел пережить смерть сына. Расстались на лестнице. «Лестница была совсем темная, — вспоминала Ахматова, — и когда Николай Степанович стал спускаться по ней, я сказала: “По такой лестнице только на казнь ходить…”»[13]

До ареста оставался месяц.

…В ту ночь в Диск[14] заглянул В. Ходасевич. Гумилев, вспоминал он, «был на редкость весел… стал меня уверять, что ему суждено прожить очень долго – “по крайней мере, до 90 лет”. Он все повторял: “Непременно до 90 лет, уж никак не меньше… Вот мы однолетки с вами, а поглядите: я, право, на 10 лет моложе… Я со своими студентками в жмурки играю – и сегодня играл. И потому непременно проживу до 90 лет, а вы через 5 лет скиснете”. И он, хохоча, показывал, как через 5 лет я буду, сгорбившись, волочить ноги и как он будет выступать “молодцом”».[15]

Мгновение остановлено.

Время хора.

И где-то в петроградской мгле уже звучат нестройные голоса: «Жильцу в пеньковом сюртуке // Довольно и канавы».[16]

Бернгардовка как итог прожитой смерти.

Утром в столовой служитель Ефим сообщит Ходасевичу, что минувшей ночью Гумилева арестовали и увезли…

«Судное дело об обезьяньем хвосте» оставит след не только в литературе.

Трагический тенор эпохи умолкнет 7 августа того же 21-го.

Анастасия Чеботаревская, жена Сологуба, бросится с Тучкова моста в Неву.

А поруганный «Алихан» Толстой, сбежав из Петербурга,[17] запишет в дневнике по пути в Феодосию: «Мне не надо обаяний, Для меня пусть вечен пост. И на мачте обезьяний, Словно знамя, вился хвост».[18]

…Спустя десятилетия она вернется.

Придет за своим черепом.[19]

И заодно напомнит о том, как много в нас еще обезьяньего.

И как немного – человеческого.

Примечания

[1] По воспоминаниям А. Я. Брюсова. Жизнь Николая Гумилева: воспоминания современников. Сост. и комм. Ю. В. Зобнина, В. П. Петрановского и А. К. Станюкевича. Л., 1991.

[2] Н. Гумилев. Сказка.

[3] В иерархии Обезвелволпала. А. Ремизов «Взвихренная Русь» («От разбитого экипажа») Сост. и вступ. сл. Б. В. Аверина и И. Ф. Даниловой. М., 1991.

[4] Н. Гумилев. Мой старый друг, мой верный Дьявол…

[5] Н. Гумилев. Баллада.

[6] Ольга Делла-Вос-Кардовская. Жизнь Николая Гумилева: воспоминания современников.

[7] Павел Лукницкий. Труды и дни Н. С. Гумилева. (Лукницкая В. К. «Любовник. Рыцарь. Летописец. Ещё три сенсации из Серебряного века. Спб., «Сударыня», 2005)

[8] А. Пушкин. Пир во время чумы.

[9] Н. Гумилев. Путешествие в страну эфира. Рассказ.

[10] Василий Иванович Немирович-Данченко. Жизнь Николая Гумилева: воспоминания современников.

[11] Г. Иванов. «Посередине странствия земного». (Жизнь Гумилева) // Сегодня. 1931. № 239 (30 августа). С. 4.

[12] А. Ремизов. Взвихрённая Русь. «Вонючая торжествующая обезьяна…» // Ремизов А.М. Собрание сочинений. М.: Русская книга, 2000—2003. Т. 5. С. 534—535.

[13] В. Недошивин. Прогулки по серебряному веку — Дома и судьбы. «Лестница на казнь».

[14] Дом Искусств. Создан по инициативе М. Горького. См. О. Форш «Сумасшедший корабль».

[15 В. Ходасевич. Гумилев и Блок. Николай Гумилёв в воспоминаниях современников. 1990.

[16] И. Гёте. Фауст. Пер. Б. Пастернака.

[17] Апрель 1911 года.

[18] А. Толстой. Материалы и исследования. M., 1985.

[19] Ю. Домбровский. Обезьяна приходит за своим черепом.

42. Ольга Смирнова, корреспондент газеты «Бежецкая жизнь». Бежецк

Вечный странник

Николай Степанович Гумилев – поэт, теоретик стиха, переводчик, путешественник и исследователь. Его непродолжительный, но, в то же время, насыщенный красками жизненный путь, завораживает. Поэт словно торопился увидеть, прочувствовать и прожить каждый миг и час. История Николая Гумилева полна невероятных моментов, поражающих своим масштабом и харизмой.

Родился Николай 15 апреля 1886 года в Кронштадте в дворянской семье. Его отец был корабельным врачом. Нянька мальчика в день его рождения предрекла бурную жизнь, поскольку был сильный шторм. Николай рос болезненным и особо чувствительным ребенком. Регулярные головные боли, чрезмерная восприимчивость к запахам, вкусам и звукам затрудняли жизнь мальчику и его родителям. Не смотря ни на что, родительская опека и любовь помогли ему преодолеть трудности и окрепнуть.

С пяти лет Николай начал сочинять рифмы. Первое его четверостишие называлось «Живала Ниагара». Когда отец Степан Яковлевич вышел в отставку, семья Гумилевых перебралась в Петербург. В юношеские годы своим болезненным видом и нестабильной психикой, мальчик вызывал насмешки со стороны сверстников. Страх за судьбу сына заставил родителей перевести его на домашнее обучение. Из-за болезни старшего сына семья Гумилевых на несколько лет отправилась жить в Тифлис (Тбилиси), для улучшения здоровья. В теплых краях Николай увлекся астрономией, историей, брал уроки рисования. Именно здесь, в газете «Тифлисский цветок» было напечатано стихотворение «Я в лес бежал из городов…»

По возвращении в Россию Николай вновь продолжил учиться в Царскосельской гимназии. Он учился крайне плохо, не питал интереса ни к точным наукам, ни к гуманитарным. Зато философия, вернее, творчество Ницше, захватило будущего поэта целиком. Директор гимназии Иннокентий Анненский считал юношу единомышленником по перу, и позволил окончить учебное заведение. Свой первый сборник стихов Николай Гумилев подарит именно Анненскому.

Детство заканчивалось, пришло время вступать во взрослую жизнь. Для этого потребовалось сделать себя самому. Некогда робкий белобрысый мальчик настойчиво бросил вызов судьбе. Позднее, о Николае Гумилеве будут отзываться, как о человеке с твердым, даже надменным характером. И все же, это не мешало любить и признавать поэта.

«Путь конквистадоров»- это первый стихотворный сборник Гумилева, изданный на средства родителей. Здесь заметны становление личности, жажда приключений и вера в мечту. Чтобы смело идти к цели, Николаю Гумилеву приходилось черпать вдохновение из путешествий. Он – жаждущий приключений, не терпящий скуки поэт и исследователь – спешит навстречу миру, посещает Францию, Турцию, Италию и Африку. Во Франции поэт посещает лекции, знакомится с другими литераторами. В Египте поэт осматривает достопримечательности, изучает культуру местных племен. Даже при нехватке денег, живя впроголодь, Николай испытывал вдохновение и жажду к жизни. Накопленные опыт и впечатления вылились в целый цикл стихотворений под названием «Капитаны». Гумилев еще не раз возвращался в Африку с экспедициями и привез оттуда уникальные экспонаты, которые можно увидеть в Кунсткамере в Санкт — Петербурге. Но это был не предел его мечтаний. Поэту был интересен Русский Север, поэтому он отправился в Беломорск. Там он совершил открытие – увидел иероглифы, высеченныена каменистом склоне. Он считал, что нашел каменную книгу, которая откроет людям историю создания мира. При поддержке Николая II была организована экспедиция на Кутузовский архипелаг. Николай настолько искренне, с присущей ему самоотверженностью увлекся путешествиями, что притягивал к себе таких же неугомонных странников. Одним из них был академик Василий Радлов. Он был этнологом, страстно увлеченным исследованием Черного континента. Гумилев не смог упустить возможность отправиться с ним в Абиссинскую экспедицию в качестве помощника.

Жизненный путь Гумилева пришелся на период серебряного века. Им сложно не восхищаться. Столько шедевров, духа, величия. Николай Гумилев безудержно поглощал и накапливал в себе знания и опыт. В 1911 году Гумилев и Городецкий основали новое художественное объединение — «Цех поэтов». Участниками «Цеха» были молодые, начинающие поэты, не относившие себя к какому — либо литературному течению. Позднее узкая и наиболее сплоченная группа поэтов стала называться акмеистами. Смелые, с горящими глазами, они не только отражали свою эпоху – они ее создавали. Акмеисты провозглашали понятность литературного произведения и точность слога. Они открыли издательство «Гиперборей». Поэма «Блудный сын» — первое акмеистическое произведение, написанное Гумилевым.

Популярность поэта росла с каждым днем. Гумилев нуждается в свежих знаниях и поступает на историко-филологический факультет Петербургского университета. Тут начинается первая Мировая война и полностью меняет все планы поэта. «Цех поэтов» распадается, а Николай отправляется на фронт добровольцем. Гумилев, как истинный патриот, ринулся в бой. Его очень быстро перевели в офицеры. Николай стал героем и был награжден двумя Георгиевскими крестами.На фронте поэт писал религиозно-патриотические стихи. Цикл «Наступление» стал отражением военного периода.

На протяжении всей жизни Николай находился в вихре чувств и эмоций. Питая теплые чувства к своему дому и своей семье, он будто всегда был где-то ещё. Поэт не испытывал недостатка в женском внимании, но несколько женщин все же смогли оставить незабываемый след в его сердце. Главной богиней в жизни Гумилева стала Анна Ахматова. Она с удовольствием принимала ухаживания Николая и поразила его своим отказом от предложения руки и сердца. Поэт не оставлял попыток завоевать Анну и даже пытался покончить жизнь самоубийством. Они были разными настолько, что их союз казался какой-то ошибкой. Они были вместе восемь мучительных лет. Оставив позади разбитые надежды, каждый из них отправился на поиски новых отношений.

После войны Гумилев продолжил свою литературную деятельность. Он активно занимается переводом стихов зарубежных поэтов, работает над переводом эпоса о Гильгамеше. Вершиной поэтического творчества стал сборник «Огненный столп». Критиками был отмечен высокий рост литературного таланта автора. Поэт публично называл себя анархистом, не скрывал своей религиозности. Было очевидно, что ужиться с большевиками Гумилеву будет сложно, ведь он открыто заявлял, что не понимает и не уважает новую власть. 3 августа 1921 года Николая Гумилева арестовали, обвинив в контрреволюционной деятельности. Как выяснилось позднее, дело было успешно сфабриковано. Попытки друзей вызволить поэта остались безуспешными. Большевики не собирались его выпускать. 26 августа Гумилев был расстрелян. Место захоронения не известно.

Перед смертью поэт был спокоен. Как достойный дворянин, патриот и истинный ценитель жизни он мужественно принял свою судьбу. Меж тем, Россия потеряла талантливого поэта и ученого.

В Советском союзе творчество Гумилева осталось не замеченным. Его практически не изучали. Остается только догадываться, сколько еще мог написать и открыть этот вечный странник – Николай Гумилев.

41. Елена Шимонек, историк-архивист. Екатеринбург

Мелодия на два голоса

Изысканный жираф бродил в моей памяти всю жизнь. Не понимаю, каким образом, но строчка, безымянная первоначально, всплывает буквально из самых глубин моего детства. Наверно эпитет «изысканный» в приложении к жирафу настолько был для меня необыкновенен, что отпечатался в памяти сразу и навсегда.

Стихов Гумилёва во времена СССР не издавали, прочесть даже одну-единственную его строфу в маленьком провинциальном городке моего детства мне было просто негде. Откуда он взялся?! Остаётся лишь предположить, что в какой-нибудь книге (передаче, разговоре) вторым планом, как на заднике театральной сцены, мимолётной тенью проскользнул этот диковинный образ и навечно во мне поселился, элегантной своей необычностью ошеломив неискушённое детское воображение.

Изысканный жираф долго существовал круглым сиротой, одиноко вращаясь в окружавшей меня действительности. Как и когда я установила авторство Николая Гумилёва, не помню совершенно. Скорее всего, в золотые времена моего студенчества, когда большая страна дышала воздухом объявленных перемен, жила в предощущении великих тектонических сдвигов в собственной истории, когда наконец-то после многих лет тотального забвения стали появляться в печати произведения ранее вслух непроизносимых авторов.

И вот однажды из мира конкистадоров, замков, рыцарей в доспехах, прекрасных дам и дев вдруг вышел ко мне тот самый жираф моего детства, который, как выяснилось, все это время ждал меня на берегу озера Чад. Старый товарищ повёл меня в мир гумилёвской поэзии, как лоцман, уверенно направляя курс, стремясь к какой-то своей, неясной пока для меня цели. Мы пробирались с ним по африканской пустыне, библейские сюжеты представали перед нашим взором, хохот Пана раздавался вслед, мифические боги и герои попадались нам на пути, ветра всех морей и океанов под парусами пиратских кораблей овевали нас, а мы всё двигались вперёд.

«Нежно-небывалая отрада…» ударила последней строфой, словно под ногами разорвалась петарда:

Что же думать, как бы сладко нежил

Тот покой и вечный гул томил,

Если б только никогда я не жил,

Никогда не пел и не любил.

Давно, бесконечно давно знакомая поэтическая мелодия. Что-то пронзительно близкое, как будто уже слышанное не однажды, звенело в этих строчках. Странная двойственность сознания. Я точно знаю, что читаю стихи Николая Гумилёва впервые, и в то же время точно помню этот музыкальный стихотворный лад.

Злодейка-память не спешила мне на помощь. Я мучилась, пока однажды утром в голове как-то сам собой, без повода и причины не всплыл фрагмент фильма «Стрелы Робин Гуда». Великолепный Борис Хмельницкий со своей спутницей идут по лесу, а за кадром хриплый голос, который невозможно не узнать, поёт:

Свежий ветер избранных пьянил,

С ног сбивал, из мёртвых воскрешал.

Потому что, если не любил,

Значит, и не жил, и не дышал!

Вот оно.

«Баллада о Любви».

Владимир Высоцкий.

Поразительно, как эти четверостишия двух разных поэтов попадают в единую поэтическую тональность. Причём, именно отдельные строфы, а не стихотворения в целом. Да, Гумилёв в данном случае первичен. Да, суицидальный мотив гумилёвских строк звучит резонансом жизнеутверждающему гимну любви, написанному Высоцким. И да, абсолютный моветон любое сравнение творчества известных поэтов, ибо каждый поэт неповторим и уникален, у каждого свой собственный поэтический язык.

И все-таки что это? В голове мелькают необыденные слова, пришедшие прямиком из «Википедии». Парафраз? Перифраз? Наконец, банальный пересказ? Нет, конечно.

Это странное, удивительное, какое-то мистическое созвучие поэтических строк двух русских поэтов, живших в разное время, теперь не объяснит уже никто и никогда. Да и надо ли объяснять? Наверно, стихи действительно рождаются где-то там, на космических просторах Вселенной и посылаются нам через избранных, которым дарована способность их услышать. Этих избранных мы и называем поэтами.

40. Елена Анисимова, учитель литературы лицея №9 имени А. С. Пушкина. Зеленодольск, Республика Татарстан

Шаги к искусству поэтического слова

«В основе всякого искусства лежит ремесло, и ему нужно учиться», — написал Ян Парандовский, польский писатель, в своей книге «Алхимия слова». Николай Гумилёв осваивал поэтическое мастерство всю свою жизнь и, постигая вершины словотворчества, учил этому других.

Несправедливо забытый многие годы, он вновь зажёг современного читателя своим поэтическим огнём, стал актуален в наше время. Вот уж неслучайно сказано : «Из искры возгорится пламя!»

Чтобы понять, почему его вирши снова с нами, необходимо предать осмыслению его стремление к поэтическому росту и развитию, обозначить влияния других поэтов на формирование его мировоззрения. Кажется, всё в жизни Гумилёва, так или иначе, способствовало его становлению.

Его мать, Анна Ивановна, в приоритет воспитания ставила доброту, а образования – развитие вкуса как сущности человеческой природы. Она хотела, чтобы её дети ценили святость веры.

Позднее Николай Гумилёв скажет, что ему ничто так не помогало писать стихи, как воспоминания детства.

Огромное влияние на становление поэта оказала любовь к Анне Андреевне Ахматовой, которую он пронёс через всю свою жизнь.

Как утверждал Павел Лукницкий, долгое время изучавший творчество поэта, — главным двигателем прогрессивности Гумилёва был его характер и стремление к познанию.

В 1905 году вышел первый поэтический сборник «Путь конквистадоров». В этот период Николай Степанович читал новейшую литературу и увлекался русскими модернистами – Бальмонтом, Брюсовым, Белым. Очень внимательно изучал периодику, в особенности – журнал «Весы», в котором печаталась вся европейская элита, и Гумилёв начал открывать для себя мир «нового искусства».

В статье «Жизнь стиха» он писал: «Материал, употребляемый музыкантом или живописцем, беден по сравнению со словом».

Через некоторое время поэт скажет о Слове:

В оный день, когда над миром новым

Бог склонял лицо своё, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города…

Большое влияние на становление оказало изучение французских поэтов парнасской школы, где была провозглашена строгая форма стихосложения, а каждое слово должно обозначать действительное значение.

В это время он перечитывал Пушкина, Карамзина, Ницше, осваивал французскую литературу. Одним из самых любимых занятий была покупка книг.

Повсюду, как и Петрарка с «Исповедью блаженного Августина», Гумилёв с Гомером.

Гумилёв заводил новые знакомства среди поэтов. Долгое время преклонялся перед Брюсовым, ведя с ним интенсивную переписку.

Из письма Брюсову 8.01.1907 года: «Многоуважаемый Валерий Яковлевич! Очень, очень благодарю вас за ваши письма, особенно за первое с рассуждениями о рифмах и размерах…»

А вот строчки из письма всё тому же адресату 24.03.1907г. : «..Я просто мечтаю и хочу уметь писать стихи, каждая строчка которых заставляет бледнеть щёки и гореть глаза…»

По многочисленным письмам Гумилёва Брюсову видно, как настойчиво он учился, преодолевая трудности стихосложения. Гумилёва мучил вопрос: «Как стать мастером?»

По поводу выхода сборника Гумилёва «Романтические цветы» Брюсов, советчик и покровитель, писал: «Стихи Н. Гумилёва теперь красивы, изящны и большей частью интересны по форме;…»

И Гумилёвские строки, словно ответ Брюсову :

Сады моей души всегда узорны,

В них ветры так свежи и тиховейны,

В них золотой песок и мрамор чёрный,

Глубокие, прозрачные бассейны…

По воспоминаниям С.Маковского: « Мне нравилась его независимость и самоуверенное мужество. Чувствовалась сквозь Гумилёвскую гордыню необыкновенная его интуиция…»

«Он был захвачен разными интересами: личными, журнальными и опять-таки личными — как поэта», — вспоминал позднее о нём В.П.Белкин.

«У него были красивые руки, он это знал, и у него было громкое имя», — говорил В.К.Шилейко.

По воспоминаниям современников, Гумилёв свято верил, что литература есть целый мир, управляемый законами жизни, и он чувствовал себя в литературе законодателем.

Гумилёв того периода и сам даёт характеристики современникам: «Стих Анненского гибок, в нём все интонации разговорной речи, но нет пения. Синтаксис его так же нервен и богат, как его душа»; «Прежде всего, важно отметить полную самостоятельность стихов Мандельштама, редко встречаешь такую полную свободу от каких-нибудь посторонних влияний».

В начале 1909 года у Гумилёва появилась мысль об учреждении школы для изучения формальных сторон стиха. Возникло общество «Академия стиха», или собрание «на башне», где лекции читал Вячеслав Иванов.

Влияние символистов было главенствующим до 1910 года. На основе этого течения он выработал собственное миропонимание, восстав против всякой туманности. Объясняя мотивы акмеизма Н.М.Минскому, писателю и философу, он говорил: «Я боюсь всякой мистики, боюсь устремлений к иным мирам, потому что не хочу выдавать читателю векселя, по которым расплачиваться буду не я, а какая – то неведомая сила.

В 1910 вышла новая книга Гумилёва «Жемчуга» с посвящением В.Я.Брюсову. Он пишет своему учителю: «… Мне верится, что можно ещё многое сделать, не бросая лиро-эпического метода, но только перейдя от тем личных к темам общечеловеческим, пусть стихийным, но под условием всегда чувствовать под своими ногами твёрдую почву…»

Брюсов в ответ в своей рецензии сообщает: «…Н. Гумилёв медленно, но уверенно идёт к полному мастерству в области формы. Почти все его стихотворения написаны прекрасно, обдуманным и утончённо звучащим стихом. Н. Гумилёв не создал никакой новой манеры письма, но, заимствовав приёмы стихотворной техники у своих предшественников, он сумел их усовершенствовать, развить, углубить, что, быть может, надо признать даже большей заслугой, чем искание новых форм…»

К 1911 году у поэта начали возникать собственные идеи, и он стал отходить от влияния Брюсова.

В 1912 собрания Цеха Поэтов. Здесь проходят свободные беседы о творчестве и искусстве. На заседаниях он говорит о технике поэтического творчества : «…Стихотворение должно являться слепком человеческого тела, этой высшей ступени представляемого совершенства». Здесь не только акмеисты. И , самое важное, к поэзии был с самого начала взят подход как к ремеслу. Гумилёв продолжает самообразование , штудируя Теофиля Готье, Шекспира, Рабле, Вийона.

Вспоминал А. Амфитиатров: «…Он был именно цеховой поэт, и только поэт, сознательно и умышленно ограничивший себя рамками стихотворного ритма и рифмы».

В этом же году начались собрания в «Бродячей собаке», кабачке, где полутьма, полуулыбки, стихи до утра и яростные споры о смысле жизни и искусстве. А в спорах, как известно, рождается истина. В разговорах отражался нерв времени.

В книге «Чужое небо» виден итог выраженных Гумилёвым принципов нового литературного течения. Поэт в свои двадцать шесть провозглашает: «… на смену идёт новое направление, требующее большого равновесия сил и более точного знания отношений между субъектом и объектом, чем то было в символизме».

Одна из главных мыслей того периода – высочайшая духовность человеческой жизни. Он пишет: «Поэзия и религия – две стороны одной и той же монеты. И та и другая требуют от человека духовной работы».

Гумилёву близки слова Делакруа: «Надо неустанно изучать технику своего искусства, чтобы не думать о ней в минуты творчества». Подтверждение тому – книга Гумилёва «Письма о русской поэзии».

Начавшаяся I мировая война прекратила существование Цеха, он распался. Участие Гумилёва в войне дало новое понимание России.

Гумилёв пишет и прозу. В начале 2015 года в газете «Биржевые ведомости» появилась первая корреспонденция Гумилёва с фронта.

Война меняет мировосприятие. Гумилёв много читает книг религиозной направленности, особенно автора Павла Флоренского, священника и учёного.

В 1917 году в журнале «Русская мысль» была напечатана его поэма «Гондла».

В 1918 году по инициативе Максима Горького и при активном участии Гумилёва был открыт журнал «Дом искусств». При Доме открылась литературная студия. Николай Степанович вёл там курс по драматургии и практические занятия по поэтике.

«Я вожусь с малодаровитой молодёжью не потому, что хочу сделать их поэтами… Надо, чтобы все могли лечить себя писанием стихов».

В голодные послевоенные годы он решает для себя однозначно: работать.

Гумилёв занимался и переводами. Он говорил о труде переводчика: « Главное понять чужую душу, открыть тайны поэта, уловить мелодию, звучащую в его душе, разгадать его силы.

В последние годы жизни поэт много работал, преподавал в кружке молодых поэтов «Звучащая раковина», продолжал преподавать в «Институте живого слова», вёл лекции, сочинял и переводил. « Я не обещаю вам, что вы станете поэтами, — вспоминала И.Одоевцева, — я не могу в вас вдохнуть талант, если его у вас нет. Но вы станете прекрасными читателями. А это уже много. Вы научитесь понимать стихи и правильно оценивать их. Без изучения поэзии нельзя писать стихи. Надо учиться писать стихи. Так же долго и усердно, как играть на рояле…»

В книге «Огненный столб», вышедшей во время заключения поэта и перед самой его кончиной, феерично проявился профессионализм.

Таким образом, к «слову» в своём творчестве Гумилёв шёл как к алтарю, оно для него священно. Именно «слову» один из величайших поэтов Серебряного века приносил свои дары и жил, тесно соприкасаясь с ним. Исключительно благодаря трудолюбию Гумилёва, его «слово» получило огранку бриллианта.

39. Степан Султанов. Москва

Гумилев шагает по сцене

Гений Гумилева въедлив. Въедливый гений. Он смотрит вверх и вперед, вперед и вверх вплоть до Чужого неба (сквозь себя самого), а после Чужого неба он говорит в себя, и за-тем опять вверх и вперед. И везде, конечно, А.А. Это он про меня написал, говорит она. И это тоже, и вот это, конечно, обязательно про меня. Я помню, я там была. Мы этого не слышали, впрочем, но читали. А буква в некотором роде больше, чем голос, чем звук. В букве есть звук, идущий не столько от вибрации, сколько от смысла. Впрочем, и в звуке этот звук тоже есть. Голос А.А. мы слышали только на записи. И видели её портреты, конечно, и читали её стихи ещё в детстве. Да и Гумилева тоже. И нам иногда казалось, что её стихи исходят «из глубины нас самих». С его стихами всё было несколько сложнее, но они — лучшие из них — определенно предназначены «для некоего восхождения».

Это поэтический миф. Он мучительно недоступен, как их (великая) реальность. Какой была их жизнь? У нас есть мемуары. Ещё можно посмотреть какую-нибудь старую-престарую запись начала века. Вот так они ходили. Вот так одевались, это ясно. И Гумилев тоже в это время что-то делал. Например, писал письмо Брюсову из Парижа. Ну и умирал. Вот умирает, да. Вот умер. Шёл я по улице незнакомой…

Трудно — и не нужно — отмахиваться от персонажа. Он так совестливо, так въедливо был персонажем — судя, опять же, по мемуарам. Идол металлический среди фарфоровых игрушек. Это же всё настоящее (как в театре). И тут же Гумилев скажет: если я начну пасти народы, пристрели меня, Аня.

Спросим же (мы должны): вёл бы он инстаграм? Принимал бы участие в дискуссиях на фейсбуке? Пригласили бы его в клабхаус (Брюсов бы пригласил)? Отправил бы подборку на конкурс N? Да, постил бы, и вёл, и ещё делал бы селфи в Абиссинии.

Клюквенный сок становится кровью и тоска становится вьюгой, а кровь становится таёжным рассветом. Так было задумано, так было на самом деле.

38. Мария Троханович, ученица МОУ «Лицей №1». Ухта, Республика Коми

Этот яркий сон

Не только искания красоты, но и красота исканий.

И.Ф. Анненский

Я сплю. Да, это сон. Это не может быть иначе. Этот пёстрый мир, невесомый, порой — проникнутый светлой печалью… Он может быть только во сне….

Серые будни, пожалуй, слишком банальное название. Жизнь… Просто жизнь, ничего особенного. Утром стою с чашкой горького кофе…

Какая странная нега

В ранних сумерках утра,

В таянье вешнего снега,

Во всём, что гибнет и мудро…

Сажусь в дребезжащий автобус…в тумане, в потерянном дне…

На полярных морях и на южных

По изгибам зелёных зыбей…

Меж базальтовых скал и жемчужных

Шелестят паруса кораблей…

Прихожу в офис, разгребаю кипу бумаг…

Весело думать, если мы одолеем

Многих уже одолели мы, —

Снова дорога жёлтым змеем

Будет вести с холмов на холмы.

Иду домой… Неаполь, Рим, Венеция — это так недоступно. Вокруг одни хмурые многоэтажки. Но в одной из них, в маленькой квартире, на полке… и Африка, и Египет, и Неаполь, и шум волн, и гул снарядов и поцелуи…

Я иду мимо храма, купола слабо мерцают в заходящем солнце…

Апостол Пётр, бери свои ключи,

Достойный рая в дверь его стучит.

Почему? Почему «Та страна, что могла быть раем//Стала логовищем огня»? Как душа одного человека, его внутренний мир могут вместить в себя так много? И почему тот, кто мог ещё десятки лет озарять жизнь людей, уничтожен в угоду политике, идеологии… Россия – страна, где звезда поэта может так необыкновенно ярко разгореться и мгновенно погаснуть. Погаснуть почти на век. Но ещё Россия – та страна, где, пусть спустя век забвения, поэт не забыт! Это подтверждается тем, что я сейчас, в 21 веке, держу в руках сборник стихов Николая Гумилёва. И даже когда у каждого есть возможность увидеть мир своими глазами, посмотреть фото и видео, мир Гумилёва – отдельный, уникальный мир. Как на зло, судьба распорядилась так, что поэт был убит в момент, когда его «высокое косноязычье» стало таким узнаваемым. Многие годы талант Гумилёва развивался, его стихи вызывали всё больше восхищённых отзывов современников. В начале творческого пути его активно поддерживал Иннокентий Анненский, директор гимназии и литератор, поэт Валерий Брюсов. Поддерживала Николая на его нелегком пути и первая жена – Анна Ахматова. Говоря о Гумилёве, нельзя не вспомнить и её гениальные стихи… Символисты отрицательно отозвались о первых сборниках стихов Гумилёва, но он стал одним из родоначальников нового направления – акмеизма. Он вёл за собой писателей, создавая литературные общества и журналы. Не всегда всё удавалось, но … сколько еще могло быть сделано…

Россия избрала другой путь. Или за неё избрали?.. Это не ясно. Пусть об этом спорят историки. Ясно то, что Николай Гумилёв «в догматах был прям». Он не мог предать свою веру, царя, свою душу он не мог предать. Он был монархистом… да, потому что воевал за это, «рядил Победу». Потому что целью акмеистов было просвещать людей, приобщать их к культуре, нести светлое и доброе, облекать образы в воздушные, легкие слова. Он не мог принять Гражданскую войну…

Я кричу и мой голос дикий –

Это медь ударяет в медь.

Я, носитель мысли великой,

Не могу, не могу умереть!

Он не мог умереть, но не боялся смерти и не боялся говорить о том, о чём думал, в чём был уверен. Он был уверен, что, видя его твёрдость и честность, враги не смогут ничего с ним сделать…

Он желал для своей Родины лишь процветания. И всегда в его мыслях Россия была неотрывно связана с православием, с верой в Бога. Во многих своих стихах он говорит людям о Боге, о жизни и смерти, о загробной жизни.

Сердце будет пламенем палимо

Вплоть до дня, когда взрастут ясны,

Стены Нового Иерусалима

На полях моей родной страны.

Я иду мимо храма и думаю, как он молил Бога о том, чтобы не быть забытым. Я иду и думаю, как же можно было остановить это пламенное сердце и сколько ещё оно таило в себе огня.

Я прихожу домой, подхожу к полке, открываю книгу, обложка которой оформлена фотографиями Египетских стен, и на меня проливается яркий свет. Он много путешествовал и потому выделялся среди поэтов описаниями заморских стран. Он исследовал дальние страны, а не только искал там вдохновения. С самого детства он был увлечен теплыми краями. Да и всю свою жизнь он был словно маленький ребенок, восторженный юноша, для которого всё было удивительно. О его ребячестве говорил и Владислав Ходасевич, уверенный, что он только изображал взрослого, а в душе всегда был ребенком, что проявлялось и в его бесконечных путешествиях…Но всегда он возвращался домой, вернулся и тогда, когда все говорили, что будет нелегко… И с юношеской восторженностью, с рыцарской самоуверенностью он решился на противостояние, которое закончилось трагически для него, для русской поэзии.

Гумилёв ни минуты не задумывался, идти ли на фронт. Его стихи о Первой Мировой войне – стихи человека, который абсолютно верен тому, что делает. Во время войны он сумел выжить, выжил и во время дуэли с Максимилианом Волошиным, пистолет которого дал осечку дважды. Судьба будто хранила его для чего-то более важного, чтобы он успел ещё сказать людям то, что должен был. Но он всегда будто предчувствовал свою смерть. Он часто писал о ней, часто анализировал жизнь, рассуждал, что останется после него на земле. В стихотворении «Рабочий», за 5 лет до гибели, он описал сценарий своего расстрела. И пули отлил именно рабочий – новый герой новой страны. Страны, который не нужны были вдохновенные певцы…

Читая стихи Н. С. Гумилёва, иногда невольно приходишь в ужас о того, насколько точно он предсказывал свою судьбу и даже судьбу близких… О своём сыне Льве он написал:

Он будет ходить по дорогам

И будет читать стихи,

И он искупит пред Богом

Многие наши грехи. <…>

Он будет любимец Бога,

Он поймет свое торжество,

Он должен! Мы бились много

И страдали мы за него.

И мы знаем, что Лев Николаевич Гумилёв много выстрадал из-за того, что остался верен памяти своих родителей, но потом стал очень известным человеком, писателем, учёным.

Может это и к лучшему? Может, чем меньше наследие, оставленное писателем, тем ценнее оно для потомков и тем больше мы дорожим каждой известной нам строчкой…

Люди заняты ненужным,

Люди заняты земным…

… а он всегда будто стремился к Богу, будто не терпелось ему покинуть этот мир. Будто душа его знала, что где-то там ему будет лучше…Он верил в вечную жизнь, значит, и мы верим…

Спасибо вам, Николай Гумилёв! Я не могу сказать, что знаю вас давно и вы всегда были моим любимым поэтом, вы появились в моей жизни также внезапно, как в русской литературе, но останетесь наверняка надолго где-то в потайном уголке души. Спасибо вам за грусть, за любовь, за сладкие мечты, за то, что среди жизненной суеты есть возможность открыть томик ваших стихов и на время забыть обо всём. Простите, что не смогли понять раньше, услышать, успеть…

Ещё не раз вы вспомните меня

И весь мой мир волнующий и странный,

Нелепый мир из песен и огня.

Я сплю. Это сон… и мне снится таинственный Чад, он полон воды голубой, там травы и пальмы, и среди них… на тонких ногах… изысканный бродит жираф. Охотник там притаился в кустах…вот выстрел… упал мой жираф…
37. Ольга Бардышева, научный работник, краевед. Ломоносов

Мой «Костёръ» (Памяти Николая Гумилёва)

…Ноябрь 1970 года. У меня ангина. Кутаясь в тёплый халат, читаю подаренную отцом книгу. Книга назидательная, но интересная: героиня Маша – ровесница моей бабушки. Взрослея, Маша становится сильной, умной женщиной[1]. На странице 336 встречаю фрагмент:

Я люблю – как араб в пустыне

Припадает к воде и пьет,

А не рыцарем на картине,

Что на звезды смотрит и ждет.

Ни имени поэта, ни названия произведения, но я узнала стихотворение Николая Гумилёва из его сборника «Костёръ»[2].

Моя первая «встреча» с Гумилёвым: 1967 год, летние каникулы. Мне исполнилось 10 лет. В отсутствие взрослых, ребята забираются на чердаки. Мы жили в старинном доме – из тех, что в 1820-е годы построены по проекту архитектора Василия Стасова для служителей Ораниенбаумского дворцового имения. На чердаке хранили сундуки, допотопные бельевые корзины и разные вещи, вышедшие из употребления. В коробках десятилетиями накапливалась печатная продукция (я таскала оттуда литературу, «выжившую» вопреки войнам и революциям). В тех залежах обнаружилась книжечка со стихами – без обложки, на скверной бумаге. Как серьёзный читатель (с пятилетним стажем!), я признала те стихи интересными, но не похожими на классику. Моим путеводителем в мире поэзии была книга «Русская Муза»[3] – её мне доверила бабушка, когда я попросила стихи Лермонтова и полный текст Пушкина о Вещем Олеге. В «Русской Музе» прекрасные стихотворения, но никто из тех авторов не написал бы так:

Я читаю стихи драконам,

Водопадам и облакам»[4].

Или так:

Я знаю, что деревьям, а не нам

Дано величье совершенной жизни:

На ласковой земле, сестре звездам,

Мы – на чужбине, а они – в отчизне».

Эти строки завораживали. Мы жили возле Ораниенбаумского парка, часто бывали там с бабушкой. Она стала первым моим учителем[5]. То, чему учила меня бабушка, называлось на языке взрослых словесностью, историей и естественными науками (примерно так её «натаскивал» отец, изыскивая источники и подручные средства во всём, что составляло их послереволюционный оскудевший быт). Подивившись стихам из вызволенной с чердака книжечки, я показала её бабушке. Вздохнув, она сказала, что это сборник «Костёръ», автор – Николай Гумилёв, наш земляк: родился в Кронштадте, учился в Царском Селе, жил в Петербурге и погиб в Петрограде, в 35 лет (был двумя годами младше её родителей). Бабушка доверила мне тайну: за участие в контрреволюционном заговоре Николай Гумилёв расстрелян чекистами в 1921 году. Я знала о поэтах, погибших молодыми: Рылеев был повешен, Бестужев-Марлинский погиб на войне, Пушкин и Лермонтов убиты на дуэлях, дипломат Грибоедов растерзан фанатиками, Веневитинов и Надсон зачахли от болезней, Есенин и Маяковский наложили на себя руки, но… Поставить к стенке поэта – и запросто расстрелять?! У Гумилёвского сборника хорошее имя: мне выписывали пионерские журналы, и один из них назывался «Костёр».

…Гумилёв стал «неназываемым». Его книги изымали из библиотек, но люди берегли заветные сборники, сняв обложки. В сборнике «Костёръ» моей бабушке нравились стихотворения о природе и про любовь – и она охранила книжицу, пряча её на чердаке, а я нашла это сокровище через 40 с лишним лет. Бабушка донесла до моего сознания, что о Гумилёве нельзя никому рассказывать, какими бы чудесными ни казались его стихи. Шёл 1967 год, отмечали 50-летие Октябрьской революции. Мы «с пелёнок» знали о революциях, Гражданской войне и врагах Советской власти. Кстати, в год моей второй «встречи» с Гумилёвым праздновалось 100-летие со дня рождения В.И. Ленина.

Запреты – запретами, но в старших классах я начала заниматься стихотворчеством. Преклоняясь перед мэтрами, видела, что никто не писал как Гумилёв – например, об осени:

Оранжево-красное небо…

Порывистый ветер качает

Кровавую гроздь рябины.

Догоняю бежавшую лошадь

Мимо стекол оранжереи,

Решетки старого парка

И лебединого пруда.

Косматая, рыжая, рядом

Несется моя собака….

О Гумилёве не было ни строчки в доступной литературе. Я не совалась к школьным педагогам, но набралась смелости задать неудобные вопросы маминой подруге: она преподавала литературу и русский язык в вечерней школе и была из тех, кого называли шестидесятниками. Не загружая меня избыточной информацией о декадентах, символистах, акмеистах и футуристах, она ввела меня в мир Серебряного века. Открылись новые стихи, новые имена – и с этим «багажом» я вступила в вольнодумные студенческие годы.

Мы переписывали в тетради «запретные» стихотворения со «слепых» машинописных копий на ломкой бумаге. У ленинградских студентов было популярно четверостишие:

Ведь отраднее пения птиц,

Благодатней ангельских труб

Нам дрожанье милых ресниц

И улыбка любимых губ».

Мой «Костёръ» оставался при мне, но в знакомых стихах разверзлись космические бездны:

Земля, к чему шутить со мною:

Одежды нищенские сбрось

И стань, как ты и есть, звездою,

Огнем пронизанной насквозь!.

В путешествиях лирического героя открылись «мелькающее отраженье потерянного навсегда», угадывались странствия души, блуждавшей «в слепых переходах пространств и времён» в поисках прародины по зову памяти неведомых предков:

Страна, ты помнишь ли, скажи,

Тот день, как из варягов в греки

Пошли суровые мужи?

Ответь, ужели так и надо,

Чтоб был, свидетель злых обид,

У золотых ворот Царьграда

Забыт Олегов медный щит?.

Седая старина казалась близкой по крови и духу:

О, да, мы из расы

Завоевателей древних,

Которым вечно скитаться,

Срываться с высоких башен,

Тонуть в седых океанах

И буйной кровью своею

Поить ненасытных пьяниц –

Железо, сталь и свинец.

Эти признания несли печать «нездешности». К ним добавились откровения и пророчества в стихотворениях, перепечатанных из посмертного сборника «Огненный столп». Знатоки просветили, что Гумилёва влекли картины Николая Рериха и его мировоззрение – и мы проникались величием тех сияющих вершин. Годы студенчества памятны и другими открытиями. Из тусклых фоторепродукций возник мир художника Константина Васильева (1942-1976). Его картины по мотивам русских былин, скандинавских саг и германского эпоса казались точными иллюстрациями к любимым стихотворениям Гумилёва.

Приоткрылись тайны творчества – и на той волне до меня, наконец, дошла любовная лирика Гумилёва. Читательский опыт подсказывали, что адресат многих его стихотворений – вовсе не «королева Анна», тем более что поэт развёлся с ней вскоре после выхода «Костра». Отрылось имя: Лариса Рейснер, её роль в жизни Николая Гумилёва и её стихи, которые не афишировались…

Возвращение (и воскрешение!) Николая Гумилёва состоялось в перестроечные годы благодаря публикации в периодике[6] к его 100-летию и в честь предстоявшего юбилея Ахматовой. Появились их книги[7] с полноценными комментариями. А я продолжала занятия стихосложением и стихотворными переводами, руководствуясь не только наставлениями Корнея Чуковского, но и рекомендациями Гумилёва из «Писем о русской поэзии»[8]. Потом началась новая эпоха…

Сейчас, в 2021 году мы можем отметить ещё один юбилей: 30 лет назад поэт Николай Гумилёв был, наконец-то, реабилитирован.

Примечания

[1]Серебровская Е. Маша Лоза. Лениздат, 1970

[2] Гумилёв Н. Костёръ. Стихи. СПб.: Гиперборей, 1918

[3] Русская Муза. Собранiе лучшихъ, оригинальныхъ и переводныхъ, стихотворенiй руссекихъ поэтов XIX в. Сост. П.Я. Изд-во журн. «РУССКОЕ БОГАТСТВО». СПб., 1904

[4] Здесь и далее: Цитируемые стихотворения Н. Гумилёва – см.: Гумилев Н. Стихи. Поэмы / Сост. В. К. Лукницкая. Тбилиси: Мерани, 1989 («Век ХХ. Россия – Грузия. Сплетение судеб»)

[5] Бардышева О. Уроки бабушки. Газета «Балтийский луч» (г. Ломоносов). 2009, 11 января (№ 2). С. 8-9

[6] Новый мир. 1986, № 9; В мире книг. 1987, № 4; Новый мир. 1987, № 3; Новый мир. 1987, № 12 и др.

[7] Николай Гумилёв. Стихотворения и поэмы / Сост. М. Д. Эльзон. Л., 1988 («Библиотека поэта», Большая серия); Николай Гумилёв. Избранное / Сост. Н. А. Богомолов. М.: ХЛ, 1988; Николай Гумилёв в воспоминаниях современников / Сост. В. Крейд. М.: Вся Москва, 1989 (репринт зарубежного издания Париж-Нью-Йорк-Дюссельдорф, 1987) и др.

[8] Гумилёв Н. Избранное / Сост. И. А. Панкеев. М.: Просвещение, 1990. С. 190-210 («Библиотека словесника»)

36. Ольга Бардышева, научный работник, краевед. Ломоносов

О «Жизни после жизни» Николая Гумилёва

А мне приснился сон,

Что Пушкин был спасён

Андрей Дементьев

Сравнительно недавно в наш обиход вошла метафора «человек-легенда», ставшая популярной характеристикой не то что бы великих, но чем-либо прославившихся и, несомненно, талантливых людей – в особенности, если знаменитый человек ушёл из жизни до срока, да вдобавок в нетривиальных обстоятельствах.

Трагический финал недолгой жизни Николая Гумилёва (1886-1921) определил его посмертную судьбу: расстрелянный чекистами поэт стал даже не легендой, а мифом. Гумилёв мифологизирован ещё при жизни – да он и сам себя мифологизировал (примерно так рассуждал в видео-лекциях Дмитрий Быков).

Исследователь жизненного пути Николая Гумилёва – Анатолий Доливо-Добровольский (1935-2014), инициатор монументального литературного проекта «Семья Гумилёвых», отмечал:

«Жизнь пассионариев, каким был Николай Степанович Гумилёв, постоянно сопровождают легенды. Много легенд появилось и в связи с его смертью. Почитатели Гумилёва не хотели примириться с тем, что поэта вот так просто могли расстрелять вместе с другими осужденными. < … > И современному читателю также не хочется поверить в то, что такой человек, как Гумилёв, мог покорно встретить свою смерть (… может, при осознании того, что больше ничего нельзя сделать, именно так встретить свою гибель и было высшей доблестью)»[1].

Обстоятельства смерти Гумилёва вызвали предсказуемую реакцию его современников[2]. О горькой утрате писали ученики поэта, его последователи и почитатели[3]. Из тех – искренних, но не равноценных по мастерству стихотворений, собранных Доливо-Добровольским, меня впечатлили строки Михаила Дудина (1989):

Листая дни сомнений и разрух,

Свою судьбу осмысливая снова,

Кричит и возмущается мой дух

Над гибелью поэта Гумилёва[4].

Читая стихи, созданные в память о Николае Гумилёве, отчётливо осознаёшь, что сбылось одно из пророчеств поэта:

Ещё не раз Вы вспомните меня

И весь мой мир, волнующий и странный,

Нелепый мир из песен и огня…[5]

Известны версии по мотивам слухов о последних часах жизни Гумилёва: «…мать поэта до конца жизни была убеждена, что её сын не мог погибнуть: он наверняка вырвался из рук палачей и уехал в свою любимую Африку… Говорили, что Гумилёва расстреливали позже и отдельно от всех – ждали решения из Кремля. Ходили также рассказы, что во время массового расстрела Николай Гумилёв умудрился прорваться сквозь окружение и бежал, был настигнут на окраине посёлка Бернгардовка и там расстрелян и погребён, не вместе со всеми»[6]. Есть фантастический вариант: Гумилёв исчез по пути к месту казни. Слухи о спасении Гумилёва питали воображение его почитателей и оставляли надежду на чудо.

Стихи «на смерть поэта» – не редкость. Пишут и прозаики, создавая беллетризованные биографии и «беллетристические» автобиографии.

В 1920-е годы поэт-акмеист Михаил Зенкевич (1886-1973) взялся за прозу. Его роман «Мужицкий сфинкс» (1921-1928?) стал доступен нам в конце 1980-х годов по публикациям в периодике (текст есть на сайтах в информационно-коммуникационной сети Интернет). Не будучи литературоведом, лишь отмечу, что М. Зенкевич сочинил некую фантасмагорию: в квази-реальном пространстве Петрограда действуют люди, покинувшие этот мир незадолго до «временной точки», откуда начато повествование. Среди тех «мертвяков» есть и Николай Гумилёв, с которым автор был знаком, и очевидны обращения к поэтическим образам из сборника «Огненный столп» («Ольга», «Заблудившийся трамвай» и др.). Осмелюсь утверждать, что в романе образ Гумилёва совсем не привлекателен.

Другой литературный опыт «оживления» Николая Гумилёва представляется более интересным. В 1997 году вышел объёмистый роман современных авторов (известных любителям фантастики), озаглавленный строчкой «Посмотри в глаза чудовищ»[7] из стихотворения Николая Гумилёва «Волшебная скрипка». Исходная точка романа – спасание Гумилёва: его, приговорённого к расстрелу, выкупает у чекистов всесильное тайное общество «Пятый Рим» – и делает Гумилёва истинным суперменом, наделяя его вечной молодостью и невероятными способностями. Миссия Гумилёва – спасти человечество и наш многострадальный мир. Роман напичкан популярными в 1990-е годы «откровениями» о кровавых чекистах, эзотерических знаниях, тайных обществах, проектах Третьего рейха, альтернативной истории – вплоть до чудовищных рептилий вроде хищных драконов, прилетевших к нам на крыльях зарубежной литературы в жанре fantasy, но… Но с драконами был «знаком» и сам Гумилёв:

Точно солнце в рассветном небе

Наливался жизнью дракон,

Крылья рвались по ветру, гребень

Петушиный встал, обагрён,

Или:

Змей крылатый в пустынном саду

Часто прятался полночью майской.

Критики радостно вцепились в этот фантастический роман, но мне запомнилась самая первая рецензия[8], автор – Роман Арбитман (1962-2020). Обозначив фабулу произведения, он пишет в основном о творческом дуэте авторов. Восторгаясь их ироническими интонациями, рецензент резюмирует: «Получается весело».

Да, роман оказался занятным и динамичным, в нём множество исторических лиц, носящих свои же имена, но… Но я не поняла, зачем надо было делать из великого поэта киношного супермена. С критиком я солидарна в том, что в книгу напрасно включено «приложение», содержащее стихи Дмитрия Быкова, написанные «как бы» от имени Николая Гумилёва в некой его чёрной тетради.

Как бы то ни было, нельзя не признать этот роман заметным событием в нашей литературе – это попытка не просто «воскресить» Гумилёва в декорациях советской эпохи и постсоветских лет, но и стремление наделить его свойствами и функциями истинного героя. Неординарное произведение вполне сочетается с мечтой поэта:

«Умчаться б вдогонку свету!»…

Мне интересны истоки романа: и не столько легенды о чудесном спасении Гумилёва, сколько произведения самого Николая Степановича – например, «Дракон» (первая книга задуманной им эпической поэмы – «Поэмы начала») и мотив «драконоборчества»:

И дракон прочёл, наклоняя

Взоры к смертному в первый раз:

— Есть, владыка, нить золотая,

Что связует тебя и нас.

Много лет я провёл во мраке,

Постигая смысл бытия,

Видишь, знаю святые знаки,

Что хранит твоя чешуя.

И, далее:

– Разве в мире сильных не стало,

Что тебе я знанье отдам?

Я вручу его розе алой,

Водопадам и облакам»

– напоминание образов, знакомых нам по стихотворениям «Я и Вы» (1918) и «Змей» (1916):

Я читаю стихи драконам,

Водопадам и облакам»…

…В новейшие временны мы привыкли «смотреть в глаза чудовищ». Мы помним Николая Гумилёва и ценим его творчество. Но я рада, что современные сочинители уже не пытаются «оживить» поэта, насильно внедрив его в наш примитивный мир.

Постскриптум

Свой очерк я намеревалась назвать «Миф о смерти и воскрешении», но своевременно спохватилась: эта фраза уже выпущена в мир. Именно так поэт Алексей Филимонов назвал свои размышления о творчестве нашего современника – Глеба Артханова.

Примечания

[1] Доливо-Добровальский А. В. Николай Гумилёв: поэт и воин. СПб., 2005. С. 581

[2] Николай Гумилёв в воспоминаниях современников / Сост. В. Крейд. М.: Вся Москва, 1989 (репринт зарубежного издания Париж-Нью-Йорк-Дюссельдорф, 1987)

[3] Доливо-Добровальский А. В. Николай Гумилёв: поэт и воин. СПб., 2005. С. 621-694

[4] Там же, С. 675

[5] Здесь и далее: Цитируемые произведения Н. Гумилёва – см.: Гумилев Н. Избранное / Сост. И. А. Панкеев. М.: Просвещение, 1990. С. 190-210 («Библиотека словесника»)

[6] Доливо-Добровальский А. В. Николай Гумилёв: поэт и воин. СПб., 2005. С. 581

[7] Лазарчук А., Успенский М. Посмотри в глаза чудовищ: Роман. М.: АСТ, СПб.: Terra Fantastica, 1997. 640 с. («Вертикаль»)

[8] Арбитман Р. Изысканный бродит жираф. Еженедельник «Книжное обозрение. 1997, 3 июня, № 22. С. 16
35. Альберт Измайлов, литератор, пенсионер. Санкт-Петербург

«Любовь их душ родилась возле моря»

Неприметный двухэтажный каменный дом желтого цвета стоит на Приморском шоссе в Зеленогорске. На нем нет никаких памятных табличек. Лишь номер 559/1. И немногие знают, что в июле 1914-го года здесь располагалось кафе-отель «Идеал». В нём останавливался поэт Николай Степанович Гумилёв. По лестнице в два марша он поднимался на второй этаж в свой гостиничный номер, точнее комнату, которую он «снял за рубль».

За окном еще теплились тени белой ночи и окутывали всё вокруг. Вечер покрывал бархатом ресницы сосен, еле видная луна одела его в серебро. Он был доволен, что покинул душный Петербург и очутился здесь.

Он вышел на улицу, спустился к морю. Среди прибрежных сосен он вдруг услышал звонкий девичий смех, в блеклом свете различил фигуры двух молодых людей и девушки. Приблизившись, узнал поэта Михаила Долинова. Они обнялись. Вместо приветствия, как водится, у поэтов, прочитали друг другу свои стихи. Гумилёв, взглянув на его спутницу, не в такт ему ответил:

Любовь их душ родилась возле моря,

В священных рощах девственных наяд,

Чьи песни вечно-радостно звучат,

С напевом струн, с игрою ветра споря…

В этих ответных строках прозвучал какой-то прозорливый намёк. Казалось, между Гумилёвым и Верой Алперс, так звали девушку, пробежала какая-то вспыхнувшая искра. Казалось, какая-то певучая сила подтолкнула их друг к другу. Михаил Долинов познакомил Гумилёва со своими спутниками. Условились встретиться завтра здесь, на берегу, у теннисного корта.

Вернувшись в свою комнату Гумилёв, принялся было за неоконченный рассказ о недавних встречах в прибалтийской Либаве. Но не писалось. Отложив рукопись, стал писать письмо Анне Ахматовой в Дарницу.

Утро озолотило солнечным светом стекла домов. Легкий свежий ветерок нёс прохладу. Николай Степанович отправился к теннисному корту. Там Михил Долинов уже играл второй гейм с доктором Шиловым. Вера Алперс сидела на скамье и «болела» за Михаила. Николай Степанович поздоровался с Верой и присел рядом. Стал рассказывать о недавней экспедиции в Африку, об опасных охотах, темнокожих колдунах, крокодилах и львах. Неизвестно, чем он еще её увлек, но они вдвоем вышли на берег и пошли вдоль моря. Вышли к дому, где он остановился, поднялись на второй этаж…

Позднее об этой встрече Вера Алперс писала в своем дневнике: «…Он конечно влюблен в меня. И я это чувствовала, Откровенно говоря, я трусила. Я даже посмотрела на задвижки окон… Разговор был очень интересный. В общем, все это довольно гадко. Он мне совершенно не нравится. Конечно, приятно покорить людей хоть на время, только долго возиться с ними неинтересно. Вчера был страшно хороший день. После обеда мне так весело было играть в теннис с Долиновым. Мы как дети играли. А когда стемнело, я сидела с доктором у моря. Он очень интересный. Он, пожалуй, лучше всех. Наши все смеялись над моим поведением…»

Вера Владимировна Алперс (1892-1982) была пианисткой, окончила Санкт-Петербургскую консерваторию, преподавала в школе имени Н.А. Римского-Корсакова и Музыкальном училище при Ленинградской государственной консерватории. Долгие годы дружила с композитором С.С. Прокофьевым.

Владимир Михайлович Алперс (1863-1921) был железнодорожным инженером, работал на строительстве Финляндской железной дороги и не удивительно, что его семья в 1912 году поселилась на лето в Териоках близ моря в двухэтажном доме, на горе Пето.

После первой встречи Николай Гумилёв и Вера Алперс стали видеться ежедневно, то на море, то на тенистом корте, то в театре. Однажды Николай Гумилёв пришел к ней, и она играла ему на фортепьяно Гайдна. Семья Алперсов была одаренной, на редкость музыкальной.

Николай Гумилёв и Вера Алперс проводили время на берегу моря, среди сосен, избегая больших компаний. Позднее она отметит в своем дневнике: «Он говорил, что у меня сила в любви к миру, что у меня большая любовная сила. Какая-то дрожь… Он уступил мне первенство. Не случайно, он сказал мне это. И это так… Это сказочно. Такие прогулки, такое время могут быть только с поэтом. Я думаю, как хочу, не по капризу конечно, а так, как необходимо, он не настаивает. Он говорит, что он сам не может от меня уйти и потому просит меня распоряжаться временем. О! Я, конечно, не могу равнодушно этого слушать! А между тем, я кажется и это приняла как должное».

Наступил день их последней встречи. Так же как вчера на морском берегу шумела публика, колыхался тростник, горланили чайки.

«Вчера Гумилев признался, т.е. объяснился мне в любви, писала в дневнике Вера Алперс. Все это ничего, очень приятно, но это было у него, он просил меня дать ему что-нибудь, я была совершенно в его власти … Что меня спасло? Я позволила ему целовать себя… Он думал, что он возьмет меня этим. Что он привяжет меня к себе, что мне это понравится. Он ошибается во мне. Как ошибся тогда с письмом. Вот я за то сразу его поняла. Поняла, что у него программа, поняла, что это гадко. Только почему я отказалась потом от этих предположений. Положим это понятно. Ведь приятно слушать, когда тебя воспевают, когда говорят о духовной красоте. Поняла и то, что он в меня влюбился. Ему нужно мое тело. (Нет! Я понимала свое положение, что не дала ему пощечины!)… Я не разубедила его, я только говорила, что требовать любви нельзя. Я все-таки не верю ему. Он мне говорил, что он меня любит, что он меня чувствует. Холодный он человек все-таки. Хотя я чувствовала его страсть, только она скоро пройдет у него…» (РО РНБ. Ф.1201. Д. 79. Л. 188-197)

Литературная и личная жизнь актеров, художников, писателей и музыкантов, в том числе Н. Гумилёва, в тот период была насыщенной. Надвигались серьезные события. Началась Первая мировая война 1914-1918 годов. Н.С. Гумилёв поступил добровольцем в Гвардейский запасной кавалерийский полк, затем – в Лейб-гвардии Уланский. За участие в боях в Прибалтике и Польше заслужил два Георгиевских креста, был произведен из рядовых в унтер-офицеры. Был ранен.

Последние годы жизни Николая Степановича Гумилёва сложились трагически. В конце августа 1921 года он был арестован и расстрелян вместе с другими приговоренными по «делу Таганцева».

Вера Владимировна Алперс пережила ленинградскую блокаду 1941-1944 годов. Она, порой, играла те или иные музыкальные произведения и думала, что её слушает в этот момент Николай Гумилёв, или Сергей Прокофьев, или… и ей это было приятно.

В 1964 году она вновь приехала в Териоки (Зеленогорск), остановилась в доме отдыха «Ленинградец». Вновь вспоминала свою юность, поняла, что природа Териок лучше, сильнее и значительнее, чем в Комарове. «Проходя мимо калитки с надписью “Санаторий Северная Ривьера“, писала она в дневнике, вспоминала Гумилёва. Мы встречались с ним всего две недели, но как он повлиял на всю мою дальнейшую жизнь, на отношение к жизни. Как-то приоткрыл дверь, показал мне какие-то новые горизонты и к чувствам и к духовному развитию и внушил мне уверенность в свои силы, пробудил интерес к самостоятельным действиям. И это несмотря на то, что я вполне еще не доверилась ему…».

34. Игорь Дуплинский, пенсионер. Калининград

В день памяти поэта

Этот случай произошёл в прошлом году в Калининграде.

26 августа, в день памяти Николая Гумилёва, я побывал у мемориального знака поэту, установленного на одной из боковых стен безликого Дома Искусств. Знак представляет собой бронзовый барельеф, прикреплённый к гранитным, красного цвета плитам, похожим на языки пламени. Гумилёв изображён в военной форме, на груди — солдатские Георгиевские кресты 3-й и 4-й степени. В одной руке — свёрнутый в трубку лист бумаги, другая опирается на овальной формы щит, на котором написано: «Сыну России, поэту, воину от благодарных потомков. 1886-1921». Над головой — крылатый конь Пегас, общепризнанная аллегория поэтического творчества. Фигуру Гумилёва обрамляет девиз, должным образом отображающий страницы его военной биографии: «Родина. Честь. Отвага».

В Калининграде этот знак появился не без причины. Дело в том, что в начальный период Первой мировой войны Гумилёв сражался в той части Восточной Пруссии, которая по итогам следующей мировой войны стала Калининградской областью России.

Под барельефом находится мемориальная доска с памятной надписью: «Мемориальный знак установлен в честь русского поэта Серебряного века Н. Гумилева, участника Восточно-Прусской операции 1-й Мировой войны, награжденного двумя Георгиевскими крестами. Расстрелян в августе 1921 года. Установка стала возможной благодаря личной помощи мэра г. Москвы Ю. Лужкова».

Гумилёв записался добровольцем в армию сразу после начала войны. К слову, он оказался единственным российским поэтом, добровольно вступившим в ряды защитников Отечества. А ведь имел полное право не идти на войну, ведь врачебная комиссия освободила его от военной службы.

После недолгой подготовки в Гвардейском запасном кавалерийском полку Гумилёв был зачислен вольноопределяющимся в Лейб-Гвардии Уланский Ея Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны полк, который уже в августе 1914 года, иначе говоря, в первые же дни войны, принял участие в боях, участвуя в наступлении в Восточной Пруссии. Следует заметить, что этот полк был одним из самых элитных полков императорской России. Основанный ещё в 1803 году, он отличился в кровопролитных сражениях с наполеоновской армией под Аустерлицем и Фридландом (восточно-прусский город Фридланд — ныне Правдинск Калининградской области, то есть полк вернулся в те места, где воевал более века назад). Располагался на постоянной основе в Петербурге. С 1894 года полк носил имя императрицы Александры Фёдоровны, супруги императора России Николая Александровича.

Вольноопределяющийся Гумилёв прибыл в Лейб-Гвардии уланский полк в сентябре 14-го, с октября стал участвовать в боях. Под впечатлением боевых действий в Восточной Пруссии — впрочем, не только в Восточной Пруссии, но и на других участках русско-германского фронта, на территории современных нам Литвы, Польши и Беларуси — он пишет ряд стихотворений на военную тему.

Однако в тот день, 26 августа, мне припомнились не военные стихи поэта, а следующие его ставшие широко известными строки:

«Ещё не раз Вы вспомните меня / И весь мой мир волнующий и странный…»

Мне думается, что Николая Гумилёва можно смело назвать провидцем. Я свидетельствую: его действительно вспоминают — в день памяти поэта на плите под мемориальным знаком лежали свежие цветы.

33. Владимир Логинов, пенсионер-литератор. Санкт-Петербург

«Изысканный жираф»

В далёком 1970 году в составе небольшой группы студентов ЛЭТИ я проходил практику в Техническом университете Дрездена. В те времена поехать в другую страну, было очень сложно: многоступенчатая система месткомов, райкомов отсеивала всех неблагонадежных, особенно тех, кто не знал решения съезда КПСС или фамилию председателя хурала в Монголии. Как пел Высоцкий: — “Когда едешь ты в загранку заполняешь кучу бланков.”

За пару дней до отъезда из ГДР в книжном магазине мне повезло — нашёл сборник стихов поэтов Серебряного века. Он был на русском языке, но издан в Берлине. Ещё в старших классах я увлёкся символистами: Анненский, Брюсов, и особенно Александр Блок, многие стихи которого знал наизусть. Часть авторов была мне хорошо знакома, но других я не читал: Гиппиус, Мережковский, Ходасевич…

Особенно поразили стихи Николая Гумилёва:

«…Послушай: далеко, далеко, на озере Чад / Изысканный бродит жираф…»

Они пленили меня не только волнующим другим, неизведанным миром «таинственных стран», но и мужской тоской невозможности полного слияния с любимой женщиной: «Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.» С горьким опытом реальной, но такой вынужденной непереносимости и мне уже пришлось столкнуться, — и не всегда только в неразделенной любви.

А восемь строк сказочного описания жирафа очаровали навсегда, особенно утонченная точность выбора слова «изысканный».

Вот так, в чужой стране, за две границы, состоялось моё первое знакомство с поэтом — акмеистом, офицером- смельчаком, путешественником и «конквистадором в панцире железном» – Николаем Гумилевым.

Но это лишь первая часть истории, связанной с его творчеством.

В купе поезда, пересекавшего территорию Польши, когда я читал этот сборник, на него обратил внимание куратор нашей группы – член партбюро института. Бегло пробежавшись по содержанию книги, он пригласил меня в тамбур, где устроил нагоняй: – «Почему купил и везешь запрещенные в СССР стихи? Гиппиус, Мережковский, Гумилев – враги Советской власти, — ты что не знал?»

В ответ на моё молчание, он заявил: — «Так, если на границе составят протокол, то я не отвечаю за последствия, и книгу эту ты мне не показывал!»

До сих пор (прошло 50 лет) помню момент, когда в вагон зашли наши пограничники, попросили предъявить паспорта и личные вещи к досмотру. Один из них взял в руки сборник, бегло пролистал его и вдруг, остановившись на одной из страниц, звонко прочитал: — «Я достаю из широких штанин…», и добавил: — «Хорошие стихи, я люблю Маяковского.»

Так, неожиданно, один из лидеров футуризма помог мне избежать персонального дела с возможным исключением из комсомола и, вероятно, из института.

Вернувшись в Ленинград, я уехал в стройотряд, и только в начале сентября смог добраться до Публичной библиотеки, где по крупицам собирал стихи Гумилёва: журналы «Аполлон», «Гиперборей», сборники «Чужое небо», «Колчан», «Шатёр», «Огненный столп».

Строгая атмосфера этого книжного храма, тишина в залах и коридорах, умиротворяющий свет зеленых ламп, расписные и позолоченные корешки тысяч томов, всё исчезало, как только я медленно перебирал тонкий жемчуг строк Николая Гумилёва, уносясь с ним в иные многие и многие земли, века и пространства.

Мне, студенту, его романтические стихи – путешествия, так же, как и Александра Блока, стали необходимы, как в 9-12 лет Майн Рид, Фенимор Купер, Жюль Верн.

Эти два таких разных (первый занимал «активную жизненную позицию», второй – «самоуглублённый интроверт») великих поэта — вечных соперника из Серебряного века, избирались председателями петроградского Союза поэтов. Они родились в разные годы, но ушли из жизни (вот злой рок!) в одном месяце одного года — августе 1921. И с их уходом завершился Серебряный век.

Но для меня, как и миллионов людей, они — непревзойдённые «Генераторы символов». И созданные ими неизведанные и таинственные миры, будут вновь и вновь звать к себе.

Александр Блок: «Случайно на ноже карманном / Найди пылинку дальних стран…»

Николай Гумилёв: «…Видишь вокзал, на котором можно / В Индию Духа купить билет?»

Наверное, на этом можно было поставить точку. Но не могу не сказать ещё о том важнейшем, без чего творчество и жизнь Гумилёва были бы совсем другими. Речь идёт о «Cherchez la femme» — «ищите женщину». Они вдохновляли поэта не менее, чем тяга к преодолению огромных расстояний и манящих далей в Африке или Абиссинии, чтобы встретиться с неизвестным и новыми приключениями.

Сколько «прекрасных дам сердца» было у поэта и офицера? В разных источниках называются цифры от пяти до тридцати женщин. Оставим эти споры «гумилёвоведам». Дело не в количестве имён, а в состоянии влюблённости, о котором неоднократно писал он сам: — «А я влюблен всегда». И подтверждали другие: он «почти постоянно был влюблен, пользовался большим успехом у женщин и девушек, хотя вовсе не был хорош собой».

И на вопрос: «Что помогает писать стихи? – Гумилёв невозмутимо отвечал: — «По-моему, вино и женщины», подтверждая это строками своих стихов:

Прекрасно в нас влюбленное вино

И добрый хлеб, что в печь для нас садится,

И женщина, которою дано,

Сперва измучившись, нам насладиться.

У Николая Гумилёва «стихи, не ведая стыда» растут из любви, как реальной, так и воображаемой. Они вызваны этим лучистым состоянием и насыщены им как губкой.

Где поэт – там любовь, где любовь – там поэзия.

И как счастливы все мы, когда греемся в отраженных её лучах.

Для более полного представления о личности поэта, на мой взгляд, уместен один штрих: некоторые свои стихи он посвящал разным женщинам, изящно меняя две-три строчки. Наиболее известный пример — «Приглашение в путешествие», которое Николай Гумилёв корректировал в зависимости от цвета волос актуального адресата:

«Порхать над царственною вашей / Тиарой золотых волос»,

или

«Порхать над тёмно-русой Вашей / Чудесной шапочкой волос».

И это не леность автора, а понимание и даже гордость, что данное стихотворение успешно и вызывает интерес. И почему не использовать его ещё раз, чтобы представительница прекрасного пола откликнулась на предложение. И необязательно речь шла о том, чтобы уехать в страну, «где светит Южный Крест».

И я его прекрасно понимаю, так как несколько раз (каюсь) в своих юношеских стихах применял такой нехитрый приём, чтобы вызвать интерес у симпатичной подружки. Только писал не о волосах, а о цвете глаз. И помогало.

Страсть к поэзии Серебряного века я пронёс всю жизнь и, закономерно, что в моих литературных работах нередко звучат стихи. И главный герой небольшого романа «Мечты о прошлом» знает наизусть и декламирует Блока, Мандельштама и, конечно же Гумилёва.

Его «изысканный жираф» со мной уже полвека, он стал моим талисманом, душевным оберегом, помогающим в трудную минуту. И сейчас, достигнув серебряного возраста, в минуты печали или в плохом настроении, когда «особенно грустен твой взгляд», я вновь как молитву, повторяю эти завораживающие строчки или читаю их моим близким:

 «…Послушай: далеко, далеко, на озере Чад…».

32. Игорь Федоровский, поэт, писатель. Омск

Горбатый Гумилёв или Как я был ирландским вождём

В постановке «Гондла» по одноимённой пьесе Николая Гумилёва, что ставил народный театр «Поиск», я был вождём ирландского народа. В театре мне довелось играть, будучи студентом Омского университета, однако в этом спектакле я появлялся лишь в конце и мог за время действия заново пережить, переосмыслить судьбу главного героя. Всегда она соотносилась в моей голове с судьбой самого автора.

Гумилёв – это Гондла своего времени. Ему не везло ни в чём, хотя он был достоин быть королём поэтов. Его загораживали, заслоняли, отодвигали на вторые роли, хотя, на первый взгляд, попробуй затми этого «металлического идола». Ахматова не соглашалась выйти за него, потому что дельфинов выбросило на берег и это мол, плохая примета. Также и Лера возлюбленная Гондлы будет к нему тепло относиться только после его смерти. В Ахматовой, также как и в Лере жило словно бы два человека – мятущаяся, заботливая Лаик и гордая, надменная Лера. «Глупое сердце в груди». Зато после смерти главных героев и Анна Андреевна и Лера станут настоящими воительницами, защитницами семьи и родового очага.

Гумилёв и Гондла мечутся, им мешает горб насущной жизни, обыденности. Гумилёв бежит в дальние страны, ему мало места в бескрайней России, да только ему и вселенной было б мало. Изысканный жираф и горбун соединяются в нём. Север и юг сплетаются, назло войнам и революциям. В Гондле на сцене я вижу Гумилёва, не играющего, не фарсового, но глубоко трагедийного персонажа. Он какой-то Николай Угодник, готовый оберечь всех, но не сберёгший себя, исчезнувший то ли в расстрельных казематах, то лив пучине морской.

– Я… петь не могу! – в отчаянии кричит Гондла, когда его лютня не звучит, он не может выразить всё, что тревожит его душу. Также и Гумилёв недопел, недовыразил всего, на что был способен, что его волновало. Даже акмеизм не раскрылся в нём полностью, он постоянно уклонялся от созданного им творения, словно лодка в шторм от родного берега. Может быть даже акмеизм и был Гумилёву тем самым горбом, который затруднял движение, мешал выпрямиться, найти себя в новой уже советской действительности. Гондла тоже не смог быть королём в суровой и дикой стране, он искренне пытался понравиться ярлам и конунгу, в отчаянии бросался к ним, ища справедливости. Мы тебя не хотим. Уходи. Получил в ответ. Не захотела и новая власть чуждого ей принца Гумилёва – акмеизм проповедовал ясность и чёткость образов, но в хаосе революции чёткость была не нужна, не пригодились и дальние, полумифические страны – Китай, озеро Чад, Исландия. И не то чтобы Гондла не принимал политику конунга, и не то чтобы Гумилёв не принимал политику Советской власти – они были из другого теста, просто были другими, не укладывающимися в своё время.

А моё время пришло. Появляюсь в конце, чтоб победить всех, оказаться героем, окрестить всех. Хэппи энд, скажете? Да только вот Гондла умер. И с ним уже не поговорить.
31. Елена Ивлева, учитель начальных классов МБОУ СОШ №155. Новосибирск

Николай Гумилев

Как много есть слов, повествующих о назначении поэта. С. А. Есенин писал:

Дар поэта – ласкать и карябать,

Роковая на нем печать.

Розу белую с черною жабой

Я хотел на земле повенчать.

Этому поэту судьба уготовила всего 30 лет. Николаю Степановичу Гумилеву чуть больше — 35.

В августе 1921 года (100 лет назад) его расстреляли. Для многих молодых людей 20-ого столетия он был одним из самых значимых, почитаемых поэтов Серебряного века. Очаровывал даром поэтического слова.

Прежде всего, это был человек, который поражал широтой интересов, был отважным солдатом, о чем свидетельствует такой факт биографии: награждён двумя георгиевскими крестами.

Ему было всего 35, когда пуля оборвала жизнь…

Впервые о таком поэте я услышала ещё в старших классах. Моя мама преподавала русский язык и литературу в городе Виннице. Многие учащиеся нынешней Украины, к сожалению, теперь будут лишены возможности изучать и русский язык, и русскую литературу. А в 1998-ом году моя мама (Смаль Елизавета Юрьевна) посоветовала мне прочитать две книги Ирины Владимировны Одоевцевой «На берегах Невы» и «На берегах Сены», которые стали настоящими бестселлерами.

Каким же я увидела образ Н. С. Гумилёва? Однозначно ответить сложно. Внешность не впечатляет. Так во всяком случае описывает его Одоевцева. Большой лоб, серо-голубые, к тому же косящие глаза, вытянутое, как иконописное, лицо, косолапит, имеет жидкие волосы, худощав. Но…, видимо, отличительная особенность Гумилёва, как когда-то и Ф. Тютчева, заключалась не во внешнем виде, а в глубоком, потаённом даре живого слова, которым наделила его природа. И этот божий дар, как магнит, притягивал к себе его почитателей. Когда-то М.Ю. Лермонтов сказал: «На мысли, дышащие силой, как жемчуг, нижутся слова».

Магия слова творит чудеса. У Н. С. Гумилёва была своя аудитория почитателей.

Он, конечно, был неординарным человеком. Дважды ездил в этнографические экспедиции в Африку, на фронт в Первую мировую пошёл добровольцем, вернулся из Лондона в Петербург. А ведь мог и не рисковать своей жизнью…

На стене камеры, где он сидел перед расстрелом, написал: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь».

А путь его на Земле был тернист. Сложными оказались взаимоотношения с Анной Андреевной Ахматовой. Их сын Лев также испытал тюремные застенки, ссылки, а сам Н. С. Гумилёв был осуждён за участие якобы в контрреволюционном заговоре.

Тридцать пять лет – много это или мало?! Любимая ученица Гумилёва — Ирина Одоевцева — писала, что она много получила в Институте живого слова на Дворцовой набережной на литературном отделении именно от Н.С. Гумилёва. Её поразила первая лекция поэта, где он высказывал такую мысль, что «поэзия- это наука, как скажем, математика». Вообще она его сравнивала с существом с другой планеты. А строки, написанные Одоевцевой:

Неправда, неправда, что прошлое мило.

Оно как развёрстая жадно могила.

Мне страшно в него заглянуть…-

подтверждение того, что октябрьская революция 1917 года унесла жизни многих талантливых людей, прошлась она и годами забвений тех, кто был цветом нации, гордостью страны, её истинным патриотом. Под это колесо истории попал человек, которому в 2021 году исполняется 135 лет со дня рождения. С разрешения ЦК КПСС только в апреле 1986 года Гумилёва вернули читателю. «Российская газета» от 26.02.2005 г. в рубрике «Общество» поместила статью «Неизвестный сын Гумилёва», где рассказывается о его сыне- Оресте. Так сложилось, что поэт не увидел младшенького. ещё дочь

Елена, которую родила ему Анна Энгельгарт, вторая жена, дочь профессора по китайской литературе. Но она и дочь Елена скончались от голода во время блокады Ленинграда.

В 1915-ом году Н.С. Гумилёв написал стихотворение «Смерть», где есть строки:

Свод небесный будет раздвинут

Пред душою, и душу ту

Белоснежные кони ринут

В ослепительную высоту.

До трагического финала оставалось шесть лет.

Много выпало на его жизненном пути. А. Ахматова писала в стихотворении, посвящённом Гумильвёнку (так отец называл сына Льва), когда поэт сражался на полях Первой мировой:

Долетают редко вести

К нашему крыльцу.

Подарили белый крестик

Твоему отцу.

Было горе, будет горе.

Горю нет конца

Да хранит святой Егорий

Твоего отца.

Белый крестик – георгиевский крест, высшая награда за храбрость, проявленную против неприятеля.

Проходят годы, стираются в исторической памяти многие лица, имена, но истинно ценное находит возможность пробить себе дорогу из бездны забвения. Что и произошло с Николаем Степановичем Гумилёвым по прошествии десятилетий. Его слово продолжает жить в 21 веке, уверенно шагает по планете.

Любовь безмерная к живому,

К небесной синеве небес и рек,

К всесилью образа и слова…

Поэт, романтик, Человек!

Остался верен идеалам

Божественной природе красоты.

Не принимал России он «кричащей»,

Предвидя омут пустоты!

30. Алексей Вязинкин, историк русской философии. Тамбов

На вершине дикой горы

Всё поднимаешься и поднимаешься, а одинаково боишься высоты. Всё тянут вниз неизвестные печали. И всё скучаешь в паутине ложных грёз.

А быть бы легкокрылым.

Той расцветающей зарницей. Иль этим запахом цветов. Иль белогрудой нильской птицей, которую приметил Гумилёв.

Ему, «сыну голубой высоты», хватало и духу, и жизненных сил вмешиваться в сквозистые дела вне штата и века. Он был экзотический человек. И отчего-то левантийские глаза его взблескивали винным цветом.

Мне, человеку от притоманного, поравняться на мужчину, который добился и обладал… Ахматовой.

По путям из сказки он – скиталец, пилигрим.

Ночью в пламени костра гремят маракасы. Танцует живая Африка. Дари скорее вермут Джа и путь держи на земли галла. Сорбонский слушатель в высоком цилиндре и в пальто до пят, он позирует в Люксембургском саду. И Петроградский снег на тревожной набережной тает под налакированным его сапогом. Звенит-бренчит фарфоровый колокольчик. А за поволокою мерцает безвидная страна Эфира.

Вот замыкается культурный круг Новой Атлантиды.

Поэт и мечтатель захвачен извечной динамикой жизни, ослепляющей разум и возбуждающей сердца.

Но пустынные следы скрывает самум, и выцветают винные потёки на манжетах, а опиумный дымок повыветрился и исчез ещё в заснеженном Чертограде. Всё это уходит, уйдёт. Я затяну песнь охмелевшего дервиша, поминающего дружбу на поповом гумне.

Он был певцом того, чего так ждёт да никак не дождётся родная наша сторона – породы дерзких молодых капитанов, лиризм всей нашей непостижимой жизни, безбородых офицеров по духу, свободных воинов с храбростью в рисковом сердце и правдой в серо-голубых глазах.

Что до самого века, серебрящегося в какой-то белой пыли, – всё это на девять десятых баловство: юродивый, шальной мирок, весь сотканный из пошлейшего вымысла, где завирально можно быть и романтиком, и завоевателем, и героем-любовником, и святым странником. Но десятину положи Духу Святому. Десятину чудесных стихов.
Нет праздника верить в то, что всё это было прежде. В путешествия и в стихи. Когда-то он… в липовом парке… с Анной под руку. И сын был Лев.

Теперь его нигде нет, поэта Гумилёва. Даже в его стихах. (И это хорошо, потому как нынче каждая слюнявая плечевая пытает цепляться своей лукавой лапой за дальнего гения). А я знаю только, что если и дальше продвигаться наверх, можно встретиться там, – на вершине дикой горы.

29. Наталья Романова, учитель МАОУ «Школа № 44». Нижний Новгород

Сказочник

Был ли он как лунный свет?

Да, он воин и поэт…

Николай Гумилёв

Рождаются порой такие люди, но очень редко, иногда. Душа их жаждет полной жизни, пламенеющей поэзии, долгих странствий, вечных скитаний и бесконечных поисков себя. Это конквистадоры, способные пустить стрелу «прямо в солнце» и предложить смерти «поиграть в изломанные кости». Первопроходцы, которые верят, что «мир не открыт до конца», «есть страны, куда не ступала людская нога, где в солнечных рощах живут великаны и светят в прозрачной воде жемчуга».

Могила Гумилёва неизвестна, и это закономерно, ведь он посмотрел «в глаза чудовищ» и погиб «славной смертью, страшной смертью скрипача». Напоминающий падших ангелов с бездонными глазами и вечного искателя страны обетованной, он дорого заплатил за каждый подарок небес: «Пять коней подарил мне мой друг Люцифер и одно золотое с рубином кольцо, чтобы мог я спускаться в глубины пещер и увидел небес молодое лицо».

Не может человек, которому «снятся королевские алмазы и весь в крови широкий ятаган», жить размеренно и спокойно. Он всю жизнь в терзаньях и в пути, в поисках высшего смысла. Странник, воин, герой, романтик и любовник, способный на звёзды ступить пятой и солнце целовать в уста горящие, Гумилёв знает, что значит любить, и мечтать, и страдать. Идёт вперёд и не может остановиться, способен сделать так, чтобы всё вокруг неуловимо преобразилось и «воздух вокруг светлел». Кочевник, заблудившийся в пространствах и во временах, как трамвай, оставляющий «огненную дорожку», он сочинял волшебные истории, в которых «изысканный бродит жираф» и даже ворон может оказаться «лебедем, нежным и белым», а людоед стать добрее и сочинять детям сказки.

Огонь – истинная его стихия. Палитра лирики греховно-алая: в гербе – багряные цветы, небо оранжево-красное, розы кровавые, вино золотое, а любовь похожа лесной пожар. Земля – на самом деле вовсе не планета, а пронизанная насквозь огнём звезда. Смерть он рисует как дракона, каждый вздох которого – огненный смерч, и с молитвой обращается к солнцу: «Солнце, сожги настоящее во имя грядущего, но помилуй прошедшее!». С трудом преодолев чистилище, герой может ещё раз отпылать «упоительной жизнью огня» и оказаться в светлом раю.

Гумилёв, наделённый магическим даром, предсказал: «Ещё не раз вы вспомните меня и весь мой мир волнующий и странный, нелепый мир из песен и огня…». Он способен превращаться и перевоплощаться, так что может почувствовать себя и дочерью властительного Чада, и ягуаром, сгорающим от «бешеных желаний», и читателем книг, который может «неутомимо плыть ручьями строк», а сердце его становится фарфоровым колокольчиком в жёлтом Китае, что «висит и приветно звенит, в эмалевом небе дразня журавлиные стаи».

Странник, который «мог быть лучшей из поэм, звонкой скрипкой или розой белою», стал сказочником, дух которого расцветает, как роза мая. Чародей и властитель вселенной, слова которого трепещут на губах, как крылья мотыльков, Гумилёв обладает безграничной фантазией и смелостью мысли, он может читать стихи «драконам, водопадам и облакам», сравнить луну с круглым щитом давно убитого героя, а ещё словами нарисовать нечто невообразимое даже для современного человека:

И когда наконец корабли марсиан

У земного окажутся шара,

То увидят сплошной золотой океан

И дадут ему имя: Сахара.

В противовес рациональным обывателям, которые «заняты ненужным», «заняты земным», поэт всю свою бурную жизнь следует за Искателем Небес и полностью отдаёт себе отчёт в том, что «Слово – это Бог». Рождённые словами поэта, появляются не только гиганты, всю ночь пьющие вино, но и целые мироздания.

Когда читатель осмелится, то поймёт, что «мы меняем души, не тела», сможет найти «увянувшие розы и слушать мёртвых соловьёв», прочтёт пророческие слова великого в своей древней мудрости поэта и научится «ждать спокойно Его суда»:

Чтоб войти не во всем открытый,

Протестантский, прибранный рай,

А туда, где разбойник, мытарь

И блудница крикнут: «Вставай!»

Только мудрец, переживший войну и многое узнавший «в тот миг сокровенный», способен сравнить пулемёт с собакой, шрапнели – с пчёлами, собирающими ярко-красный мёд, и прийти к выводу, что «людская кровь не святее изумрудного сока трав». Он всё знает о жизни и о смерти, поэтому читать его нужно с осторожностью, как будто тебе удалось мельком взглянуть на «огненные грёзы Люцифера». До Гумилёва, который всем поэтам даровал «высокое косноязычье», нужно дорасти, как до векового баобаба, достичь зрелости, как сочная плоть рубинового граната, и найти свой путь «к островам совершенного счастья».

28. Ульяна Зуева, ученица МАОУ СОШ №65. Тюмень

Николай Гумилёв – певец любви и романтики

Его стихи пронизаны любовью,
Его стихи дарованы нам всем.
Его стихи облиты русской кровью
Война не обошла его поэм.

Ульяна Зуева 

Жизнь Николая Гумилёва была красочной, он много путешествовал, что непосредственно отразилось на его творчестве. Писатель изучал Африку и посвятил много произведений этому континенту, традициям и быту африканцев. Во время войны с французами он не остался в стороне и ушёл добровольцем на фронт. Автор создал целый сборник стихов об этом событии, в котором отражается искренняя любовь к родине, трудности военных лет и стремление бить врага. Николай Гумилёв писал о том, что сам видел и чувствовал, поэтому его стихи пронизаны нарастающими эмоциями, которые то накаляются, то наоборот, затихают. В стихах прослеживается пылкая страсть к любимой женщине. Он очень много писал о любви, воспевая безграничные прелести и красоты этого чувства. Писатель объяснялся жене Анне Ахматовой в любви стихами, но девушка предпочла другого мужчину и ушла от Николая. На фоне ревности писатель участвовал в дуэли с Волошиным. Пистолет противника не выстрелил, но Гумилёв не позволил себе убить соперника. Николай тяжело пережил предательство жены, но всё же продолжал верить в любовь.

Писатель часто сжигал свои рукописи, страдал от депрессий, постоянно критиковал себя. Он не считал себя гением, хотя сам того не замечая стал основоположником нового направления в литературе- акмеизма. Несмотря на такой вклад в развитие искусства, окружающие не принимали стихов Гумилёва, считая их аморальными. Власть запрещала их издавать. Писатель не сломался и продолжал творческий путь, к тому же всегда оставался вежливым с окружающими. Стремление к самовыражению, отражение правды в стихах, непринятие новой власти погубило Николая Гумилёва. Как и многие известные писатели, он погиб в раннем возрасте. Творец был казнён в тридцать пять лет. Он писал до последнего дня, чтобы потомки знали правду о жизни Серебренного века. Николай пережил многое и оставил после себя яркий след, разжёг огонь в сердцах людей, подарил веру в любовь. Я уверенна, что произведения Николая Гумилёва будут известны ещё долгие столетия. Словно окна, они открывают нам обзор на безграничные возможности русского слова в руках мастера.

 27. Любовь Лебедева, МБОУ «Образцовская СОШ». Орел

Творчество Н. С. Гумилёва

В последние десятилетия Н.С. Гумилёв как бы возвращается к читателю, хотя о нём написано ещё недостаточно серьёзных критических и литературоведческих работ, многие работы писателя утрачены или погребены в архивах.

Исследователи творчества Н.С. Гумилёва отмечают его медленное развитие и не оригинальность, особенно в первых поэтических сборниках. Практически всё творчество Гумилёва пронизано романтическими мотивами и сказочными образами. Он первым ввел в русскую поэзию экзотические темы. Так, в сборнике «Путь конквистадоров» поэт воспевает покорителя и завоевателя таинственных миров, сильную личность. Романтизм как основной принцип создания картины мира содержится в самом названии сборника «Романтические цветы». Контраст мира, преобразованного фантазией Н.С. Гумилёва, и мира окружающей действительности наиболее ярко отразился в сборнике «Жемчуга».

На смену русскому символизму приходит акмеизм как «искусство точно вымеренных и взвешенных слов».

Первым, «настоящим, гумилёвским», акмеистическим сборником стихотворений было, по мнению самого поэта, «Чужое небо». Вершиной творческого мастерства Н.С. Гумилёва считается «Огненный столп», который соединил в себе Запад и Восток, разные культурно-исторические пласты, религиозные и мифологические образы. В нем автор даёт философские размышления о человеке, его жизни и искусстве, творчестве.

Поэт строго относился к подбору поэтических средств, каждое слово в стихах точно выверено и занимает свое место. Обращаясь к начинающим поэтам, Н.С.Гумилёв говорил: «Над стихом надо изводиться, как пианисту над клавишами, чтобы усвоить технику. Это не одно вдохновение, но и трудная наука. Легче ювелиру выучиться чеканить драгоценные металлы… А ведь наш русский язык именно драгоценнейший из них. Нет в мире другого, равного ему – по красоте звука и по гармонии концепции».

Подводя итог, хочется сказать, что Н.С. Гумилёв – один из самых ярких поэтов Серебряного века. Особенно в его творчестве импонирует открытость, красота стихотворений, в его лирике нет резкости, скачков – но есть текучая, «медная музыка стиха».

26. Иван Быков, фотограф, блогер. Самара

Влияние Луны на творчество Гумилева

Поэт, путешественник, офицер… Николай Гумилёв прожил, как принято говорить, насыщенную жизнь. Собственно, у талантливого человека не может быть обыденная судьба. Невозможно, к сожалению, создавать великие произведения, живя в тишине и покое. А потому судьбы у великих всегда таковы. Если любовь — то страстная, с дуэлями и высеканием искр, если жизнь — то насыщенная, полная взлётов и падений, разлук и встреч, удачи и рока. Иначе и быть не может. Особенно у поэта.

Гумилёва многие знают, как мужа великой Анны Ахматовой, но в его жизни были и другие женщины, с которыми случались не менее страстные романы. Однако, Анна Андреевна, безусловна, главная любовь его жизни. Он долго добивался её расположения, искал путь к сердцу этой женщины, но долгожданный брак не принёс ему счастья. Не суждено было двум этим великим поэтам обрести покой друг с другом. Их отношения были полны ссор, страсти, а вот главного -дружеской привязанности, что и скрепляет пары на долгие годы — у них не было. Да и Анна Андреевна не испытывала к Гумилёву сильных чувств. А потому главной спутницей жизни Николая Степановича стала поэзия. Вот уж кто отвечал ему взаимностью, кто любил и ласкал, кто всегда, до последних мгновений был рядом с ним.

Муза не покидала поэта ни во время его поездок по Африке (наоборот — в жаркой и далёкой Колыбели человечества Муза становилась особенно страстной, отдавалась Гумилёву, наполняя его вдохновением. Африканские циклы поэта прекрасны и экзотичны, аналогов им в отечественной поэзии практически нет!), ни во время войны. Да, Гумилёв, отнюдь не был рафинированным интеллигентом, он сам отправился на фронт Первой мировой и воевал не только словом. А слово его вылилось в сборник стихотворений “Колчан”. А ведь читая его любовные послания луне может сложиться ложное представление о поэте!

Кстати, о луне. Верная спутница нашей планеты играет в творчестве Гумилёва отнюдь не последнюю роль. И в ранних стихотворениях, и в поздних, когда, Николай Степанович уже, вроде бы, распрощался с символистами и основал собственный поэтический стиль, луна не покидает его строк. Что за мистическая связь была у поэта с небесным телом? Вряд ли, кто-то сможет дать ответ. Но луна манила Гумилёва. Манила, как и дикая, загадочная Африка. Кажется, “чёрный континент” и спутник Земли были Гумилёву много дороже его женщин. Учитывая обстоятельства, это можно понять.

Большевистский переворот Гумилёв не принял. Он был верен монархии и не скрывал этого. В 1921 году поэт был расстрелян по подозрению в связи с антисоветским заговором. Стоит ли говорить, что никакого заговора не было и в помине? На долгие годы имя поэта оказалось забыто, его произведения не печатали. Судьба его близких оказалась не менее драматичной. Но.. Ничто не вечно под луной, и мы вновь наслаждаемся творчеством выдающегося поэта. Оценён ли нами Гумилёв по достоинству? Сложно сказать. Вполне может быть, что мы ещё откроем для себя нечто новое, неожиданное в уже знакомых, вроде бы, произведениях. Ведь у луны нам видна лишь одна сторона, а другая остаётся всегда в тени. Так и стихотворения Николая Степановича — ещё откроют нам свои тайны.

25. Арина Ляпустина, ученица МБОУ «СОШ №4 ЗМР РТ». Зеленодольск, Республика Татарстан.

Душа в «Жемчугах» (о сборнике Николая Гумилева «Жемчуг)

Наш мир всё стремительно изменяется. С 1900 по 2021 год сменилось уже 7 поколений, каждый год меняемся мы сами, каждый день у нас появляется что-то новое. Несмотря на это, в нашей жизни осталось неизменное, дорогое, что требует особого внимания со стороны читателей — это творчество русского поэта Серебряного века Николая Гумилёва.

Его сборник стихотворений «Жемчуга» привлекает читателей уже на протяжении 103 лет. Этот сборник поэт посвятил своему наставнику символисту Брюсову. В рецензии на книгу Валерий Брюсов писал: «Н. Гумилев не создал никакой новой манеры письма, но, заимствовав приемы стихотворной техники у своих предшественников, он сумел их усовершенствовать, развить, углубить, что, быть может, надо признать даже большей заслугой, чем искание новых форм, слишком часто ведущих к плачевным неудачам».

В нем же автор запечатлел и лучшие стихотворения, на тот момент не известного сборника в России «Романтические цветы». После прочтения мы узнаем нового Гумилёва, который цепляет своей судьбой и никого не оставляет равнодушным. Стихотворения очень гармоничны, что и отражает их форма: почерк, внутренний мир лирического героя, натура, главное тут — это подача поэта и его художественная манера, с таким величием изображать обыденные вещи. Некоторые стихотворения овеяны сумеречным настроением.

Но также в » Жемчугах» появляются мотивы нового направления того времени — акмеизм, который, по убеждению Гумилева, должен будет спасти отечественную поэзию. В стихотворении «Ворота рая» в строках:
«И апостол Петр в дырявом рубище,

Словно нищий, бледен и убог,» — мы видим, что автор осмелился небесное опускать до земного, осязаемого, а не только земное возносить до романтических заоблачных высей.

Разберём подробно стихотворения Николая Гумилёва.

Первая явная черта его сборника «Жемчуга»- это обращение к истории, к темам Древнего Рима, Египта, Эллады. Так, например, в стихотворении «Старый конквистадор» мы видим завоевания Америки португальскими и испанскими воинами и образ рыцаря — завоевателя, который отражает философию самого автора. В стихотворении «Воин Агамемнона» герой Агамемнона, сын царя Атрея, — один из героев «Илиады», предводитель греков в Троянской войне. Так, «Потомки Каина» — это каиниты, его дети, его внуки, правнуки, они очень распространились в своё время. В «Царице» Лилит описывается, как красивая девушка с ногами ночной совы, а некоторые исследователи находят в эпопее упоминание о том, что она была вампиром-демоном; крепость Агра — сооружение в Индии.

Вторая явная черта — это романтические черты. В стихотворении «Старый конквистадор» овеяны романтической интонацией: стиль характеризуется ясностью и простотой, небольшим количеством хорошо продуманных и емких тропов. Например, обилие эпитетов, которые создают чувства тревоги «неведомые горы», «дымное небо», «снежные громады». Также лирическому герою этого произведения характерно одиночество, что и является характерной романтической чертой. Этому стихотворению характерны мотивы пути, неведомых стран, героизма, мотивы исканий, смерти.

Стихотворение «В библиотеке» тоже содержит романтические черты. Лирический герой нашел в книге засушенный цветок и сделал вывод, что любовь у неких героев прошла, раз этот человек оставил цветок засыхать в книге. Здесь герой размышляет о жизни и о ее роли.

И мы переходим к следующей черте – философская тема. В вышесказанном стихотворении в следующих строчках слышится эта тема:

И терн сопутствует венцу,

И бремя жизни — злое бремя…

Но что до этого чтецу,

Неутомимому, как время!

Также в стихотворении «Волшебная лирика» тоже есть философская лирика.

В заключение хочется сказать, что сборник Николая Гумилева «Жемчуга» — один из лучших сборников автора, ведь в нем содержатся различные средства выразительности, тропы, различные отсылки к мифическим и историческим существам.

24. Георгий Хадеев, ученик 10 класса МОУ «Гимназия 7 Буденновска». Ставропольский край

Николай Гумилев

Стихи делают не из мыслей, мой дорогой.

Стихи делают из слов.

Стефан Малаарме

В 1996 году два писателя-фантаста задумали написать роман, в котором все события русской истории XX века были бы результатом борьбы тайного ордена мудрецов с носителями абсолютного зла. Требовался герой, сочетавший в себе отвагу, мужество, поэтическую способность предсказывать будущее, детское любопытство к миру, страсть к путешествиям, интерес к оккультизму. И они остановились на Николае Гумилеве, которого пришлось «спасти» от расстрела в 1921 году и провести через основные события кровавого века в образе современного странствующего рыцаря. Так появился роман М. Успенского и А. Лазарчука «Посмотри в глаза чудовищ» (названный, кстати, по строке из стихотворения Гумилева «Волшебная скрипка»).

Полагаю, что выбор писателей был неслучайным, основанным на тщательном изучении жизни Николая Гумилева. Поэт, действительно, был неоднозначной и выдающейся личностью, которая объединила в себе множество увлечений и стремлений. Каждая веха его пути и творчества поразительным образом отличалась от предыдущей. Создавалось впечатление, что имело место не просто переосмысление, а некое перерождение:

Память, ты рукою великанши

Жизнь ведешь, как под уздцы коня,

Ты расскажешь мне о тех, что раньше

В этом теле жили до меня.


Юному Николаю не чужды были некий романтизм и желание впитывать в себя все, что дарило ему вдохновение. По стихам, объединенным в первый его сборник «Путь конквистадоров» 1905 года издания, можно проследить увлечения молодого человека. Там были и следы философских трудов Ницше и внимание к современной ему поэзии, как отечественной, так и европейской. Неслучайно именно строки Андре Жида: «Я стал кочевником, чтобы сладострастно прикасаться ко всему, что кочует!», были взяты Николаем в качестве эпиграфа к первой книге. При этом невозможно было не заметить, что каждое стихотворение отличается особым стилем и своеобразной авторской позицией.

Спустя три года в Париже рождается второй сборник стихов «Романтические цветы». В нем остро чувствуется новая черта поэзии Гумилева. Его стихи, в большинстве своем, приобретают героический, отчасти приключенческий сюжет. От строки к строке в каждом стихотворении жизнь бурлит грозным потоком. Часто эти истории имеют непредсказуемую концовку. При всем том, что все произведения изнутри пылали огнем, внешне они стремились к безупречной форме, гранитной оправе.

Словно стремясь утвердиться в роли неутомимого странника, Гумилев зимой 1909 года совершает поездку в Африку, куда так давно стремилась его душа и творческая мысль. По возвращении он издает очередной сборник «Жемчуга» (1910). Любой перл из этой коллекции является образцом поэзии символизма. Каждая строка, каждое слово здесь наполнено множеством оттенков, ни одно из них нельзя истолковать, будучи уверенным, что именно этот, а не иной смысл вложил в него автор.

Удивительным является тот факт, что молодого человека, жизнь которого окрашена и множеством посещаемых мест, и такой непростой любовью, мало вдохновляют бытовые сцены и пылкие чувства. Бросается в глаза, что Гумилев черпает свои идеалы именно из дальних странствий, какими бы опасными они не были и какие бы тяжелые последствия в себе не таили.

Стремительно набирая обороты, мчалось колесо жизни Николая Гумилева. Также стремительно менялись его литературные взгляды и предпочтения. В 1911 году совместными усилиями с Сергеем Городецким создан «Цех поэтов». Не секрет, что название объединению единомышленников дано не случайно. Оно выражало отношение участников к своей работе и ее результатам. Профессиональный кропотливый труд, а не легкое бумагомарание должно было сопровождать поэта всю его творческую жизнь.

Спустя всего год к Гумилеву приходит осознание того, что их идеям и правилам уже тесно в рамках существующих литературных течений. Именно тогда от полноводной и могучей реки отделяется бойкий ручей, имя которому «акмеизм».

Первая книга, на страницах которой собраны стихотворения, относящиеся ко вновь рожденному течению – «Чужое небо» (1912). Гумилев, писавший их, уже не авантюрно настроенный юноша, а серьезный мужчина, умудренный прожитыми годами. И самое парадоксальное, что в «Чужом небе» поэт чуть ли не впервые заговорил о России. Палитра чувств Гумилева к Родине максимально разнообразна: от люби до ненависти, от ликования к полному отторжению.

Позднее творчество Гумилева, пожалуй, самое пронзительное. Нельзя больше найти в его строках дерзких необдуманных приключений, но и покоя в них не ощущаешь. Обладая неким мистическим даром предчувствия, поэт осознавал, что жизнь вокруг него стремительно меняется. Даже такому «разному» человеку, как Николай Гумилев, было трудно поспеть за временем. Похоже, что Гумилев понял причину, по которой он не может нагнать свершающиеся изменения – они были следствием не скорого развития, а надлома, в который ссыпались ранее казавшиеся нерушимыми жизненные оплоты. Ждал ли он этих перемен или боялся их наступления?

Как некогда в разросшихся хвощах

Ревела от сознания бессилья

Тварь скользкая, почуя на плечах

Еще не появившиеся крылья, —

Так век за веком – скоро ли, Господь? –

Под скальпелем природы и искусства

Кричит наш дух, изнемогает плоть,

Рождая орган для шестого чувства.

«Шестое чувство», 1919 г.

Но не только жизнь рассматривал Гумилев сквозь призму мучительного рождения. Именно так поэт видел и создание каждого нового стихотворения. Вместе с тем автор ассоциировал свой труд с кропотливым трудом скульптора, неустанно трудящимся над чистотой каждой линии и грани своего творения. Одному ему ведомы чувства, с которыми ложились на бумагу уже хорошо знакомые всем нам строки. Но, влюбленность Пигмалиона, которую он испытывал к своим «Галатеям», без сомнения, передалась каждому читателю. Можно по-разному относиться к творчеству Н. Гумилева в частности, и поэтов-акмеистов в целом. Но преданных почитателей после прочтения его стихов не покидает ощущение недосказанности, оборвавшихся прямо перед надломом ступеней, которые, по замыслу автора, должны были привести нас к пониманию жизненно необходимых основ. Но лестница, по которой Гумилев хотел пробраться к свету, привела его самого к краю пропасти, куда он сорвался одним из первых, и куда вслед за ним затянет еще бесчисленное количество гениев пера из тех, что не побоялись искать этот путь.

23. Екатерина Вашлаева, ученица школы №3. Минусинск

Николай Гумилев

Николай Степанович Гумилёв – поэт, создатель школы, переводчик и литературный критик. Николай души не чаял писать о любви, искусству, жизни и не посредственно смерти. Иногда он отличался от своей постоянности, и писал даже о войнах. Гумилёв был не скандальным человеком, поэтому в его творчестве нет никаких политических тем. У Николая не было одного правила в стихах, подобие, что писать только по три столбика и так далее. Он писал разнообразно, и считал, что лучше всего у него получаются анапесты. Это кстати анапест – это трёхсложный стихотворный размер. Редко, но так же Гумилёв писал верлибры, к месту, это свободный от жёсткой ритмометрической композиции стих, занявший довольно широкую нишу в западной, в частности — англоязычной, поэзии XX века. Это тип стихосложения, для которого характерен последовательный отказ от всех «вторичных признаков» стиховой речи: рифмы, слогового метра, изотонии и изосиллабизма и регулярной строфики. Он писал: прозы, стихи, пьесы, поэмы, не забываем, что он занимался переводом и так же критиковал другие работы.

Родился Николай 3 (15) апреля 1886 года. И за всю прожитую им жизнь он стал великим человеком. Поистине, великим. В детстве мужчина был слаб, и часто болел, что отличало его от других детей такого же возраста. Родился он в прекрасной дворянской семье, где свою первую Ниагару написал в шесть лет. Почти за год, до окончания школы, с помощью его родителей была издана первая книга Николая о стихах – «Путь конквистадоров». Это было только начало его пути – дальше, больше. Брюсов был поддержкой Гумилёва, мужчина даже упоминал его в своих стихах, более популярен – «Волшебная скрипка». Он считал его своим наставником, может даже превосходил как отца.

Николай успел побывать в чудном городе как Париж. Вообще мужчина был немного путешественником, ну это так, к слову. Он слушал лекции по французской литературе, изучал творчество других людей. Так же он успел побывать в Италии. Пока он пребывал во Франции, Гумилёв написал журнал – «Сириус». Вышло три номера журнала, дальше производства не было. Так как мужчина был душевным человеком, он знакомился с другими поэтами, и так же успевал поддерживать связь с Брюсовым. Он как учителю отправлял свои произведения, будь то стих или статья. Николай познакомился с роскошной девушкой – Елизаветой Дмитриевой. После их встречи, она стала главной судьбой в жизни поэта. Брюсов в Париже рекомендовал Гумилёва, как отличного поэта, но многие были небрежны к нему. Но в 1908 году, Николай отомстил им и отправил анонимный стих – «Андрогин», чем вызвало восхищение. Он успел посетить такие места как: Стамбул, Египет, Греция, Синоп и страны Африки.

В 1909 году Гумилёв поступает в Петербургский университет, сначала на юридический факультет, но после переводится на историко-филологический. Поэт принимал достаточно активное участие в создании журнала «Аполлон». В 1910 году вышел сборник – «Жемчуга», он получил большее количество положительных отзывов, в это сборник вошло известное произведения мужчины – «Капитаны». Так же в этом же году он женился на Анне, чудной женщине.

У Мужчины были дети, но от разных жён. Наверное, не смог найти ту самую любимую. Кстати, одна из жён Николая – Анна Ахматова, всегда критиковала его творчество. Бывало такое, что от этого поэт сжигал свои произведения. Долгое время он не мог писать, и только после времени он вновь вернулся к писательству.

22. Ефим Гаммер, поэт, писатель. Иерусалим

Жаворонок

Пандемия. Коронавирус. Глухая самоизоляция. Единственное средство общения – телефон.

– Алло! – доносится незнакомый женский голос из каких-то потаённых миров, ныне недоступных из-за вынужденной отсидки дома. – Ты в карантине?

– А ты?

– И я в карантине.

– А чего звонишь?

– Для поддержки.

– Штанов?

– Духа.

– Не понял, подруга дней моих суровых.

– Чего не понять? На проводе психологическая телефонная помощь! Врубись и откликнись.

– Ау! Голубка… смелая… моя.

– Брось дурацкие шутки! Пойми, люди в унынии, без общения и выхода на улицу. Того и гляди кто-либо из них руку на себя наложит. А я наоборот, не накладываю, а протягиваю руку помощи. Так сказать, психологически воздействую на иммунную систему. Поговорим?

– О чём?

– Да хоть… Ты же выходец из Союза. Так что самые подходящие темы: о Сталине, репрессиях, поэзии, космических пришельцах и обо всем вокруг, что на ум придёт.

– Значит, о предназначении.

– В точку. С этого и начнём. Представляешь? Он на один сантиметр ниже меня, но это не помешало ему подняться куда выше.

– О ком это ты?

– О ком, о ком? О Сталине! Метр шестьдесят два, а, гляди же, махнул!

– Может, не в размерах суть? Голубка… смелая… моя. Подумай.

– Я подумаю.

– Но не клади трубку.

– И не подумаю.

– А с Тютчевым тебя ничего не роднит? У него тоже метр шестьдесят два.

– Кроме роста?

– Кроме.

– Стихи.

– Как я не догадался?

– Без иронии! Факт есть факт. Он писал «Я встретил вас». Я писала: «А я тебя не встретила ещё».

– Конкурент…

– Кто?

– Тютчев.

– Я и не догадывалась.

– Он тоже. Но не тебе конкурент. Сталину!

– Не врешь?

– Обрати внимание. У Тютчева: «И жаворонки в небе уж подняли трезвон». У Сталина, по молодости лет: «Пел жаворонок в синеве, взлетая выше облаков».

– Во времена репрессий не обратили внимания?

– Его жаворонок был уже не актуален в связи со смертью поэта. А вот в 1921 году обратили внимание на другого жаворонка, народившегося в стихах Николая Гумилева. «Ты жаворонок в горной высоте», – писал он, обращаясь к Марии Левберг.

– И?

– Такое внимание дорогого стоит. Иногда и жизни.

– Но ведь не за жаворонка?

– Приписали антибольшевистский заговор. Но потом, через 70 лет, когда рассекретили архивы, оказалось, что дело полностью сфабриковано сотрудниками НКВД. Поэта реабилитировали.

– Но жизнь… жизнь дважды не даётся.

– И новые стихи после смерти не пишутся. А при жизни… Вот набегает… Послушай…

Я помню ночь, как черную наяду,

В морях под знаком Южного Креста.

Я плыл на юг; могучих волн громаду

Взрывали мощно лопасти винта,

И встречные суда, очей отраду,

Брала почти мгновенно темнота.

Николай Гумилев «Пятистопные ямбы».

– Мне кажется, Николай Гумилёв называл свою поэзию «Музой Дальних Странствий».

– Может быть, именно поэтому, отправляясь в арктическое плавание, я взял эти строки эпиграфом к своему стихотворению. В этом рейсе произошел довольно странный случай из ряда непознанных явлений. На переходе из Североморска в Амдерму мы были свидетелями появления в небе НЛО – летающих тарелок. И это «видение» тотчас попало под запрет: последовал приказ – ни слова о нём по возвращению из рейса. Всё буквально в соответствии со стихами Николая Гумилева: «И встречные суда, очей отраду, Брала почти мгновенно темнота». В результате стихи нигде не публиковались, но ходили в списках в то далекое время, когда сообщения о НЛО над территорией Советского Союза считались диссидентскими и держались в тайне. Свидетелей же этих небесных явлений, утверждающих о контактах с инопланетянами, могли упечь в жёлтый дом. Так было в прошлом. Но сгинуло во времени. А стихи с эпиграфом Николая Гумилева остались. Читаем?

– Читай!

– В далекой Абиссинии,

надеюсь, небо синее.

А здесь у нас, а здесь у нас,

сплошной здесь «аут» и «атас».

Волна легко кренит строку.

Стихи рисуются в дугу.

Над ними пялится звезда,

отнюдь не Южного Креста.

Глядит она на лепку букв,

как будто в буквах ищет звук.

Но кто звезде понятье дал –

какие буквы он писал?

И я не буду «Мудрой Крохой».

Иди, звезда, своей дорогой!

Иначе из нехитрых слов

ты все поймешь про НЛО.

«Тарелка», да, из-под воды

вспорхнула и туды-сюды.

Над нашим танкером скользнула,

к эсминцу «Смелому» прильнула.

И, помигав для куража,

пошла сквозь небо, не спеша.

Эсминец пушку вмиг нацелил.

Стрелять стрельнул он с тряской в теле.

Но выстрел был плохого сорта –

снаряд упал вблизи от борта.

А мы глазели, мы глазели,

но очень умно – мимо цели.

Поскольку вскоре под расписку

твердить пришлось, что эту «миску»

мы не видали зрячим оком.

Иначе – выявиться лохом,

сменить каюту на клетушку

в ближайшей к Амдерме «психушке».

О, нет, к таким делам бунтарским

мы не готовы в море Карском.

По курсу – норд, стаканы – чок,

а мы в рот водку, и молчок!

«Тарелки» – здесь, «тарелки» – там.

А нам? Сто грамм! И по домам!

Идем не в Абиссинию,

и держим нашу линию.

Не вправо нам, не влево нам,

комедь приемлем, но без драм.

Рейс 1970 года, Мурманск – Североморск – Амдерма,

борт танкера «Алуксне».

21. Илья Луданов, литератор, журналист. Москва

Cедьмое чувство

Поэт – первичен. Из тридцати трех знаков он создает первослово. А после выражает им образы чувств и мыслей. Мы, пишущие, используем труд поэта, перенимаем, подворовываем – собираем эти образы в толщу текста. Поэт не пишет, он создает.

Как-то я почувствовал счастье. Лето, тепло, я шел по полю, уходящему насколько видно. Спелые колосья царапали руки. Вокруг лишь земля внизу, сверху небо, расписанное облаками. Я был эллином: бог выглядывал из-за облака, дышал в мягкой после дождя земле, питая зерно, смотрел глазом ястреба, парящего надо мной. Я почувствовал, что мне ничего не нужно.

Вот я дома. Дома – это в старом, от прадеда, доме у густой лощины, пруда, с журавлем и дубовым колодцем. Сразу после Гражданской войны в эти места пришел с семьей его отец. Так здесь появились люди. Дом остыл, я набрал дров, отколол щепы и развел огонь. Печь зашумела, согревая дом.

Она ждала меня. Накрыла ужин, мы поели, выпили вина и легли отдыхать. С материнской улыбкой она приняла меня к себе. Здесь мы встречали росистые зори, радуясь теплу робкого луча, читали друг другу пыльные книги стихов – вслух, грудным голосом души; стихи проходили через сад, отражались от глади пруда и эхом расходились по лесу на том берегу, будоража чуткого зверя в кущах. Порой было так тихо, что становилось не по себе. Ни единый звук не тревожил воздух. Мы сидели на пороге дома, провожали вечер и вслушивались в тишину природы.

Это было так давно. Мудрец сказал, всё пройдет. Может, он говорил о великих стихах? Внутри меня что-то щемит, не дает покоя. Мучает меня, сжимает нутро когтистой лапой. Беспокойство и тоска по невозвратному.

Снова тепло, весна, играет солнце в ветвях, я иду сухим камышом к ее дому. Болотные сапоги чавкают в веселой полной воде. Тело ломит приятная усталость, рубаха мокра от пота. Пухлявая ива цепляется, словно не пускает дальше, и я с радостью и силой пробиваю дорогу в зарослях. Я вижу ее, как она выходит во двор, идет к воде, умывается, полощет белье. В воздухе гомон хозяйства: гоготом, квохтаньем, мычанием, блеяньем, ржаньем… Во всем полнота. Кровь во мне бурлит, подкатывает к лицу, стучит в ушах, колет кончики пальцев, до края плоти. Вокруг жизнь. Под сапогом в мутной воде разбегаются головастики, щука взыграла в осоке, меча икру, утка сплетает клювом гнездо, селезень блестит изумрудной головой на солнце.

Выхожу в луга. Бьет поздний чибис. Глазам больно от юной зелени. Я иду, иду лугами, полями, темным лесом, извилистой рекой, иду словно всю жизнь, из года в год, иногда больно и тяжело, радостно в светлый час, поражаюсь, как прекрасно и как ужасно повсюду, как слабы мы и как, в храбрости, сильны; какая рядом красота, только руку протяни. А внутри гложет и гнетёт, изворачивается, изнемогает нечто живое в тоске по этой красоте.

В какой миг мы потеряли ее? Может, теплым, ясным днем в конце лета, когда убили поэта.

20. Вероника Крапива, ученица 9 класса 1 Гимназии. Ульяновск

Почти забытый поэт Серебряного века

Я хочу рассказать вам историю об одном из моих любимых поэтов Николая Степановича Гумилёва. В наше время его имя не очень широко известно, хотя, по моему мнению, это был один из лучших русских поэтов 20 века.

Николай Степанович родился 15 апреля 1886 года в Кронштадте. Всё своё детство маленький Коля провёл в Царском Селе. Лето будущий поэт со своей семьёй проводил в имении Березки в Рязанской губернии. В школе Коле учиться не нравилось: гораздо больше он любил читать приключенческие романы и рисовать. В 1900 году у Гумилёва заболел старший брат, и вся семья отправилась в Тифлис, где Гумилёв увлёкся астрономией и историей, проводил много времени в горах. В 1902 году газета «Тифлисский листок» опубликовала его первое произведение «Я в лес бежал из городов»:

Я в лес бежал из городов,

В пустыню от людей бежал…

Теперь молиться я готов,

Рыдать, как прежде не рыдал.

В 1903 году Гумилев познакомился со своей будущей женой — Анной Горенко, которая позднее прославилась под фамилией Ахматова. В октябре 1905 года вышел первый поэтический сборник Николая Гумилева — «Путь конквистадоров». Книга, созданная под впечатлением от стихотворений французских декадентов, показалась литературным критикам старомодной. В журнале «Весы» рецензию на «Путь конквистадоров» опубликовал поэт Валерий Брюсов. «В книге есть и несколько прекрасных стихов, действительно удачных образов. Предположим, что она только путь нового конквистадора и что его победы и завоевания впереди», — писал он. С этой цитаты началась их многолетняя дружба. Окончив школу в 1906 году, Гумилёв отправился продолжать учёбу в Париж. Под впечатлением от прогулок по парижскому зоопарку он написал стихотворение «Жираф»:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далёко, далёко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Оно было опубликовано в сборнике стихов 1908 г. «Романтические цветы» и было посвящено Анне Ахматовой. Впоследствии посвящение было снято.

Крайне непростая жизнь с множеством поездок, аресты и война не помешали Николаю Степановичу Гумилеву написать множество стихов и пьес, которые и по сей день остаются актуальными Основной тематикой стихов Николая Гумилева были любовь, искусство, жизнь и смерть. Кроме того, в его творчестве можно встретить военные и «географические» стихи.
Основным отличием стихотворений Николая Гумилева от его современников также является то, что у него практически невозможно найти стихи на политические темы. Тем не менее, Октябрьскую революцию Гумилёв не принял. Он никогда не скрывал своего отрицательного отношения к новой власти, открыто заявлял, что не понимает и не уважает большевиков. 3 августа 1921 года Николая Гумилева арестовали. Его обвинили в контрреволюционной деятельности, заговоре против советской власти и сотрудничестве с Петроградской боевой организацией. 24 августа был вынесен смертный приговор. 26 августа 1921 года Николая Гумилева и 56 других обвиняемых по делу Петроградской боевой организации Владимира Таганцева расстреляли.

В СССР творчество Николая Гумилева практически не изучали, а произведения не публиковали. Поэта реабилитировали только в 1992 году — тогда его дело признали сфабрикованным. Позднее были обнародованы документы, которые подтверждали существование Петроградской боевой организации. Однако вопрос о причастности Гумилева к ее работе до сих пор остается открытым. Место захоронения поэта неизвестно.

Николай Гумилёв оставил яркий след в русской литературе. Его имя занимает достойное место в плеяде поэтов Серебряного века. Знакомство с его творчеством сулит нам много интересных открытий и радостных моментов от наслаждения его поэзией.

19. Ирина Карпинос, поэт, прозаик, публицист. Киев

Конквистадор

Он на Ржевском полигоне

в мирный тот денек

закурил, прикрыв ладонью

слабый огонёк.

И с последнею затяжкой

в небеса взглянул,

улыбнулся и бесстрашно

под прицел шагнул.

Он, железный конквистадор,

воин и поэт,

жил давно со смертью рядом,

словно смерти нет.

Было у него три Анны:

две жены и мать.

И исполнилось недавно

только тридцать пять.

Расстреляли Гумилева…

Пустыри кругом…

Много лет искали вдовы

этот полигон.

И брели по миру Анны,

и звучал для них

над землёю окаянной

гумилевский стих.

18. Ирина Карпинос, поэт, прозаик, публицист. Киев

Тот август, как желтое пламя…

Эпохи, когда лидерами общества и властителями дум считались поэты, бывали в истории не один раз. Но их сменяли войны и революции. Таков и короткий Серебряный век, продержавшийся всего лишь двадцать лет. Один из его лидеров — Николай Гумилев, родившийся в Кронштадте 3 (15) апреля 1886 года и погибший под Петроградом 26 августа 1921 года. Поэт был расстрелян чекистами лишь за то, что не донес органам Советской власти о сделанном ему предложении вступить в организацию офицеров-заговорщиков.

В ночь на 4 августа 1921 года Гумилева арестовала Петроградская ЧК в «Доме Искусств», где он в то время жил и работал. 24 августа от его жены Аси (Анны Энгельгардт) приняли передачу. До этого дня она получала от Гумилева скупые записки, где он лукавил, что чувствует себя бодро, читает Гомера и Евангелие и играет в шахматы. 30 августа у Аси передачу не приняли. А 1 сентября в газете «Петроградская правда» появилось сообщение Российской ЧК «О раскрытии в Петрограде заговора против Советской власти». К сообщению прилагался список расстрелянных участников «заговора Таганцева». В списке — 61 человек. Среди расстрелянных — моряки из Кронштадта, профессора Петроградского университета, скульптор С. Ухтомский, а также 16 совсем юных жен «заговорщиков». Тридцатым в списке значился Н. Гумилев.

Николай Степанович знал, что его окружают провокаторы — и ни на кого не донес. Честь офицера и дворянина не позволила. Еще в 1914 году белобилетник Гумилев ушел добровольцем на фронт. Он явился на заседание редколлегии журнала «Аполлон» с бритой головой и сказал, что уезжает в действующую армию рядовым. За фронтовые подвиги поэт был награжден двумя Георгиевскими крестами и уже в 1916 году получил первый офицерский чин, после чего его перевели в 5-й гусарский Александрийский полк. Служивших в этом полку офицеров за черную парадную форму называли черными гусарами или гусарами смерти. Поэт Гумилев писал о гусаре Гумилеве:

Он не ведал жалости и страха,

Нес на стремени он черный стяг,

И была украшена папаха

Черепом на скрещенных костях.

ХХ век начался в России в 1914 году. А Серебряный век закончился в 1917. Февральскую революцию поэт и воин Николай Гумилев постарался не заметить, а во время Октябрьской был далеко от России. Его отправили на Салоникский фронт, куда Гумилев не доехал, застряв в Париже. Он мог оттуда и не возвращаться и, вероятно, прожил бы долгую европейскую жизнь. Но Гумилев все-таки вернулся в 1918. В Петрограде он развелся с Анной Ахматовой и тут же женился на Анне Энгельгардт.

Голод, холод, конфискованное имение не слишком удручали поэта-гусара. Он зарабатывал на жизнь себе, жене и новорожденной дочери Елене литературным трудом. Преподавал начинающим пролетарским поэтам («гумилятам») азы стихосложения, редактировал переводы французской поэзии в издательстве «Всемирная литература». Вроде бы не шел на открытый конфликт с большевиками. И при этом носил крест и на каждом углу называл себя монархистом (при всей своей нелюбви к Николаю II).

И вот гражданская война закончена, объявлена НЭП, у Гумилева издаются книги. Казалось бы, жизнь налаживается… Но стихи из его последних сборников «Костер» и «Огненный столп» становятся все трагичней. Он предчувствует свою гибель. В стихотворении «Рабочий» Гумилевым уже все сказано о финале «таганцевского заговора»:

Пуля, им отлитая, просвищет

Над седою, вспененной Двиной,

Пуля, им отлитая, отыщет

Грудь мою, она пришла за мной.

Ахматова разыскала место расстрела через девять лет. «Стенкой», к которой поставили 61 человека, была огромная сосна с вывороченными корнями. Могильных холмов не насыпали. Вместе с травой повсюду росли высокие белые цветы. Ахматова собрала огромный букет, а потом рассказала Лидии Чуковской, о чем думала в те страшные минуты: «Другие приносят на могилы цветы, а я их с могилы срываю»…

С Аней Горенко Николай Гумилев венчался в Киеве в 1910 году. Это потом она стала Ахматовой, а тогда он посмеивался над ее стихами. Пройдет несколько лет, и Гумилев с гордостью будет называть жену своей лучшей ученицей. В 1912 родится сын, будущий знаменитый ученый-историк, создатель теории пассионарности Лев Гумилев. А в 1913 актриса Ольга Высотская тоже родит ребенка и назовет его античным именем Орест. Этого своего сына Николай Гумилев так и не увидит. Но братья познакомятся в роковом 1937 и даже подружатся. Ахматова скажет, что у Ореста «Колины руки». Льва Гумилева и Ореста Высотского арестуют почти одновременно. Ахматова и Высотская будут вместе носить им передачи. Только сроки у них окажутся разными. Но, главное, они выживут. А вдова Гумилева Ася Энгельгардт с дочерью Леной погибнут от голода во время ленинградской блокады…

Николай Гумилев за свою 35-летнюю жизнь успел стать большим поэтом, бесстрашным воином и страстным путешественником. Пять раз он был в экспедициях в Африке, охотился на львов в своей любимой Абиссинии, писал стихи и прозу в экзотических странах черных христиан. На вопрос, что он испытал, впервые увидев Сахару, Гумилев ответил: «Я не заметил ее. Я сидел на верблюде и читал Ронсара». А потом появилась книга стихов «Жемчуга». В петербургском артистическом подвале «Бродячая Собака», где возвратившийся из дальних странствий Гумилев читал стихи, в начале 10-х годов разгоралась борьба против декадентов и символистов. Под лидерством Гумилева зарождался акмеизм, ярко заполыхавший на страницах журналов «Аполлон» и «Гиперборей». Гумилев оживил греческое слово «акме» — цветущая пора. Первыми акмеистами стали Сергей Городецкий, Николай Гумилев, Анна Ахматова, Владимир Нарбут и Осип Мандельштам. Блоковская мистическая «прекрасная дама» была сброшена с парохода современности. Еще ничто не предвещало кончины Серебряного века.

…В 1922 году, через несколько месяцев после расстрела «таганцевских заговорщиков», в одном из питерских театров состоялась премьера спектакля по драматической поэме Гумилева «Гондла». Главная героиня Лера была списана поэтом с Ларисы Рейснер, его бывшей возлюбленной. На премьере в первом ряду сидели комиссар ЧК и двое следователей. Они бурно аплодировали и требовали выхода на сцену… автора. (Сначала автора убивали, а потом вызывали «на бис»). Спектакль немедленно сняли с репертуара. А с 1923 года все произведения Гумилева были запрещены.

До самого конца Гумилев оставался в душе неисправимым романтиком. Мотив легенды о поэте и волшебной скрипке пронизывал все его творчество:

Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,

У того исчез навеки безмятежный свет очей.

Духи ада любят слушать эти царственные звуки,

Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.

Не случайно именно Гумилева — поэта, воина, лидера нового поэтического мировоззрения — одним из первых лишило жизни государство, где была безвозвратно уничтожена свобода мысли, чувства и слова.

Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!

Но я вижу — ты смеешься, эти взоры — два луча.

На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ,

И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!

17. Ульяна Опалева, преподаватель IT-дисциплин. Санкт-Петербург

Путь к вечности

(эссе на стихотворение Н.С. Гумилёва «Вечное»)

Яркая и вместе с тем очаровательная поэтика Николая Гумилёва, упорно не поддаётся никаким жалким попыткам классификации и систематизации: черты классицизма и романтизма, веяния символизма, идеология акмеизма – единство и невероятное родство противоположностей. Своеобразие облика и утончённость манер поэта, насыщенная, в том числе влиянием исторических событий биография, трагическое её завершение, – всё это подводит, даже подталкивает к многочисленным, подчас противоречивым толкованиям его творчества в совокупности с неистребимым желанием чёткого и однозначного определения его принадлежности к литературному течению и духовным практикам.

Можно ли быть до конца уверенным, что автором стихотворения «Вечное» разработана цельная художественная система, отражающая эволюцию философских размышлений или же это редкое чувствование живого слова, вдохновенная пророческая «тайнопись», честный, а потому болезненный внутренний поиск истинной свободы духа?

Первые строки говорят о нелестном самоопределении и практически безвыходности:

Я в коридоре дней сомкнутых,

Где даже небо тяжкий гнет…

Но осознание неразрешимой слабости, временности и шаткости человеческой сути и бытия сопровождается неугасающей надеждой, рождаемой в пытливом взгляде сквозь века и обоснованным обращением к теме «субботства» – вхождения в долгожданный, хотя и незаслуженный покой. Она золотой нитью связывает начало:

Смотрю в века, живу в минутах,

Но жду Субботы из Суббот…

И конец стихотворения:

Кто был жесток к моим усладам

И ясно милостив к вине

…

И скажет просто: «мы пришли».

Вряд ли одним только относительно юным возрастом обусловлено младенческое тяготение к доброму и всемогущему покровительству вышних сил. Напротив, о достаточной личностной зрелости двадцатипятилетнего поэта говорят чёткие словесные маркеры такие, как «конец», «блуждания», «дорога», направляющие к пониманию человеческой жизни как многотрудного пути, отчаянной необходимости непрерывного и благословенного стремления к достижению мудрости через сомнения, кроткое молчание и суровую борьбу, вероятнее всего и прежде всего с самим собой:

Конца тревогам и удачам,

Слепым блужданиям души

…

Благословлю я золотую

Дорогу к солнцу от червя.

И совсем не наблюдается очевидных и примитивных аллюзий к традиционно-обрядовой, мистически-пугающей религиозности: ни густого полумрака, ни плачущих свечей, ни осуждающе-грозных взглядов иконописных ликов, но простое и непрерывно сопровождающее наставничество доброго Пастыря, не подгоняющего плетьми и рожном к правильному выбору и светлому финалу, но самолично проторяющему путь:

И тот, кто шел со мною рядом

В громах и кроткой тишине

…

Учил молчать, учил бороться,

Всей древней мудрости земли, —

Положит посох, обернется…

И, наконец, само название, слово «Вечное», по своей семантике «непреходящее» и, как оказывается, неожиданно возможное и пленительно близкое, раскрывается во всей своей полноте и подспудных глубинах смысла только после прочтения текста стихотворения, предлагая ответы тем, кто действительно их ищет. Представляется, что между строк так и проступает короткий и экспрессивный диалог с читателем.

– Как?

– Так!

– Куда?

– Туда!

– Почему?

– Потому что это путь к вечности!

Иначе невозможно. По крайней мере, для меня.

16. Валентина Томашевская, филолог, журналист, эссеист. Германия

Николай Гумилев и его судьба

Николай Гумилев — поэт, переводчик и художественный критик, автор этнографических заметок о жизни народов Африки. Вошел в литературу как основатель акмеизма — литературного течения, созданного в противовес символизму — возвращение к ясности и точности слова. В русле акмеизма развивалось творчество и самого Николая Гумилева, и Анны Ахматовой, и Осипа Мандельштама и других известных поэтов Серебряного века русской поэзии. Был ли Николай Гумилев наставником своей жены Анны Ахматовой? Похоже, нет, но то, что он был ее мужем и вдохновлял ее на творчество – несомненно. Нелегко понять, какие стихи Ахматовой посвящены мужу, но одно из них, датированное 1910 годом, кажется, о нем:

Он любил три вещи на свете:

За вечерней пенье, белых павлинов

И стертые карты Америки.

Николай Гумилев — участник Первой мировой войны. Широко известно его высказывание — реакция на призвание в армию поэта Александра Блока: «Посылать такого воина на фронт — все равно, что жарить соловьев».

Гумилев пошел на войну добровольцем, несмотря на справку о негодности к службе. Стал кавалером ордена Святого Георгия 3-ей и 4-ой степени. Гумилев вернулся в Петроград с фронта для сдачи офицерских экзаменов. Его брак с Анной Ахматовой в ту пору уже исчерпал себя. И разгорелся его роман с Ларисой Рейснер (1895- 1926) – журналисткой, писательницей, революционеркой, пленительной женщиной. Она стала прообразом литературных героинь: была единственной женщиной, воевавшей на фронте. Помните женщину-комиссара революционного российского флота фильме «Оптимистическая трагедия» — это о ней. Она оставила яркий след в российской революции и литературе.

Время спустя их роман продолжался только в письмах. Гумилев уехал в Европу — Швеция, Норвегия, Англия… Oн написал ей последнее письмо: «Ну до свидания, развлекайтесь, но не занимайтесь политикой…» Сыграли свою роль и политические разногласия: Гумилевa, монархисту и романтику, ультралевые взгляды Ларисы его раздражали. Произошел тяжелый, мучительный разрыв. Но внушения Гумилева пропали втуне. Лариса политикой занялась — она с головой окунулась в революцию; то ли спасаясь от несчастной любви, то ли в поисках себя.

Жизнь Николая Гумилева (1886 – 1921) к сожалению, трагически оборвалась в 1921 году. Предполагал, предчувствовал ли поэт свою печальную участь в послереволюционный России? Можно предположить, предчувствовал.

— И если что еще меня роднит

С былым, мерцающим в планетном хоре,

То это горе, мой надежный щит,

Холодное презрительное горе.

— Но я за всё, что взяло и хочу,

За все печали, радости и бредни,

Как подобает мужу, заплачу

Непоправимой гибелью последней.

Из стихотворения «Душа и тело». Сборник Н. Гумилёва «Огненный столп» 1921 .

В год 135-летнего юбилея Николая Гумилева мне хотелось бы вспомнить стихотворение поэта, которое является одной из вершин его творчества — «Заблудившийся трамвай» (написано в 1920 году, вошло в последний сборник поэта «Огненный столп» (1921).

Это одно из самых загадочных стихотворений поэта: петроградский трамвай заблудился пространстве и времени, так может заблудиться человек. Трамвай «заблyдился в бездне вpемён…» Фантастика! Необычный трамвай, созданный воображением поэта, мчится по России, Европе, Африке, Индия — Нева, Сена, Нил…

Заблудившийся трамвай совершает кругосветное путешествие, вознося поэта к вершинам поэзии.

Внутреннему взору поэта видится и нищий старик, «что умер в Бейруте год назад», и «дощатый забор» в переулке и дом в три окна, в котором когда-то жила, вероятно, Анна Ахматова; вспоминается невеста Машенька, которая ткала жениху ковёр… Автобиографическое время сменяется историческим, и мы переносимся в восемнадцатое столетие и вместе с героем отправляемся на аудиенцию к императрице.

Анализ стихотворения любопытный читатель найдет в интернете. Хочу лишь заметить о богатстве литературных аллюзий в этом произведении. Как полагал наш вузовский преподаватель, хабилитированный профессор Ф. П. Федоров (1939-2020), прослеживается связь со стихотворением Артюра Рембо «Пьяный корабль».

Стихотворение «Заблудившийся трамвай», на мой взгляд, весьма современно. Некое пророчество. Поэт-пророк. Состояние души. Что в ней? Весь мир, и тревога за все происходящее.

15. Екатерина Королева, инженер-геолог. Москва

Памяти Николая Гумилева

Так не умею думать я о смерти,

И все мне грезятся, как бы во сне,

Те женщины, которые бессмертье

Моей души доказывают мне…

Н. С. Гумилев

Сто тридцать пять со дня рождения!

Весной в Кронштадте с алою зарею

Бог создал будущего гения

Для мира – Николая Гумилева.

А начиналось обучение

В Царском Селе в гимназии мужской,

Позже, оказавшись на лечении

В Тифлисе, стих издаст он первый свой.

Он «конквистадор в панцире железном»:

Возвышенные образы любви,

Рожденные воинственно из бездны,

В основу его сборника легли.

Романтик в юности мечте предался,

И быв в плену у страсти роковой,

Ахматову упорно добивался,

И стала она первою женой.

Посвящены его стихотворенья

Прекрасной музе, что своей рукой

Брильянты слов низала в ожерелья,

Красою поражая неземной.

Объехал много стран, горел желаньем

Увидеть мир и в творчестве воспеть:

После Египта вышли «Капитаны»,

Журналы «Сириус» в Париже в свет.

«Гиперборейский» гребень – Русский Север,

«Чужое небо», сборник «Жемчуга»,

Навеянные Африкой сюжеты –

Прекрасно все: и рифма и строфа.

Положено начало акмеизма:

Где точны мысли и слова ясней,

И создан «Цех поэтов»-альтруистов,

В печать идет журнал «Гиперборей».

И смерти он заглядывает в очи,

Участник Первой мировой войны,

В стихах его теперь мы слышим горечь,

Раздумья о судьбе родной страны.

Поэт, Прозаик, Переводчик, Мастер,

Издатель, путешественник земли,

Но страшное произошло несчастье –

Сфабриковали дело, привлекли.

Прошенье Ленину напишет Горький,

И на защиту встанут все друзья,

Судьба поэта, сломанная горько,

Не тронет пролетариев вождя.

Под стражу взят и тяжелы оковы,

В своей записке просит он жену:

Тихонько передать Платона томик

И горсть махорки в камеру ему.

Расстрельный приговор свершили судьи,

НКВД осечек не давал,

И молодой, он в тридцать пять погублен –

Ушла на небо яркая звезда!

Но творчество его жить будет вечно,

В сердцах народа будут жить всегда

Стихи – пленяют красотой извечной

Рассыпанные в море жемчуга!

14. Павел Виноградов, журналист, писатель. Санкт-Петербург

Николай Гумилев: путь поэта – путь воина

В ночь на 26 августа 1921 года по приговору коллегии Петроградского ЧК был расстрелян великий русский поэт Николай Гумилев.

В 1930 году Марина Цветаева написала стихотворение – беседу на том свете двух поэтов-самоубийц, Маяковского и Есенина. По большому счету этот страшный текст – реквием Серебряному веку русской поэзии. Есть там и такое четверостишие:

Гумилев Николай?

— На Востоке.

(В кровавой рогоже,

На полной подводе…)

Оно подчеркивают особость Николая Степановича Гумилева по отношению к прочим членам русского поэтического цеха того времени. Даже не потому, что он, невинноубиенный, в отличие от двух погубивших свои души суицидом собеседников, оказывается «на Востоке», то есть, в Царствии Небесном. И даже не в том, что он, в отличие от многих своих коллег и братьев по музе, не принял новых владык России, не стал приспосабливаться, встраиваться в новую парадигму, «задрав штаны, бежать за комсомолом», а сразу противопоставил себя революции.

Просто Николай Гумилев – это не только про поэзию. Это про русскую культуру вообще, и даже шире – про легендарный русский дух. Этот внешне не слишком красивый мужчина, страдающий заметным дефектом речи, сам по себе был явлением нашей истории.

Вот жена его, Анна Андреевна Ахматова – лишь великий поэт. А их сын – великий ученый (что подтверждается, хотя бы, количеством хулы, изливаемой на него коллегами), чьи идеи рано или поздно встроятся в фундаментальную теорию геополитики.

Однако не потому ли Лев Николаевич стал таковым, что отец его – офицер, дипломат, разведчик – выдвигал революционные для своего времени геополитические (хотя тогда это словечко не было еще в ходу) идеи? И не лежат ли корни евразийства Льва Гумилева в предчувствии его отца, что в новом мире центр тяжести сместится в сторону стран, в то время презираемых европейцами как «нецивилизованные»? «Ты, на дереве древнем Евразии/Исполинской висящая грушей», — писал Николай Степанович об Африке, и это тоже не просто образ прихотливой поэтической фантазии.

«Мне досадно за Африку, — говорил он в 1915 году, в разгар Первой мировой. – Никто не имел терпенья выслушать мои впечатления и приключения до конца… все это гораздо значительнее тех работ по ассенизации Европы, которыми сейчас заняты миллионы рядовых обывателей, и я в том числе».

А вот в Эфиопии до сих пор помнят поэта Гумало, друга императора Менелика II, которому будущий император Хайле Селассие I, ныне почитаемый адептами как воплощение Бога, «подарил» реку. Можно, конечно, списать эфиопские приключения Гумилева на его поэтическое увлечение экзотикой – если бы за ними не стоял точный расчет военно-политического стратега, работающего на российское государство.

В 1917 году Николай Гумилев, офицер для поручений представителя ставки Верховного главнокомандующего, составил подробную записку с анализом военного потенциала Эфиопии. Изложенные им идеи о стратегическом значении этого региона имеют практическое значение сегодня.

Вообще, есть ощущение, что вот эта сторона жизни Николая Степановича до сих пор раскрыта не в полной мере – как и Николая Пржевальского, Карла Маннергейма, Лавра Корнилова и множества других российских «географов-разведчиков», широко известных в иных своих ипостасях. И правильно: их изыскания имели отношение к глобальной Большой игре держав, а, она, как говаривал Редьярд Киплинг, «кончится лишь тогда, когда все умрут».

Впрочем, поэт остается поэтом в любых ипостасях, а Николай Степанович саму свою жизнь сделал романтической и героической поэмой. Казалось бы, меньше всего подходит ему изначальное значение его фамилии – от латинского humilis, «смиренный». Но, если посмотреть иначе, он именно смиренно следовал своим предначертанным путем – блистательным и трагическим, который со стороны может показаться хаотичным, но на самом деле подчинялся строгой внутренней логике. Так он уехал в Африку – от любимой жены, которой добивался долго и мучительно. Так ушел добровольцем на фронт, где воевал по-настоящему, не ради красивой биографии – чему свидетельством два солдатских «Георгия». Так в 1918 году вернулся в Россию, хотя мог остаться за границей, где был во время октябрьского переворота. Конечно, он прекрасно понимал, что его, скорее всего, ожидает на родине, но – путь воина неизбывен…

Состоял ли действительно в контрреволюционной группе, какие задачи стояли перед ним, кто предал его, как принималось решение о его казни – предмет долгого и кропотливого разбирательства для историков. По некоторым свидетельствам людей, знавших его сына, Лев Николаевич всегда считал своего отца героем-монархистом, павшим в борьбе с большевиками. Неизвестно, так оно или нет, но вот свой первый лагерный срок Лев Гумилев точно получил «за папу», публично осадив в университете преподавателя, порочившего честь отца.

Николай Гумилев был арестован 3 августа 1921 года, за четыре дня до смерти Александра Блока. Его обвинили в участии в «Петроградской боевой организации Таганцева». И, несмотря на все старания заступников, среди которых был даже нарком Анатолий Луначарский, обращавшийся лично к Владимиру Ленину, расстреляли. «Можем ли мы, расстреливая других, сделать исключение для поэта?» — задал тогда риторический вопрос Феликс Дзержинский.

У большевиков тоже была своя внутренняя логика, только она не совпадала с логикой Николая Гумилева, поэта и русского офицера.

13. Альбина Кутуева, ученица 10-А класса ГБОУ СОШ №3 городского округа. Чапаевск, Самарской области

Рубин в песках на озере Чад

(эссе, посвященное сборнику Н.С. Гумилёва «Романтические цветы»)

Бледная царица уронила

Для него алеющий цветок…

Н.С. Гумилёв «Романтические цветы»

Стремительно разворачивается веретено времени. Меняется мир вокруг нас, друг другу на смену приходят целые поколения, культура обновляется новыми веяниями, направлениями, однако кое-что в ней остается неизменным, привлекающим внимание. «Драгоценные камни» вечных произведений искусства и литературы. Песок, принесенный ветрами времени, может покрывать их, но сияние этих рубинов и изумрудов сложно скрыть, пусть даже пройдут десятилетия, века – сокровища всегда привлекали внимание молодых мечтателей и искателей приключений.

Таким блистающим среди африканских песков «рубином» для меня стал ранний сборник стихов Николая Степановича Гумилёва. Уже на протяжении ста десяти лет эта небольшая книга привлекает внимание многих увлекающихся русской литературой людей. И действительно, прочтение этого сборника, знакомство с этими стихотворениями не оставило меня равнодушной, открыло для меня разносторонний талант Николая Гумилёва.

К знакомству с этим сборником я решила подготовиться очень обстоятельно, поэтому действовала как «заправский археолог», стоящий перед древнеегипетской статуей, спрятанной под залежами песка в дюнах. Освежила в памяти биографию поэта, познакомилась с историей создания, прочитала высказывания о Николае Гумилёве его современников, и особенно меня интересовали замечания Анны Ахматовой, так как именно ей был посвящён этот сборник. Кроме того, его название – «Романтические цветы» — у меня, как у мечтательной натуры, рисовало в воображении не лишенные романтики картины, посвящённые задумчивой Анне Горенко.

Однако знакомство с текстами показало мне, что не всё у Гумилёва так просто, открыто и откровенно. Поэтому неслучайно в своём эссе мне бы хотелось оттолкнуться от точного и цепкого выражения Анны Ахматовой об этом творении Гумилёва: «Невнимание критиков и читателей безгранично. Что они вычитывают из молодого Гумилева? Только поверхностное. Многие его темы не прослежены, не угаданы, не названы» [1]. Подгоняемая Анной Андреевной, я отправилась в путешествие к озеру Чад, где «изысканный бродит жираф».

Первое, что я для себя отметила, — большое количество яркой и интересной символики в произведениях сборника. Особенно моё внимание привлек образ возлюбленной лирического героя. Её образ складывается, будто мозаика из фрагментов цветного стекла, потому что в каждом новом тексте она предстаёт в другом обличии. Объединяет эти «отражения» образа избранницы её отношение к миру потустороннему, где нет места живому возлюбленному, и даже после кончины она остаётся недостижимой:

   — В начале сборника она появилась как «дева с печальным лицом» (Стихотворение «Баллада»), которой герой вручает кольцо «всевластья», подаренное Люцифером, а сам погружается во тьму.

   — Затем мы видим возлюбленную в образе маскарадной царицы Содомской, увлекающей лирического героя в веселые танцы карнавала. Но любой маскарад должен закончиться, личины нужно снять – и герой узнает свою избранницу, умоляя взять его с собой:

Но страшную клятву мою не нарушу.

Царица, царица, ты видишь, я пленный,

Возьми мое тело, возьми мою душу!

Далее я снова встречаю образ царицы – возлюбленной в стихотворении «Отказ», и финальные строки стихотворения открыли мне чувства героини. Мы понимаем, что она не играла с лирическим героем, не пренебрегала его чувствами, а действительно не может быть рядом с ним, хотя причину автор нам пока не открывает:

И вот перед ней замелькали на влаге дельфины.

Чтоб плыть к бирюзовым владеньям влюбленного принца…» <…>

Но голос хрустальный казался особенно звонок,

«Когда он упрямо сказал роковое «не надо»…

Царица — иль, может быть, только капризный ребенок,

Усталый ребенок с бессильною мукою взгляда.

Бессилие в её взгляде наводит меня на мысль о том, что лирическая героиня не может поступить иначе, какая-то сила стоит над ней и не дает быть с возлюбленным, стремящимся к ней. Эту догадку подкрепляет и следующее в сборнике стихотворение «Воспоминание», где героиня предстаёт в образе измученной птицы, летящей над бескрайним океаном. Этот образ я встречала и в современной зарубежной литературе – в повести Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» — образ птицы, стремящейся к своей мечте, но сломленной безграничностью океана и отчаянием.

Кульминацией сборника «Романтические цветы», на мой взгляд, является стихотворение «Заклинание» — в нём мы видим вновь встречу лирического героя со своей избранницей – царицей. Только и сам герой уже не так прост – перед нами уже не мореплаватель и не гуляка в вихре маскарада, а «юный маг в пурпуровом хитоне», который перед «царицей беззаконий расточал рубины волшебства».

Упоминание в очередном стихотворении драгоценных камней у Гумилёва вновь пробуждает во мне «заправского археолога», а внимательное прочтение текстов показывает, что герой как никогда приблизился к своей мечте, так как ему подвластен дар Люцифера – запретное потусторонне знание:

Пять коней подарил мне мой друг Люцифер

И одно золотое с рубином кольцо…

(«Баллада»)

В награду за колдовство, за то, что «отдал все царице беззаконий, чем была жива его душа», юный маг был награжден милостью своей возлюбленной и, на мой взгляд, одновременно с этим – проклятием:

А когда на изумрудах Нила

Месяц закачался и поблек,

Бледная царица уронила

Для него алеющий цветок.

Недаром у автора в этот момент появляется символично красный – рубиновый магический цветок. Мне кажется, именно при прочтении стихотворения «Заклинание» открывается глубинный смысл заглавия. Будто по волшебству цветка у Николая Гумилёва в последующих стихотворениях царица оборачивается гиеной, а лирический герой — ягуаром.

Познавшие в образах животных обострённые чувства голода, ненависти, ревности и любви, герои погибают: на гиену обрушивают плети, а ягуар, увидев вновь «нежный образ девы», «достался, как шакал, в добычу набежавшим яростным собакам». Снова поэт хочет донести до нас мысль о том, что герои не могут быть вместе. Здесь в стихотворениях молодого Н.С. Гумилёва я замечаю классические романтические мотивы русского романтизма Золотого века литературы, которые бережно сохранили и поэты Серебряного века.

Остаётся неразгаданной только одна тайна. Что же удерживает лирическую героиню?

Прочитав до конца весь сборник, разгадку обнаружить, на мой взгляд, легко. В последующем стихотворении «Корабль» мы видим один из любимых образов автора – мореплавателя-поэта и снова манящую царицу. Моряк стремится к этой деве с лунным лицом, жемчужными руками, но обретает гибель. Поэтому прекрасная царица-возлюбленная, муза, которая вдохновляла певца на прекрасные песни, воплощает еще и смерть. Из-за этого герои не могут вместе, царица останется в одиночестве, поэтому она и испытывала горечь, отчаяние и бессилие («Отказ»).

Вернёмся к стихотворению «Смерть» в начало сборника. Именно там жемчужную деву в «нежной, бледной, в пепельной одежде» поэт называет Смертью. С ней бы он желал встретиться в раю, когда преграда между ними падёт. В результате весь сборник «Романтические цветы» закольцовывается по своей композиции: мы нашли повторяющийся ключевой элемент в начале и в финальной части. Кроме того, обобщает весь цикл этот романтический сюжет о возлюбленных, недоступных друг для друга.

С этой точки зрения, одно из самых известных стихотворений Н.С. Гумилёва – «Жираф» — открывается в новом символическом ключе. Возлюбленная не слышит лирического героя, которому доступно почти волшебное знание – «сказки таинственных стран про черную деву, про страсть молодого вождя». Она принадлежит другому миру – обыденному, где люди «вдыхают тяжелый туман» и не хотят верить «во что-нибудь, кроме дождя». Так и в этой сказке «Озеро Чад», связанной с предыдущим стихотворением, беглая африканская царица, почувствовав горечь измены и потери, желала бы вернуться к супругу-вождю, но «в полях неведомых муж… ждёт и не прощает».

Подводя итог, хочется отметить, что «Романтические цветы» Н.С. Гумилёва представляют собой очень целостное, продуманное художественное произведение, где имеет значение каждая мелкая деталь: эпитеты, в том числе для обозначения цвета (алый, голубой, серебристый), метафоры драгоценных камней (рубин, изумруд, жемчуг), отсылки к историческим личностям (Каракалла, Манлий, Рем и Ромул), мифологическим персонажам (Кухулин, наяда), образы-символы животных, разнообразие жанров стихотворений и ритмов. Всё это помогает Н.С. Гумилёву создать удивительное, по выражению Андрея Левинсона, «эклектичное» [2] полотно с классическим лирическим сюжетом в духе романтизма.

Примечания

[1] Ахматова А. А. «Самый непрочитанный поэт». Заметки Анны Ахматовой о Николае Гумилеве. Публ. К. Н. Суворовой и В. А. Чернах. — Новый мир, 1990, № 5, с. 223.

[2] Левинсон А. Я. Гумилёв «Романтические цветы» // https://gumilev.ru/criticism/6/

12. Алеся Шира, ученица 11-го класса Боровской СОШ. Тюменская область

Августовские дожди

Дождь тихо стучал по подоконнику. Капли быстро ползли по стеклу, догоняя друг друга и сливаясь в прозрачных шустрых змеек. Проблескивавшая молния освещала темные, мокрые, словно облитые чернилами деревья. В узкую форточку задувал ветер, он шелестел страницами книг, раскрытых на столе, шевелил шторы и выскальзывал в щель под дверью.

Мне думалось, так ли волновалась зеленая листва под августовскими дождями ровно сто лет назад, когда из жизни ушел один из ярчайших творцов 20 века, книги которого шептались у меня на столе?

Стихотворения Николая Степановича Гумилева еще долго будут трогать меня своими яркими и запоминающимися образами и нестандартными темами, которые открывают читателю самого себя, его собственный внутренний мир. В своих произведениях творец искал ответы на вопросы о вечном, искал новые способы выражения сильнейших эмоций и ощущений, искал новые чувства. Николай Гумилёв известен как создатель новой литературной школы “акмеизм”, которая стала местом выражения чувств и мыслей множества поэтов. Но больше всего он восхищает меня своим восприятием жизни и любовью к ней, удивительной историей о том, как человек сам сотворил свою жизнь и раскрасил ее яркими красками.

Николай Гумилев отличался своим необычным мировоззрением. Там, где другой находил недостаток, Гумилёв видел достоинство, там, где всем мерещилось черно-белое, он замечал цветное. Он выбирал тот путь, который другой обошел бы стороной, и это убеждение поэта стало отправной точкой для неповторимой истории жизни. Маленький, ничем не примечательный, болезненный мальчик, благодаря своему жизнелюбию, стал великим человеком, жизнь которого продолжается и после смерти в человеческой памяти и искусстве.

“Разве не хорошо сотворить свою жизнь, как художник творит картину, как поэт создаёт поэму? Правда, материал очень неподатлив, но разве не из твердого камня высекают самые дивные статуи?”- писал Гумилёв.

Его не расстраивала непривлекательная внешность, наоборот, в ней он и видел этот “материал” для создания себя. А его тяга к творчеству, на которое юного поэта вдохновляли Майн Рид, Стивенсон и Оскар Уайльд, определила главное занятие Гумилева на всю его жизнь.

С детства Николай Гумилёв был наполнен мечтами об Африке и удивительных приключениях. Мечты свои поэт превратил в цели, и ему удалось побывать в Турции, Греции, Египте и добиться официальной командировки в Абиссинию (сейчас Эфиопию и часть Сомали), впечатления от которой поэт отразил в труде “Жемчуга.” Гумилева вдохновляло все неизведанное и опасное, его душа рвалась к путешествиям.

Алексей Толстой говорил о Гумилёве: “Смерть всегда была вблизи него, думаю, что его возбуждала эта близость.”

Так же понимал поэт и искусство. Он видел в творчестве полет души, опасный, словно над пропастью, шаг навстречу судьбе, навстречу риску.

Этого человека не пугала смерть. С началом Первой мировой войны поэт добровольцем ушел на фронт. Гумилёв был истинным патриотом, и, конечно, его не могло не волновать то, что происходит в его стране. Однако, в Гражданской войне он не участвовал. “…я не красный, но и не белый, — говорил Гумилёв, — я — поэт.”

Словно подтверждая эти слова, в последние три года своей жизни он создаст особенно много шедевров русской литературы, в том числе свой лучший сборник “Огненный столп”, наполненный фантастическими сюжетами и персонажами.

Все творчество Гумилева пронизано чувствами к окружающему миру, темами любви и истории, вопросами о вечном. Многие произведения были посвящены его первой жене, Анне Андреевне Ахматовой, с которой он познакомился еще в юности в Царском селе.

Жизнь Гумилёва прервется внезапно — он будет расстрелян за подозрение в участии в антибольшевистском заговоре. Но, кажется, поэт предчувствовал свою судьбу:

Упаду, смертельно затоскую,

Прошлое увижу наяву,

Кровь ключом захлещет на сухую,

Пыльную и мятую траву.

Н. Гумилев “Рабочий”

Нередко в его поэзии встречается кровавый мотив смерти, будто рожденный “шестым чувством”, о котором грезил и которое всюду искал Николай Гумилев. Поэт верил, что отсутствующее у людей шестое чувство способно раскрыть тайны, которые кроются в сознании человека, способно объяснить природу его радостей и переживаний.

Таким необычным видел окружающую действительность Николай Гумилев. Но еще более необычный мир прятался в самом поэте, в его душе. В моей голове невольно рисуется образ поэта-путешественника, который обладал большим талантом видеть мир в ярких образах и выражать его в своем творчестве. Такие люди не поняты миром, а их красочное виденье жизни не вписывается в суровые условия реального мира. Однако именно они способны жить в полную силу и не бояться смерти.

Этот яркий поэт вдохновляет меня и, уверена, множество других читателей создавать свою собственную жизнь, словно произведение искусства. Следовать творческому порыву, какой бы трудной задачей это не казалось.

Николай Степанович Гумилев стал символом бесстрашия и жизнелюбия, поэтом, преданным творчеству и чувству, человеком, который не боялся жить мечтой и следовать за ней.

Так может быть о нем на закате лета волнуется природа и шумят августовские дожди?

11. Вера Сайгафарова, юрист-менеджер. Тюмень

Последний конквистадор

Николай Гумилев относился к таким людям, которые прожив мало оставляют после себя гениальное творчество и самые светлые воспоминания. После смерти такие люди я думаю, превращаются в звезды и снова падают на землю, чтобы прожить еще более яркую жизнь. Она наделяет их не только своей мощной, искрящей энергией, но и роковой судьбой- «Откуда я пришел, не знаю .. Не знаю я, куда уйду, когда победно отблистаю в моем сверкающем саду». Его предчувствия и избранность отражалась в его стихах — «И умер я и видел пламя, не виданное никогда: пред ослепленными глазами, светилась синяя звезда)).

Когда я впервые случайно увидела его фотографию в интернете меня поразили его глаза, взгляд. Они смотрят словно сквозь тебя- куда- то за горизонт. Хочется обернуться и понять, что он там видит. Может быть будущее, но оно его видимо не страшит. Лицо несколько самоуверенное, характер скорее замкнутый. Вещь в себе. Как все поэты он был наверное, чувствительным и ранимым, но при этом своим принципам не изменил даже перед лицом смерти.

Силу его характера можно сравнить с клинком, который закалялся еще больше под ударами молота. Недаром он видит себя конквистадором –«Я конквистадор в панцире железном,
я весело преследую звезду, я прохожу по пропастям и безднам и отдыхаю в радостном саду». В нем жил дух авантюриста, завоевателя- «Я пропастям и бурям вечный брат, но я вплету в воинственный наряд звезду долин, лилею голубую». Казалось, что его только радовали будущие испытания, они будили его дух и творчество.

Время жестких перемен, революции, разрухи и голода переплавляло характеры, ломало людей, делая их трусами и предателями, а кого –то героями. Всех старались обезличить, сделать послушной толпой, подавив волю к жизни, творчеству, самовыражению. Нужно было вырастить поколение людей с новым мышлением, которые бы подчинялись директивам, приказам, постановлениям. Все старое сметалось и уничтожалось безжалостно. Кто боялся, тот пристраивался к новой власти и забывал себя. Но даже они не могли быть уверенными в завтрашнем дне. Они не успевали меняться, как уже умирали.

Поэт не может быть неискренним, фальшивым, а Н. Гумилев был не только поэтом, он был планетой, индивидуалистом и мистиком, который мог бы увидеть изнанку нового порядка, лежащее выше понимания простого человека и показать это людям- «Я не трушу, я спокоен, я — поэт, моряк и воин, не поддамся палачу. Пусть клеймит клеймом позорным — знаю, сгустком крови чёрным за свободу я плачу». Он считал себя воином, которого не сломают ни пытки, ни унижения. Необычное сочетание –поэт и воин. Неизвестно, действительно ли он написал последнее свое стихотворение в тюрьме, появилась бы его драгоценная муза в такой час и смог ли бы человек в те роковые дни взять ручку, перебитыми от пыток пальцами, с измученной душой — написать такие строки. Но судя по его характеру – вполне возможно.

Трудно притворятся, когда позади тебя пожар, прошлое исчезло, как дым, твои друзья либо предали тебя, либо убиты. Пытаться быть кем- то другим в тех условиях –просто невозможно. Смотрю его последнюю фотографию со следами пыток. Не хочется верить, что кто-то посмел такое с ним сделать. Взгляд покрылся дымкой, стал растерянным немного, самую малость, на лице шрамы, синяки, а что на теле? Мальчишка в душе, с идеалами, вдруг резко постарел. Его Голгофа-тюрьма стала ему последним пристанищем, искушением и испытанием его воли. Но палачи ошиблись, невозможно унизить человека с таким внутренним потенциалом, растоптать его волю, уничтожить его творчество. Он был частичкой прошлого, может и негативного, но такие личности искупали его своей кровью. Они учат нас как жить и умирать достойно. Почему поэтов не делают святыми?

Не смог спасти последнего конквистадор его железный панцирь, но он оставил своим потомкам надежду и свет его души в стихах. Его звезда сияет теперь где –то высоко на горизонте и может скоро вновь упадет на землю хрустальным дождем- «Мне все открыто в этом мире —
И ночи тень, и солнца свет, и в торжествующем эфире мерцанье ласковых планет».

10. Нелли Шульман, преподаватель, Санкт-Петербург

Прощай, мой капитан

Обтрепанная общая тетрадь в сорок восемь листов таила в себе запах клея и сладкой жвачки. Вырезки из случайно попавших нам в руки ярких иностранных каталогов щедро разукрасили ядовитыми фломастерами.

Девичьи почерка заполняли страницы в клеточку. «Желаю в мальчика влюбиться и выйти замуж за него!». Страницы шелестели дальше, открывая переписанные с завитушками и росчерками стихи. «В флибустьерском дальнем синем море бригантина поднимает паруса».

Эти слова я давно знала наизусть. На фотографиях пятнадцатилетней давности у папы были борода и свитер, у мамы коленки, короткая стрижка и гитара. Песню пели на застольях, под стук вилок и ножей, под звон стаканов, совсем как люди Флинта в таверне.

На следующей странице кто-то изобразил подобие старинной карты.

– На полярных морях и на южных, по изгибам зеленых зыбей…

Я запомнила строфы с первого раза, но они обрывались на капитане, рвущем из-за пояса пистолет. «Так что сыпалось золото…».

Дальше лист заканчивался, а на обороте меня ждал только Джим, стремящийся дать лапу хозяину.

– Чьи это стихи? – хозяйка тетрадки пожала плечами.

– Дима из девятого «А» написал, – я открыла рот, – заполняй анкету, завтра вернешь.

Когда тебе тринадцать, пятнадцатилетний Дима кажется таким же недосягаемым, как капитан с пистолетом и шпагой, однако я обязана была узнать, что случилось дальше. Мне почему-то казалось, что капитан довел корабль до покинутого порта, где его непременно ждала девушка. В женском туалете рекреации второго этажа я вытащила из кос треклятые банты.

Девушки, ждущие капитанов, или пытающиеся узнать, что, черт побери, случилось с капитанами, носят волосы распущенными. Их локоны красиво вздувает ветер, за их плечами развеваются накидки, они стоят на древнем каменном молу и смотрят вдаль.

Мне пришлось постоять только на заднем дворе школы. Дима с другими девятиклассниками вразвалочку прошел мимо. Бронзовые волосы метнулись на сыром балтийском ветру, я бросилась наперерез компании.

– Дима, – ресницы взлетели вверх, – Дима, извини, мне очень понравились твои стихи…

Мой портфель стратегически упал в лужу. Оказалось, что даже баскетбольного роста девятиклассники умеют краснеть. В тот же день я переписала себе в блокнот стихотворение от начала до конца или, по крайней мере, таким, как его помнил Дима.

Большая Советская Энциклопедия у меня дома рассказала мне о брабантских манжетах, о фелуках и фрегатах, о ботфортах и мальстремах. Дима, к его чести, не приписавший себе чужие строки, не знал только самого важного – имени поэта.

Его я узнала только через две недели, добравшись до искомого запутанным путем, сравнимым с тем, что отмечал иглой на разорванной карте капитан из стихотворения. Я принялась за дальнейшие поиски любых, даже самых коротких строчек.

Николай Степанович Гумилев стал светочем моей тринадцатилетней жизни, викингом, зажигающим лиловым морскую волну, пустынным и прекрасным львом, ловцом жемчуга. Он посыпал ногти толченым рубином, его именем называли реки, он был бирюзовым принцем и серым орлом пиренейских снегов.

Если бы Гумилева не было, его бы стоило придумать.

Каждой девочке нужен странный паладин, нужно сердце-колокольчик, нужна свирель, поющая в апреле. Каждая хочет быть надменной бронзоволосой царицей и той нежной, жалеющей слоненка, той, что таит в глазах злое торжество и той, что гордый и верный друг.

Каждому мальчику тоже нужно побыть капитаном и героем, полководцем и первопроходцем. Только он все равно плачет, отвернувшись от девочки, притворяясь, что сердце его не болит.
Болит, и еще как, мой капитан, болит до сих пор за тебя.

Болит за то время, когда мы любили и умели летать. Повзрослев, мы забросили тетрадки со стихами и картами, посмеялись над розовыми кружевами и изысканными жирафами.

Иногда в серебристых сумерках сырой весны среди камней и воды слышится звон колокольчика. На гранитные ступени плеснет волна, появится и пропадет призрачный парус.

Прощай, мой капитан.

9. Александр Ралот, прозаик, публицист и краевед. Краснодар

Находка на Краснодарском книжном развале

Есть в нашем городе сакральное место. Аналог букинистического базара, на берегу Парижской реки Сены.

Именно там я и обнаружил эту пожелтевшую от времени фотографию.

***

Гумилёв познакомился с молодой поэтессой в начале двадцатого века, в Париже. Купил большой букет цветов, для приглянувшейся девушки. Уговорил послушать стихи, собственного сочинения. Даме произошедшее понравилось и осталось в памяти.

Два года спустя

Судьба вновь свела их, в Петербурге. Между душами, увлечёнными литературой, возникло то, что объяснять не требуется. Молодые люди читали стихи, а затем, взявшись за руки, бродили по городу. Подобные прогулки заканчиваются походом к алтарю, но не на этот раз. Лиза на предложение руки и сердца, ответила отказом, объяснив, что сосватана. Однако составить компанию ухажёру в поездке в Крым Дмитриева согласилась.

***

Всю дорогу простояли у окна. Придумывали прозвища друг для друга. Девушка называла его «Гумми». Ей никогда не нравилось банальное «Гумелёв». А он именовал её «Лёля». Утверждал, что именно оно более всего подходит Дмитриевой, так как напоминает звук, издаваемый музыкальным инструментом.

***

Остановились в хлебосольном доме Волошина. Лето, творческие посиделки, и конечно же Муза! Не влюбиться было просто невозможно. И она влюбилась! Бесповоротно, без оглядки!

***

Перед Лёлей стал выбор. Вернуться назад, с воздыхателем, или остаться с хозяином дома?

Размышляла — «Гумми это весна. Он же для меня, вроде младшего брата.

Волошин- глыба! Быть рядом-мечта женщины. И разве не счастье, что он обратил взор на застенчивую поэтессу, неумеху».

***

Гумилёв возвращался один. Дамы, с именем похожим на звук музыкального инструмента, рядом не было.

***

В столице из уст в уста передавали сплетни о том, что Гумилев с Лёлей! В общем у них, что-то было! Утверждали, что автор этих слухов, сам Гумми. Жених девушки всё ещё отбывал воинскую повинность и не мог вступиться за честь наречённой. И тогда, с его разрешения, наглеца вызвал на дуэль приехавший в Санкт- Петербург, Волошин. В мастерской Мариинского театра, в присутствии свидетелей, отвесил клеветнику затрещину!

Это дуэль? – спросил поэт, потирая ушибленное место.

— На старинных пистолетах!

***

Секунданты согласовали детали. Никто из них не знал дуэльного кодекса.
Гумилёв требовал, чтобы стрелялись с близкого расстояния! И палили столько раз, сколько потребуется до смерти одного из участников!

Секунданту Максимилиана, графу Толстому удалось убедить всех, что менее чем на пятнадцати шагах дуэли не проводятся, иначе это чистое убийство!
Вопрос о месте поединка не стоял. Только на Чёрной речке!

***

Погода в день дуэли выдалась скверная. Ветер с моря, снег!

Автомобиль Гумилёва забуксовал. Дуэлянт одетый в шубу и цилиндр, стоял в стороне. Наблюдая за тем, как друзья толкают машину.

Волошин, нанявший извозчика, тоже застрял. Выбрался из кареты и пошёл пешком. Потерял калошу. Назвал её талисманом! И без данного предмета к барьеру идти отказался! Кинулись искать пропажу. Нашли.Обули.

***

— Ну и шаги у вас граф! Извольте отсчитывать полагающееся расстояние нормальным размером! — Крикнул Гумилёв, Алексею.

Наконец он, бросив шубу в снег, стал на указанное место.

Волошин остался в шубе и калошах. Однако шапку снял и положил рядом с собой.

***

Как правильно заряжать старинные дуэльные пистолеты никто не знал. Выяснилось — нужны пыжи, кои приобрести забыли.

Выход нашёл граф. Вытащил из кармана носовой платок, разорвал пополам и протянул дуэлянтам. — Господа стреляем насчёт три.-Дрожащим голосом произнёс он, и отвернулся.

Гумилёв промахнулся.

А пистолет Максимилиана дал осечку.

— Я категорически требую, чтобы этот господин сделал свой выстрел! Пусть перезаряжает! Я подожду. Мне спешить некуда!

Волошин выстрелил в воздух. Опять осечка.

Граф подбежал к нему. Отобрал пистолет и пальнул в землю. Поднял вверх несостоявшееся оружие убийства.

— Господа! Видите сами! Имели место две осечки. Стрелять в третий раз, не по правилам. Считаю поединок законченным!

***

Городские власти наказали дуэлянтов штрафом… в десять рублей!

***

А виновница дуэли покинула столицу. Вышла замуж, взяла фамилию мужа. Отныне именовалась госпожой Васильева. Под этой фамилией её и запомнили в моём Краснодаре.

Десять лет спустя

— Я так чую, что от гражданочки белогвардейщиной, аж за версту прёт. И будь моя воля, шлёпнул тебя. Аккурат возле того заборчика. — Чекист показал маузером на окно, за которым виднелась глухая стена.

Васильева поморщилась. Её регулярно вызывали в ЧК. Грозились арестовать или сразу расстрелять. Но бог миловал. Пронесёт и на этот раз.

— Мужика свого благодари. Башковитый он. Мелиоратор, мать вашу так! Нужон, понимаш, республике! Ставь заковыку на бумаге и вали отседова! В ссылку! В этот, как его? Екатеринодар! И тамошним товарищам передай! Пусть город переименовывают! Негоже царицу-эксплуататоршу в фициальных бумагах поминать! Проваливай! У меня контры полный подвал скопился, а я тут с тобой лясы точу.

Лёля, с трудом, нашла работу в переплётной мастерской. По вечерам пыталась писать стихи. Своих детей не было. Может быть именно поэтому ей хотелось сделать что-то полезное чужим. Так появилась идея создания спектаклей для маленьких.

Эта тема волновала ещё одного горожанина — Самуила Маршака. В августе двадцатого года в Екатеринодар вернулись красные. Окончательно! Открыли университет. Там поэт выступил с докладом о Театре для юных горожан.

Пригласил Васильеву. Спустя некоторое время была поставлена инсценировка. Затем состоялась премьера пьесы о летающем предмете. Газеты взахлёб писали, что в провинциальном городе родилось первое в стране большое детское учреждение! Предтече будущих Дворцов пионеров.

***

В Крыму встретились дуэлянты.
Это уже были другие люди, обитающие в совершенно иной стране.

— Неужели вы тогда поверили причитаниям той сумасшедшей дамы?-

Спросил один другого.- Если что, то я сударь, к вашим услугам.

— Никого если, быть не может. И вы знаете об этом не хуже меня!

Так и закончился короткий диалог двух великих людей.

***

Гумелёва, несколько лет спустя, расстреляли по сфабрикованному ОГПУ делу.

***

Волошин добрый десяток лет жил в своём Крымском доме. К нему, поваляться на пляже, и покупаться в море, приезжали полностью ставшие советскими, литераторы. В Начале тридцатых его настиг инсульт, от которого поэт уже не оправился до конца дней.

***

Молва о детском театре дошла до Москвы. Нарком пригласил Маршака в столицу.

***

А Васильеву вызвали в ОГПУ.

В доме провели тщательный обыск. Забрали дневники и стихотворения. Женщину упекли в тюрьму. Следователи вывезли из дома всё, что можно, после чего бывшую хозяйку высылали. В Ташкент.

***

Держу в руках старую фотографию. Всматриваюсь в удивительное лицо. Вспоминаю, как живя в столице Узбекистана, пытался найти могилу поэтессы Черубины, но тщетно.

***

Вот и выходит, что творческая судьба этой женщины началась с мистификации, прошла через дуэль двух великих поэтов и мистификацией же закончилась.

***

Городок, наш Городок.

Ты хоть краснодарский,

Но тебя, наш Городок,

Знает Луначарский.

Автор стихов С. Я. Маршак

8. Дмитрий Овчинников, литератор. Новосибирск

Путь конквистадора

А он, мятежный, просит бури,

Как будто в бурях есть покой!»

М.Ю.Л ермонтов

У великого американского писателя О.Генри есть замечательный рассказ – «Дороги, которые мы выбираем». Он о том, что, оказываясь на развилке, в поворотных точках своей судьбы, мы принимаем решения, предопределяющие всю нашу дальнейшую жизнь. О. Генри ставит вопрос о том, насколько судьба индивида находится в его собственных руках, зависит от его воли, а в какой степени каждый человек – заложник того, что называется судьба, т.е. рокового, провиденциального, заранее предначертанного стечения обстоятельств.

На мой взгляд, это имеет прямое отношение к Николаю Гумилёву.

«Русский Киплинг», «конквистадор», основатель акмеизма, поэт-рыцарь, кавалерист и неисправимый романтик – всё это Гумилёв. И в его жизни было несколько таких поворотных точек, когда он имел возможность выбрать один из нескольких возможных вариантов. Гумилёв никогда не мыслил себя жертвой обстоятельств, пассивным созерцателем, которого несёт поток событий и который отступает перед первым препятствием или после первой неудачи. Т.е., условно говоря, тургеневским Рудиным. Напротив, он всегда ощущал себя творцом своей судьбы, воином, призванным преодолевать преграды, которые его не пугали и не могли сбить с выбранного пути. Это было его кредо, его regula vitae. И он ему следовал до конца, «до дней последних донца», отстаивая своё право на собственный выбор, на свою «жизнь и судьбу». Недаром ведь он писал в одном из своих стихотворений:

Не спасешься от доли кровавой,

Что земным предназначила твердь.

Но молчи: несравненное право —

Самому выбирать свою смерть.

И он выбрал.

Выбрал, когда в 1918 г. вернулся из Европы в большевистскую Россию, в «логово красного зверя».

И недаром в качестве эпиграфа к этому эссе я выбрал строки М.Ю.Лермонтова. Эпитет «мятежный» подходит к Гумилёву едва ли не идеально. Он всю жизнь «просил бури», даром что родился в овеянном военно-морской славой Кронштадте, на родине балтийских моряков – «красы и гордости русской революции». Он будто проверял себя на прочность, пытаясь понять предел своих возможностей и взять от жизни как можно больше. Иначе он просто не умел. А может, предчувствовал, что отмеряно ему жить совсем немного. И таким он был до самого последнего дня. Но, мечтая «о доблестях, о подвигах, о славе», Гумилёв никогда не забывал о главном – о любви к родной стране и служении высокому искусству. В этом состоял его собственный «кодекс чести», которому Гумилёв, подлинный «поэт и гражданин», никогда не изменял.

Своё, быть может, самое главное, и, как позже выяснится, роковое, решение Гумилёв принял в 1918 г., когда вернулся в советскую Россию. Это был поистине самоубийственный шаг. Тогда, напротив, все, кто мог, уезжал из «красного ада», спасая себя и своих близких от голодной смерти или застенков ЧК. Возможно, Гумилёв просто не до конца понимал, куда едет, и в полной мере не осознавал всех последствий своего решения. И здесь уместен небольшой сюжет на тему роли случайности. Дело в том, что находившаяся тогда в Петербурге будущая жена поэта, А.Н.Энгельгардт, послала ему письмо, в котором рассказывала об ужасах российской жизни, всячески давая понять, что возвращаться на родину не стоит. Но сложилось так, что Гумилёв этого письма не получил. Трудно сказать, повлияло ли бы это послание на его решение, здесь мы можем лишь строить догадки разной степени достоверности. Интересно, кстати, что поэт оставил за границей некоторые рукописи, что можно трактовать двояко: то ли он рассчитывал ещё туда вернуться, то ли хотел обеспечить их сохранность, что было затруднительно в условиях тогдашней России.

Одно мы можем сказать точно: Гумилёв, подобно герою Бунина, «жил когда-то в России, чувствовал её своей», и не мыслил себя нигде, кроме России. За неё он воевал на фронтах Первой мировой войны, ей посвятил свой поэтический дар, для неё воспитывал новых молодых поэтов. Монархист по убеждениям, он не скрывал своих взглядов, при том что в годы «красного террора» пулю можно было получить и за меньшее. Судя по последним стихам, Гумилёв предчувствовал трагический исход. Словно стараясь заговорить смерть, он часто говорил своим знакомым, что проживёт до ста лет. Но не сложилось.

Как известно из пьесы Мольера, говорить можно либо стихами, либо прозой. Мне кажется, о поэте лучше говорить стихами. Пусть даже плохими. Поэтому в качестве эпилога оставлю здесь своё стихотворение, посвящённое Гумилёву, как мою дань его светлой памяти. Или нашу общую дань – всех его благодарных потомков и почитателей «замечательной силы таланта», как выразился Лев Толстой в адрес Ги де Мопассана.

Его пристанище — безвестная могила,

Где сердце страстное навеки замерло.

Но до сих пор его Россия не забыла,

И слово вещее бессмертье обрело.

Убил злодей его рукою хладнокровной,

Ничто не дрогнуло в безжалостной груди.

И душу гения пронзил металл холодный,

Её полёт он оборвал на полпути.

Бесстрашный рыцарь, что преследовал звезду,

В эпоху страшную пришёл конквистадор.

В мире теней он жил как в сладостном бреду,

И приговор свой подписал ему террор.

Душою чистый, шёл к возлюбленной мечте,,

И заклинал её: «Приди же поскорей!»

Но все мечтания распяты на кресте,

И всё погибло в страшном логове зверей.

Но как бы ни был красный дьявол дик и грозен,

И сколько б зла он на земле ни учинил,

Своей звезде остался верен храбрый воин,

И право выбрать свою смерть он заслужил.

7. Дмитрий Шандра, издатель. Киев

Дружеское чтение

Даже в эссе сложно изложить историю чтения, которая на исследование похожа меньше всего. Скорее, она похожа на дружбу школьную или солдатскую, причем из какой-то максимально плохой школы или казармы. В такой дружбе обычно сплетено всего понемногу, но формальной причиной всегда были плохие место и время, сжимающие людей вместе, вынуждающие дружить и восхищаться друг другом. Просто чтоб выжить.

Конечно, в этом чтении я был подростком, да и Гумилева часто считают вечным подростком. И здесь я хочу сказать несколько слов о друге. Парадоксально, правда, что поэт, которого привыкли считать подростком (а в обыденном значении где подросток, там недалеко и до ребенка, не до взрослого), подает нам пример максимально взрослого отношения к жизни и смерти? Можно сказать, что подросток в неком смысле человек предельно человечный, не обученный еще искусству иронии (с иронией у Гумилева правда не очень) и компромиссам с реальностью, а потому он все время пытается жить красиво и достойно умереть.

Конечно, Гумилев романтичен, как всякий подросток. Это и неровность таланта, когда среди стихов разного качества кристаллизуются шедевры (помимо “Огненного столпа”, который шедеврален целиком). Это и унизительно-подростковая история в Париже, когда его высмеяли «серьезные критики» Гиппиус с Мережковским, да еще и описали это унижение в письмах всей тусовке. Романтику вообще постоянно пытаются высмеять, запрятать в подростковость, возраст, период, в то время как романтика — естественное состояние человека, занятого помимо забот о хлебе насущном еще заботой о хлебе надсущном, в общем хоть чем-то, кроме работы.

Как всякий подросток Гумилев пафосно любит женщин, вместе с тем целомудрен и неловок, что выгодно отличает его от большинства романтиков, от “Люцинды” Шлегеля или “Дневников” Байрона и аж до наших дней. Даже шуточка с “Приглашением в путешествие”, в котором имя дамы подставлялось сообразно ситуации, это типичная шутка подростка (само стихотворение сделано очень мастерски, была мотивация).

Не всегда нам нужны учителя и наставники, но друзья нужны всегда. Это, конечно, расходится с планами самого Гумилева, который наставником быть хотел. Потому что Брюсов, Вячеслав Иванов, потому что наставник главный и девушкам это нравится. Но поэты не всегда могут угадать, кем будут для читателей. Как не знал романтический поэт Гёльдерлин, что проговаривает истины бытия или писатель хоррора Лавкрафт, что задает темы для онтологии Грэма Хармана.

Гумилев — поэт, с которым хорошо начинать. И не только читать стихи, но и писать. Писать стихи, это всегда быть в плохом месте в плохое время. Здесь нам не обойтись без друга. Именно такого, самолюбивого и нервного, со всеми его воинами, девами, дуэлями на Черной Речке и чудесами магии пополам с романтикой. Друга, показывающего наглядно, что такое выдерживать давление и работать над словом. Показывающего, как из напластований стихов разной силы нечто неудержимо и вдруг рвется вверх, как кулак вскидывается в Солнце, чтоб потом оборваться. Что по-прежнему можно строить биографию как артефакт. Так всегда было и будет с романтиками. Это дает надежду подростку, что стоит жить с романтизмом, а взрослому, что жить с романтизмом было действительно неплохо.

Когда я впервые летел в Африку в телефонах еще не читали. Я опаздывал, искал книжку, схватил с полки самую малую и побежал. По восхитительной иронии судьбы это оказался «Шатер» Гумилева. Следующие десять дней я буквально провел в «Шатре», читая его же и это было забавно…

6. Евгений Кремчуков, поэт. Чебоксары

Cюда и обратно

В романе «На берегах Невы» Ирина Одоевцева упоминает надпись, сделанную Блоком на экземпляре «Ночных часов», подаренном её обожаемому учителю: «Николаю Гумилёву, стихи которого я читаю не только днём, когда не понимаю, но и ночью, когда понимаю. Ал. Блок». (Шагнув на минуту в сторону, необходимо всё-таки сразу отметить, что надпись эта – ставшая легендарной именно благодаря книге Одоевцевой и по её тексту в основном и воспроизводимая – действительно была сделана Блоком в марте 1919 года, однако не на «Ночных часах», а на третьем томе мусагетовского собрания его сочинений и выглядела так: «Дорогому Николаю Степановичу Гумилёву – автору «Костра», читанного не только «днём», когда я «не понимаю» стихов, но и ночью, когда понимаю. Ал. Блок». Смещение смысла ощутимое: внутрь собственного «понимания» Блок вкладывает не столько стихи «дорогого Николая Степановича», сколько – стихи вообще. Впрочем, удивительной чуткости, точности и тонкости блоковского слова подобное наблюдение не отменяет.)

Слово это чудным образом оказалось сказанным наперёд, провидческим. Завершённый для нас и, увы, трагически незавершённый, оборванный в логике своего внутреннего развития, поэтический опыт Гумилёва предстаёт неожиданным, странным движением от стихов «полудня» к «ночным» стихам, от идеала выточенной ясности – к мерцанию и взаимопроникновению неоднородных смыслов, от рационального – к иррациональному. Решительно говоря, от разгадки тайны – к её, тайны, порождению. К тому, что сам поэт – половину столетия спустя в памяти всё ещё влюблённой в него ученицы рассуждая о «Заблудившемся трамвае» – назвал «магическим стихотворением».

В глубине долгой петроградской ночи или где-то на границе глухих предрассветных сумерек сокрыта и тайна, собственно, появления этих стихов. Одоевцева, утверждая, что дело было весной двадцать первого, припоминает Гумилёва рассказывающим ей, как он «нашёл» их строфы одну за другой в почти сразу готовом виде, возвращаясь один ранним утром домой на Преображенскую, 5 по мосту через Неву – где мимо него внезапно и совсем близко пролетел, оставляя огненную дорожку рассыпающихся искр, первый трамвай – после того, как «я не спал всю ночь, пил, играл в карты – я ведь очень азартный – и предельно устал» (и много выиграл).

Николай Оцуп относит историю к предпоследнему утру декабря девятнадцатого года, когда он сам и Гумилёв в компании нескольких знакомых возвращались пешком после ночи («Ночью нельзя было выходить», – вскользь замечает мемуарист), проведённой на Петроградской стороне у инженера Крестина, с которым Гумилёв только что подписал договор на переиздание своих сборников «Чужое небо» и «Колчан». (Получивший значительный аванс в тридцать тысяч Гумилёв ничего не заподозрил, но Оцуп утверждает, что никаким книгоиздателем Крестин не был и становиться не планировал, а весь этот «договор» организовали в дружеском заговоре с целью помочь нуждавшемуся в деньгах поэту.) И вот на Каменностровском проспекте, недалеко уже от Троицкого моста, их оживлённую компанию вдруг нагнал грохочущий, звенящий, совершенно невероятный в пять часов утра трамвай. Николай Степанович, вскрикнул, быстро махнул на прощание спутникам рукой, побежав наперерез замедлившему перед мостом ход вагону, ловко вскочил на подножку, «и с тем же грохотом и звоном таинственный трамвай мгновенно унёс от нас Гумилёва».

Вероятно, к истине ближе не романтическая версия самого поэта в изложении Одоевцевой (которая – случайно ли? нарочито ли? – помещает это событие в самую «середину странствия земного»), а реалистический рассказ Оцупа; но как бы там ни было, навсегда сошлось в тех вековой давности сумерках главное: бессонная ночь, и азарт, и усталость, и (совершенно точно) немало вина, и (возможно) карты, воодушевление, резкий, оглушительный грохот и звон трамвая, и ослепительные искры, и «сумасшедшее вдохновение», и – с этой стороны моста – самые ночные стихи из всех, написанных рукой Гумилёва.

Центром смыслов и «Заблудившегося трамвая», и всей последней книги поэта оказывается преображение. Возвращение отсюда, из мира и смутного собственного «я», от случайных, недолгих и зыбких, пусть и дорогих сердцу, образов – к чему-то «страшному» и возвышенному, непостижимому для человеческого рассудка и в пределах его невыразимому. Об этом было написано ещё тремя годами ранее, об этом самом и «Прапамять», и – если всмотреться – «Восьмистишие»:

Ни шороха полночных далей,

Ни песен, что певала мать,

Мы никогда не понимали

Того, что стоило понять.

Как сказано в книге Исход, в странствии народа своего по пустыне «Господь же шёл пред ними днём в столпе облачном, показывая им путь, а ночью в столпе огненном, светя им, дабы идти им и днём, и ночью». Потому, что только в ночной темноте, перед распахнутым «садом ослепительных планет», «зоологическим садом планет», как повторяет и повторяет Гумилёв, лишь на краю разверзшейся – не впереди лишь разверзшейся, но со всякой из существующих сторон – бездны, приоткрывается на мгновение и то самое понимание:

Понял теперь я: наша свобода

Только оттуда бьющий свет,

Люди и тени стоят у входа

В зоологический сад планет.

(В раннем беловом варианте начало строфы звучит иначе: «Дальше! Вот морем пахнет свобода, / Капает в море горячий свет». А затем вместо прекрасного, но случайного, в сущности, «моря» Гумилёв находит другое – значит, важное для него – слово.) Откуда же – «оттуда»? И из прошлого предыдущих строф, и из грядущего, уже раскрывающегося «сада планет», и – вообще говоря – не «отсюда». Снаружи, извне. Здесь работает не привычная логика выбора, но – взаимодействие, сотрудничество смыслов: это не исключающее или, а – включающее и. (То же и с мерцающим образом Машеньки, и с загадочной на первый взгляд «панихидой по мне», ключи к которой лежат не только в стихах о палаче «с лицом, как вымя», но и в последней строфе открывающего «Огненный столп» стихотворения «Память»: «Крикну я… но разве кто поможет, / Чтоб моя душа не умерла?») Только в подобном слиянии, в единстве множества смыслов, а не в вычленении одного, сходном с попытками выглядеть каплю в океане, и возможно трудное рождение «шестого чувства» – понимания.

Будучи произнесённым, слово способно порождать реальность и управлять ею – остановить движение солнца, прекратить дождь, разделить воды морские или разрушить город, – поскольку все части единой реальности (объект и его изображение, явление и его имя или имена) связаны между собою. Таковы утраченные ныне «здесь» законы магии. Однако «там», откуда бьёт свет подлинной человеческой свободы, на пороге которой кажется возможным и преображение, там, где вновь совпадают «лист опавший, колдовской ребёнок» и «сад ослепительных планет», – там подобное остаётся возможным. Выступая (всё в том же «Восьмистишии») залогом этого чуда, удивительное, кажется, и для самого Гумилёва,

Высокое косноязычье

Тебе даруется, поэт.

5. Александр Чанцев, писатель, критик, эссеист. Москва

Время Гумилева

Ушли надежды, и мечты бежали,

Глаза мои открылись от волненья,

И я читал на призрачной скрижали

Свои слова, дела и помышленья.

«Думы»

О книге в 13 лет:

Книга сия была куплена Вашим покорным слугой и его бабушкой вместе с зелено-золотой книгой серебро-лунного Гумилева из «Библиотека поэта», ибо в них многое различно. Это была моя первая книга (зеленую я любил более) великого менестреля грустной любви и коралловой луны. Это было в сентябре-октябре 1991 года, первого года гимназии, в солнечный, теплый, сухой, закатный вечер, когда после гимназии я поехал к бабушке, она потом проводила меня до остановки, мы зашли в магазин книжный и… Мама потом ругала меня за то, что в книгах многое повторяется, и я напрасно трачу деньги…

Сейчас, когда у меня есть Собрание Сочинений, Воспоминания о Гумилеве и т.д., я оставляю сию книгу, как моего друга и собеседника моих воспоминаний (сначала я оставлял эту книгу, дабы брать ее, когда поеду на дачу – ведь не везти же туда С. Соч.), буду писать свои чувства от стихов.
«Мой альбом, где страсть сквозит без меры…»

«Мы говорили <с Гумилевым> о том, что считали хорошим, бранили трусость и порок».
Если бы я не читал Гумилева, то одно, пожалуй, прекрасное чувство моей души не было бы мне прекрасно мило и любимо, очеловеченное и развитое Гумилевым – грусть – то, из-за чего боги создали людей и поцеловали Луну. (Ибо печаль – поцелуй Луны, грусть – слезы Солнца, тоска – духи дождя осени, скорбь – корона Сатаны…)

Только в начале 92 года от Р. Сатаны, Иешуа и Человеков я понял, что Гумилев – мой любимый поэт… (То, что моя стихия, в которой я должен был жить – Серебряный Век – я понял уже давно и тоскую – в нынешние времена…) Булгаков и Гумилев – давно мои идеалы реальных людей-писателей-поэтов. Закат дня и вечер мая.

Я вырос! Мой опыт мне дорого стоит,

Томили предчувствия, грызла потеря…

Но целое море печали не смоет

Из памяти этого первого зверя.

«Блудный сын»

Записи всех книг в аудио-формате в машине в 43:

«Путь конквистадоров» – гномы, девы, мечи, короли, рыцари, опять гномы. Песни под Толкина, фолк для ролевиков, «Woodscream», «Мельница» или Ольга Арефьева и Сергей Калугин в лучшем случае.

«Романтические цветы» – ангелы, дети, рай и вина, соблазн дьявола, утрата невинности, потеря. Шансон! «Жизнь выкинула мне недобрый жребий».

«Жемчуга» – блюз. «Столетние обиды», «печаль без названья», «область унынья и слез».

«Чужое небо» — best hits.

«Колчан» – «Георгий пусть поведает о том, / Как в дни войны сражался я с врагом». Рэп боевой, кричалки футбольные. Noize MC еще не перепел, как Бродского и Летова? «Моя любовь растопит адский лед, / И адский огнь слеза моя зальет»

(Гумилев) – и

«Пока в раковине тает кровавый лед —

Он шампунь c экстрактом жожоба берет»

(Noize MC и Монеточка, «Чайлдфри»).

«Костер» – госпелы, духовные гимны, религиозная поэзия. С великодержавным духом:

Крест над церковью вознесен,

Символ власти ясной, отеческой.

И гудит малиновый звон

Речью мудрой, отеческой.

«Шатер» – африканская экзотика, этника, world music, Enigma и Dead Can Dance.

«Огненный столп» – наконец-то разнообразный рок-альбом, best hits.

Зачем время? Когда лучше? И не есть ли это ускользание от ответов лучший знак и урок времени? А я прогулял его, провел время на улице, в парке. Небо летело вспять, подхватив стаю птиц. Летело, одновременно подгоняемое ею.

4. Леонид Дубаков, филолог, преподаватель. Ярославль

О стихотворении Н. Гумилёва «Лес» и песне Н. Расторгуева «Это было, это было…»

Стихотворение «Лес» — из сборника «Огненный столп». Этот сборник — фактически последнее, целостное, вершинное поэтическое слово Н. Гумилёва. Совсем скоро его расстреляют. Он давно выкликал и заговаривал свою смерть. И вот, в «Огненном столпе», предчувствие конца достигло предельного накала, и перед горящим в огне лицом Бога поэзия перестала быть только поэзией. Гумилёв в сборнике торопится, повторяется, стихотворения «Память» и «Заблудившийся трамвай» местами похожи дословно. Он всегда говорил про другое, про другой мир, теперь же он только про него и говорит. Слова как всегда бедны перед невыразимым, они мертвы, они несоразмерны Слову. Иногда они оказываются более или менее удачной Его тенью, чаще — неудачной, необязательной.

Н. Расторгуев обрезает «Лес» на две трети. Это сокращение понятно с точки зрения превращения стихотворения в песенное произведение, адресованное широкому кругу слушателей. Но, положа руку на сердце, и само стихотворение выигрывает от этого сокращения. Первые девять его двустиший забавны весёлой игрой с европейской мифологией, очаровательны женской французской романной тайной. Но не более того. Это выдумка поэта, его стихотворная болтовня, его забалтывание героини и читателя. Возможно, и самого себя. Это улыбка того, кто уходит в смерть и оглядывается при этом назад, на землю, на литературу.
Неопределённое же «это было» десятой строфы делает разговор серьёзным и всеобщим сразу, без прогулки по лесу. «Это» — было или будет у всех разным, ведь все оставляют перед смертью своё — своё время, своё пространство, свою культуру. «Это» — у всех разное и потому, что до разных людей доносятся разные образы из разных сверхкультур, все вспоминают разное прошлое и тоскуют по разному другому настоящему. И именно здесь поэзия прекращает быть только поэзией, а становится мистикой.

Стихотворение «Лес» — про любовь мужчины и женщины. До смерти. После смерти. Но, конечно, в нём вычитывается и древняя человеческая история, влекущаяся к своему непременному завершению. Адам и Ева возвращаются в дочеловеческий лес божественного бытия. Ева получает возможность освободиться от змеиного присутствия, исцелиться от примесей — зелёного земного к небесному голубому. Люди получают возможность вернуться к утраченному единству через не-земную любовь. И лес здесь — образ до-мысленной симфонии будущего человечества, вернувшегося к своему прошлому.

Каждый раз, когда дочитываешь это стихотворение или дослушиваешь песню Н. Расторгуева, говоря словами одной литературной героини, испытываешь «мучительное содрогание». Потому что всё и всех жаль. И больно расставаться. Н. С. Гумилёв — большой русский поэт, и, возможно, самое главное, что ему удалось в поэзии, это передать ощущение перехода — из одного мира в другой, от земли с «кровавыми розами» к «высшей радости земли» иной, показать тоску по оставляемому земному и одновременно — по желанному небесному.

3. Игорь Фунт, прозаик, эссеист. Вятка

Связь времён. Или почему ахматовский пёс чуть не откусил руку биографу Гумилёва

«Есть Бог и… Гумилёв». П. Лукницкий

Река времени. Бег времени. Преемственность времени. Непроходимые лабиринты Млечного Пути… Порою кажется, «я заблудился навеки// В слепых переходах пространств и времён».

Беседовал намедни с одним издателем насчёт требуемой для каких-то коммерческих целей серии ЖЗЛ: под ахматовским названием «Бег времени».

«А давай «императрицу» напишу!» — говорю радостно. Ну, дескать, люблю это дело. Люблю великий Серебряный век. Обожаю «башню» Иванова. Даже знаю, кто где у Ивановых сидел обычно. В какой комнате, в каком углу. О чём судачили-болтали.

Потёмкин, А.Толстой, Блок, Кузмин (коего в последние «башенные» годины поселили в отдельный апартамент. Уж прижился так прижился.)

Несчастный, вечно мятущийся из огня в полымя Гумилёв. Ревнующий свою жену к… её собственным стихам. Напрочь ломающую, крушащую устоявшуюся стилистику прерогатив: неуклонно приближая трагически-неизбежный финал символизма с акмеизмом заодно.

От её пышущей жаром гениальности Гумилёва чуть не коробило. Страдал неимоверно: «Из логова змиева, из города Киева, я взял не жену, а колдунью…»

Я даже писал однажды про потешного швейцара Пашу, обретающегося внизу башни, в людской. Вымогающего у «богемных» посетителей верхнего этажа, — бедных питерских студиозусов: — мелочь. За звонок с общего домового телефона. А по выходе гостей в раннюю сырую невскую хмарь, где «звёзды предрассветные мерцали», — копеечку-другую на коньячок за недосып.

Пройдоха чувствовал себя не менее чем адъютантом его превосходительства — бравым помощником командующего русской армией ген. А.Куропаткина. Квартировавшегося здесь же, на первом этаже Тверской, 1. Ручковавшегося по утрам с предприимчивым придворным.

«Нет, — резко обрубил изыскательские мечты издатель: — Об Ахматовой, Гумилёве материала и так не счесть». — И был прав. Какой смысл перепевать великих филологов-лингвистов, историков-летописцев? И…

В связи с объявленным «Новым миром» гумилёвским конкурсом вспомнилась большая фигура журналиста, путешественника-альпиниста, военкора ВОВ — Павла Лукницкого. Собиравшего Г. буквально по строчкам-крупицам. С его скрупулёзно-монументальным жизнеописанием Николая Степановича: «Гумилёв, Ахматова. Только я могу сказать о них правду», — отмечал он в дневниках. [В 10-томнике Г. — существенная доля его поистине гигантского труда.]

И вроде бы дела давно минувших дней. Ан нет, господа. И то, что Лукницкий умер в 1973-м — лишь на полсотни лет отдаляет нас от живой страсти живого человека, учёного. Свидетеля перемен. Чья судьба — Серебряный век: «И духи неба так послушны прикосновеньям их руки»…

А такой непререкаемый авторитет в области изучения древнерусского, русского бытописания, как Д.С.Лихачёв, посещавший один с Лукницким факультет общественных наук в ЛГУ (Лукницкий закончил в 1925, Лихачёв — в 1928-м), умер 22 года назад, в 1999 г. Преемственность времён… Проносящихся мимо пронзительно кричащим ветром, — уплывая в «оранжево-красное» небо.

Лукницкий не знал, не встречал Гумилёва лично. Был арестован (ненадолго) ГПУ за дневники, заметки о кумире. Понимал — его колоссальный вклад в литературу не будет опубликован при жизни.

Лихачёв, в свою очередь, плотно общался с сыном Николая Степановича — Львом.

Лихачёв, разумеется, знал Павла Лукницкого. Но ещё ближе — его сына Сергея (1954—2008). Работавшего под руководством академика в Советском, далее Российском Фонде культуры. По завещанию отца большую часть жизни посвятившего реабилитации Г. Собрав внушительный, к тому же уникальный массив искусствоведческого материала: сконцентрированного в том числе и в книге «“Дело” Гумилёва»-1996. [Г. полностью реабилитирован лишь в 1992 г.]

1924 г. «Времена пока ещё вегетарианские», — скажет «кочевница»-Ахматова. Ставшая впоследствии близким другом Лукницкому: «Прекрасной дамой». Без сожаления дававшая молодому биографу бесценные черновички, фотографии. (И не ошиблась. Например, у второй жены Г. — Анны Энгельгардт — многое пропало. Да и Ахматова не отличалась бережливостью.) Павел Николаевич писал тогда курсовую работу по Гумилёву. Как ни странно, порученную профессурой ЛГУ. (Ведь за хранение и распространение стихов Г. могли наказать.)

Так началась его эпопея-гумилёвиада. Превратившая весь дальнейший неспокойный публицистический век в «раскалённый горн» событий.

1968 г. П.Лукницкий отправляет прошения генпрокурору СССР о реабилитации Г., — дескать, всего лишь псевдоучастника контрреволюционного заговора. Отбой. Не до Гумилёва. Да и оттепель, увы, кончилась.

«Чтобы добраться до правды мне понадобился 21 год и смена 4-х мест службы», — рассказывал С.Лукницкий. Принявший у Лукницкого-ст. гумилёвскую эстафету памяти. Хранивший основательный по наполнению и объёму архив отца в секретном месте под полом — аж до 90-х годов! [Андропов лично приходил к ним в московскую квартиру. Просил В.К.Лукницкую, мать Сергея, выдать архив для пущей «надёжности».]

Лишь в 1991 г. — по настоятельной просьбе С.Лукницкого — коллегия Верховного суда отменит постановление президиума петроградской губернской ЧК от 24.08.1921 г. в отношении Гумилёва — «за отсутствием состава преступления». Причём Г. был первым из оправданных русских советских поэтов.

Читая дневники П.Лукницкого, его семейные хроники и мемуары, сделал для себя интересный вывод. О значении коего не задумывался ранее.

В СССР сталинские репрессии — всенародно осуждены. Но…

Ленинские же террористические акции (в том числе над Гумилёвым) — трогать почему-то было нельзя: запрещено. И это — тема совершенно отдельного исследования. Из разряда конспирологических тайн ЦК КПСС. Буйно поросших сорняками легенд-сказаний.

Но вернёмся в 1920-е… Потому как знакомство Лукницкого с Ахматовой стоит финальной полстранички.

Вечером 8 декабря 1924 г., практически закончив дипломную работу (по нашим меркам — докторскую), засидевшись во «Всемирной литературе», — Павел по очереди позвонил Мандельштаму, Чуковскому, Ф.Тавилдарову: развеяться. Никто не взял трубку.

Решил добежать до Шилейко (у того не было телефона) — в Мраморный дворец. Прихватив увесистую тетрадь с «Дипломом».

Стучал долго и упорно. Кроме громкого свирепого собачьего лая — ничего и никого. Идти было некуда, и он ещё минут 15 тарабанил — без причины. Видел — ключ-то ввёрнут в замок изнутри!

Наконец послышалось шевеление-движение. (Спали по ходу.) Дверь отворилась. Но гостя встретил не перший приятель В.Шилейко. А — огромный ахматовский пёс. Готовый насмерть, — медведем: — стоять на защите дома.

Издали проявилась тень Анны Андреевны. Вместе с мужем наблюдая удивительную сцену.

Дабы успокоить разбушевавшегося сенбернара, коего невозможно было оттащить из коридора за поводок, Л. просто взял и засунул в пасть собаке — полруки. Как раз бы по локоть откусила.

Вслед чему «медведь» моментально успокоился.

А.А. в изумлении охнула. Шилейко — увёл-таки питомца восвояси.

То было первое свидание будущего блестящего биографа с будущей императрицей поэтов. Его извечной Музой. Кладезем гумилёвиады.

[Секрет импровизированного фокуса крылся в том, что Л.-ст. был ранее знаком с пёсиком. Чего А.А. — не ведала.]

2. Сергей Зеленин, историк, публицист, краевед. Вологда

Гумилев и акмеисты, как противники большевизма

Николай Степанович Гумилёв был одним из ярких русских поэтов ХХ века. Одна только его биография, пожалуй, не менее впечатляюща и сильна, чем его стихи. Романтик до мозга костей, человек, который искал приключений, чего-то необычного. И в конце всего – трагическая гибель, которая настигла его на взлёте.

Любопытно отметить тот, факт, что принадлежащие к акмеизму поэты, как правило, оказывались не революционерами, часто тяготея к правой стороне, а уж большевиков они не любили. Анна Ахматова большевиков ненавидела, во многом, по личным мотивам – те расстреляли её первого (Гумилёва) и третьего мужей, дважды арестовывали и отправляли в лагерь сына, репрессировали многих других близких ей людей. О её воззрениях хорошо говорят её стихи – знаменитое «Не с теми я, кто бросил землю, на растерзание врагам» (речь шла о большевиках, а вовсе не об эмигрантах, как об этом было принято говорить прежде), стихи о русском языке, стихотворение «Защитникам Сталина» и прочее. Она, фактически, передала эстафету русской поэзии, сделав наследником русской литературной традиции молодого питерского поэта Иосифа Бродского – его стихотворение «Народ» ей очень понравилось. Иосиф Мандельштам, хотя и был в молодости близок к эсерам, хотя и поддержал переворот в феврале, но большевиков он не любил и подвергся репрессиям за стихотворение о Сталине (и, в итоге, погиб в лагере). К тому же его два шурина воевали в Белой армии, а младший брат даже принимал участие в защите Зимнего дворца в октябре 1917 года.

Михаил Кузмин также был весьма интересной личностью. Кумиром его в литературе был поэт Габриеле Д’Аннунцио, итальянский ирредентист, соперник Муссолини и участник первой мировой войны, которому, кстати, посвятил своё стихотворение Гумилёв:

Опять волчица на столбе

Рычит в огне багряных светов…

Судьба Италии – в судьбе

Её торжественных поэтов.

Кузмин очень интересовался старообрядцами и их культурой, странствовал по скитам олонецких и поволжских раскольников, изучал традиции староверческого духовного пения, собирал древние рукописи с крюковой нотацией и одно время даже носил русские армяк и картуз. Ко всему прочему, он был ещё и членом «Союза русского народа», о чём сообщает в своём дневнике и тут же комментирует события революции, притом позволяя себе антисемитские высказывания. Племянник Кузмина, Сергей Ауслендер, сын народовольца, был близким другом Гумилёва, который в 1910 году стал шафером на его свадьбе с сестрою шахматиста Евгения Зноско-Боровского – своего секунданта на знаменитой дуэли с Волошиным. С весны 1916 по ноябрь 1917 года по линии Земгора он отправился на войну (на территорию современной Белоруссии). Большевицкого переворота не принял и после июльского выступления левых эсеров, уехал из Москвы в Екатеринбург, а оттуда в Омск. Там он сделался военкором в белых войсках. основным спичрайтером адмирала Колчака и автором его официальной биографии. Ауслендер честно служил Белому делу до самого падения Омска. Среди его публикаций того времени имелся фельетон «Ленин и Троцкий». Осенью 1937 года Сергей Абрамович был арестован и в ночь с 11 на 12 декабря расстрелян на Бутовском полигоне (тогда же и там же погиб и священномученик Серафим (Чичагов)).

Георгий Иванов и его жена Ирина Одоевцева избежали гибели и уехали в эмиграцию. Иванов отметился довольно чёткой антибольшевистской позицией, его часто обвиняли в германофилии, антисемитизме и коллаборационизме, но был, прежде всего, русским человеком и писал проникновенные стихи о России и о Царской Семье:

Какие прекрасные лица

И как безнадежно бледны –

Наследник, императрица,

Четыре великих княжны…

В 1950-е годы он пишет «стансы», в котором негативно отзывается о том, что большевики берут себе на вооружение элементы из традиционной России, а уж о вождях большевицких пишет с самым настоящим презрением и ненавистью – разве могло быть иначе у человека, который покинул Родину, спасаясь от гибели в застенках. Большевиков он ненавидел всю свою жизнь и говорил о своих взглядах, что правее его только стенка.

И вот, наконец, Николай Гумилёв, который объединил всех этих творческих личностей рядом, который создал новое направление в русской поэзии. Он и сам был человеком правых взглядов, монархистом, православным и русским патриотом. Когда началась Первая мировая война, пошёл добровольцем, стал вольноопределяющимся в Уланском полку, а затем служил в Александрийском гусарском полку. Воевал героически, стал георгиевским кавалером, получил офицерский чин прапорщика. В Царскосельском госпитале общался с Великими княжнами и даже посвятил им свои стихи. Ездил во Францию, где, по собственным словам, встречался с выдающимся французским мыслителем и монархистом Шарлем Моррасом и принимал участие в подавлении восстания в Ла-Куртин. А в Англии беседовал с выдающимся английским мыслителем и писателем Гилбертом Китом Честертоном. Революционеру-эмигранту Виктору Сержу он говорил следующее: «Я традиционалист, монархист, империалист, панславист. Моя сущность истинно русская, сформированная православным христианством. Ваша сущность тоже истинно русская, но совершенно противоположная: спонтанная анархия, элементарная распущенность, беспорядочные убеждения. Я люблю всё русское, даже то, с чем должен бороться, что представляете собой вы».

Понимая, что сильно рискует, он всё же вернулся в захваченную большевиками Россию, где не стеснялся открыто демонстрировать свои монархизм и Православие – в частности, при всех на улице крестился на купола церквей. Когда получил известие о гибели Царской Семьи, то сказал, что никогда этого большевикам не простит. Одоевцева вспоминала, что в октябре они посещали церковь, где Гумилёв заказал отслужить панихиду по убиенному болярину Михаилу – Лермонтову. Кстати, Мандельштам последовал его примеру и заказал отслужить панихиду по Пушкину в Исаакиевском соборе. Гумилёв держал себя крайне независимо, словно никакой советской власти нет. В конечном итоге он был арестован ЧК по делу сфабрикованного «заговора Таганцева» и расстрелян. На расстреле вёл себя достойно и отважно, чем поразил своих палачей. Впрочем, возможно, что какой-то заговор против большевиков был, и Гумилёв, боевой офицер, ненавидевший их, не мог остаться в стороне, что делает ему честь. В любом случае, он не боялся смерти и погиб за Россию, с гордо поднятой головой.

Он был последний поэт-рыцарь ХХ века, человек невероятной судьбы, достойной романов и фильмов. Настоящий герой, талантливый поэт, он и сегодня является примером и кумиром для молодых людей.

1. Владимир Рожин, студент БФУ им. И. Канта. Калининград

Н. Гумилев: психопоэтический портрет

Поговорим о вещах известных всем. Правда, кто-то подумает, что в этом нет никакой необходимости, но я все же хочу высказаться.

Что такое человек? Вопрос, который с каких только позиций не рассматривался, и на него существует много ответов, причем часто диаметрально противоположных по значению – так создается иллюзия, что единственно правильного нет. Человек, действительно, слишком сложен, чтобы пытаться описать его в предельно простых и конкретных словесных формах, но верный способ, однако, есть. О человеке можно сказать много, глубоко и кратко, если рассматривать его суть через характеристику отдельной личности. Лучше всего это пока удавалось поэтам как глашатаям истин тайны человеческого бытия. Что замечательно в поэтическом творчестве так это форма, которая одновременно код – о тайне говорится языком тайны – код необходимо разгадать, чтобы узнать истину.

В 1910 году, спустя некоторое время после свадьбы, Анна Горенко-Гумилева, находясь в одиночестве, написала стихотворение, которое посвятила своему мужу, вернее, оно было о ее муже Николае Гумилеве. Если задаться вопросом – кто может сказать о человеке лучше него самого? То ответом будет – его жена, конечно, если она есть. Неслучайно в христианской религиозной культуре существует представление о супружестве как метафизическом единстве мужа и жены, которые понимаются как нечто целое. Тайна супружества позволяет проникнуть в тайну человека, не являющегося больше чужим и инородным. Это поразительная вещь, объяснение которой подобрать невозможно.

Как женщина-поэт Анна Андреевна, обреченная сделать счастливым, как она думала, Николая Гумилева, так долго и настойчиво добивавшегося ее расположения и согласия на супружескую жизнь, чутко и болезненно ощущала сущность своего мужа. Гумилев для нее – сумма того, что он любит и что не любит – вот формула поэта, позволяющая выразить о человеке все необходимое – все очень просто. Удивительно насколько молодая поэтесса была погружена в ощущение стихийной жизни другого, ведь обыкновенно люди друг друга не замечают, даже если живут бок о бок все время.

Так что же любил и чего не любил Николай Гумилев, каким он был в сознании своей жены? Он не любил простоты и обыденности, а обожал экзотику и все необыкновенное. Ценил впечатление эстетического эффекта и глубоко переживал новизну мира, который открывался в своем многообразии. По всей видимости, был религиозен. Его постоянно тянуло преодолевать огромные расстояния, чтобы встретиться с неизвестным, даже опасным, что его ничуть не пугало, а наоборот вдохновляло совершать безумные поступки. Манящая даль рисовала в воображении новые приключения и неизведанные ощущения. Он не любил семейной жизни и уюта домашнего очага. Как отмечает Дмитрий Быков, Гумилева «страшно тяготила «ахматовская» вечная печаль». Для него вообще, похоже, не существовало такой реалии как Дом. Очевидно, что с таким человеком было очень трудно, но одновременно интересно и волнительно.

Анна Андреевна, по-видимому, оставила нам самый лучший психографический очерк о своем первом муже, показала его настоящего, сказав самое главное о Николае Гумилеве не как поэте, а как человеке, чьей женой она была, стараясь довольствоваться своей ролью в его жизни – о нем шесть строчек, о себе лишь одна, скромная, но до глубины души понятная.

В сознании ценителей поэтического творчества Николай Гумилев навсегда будет тем, кто бесконечно много сделал для русской поэзии, но не менее интересно и важно знать его в ином качестве, чтобы лучше понимать жизненно-творческую стихию бытия поэта.