И чингачгук начал свой рассказ

Статья из журнала «Спутник кинозрителя» №7 (1968)

Надеюсь, что название этой ленты «Чингачгук – Большой Змей» вызовет в юных умах нужные ассоциации. Монтигомо-Ястребиный Коготь. Оцеола и Гайавата. Делавары и дакоты. Голубой дымок вигвамов… Если традиционный интерес подростков к приключениям индейцев (который в России овеялся поэтической прелестью после того, как Ив. Бунин гениально перевел Лонгфелло) не угас, то наши дети не без удовольствия посмотрят и этот фильм киностудии ДЕФА: ибо он есть не что иное, как экранизация бессмертного «Зверобоя» Джеймса Фенимора Купера, а последнее имя говорит само за себя.

Итак, Большие Американские озера в середине позапрошлого века. Колонизаторы-англичане воюют с колонизаторами-французами. Индейцы-делавары воюют с индейцами-гуронами. Кроме того, все краснокожие воюют со всеми бледнолицыми. И вообще, все воюют против всех, как убежден живущий на озере старый хрыч Том Хаттер, бывший пират, ныне охотник за скальпами, убийца и насильник. Но пока старого хрыча постигает заслуженная месть индейцев, немецкие кинематографисты успевают разыграть на фоне девственных пейзажей полноценное приключенческое действие с драками, погонями и прыжками в воду, причем, смешение национальных красок, — красные мундиры англичан, синие – французов, пестрые одежды индейцев – составляет неплохой маскарад, в который входит, кстати, еще одна национальная черта: тяжеловатая и обстоятельная повествовательность киноязыка, методичная точность этнографических сцен, добротность постановки — одним словом, вся положительная истовость, которой отличается немецкое киноискусство.

В результате мы имеем вполне приемлемое приключенческое зрелище, снабженное вполне человеколюбивой идеей о том, что люди, в конце концов, должны стать благородными и перестать снимать друг с друга скальпы. Мне лично больше всего понравились два главных актера, занятых в этой картине.

Рольф Рёмер в роли Зверобоя – честного и миролюбивого белого охотника. И Гойко Митич в роли Чингачгука – последнего представителя племени могикан, честного и миролюбивого индейца, друга Зверобоя. Рёмер играет человека поэтичного, тонкого, живого, — его большеглазого героя легко вообразить себе в одежде средневекового миннезингера… Митич – это воплощение атлетической ловкости в сочетании с традиционно-индейской непроницаемостью лица.

Дети, которые пойдут на этот фильм, будут прыгать от восторга, когда Большой Змей, с выражением сдержанной печали на лице, начнет сериями кидать в реку прыгающих на него коварных противников. Но самое лучшее, если после просмотра этого фильма дети догадаются почитать самого Фенимора Купера. Кино есть кино, но классика есть классика.

Автор не указан (вероятно — Лев Аннинский), «Спутник кинозрителя» №7 (1968)
* Впервые в Интернете текст статьи был опубликован на сайте Валерия Сегаля Indianerfilme

---

*** © Winnetou.Ru При полной или частичной перепечатке материалов ссылка (гиперссылка) обязательна

Солист владимирской группы “Рекорд оркестр” Тимофей Копылов стал участником шестого сезона шоу “Голос” на “Первом канале”. Для “слепых прослушиваний” он выбрал цыганскую народную песню “Чай Шукария”, которую исполнил в фирменной манере “лезгино-балкано”.

В середине исполнения к нему повернулся лишь один из членов жюри – Леонид Агутин, поэтому наставника Тимофею Копылову выбирать не пришлось. Репертуаром “Рекорд Оркестра” заинтересовалась Пелагея, а Александр Градский отметил, что то, что он слышал, это “адская смесь”.

После выступления между музыкантом и наставниками получился любопытный разговор:

• Копылов Тимофей, столица древней Руси город Владимир. Работаю певцом в группе “Рекорд оркестр”.
• Агутин: Тимофей, вам придётся идти ко мне, потому что никто больше не повернулся. Хорошо, что это сделал я.
• Копылов: Слава богу, я к вам и собирался!
• Агутин: А вот может коллеги хотят что-то спросить? Они в шоке легком находятся.
• Градский: Я в порядке полном. Адская смесь.
• Пелагея: Тимофей, круто вы поете. До конца в этом остались, никуда, ничего мимо, очень красиво.
• Билан: простите, а на каком это языке? Я чего-то не сообразил…
• Копылов: На самом деле песня “Чай Шукария” стала известна благодаря македонской певице цыганского происхождения, которая родилась в Болгарии. На самом деле тут и балканские краски…
• Пелагея: А вы в своей команде чем занимаетесь? Мне что-то знакомое. Какую музыку играете? Не балканскую ли?
• Копылов: Точно такую же. Понимаете, в чем дело… И тут Чингачгук начал свой рассказ… Меня в детстве родители спать укладывали под Оззи Озборна и Led Zeppelin, а будили под Хачатуряна и танец с саблями.
• Билан: Веселые родители.
• Копылов: Группа “Рекорд орестр” стала известна, благодаря песни “Лада Седан” в 2014 году.
• Агутин: Добро пожаловать!
• Пелагея: Ну классно, будет чем заняться.

Кстати, эту же песню в четвертом сезоне “Голоса” на слепых прослушиваниях исполняла солистка Bubamara Brass Band Анастасия Бандьина под аккомпанемент группы. Однако, члены жюри не оставили ее в шоу.

Глава IX

 

Улыбка легкая без слов
Взошла над морем, как рассвет,
Земля с десятков островов
Шлет радостный привет,
И, славой яркою горя,
Ты нежишь земли и моря!

Читатель легче поймет события, изложенные в этой главе, если у него перед глазами будет хотя бы наскоро сделанный набросок окружающего пейзажа. Надо вспомнить, что очертания озера были весьма неправильны. В общем, оно имело овальную форму, но заливы и мысы разнообразили и украшали берега. Поверхность чудесного водного пространства сверкала, как драгоценный камень, в последних лучах заходящего солнца, и холмы, одетые богатейшей лесной растительностью, казалось, улыбались сияющей улыбкой. За редкими исключениями, берега круто поднимались из воды, и даже в тех местах, где холмы не замыкали кругозора, над озером свисала лиственная бахрома. Деревья, росшие на склонах, тянулись к свету, так что их длинные ветви и прямые стволы склонялись над землею под острым углом. Мы имеем в виду только лесных гигантов – сосны, достигающие в высоту от ста до полутораста футов, – так как мелкая растительность попросту купала свои нижние ветви в воде.

Ковчег занимал теперь такое положение, что «замок» и вся северная часть озера были скрыты от него далеко выступающим мысом. Довольно высокая гора, поросшая лесом, ограничивала кругозор в этом направлении. В одной из предыдущих глав мы уже описывали, как вода вытекала из озера под лиственными сводами, и упоминали также о скале, стоявшей вблизи истока, невдалеке от берега. Это был массивный одинокий камень, основание которого покоилось на дне озера. Он, видимо, остался здесь с тех времен, когда воды, пролагая себе путь в реку, размыли окружающую, более мягкую землю. Затем под непрерывным воздействием стихий он приобрел с течением веков свою теперешнюю форму. Скала подымалась над водою невысоко – всего футов на шесть; своими очертаниями она напоминала пчелиный улей или копну сена. Лучше всего сравнить ее именно с копной, так как это дает представление не только о ее форме, но и о размерах.

Скала стояла и до сих пор стоит – ибо мы описываем действительно существующий пейзаж – в пятидесяти футах от берега, и летом здесь не глубже двух футов, хотя в другие времена года круглая каменная верхушка совсем погружается в воду. Некоторые деревья так далеко вытягиваются вперед, что даже на близком расстоянии не видно пространства между скалой и берегом. Особенно далеко вытягивается и свисает над скалой одна высокая сосна, образуя величественный балдахин, под которым лесные вожди восседали в течение многих веков, когда Америка еще жила в одиночестве, неизвестная всему остальному миру.

В двухстах или трехстах ярдах от берега Зверобой свернул парус и бросил якорь, лишь только заметил, что ковчег плывет прямо по направлению к скале. Судно поплыло несколько медленнее, когда рулевой подвернул его носом против ветра. Сделав это, Зверобой отпустил канат и позволил неуклюжему кораблю медленно дрейфовать к берегу. Так как у судна была неглубокая осадка, то маневр удался. Когда молодой человек заметил, что корма находится в пятидесяти-восьмидесяти футах от желанного места, он остановил судно.

Зверобой дорожил каждой минутой, так как был уверен, что враги не спускают с него глаз и гонятся за судном по берегу. Однако он думал, что ему удалось сбить мингов с толку. Несмотря на всю свою прозорливость, они вряд ли могли догадаться, что именно скала является действительной целью его плавания, если только один из пленников не выдал им тайну. Но такое предательство казалось Зверобою невероятным.

Как ни спешил Зверобой, все же, прежде чем подойти к берегу, он принял некоторые меры предосторожности на случай поспешного отступления.

Держа карабин наготове, он поставил Юдифь у окошечка, обращенного к суше. Отсюда хорошо были видны скала и береговые заросли, и девушка могла вовремя предупредить о приближении друга или недруга.

Сестру ее Зверобой тоже поставил на стражу, поручив ей наблюдение за вершинами деревьев, так как враги могли забраться на них и занять командную позицию над судном, что сделало бы невозможной его оборону.

Солнце уже покинуло озеро и долину, но до полного заката оставалось еще несколько минут, а молодой охотник слишком хорошо знал индейскую аккуратность, чтобы ожидать от своего друга малодушной спешки. Впрочем, вопрос сводился к тому, удастся ли окруженному врагами Чингачгуку избежать их козней. Он не знал о том, какие события произошли за последние четыре часа, и вдобавок был еще неопытен на тропе войны. Правда, делавар знал, что ему предстоит иметь дело с шайкой индейцев, похитивших его невесту, но разве мог он предвидеть истинные размеры опасности или точное положение, занятое друзьями и врагами! Коротко говоря, оставалось лишь положиться на выучку и на врожденную хитрость индейца, потому что совсем избежать страшного риска все равно было невозможно.

– Нет ли кого-нибудь на скале, Юдифь? – спросил Зверобой, приостановив движение ковчега, так как считал неблагоразумным подплывать без нужды слишком близко к берегу. – Вы не видите делаварского вождя?

– Никого не вижу, Зверобой. Ни на скале, ни на берегу, ни на деревьях, ни на озере – нигде никаких признаков человека.

– Прячьтесь получше, Юдифь, прячьтесь получше, Гетти: у ружья зоркий глаз, проворные ноги и смертельный язык. Прячьтесь получше, но смотрите внимательно и будьте начеку. Я буду в отчаянии, если с вами случится какая-нибудь беда.

– А вы, Зверобой! – воскликнула Юдифь, отводя свое хорошенькое личико от окошка, чтоб бросить ласковый и благодарный взгляд на молодого человека. – Разве вы прячетесь и заботитесь о том, чтобы дикари не заметили вас? Пуля может убить вас так же, как любую из нас, а удар, поразивший вас, почувствуем мы все.

– Не бойтесь за меня, Юдифь, не бойтесь, добрая девушка, не смотрите в эту сторону, хотя у вас такой милый и приятный взгляд, но следите во все глаза за скалой, за берегом и…

Слова Зверобоя были прерваны тихим восклицанием девушки, которая, повинуясь его беспокойному жесту, снова устремила взгляд в противоположную сторону.

– В чем дело, что случилось, Юдифь? – поспешно спросил он. – Вы что-нибудь увидели?

– На скале человек! Индейский воин в боевой раскраске и с оружием.

– Как он носит соколиное перо? – тревожно спросил Зверобой, выпуская канат и готовясь подплыть ближе к месту условленной встречи. – Прямо на макушке или ближе к левому уху?

– Ближе к левому уху. Он улыбается и бормочет слово «могикан».

– Слава богу! Наконец-то это Змей! – воскликнул молодой человек, позволяя канату скользить у себя в руках, пока не услышал легкого прыжка на противоположном конце судна. После этого он немедленно снова натянул канат, зная, что цель достигнута.

Через секунду дверь каюты быстро приоткрылась, и в узкую щель проскользнул индейский воин. Он остановился перед Зверобоем и тихонько промолвил: «Хуг!» В следующую секунду Юдифь и Гетти громко вскрикнули, и весь воздух огласился воем двадцати дикарей, которые прыгали с веток, свисавших над берегом. Некоторые из них второпях падали прямо в воду, головой вниз.

– Тяните, Зверобой! – крикнула Юдифь, поспешно захлопнув дверь каюты, чтобы враги не вломились тем же самым путем, каким только что вошел Чингачгук. – Тяните изо всех сил! Дело идет о жизни и смерти! Все озеро полно дикарей, которые бегут вброд прямо к нам.

Молодые люди – ибо Чингачгук немедленно поспешил на помощь своему другу, – не ожидая нового призыва, принялись за работу с усердием, доказывавшим, что они отлично понимают, как велика опасность. Нелегко было сразу преодолеть силу инерции такой тяжелой махины. Зато, сдвинув ковчег с места, уже почти ничего не стоило заставить его скользить по воде с необходимой скоростью.

– Тяните, Зверобой, ради всего святого! – опять закричала Юдифь у окошечка. – Эти негодяи бросаются в воду, как собаки, преследующие дичь! Ага, баржа тронулась! А у переднего индейца вода уже дошла до подмышек, но все-таки они рвутся вперед и хотят захватить ковчег.

Тут послышался легкий крик, затем веселый смех. Девушка в первую минуту была испугана отчаянными усилиями преследователей, но тотчас же расхохоталась над их явной неудачей. Баржа, которую удалось привести в движение, скользила по глубокой воде с быстротой, делавшей тщетными все покушения врагов. Стены каюты мешали обоим мужчинам видеть, что творилось за кормой. Они были вынуждены по-прежнему обращаться с вопросами к девушкам.

– Ну, что же, Юдифь? Что там творится? Продолжают минги гнаться за нами или мы и на этот раз отделались от них? – спросил Зверобой, услышав испуганное восклицание и радостный смех девушки.

– Они исчезли. Последний только что юркнул в кусты. Вот-вот он скроется в тени деревьев. Вы встретились с вашим другом, и теперь мы в безопасности.

Двое мужчин сделали еще одно усилие, подтянули ковчег к якорю и подняли его. А когда баржа, проплыв еще некоторое расстояние, остановилась, они вторично забросили якорь. Затем, впервые после встречи, они позволили себе немного отдохнуть. Так как плавучее жилище находилось теперь в нескольких сотнях футов от берега и служило надежной защитой от пуль, то не было необходимости надрываться по-прежнему.

Обмен приветствий, последовавший между друзьями, весьма характерен для них обоих. Чингачгук, высокий, красивый, богатырски сложенный индейский воин, сперва заботливо осмотрел карабин и убедился, что порох на полке не отсырел. Затем он бросил беглый, но внимательный взгляд по сторонам – на оригинальное жилище и на обеих девушек. Но он не промолвил при этом ни слова и постарался не обнаружить недостойного мужчины любопытства, задавая какие-либо вопросы.

– Юдифь и Гетти, – сказал Зверобой со своей непринужденной вежливостью, – это могиканский вождь, о котором вы слышали от меня. Его зовут Чингачгук, что означает Большой Змей. Так его прозвали за мудрость, осмотрительность и хитрость. Это мой самый старый и самый близкий друг. Я узнал его по соколиному перу, которое он носит возле левого уха, тогда как другие воины носят его на темени.

И Зверобой рассмеялся сердечным смехом, радуясь, что благополучно встретился с другом при таких опасных обстоятельствах. Чингачгук хорошо понимал и довольно свободно говорил по-английски, но, подобно большинству индейцев, неохотно изъяснялся на этом языке. Ответив с подобающей вождю вежливостью на сердечное рукопожатие Юдифи и на ласковый привет Гетти, он отошел в сторону, видимо, поджидая той минуты, когда друг сочтет возможным поделиться с ним своими планами и рассказать обо всем, что произошло за время их разлуки. Зверобой понял, чего он хочет, и обратился к девушкам.

– Этот ветер утихнет, как только зайдет солнце, – сказал он, – поэтому не стоит сейчас грести против ветра. Через полчаса, самое большее, наступит полночный штиль или ветер подует с южного берега. Тогда мы и пустимся в обратный путь к «замку». А теперь мы с делаваром хотим потолковать о наших делах и договориться о том, что предпринять дальше.

Никто против этого не возражал, и девушки удалились в каюту, чтобы приготовить ужин, а молодые люди уселись на носу баржи и начали беседовать. Они говорили на языке делаваров. Но так как это наречие мало известно даже людям ученым, мы передадим этот разговор по-английски.

Не стоит, впрочем, излагать со всеми подробностями начало этой беседы, когда Зверобой рассказывал о событиях, уже известных читателю. Отметим лишь, что он ни одним словом не упомянул о своей победе над ирокезом. Когда Зверобой кончил, делавар заговорил в свой черед, внушительно и с большим достоинством.

Рассказ его был ясен и краток и не прерывался никакими случайными отступлениями. Покинув вигвамы своего племени, он направился прямо в долину Саскуиханны. Он достиг берегов этой реки всего на одну милю южнее истока и вскоре заметил след, указывавший на близость врагов. Подготовленный к подобной случайности, ибо цель экспедиции в том и состояла, чтобы выследить ирокезов, он обрадовался своему открытию и принял необходимые меры предосторожности. Пройдя вверх по реке до истока и заметив местоположение скалы, он обнаружил другой след и несколько часов подряд наблюдал за врагами, подстерегая случай встретиться со своей любезной или добыть вражеский скальп; и неизвестно еще, к чему он больше стремился. Все время он держался возле озера и несколько раз подходил так близко к берегу, что мог видеть все, что там происходило. Лишь только ковчег появился в виду, он начал следить за ним, хотя не знал, что именно на борту этого странного сооружения ему предстоит встретиться с другом. Но, заметив, как ковчег лавирует то в одну, то в другую сторону, делавар решил, что судном управляют белые; это позволило ему угадать истину. Когда солнце склонилось к горизонту, он вернулся к скале и, выбравшись из лесу, с удовольствием снова увидел ковчег, видимо, поджидавший его.

Хотя Чингачгук в течение нескольких часов внимательно наблюдал за врагами, их внезапное нападение в тот момент, когда он перебирался на баржу, явилось для него такой же неожиданностью, как и для Зверобоя. Он мог объяснить это лишь тем, что враги гораздо многочисленнее, чем он первоначально предполагал, и что по берегу бродят другие партии индейцев, о существовании которых ему ничего не было известно. Их постоянный лагерь – если слово «постоянный» можно применить к становищу, где бродячая орда намеревалась провести самое большее несколько недель, – находился невдалеке от того места, где Хаттер и Непоседа попали в плен, и, само собой разумеется, по соседству с родником.

– Хорошо, Змей, – промолвил Зверобой, когда индеец закончил свой недолгий, но оживленный рассказ, – хорошо, Змей. Ты бродил вокруг становища мингов и, может быть, расскажешь нам что-нибудь о пленниках: об отце этих молодых женщин и о молодом парне, который, как я полагаю, приходится одной из них женихом.

– Чингачгук их видел. Старик и молодой воин – поникший хемлок и высокая сосна.

– Ну, не совсем так, делавар: старик Хаттер, правда, клонится книзу, но еще много твердых брусьев можно вытесать из такого ствола. Что касается Гарри Непоседы, то по росту, силе и красоте он и впрямь украшение человеческого леса. Скажи, однако: они были связаны, подвергались пыткам? Я спрашиваю от имени молодых женщин, которым, смею сказать, очень хочется обо всем знать.

– Нет, Зверобой, мингов слишком много, им нет нужды сажать дичь в клетку. Одни караулят, другие спят, третьи ходят на разведку, иные охотятся. Сегодня бледнолицых принимают как братьев, завтра с них снимут скальпы.

– Юдифь и Гетти, утешительная новость для вас: делавар говорит, что вашему отцу и Гарри Непоседе индейцы не сделали ничего худого. Они, конечно, в неволе, но, вообще говоря, чувствуют себя не хуже, чем мы.

– Рада слышать это, Зверобой, – ответила Юдифь. – И так как теперь к нам присоединился ваш друг, то я нисколько не сомневаюсь, что нам скоро удастся выкупить пленников. Если в лагере есть женщины, то у меня найдутся наряды, от которых у них разгорятся глаза, а на худой конец мы можем открыть сундук, в котором, я думаю, хранятся вещи, способные соблазнить даже вождей.

– Юдифь, – улыбаясь, сказал молодой человек, глядя на нее с выражением живого любопытства, которое, несмотря на вечерний сумрак, не ускользнуло от проницательных взоров девушки, – Юдифь, хватит ли у вас духу отказаться от нарядов, чтобы освободить пленников, хотя один из них ваш отец, а другой добивается вашей руки?

– Зверобой, – отвечала Юдифь после минутной заминки, – я буду с вами откровенна. Признаюсь, было время, когда больше всего на свете я ценила наряды. Но с некоторых пор я чувствую в себе перемену. Хотя Гарри Непоседа для меня ничто, я все бы отдала, чтобы его освободить. И если я готова сделать это для хвастуна, забияки, болтуна Непоседы, у которого, кроме красивой внешности, нет ничего хорошего, можете представить, что я готова сделать для моего отца.

– Это звучит прекрасно и вполне соответствует женской натуре. Такие чувства встречаются даже среди делаварских девушек. Мне часто, очень часто приходилось видеть, как они жертвуют своим тщеславием ради сердечной привязанности. Женщины созданы для того, чтобы чувствовать и управлять чувствами.

– А отпустят ли дикари нашего отца, если я и Юдифь отдадим им все наши платья? – спросила Гетти своим невинным, кротким голосом.

– Женщины могут вмешаться в это дело, милая Гетти, да, женщины могут вмешаться… Но скажи мне, Змей, много ли сквау[45]45

  Сквау – женщина.

[Закрыть]

среди этих негодяев?

Делавар слушал и понимал все, что при нем говорили, хотя с обычной индейской замкнутостью и хитростью сидел, отвернувшись и как бы ничуть не интересуясь разговором, не имевшим к нему прямого отношения. Однако теперь он ответил другу со свойственной ему отрывистой манерой.

– Шесть, – сказал он, протягивая вперед все пальцы левой руки и большой палец правой. – И еще одна. – Тут он выразительно прижал руку к сердцу, намекая этим поэтическим и вместе с тем естественным жестом на свою возлюбленную.

– Значит, ты видел ее, вождь? Быть может, тебе удалось рассмотреть ее хорошенькое личико или близко подойти к ее уху, чтобы спеть одну из тех песен, которые она так любит?

– Нет, Зверобой, там слишком много деревьев и ветви покрыты листвой, как небо облаками во время грозы. Но (тут молодой воин обратил к другу свое смуглое лицо, и улыбка внезапно осветила его свирепые, раскрашенные, да и от природы сумрачные черты ясным светом теплого человеческого чувства) Чингачгук слышал смех Уа-та-Уа, он узнал его среди смеха ирокезских женщин. Он прозвучал в его ушах, как щебетанье малиновки.

– Ну, я могу положиться в этом смысле на ухо влюбленного, а делаварское ухо различает все звуки, которые оно когда-либо слышало в лесах… Не знаю, почему это так, Юдифь, но когда молодые люди – я разумею и юношей и девушек – начинают испытывать нежные чувства друг к другу, просто удивительно, каким приятным кажется им смех или голос любимой. Мне приходилось видеть, как суровые воины прислушивались к болтовне и смеху молодых девушек, словно к музыке, которую можно услышать в старой голландской церкви на главной улице в Олбани, где я бывал не раз, продавая меха и дичь.

– А вы, Зверобой, – сказала Юдифь быстро и с несвойственной ей серьезностью, – неужели вы никогда не чувствовали, как приятно слушать смех любимой девушки?

– Господи помилуй, Юдифь! Да ведь я никогда не жил среди людей моего цвета кожи так долго, чтобы испытывать подобные чувства. Вероятно, они естественны и законны, но для меня нет музыки слаще пения ветра в лесных вершинах или журчания искрящегося, холодного, прозрачного ручья. Пожалуй, – продолжал он, задумчиво опустив голову, – мне приятно еще слушать заливистый лай хорошей гончей, когда нападешь на след жирного оленя. А вот голос собаки, не имеющей нюха, меня нисколько не тревожит. Ведь такая тявкает без толку, ей все равно, бежит ли впереди олень или его вовсе нет.

Юдифь встала и, о чем-то раздумывая, медленно отошла в сторону. Легкий дрожащий вздох вырвался из ее груди, но это не было ее обычное, тонко рассчитанное кокетство.

Гетти, как всегда, слушала с простодушным вниманием, хотя ей казалось странным, что молодой человек предпочитает мелодию лесов песням девушек или их невинному смеху. Привыкнув, однако, во всем подражать примеру сестры, она вскоре последовала за Юдифью в каюту, где села и начала упорно обдумывать какую-то затаенную мысль.

Оставшись одни, Зверобой и его друг продолжали беседу.

– Давно ли молодой бледнолицый охотник пришел на это озеро? – спросил делавар, сделав затем паузу.

– Только вчера в полдень, Змей, хотя за это время много повидал и много сделал.

Взор, который Чингачгук устремил на товарища, был так остер, что, казалось, пронизывал сгустившийся ночной мрак. Искоса поглядев на индейца, Зверобой увидел два черных глаза, устремленных на него, как зрачки пантеры или травленого волка. Он понял значение этого пылающего взгляда и ответил уклончиво:

– Так оно и было, как ты подозреваешь, Змей, да, нечто в этом роде. Я встретил врага и не стану скрывать, что одолел его.

У индейца вырвалось восторженное восклицание; положив руку на плечо друга, он с нетерпением спросил, удалось ли добыть скальп.

– Ну, насчет этого я готов заявить в лицо всему племени делаваров, старому Таменунду и твоему отцу, великому Ункасу, что такие дела не подобают белым. Как видишь, Змей, мой скальп остался у меня на голове, а только мой скальп и подвергался опасности в данном случае.

– Воин не пал? Зверобой не оправдал прозвища, которое он носит, был недостаточно зорок или недостаточно проворен с ружьем?

– Ну нет, ты ошибаешься! Смею сказать, что минг убит.

– Вождь? – спросил индеец со страстным нетерпением.

– Этого я не могу тебе сказать. Он был очень ловок, и коварен, и тверд сердцем и мог пользоваться достаточной известностью среди своего народа, чтобы заслужить это звание. Он дрался храбро, хотя глаз его был недостаточно быстр, чтобы опередить того, кто прошел выучку вместе с тобою, делавар.

– Моему другу и брату удалось захватить тело?

– В этом не было никакой надобности, так как минг умер у меня на руках. Надо теперь же сказать всю правду: он сражался, как подобает краснокожему, а я сражался, как подобает белому.

– Хорошо! Зверобой бледнолиц, и у него белые руки. Делавар снимет скальп, повесит его на шест и пропоет песню в честь Зверобоя, когда мы вернемся к нашему народу. Честь принадлежит племени, ее не следует терять.

– Это легче сказать, чем сделать. Тело минга осталось в руках его друзей и, без сомнения, спрятано в какой-нибудь дыре, где даже при всей твоей делаварской хитрости вряд ли удастся добыть скальп.

Молодой человек коротко, но ясно рассказал другу о событиях этого утра, ничего не утаив, но по возможности уклоняясь от принятого среди индейцев бахвальства. Чингачгук снова выразил свое удовольствие, узнав, какой чести удостоился его друг. Затем оба встали, так как наступил час, когда ради большей безопасности следовало отвести ковчег подальше от берега.

Уже совсем стемнело; небо затянулось тучами, звезды померкли. Как всегда после захода солнца, северный ветер стих, и легкая воздушная струя повеяла с юга. Так как эта перемена благоприятствовала намерениям Зверобоя, он поднял якорь, и баржа тотчас же начала дрейфовать вверх по озеру. Когда подняли парус, скорость судна увеличилась до двух миль в час. Итак, не было никакой нужды работать веслами. Зверобой, Чингачгук и Юдифь уселись на корме; охотник взялся за руль. Затем они начали совещаться о том, что делать дальше и каким образом освободить друзей.

Юдифь принимала живое участие в этой беседе. Делавар без труда понимал все, что она говорила, но отвечал на своем языке, и его реплики и замечания должен был переводить Зверобой. За полчаса Юдифь много выиграла в мнении своего собеседника. Она быстро решала вопросы, предлагала смелые и уверенные планы, и все ее суждения были глубоко продуманы. Сложные и разнообразные события, которые произошли после их встречи, одиночество девушки и зависимое ее положение заставили ее относиться к Зверобою как к старому, испытанному другу, и она доверилась ему всей душой. До сих пор Юдифь относилась к мужчинам настороженно, но теперь она отдалась под покровительство молодого человека, который, очевидно, не таил против нее дурных намерений. Чистота его мыслей, наивная поэзия чувств и даже своеобразие его выражений – все это способствовало возникновению привязанности, такой же чистой, как внезапной и глубокой. До встречи со Зверобоем у Юдифи было много поклонников и ценителей ее красоты, но все они смотрели на нее как на хорошенькую игрушку, и она сомневалась в искренности их напыщенных и приторных комплиментов. Красивое лицо и мужественная фигура Непоседы не искупали его шумного и грубого характера. Зверобой же был для Юдифи олицетворением прямоты, и его сердце казалось ей прозрачным, как кристалл. Даже его равнодушие к ее красоте, вызывавшей восхищение всех мужчин, подстрекало тщеславие молодой девушки и еще сильнее раздувало в ней искру нежного чувства.

Так прошло около получаса; все это время ковчег медленно скользил по воде. Окружающая тьма сгущалась.

На южном берегу уже начинали теряться в отдалении темные лесные массивы, а горы отбрасывали тень, которая закрывала почти все озеро. Впрочем, на самой его середине, где на водную поверхность падал тусклый свет, еще струившийся с неба, узкая и слабо мерцавшая полоса тянулась по прямой линии с севера на юг. По этому подобию Млечного Пути и подвигался ковчег, что значительно облегчало работу рулевого. Юдифь и Зверобой, прекратившие оживленную беседу, любовались торжественным спокойствием природы.

– Какая мрачная ночь! – заметила Юдифь после продолжительной паузы. – Надеюсь, нам удастся найти «замок».

– Да, вряд ли мы его прозеваем, если будем держаться по самой середине озера, – отозвался молодой человек. – Сама природа указала нам здесь дорогу, и, как бы ни было темно, нам нетрудно придерживаться ее.

– Вы ничего не слышите, Зверобой? Мне кажется, будто вода плещет где-то совсем близко от нас.

– Правда! Что-то действительно движется в воде. Должно быть, рыба. Эти твари гоняются друг за дружкой, совсем как люди или сухопутные звери. Вероятно, одна из них подпрыгнула в воздух и затем опять погрузилась в свою стихию. Никто из нас, Юдифь, не должен покидать свою стихию, природа всегда возьмет свое… Тсс! Слушайте! Это похоже на звук весла, которым действуют очень осторожно…

В эту минуту делавар склонился над бортом и многозначительно показал пальцем куда-то в темноту. Зверобой и Юдифь взглянули в указанном направлении и оба одновременно увидели челнок. Очертания этого неожиданного соседа были очень неясны и легко могли ускользнуть от менее изощренных глаз. Но пассажиры ковчега сразу разглядели челнок; в нем стоял во весь рост какой-то человек и работал веслом. Разумеется, нельзя было узнать, не притаился ли еще кто-нибудь на дне. Уйти на веслах от легкого челнока было невозможно, и двое мужчин схватились за карабины, готовясь к бою.

– Я легко могу свалить гребца, – прошептал Зверобой, – но сперва мы окликнем его и спросим, что ему надо. – Затем, возвысив голос, он продолжал внушительным тоном: – Стоп! Если ты подплывешь ближе, я должен буду стрелять, и тебя ожидает неминуемая смерть. Перестань грести и отвечай!

– Стреляйте и убейте бедную, беззащитную девушку, – возразил мягкий и дрожащий женский голос, – но бог вам этого никогда не простит! Ступайте вашей дорогой, Зверобой, а мне позвольте идти моей.

– Гетти! – одновременно воскликнули охотник и Юдифь.

Зверобой стремительно бросился к тому месту, где был привязан челнок, который они вели на буксире. Челнок исчез, и молодой человек сразу понял, в чем дело. Что касается беглянки, то, испугавшись угрозы, она перестала грести и теперь смутно выделялась во мраке, как туманный призрак, поднявшийся над водой. Парус тотчас же спустили, чтобы помешать ковчегу обогнать челнок. К несчастью, это было сделано слишком поздно: инерция и напор ветра погнали судно вперед, и Гетти очутилась с подветренной стороны. Но она все еще оставалась на виду.

– Что это значит, Юдифь? – спросил Зверобой. – Почему ваша сестра отвязала челнок и покинула нас?

– Вы знаете, что она слабоумная. Бедная девочка! И у нее свои собственные понятия о том, что надо делать. Она любит отца больше, чем дети обычно любят своих родителей, и, кроме того…

– В чем дело, девушка? Сейчас такое время, что надо говорить всю правду.

Юдифи не хотелось выдавать секрет своей сестры, и она немного поколебалась, прежде чем заговорить снова. Но, уступая требованиям Зверобоя и сама отлично понимая, какому риску подвергаются они все вследствие неосторожности Гетти, она не могла долее молчать.

– Я боюсь, что бедная простушка Гетти не способна разглядеть тщеславие, пустоту и ветреность за красивым лицом и статной фигурой Гарри Непоседы. Она говорит о нем во сне, а иногда выражает свои чувства даже наяву.

– Значит, вы предполагаете, Юдифь, что ваша сестра придумала какой-то безумный план, чтобы спасти своего отца и Непоседу, план, который, по всей вероятности, отдаст в руки мингов один из наших челноков?

– Боюсь, что так, Зверобой. Бедная Гетти вряд ли сумеет перехитрить дикарей.

Все это время челнок с фигурой Гетти, по-прежнему стоявшей во весь рост на корме, продолжал смутно маячить во мраке. Но, по мере того как ковчег удалялся, очертания челнока расплывались в ночной тьме. Было совершенно очевидно, что нельзя терять времени, иначе он окончательно исчезнет во мраке. Отложив ружья в сторону, мужчины взялись за весла и начали поворачивать баржу по направлению к челноку. Юдифь, привыкшая к такого рода работе, побежала на другой конец ковчега и поместилась на возвышении, которое можно было бы назвать капитанским мостиком. Испуганная всеми этими приготовлениями, которые поневоле сопровождались шумом, Гетти встрепенулась, как птичка, встревоженная приближением неожиданной опасности.

Так как Зверобой и его товарищ гребли со всей энергией, на какую только были способны, а Гетти слишком волновалась, то погоня, вероятно, вскоре закон чилась бы поимкой беглянки, если бы девушка несколько раз совершенно неожиданно не изменяла направления. Эти повороты дали ей возможность выиг рать время, а также заставили ковчег и челнок войти в полосу глубокой тьмы, очерченной тенями холмов. Расстояние между беглянкой и преследователями постепенно увеличивалось, пока наконец Юдифь не предложила друзьям бросить весла, так как совершенно потеряла челнок из виду.

Когда она сообщила эту печальную весть, Гетти находилась еще так близко, что могла слышать каждое слово, произнесенное сестрой, хотя Юдифь старалась говорить как можно тише. В ту же секунду Гетти перестала грести и, затаив дыхание, ждала, что будет дальше. Мертвая тишина воцарилась над озером. Пассажиры ковчега тщетно напрягали зрение и слух, стараясь определить местонахождение челнока. Юдифь склонилась над бортом в надежде уловить какой-нибудь звук, который позволил бы определить, направление, по которому удалялась сестра, тогда как оба ее спутника, тоже наклонившись, старались смотреть параллельно воде, ибо так легче всего можно было заметить любой предмет, плававший на ее поверхности. Однако все было напрасно, и усилия их не увенчались успехом. Все это время Гетти, не догадавшаяся опуститься на дно челнока, стояла во весь рост, приложив палец к губам и глядя в ту сторону, откуда доносились голоса, словно статуя, олицетворяющая глубокое и боязливое внимание. У нее хватило смекалки отвязать челнок и бесшумно отплыть от ковчега, но тут, как видно, все способности изменили ей. Даже повороты челнока были скорее следствием нетвердости руки и нервного возбуждения, чем сознательного расчета.

Действие самого популярного романа Купера «Последний из могикан» происходит в 1757 году, в разгар Семилетней войны — масштабного конфликта, действие которого разворачивалось не только на европейском континенте, но и в Америке и Азии. Английский гарнизон, защищавший форт Уильям-Генри, сдал крепость и был выпущен на свободу их французскими противниками. Однако, нарушив заключенное соглашение, с молчаливого согласия французов их союзники, индейцы-гуроны, вырезали несколько сотен отпущенных солдат и поселенцев, участвовавших в защите форта.

В основе сюжета книги — история о том, как Натти Бампо вместе с друзьями, индейцами из племени могикан — Чингачгуком и его сыном Ункасом, сделали попытку спасти дочерей британского полковника Манро, преследуемых гуронами во главе со злобным вождем Магуа, движимым чувством кровной мести в отношении британского командира.

На первый взгляд кажется, что главным персонажем является «бледнолицый» Натти Бампо, англичанин по происхождению, как меткий стрелок, получивший среди индейцев прозвище Соколиный глаз. Но внимание большинства читателей приковано к представителю другой, незнакомой нам культуры — туземцу Чингачгуку.

Кто же он такой, этот индеец из племени могикан? Чингачгук, подобно другим героям, «сошедшим со страниц» приключенческих романов — супергерой. Он храбр и отважен, как и положено индейскому воину. Но в отличие от предводителя гуронов Магуа, которым двигают первобытные инстинкты, он мудрый, справедливый и добрый человек. Как и положено настоящему вождю, он осмотрителен, дальновиден и хорошо разбирается и в людях, и в природе вещей.

Имя Чингачгук («Великий Змей»), не означает, что он и в самом деле змея; нет, его имя говорит, что ему известны все извороты, все уголки человеческой природы, что он молчалив и умеет наносить своим недругам удары в такие мгновения, когда они совсем этого не ожидают, — пишет Фенимор Купер.

Скорее всего, этот персонаж не имел своего конкретного прототипа, а являлся воплощением популярной в XVIII веке возвышенной идеи «благородного дикаря». Авторы эпохи просвещения, в первую очередь Жан-Жак Руссо (1712−1778 гг.), которого называли предтечей Великой французской революции, в своих произведениях всячески превозносили благородство людей, гармонично живущих «в природном состоянии» (в том числе американских индейцев), противопоставляя их испорченным цивилизацией людям нарождающейся буржуазной эпохи.

Все хорошо, выходя из рук Творца мира; все вырождается в руках человека (имеется ввиду, разумеется цивилизованный человек)…Он все ставит вверх дном, все искажает. Он любит безобразие, уродов, отворачивается от всего естественного, и даже самого человека надо выдрессировать для него, как манежную лошадь, не коверкать на его лад, подобно садовому дереву.

Так писал Руссо в своем трактате «Эмиль, или О воспитании».

Индейцы, чья жизнь происходила в условиях борьбы за существование и постоянных конфликтах, были, вне всякого сомнения, стойкими и отважными людьми. Но суровость окружающей жизни рождала в них такие черты, как воинственность, жестокость и мстительность (качества, воплощенные в образе гурона Магуа, главного антигероя голливудского фильма «Последний из могикан»).

Чингачгук — не типичный, а скорее идеализированный образ индейца, воплотившийся в литературный образ «благородный дикарь» Руссо, во всех отношениях превосходящий и своих врагов — жестоких гуронов, и людей, испорченных цивилизацией и культурой — коварных французов, закрывших глаза на зверства их туземных союзников, британского полковника Манро, который готов принести в жертву семьи американских поселенцев ради победы британской армии, или белых охотников за скальпами.

Натти Бампо тоже храбр, умен и благороден. Но не будем забывать, что этот человек — побратим Чингачгука, и он стал героем потому, что долго жил среди индейцев и проникся их добродетелями.

Был ли Чингачгук на самом деле последним из своего племени? Это племя в середине XVIII века, когда происходит действие романа, действительно вымирало, как и множество других индейских племен. Но к счастью, могикане не исчезли окончательно и в настоящее время в штате Висконсин, в резервации (а возможно, и в других штатах) проживает более полутора тысяч потомков этой народности.

Почему же Чингачгук назван последним из могикан?

Индейцы во множестве умирали от войн, голода и болезней, принесенных белыми людьми. Их культура приходила в упадок, да и сам их образ жизни начал постепенно исчезать под напором «понаехавших» белых людей.

Потомки племени могикан стали протестантами и говорят на английском языке. Многие старинные обычаи или утрачены, или превратились в формальные обряды, служащие для развлечениям заезжих туристов.

Тот факт, что Чингачгук назван «последним из племени» символизирует исчезновение языка, обычаев и образа жизни коренных жителей Старого света, равно как и множества других самобытных древних культур, под напором европейской цивилизации.

Конечно, движение человечества по пути прогресса и развития технологий имеет свои несомненные плюсы, потому что помогает решать многие проблемы, связанные с удовлетворением материальных потребностей, бытом, безопасностью и здоровьем. И все-таки, даже приобретая новые блага, люди всегда что-то теряют, потому что любой выбранный путь развития, пусть даже он и кажется нам в данный момент оптимальным, всегда отсекает другие альтернативы, которые, возможно, мы просто не сумели в свое время оценить.

Жизнь в гармонии с природой, которую вели когда-то индейцы, неиерархическое общество, в котором практически нет имущественного и социального расслоения — это вещи, значимость которых нам, несомненно, стоит попытаться глубже исследовать и лучше понять.

– Что же теперь делать? – спросил Дункан. – Что с нами будет?

Вместо ответа Соколиный Глаз только провел пальцем вокруг темени, и это движение было до того красноречиво, что никто из видевших жест разведчика не мог усомниться в его значении.

– Нет-нет, наше положение не может быть так безнадежно! – воскликнул молодой майор. – Гуроны еще не здесь, у нас есть возможность укрепить пещеры и помешать им высадиться.

– А какими средствами, спрошу я вас? – послышался вопрос Соколиного Глаза. – Стрелами Ункаса или слезами девушек? Нет-нет, вы молоды, богаты, у вас есть друзья, и я понимаю, что в ваши лета тяжело умирать. Но, – прибавил он и перевел взгляд на могикан, – не следует забывать, что мы с вами белые. Покажем жителям этих лесов, что белые так же бесстрашно проливают свою кровь, как и краснокожие, когда наступает их последний час!

Дункан посмотрел по направлению взгляда разведчика; поведение индейцев подтвердило его самые ужасные опасения.

Чингачгук в гордой позе сидел на обломке скалы; он положил на камень нож и томагавк, снял с головы орлиное перо и приглаживал единственную свою прядь волос, как бы приготовляя ее для последнего, ужасного назначения. Лицо индейца было спокойно, хотя и задумчиво; его темные глаза мало-помалу теряли воинственный блеск и принимали выражение бесстрастия и готовности к смерти.

– Я не верю, чтобы наше положение было совсем безнадежно, – повторил Дункан. – Каждую секунду может подойти помощь, и я не вижу ни одного врага. Им надоела борьба, во время которой они подвергаются слишком большой опасности, не видя впереди достаточных выгод.

– Может быть, через минуту… через час эти змеи подкрадутся к нам. В это самое мгновение они способны лежать и слушать нас, – сказал Соколиный Глаз. – Чингачгук, – прибавил он на языке делаваров, – брат мой, мы с тобой вместе бились в последний раз… Теперь макуас будет торжествовать при мысли о смерти мудрого могиканина и его бледнолицого друга, чьи глаза видят ночью так же, как и днем.

– Пусть жены мингов плачут над своими убитыми! – с непоколебимой твердостью и гордостью ответил индеец. – Великий Змей могикан свернул свои кольца в их вигвамах, отравил их победные клики плачем и стонами детей, отцы которых не вернулись домой. С тех пор как растаял последний снег, одиннадцать воинов уснули навеки вдали от могил своих праотцев, и никто не скажет, где они пали, после того как язык Чингачгука замолкнет навеки. Пусть обнажатся острые ножи макуасов, пусть взовьются в воздух их самые быстрые томагавки, потому что величайший враг мингов попался в их руки… Ункас, последний побег благородного дерева, позови этих трусов, прикажи им поторопиться.

– Они отыскивают своего умершего соплеменника там, среди рыб, – ответил тихий, мягкий голос молодого вождя. – Гуроны плывут вместе со скользкими угрями. Как спелые плоды, падают они с ветвей деревьев, а могикане смеются.

– Ого! – пробормотал Соколиный Глаз, который с глубоким вниманием слушал речь туземцев. – Пожалуй, их насмешки ускорят месть макуасов. Но я белый, без примеси индейской крови, а потому мне подобает умереть смертью белого, то есть без брани на устах и без горечи в сердце.

– Да зачем же умирать? – произнесла Кора, отступая от скалы, к которой ее приковало чувство ужаса. – Путь открыт со всех сторон. Бегите в лес и просите бога помочь вам. Идите, храбрые люди, мы и так уж слишком многим обязаны вами не должны заставлять вас делить с нами несчастье.

– Плохо вы, леди, знаете хитрых ирокезов, если думаете, что они не отрезали все пути к отступлению в лес, – ответил Соколиный Глаз и тотчас же простодушно прибавил:

– Конечно, если бы мы пустились вплавь вниз по реке, течение скоро унесло бы нас на расстояние, не доступное ни для их выстрелов, ни для звуков их голосов.

– Попытайтесь же спастись вплавь! Зачем оставаться здесь и увеличивать число жертв! – в порыве великодушия сказала Кора.

– Зачем? – повторил разведчик, гордо оглядываясь кругом. – Затем, что человеку лучше умереть со спокойной совестью, чем до конца жизни мучиться раскаянием. Что скажем мы Мунро, когда он спросит нас, где мы оставили его дочерей?

– Подите к нему и скажите, что вы пришли за помощью для них, – сказала Кора и подошла к разведчику. – Скажите, что гуроны ведут его дочерей к северным пустыням, но что их можно еще спасти, если поторопиться. Если же, несмотря на все это, господу будет угодно, чтобы помощь опоздала, принесите отцу… – голос Коры задрожал, и она с трудом подавила слезы, – наше благословение, последние молитвы, привет, полный любви…

По суровому, обветренному лицу разведчика пробежала судорога, и, когда Кора замолчала, он оперся подбородком на руку, как бы в глубоком раздумье над ее словами.

– В этих речах есть некоторая доля смысла, – сорвалось наконец с его дрожащих губ. – Чингачгук, Ункас! Слышите вы, что говорит черноглазая девушка?

И он заговорил со своими товарищами на делаварском наречии. Хотя речь разведчика текла медленно, спокойно, в его тоне звучала твердая решимость. Старший могиканин слушал в глубоком молчании и, по-видимому, взвешивал слова своего товарища, точно осознавая их огромное значение. После минутного колебания Чингачгук в знак согласия махнул рукой и сказал по-английски «хорошо» с такой выразительностью, которая свойственна только голосу индейцев. Потом, засунув за пояс свой нож и томагавк, воин медленно подошел к краю скалы, наименее заметному с берегов реки. Тут он постоял мгновение, многозначительно указал на лес внизу, произнес несколько слов на своем языке, точно определяя намеченный им путь, бросился в воду, нырнул и скрылся из глаз наблюдателей.

Разведчик немного задержался, чтобы сказать несколько слов Коре, которая с облегчением вздохнула, увидев, как подействовали ее слова.

– Иногда в юной душе проявляется такая же мудрость, как и в старой, – сказал он. – Если вас уведут в леса, то есть тех из вас, кого временно пощадят, заламывайте по пути ветки кустов и деревьев и старайтесь двигаться так, чтобы оставался широкий след. Тогда, поверьте, найдется друг, который не покинет вас, хотя бы ему пришлось идти за вами на край света!

Он ласково пожал руку Коре, поднял ружье, печально посмотрел на него, снова осторожно положил свой «оленебой» на камень, наконец спустился к тому месту реки, где исчез Чингачгук. Соколиный Глаз на мгновение повис на скале, озабоченно оглянулся и с горечью произнес: