Илья муромец и соловей разбойник это историческая сказка

Скачать обзор:

Илья Муромец — один из трех русских самых известных русских богатырей, наряду с Алешей Поповичем и Добрыней Никитичем. Их образы неоднократно использовались в русской культуре: литературе, кинематографе, живописи. Например, эти три фольклорных героя изображены на знаменитой картине В. Васнецова «Богатыри». Образы богатырей, история их жизни и подвигов раскрывается в произведениях эпического жанра русского фольклора — былинах.

Былина «Илья Муромец и Соловей разбойник» изучается в 6–7-м классе. Пересказ и анализ представлены по каноническому тексту, записанному Александром Фёдоровичем Гильфердингом.

Место и время действия

Действие разворачивается в эпоху Древней Руси, до монголо-татарского нашествия, то есть примерно в X – XII веках.

Типичный древнерусский город 10-го века

В тексте фигурирует Князь Владимир, что, на первый взгляд, могло бы ограничить датировку периодом его правления — концом X–началом XI века. Дело происходит после крещения Руси в 988 году, так как в тексте упоминаются заутреня (народное название раннего богослужения) и обедня (народное название литургии).

Однако фольклористы указывают, что Владимира, персонажа былин киевского цикла, не следует отождествлять с реальной исторической личностью, а значит и соотносить время действия в былине с периодом его правления — некорректно. Датировка остается размытой, определить её более точно не представляется возможным.

Действие происходит в «неназванном» государстве, но по монархическому государственному образованию (княжеству под управлением князя) и географическим названиям населенных пунктов легко определить Русь.

Былины киевского цикла, к которому относится былина «Илья Муромец и Соловей-разбойник», объединены местом действия — городом Киевом, столицей древнерусского государства.

Так выглядел Киев в 10-м веке.

Помимо Киева, события былины разворачиваются ещё в нескольких реальных городах Древней Руси: городе Муроме и находящемся в его окрестностях селе Карачарово, родине Ильи Муромца, а также городе Чернигове.

Основные события происходят на пути между Киевом и Черниговом (то есть на территории современной Украины). В тексте присутствует гидроним — река Смородина, возле которой по сюжету былины и промышляет Соловей-разбойник. Это мифическая река, не соотносится с каким-либо реально существующим водоёмом.

Река Смородина упоминается в славянской мифологии как граница «мира живых» и «мира мертвых», считается аналогом Стикса из древнегреческой мифологии.

Некоторые лингвисты связывают это название с рекой Самарой, протекающей недалеко от Киева. Но есть и другая версия: название реки Смородина происходит от слова «смород», что значит «смрад», «сильный, неприятный запах».

«Та река свирепая, свирепая река, сама сердитая, —
Из-за первоя же струйки как огонь сечет,
Из-за другой же струйки искра сыплется,
Из-за третьей же струйки дым столбом валит,
Дым столбом валит, да сам со пламенью…»

Подробный пересказ содержания былины с цитатами

«Из того ли то из города из Мурома, из того ли то села Карачарова» отправился в дорогу добрый молодец Илья. Путь его лежал в Киев. Герой отстоял заутреню в Муроме, а в стольном граде планировал быть к «обеденке».

«Заутреня» и «обедня» — народные названия церковных служб. Первая проходила очень рано утром, вторая — в первой половине дня, перед обедом.

На пути его лежал славный град Чернигов, возле которого стояли полчища врагов, т.е. город был в осаде.

«Нагнано-то силушки черным-черно,
Ай черным-черно, как черна ворона»

И никто не пройдет через эту «силушку великую», ни зверь не проскочит, ни человек.

Одолел Илья Муромец врагов и въехал в Чернигов. Местные мужики, вдохновленные его подвигом, предлагают ему остаться в городе воеводою. Илья отказывается.

«Не пойду я к вам в Чернигов воеводою».

Спрашивает Илья у мужиков кратчайший путь до Киева («дорожку прямоезжую»). Предостерегают черниговцы богатыря, говоря, что прямоезжая дорога «заколдована, да замуравлена» — опасен путь по ней, а потому пешком её никто не прохаживал и на добром коне не проезживал.

«Да у той ли речки у Смородины,

У того креста у Леванидова»

Сидит во сыром дубу «Соловей‑разбойник Одихмантьев сын».

Наводит он ужас на округу, свистит по-соловьиному, да кричит по-звериному, да так, что травы загибаются, цветы осыпаются, деревья к земле приклоняются, а люди, что поблизости очутились, замертво падают.

Есть на Киев и другая дорога — длинная, ехать по ней 1000 верст, а «прямоезжею», через Соловья-разбойника — 500 верст.

Поехал Илья Муромец короткою дорогою, проезжает горы и реки, конь с его холма на холм перескакивает, подъезжает к речке Смородине.

Сидит во сыром дубу «Соловей‑разбойник Одихмантьев сын».

«Засвистал‑то Соловей да и по‑соловьему,
Закричал злодей‑разбойник по‑звериному,
Так все травушки‑муравы уплеталися,
Да и лазуревы цветочки отсыпалися,
Темны лесушки к земле вси приклонилися»

Конь его богатырский поубавил прыть. Берет Илья плеточку и стегает коня. Говорит ему:

Али ты идти не хошь, али нести не мошь?
Что ты на корни, собака, потыкаешься?

Достает Илья Муромец лук, натягивает тетиву и стреляет в Соловья-разбойника, попадает в правый глаз. Потом спустил разбойника на землю, пристегнул его к стремени и повез в Киев.

В гнезде Соловья-разбойника находились три его дочери. Увидели они своего отца с Ильей Муромцем. Первым двум показалась, что это отец на коне едет и «везет он мужичища-деревенщину, Да у правого у стремени прикована».

Лишь третья разглядела, что дело обстоит наоборот — это их отец пристегнут к стремени богатырского коня, и у него выбит глаз.

«Едет мужичища‑деревенщина,
Да и сидит, мужик, он на добром кони,
Да и везет‑то наша батюшка у стремени,
У булатного у стремени прикована.
Ему выбито‑то право око со косицею»

С подачи младшей дочери сестры призывают на помощь своих мужей — зятьёв Соловья, просят их взять «рогатины звериные» и бежать бить «мужичищу-деревенщину».

«Эти мужевья да их любимые,
Зятевья то есть да соловьиные,
Похватали как рогатины звериные
Да и бежали‑то они да и во чисто поле
К тому ли мужичищу‑деревенщине,
Да хотят убить‑то мужичища‑деревенщину»

Говорит Соловей-разбойник своим зятьям, чтобы побросали они рогатины, предлагает задобрить богатыря, пригласить его в гости в соловьиное гнездышко, угостить яствами, медом, да осыпать дарами.

Зятья Соловья-разбойника так и хотят поступить, но Илья не обращает на них внимания, скачет дальше вместе с Соловьем, пристегнутым к стремени, и прибывает в город Киев, въезжает на княжий двор. Из церкви выходит князь Владимир.

«Он пришел в палату белокаменну». Князь приступает к трапезе, приглашает к столу Илью Муромца.

«Они сели есть да пить да хлеба кушати,
Хлеба кушати да пообедати»

Муромец остановил коня посреди двора, вошел в палаты княжеские, отвесил правителю киевскому троекратный поклон.

Князь спрашивает героя, как его зовут, кто он такой и откуда будет. Богатырь представляется.

«Есть я с славного из города из Муромля,
Из того села да с Карачарова,
Есть я старыя казак да Илья Муромец,
Илья Муромец да сын Иванович!»

Спрашивает князь, как долго ехал Илья до Киева и какой дорогою. Говорит богатырь, что заутреню стоял ещё в Муроме, держал путь через Чернигов, а оттуда коротким путем, мимо речки Смородины.

Удивился князь, не поверил Илье. Правителю было известно, что стоят у Чернигова вражеские силы и про Соловья-разбойника правитель был в курсе. Как же Илья Муромец добрался до Киева опасной такой дорогой, да живым остался?

Отвечает ему Илья Муромец:

«Соловей‑разбойник на твоем дворе».

Встает князь из-за стола, накинул шубку да соболью шапку и вышел во двор посмотреть на Соловья-разбойника. Просит князь его посвистеть.

Говорил‑то ведь Владимир‑князь да таковы слова:

— Засвищи‑тко, Соловей, ты по‑соловьему,
Закричи‑тко, собака, по‑звериному.

Соловей-разбойник отказывается и отвечает, что будет выполнять только приказы Ильи. Тогда с теми же словами обращается к нему Муромец. Просит свистеть его не в полную силу. Упрямится Соловей, хитрит, говорит, что от ран лишился он сил, да не может засвистеть. Просит поднести ему чару «зелена вина».

«Мои раночки кровавы поразойдутся,
Да уста мои сахарни порасходятся,
Да тогда я засвищу да по‑соловьему,
Да тогда я закричу да по‑звериному».

Обращается Илья к Владимиру, чтобы тот поднес Соловью «зелена вина». Отправляется Владимир в горенку, наливает немаленькую чару, объемом в полтора ведра. Подносят вино Соловью. Он всё выпил, восстановил силы да как засвистит, что всё вокруг стало рушиться, а люди погибать. Князь шубкой укрывается, а Илья Муромец вывез Соловья в чисто поле и срубил ему голову.

Характеристика героев

В былине три основных героя – Илья Муромец, Соловей-разбойник и Князь Владимир.

Илья Муромец

Полное имя – Илья Иванович. Русский богатырь, уроженец села Карачарово, что расположено под городом Муромом, в честь которого герой и получил своё прозвище. Илья — герой многих русских былин.

В былине «Исцеление Ильи Муромца» сказано, что до 33 лет Илья лежал на печи, не владел руками и ногами, то есть был параличным. Он был чудом исцелен, набрался силы богатырской и пошел совершать подвиги, защищать русскую землю и бороться с нечистью. На момент событий, описанных в былине о Соловье-разбойнике, Илья Муромец уже находится в солидном возрасте.

Неоднократно по отношению к Илье используется определение «старый казак», оно употребляется, скорей всего, в значении «удалец, вольный человек» или воин, выполняющий определенные поручения князя. Казачество как сословие сложилось гораздо позднее, в XV веке. По социальному происхождению Илья был выходцем из крестьян («мужичишко-деревенщина»).

Могучий, сильный и храбрый мужчина, в тексте используется такое определение, как дородный. Илья Муромец — воплощение русской доблести, героизма, силы духа, герой благороден, смел и справедлив.

Соловей-разбойник

Отрицательный персонаж, зло, представленное в виде человекообразного существа, напоминающего птицу. Дом Соловья-разбойника находится на дубе и называется «гнездом». Герой обладает сверхспособностью: мощный свист и рык Соловья несут разрушительную силу. Фантастический герой, олицетворяющий зло и угрозу общественному благополучию, — мифологизированный образ врага. Соловей-разбойник хитер и изворотлив.

Об облике и происхождении Соловья-разбойника существуют разные мнения. Его представляют и «невиданным чудищем», и человеком-птицей, а то и просто злым человеком, который причиняет вред окружающим.

Мнения о том, что образ разбойника восходит к обычному человеку, который по роду деятельности был разбойником, придерживается, например, исследователь Миллер.

Имя собственное «Соловей» могло быть прозвищем или фамилией человека. В различных легендах и вариантах пересказа былинного сюжета у Соловья-разбойника разные отчества. В классическом тексте, на котором основывается данный обзор, он обозначен как «Одихмантьев сын» (то есть отчество Одихматьевич). Встречаются также варианты: Ахматович и Рахматович.

О возможных прототипах

В летописях упоминается эпизод о некоем разбойнике по имени Могула, которого изловили и доставили к князю Владимиру. Он запомнился сильным криком. Высказывается предположение, что он мог быть прототипом «Соловья-разбойника».

В 40-е годы XIX века на страницах «Новгородских губернских ведомостей» была опубликована обнародованная исследователем Н. Мельковым легенда из рукописного источника XVII века. В ней говорилась о двух «мордвинах»: одного звали Скворцом, а второго Соловьем. Иногда происхождение фольклорного образа сопоставляют с ней.

Князь Владимир

Владимир Красно Солнышко или Владимир Всеславич — герой былин о русских богатырях. Образ, вероятно, восходит к историческому князю Владимиру Святославичу. Есть мнение, что к Владимиру Мономаху. Однако фольклорный герой не является реальной личностью, он стал собирательным образом русского князя домонгольской эпохи.

В былине «Илья Муромец и Соловей-разбойник» киевский князь герой второстепенный. Его характер проявляется в отношении к главному герою Илье Муромцу. Владимир не верит Илье, что тот смог одолеть Соловья, обвиняет его во лжи, называет пренебрежительно «мужичища-деревенщина», тем самым проявляя сословную кичливость. На фоне Ильи, кладущего крест «по-писаному», кланяющегося «по-ученому», князь выглядит не так благообразно.

Убедившись в правдивости Муромца, Владимир просит разбойника посвистеть. А потом ведет себя несообразно с княжеским достоинством: сам бежит наливать вино Соловью. Смертоносный свист устрашает князя, и он укрывается шубой. Рядом с Ильей князь мелковат, не смел, не очень умен. И разбойник подчиняется не Владимиру, а Илье. Князь изображен в былине несколько предвзято, как нередко в народном творчестве представлялись образы царей.

Второстепенные персонажи

Дочери и зятья Соловья-разбойника появляются в одном из эпизодов, пытаются помочь отцу и тестю, но оказываются немощными и незначительными перед лицом богатырской доблести. Названы в тексте «любимыми», что намекает на способность Соловья-разбойника к проявлению человеческих чувств и обозначает связь между героями, олицетворяющими «силы зла».

Народ (черниговцы и киевляне) — коллективное действующее лицо, обобщенный образ населения Руси, живущего под княжьей волей и властью князя и под гнетом врагов. Чаяния и надежды людей на защиту и спокойствие обращены не к правителю, а к таким народным героям, как Илья Муромец.

Анализ былины про Илью Муромца и Соловья-разбойника

Происхождение

Былина — фольклорное произведение эпического жанра. Истоки былинных сюжетов — рассказы, поверья, мифы, древние легенды русского народа. Формирование сюжета произведения «Илья Муромец и Соловей разбойник» исследователи относят третьему Владимиро-Суздальскому периоду (XIV век). Для произведений устного народного творчества характерны различные варианты текста с общим сюжетом.

Поскольку былина относится к Киевскому циклу, «родом» сюжет, вероятно, из южных и центральных русских земель. В XIX веке считалось, что большинство сюжетов русских былин утеряно, однако, как выяснилось, они сохранились на Русском Севере. Большинство былин Новгородского, Киевского, и других циклов были записаны от северных сказителей. Широко известно имя Трофима Григорьевича Рябинина.

Рябинин, Трофим Григорьевич — выдающийся русский былинный сказитель, крестьянин по происхождению, основатель династии былинных сказителей, проживавший в Олонецкой губернии, на территории современной Карелии.

Считающийся каноническим текст былины «Илья Муромец и Соловей-разбойник» от Трофима Рябинина записал ученый-славист A. Ф. Гильфердинг 8 июля 1871 года в Кижах.

Кижи — остров в Онежском озере, в Республике Карелия. Благодаря памятникам деревянного зодчества считается всемирно известной достопримечательностью, имеет статус музея-заповедника

Тексты, записанные Гильфердингом на территории современной Карелии, были изданы в 1873 году в сборнике «Онежские былины» уже после смерти фольклориста.

Гильфердинг Александр Федорович (1831–1872) — русский ученый, лингвист, историк, фольклорист немецко-польского происхождения, член Императорской Академии Наук.

Жанровые и стилистические особенности

Одной из жанровых особенностей былины как эпического произведения считается героическая или историческая составляющая в сюжете. Это тексты, рассказывающие о событиях и подвигах прошлого. В рассматриваемой былине героическое событие — победа богатыря Ильи над Соловьем-разбойником.

Былины — эпические песни, для них характерная неторопливая, напевная манера повествования, характерной особенностью являются рефрены, частые повторы одних и тех же строк или словосочетаний. Былинный слог отличается плавностью, размеренностью, текст насыщен средствами выразительности:

эпитетами;

метафорами;

гиперболами.

Эпитетами могут быть как прилагательные (добрый конь, сыра земля, стремечко булатное), так и существительные (травушка-мурова, мужичишко-деревенщина)

Гипербола — художественное преувеличение, один из основных приёмов для былинных сюжетов. Качества героев, масштабы, эффект, произведенный их действиями, намеренно преувеличены.

В былине «Илья Муромец и Соловей-разбойник» гипербола используются в описании победы Ильи над вражеской черной силой под Черниговом, например: «черным черно, как черна ворона» (очень много).

Гипербола применяется в характеристике силы соловьиного свиста: «… все травушки-муравы уплетаются, Все лазоревы цветочки осыпаются, Темны лесушки к земле все приклоняются». В финале произведения разбойнику подносят «немалу чашу — полтора ведра» — это тоже гипербола.

Структура и композиция

Сюжет былины изложен последовательно, описывается путешествие главного героя, включающее три этапа (путь от Карачарово до Чернигова, от Чернигова до Киева и пребывание в Киеве), на каждом этапе события постепенно раскрывают образ героя, его характер, мотивы поступков. В структуре повествования можно выделить элементы традиционной композиции:

Зачин: герой посещает церковную службу и отправляется в путь из родного села.
Завязка: приезд в Чернигов, победа над черной силой как демонстрация «богатырской мощи» героя, получение им известия о злой силе Соловья-разбойника.
Кульминация: встреча с Соловьем-разбойником, его пленение и доставка в Киев. Встреча с князем Владимиром.
Развязка: конец Соловья-разбойника

Какие темы поднимает?

Основная тема — защита русской земли.

Былинные тексты, как правило, имеют патриотическую направленность. В них воспевается Русь-матушка, отражается уклад жизни и русский характер. На протяжении почти всей своей истории с незапамятных времен Русь, Россия вела войны, сражалась с врагами, отражала набеги захватчиков. Богатырь – мифологизированный, героизированный образ русского воина. Основная тема фольклорного произведения «Илья Муромец и Соловей-разбойник» — защита русской земли.

Борьба добра со злом

Для русских былин характерно четкое разграничение двух противоборствующих сторон, при этом добро всегда побеждает зло. Два центральных героя произведения — Илья Муромец и Соловей разбойник — представляют два полюса: добро и зло. Добрый герой призван устранить источник бедствий русского народа. У каждого из персонажей есть своя свита. На стороне Ильи Муромца выступает весь русский народ. На стороне Соловья-разбойника — его семья: дочери и зятья. На стороне Ильи заметный перевес в поддержке.

Сила духа русского народа

«Богатырская наша сила, сила духа и сила воли», — напишет XX-м столетии известный советский поэт Николай Николаевич Добронравов, обращаясь к фольклорным образам. Внутренняя сила человека — одно из главных качеств русского характера, воспетых былинами. Богатыри — это не просто «силачи», это стойкие люди, обладающие силой духа, без которой сама по себе физическая сила не так важна. Богатырь Илья Муромец в сражении с Соловьем-разбойником не демонстрирует какой-то сверхсилы, его поступки — это скорее проявление силы духа и доблести.

Образ Ильи Муромца — это средоточие лучших качеств русского народа. В былине показано, что спасение русской земли не в ее правителях, а в обычных людях, добрых, доблестных и отважных, коими она полнится.

Природа в былине

Жители Древней Руси очень близки к природе, они в ней жили. Во многих сохранились верования в силы природы от недавнего язычества. В былине нет описаний природы, но она присутствует в ней то упоминанием о звере, который «не прорыскивает», или о вороне, который «не пролетывает». Травушка-мурава, цветочки лазоревые, лесушка звучат рефреном в былине, помогают понять восприятие мира человеком Древней Руси. Соловей-разбойник, представитель зла, своим свистом губит не только людей, но и природу, нарушая её гармонию.

Экранизации

Мотивы былины и образы её главных героев неоднократно воплощались в отечественном кинематографе и мультипликации. Художественный фильм-сказка «Илья Муромец», снятый Александром Птушко в 1954 году, объединяет мотивы нескольких фольклорных сюжетов о русском богатыре, в том числе и былины «Илья Муромец и Соловей разбойник».

Одноименные мультфильмы, основанные на сюжете былины, в СССР и России создавались дважды.

Рисованный мультфильм режиссера Ивана Аксенчука по сценарию Михаила Волгина вышел в 1976 году, является продолжением мультфильма «Илья Муромец. Пролог» (1975).

В 2007 г. выпущен мультфильм «Илья Муромец и Соловей Разбойник» режиссера Владимира Торопчина, позиционируется как вторая часть трилогии о русских богатырях. Сюжет мультипликационного фильма многим отличается от фольклорного оригинала, дополнен сюжетами и событиями, которых нет в классическом тексте, однако основная фабула сохранена.

Скачать обзор:

Источник

Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу:
Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов.
Том 1. VI. Гроза, ветры и боги громовики.

2. Сказания об Илье Муромце и Соловье-разбойнике.

Имя Ильи Муромца самое популярное в русском народе; оно встречается весьма часто в песнях и преданиях, приписывающих ему различные богатырские подвиги. И хотя Илья Муромец известен, как лицо историческое,он жил около 1188 года; но, выступая в народном эпосе, он принял на себя черты более древние, принадлежащие к области мифических представлений о боге-громовнике. В этом убеждает нас самый характер его баснословных подвигов и сравнительное изучение их, в связи с прочими преданиями нашего и других индоевропейских народов.

В эпоху христианскую верование в Перуна, его воинственные атрибуты и сказания о его битвах с демонами были перенесены на Илью-пророка (см. главу IX); Илья Муромец, сходный с Ильею-пророком по имени и также славный святостью своей жизни, а может быть — и военными доблестями, слился с ним в народных сказаниях в один образ, и там, где, по преданию, конь Ильи Муромца выбивал копытом источники ключевой воды, — народ ставил часовни во имя Ильи-пророка.

В Московской губ. крестьяне объясняют громовые раскаты поездкою Ильи Муромца на шести жеребцах по небу. Любопытные похождения Ильи Муромца с богатырем Святогором целиком принадлежат к области древнейших мифов о Перуне (см. гл. XXI).

Тридцать лет от самого рождения сидел Илья Муромец сиднем, не двигаясь с места, но вот “по божьему повеленью приходили два калика перехожие, становились под окошечко косящетое и просили милостыни. И говорит им Илья: нищие братия! взойдите ко мне во храмину: есть у нас всего много, а подать вам некому. И говорят ему калики перехожие: встань-ка сам! — Сижу сиднем я тридцать лет, а вставать не встану: нет у меня ни рук, ни ног! — проговорит им Илья. И говорят калики перехожие ему во второй раз: встань-ка сам! Илья сидит, силу пробует, а в ответ держит речь: встал бы я, и сила есть, да нет ног. И говорят ему калики перехожие в третий раз: встань-ка сам! Илья сидит, силу пробует: тронет ногу — нога поднимается, тронет другую — другая поднимается. Встает Илья — поднимается, посерёд пола становится. И говорят ему калики перехожие: сходи-ка за пивом, да напой нас! И взял Илья братину великую, пошёл в подвалы глубокие, наливал братину пивом крепким и подносил каликам перехожим. — Выпей-ка сам! — в ответ молвят калики перехожие. Хватил Илья братину зараз — только и видели пиво! Говорят ему калики перехожие: сходи-ка за пивом, да напой нас! И взял Илья братину больше прежнего, пошёл в подвалы глубокие, опускался ниже того, наливал братину пивом крепким пуще того и подносил каликам перехожим. — Выпей-ка сам! — в ответ молвят калики перехожие. Хватил Илья братину зараз — только и видели пиво! И спрошали его, Илью, калики перехожие: слышишь ли, Илья, свою силу? И молвит Илья: слышу! И спрошали его, Илью, калики перехожие: как велика твоя сила? И молвит Илья: кабы был столб от земли до неба, я перевернул бы всю землю! Стали промеж себя калики говорить: много дано силы Илье, земля не снесет; поубавим силы. Ещё раз посылают они Илью за пивом, заставляют его выпить и спрашивают: слышишь ли, Илья, свою силу? Отвечает Илья: “поубавилось силы кабы на семую часть!” Стали промеж себя калики говорить: будет с него! Несмотря на легендарный тон, приданный этому рассказу (в одном варианте былины, вместо калик перехожих, являются к Муромцу, поят его и наделяют силою Спаситель и два апостола), здесь слишком очевидна мифическая основа.

В народных сказках богатырь, собирающийся на битву с змеем — демоническим представителем зимних облаков и туманов, должен трижды испить живой (или сильной) воды, и только тогда получает силу поднять меч-кладенец. Пиво, которое пьёт Илья Муромец, — старинная метафора дождя (см. главу VII). Окованный зимнею стужею, богатырь-громовник сидит сиднем, без движения (=не заявляя себя в грозе), пока не напьётся живой воды, т. е. пока весенняя теплота не разобьет ледяных оков и не претворит снежные тучи в дождевые; только тогда зарождается в нём сила поднять молниеносный меч и направить его против тёмных демонов.

Наделенный богатырскою крепостью, Илья Муромец отправляется на совершение трудных подвигов. Как самое имя Перуна сменилось историческим именем Ильи Муромца, так и борьба его с демоническими существами — великанами и змеями перенесена на битвы, характеризующие первое время государственной жизни Руси, когда строй общественный ещё достаточно не окреп, внутри государства, среди лесов и пустынных мест, легко укрывался разбой, а извне, из широких степей угрожали беспрерывные набеги диких кочевников, с которыми должны были бороться русские витязи.

Илья Муромец усмиряет разбойничью шайку и освобождает Чернигов-град от несчетных басурманских полчищ; но и в этих ратных подвигах он сохраняет своё родство с древним Перуном; он действует его оружием — всесокрушающими стрелами и выезжает на таком же чудесном коне, как и бог-громовержец. Конь его словно сокол летит, с горы на гору перескакивает, с холма на холм перемахивает, реки, озера и темны леса промеж ног пускает, хвостом поля устилает; подобно Зевсову коню Пегасу, он выбивает копытами колодцы. Окруженный станишниками (разбойниками), Илья Муромец вынимал из налушна (налучье — футляр для лука) тугой лук, вынимал стрелу каленую и пускал её по сыру дубу:

Спела тетивка у туга лука —
Станишники с коней попадали;
Угодила стрела в сыр-кряковистый дуб,
Изломала дуб в черенья ножевые.

Сражаясь один против несметной рати кочевников, он куда ни бросится — там улица, где ни поворотится — часты площади. Вслед за тем наезжает Илья Муромец на Соловья-разбойника, который заложил прямоезжую дорогу к Киеву ровно на тридцать лет — время, когда богатырь сидел сиднем: никакой человек по ней не прохаживал, зверь не прорыскивал, птица не пропитывала. Соловей-разбойник свил себе гнездо на двенадцати (или девяти) дубах и, сидя в нём, свистал так сильно и громко, что все низвергал своим посвистом, словно напором стремительного вихря. За десять верст раздался его свист — и богатырский конь под Ильею спотыкнулся,

Тёмны леса к земле приклонилися,
Мать-река Смородина со песком сомутилаоя

Богатырь сшиб Соловья-разбойника каленой стрелой с высоких дубов и повёз с собой в Киев; там, во дворе князя Владимира, заставляют Соловья-разбойника показать свою удаль — засвистать вполсвиста. Соловей отзывается, что уста его запеклись кровию, и просит испить.

Налили ему чашу зелена вина,
Весом чаша в полтора ведра;
Принимал он чашу единой рукой,
Выпивал чашу за единый вздох (дух).

Наливали ему другую чашу пива пьяного и третью меду сладкого; выпивал чаши Соловей-разбойник, и как Илья Муромец с пива — набирался с того силы великой, свистнул и оглушил своим свистом могучих богатей, так что они наземь попадали, а простые люди мертвы стали, и потряс крепкие своды княжеских палат: слетели с них крыша и вышки, лопнули связи железные.

Засвистал Соловей по-соловьиному,
А в другой зашипел разбойник по-змеиному,
А в третьи зрявкает он по-звериному (нар. по-туриному).

Те же выражения употребляет народный эпос, говоря о вещем коне сивке-бурке, в образе которого, как и в образах змея и быка, олицетворялась громоносная туча (см. ниже). Раздраженный Илья Муромец убивает Соловья-разбойника, кидая его выше дерева стоячего, чуть пониже облака ходячего.

Соловей-разбойник гнездится на двенадцати дубах; народная сказка то же самое говорит о змее, и подробность эта объясняется мифическим значением дуба — дерева, посвященного Перуну: “загремел Зилант (змей), выходя из железного гнезда, а висело оно на двенадцати дубах, на двенадцати цепах»; в одном заклятии говор змея сравнивается с шумом ветра: “что не дуб стоит — Змиулан сидит, что не ветр шумит — Змиулан говорит».

Согласно с показанием народной былины о свисте Соловья-разбойника, в одной рукописной повести XVII века читаем: “начаша змий великий свистати; от змиева свистания падоша под ними (послами) кони». В украинской сказке, напечатанной в “Записках о южной Руси», по сличении её с вариантами того же эпического сказания, записанными в других местностях, Соловей-разбойник заменяет собою Змея Горыныча; в другой сказке Илья Муромец побивает двенадцатиголового змея, избавляя от него красавицу-королевну. Все эти сближения убедительно свидетельствуют, что в образе Соловья-разбойника народная фантазия олицетворила демона бурной, грозовой тучи. Имя Соловья дано на основании древнейшего уподобления свиста бури громозвучному пению этой птицы. “Свист бури, вихрей, ветров” — выражение общеупотребительное в нашем языке; народная песня, описывая бегство удалого добра молодца от царских разъездов, прибавляет:

Что гнались-то, гнались за тем добрым молодцем Ветры палевые,
Что свистят-то, свистят в уши разудалому про его разбои.

У моряков до сих пор существует поверье, что свистом можно накликать бурю, подобно тому, как призывается она звоном колоколов и резким криком хищных птиц; при стихающем попутном ветре пловцы обыкновенно свистят но ветер. Эсты также убеждены, что от свиста свежеет ветер. О водяном рассказывают наши крестьяне, что он не любит, когда беспокоят его сон свистом, и опрокидывает за то лодку, а пловца увлекает на дно реки, т. е. свист подымает бурю, которая волнует и бурлит сонные воды и грозит пловцу бедою.

С 1 марта начинают дуть весенние ветры, и потому о св. Евдокии, память которой празднуется в этот день, крестьяне выражаются: “приехала свистунья». Свистать в жилой избе почитается в простонародье дурною приметою и грехом; от того, кто это делает, отвращается Богородица. Изба, в которой свистят, скоро опустеет — всё высвистишь! Домовой, как охранитель семейного благосостояния и покоя, пугает таких неосторожных “свистунов” по ночам. Не должно свистать во время весенних посевов; иначе зерно будет вывеяно с пашни ветрами и не даст роста. Одно из самых обыкновенных олицетворений дующих ветров было представление их хищными птицами; вот почему дети Соловья-разбойника оборачиваются, по свидетельству былины, воронами с железными клювами (об этих воронах см. гл. X).

Эпитет “разбойника” объясняется разрушительными свойствами бури и тем стародавним воззрением, которое с олицетворениями туч соединяло разбойничий, воровской характер. Закрытие тучами и зимними туманами небесных светил называлось на старинном поэтическом языке похищением золота: в подвалах Соловья-разбойника лежала несчетная золотая казна; точно так же в летней засухе и в отсутствии дождей зимою видели похищение живой воды и урожаев. Демонические силы грабят сокровища солнечных лучей, угоняют дождевых коров и скрывают свою добычу в неприступных скалах. Этот хищнический характер облачных демонов повел к тому, что, вместо великанов и змеев, с которыми сражаются богатыри в более сохранившихся вариантах эпического сказания, — в вариантах позднейших и подновленных выводятся на сцену воры и разбойники. Таким образом древнейшие мифические предания, с течением времени, сводятся народом к простым объяснениям, заимствуемым из его обыденной жизни.

Пламя грозы сопровождается порывистыми ветрами, и взаимными их усилиями очищается воздух от туманных испарений; эта естественная связь их отразилась и в языке: от санскрита корня: pa— очищать произошли существительные pavaka — огонь и pavana — ветер, бриз, лат. purus (purgare), греч. πύρ θ с переходом звука р в f др.-вер.-нем. fiur; как от латин. fio — дую образовалось flamma — пламя, так от глагола вею (санскр. va — дуть) произошло не только ветр (зенд. vata, перс. wad, греч. αητής , лат. ventus, кельт, bad и gwynt, гот. vinds, англос. wind и wedher, сканд. vindr и vedr, др.-вер.-нем. wetar, лит. wejas и wetra), но и ватра (серб. и чеш.) — огонь, пламя, через страдательное причастие ватый, ват; в Ведах ветр — vata. В старину ватра имело значение не просто огня, но огня небесного = молнии, как видно из глосс Вацерада.

Признаваемые за дыхание бога-творца небесных гроз, за дуновение его могучих уст, ветры и буря вызывали в человеке то же религиозное чувство, с каким обращался он к грому и молниям. В Астраханской губ. пловцы, садясь в ладью, всегда произносят при этом: “святой воздух! помоги нам». Стрыйковский говорит, что славяне и литовцы, заслышав вой бури, преклоняли колена, ибо в шуме ветра узнавали шаги шествующего бога.

Ветры олицетворялись и как существа самобытные; фантазия древнего человека представляла их дующими = выпускающими из своих открытых ртов вихри, вьюги и мятели. Средневековое искусство воспользовалось этим языческим представлением и постоянно изображало ветры в виде дующей человеческой головы. На наших лубочных картинах ветр и “дух бурен”, приносящий град и снег, изображаются в виде окрыленных человеческих голов, дующих из облаков; такова, например, картина, приложенная к сказке о мужике, у которого ветер разнёс муку.

Крылья, данные ветрам, — эмблема их быстрого полёта. По народному поверью, зимние вьюги бывают оттого, что нечистые духи, бегая по полям, дуют в кулак. В высшей степени интересно украинское предание, утверждающее, что старый Ветер сидит с закованными устами: “що тепер Витри je — то молодь шастаецця; старий же тильки иноди в щилинки помиж губив дмуха — и отто бури бувають. Як би ему губи роскувать и вин дмухонув на ввесь рот — все б поздував на свити, горы з долинами поривняв, кинець свитови був би… Одже колись таки ему роскуюцця губи!» Предание это примыкает к мифу о грозном владыке демонов, который сидит окованный цепями и будет освобожден только при конце мира (см. гл. XIV).

Веянье ветров сравнивали с действием кузнечных мехов в руках бога-громовника и его помощников. Эти кузнечные меха— метафора грозовых туч. Облака, как увидим ниже, уподоблялись шкурам различных животных; из этих же шкур приготовлялись издревле и мешки для хранения воды и опьяняющих напитков и раздувательные мехи; слово мех (уменьшительная форма: мешок) доселе служит у нас и для названия мягкой рухляди. С таким же двойственным значением раздувательного меха и бурдюка употребляются пол. miech, чешек, mech, илл. mjesiniza, ирл. bolg, builg и латин. follis; сравни перс. masah — кузнечный мех, санскр. macaka — кожаная сума, мешок для держания воды, литов. maszas, maiszas — большой мешок, сканд. belgr — раздувательный мех, готс. baigs — мешок.

Давая туче название меха, в ней видели или вместилище небесного нектара = дождя, или орудие для раздувания грозового пламени. В гимне Ригведы, обращенном к Парьянье (Перуну), читаем: “реви, греми, оплодотворяй, пари над нами на своей водою наполненной колеснице (т. е. на облаке); сильно растяни вниз нависший мешок с водою!” В Аргау о солнце, садящемся за облаками, доныне выражаются: “d’sunne schliieft in е sack” =солнце влезает в мешок.

Гомер рассказывает, что Эол, бог ветров, дал Одиссею бычий мех, туго стянутый серебряной нитью (метафора молнии), в котором были заключены суровые вихри; но когда спутники Одиссея развязали мех — освобожденные ветры подняли страшную бурю и рассеяли корабли по широкому морю. С помощию таких мехов Гефест раздувал пламя в горнах своей кузницы. Скандинавские саги упоминают про мех (vedhrbelgr=wetterbalg), которым когда потрясали, то в то же мгновение восставала грозная буря. Финские колдуны, по народным рассказам, завязывали ветры в кожаные мешки и продавали их морякам в запас на дорогу.

Русские сказки, песни и заговоры наполнены обращениями к ветрам с просьбою о помощи, как существам живым и готовым выручить в беде. Подобное обращение находим и в словах Ярославны: “о ветре-ветрило! чему, господине, насильно вееши? чему мычеши хиновьские стрелкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вой? Мало ли ти бяшет гор (горе?) под облакы веяти лелеючи корабли на сине море? Чему, господине, мое веселие по ковылию развея?”

В простом народе ветер доселе слывет господином, и об нём ходит такой рассказ: шёл мужик, смотрит — навстречу ему идут мужики: Солнце, Ветер и Мороз. Мужик мужикам поклонился, посередь дороги становился, а Ветру ещё поклон наособицу. Этот лишний поклон разгневал Солнце: “постой, мужик! — сказало оно, — вот я те сожгу”. А Ветер молвил: “я повею холодом и умерю жар.” — Постой, мужик! я тебя заморожу, — сказал Мороз; а Ветер: “я повею теплом и не допущу тебя».

В сказке о царевне-лягушкеэта вещая жена режет полотно на мелкие лоскутки и бросает в открытое окно, причитая: “буйные Ветры! разнесите лоскутки и сшейте свекору рубашку”. В другой раз она изрезала шёлк, серебро и золото и выбрасывает в окно с приговором: “буйные Ветры! принесите ковер от моего батюшки”, т. е. чародейка, обращаясь к ветрам, заставляет их приносить облака, в которых поэтическая фантазия видела небесные одежды и ковры-самолёты (см. гл. X).

В другой сказке о смирном мужике и драчливой жене ветры олицетворены в человеческих образах и, соответственно четырём сторонам света, представляются четырьмя братьями: Ветры Северный, Южный, Западный и Восточный; то же деление допускала и греческая мифология: Βορέας, Νοτος, Ευρος θ Ζέφύρος.

Нёс мужик муку в чашке, поднялся сильный ветер и развеял её по полю; бурные, разрушительные ветры в народных преданиях изображаются существами голодными и прожорливыми. Когда воротился мужик домой, злая жена прибила его и послала к Ветру требовать за муку уплаты. Мужик пошёл в дремучий лес, повстречал старуху и рассказал ей свое горе. “Ступай за мною! — сказала старуха, — я мать Ветрова, но у меня четыре сына: Ветр Восточный, Полуденный, Западный, и Полуночный; так скажи, который развеял у тебя муку?” — Полуденный, матушка! Привела его старуха в избушку, положила на печь и велела закутаться: “мой сын Полуночный Ветер очень холоден, придёт — зазнобит тебя!” Когда братья воротились домой, говорит мать Полуденному Ветру: “на тебя есть жалоба; зачем бедных людей обижаешь?” Ветер даёт мужику в уплату волшебную коробочку, у которой что ни попроси: яств или напитков каких — всё даст. Но коробочку у мужика похитили; жена снова прибила его и послала к Ветру за мукою. Ветер дал ему бочку — только скажи: пятеро из бочки! тотчас выскочат из неё молодцы с дубинками и станут побивать врагов — удары их ничем не отразимы. С помощью чудесной бочки мужик воротил свою коробочку.

Сказка эта известна у разных народов — хотя с некоторыми переменами в обстановке и подробностях, но везде с сохранением одних и тех же основ главного содержания: знак, что ей должно приписать весьма древнее происхождение. Упоминаемые в ней диковинки суть поэтические представления дождевых и грозовых облаков, приносимых ветрами: коробочка или скатерть-самобранка =дожденосная туча, дарующая земле урожай, а дубинка-самобойная, выскакивающая из бочки или мешка (сумки) = молния, поражающая из тучи; в итальянской редакции она, согласно с уподоблением грозы молотьбе, заменена молотильным цепом. В других вариантах, вместе с дарами диковинками, упоминаются: конь (козёл или овца), рассыпающийся золотом, и неисчерпаемый кошелёк с деньгами — эмблемы золотистых молний и солнечных лучей, скрываемых тучами; а доставляются эти чудесные дары или птицами, в образе которых олицетворялись быстролётные ветры, или чертями, по связи демонических представлений с грозою, или, наконец, святыми угодниками, вследствие позднейшего христианского влияния.

Та же сказка, в малорусском варианте, вместо матери выводит Ветрова батьку, к которому идёт мужик жаловаться: “твий сын выбив у мене просо!» На Украине есть поговорка: “гоне, як витрав батько!» Лужичане знают ветровых молодцов (wjetrec holey): это родичи и слуги Ветра, они обитают в воздушных пространствах и на земле, вздымают вихри и творят и добрые и злые дела; ударит ли ветер воротами, вырвет ли буря дерево — это их проказы; о шумящей буре лужичане говорят:“vеtrес holey pak prawje haruja».

В русских заговорах упоминаются семь братьев буйных ветров, и к ним воссылают мольбу навеять в сердце девицы любовную тоску, так как они наносят дождевые облака, участвуют в весенних грозах и таким образом помогают любовному союзу неба с землею:

“Встану я, раб божий, и пойду в чистое поле под восточную сторону. Навстречу мне семь братьев, семь Ветров буйных. Откуда вы, семь братьев, семь Ветров буйных, идете? куда пошли? — Пошли мы в чистые поля, в широкие раздолья сушить травы скошенные, леса порубленные, земли вспаханные. — Подите вы, семь Ветров буйных, соберите тоски тоскучия со всего света белого, понесите к красной девице (имярек) в ретивое сердце; просеките булатным топором ретивое её сердце, посадите в него тоску тоскучую, сухоту сухотучую».

Плодотворящая сила весенней грозы необходимо соединилась и с сопутствующими ей ветрами. Как первый весенний гром пробуждает земную природу, только после его ударов земля, по народному убеждению, принимается за свои роды и деревья начинают одеваться зеленью, так о весеннем ветре говорят, что он приносит семена (т. е. семя дождя) из страны вечного лета и разбивает почку деревьев. Такие олицетворения ветров — отголосок отдаленной языческой старины.

В эпических сказаниях других индоевропейских народов подобные олицетворения очень обыкновенны. В норвежской сказке: “Soria-Moria-Schloss» герой идёт искать этот таинственный замок, куда скрылась его милая царевна; он обращается с просьбою к месяцу указать ему путь-дорогу, но Месяц не знал, где лежит замок и не мог пособить страннику. “Подожди, — сказала ему одна старушка, — скоро придёт Западный Ветер (Westwind), он наверно знает дорогу в замок, потому что дует в каждый угол”. Пришёл Западный Ветер и подул так, что хижина заскрипела. “Западный Ветер! — закричала старуха, — знаешь ли дорогу в Soria-Moria-Schloss? здесь есть странник, который желал бы туда отправиться”. — Да, я знаю дорогу и теперь же должен идти в ту сторону, — отвечал Ветер, — если он быстр на ногу, то может пуститься со мною в путь”. Сказочный герой надел семимильные сапоги, пошёл вместе с Западным Ветром через горы и долы и счастливо добрался до замка.

Другая норвежская сказка развивает то же содержание с более поэтическими подробностями: жена царевича идёт искать своего милого, который скрылся в далеком замке, что лежит на восток от солнца и на запад от месяца. Она является к Восточному Ветру и спрашивает его о дороге. “Я не могу указать тебе этой дороги, — сказал Восточный Ветер, — я так далеко не дую; но хочешь — донесу тебя к моему брату Западному Ветру, он будет посильнее меня. Садись на мою спину!” Но и Западный Ветер не ведал дороги в заветную сторону; на своей спине понёс он странницу к Южному Ветру, а этот последний к Северному, который был старшим и сильнейшим из всех четырёх братьев: если он не укажет дороги, тогда и искать нечего! Северный Ветер был так дик и беспокоен, что издали ещё обдал приближающихся холодом и снегом. На вопрос о замке он отвечал: “я знаю, где он лежит; раз как-то донёс я туда осиновый лист, но так утомился, что потом не в силах был дуть целый день. Если хочешь, — прибавил он страннице, — я готов нести тебя, пока буду в силах”. Рано на другое утро проснулся Северный Ветер, подул с необычайною силою и быстро понесся вперёд по воздуху, вместе с женою царевича. Поднялась страшная буря, целые деревни и леса были исторгнуты, и когда Ветер достиг великого моря, то в водных безднах потонули корабли. Несясь над водою, дальше и дальше, Северный Ветер становился всё слабее и слабее и наконец настолько утомился, что почти не мог веять, и стал опускаться ниже и ниже; уже волны морские стали ударяться по его пяткам. Но земля была близко; Северный Ветер собрал последние силы и донесся на берег, прямо к заветному замку. После того он так ослабел, что должен был несколько дней отдыхать — прежде чем отправился в возвратный путь.

На Украине и в Белой Руси ходят рассказы о людях, захваченных вихрем и пропавших без вести, и доселе слышатся клятвы, призывающие на недругов бурные вихри: “щоб тебе буря вивернула!”, “щоб тебе взяло та понесло поверх дерева!”, “щоб тебе горою (кверху) пидняло!”, “щоб тебе понесло по-за витряками!”, “щоб тебе вихрами та бурами винесло!”, “о, щоб их вихром винесло», “вихор табе палыми!»

Ветры не только дышат на землю тёплым веянием весны, принося с собой благодатные дожди; они несут на своих крыльях и град и снега, возбуждают и зимние вьюги и метели. По древнескандинавскому мифу первобытный великан (urriese) Fomiotr был отцом властителя ветров Kari (stridens — свистящий, воющий); Kari произвел Jokul — лёд, а от этого родился Snaer — снег. У Кари были братья Нler и Logi — вода и огонь: родство, основанное на тесной связи означенных стихий в небесной грозе, дышащей вихрями, пламенеющей молниями и сопровождаемой дождями; огню присвоивалось поэтическое название красного ветра — der rothe wind. В наших преданиях морозы отождествляются с бурными, зимними ветрами. В некоторых вариантах вышеуказанной сказки о Северном Ветре, наделяющем мужика чудесными дарами, место этого Ветра и его братьев занимают Морозы.

Посеял мужик дикушу (гречу); она взошла, зазеленела. Раз вышел мужик в поле, смотрит — дикуша прибита, примята: “какой бы это злодей натворил!” Воротился домой, рассказал про своё горе жене, а она его в толчки: “это, говорит, Мороз натворил: ступай, найди его и взыщи убытки!” Мужик пошёл в лес и заплутался, туда-сюда — выбрался кое-как на тропинку, и привела его эта тропинка к ледяной избушке: стоит избушка — вся снегом усыпана, сосульками убрана. Постучался в дверь, вылезает к нему старик — весь белый. Это был Мороз; он дарит мужику скатерть-самобранку и дубинку-самобой, и дальнейший рассказ не представляет отмен.

В некоторых сказках, наравне с богатырями, олицетворяющими разные грозовые явления, выводится Мороз-Трескун или Студеней; его дуновение производит сильную стужу, иней и сосульки представляются его слюнями, а снежные облака — волосами (см. гл. XXI). Черемисы боятся отбивать от изб и ворот сосульки, веря, что за такое дело Мороз будет серчать и всех переморозит. Морозко, говорят крестьяне, — низенький старичок с длинной седой бородою; зимою бегает он по полям и улицам и стучит: от его стука начинаются трескучие морозы и оковываются реки льдами; если ударит он в угол избы, то непременно бревно треснет. В деревнях существует обычай, указывающий, что могучие силы природы до сих пор представляются народному воображению живыми существами.

Накануне Рождества и на Велик день в каждой семье старик берет ложку кутьи или киселя, выходит на порог сеней, или влезает на печь и, просунув голову в волоковое окно, говорит: “Мороз, Мороз! приходи кисель есть; Мороз, Мороз! не бей наш овёс, лён да конопли в землю вколоти” или; “Морозе, Морозе! иды до нас кути йисты, та не поморозь нашой гречкы”. Иногда, повторив трижды призыв на кутью и обождав немного, прибавляют: “не идешь? не иди ж ни на жито, ни на пшеницю, ни на всяку пашницю!» Намек на подобное же олицетворение града встречаем в поверье, что 11 мая, в день Обновления Царяграда, не должно работать в поле, чтобы царь-град не выбил хлеба за непразднование будто бы посвященного ему дня. В древнем переводе слова Григория Богослова, в прибавке о славянских суевериях, сказано: “а ин град чьтеть». Нижние лужичане в клятвах своих употребляют слово grad в значении чёрта.

Бог грозы, как небесный владыка, являющийся в бурях и вихрях, получил у славян название Стрибога, которое впоследствии, по общему закону развития мифов, выделилось в особое божество, верховного царя ветров. Слово о полку Игореве говорит о Стрибоге, как о деде ветров: “се ветры, Стрибожи внуци, веют с моря стрелами” (=из дождевой тучи молниями). Слово стри означает: воздух, поветриу. Имя Стрибога уцелело в нескольких географических названиях: Стрибога ‘Стрибоже озеро, Стриби(е)ж, Стригород. Другие названия, даваемые славянами богу ветров, были Pogoda и Pochwis -Посвист. В областных говорах погода употребляется в смысле: громовой тучи, ветра, метели, бури (Полтав. губ.), дождливого или снежного времени; Погодина — вьюга, метель, погодиться— становиться ненастью; пол. pogoda и чешск. pohoda— благоприятное для нив время. Похвист или Посвист (обл. хвистеть — свистеть, хвищ — свищ, сложное из слова свист (= завывание бури, с предлогом по. В малорусской думе, напечатанной в сборнике Кулиша, вспоминается бог Посвыстач. Собираясь отплыть в сине море, князь и его дружина стали

Свойму богу Посвыстачу молотьця,
Щоб вин jим годыну дав,
Та моря не турвував.

Ветры сопутствуют и помогают богу-громовнику в его битвах с демонами и пользуются его боевыми стрелами. Индусы давали богу ветров (Vayu) эпитет Indra-sarati, т. е. ратный товарищ Индры; а Адам Бременский говорит о самом Торе, как о владыке ветров, волнующем моря.

В Ведах божественные представители ветров называются Марутами. Одетые в блестящие панцири, с светлым оружием в руках, они являются в завывающей буре и несутся по воздушным пространствам в колесницах, запряженных легконогими антилопами. Далеко-метательные луки, которыми они вооружены, усвоили им прозвание “sudhanvanas” (стреляющих из луков); подобно тому, по выражению нашего старинного памятника, ветры веют стрелами. Маруты то гонят перед собою тёмные облака, надвигая их на ясное небо и собирая дождевые воды в единую массу, то рассеивают тучи, сотрясая на землю плодотворную влагу и очищая воздух своим бурным дыханием. Быстро мчатся их колесницы, громко хлопают бичи (= молнии), деревья гнутся и падают вырванные с корнем! куда они идут и откуда? никто не ведает. Помогая Индре, Маруты, опьяненные медовым напитком (= дождём), бешено устремляются в бой, отпирают облачные горы, доят небесных коров, дают свободный исток дождевым родникам и, славя победу над Вритрою, поют громозвучную хвалебную песнь. Эта песня — поэтическая метафора воющей бури и шумящих ветров; как только раздастся она — содрогаются небо и земля, колеблются горы и распадаются облака.

Дующие ветры рождают разнообразные музыкальные тоны в воздухе: бурные порывы их, раздаваясь в горных местностях и пещерах, производя сильные всплески волн и шум потрясаемых деревьев, напоминали вой голодных зверей и дикие звуки нестройной, оглушающей музыки и неистовых песен; кроткое веяние легких ветерков вызывает таинственный шёпот листьев в лесах и рощах, мелодический шелест зреющих нив и тихое рокотание вод — звуки, обаятельно действующие на душу и погружающие в сладкую дремоту; врываясь в тесные ущелия скал, в скважины и щели домов, ветры издают свист, напоминающий свирель или флейту.

Оттого встречаем тождественные выражения для веяния и музыки: от глагола дуть произошли дух = ветер и дуда, дудка, дудеть, перс. dudu или tutu — звук флейты, totak, курд. dudek, ирл. dudeg, гот. thut-haurn, ср.-нем. tiithorn— рожок, англос. theotan, скан. thiota, др.-нем. diuzan— stridere, скан. taut— susurrus, швед. tuta— cornu canere, ср.-нем. dudein, dudel-sack, литов. duda, dudele, dudoti; нем. blasen означает: дуть, веять и трубить, играть на духовом инструменте; сканд. blasi (blaser) — ветр; гудок и гусли от гуду, гудеть — слово, употребляемое малороссами для обозначения дующего ветра; сравни: сопелка, от сопеть (шипеть), сиповка от сопати, сиплый, свистелка от свистать (перс. shufsh, shafsh — дудка, флейта, shfpur, shipuz — труба, shuflfdan, shiplTdan, лат. sibilo, франц. siffler, sifHet), свирель от санскрит корня svr, svar — дуть (svaralasika — свирель, дудка, флейта, сложное из svara— звук и las— играть (лат. ludere), перс. surna, гр. συριγξ [συριξω, лат. susurro], лит. surma, surmas, пол. surma — труба, тростниковая дудка.

Звуки духовой музыки производятся чрез вдувание воздуха в инструмент устами играющего; мы видели, что самые ветры принимались за дуновение, исходящее из открытых уст богов. Изображая олицетворения вихрей, старинное искусство представляло их дующими в рога. Фантазия древнего человека, сблизившая вой бури и свист ветров с пением и музыкой, в то же время уподобила быстрый и прихотливый полёт облаков и крутящихся вихрей — бешеной пляске, несущейся под звуки небесных хоров. Отсюда возникли разнообразные мифические сказания о песнях, игре на музыкальных инструментах и пляске грозовых духов, предание о воздушной арфе (windharfe) и верование в чародейную силу пения и музыки.

В сообществе Индры выступали Гандарвы (= кентавры), как небесные (облачные) певцы, и Апсарасы, как танцовщицы. С Марутами родственны Ribhus (=die kiinstler, die kunstfertigen — художники); дети метателя стрел (отцу их даётся прозвание Sudhanvan), они сами были искусные кузнецы, приготовляли богу-громовнику молниеносную палицу и летучего коня; пробуждаясь от зимнего сна, они являлись в бурях, начинали шумные песни, заставляли течь дождевые источники и украшали землю роскошными цветами и травою. Имя Ribhu (Rbhu) в видоизмененной форме Arbhu, роднится с греческим Орфеем, и в прекрасном сказании об этом певце, который звуками своей лиры усмирял диких зверей, удерживал потоки вод и заставлял следовать за собою скалы и леса, нельзя не узнать поэтического предания о могучих Ribhus, которые громкою песнею своею увлекали горы и деревья (= облака) в быстрый танец.

Другим чародеем-певцом, по греческому мифу, был Амфион; когда он пел и играл на лире, звуки его заставляли камни сплачиваться вместе, что объясняется из древнейшего представления наплывающих на небо туч строящимися городами и укреплениями (см. гл. XVIII). Напротив, одна немецкая сказка говорит о рожке, при звуках которого распадались всякие укрепления: те же вихри, которые, нагоняя тучи, строят облачные города, — и разрушают их, рассеивая во время грозы.

Наши русские сказки говорят о роге, в который если затрубить — сейчас явится столько ратников, что против них не устоит никакая сила: воспоминание о победоносном Перуне, явление которого возвещается звучною трубою грозовой бури.

У германцев неистовое войско Одина, быстро несущееся по воздуху во время бури, сопровождает своё шествие завывающими звуками песен, военных труб и других инструментов и бешеными плясками; то же явление грозы, представляемое фантазией в поэтической картине дикой охоты, уподобляет вой бури неистовым кликом ловчих и звукам охотничьих рогов.

По сказанию Эдды, Геймдалль, страж богов, трубит в громкий рог Gjallarhorn, давая асам весть об опасности; рог этот прячется обыкновенно под священное древо Иггрдразилль (т. е. в тучу); звуки его слышны во всей вселенной. Как божество весенней грозы, Геймдалль владеет златогривым конём и золотыми зубами (символы громоносной тучи и золотистых, кусающихся = разящих молний) и участвует в творческих деяниях богов; при кончине мира, когда сокрушается старое царство одряхлевшей природы (=зимы) и созидается новое благодатное (= весна), при звуках Геймдаллева рога возгорается Иггдразилль.

Изобретателями музыкальных инструментов почитались боги, владыки гроз, вьюг и ветров; так греки изобретение лиры приписывали Гермесу, который и подарил её Аполлону. Пятиструнная кантела (арфа) финнов изобретена Вейнемейненом, богом, рожденным дочерью воздуха (девою Ильматр) и вполне соответствующим скандинавскому Одину. Вместе с братьями он плывет по морю; лодка их останавливается на хребте огромной щуки; Вейнемейнен убил чудовищную рыбу и из остова её делает кантелу. Как скоро она была готова, все пробуют играть на ней, но никому не удается извлечь из неё настоящих тонов. Тогда берётся за арфу Вейнемейнен, садится на прибрежной скале и поёт чудные песни. Целыми стаями спешат к нему звери лесные, птицы воздушные и рыбы морские; тысячи зяблиц и чижиков садятся ему на плечи; все вокруг художника заливаются сладкими слезами, и он сам плачет от умиления: крупные слезы катятся с лица его на колени, с колен в море и там превращаются в прекрасные жемчужины. Звуками этой кантелы Вейнемейнен усыпил потом весь народ мрачной Похъиолы и похитил Сампо. В борьбе за это сокровище была утрачена и славная кантела, потонувшая в глубоком море; взамен её Вейнемейнен создает новую. Слышит он, как сетует плакучая береза, и спрашивает: “о чём, зелёная, плачешь?” Отвечает ему береза: “плачу я, что беспомощна, беззащитна; летом люди рубят мои ветви, а зимою злая буря срывает с меня одежду, и я зябну от метелей и от стужи”. Вейнемейнен утешает её: “недолго сетовать тебе! — говорит он, — я обращу твою печаль в веселье, твою грусть в радость”. Он срубил дерево и сделал из него кантелу, винты и колки приготовил из чудесного дуба, с ветвей которого струится серебро и золото, а на струны взял пять волос с головы прекрасной девы, которая пела в ожидании вечера и свиданья с милым. Заиграл Вейнемейнен на кантеле, и раздались чарующие звуки: заслыша их,

Долы всходят, выси никнут,
Горы твердые трепещут,
Откликаются утесы,
Жнива вьются в пляске, камни
Расседаются на бреге,
Сосны зыблются в восторге;
Птицы стаями густыми
Прилетают и теснятся
Вкруг героя-песнопевца.
Внял орел в гнезде высоком
И, птенцов позабывая,
В незнакомый край несется,
Чтобы кантелу услышать.
Проходил ли Вейнемейнен лесом —
Сосны низко преклонялись,
Ели гнулися приветно,
Шишки падали на землю,
Вкруг корней ложились иглы.
По лугам ли проходил он —
У цветов вскрывались чаши,
Долу стебли поникали.

Поэтические метафоры Калевалы могут быть объяснены: бог бури с кузнецом-громовником плывет в ладье-облаке по воздушному морю, разит чудовищную щуку (метафора тучи, см. гл. XVI) и из остова её делает кантелу, издающую обаятельные звуки, которым внимает вся природа (= песнь бури). Как громовый жернов, разбитый в грозе, тонет в дождевых потоках, так тонет в них и чудная кантела; с окончанием бурной грозы замолкает её песня. Сравни с мифом о смерти Орфея, разорванного неистовыми вакханками.

По другому сказанию, кантела приготовляется из березы и дуба, что уже более приближается к действительности; но и здесь кроется воспоминание о дереве-туче, блистающем золотыми молниями; струнами служат волоса облачной нимфы, музыка которых потрясает горы и колеблет леса. Слезы Вейнемейнена и его спутников = рассыпаемый тучами дождь. Подобно Вейнемейнену, по греческому преданию, Гермес взял верхний щит черепахи, навязал на него струны и изготовил музыкальный инструмент. У Овидия находим рассказ, как наяда Сиринга, преследуемая Паном, прибежала к реке и превратилась в тростник; Пан срезал ствол тростника и сделал из него свирель, названную по имени наяды сирингою.

Шведские и шотландские народные песни рассказывают, как один музыкант сделал арфу из грудной кости девы-утопленницы, из её пальцев колки, из золотистых волос струны; на Руси и в Германии известна сказка о дудке, сделанной из тростника, выросшего на могиле, или из кости безвинно убитого юноши, которая, когда на ней заиграли, — поведала о совершенном преступлении. В основе этих преданий лежит старинный миф о небесной грозовой песне, вещающей про смерть облачного демона или нимфы; золотые волосы девы суть молнии. Не менее звуков кантелы могущественна и песня Вейнемейнена; ею он творит мир (= весеннюю природу) и совершает волшебные чары. Однажды состязался он в мудрости с певцом Юкохайненом. “Я запою, — сказал неосторожный певец, — и силою песни превращу тебя в борова и загоню в тёмный угол грязного хлева!” Не вытерпел бог насмешки и запел грозную песню: заколебалось море, задрожала земля, затрещали и горы и скалы; сани дерзкого юноши превратились в кустарник, конь в камень, меховая шапка в тучу, а сам он увяз по горло в трясине. Татары рассказывают о семи Кудаях, которые, сидя на облаках, услаждаются пением; звери, птицы, рыбы и самые горы пленяются их чудесными звуками, а злые духи нарочно поднимаются на небо, чтобы послушать их песен.

Все духи, в которых фантазия олицетворяла грозу, вихри, метель, непогоду, все эти сатиры, фавны, нимфы, сладкогласные сирены, эльфы, никсы, вилы, русалки и ведьмы любят песни, музыку и пляски; музы, в первоначальном своем значении, были не более как облачные певицы и танцовщицы. Волнение рек и моря русское предание объясняет пляскою водяных. По мнению украинцев, когда заиграет = взбушуется море, из его бездн выступают морские духи и поют песни; а люди приходят к берегам, слушают их и сами научаются песням. Словаки догадываются, что человека научили песням небесные вихри и шумящие дубравы:

Зпеванкы, где сте са вы взалы?
Чи сте з’неба падлы, чи сте раслы в гаи?

Мы указали, что с грозою издревле связывались представления о нечистой силе; как в борьбе громовника с тучами усматривали поражаемых демонов, так по другому поэтическому воззрению в плясках облаков и вихрей и в песнях бури давали участие, вместе с нимфами и ведьмами, и дьяволу. Собираясь на лысой горе ( = небе), ведьмы, колдуны и черти заводят непристойные пляски и песни.

Мысль о брачном союзе, в который вступают во время грозы молниеносные духи с облачными женами, заставила видеть в этих сборищах свадебное торжество, не целомудренные игры и блудные связи ведьмы с дьяволами. По греческим сказаниям, Аполлон и Гермес в любовном экстазе преследуют на охоте убегающих нимф; то же делают и сладострастные сатиры; Борей похищает Орейтию, как невесту; у германцев дикий охотник (= Один) в шуме бури гонится за морскою (дожденосною) полногрудою девою, как за своей любовницей.

Крутящийся вихрь (wirbelwind), обыкновенно предшествующий сильной буре, у древненемецких поэтов IX века назывался Windisprut=Windsbraut (venti conjux); таким образом в нём угадывали следы убегающей нимфы-невесты, за которою гонится бог грозы и бури. В Баварии доселе думают, что Ветр имеет жену — die Windin; в Нидерландах о вихре выражаются: die fahrende frau или mutter. В западной Фландрии в воющей буре узнают поезд несчастной альбины. По саге, она была прекрасная королевна; проклятая родителями за своевольное вступление в брак, она с той самой поры осуждена, не ведая успокоения, носиться по воздуху. Когда шумит сильный ветер, то говорят: “nor’ — Alvina weint!” (слушай, Альвина плачет!)

В Оберпфальце сказание это получило легендарный характер. Одна женщина так возгордилась своей красотою и миловидностью своего ребёнка, что вздумала равнять себя с Богородицею, и за то увлечена на воздух и там разлучена с своим ребёнком. Теперь оба, и мать и дитя, носятся между небом и землею. В завывающей буре народ слышит её отчаянные стоны, которыми она призывает своё дитя и не находит его; а в жалобных стонах ветров чудятся плач и вопли покинутого ребёнка. Эта несчастная мать смешивается с дочерью Ирода, искусная пляска которой была награждена головою Иоанна Предтечи. Танцующая Иродиада отождествлена в немецких преданиях с ведьмою крутящегося вихря.

По мнению лужичан, в пыли вихрей летают женские мифические существа — полудницы. Мазовецкое поверье признает крутящийся вихрь дьявольскою пляскою; празднуя свадьбу ведьмы с чёртом, нечистая сила вертится и скачет в бешеной пляске, подымая ногами пыль столбом. Если бросить в этот столб освященный нож (= символ молнии), то можно пригвоздить им беса к земле. Раз крестьянин, видя стремящийся вихрь, бросил в него нож, и тотчас же вместо столба пыли явился перед ним приколотый в ногу дьявол и с покорностью стал просить о даровании ему свободы; в уплату за освобождение он щедро одарил крестьянина золотом и всяким добром.

В Малороссии вертящиеся вихри называются чертовой свадьбою (см. главу VIII). Подобное поверье есть и у немцев, которые думают, что в вихре сидит колдун или ведьма; бросая в него нож, шляпу или башмак — символы власти, можно остановить его полёт. Таким образом вихри, по связи их с грозовыми тучами, получили полубожественный, полудемонический характер. Холодные вьюги, разрушительные порывы бури и приносимый ими град должны были укрепить народное воззрение на вихри, как на существа демонические. Поселяне наши до сих пор верят, что тёплые, весенние ветры происходят от добрых духов, а вьюги и метели от злых. Зимою злые духи вылетают на белый свет, бегают по полям и от холода дуют себе в кулак; от такой прогулки бесов сдавливается снег морозом и трещит под ногами, а от дуновения в кулак встают бураны, метели и осыпаются деревья инеем.

В феврале месяце нечистые вылетают из ада в виде птиц, и против них надо принимать разные предосторожности: птица — мифический образ ветра. В некоторых местах деревья, сломанные бурею, не употребляются на постройки, потому что самую бурю приписывают дьяволу. В Подольском уезде поселяне считают грехом упоминать слово ветер, которым там называют нечистую силу, точно так же, как слово дух — собственно: ветер, перешло в понятие мифического существа и чёрта; у новых греков ανεμος— дьявол; лужичане употребляют слова khort (хорт— борзой, ловчий пёс, нем. windhund= зооморфическое олицетворение ветра, см. гл. XIV) и grad в значении чёрта.

В Германии бурю (sturmwind) приписывают нечистой силе и в некоторых местностях называют её hammer, в чём выражается не столько мысль о разрушительном её действии, что она дробит всё словно молотом, сколько древнейшее верование о происхождении бури от бога — метателя громового молота. В русских заговорах произносится заклятие против “чёрта страшного, вихоря буйного, лешего одноглазого, злого водяного, ведьмы киевской и змея летучего, огненного», а в одной свадебной песне поётся о женихе:

Сберегла тебя матушка
И от ветра, и от вихоря,
И от Божьей тебя милости (т. е. грозы).

Далее… О языческих игрищах и скоморохах .

История

Произведение не имеет авторской принадлежности и представляет собой образец народного эпоса. Время создания былины можно определить приблизительно – ее сложил народ в устной форме в период до XIV века. Былина претерпела множество изменений за все время своей истории, обретала новых персонажей, обогащалась поэтическими образами. Первые упоминания об Илье Муромце, как о защитнике русских земель, были обнаружены в XVI веке в переписке между одним из подданных Речи Посполитой иего королем. Богатырь в ней назван Ильей Муравленином. Двадцать лет спустя путешествующий иностранец упомянул в своих записках о том, что видел в Киево-Печерской лавре мощи русского богатыря Ильи Моровлина. Это свидетельствует о том, что тому времени былина, как и ее главный герой, была уже широко известна в народе.

Анализ произведения

Описание содержания

Действие былины начинается с того, что Илья Муромец собирается в путь: постояв «заутреню во Муроме», он к обедне хочет поспеть «в стольный Киев-град». Перед Черниговом встречается ему вражеское войско, которое он разбивает. Черниговские «мужички» просят его стать воеводой в городе, но Илья Муромец отказывается и едет дальше по опасной прямой дороге в Киев, несмотря на предостережения об обитающем там Соловье-разбойнике — он губит путников «посвистом соловьим» и «покриком звериным».

Богатырь ранит и берет в плен разбойника, а затем, приехав в Киев, оставляет его на княжеском дворе связанным. Князь Владимир не верит в рассказ о том, что гость проехал по прямой дороге в Киев и победил Соловья-разбойника. Удивленный тем, что грозный враг, действительно, пленен, князь просит его показательно посвистеть. Когда тот производит своим свистом разрушения в городе, Илья Муромец вывозит его в чисто поле и казнит.

Подробнее: «Илья-Муромец и Соловей-разбойник»: краткое содержание и сюжет былины

Цитаты произведения

«Есть я старый казак да Илья Муромец» Илья

«Ай же старыя казак ты Илья Муромец!
Мои раночки кровавы запечатались,
Да не ходят-то мои уста сахарные,
Не могу я засвистать да й по-соловьему» Соловей

«Засвищи-тко, Соловей, ты по-соловьему,
Закричи-тко ты, собака, по-звериному.» Князь Соловью

Подробнее: «Илья-Муромец и Соловей-разбойник»: цитаты героев былины