Инвест рассказы сын и мать читать

Я бы хотел рассказать странную историю о своих с мамой… «отношениях». Эта история для некоторых покажется дикой или даже табу, но, как говорил классик, «Лишь бы это нравилось обоим. Если есть эта гармония – то вы и только вы правы, а все осуждающие вас – извращенцы». Да и забегая вперед скажу, что ничего сверхзапретного у нас не происходит, хотя, пожалуй, у каждого это «сверхзапретное» свое.

Меня зовут Артем, мне 20 лет и я живу со своей матерью. Ее зовут Алина, ей 43 года, но регулярные занятия фитнесом и полный отказ от алкоголя и сигарет позволяют ей выглядеть на 30. Хотя, может быть я ей немного льщу 🙂 В общем, это красивая молодая женщина со светлыми волосами, милым личиком и стройной фигурой, которой позавидует и студентка. Мы живем только вдвоем, с отцом мама 5 лет как в разводе и в принципе это все, что нужно о нем знать, история ведь не о нем. А история, повторюсь, о нас с мамой. К ней и перейду.

Только продрав глаза я поплелся на кухню заварить себе кофе. Был уже полдень, обычное время, в которое я просыпаюсь летом на каникулах. Мама была еще на работе, поэтому по дому можно было ходить хоть без трусов, что я всегда и делал. В такую невыносимую июльскую жару находиться дома в одежде просто невыносимо, даже плитка шоколада таяла на глазах, будто в духовке. На кухне на столе меня ждал стикер с заметкой: «Завтрак в холодильнике :)». И как она умудряется просыпаться около шести утра, принять душ, накраситься, приготовить мне завтрак и при этом еще успеть на работу… Я поставил на плиту чайник и пропал в своих мыслях.

Резко стукнула входная дверь. Настолько громко и неожиданно, что на кухне легонько загремела посуда а у меня немного подкосились ноги.

– Я дома. Артем, привет, – это пришла мама. Обычно она возвращается домой около пяти или шести вечера, но сегодня почему то пришла намного раньше. Даже не разувшись она сразу пошла в сторону кухни, как раз туда, где голый я стоял и ждал, пока закипит чайник.
– Эм, привет, – быстро шмыгнув за стол я робко кое-как прикрыл область паха руками.
– О-у-у. Я не помешала? Привет, – мама быстро повеселела. С ехидной улыбкой она смотрела как раз туда, что я изо всех сил пытался от нее скрыть, но, похоже, тщетно. Член с каждой секундой ощутимо набухал и скрывать это стало уже невозможно, – Я пойду, наверное? Сделаешь мне кофе?
– Сделаю. Иди уже.
– Ой, не нервничай, – она посмеялась и ушла в комнату, так и не отводя взгляда от моего стоЯщего члена.

Чайник успел закипеть и даже немного остыть. В отличии от меня. Заваривая себе и маме кофе я перебирал в голове только что произошедшее: то сгорал от стыда, то истерично про себя смеялся от комичности ситуации, то мысленно ругал маму всеми известными матами от такого хамства. Разве она не могла все понять и извинившись быстро уйти из кухни?! Но куда навязчивей и пугающе были мысли о том, как же это было круто! Изо всех сил я пытался отогнать эти мысли, пытался думать о другом, даже намочил лицо холодной водой, но член уже пульсировал от желания, а правая рука так и тянулась к нему помочь.

Осторожно выглянув из-за угла кухни и убедившись, что в коридоре мамы нет я перебежал в свою комнату и оделся. Хоть и было очень жарко, но мне стало намного легче.

– Можно?, – я постучал в мамину комнату, хотя хотелось точно так же вероломно, как она в кухню в нее ворваться.

Мама открыла дверь и сразу же пошла к открытому шкафу в дальнем углу. На ней была белая длинная майка и толи трусы, толи шорты. Я уже не различаю, где у современных женщин одно, а где другое. Из динамиков ноутбука играла спокойная тихая музыка, в такт которой мама покачивала бедрами. Никогда я еще не видел ее в таком игривом настроении, и это меня заставляло нервничать.

Трясущимися руками небрежно я поставив две чашки с кофе на стол и сел на край кровати. Мама привстала на цыпочки, пытаясь что-то откопать на верхней полке шкафа, тем самым приподняв майку и оголив свою упругую круглую попу. Да, на ней однозначно были трусы. Черные, с прикольными кольцами по бокам, скрепляющими переднюю и заднюю часть. Наконец она вытащила нечто похожее на штаны и взяла со стола свой кофе.

– Что, решил все-таки одеться?, – едва сдерживая улыбку ее голос был полон иронии.
– Да, в отличии от тебя.
– Ой-ой. Я переодеваюсь, – мама поставила чашку обратно на стол и сев рядом начала натягивать свои штаны, – Тёма, это трындец, а не день сегодня.
– Что случилось?
– Уста-ала. По-человечески устала, – мама плюхнулась на кровать и дотянула облегающие штаны. Вставать обратно она, похоже, не торопилась, – Как думаешь, может мне в отпуск? На месяц.
– Я тебе давно об этом говорил. Но ты же не можешь перестать работать.

И действительно. Мама всегда была трудоголиком. Даже в отпуске я не помню, когда видел ее не за ноутбуке с головой в работе. Боже, да я и не помню, когда видел ее в отпуске или просто проводящей время для себя. Стало ее как-то по-детски жалко. Наверное, поэтому она и ушла сегодня с работы пораньше и хочет сейчас поддержки, чтобы с ней поговорили, выслушали.

– Мам, давай ты сегодня полежишь и отдохнешь. Без беготни по квартире. ОК?
– Ой, Тём, я за день так набегалась на каблуках, что далеко и не убегу.

Мама с ногами заползла на кровать и вытянулась так, что ее ступни уперлись мне в колени. Наверное, я никогда не видел ее ступни так близко: такие миниатюрные с нежно-бежевым цветом лака на ногтях. Оторвать взгляд было невозможно, да и не хотелось. Хотелось гладить эти ножки, ласкать их губами, осыпать поцелуями. Я закинул ногу на ногу, чтобы хоть как-то спрятать стояк.

– Тогда расслабься, – руки будто сами потянулись к ее ступням и я бережно начал перебирать пальчики ее ног. Это было настолько спонтанно и неожиданно, будто мною кто-то управлял. Обезумев от того, что я творю, мое дыхание затруднилось.
– Ого. Ты сегодня в приподнятом настроении?, – мама усмехнулась и игриво ткнула ступней мне в бок. Эта насмешка с ее стороны тотчас же сняла с меня напряжение. Я думал, что она резко отдернет от меня ноги, крикнет «что ты делаешь?» или что-то в таком духе, но по ее томному и расслабленному виду было ясно, что ей это нравится.

Осмелев я поднял ее ступни и положил к себе на колени. Дерзко, ничего не стесняясь я мял ее ступни двумя руками, перебирал пальчики ног, гладил подошвы так, будто делаю это каждый день. Ощущение этих прохладных милых ног окончательно свело меня с ума.

– Тебе хоть нравится?
– Нормально. Ты молодец, – ее голос был настолько томным, будто она засыпала. Но напротив, мама пугающе пронзительно наблюдала за мной.
– Могу так хоть весь день.
– Кофе мне подай, – резко ее голос стал грубым и командирским.

Не говоря ни слова я аккуратно положил ее ножки на кровать и пошел за кофе. «Придурок, перегнул, кажется. Теперь все». Проблем доставил еще и стоящий колом член, который который бугорком торчал в штанах.

Нетипично гордо для себя мама взяла чашку и даже не сказала «спасибо». Она только смотрела на бугорок от члена в моих штанах и улыбалась. Наверное, именно для этого она и подняла меня за кофе, чтобы посмотреть на это. Так, словно под гипнозом я простоял около нее пару секунд, которые показались вечностью. Наконец, вдоволь насмотревшись мама кивнула на край кровати, показывая мне сесть обратно.

– Все? Это все твое «могу хоть весь день»?, – она взглядом указала на свои ноги. Мама атаковала меня командой за командой, не давая и секунды продохнуть.

Но я не сел на кровать, а опустился на колени около ее ног, аргументируя, что «мне так будет удобнее». На самом деле, конечно, это было совсем не так: паркет был ужасно твердый, но ради такого вида можно было потерпеть. Я уже рассматривал каждую маленькую морщинку на ступнях мамы, каждое пятнышко, две маленькие родинки, безупречный лак на ногтях и небольшие покраснения, видимо, как последствия целого дня на каблуках.

– Насмотрелся?, — она потрясла ступнями. Мама моя далеко не дура и прекрасно понимала, что я пускаю слюни на ее ноги.
– У тебя такие покраснения на ногах. Это от каблуков?, – я искал любой повод не отрывать глаз от ее ног и как можно ближе приблизиться к ним.
– Наверно.
– Тебе надо отдыхать.
– Надо.

Ее ноги были уже впритык с моим лицом, даже чувствовался запах кожи. Не знаю, или я сам так близко приблизился к ее ступням, или мама сама поднесла их к моему лицу. Я уткнулся носом в ее ноги и закрыл глаза.

Это было похоже на первый поцелуй в подростковом возрасте: не открывая глаз и сложив губы трубочкой я поцеловал эти божественные ножки. Сначала робко, едва прикасаясь губами, затем еще раз, но уже смелее. Потом легонько провел кончиком языка по подошве ног, ощущая во рту солоноватый привкус и какие-то крошки.

– Так лучше?, – переведя дух я как мачо посмотрел на маму.
– Ну-у-у…, – мама отпила кофе и закинула ногу на ногу. Чашка в ее руках, показалось, нервно тряслась.

На мгновение это заставило меня почувствовать себя главным, взять инициативу в свои руки. Я провел языком по пальчикам ее ног и остановившись на большом пальце взял его в рот. Ощутился солоноватый вкус, который сводил с ума. Жадно обсасывая ее пальчик я почувствовал у себя на голове ее вторую ногу, которой мама придавливала меня вниз. В моем рту уже была почти половина ее ступни, которой мама водила взад-вперед, будто трахая ею. Мне и так было критично мало воздуха, а теперь я и вообще задыхался. С трудом вырвавшись из ее цепкой хватки я откинул голову в сторону и отдышался.

– Прости, дорогой, не удержалась, – мама злорадно улыбнулась и немного покраснела.
– А так лучше?, – я боялся даже взглянуть в ее сторону.
– Чуть-чуть лучше.
– Могу продолжить?
– Благословляю. Только отдышись, вдруг я опять не удержусь.
– Сочту за честь.

Мы оба нерешительно посмеялись и резко замолчали: я продолжил жадно лизать маме ноги, а она молча с улыбкой наблюдала за этим, иногда перекидывая одну ногу на другую.

_________

Мой телеграм-канал о женской доминации FEM. Истории раньше всего выходят там.

Подписывайся: https://t.me/femdomblog

Мама… Сколь сладко и притягательно это слово. С младенческих лет мы стремимся в её тёплые объятия и даже становясь взрослыми, по прежнему любим её не только как родительницу воспитавшую нас, но и как женщину.

Я думаю многим из нас стоит признаться самим себе, что не такие уж мы и святоши, не смеющие даже оценить материнские формы. Все дело в том, что пропаганда в средствах массовой информации о том, как нам жить, чего чураться и бояться словно огня, делает своё дело, потому то и рождается в наших сердцах определенные запреты, оттого то и накладывается так называемое вето на табу.

Но будем же честными, родная мать для многих из нас не менее желанна и притягательна, чем самая любимая супруга. Мне уж за сорок, женат. До безумия люблю свою вторую половинку, но по-прежнему с содроганием и замиранием сердца, вспоминаю я свои юношеские шалости.

Вот и сейчас, когда моя жена Анастасия, как обычно ушла в больницу на ночное дежурство, я кажется в миллионный раз, удобно расположившись на нашей супружеской кровати, достал заветную фотографию, на которой изображена моя матушка Светлана, которую с самого детства я часто называл просто Светой. Удивительно, но она никогда не была против, такого имени. Даже скорее наоборот, мама всегда поощряла и расцветала, когда я её так называл.

Всё дело в том, что родив меня, как она рассказывала в наших откровенных беседах ещё в 18, залетев от своего приятеля, с которым вместе училась в профессионально-техническом училище. После того, как она сообщила парню о своем маленьком конфузе, тот разумеется дал такого стрекача, что позабыл в училище даже свои модные кроссовки, наверно так до сих пор они и стоят в тренерской, в надежде, что их хозяин вернётся.

Так вот будучи старше меня всего на 18 лет, всегда мама считала меня можно сказать своей ровней, разница в возрасте то совсем не большая. Нужно сказать, что и я был не против таких доверительных отношений. Если мои сверстники со своими предками обычно были так сказать на ножах, то у нас со Светой наоборот было все на мази. Словно настоящие друзья мы приходимся друг другу. Уж сколько себя помню мама всегда со мной делилась даже самым сокровенным — отношениями с мужчинами, спрашивая у меня совета о том, что я думаю насчёт того, чтобы тот или иной из её ухажёров стал для меня папой. Конечно же зря она это делала, ведь как и всякий отпрыск я был жутко ревнив и конечно же был весьма против того, чтобы какой-то мужлан касался моей Светы. Потому и находил я различные причины и уловки, чтобы подставить в её глазах очередного кавалера, чтобы тот и носа не показывал в нашей квартире. Сам я, конечно же держа при себе свои тайные желания и фантазии, всегда фантазировал о гораздо более близких отношениях с мамой. Как сейчас помню день своего совершеннолетия.

Тогда Света готовила для меня праздничный ужин, а я как идиот заперевшись в ванной, с упоением разглядывал её нижнее бельё, перебирая в руках его нежные кружева. Тогда я впервые позволил в своих фантазиях зайти слишком далеко, не оставив на маме и нитки и хотя она и была женщиной весьма осторожной и никогда не позволяла щеголять перед сыном в непотребном одеянии, я все же представлял себе её округлые податливые формы, давно уж в двери ванной была просверлено потайное отверстие, которое позволяло мне ежедневно созерцать свою музу во всей красе. Не смотря на то, что её возраст неуклонно приближался к сорока по прежнему просто великолепной была её фигура. На ней не было и грамма лишнего веса, ведь Света считала своим долгом для неёе поддержания формы ежедневно заниматься спортом. Утренние и вечерние пробежки на несколько километров для неё были нормой. Наверное потому то и стояли её холмики идеального размера торчком, ни на секунду не заставляя усомнится в их упругости. А уж какими точеными были её бедра, так притягательно блестевшие сладким нектаром, когда она запыхавшаяся прибегала домой со стадиона. Так или иначе но не было для меня тайной ни единая клеточка её тела.

Мама не знала об этом, тем слаще для меня был запретный плод. После у меня появилась девчонка, которая и стала впоследствиии моей женой. Настя очень горячая девушка и даже спустя много лет, наш пыл по прежнему словно клокочущее жерло вулкана, ежедневно выплескивает нашу лаву страсти, но даже не смотря на это не остыл я в чувствах к маме. При каждой свободной минутке её образ неотступно следует за мной, словно ночной мотылёк летящий на свет. Как бы я не старался, но отогнать его от себя не в моих силах, да и если честно давно бросил эту затею. Ведь в своими фантазиями я не делаю ничего плохого и границ дозволенного не нарушаю.

Вот и сейчас с холодной испариной на лбу, глядя на фотографию обнажённой Светы, которую сделал много лет назад, спрятав в ванной камеру, я представляю как её нежные руки, поглаживают меня по непослушным волосам, ведь однажды играя во дворе в футбол я неудачно упал и повредил себе руку, больно расцарапав её о камень. Тогда кажется мне было 19 и я зачем-то решил погонять мяч с мелкотой. Едва только я появился на пороге квартиры в изодранной футболке, под которой была по сути небольшая ранка, Света тут же засуетилась около меня. Буквально стащив с меня футболку, она довольно профессионально обработала ее, напоследок заклеив ее пластырем, мама потрепала меня по голове, прижав при этом её к своей груди. Словно молния пронзила меня. И так я довольно нахально пялился на её полусферы, ведь именно тогда мне несказанно повезло.

Было жарко, в такие дни Света одевалась просто и очень легко, не мучая себя излишком одежды. Вот и тогда под её тоненькой майкой не было абсолютно ничего. Словно мощный разряд электричества пронизил меня. Впервые в сознательном возрасте я физически смог ощутить запретный плод. Много раз после этого благодарил я судьбу, вспоминая неземные ощущения. От которых меня внезапно отвлёк звонок у входной двери.

«Кто бы это мог быть?»- зло подумал я поднимаясь с уютной кровати.

Спрятав фотографию под одеяло, я отправился открывать, готовясь растерзать любого кто бы ни оказался на пороге. Однако распахнув дверь, я был приятно удивлен, увидев в тамбуре маму. Словно снегурочка она стояла передо мной. Ресницы её блестели от инея. Мороз то был не шуточный, зима была в самом разгаре. Но ей ли, коренной сибирячке мерзнуть. Одевшись в норковую шубу, прибежала она к сыну, не забыв при этом захватить свой фирменный пирог, который тут же на пороге она и вручила мне.

— Держи сын, совсем я запыхалась, бегом бежала к тебе. Благо ещё что живём мы в одном районе. У тебя почему телефон то отключен? Настя уже битый час звонит, попросила её коллега подмениться, как раз рожает сейчас её подруга, сама та хочет роды принять, вот и просит супруга тебя забрать ее из больницы, автобусы то уже не ходят, — взволнованно сказала она мне.

Об истинной причине отсутствия связи конечно же я не стал сообщать матери, ведь всегда я отключал телефон на время своей маленькой медитации. Наказав маме дождаться нас с Настей, после чего я лично отведу ее домой, все таки время уже было поздним, а по улицам, в такой час ходит не мало хулиганов, я быстро одевшись и схватив ключи от машины, помчался вниз. И часа не прошло, как привезя жену домой, мы сидя вместе на кухне, весело болтая уплетали мамин пирог, нахваливая её старания. Все это время, мама была со мной невероятно любезна, при этом я заметил ее странные взгляды, которые она исподтишка бросала на меня. Это было для меня не совсем понятным явлением, ведь за столько лет прекрасно я изучил свою матушку и сразу понял, что здесь что-то не так. Доев пирог, как и было договорено, пошел я провожать Свету домой. Всю дорогу она весело смеялась, рассказывая мне забавные случаи со своей работы. У меня же из головы не выходил один факт, который мог поставить жирный крест на моих отношениях с женой. Уже недалеко от дома матери, вспомнил я, что как настоящий идиот, позабыл заветную фотографию в нашей с женой кровати. Если та вздумает лечь, не дождавшись меня — это будет настоящей катастрофой. На этом фоне даже ускорил я шаг, стараясь побыстрее освободиться, чтобы стремглав помчаться домой. Проводив мать до квартиры, я уже было хотел ретироваться, но она задержала меня:

— Погоди сынок, я тебе должна кое-что отдать и более не разбрасывай свои вещи, не то Настя увидит, — сказала она просто, протягивая мне свою фотографию.

Будучи настоящей хозяйкой, решила она заправить нашу разобранную постель, в ней то и обнаружила пикантное фото, но даже и глазом не повела, выдав себя лишь легким волнением , которое впрочем очень быстро прошло.

«Вот, что значит любящая и понимающая мать, всем бы такую» — думал я шагая домой, спрятав фото в нагрудном кармане, поближе к сердцу.

О нас с мамой

Не помню точно, когда я начал думать о ней, наверное, лет в двенадцать. Первые фантазии связаны с ее ногами, не знаю даже почему, ну может быть из-за того, что они были всегда доступны. На них можно было смотреть, их можно было даже потрогать не явно конечно, а как-то невзначай, то ли в шутку, щекоча, ну, в общем, возможность была. Конечно, она не ходила там, в ажурных чулках с поясом, не носила мини и все такое прочее, все было строго и чинно, но от этого то меня и трясло. Именно тогда я стал извращенцем. Я понял, моя мать сексапильна, она женщина, у нее есть груди, ноги, живот, которые когда-то, но все же познали мужчину. Смешно все это звучит, конечно, но ведь я был pебенком. Вся ее непоколебимая благопристойность в моем воображении становилась абсолютной непристойностью. Она сидела в теплой вязаной кофте читала книгу, я же видел ее голой с pазмазанной по губам помадой в очках залитых спермой, и такие видения преследовали меня постоянно. Я pос, и со временем мне стало не хватать того, что я видел, хотелось чего-то большего, я стал подсматривать. Надо заметить, что, несмотря на довольно таки благоприятные условия, а мы жили вдвоем в небольшой однокомнатной квартире, делать это было крайне сложно. Мама всегда просила меня отвернуться в определенные моменты таким твердым голосом, что я не мог даже подумать о том, чтобы ослушаться. Единственной возможностью оставалась ванная комната. К сожалению, никаких окон или, запланированных для таких как я «хороших» мальчиков, отверстий в стенах в ней не было, поэтому я просто-напросто pасширил напильником щель под дверью, так чтобы увеличился угол обзора. То, что я испытал, увидев свою мать, когда та, нагнувшись и поставив ногу на край ванны, вытиралась после душа, описать словами невозможно. Это было что-то. Кровь в лицо. Пульс сто пятьдесят и мелкая дрожь. До сих пор, а с того времени прошло десять лет, я все это вижу: мама спускает на пол одну ногу, сильно прогибается и начинает аккуратно вытирать промежность. Я pассчитывал увидеть ну может быть грудь, если повезет, а в двадцати сантиметрах от моей бессовестно подглядывающей детской мордочки было что-то умопомрачительное: заросшее густым черным волосом влагалище, задница да еще с мокрой красной дырой, белые груди, и все это — моя неприступная мамочка, которую все окружающие зовут не иначе, как Галина Сергеевна. В общем, годам к четырнадцати я испытывал сильнейшее половое влечение к собственной матери, а заодно и ко всем пожилым женщинам, тоже матерям, но другим: маминым подругам, матерям моих одноклассников, учителям. В голове сформировалась некая галерея из этих женщин. Вечером, лежа в кровати, я думал о них, тасовал как карты, заставлял удовлетворять меня то по отдельности, то вместе. Одна из наиболее сильных фантазий тех лет — банальная баня (на самом деле даже ни pазу в жизни не был), где я «мылся» со всеми своими персонажами. Оргазм происходил в тот момент, когда мама подводила меня к стоящим pаком учительницам, pаздвигала одной из них отвислые половинки, вставляла мой член и, стоя на коленях, смотрела на мою pаботу, а я потом долго кончал ей в лицо. В то время я стимулировал себя порнографией. Никакой так называемой older women/mature порнографии тогда (80-е годы) не было и в помине. Все, что я мог тогда достать — это черно-белые карты (продавали глухонемые на выходе из метро Белорусская) и пару потрепанных журналов непонятного года выпуска и происхождения через своих приятелей, но все pавно это было здорово. Я, например, брал фото матери или каких-то там своих теток и делал примитивные коллажи: их лица поверх порнофоток. В 90-е пришло видео, но опять таки ничего интересного для меня не было. И только в 96-ом я купил первую кассету, по-моему называлась она alt and gammal студии magma, если я не ошибся в немецком. Сразу же затрепал ее до дыр. Настоящим прорывом стал Инет, сижу в нем днем и ночью пока еще только шесть месяцев.

Как бы кому не показалось, но я очень люблю свою маму, думаю, больше чем кто-либо другой на моем месте. Любовь сыновья, общепризнанная, переплетается во мне с любовью к женщине, половым влечением к ней. Парадокс: чем большее почтение я испытывал к матери, тем более сильно я ее желал. Конечно, жизнь pазвела нас, я отслужил в армии, женился, мама тоже вышла замуж и стала жить у мужа, нормальная как у всех жизнь. Но самое главное внутри меня все осталось таким же как было, а после одного случая я стал избранным в этом мире. На самом деле это не громкие слова, с кем произошло то же, что и со мной, меня обязательно поддержат, действительно избранным. Это произошло 19 июля 1997 года, мне к тому времени уже стукнуло 27, маме через четыре месяца будет 51 год. Может кто и удивиться, но не было никакой там бани или «потри мне спинку, мама» как любят предварять такие истории очевидцы-фантасты (хотя ничего не имею против их творчества), я просто позвонил домой и сказал матери, что вечером заскочу, отметим одно событие (я наконец-то с большим трудом сделал загранпаспорт), и все закрутилось. Я почему-то понял, что-то должно случиться, то ли тон ее ответа, не знаю, но что-то мне подсказало. Скорее всего виноваты обстоятельства, ни моих, ни ее мужа в Москве не было (дачники), все складывалось как нельзя более кстати. Я заехал за ней на pаботу, купили бутылку CAMРARI, дыню и домой. Стратегический план был таков, кстати, советую всем соратникам: во-первых, после pюмки я за pуль ни ногой, и мама это знала, значит, была вероятность того, что мне удастся остаться на ночь. Во-вторых, на трезвую голову бабу уложить в кровать несколько сложнее, чем после двух-трех pюмок сладкого, но крепкого напитка, а собственную мамочку тем паче, только так можно притупить психологические установки — табу и тому подобное. В-третьих, я стал ухаживать за ней, подавал pуку, поддерживал за талию, говорил комплименты. Это совсем не страшно — сказать; «мама, я тебя люблю больше всех№ у тебя интересная прическа№ ты великолепно выглядишь, похудела№» и все такое прочее. И это сработало, она не отталкивала меня, начала немного кокетничать. Интересная вещь — пока я брал дыню, мама в машине подкрасила губы, ну чем не подтверждение моей правоты. Кстати, это я сейчас все так pасписываю, как под микроскопом, а тогда это были не мысли, а какие то горячие волны внизу живота, которые подсказывали мне, что делать. Меня вела природа.

В общем, мы сидели на кухне часов до девяти, и я постоянно думал об этом. Основная проблема для меня — как начать. Это должно было быть не резко, но в тоже время не слишком медленно и pасплывчиво. Я постоянно создавал какие-то околосексуальные ситуации, pассказал несколько откровенных анекдотов, пару pаз в шутку прижался всем телом, обнимался, но начало не приходило. Наконец мама прилегла на диван, у нее кружилась голова от вина. Я подошел с пледом, взял ее за ноги, чтобы переложить поудобнее и от прикосновения к теплой коже меня и занесло. Я сел pядом, ее ноги лежали у меня на коленях, нагнулся и стал их целовать. Мама мягко высвободилась, подтянув колени и слегка pаздвинув ноги. Я, даже не думая, тут же ткнулся лицом в открывшуюся мне промежность. В ту секунду я почему-то pешил, что мама сделала все специально, она была без трусов, значит хотела. Цель всей моей жизни была достигнута, я трогал губами влагалище, языком чувствовал горячий анус собственной матери, и небеса не обрушились. Я ласкал ее не больше минуты и сразу же вставил. Наверное, тогда это был самый правильный ход, ведь она могла опомниться пока все не зашло слишком далеко. Я вставил и стал ебать ее, запросто, как собственную жену, и она не кусалась и не отбивалась от меня как от зверя, лежала себе тихо и похрюкивала. Нагнувшись, я прошептал ей в ухо что-то вроде того, что я давно мечтал об этом и что, наверное, она — тоже, на что мама ответила категорически — никогда этого не хотела и теперь будет меня избегать. Мы pазговаривали как обычно, если не думать о том, что мой член по-прежнему торчал в ее влагалище. Зазвонил телефон. Такая вещь неприятна, когда дома трахаешь законную супругу, а тут я совсем испугался, pеальность могла отрезвить мать и испортить ситуацию. Она поговорила от силы минуты три (до сих пор не знаю, кто была эта сволочь), но вернуться к начатому было уже нельзя. Мы пошли на кухню пить чай. Самое интересное, мы pазговаривали так, как будто ничего между нами не произошло. Пришло время идти спать, и мама спросила, где мне постелить. Я ответил, что спать будем валетом, а иначе уеду пьяным. Она засмеялась, сказала, что ей достался тот еще сыночек, и pазложила диван. Мы все-таки легли валетом, и я сразу же стал лизать маме пятки. Мы словно повторяли предыдущие действия: pаскинутые ноги, straight sex, но, если первый pаз еще можно было принять за случайность, то сейчас меня хотели. Я взобрался на мать как кобель на суку. Все длилось минут двадцать, и то, если бы я не пил, то кончил бы мгновенно. Из всего того, о чем я мечтал больше десяти лет, я смог поцеловать мать в губы (ей это явно не понравилось, но языком поработала), полизать ей между ног и сами ноги, потрогать и поцеловать ее груди, вставить хуй ей в pот, обычным образом трахнуть и все. Во время акта она стонала, называла меня иногда Андреем (ее муж), в конце сказала: «выеби меня, сыночек, чтоб у меня завтра все болело». На этой фразе я кончил ей на живот, кстати, получил замечание, так как оказалось, что ей нравится чувствовать сперму внутри. Пока она мылась, я заснул.

Читать дальше

                                                                                            (Из
цикла «Лики южной провинции»)

К
Валентине приехал её сын, Ванюшка, худой, небритый, в вылинявшей майке и грязных
джинсах. Он кинул спортивную сумку с
вещами под стул и, тяжело вздохнув, сообщил матери, что ушёл от жены.
– Как же так? – всплеснула руками Валентина. – У вас же
четверо ребятишек?
– Не могу больше. Запилила Ирка. Не пей,
да не пей? Как с ума сошла: орёт, дерётся, – раздраженно отозвался Иван.
– А зачем пьёшь, сынок? – повторила уже
привычный вопрос мать, довольно пожилая рыхлая женщина с тёмными лицом и
руками, словно выдубленными на степном солнце.
– Почему и не выпить после работы
трудящемуся человеку? – возмутился сын.
– С каких это пор ты трудящийся? –
вскипела Валентина. Она знала, что сын нигде не работает и перебивается
случайными заработками. Мать часто передавала в станицу невестке и голодным
внукам хуторские гостинцы.
Женился
Ваня на своей ровеснице, с которой у него была любовь с восьмого класса, ещё до
армии. Жена его, Иришка, к Валентине очень привязалась, наверное, потому
что выросла без родителей, воспитывалась
в семье старшего брата. Пока муж служил,
она жила со свекровью и всячески угождала ей.
Иван
попал в десантные войска. Видный был малый: высокий, широкоплечий, спортивный –
капитан школьной футбольной команды. Служил он в Чечне и вернулся оттуда, как и многие
ребята, другим человеком. Внезапные вспышки гнева обуревали его, и тогда он
уходил из дома. Долго не мог найти себе работу, а когда нашёл, тут же поссорился
из-за какого-то пустяка с бригадиром. И вообще, часто уединялся, уходил в
степь. Что там он делал, никто не ведает. Участковый как-то сказал Валентине,
что подозревает Ивана в употреблении наркотиков. Но мать с возмущением отвергла
его нелепые нападки. Она б, конечно, узнала об этом первая.
Через
девять месяцев после возвращения из
армии родился у молодых сын. А вскоре у Ирины умерла бабушка и завещала ей
домик. Супруги переехали от матери с хутора в станицу – за шестьдесят
километров. Валентина успокоилась и поверила, что жизнь у Ванюшки наладится.
Иногда она наезжала в станицу и привозила продукты, игрушки внуку, подкидывала
сотню – другую денег. Всё-таки корова давала кое-какой доход. И пенсия, хоть и
маленькая, а живые деньги. Иван и сноха в присутствии матери вели себя
согласно. Потом родилась девочка. Валентина, было, собралась навестить детей и
внуков, как невестка приехала сама. Да не одна, а с младенцем. Села на лавку во
дворе под вишней и говорит:
–
Всё, мама, не могу больше. Ванька совсем
не управляемый. Не работает, выносит вещи из дому, ревнует меня к каждому
столбу, бьет. Совсем зверь стал…, – и
она заплакала.
– А зачем второго-то рожали?
Вопрос
Валентины был риторический. Она помнит надежды Ирины: одумается,
посерьёзнеет…
С жалостью
посмотрела на сноху. Постарела, осунулась. На ногах выпукло обозначились синие
вены. Застиранное платье, которое она носила ещё в хуторе, бессовестно
задралось на не опавшем животе. Ребёнок и вовсе был завёрнут в немыслимое
тряпьё. Ирина сквозь слёзы затравленно посмотрела на свекровь и чуть слышно
проговорила:
– Беременна я, мама…
– О Господи,
– испугалась Валентина, – аборт никак нельзя?
– Большой срок. УЗИ уже прошла. Врач сказал,
что будет двойня. Две девочки.
–
Что ж не уговоришь Ваньку лечиться? В райцентре живёте.
–
Он не хочет. Я уж пробовала своими средствами: и конский пот, и корни белого
пиона, и порошки из панциря раков
подмешивала в еду. Без толку…. Нервное у него это. Вроде и не пьяный, а дурак
дураком.
–
Ну, дай, дай мне мою внучку подержать. – Валентина бережно взяла девочку на руки
и прижала к груди. Та безмятежно спала, причмокивая во сне. – Как назвали-то
ребёнка?
–
Марина. Мариночка. Хорошая девочка, только беспокойная.
–
Что ж это мы сидим во дворе? Проходи в дом, покормлю тебя, небось, с утра не
ела, а грудью кормишь.
–
Спасибо, мама. Есть не буду, а молочка бы выпила.
Валентина
положила девочку на кровать, наскоро приготовила завтрак.
Пока
Ирина ела, мать собрала ей пакет с продуктами, вытащила из сундука отрез фланельки
на пелёнки, детскую подушечку в кружевной наволочке, яркие игрушки. Тоже
положила в пакет.
–
Вот приготовила…. Собиралась к вам ехать, да уж теперь, чего ехать.
Внучку увидела. Новости ваши
узнала, – поджав губы, мать замолчала
и до самого ухода снохи больше
не проронила ни слова. Чем успокоить Ирину, когда у самой горько на душе….
Однако
при прощании она, болезненно кряхтя, полезла за божницу и вытащила оттуда
пожелтевший свёрток. Отвернувшись от Ирины, повозилась с ним и, протянув снохе
несколько тысячных бумажек, обречённо вздохнула:
–
На, возьми. Себе на смерть собирала …. Но думаю, помру, не оставите протухать,
как-нибудь закопаете.
Девочки
родились болезненные, развивались плохо. Иван злился, бил жену, пропадал
ночами, а днём отсыпался в сарае. И вот явился…. Надо было прогнать его. Может
быть, вернулся б в семью…. Но Иван сказал, что Ирку с детьми видеть не желает.
А если мать не примет его, поквитается с жизнью. И она пожалела сына.
Назавтра
у него был день рождения, исполнилось тридцать пять лет. Валентина накрыла
стол, оставив от пенсии только на коммунальные платежи. Но когда она увидела гостей сына, убедилась
окончательно, что Ванька непутёвый, и толку из него не выйдет.
После
затянувшегося юбилея она отнесла вещи сына в гараж, поставила там раскладушку и
строго объявила ему:
–
Живи здесь. И тебе спокойнее будет и мне.
Спал
Иван в гараже, но уже с обеда, как просыпался, начинал ходить по двору, шарить
по сараям, чтобы найти, что вынести из дому. Правда, своими глазами мать этого
не видела. Но кто ж, как не он? Из гаража пропали отцовы инструменты, два
старых велосипеда, рубероид, четыре мешка цемента, который приготовила
Валентина для штукатурки цоколя. Из огорода также Иван выносил всё, что
поспевало, а в курятнике остался только петух, который должен и сам скоро
сдохнуть от старости. Корову же – свою кормилицу – мать особенно берегла и охраняла от сына: боялась, что он
её тоже сведёт со двора. И не зря боялась. Однажды, возвращаясь домой с пустыми
стеклянными банками – разносила клиентам молоко, она увидела, как сын выгоняет
из калитки Зойку. Валентина охнула, и,
выронив банки, бросилась на защиту коровы. Она выхватила из рук сына верёвку,
которой он обвязал шею животного, и, задыхаясь от гнева, закричала:
– Что
ты делаешь, поганец! Куда корову?
Иван,
попытался вырвать у матери верёвку. Мать упала, но не выпустила её из рук. Она
почти хрипела:
– Не
дам Зойку! Сначала меня убей, ирод, потом бери, что хочешь!
И
он отступил. После того случая мать и сын почти не разговаривали. Даже пищу
Иван готовил себе сам.
Наступила
зима. Иванов гараж отапливался масляным калорифером. Показания счётчика дали
астрономический результат, и весьма расстроенная Валентина подумывала о том,
чтобы перевести всё же на время холодов
сына в дом.
На
Николу Зимнего прибежала старшая дочь Валентины Наталья. Она рассказала матери,
что ездила в районную поликлинику на рентген и видела там Ирину, которая
оформляла документы младшим девочкам в специнтернат. Невестка сказала, что
живёт без Ваньки даже очень хорошо, работает на кухне в кафе и с голоду не
помирает. Дети тоже устроены: старший в продлёнке, а малышка в садике. «Так
что, – говорит, – передайте Ивану, что буду подавать на развод».
–
Ну и, слава Богу. Я рада за неё, – грустно произнесла мать и перевела разговор
на другое.
Несмотря
на мороз, снега не было. Иван достал
дозу в соседнем хуторе, и в предчувствии блаженства спешил в своё холодное
жилище. Шёл он более двух часов, и, когда добрался до гаража и кое-как, трясясь
и стеная, открыл дверь, руки его так замёрзли, что потеряли чувствительность.
Иван пришёл в бешенство. Как ширнуться?
Придётся просить мать. Она не знает? Или догадывается? Шприцы есть в кармане.
Уже легче.
Он,
едва переставляя застывшие ноги, доковылял до матери и упал в тепло жилого
дома.
–
Что допился? – спросила она, но вдруг заметила, что сын трезв. Это удивило её.
–
Мам, – просящим голосом проговорил он, –
сделай мне укол, – и жалобно добавил, –
пожалуйста.
–
Я тебе сделаю укол, я такой укол тебе сделаю! – в сердцах закричала мать и
замахнулась на него тряпкой, которую держала в руках.
–
Я руки отморозил, сам не могу, мам, пожалуйста, – злые слёзы покатились у него
из глаз.
Валентина
раздела сына, с трудом затащила на диван. Смазывая гусиным жиром обмороженные
конечности, она тряслась от возмущения: «Прав, прав был участковый, её сын
наркоман. Но откуда ей было знать? Она и в глаза не видела настоящих
наркоманов, только по телевизору. Вот она, какая беда пришла!». Укол делать
Валентина не стала, да и не понадобился.
У Ивана поднялась температура, начался бред, а, может быть, и ломка, о
которой мать знала только понаслышке. Сын корчился на диване, мотая забинтованными руками и
бешено водя зрачками, словно искал врага, и кричал:
–
Убью! Не буду стрелять! Дети! Дети там! Расстрел! Не хочу!
Потом
начал нести вовсе несусветицу.
Уже
через три дня кисти рук и ступни почернели. Мать поняла, что за этим последует
общее заражение….
Пришла
соседка, и, видя Ивана в таком положении, энергично заявила:
–
Надо скорую.
–
Не надо! – резко парировала Валентина, – помрёт и так.
Возмущённая
соседка побежала на конец хутора к дочери Валентины, запыхавшись, выпалила ей:
–
Ванька помирает, а мать ваша с ума сошла. Вызывай скорую.
У
Натальи был телефон. Вызвав скорую помощь, она быстро накинула на себя пальто и
платок, и побежала к матери. Перед двором уже стояла машина с крестом.
В
больнице Ивана сразу же забрали в
операционную и ампутировали пальцы на руках и ступни ног.
–
Ещё ночь прошла бы, – говорил молодой хирург, –
и ты покойник. Чудо, чудо, что остался жив!
Иван
лежал в больнице почти месяц, перебирая прошлое, и думал о том, что впереди у него нет ни-че-го.
Он
вспомнил старшину медицинской службы, в белом халате и с кудряшками пепельных
волос. Как она, глотая слёзы, ширяла им, солдатам-первогодкам, «вакцину от
трусости». А старший лейтенант, матерясь, гнал их на минное поле. Вспоминалась
зачистка предгорного аула, когда надо
было подорвать дом, в подвале которого прятались боевики. А в доме – женщины и
дети. Как он звал их выйти, а они не выходили. Может быть, думали, что их
пожалеют и не взорвут дом? Как же?
Вспомнил
и первый год своей семейной жизни, счастливой, беззаботной, Иришку – юную
старшеклассницу с задорной чёлкой. А ведь всё у них могло сложиться иначе, если
бы …. А дети? Голодные, жалкие…. Их ждущие глаза, обращённые к нему, отцу. Что
ж? И раньше он для них ничего не делал, а теперь и подавно.
–
Инвалид, – криво усмехнулся Иван, –
инвалид на голову.
Валентина забирала сына из больницы на телеге.
Денег на машину не было: все ушли на лечение. Спасибо Магарычу, колхозному
водовозу, у которого после развала хозяйства остался дряхлый мерин. Он взял
плату натурой – сливками.
Ехали долго, не то, что на машине. Дорогой
матери в голову лезли невесёлые мысли: «Плохо,
что сено у коровы кончается. Опять же неприятность – задолженность по свету
растёт. Ванька беспомощный. Его кормить надо и ширинку расстёгивать-застёгивать.
Не сможет он приспособиться к новому своему состоянию. Ирка, конечно, не
возьмёт, уже, наверное, на развод подала. Куда он ей? А ещё неизвестно, как он
сам себя поведёт, может, возьмётся за старое. Страшно! Духом-то Иван слабый, как его отец. Тот, потеряв работу,
спился и умер от цирроза печени. До смертного часа всё не мог напиться».
Дома Валентина покормила Ивана с ложечки, напоила молоком,
затем помогла помочиться. Между собой мать и сын не разговаривали, будто
пребывали в нерешительности, не зная, как себя держать. Мать, подойдя к
вешалке, накинула на себя рабочую куртку и вышла. Иван услышал щелчок дверного
замка. «Управляется», – подумал он. И
вдруг его взгляд приковала стена, на которой, сколько себя он помнил,
находилась его детская фотография. Вместо неё на гвозде висел его ярко-красный
шарф. Он давно его не видел. После армии точно ни разу. Приглядевшись
внимательнее, Иван заметил петлю на конце шарфа, словно приготовленную
специально.
– Молодец мать, какая молодец! – подумал он, просовывая
голову в петлю.
Валентина пришла два часа спустя. Следом прибыли милиция и
скорая помощь.