Ивовый пир рассказ читать

Николай Иванович Сладков
Сборник

Барсук и медведь

– Что, Медведь, спишь ещё?

– Сплю, Барсук, сплю. Так-то, брат, разогнался – пятый месяц без про́сыпу. Все бока отлежал.

– А может, Медведь, нам вставать пора?

– Не пора. Спи ещё.

– А не проспим мы с тобой весну-то с разгону?

– Не бойся! Она, брат, разбудит.

– А что она – постучит нам, песенку споёт или, может, пятки нам пощекочет? Я, Миша, страх как на подъём тяжёл!

– Ого-го! Небось вскочишь! Она тебе, Боря, ведро воды как даст под бока – небось на залежишься! Спи уж, пока сухой.

Всему своё время

Надоела зима Сороке. Вот бы лето сейчас!

– Эй, Свиристель, ты бы лету обрадовался?

– Спрашиваешь ещё? – Свиристель отвечает. – Перебиваюсь с рябины на калину, оскомина на языке!

А Сорока уже Косача спрашивает. Жалуется и Косач:

– Сплю в снегу, на обед одна каша берёзовая! Брови красные – отморозил!

Сорока к Медведю стучится: как, мол, зиму зимуешь?

– Так себе! – Миша ворчит. – С боку на бок. На правом боку лежу – малина мерещится, на левом – мёд липовый.

– Понятно! – Сорока стрекочет. – Всем зима надоела! Чтоб ты, зима, провалилась!

И зима провалилась…

Ахнуть не успели – лето вокруг! Теплынь, цветы, листья. Веселись, лесной народ!

А лесной народ закручинился…

– Растерялся я что-то, Сорока! – Свиристель говорит. – В какое ты меня поставила положение? Я к вам с севера по рябину примчался, а у вас листья одни. С другой стороны, я летом на севере должен быть, а я тут торчу! Голова кру́гом. И есть нечего…

– Натворила Сорока дел! – шипит сердито Косач. – Что за чушь? Куда весну подевала? Весной я песни пою и танцы танцую. Самое развесёлое времечко! А летом только линять, перья терять. Что за чушь?

– Так вы же сами о лете мечтали! – вскрикивала Сорока.

– Мало ли что! – Медведь говорит. – Мечтали мы о лете с мёдом да с малиной. А где они, если ты через весну перепрыгнула? Ни малина, ни липа зацвести не успели, – стало быть, ни малины, ни мёда липового не будет! Поворачивайся хвостом – я его тебе сейчас выщиплю!

Ух как рассердилась Сорока! Вильнула, подпрыгнула, на ёлку взлетела и крикнула:

– Провалитесь вы вместе с летом!

И провалилось нежданное лето. И снова в лесу зима. Снова Свиристель рябину клюёт… Но терпят. Настоящую весну ждут.

Ивовый пир

Зацвела ива – гости со всех сторон. Кусты и деревья вокруг ещё голые, серые. Ива среди них – как букет, да не простой, а золотой. Каждый ивовый барашек – как пуховый жёлтый цыплёнок: сидит и светится. Пальцем тронешь – пожелтеет палец. Щёлкнешь – золотой дымок запарит. Понюхаешь – мёд!

Спешат гости на пир.

Шмель прилетел: неуклюжий, толстый, мохнатый, как медведь. Забасил, заворочался, весь в пыльце измазался.

Прибежали муравьи: поджарые, быстрые, голодные. Набросились на пыльцу, и раздулись у них животы, как бочки. Того и гляди, ободки на животах лопнут.

Комарики прилетели: ножки сложены горсточкой, крылышки мельтешат[1]1

  Мельтешить – надоедливо мелькать перед глазами.

[Закрыть]

. Крошечные вертолётики.

Жуки какие-то копошатся.

Мухи жужжат.

Бабочки крылья распластали.

Шершень[2]2

  Шершень – крупное насекомое, похожее на осу.

[Закрыть]

на слюдяных крыльях, полосатый и злой, как тигр.

Все гудят и торопятся.

И я там был, медовые барашки нюхал.

Вот отцветёт ива, зазеленеет, потеряется среди других зелёных кустов. Тут и пиру конец.

Лесная азбука
^{(В сокращении)}

Хоровод

Грибник хоть и не берёт мухоморы, но мухоморам рад: раз пошли мухоморы – белых жди! Да и глаз мухоморы радуют – хоть несъедобные и ядовитые. Стоят, подбоченясь, на белых ножках, в кружевных панталончиках, в красных клоунских колпаках: не хочешь, а залюбуешься!

Ну а набредёшь на хоровод мухоморий – впору остолбенеть!

Стоит дюжина красных молодцов посреди зелёной поляны: встали в круг и приготовились к танцу!

Было в старину поверье, что таким мухоморным кольцом отмечен круг, на котором по ночам пляшут ведьмы. Так и называют кольцо из грибов – «ведьмин круг». И хотя теперь никто в ведьм не верит, нет в лесу никаких ведьм, но посмотреть на «ведьмин круг» и сейчас интересно. Он без ведьм даже лучше, словно сами грибы приготовились к танцу.

Вот дюжина танцоров встала в тесный круг, вот – раз-два! – разомкнулись, вот – три-четыре! – приготовились. Теперь – пять-шесть! – кто-то хлопнет в ладоши, и – семь-восемь! – закружится хоровод! Всё быстрей и быстрей – пёстрой праздничной каруселью. Замелькают белые ножки, закивают красные шляпки, зашуршит лежалый лист.

Стоишь и ждёшь

И мухоморы стоят и ждут. Ждут, когда ты, наконец, догадаешься и уйдёшь. Чтобы без помех и чужого глаза затеять свой грибной хоровод вокруг круга ведьм. Как в старину…

Дудка

Дудкой ребята называют борщовник – растение с высоким и толстым стеблем, с лопушистыми листьями и с белым цветком-зонтиком наверху.

Растёт он на лесных полянах, по светлым лесным опушкам. И пахнет мёдом. На сладкий запах слетаются мухи, осы, пчёлы, жуки, бабочки и старательно копошатся в белых цветах.

Но ребят борщевник влечёт не медовым запахом, а толстым, как палка, стеблем, полым внутри. Какие из него получаются чудо-дудки!

Чего только из такой дудки не смастеришь. Свистульку смастерить можно: сидеть и весь день свистеть. Можно смастерить духовушку. Насыпать в дудку ягоды черёмухи или рябины и стрелять из кустов в прохожих. А можно сделать насос. Набирать из бочки воды и целый день гоняться друг за другом, поливая холодной струёй.

А насвистишься, настреляешься, наобливаешься – что тогда? А тогда возьми свою дудку и съешь! Чтобы добро не пропадало. Они, дудки, вполне съедобны – как огурчики. Может, даже лекарственные.

А взрослые-то всё кричат: хватит вам гоняться и обливаться, бросьте вы эти надоедные дудки!

Нет уж, дудки!..

Заяц серый

Кто сказал, что заяц серый? «Трусишка зайка серенький», «заяц серый, куда бегал?». А он, заяц-то, совсем не серый! И никогда серым не был. Он зимой белый, а летом – бурый. А его почему-то серым зовут.

Но вот продираюсь я как-то весной сквозь ольховые мелоча и вижу… серого зайца! Замелькал в прутнике, наставя уши и вскидывая задок. Серый ольшаник, серая опадь по низу и… серый заяц! Которого не бывает. И быть не может…

• Полный текст
• В лесах
• Январь
• Как медведя переворачивали
• Кусок хлеба
• Своя песня
• Синичка необыкновенная
• Вороний сигнал
• Лесные шорохи
• Февраль
• Бюро лесных услуг
• Песенки подо льдом
• Цена песенки
• Еловая каша
• Без слов
• Домашняя бабочка
• Лесные шорохи
• Март
• Зимние долги
• Заячий хоровод
• Весенние ручьи
• Вежливая галка
• Первые
• Крылатые песни
• Тетеревиные ноты
• Теплая струйка
• Овсянкины советы
• Медведь и солнце
• Сногсшибательный душ
• О чем пела сорока?
• Отчаянный путешественник
• Стеклянный дождь
• Синички-арифметички
• Апрель
• Трое на одном бревне
• Следы и солнце
• Весенняя баня
• Оттаявшие происшествия
• Ранняя птичка
• Лесные оборотни
• Нечеловеческие шаги
• Певица
• Пылесос
• Незваные гости
• Лебеди
• Целая жизнь
• Дрозд и сова
• Плясуны
• Филипп и Федя
• Веселые старушки
• Флажки на болоте
• Дятлово колечко
• Барабанщица
• Ивовый пир
• Пять тетеревей
• Шепчущие следы
• Все хотят петь
• Лесной гребешок
• Май
• Званый гость
• Птицы весну принесли
• Растерявшиеся перелески
• Любитель цветов
• Горячая пора
• Гнездо
• Сиплая кукушка
• Чижик
• Дятел
• Новый голосок
• Воробьишкина весна
• Деревья
• Соловей поёт
• С днём рождения
• Лишний гвоздь
• Отчего у лисы длинный хвост?
• Сердитые чайники
• Ночная кукушка
• Июнь
• Кому помочь?
• Лесные тайнички
• Птенцы-хитрецы
• Веселая игра
• Пищухин вальс
• Почему зяблик — зяблик?
• Певчая дорожка
• Поющее дерево
• Приёмыш
• Как медведь сам себя напугал
• Лежачий камень
• Баклан
• Розовое болото
• Соловей и лягушка
• Кукушкины годы
• Вороний глаз
• Гриб-подгнездовик
• Топик и Катя
• Третий
• Тонкое блюдо
• Сорока-воровка
• Июль
• Непослушные малыши
• Лесное время
• Тень
• Приёмыши
• Поганчики
• Серьезная птица
• Три яичка
• Скворцы-знахари
• Ночные охотники
• Чеканчик
• Тук-тук
• Бежал ёжик по дорожке
• Крутые меры
• Карлуха
• Скатерть-самобранка
• Ягодознание
• Медовый дождь
• Первый полет
• Август
• Федот, да не тот!
• Лесные силачи
• Таинственное озеро
• Загадочный зверь
• Бабочки
• Задумчивый дятел
• Козодой
• Птичьи посты
• Дуб и ветер
• Сорочий клад
• Дежурный
• Серая цапля
• Жабий король
• Звериная баня
• В конце таинственного следа…
• Выеденное яйцо
• Бабочка и солнце
• Крапивное счастье
• Сентябрь
• Осень на пороге
• На великом пути
• Паучок
• Время
• Птицы
• Белкин мухомор
• Крылатая тень
• Сова, которую позабыли
• Хитрый одуванчик
• Друзья-товарищи
• Лесные шорохи
• Октябрь
• Швейня
• Страшный невидимка
• Фазаний букет
• Деревья скрипят
• Тайна скворечника
• Старый знакомый
• Сорочий поезд
• Осенняя елочка
• Упрямый зяблик
• Лесные шорохи
• Ноябрь
• Почему ноябрь пегий?
• Курорт «Сосулька»
• Волшебная полочка
• Пороша
• Трясогузкины письма
• Отчаянный заяц
• Синичий запас
• Скворцы прилетели
• Лесные шорохи
• Декабрь
• Суд над декабрем
• Мурлыка
• Какой заяц длины?
• Тайна черного дятла
• Жадная сойка
• Сыч
• Шепелявая птица
• Лесные шорохи
• Не долго думая
• В горах
• Жизнь в облаках
• Бегство цветов
• Сушеные камни
• Тетерка
• Медвежья горка
• Ночь на Кара-Даге
• Грабители
• Зазнайка
• В ущелье Боз-Дага
• Ночь огней
• Жужжало
• Стоит и молчит
• Конь-великан
• Царь-птица
• У костра
• У лисьей норы
• Нищий
• Плясунья
• Под снегом
• Серебряный хвост
• Неслух
• В колее
• Медвежий характер
• Кара-Баш
• Медвежья услуга
• Крик
• Хитрющий зайчишка
• Под водой
• Под водой
• Подводные ежи
• Поющий клоп
• Зачем тритону хвост?
• Пятое имя
• Воздушный замок
• Линь
• Золотая рыбка
• Пустота
• Рыцарь
• Рыбята
• Голубой рак
• Подводный закат
• Умирающее озеро
• Подводная птица
• Синий луч
• Озорники
• Избушки на ножках
• Санитар
• Рыбьи пляски
• На лунной дорожке
• Гости подводной поляны
• Шепот рыб
• Кружит
• Осень под водой
• Спящие красавицы
• Примечания

Два часа пять­де­сят минут. Над голо­вой заблеял бекас.

Три часа. Корот­кое «па-па-па!» — и рядом уселся косач.

Три часа пять минут. Слы­шится стран­ное буль­ка­нье, будто воду льют из бутылки. Это косач заворковал.

Нытик зевает:

— Я что говорил?

И вдруг…

Бод­ря­чок кри­чит прямо в ухо:

— Ты только послу­шай, ты такого ещё не слыхал!

— Тише, тише, — успо­ка­и­ваю я его. — Может, тебе показалось?

Но я уже знаю: не пока­за­лось! Слы­шатся звуки, кото­рых я ещё не слы­хал. Я слу­шаю и пишу: «3 часа 30 минут. На чёр­ном болоте незна­ко­мые звуки — будто быстро лопа­ются пузыри». Как и поло­жено, ровно в пять десять над током про­ле­тела ворона. Ровно в пять трид­цать появи­лись и чайки. Но нытик уже не ехидничает.

Вода на болоте золо­тая от солнца. Кочки в ней — как чёр­ные камни. И чуть не на каж­дой кочке — белый фла­жок! Непо­нят­ные белые тре­уголь­ники, непо­нят­ные тихие звуки.

Белые точки то появ­ля­ются, то исче­зают. Так умеют под­ми­ги­вать сол­неч­ные зай­чики. Но это не «зай­чики», это чибисы. Пер­вый раз в жизни я вижу чиби­си­ные танцы!

Бод­ря­чок хва­тает нытика за воротник:

— Будешь, будешь ску­лить? Гово­рил я тебе «а вдруг»? То-то, Фома неверный!

На каж­дой кочке — пара. До чего ж они хороши! Зелё­ные кры­лья и спинки, снежно-белые грудки и крас­ные ножки, бле­стя­щие от росы и солнца.

Он покло­нится ей, клю­вом сорвёт тра­винку и отбро­сит её вправо. Она сей­час же — ответ­ный поклон, тоже сорвёт тра­винку, но отбро­сит влево. Поклон и тра­винка, поклон и тра­винка. Навер­ное, на сча­стье бро­сают: по всему видно, что будет у них тут гнездо.

«У‑у, ку-ку-ку-ку! У‑у, ку-ку-ку-ку!» — начи­нает петь кава­лер, а сам кло­нится груд­кой в мох, сло­жен­ные кры­лья ста­вит торч­ком, хво­стик зади­рает вверх и тря­сёт им, как белым платочком.

Чибисы ждали этого дня. Хорош бы я был, если б его про­пу­стил! Нико­гда б не узнал, что этот пер­на­тый наро­дец так занятно тан­цует на коч­ках болота.

Я тычу нытика носом в мох. Потому что новое не узнать — это хуже, чем ста­рое поза­быть. Поду­ма­ешь, ста­рое! Оно всем известно.

Дятлово колечко

Дятел — мастер на раз­ные штуки.

Может дупло выдол­бить. Ров­ное, круг­лое, как пятачок.

Может ста­нок для шишек сма­сте­рить. Втис­нет шишку в него и выко­ла­чи­вает семена.

Есть у дятла и бара­бан — звон­кий упру­гий сучок.

Надол­бится, наба­ра­ба­нится — захо­чет пить.

На этот слу­чай есть у дятла питье­вое колечко. Его он тоже делает сам.

На землю дятел спус­каться не любит: корот­ко­но­гий он — неловко ему на земле. Не летает он и на водо­пой — на речку или к ручью. Пьёт как при­дётся. Зимой схва­тит снежку, летом слиз­нёт росинку, осе­нью — капельку дождя. Дятлу немного надо. И только вес­ной — дело осо­бое. Вес­ной дятел любит пить берё­зо­вый сок. Для этого и делает дятел питье­вое колечко.

Колечко, навер­ное, видели все. Даже на берё­зо­вых поле­ньях. Дырочка к дырочке на берё­зо­вой коре — колеч­ком вокруг ствола. Но мало кто знает, как дятел делает это кольцо. И почему оно сде­лано не как-нибудь, а все­гда коль­цом… Я стал сле­дить и понял, что дятел… и не думает делать кольца!

Он про­сто дырочку в берёзе про­бьёт и слиз­нёт капельку сока.

Немного погодя опять при­ле­тит: ведь на дырочке набу­хает сок. Сядет так, чтобы удобно было слиз­нуть, слиз­нёт набух­шую каплю — вкусно. Да жалко, сок из ста­рой про­клю­винки тихо течёт. Дятел чуть голову вбок отве­дёт и про­би­вает новую дырку.

Ещё при­ле­тит — садится уже под новую дырочку, ста­рая-то заплыла. Выпьет из новой сок — рядом све­жую дырочку про­дол­бит. И опять ни выше, ни ниже, а сбоку, где, не тро­га­ясь с места, удобно клю­вом достать.

Дел вес­ной много: дупло, бара­бан, ста­нок. Охота и покри­чать: прямо в горле всё пере­сохло! Потому то и дело летит на берёзу — гор­лышко про­мо­чить. Сядет, лиз­нёт, доба­вит к ряду про­клю­винку. Так и полу­ча­ется на берёзе колечко. И ничто дру­гое полу­читься не может.

Жар­кая идёт весна.

Коль­цует дятел берёзы. Нижет колечко к колечку.

Мастер дятел на штуки.

Барабанщица

«Бара­бан­щик» — муже­ствен­ное, креп­кое слово!

И бара­ба­нить — дело муж­ское. Дятел-бара­бан­щик — зву­чит вполне подходяще.

Бьёт дятел в бара­бан вес­ной. Дят­лов бара­бан — это сухой звон­кий сучок. Но хоть и сучок, а дробь на нём полу­ча­ется насто­я­щая бара­бан­ная. Пало­чек тоже нет: бара­ба­нит соб­ствен­ным носом.

Здо­рово полу­ча­ется: дрррррр! — и эхо за рекой.

Я сам думал и в книж­ках про то читал, что бара­ба­нит на бара­бане только дятел-самец.

Всем заяв­ляет: «Тут моё дупло, я тут хозяин — поберр­ре­гись!» Так я и заду­мал его снять.

Услы­шал дробь, уви­дел бара­бан­щика и стал под­хо­дить, при­кры­ва­ясь дере­вьями. Я под­хо­дил, а бара­бан гре­мел. Это был осо­бен­ный бара­бан: всем бара­ба­нам бара­бан! Сучок был сухой и звон­кий, а бара­бан­щик лихой. Он отки­ды­вался назад, опи­ра­ясь на хвост, гордо осмат­ри­вал лес с высоты и, дрог­нув, вдруг начи­нал сту­чать носом по сучку с такой быст­ро­той, что головка его виде­лась как рас­плыв­ча­тое, неяс­ное пят­нышко. При­ложи ухо к дереву — оглу­шит! Что за моло­дец! Да, бара­бан — муж­ской инструмент.

Я навёл фото­ру­жьё и вдруг близко уви­дел не бара­бан­щика, а… бара­бан­щицу! Не дятла, а дят­лиху! На затылке у неё не было крас­ной полоски — укра­ше­ния дятла-самца.

Видом не видал, слы­хом не слы­хал. И никому бы нико­гда не пове­рил, но сво­ими гла­зами вижу: музы­кантша, а не музыкант!

Я отсту­паю спи­ной, след в след, от дерева к дереву, унося своё малень­кое открытие.

А бара­бан гре­мит. Лихой бара­бан! Даже эхо откли­ка­ется за рекой.

Ивовый пир

Зацвела ива — гости со всех сто­рон. Кусты и дере­вья ещё голые, серые; ива среди них как букет, да не про­стой, а золо­той. Каж­дый новый бара­шек — пухо­вый жёл­тый цып­лё­нок: сидит и све­тится. Паль­цем тро­нешь — пожел­теет палец. Щёлк­нешь — золо­той дымок запа­рит. Поню­ха­ешь — мёд.

Спе­шат гости на пир.

Шмель при­ле­тел — неук­лю­жий, мох­на­тый, как мед­ведь. Заба­сил, заво­ро­чался, весь в пыльце измазался.

При­бе­жали муравьи: под­жа­рые, быст­рые, голод­ные. Набро­си­лись на пыльцу, и раз­ду­лись у них животы как бочки. Того и гляди, ободки на живо­тах лопнут.

Кома­рики при­ле­тели: ножки гор­сточ­кой, кры­лышки мель­те­шат. Кро­шеч­ные вертолётики.

Жуки какие-то копошатся.

Мухи жуж­жат.

Бабочки кры­лья распластали.

Шер­шень на слю­дя­ных кры­льях поло­са­тый, злой и голод­ный, как тигр.

Все гудят и торо­пятся: зазе­ле­неет ива — пиру конец.

Зазе­ле­неет, поте­ря­ется среди зелё­ных кустов. Пойди-ка тогда её найди!

А сей­час как букет золотой.

Пять тетеревей

При­ле­тел в зорьку на обо­чину тете­ре­ви­ного тока ряб­чик и завёл свою песенку: «Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!»

Я пере­счи­тал: шесть коса­чей на току! Пять в сто­роне на снегу, а шестой рядом с шалаш­кой, на седой кочке сидит.

А ряб­чик своё: «Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!»

— Шесть! — говорю я.

«Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!»

— Шесть! — стук­нул я по колену. — Счи­тать не умеешь!

Ближ­ний — шестой — услы­шал, испу­гался и улетел.

«Пя-ять, пя-ять, пять тете­ре­вей!» — сви­стит рябчик.

Я молчу. Сам вижу, что пять. Уле­тел шестой.

А ряб­чик не уни­ма­ется: «Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!»

— Я же не спорю! — говорю я. — Пять так пять!

«Пя-ять, пя-ять, пять тете­ре­вей!» — ряб­чик свистит.

— Без тебя вижу! — рявк­нул я. — Небось не слепой!

Как зало­по­чут, как замель­те­шат белые кры­лья — и ни одного тете­рева не оста­лось! И ряб­чик уле­тел с ними.

Шепчущие следы

В свет­лых осин­ни­ках и оль­ша­ни­ках снег сошёл, палый лист сох­нет на солнце, скру­чи­ва­ясь в рулон­чики, свёр­ты­ва­ясь в кулёчки, сжи­ма­ясь в кулачки. Лист сухой, а земля под ним мок­рая. Идёшь и вдав­ли­ва­ешь сапо­гом сухие листья в сырую землю.

Лось ли прой­дёт, чело­век ли — всё одно оста­вит следы, вда­вит лист в землю. Прой­дут, вда­леке стих­нут, а следы их вдруг и зашеп­чутся. То лист при­мя­тый рас­пря­мится и сосед­ний заде­нет. То сте­бе­лёк высох­нет и рас­пря­мится. Раз­вя­жется тесё­мочка жёл­той травы. Или встрях­нётся сжа­тый в гар­мошку пучо­чек брусники.

Давно уша­гали из лесу лось и чело­век, где-то они уже далеко-далеко, а следы их всё шеп­чутся, шеп­чутся. Долго-долго…

Все хотят петь

Жабы поют, совы буб­нят. Шмель гудит басом. Про птиц и гово­рить нечего! От зари до зари поют.

Скворцу своей песни мало, так он чужие пере­пе­вает. Сидит на берёзе, бле­стя­щий и чёр­ный, словно в дёготь оку­ну­тый, раз­во­дит кры­лыш­ками, словно сам себе дири­жи­рует, и щёл­кает клю­вом, как парик­ма­хер ножницами.

То бело­бро­ви­ком про­сви­стит, то вер­ти­шей­кой про­кри­чит, то уточ­кой кряк­нет. И пету­хом, и гуса­ком, и барашком.

Ивол­гой, пеноч­кой, сорокой!

На раз­ные голоса: и за себя, и за всех.

Лесной гребешок

Что ни куст густой, то гре­бе­шок лес­ной. И ни одного неряху линю­чего гре­бе­шок не про­пу­стит, непре­менно при­че­шет. Лиса ли, мед­ведь ли, заяц — ему всё равно: всех рас­чё­сы­вает, при­чё­сы­вает, при­гла­жи­вает. С зайца — белый клок, с лисы — рыжий пук, с мед­ведя — бурые космы.

Иной куст, самый густой да колю­чий — шипов­ник или боярыш­ник, — сам за весну ста­нет как зверь мох­на­тый. Шерсть на нём зве­ри­ная дыбом, даже подойти страшно!

Май

Гря­нул весё­лый май­ский гром — всему живому языки раз­вя­зал. Хлы­нули потоки зву­ков и зато­пили лес. Загре­мел в лесу май!

Зазву­чало всё, что может звучать.

Бор­мо­чут хму­рые мол­ча­ли­вые совы. Трус­ли­вые зайцы покри­ки­вают бес­страшно и громко.

Полон лес кри­ков, сви­стов, сту­ков и песен. Одни песенки при­ле­тели в лес вме­сте с пере­лёт­ными пти­цами из даль­них стран. Дру­гие роди­лись здесь же в лесу. Встре­ти­лись песенки после дол­гой раз­луки и от радо­сти зве­нят от зари до зари.

А в нагре­той пар­ной чащобе, где сер­дито буб­нит ручей, где золо­тые ивы загля­де­лись в воду, где черё­муха пере­ки­нула с берега на берег белые тре­пет­ные мосты, про­пи­щал пер­вый комар. И белые бубен­чики пер­вых лан­ды­шей про­зву­чали чуть слышно…

Давно про­нес­лась гроза, но на берё­зах с листика на листик, как со сту­пеньки на сту­пеньку, пры­гают озор­ные дож­де­вые капли. Пови­сают на кон­чике, дрожа от страха, и, сверк­нув отча­янно, пры­гают в лужу.

А в лужах лягушки воро­ча­ются и бла­женно ур-р-р-чат.

Даже пере­зи­мо­вав­шие на земле скрю­чен­ные листья сухие ожили: то шмы­гают и шур­шат по земле, как мыши, то вспар­хи­вают, как табунки быст­рых птиц.

Звуки со всех сто­рон: с полей и лесов, с неба, с воды, из-под земли.

Гре­мит по земле май!

Званый гость

Уви­дела Сорока Зайца — ахнула:

— Не у Лисы ли в зубах побы­вал, косой? Мок­рый, дра­ный, запуганный!

— Если бы у Лисы! — захны­кал Заяц. — А то в гостях госте­вал, да не про­стым гостем был, а званым…

Сорока так и зашлась:

— Ско­рей рас­скажи, голуб­чик! Страх склоки люблю! Позвали, зна­чит, тебя в гости, а сами…

— Позвали меня на день рож­де­ния, — заго­во­рил Заяц. — Сей­час в лесу, сама зна­ешь, что ни день — то день рож­де­ния. Я мужик смир­ный, меня все при­гла­шают. Вот на днях соседка Зай­чиха и позвала. При­ска­кал я к ней. Нарочно не ел, на уго­ще­ние надеялся.

Но я уже знаю: не показалось! Слышатся звуки, которых я ещё не слыхал. Я слушаю и пишу: «3 часа 30 минут. На чёрном болоте незнакомые звуки — будто быстро лопаются пузыри». Как и положено, ровно в пять десять над током пролетела ворона. Ровно в пять тридцать появились и чайки. Но нытик уже не ехидничает.

Вода на болоте золотая от солнца. Кочки в ней — как чёрные камни. И чуть не на каждой кочке — белый флажок! Непонятные белые треугольники, непонятные тихие звуки.

Белые точки то появляются, то исчезают. Так умеют подмигивать солнечные зайчики. Но это не «зайчики», это чибисы. Первый раз в жизни я вижу чибисиные танцы!

Бодрячок хватает нытика за воротник:

— Будешь, будешь скулить? Говорил я тебе «а вдруг»? То-то, Фома неверный!

На каждой кочке — пара. До чего ж они хороши! Зелёные крылья и спинки, снежно-белые грудки и красные ножки, блестящие от росы и солнца.

Он поклонится ей, клювом сорвёт травинку и отбросит её вправо. Она сейчас же — ответный поклон, тоже сорвёт травинку, но отбросит влево. Поклон и травинка, поклон и травинка. Наверное, на счастье бросают: по всему видно, что будет у них тут гнездо.

«У-у, ку-ку-ку-ку! У-у, ку-ку-ку-ку!» — начинает петь кавалер, а сам клонится грудкой в мох, сложенные крылья ставит торчком, хвостик задирает вверх и трясёт им, как белым платочком.

Чибисы ждали этого дня. Хорош бы я был, если б его пропустил! Никогда б не узнал, что этот пернатый народец так занятно танцует на кочках болота.

Я тычу нытика носом в мох. Потому что новое не узнать — это хуже, чем старое позабыть. Подумаешь, старое! Оно всем известно.

ДЯТЛОВО КОЛЕЧКО

Дятел — мастер на разные штуки.

Может дупло выдолбить. Ровное, круглое, как пятачок.

Может станок для шишек смастерить. Втиснет шишку в него и выколачивает семена.

Есть у дятла и барабан — звонкий упругий сучок.

Надолбится, набарабанится — захочет пить.

На этот случай есть у дятла питьевое колечко. Его он тоже делает сам.

На землю дятел спускаться не любит: коротконогий он — неловко ему на земле. Не летает он и на водопой — на речку или к ручью. Пьёт как придётся. Зимой схватит снежку, летом слизнёт росинку, осенью — капельку дождя. Дятлу немного надо. И только весной — дело особое. Весной дятел любит пить берёзовый сок. Для этого и делает дятел питьевое колечко.

Колечко, наверное, видели все. Даже на берёзовых поленьях. Дырочка к дырочке на берёзовой коре — колечком вокруг ствола. Но мало кто знает, как дятел делает это кольцо. И почему оно сделано не как-нибудь, а всегда кольцом… Я стал следить и понял, что дятел… и не думает делать кольца!

Он просто дырочку в берёзе пробьёт и слизнёт капельку сока.

Немного погодя опять прилетит: ведь на дырочке набухает сок. Сядет так, чтобы удобно было слизнуть, слизнёт набухшую каплю — вкусно. Да жалко, сок из старой проклювинки тихо течёт. Дятел чуть голову вбок отведёт и пробивает новую дырку.

Ещё прилетит — садится уже под новую дырочку, старая-то заплыла. Выпьет из новой сок — рядом свежую дырочку продолбит. И опять ни выше, ни ниже, а сбоку, где, не трогаясь с места, удобно клювом достать.

Дел весной много: дупло, барабан, станок. Охота и покричать: прямо в горле всё пересохло! Потому то и дело летит на берёзу — горлышко промочить. Сядет, лизнёт, добавит к ряду проклювинку. Так и получается на берёзе колечко. И ничто другое получиться не может.

Жаркая идёт весна.

Кольцует дятел берёзы. Нижет колечко к колечку.

Мастер дятел на штуки.

БАРАБАНЩИЦА

«Барабанщик» — мужественное, крепкое слово!

И барабанить — дело мужское. Дятел-барабанщик — звучит вполне подходяще.

Бьёт дятел в барабан весной. Дятлов барабан — это сухой звонкий сучок. Но хоть и сучок, а дробь на нём получается настоящая барабанная. Палочек тоже нет: барабанит собственным носом.

Здорово получается: дрррррр! — и эхо за рекой.

Я сам думал и в книжках про то читал, что барабанит на барабане только дятел-самец.

Всем заявляет: «Тут моё дупло, я тут хозяин — поберррегись!» Так я и задумал его снять.

Услышал дробь, увидел барабанщика и стал подходить, прикрываясь деревьями. Я подходил, а барабан гремел. Это был особенный барабан: всем барабанам барабан! Сучок был сухой и звонкий, а барабанщик лихой. Он откидывался назад, опираясь на хвост, гордо осматривал лес с высоты и, дрогнув, вдруг начинал стучать носом по сучку с такой быстротой, что головка его виделась как расплывчатое, неясное пятнышко. Приложи ухо к дереву — оглушит! Что за молодец! Да, барабан — мужской инструмент.

Я навёл фоторужьё и вдруг близко увидел не барабанщика, а… барабанщицу! Не дятла, а дятлиху! На затылке у неё не было красной полоски — украшения дятла-самца.

Видом не видал, слыхом не слыхал. И никому бы никогда не поверил, но своими глазами вижу: музыкантша, а не музыкант!

Я отступаю спиной, след в след, от дерева к дереву, унося своё маленькое открытие.

А барабан гремит. Лихой барабан! Даже эхо откликается за рекой.

ИВОВЫЙ ПИР

Зацвела ива — гости со всех сторон. Кусты и деревья ещё голые, серые; ива среди них как букет, да не простой, а золотой. Каждый новый барашек — пуховый жёлтый цыплёнок: сидит и светится. Пальцем тронешь — пожелтеет палец. Щёлкнешь — золотой дымок запарит. Понюхаешь — мёд.

Спешат гости на пир.

Шмель прилетел — неуклюжий, мохнатый, как медведь. Забасил, заворочался, весь в пыльце измазался.

Прибежали муравьи: поджарые, быстрые, голодные. Набросились на пыльцу, и раздулись у них животы как бочки. Того и гляди, ободки на животах лопнут.

Комарики прилетели: ножки горсточкой, крылышки мельтешат. Крошечные вертолётики.

Жуки какие-то копошатся.

Мухи жужжат.

Бабочки крылья распластали.

Шершень на слюдяных крыльях полосатый, злой и голодный, как тигр.

Все гудят и торопятся: зазеленеет ива — пиру конец.

Зазеленеет, потеряется среди зелёных кустов. Пойди-ка тогда её найди!

А сейчас как букет золотой.

ПЯТЬ ТЕТЕРЕВЕЙ

Прилетел в зорьку на обочину тетеревиного тока рябчик и завёл свою песенку: «Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!»

Я пересчитал: шесть косачей на току! Пять в стороне на снегу, а шестой рядом с шалашкой, на седой кочке сидит.

А рябчик своё: «Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!»

— Шесть! — говорю я.

«Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!»

— Шесть! — стукнул я по колену. — Считать не умеешь!

Ближний — шестой — услышал, испугался и улетел.

«Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!» — свистит рябчик.

Я молчу. Сам вижу, что пять. Улетел шестой.

А рябчик не унимается: «Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!»

— Я же не спорю! — говорю я. — Пять так пять!

«Пя-ять, пя-ять, пять тетеревей!» — рябчик свистит.

— Без тебя вижу! — рявкнул я. — Небось не слепой!

Как залопочут, как замельтешат белые крылья — и ни одного тетерева не осталось! И рябчик улетел с ними.

ШЕПЧУЩИЕ СЛЕДЫ

В светлых осинниках и ольшаниках снег сошёл, палый лист сохнет на солнце, скручиваясь в рулончики, свёртываясь в кулёчки, сжимаясь в кулачки. Лист сухой, а земля под ним мокрая. Идёшь и вдавливаешь сапогом сухие листья в сырую землю.

Лось ли пройдёт, человек ли — всё одно оставит следы, вдавит лист в землю. Пройдут, вдалеке стихнут, а следы их вдруг и зашепчутся. То лист примятый распрямится и соседний заденет. То стебелёк высохнет и распрямится. Развяжется тесёмочка жёлтой травы. Или встряхнётся сжатый в гармошку пучочек брусники.

Давно ушагали из лесу лось и человек, где-то они уже далеко-далеко, а следы их всё шепчутся, шепчутся. Долго-долго…