Из каких русских народных сказок заимствован сюжет сказки конек горбунок

На мой взгляд, прототипы героев сказки «Конек-Горбунок» следует искать также и в других архаичных образах, запечатленных, в частности, в кабардинской сказке «Белый альп» (которая, на мой взгляд, имеет более стройный сюжет, нежели сказка Ершова): в кабардинской сказке царю снится волшебный белый конь-альп, за которым он отправляет трех своих сыновей. Волшебного коня, выходящего из моря, находит и покоряет младший сын. Возвращаясь домой, царевич находит перо золотой птицы и хочет взять его, однако мудрый альп предостерегает своего хозяина: «Возьмешь перо — пожалеешь, не возьмешь — будешь каяться», на что царевич отвечает: «Лучше каяться, чем жалеть!» и берет перо с собой. По дороге юношу схватывают воины местного царя, который требует привезти ему саму золотую птицу. Альп помогает царевичу схватить золотую птицу, которая на самом деле — дочь морского царя. Плененная царевна наотрез отказывается выходить замуж за старого царя, однако, уступая мольбам последнего, рассказывает о средстве вернуть молодость — для этого нужно выкопать глубокий колодец и наполнить его молоком чудесных красных коров. Колодец выкопан, коров призывает сама царевна, молоко в него надоено, однако царь в нем просто тонет. Царевич, возвращаясь с царевной домой, встречает своих братьев, которые, желая завладеть чудесным конем и прекрасной девушкой, бросают его в глубокий колодец. Царю сообщают, что его младший сын погиб. Альп убегает, а царевна запирается в своих покоях и никого к себе не пускает. К ней приходить альп, сообщает, что его хозяин жив, однако для его высвобождения нужна помощь. Царевна не раздумывая отрезает свои косы, из которых делает прочную веревку, с помощью которой конь высвобождает младшего царевича. Юноша возвращается домой на белом коне, его старшие братья убегают прочь, а сам он женится на прекрасной царевне.

Итак, возвращаясь к нашей теме, проведем сравнения: прежде всего, в сказке П.П.Ершова не совсем понятно: зачем волшебный конь каждую ночь появляется в поле — чтобы просто проскакать по нему? В сказке о белом альпе все предельно ясно: море — жилище волшебного коня (тут можно вспомнить о конях Посейдона и т.д.), и он выходит из него каждый день на рассвете, чтобы за один миг трижды облететь вокруг света, искупаться в волшебном озере, поваляться на песке и снова скрыться в морской пучине. (Возможно, «волны» хлебного поля и являются слабым отражением волн морских, однако утверждать с уверенностью не могу.)

Также в сказке Ершова, на мой взгляд, «слишком много» лошадей (что, кстати, совсем не характерно для народных сказок — чаще всего в них фигурирует лишь один конь-помощник, как, например, в случае с той же Сивкой-Буркой) — здесь вам и волшебная кобылица, скачущая по полю, и два коня златогривых (введенные в сюжет, по-видимому, для красоты), и верный, хоть и некрасивый, помощник Конек-Горбунок; в сказке же о белом альпе волшебный морской скакун — это и конь, которого хочет иметь царь и за которым отправляет своих сыновей, и помощник самого настойчивого и отважного младшего сына (два в одном, если хотите, хотя, на мой взгляд, все как раз наоборот — Петр Павлович из одного сделал четырех, и не совсем удачно; возможно, П.П.Ершов «погнался» за «магичностью» числа «3» и, опять же, возможно, пытался вывести параллели: «три коня — три сына», «младший конь — неказистый горбунок — младший сын — дурак», однако данная идея не стала прозрачной и затерялась в нагромождении прочих символов сказки).

В кабардинской сказке основные антагонисты главного героя — его старшие братья (как и положено в индоевропейских историях), в сказке П.П.Ершова поначалу антагонистами вроде бы выступают старшие братья Иванушки, затем они исчезают, и на авансцену выходит царский спальник (образ, не спорю, прописан очень хорошо и запоминается благодаря своей яркости, а позднее и «заимствуется» в мультфильме «Иван-царевич и Серый волк», однако — опять-таки, на мой взгляд — во вроде бы написанной по народным канонам сказке появляется слишком много протагонистов, что данным неписаным канонам народных сказаний совсем не соответствует).

В сказке Петра Павловича похищение Жар-птицы и Царь-девицы, живущей на берегу Океана, — два по сути не связанных и разрозненных эпизода; в кабардинской сказке Золотая птица и есть сама дочь морского царя. В народной сказке подвиги главного героя следуют в логической последовательности: поиск и покорение волшебного коня > поиск и нахождение волшебной птицы, пленение царевны > испытание на себе зависти и коварства братьев и медленная смерть > спасение (воскресение) и свадьба. В сказке Ершова смысловая цепочка, на мой взгляд, полностью смазана: нахождение и покорение златогривой кобылицы «размывается» появлением новых коней, и кобылица полностью «уходит на задний план», чтобы больше не возвращаться (и подвиг Иванушки вроде бы и не выглядит подвигом…); затем Иванушка долго и мучительно вводится в царское окружение и только с этого момента вроде бы и начинаются его настоящие подвиги: Жар-птица, Царь-девица, перстень, разбивающий триаду и появляющийся ни к селу ни к городу (явно «из другой» оперы — из сказок наподобие «Златовласки», где нахождение перстня — как раз один из трех подвигов); купание в трех купелях (в сказке о белом альпе молочных колодец — вообще один из промежуточных эпизодов, а в ершовской версии занимает ключевое место, их опать-таки, слишком много — ну, любил, видать, Петр Павлович цифру «3», ну что ты сделаешь, хотя о пользе контрастных водных процедур и молочных ванн никто не спорит — отсылка на данный текст стала почти классической).

Подведем итоги: автор «Конька-Горбунка» (некоторые исследователи отказывают П.П.Ершову в авторстве этого сказки) явно использовал несколько сюжетов народных сказок — и сказки наподобие «Белого альпа» (подобный сюжет мне встретился также в одной из индийской сказок, и, уверена, он имеет еще множество вариантов) и «Сивки-Бурки», и упомянутую схожую с норвежской сказку (все три сюжета, вероятно, имеют один архаичный первоисточник), и сказки вроде «Златовласки», и сюжет русских сказок об Иванушке-дурачке, однако скомпоновать цельное и связное произведение, написанное в соответствии со строгими и стройными канонами народных сказок, на мой взгляд, автору не удалось — к великому сожалению. Новый сказочный образ Конька-Горбунка — этакая смесь жеребенка (пони ?), осла и верблюда — также вызывает лично у меня странное ощущение, поскольку ни ослы, ни верблюды не выступают ни в одной (из известных мне) русских, да и восточно- и западнославянских сказок, а «Конек» написан (вроде бы) по мотивам именно русских сказок. Поэтому «Конька-Горбунка» считаю достаточно хорошей авторской сказкой, однако «для души» предпочитаю прочесть народную сказку — того же «Белого альпа» или индийскую сказку, а на досуге надеюсь найти текст норвежской (и иже с нею) сказки.

1. Сказка «Конек-Горбунок» п.П. Ершова, народность идей и образов.

Прямым
продолжателем пушкинской традиции в
жанре сказки явился его младший
современник П.П. Ершов.

Ершова
часто называют «человеком одной книги»:
так велика была слава его «Конька-горбунка»,
заслонившая все написанное этим
талантливым человеком. А
он
был автором многих лирических
стихотворений, рассказов, пьес

П.П.
Ершов родился в 1815 году в деревне
Безруковой недалеко от города Ишима
Тобольской губернии. По долгу службы
его отец много ездил по Сибири. Ершов
совершал с семьей все переезды, успев
пожить в Петропавловске, Омс­ке,
Березове и в Тобольске.

Переезды
по Сибири, жизнь в Тобольске в доме
родствен­ника-купца, где останавливалось
много проезжих людей, обо­гатили юного
Ершова яркими впечатлениями. От ямщиков,
охотников, крестьян, казаков он услышал
множество запо­минающихся устных
рассказов, легенд, сказок, песен, кото­рые
потом возродились в его творчестве. С
1832 года Ершов — студент философско-исторического
отделения Петербургского университета.
Годы учебы, «пять своих лучших лет»,
Ершов использовал для саморазвития,
по­свящая все свободные часы чтению
русских писателей и ли­тературным
занятиям.

Начало
30-х годов было временем всеобщего
увлечения сказкой. На этой волне
всколыхнулись художествен­ные
впечатления Ершова. В начале 1834 года он
представля­ет на суд своего профессора,
читавшего курс русской словес­ности,
П.А. Плетнева, сказку под названием
«Конек-горбу­нок». Сказка была прочитана
и разобрана П.А. Плетневым в университетской
аудитории. Это был первый литературный
успех девятнадцатилетнего студента.
Ершов о создании большой сказочной
поэмы – сказка сказок, но этому замыслу
не суждено было осуществиться, как не
были ре­ализованы и мечты Ершова об
организации экспедиции по Сибири,
издании журнала, широкой просветительной
деятельности среди земляков. По окончании
университе­та он вернулся в Тобольск
и почти до конца жизни зани­мался
педагогической деятельностью —
преподавал в гим­назии, а затем стал
ее директором. «Конек-горбунок» ос­тался,
в сущности, единственным произведением
Ершова, вызывающим неизменный интерес
многих поколений юных читателей.

Сказка «Конек-горбунок»
Петра Павловича
Ершова
(1815—1869) — произ­ведение уникальное
в русской детской литературе. Ярко
сверкнув­ший талант в единственной
книге девятнадцатилетнего сибиряка
явился живым свидетельством огромных
творческих сил народа.

Эта сказка родилась
в 1834 году, в пору, когда свое слово о
народности сказали все видные литераторы
и критики. Однако на пути «Конька-горбунка»
к народу было и немало препятствий:
сказка то запрещалась, то уродовалась
цензурой или выходила в нелепых
переделках, вплоть до «Конька-летунка»,
на котором Иван обозревает Страну
Советов. «Конек-горбунок» воспринимается
детьми сначала как сказываемая сказка,
т.е. как произведение ско­рее устное,
чем книжно-литературное. Позднее они
осознают, что это именно литературная,
авторская сказка.

Слияние
фольклорного и литературного начал в
произведении Ершова многоплановое. Оно
проявляется в композиции, художе­ственных
приемах, переплетении, соединении двух
«закадровых» голосов — автора и
сказителя. Каждая из трех частей
«Конь­ка-Горбунка» предваряется
эпиграфом — прием литературный, хотя
роль эпиграфа каждый раз меняется. В
первой части «Начи­нает сказка
сказываться» — звучит вполне нейтрально,
но это явно голос автора, так как зачин
уже соответствует манере сказите­ля
-повествователя.

За горами, за лесами,

За широкими морями,

Против неба — на
земле,

Жил старик в одном
селе.

Эпиграфы вы­полняют
роль связок в повествовании: «Начинает
сказка ска­зываться», «Скоро сказка
сказывается, да не скоро дело делает­ся».
И только третий эпиграф: «Доселева Макар
огороды копал, а нынче Макар в воеводы
попал» — напоминает пословицу и
предсказывает некий необычный поворот
в судьбе героя.

Стихи легко читаются
и запоминаются благодаря основному
стихотворному размеру — четырехстопному
хорею, простым и звуч­ным рифмам,
парной рифмовке, обилию пословиц,
поговорок, загадок. Любое описание само
западает в память: глаголы в нем играют
первую роль, выразительное движение
скрепляет яркие детали в цельный,
явственно видимый образ:

Кони ржали и храпели,

Очи яхонтом горели;

В мелки кольца
завитой,

Хвост струился
золотой,

И алмазные копыта

Крупным жемчугом
обиты.

Стремительно
движется действие в сказке, останавливаясь
только перед чем-нибудь прекрасным или
чудесным, замедляясь на мо­ментах
троекратных повторов. Вся Русь проносится
под копытами конька: столица и деревни,
заповедные леса и распаханные поля,
западный и восточный берега… Даже этого
мало, чтобы объять ве­личественное
пространство русского царства, — и
Иванушка по­дымается в небесное
царство, но и над теремом Царь-девицы
он видит православный русский крест.
Чудо-юдо Рыба-кит повелевает морским
народом, как какой-нибудь российский
наместник-губер­натор. На небе, на
земле, под водой — всюду «русский дух».
Только однажды показывается край родной
земли:

У далёких немских
стран

Есть, ребята, океан.

По тому ли океану

Ездят только
басурманы.

С православной же
земли

Не
видали ни коли.

Все в сказке
подчинено стихии на­родной жизни.
Сказку эту можно назвать лирической
эпопеей кре­стьянской России, настолько
велик в ней охват действительности и
глубока «мысль народная»

Сложно
назвать какую-либо одну конкретную
сказку, идентичную сюжету «Конька-горбунка».
Ершов соединил в своем произведении
ряд образов, мотивов, сюжетных ходов
известных народных сказок. По существу,
он становится в ряд тех талантливых
народных сказителей, которые, опира­ясь
на известную традицию, всегда привносят
нечто свое, оригинальное. Еще одна
особенность этой замечательной сказки
— тес­ное переплетение фантастического,
чудесного с реалиями народной жизни..
Сказочное повествование движется
стремительно и свободно, на лету создавая
одну картину за другой, и, внимательно
пригля­девшись, мы узнаем в них не
тридевятое царство, тридеся­тое
государство, а уездную Русь, которая в
будни пахала землю, торговала, хитрила,
наделяла худыми кличками раз­ных
захребетников, а в праздники — пела,
буянила, плака­ла, молилась, бранилась,
доверчиво слушала бывалых странников
об иноземных царях-басурманах, мечтала
о лучшей доле.
Условное эпическое пространство Руси
в «Коньке-горбунке» существует в условном
же времени: здесь смешаны черты разных
веков — от XV до XIX. Обобщен поэтом и
русский национальный характер, его
сильные и слабые стороны. Все герои, за
исключе­нием заморской Царь-девицы,
представляют единый нацио­нальный
тип, все говорят на бойком, цветистом
русском языке, думают и переживают
совершенно по-русски. Контрасты
нацио­нального характера в изображении
Ершова отвечают представле­ниям
народа о себе самом: лукавый ум и
наивность, лень и трудо­любие, здравый
смысл и глупость, восхищение перед
красотой и чудом и — насмешка над
чудесами. Наиболее сильно выражен этот
характер в образе Ивана. Главное отличие
Ивана от других — от­крытое исповедование
тех «неправильных» принципов, которым
скрытно следуют на Руси все. Все герои
лукавят, лгут, ищут соб­ственной
выгоды, совершают глупости, но прикрываются
при том маской приличия и разумности.
Иван же не скрывает ни своей «дурацкой
мочи», ни личного расчета.

Еще одна черта
«Конька-горбунка» — сочетание трех
основных типов народной сказки: волшебной,
сатирической и сказки о животных. К
элементам волшебной сказки относится
все чудесное и прекрасное. Сатирическая
сказка проявляется в обрисовке
Ива­нушки-дурака, братьев, царя,
спальника, отчасти и Царь-девицы. Сказка
о животных представлена широко известным
лубочным сюжетом «Ерш Щетинникович» —
в описании подводных вла­дений.

В
традициях народной сказки образ главного
героя — Ивана. Как правило, в волшебных
сказках исполнителем труд­ных заданий
с помощью чудесного помощника выступает
ильный богатырь, Иван-царевич. У Ершова
эту роль выпол­няет Иван-дурак. В
народных сказках этот образ интерпре­тируется
как безусловно положительный. Поступая
нелогич­но, нестандартно в обычных
житейских ситуациях, Ивануш­ка-дурачок
в условиях чрезвычайных, в ситуации
испытания раскрывает свои лучшие
человеческие качества, оказывается и
смел, и умен, и честен. Он — хранитель
духовных, нравст­венных устоев народа
и только своим моральным превосход­ством
побеждает коварных, ограбивших его
братьев, расправ­ляется со своими
антагонистами и в конце концов, будучи
ничем, становится всем, даже — носителем
высшей власти¹.

Герой Ершова
воплощает все типичные свойства
сказоч­ных «дурачков»: нескладный,
неряшливый, любящий поспать. Его поступки
противоречат житейскому «здравому
смыслу». Его братья в роли караульщиков
поступили «здраво», благополучно
скоротав время. Иван же, поначалу увиливая
и отказываясь от службы, все же сумел
добыть кобылицу, получил в награду
вол­шебного конька. Во всех прочих
приключениях Иван также не­изменно
побеждает. Даже его промахи, хвастовство
(что до­станет Царь-девицу) в конце
концов оборачиваются ему на пользу.

Пара главных героев
составляет сердцевину всей системы
об­разов. Иван и его игрушечка-конек
имеют много сходства: млад­шие дети,
антиподы «образцовых» старших, они тем
не менее оказываются лучше, достойнее
их. Удача сама идет к ним, и все им удается.
Их речи и дела утверждают народный идеал
справед­ливости и совестливости.
Конек-горбунок — не слуга, а верный
товарищ Ивана, способный не только
помочь, выручить, но и сказать горькую
правду. В обоих есть нечто наивное,
непосред­ственное, что делает их
похожими на детей.

Главная героиня
ершовской сказки совсем непохожа на
русских фольклорных царевен, она вовсе
не страдательное лицо. Ее проис­хождение
— от «далеких немских стран», иными
словами, ее образ другой художественной
природы — из западных средневековых
ро­манов, сюжеты и герои которых
прижились в народных лубочных книгах.

Многие эпизоды
напоминают картинки со стихотворными
ком­ментариями.

Окрыленный удачей,
П.П.Ершов вынашивал грандиозный за­мысел
поэмы «Иван-царевич» — «сказки сказок»
в десяти томах по сто песен в каждой,
надеясь собрать все сказочное богатство
Рос­сии. Но тяготы повседневной жизни,
заботы о многочисленном его семействе,
оторванность от круга творческих
единомышленников не дали продолжить
поэту свое восхождение на русский
Парнас.

Соседние файлы в предмете [НЕСОРТИРОВАННОЕ]

• #
• #
• #
• #
• #
• #
• #
• #
• #
• #
• #

Из научной статьи С.А. Комарова.

Секция «Сибирь как часть европейского культурного пространства»

Только в ХХ веке сказка Петра Ершова «Конек-Горбунок» издавалась более 200 раз. Она вошла в золотой фонд русской детской литературы, хотя писалась и на протяжении всего XIX века мыслилась как произведение для взрослых. Напомним, что создан этот текст был 18-летним юношей, студентом Санкт-Петербургского университета, приехавшим только четыре года назад в столицу из сибирского Тобольска. Тогда, в 1834 году, этот текст был опубликован, правда, с цензурными изъятиями. Сегодня текст обычно тиражируется по четвертому изданию 1856 года, ставшему каноническим.¹ Анализ показывает: через двадцать с лишним лет Ершов не внес в свое творение радикальных изменений. Это свидетельствует о том, что концептуально замысел был полностью реализован в исходном тексте восемнадцатилетнего поэта. Закономерен вопрос: что это за замысел, каковы его параметры и источники, каков уровень притязаний автора.

Очевидно, что уровень притязаний сказочника Ершова обнаруживает внутренняя структура канонической редакции «Конька-Горбунка», в которой авторская воля была реализована, что называется, «до точки». Этого нельзя сказать с достоверностью о первом издании, которое юный Ершов просто не мог еще полностью контролировать в силу своего возраста и статуса в столице.

В канонической редакции первая часть содержит 33 строфы, вторая тоже 33 строфы, третья 38 строф, однако смерть царя и выбор Ивана в качестве государя падает именно на 33 и 34 строфы, далее следует формульный финал. Напомним, что «Божественная комедия» Данте также состоит из трех частей и количество песен в них соответственно 34, 33 и 33. В зеркально перевернутом виде это явно соотносимо с русской сказкой в 3 частях Петра Ершова. Сказки Жуковского и Пушкина, с которыми к 1834 году студент Ершов мог быть знаком, не имеют композиционного деления на части, тем более вынесенного в заголовок. На какую мысль данной аналогией автор может наводить читателя? На мысль соотнести сюжетное ядро текстов. У Данте Вергилий ведет героя, проводит его через событийный ряд, у Ершова таким проводником для Ивана выступает Конек-Горбунок в качестве посланца высшей силы. Если данная логика верна, то Ершов создавал и создал книгу для православных христиан (к ним повествователь все время апеллирует по ходу текста), сопоставимую по духовному статусу с вечной книгой великого итальянца, хотя и несущую иную, русскую, весть миру.²

Деление ершовской сказки на части явно выражает три различные фазы какого-то процесса. В первой части изображается жизнь Ивана в достаточно замкнутом кругу традиционной крестьянской семьи. Семья кормится своим трудом, охраняет результаты труда и продает их согласно природно-календарному циклу. Во второй части Иван переводится автором в совсем иную среду. Это отношения хозяина и вассала. Здесь идет борьба за контроль над участком, дарованным хозяином в управление (линия Спальник − Иван), вассал полностью зависит от воли и слова хозяина под угрозой наказания и должен демонстрировать лояльность, выполняя даваемые поручения. При этом во второй части пространство среды за счет путешествий Ивана за Жар-птицей и за Царь-Девицей существенно расширяется, разрывается, становится неоднородным. То есть герой выполняет пространственные действия, которые диктуются чужой волей, строго не связаны с необходимостью жизнедеятельности данной среды и собственно его обязанностями. Здесь Иван решает не собственно материальные сверхзадачи. В третьей части, путешествуя за перстнем Царь-Девицы, Иван соприкасается с небесным и подводным пространствами, проходит смертельное испытание купанием в котлах с кипятком и со студеной водой. Если во второй части движение мотивировалось мстительными доносами Спальника Царю, то в третьей − требованиями Царь-Девицы к Царю и желанием последнего купить ее любовь за счет выполнения этих требований.

В финале Иван женится на пятнадцатилетней Царь-Девице, которой Месяц Месяцович является матерью, а Солнце-братом (109).³ Напомним, что Солнце и Месяц, как только Иван похитил их родственницу, скрылись от людей «земли Землянской» и «страны Христианской», то есть нарушился божественный обычный природный порядок. И как только Иван, вернувшись к этим высоким родственникам, поведал о судьбе Царь-Девицы, природный порядок восстанавливается. К тому же, этот Месяц Месяцович в сказке Ершова живет в тереме, увенчанном Православным Русским крестом из звезд (121). Причем мать Месяц Месяцович не дает благословения дочери на брак с Царем:

«Вздумал в семьдесят жениться

На молоденькой девице!

Да стою я крепко в том −

Не бывать ей за Царем!» (127).

Поэтому смерть Царя в котлах вполне можно воспринимать как предсказанное природное наказание, а выбор Ивана Девицей в качестве Царя − как обручение его с природой. Напомним, что в третьей части сказки прямо проговаривается связь природного и религиозного рядов. Вот диалог Царь-Девицы с Царем:

«Не растут зимой цветы:

Я красавица, а ты?» (150);

«Вспомни, матушка-Царица,

Ведь нельзя перемениться;

Чудо Бог один творит…» (151).

В финале у Ершова подручные Царицы не безмолвствуют, а приветствуют новую государыню:

«Люба, люба − все кричат,

За тебя хоть в самый ад!

Твоего ради талана

Признаем Царя − Ивана!

Царь Девицу тут берет,

В церковь Божию ведет…» (165).

«Таланом» государыни, в логике ершовского сюжета, является ее божественная природность, которую подданные чувствуют и принимают. Третья часть сказки по сути служит развернутым событийным изображением способности Ивана общаться с Рыбой-кит, с Месяцем Месяцовичем, проходить через разные природные стихии. Это ситуация с котлами: здесь и огонь, и вода, и воздух, и выход обновленным на землю. Кроме того, можно говорить о четкой фазности реакций Ивана на события соответственно в первой, второй и третьей частях сказки. В первой части сказки этих реакций немного, все они имеют характер физически силовой, не духовно, а материально мотивированный.

Примеры:

«На печи в углу поет

Изо всей дурацкой мочи:

«Распрекрасные вы очи!» (17);

«Что есть силы в дверь стучится,

Так что кровля шевелится,

И кричит на весть базар,

Словно сделался пожар» (26);

«Как завоет тут Иван,

Опершись о балаган» (33);

«Все пустяк для дурака!

Он садится на Конька…

Изо всех горланит сил» (38−39);

«Из-за братьев выступает

И, надувшись, отвечает» (51);

«Только, чур, со мной не драться

И давать мне высыпаться,

А не то я был таков!» (72).

Сторожить вора в поле Иван отправляется только после обещания отца:

«Я нашью тебе обнов,

Дам гороху и бобов» (17).

Служить Царю он соглашается также за материальный посул:

«Во дворце я буду жить,

Буду в золоте ходить,

В красно платье наряжаться,

Словно в масле сыр кататься!

Весь конюшенный завод

Царь мне даром отдает;

То есть я из огорода

Стану царский воевода» (53).

Единственное непослушание Коньку (взятие пера Жар-птицы) также является следствием аффектированной силовой материальной реакции:

«Говори ты! Как не так! −

Про себя ворчит дурак…» (41).

Таков внутренний монолог Ивана в первой части сказки.

Во второй части сказки описание предельных силовых реакций Ивана постепенно уходит, они начинают обретать духовный неаффектированный характер: «заплакал» (76, 94, 102), «обнимал и целовал» (77, 94), «потеплее приоделся» (79, 97), « и толкует сам собой, разводя своей рукой» (85), «говорит Иван со смехом» (86), «и, рыдаючи просил, чтоб конек его простил» (103), «помнить буду, если только не забуду» (109). Кроме того, во второй части вводятся автором два развернутых внутренних монолога Ивана. Так, он восхищенно-иронически про себя оценивает в первом случае прилетевших кормиться Жар-птиц (11 стихов − с. 85), а во втором случае Царь-Девицу (13 стихов − с. 101). То есть налицо во второй части резкое изменение духовного строя персонажа.

В третьей части сказки Иван уже почти на равных вступает в развернутые диалоги с Рыбой-кит, Месяцем Месяцовичем, в неформульные диалоги с Царем и Коньком. Примеры опускаем, фиксируем новую фазу в развитии духовного строя Ивана у Ершова. Теперь о названии произведения. Оно необычно для доершовской русской литературной сказки тем, что имя помощника героя обычно не выносилось в заглавие, во всяком случае, в качестве единственного и главного элемента. У Ершова Конек и внешне особый собирательный персонаж: в нем соединены внешние атрибуты коня, осла и верблюда. Он обладает всезнанием, аналогичен Ивану по рождению − третий младший сын кобылицы. То есть это духовный посланник природы Ивану, причем который достаточно строго может разговаривать с Иваном. После второй ошибки героя он предупреждает: «Если ж снова ты заснешь, / То меня уж не найдешь» (102). В финальных строфах он исчезает, о его судьбе читателю ничего не сообщается. Конек выполнил свою миссию как посланник природы, передал Ивана в мужья Царь-Девице, также посланнице природы.

Теперь о главном. В московском журнале «Атеней» в январе 1830 года (напомним: это год появления Ершова в столице, с февраля 1831 года он студент университета) в разделе «Науки и словесность» печатается тридцати трех страничная статья (опять символика чисел) мало еще известного тогда Николая Ивановича Надеждина. Статья называется «Различие между Классическою и Романтическою Поэзиею, объяснимое из их происхождения». Читатель журнала предуведомляется редакцией, что это лишь «часть полного опыта о Романтической Поэзии, который скоро будет весь издан» (с. 1).⁴ Конспективно схема развития человеческой цивилизации, излагаемая Надеждиным в этой статье, такова.

Есть «три главные точки, вокруг коих описывается вся сфера человеческой жизни»: эти «точки»: «а) состояние естественное, б) состояние гражданское и в) состояние религиозное» (с. 8). Заметим, что деление русской сказки Ершова на три части соответствует данным трем «точкам». Дух человеческий и Природа − вот два начала, которые взаимодействуют между собой, по Надеждину. Он выделяет две завершенные эпохи этого взаимодействия − классическую и романтическую, или иначе: древнего времени и среднего мира. В классическую эпоху «каждый рой людей, соединенных между собой узами крови или дружелюбным согласием, занял особенный уголок земли, который возделывал общими силами, защищал единодушным рвением и любил со всею детскою простотою и искренностью» (с. 13). Но любовь к отечеству у древних, по Надеждину, − это «чисто материальное побуждение и не возвышалось никогда за пределы вещественной природы» (с. 13). Их «гражданское устройство» − «военное становище», защищающее от «всякого внутреннего возмущения и внешнего насилия» (с. 15), «человек был привязан … к земле» (с. 15), «гармоничное развитие всех потребностей и сил животной жизни составляло для них идеал верховного блаженства» (с. 25). Для классической эпохи, по Надеждину, характерны соревнования, где «проворство и крепость сил физических, не совлекших еще с себя коры первобытного дикого зверства, восхищали всеобщее удивление и одобрение» (с. 31). «Беспредельное напряжение физической крепости, бесконечная полнота физической красоты: это суть границы, за которые созерцающая фантазия прелетать не смеет и не может!» (с. 32). Все эти параметры классической эпохи выдерживаются Ершовым в первой части «Конька-Горбунка» при изображении предметного, пространственного, событийного рядов, а также духовного строя Ивана.

В романтическую эпоху, по Надеждину, «человек был привязан не к земле, а к человеку» (с. 15). «Вся иерархическая лестница… опиралась на взаимной доверенности между властелинами и вассалами»; «каждый чтил и любил своего властелина как благодетеля: и все, чем только владел он, не иначе принадлежало ему, как под именем благодеяния». «Сердце… было растрогано, пробуждено и развито: и из недр его произник новый мир чисто духовных ощущений» (с. 16). «Отсюда сие бескорыстное самоотвержение, по силе которого любящий терял как бы самого себя в своей возлюбленной, для того чтобы после обрести себя в ней снова» (с. 22−23). «Ощущения чести и любви» порождались и освещались, по Надеждину, исключительно Христианской Религией (с. 28). «Стремление водрузить знамя Креста… на отдаленных рубежах земного шара» заставляло оставлять «собственные владения, менять скипетр на посох», осуждать себя «на нескончаемое скитание и бесплодное расточение благородного мужества» (с. 30−31). Итак, Иван у Ершова в качестве вассала верой служит своему хозяину, отправляется в дальние путешествия во имя немотивированной любовной жажды Царя. Все это во второй части сказки. В дружбе с Коньком, в подчинении Коньку Иван совершенствует свой духовный строй.

Различие двух стадий, двух эпох (классической и романтической), преодоление «двойственности» человеческой души должно, по Надеждину, завершиться, возвестить «снова к дружественному гармоническому единству». В этом «основная задача силы творческой, которая есть не что иное, как жизнь воспроизводящая саму себя» (с. 3). Поэтому так важно у Ершова в третьей части сказки изображение деяния христианского − прощения Рыбы-кит, в котором соучаствуют Иван и Конек, освобождение из утробы кита проглоченных кораблей с людьми, а также изображение гуманного предупреждения Коньком мужиков об опасности поворота Рыбы-кит. И, конечно, свадьба в Божьей Церкви Ивана и Царь-Девицы как перспектива духовно-физического продолжения человеческого рода не случайно венчает сказку. Иван в качестве аллегорического воплощения прошедшего инициацию русского Духа⁵ обручается с так же религиозно маркированной природой.

Подведем итог. Сказка Ершова «Конек-Горбунок» прежде всего философско-литературный текст. Ершов оригинально, творчески переводит в план самоценной художественной реальности целостную историософскую концепцию Николая Ивановича Надеждина, что вполне под силу восемнадцатилетнему студенту философско-юридического факультета. Он создает текст, соотносимый им по духовному и художественному потенциалу с «Божественной комедией». Не случайно параллельно с «Коньком-Горбунком» или вскоре после создания сказки у Ершова возник макрозамысел создания «сказки сказок» в 10 книгах, 100 песнях.⁶ Глобальность этого замысла, его связь с жанром сказки, выдвижение на первый план героя, аллегорически представляющего русский Дух («Иван-Царевич»), свидетельствуют, что в перспективе это могла быть своеобразная дилогия. Данная «сказка сказок» воплотила бы духовно-религиозные основы народной нравственности, народного опыта в том высшем синтезе, на который способен современный русский художник как носитель идеального неоклассического сознания.

1. П. П. Ершов. Конек-горбунок. Стихотворения. / Библиотека поэта. Вступ. статья И. П. Лупановой. Составление, подготовка текста и примечания Д. М. Климовой. Л., 1976.

2. Важность фольклорного начала в сказке Ершова нами не ставится под сомнение (см. об этом: Рогачева Н. А. Сюжет «Конек-горбунок» (№531 СУС) в сказительной традиции Западной Сибири // Региональные культурные ландшафты: история и современность. Тюмень, 2004. — С. 206−211), вопрос лишь в том, как оно работает в рамках литературного текста, очевидно связанного с культурой романтизма (см. об этом: Евсеев В. Н. Романтические и театрально-площадные традиции в «Коньке-горбунке» П. П. Ершова. // Русская сказка. Ишим, 1995. — С. 95−115). Начатое под нашим руководством системное исследование стиха сказки Ершова поможет прояснить целый ряд проблемных моментов собственно литературной культуры данного текста (Кушнир А. И. Рифма в литературной сказке П. П. Ершова «Конек-Горбунок» в контексте развития русского стиха XIX века. // Материалы 53-ей научной студенческой конференции. Тюмень, 2003. — С. 34−41; Кушнир А. И. Четырехстопный хорей в творчестве П. П. Ершова. // Региональные культурные ландшафты: история и современность. Тюмень, 2004. — С. 211−216).

3. Здесь и далее первая редакция сказки цитируется по изданию: П. Ершов. Конек-Горбунок. М., 1997 − с указанием страницы в скобках.

4. Н. Н. Различие между Классическою и Романтическою Поэзиею, объясняемое из их происхождения. // Атеней. 1830. Ч. 1. Январь. — С. 1−33. Здесь и далее цитируется по данному изданию с указанием страницы в скобках. В начале 1833 года в «Вестнике Европы» (№1, 2) была опубликована статья Н. И. Надеждина «О настоящем злоупотреблении в искажении Романтической Поэзии». В ней идеи первой публикации получили развитие.

5. Аллегоризм Ершова в качестве теоретической опоры мог иметь концептуальные схемы современной ему немецкой философии. Например, Ф. Шлегель в «Философских лекциях 1804−1806 годов» исходил из «концепции нации как целостной личности»: «Понятие нация подразумевает, что все ее члены составляют единую личность» (Зорин А. Л. Кормя двуглавого орла…: Литература и государственная идеология в России в последней трети XVIII − первой трети XIX века. М., 2001. — С. 354−355).

6. Утков В. Г. Гражданин Тобольска: О жизни и творчестве П. П. Ершова, автора сказки «Конек-горбунок». Свердловск, 1979. — С. 51, 118−119.

Источник: http://mion.isu.ru/filearchive/mion_publcations/sbornik_Sib/5_7.html