Избушка стань к лесу задом а ко мне передом в каких сказках

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, и было у него три сына. Младшего звали Иван-царевич.

Позвал однажды царь сыновей и говорит им:

— Дети мои милые, вы теперь все на возрасте, пора вам и о невестах подумать!

— За кого же нам, батюшка, посвататься?

— А вы возьмите по стреле, натяните свои тугие луки и пустите стрелы в разные стороны. Где стрела упадет — там и сватайтесь.

Вышли братья на широкий отцовский двор, натянули свои тугие луки и выстрелили.

Пустил стрелу старший брат. Упала стрела на боярский двор, и подняла ее боярская дочь.

Пустил стрелу средний брат — полетела стрела к богатому купцу во двор. Подняла ее купеческая дочь.

Пустил стрелу Иван-царевич — полетела его стрела прямо в топкое болото, и подняла ее лягушка-квакушка…

Старшие братья как пошли искать свои стрелы, сразу их нашли: один — в боярском тереме, другой — на купеческом дворе. А Иван-царевич долго не мог найти свою стрелу. Два дня ходил он по лесам и по горам, а на третий день зашел в топкое болото. Смотрит — сидит там лягушка-квакушка, его стрелу держит.

Иван-царевич хотел было бежать и отступиться от своей находки, а лягушка и говорит:

— Ква-ква, Иван-царевич! Поди ко мне, бери свою стрелу, а меня возьми замуж.

Опечалился Иван-царевич и отвечает:

— Как же я тебя замуж возьму? Меня люди засмеют!

— Возьми, Иван-царевич, жалеть не будешь!

Подумал-подумал Иван-царевич, взял лягушку-квакушку, завернул ее в платочек и принес в свое царство-государство.

Пришли старшие братья к отцу, рассказывают, куда чья стрела попала.

Рассказал и Иван-царевич. Стали братья над ним смеяться, а отец говорит:

— Бери квакушку, ничего не поделаешь!

Вот сыграли три свадьбы, поженились царевичи: старший царевич — на боярышне, средний — на купеческой дочери, а Иван-царевич — на лягушке-квакушке.

На другой день после свадьбы призвал царь своих сыновей и говорит:

— Ну, сынки мои дорогие, теперь вы все трое женаты. Хочется мне узнать, умеют ли ваши жены хлебы печь. Пусть они к утру испекут мне по караваю хлеба.

Поклонились царевичи отцу и пошли. Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

— Ква-ква, Иван-царевич, — говорит лягушка-квакушка, — что ты так опечалился? Или услышал от своего отца слово неласковое?

— Как мне не печалиться! — отвечает Иван-царевич. — Приказал мой батюшка, чтобы ты сама испекла к утру каравай хлеба…

— Не тужи, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать-почивать: утро вечера мудренее!

Уложила квакушка царевича спать, а сама сбросила с себя лягушечью кожу и обернулась красной девицей Василисой Премудрой — такой красавицей, что ни в сказке сказать, ни пером описать!

Взяла она частые решета, мелкие сита, просеяла муку пшеничную, замесила тесто белое, испекла каравай — рыхлый да мягкий, изукрасила каравай разными узорами мудреными: по бокам — города с дворцами, садами да башнями, сверху — птицы летучие, снизу — звери рыскучие…

Утром будит квакушка Ивана-царевича:

— Пора, Иван-царевич, вставай, каравай неси!

Положила каравай на золотое блюдо, проводила Ивана-царевича к отцу.

Пришли и старшие братья, принесли свои караваи, только у них и посмотреть не на что: у боярской дочки хлеб подгорел, у купеческой — сырой да кособокий получился.

Царь сначала принял каравай у старшего царевича, взглянул на него и приказал отнести псам дворовым.

Принял у среднего, взглянул и сказал:

— Такой каравай только от большой нужды есть будешь!

Дошла очередь и до Ивана-царевича. Принял царь от него каравай и сказал:

— Вот этот хлеб только в большие праздники есть!

И тут же дал сыновьям новый приказ:

— Хочется мне знать, как умеют ваши жены рукодельничать. Возьмите шелку, золота и серебра, и пусть они своими руками за ночь выткут мне по ковру!

Вернулись старшие царевичи к своим женам, передали им царский приказ. Стали жены кликать мамушек, нянюшек и красных девушек — чтобы пособили им ткать ковры. Тотчас мамушки, нянюшки да красные девушки собрались и принялись ковры ткать да вышивать — кто серебром, кто золотом, кто шелком.

А Иван-царевич воротился домой невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

— Ква-ква, Иван-царевич, — говорит лягушка-квакушка, — почему так печалишься? Или услышал от отца своего слово недоброе?

— Как мне не кручиниться! — отвечает Иван-царевич. — Батюшка приказал за одну ночь соткать ему ковер узорчатый!

— Не тужи, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать-почивать: утро вечера мудренее!

Уложила его квакушка спать, а сама сбросила с себя лягушечью кожу, обернулась красной девицей Василисой Премудрой и стала ковер ткать. Где кольнет иглой раз — цветок зацветет, где кольнет другой раз — хитрые узоры идут, где кольнет третий — птицы летят…

Солнышко еще не взошло, а ковер уж готов.

Вот пришли все три брата к царю, принесли каждый свой ковер. Царь прежде взял ковер у старшего царевича, посмотрел и молвил:

— Этим ковром только от дождя лошадей покрывать!

Принял от среднего, посмотрел и сказал:

— Только у ворот его стелить!

Принял от Ивана-царевича, взглянул и сказал:

— А вот этот ковер в моей горнице по большим праздникам расстилать!

И тут же отдал царь новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на пир со своими женами: хочет царь посмотреть, которая из них лучше пляшет.

Отправились царевичи к своим женам.

Идет Иван-царевич, печалится, сам думает: «Как поведу я мою квакушку на царский пир?..»

Пришел он домой невеселый. Спрашивает его квакушка:

— Что опять, Иван-царевич, невесел, ниже плеч буйну голову повесил? О чем запечалился?

— Как мне не печалиться! — говорит Иван-царевич. — Батюшка приказал, чтобы я тебя завтра к нему на пир привез…

— Не горюй, Иван-царевич! Ложись-ка да спи: утро вечера мудренее!

На другой день, как пришло время ехать на пир, квакушка и говорит царевичу:

— Ну, Иван-царевич, отправляйся один на царский пир, а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром — не пугайся, скажи: «Это, видно, моя лягушонка в коробчонке едет!»

Пошел Иван-царевич к царю на пир один.

А старшие братья явились во дворец со своими женами, разодетыми, разубранными. Стоят да над Иваном-царевичем посмеиваются:

— Что же ты, брат, без жены пришел? Хоть бы в платочке ее принес, дал бы нам всем послушать, как она квакает!

Вдруг поднялся стук да гром — весь дворец затрясся-зашатался. Все гости переполошились, повскакали со своих мест. А Иван-царевич говорит:

— Не бойтесь, гости дорогие! Это, видно, моя лягушонка в своей коробчонке едет!

Подбежали все к окнам и видят: бегут скороходы, скачут гонцы, а вслед за ними едет золоченая карета, тройкой гнедых коней запряжена.

Подъехала карета к крыльцу, и вышла из нее Василиса Премудрая — сама как солнце ясное светится.

Все на нее дивятся, любуются, от удивления слова вымолвить не могут.

Взяла Василиса Премудрая Ивана-царевича за руки и повела за столы дубовые, за скатерти узорчатые…

Стали гости есть, пить, веселиться.

Василиса Премудрая из кубка пьет — не допивает, остатки себе за левый рукав выливает. Лебедя жареного ест — косточки за правый рукав бросает.

Жены старших царевичей увидели это — и туда же: чего не допьют — в рукав льют, чего не доедят — в другой кладут. А к чему, зачем — того и сами не знают.

Как встали гости из-за стола, заиграла музыка, начались пляски. Пошла Василиса Премудрая плясать с Иваном-царевичем. Махнула левым рукавом — стало озеро, махнула правым — поплыли по озеру белые лебеди. Царь и все гости диву дались. А как перестала она плясать, все исчезло: и озеро и лебеди.

Пошли плясать жены старших царевичей.

Как махнули своими левыми рукавами — всех гостей забрызгали; как махнули правыми — костями-огрызками осыпали, самому царю костью чуть глаз не выбили. Рассердился царь и приказал их выгнать вон из горницы.

Когда пир был на исходе, Иван-царевич улучил минутку и побежал домой. Разыскал лягушечью кожу и спалил ее на огне.

Приехала Василиса Премудрая домой, хватилась — нет лягушечьей кожи! Бросилась она искать ее. Искала, искала — не нашла и говорит Ивану-царевичу:

— Ах, Иван-царевич, что же ты наделал! Если бы ты еще три дня подождал, я бы вечно твоею была. А теперь прощай, ищи меня за тридевять земель, за тридевять морей, в тридесятом царстве, в подсолнечном государстве, у Кощея Бессмертного. Как три пары железных сапог износишь, как три железных хлеба изгрызешь — только тогда и разыщешь меня…

Сказала, обернулась белой лебедью и улетела в окно.

Загоревал Иван-царевич. Снарядился, взял лук да стрелы, надел железные сапоги, положил в заплечный мешок три железных хлеба и пошел искать жену свою, Василису Премудрую.

Долго ли шел, коротко ли, близко ли, далеко ли — скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, — две пары железных сапог износил, два железных хлеба изгрыз, за третий принялся. И повстречался ему тогда старый старик.

— Здравствуй, дедушка! — говорит Иван-царевич.

— Здравствуй, добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?

Рассказал Иван-царевич старику свое горе.

— Эх, Иван-царевич, — говорит старик, — зачем же ты лягушечью кожу спалил? Не ты ее надел, не тебе ее и снимать было!

Василиса Премудрая хитрей-мудрей отца своего, Кощея Бессмертного, уродилась, он за то разгневался на нее и приказал ей три года квакушею быть. Ну, да делать нечего, словами беды не поправишь. Вот тебе клубочек: куда он покатится, туда и ты иди.

Иван-царевич поблагодарил старика и пошел за клубочком.

Катится клубочек по высоким горам, катится по темным лесам, катится по зеленым лугам, катится по топким болотам, катится по глухим местам, а Иван-царевич все идет да идет за ним — не остановится на отдых ни на часок.

Шел-шел, третью пару железных сапог истер, третий железный хлеб изгрыз и пришел в дремучий бор. Попадается ему навстречу медведь.

«Дай убью медведя! — думает Иван-царевич. — Ведь у меня никакой еды больше нет».

Прицелился он, а медведь вдруг и говорит ему человеческим голосом:

— Не убивай меня, Иван-царевич! Когда-нибудь я пригожусь тебе.

Не тронул Иван-царевич медведя, пожалел, пошел дальше.

Идет он чистым полем, глядь — а над ним летит большой селезень.

Иван-царевич натянул лук, хотел было пустить в селезня острую стрелу, а селезень и говорит ему по-человечески:

— Не убивай меня, Иван-царевич! Будет время — я тебе пригожусь.

Пожалел Иван-царевич селезня — не тронул его, пошел дальше голодный.

Вдруг бежит навстречу ему косой заяц.

«Убью этого зайца! — думает царевич. — Очень уж есть хочется…»

Натянул свой тугой лук, стал целиться, а заяц говорит ему человеческим голосом:

— Не губи меня, Иван-царевич! Будет время — я тебе пригожусь.

И его пожалел царевич, пошел дальше.

Вышел он к синему морю и видит: на берегу, на желтом песке, лежит щука-рыба. Говорит Иван-царевич:

— Ну, сейчас эту щуку съем! Мочи моей больше нет — так есть хочется!

— Ах, Иван-царевич, — молвила щука, — сжалься надо мной, не ешь меня, брось лучше в синее море!

Сжалился Иван-царевич над щукой, бросил ее в море, а сам пошел берегом за своим клубочком.

Долго ли, коротко ли — прикатился клубочек в лес, к избушке. Стоит та избушка на курьих ножках, кругом себя поворачивается.

Говорит Иван-царевич:

— Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом!

Избушка по его слову повернулась к лесу задом, а к нему передом. Вошел Иван-царевич в избушку и видит: лежит на печи баба-яга — костяная нога. Увидела она царевича и говорит:

— Зачем ко мне пожаловал, добрый молодец? Волей или неволей?

— Ах, баба-яга — костяная нога, ты бы меня накормила прежде, напоила да в бане выпарила, тогда бы и выспрашивала!

— И то правда! — отвечает баба-яга.

Накормила она Ивана-царевича, напоила, в бане выпарила, а царевич рассказал ей, что он ищет жену свою, Василису Премудрую.

— Знаю, знаю! — говорит баба-яга. — Она теперь у злодея Кощея Бессмертного. Трудно будет ее достать, нелегко с Кощеем сладить: его ни стрелой, ни пулей не убьешь. Потому он никого и не боится.

— Да есть ли где его смерть?

— Его смерть — на конце иглы, та игла — в яйце, то яйцо — в утке, та утка — в зайце, тот заяц — в кованом ларце, а тот ларец — на вершине старого дуба. А дуб тот в дремучем лесу растет.

Рассказала баба-яга Ивану-царевичу, как к тому дубу пробраться. Поблагодарил ее царевич и пошел.

Долго он по дремучим лесам пробирался, в топях болотных вяз и пришел наконец к Кощееву дубу. Стоит тот дуб, вершиной в облака упирается, корни на сто верст в земле раскинул, ветками красное солнце закрыл. А на самой его вершине — кованый ларец.

Смотрит Иван-царевич на дуб и не знает, что ему делать, как ларец достать.

«Эх, — думает, — где-то медведь? Он бы мне помог!»

Только подумал, а медведь тут как тут: прибежал и выворотил дуб с корнями. Ларец упал с вершины и разбился на мелкие кусочки.

Выскочил из ларца заяц и пустился наутек.

«Где-то мой заяц? — думает царевич. — Он этого зайца непременно догнал бы…»

Не успел подумать, а заяц тут как тут: догнал другого зайца, ухватил и разорвал пополам. Вылетела из того зайца утка и поднялась высоко-высоко в небо.

«Где-то мой селезень?» — думает царевич.

А уж селезень за уткой летит — прямо в голову клюет. Выронила утка яйцо, и упало то яйцо в синее море…

Загоревал Иван-царевич, стоит на берегу и говорит:

— Где-то моя щука? Она достала бы мне яйцо со дна морского!

Вдруг подплывает к берегу щука-рыба и держит в зубах яйцо.

— Получай, Иван-царевич!

Обрадовался царевич, разбил яйцо, достал иглу и отломил у нее кончик. И только отломил — умер Кощей Бессмертный, прахом рассыпался.

Пошел Иван-царевич в Кощеевы палаты. Вышла тут к нему Василиса Премудрая и говорит:

— Ну, Иван-царевич, сумел ты меня найти, теперь я весь век твоя буду!

Выбрал Иван-царевич лучшего скакуна из Кощеевой конюшни, сел на него с Василисой Премудрой и воротился в свое царство-государство.

И стали они жить дружно, в любви и согласии.

Царевна-лягушка — русская народная сказка, где главный герой, Иван-царевич женился на лягушке по воле судьбы. Иван не догадывался, что его жена — Василиса Премудрая, обращенная Кощеем в лягушку. Поспешил Иван, сжёг лягушачью шкуру и пришлось ему выручать жену из плена…

Царевна-лягушка читать

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, и было у него три сына. Младшего звали Иван-царевич.

Позвал однажды царь сыновей и говорит им:
— Дети мои милые, вы теперь все на возрасте, пора вам и о невестах подумать!

— За кого же нам, батюшка, посвататься?

— А вы возьмите по стреле, натяните свои тугие луки и пустите стрелы в разные стороны. Где стрела упадет — там и сватайтесь.

Вышли братья на широкий отцовский двор, натянули свои тугие луки и выстрелили.

Пустил стрелу старший брат. Упала стрела на боярский двор, и подняла ее боярская дочь.

Пустил стрелу средний брат — полетела стрела к богатому купцу во двор. Подняла ее купеческая дочь.

Пустил стрелу Иван-царевич — полетела его стрела прямо в топкое болото, и подняла ее лягушка-квакушка…

Старшие братья как пошли искать свои стрелы, сразу их нашли: один — в боярском тереме, другой — на купеческом дворе. А Иван-царевич долго не мог найти свою стрелу. Два дня ходил он по лесам и по горам, а на третий день зашел в топкое болото. Смотрит — сидит там лягушка-квакушка, его стрелу держит.

Иван-царевич хотел было бежать и отступиться от своей находки, а лягушка и говорит:

— Ква-ква, Иван-царевич! Поди ко мне, бери свою стрелу, а меня возьми замуж.

Опечалился Иван-царевич и отвечает:

— Как же я тебя замуж возьму? Меня люди засмеют!

— Возьми, Иван-царевич, жалеть не будешь!

Подумал-подумал Иван-царевич, взял лягушку-квакушку, завернул ее в платочек и принес в свое царство-государство.

Пришли старшие братья к отцу, рассказывают, куда чья стрела попала.

Рассказал и Иван-царевич. Стали братья над ним смеяться, а отец говорит:

— Бери квакушку, ничего не поделаешь!

Вот сыграли три свадьбы, поженились царевичи: старший царевич — на боярышне, средний — на купеческой дочери, а Иван-царевич — на лягушке-квакушке.

На другой день после свадьбы призвал царь своих сыновей и говорит:

— Ну, сынки мои дорогие, теперь вы все трое женаты. Хочется мне узнать, умеют ли ваши жены хлебы печь. Пусть они к утру испекут мне по караваю хлеба.

Поклонились царевичи отцу и пошли. Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

— Ква-ква, Иван-царевич, — говорит лягушка-квакушка, — что ты так опечалился? Или услышал от своего отца слово неласковое?

— Как мне не печалиться! — отвечает Иван-царевич. — Приказал мой батюшка, чтобы ты сама испекла к утру каравай хлеба…

— Не тужи, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать-почивать: утро вечера мудренее!

Уложила квакушка царевича спать, а сама сбросила с себя лягушечью кожу и обернулась красной девицей Василисой Премудрой — такой красавицей, что ни в сказке сказать, ни пером описать!

Взяла она частые решета, мелкие сита, просеяла муку пшеничную, замесила тесто белое, испекла каравай — рыхлый да мягкий, изукрасила каравай разными узорами мудреными: по бокам — города с дворцами, садами да башнями, сверху — птицы летучие, снизу — звери рыскучие…

Утром будит квакушка Ивана-царевича:

— Пора, Иван-царевич, вставай, каравай неси!

Положила каравай на золотое блюдо, проводила Ивана-царевича к отцу.

Пришли и старшие братья, принесли свои караваи, только у них и посмотреть не на что: у боярской дочки хлеб подгорел, у купеческой — сырой да кособокий получился.

Царь сначала принял каравай у старшего царевича, взглянул на него и приказал отнести псам дворовым.

Принял у среднего, взглянул и сказал:

— Такой каравай только от большой нужды есть будешь!

Дошла очередь и до Ивана-царевича. Принял царь от него каравай и сказал:

— Вот этот хлеб только в большие праздники есть!

И тут же дал сыновьям новый приказ:

— Хочется мне знать, как умеют ваши жены рукодельничать. Возьмите шелку, золота и серебра, и пусть они своими руками за ночь выткут мне по ковру!

Вернулись старшие царевичи к своим женам, передали им царский приказ. Стали жены кликать мамушек, нянюшек и красных девушек — чтобы пособили им ткать ковры. Тотчас мамушки, нянюшки да красные девушки собрались и принялись ковры ткать да вышивать — кто серебром, кто золотом, кто шелком.

А Иван-царевич воротился домой невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

— Ква-ква, Иван-царевич, — говорит лягушка-квакушка, — почему так печалишься? Или услышал от отца своего слово недоброе?

— Как мне не кручиниться! — отвечает Иван-царевич. — Батюшка приказал за одну ночь соткать ему ковер узорчатый!

— Не тужи, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать-почивать: утро вечера мудренее!

Уложила его квакушка спать, а сама сбросила с себя лягушечью кожу, обернулась красной девицей Василисой Премудрой и стала ковер ткать. Где кольнет иглой раз — цветок зацветет, где кольнет другой раз — хитрые узоры идут, где кольнет третий — птицы летят…

Солнышко еще не взошло, а ковер уж готов.

Вот пришли все три брата к царю, принесли каждый свой ковер. Царь прежде взял ковер у старшего царевича, посмотрел и молвил:

— Этим ковром только от дождя лошадей покрывать!

Принял от среднего, посмотрел и сказал:

— Только у ворот его стелить!

Принял от Ивана-царевича, взглянул и сказал:

— А вот этот ковер в моей горнице по большим праздникам расстилать!

И тут же отдал царь новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на пир со своими женами: хочет царь посмотреть, которая из них лучше пляшет.

Отправились царевичи к своим женам.

Идет Иван-царевич, печалится, сам думает: «Как поведу я мою квакушку на царский пир?..»

Пришел он домой невеселый. Спрашивает его квакушка:

— Что опять, Иван-царевич, невесел, ниже плеч буйну голову повесил? О чем запечалился?

— Как мне не печалиться! — говорит Иван-царевич. — Батюшка приказал, чтобы я тебя завтра к нему на пир привез…

— Не горюй, Иван-царевич! Ложись-ка да спи: утро вечера мудренее!

На другой день, как пришло время ехать на пир, квакушка и говорит царевичу:

— Ну, Иван-царевич, отправляйся один на царский пир, а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром — не пугайся, скажи: «Это, видно, моя лягушонка в коробчонке едет!»

Пошел Иван-царевич к царю на пир один.

А старшие братья явились во дворец со своими женами, разодетыми, разубранными. Стоят да над Иваном-царевичем посмеиваются:

— Что же ты, брат, без жены пришел? Хоть бы в платочке ее принес, дал бы нам всем послушать, как она квакает!

Вдруг поднялся стук да гром — весь дворец затрясся-зашатался. Все гости переполошились, повскакали со своих мест. А Иван-царевич говорит:

— Не бойтесь, гости дорогие! Это, видно, моя лягушонка в своей коробчонке едет!

Подбежали все к окнам и видят: бегут скороходы, скачут гонцы, а вслед за ними едет золоченая карета, тройкой гнедых коней запряжена.

Подъехала карета к крыльцу, и вышла из нее Василиса Премудрая — сама как солнце ясное светится.

Все на нее дивятся, любуются, от удивления слова вымолвить не могут.

Взяла Василиса Премудрая Ивана-царевича за руки и повела за столы дубовые, за скатерти узорчатые…

Стали гости есть, пить, веселиться.

Василиса Премудрая из кубка пьет — не допивает, остатки себе за левый рукав выливает. Лебедя жареного ест — косточки за правый рукав бросает.

Жены старших царевичей увидели это — и туда же: чего не допьют — в рукав льют, чего не доедят — в другой кладут. А к чему, зачем — того и сами не знают.

Как встали гости из-за стола, заиграла музыка, начались пляски. Пошла Василиса Премудрая плясать с Иваном-царевичем. Махнула левым рукавом — стало озеро, махнула правым — поплыли по озеру белые лебеди. Царь и все гости диву дались. А как перестала она плясать, все исчезло: и озеро и лебеди.

Пошли плясать жены старших царевичей.

Как махнули своими левыми рукавами — всех гостей забрызгали; как махнули правыми — костями-огрызками осыпали, самому царю костью чуть глаз не выбили. Рассердился царь и приказал их выгнать вон из горницы.

Когда пир был на исходе, Иван-царевич улучил минутку и побежал домой. Разыскал лягушечью кожу и спалил ее на огне.

Приехала Василиса Премудрая домой, хватилась — нет лягушечьей кожи! Бросилась она искать ее. Искала, искала — не нашла и говорит Ивану-царевичу:

— Ах, Иван-царевич, что же ты наделал! Если бы ты еще три дня подождал, я бы вечно твоею была. А теперь прощай, ищи меня за тридевять земель, за тридевять морей, в тридесятом царстве, в подсолнечном государстве, у Кощея Бессмертного. Как три пары железных сапог износишь, как три железных хлеба изгрызешь — только тогда и разыщешь меня…

Сказала, обернулась белой лебедью и улетела в окно.

Загоревал Иван-царевич. Снарядился, взял лук да стрелы, надел железные сапоги, положил в заплечный мешок три железных хлеба и пошел искать жену свою, Василису Премудрую.

Долго ли шел, коротко ли, близко ли, далеко ли — скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, — две пары железных сапог износил, два железных хлеба изгрыз, за третий принялся. И повстречался ему тогда старый старик.

— Здравствуй, дедушка! — говорит Иван-царевич.

— Здравствуй, добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?

Рассказал Иван-царевич старику свое горе.

— Эх, Иван-царевич, — говорит старик, — зачем же ты лягушечью кожу спалил? Не ты ее надел, не тебе ее и снимать было!

Василиса Премудрая хитрей-мудрей отца своего, Кощея Бессмертного, уродилась, он за то разгневался на нее и приказал ей три года квакушею быть. Ну, да делать нечего, словами беды не поправишь. Вот тебе клубочек: куда он покатится, туда и ты иди.

Иван-царевич поблагодарил старика и пошел за клубочком.

Катится клубочек по высоким горам, катится по темным лесам, катится по зеленым лугам, катится по топким болотам, катится по глухим местам, а Иван-царевич все идет да идет за ним — не остановится на отдых ни на часок.

Шел-шел, третью пару железных сапог истер, третий железный хлеб изгрыз и пришел в дремучий бор. Попадается ему навстречу медведь.

«Дай убью медведя! — думает Иван-царевич. — Ведь у меня никакой еды больше нет».

Прицелился он, а медведь вдруг и говорит ему человеческим голосом:

— Не убивай меня, Иван-царевич! Когда-нибудь я пригожусь тебе.

Не тронул Иван-царевич медведя, пожалел, пошел дальше.

Идет он чистым полем, глядь — а над ним летит большой селезень.

Иван-царевич натянул лук, хотел было пустить в селезня острую стрелу, а селезень и говорит ему по-человечески:

— Не убивай меня, Иван-царевич! Будет время — я тебе пригожусь.

Пожалел Иван-царевич селезня — не тронул его, пошел дальше голодный.

Вдруг бежит навстречу ему косой заяц.

«Убью этого зайца! — думает царевич. — Очень уж есть хочется…»

Натянул свой тугой лук, стал целиться, а заяц говорит ему человеческим голосом:

— Не губи меня, Иван-царевич! Будет время — я тебе пригожусь.

И его пожалел царевич, пошел дальше.

Вышел он к синему морю и видит: на берегу, на желтом песке, лежит щука-рыба. Говорит Иван-царевич:

— Ну, сейчас эту щуку съем! Мочи моей больше нет — так есть хочется!

— Ах, Иван-царевич, — молвила щука, — сжалься надо мной, не ешь меня, брось лучше в синее море!

Сжалился Иван-царевич над щукой, бросил ее в море, а сам пошел берегом за своим клубочком.

Долго ли, коротко ли — прикатился клубочек в лес, к избушке. Стоит та избушка на курьих ножках, кругом себя поворачивается.

Говорит Иван-царевич:

— Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом!

Избушка по его слову повернулась к лесу задом, а к нему передом. Вошел Иван-царевич в избушку и видит: лежит на печи баба-яга — костяная нога. Увидела она царевича и говорит:

— Зачем ко мне пожаловал, добрый молодец? Волей или неволей?

— Ах, баба-яга — костяная нога, ты бы меня накормила прежде, напоила да в бане выпарила, тогда бы и выспрашивала!

— И то правда! — отвечает баба-яга.

Накормила она Ивана-царевича, напоила, в бане выпарила, а царевич рассказал ей, что он ищет жену свою, Василису Премудрую.

— Знаю, знаю! — говорит баба-яга. — Она теперь у злодея Кощея Бессмертного. Трудно будет ее достать, нелегко с Кощеем сладить: его ни стрелой, ни пулей не убьешь. Потому он никого и не боится.

— Да есть ли где его смерть?

— Его смерть — на конце иглы, та игла — в яйце, то яйцо — в утке, та утка — в зайце, тот заяц — в кованом ларце, а тот ларец — на вершине старого дуба. А дуб тот в дремучем лесу растет.

Рассказала баба-яга Ивану-царевичу, как к тому дубу пробраться. Поблагодарил ее царевич и пошел.

Долго он по дремучим лесам пробирался, в топях болотных вяз и пришел наконец к Кощееву дубу. Стоит тот дуб, вершиной в облака упирается, корни на сто верст в земле раскинул, ветками красное солнце закрыл. А на самой его вершине — кованый ларец.

Смотрит Иван-царевич на дуб и не знает, что ему делать, как ларец достать.

«Эх, — думает, — где-то медведь? Он бы мне помог!»

Только подумал, а медведь тут как тут: прибежал и выворотил дуб с корнями. Ларец упал с вершины и разбился на мелкие кусочки.

Выскочил из ларца заяц и пустился наутек.

«Где-то мой заяц? — думает царевич. — Он этого зайца непременно догнал бы…»

Не успел подумать, а заяц тут как тут: догнал другого зайца, ухватил и разорвал пополам. Вылетела из того зайца утка и поднялась высоко-высоко в небо.

«Где-то мой селезень?» — думает царевич.

А уж селезень за уткой летит — прямо в голову клюет. Выронила утка яйцо, и упало то яйцо в синее море…

Загоревал Иван-царевич, стоит на берегу и говорит:

— Где-то моя щука? Она достала бы мне яйцо со дна морского!

Вдруг подплывает к берегу щука-рыба и держит в зубах яйцо.

— Получай, Иван-царевич!

Обрадовался царевич, разбил яйцо, достал иглу и отломил у нее кончик. И только отломил — умер Кощей Бессмертный, прахом рассыпался.

Пошел Иван-царевич в Кощеевы палаты. Вышла тут к нему Василиса Премудрая и говорит:

— Ну, Иван-царевич, сумел ты меня найти, теперь я весь век твоя буду!

Выбрал Иван-царевич лучшего скакуна из Кощеевой конюшни, сел на него с Василисой Премудрой и воротился в свое царство-государство.

И стали они жить дружно, в любви и согласии.

(Илл. К.Ершовой и И.Ершова)

В старые годы у одного царя было три сына. Вот когда сыновья стали на возрасте, царь собрал их и говорит:

– Сынки мои любезные, покуда я еще не стар, мне охота бы вас женить, посмотреть на ваших деточек, на моих внучат. Сыновья отцу отвечают: – Так что ж, батюшка, благослови. На ком тебе желательно нас женить?

– Вот что, сынки, возьмите по стреле, выходите в чистое поле и стреляйте: куда стрелы упадут, там и судьба ваша.

Сыновья поклонились отцу, взяли по стреле, вышли в чистое поле, натянули луки и выстрелили.

У старшего сына стрела упала на боярский двор, подняла стрелу боярская дочь. У среднего сына упала стрела на широкий купеческий двор, подняла ее купеческая дочь.

А у младшего сына, Ивана-царевича, стрела поднялась и улетела, сам не знает куда. Вот он шел, шел, дошел до болота, видит – сидит лягушка, подхватила его стрелу. Иван-царевич говорит ей: – Лягушка, лягушка, отдай мою стрелу. А лягушка ему отвечает: – Возьми меня замуж! – Что ты, как я возьму себе в жены лягушку? – Бери, знать судьба твоя такая.

Закручинился Иван-царевич. Делать нечего, взял лягушку, принес домой. Царь сыграл три свадьбы: старшего сына женил на боярской дочери, среднего – на купеческой, а несчастного Ивана-царевича – на лягушке. Вот царь позвал сыновей:

– Хочу посмотреть, которая из ваших жен лучшая рукодельница. Пускай сошьют мне к завтрему по рубашке.

Сыновья поклонились отцу и пошли. Иван-царевич приходит домой, сел и голову повесил. Лягушка по полу скачет, спрашивает его: – Что, Иван-царевич, голову повесил? Или горе какое? – Батюшка велел тебе к завтрему рубашку ему сшить. Лягушка отвечает: – Не тужи, Иван-царевич, ложись лучше спать, утро вечера мудренее.

Иван-царевич лег спать, а лягушка прыгнула на крыльцо, сбросила с себя лягушечью кожу и обернулась Василисой Премудрой, такой красавицей, что и в сказке не расскажешь. Василиса Премудрая ударила в ладоши и крикнула:

– Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь! Сшейте мне к утру такую рубашку, какую видела я у моего родного батюшки.

Иван-царевич утром проснулся, лягушка опять по полу скачет, а уж рубашка лежит на столе, завернута в полотенце. Обрадовался Иван-царевич, взял рубашку, понес к отцу. Царь в это время принимал дары от больших сыновей. Старший сын развернул рубашку, царь принял ее и сказал: – Эту рубашку в черной избе носить. Средний сын развернул рубашку, царь сказал: – В ней только в баню ходить.

Иван-царевич развернул рубашку, изукрашенную златом-серебром, хитрыми узорами. Царь только взглянул: – Ну, вот это рубашка – в праздник ее надевать. Пошли братья по домам – те двое – и судят между собой:

– Нет, видно, мы напрасно смеялись над женой Ивана-царевича: она не лягушка, а какая-нибудь хитра… (*) Царь опять позвал сыновей: – Пускай ваши жены испекут мне к завтрему хлеб.

Хочу узнать, которая лучше стряпает. Иван-царевич голову повесил, пришел домой. Лягушка его спрашивает: – Что закручинился? Он отвечает: – Надо к завтрему испечь царю хлеб. – Не тужи, Иван-царевич, лучше ложись спать. утро вечера мудренее.

А те невестки сперва-то смеялись над лягушкой, а теперь послали одну бабушку-задворенку посмотреть, как лягушка будет печь хлеб.

Лягушка хитра, она это смекнула. Замесила квашню, печь сверху разломала да прямо туда, в дыру, всю квашню и опрокинула. Бабушка-задворенка прибежала к царским невесткам, все рассказала, и те так же стали делать.

А лягушка прыгнула на крыльцо, обернулась Василисой Премудрой, ударила в ладоши:

– Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь! Испеките мне к утру мягкий белый хлеб, какой я у моего родного батюшки ела.

Иван-царевич утром проснулся, а уж на столе лежит хлеб, изукрашен разными хитростями: по бокам узоры печатные, сверху города с заставами.

Иван-царевич обрадовался, завернул хлеб в ширинку, понес к отцу. А царь в то время принимал хлебы от больших сыновей. Их жены-то поспускали тесто в печь, как им бабушка-задворенка сказала, и вышла у них одна горелая грязь. Царь принял хлеб от старшего сына, посмотрел и отослал в людскую. Принял от среднего сына и туда же отослал. А как подал Иван-царевич, царь сказал: – Вот это хлеб, только в праздник его есть.

И приказал царь трем своим сыновьям, чтобы завтра явились к нему на пир вместе с женами.

Опять воротился Иван-царевич домой не весел, ниже плеч голову повесил. Лягушка по полу скачет:

– Ква, ква, Иван-царевич, что закручинился? Или услыхал от батюшки слово неприветливое?

– Лягушка, лягушка, как мне не горевать? Батюшка наказал, чтобы я пришел с тобой на пир, а как я тебя людям покажу? Лягушка отвечает:

– Не тужи, Иван-царевич, иди на пир один, а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром, не пугайся. Спросят тебя, скажи: «Это моя лягушонка в коробчонке едет».

Иван-царевич и пошел один. Вот старшие братья приехали с женами, разодетыми, разубранными, нарумяненными, насурмленными. Стоят да над Иваномцаревичем смеются:

– Что же ты без жены пришел? Хоть бы в платочке ее принес. Где ты такую красавицу выиекал? Чай, все болота исходил.

Царь с сыновьями, с невестками, с гостями сели за столы дубовые, за скатерти браные – пировать. Вдруг поднялся стук да гром, весь дворец затресся. Гости напугались, повскакали с мест, а Иван-царевич говорит: – Не бойтесь, честные гости: это моя лягушонка в коробчонке приехала. Подлетела к царскому крыльцу золоченая карета о шести белых лошадях, и выходит оттуда Василиса Премудрая: на лазоревом платье – частые звезды, на голове – месяц ясный, такая красавица – ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать. Берет она Иванацаревича за руки и ведет за столы дубовые, за скатерти браные.

Стали гости есть, пить, веселиться. Василиса Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила. Закусила лебедем да косточки за правый рукав бросила. Жены больших царевичей увидали ее хитрости и давай то же делать. Попили, поели, настал черед плясать. Василиса Премудрая подхватила Ивана-царевича и пошла. Уж она плясала, плясала, вертелась, вертелась – всем на диво. Махнула левым рукавом – вдруг сделалось озеро, махнула правым рукавом – поплыли по озеру белые лебеди. Царь и гости диву дались.

А старшие невестки пошли плясать: махнули рукавом – только гостей забрызгали, махнули другим – только кости разлетелись, одна кость царю в глаз попала. Царь рассердился и прогнал обеих невесток.

В ту пору Иван-царевич отлучился потихоньку, побежал домой, нашел там лягушечью кожу и бросил ее в печь, сжег на огне.

Василиса Премудрая возвращается домой, хватилась – нет лягушечьей кожи. Села на лавку, запечалилась, приуныла и говорит Ивану-царевичу:

– Ах, Иван-царевич, что же ты наделал! Если бы ты еще только три дня подождал, я бы вечно твоей была. А теперь прощай. Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве, у Кощея Бессмертного…

Обернулась Василиса Премудрая серой кукушкой и улетела в окно. Иван-царевич поплакал, поплакал, поклонился на четыре стороны и пошел куда глаза глядят – искать жену, Василису Премудрую. Шел он близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли, сапоги проносил, кафтан истер, шапчонку дождик иссек. Попадается ему навстречу старый старичок. – Здравствуй, добрый молодец! Что ищешь, куда путь держишь? Иван-царевич рассказал ему про свое несчастье. Старый старичок говорит ему:

– Эх, Иван-царевич, зачем ты лягушечью кожу спалил? Не ты ее надел, не тебе ее было снимать. Василиса Премудрая хитрей, мудреней своего отца уродилась. Он за то осерчал на нее и велел ей три года быть лягушкой. Ну, делать нечего, вот тебе клубок: куда он покатится, туда и ты ступай за ним смело.

Иван-царевич поблагодарил старого старичка и пошел за клубочком. Клубок катится, он за ним идет. В чистом поле попадается ему медведь. Иван-царевич нацелился, хочет убить зверя. А медведь говорит ему человеческим голосом: – Не бей меня, Иван-царевич, когда-нибудь тебе пригожусь. Иван-царевич пожалел медведя, не стал его стрелять, пошел дальше. Глядь, летит над ним селезень. Он нацелился, а селезень говорит ему человеческим голосом: – Не бей меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь.

Он пожалел селезня и пошел дальше. Бежит косой заяц. Иван-царевич опять спохватился, хочет в него стрелять, а заяц говорит человеческим голосом: – Не убивай меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь.

Пожалел он зайца, пошел дальше. Подходит к синему морю и видит-на берегу, на песке, лежит щука, едва дышит и говорит ему: – Ах, Иван-царевич, пожалей меня, брось в синее море!

Он бросил щуку в море, пошел дальше берегом. Долго ли, коротко ли, прикатился клубочек к лесу. Там стоит избушка на курьих ножках, кругом себя поворачивается.

– Избушка, избушка, стань по-старому, как мать поставила: к лесу задом, ко мне передом.

Избушка повернулась к нему передом, к лесу задом. Иван-царевич взошел в нее и видит: на печи, на девятом кирпиче, лежит баба-яга, костяная нога, зубы – на полке, а нос в потолок врос.

– Зачем, добрый молодец, ко мне пожаловал? – говорит ему баба-яга. – Дело пытаешь или от дела лытаешь? Иван-царевич ей отвечает:

– Ах ты, старая хрычовка, ты бы меня прежде напоила, накормила, в бане выпарила, тогда бы и спрашивала.

Баба-яга его в бане выпарила, напоила, накормила, в постель уложила, и Иван-царевич рассказал ей, что ищет свою жену, Василису Премудрую.

– Знаю, знаю, – говорит ему баба-яга, – твоя жена теперь у Кощея Бессмертного. Трудно ее будет достать, нелегко с Кощеем сладить: его смерть на конце иглы, та игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, тот заяц сидит в каменном сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и тот дуб Кощей Бессмертный, как свой глаз, бережет.

Иван-царевич у бабы-яги переночевал, и наутро она ему указала, где растет высокий дуб. Долго ли, коротко ли, дошел туда Иван-царевич, видит – стоит, шумит высокий дуб, на нем каменный сундук, а достать его трудно.

Вдруг, откуда ни взялся, прибежал медведь, и выворотил дуб с корнем. Сундук упал и разбился. Из сундука выскочил заяц – и наутек во всю прыть. А за ним другой заяц гонится, нагнал и в клочки разорвал. А из зайца вылетела утка, поднялась высоко, под самое небо. Глядь, на нее селезень кинулся, как ударит ее – утка яйцо выронила, упало яйцо в синее море…

Тут Иван-царевич залился горькими слезами – где же в море яйцо найти! Вдруг подплывает к берегу щука и держит яйцо в зубах. Иван-царевич разбил яйцо, достал иголку и давай у нее конец ломать. Он ломает, а Кощей Бессмертный бьется, мечется. Сколько ни бился, ни метался Кощей, сломал Иван-царевич у иглы конец, пришлось Кощею помереть.

Иван-царевич пошел в Кощеевы палаты белокаменные. Выбежала к нему Василиса Премудрая, поцеловала его в сахарные уста. Иван-царевич с Василисой Премудрой воротились домой и жили долго и счастливо до глубокой старости.

(*) Хитра – колдунья.

267^[1]

В стары годы, в старопрежни, у одного царя было три сына — все они на возрасте. Царь и говорит:

— Дети! Сделайте себе по самострелу и стреляйте: кака женщина принесёт стрелу, та и невеста; ежели никто не принесёт, тому, значит, не жениться.

Большой сын стрелил, принесла стрелу княжеска дочь; средний стрелил, стрелу принесла генеральска дочь; а малому Ивану-царевичу принесла стрелу из болота лягуша в зубах. Те братья были веселы и радостны, а Иван-царевич призадумался, заплакал: «Как я стану жить с лягушей? Век жить — не реку перебрести или не поле перейти!» Поплакал-поплакал, да нечего делать — взял в жёны лягушу. Их всех обвенчали по ихнему там обряду; лягушу держали на блюде.

‎Вот живут они. Царь захотел одиножды посмотреть от невесток дары, котора из них лучше мастерица. Отдал приказ. Иван-царевич опять призадумался, плачет: «Чего у меня сделат лягуша! Все станут смеяться». Лягуша ползат по полу, только квакат. Как уснул Иван-царевич, она вышла на улицу, сбросила кожух^[2], сделалась красной де́вицей и крикнула: «Няньки-маньки^[3]! Сделайте то-то!» Няньки-маньки тотчас принесли рубашку самой лучшей работы. Она взяла её, свернула и положила возле Ивана-царевича, а сама обернулась опять лягушей, будто ни в чём не бывала! Иван-царевич проснулся, обрадовался, взял рубашку и понёс к царю. Царь принял её, посмотрел:

— Ну, вот это рубашка — во Христов день^[4] надевать!

Середний брат принёс рубашку; царь сказал:

— Только в баню в ней ходить!

А у большого брата взял рубашку и сказал:

— В чёрной избе её носить!

Разошлись царски дети; двое-то и судят между собой: «Нет, видно мы напрасно смеялись над женой Ивана-царевича, она не лягуша, а кака-нибудь хи́тра^[5]!»

‎Царь даёт опять приказанье, чтоб снохи состряпали хлебы и принесли ему напоказ, котора лучше стряпат? Те невестки сперва смеялись над лягушей; а теперь, как пришло время, они и послали горнишну подсматривать, как она станет стряпать. Лягуша смекнула это, взяла замесила квашню, скатала, печь сверху выдолбила, да прямо туда квашню и опрокинула. Горнишна увидела, побежала, сказала своим барыням, царским невесткам, и те так же сделали. А лягуша хитрая только их провела, тотчас тесто из печи выгребла, всё очистила, замазала, будто ни в чём не бывала, а сама вышла на крыльцо, вывернулась из кожуха и крикнула: «Няньки-маньки! Состряпайте сейчас же мне хлебов таких, каки мой батюшка по воскресеньям да по праздникам только ел». Няньки-маньки тотчас притащили хлеба. Она взяла его, положила возле Ивана-царевича, а сама сделалась лягушей. Иван-царевич проснулся, взял хлеб и понёс к отцу. Отец в то время принимал хлебы от бо́льших братовей; их жёны как поспускали в печь хлебы так же, как лягуша, — у них и вышло кули-мули. Царь наперво принял хлеб от большого сына, посмотрел и отослал на кухню; от середнего принял, туда же послал. Дошла очередь до Ивана-царевича; он подал свой хлеб. Отец принял, посмотрел и говорит:

— Вот это хлеб — во Христов день есть! Не такой, как у бо́льших снох, с закалой^[6]!

‎После того вздумалось царю сделать бал, посмотреть своих сношек, котора лучше пляшет? Собрались все гости и снохи, кроме Ивана-царевича; он задумался: «куда я с лягушей поеду?» И заплакал навзрыд наш Иван-царевич. Лягуша и говорит ему:

— Не плачь, Иван-царевич! Ступай на бал. Я через час буду.

Иван-царевич немного обрадовался, как услыхал, что́ лягуша бает; уехал, а лягуша пошла, сбросила с себя кожух, оделась чудо как! Приезжает на бал; Иван-царевич обрадовался, и все руками схлопали: кака красавица! Начали закусывать; царевна огложет коску^[7], да и в рукав, выпьет чего — остатки в другой рукав. Те снохи видят, чего она делат, и они тоже кости кладут к себе в рукава, пьют чего — остатки льют в рукава. Дошла очередь танцевать; царь посылает бо́льших снох, а они ссылаются на лягушу. Та тотчас подхватила Ивана-царевича и пошла; уж она плясала-плясала, вертелась-вертелась — всем на диво! Махнула правой рукой — стали леса и воды, махнула левой — стали летать разные птицы. Все изумились. Отплясала — ничего не стало. Други снохи пошли плясать, так же хотели: котора правой рукой ни махнёт, у той кости-та и полетят, да в людей, из левого рукава вода разбрызжет — тоже в людей. Царю не понравилось, закричал: «Будет, будет!» Снохи перестали.

‎Бал был на отходе. Иван-царевич поехал наперёд, нашёл там где-то женин кожух, взял его да и сжёг. Та приезжат, хватилась кожуха: нет! — сожжён. Легла спать с Иваном-царевичем; перед утром и говорит ему:

— Ну, Иван-царевич, немного ты не потерпел; твоя бы я была, а теперь бог знат. Прощай! Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве.

И не стало царевны.

‎Вот год прошёл, Иван-царевич тоскует о жене; на другой год собрался, выпросил у отца, у матери благословенье и пошёл. Идет долге уж, вдруг попадатся ему избушка — к лесу передом, к нему задом. Он и говорит:

— Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, — к лесу задом, а ко мне передом.

Избушка перевернулась. Вошёл в избу; сидит старуха и говорит:

— Фу-фу! Русской коски слыхом было не слыхать, видом не видать, нынче русска коска сама на двор пришла! Куда ты, Иван-царевич, пошёл?

— Прежде, старуха, напой-накорми, потом вести расспроси.

Старуха напоила-накормила и спать положила. Иван-царевич говорит ей:

— Баушка! Вот я пошёл доставать Елену Прекрасну^[8].

— Ой, дитятко, как ты долго (не бывал)! Она с первых-то годов часто тебя поминала, а теперь уж не помнит, да и у меня давно не бывала. Ступай вперёд к середней сестре, та больше знат.

‎Иван-царевич поутру отправился, дошёл до избушки и говорит:

— Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, — к лесу задом, а ко мне передом.

Избушка перевернулась. Он вошёл в неё, видит — сидит старуха и говорит:

— Фу-фу! Русской коски слыхом было не слыхать и видом не видать, а нынче русска коска сама на двор пришла! Куда, Иван-царевич, пошёл?

— Да вот, баушка, доступать Елену Прекрасну.

— Ой, Иван-царевич, — сказала старуха, — как ты долго! Она уж стала забывать тебя, выходит взамуж за другого: скоро свадьба! Живёт теперь у большой сестры, ступай туда да смотри ты: как станешь подходить — у неё узнают, Елена обернётся веретёшком^[9], а платье на ней будет золотом. Моя сестра золото станет вить, как совьёт веретёшко, и положит в ящик, и ящик запрёт, ты найди ключ, отвори ящик, веретёшко переломи, кончик брось назад, а корешок перед себя: она и очутится перед тобой.

‎Пошёл Иван-царевич, дошёл до этой старухи, зашёл в избу; та вьёт золото, свила его веретёшко и положила в ящик, заперла и ключ куда-то положила. Он взял ключ, отворил ящик, вынул веретёшко и переломил по сказанному, как по писаному, кончик бросил за себя, а корешок перед себя. Вдруг и очутилась Елена Прекрасна, начала здороваться:

— Ой, да как ты долго, Иван-царевич? Я чуть за другого не ушла.

А тому жениху надо скоро быть. Елена Прекрасна взяла ковёр-самолёт у старухи, села на него, и понеслись, как птица полетели. Жених-от за ними вдруг и приехал, узнал, что они уехали; был тоже хитрый! Он ступай-ка за ними в погоню, гнал-гнал, только сажо́н десять не догнал: они на ковре влетели в Русь, а ему нельзя как-то в Русь-то, воротился; а те прилетели домой, все обрадовались, стали жить да быть да животы^[10] наживать — на славу всем людям.

268^[11]

У одного царя было три сына. Он оделил их по стрелке и велел стрелять: кто куда стрельнёт, тому там и невесту брать. Вот старший стрельнул, и его стрелка упала к генералу на двор, и подняла её генералова дочь. Он пошёл и стал просить у ней:

— Девица, девица! Отдай мою стрелку.

Она говорит ему:

— Возьми меня замуж!

Другой стрельнул, его стрелка упала к купцу на двор, и подняла её купцова дочь. Он пошёл просить:

— Девица, девица! Отдай мою стрелку.

Она говорит:

— Возьми меня за себя замуж!

Третий стрельнул, и стрелка его упала в болото, и взяла её лягушка. Он пошёл просить:

— Лягушка, лягушка! Отдай мою стрелку!

Она говорит:

— Возьми меня замуж!

‎Вот они пришли к отцу и сказали, кто куда попал, а меньшой сказал, что стрелка его попала к лягушке в болото.

— Ну, — говорит отец, — знать твоя судьба такая.

Вот он женил их и сделал пир. На пиру молодые снохи стали плясать; старшая плясала-плясала, махнула рукой — свекра ушибла; другая плясала-плясала, махнула рукой — свекровь ушибла; третья, лягушка, стала плясать, махнула рукой — явились луга и сады; так все и ахнули!

‎Вот стали они ложиться спать. Лягушка скинула свою лягушечью кожуринку^[12] и стала человеком. Муж её взял эту кожуринку и бросил в печь. Кожуринка закурилась. Лягушка учуяла^[13], схватила её, осерчала на мужа, Ивана-царевича, и говорит:

— Ну, Иван-царевич, ищи ж меня в седьмом царстве. Железные сапоги износи и три железных просвиры^[14] сгложи!

Спорхнула и улетела.

‎Вот, делать нечего, пошёл искать, взял железные сапоги и три железных просвиры. Шёл-шёл, сапоги железные износил и три просвиры железных сглодал и опять захотел есть. Встречается щука. Он говорит ей:

— Я есть хочу, я тебя съем!

— Нет, не ешь меня, я тебе сгожусь.

Пошёл дальше; встречается медведь. Иван-царевич говорит ему:

— Я есть хочу, я тебя съем!

— Нет, не ешь меня, я тебе сгожусь.

Иван-царевич пошёл опять голодный; летит соколиха. Он говорит ей:

— Я тебя съем!

— Нет, не ешь меня; я тебе сгожусь.

Опять так пошёл; ползёт рак. Иван-царевич говорит:

— Я тебя съем!

— Нет, не ешь меня; я тебе сгожусь.

‎Иван-царевич опять пошёл. Стоит избушка; он взошёл в неё. Там сидит старушка и спрашивает его:

— Что, Иван-царевич, дело пытаешь или от дела лытаешь^[15]?

Иван-царевич говорит:

— Ищу лягушку, жену свою.

Старушка говорит:

— Ой, Иван-царевич, она тебя хочет известь; я её мать. Поди же ты, Иван-царевич, за́ море; там лежит камень, в этом камне сидит утка, в этой утке яичко; возьми это яичко и принеси ко мне.

Вот он пошёл за́ море; пришёл к морю и говорит:

— Где моя щука? Она б мне рыбий мост настелила.

Откуда ни возьмись щука, настелила рыбий мост. Он по нём пришёл к камню, бил, бил — не расшиб и говорит:

— Где мой медведь? Он бы мне расколол его.

Явился медведь и ну колоть — расколол. Утка выскочила оттуда и улетела. Иван-царевич говорит:

— Где моя соколиха? Она б мне утку поймала и принесла.

Смотрит, а соколиха тащит ему утку. Он взял, разрезал её, вынул яичко, стал мыть его и уронил в воду.

— Где мой рак? — говорит Иван-царевич, — он бы достал мне яичко!

Смотрит, а рак несёт ему яичко, он взял и пошёл к старушке в избушку, отдал ей яичко. Она замесила и испекла из него пышечку; а Ивана-царевича посадила в коник^[16] и приказала:

— Вот скоро твоя лягушка прилетит, а ты молчи и вставай, когда я велю.

Вот он сел в коник. Прилетела лягушка, железным пихтелем^[17] стучит и говорит:

— Фу! Русским духом пахнет; каб Иван-царевич попался, я б его разорвала!

Мать-старушка говорит ей:

— Ну это ты по Руси летала, русского духу нахваталась. На вот, закуси этой пышечки.

Она съела эту пышечку — остались одни крошечки — и говорит:

— Где мой Иван-царевич? Я по нём соскучилась. Я б с ним вот этой крошечкой поделилась.

Мать велела выйти Ивану-царевичу; он вышел. Лягушка подхватила его под крылышко и улетела с ним в седьмое царство жить.

269^[18]

В некотором царстве, в некотором государстве жил да был царь с царицею; у него было три сына — все молодые, холостые, удальцы такие, что ни в сказке сказать, ни пером написать; младшего звали Иван-царевич. Говорит им царь таково слово:

— Дети мои милые, возьмите себе по стрелке, натяните тугие луки и пустите в разные стороны; на чей двор стрела упадёт, там и сватайтесь.

Пустил стрелу старший брат — упала она на боярский двор, прямо против девичья терема; пустил средний брат — полетела стрела к купцу на двор и остановилась у красного крыльца, а на том крыльце стояла душа-девица, дочь купеческая; пустил младший брат — попала стрела в грязное болото, и подхватила её лягуша-квакуша. Говорит Иван-царевич:

— Как мне за себя квакушу взять? Квакуша не ровня мне!

— Бери! — отвечает ему царь. — Знать, судьба твоя такова.

‎Вот поженились царевичи: старший на боярышне, средний на купеческой дочери, а Иван-царевич на лягуше-квакуше. Призывает их царь и приказывает:

— Чтобы жёны ваши испекли мне к завтрему по мягкому белому хлебу.

Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

— Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? — спрашивает его лягуша. — Аль услышал от отца своего слово неприятное?

— Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал тебе к завтрему изготовить мягкий белый хлеб.

— Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать; утро вечера мудренее!

Уложила царевича спать да сбросила с себя лягушечью кожу — и обернулась душой-девицей, Василисой Премудрою; вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом:

— Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь, приготовьте мягкий белый хлеб, каков ела я, кушала у родного моего батюшки.

‎Наутро проснулся Иван-царевич, у квакуши хлеб давно готов — и такой славный, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Изукрашен хлеб разными хитростями, по бокам видны города царские и с заставами. Благодарствовал царь на том хлебе Ивану-царевичу и тут же отдал приказ трём своим сыновьям:

— Чтобы жёны ваши соткали мне за единую ночь по ковру.

Воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

— Ква-ква, Иван-царевич! Почто так кручинен стал? Аль услышал от отца своего слово жёсткое, неприятное?

— Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка приказал за единую ночь соткать ему шёлковый ковёр.

— Не тужи, царевич! Ложись-ка спать-почивать; утро вечера мудренее!

Уложила его спать, а сама сбросила лягушечью кожу — и обернулась душой-девицей, Василисою Премудрою; вышла на красное крыльцо и закричала громким голосом:

— Мамки-няньки! Собирайтесь, снаряжайтесь шёлковый ковёр ткать — чтоб таков был, на каком я сиживала у родного моего батюшки!

‎Как сказано, так и сделано. Наутро проснулся Иван-царевич, у квакушки ковёр давно готов — и такой чудный, что ни вздумать, ни взгадать, разве в сказке сказать. Изукрашен ковёр златом-се́ребром, хитрыми узорами. Благодарствовал царь на том ковре Ивану-царевичу и тут же отдал новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на смотр вместе с жёнами. Опять воротился Иван-царевич невесел, ниже плеч буйну голову повесил.

— Ква-ква, Иван-царевич! Почто кручинишься? Али от отца услыхал слово неприветливое?

— Как мне не кручиниться? Государь мой батюшка велел, чтобы я с тобой на смотр приходил; как я тебя в люди покажу!

— Не тужи, царевич! Ступай один к царю в гости, а я вслед за тобой буду, как услышишь стук да гром — скажи: это моя лягушонка в коробчонке едет.

‎Вот старшие братья явились на смотр с своими жёнами, разодетыми, разубранными; стоят да с Ивана-царевича смеются:

— Что ж ты, брат, без жены пришёл? Хоть бы в платочке принёс! И где ты этакую красавицу выискал? Чай, все болота исходил?

Вдруг поднялся великий стук да гром — весь дворец затрясся; гости крепко напугались, повскакивали с своих мест и не знают, что им делать; а Иван-царевич говорит:

— Не бойтесь, господа! Это моя лягушонка в коробчонке приехала.

Подлетела к царскому крыльцу золоченая коляска, в шесть лошадей запряжена, и вышла оттуда Василиса Премудрая — такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать! Взяла Ивана-царевича за́ руку и повела за столы дубовые, за скатерти браные.

‎Стали гости есть-пить, веселиться; Василиса Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила; закусила лебедем да косточки за правый рукав спрятала. Жёны старших царевичей увидали её хитрости, давай и себе то ж делать. После, как пошла Василиса Премудрая танцевать с Иваном-царевичем, махнула левой рукой — сделалось озеро, махнула правой — и поплыли по воде белые лебеди; царь и гости диву дались. А старшие невестки пошли танцевать, махнули левыми руками — забрызгали, махнули правыми — кость царю прямо в глаз попала! Царь рассердился и прогнал их нечестно.

‎Тем временем Иван-царевич улучил минуточку, побежал домой, нашёл лягушечью кожу и спалил её на большом огне. Приезжает Василиса Премудрая, хватилась — нет лягушечьей кожи, приуныла, запечалилась и говорит царевичу:

— Ох, Иван-царевич! Что же ты наделал? Если б немножко ты подождал, я бы вечно была твоею; а теперь прощай! Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве — у Кощея Бессмертного.

Обернулась белой лебедью и улетела в окно.

‎Иван-царевич горько заплакал, помолился богу на все на четыре стороны и пошёл куда глаза глядят. Шёл он близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли — попадается ему навстречу старый старичок:

— Здравствуй, — говорит, — добрый мо́лодец! Чего ищешь, куда путь держишь?

Царевич рассказал ему своё несчастье.

— Эх, Иван-царевич! Зачем ты лягушью кожу спалил? Не ты её надел, не тебе и снимать было! Василиса Премудрая хитрей, мудрёней своего отца уродилась; он за то осерчал на неё и велел ей три года квакушею быть. Вот тебе клубок; куда он покатится — ступай за ним смело.

‎Иван-царевич поблагодарствовал старику и пошёл за клубочком. Идёт чистым полем, попадается ему медведь.

— Дай, — говорит, — убью зверя!

А медведь провещал ему:

— Не бей меня, Иван-царевич! Когда-нибудь пригожусь тебе.

Идёт он дальше, глядь, — а над ним летит селезень; царевич прицелился из ружья, хотел было застрелить птицу, как вдруг провещала она человечьим голосом:

— Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сама пригожусь.

Он пожалел и пошёл дальше. Бежит косой заяц; царевич опять за ружьё, стал целиться, а заяц провещал ему человечьим голосом:

— Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе сам пригожусь.

Иван-царевич пожалел и пошёл дальше — к синему морю, видит — на песке лежит, издыхает щука-рыба.

— Ах, Иван-царевич, — провещала щука, — сжалься надо мною, пусти меня в море.

Он бросил её в море и пошёл берегом.

‎Долго ли, коротко ли — прикатился клубочек к избушке; стоит избушка на куриных лапках, кругом повёртывается. Говорит Иван-царевич:

— Избушка, избушка! Стань по-старому, как мать поставила, — ко мне передом, а к морю задом.

Избушка повернулась к морю задом, к нему передом. Царевич взошёл в неё и видит: на печи, на девятом кирпичи, лежит баба-яга костяная нога, нос в потолок врос, сопли через порог висят, титьки на крюку замотаны, сама зубы точит.

— Гой еси, добрый мо́лодец! Зачем ко мне пожаловал? — спрашивает баба-яга Ивана-царевича.

— Ах ты, старая хрычовка! Ты бы прежде меня, доброго мо́лодца, накормила-напоила, в бане выпарила, да тогда б и спрашивала.

‎Баба-яга накормила его, напоила, в бане выпарила; а царевич рассказал ей, что ищет свою жену Василису Премудрую.

— А, знаю! — сказала баба-яга. — Она теперь у Кощея Бессмертного; трудно её достать, нелегко с Кощеем сладить: смерть его на конце иглы, та игла в яйце, то яйцо в утке, та утка в зайце, тот заяц в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и то дерево Кощей как свой глаз бережёт.

‎Указала яга, в каком месте растёт этот дуб; Иван-царевич пришёл туда и не знает, что ему делать, как сундук достать? Вдруг откуда не взялся — прибежал медведь и выворотил дерево с корнем; сундук упал и разбился вдребезги, выбежал из сундука заяц и во всю прыть наутёк пустился; глядь — а за ним уж другой заяц гонится, нагнал, ухватил и в клочки разорвал. Вылетела из зайца утка и поднялась высоко-высоко; летит, а за ней селезень бросился, как ударит её — утка тотчас яйцо выронила, и упало то яйцо в море. Иван-царевич, видя беду неминучую, залился слезами; вдруг подплывает к берегу щука и держит в зубах яйцо; он взял то яйцо, разбил, достал иглу и отломил кончик: сколько ни бился Кощей, сколько ни метался во все стороны, а пришлось ему помереть! Иван-царевич пошёл в дом Кощея, взял Василису Премудрую и воротился домой. После того они жили вместе и долго и счастливо.

Примечания

Оглавление:

1.Сказка о лягушке и богатыре (П. Тимофеев. Сказки русские (1787 г.))

2. Царевна-лягушка (в сборнике русских сказок Афанасьева – №267)

3. Царевна-лягушка (в сборнике русских сказок Афанасьева – №268)

4. Царевна-лягушка (в сборнике русских сказок Афанасьева – №269)

5. Царевна-лягушка (в сборнике русских сказок Афанасьева – №269 – литературная обработка)

Сказка о лягушке и богатыре

(П. Тимофеев. Сказки русские (1787))

В некотором царстве, в некотором было государстве жил король, и у того короля не было жены; но он имел у себя трех любимиц, от которых получил по сыну. Король сему весьма обрадовался и сделал великий пир для всех министров. Потом отдал их воспитывать с великим рачением. А как уже взошли все трое его дети в совершенный возраст, то король любил их всех равно, как одного, так и другого, и не знал, которому из них поручить вместо себя правление государства. Но матери их жили между собою не согласно, ибо всякой хотелось, чтобы сын ее был наследником. Король же, видя их несогласие, не знал, как сделать, чтоб они были в согласии.

Наконец, выдумал король, и призвал к себе всех трех сыновей, и говорил им: «Любезнейшие дети! Вы теперь все на возрасте, то время вам думать о невестах». Дети его отвечали: «Милостивый государь наш батюшка! Мы находимся в ваших повелениях, и что вы нам прикажете, то мы и будем делать». Тогда король говорил им: «Сделайте, любезные дети, себе по стреле и надпишите на них надпись; выдьте из города в заповедные луга и выстрелите в разные стороны; чья стрела в которую полетит сторону, в какой город и в чей дом — в министерский или генеральский, то уже та и невеста, и тот город отдается в полное тому владение». Дети, выслушав от него все и будучи весьма довольны его выдумкой, сделали себе по стреле и надписали надпись.

А после как они совсем поспели, то вышли они в заповедный луг, и прежде выстрелил большой брат в правую сторону, середний в левую, а меньшой брат, который назывался Иван-богатырь, пустил свою стрелу прямо; но она полетела в сторону. После того пошли все братья к своему отцу и рассказали ему, который в которую сторону пустил свою стрелу. Отец, выслушав от них, приказал им идти искать своих стрел. И так дети пошли в разные стороны. Большой брат нашел свою стрелу у одного министра в доме, у которого была дочь великая красавица, и принц взял ее и повез к своему отцу. Середний брат нашел свою стрелу в доме одного генерала, у которого была дочь также прекрасная, и принц взял ее и повез к королю, своему отцу. И как приехали оба принца, то король с великим торжеством праздновал их свадьбы.

Но меньшой его сын не мог найти своей стрелы, и был чрезвычайно печален, и положил намерение, чтоб не возвращаться к отцу до тех пор, пока не найдет своей стрелы. И ходил два дни по лесам и по горам, а на третий день зашел в превеличайшее болото. И как шел он по тому болоту дале, то и начал вязнуть. Иван-богатырь, видя такую опасность, не знал, что делать, и стал смотреть на все стороны, где бы лучше ему было выйти из того болота. Наконец увидел сделанный из тростнику маленький шалашик, весьма удивился и говорил сам себе: «Конечно, тут какой-нибудь живет пустынник или пастух, который отстал от своего стада». И чтоб увериться точно, то стал тихонько подходить к тому шалашу. И как подошел и взглянул в тот шалаш, то и увидел в нем пребольшую лягушку, которая держала его стрелу во рту. Иван-богатырь, увидя лягушку, хотел бежать от шалаша и отступиться от своей стрелы, но лягушка закричала: «Ква, ква, Иван-богатырь, взойди ко мне в шалаш и возьми свою стрелу». Иван-богатырь весьма испужался и не знал, что делать, но лягушка говорила ему: «Ежели ты не взойдешь ко мне в шалаш, то не выйдешь вечно из сего болота». Иван-богатырь ответствовал ей, что ему нельзя войти в шалаш, потому что не может пройти за малостию шалаша. Лягушка, не говоря ему ни слова, перекувырнулась, и в то самое время сделалась из шалаша раскрашенная беседка. Иван-богатырь, видя сие, весьма удивился и принужден был взойти в ту беседку, в которой увидел пребогатую софу и сел на нее. Лягушка тотчас ему говорила: «Я знаю, Иван-богатырь, что ты имеешь нужду в пище, потому что ты третий день как не ел» (что и в самом деле было, ибо как он искал свою стрелу, то и не ел все три дни). Лягушка тотчас перекувырнулась, и в ту ж минуту принесли стол со всяким кушаньем и напитками. Иван-богатырь сел за стол, а лягушка во все то время, как он ел, сидела на земле. Потом как встал он из-за стола, то лягушка опять перекувырнулась, и в тот час стол вынесли. После того лягушка говорила: «Слушай, Иван-богатырь, стрела твоя попала ко мне, то и должен ты взять меня в замужество».

Иван-богатырь весьма опечалился и думал сам в себе: «Как мне взять за себя лягушку; нет, я лучше скажу ей, что мне ее взять за себя никак нельзя». Но лягушка говорила: «Ежели ты не женишься на мне, то уверяю тебя, что ты не выйдешь из этого болота никогда». Иван-богатырь больше прежнего запечалился и не знал, что делать. Наконец, вздумал он ее обмануть и говорил ей: «Послушай, лягушка, я тебя возьму за себя замуж, только наперед отдай мне стрелу, и я отнесу ее к моему отцу, и скажу, что моя стрела попала к тебе». Но лягушка говорила: «Нет, ты меня обманываешь и хочешь взять у меня стрелу, а потому уже и не придешь. Но я уверяю тебя, что ежели ты не возьмешь меня за себя, то тебе не выйти из этой беседки». Иван-богатырь испужался и думал сам в себе: «Конечно, эта лягушка какая-нибудь волшебница, — притом не знал, что делать. — Когда уже я столько несчастлив, что моя стрела попала к ней, то уже так и быть, что брать ее за себя». Напоследок сказал лягушке, что он соглашается взять ее за себя. И как скоро проговорил сии слова, то лягушка спустила с себя ту кожу и сделалась великою красавицею. Потом говорила: «Вот, любезный Иван-богатырь, какова я есть, но что я ношу на себе лягушечью кожу, то это только будет днем, а ночью я всегда буду так, как теперь меня видишь». Иван-богатырь, видя перед собою такую красавицу, весьма обрадовался и подтверждал ей клятвенно, что он возьмет ее за себя.

После того разговаривали они между собою довольное время, а потом говорила она ему: «Теперь время уже тебе идти во дворец, а я превращусь опять в лягушку, и ты меня возьми и неси с собою». После того надела она на себя ту лягушечью кожу и сделалась лягушкою. Иван-богатырь увидел в беседке старенькую коробченку, и, посадя в нее лягушку, вышел он из беседки и пошел в свое государство. И как пришел он в город, а потом во дворец, король, увидя его, весьма обрадовался о его возвращении. И как Иван-богатырь взошел в покои, то король спрашивал его о стреле, но сын ему отвечал с печальным видом: «Милостивый государь мой батюшка! Моя стрела попала к лягушке, которую я и принес по вашему приказанию. Ибо вы приказывали, чтоб всякий из нас по найдении своей стрелы привез бы вам свою невесту, то я и принес свою лягушку». Братья и невестки его стали над ним смеяться, а король начал его уговаривать, чтоб он бросил лягушку и взял бы генеральскую или министерскую дочь. Невестки стали ему представлять — одна свою племянницу, а другая свою сродственницу. Но Иван-богатырь просил своего отца, чтоб позволил ему жениться на лягушке. И как король не мог его уговорить, то и позволил. И как пришел тот день, в который Иван-богатырь должен был жениться, то он поехал в карете, а лягушку понесли на золотом блюде во дворец. После того как Иван-богатырь откушал во дворце и пошел в свои комнаты, и как ночь наступила, то лягушка сняла с себя кожурину и сделалась красавицею; а как день наступил, то сделалась опять лягушкою. Иван-богатырь жил с своею лягушкою несколько времени благополучно и нимало не огорчался тем, что жена его была днем лягушкою.

После того спустя долгое время после их свадьбы в один день приказал король призвать к себе всех сыновей. И как дети его пришли, то он говорил им: «Любезные дети! Вы теперь все трое женаты, то желаю я износить от ваших жен, а моих невесток по рубашке, и чтоб поспели к завтрему». Потом король дал им по куску полотна. Дети приняли от него полотно, и всякий понес к своей жене. Большие Ивана-богатыря братья принесли полотно к своим женам и сказали: «Батюшка велел вам сшить из этого полотна по рубашке, и чтоб к завтрему поспели». Жены их приняли полотно и стали кликать нянюшек, мамушек и сенных красных девушек, чтоб помогли им сшить по рубашке. Тотчас нянюшки их и мамушки прибежали и начали делать: которая кроила, а которая шила. А они между тем послали к лягушке девку-чернавку посмотреть, как она будет шить рубашку. И как девка пришла к Ивану-богатырю в комнаты, в то время принес он полотно и, будучи весьма печален, положил его на стол.

Лягушка, видя его печальна, говорила: «Что ты, Иван-богатырь, так печален?» А он ей отвечал: «Как мне не быть печальному: батюшка приказал из этого полотна сшить себе рубашку, и чтоб к завтрему поспела». Лягушка, выслушав от него, сказала: «Не плачь, не тужи, Иван-богатырь, ложись да спи, утро вечера мудренее, все будет исправно».

После того лягушка схватила ножницы и изрезала все полотно на маленькие лоскуточки, потом отворила окошко, бросила на ветер и сказала: «Буйные ветры! Разнесите лоскуточки и сшейте свекору рубашку». Девка-чернавка пришла к ее невесткам и говорила: «Ах, милостивые государыни! Лягушка все полотно изрезала в маленькие лоскуточки и кинула за окошко». Невестки смеялись заочно над лягушкой и говорили: «Что-то муж ее завтре к королю принесет». Потом начали они шить свои рубашки; и как день тот прошел и Иван-богатырь встал, то лягушка подала ему сорочку и сказала: «Вот, любезный Иван-богатырь, понеси сорочку своему батюшке». И как Иван-богатырь взял сорочку и понес ее к своему отцу, вскоре после его принесли братья свои сорочки. И как проснулся король, то и вошли все трое его дети, и сперва поднес большой брат своему отцу сорочку, и король посмотрел на нее и говорил: «Эта сорочка сшита так, как обыкновенно шьют». Потом посмотрел у другого сына сорочку и сказал, что и эта сшита не лучше той. А как подал ему меньшой сын свою сорочку, то король не мог довольно надивиться, ибо нельзя было найти ни одного шва, и сказал: «Эту сорочку подавайте мне в самые торжественные праздники, а те две сорочки наряду с прочими подавайте».

Потом спустя несколько времени призвал к себе своих сыновей и говорил им: «Любезные дети! Я желаю знать, умеют ли ваши жены золотом и серебром шить, и для того вот вам серебра, золота и шелку, и чтоб из этого сделан был ковер и поспел бы к завтрему». Дети приняли от него золото, серебро и шелк, и братья Ивана-богатыря отнесли к своим женам и сказали, чтоб к завтрему вышили по ковру. Жены их начали кликать нянюшек и мамушек и сенных красных девушек, чтоб пособили вышивать им ковры. Тотчас девушки пришли и начали вышивать ковры, кто золотом, кто серебром, а кто шелком. Между тем послали девку-чернавку посмотреть, что делает лягушка. Девка-чернавка по их приказанию пошла в комнаты Ивана-богатыря; в то время принес он от отца своего данное ему для ковра золото, серебро и шелк и весьма был печален. Лягушка, сидя на стуле, говорила: «Ква, ква, ква, Иван-богатырь, что ты так запечалился?» Иван-богатырь ей отвечал: «Как мне не печалиться; батюшка велел сделать из этого серебра, золота и шелку ковер, и чтоб к завтрему поспел». Лягушка говорила: «Не плачь, не тужи, Иван-богатырь, ложись спать, утро вечера мудренее». После того взяла лягушка ножницы, шелк весь изрезала, серебро и золото изорвала, и бросила за окошко и сказала: «Буйные ветры! Принесите мне тот ковер, которым батюшка мой окошки закрывал». Потом лягушка хлопнула окошком и села опять на стул. Девка-чернавка, которая прислана была от тех двух невесток, видя, что больше ничего нет, пошла и сказала: «Ах! Милостивые государыни, я не знаю, за что лягушку хвалят; она ничего не умеет сделать, и данное для ковра Ивану-богатырю она все изрезала, изорвала и бросила за окошко, притом сказала, чтоб ветры принесли ей тот ковер, которым ее отец окошки закрывал». Невестки, выслушав все от девки-чернавки, вздумали сами так сделать, ибо они знали, что, по ее словам, ветры сшили ей и рубашку, то они думали, что и им так же ветры будут послушны, как лягушке, и вышьют им по ковру. Потом взяли золото, серебро и шелк, изрезали, изорвали и кинули за окошко, притом кричали: «Буйные ветры! Принесите нам те ковры, которыми батюшки наши окошки закрывали». После того закрыли окошки, сели и дожидались ковров.

Но как они ждали долгое время, и видя, что ветры ковры их не несут, принуждены были послать в город, чтоб купить золота, серебра и шелку. И как принесли, то сели обе невестки и кликнули девушек и начали вышивать, которая шелком, которая серебром, а которая золотом. И как день тот прошел, а на другой день Иван-богатырь как скоро встал, то лягушка подала ему ковер и сказала: «Возьми, Иван-богатырь, и отнеси к своему отцу». Иван-богатырь взял ковер, понес во дворец и дожидался своих братьев, ибо у них ковры еще не поспели. Но как их дошили, то и принесли его братья свои ковры. И как король проснулся, то дети вошли с своими коврами, и король принял прежде от большого своего сына и, посмотря, сказал: «Этот ковер годится во время дождя лошадей покрывать». Потом посмотрел у середнего своего сына ковер и сказал: «Этот ковер постилать надобно в передней комнате, и чтоб приезжающие во дворец обтирали об него ноги». Потом принял от меньшого сына, Ивана-богатыря, ковер, и, смотря на него, весьма удивился, и сказал: «Этот ковер надобно постилать в самые торжественные дни ко мне на стол». Потом приказал Ивана-богатыря ковер спрятать и беречь, а те ковры отдал назад Ивана-богатыря братьям и сказал: «Отнесите свои ковры к женам и скажите им, чтоб они берегли их для себя».

После того говорил король всем детям: «Теперь, любезные дети, хочу я иметь по хлебу, их руками испеченному, и чтоб к завтрему поспели». Дети, выслушав от короля, пошли в свои покои, и два брата Ивана-богатыря, пришедши в покои к своим женам, сказали, что король велел им испечь к завтрему по хлебу. А они как услышали от своих мужьев, то послали девку-чернавку к лягушке посмотреть, как она будет делать. Девка-чернавка пришла по их приказанию в комнаты Ивана-богатыря, и в то время пришел Иван-богатырь в свои комнаты весьма печален, что видя, лягушка говорила: «Ква, ква, ква, Иван-богатырь, что ты так запечалился?» Иван-богатырь ей отвечал: «Как мне, лягушка, не печалиться: батюшка приказал, чтоб ты испекла хлеб, то кто испечет вместо тебя?» Лягушка как услышала, то говорила: «Не плачь и не тужи, Иван-богатырь, я все сделаю». Потом велела принести муки, квашню и воды; и как все было принесено, тогда лягушка всыпала муку в квашню, а потом влила воду и растворила раствор, и вылила в холодную печь, и заслонила заслонкой, и сказала: «Испекись, хлеб, чист, рыхл и бел, как снег».

После того села лягушка на стул, а девка-чернавка высмотрела все, пошла обратно к ее невесткам, а пришедши, сказала: «Милостивые государыни, я не знаю, за что лягушку хвалит король, она ничего не умеет делать». Потом рассказала девка-чернавка, что лягушка делала; а они, выслушав все, вздумали сами так сделать, как и лягушка, и приказали принести муки, квашню и воды; и как все было принесено, всыпала каждая в свою квашню, развели холодною водою, вылили в холодные печи, потом закрыли заслонками печи и сказали, чтоб испеклись их хлебы чисты, рыхлы и белы, как снег. Но как растворили они на холодной воде, а притом влили в холодные же печи, то растворы их расплылись по печам, что видя, они приказали опять принесть муки, и растворили уже на горячей воде, и велели истопить печки, и посадили свои хлебы. Но как они очень спешили, то у одной весь хлеб сгорел, а у другой совсем сырой; лягушка же вынула свой хлеб из печи и чист, и рыхл, и бел, как снег. Иван-богатырь взял у лягушки хлеб и понес к своему отцу. Потом пришли и братья и принесли свои хлебы, и как скоро король встал, то и вошли они с своими хлебами. Король, приняв от большого сына хлеб и посмотря на него, сказал: «Этот хлеб можно есть людям только от нужды». Потом принял от середнего сына хлеб и, посмотря на него, сказал: «Этот хлеб также не хорош». Потом принял от меньшого сына хлеб и, посмотря на него, сказал: «Этот хлеб подавайте мне к столу, когда у меня будут гости». После того, оборотясь к тем двум сыновьям, сказал им: «Надобно признаться, любезные дети, что хотя ваши жены и прекрасны, но с лягушкою сравнить их нельзя».

Потом говорил: «Любезные дети! Как ваши жены для меня сделали все то, что я приказывал, то в благодарность им прошу вас, чтоб завтрашний день вы привезли их ко мне во дворец откушать».

Так же и Ивану-богатырю приказал, чтоб и он привез свою лягушку. После того дети пошли по своим комнатам, и как пришел Иван-богатырь, весьма запечалился и думал сам в себе: «Как я повезу ее с собою во дворец?» Лягушка, сидя на стуле, говорила: «Ква, ква, ква, Иван-богатырь, что ты о чем так запечалился?» Иван-богатырь отвечал: «Как мне не печалиться, батюшка приказал всем нам завтрашний день приехать к нему во дворец кушать с женами, то как я повезу тебя к батюшке?» На что лягушка сказала: «Не плачь и не тужи, Иван-богатырь, утро вечера мудренее, ложись да спи». Иван-богатырь более ничего не говорил, и на другой день как стал собираться во дворец, то лягушка говорила: «Ежели король увидит какой богатый экипаж и пойдет сам встречать, то ты скажи ему: „Не трудись, батюшка, это, дескать, тащится, знать, моя лягушенька в коробчонке“». После того Иван-богатырь собрался совсем и поехал во дворец, а те две ее невестки послали опять девку-чернавку посмотреть, в чем лягушка поедет. Девка-чернавка пришла в комнаты и смотрела, что лягушка делала; в то время лягушка открыла окошко и кликнула громким голосом: «Ох вы, буйные ветры! Полетите в мое государство и скажите, чтоб приехала та пребогатая парадная карета со всем прибором и чтоб были те лакеи, гайдуки, скороходы и вершники, которые езжали в параде с моим батюшкой». После того лягушка хлопнула окошком и села на стул. И вдруг девка-чернавка увидела, что приехала пребогатая карета, а с нею приехали лакеи, гайдуки, скороходы и вершники, и все были в пребогатом платье. И пошла девка-чернавка к ее невесткам, и пересказала им все, а они, выслушав от нее, вздумали и сами так же сделать, и открыли окошки, и начали кричать: «Буйные ветры! Полетите и скажите, чтоб приехали те пребогатые парадные кареты и чтоб были те лакеи, гайдуки, скороходы и вершники, которые езжали с нашими батюшками в параде». После того закрыли окошки и дожидались; но ветры их не слушались, и кареты их не ехали, что видя, они приказали заложить уже своих лошадей и поехали во дворец.

И как уже все съехались и дожидались лягушки, то вдруг увидели, что скачут вершники, бегут скороходы; потом ехала пребогатая парадная карета. И как король увидел, то подумал, что какой-нибудь едет король или принц, и пошел сам встречать. Но Иван-богатырь говорил: «Не трудись, батюшка, и не ходите, это, знать, тащится моя лягушонка в коробчонке». И как подъехала та карета ко крыльцу, то и вышла из кареты Ивана-богатыря жена прекрасная, и как взошла в комнаты, то все удивились, и король весьма обрадовался, увидя меньшую свою невестку.

После того сели за стол и стали кушать, то лягушка, что не допьет, то за рукав льет, что не доест, то кости за другой клала. Что видя те две ее невестки, стали и они так же делать, что не допивали, то за рукав лили, а что не доедали, то кости за другой клали. Потом как встали из-за стола, то заиграла преогромная музыка, и лягушка пошла танцевать; и как одним рукавом махнула, то вдруг сделалось на аршин высоты воды в той зале, потом как махнула другим рукавом, то поплыли по воде гуси и лебеди, что видя, все не могли надивиться ее хитрости. И как она оттанцевала, то все оное и пропало.

Тогда пошли танцевать те две невестки, и как махнули своими рукавами, то всех облили и обрызгали, а потом как в другой раз махнули своими рукавами, то костьми всем глаза повыбивали, что видя, все стали смеяться над ними. И в то время Иван-богатырь вздумал сжечь жены своей лягушечью кожу, думая, что как кожицы не будет, то и останется она такова, какова была во дворце. И для того притворился больным и поехал изо дворца в свой дом. И как приехал, то взошел в комнаты и нашел лягушечью кожу, тотчас ее сжег. В то время узнала его жена и притворилась больною; поехала домой, и как приехала, то бросилась искать своей кожуринки, и, не нашед ее нигде, говорила: «Ну, Иван-богатырь, когда ты не мог потерпеть малое время, то теперь ищи меня за тридевять земель в тридесятом царстве, в Подсолнечном государстве, и знай, что меня зовут Василиса Премудрая». После сих слов она пропала, и Иван-богатырь плакал неутешно. Потом поехал к своему отцу во дворец и рассказал ему про свои несчастия. Король, слыша от него, весьма сожалел о потере своей невестки.

Иван-богатырь сказал королю, своему отцу, что он намерен идти искать свою супругу. Король ему не прекословил, и Иван-богатырь пошел ее искать. И шел он, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Наконец пришел он к избушке, которая стояла на курьих ножках, сама повертывалась. Иван-богатырь говорил: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом». И по его речам избушка остановилась, Иван-богатырь взошел в избушку и увидел, что сидела Баба-Яга и говорила сердитым голосом: «Доселева русского духа слыхом не слыхивано и видом не видывано, а нынече русский дух в очах проявляется». Потом спрашивала у него: «Что ты, Иван-богатырь, волею или неволею?» Иван-богатырь отвечал, что сколько волею, а вдвое того неволею. Потом рассказал, чего он ищет. Тогда Баба-Яга говорила: «Жаль мне тебя, Иван-богатырь, изволь, я тебе услужу и покажу тебе твою супругу, ибо она ко мне прилетает каждый день для отдыху. Только смотри, как она будет отдыхать, то ты в то время старайся ее поймать за голову, и как поймаешь, то она начнет превращаться лягушкой, жабой и змеей и прочими гадами, то ты все не опускай, а напоследок превратится она в стрелу, то ты возьми ту стрелу и переломи ее на колено: тогда уже она будет вечно твоя».

Иван-богатырь благодарил ее за наставление. После того Баба-Яга спрятала Ивана-богатыря, и лишь успела его спрятать, то и прилетела к ней Василиса Премудрая. Иван-богатырь вышел из того места и подошел тихонько к Василисе Премудрой и ухватил ее за голову, что видя, она начала оборачиваться лягушкою, жабою, а потом и змеею. И Иван-богатырь испугался и опустил. Тогда Василиса Премудрая в ту же минуту пропала, а Баба-Яга ему говорила: «Когда ты не умел ее держать, то поди ж к моей сестре, к которой она летает отдыхать».

Иван-богатырь пошел от нее и весьма сожалел, что он упустил Василису Премудрую, и шел долгое время, наконец пришел к избушке, которая стояла на курьих ножках, сама повертывалась. Иван-богатырь избушке говорил: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом». И как избушка остановилась, то Иван-богатырь взошел в избушку и увидел, что в переднем углу сидела Баба-Яга и говорила сердитым голосом: «Доселева русского духу слыхом не слыхивано и видом не видывано, а нынече русский дух в очах проявляется». Потом спрашивала его: «Что ты, Иван-богатырь, волею или неволею?» Иван-богатырь отвечал: «Сколько волею, а вдвое неволею». И рассказал ей, зачем он пришел. Баба-Яга, выслушав от него все, говорила: «Слушай, Иван-богатырь, я тебя уверяю, что ты здесь увидишь свою супругу, только ты смотри и не опусти ее». Потом спрятала его Баба-Яга, и лишь успела спрятать, то и прилетела Василиса Премудрая к ней отдыхать. В то время Иван-богатырь вышел и подошел тихонько к Василисе Премудрой, ухватил ее за руку. Тогда она начала оборачиваться разными гадами, то Иван-богатырь все держал, а как Василиса Премудрая обратилась ужом, то он испужался и опустил ее из рук. Как Иван-богатырь опустил, то Василиса Премудрая в ту ж минуту пропала. Тогда Баба-Яга говорила: «Ну, Иван-богатырь, когда ты не умел ее держать, то поди ж теперь к третьей нашей сестре, потому что она уже к ней будет прилетать».

Иван-богатырь пошел от нее весьма печален, и шел он путем-дорогою, долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли, скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается. Наконец пришел он к избушке, которая стояла на курьих ножках, сама повертывалась. Иван-богатырь говорил: «Избушка, избушка, стань к лесу задом, а ко мне передом». Избушка остановилась, а Иван-богатырь взошел в избушку и увидел в переднем углу сидящую Бабу-Ягу, которая говорила весьма сердитым голосом: «Доселева русского духу слыхом не слыхивано и видом не видывано, а нынече русский дух в очах совершается». Потом спрашивала: «Что ты, Иван-богатырь, волею или неволею?» Иван-богатырь отвечал, что сколько волею, а вдвое того неволею. Потом рассказал ей, чего он ищет. И как выслушала Баба-Яга, то сказала: «Слушай, Иван-богатырь, жена твоя прилетит ко мне в нынешний день для отдыху, то ты в то время лови ее за руку, и как скоро поймаешь, держи ее крепче и не упускай. Хотя она и будет оборачиваться разными гадами, но ты держи и не упускай, а как она превратится в стрелу, то ты возьми стрелу и переломи ее надвое, и тогда она уже будет вечно твоя. Ежели ж ты, Иван-богатырь, опустишь ее, то уже, никогда не получишь». Иван-богатырь благодарил ее за наставление, и Баба-Яга спрятала его, и лишь только успела его спрятать, то и прилетела к ней Василиса Премудрая для отдыху. В то самое время Иван-богатырь вышел из того места, где он был спрятан, и подошел тихонько, ухватил Василису Премудрую за руку, что видя, она стала оборачиваться лягушкою, жабою, змеею и прочими гадами, но Иван-богатырь уже не выпускал ее из рук. Видя Василиса Премудрая, что никак ей нельзя освободиться, оборотилась, наконец, стрелою, и Иван-богатырь взял стрелу и переломил ее надвое. В то самое время предстала пред него Василиса Премудрая и говорила: «Ну, любезный Иван-богатырь, теперь я отдаюсь в твою волю». Иван-богатырь, видя ее, весьма обрадовался, и весь день тот препроводили в великом веселии, а на другой день Иван-богатырь стал просить Василису Премудрую в свое государство, но она говорила: «Любезный Иван-богатырь, когда я сказала, что отдаюсь в твою волю, то я готова всюду ехать, куда ты желаешь».

Потом стали советоваться, как им ехать и на чем, ибо у них не было ни одной лошади, что видя, Баба-Яга тотчас подарила им ковер-самолет и сказала, что «этот ковер отнесет вас скорее гораздо ваших лошадей, и вы не более пролетите до своего государства, как три дни». Иван-богатырь и Василиса Премудрая благодарили ее за подарок. После того раскинули ковер и простились с Бабою-Ягою, полетели в свое государство, и пролетевши три дни, а на четвертый день опустился ковер по их повелению прямо во дворец. И Иван-богатырь и Василиса Премудрая пошли в покои. И как скоро король услышал о возвращении своего сына и невестки, весьма обрадовался, и встретил их сам с великою радостию. И для их возвращения сделал король великий пир, и после того отдал правление своего королевства Ивану-богатырю и сделал его вместо себя королем. И Иван-богатырь сделал у себя во дворце великое веселие, и на оном веселии были его братья и множество было министров. По окончании ж того веселия братья Ивана-богатыря разъехались по своим домам, а Иван-богатырь остался с своею супругою и правил королевством после отца своего благополучно.

===

КОНЕЦ

Прочтений: 6 263

В старые годы у одного царя было три сына. Когда сыновья повзрослели, царь собрал их и говорит:
Сынки мои любезные, покуда я еще не стар, мне охота бы вас женить, посмотреть на ваших деточек, на моих внучат.
Сыновья отцу отвечают:
– Так что ж, батюшка, благослови. На ком тебе желательно нас женить?
– Вот что, сынки, возьмите по стреле, выходите в чистое поле и стреляйте: куда стрелы упадут, там и судьба ваша. Сыновья поклонились отцу, взяли по стреле, вышли в чистое поле, натянули луки и выстрелили.

У старшего сына стрела упала на боярский двор, подняла стрелу боярская дочь. У среднего сына упала стрела на широкий купеческий двор, подняла ее купеческая дочь.
А у младшего сына, Ивана-царевича, стрела поднялась и улетела сам не знает куда. Вот он шел, шел, дошел до болота, видит — сидит лягушка, подхватила его стрелу.

Иван-царевич говорит ей:
– Лягушка, лягушка, отдай мою стрелу.
А лягушка ему отвечает:
– Возьми меня замуж!
– Что ты, как я возьму в жёны лягушку?
– Бери, знать судьба твоя такая.
Закручинился Иван-царевич. Делать нечего, взял лягушку, принес домой.
Царь сыграл три свадьбы: старшего сына женил на боярской дочери, средне- го — на купеческой, а несчастного Ивана-царевича — на лягушке.
Вот царь позвал сыновей:
– Хочу посмотреть, которая из ваших жен лучшая рукодельница. Пускай сошьют мне к завтрему по рубашке.
Сыновья поклонились отцу и пошли.
Иван-царевич приходит домой, сел и голову повесил. Лягушка по полу скачет, спрашивает его:
– Что, Иван-царевич, голову повесил? Или горе какое?
– Батюшка велел тебе к завтрему рубашку ему сшить. Лягушка отвечает:
– Не тужи, Иван-царевич, ложись лучше спать, утро вечера мудренее. Иван-царевич лег спать, а лягушка прыгнула на крыльцо, сбросила с себя лягушачью кожу и обернулась Василисой Прекрасной, такой красавицей, что и в сказке не расскажешь.
Василиса Прекрасная ударила в ладоши и крикнула:
– Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь! Сшейте мне к утру такую рубашку, какую видела я у моего родного батюшки.
Иван-царевич утром проснулся, лягушка опять по полу скачет, а рубашка уж лежит на столе, завернута в полотенце. Обрадовался Иван-царевич, взял рубашку, понес к отцу.

Царь в это время принимал дары от больших сыновей. Старший сын развернул рубашку, царь принял ее и сказал:
– Эту рубашку в черной избе носить.
Средний сын развернул рубашку, царь сказал:
– В ней только в баню ходить. Иван-царевич развернул рубашку изукрашенную златом, серебром, хитрыми узорами.
Царь только взглянул:
– Ну, вот это рубашка — в праздник ее надевать. Пошли братья по домам, а старший с младшим судят между собой.
– Нет, видно, мы напрасно смеялись над женой Ивана-царевича: она не лягушка, а какая-нибудь колдунья.
Царь опять позвал сыновей.
– Пускай ваши жены испекут мне к завтрему хлеб. Хочу узнать, которая лучше стряпает.
Иван-царевич голову повесил, пришел домой. Лягушка его спрашивает:
– Что закручинился?
Он отвечает:
– Надо к завтрему испечь царю хлеб.
– Не тужи, Иван-царевич, лучше ложись спать, утро вечера мудренее. А те невестки сперва-то смеялись над лягушкой, а теперь послали одну бабушку-задворенку посмотреть, как лягушка будет печь хлеб.
А хитрая лягушка это смекнула. Замесила квашню, печь сверху разломала да прямо туда, в дыру, всю квашню и опрокинула. Бабушка-задворенка прибежала к царским невесткам, все рассказала, и те так же стали делать.
А лягушка прыгнула на крыльцо, обернулась Василисой Прекрасной, ударила в ладоши:
– Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь! Испеките мне к утру мягкий белый хлеб, какой я у моего родного батюшки ела.
Иван-царевич утром проснулся, а уж на столе лежит хлеб, изукрашен разными хитростями: по бокам узоры печатные, сверху города с заставами. Иван-царевич обрадовался, завернул хлеб в ширинку, понес к отцу. А царь в то время принимал хлебы от больших сыновей. Их жены-то поспускали тесто в печь, как им бабушка-задворенка сказала, и вышла у них одна горелая грязь.

Царь принял хлеб от старшего сына, посмотрел и отослал в людскую. Принял от среднего сына и туда же отослал. А как подал Иван-царевич, царь сказал:
– Вот это хлеб, только в праздник его есть.
И приказал царь трем своим сыновьям, чтобы завтра явились к нему на пир вместе с женами. Опять воротился Иван-царевич домой невесел, ниже плеч голову повесил. Лягушка по полу скачет:
– Ква, ква, Иван-царевич, что закручинился? Или услыхал от батюшки слово неприветливое?

• Лягушка, лягушка, как мне не горевать? Батюшка наказал, чтобы я пришел с тобой на пир, а как я тебя людям покажу?
  Лягушка отвечает:
  – Не тужи, Иван-царевич, иди на пир один, а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром, не пугайся. Спросят тебя, скажи: «Это моя лягушонка в коробчонке едет».
  Иван-царевич и пошел один. Вот старшие братья приехали с женами, разодетыми, разубранными, нарумяненными, насурьмлёнными. Стоят да над Иваном-царевичем смеются:
  – Что же ты без жены пришел? Хоть бы в платочке её принес. Где ты такую красавицу выискал? Чай, все болота исходил.
  Царь с сыновьями, с невестками, с гостями сели за столы дубовые, за скатерти браные — пировать. Вдруг поднялся стук да гром, весь дворец затрясся. Гости напугались, повскакали с мест, а Иван-царевич говорит:
  – Не бойтесь, честные гости: это моя лягушонка в коробчонке приехала.
  Подлетела к царскому крыльцу золоченая карета о шести белых лошадях, и выходит оттуда Василиса Прекрасная: на лазоревом платье — частые звезды, на голове — месяц ясный, такая красавица — ни вздумать, ни взгадать, только в сказке сказать. Берет она Ивана-царевича за руку и ведет за столы дубовые, за скатерти браные.

Стали гости есть, пить, веселиться. Василиса Прекрасная испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила. Закусила лебедем да косточ- ки за правый рукав бросила.
Жены больших-то царевичей увидали ее хитрости и давай то же делать. Попили, поели, настал черед плясать. Василиса Премудрая подхватила Ивана-царевича и пошла. Уж она плясала, плясала, вертелась, вертелась — всем на диво. Махнула левым рукавом — вдруг сделалось озеро, махнула правым рукавом — поплыли по озеру белые лебеди. Царь и гости диву дались.

А старшие невестки пошли плясать: махнули рукавом — только гостей забрызгали; махнули другим — только кости разлетелись, одна кость царю в глаз попала. Царь рассердился и прогнал обеих невесток.

В ту пору Иван-царевич отлучился потихоньку, побежал домой, нашел там лягушачью кожу и бросил ее в печь, сжег на огне. Василиса Прекрасная возвращается домой, хватилась — нет лягушачьей кожи. Села она на лавку, запечалилась, приуныла и говорит Ивану-царевичу:
-Ах, Иван-царевич, что же ты наделал? Если бы ты еще только три дня подождал, я бы вечно твоей была. А теперь прощай. Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве, у Кощея Бессмертного… Обернулась Василиса Прекрасная серой кукушкой и улетела в окно.
Иван-царевич поплакал, поплакал, поклонился на четыре стороны и пошёл куда глаза глядят — искать жену, Василису Прекрасную. Шел он близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли, сапоги проносил, кафтан истер, шапчонку дождик иссек. Попадается ему навстречу старичок.
– Здравствуй, добрый молодец! Что ищешь, куда путь держишь?
Иван-царевич рассказал ему про свое несчастье. Старичок говорит ему:
– Эх, Иван-царевич, зачем ты лягушачью кожу спалил? Не ты её надел, не тебе ее было снимать. Василиса Премудрая хитрей, мудреней своего отца уродилась. Он за то осерчал на неё и велел ей три года быть лягушкой. Ну, делать нечего, вот тебе клубок: куда он покатится, туда и ты ступай за ним смело.
Иван-царевич поблагодарил старичка и пошел за клубочком. Клубок катится, он за ним идет.

В чистом поле попадается ему медведь. Иван-царевич нацелился, хочет убить зверя. А медведь говорит ему человеческим голосом:
– Не бей меня, Иван-царевич, когда-нибудь тебе пригожусь.
Иван-царевич пожалел медведя, не стал его стрелять, пошел дальше. Глядь, летит над ним» селезень. Он нацелился, а селезень говорит ему человеческим голосом:
– Не бей меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь.
Он пожалел селезня и пошел дальше. Бежит косой заяц. Иван-царевич опять спохватился, хочет в него стрелять, а заяц говорит человеческим голосом:
– Не убивай меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь!
Пожалел он зайца, пошел дальше. Подходит к синему морю и видит — на берегу, на песке, лежит щука, едва дышит и говорит ему:
– Ах, Иван-царевич, пожалей меня, брось в синее море!
Он бросил щуку в море, пошел дальше берегом. Долго ли, коротко ли, прикатился клубочек к лесу. Там стоит избушка на курьих ножках, кругом себя поворачивается.

-Избушка, избушка, стань по-старому, как мать поставила: к лесу задом, ко мне передом. Избушка повернулась к нему передом, к лесу задом. Иван-царевич вошел в нее и видит — на печи, на девятом кирпиче, лежит бага-яга, костяная нога, зубы — на полке, а нос в потолок врос.
– Зачем, добрый молодец, ко мне пожаловал? — говорит ему баба-яга. — Дело пытаешь или от дела пытаешь? Иван-царевич ей отвечает:
– Ах ты, старая хрычовка, ты бы меня прежде накормила, напоила, в бане выпарила, тогда бы и спрашивала.
Баба-яга в бане его выпарила, напоила, накормила, в постель уложила, и Иван-царевич рассказал ей, что ищет свою жену, Василису Прекрасную.
– Знаю, знаю, — говорит ему баба-яга, — твоя жена теперь у Кощея Бессмертного. Трудно ее будет достать, нелегко с Кощеем сладить: его смерть на конце иглы, та игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, тот заяц сидит в каменном сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и тот дуб Кощей Бессмертный как свой глаз бережёт.
Иван-царевич у бабы-яги переночевал, и наутро она ему указала, где растет высокий дуб. Долго ли, коротко ли, дошел туда Иван-царевич, видит — стоит, шумит высокий дуб, на нем каменный сундук, а достать его трудно.
Вдруг откуда ни взялся, прибежал медведь и выворотил дуб с корнем. Сундук упал и разбился. Из сундука выскочил заяц — и наутек во всю прыть. А за ним другой заяц гонится, нагнал и в клочки разорвал. А из зайца вылетела утка, поднялась высоко, под самое небо. Глядь, на нее селезень кинулся; как ударит ее — утка яйцо выронила, упало яйцо в синее море…
Тут Иван-царевич залился горькими слезами — где же в море яйцо найти!

Вдруг подплывает к берегу щука и держит яйцо в зубах. Иван-царевич разбил яйцо, достал иголку и давай у нее конец ломать. Он ломает, а Кощей Бессмертный бьется, мечется. Сколько ни бился, ни метался Кощей, сломал Иван-царевич у иглы конец, пришлось Кощею умереть.

Иван-царевич пошел в Кощеевы палаты белокаменные. Выбежала к нему Василиса Прекрасная, поцеловала его в сахарные уста. Иван-царевич с Василисой Прекрасной воротились домой и жили долго и счастливо до глубокой старости.

В старые годы у одного царя было три сына. Вот, когда сыновья стали на возрасте, царь собрал их и говорит:

— Сынки, мои любезные, покуда я ещё не стар, мне охота бы вас женить, посмотреть на ваших деточек, на моих внучат.

Сыновья отцу отвечают:

— Так что ж, батюшка, благослови. На ком тебе желательно нас женить?

— Вот что, сынки, возьмите по стреле, выходите в чистое поле и стреляйте: куда стрелы упадут, там и судьба ваша.

Сыновья поклонились отцу, взяли по стреле, вышли в чистое поле, натянули луки и выстрелили.

У старшего сына стрела упала на боярский двор, подняла стрелу боярская дочь. У среднего сына упала стрела на широкий купеческий двор, подняла её купеческая дочь.

А у младшего сына, Ивана-царевича, стрела поднялась и улетела сам не знает куда. Вот он шёл, шёл, дошёл до болота, видит — сидит лягушка, подхватила его стрелу. Иван-царевич говорит ей:

— Лягушка, лягушка, отдай мою стрелу. А лягушка ему отвечает:

— Возьми меня замуж!

— Что ты, как Я возьму себе в жёны лягушку?

— Бери, знать, судьба твоя такая.

Закручинился Иван-царевич. Делать нечего, взял лягушку, принес домой. Царь сыграл три свадьбы: старшего сына женил на боярской дочери, среднего — на купеческой, а несчастного Ивана-царевича — на лягушке.

Вот царь позвал сыновей:

— Хочу посмотреть, которая из ваших жён лучшая рукодельница. Пускай сошьют мне к завтрему по рубашке.

Сыновья поклонились отцу и пошли.

Иван-царевич приходит домой, сел и голову повесил. Лягушка, по полу скачет, спрашивает его:

— Что, Иван-царевич, голову повесил? Или горе какое?

— Батюшка, велел тебе к завтрему рубашку сшить. Лягушка отвечает:

— Не тужи, Иван-царевич, ложись лучше спать, утро вечера мудренее.

Иван-царевич лег спать, а лягушка, прыгнула на крыльцо, сбросила с себя лягушечью кожу и обернулась Василисой Премудрой, такой красавицей, что и в сказке, не расскажешь.

Василиса Премудрая ударила в ладоши и крикнула:

— Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь! Сшейте мне к утру такую рубашку, какую видела я у моего родного батюшки.

Иван-царевич утром проснулся, лягушка, опять по полу скачет, а уж рубашка лежит на столе, завернута в полотенце. Обрадовался Иван-царевич, взял рубашку, понес к отцу. Царь в это время принимал дары от больших сыновей. Старший сын развернул рубашку, царь принял её и сказал:

— Эту рубашку, в черной избе носить. Средний сын развернул рубашку, царь сказал:

— В ней только, в баню ходить.

Иван-царевич развернул рубашку, изукрашенную златом-серебром, хитрыми узорами. Царь только взглянул:

-Ну, вот это рубашка — в праздник её надевать. Пошли братья по домам — те двое — и судят между собой:

— Нет, видно, мы напрасно смеялись над женой Ивана-царевича: она не лягушка, а какая-нибудь хитра… Царь опять позвал сыновей:

— Пускай ваши жёны испекут мне к завтрему хлеб. Хочу узнать, которая лучше стряпает.

Иван-царевич голову повесил, пришёл домой. Лягушка, его спрашивает:

— Что закручинился? Он отвечает:

— Надо к завтрему испечь царю хлеб.

— Не тужи, Иван-царевич, лучше ложись спать, утро вечера мудренеё.

А те невестки, сперва-то смеялись над лягушкой, а теперь послали одну бабушку-задворенку, посмотреть, как лягушка будет печь хлеб.

Лягушка хитра, она это смекнула. Замесила квашню; печь сверху разломала да прямо туда, в дыру, всю квашню и опрокинула. Бабушка-задворенка прибежала к царским невесткам; все рассказала, и те так же стали делать.

А лягушка прыгнула на крыльцо, обернулась Василисой Премудрой, ударила в ладоши:

— Мамки, няньки, собирайтесь, снаряжайтесь! Испеките мне к утру мягкий белый хлеб, какой я у моего родного батюшки ела.

Иван-царевич утром проснулся, а уж на столе лежит хлеб, изукрашен разными хитростями: по бокам узоры печатные, сверху города с заставами.

Иван-царевич обрадовался, завернул хлеб в ширинку, понес к отцу. А царь в то время принимал хлебы от боль-ших сыновей. Их жены-то поспускали тесто в печь, как им бабушка-задворенка сказала, и вышла у них одна горелая грязь. Царь принял хлеб от старшего сына, посмотрел и отослал в людскую. Принял от среднего сына и туда же отослал. А как подал Иван-царевич, царь сказал:

— Вот это хлеб, только, в праздник его есть. И приказал царь трем своим сыновьям, чтобы завтра явились к нему на пир вместе с жёнами.

Опять воротился Иван-царевич домой невесел, ниже плеч голову повесил. Лягушка, по полу скачет:

— Ква, ква, Иван-царевич, что закручинился? Или услыхал от батюшки слово неприветливое?

— Лягушка, лягушка, как мне не горевать! Батюшка наказал, чтобы я пришёл с тобой на пир, а как я, тебя людям покажу?

Лягушка отвечает:

— Не тужи, Иван-царевич, иди на пир один, а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром, не пугайся. Спросят тебя, скажи: “Это моя лягушонка, в коробчонке едет”.

Иван-царевич и пошёл один. Вот старшие братья приехали с жёнами, разодетыми, разубранными, нарумяненными, насурьмленными. Стоят да над Иваном-царевичем смеются:

— Что же ты без жены пришёл? Хоть бы в платочке её принес. Где ты такую красавицу выискал? Чай, все болота исходил.

Царь с сыновьями, с невестками, с гостями сели за столы дубовые, за скатерти браные — пировать. Вдруг поднялся стук да гром, весь дворец затрёсся. Гости напугались, повскакали с мест, а Иван-царевич говорит:

— Не бойтесь, честные гости: это моя лягушонка, в коробчонке приехала.

Подлетела к царскому крыльцу золоченая карета о шести белых лошадях, и выходит оттуда Василиса Премудрая: на лазоревом платье — частые звезды, на голове — месяц ясный, такая красавица — ни вздумать, ни взгадать, только, в сказке сказать. Берёт она Ивана-царевича за руку и ведёт за столы дубовые, за скатерти браные.

Стали гости есть, пить, веселиться. Василиса Премудрая испила из стакана да последки себе за левый рукав вылила. Закусила лебедем да косточки, за правый рукав бросила.

Жёны больших-то царевичей увидали её хитрости и давай то же делать.

Попили, поели, настал черед плясать. Василиса Премудрая подхватила Ивана-царевича и пошла. Уж она плясала, плясала, вертелась, вертелась — всем на диво. Махнула левым рукавом — вдруг сделалось озеро, махнула правым рукавом — поплыли по озеру белые лебеди. Царь и гости диву дались.

А старшие невестки пошли плясать: махнули рукавом — только гостей забрызгали, махнули другим — только кости разлетелись, одна кость царю в глаз попала. Царь рассердился и прогнал обеих невесток.

В ту пору Иван-царевич отлучился потихоньку, побежал домой, нашёл там лягушечью кожу и бросил её в печь, сжёг на огне.

Василиса Премудрая возвращается домой, хватилась — нет лягушечьей кожи. Села она на лавку, запечалилась, приуныла и говорит Ивану-царевичу:

— Ах, Иван-царевич, что же ты наделал! Если бы ты ещё только три дня подождал, я бы вечно твоей была. А теперь прощай. Ищи меня за тридевять земель, в тридесятом царстве, у Кощея Бессмертного…

Обернулась Василиса Премудрая серой кукушкой и улетела в окно. Иван-царевич поплакал, поплакал, поклонился на четыре стороны и пошёл куда глаза глядят — искать жену, Василису Премудрую. Шёл он близко ли, далёко ли, долго ли, коротко ли, сапоги проносил, кафтан истёр, шапчонку дождик иссёк. Попадается ему навстречу старый старичок.

— Здравствуй, добрый молодец! Что ищешь, куда путь держишь?

Иван-царевич рассказал ему про своё несчастье. Старый старичок говорит ему:

— Эх, Иван-царевич; зачем ты лягушечью кожу спалил? Не ты её надел, не тебе её было снимать. Василиса Премудрая хитрей, мудреней своего отца уродилась. Он за то осерчал на неё и велел ей три года быть лягушкой. Ну, делать нечего, вот тебе клубок: куда он покатится, туда и ты ступай за ним смело.

Иван-царевич поблагодарил старого старичка и пошёл за клубочком. Клубок катится, он за ним идет. В чистом поле попадается ему медведь. Иван-царевич нацелился, хочет убить зверя. А медведь говорит ему человеческим голосом:

— Не бей меня, Иван царевич, когда-нибудь тебе пригожусь.

Иван-царевич пожалел медведя, не стал его стрелять, пошёл дальше. Глядь, летит над ним селезень. Он нацелился, а селезень говорит ему человеческим голосом:

— Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе пригожусь, Он пожалел селезня и пошёл дальше. Бежит косой заяц. Иван-царевич опять спохватился, хочет в него стрелять, а заяц говорит человеческим голосом:

— Не убивай меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь. Пожалел он зайца, пошёл дальше. Подходит к синему морю и видит — на берегу, на песке, лежит щука, едва дышит и говорит ему:

— Ах, Иван-царевич, пожалей меня, брось в синее море!

Он бросил щуку в море, пошёл дальше берегом. Долго ли, коротко ли, прикатился клубочек к лесу. Там стоит избушка на курьих ножках, кругом себя поворачивается.

— Избушка, избушка, стань по-старому, как мать поставила: к лесу задом, ко мне передом.

Избушка повернулась к нему передом, к лесу задом. Иван-царевич взошёл в неё и видит — на печи, на девятом кирпичи, лежит Баба-яга, костяная нога, зубы — на полке, а нос в потолок врос.

— Зачем, добрый молодец, ко мне пожаловал? — говорит ему Баба-яга. — Дело пытаешь или от дела лытаешь?

Иван-царевич ей отвечает:

— Ах ты, старая хрычовка, ты бы меня прежде напоила, накормила, в бане выпарила, тогда бы и спрашивала.

Баба-яга его в бане выпарила, напоила, накормила, в постель уложила, и Иван-царевич рассказал ей, что ищет свою жену, Василису Премудрую.

— Знаю, знаю, — говорит ему Баба-яга, — твоя жена теперь у Кощея Бессмертного. Трудно её будет достать, нелегко с Кощеем сладить: его смерть на конце иглы, та игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, тот заяц сидит в каменном сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и тот дуб Кощей Бессмертный, как свой глаз, бережёт.

Иван-царевич у Бабы-яги переночевал, и наутро она ему указала, где растет высокий дуб. Долго ли, коротко ли, дошёл туда Иван-царевич, видит — стоит, шумит высокий дуб, на нем казённый сундук, а достать его трудно.

Вдруг, откуда ни взялся, прибежал медведь и выворотил дуб с корнем. Сундук упал и разбился. Из сундука выскочил заяц — и наутек во всю прыть. А за ним другой заяц гонится, нагнал и в клочки.разорвал. А из зайца вылетела утка, поднялась высоко, под самое небо. Глядь, на неё селезень кинулся, как ударит её — утка яйцо выронила, упало яйцо в синее море.

Тут Иван-царевич залился горькими слезами — где же в море яйцо найти! Вдруг подплывает к берегу щука и держит яйцо в зубах. Иван-царевич разбил яйцо, достал иголку и давай у неё конец ломать. Он ломает, а Кощей Бессмертный бьется, мечется. Сколько ни бился, ни метался Кощей, сломал Иван-царевич у иглы конец, пришлось Кощею помереть. Иван-царевич пошёл в Кощеевы палаты белокаменные. Выбежала к нему Василиса Премудрая, поцеловала его в сахарные уста. Иван-царевич с Василисой Премудрой воротились домой и жили долго и счастливо до глубокой старости.

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь, и было у него три сына. Младшего звали Иван-царевич. Позвал однажды царь сыновей и говорит им: 

— Дети мои милые, вы теперь все на возрасте, пора вам и о невестах подумать!
— За кого же нам, батюшка, посвататься?
— А вы возьмите по стреле, натяните свои тугие луки и пустите стрелы в разные стороны. Где стрела упадет — там и сватайтесь.
Вышли братья на широкий отцовский двор, натянули свои тугие луки и выстрелили.
Пустил стрелу старший брат. Упала стрела на боярский двор, и подняла ее боярская дочь. Пустил стрелу средний брат — полетела стрела к богатому купцу во двор. Подняла ее купеческая дочь. Пустил стрелу Иван-царевич — полетела его стрела прямо в топкое болото, и подняла ее лягушка-квакушка…
Старшие братья как пошли искать свои стрелы, сразу их нашли: один — в боярском тереме, другой — на купеческом дворе. А Иван-царевич долго не мог найти свою стрелу. Два дня ходил он по лесам и по горам, а на третий день зашел в топкое болото. Смотрит — сидит там лягушка-квакушка, его стрелу держит.
Иван-царевич хотел было бежать и отступиться от своей находки, а лягушка и говорит:
— Ква-ква, Иван-царевич! Поди ко мне, бери свою стрелу, а меня возьми замуж.
Опечалился Иван-царевич и отвечает:
— Как же я тебя замуж возьму? Меня люди засмеют!
— Возьми, Иван-царевич, жалеть не будешь!
Подумал-подумал Иван-царевич, взял лягушку-квакушку, завернул ее в платочек и принес в свое царство-государство.
Пришли старшие братья к отцу, рассказывают, куда чья стрела попала.
Рассказал и Иван-царевич. Стали братья над ним смеяться, а отец говорит:
— Бери квакушку, ничего не поделаешь!
Вот сыграли три свадьбы, поженились царевичи: старший царевич — на боярышне, средний — на купеческой дочери, а Иван-царевич — на лягушке-квакушке.
На другой день после свадьбы призвал царь своих сыновей и говорит:
— Ну, сынки мои дорогие, теперь вы все трое женаты. Хочется мне узнать, умеют ли ваши жены хлебы печь. Пусть они к утру испекут мне по караваю хлеба.
Поклонились царевичи отцу и пошли. Воротился Иван-царевич в свои палаты невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
— Ква-ква, Иван-царевич, — говорит лягушка-квакушка, — что ты так опечалился? Или услышал от своего отца слово неласковое?
— Как мне не печалиться! — отвечает Иван-царевич. — Приказал мой батюшка, чтобы ты сама испекла к утру каравай хлеба…
— Не тужи, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать-почивать: утро вечера мудренее!
Уложила квакушка царевича спать, а сама сбросила с себя лягушечью кожу и обернулась красной девицей Василисой Премудрой — такой красавицей, что ни в сказке сказать, ни пером описать!
Взяла она частые решета, мелкие сита, просеяла муку пшеничную, замесила тесто белое, испекла каравай — рыхлый да мягкий, изукрасила каравай разными узорами мудреными: по бокам — города с дворцами, садами да башнями, сверху — птицы летучие, снизу — звери рыскучие…
Утром будит квакушка Ивана-царевича:
— Пора, Иван-царевич, вставай, каравай неси!
Положила каравай на золотое блюдо, проводила Ивана-царевича к отцу.
Пришли и старшие братья, принесли свои караваи, только у них и посмотреть не на что: у боярской дочки хлеб подгорел, у купеческой — сырой да кособокий получился.
Царь сначала принял каравай у старшего царевича, взглянул на него и приказал отнести псам дворовым.
Принял у среднего, взглянул и сказал:
— Такой каравай только от большой нужды есть будешь!
Дошла очередь и до Ивана-царевича. Принял царь от него каравай и сказал:
— Вот этот хлеб только в большие праздники есть!
И тут же дал сыновьям новый приказ:
— Хочется мне знать, как умеют ваши жены рукодельничать. Возьмите шелку, золота и серебра, и пусть они своими руками за ночь выткут мне по ковру!
Вернулись старшие царевичи к своим женам, передали им царский приказ. Стали жены кликать мамушек, нянюшек и красных девушек — чтобы пособили им ткать ковры. Тотчас мамушки, нянюшки да красные девушки собрались и принялись ковры ткать да вышивать — кто серебром, кто золотом, кто шелком.
А Иван-царевич воротился домой невесел, ниже плеч буйну голову повесил.
— Ква-ква, Иван-царевич, — говорит лягушка-квакушка, — почему так печалишься? Или услышал от отца своего слово недоброе?
— Как мне не кручиниться! — отвечает Иван-царевич. — Батюшка приказал за одну ночь соткать ему ковер узорчатый!
— Не тужи, Иван-царевич! Ложись-ка лучше спать-почивать: утро вечера мудренее!
Уложила его квакушка спать, а сама сбросила с себя лягушечью кожу, обернулась красной девицей Василисой Премудрой и стала ковер ткать. Где кольнет иглой раз — цветок зацветет, где кольнет другой раз — хитрые узоры идут, где кольнет третий — птицы летят…
Солнышко еще не взошло, а ковер уж готов.
Вот пришли все три брата к царю, принесли каждый свой ковер. Царь прежде взял ковер у старшего царевича, посмотрел и молвил:
— Этим ковром только от дождя лошадей покрывать!
Принял от среднего, посмотрел и сказал:
— Только у ворот его стелить!
Принял от Ивана-царевича, взглянул и сказал:
— А вот этот ковер в моей горнице по большим праздникам расстилать!
И тут же отдал царь новый приказ, чтобы все три царевича явились к нему на пир со своими женами: хочет царь посмотреть, которая из них лучше пляшет.
Отправились царевичи к своим женам.
Идет Иван-царевич, печалится, сам думает: «Как поведу я мою квакушку на царский пир?..»
Пришел он домой невеселый. Спрашивает его квакушка:
— Что опять, Иван-царевич, невесел, ниже плеч буйну голову повесил? О чем запечалился?
— Как мне не печалиться! — говорит Иван-царевич. — Батюшка приказал, чтобы я тебя завтра к нему на пир привез…
— Не горюй, Иван-царевич! Ложись-ка да спи: утро вечера мудренее!
На другой день, как пришло время ехать на пир, квакушка и говорит царевичу:
— Ну, Иван-царевич, отправляйся один на царский пир, а я вслед за тобой буду. Как услышишь стук да гром — не пугайся, скажи: «Это, видно, моя лягушонка в коробчонке едет!»
Пошел Иван-царевич к царю на пир один.
А старшие братья явились во дворец со своими женами, разодетыми, разубранными. Стоят да над Иваном-царевичем посмеиваются:
— Что же ты, брат, без жены пришел? Хоть бы в платочке ее принес, дал бы нам всем послушать, как она квакает!
Вдруг поднялся стук да гром — весь дворец затрясся-зашатался. Все гости переполошились, повскакали со своих мест. А Иван-царевич говорит:
— Не бойтесь, гости дорогие! Это, видно, моя лягушонка в своей коробчонке едет!
Подбежали все к окнам и видят: бегут скороходы, скачут гонцы, а вслед за ними едет золоченая карета, тройкой гнедых коней запряжена.
Подъехала карета к крыльцу, и вышла из нее Василиса Премудрая — сама как солнце ясное светится.
Все на нее дивятся, любуются, от удивления слова вымолвить не могут.
Взяла Василиса Премудрая Ивана-царевича за руки и повела за столы дубовые, за скатерти узорчатые…
Стали гости есть, пить, веселиться.
Василиса Премудрая из кубка пьет — не допивает, остатки себе за левый рукав выливает. Лебедя жареного ест — косточки за правый рукав бросает.
Жены старших царевичей увидели это — и туда же: чего не допьют — в рукав льют, чего не доедят — в другой кладут. А к чему, зачем — того и сами не знают.
Как встали гости из-за стола, заиграла музыка, начались пляски. Пошла Василиса Премудрая плясать с Иваном-царевичем. Махнула левым рукавом — стало озеро, махнула правым — поплыли по озеру белые лебеди. Царь и все гости диву дались. А как перестала она плясать, все исчезло: и озеро и лебеди. Пошли плясать жены старших царевичей. Как махнули своими левыми рукавами — всех гостей забрызгали; как махнули правыми — костями-огрызками осыпали, самому царю костью чуть глаз не выбили. Рассердился царь и приказал их выгнать вон из горницы. Когда пир был на исходе, Иван-царевич улучил минутку и побежал домой. Разыскал лягушечью кожу и спалил ее на огне. Приехала Василиса Премудрая домой, хватилась — нет лягушечьей кожи! Бросилась она искать ее. Искала, искала — не нашла и говорит Ивану-царевичу:
— Ах, Иван-царевич, что же ты наделал! Если бы ты еще три дня подождал, я бы вечно твоею была. А теперь прощай, ищи меня за тридевять земель, за тридевять морей, в тридесятом царстве, в подсолнечном государстве, у Кощея Бессмертного. Как три пары железных сапог износишь, как три железных хлеба изгрызешь — только тогда и разыщешь меня…
Сказала, обернулась белой лебедью и улетела в окно.
Загоревал Иван-царевич. Снарядился, взял лук да стрелы, надел железные сапоги, положил в заплечный мешок три железных хлеба и пошел искать жену свою, Василису Премудрую.
Долго ли шел, коротко ли, близко ли, далеко ли — скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, — две пары железных сапог износил, два железных хлеба изгрыз, за третий принялся. И повстречался ему тогда старый старик.
— Здравствуй, дедушка! — говорит Иван-царевич.
— Здравствуй, добрый молодец! Чего ищешь, куда путь держишь?
Рассказал Иван-царевич старику свое горе.
— Эх, Иван-царевич, — говорит старик, — зачем же ты лягушечью кожу спалил? Не ты ее надел, не тебе ее и снимать было!
Василиса Премудрая хитрей-мудрей отца своего, Кощея Бессмертного, уродилась, он за то разгневался на нее и приказал ей три года квакушею быть. Ну, да делать нечего, словами беды не поправишь. Вот тебе клубочек: куда он покатится, туда и ты иди.
Иван-царевич поблагодарил старика и пошел за клубочком.
Катится клубочек по высоким горам, катится по темным лесам, катится по зеленым лугам, катится по топким болотам, катится по глухим местам, а Иван-царевич все идет да идет за ним — не остановится на отдых ни на часок.
Шел-шел, третью пару железных сапог истер, третий железный хлеб изгрыз и пришел в дремучий бор. Попадается ему навстречу медведь.
«Дай убью медведя! — думает Иван-царевич. — Ведь у меня никакой еды больше нет».
Прицелился он, а медведь вдруг и говорит ему человеческим голосом:
— Не убивай меня, Иван-царевич! Когда-нибудь я пригожусь тебе.
Не тронул Иван-царевич медведя, пожалел, пошел дальше.
Идет он чистым полем, глядь — а над ним летит большой селезень.
Иван-царевич натянул лук, хотел было пустить в селезня острую стрелу, а селезень и говорит ему по-человечески:
— Не убивай меня, Иван-царевич! Будет время — я тебе пригожусь.
Пожалел Иван-царевич селезня — не тронул его, пошел дальше голодный.
Вдруг бежит навстречу ему косой заяц.
«Убью этого зайца! — думает царевич. — Очень уж есть хочется…»
Натянул свой тугой лук, стал целиться, а заяц говорит ему человеческим голосом:
— Не губи меня, Иван-царевич! Будет время — я тебе пригожусь.
И его пожалел царевич, пошел дальше.
Вышел он к синему морю и видит: на берегу, на желтом песке, лежит щука-рыба. Говорит Иван-царевич:
— Ну, сейчас эту щуку съем! Мочи моей больше нет — так есть хочется!
— Ах, Иван-царевич, — молвила щука, — сжалься надо мной, не ешь меня, брось лучше в синее море!
Сжалился Иван-царевич над щукой, бросил ее в море, а сам пошел берегом за своим клубочком.
Долго ли, коротко ли — прикатился клубочек в лес, к избушке. Стоит та избушка на курьих ножках, кругом себя поворачивается.
Говорит Иван-царевич:
— Избушка, избушка, повернись к лесу задом, ко мне передом!
Избушка по его слову повернулась к лесу задом, а к нему передом. Вошел Иван-царевич в избушку и видит: лежит на печи баба-яга — костяная нога. Увидела она царевича и говорит:
— Зачем ко мне пожаловал, добрый молодец? Волей или неволей?
— Ах, баба-яга — костяная нога, ты бы меня накормила прежде, напоила да в бане выпарила, тогда бы и выспрашивала!
— И то правда! — отвечает баба-яга.
Накормила она Ивана-царевича, напоила, в бане выпарила, а царевич рассказал ей, что он ищет жену свою, Василису Премудрую.
— Знаю, знаю! — говорит баба-яга. — Она теперь у злодея Кощея Бессмертного. Трудно будет ее достать, нелегко с Кощеем сладить: его ни стрелой, ни пулей не убьешь. Потому он никого и не боится.
— Да есть ли где его смерть?
— Его смерть — на конце иглы, та игла — в яйце, то яйцо — в утке, та утка — в зайце, тот заяц — в кованом ларце, а тот ларец — на вершине старого дуба. А дуб тот в дремучем лесу растет.
Рассказала баба-яга Ивану-царевичу, как к тому дубу пробраться. Поблагодарил ее царевич и пошел.
Долго он по дремучим лесам пробирался, в топях болотных вяз и пришел наконец к Кощееву дубу. Стоит тот дуб, вершиной в облака упирается, корни на сто верст в земле раскинул, ветками красное солнце закрыл. А на самой его вершине — кованый ларец.
Смотрит Иван-царевич на дуб и не знает, что ему делать, как ларец достать.
«Эх, — думает, — где-то медведь? Он бы мне помог!»
Только подумал, а медведь тут как тут: прибежал и выворотил дуб с корнями. Ларец упал с вершины и разбился на мелкие кусочки.
Выскочил из ларца заяц и пустился наутек.
«Где-то мой заяц? — думает царевич. — Он этого зайца непременно догнал бы…»
Не успел подумать, а заяц тут как тут: догнал другого зайца, ухватил и разорвал пополам. Вылетела из того зайца утка и поднялась высоко-высоко в небо.
«Где-то мой селезень?» — думает царевич.
А уж селезень за уткой летит — прямо в голову клюет. Выронила утка яйцо, и упало то яйцо в синее море…
Загоревал Иван-царевич, стоит на берегу и говорит:
— Где-то моя щука? Она достала бы мне яйцо со дна морского!
Вдруг подплывает к берегу щука-рыба и держит в зубах яйцо.
— Получай, Иван-царевич!
Обрадовался царевич, разбил яйцо, достал иглу и отломил у нее кончик. И только отломил — умер Кощей Бессмертный, прахом рассыпался.
Пошел Иван-царевич в Кощеевы палаты. Вышла тут к нему Василиса Премудрая и говорит:
— Ну, Иван-царевич, сумел ты меня найти, теперь я весь век твоя буду!
Выбрал Иван-царевич лучшего скакуна из Кощеевой конюшни, сел на него с Василисой Премудрой и воротился в свое царство-государство.
И стали они жить дружно, в любви и согласии.

• Полный текст
• Лисичка-сестричка и волк
• Лиса, заяц и петух
• Лиса-исповедница
• Старик лезет на небо
• Старик на небе
• Мужик, медведь и лиса
• Старая хлеб-соль забывается
• Овца, лиса и волк
• Звери в яме
• Лиса и журавль
• Колобок
• Кот, петух и лиса
• Волк и коза
• Волк-дурень
• Медведь
• Коза
• Медведь и петух
• Кочет и курица
• Смерть петушка
• Курочка
• Журавль и цапля
• Золотая рыбка
• Жадная старуха
• Байка о щуке зубастой
• Пузырь, соломинка и лапоть
• Репка
• Морозко
• Старуха-говоруха
• Дочь и падчерица
• Крошечка-Хаврошечка
• Буренушка
• Баба-яга
• Василиса Прекрасная
• Гуси-лебеди
• Князь Данила-Говорила
• Правда и кривда
• Иван-царевич и Марфа-царевна
• Купеческая дочь и служанка
• Три царства – медное, серебряное и золотое
• Фролка-сидень
• Буря-богатырь Иван коровий сын
• Иван Быкович
• Иван крестьянский сын и мужичок сам с перст, усы на семь верст
• Зорька, Вечорка и Полуночка
• Медведко, Усыня, Горыня и Дубыня-богатыри
• Летучий корабль
• Семь Семионов
• Никита Кожемяка
• Змей и цыган
• Батрак
• Солдат избавляет царевну
• Беглый солдат и черт
• Два Ивана солдатских сына
• Кощей Бессмертный
• Марья Моревна
• Хрустальная гора
• Емеля-дурак
• По щучьему веленью
• Сказка об Иване-царевиче, жар-птице и о сером волке
• Жар-птица и Василиса-царевна
• Сказка о молодце-удальце, молодильных яблоках и живой воде
• Сивко-бурко
• Свинка золотая щетинка, утка золотые перышки, золоторогий олень и золотогривый конь
• Волшебный конь
• Конь, скатерть и рожок
• Двое из сумы
• Волшебное кольцо
• Сказка про утку с золотыми яйцами
• Чудесная курица
• Царь-медведь
• Притворная болезнь
• Чудесная рубашка
• Поди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что
• Мудрая жена
• Три копеечки
• Морской царь и Василиса Премудрая
• Неосторожное слово
• Купленная жена
• Царь-девица
• Перышко Финиста ясна сокола
• Елена Премудрая
• Гусли-самогуды
• Царевна, разрешающая загадки
• Вещий сон
• Соль
• Золотая гора
• Чудесная дудка
• Птичий язык
• Охотник и его жена
• Диво
• Диво дивное, чудо чудное
• Счастливое дитя
• Клад
• Скорый гонец
• Сестрица Аленушка, братец Иванушка
• Царевна – сера утица
• Белая уточка
• Арысь-поле
• Царевна-лягушка
• Царевна-змея
• Заколдованная королевна
• Окаменелое царство
• Береза и три сокола
• Заклятый царевич
• Сопливый козел
• Неумойка
• Косоручка
• Поющее дерево и птица-говорунья
• Свиной чехол
• Золотой башмачок
• Чернушка
• Царевна в Подземном царстве
• Незнайко
• Несмеяна-царевна
• Ночные пляски
• Мальчик с пальчик
• Верлиока
• Лихо одноглазое
• Горе
• Две доли
• История о славном и храбром богатыре Илье Муромце и о Соловье-разбойнике
• Илья Муромец и змей
• Василий Буславич
• Алеша Попович
• Данило Бессчастный
• Василий-царевич и Елена Прекрасная
• Балдак Борисьевич
• Василиса Поповна
• Про Мамая безбожного
• Сказание об Александре Македонском
• Шемякин суд
• Загадки
• Горшеня
• Мудрые ответы
• Мудрая дева
• Попов работник
• Царевич-найденыш
• Сосватанные дети
• Доброе слово
• Дочь пастуха
• Оклеветанная купеческая дочь
• Царица-гусляр
• Отец и дочь
• Солдат и царь в лесу
• Солдат и разбойник
• Разбойники
• Мудрая девица и семь разбойников
• Убогий
• Бесстрашный
• Рассказы о мертвецах
• Упырь
• Иван купеческий сын отчитывает царевну
• Рассказы о ведьмах
• Смерть скупого
• Скрипач в аду
• Горшечник
• Вдова и бес
• Леший
• Морока
• Дока на доку
• Ворожея
• Знахарь
• Слепцы
• Вор
• Вороватый мужик
• Солдатская загадка
• Мертвое тело
• Шут
• Иванушка-дурачок
• Дурак и береза
• Набитый дурак
• Лутонюшка
• Мена
• Сказка про братьев Фому и Ерему
• Хорошо, да худо
• Не любо – не слушай
• Байка про старину стародавнюю
• Удалой батрак
• Иван-дурак
• Фома Беренников
• Сказка о злой жене
• Жена-спорщица
• Жена-доказчица
• Головиха
• Муж да жена
• Вещий дуб
• Дорогая кожа
• Как муж отучил жену от сказок
• Крест – порука
• Об отце Николае
• Скряга
• Народные анекдоты
• Докучные сказки и прибаутки
• Докучные сказки
• Прибаутки
• Примечания

Царевна-лягушка

В стары годы, в ста­ро­прежни, у одного царя было три сына – все они на воз­расте. Царь и гово­рит: «Дети! Сде­лайте себе по само­стрелу и стре­ляйте: кака жен­щина при­не­сет стрелу, та и неве­ста; ежели никто не при­не­сет, тому, зна­чит, не жениться». Боль­шой сын стре­лил, при­несла стрелу кня­же­ска дочь; сред­ний стре­лил, стрелу при­несла гене­раль­ска дочь; а малому Ивану-царе­вичу при­несла стрелу из болота лягуша в зубах. Те бра­тья были веселы и радостны, а Иван-царе­вич при­за­ду­мался, запла­кал: «Как я стану жить с лягу­шей? Век жить – не реку перебре­сти или не поле перейти!» Попла­кал-попла­кал, да нечего делать – взял в жены лягушу. Их всех обвен­чали по ихнему там обряду; лягушу дер­жали на блюде.

Вот живут они. Царь захо­тел оди­ножды посмот­реть от неве­сток дары, котора из них лучше масте­рица. Отдал при­каз. Иван-царе­вич опять при­за­ду­мался, пла­чет: «Чего у меня сде­лат лягуша! Все ста­нут сме­яться». Лягуша пол­зат по полу, только ква­кат. Как уснул Иван-царе­вич, она вышла на улицу, сбро­сила кожух,[179] сде­ла­лась крас­ной деви­цей и крик­нула: «Няньки-маньки![180] Сде­лайте то-то!» Няньки-маньки тот­час при­несли рубашку самой луч­шей работы. Она взяла ее, свер­нула и поло­жила возле Ивана-царе­вича, а сама обер­ну­лась опять лягу­шей, будто ни в чем не бывала! Иван-царе­вич проснулся, обра­до­вался, взял рубашку и понес к царю. Царь при­нял ее, посмот­рел: «Ну, вот это рубашка – во Хри­стов день[181] наде­вать!» Серед­ний брат при­нес рубашку; царь ска­зал: «Только в баню в ней ходить!» А у боль­шого брата взял рубашку и ска­зал: «В чер­ной избе ее носить!» Разо­шлись цар­ски дети; двое-то и судят между собой: «Нет, видно мы напрасно сме­я­лись над женой Ивана-царе­вича, она не лягуша, а кака-нибудь хитра![182]»

Царь дает опять при­ка­за­нье, чтоб снохи состря­пали хлебы и при­несли ему напо­каз, котора лучше стря­пат? Те невестки сперва сме­я­лись над лягу­шей; а теперь, как при­шло время, они и послали гор­нишну под­смат­ри­вать, как она ста­нет стря­пать. Лягуша смек­нула это, взяла заме­сила квашню, ска­тала, печь сверху выдол­била, да прямо туда квашню и опро­ки­нула. Гор­нишна уви­дела, побе­жала, ска­зала своим бары­ням, цар­ским невест­кам, и те так же сде­лали. А лягуша хит­рая только их про­вела, тот­час тесто из печи выгребла, все очи­стила, зама­зала, будто ни в чем не бывала, а сама вышла на крыльцо, вывер­ну­лась из кожуха и крик­нула: «Няньки-маньки! Состря­пайте сей­час же мне хле­бов таких, каки мой батюшка по вос­кре­се­ньям да по празд­ни­кам только ел». Няньки-маньки тот­час при­та­щили хлеба. Она взяла его, поло­жила возле Ивана-царе­вича, а сама сде­ла­лась лягу­шей. Иван-царе­вич проснулся, взял хлеб и понес к отцу. Отец в то время при­ни­мал хлебы от боль­ших бра­то­вей; их жены как поспус­кали в печь хлебы так же, как лягуша, – у них и вышло кули-мули. Царь наперво при­нял хлеб от боль­шого сына, посмот­рел и ото­слал на кухню; от серед­него при­нял, туда же послал. Дошла оче­редь до Ивана-царе­вича; он подал свой хлеб. Отец при­нял, посмот­рел и гово­рит: «Вот это хлеб – во Хри­стов день есть! Не такой, как у боль­ших снох, с зака­лой![183]»

После того взду­ма­лось царю сде­лать бал, посмот­реть своих сно­шек, котора лучше пля­шет? Собра­лись все гости и снохи, кроме Ивана-царе­вича; он заду­мался: «куда я с лягу­шей поеду?» И запла­кал навзрыд наш Иван-царе­вич. Лягуша и гово­рит ему: «Не плачь, Иван-царе­вич! Сту­пай на бал. Я через час буду». Иван-царе­вич немного обра­до­вался, как услы­хал, что лягуша бает; уехал, а лягуша пошла, сбро­сила с себя кожух, оде­лась чудо как! При­ез­жает на бал; Иван-царе­вич обра­до­вался, и все руками схло­пали: кака кра­са­вица! Начали заку­сы­вать; царевна огло­жет коску,[184] да и в рукав, выпьет чего – остатки в дру­гой рукав. Те снохи видят, чего она делат, и они тоже кости кла­дут к себе в рукава, пьют чего – остатки льют в рукава. Дошла оче­редь тан­це­вать; царь посы­лает боль­ших снох, а они ссы­ла­ются на лягушу. Та тот­час под­хва­тила Ивана-царе­вича и пошла; уж она пля­сала-пля­сала, вер­те­лась-вер­те­лась – всем на диво! Мах­нула пра­вой рукой – стали леса и воды, мах­нула левой – стали летать раз­ные птицы. Все изу­ми­лись. Отпля­сала – ничего не стало. Други снохи пошли пля­сать, так же хотели: котора пра­вой рукой ни мах­нет, у той кости-та и поле­тят, да в людей, из левого рукава вода раз­брыз­жет – тоже в людей. Царю не понра­ви­лось, закри­чал: «Будет, будет!» Снохи перестали.

Бал был на отходе. Иван-царе­вич поехал напе­ред, нашел там где-то женин кожух, взял его да и сжег. Та при­ез­жат, хва­ти­лась кожуха: нет! – сожжен. Легла спать с Ива­ном-царе­ви­чем; перед утром и гово­рит ему: «Ну, Иван-царе­вич, немного ты не потер­пел; твоя бы я была, а теперь Бог знат.

Про­щай! Ищи меня за три­де­вять земель, в три­де­ся­том цар­стве». И не стало царевны.

Вот год про­шел, Иван-царе­вич тос­кует о жене; на дру­гой год собрался, выпро­сил у отца, у матери бла­го­сло­ве­нье и пошел. Идет долго уж, вдруг попа­датся ему избушка – к лесу пере­дом, к нему задом. Он и гово­рит: «Избушка, избушка! Стань по-ста­рому, как мать поста­вила, – к лесу задом, а ко мне пере­дом». Избушка пере­вер­ну­лась. Вошел в избу; сидит ста­руха и гово­рит: «Фу-фу! Рус­ской коски слы­хом было не слы­хать, видом не видать, нынче рус­ска коска сама на двор при­шла! Куда ты, Иван-царе­вич, пошел?» – «Прежде, ста­руха, напой-накорми, потом вести рас­спроси». Ста­руха напо­ила-накор­мила и спать поло­жила. Иван-царе­вич гово­рит ей: «Баушка! Вот я пошел доста­вать Елену Пре­красну[185]». – «Ой, дитятко, как ты долго (не бывал)! Она с пер­вых-то годов часто тебя поми­нала, а теперь уж не пом­нит, да и у меня давно не бывала. Сту­пай впе­ред к серед­ней сестре, та больше знат».

Иван-царе­вич поутру отпра­вился, дошел до избушки и гово­рит: «Избушка, избушка! Стань по-ста­рому, как мать поста­вила, – к лесу задом, а ко мне пере­дом». Избушка пере­вер­ну­лась. Он вошел в нее, видит – сидит ста­руха и гово­рит: «Фу-фу! Рус­ской коски слы­хом было не слы­хать и видом не видать, а нынче рус­ски коска сама на двор при­шла! Куда, Иван-царе­вич, пошел?» – «Да вот, баушка, досту­пать Елену Пре­красну». – «Ой, Иван-царе­вич, – ска­зала ста­руха, – как ты долго! Она уж стала забы­вать тебя, выхо­дит вза­муж за дру­гого: скоро сва­дьба! Живет теперь у боль­шой сестры, сту­пай туда да смотри ты: как ста­нешь под­хо­дить – у нее узнают, Елена обер­нется вере­теш­ком,[186] а пла­тье на ней будет золо­том. Моя сестра золото ста­нет вить, как совьет вере­тешко, и поло­жит в ящик, и ящик запрет, ты найди ключ, отвори ящик, вере­тешко пере­ломи, кон­чик брось назад, а коре­шок перед себя: она и очу­тится перед тобой».

Пошел Иван-царе­вич, дошел до этой ста­рухи, зашел в избу; та вьет золото, свила его вере­тешко и поло­жила в ящик, заперла и ключ куда-то поло­жила. Он взял ключ, отво­рил ящик, вынул вере­тешко и пере­ло­мил по ска­зан­ному, как по писа­ному, кон­чик бро­сил за себя, а коре­шок перед себя. Вдруг и очу­ти­лась Елена Пре­красна, начала здо­ро­ваться: «Ой, да как ты долго, Иван-царе­вич? Я чуть за дру­гого не ушла». А тому жениху надо скоро быть. Елена Пре­красна взяла ковер-само­лет у ста­рухи, села на него, и понес­лись, как птица поле­тели. Жених-от за ними вдруг и при­е­хал, узнал, что они уехали; был тоже хит­рый! Он сту­пай-ка за ними в погоню, гнал-гнал, только сажон десять не догнал: они на ковре вле­тели в Русь, а ему нельзя как-то в Русь-то, воро­тился; а те при­ле­тели домой, все обра­до­ва­лись, стали жить да быть да животы[187] нажи­вать – на славу всем людям.

* * *

У одного царя было три сына. Он оде­лил их по стрелке и велел стре­лять: кто куда стрель­нет, тому там и неве­сту брать. Вот стар­ший стрель­нул, и его стрелка упала к гене­ралу на двор, и под­няла ее гене­ра­лова дочь. Он пошел и стал про­сить у ней: «Девица, девица! Отдай мою стрелку». Она гово­рит ему: «Возьми меня замуж!» Дру­гой стрель­нул, его стрелка упала к купцу на двор, и под­няла ее куп­цова дочь. Он пошел про­сить: «Девица, девица! Отдай мою стрелку». Она гово­рит: «Возьми меня за себя замуж!» Тре­тий стрель­нул, и стрелка его упала в болото, и взяла ее лягушка. Он пошел про­сить: «Лягушка, лягушка! Отдай мою стрелку!» Она гово­рит: «Возьми меня замуж!»

Вот они при­шли к отцу и ска­зали, кто куда попал, а мень­шой ска­зал, что стрелка его попала к лягушке в болото. «Ну, – гово­рит отец, – знать твоя судьба такая». Вот он женил их и сде­лал пир. На пиру моло­дые снохи стали пля­сать; стар­шая пля­сала-пля­сала, мах­нула рукой – све­кра ушибла; дру­гая пля­сала-пля­сала, мах­нула рукой – све­кровь ушибла; тре­тья, лягушка, стала пля­сать, мах­нула рукой – яви­лись луга и сады; так все и ахнули!

Вот стали они ложиться спать. Лягушка ски­нула свою лягу­ше­чью кожу­ринку[188] и стала чело­ве­ком. Муж ее взял эту кожу­ринку и бро­сил в печь. Кожу­ринка заку­ри­лась. Лягушка учу­яла,[189] схва­тила ее, осер­чала на мужа, Ивана-царе­вича, и гово­рит: «Ну, Иван-царе­вич, ищи ж меня в седь­мом цар­стве. Желез­ные сапоги износи и три желез­ных про­свиры сгложи!» Спорх­нула и улетела.

Вот, делать нечего, пошел искать, взял желез­ные сапоги и три желез­ных про­свиры. Шел-шел, сапоги желез­ные изно­сил и три про­свиры желез­ных сгло­дал и опять захо­тел есть. Встре­ча­ется щука. Он гово­рит ей: «Я есть хочу, я тебя съем!» – «Нет, не ешь меня, я тебе сго­жусь». Пошел дальше; встре­ча­ется мед­ведь. Иван-царе­вич гово­рит ему: «Я есть хочу, я тебя съем!» – «Нет, не ешь меня, я тебе сго­жусь». Иван-царе­вич пошел опять голод­ный; летит соко­лиха. Он гово­рит ей: «Я тебя съем!» – «Нет, не ешь меня; я тебе сго­жусь». Опять так пошел; пол­зет рак. Иван-царе­вич гово­рит: «Я тебя съем!» – «Нет, не ешь меня; я тебе сгожусь».

Иван-царе­вич опять пошел. Стоит избушка; он взо­шел в нее. Там сидит ста­рушка и спра­ши­вает его: «Что, Иван-царе­вич, дело пыта­ешь или от дела лыта­ешь?[190]» Иван-царе­вич гово­рит: «Ищу лягушку, жену свою». Ста­рушка гово­рит: «Ой, Иван-царе­вич, она тебя хочет известь; я ее мать, Поди же ты, Иван-царе­вич, за море; там лежит камень, в этом камне сидит утка, в этой утке яичко; возьми это яичко и при­неси ко мне». Вот он пошел за море; при­шел к морю и гово­рит: «Где моя щука? Она б мне рыбий мост насте­лила». Откуда ни возь­мись щука, насте­лила рыбий мост. Он по нем при­шел к камню, бил, бил – не рас­шиб и гово­рит: «Где мой мед­ведь? Он бы мне рас­ко­лол его». Явился мед­ведь и ну колоть – рас­ко­лол. Утка выско­чила оттуда и уле­тела. Иван-царе­вич гово­рит: «Где моя соко­лиха? Она б мне утку пой­мала и при­несла». Смот­рит, а соко­лиха тащит ему утку. Он взял, раз­ре­зал ее, вынул яичко, стал мыть его и уро­нил в воду. «Где мой рак? – гово­рит Иван-царе­вич, – он бы достал мне яичко!» Смот­рит, а рак несет ему яичко, он взял и пошел к ста­рушке в избушку, отдал ей яичко. Она заме­сила и испекла из него пышечку; а Ивана-царе­вича поса­дила в коник[191] и при­ка­зала: «Вот скоро твоя лягушка при­ле­тит, а ты молчи и вста­вай, когда я велю». Вот он сел в коник. При­ле­тела лягушка, желез­ным пих­те­лем сту­чит и гово­рит: «Фу! Рус­ским духом пах­нет; каб Иван-царе­вич попался, я б его разо­рвала!» Мать-ста­рушка гово­рит ей: «Ну это ты по Руси летала, рус­ского духу нахва­та­лась. На вот, закуси этой пышечки». Она съела эту пышечку – оста­лись одни кро­шечки – и гово­рит: «Где мой Иван-царе­вич? Я по нем соску­чи­лась. Я б с ним вот этой кро­шеч­кой поде­ли­лась». Мать велела выйти Ивану-царе­вичу; он вышел. Лягушка под­хва­тила его под кры­лышко и уле­тела с ним в седь­мое цар­ство жить.

* * *

В неко­то­ром цар­стве, в неко­то­ром госу­дар­стве жил да был царь с цари­цею; у него было три сына – все моло­дые, холо­стые, удальцы такие, что ни в сказке ска­зать, ни пером напи­сать; млад­шего звали Иван-царе­вич. Гово­рит им царь таково слово: «Дети мои милые, возь­мите себе по стрелке, натя­ните тугие луки и пустите в раз­ные сто­роны; на чей двор стрела упа­дет, там и сва­тай­тесь». Пустил стрелу стар­ший брат – упала она на бояр­ский двор, прямо про­тив деви­чья терема; пустил сред­ний брат – поле­тела стрела к купцу на двор и оста­но­ви­лась у крас­ного крыльца, а на том крыльце сто­яла душа-девица, дочь купе­че­ская; пустил млад­ший брат – попала стрела в гряз­ное болото, и под­хва­тила ее лягуша-ква­куша. Гово­рит Иван-царе­вич: «Как мне за себя ква­кушу взять? Ква­куша не ровня мне!» – «Бери! – отве­чает ему царь. – Знать, судьба твоя такова».

Вот поже­ни­лись царе­вичи: стар­ший на боярышне, сред­ний на купе­че­ской дочери, а Иван-царе­вич на лягуше-ква­куше. При­зы­вает их царь и при­ка­зы­вает: «Чтобы жены ваши испекли мне к зав­трему по мяг­кому белому хлебу». Воро­тился Иван-царе­вич в свои палаты неве­сел, ниже плеч буйну голову пове­сил. «Ква-ква, Иван-царе­вич! Почто так кру­чи­нен стал? – спра­ши­вает его лягуша. – Аль услы­шал от отца сво­его слово непри­ят­ное?» – «Как мне не кру­чи­ниться? Госу­дарь мой батюшка при­ка­зал тебе к зав­трему изго­то­вить мяг­кий белый хлеб». – «Не тужи, царе­вич! Ложись-ка спать-почи­вать; утро вечера муд­ре­нее!» Уло­жила царе­вича спать да сбро­сила с себя лягу­ше­чью кожу – и обер­ну­лась душой-деви­цей, Васи­ли­сой Пре­муд­рою; вышла на крас­ное крыльцо и закри­чала гром­ким голо­сом: «Мамки-няньки! Соби­рай­тесь, сна­ря­жай­тесь, при­го­товьте мяг­кий белый хлеб, каков ела я, кушала у род­ного моего батюшки».

Наутро проснулся Иван-царе­вич, у ква­куши хлеб давно готов – и такой слав­ный, что ни взду­мать, ни взга­дать, только в сказке ска­зать! Изу­кра­шен хлеб раз­ными хит­ро­стями, по бокам видны города цар­ские и с заста­вами. Бла­го­дар­ство­вал царь на том хлебе Ивану-царе­вичу и тут же отдал при­каз трем своим сыно­вьям: «Чтобы жены ваши соткали мне за еди­ную ночь по ковру». Воро­тился Иван-царе­вич неве­сел, ниже плеч буйну голову пове­сил. «Ква-ква, Иван-царе­вич! Почто так кру­чи­нен стал? Аль услы­шал от отца сво­его слово жест­кое, непри­ят­ное?» – «Как мне не кру­чи­ниться? Госу­дарь мой батюшка при­ка­зал за еди­ную ночь соткать ему шел­ко­вый ковер». – «Не тужи, царе­вич! Ложись-ка спать-почи­вать; утро вечера муд­ре­нее!» Уло­жила его спать, а сама сбро­сила лягу­ше­чью кожу – и обер­ну­лась душой-деви­цей, Васи­ли­сою Пре­муд­рою; вышла на крас­ное крыльцо и закри­чала гром­ким голо­сом: «Мамки-няньки! Соби­рай­тесь, сна­ря­жай­тесь шел­ко­вый ковер ткать – чтоб таков был, на каком я сижи­вала у род­ного моего батюшки!»

Как ска­зано, так и сде­лано. Наутро проснулся Иван-царе­вич, у ква­кушки ковер давно готов – и такой чуд­ный, что ни взду­мать, ни взга­дать, разве в сказке ска­зать. Изу­кра­шен ковер зла­том-сереб­ром, хит­рыми узо­рами. Бла­го­дар­ство­вал царь на том ковре Ивану-царе­вичу и тут же отдал новый при­каз, чтобы все три царе­вича яви­лись к нему на смотр вме­сте с женами. Опять воро­тился Иван-царе­вич неве­сел, ниже плеч буйну голову пове­сил. «Ква-ква, Иван-царе­вич! Почто кру­чи­нишься? Али от отца услы­хал слово непри­вет­ли­вое?» – «Как мне не кру­чи­ниться? Госу­дарь мой батюшка велел, чтобы я с тобой на смотр при­хо­дил; как я тебя в люди покажу!» – «Не тужи, царе­вич! Сту­пай один к царю в гости, а я вслед за тобой буду, как услы­шишь стук да гром – скажи: это моя лягу­шонка в короб­чонке едет».

Вот стар­шие бра­тья яви­лись на смотр с сво­ими женами, разо­де­тыми, раз­уб­ран­ными; стоят да с Ивана-царе­вича сме­ются: «Что ж ты, брат, без жены при­шел? Хоть бы в пла­точке при­нес! И где ты эта­кую кра­са­вицу выис­кал? Чай, все болота исхо­дил?» Вдруг под­нялся вели­кий стук да гром – весь дво­рец затрясся; гости крепко напу­га­лись, повска­ки­вали с своих мест и не знают, что им делать; а Иван-царе­вич гово­рит: «Не бой­тесь, гос­пода! Это моя лягу­шонка в короб­чонке при­е­хала». Под­ле­тела к цар­скому крыльцу золо­че­ная коляска, в шесть лоша­дей запря­жена, и вышла оттуда Васи­лиса Пре­муд­рая – такая кра­са­вица, что ни взду­мать, ни взга­дать, только в сказке ска­зать! Взяла Ивана-царе­вича за руку и повела за столы дубо­вые, за ска­терти браные.

Стали гости есть-пить, весе­литься; Васи­лиса Пре­муд­рая испила из ста­кана да последки себе за левый рукав вылила; заку­сила лебе­дем да косточки за пра­вый рукав спря­тала. Жены стар­ших царе­ви­чей уви­дали ее хит­ро­сти, давай и себе то ж делать. После, как пошла Васи­лиса Пре­муд­рая тан­це­вать с Ива­ном-царе­ви­чем, мах­нула левой рукой – сде­ла­лось озеро, мах­нула пра­вой – и поплыли по воде белые лебеди; царь и гости диву дались, А стар­шие невестки пошли тан­це­вать, мах­нули левыми руками – забрыз­гали, мах­нули пра­выми – кость царю прямо в глаз попала! Царь рас­сер­дился и про­гнал их нечестно.

Тем вре­ме­нем Иван-царе­вич улу­чил мину­точку, побе­жал домой, нашел лягу­ше­чью кожу и спа­лил ее на боль­шом огне. При­ез­жает Васи­лиса Пре­муд­рая, хва­ти­лась – нет лягу­ше­чьей кожи, при­уныла, запе­ча­ли­лась и гово­рит царе­вичу: «Ох, Иван-царе­вич! Что же ты наде­лал? Если б немножко ты подо­ждал, я бы вечно была твоею; а теперь про­щай! Ищи меня за три­де­вять земель, в три­де­ся­том цар­стве – у Кощея Бес­смерт­ного». Обер­ну­лась белой лебе­дью и уле­тела в окно.

Иван-царе­вич горько запла­кал, помо­лился Богу на все на четыре сто­роны и пошел куда глаза гля­дят. Шел он близко ли, далеко ли, долго ли, коротко ли – попа­да­ется ему навстречу ста­рый ста­ри­чок: «Здрав­ствуй, – гово­рит, – доб­рый моло­дец! Чего ищешь, куда путь дер­жишь?» Царе­вич рас­ска­зал ему свое несча­стье. «Эх, Иван-царе­вич! Зачем ты лягу­шью кожу спа­лил? Не ты ее надел, не тебе и сни­мать было! Васи­лиса Пре­муд­рая хит­рей, муд­ре­ней сво­его отца уро­ди­лась; он за то осер­чал на нее и велел ей три года ква­ку­шею быть. Вот тебе клу­бок; куда он пока­тится – сту­пай за ним смело».

Иван-царе­вич побла­го­дар­ство­вал ста­рику и пошел за клу­боч­ком. Идет чистым полем, попа­да­ется ему мед­ведь. «Дай, – гово­рит, – убью зверя!» А мед­ведь про­ве­щал ему: «Не бей меня, Иван-царе­вич! Когда-нибудь при­го­жусь тебе». Идет он дальше, глядь, – а над ним летит селе­зень; царе­вич при­це­лился из ружья, хотел было застре­лить птицу, как вдруг про­ве­щала она чело­ве­чьим голо­сом: «Не бей меня, Иван-царе­вич! Я тебе сама при­го­жусь». Он пожа­лел и пошел дальше. Бежит косой заяц; царе­вич опять за ружье, стал целиться, а заяц про­ве­щал ему чело­ве­чьим голо­сом: «Не бей меня, Иван-царе­вич! Я тебе сам при­го­жусь». Иван-царе­вич пожа­лел и пошел дальше – к синему морю, видит – на песке лежит, изды­хает щука-рыба. «Ах, Иван-царе­вич, – про­ве­щала щука, – сжалься надо мною, пусти меня в море». Он бро­сил ее в море и пошел берегом.

Долго ли, коротко ли – при­ка­тился клу­бо­чек к избушке; стоит избушка на кури­ных лап­ках, кру­гом повер­ты­ва­ется. Гово­рит Иван-царе­вич: «Избушка, избушка! Стань по-ста­рому, как мать поста­вила, – ко мне пере­дом, а к морю задом». Избушка повер­ну­лась к морю задом, к нему пере­дом. Царе­вич взо­шел в нее и видит: на печи, на девя­том кир­пичи, лежит баба-яга костя­ная нога, нос в пото­лок врос, сопли через порог висят, титьки на крюку замо­таны, сама зубы точит. «Гой еси, доб­рый моло­дец! Зачем ко мне пожа­ло­вал?» – спра­ши­вает баба-яга Ивана-царе­вича. «Ах ты, ста­рая хры­човка! Ты бы прежде меня, доб­рого молодца, накор­мила-напо­ила, в бане выпа­рила, да тогда б и спрашивала».

Баба-яга накор­мила его, напо­ила, в бане выпа­рила; а царе­вич рас­ска­зал ей, что ищет свою жену Васи­лису Пре­муд­рую. «А, знаю! – ска­зала баба-яга. – Она теперь у Кощея Бес­смерт­ного; трудно ее достать, нелегко с Кощеем сла­дить: смерть его на конце иглы, та игла в яйце, то яйцо в утке, та утка в зайце, тот заяц в сун­дуке, а сун­дук стоит на высо­ком дубу, и то дерево Кощей как свой глаз бережет».

Ука­зала яга, в каком месте рас­тет этот дуб; Иван-царе­вич при­шел туда и не знает, что ему делать, как сун­дук достать? Вдруг откуда не взялся – при­бе­жал мед­ведь и выво­ро­тил дерево с кор­нем; сун­дук упал и раз­бился вдре­безги, выбе­жал из сун­дука заяц и во всю прыть нау­тек пустился; глядь – а за ним уж дру­гой заяц гонится, нагнал, ухва­тил и в клочки разо­рвал. Выле­тела из зайца утка и под­ня­лась высоко-высоко; летит, а за ней селе­зень бро­сился, как уда­рит ее – утка тот­час яйцо выро­нила, и упало то яйцо в море. Иван-царе­вич, видя беду неми­ну­чую, залился сле­зами; вдруг под­плы­вает к берегу щука и дер­жит в зубах яйцо; он взял то яйцо, раз­бил, достал иглу и отло­мил кон­чик: сколько ни бился Кощей, сколько ни метался во все сто­роны, а при­шлось ему поме­реть! Иван-царе­вич пошел в дом Кощея, взял Васи­лису Пре­муд­рую и воро­тился домой. После того они жили вме­сте и долго и счастливо.