Известный собиратель сказок издавший первый сборник фольклора народные русские сказки

Михаил Дмитриевич Чулков – первый русский фольклорист и собиратель народных сказок и былин. Древнейшие письменное собрание русских народных преданий 1778 года выпуска.

Дата обновления статьи: 07.01.2023

Самый известный — если не сказать единственный широкоизвестный сегодня сборник русских сказок — это издание А. Н. Афанасьева 1855–1863 годов. Вторая редакция вышла в 1873 году уже после смерти автора. Однако, еще почти за целый век до Александра Николаевича существовал другой собиратель русских сказок — Михаил Дмитриевич Чулков, который совместно с Василием Левшиным опубликовал свое собрание древнейших русских сказок и былин в 1778 году под названием «Русские сказки содержащие древнейшие повествования о славных богатырях, сказки народные и прочие, оставшиеся через пересказывание в памяти народной приключения». Всего это десять частей объемом в несколько тысяч (!) страниц. По факту Михаил Дмитриевич был первым русским фольклористом вообще, а к собранным им материалам по фольклору (не только вышеназванные «Сказки») обращались и Афанасьев, и Пушкин и Жуковский.

Художник: Н. К. Рерих Богатыри проснулись.

Неугодные «Сказки» — почему о них забыли?

Удивительно как такое сокровище может сохраниться до наших дней и при этом быть практически невостребованным. Впрочем, современные ученые, конечно, о нем знают, но почему-то решили считать это собрание сказок и былин недостоверным источником — то есть данные сказки якобы НЕ собраны фольклористами в народе, а придуманы ими в подражание французским дешевым рыцарским романам. Так, в 2017 году книга была переиздана с таким предисловием от издателя:

«…до конца XVII в. сказок как жанра вообще не существовало. Были истории, легенды и предания. Первая сказка была создана французской придворной дамой баронессой д’Онуа…издана в 1690 г.….Со времени соперничества мадам д’Онуа и семейства Перро сочинительство сказок вошло в моду. Витийствовали преимущественно стареющие графинюшки, причем сказки их более походили на зачитанные до дыр рыцарские романы а-ля Алиенора Аквитанская с ее куртуазной любовью… И именно в таком виде и понимании жанра сказки собраны они в представленном здесь десятитомнике XVII в. В. А. Левшина и М. Д. Чулкова… Несмотря на название, и Левшин, и Чулков преимущественно перерабатывали французские сказки, давая героям русские имена. Кое-что досочиняли сами… Что касается истинно народных русских сказок, то собрание сказок В. А. Левшина и М. Д. Чулкова явно имеет весьма отдаленное к ним отношение. Собирать и публиковать русские народные сказки фольклористы начали лишь в 1830-х гг.» (Виктор Еремин)

Вот так! Как вам слог? Как вам выводы и логическая база, позволяющая данному «оценщику» сравнить труды великого собирателя русского фольклора, восхищавшего Пушкина с «сочинительством стареющих графинюшек»? И самое главное — откуда же такая непоколебимая уверенность в том, что автор «все сочинил»? Быть может, данный комментатор самолично там в 1778 году сидел за столом с Михаилом Дмитриевичем и наблюдал за тем, как тот «сочиняет» свои сказки, не вставая, так сказать, со стула?

Впрочем, стоит только открыть «Сказки» как становится понятно почему их не хотят признать подлинными народными преданиями — ведь это был бы настоящий осиновый кол в сердце современной исторической конструкции нашего прошлого, какой ее «принято» видеть. Заметьте, что речь даже не идет о каком-то труде по истории Руси (как, например, исчезнувшие труды М. В. Ломоносова), а только лишь о народных сказках и былинах, которые вовсе не призваны были отражать действительность с точностью хроникера.

Художник: Всеволод Иванов. Тревожные времена.

Сказка есть сказка — там один герой может в одиночку победить целое войско неприятеля, прыгнуть выше звезд, обернуться волком или соколом и мы, конечно, понимаем, что такое описание не является документальной хроникой, а используется или в качестве художественного преувеличения или с целью того, чтобы прибегая к простой и понятной для непосвященного человека аналогии описать некие другие глубинные смыслы (об обрядах инициации, созвездиях, смене времен года, духовных практиках и проч.)

Тем не менее, у каждой сказки и уж тем более былины всегда есть некоторый исторический контекст — какие традиции и обряды совершались? Какая философия за ними стоит? Как зовут действующих героев? Кто кому приходится родственником, другом, соперником, врагом? Кто, в конце концов, к какому роду-племени принадлежит? Кто основал те или иные города, а кто затем в них правил? И вся эта информация в избытке дана в собрании сказок и былин Чулкова с энциклопедической (!) доскональностью — здесь каждый герой имеет четкую линию предков перечисленных поименно, все сражения являются результатом длинных причинно-следственных связей (иногда протянувшихся вглубь поколений), и, что самое удивительное — по каждому значимому событию дана точная географическая привязка, правдивость которой легко проверяется легендами и преданиями собственно данной конкретной местности. Пласт информации гигантский, ныне практически неизвестный и совершенно парадоксальный.

Художник: Виктор Слободчиков. Святогор.

Например, в собрании Чулкова представлено сказание о государе гуннов (!) Баламире (!), в самом начале которой он называется наследником полководца Роаса, который основал свою столицу в городе Киеве, называвшемся тогда Унниаградом (!). Согласитесь, что здесь удивительно каждое слово — незнакомое нам, но вполне «родное» славянское имя гуннского государя, его связь с Киевом, а также сам факт того, что легенда о государе гуннов внесена в собрание русских (!) сказок и былин, как часть нашего родного фольклора. То есть Чулков и его современники, видимо, считали гуннов нашими прямыми предками, более того еще помнили имена и деяния наиболее выдающихся правителей.

Кстати, Википедия «знает» государя гуннов Баламира, так что это вовсе не вымышленный персонаж, более того даже указывает его годы жизни как 313–388 гг. Основным и в общем-то единственным освещенным там деянием Баламира значится война с остготами, нам же более интересен вот этот параграф:

«Политическим центром гуннов в эпоху правления Баламира, по всей вероятности, была территория современной Киевской области, а столица гуннской империи располагалась в районе нынешнего Киева, что в свою очередь объясняет регулярные военные конфликты с готами за контроль над Поднепровьем».



*Для справки: по легенде Киев основан город братьям Кием, Щеком и Хоривом, однако, когда именно это произошло — точных данных нет. «Условной» датой считается 482 год, но ряд ученых отодвигает ее вглубь тысячелетий (древнейшие поселения в Киевской области датируются эпохой палеолита 15–20 тыс. лет назад), другие же, напротив — ближе к IX–X веку (так как относительно точные документальные свидетельства относятся уже ко времени княжения в городе дружинников Рюрика Аскольда и Дира — а это вторая половине IX, как записано в «Повести временных лет»).

Интересно, что Википедия сравнивает легенду об основателе города Кие с готской легендой о борьбе Германариха с роксаланами в Северном Причерноморье в конце IV века. Последняя гласит, что Германерих приказал разорвать на части свою неверную жену из племени роксаланов, привязав ее к коням, после чего ее братья (отождествляемые с Кием, Щеком и Хоривом) пришли мстить Германериху и нанесли ему серьезную рану. При этом — как нам пишет та же Википедия, но уже в другой статье — одной из причин нападения государя гуннов Баламира на остготов стало известие о ранении Германериха. То есть и Баламир, и Кий, и Германерих пересекаются где-то на одном историческом отрезке. Причем, если нам сегодня практически ничего об этом неизвестно, то Михаил Чулков, по все видимости, знал гораздо больше — и желающие имеют возможность прочесть его легенду о Баламире в полностью сохранившемся виде.

В описанном выше контексте крайне забавен комментарий к современному изданию Сказок 2017 года о том, что Чулков хотел лишь «русифицировать» франц.сказки — «…и Левшин, и Чулков преимущественно перерабатывали французские сказки, давая героям русские имена». Что ж, получается, что для русскоязычных читателей XVIII века гуннский основатель Киева по имени Баламир был частью привычного «русского» антуража? А где же легендарный Кий? Кажется, здесь «официальная история» в стремлении во что бы то ни стало дискредитировать любые свидетельства в пользу древности нашего прошлого и прямой связи наших предков с гуннами, скифами, сарматами (и другими народами Евразии, менявшими название, но не суть) сама себя загнала в какой-то логический тупик.

Фрагмент фрески Эжена Делакруа (ок. 1840 года). Аттила. (Для справки: Аттила также являлся государем гуннов, но правил уже позднее Баламира в 434–453. Обратите внимание на наружность, которую придал гунну художник XIX века. По «официальной версии» гунны — монголоиды алтайского типа, происходящие от некого центрально-азиатского народа хунну.)

Исходя из этого собрание сказок и былин Чулкова остается крайне интересным и если расценивать его как собрание истинных древних легенд и даже если считать его адаптацией чего бы то ни было, так как сам формат подобной «адаптации» крайне странен и может во многом перевернуть наши привычные знания о прошлом.

Дадим слово автору: кто такой Чулков и что он сам написал в предисловии к своим Сказкам?

Сама биография Михаила Дмитриевича Чулкова совершенно явно указывает на то, что фольклор, народные обряды, сказания и предания составляли главный предмет его интереса, поисков и исследований на протяжении всей жизни.

М. Д. Чулков. Портрет работы неизвестного художника. Гравюра. Музей изобразительных искусств им. Пушкина.

• 1766—1768 гг. — М. Д. Чулков выпустил сборник «Пересмешник, или славянские сказки», черпая материалы из рукописных повестей и устных пересказов народных сказок.
• 1767 г. — «Краткий мифологический лексикон» М. Д. Чулков — первая в истории России попытка воссоздать мир древних славянских богов, их имена и связанные с ними обряды и ритуалы.
• 1769 г. — М. Д. Чулков начинает выпускать собственный журнал «И то и сьо», а затем — «Парнасский Щепетильник». В них он постоянно публикует русские народные свадебные песни, пословицы и загадки, а также разные этнографические заметки.
• В 1770—1774 гг. «Собрание разных песен» М. Д. Чулкова (в сотрудничестве с М. И. Поповым) положившее начало массовому изданию и распространению печатных песенников, которые ране существовали только в рукописном виде. Более известно под заглавие 2-го издания выполненного Н. И. Новиковым «Новое и полное собрание российских песен, содержащее в себе песни любовные, пастушеские, шутливые, простонародные, хоральные, свадебные, святочные, с присовокуплением песен из разных российских опер и комедий».
• В 1782 — «Словарь русских суеверий» М. Д. Чулкова (более известный под заглавием 2-го изд. «Абевега русских суеверий, идолопоклоннических жертвоприношений, свадебных простонародных обрядов, колдовства, шеманства и прочего)» (1786). В нем даны объяснения отдельных примет, поверий, народных праздников и преданий различных народов России.

Да, были у этого разностороннего человека и другие интересы, так, он интересовался экономикой и много лет посвятил изучению данной темы, что вылилось в публикацию 7-томного труда «Исторического описания российской коммерции», есть и написанные им художественные произведения, в том числе первый русский детектив («Горькая участь»), роман «Повесть о Силославе», «Пригожая повариха» и другие — но на романах без всякого лукавства и написано четко и ясно, что это романы.

А на главном листе оригинального издания Сказок (хранящегося, кстати, в публичной библиотеке Нью-Йорка — там видимо лучше понимают его реальную историческую ценность) написано вот что: «Руския Сказки содержащия Древнейшие Повествования о славных Богатырях, Сказки Народныя, и прочие оставшиеся чрез пересказывание в памяти Приключения».

Теперь давайте дадим слово самому автору и посмотрим каким предисловием снабдил он свои сказки:

«Издать в свет книгу, содержащую в себе отчасти повествования, которыя рассказывают в каждой харчевне кажется был бы труд довольно суетный, но я уповаю найти оправдание мое в следующем:

Романы и Сказки были во все времена у всех народов, они оставили нам первейшие начертания древних каждыя страны и обыкновений и удостоились потому предания на письме, а в новейшие времена, у просвещеннейших народов, почтили оныя собранием и изданием в печать. Помещенныя в Парижской Всеобщей Библиотеке Романов повести о Рыцарях, ни что иное как сказки Богатырские и Французская Biblioteque Bleue, содержит таковыя же Сказки каковыя у нас рассказываются в простом народе. С 1778 года в Берлине также издается Библиотека Романов, содержащая между прочими два отделения: Романов древних Немецких Рыцарей и Романов народных. Россия имеет также свои, но оныя хранятся только в памяти, я заключил подражать издателям прежде меня напечатавшим подобные предания, и издаю сии сказки Русския, с намерением сохранить сего рода наши древности, и поощрить людей имеющих время, собрать все оных множество, чтобы составить Библиотеку Русских Романов».

(заметьте, „заключил подражать“ в данном контексте имеет смысл „собрать и издать в письменном виде древние русские устные легенды и предания, аналогично тому как собрали свои рыцарские и народные сказки французы и немцы“ — то есть чтобы сохранить в веках для потомков как можно более полную коллекцию народных и богатырских сказок. Очевидно, именно вырванные из контекста слова о подражании породили ничем не обоснованный миф о том, что Чулков, якобы, переписал франц.сказки, придав им русский антураж»).

«Должно думать, что сии приключения Богатырей Руских имеют в себе отчасти дела бывшая и если совсем не верить оным, то надлежит сумневаться и по всей древней Истории, коя по большей части основана на оставшихся в памяти Сказках, впрочем читатели если похотят могут различить истину от баснословия свойственного древнему обыкновению в повествованиях, в чем однако никто еще не успел.


Наконец во удовольствие любителям Сказок включил я здесь таковые, которых никто еще не слыхивал, и которыя вышли на свет во первых в сей книге.»

Надеемся, никто не станет отрицать, что предисловие от автора для того и пишется, чтобы он в нем поведал читателю о целях, которые он сам перед собой поставил, поэтому будет более правильно и честно при рассмотрении самого собрания сказок и легенд отталкиваться именно от этих слов автора, а не от сомнительных оценок его творчества данных кем-то спустя несколько столетий.

Кстати, Чулков не отрицает, что многие записанные в его сборнике легенды и былины даются им в переложении на «нынешнее наречие» — то есть не как прямая речь сказителя, поведавшего ему ту или иную легенду, а как последовательное описание представленных в ней событий (что никак не умаляет ценности пересказа и достоверности переданной информации). Тем не менее, отдельные части, по словам самого Чулкова, «содержат точные слова древнего слога Российских Поэм или Сказок Богатырских». В тексте они отмечены соответствующими кавычками. И нужно сказать, что ровно половина, если не больше текста «Сказок» — это именно прямая речь.

Показательно и то, что в тексте повсеместно встречаются сноски, в которых Чулков детально объясняет смысл тех или иных обрядов, указывает на географию происходящего или на значение отдельных слов. Все это указывает нам на то, что перед нами именно этнографический труд, призванный сохранить устное народное наследие во всей его многоплановой сложности и с полным пониманием сути происходящего без смысловых искажений.

Также в некоторых легендах Чулков приводит отрывки песен с нотами, указав, что к огромному сожалению в пожаре у него погибло собрание древних богатырских песен, в связи с чем нет возможности воспроизвести их целиком. Вероятно, подобная честность является еще одним доказательством того, что опубликованные сказки являются истинно народными и воспроизводятся с максимальной точностью — иначе, кто бы мешал автору просто «досочинять» утерянные фрагменты?

«Сказки и былины» Чулкова — о чем и о ком они рассказывают?

Но перейдем же наконец к самим «Сказкам» — что же такого крамольного в них зафиксировал Чулков, что сегодня даже имя его забыто, как и собранные им предания, пылящиеся на задних полках библиотек с пометкой «сочинительство XVII века»? В рамках одной статьи мы не можем охватить труд жизни этого человека, составивший несколько тысяч страниц. Те кого заинтересовал наш рассказ о нем ознакомятся с текстами самостоятельно — причем настоятельно рекомендуем использовать для этого издание XVIII века с «ятЪами», а не современный вариант — мы же приведем оглавление этой книги, чтобы подогреть ваш интерес:

Часть первая. Сказки богатырские

Известие

Вступление

Богатырские сказки

Повесть о славном князе Владимире Киевском Солнышке Всеславьевиче и о его сильном могучем богатыре Добрыне Никитиче

Повесть о Тугарине Змеевиче

Повесть Добрыни Никитича

Рассказ Печенежского князя

Рассказ Таропа

Повесть о сильном богатыре Чуриле Пленковиче

Повесть об Алеше Поповиче — богатыре, служившем князю Владимиру

Рассказ Царь-девицы

Часть вторая. Сказки народные

Сказка I. Про вора Тимоню

Сказка II. Про цыгана-молодца

Сказка III. О Фомке-племяннике

Повесть о Мавранарском королевиче

Рассказ царевны Динары

Приключения Гассана Астраханского

Повесть древлянского князя Миловида

Продолжение приключений Гассана

Часть третья. Русские сказки

Продолжение приключений Гассана

Приключения Светомила

Рассказ княжны Останы

Продолжение рассказа Светомила

Продолжение приключений Гассана

Часть четвертая

Заключение повести о Гассане Астарханском

Повесть Киевского Воеводы Мирослава

Приключения псковского дворянина Разбивоя

Повесть о новомодном дворянине

Два брата-соперники

Часть пятая

Повесть о сильном богатыре и старославенском князе Василии Богуслаевиче

Повесть о дворянине Заолешанине — богатыре, служившем князю Владимиру

Приключения Миланы

Заключение приключений Громобоя и Миланы и начало собственных случаев дворянина Заолешанина

Приключения Тарбелса и Любаны

О происхождении Бабы Яги

Продолжение приключения Звенислава, или дворянина Заолешанина

Повесть Мирослава со времени разлуки его с Тарбелсом

Приключение Слотана

Часть шестая

Продолжение повести о богатыре Звениславе, прозванном дворянином Заолешанином

Повесть о коне Златокопыте и мече Самосеке

Повесть об исполине Стеркатере[93]

Звенислав в России

Рассказ Бряцаны

Дальнейшее путешествие Звенислава

Дальнейшие приключения Тарбелса

Приключения Просвета

Досадное пробуждение

Часть седьмая

Приключения Любимира и Гремиславы

Часть восьмая

Продолжение приключений Любимира и Гремиславы

Повесть Порамира, или Милорда Гарстона

Повесть о Небесной Лире

Продолжение истории Порамира или милорда Гарстона

История маркиза Клоранда

Заключение повести о Любимире и Гремиславе

Часть девятая

Повесть о богатыре Булате

Повесть о золотом сосуде

Собственные приключения богатыря Булата

Продолжение приключений Булата

Приключения богатыря Сидона

Продолжение приключений Булата

История царевны Зениды

История царевича Зорана

Завершение странствий Булата

Часть десятая

Приключения Баламира, государя гуннов

Повесть царевича Доброслава

История принца Гипомена

Продолжение приключений Баламира

Приключения сумасшедшего звонаря

Повесть сапожника

Приключения Зелиана, по прозвищу Странноприимец

Повесть волшебницы Зимонии

Повесть короля волшебников

Много ли знакомых имен ты увидел здесь, дорогой читатель, или о подавляющем большинстве былинных и сказочных героев ты не слышал вообще никогда даже вскользь? Древлянский князь Миловид, псковский дворянин Разбивой, старославенский князь Василии Богуслаевич, Гассан Астраханский, богатырь Звенислав прозванный Заолешанином, государь гуннов Баламир… Мирослав, Слотан, Просвет, Любомир, Гремислава, Зимония…

Не потому ли о Чулкове и его трудах по фольклору предпочли просто забыть — так в Википедии о Сказках и былинах нет упоминания вовсе (!), зато достаточно подробно описывается его «Исторический очерк об истории русской коммерции» — будто это единственная его заслуга (ценности данной книги мы, конечно, не умаляем, но вот в том, что это было не  единственное дело его жизни — сомнений нет никаких).

Художник: Б. М. Ольшанский. Иван — вдовий сын.

Кто-то, конечно, скажет, что мы не слышали о былинных богатырях Чулкова в других источниках как раз по той причине, что они им же и «придуманы». А кто-то ужаснется тому, как мало мы знаем о собственной истории, былинных богатырях и событиях творившихся на нашей земле в действительности и от всего сердца поблагодарит первого русского фольклориста, горячая увлеченность и личные старания которого на протяжении всей его жизни как раз и не позволили кануть в небытие этим пластам нашего прошлого, хранившегося лишь в устных преданиях и никем кроме Чулкова не записанным (что в контексте той исторической парадигмы, которая была «утверждена» Миллером вовсе не диво).

К счастью для нас — и один в поле воин, и если какие-то имена и факты не сохранили другие более поздние версии русских былин и сказок — то сохранил в своем издании Михаил Чулков, а мы имеем возможность сегодня прочесть его труды и составить свое непредвзятое мнение о записанных им Сказках и былинах.

Слайд 1

Собиратели русских народных сказок

Слайд 2

Алекса́ндр Никола́евич Афана́сьев А. Н. Афанасьев (11 июля 1826 — 23 сентября1871) — выдающийся русский собиратель фольклора, исследователь духовной культуры славянских народов, историк и литературовед. Родился в городе Богучаре Воронежской губернии, где отец его, человек очень умный и высоко ценивший образование, служил уездным стряпчим. Образование получил в Воронежской гимназии и Московском университете, где учился на юридическом факультете, в котором проникся интересом к изучению старины, и прежде всего древнерусского быта. Заинтересовавшись народным бытом, молодой ученый не мог пройти и мимо устного творчества, в том числе сказок.

Слайд 3

Афанасьев А.Н. провел огромную работу по сбору и систематизации русских сказок, которые были объединены в сборник «Народные русские сказки» и в течение 1855—1863 гг. изданы в восьми выпусках. Тексты сказок ученый извлек из архива Русского географического общества и вместе с этими текстами опубликовал записи сказок другого выдающегося деятеля русской культуры — В. И. Даля. В своём сборнике Афанасьев систематизировал объёмный материал русских сказочных сюжетов первой половины XIX века, снабдив их обширным научным комментарием. Система, принятая Афанасьевым, является первой попыткой классификации сказок вообще.

Слайд 4

В сборник включены более 600 сказок со всех уголков России. До сих пор это самый большой сборник сказок. Всего данная книга выдержала более двадцати пяти изданий . Среди прочих сказок, включенных в сборник, особое место занимают всеми любимые «Колобок», «Репка», «Теремок», «Морозко», «Гуси – лебеди», «По щучьему велению» и т.д., которые стали известны благодаря усилиям А.Н. Афанасьева, и которые по праву можно назвать бесчисленными сказочными богатствами.

Слайд 5

В.И. Даль ─ известный лексиограф. Родился 10 ноября 1801г. в Екатеринославской губернии в городе Луганске (отсюда псевдоним Даля: Казак Луганский). Отец был датчанин, многосторонне образованный, лингвист (знал даже древнегреческий язык), богослов и медик; мать немка, дочь Фрейтаг, переводившей на русский язык Геснера и Ифланда. Отец Даля принял русское подданство и вообще был горячим русским патриотом. Даль был многогранной личностью. Он был выдающимся лексикографом, фольклористом и этнографом. Он разбирался в земледелии, в торговле, морском и инженерном деле, гомеопатии, коневодстве, рыболовстве, строительстве кораблей, домов и мостов. Он прекрасно пел и играл на многих музыкальных инструментах, был хорошим хирургом, высокопоставленным чиновником и академиком, одним из учредителей и деятельных членов Русского географического общества. Даль Владимир Иванович

Слайд 6

Владимир Иванович Даль – создатель знаменитого Толкового словаря живого великорусского языка и автор замечательных сказок для детей. Он был также ценителем и собирателем русского народного творчества. Именно он собрал и записал известные всем пословицы «Без труда не вынешь рыбку из пруда», «Волка бояться – в лес не ходить». Прославили его как литератора «Русские сказки из предания народного изустного на грамоту гражданскую переложенные, к быту житейскому приноровленные и поговорками ходячими разукрашенные Казаком Владимиром Луганским. Пяток первый», опубликованные в 1832 году.

Слайд 7

Константин Дмитриевич Ушинский (1824—1870) является осно­воположником русской педагогики, в частности дошкольной педаго­гики. В основу своей педагогической системы он положил идею народности воспитания, считая, что дети с самого раннего возрас­та должны усваивать элементы народной культуры, овладевать родным языком, знакомиться с произведениями устного народного творчества. По словам К.Д. Ушинского, сказки — «первые и блестящие попытки русской народной педагогики», и никто не может состязаться с «педаго­гическим гением народа». Поэтому, он считал, что дети большему научатся читая интересные, но в то же время поучительные сказки и рассказы.

Слайд 8

Толстой Лев Николаевич — (1828—1910) — один из наиболее широко известных русских писателей и мыслителей. Участник обороны Севастополя. Просветитель, публицист, религиозный мыслитель. Сказки Льва Толстого рассчитаны на то, чтобы облегчить детям запоминание научного материала. Этому принципу подчинены многие произведения «Новой азбуки» и «Русских книг для чтения». В 1872 г. он написал любимую всеми детьми сказку «Три медведя» для «Новой азбуки». Повествование ее предельно приближено к ре­алистическому рассказу: в ней нет традиционных для народных сказок зачина и концовки. События развертываются с первых фраз: «Одна девочка ушла из дома в лес. В лесу она заблудилась и стала искать дорогу домой, да не нашла, а пришла в лесу к домику».

Слайд 9

Алексей Николаевич Толстой родился 10 января (29 декабря) 1883 года в городе Николаевске Самарской губернии. Удивительный и талантливый писатель, который написал много произведений разного направления, но нам он известен как писатель подаривший прекрасные сказки для детей . Создавая свои сказочные шедевры, Толстой не смог обойти стороной русские народные сказки. Удивительный народный фольклор подсказывал автору как лучше всего донести до слушателя идею и глубокий смысл каждой детской сказки. Толстой от своего имени обработал и переписал некоторые волшебные народные сказки и сказки о животных.

Слайд 10

Процесс переделки народных сказок был очень тяжёлым и трудоёмким, требовавший определённого писательского таланта. Алексей Толстой отбирал самые интересные и популярные сказки, которые были изложены в очень красивой народной форме и написанные великолепным народным языком и разбавлял их некоторой классической литературностью. В его обработке нам известны такие сказки, как «Иван Царевич и серый волк», «Волк и козлята», «Сестрица Аленушка и братец Иванушка» и много других сказок.

Слайд 11

При написании работы использованы материалы следующих интернет ресурсов: http://narodstory.net www.hobbitaniya.ru http://ru.wikipedia.org images.yandex.ru

Подлинная биография знаменитого издателя русских народных сказок ещё не написана. В его жизни много загадочного – и, без сомнения, по той причине, что о нём судили преимущественно на основе подцензурных публикаций и немногих биографических фактов, попавших в печать. Знали, какие статьи и где он напечатал, какие сборники составил, какие издал архивные материалы в редактировавшихся им «Библиографических записках». Меньше, хотя тоже известно, что Афанасьев побывал за границей, посетил германию, Швейцарию, Италию, Англию, радовался в Неаполе победам Гарибальди, был в Лондоне у А.И. Герцена. Многие осведомлены о том, что трёхтомное исследование Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу» (М., 1865-1869) было принято современниками с существенными оговорками. Что же касается сказок и легенд, то как-то повелось думать, что заслуга Афанасьева тут минимальная – фольклор сам говорил за себя, и учёный, мол, был лишь добросовестным публикатором.

Редкий из писавших об Афанасьеве не считал нужным отметить, что на его работах лежит печать миновавшего времени – особенно в заблуждениях и односторонности. Однако – странное дело! – эти суждения нисколько не мешали известности Афанасьева. Он не был забыт, что обычно случается с теми, кто действительно устарел.

Историки продолжают ценить архивные публикации Афанасьева, его труды, посвящённые журнальной сатире XVIII века, письмам Петра Первого, древним дипломатическим актам, другие работы, в которых были обнародованы ценные исторические документы с текстологическими и бытовыми пояснениями. Любитель всякой старины, Афанасьев имел привычку бывать на толкучке у Сухарёвой башни – там он приобретал старинные рукописи и книги. Из находок составилась большая и ценная библиотека – Афанасьев извлекал из неё сведения для истории русской культуры.

Литературоведы не забывают заслуг Афанасьева как публикатора писем и стихотворений А.С. Пушкина, как автора ряда статей о Н.И. Новикове, о сатирах А.Д. Кантемира, о Д.И. Фонвизине, К.Н. Батюшкове, М.Ю. Лермонтове, А.И. Полежаеве.

Продолжают ценить Афанасьева и этнографы. В работах о домовом, ведьме, ведуне, колдовстве, роде, языческих преданиях об острове Буяне, о разных «демонологических» представлениях крестьян учёные находили сведения и факты, важные для народознания. Афанасьев писал обо всём  с обстоятельностью и с равно глубоким знанием дела – касалось ли это внутреннего устройства избы или поверий о леших, таможенных пошлин или какого-нибудь народного обычая.

Не ослабевал интерес к работам Афанасьева и со стороны поэтов. Тонкие художники, —   такие, как А. А. Блок, С. А. Есенин, А. Н. Толстой (последний — в пору работы над стихами книги «За синими реками» и «Сорочьими сказками»),  — находили в «Поэтических воззрениях славян на природу» источник вдохновения. Доказано, что многие фольклорные образы в особой мифолого-поэтической трактовке Афанасьева повлияли на творчество не только этих художников. И было чем увлечься! Мысленному взору читателей этой вдохновенной книги в реконструкции предстали поэтические видения древних славян. Афанасьев писал: «Красный  первоначально означало: светлый, яркий, блестящий, огненный; прилагательное это стоит в родстве со словами: крес — огонь, кресины — время летнего поворота солнца, кресник — июнь месяц, когда этот поворот совершается. Как постоянный эпитет, подновляющий коренной смысл слов, принятых за названия небесных светил и солнечного сияния, прилагательное это употребляется в следующих эпических выражениях: красное солнце, красная зоря, красный день (ясный, солнечный день называется также украсливым, хорошая погода — украсливая), красный месяц, красная весна, красное лето. Красная Горка — весенний праздник, в поучении Мономаха «красный свет»; светлая, с большими окнами изба называется красною (= светлицею), и окно со стёклами, в отличие от волокового, слывет красным. В Ярославской губернии красить употребляется в смысле: светить, сиять: «поглядзи-тко ты в восточную сторонушку, не красит ли красное солнышко?» От понятия о свете слово «красный» перешло к означению яркой краски, точно так, как прилагательное жаркий употребляется в областном языке в смысле: «оранжевый», а в Пермской губернии ягода клюква, ради ее красного цвета, называется жаравихой». Можно не соглашаться с частью толкований, но нельзя отказать Афанасьеву в широте поэтических ассоциаций, в чутье к образному смыслу народных слов. В исследователе брал верх поэт, сделавший своим орудием интуицию: учёные толкования перемежались с художественными. Вот этим и привлекал художников Афанасьев — слогом, догадками, смелыми сближениями. Из всех специальных книг это едва ли не самая поэтическая книга!

И при всём том заслуги Афанасьева не казались столь значительными, какими были в действительности. С явно заниженной оценкой почти примирились, когда появилась небольшая повесть В. И. Порудоминского «А рассказать тебе сказку?..» (М., 1970). Автор этой неспециальной книги взял на себя труд познакомиться с частью архивных материалов — прочитал письма Афанасьева к родным, друзьям, его Дневник и другие сохранившиеся документы — и обрисовались драматические черты жизни учёного: он, демократ-разночинец, испытал всё, что могло пасть на долю передового деятеля культуры и просвещения в царской России.

Хотя внешние факты жизни Афанасьева оказались непоколебимыми, но стало ясным, что их непримечательность до сей поры вводила в заблуждение — явление, впрочем, достаточно частое: в истории нашей литературы и культуры найдётся немало знаменитостей, жизнь которых была не слишком богата внешними событиями. Есть у людей внутренняя жизнь, которая оказывается много интереснее внешней: здесь происходят невидимые бури, таятся сокровенные побуждения. Сюда, к этой скрытой от постороннего взгляда жизни, восходят замыслы книг, статей, мотивы поступков — всего свершённого.

Афанасьев родился в 1826-м году в уездном городке Богучаре Воронежской губернии, в семье уездного стряпчего. Отец ценил в людях образование и, хотя воспитывался «на медные деньги», слыл за самого умного человека в Бобровском уезде, куда со временем перебралась семья Афанасьевых. Из семилетнего обучения в Воронежской гимназии, равно как и из проживания в Боброве, по словам самого Афанасьева, он «мало вынес отрадных впечатлений». Тупая зубрёжка, учителя-педанты, телесные наказания, грубые шалости сверстников, уездные сплетни, взаимное недоброжелательство, пустые ссоры, мелочное самолюбие  могли навсегда отвратить от высоких стремлений, но Афанасьев нашёл в себе силы преодолеть инерцию среды, в которой, как он сказал позднее, отсутствовала «общественность».

В 1844-м году по окончании курса в гимназии восемнадцатилетний Афанасьев приехал в Москву и поступил на юридический факультет университета. Четыре года, проведённые в его стенах, стали временем, когда сложились основы передовых убеждений Афанасьева. В университете им была написана первая статья «Государственное хозяйство при Петре Великом» (опубликована в № 6 и 7 журнала «Современник» за 1847 год). Статью похвалил В.Г. Белинский, указавший на её чисто научные достоинства — «очень дельная статья».

В жизни каждого человека случаются события, которые надолго определяют дальнейший её ход. О том, что произошло 21 сентября 1848 года, Афанасьев рассказал в письме к отцу: «В Москве был министр Уваров, и в университете кандидаты и студенты читали в присутствии профессоров, министра и разных любителей лекции. Я прочёл коротенькую лекцию о влиянии государственного (самодержавного) начала на развитие уголовного права в XVI и XVII столетиях на Руси… Лекция эта вызвала несколько замечаний со стороны министра, с которыми, однако, я не догадался тотчас же согласиться. Шевырев с собратией нашли в ней то, чего в ней и не было и быть не могло». Сын щадил чувства отца: скандал был достаточно громкий. Афанасьева сочли тем, кому не следует в дальнейшем заниматься изучением древнерусских законов. Царский министр, автор знаменитой формулы «православие, самодержавие и народность», был раздражён. Встретить несогласие — и чьё? Министр не церемонился даже в общении с учёными. Профессору Н.В. Калачёву, который занял кафедру истории русского законоведения, он сказал: «Читайте ваши лекции без всяких умозрений, возьмите в одну руку акты, в другую «Историю» Карамзина и, опираясь на эти пособия, проводите главным образом ту мысль, что самодержавие — основа русской истории и началось с самых древнейших времен». «Слышал это от самого Калачёва», — свидетельствует в своем Дневнике Афанасьев.

Вскоре после посещения университета С.С. Уваровым, в октябре 1848 года, хорошо осведомлённый о настроениях властей, осторожный и умеренный, К.Д. Кавелин писал Афанасьеву, в недавнем прошлом своему слушателю: «У Вас есть наклонность стать археологом; Вам надо ее переламывать. Это и для Вас лично необходимо…» Но Афанасьев был, однако, не из тех, кого могли остановить препятствия.

Год спустя, благодаря посредничеству Н. В. Калачёва, Афанасьев всё же занял место в Московском Главном архиве Министерства иностранных дел. «Архивный юноша»  прослужил здесь до 1862 года — целых тринадцать лет. О том, чем были заняты его досуги в эту пору, можно судить по многочисленным работам, опубликованным в журналах и специальных научных сборниках. Но далеко не всё и не в том виде, в каком он желал видеть свои работы, появлялось перед читателями. О своих огорчениях Афанасьев писал в Дневнике: «Современный литератор, принимаясь за перо, уже наперёд чувствует над собой роковое действие цензуры; желая высказать свою мысль так, чтоб она прошла в цензурные ворота без препятствий, он уже наперёд творит над нею насилие, придумывает ей сколько возможно более увёртливую форму, облекает ее в не совсем ясные фразы, и оттого-то вчастую яркая, живая мысль обращается в загадочный намёк; краски сами собой стираются». И вот возникла мысль: «Если бы кто вздумал записывать все ходячие слухи, как образчик современного настроения общественного мнения, собирать все доступные частные письма, почему-либо интересные, и сочинения, подвергнувшиеся цензурной опале,— я думаю, лет в десять составился бы прелюбопытный и поучительный сборник».

Своё намерение Афанасьев осуществил. Страницы его Дневника заполнены сведениями, фактами, суждениями, которые ни под каким видом не могли попасть в печать. Это тайная тайных, сокровенная история современной жизни, к которой Афанасьев причастен и к которой восходят все его помыслы — идеи написанных статей, замыслы осуществлённых сборников. Из строго объективных дневниковых записей обрисовывается в высшей степени симпатичный облик их автора.

Записи свидетельствуют о постоянном и неослабевающем внимании Афанасьева ко всему, что касалось слухов о предстоящей отмене крепостного права. «Эмансипация» всецело захватила Афанасьева, и он следит за малейшими признаками желанных перемен в России.

Афанасьевский Дневник по праву может быть признан живым и обстоятельным документом о развитии освободительного движения а России с конца 40-х годов до начала 60-х. В 1862 году в целях личной безопасности Афанасьев прекратил свои записи.

Дневник дополняют многозначительные письма Афанасьева — и особенности те, которые он посылал Е.И. Якушкину, сыну известного декабриста. С Якушкиным-младшим Афанасьева связывала многолетняя искренняя дружба, и приятели не таили друг от друга своих чувств и мыслей. После обнародования царского манифеста и положения об отмене крепостного права Афанасьев написал другу в Ярославль: «Крестьянское дело и у нас, как везде,  расшевелило и взбудоражило тинное болото помещичества, и, присматриваясь кругом, прислушиваясь к мнениям, я вижу, что вопрос только поступил к решению, а вовсе ещё не решён манифестом и положением. Пакостей будет бездна, и уже начало их для всех очевидно. Москва преисполнилась грамотами дворовых на помещиков, очень естественный плод нелепой статьи, оставившей ещё на два года дворовых в зависимости от бар, которые озлоблены и готовы на всякую штуку: только бы было на ком сорвать! <…> Отовсюду из губерний доносятся слухи о нежелании крестьян отправлять барщину. В Черниговской губернии это было повсеместно; в Казанской губернии явился самозванный Константин Николаевич с своим штабом, но после нескольких выстрелов крестьяне принуждены были его выдать; самозванец оказался из отставных солдат и был расстрелян. В Воронежской губернии крестьяне вашего знакомца Александра Станкевича и ещё барона Шлихтинга отказались вовсе от работ в пользу помещиков и изъявили желание выкупить всю землю. Посланы были две роты Азовского полка, и крестьяне усмирены. Посланный туда генерал-адъютант (с немецкой фамилией), говорят, сильно при этом свирепствовал» (письмо от 30 апреля 1861 года).

В свете приведённых фактов и прямых свидетельств должно быть навсегда оставлено мнение, что Афанасьев был всего лишь «умеренным» западником и «сдержанным» либералом, благонамеренным чиновником, который будто бы и пострадал в роковой для него 1862 год по недоразумению— из-за «пятиминутной беседы» в январе этого года с эмигрантом В. И. Кельсиевым, нелегально прибывшим из-за рубежа с намерением завязать связи с раскольниками. Эмиграция думала использовать их оппозиционные настроения для борьбы с царизмом, а Афанасьев был известен как собиратель старообрядческих легенд. О чём говорили Афанасьев и Кельсиев, осталось тайной.

Афанасьев жил политическими событиями времени, горячо сочувствовал угнетённым крестьянам, питал вражду к помещичьему всевластию, был критиком царской реформы, презирал духовенство, понимая, какую роль оно играет, охраняя существующие порядки. Только одно это даёт Афанасьеву право на почётное имя демократа — сторонника решительных освободительных преобразований в России.

Было бы неверным, однако, полагать, что оппозиционная настроенность Афанасьева носила бездеятельный характер и что он сам являлся лишь сторонним наблюдателем происходившего в России. Подготовленные и осуществлённые Афанасьевым публикации были смелыми гражданскими актами в глазах всех людей передовой России. 12 ноября 1859 года Афанасьев писал Якушкину: «В настоящее время я сижу за легендами; половина уже была в цензуре (у Наумова) и пропущена весьма хорошо; на днях отдам и остальную, а там и за печать. Должно пользоваться обстоятельствами и ковать железо, пока горячо, а то с Николою, Ильёю-пророком и другими связями, чего доброго, и застрянешь где-нибудь. Народ всё такой нецензурный!» (Курсив мой.— В. А.) Спустя четыре месяца по выходе «Народных русских легенд» Афанасьев писал в Ярославль Якушкину, что успех сборника превзошёл его ожидания: «Слухов множество, но пока цензурный комитет молчит. Попы вообще сильно ругаются, а монахи читают и похваливают; богомольные старушки также недовольны» (письмо от 11 марта 1860 года). Волнение, вызванное изданием «Легенд», всё росло. В апреле 1860 года обер-прокурор святейшего синода граф А.П. Толстой опротестовал издание сборника и в письме к министру просвещения Е.П. Ковалевскому требовал «охранить религию и нравственность от печатного кощунства и поругания». А Афанасьев ещё помышлял о повторении издания! Русские революционные пропагандисты оценили значение сборника, и в том же 1860 году появилось его лондонское издание, а новое издание в России стало возможно лишь в 1914 году.

Столь же смелым делом явилось составление Афанасьевым сборника «Русские заветные сказки», среди которых было немало антипоповских: «…героем подобных рассказов, — писал Афанасьев, — чаще всего бывает попов батрак. Здесь много юмору, и фантазии дан полный простор». Часть сказок была получена Афанасьевым от В.И. Даля, который, передавая их Афанасьеву, сожалел, что их «печатать нельзя». «А жаль, — продолжал Даль, — они очень забавны».

Рукопись «Заветных сказок» сохранилась. Она датирована 1837—1862 годами, имеет помету: «Собраны, приведены в порядок и сличены по многоразличным  спискам А. Афанасьевым», снабжена предисловием, которое, без всякого сомнения, указывает на намерение Афанасьева издать сказки. В предисловии говорится: «Издание наших заветных сказок в том виде и последовательности, в которых мы предлагаем их любителям русской народности, едва ли не единственное в своём роде явление. Легко может быть, что именно поэтому наше издание даст повод ко всякого рода нареканиям и возгласам не только против дерзкого издателя, но и против народа, создавшего такие сказки, в которых народная фантазия в ярких картинах и нимало не стесняясь выражениями развернула всю силу и всё богатство своего юмора. Оставляя в стороне все могущие быть нарекания собственно по отношению к нам, мы должны сказать, что всякий возглас против народа был бы не только несправедливостью, но и выражением полнейшего невежества, которое, по большей части, кстати сказать, составляет одно из неотъемлемых свойств кричащей pruderie (показная добродетель)».

Издание «Заветных сказок» было осуществлено, надо думать, не без какого-то участия Афанасьева, правда, пока трудно сказать — прямого или косвенного. Сборник был отпечатан в русской типографии в Женеве. Высказано предположение, что к изданию имел отношение А.И. Герцен.

Демократизм Афанасьева всего ярче выразился в подготовленном и осуществлённом им обширном, капитальном издании всех известных народных сказок. Сам Афанасьев понимал значение задуманного им ещё в начале 50-х годов сборника. Работа велась с сознанием важности и громадности задачи. Желая во что бы то ни стало завершить начатый труд, Афанасьев отложил все другие дела — даже прекратил на время издание своего журнала «Библиографические записки», которому отдавал столько сил. В письме к Якушкину он жалуется на недостаток досуга и говорит: «А уж воля твоя — сказки надо покончить: это будет моя заслуга в русской литературе» (письмо от 12 ноября 1859 года).

Сказки, изданные Афанасьевым в 1855—1863 годах (в восьми выпусках) с невиданной до той поры полнотой (да и по сей день нет сборника более полного), с редкой тщательностью и обдуманностью, сразу после выхода в свет сделались неотъемлемой частью национальной демократической культуры. Н.А. Добролюбов был глубоко прав, когда в своей рецензии на сборник отметил (а это было сказано, когда сборник был издан лишь наполовину): «После тупых и спесивых, браминообразных творений, излагающих тёпленькие теории обезличения человека и предопределённости всего в мире, — отрадно после них остановиться на труде, посвящённом раскрытию внутренней,  душевной жизни народа и исполненной добросовестно и с любовью, хотя и не без недостатков». Издание Афанасьева, по словам Добролюбова, «не восполняет того недостатка, который как-то неприятно поражает во всех наших сборниках. Недостаток этот — совершенное отсутствие жизненного начала» в подцензурных изданиях. Между тем фольклорные сборники самим содержанием своим обязывали к постановке острых общественных вопросов эпохи. Издание Афанасьева заслужило похвалу Добролюбова уже тем, что в сборнике представлен достоверный материал.

Афанасьев извлёк из архива Русского Географического Общества хранившиеся там сказки и присоединил к ним многочисленные записи В.И. Даля. Сборник составился из сказок не одной какой-нибудь местности, это общерусское творчество. В сборник включены сказки архангельские, астраханские, владимирские, вологодские, воронежские, енисейские, казанские, калужские, костромские, курские, московские, нижегородские, новгородские, оренбургские, пермские, рязанские, саратовские, симбирские, тамбовские, тверские, тульские и иные сказки разных мест и краёв России. В сборнике заговорила огромная страна, протянувшаяся на тысячи вёрст с севера до юга и с запада до востока. Труд такого размаха не был бы возможен, если бы замысел Афанасьева — собрать все известные сказки — не был поддержан другими деятелями науки и культуры. В 1852 году Афанасьева избрали в члены Русского Географического Общества по отделению этнографии, и Совет Общества своим постановлением от 23 февраля этого года предоставил в распоряжение собирателя все поступившие в архив Общества сказки. Замысел издать сборник сказок стал знаменательным фактом в условиях крепнувшего в России демократического движения.

Афанасьев в самое время принялся за дело. Без него сокровища сказочного фольклора могли затеряться, погибнуть. Фольклор, много веков, по традиции, устно передававшийся от поколения к поколению, в середине XIX столетия вступил в кризисную пору, когда потревоженная социальной новизной творческая мысль народа устремилась на новые предметы — и полноценное искусство рассказывания сказок стало встречаться всё реже и реже. Афанасьев своим изданием спас от забвения для будущих поколений ценнейшие произведения искусства народа. Сказки сохранили всю глубину смысла, богатство вымысла, свежесть выраженного в них народного нравственного чувства, блеск поэтического стиля.

Знакомясь со сказками, изданными Афанасьевым, мы с особой радостью замечаем в них всё, что прямо и тесно связано с творчеством великих русских писателей. Как бы обнажаются демократические корни их творческой работы. В сказке «Шабарша» мы узнаём давнего знакомца — пушкинского Балду. В другой сказке (из цикла «Не любо — не слушай») мы встретимся и с прозвищем попа, которым воспользовался Пушкин: «толоконный лоб». Сравнение афанасьевских текстов с пушкинской сказкой обнаруживает не только сходство, но и различие: в каждом варианте по-своему могут сочетаться и видоизменяться её традиционные элементы, но несомненно — и сказки Афанасьева, и сказка Пушкина восходят к общей традиции.

Афанасьевская сказка «По колена ноги в золоте, по локоть руки в серебре» близка к другой сказке Пушкина — о царе Салтане. Здесь — и эпизод с тремя девицами, которых подслушал царь, и мотив зависти старших сестёр, и те же их злые дела. В записи Пушкина, сделанной по памяти либо со слов Арины Родионовны, все эти эпизоды, равно как и подробности, тоже сохранены. Пушкин преобразил фольклорную сказку, но связь с вымыслом и стилем народа так ясна, так очевидна. Из сказок этого же типа Пушкин заимствовал и образ знаменитого кота-баюна.

Традицию рассказов Н.В. Гоголя мы встретим в афанасьевской сказке о казаке и ведьме. В сборнике мы можем прочесть: «В самую полночь отворилось окно; у окна показалась ведьма — вся в белом, взяла кропило, просунула руку в избу и только хотела кропить — как вдруг казак размахнул своей саблею и отсёк ей руку по самое плечо. Ведьма заохала, завизжала, по-собачьи забрехала и убежала прочь». Наутро казак признал ведьму в больной дочери пономаря. Сходный эпизод поведал Гоголь в своей «Майской ночи, или Утопленнице». Он воспользовался какой-то вариацией народного рассказа о нечистой силе.

В афанасьевской сказке «Жар-птица и Василиса-царевна» мы без труда узнаем «Конька-Горбунка» Петра Ершова: здесь всё знакомо — и находка пера жар-птицы, и мотив чудесной помощи Конька, и охота за жар-птицей, которую приманили рассыпанным  зерном, и поездка за царевной на край света, где «красное солнышко из синя моря выходит», и купанье в молоке, которое сделало героя красавцем, а царя погубило.

В том, что сказка С.Т. Аксакова «Аленький цветочек» вышла из народных сказок, весьма близких к тому варианту, который Афанасьев поместил в своём сборнике под названием «Пёрышко Финиста ясна сокола», невозможно усомниться, — совпадения на каждом шагу. Или достаточно сравнить другую сказку, «Лихо одноглазое», с одноимённой сказкой К.Д.  Ушинского —  тотчас станет очевидной их текстуальная связь.

Таких встреч писательского творчества и сказок народа на страницах афанасьевского собрания немало. Великие современники Афанасьева, — такие, как Лев Толстой, а равно и замечательные художники, пришедшие в литературу десятилетия спустя, среди них: Д.Н. Мамин-Сибиряк, М. Горький, И.А. Бунин, С.Я. Маршак, — держали в памяти образцы сказок из сборника Афанасьева. «Сказки» Афанасьева влились в общий фонд демократической художественной культуры России.

Замысел сборника Афанасьева неотделим от особого научного комментария к нему. Приступая к работе, Афанасьев мыслил своё издание как «учёное» — «по образцу издания бр. Гриммов». Он считал важным сопровождать текст сказок «нужными филологическими и мифологическими примечаниями», производить сличения русских сказок со сказками других народов (письмо А. А. Краевскому от 14 августа 1851 года). Комментарий теперь при переизданиях сборника опускается  — для этого есть свои причины, но они совсем не в том, что пояснения во всём найдены несостоятельными.

Известно, что Афанасьев осмысливал русские сказки в понятиях так называемой «мифологической школы». Это направление в науке о фольклоре характеризуется особым методом. Его приверженцы усматривали в происхождении народно-поэтических образов зависимость от древнейших мифов и сводили смысл произведений фольклора к выражению немногих понятий и представлений, порождённых обожествлением природы — солнца (так называемая «солярная» теория) и грозы (так называемая «метеорологическая» теория).

Современная наука не может согласиться со взглядами Афанасьева как последователя господствовавшей в его время теории, но, не принимая концепции, нельзя проходить мимо многочисленных и многообразных, сделавших бы и ныне честь любому современному исследователю, верных конкретных толкований фольклора, не затронутых крайними общеконцептуальными соображениями. В разысканиях Афанасьева открывается достаточно широкая область такого исследовательского поиска, который при ином общем взгляде может оказаться чрезвычайно полезным и нужным.

Комментарий Афанасьева к сказкам в той части, которая не затронута общими мифологическими соображениями, во многом остаётся правильным и сохраняет научную ценность. Взять, к примеру, пояснения, сопровождавшие известную сказку о трёх царствах. Он указал на все варианты и родственные мотивы из других сказок — привёл многообразные параллели из сказочного фольклора других народов. Причём не просто указал на сходство, а точно выделял те черты сказок, которыми они соприкасаются: венгерская, немецкая и норвежская сказки оказываются сходными с русской в прозвище героя; самое имя его, Иван Запечный, по словам Афанасьева, свидетельствует о близости к очагу — «знак, что человек отдаёт себя под покровительство и охранение родных пенатов, знак особенной привязанности к домашнему крову, семейной жизни и её кротким добродетелям, знак полного подчинения семейной власти и принятия на себя хозяйственных забот и трудов». Вслед за этим в комментарии добавлено, что на основе эпического мотива поиска невест «создалась большая часть народных сказок у всех индоевропейских народов». Афанасьев отмечает также, что для преодоления всех затруднений герою понадобилась не только физическая сила, но и помощь «вещих» людей, «мифических деятелей». Учёный называет «Илиаду», «Калевалу», кельтскую сказку о Кильвше и красавице Ольвене и обращает внимание на «большое сходство» всех их между собой и с русской сказкой: «Зная характерические черты первобытных обществ, в обычае которых долго удерживались похищение и купля жён, для нас понятно, почему таким богатым мотивом народных эпических сказаний послужило добывание невесты». В таком роде прокомментировано и всё остальное содержание сказки.

Мифологическое объяснение сказок менее всего затронуло собственно фактическую  основу комментария. Иное дело, когда учёный пытался построить целостную систему. Та же сказка о трёх царствах в книге «Поэтические воззрения славян на природу» оказалась включённой в общее достаточно искусственное построение на основе усмотренной зависимости её вымысла от мифа небесного света: блеск подземного царства сближен с сиянием солнечного света, а сказочные девы этих царств были истолкованы как «олицетворения божественных сил природы в человеческих образах». Афанасьева не смущала отдалённость усматриваемого сходства. Учёный и сам осознавал внешний характер произведённых сравнений и не однажды писал, оправдывая свой метод изучения фольклора, что понятия «совершенно различные» сближаются между собой «ради сходства только некоторых признаков».

Теоретические заблуждения не закрыли для Афанасьева непосредственной поэтичности самих сказок. Он тонко чувствовал очарование и прелесть сказочного вымысла: «…в них столько истинной поэзии и столько трогательных сцен!»  — восклицал он. Афанасьев ценил сказку и как выражение высокого нравственного идеала и благородства народа: «…сказка, как создание целого народа, не терпит ни малейшего намеренного уклонения от добра и  правды; она требует наказания всякой неправды н представляет добро торжествующим над злобою».

Сборник составлялся Афанасьевым с твёрдой верой в пользу его существования для культуры России. И в своих ожиданиях собиратель не ошибся. Уже в самом начале своего предприятия Афанасьев услышал похвалу читателей. Известный учёный-языковед И.И. Срезневский писал Афанасьеву (1855): «Кто из русских любителей своей народной поэзии не скажет Вам громко или про себя душевного спасибо за начало Вашего прекрасного труда о русских сказках? В это широкое море пустились Вы в добрый час и в доброй ладье, запасшись, как для Царьграда, и снастями и брашном, и, верно, вывезете из-за него не одну дорогую багряницу. Дай бог Вам всего хорошего на всём Вашем пути».

Воодушевлённый поддержкой, Афанасьев довёл свое дело до конца, несмотря на жестокие бедствия, которые обрушились на него после обыска, учинённого у него в доме в связи с подозрением в неблагонадёжности. Афанасьеву было запрещено служить в государственных учреждениях. Более трёх лет пробился он в поисках занятия. С большим трудом ему удалось занять место секретаря в Думе, потом он служил секретарём мирового съезда. Юрист по образованию, Афанасьев таил надежду со временем баллотироваться в мировые судьи, но ни этой надежде, ни другим его жизненным замыслам не было суждено сбыться. Жизненные удары сделали своё дело — Афанасьев тяжело заболел  без надежды на выздоровление. Незадолго до кончины он писал своему другу, Якушкину: «Я же всё продолжаю кашлять, отхаркиваться и отплёвываться от моей болести, но не ведаю — удастся ли отплеваться. Ко всем этим неприятностям и  грудь начинает болеть. А погода стоит такая, что о здоровье и думать нечего: грязь дождь, слякоть и всякая мерзость!» (письмо от 12 сентября 1870 года). Через год после этого письма,  23 сентября 1871 года, Афанасьева не стало.

Незадолго до смерти Афанасьев успел осуществить давнее своё намерение — издал для детей сборник сказок, отобранных из большого свода, — «Русские детские сказки» (М., 1870). Тут будет уместным заметить, что свой полный свод сказок Афанасьев никогда не считал годным для детского чтения. Сказки, в него включённые, сохраняли особенности местных народных говоров, подробности  которые могли ранить детскую душу преждевременным знанием действительности. Напротив, детское издание было всецело приспособлено для использования сказок в качестве домашнего чтения. Выход «Детских сказок» был последним утешением Афанасьева. Царская цензура до последних дней, как и ранее, не оставляла его в покое. «Детские сказки подходят печатанием к концу,— известил Афанасьев Якушкина в уже цитированном письме от 12 сентября 1870 года, — и, вероятно, в будущем месяце выйдут в свет. Цензура решительно не дозволяет детям иметь понятий о различии полов в животном царстве…» Глупый цензор всюду вымарал в сборнике слова: «жеребец», «кобыла», «кобель» и заменил их словами: «лошадь», «собака». «Жаль, —иронизировал Афанасьев, — что не попалась ему под перо сказка о петухе и курице; наверно — он обратил бы и того, и другую — в птицу. То-то, подумаешь, нравственные люди!»

В пору, когда детский сборник появился в продаже, реакционная печать вкупе с властью вела травлю всего, что несло на себе печать демократизма. Дело дошло до того, что сказки народа сочли вредными, не соответствующими требованиям образования и воспитания. Афанасьев не без горечи спрашивал у Якушкина: «Не прислать ли к тебе про всякой случай десятка два-три экземпляров  «Сказок»; может, и в Ярославле найдутся дети, которым отцы и матери не побоятся давать читать сказки» (письмо от 3 октября 1870 года). Опасения Афанасьева не были безосновательными, но он верил, что и его малый, детский сборник, и большой свод сказок ещё послужат России.
С каждым годом всё дальше отодвигается в прошлое девятнадцатое столетие. Афанасьев был современником Н.В. Гоголя и М.С. Щепкина, А.И. Герцена и Н.А. Добролюбова, Н.А. Некрасова и Н.Г. Чернышевского, тех, кто вошёл в историю под именем людей «сороковых» и «шестидесятых» годов. Он и сам принадлежал к этой когорте славных деятелей, много потрудившихся на общественном поприще в борьбе за основы демократической национальной культуры и уклада жизни, свободного от угнетения и насилия. Это и доставило Александру Николаевичу Афанасьеву непреходящую славу в памяти поколений.

В.П. Аникин

Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»

Нет и быть не может сомнений: его читали все. Александр Николаевич Афанасьев (1826 – 1871) — это наша энциклопедия и кладовая. Русские народные сказки, собранные и пересказанные Афанасьевым, для многих из нас стала «вратами в литературу». Он открыл нашенский материк фольклора. И это только часть огромного наследия учёного и писателя, просветителя и журналиста. Афанасьев необходим не только детям: без изучения его «Поэтических воззрений славян на природу» не обходятся историки и филологи.

Его отец – Николай Иванович Афанасьев, небогатый дворянин, скромный провинциальный стряпчий – рано разглядел в сыне способности к учёбе. Он не мог обеспечить ему аристократическое домашнее образование, но чуть ли не половину семейного бюджета отдавал всяческим учителям. Мальчишкой Александр Афанасьев уже свободно читал по-французски и по-немецки, знал «священную историю». Много лет спустя Александр Николаевич вспоминал с нежностью, хотя и не без иронии: «Пользуясь дедовской библиотекой, я рано, с самых нежных детских лет, начал читать, и как теперь помню, бывало, тайком от отца (мать моя умерла очень рано) уйдешь на мезонин, где помещались шкапы с книгами, и зимою в нетопленой комнате, дрожа от холода, с жадностью читаешь… Как прежде, так и теперь, готов был я долго просиживать за книгою и забывал самый голод, и нередко приходил отец и прогонял меня с мезонина, отнимая книги, читать которые он постоянно запрещал, в чем и прав был: книги были не по возрасту. Но запрещения эти действовали плохо; шкапы не запирались, и страсть неугомонно подталкивала идти в мезонин».

Воронежскую гимназию Афанасьев вспоминал всё больше в саркастическом духе, усмехаясь над гимназическим уставом с правом сечь розгами до 4 класса и с постоянной тенденцией начальства сечь до 5-го. К счастью, любви к чтению гимназия из него не выбила.

А потом – московский университет. Вот тут Афанасьеву повезло: он застал лучшие годы дома на Моховой. На кафедрах блистали полные сил корифеи: Тимофей Грановский, Пётр Кудрявцев, Сергей Соловьев… Любимцем Афанасьева стал Константин Дмитриевич Кавелин, увидевший в воронежском гимназисте будущего историка права. Они сблизились, Кавелин опекал Афанасьева, но к концу университетского курса на студента всё сильнее влиял молодой профессор Фёдор Буслаев, вернувшийся из Германии в ореоле ранней мудрости. В буслаевской «мифологической школе» было ощущение тайны, это завораживало. Афанасьев всё серьёзнее задумывался о фольклоре, о народном характере, о познании мира через миф, изучал немецкую и французскую филологию с прицелом на исследование русской сказки.

Начинающий правовед чувствовал в себе призвание историка. Первые публикации Афанасьева обнаружили кропотливого и увлеченного исследователя: «Государственное хозяйство при Петре Великом», «О вотчинах и поместьях». Причем опубликовал он эти капитальные статьи не где-нибудь, а в лучших литературных журналах того времени – в «Современнике» и «Отечественных записках». Он пришелся ко двору в литературных и библиофильских кругах.

Официальную идеологию молодой исследователь отторгал. Во многом именно поэтому провалилась его попытка стать преподавателем в альма-матер. Для него устроили смотрины – публичную лекцию «Краткий очерк общественной жизни русских в три последних столетия допетровского периода». Аж в присутствии министра народного просвещения! Судя по записям в дневнике Афанасьева, это были размышления о роли самодержавия в установлении и развитии крепостного права. Впоследствии он вспоминал: «Лекция эта вызвала несколько замечаний со стороны министра, о которыми, однако, я не догадался сейчас же согласиться. Шевырев с братиею нашли в ней то, чего в ней не было и быть не могло. Весьма благодарен, что печатно отозвался он о моей лекции с равнодушным хладнокровием, а в непечатных отзывах, по слухам, куда недоставало этого хладнокровия».

Об университете пришлось забыть. В 1849 году, с помощью Кавелина, ему удалось поступить в Московский Главный архив министерства иностранных дел. Там Афанасьев прослужил 13 лет. Служба давала возможность сносно содержать семью, не забывая о науке. Идею собрания сказок с научно-популярными комментариями Афанасьев вынашивал долго.

В 1851-м он не без робости объяснял в письме к редактору «Отечественных записок»: «Издание будет ученое, по образцу издания бр<атьев> Гриммов. Текст сказки будет сопровождаться нужными филологическими и мифологическими примечаниями, что еще больше даст цены этому материалу; кроме того, тождественные сказки будут сличены с немецкими сказками по изданию Гриммов, и аналогичные места разных сказок указаны. Войдет сюда также сличение сказок с народными песнями. Изданию я предпослал бы большое предисловие о значении сказок и метода их ученого издания. Одна сказка через три или через два номера, — смотря по возможности, — не займет в журнале много места. Притом предмет этот не чужд интереса». Так начиналась затея, которая прославит Афанасьева, хотя принесет ему и новые невзгоды. Архивист оказался незаурядным организатором: идея собирания русских сказок объединила многих исследователей.

Самую действенную помощь оказал Афанасьеву Владимир Иванович Даль, подаривший ему сотню сказок для отбора. Откликнулись и другие литераторы.

Сказочная эпопея показала, что Александр Николаевич Афанасьев – не только дотошный учёный и собиратель фольклора, но и писатель талантливый, с чувством не только языка, но и меры.

Не только юмора, но и волшебства. Таинственные, страшные и весёлые афанасьевские сказки забавляют и утешают. Что нам остается без прибауток и острот? Только уныние.

Афанасьев почти не вмешивался в заповедное течение повествования, отточенное многими поколениями. Но подготовил для нас грандиозный корпус сказок – равного которому не было в мире. Отныне русский читатель с ребяческих лет знал, что в любой отчаянной и даже страшноватой ситуации есть пути к спасению – в том числе и чудесные. Лучшие сказочные герои – Иван, солдат, Василиса Прекрасная – навсегда остаются с нами. И Марья Моревна, о которой Афанасьев написал увлекательное исследование. Самые шаловливые побасёнки, конечно, не попали в сборник, адресованный детям. Но юмор – подчас ёрнический – у Афанасьева рассыпан повсюду. Чередовать страшное со смешным – излюбленный приём фольклора. Он нашел интонацию «Ай потешить вас сказочкой? А сказочка чудесная: есть в ней дивы дивные, чуды чудные», — эти афанасьевские присказки настраивали на подобающий лад. «Грянул гром, раздвоился потолок и влетел в горницу ясен сокол, ударился сокол об пол, сделался добрым молодцем: «Здравствуй, Иван-царевич! Прежде я ходил гостем, а теперь пришел сватом; хочу у тебя сестрицу посватать…» Всё это – как страшный, но притягательный сон. Целый мир, в котором на каждом шагу – фантастические приключения, опасные чудеса. Сказки очень разные, записанные в разных губерниях огромной России. И всё-таки это единая, спаянная книга.

Сказки объединяли страну. Вот уж, действительно, скрепы. В каждой местности любую историю рассказывали на особый лад, но общий стержень оставался.

А в наше время сказки объединяют нас с дедами-прадедами, с давно ушедшими поколениями. И это не менее важный стержень.

Недавний друг и благодетель – Кавелин – обрушился на «мифологические» статьи Афанасьева с высокомерной критикой. Пришлось отбиваться, это добавляло в исследовательскую работу азарта. Афанасьев запальчиво отстаивал своё научное кредо: «Мифология – такая же наука, как наука о допотопных животных: она воссоздает целый организм по разрозненным остаткам старины».

Но, право слово, значительно опаснее Кавелина оказались идейные противники «крамольных» сказок. Консерваторы не принимали сатирической сути сказок: им не хватало почтения к царскому званию…

А Афанасьева не устраивало имперское благолепие середины XIX века – с хижинами и дворцами. Он мечтал о всеобщем образовании, о реформах в социалистическом духе.

Культ царской семьи казался ему надуманным, фальшивым. Да и в народе к хозяевам жизни относились не только коленопреклоненно. Бывало, что и насмешливо, бывало, что и неприязненно – и это видно по афанасьевским сказкам. Или Афанасьев намеренно выбирал дерзновенные сюжеты, вёл пропаганду? Нет, он был объективным исследователем. А сказка – вообще-то жанр вольнодумный. Сказители не оглядываются на правительственную конъюнктуру, а помпезный официоз того времени сильно отличался от реальности. Это мало кого устраивало из мыслящих людей. Многие притворялись по инерции или ради комфорта, а Афанасьев был открывателем по натуре, в известном смысле он лез на рожон. И в этом – еще один его урок, который, конечно, мы осознаём не в детстве. «В одной деревне жил-был поп да мужик; у попа было семь коров, у мужика была только одна, да хорошая. Только поповы глаза завистливы; задумал поп, как бы ухитриться, да отжилить у мужика и последнюю корову: «Тогда было бы у меня восемь!» Как могли относиться к такой сказке 150 лет назад? Как к потрясению основ, не иначе. Кто правдивее фольклор или наука? Вечный вопрос, неразрешимая дилемма. Писатель или учёный зависит от многих обстоятельств, он вынужден соотносить своё творчество с конъюнктурой – даже, если противостоит ей. Сказки слагают дилетанты, чистой воды добровольцы. Как говорили в старину на Руси – охотники. Сочиняют, как бог на душу положит, а исторические впечатления дедов и прадедов передают, конечно, не без искажений. Но – в точности так, как оно сохранилось в народной памяти.

Поэтому без сказок трудно понять историю. Трудно осознать, к чему наши предки относились с уважением, о чём мечтали, а чего боялись. Самое удивительное, что во многом мы с ними совпадаем

– в этом непрерывная сила фольклора. Афанасьеву удалось сдвинуть гору: он открыл русскую сказку и для филологической науки, и для широкой читательской аудитории на много поколений вперед.

Критика поеживалась от сатирических сказок: «Чего только не изображается в них, не говоря уже о главной основной идее почти всех этих сказок, то есть торжества хитрости, направленной к достижению какой-либо своекорыстной цели, в некоторых проводятся олицетворенные возмутительные идеи, как, например, в сказке «Правда и кривда», в которой доказывается, что «правдою на свете мудренно жить, какая нынче правда! За правду в Сибирь угодишь»… В немилость попал афанасьевский сборник «Русских народных легенд», в котором содержались народные вольные интерпретации христианских сюжетов. Эротические и сатирические «Заветные русские сказки» при жизни собирателя вышли в свет только в Швейцарии. Сказки Афанасьева с боями прорвались через цензуру – и были опубликованы с академической полнотой, увы, только после смерти автора. Его сборники многократно переиздавались, к началу ХХ века они стали самым популярным чтением на Руси. А после революции Афанасьева признали классиком уже окончательно. Появилось немало новых переизданий – и массовых, детских, и академических, с научными комментариями. Их и сегодня переиздают регулярно.

В 1858-м Афанасьев стал редактором задуманного им журнала «Библиографические записки». Издательское бремя взял на себя книготорговец Николай Щепкин – сын выдающегося актера Малого театра, соратник Афанасьева. Им удалось впервые опубликовать по рукописям некоторые произведения Пушкина, Лермонтова Гоголя… Сотрудничал с афанасьевским журналом и видный историк Иван Забелин. Он мечтал опубликовать и ввести в научный оборот всю «потаенную» русскую литературу, ходившую в списках. Но пройти через «узкие райские врата цензуры» удавалось далеко не всегда. Самые крамольные рукописи издатели «Библиографических записок» переправляли в Лондон, Герцену, для публикации в «Полярной звезде». Афанасьевский журнал завоевал ученую аудиторию, но финансовой поддержки хватило только на двадцать номеров…

По-видимому, именно за связи с Герценом в 1862-м Афанасьева уволили из министерского архива. На несколько месяцев он лишился средств к существованию, в трудные дни приходилось распродавать книги. Он устроился секретарем в Городскую думу, затем – в мировом съезде, но эту работу воспринимал как мытарство. А ведь в научном мире его по праву считали корифеем фольклористики. Один из первых английских славистов Уильям Ролстон в 1870 году беседовал с Афанасьевым в его московской квартире. Британский ученый с теплотой вспоминал эту встречу и набросал любопытный портрет русского сказочника: «Я провел с ним очень короткое время в его совершенно русском доме, стоявшем посреди такого обширного двора (даже можно сказать пустыря), что легко можно было подумать, будто находишься в деревне, а не в столичном городе. Комната его со всей ее обстановкой была именно в таком роде, в каком можно было надеяться встретить в доме такого истинного ученого — повсюду книги и везде следы и указания на литературный труд.

Да и самою личностью своей он выражал идею высокого труженика, труженика не из материальных выгод, но из сердечной любви к своему предмету и из благородного желания извлечь из тьмы и вывести на свет литературные сокровища,

так долго скрывавшиеся в малочитаемых хрониках и других неизвестных памятниках, или же кроющиеся в памяти народа, к которой ученые обращаются еще менее». Так он и жил – в трудах. Иначе не умел.

После сорока учёный растерял здоровье. Чахотку тогда лечить не умели… Да и работал он без малейшего снисхождения к собственным недугам. Всего лишь 45 лет прожил Афанасьев.

Его целеустремленность и трудолюбие – как из фантастического романа.

На одной из немногих сохранившихся фотографий (прижизненных живописных портретов Афанасьева вроде бы не существует) мы видим измождённого, пожилого человека, успевшего выполнить неподъемный земной долг. Современники восприняли его раннюю смерть как укор. Иван Сергеевич Тургенев размышлял в письме к Фету: «Недавно А. Н. Афанасьев умер буквально от голода, а его литературные заслуги будут помниться, когда наши с Вами, любезный друг, давно уже покроются мраком забвения». Так бывает: слава не спасла учёного от нужды, от преждевременной смерти. Но и бессмертие сказочника всея Руси не оспаривается.

Наш ответ братьям Гримм: самые известные собиратели русского фольклора

Профессия этнографа и фольклориста тесно связана с историей, культурой и бытом нации. Многие её представители посвятили всю свою жизнь служению великой цели – формированию наиболее полного образа о народе, его традициях и обычаях, верованиях и взглядах на мир.

Фольклор – это не только собрание литературных свидетельств древних времён, это – своего рода код нации. Он хранит в себе множество тайн и их разгадок, мысли и чаяния целых поколений, характер и настроение эпохи. Следующие пять выдающихся исследователей сделали всё возможное, чтобы сохранить память народа для будущих поколений и донести до них сказки и предания давно минувших дней.

1. Владимир Даль

Владимир Иванович Даль – один из самых известных собирателей фольклора и создатель «Толкового словаря живого великорусского языка». Будучи подростком, Даль имел довольно широкий круг интересов и всегда ощущал в себе тягу к знаниям. Больше всего его интересовали слова, которых он прежде не слышал. И в детстве, и в юношестве будущего исследователя поражало разнообразие значений и прочтений одной и той же единицы речи нашего языка.

Наравне с семантикой интересовали Даля и произведения народного творчества. Он считал, что русский язык живёт именно в народе, и что научиться ему в столичных кругах совершенно невозможно. Поэтому большую часть своей жизни он посвятил собиранию сказок, пословиц и поговорок разных народностей, путешествуя по Российской Империи.

Увлечение культурными и речевыми особенностями подтолкнуло его заняться литературным творчеством. Медик по образованию и фольклорист по призванию, Владимир Даль, работая в одном из госпиталей Санкт-Петербурга, выпустил свой собственный сборник стилизованных на народный манер сказок. Этот сборник за оригинальность подачи и содержания оценил сам А.С. Пушкин.

А трудом всей жизни великого этнографа стал составленный им толковый словарь. Владимир Иванович не претендовал на звание языковеда или филолога, главными для него в работе был сам процесс получения знания, общение с народом, знакомство с его бытом, обычаями и через это – своими корнями.

2. Александр Афанасьев

Именно Александр Николаевич Афанасьев подарил нам «Курочку Рябу», «Репку» и «Колобка». По всей Российской Империи он собирал легенды, сказки и предания, чтобы сохранить их для потомков.

Афанасьев с детства любил литературу и страстно увлекался культурой и историей своей родины. Много лет он проработал в Главном государственном архиве, написал и выпустил ряд статей об истории отечественной литературы, а также посвятил почти всю жизнь своему главному увлечению – собиранию фольклора.

Александр Николаевич был частым гостем одного из самых известных блошиных рынков Москвы – Сухаревского. Там он находил и скупал для своей библиотеки ценные старинные книги. Именно эти редкие рукописи и помогали ему получать знания о преданиях и сказаниях славян, а также неизменно вдохновляли его на новые литературные подвиги.

Его сборники русского народного творчества до сих пор являются предметом гордости всех ценителей русской культуры и литературы в частности. Больше всего внимания автор уделял сказкам. Венцом его карьеры стали несколько томов сборников «Русских народных сказок».

3. Дмитрий Садовников

Будущий известный этнограф и фольклорист очень рано научился читать. Книги в отцовской библиотеке вдохновили его на написание собственных стихов. И вскоре стихи гимназиста Садовникова начали печатать в литературных журналах.

Однако самым большим увлечением начинающего поэта были произведения народного творчества. Юноша мечтал собрать в одной книге весь фольклор волжского региона. Уже в зрелом возрасте Садовников начал претворять свою мечту в жизнь, путешествуя вдоль Волги и записывая самые интересные работы устного народного творчества.

Впоследствии ему удалось собрать самый полный и точный сборник загадок – «Загадки русского народа». Благодаря этому сборнику до нас дошло множество интересных загадок, а с ними народная мудрость и опыт. Продолжая развивать собственный творческий потенциал, Садовников совместил два своих увлечения – поэзию и фольклор – в одно. Именно он стал автором стихов к песне «Из-за острова на стрежень», которую многие до сих пор считают народным, а не авторским произведением.

Совсем недавно в издательстве «Архипелаг» вышла новая книга – «Русские народные загадки в картинках». Художница Зина Сурова проиллюстрировала в ней самые яркие и интересные загадки, пришедшие «из народа», в их числе есть и те, что собрал Дмитрий Николаевич Садовников. Уже сейчас удивительную книгу-игру можно приобрести на сайте издательства.

4. Иван Худяков

Иван Александрович Худяков – одна из самых ярких и самых быстро закатившихся звёзд отечественной фольклористики. Трагическая судьба этого человека только увеличивает ценность его вклада.

Худякову посчастливилось найти свою стезю. Ею стала фольклористика. Уже в университете юноша проявлял горячий интерес к этой сфере, и в восемнадцать лет он опубликовал свою первую книгу – «Великорусские сказки». Вскоре за ними в свет вышла и вторая книга с собранным им фольклором – «Великорусские загадки».

Ивана Александровича интересовало не только творчество народа, но и его судьба. Материал для своих работ он собирал непосредственно у носителей – простых крестьян. В процессе Худяков, глубоко проникшись тяготами народа, решил создать учебник, по которому на примере народных пословиц и поговорок крестьянские дети могли бы обучаться грамоте. К сожалению, жёсткая цензура того времени не позволила осуществиться мечте автора – и учебник так и не вышел в свет. Позднее канул в безвестность и сам Худяков – увлечение революционными идеями привело его к ссылке и скорой гибели. Иван Александрович скончался в возрасте тридцати четырёх лет.

5. Владимир Пропп

Советский филолог и исследователь фольклора Владимир Яковлевич Пропп стал одним из первых учёных, задумавшихся об алгоритме появления определённых сюжетов в произведениях народного творчества.

С самого детства русская няня поволжского немца Владимира Проппа окружала его фольклором, напевая русские народные песни. В студенческие годы юноша проявил не малый интерес к русской словесности. Будущий известнейший фольклорист даже несколько лет преподавал русский язык и литературу в учебных заведениях Санкт-Петербурга. Примерно в то же время в нём проснулась любовь к русским народным сказкам.

За свою жизнь Владимир Яковлевич собрал огромное количество произведений народного творчества и написал несколько серьёзных монографий по фольклористике. Он исследовал не только структуру сказок, но и их корни. Его одинаково интересовали, как закономерности появления одних и тех же сюжетных ходов и схожих образов, так и взаимосвязь происходящего в сказках и событий реальной жизни. Пропп объяснял действия героев и повороты сюжета славянской мифологией и обрядами инициаций. Он также занимался собиранием былин, изучением героического эпоса и историей возникновения различных сельскохозяйственных праздников. 

12+

Собиратель русских сказок

Все вы, конечно, хорошо помните сказки про Колобка, Царевну-Лягушку, Василису Прекрасную. А знаете ли вы, что первый сборник русских народных сказок был издан в 1855 году? Огромный научный труд по собиранию множества народных сказок выполнил известный исследователь фольклора Александр Николаевич Афанасьев.

Афанасьев Александр Николаевич — выдающийся историк, фольклорист, журналист, правовед, исследователь народного творчества, этнограф, знаменитый издатель русских народных сказок.

Родился Александр Николаевич 11(23) июля 1826 года в небольшом городке Богучар, что располагается на юге Воронежской губернии. Его отец, служивший уездным стряпчим, старался дать своим детям качественное образование и прививал любовь к знаниям.

Когда дедушка маленького Саши умер, он вместе с родными перебрался в имение, что находилось в соседнем городе Боброве. В новом доме располагалась огромная библиотека, которую полюбил будущий фольклорист. Ему приносило удовольствие чтение исторических книг – с ранних лет в Афанасьеве-младшем пробудилась заинтересованность к культуре и истории.

В 11-летнем возрасте Саша поступил в Воронежскую гимназию, в которой проучился до своего совершеннолетия. Афанасьев сумел с достоинством завершить образование и не растерять свои возвышенные стремления. В гимназии Афанасьев обнаружил литературные способности, начав писать стихи, которые, впрочем, не были его призванием. После получения аттестата Александр переехал в Москву.

В столице юноша успешно сдал вступительные экзамены в Московский университет, став студентом юридического факультета. Несмотря на то, что его больше влекли литература, этнос и история, Александр отучился все 4 года и получил степень кандидата. Еще будучи студентом, Афанасьев начал сотрудничать в журналах. После окончания университета поступил на службу в московский главный архив Министерства Иностранных Дел, где в 1855 году был уже начальником отделения.

В это время он начал печатать свои мифологические исследования; в это же время предпринял издание и исследование русских народных сказок и легенд; изучал русскую литературу ХVIII века и особенно тогдашние сатирические журналы.

Биография Афанасьева полна разнообразных проектов, однако делом всей своей жизни он считал собирательство славянской мифологии, легенд, детских сказок и мифов, которые объединял в тематические сборники.

«Народные русские сказки» появлялись выпусками, в числе восьми, с 1855 по 1863 год, а затем были изданы в 4-х томах. Афанасьев воспользовался материалом, находившимся в этнографическом отделении Императорского русского географического общества, присоединив к нему сказки, собранные Владимиром Ивановичем Далем. В своём сборнике Афанасьев систематизировал объёмный материал русских сказочных сюжетов первой половины XIX века, снабдив их обширным научным комментарием. Система, принятая Афанасьевым, является первой попыткой классификации сказок вообще.

В сборник включены более 600 сказок со всех уголков России. До сих пор это самый большой сборник сказок. Всего данная книга выдержала более двадцати пяти изданий. Среди прочих сказок, включенных в сборник, особое место занимают всеми любимые «Колобок», «Репка», «Теремок», «Морозко», «Гуси – лебеди», «По щучьему велению» и т.д., которые стали известны благодаря усилиям А.Н. Афанасьева, и которые по праву можно назвать бесчисленными сказочными богатствами.

                                                

Последним трудом Афанасьева были «Русские детские сказки», появившиеся в двух частях, в 1870 году. Сборник предназначался для домашнего чтения. Издание этой книги – последний момент, по-настоящему порадовавший мужчину. 23 октября 1871 года в возрасте 45 лет фольклорист скончался.

                                          

Читать сказки Афанасьева:

Русские народные сказки Афанасьева А. Н. – Текст : электронный // MoreSkazok : сайт. – URL : https://moreskazok.ru/afanasev.html
(дата обращения: 26.05.2021)

Слушать сказки Афанасьева:

Афанасьев Александр – русские народные сказки. – Текст : электронный // KnigiAudio.ru : сайт. – URL : https://knigiaudio.ru/dlya-detei/31942-afanasev-aleksandr-russkie-narodnye-skazki.html
(дата обращения: 26.05.2021)