Ранимый тонкий мужской пол
Когда-нибудь начало XXI века назовут дремучей эпохой новой охоты на ведьм. Только над средневековыми городами расстилался смрадный дым инквизиторских костров, а сейчас несётся – «Держи насильника!». Тогда дьявольскими знаками были родинки, красивая внешность или рыжие волосы. А сегодня достаточно иметь несчастье родиться мужчиной.
Житель городка Р., 19-летний студент техникума Сергей, и его друг пошли на танцы, познакомились с женщиной. Та была старше них, пригласила к себе. Круто! А то все однокурсники уже хвастались похождениями, а Серёжку с приятелем щёлкали по носу: последние девственники города.
Утром, затягиваясь сигаретой, «нимфа» бросила:
– Ну что, мальчики, за удовольствие надо платить.
Парни вытрясли карманные деньги.
– Что это за мелочь? – возмутилась женщина. – Думаете, легко всему учить вас, щенков? Опыт дорого стоит. По пятнадцать тысяч с носа.
Обалдевшие парни пулей вылетели из проклятой квартиры. А через два дня на них поступило заявление об изнасиловании.
На допросе следователь по-матерински вздохнула:
– Знаем мы эту особу. Тем и промышляет, что ловит дурачков, да ведь не докажешь. Если нет денег, мой вам совет: сознайтесь во всём. Поймут, не посадят. Получите снисхождение.
Делать нечего, «сознались». Их не поняли. Посадили – без всякого снисхождения.
Слово «вписка» уверенно вошло в лексикон россиян после триумфального появления провинциальной девушки Шурыгиной в студии Первого канала. Вписка – это когда молодёжь собирается у кого-нибудь дома в отсутствие родителей или на папины-мамины деньги посуточно снимает квартиру, гараж, шалаш, сауну – и кайфует на полную катушку. Музон, выпивон, а потом, фыркая и хихикая, приступают к тому, ради чего всё замышлялось.
Профессионалы из немецких фильмов нервно грызут ногти. Причём генератором идей выступают девочки – розовые и нежные папины дочки с опущенными ресничками. Папы за один грязный мужской взгляд на их чистых голубиц порвут любого как тузик грелку.
Вдруг одна девочка приревновала парней к подруге: той досталось больше внимания, слишком задержалась с кавалерами в спальне. Дала подружке оплеуху, сцепились, покатились по полу, поцарапались, покусались, выпили, помирились и скрепили дружбу глубоким, «с языком», опытным поцелуем. И ушли. А парням на прощание сказали: «Накосячили? Теперь очкуйте». В переводе на обывательский язык: «Трепещите, пеняйте на себя».
И вот оно, логическое завершение: зал районного суда. Парням вменяют «групповое с особой жестокостью», унижение чести и достоинства жертвы, находящейся в заведомо беспомощном состоянии.
Мать девочки держится с надменностью и холодностью английской королевы. Матери парней опухли от слёз, отцы отвернулись и мнут на коленях вязаные шапочки. Судья четыре дня шёпотом, сипло и монотонно зачитывает тяжёлые фолианты, за которыми её саму, пигалицу, не видно.
На пятый день обычный ход судебного процесса нарушается – бабушка одного из обвиняемых встаёт и просит слова. Она по-домашнему кутается в оренбургскую пуховую шаль, под которой поблёскивает трудовая медаль. Судя по осанке, крепости и натренированности голоса – из бывших руководящих работников. И толкает речь, непривычную в этих стенах.
– В моё время были общественные защитники, и вот в этой роли я выступаю. Считаю: место так называемой жертвы на скамье подсудимых, рядом с так называемыми насильниками! Взгляните, как одета пострадавшая даже здесь, в зале суда. Фактически: две полоски ткани, едва прикрывающие срам. С какой целью она так одета, вернее, раздета? Чтобы нравиться мужчине, привлечь его. Зачем привлечь? Чтобы он, извините за грубость, взял её как самку и оплодотворил.
Судья напрягается, но пока молчит, из уважения к бабушкиной трудовой медали.
– Природа! – поднимает указующий перст бабушка. – И мужская суть откликается на древний зов, на открыто брошенный вызов. Однако тут вмешивается Уголовный кодекс и сурово говорит природе: «Стоп! Статья сто тридцать первая». И парню – пятнадцать лет строгого режима. Да ведь, прости господи, девица сама изнасиловала его одним своим видом! Так не пора ли сказать «стоп» провокаторшам? Они наносят полную боевую раскраску и, оголённые, виляющие бёдрами, выходят на охоту, ищут жертв. Именно жертв, подчёркиваю, а не насильников, вы видите на скамье подсудимых! За что страдают наши дети, наши мальчики? Ежедневно, ежечасно подвергаются пытке видом голых девичьих тел. Груди, ягодицы, бёдра, губы – всё это специально наращивается, накачивается силиконом до чудовищных, карикатурных размеров. Цель одна: возбуждать и мучить мальчиков ещё больше. Ведь это женский садизм своего рода получается.
– Говорят, в Америке, – возмущённо продолжала бабушка, – в каком-то штате женщины добились законного права ездить в метро топлес, голыми до пояса. Но не приведи бог пассажиру-мужчине скосить глаза на их грудь. Караул, сексуальное домогательство! Посадить извращенца, похотливца! А надо знаете что? Надо сразу – хоп! Встречный иск. Два врача с чемоданчиками. При виде голых женских прелестей зафиксировать у присутствующих мужчин скачок артериального давления. Ручку, плиз. Тэ-экс: тахикардия, пульс сто восемьдесят ударов в минуту. Тут же экспресс-анализ подтверждает повышение уровня сахара в крови, спазм сосудов. Потливость, бледность (или, наоборот, покраснение) кожных покровов. Одышка, сухость во рту, закатывание глаз, дрожание членов. Предобморочное состояние.
Судя по бойко сыпавшимся терминам, бабушка хорошо разбиралась в медицине. Судья застучала молоточком, но защитницу было уже не остановить. Её голос лишь окреп.
– Зафиксировали, завизировали, запротоколировали это дело, и виновницу под белы ручки в каталажку. Сперва ограничиться штрафом, а если не исправится, то и до реального срока недалеко. А нечего безнаказанно нарушать общественный порядок. Преднамеренно наносить психологические и физиологические травмы ранимому, тонкому мужскому полу. А то ишь, развели шурыгиных…
Бабушка перевела дыхание, обмахнула разгорячённое лицо оренбургским платком, торжествующе оглядела заворожённый зал.
Что ж, подумала я, сидя на твёрдой деревянной скамейке, если существуют феминистки, отчего бы такой боевой бабушке не возглавить общество маскулистов? Есть ведь уже такой движение – маскулизм, выступающее против дискриминации мужчин.
Вот только одна загвоздка. Два эскулапа с чемоданчиками, сопровождающие каждого представителя сильного пола, – это проблематично, не находите? А так – флаг в руки!
Надежда НЕЛИДОВА,
г. Глазов, Удмуртия
Фото: Depositphotos/PhotoXPress.ru
Опубликовано в №13, апрель 2019 года
Написать отклик
Мальчишку-вундеркинда вздернули на дыбу. Олег Рыбаченко ощутил, как его связанные сзади руки тянет вверх. Для его подвижных суставов это не больно. Но и играть из себя героя не следует. А то могут так замучить, что и сил на побег не останется. Так что Петя притворно застонал.
Главный палач впрочем, был чрезвычайно опытным. Он сразу просек насколько у мальчишки крепкие жилы, и на ноги надели тяжелую, защелкивающуюся, словно наручники колодку.
У Олега Рыбаченко натянулись мышцы плеч, закололо в жилках. Его начали поднимать к потолку. Такой вот вид пытки. Алексей Орлов которого злило упрямство мальчишек, приказал сразу же пытать начиная с сильный средств. Вот он сам граф. Высок ростом, широк в плечах, несмотря на молодые годы уже с увесистым брюшком. Одет роскошно, со всеми орденами.
Олега Рыбаченко пытают по обычаю совсем голого и мальчику стыдно, вот висеть обнаженным в присутствии господ, врача, палача и его помощников, писцов, и почетной стражи. Но пионеру-вундеркинду было бы еще стыднее, если бы он знал, что за ним наблюдают две дамы: сама королева Екатерина, и еще фрейлина Трубецкая.
Екатерина смотрит из-за удобной ширмы и через бинокль. Красивый мальчик на дыбе. И чем старше становилась царица, тем больше ей нравились молоденькие. Особенно если их истязают.
Давно Екатерина не видела таких рельефных, симметрично расположенных мышц, как у этого мальчишки. Настоящий Аполлон-подросток. Надо попросить, чтобы с него вылепили статую и набросали маслом на полотно. Красивый мальчик, и сейчас его смазливое личико исказиться в страдании и брызнут из голубых глаз слезы.
Подняв к толку, палач отпустил барабан, и Олег Рыбаченко понесся вниз. И у самого пола толстая из конского веревка натянулась. И по плечам и рукам, и даже спине мальчишки словно пролилась река из расплавленного свинца. Олег Рыбаченко не вскрикнул только потому, что от болевого шока перехватило дыхание, и выбило воздух.
А палач махнул волосатой лапой, и колодке присоединили гири. По загорелому телу мальчишки потек холодный пот, дыхание было тяжелым. Олег Рыбаченко отчаянно сдерживал вырывающий крик, он старался быть непреклонным и гордым советским пионером.
Главный палач задал дежурный вопрос:
— С какой целью вор был заслан в Петербург!
Олег Рыбаченко со злостью ответил:
— Тебя убить идиот!
Алексей Орлов приказал:
— Бей!
На мальчишку обрушились плети. По сравнению с только что перенесенной болью на дыбе удары плетей казались чем-то несерьезным и не опасным. Олег Рыбаченко молчал. Он решил, будь что будет, но он не подастся.
Кровь потекла из разбитой спины. Но видя, что пацана не реагирует Орлов, приказал:
— Огонь!
Палач распалил под босыми ногами мальчишки огонь. Пламя лизало босые пятки Олега. Боль от нервных окончаний мучительная. Но мальчишка представил себе, будто он бежит по песку Арабской пустыни и гонит орду Тамерлана. Мысль об битве, отвлекает от огня. И не страшно это ему.
Палач нагребал жар под дыбу. Другой истязатель раскаленными щипцами, кусал мускулистую грудь Олега. Третий раскалил проволоку и стал стегать по спине. Олег Рыбаченко, обладая развитым воображением, отключался от страданий. Он и чувствовал прикосновения раскаленного железа, но как-то приглушенно, словно на тебя капает горячей чай, а не красная от каления сталь.
Екатерина наблюдала за этим сладострастно пуская слюни. Как это прелестно, такого смазливого мальчика пытают. Жаль только, что он не кричит, такой терпеливый. Ну прямо Прометей, не сгибаемый герой.
Олег Рыбаченко же представляет себя и в самом деле Титаном в пылу сражения. Его задевают вражеские клинки, капает кровь, остаются шрамы. Но руки и ноги в движении, рубят, кромсают врагов.
Палач выбрал из камина большой кусок железа и, уже поднес было к лицу мальчишки, как раздался голос Екатерины:
— Не надо! Не стоит уродовать такое личико, это чисто херувим!
Алексей Орлов повернулся к ширме и удивленно спросил:
— Вам сей отрок по нраву матушка?
Царица кивнула головой:
— Да! Снимите его с дыбы! Помойте и приготовьте к постели!
Алексей Орлов послушно кивнул:
— Слушаюсь ваше величество!
. ГЛАВА Љ 13
Натиск немцев иссяк, да Красная армия понесла большой урон. Вновь возникла на севере Киргизии пауза. Та пауза которой и воспользовалась Аленка, продолжая писать свои фантастические. Но такие желанные и сладостные произведения. Хоть помечтать о победах и то отрада;
Император Японии Хирохито, склонив голову, слушал донесения с северного и западного участка линии фронта. Внешне правитель страны Восходящего Солнца хранил хладнокровие. В очках с интеллигентным, гладко выбритым лицом. Он не был похож на кровавого диктатора, обильно залившего Азию кровью, число жертв правления которого превысило по самым скромным подсчетами двадцать миллионов. Преимущественно, конечно же, не японцев.
На столе у Хирохито бюст Наполеона Бонапарта, коего император Японии, наряду с Цезарем и… Авраамом Линкольном почитал своими кумирами.
Хирохито вообще был сторонник прогрессивных взглядов, и многое перенимал из Европы, особенно у немцев….
Уже прошел, успешные испытания и поставлен с 7 мая в массовое производство скопированный немецкий реактивный истребитель МЕ-262… Мало того уже получены, через секретную подводную лодку чертежи, как улучшенной модификации МЕ-262, так и грозного истребителя который лишь в ноябре 1944 года поднимался в небо Германии Р-1010.
Сегодня родители воспитывают детей совсем не так, как это было принято столетия или даже тысячелетия тому назад. В старые добрые времена самым главным было выживание, и поэтому никто не переживал, что ребенок обидится на излишнюю строгость. Так было надо. В некоторых культурах все было еще суровее. Детей пытали огнем, заставляли таскать непосильные тяжести и вынуждали поститься в угоду богам. Никто не обращал внимания на их чувства. Конечно, то были времена и места очень далекие от современной действительности.
Например, в Центральной Америке во времена правления Монтесумы Второго (Moctezuma II, 15-16 век нашей эры) столь суровые нравы с лихвой оправдывали себя. Армия императора вселяла истинный ужас в сердца недругов, и мало кто решался выступить против народа, находившегося под покровительством воителя Уицилопочтли (Huitzilopochtli), бога-птицы, великодушно принимавшего человеческие жертвоприношения в свою честь.
К счастью, нам не суждено вернуться в те времена, когда в почете были довольно жуткие нравы и ритуалы. Но разве вам не интересно услышать, как жили простые индейцы, истребленные конкистадорами и другими жадными колонистами? В этом списке мы познакомим вас со способами воспитания детей, которые древний вымерший народ практиковал несколько столетий тому назад.
10. Юные ацтеки уже с самого своего рождения знали, что жизнь – боль
Ацтеки считали неправильным лгать своим детям или хоть как-то упрощать их жизнь, неважно насколько маленькими они были. Если младенец рыдал, никто не спешил успокоить его или уверить, что все будет хорошо. Плач считался вполне нормальной реакцией на появление на свет. Как только ребенок рождался, на руки его брала в первую очередь ацтекская повитуха. Женщина перерезала пуповину, благодарила бога за новую жизнь, а потом рассказывала младенцу всю правду о тягостях, ожидающих его впереди. Ребенок должен был открыть глазки и по религиозной традиции услышать, что жизнь полна скорбей и недугов. Это был очень важный момент. Более того, повитуха обязательно добавляла, что младенец непременно погибнет в жестоких мучениях, будь то по причине войны или его жертвоприношения богу.
Социальное положение родителей младенца не играло никакой роли – через этот ритуал проходили абсолютно все дети. Вдобавок сыновья и дочери самых знатных ацтеков выслушивали заодно еще и предупреждение о том, что если они преуспеют в жизни, это принесет им только еще большую печаль. Вот такое вот напутствие. Хорошо, что новорожденный ничего не понимает.
9. Родители считали, что ребенок вырастет, только если его растягивать
Фото: mexicolore.co.uk
Ацтеки не подозревали, что человеческий организм способен расти и развиваться самостоятельно, потому что так заложено в наш геном. Они замечали, что младенцы со временем становятся крупнее и выше, но не понимали, что это естественный процесс. Более того, центральноамериканские индейцы были уверены, что их ребенок вырастет высоким и здоровым, только если его вытягивать. Так они и делали…
Подобные церемонии проводились регулярно, и назывались они примерно как «растягивание людей, чтобы они росли». Сначала ребенка хватали за шею и поднимали в воздух. Таким образом должна была сработать сила притяжения. Висящий младенец якобы рос, притягиваясь вниз к земле. Затем взрослые начинали тянуть и дергать за все выступающие части тела юного ацтека – за руки, ноги, пальцы, нос и уши. Это гарантировало, что младенец будет расти равномерно, а не только в области спины и шеи.
Существовал целый свод правил, которым родители должны были следовать, чтобы их дети вырастали до определенного уровня. Если происходило землетрясение, это было знаком, что нужно срочно провести очередную церемонию растягивания, и отец с матерью спешили схватить младенца за шею, чтобы не упустить благоприятный момент. Во время приема пищи самые младшие дети должны были подождать, чтобы сначала попили их старшие братья и сестры. Если нарушить хоть одно правило, боги проклянут ребенка на всю жизнь, и он останется коротышкой до конца своих дней.
8. Непослушных детей держали над костром
Фото: mexicolore.co.uk
Ацтекские дети были трудолюбивыми и послушными. Их родители просто не оставили им другого выбора. Когда ребенку исполнялось 8 лет, мать с отцом объявляли, что ему пора брать на себя ответственность, ведь по мнению ацтеков малец становился уже совсем взрослым к этому возрасту. Теперь ребенок должен был вставать раньше всех, беспрекословно выполнять все поручения и никогда не сидеть без дела. А если юный бунтарь отказывался повиноваться указаниям старших, его сурово наказывали.
Если ацтекский ребенок плохо себя вел, родители сначала покалывали его иголками агавы (вид кактуса). Если этого оказывалось недостаточно, сорванцу слегка прокалывали запястье. Но если ребенок был совершенно неуправляемым, родители раздевали свое чадо догола, связывали его руки, и превращали его запястья в настоящие подушечки для кактусовых иголок. Но и это не предел.
Когда ацтеку исполнялось 11 лет, наказания становились еще более жестокими. Например, отец хватал ребенка и держал его над костром, в котором горел перец чили. Ослушавшийся малец дышал едким дымом, и это приносило ему немалые страдания. Иногда дети даже погибали во время таких наказаний, если родители увлекались и не отпускали их вовремя.
7. Дети из бедных семей должны были ходить в лес за дровами
Фото: mexicolore.co.uk
Когда подросткам исполнялось 15 лет, их посылали в специальные школы. В Ацтекской империи образование было обязательным для всех детей вне зависимости от их социального положения, и в школах они не просто решали задачки на сложение и вычитание. Девочки и мальчики учились отдельно.
Юноши из высокопоставленных семей и самые талантливые дети бедняков попадали в Калмекак, училище при храме, где основное внимание уделялось интеллектуальному развитию воспитанников. Остальных ребят посылали в Телпочкалли, где они обучались торговому делу, строительству и военному искусству. Дисциплина там была невероятно строгой, и юных подопечных проводили через настоящий ад на земле, чтобы воспитать из них настоящих мужественных воинов.
Детей из Телпочкалли постоянно отправляли в лес за дровами, которые были нужны не только для обогрева и приготовления пищи. Такие походы имели еще одно предназначение – проверить, насколько мужественными и выносливыми были новоприбывшие воспитанники. Каждый следующий выход в лес мальчику сообщалось, что он должен принести на одно бревно больше, чем в прошлый раз. Каждый день юноше приходилось тащить все больше поленьев и веток, пока их не становилось так много, что воспитанник физически не мог справиться с задачей. Если мальчик сдавался после первых же нескольких вылазок, ему светило стать простым крестьянином, что считалось очень скромным занятием. Но если парень приносил вязанку, которая была тяжелее него самого, это отмечалось как достижение, и свидетельствовало о том, что на глазах учителей растет настоящий воин. После такого признания подростка больше не посылали в лес за дровами, теперь он становился оруженосцем, что было куда как более почетным занятием для ацтекского юнца.
6. Детей из знатных семей морили голодом и пытали
Фото: theazteccivilization.blogspot.com
Дети благородных кровей и некоторые избранные жрецами бедняки попадали в другие школы – в Калмекак. Учителями здесь были священники, и они обучали детей так, чтобы те впоследствии выросли самыми почитаемыми людьми во всей империи. Воспитанники этих школ становились новыми жрецами, военными лидерами и государственными чиновниками. На бумаге это звучит очень даже неплохо, но на деле обучение в таких учреждениях было не менее суровым, чем в Телпочкалли.
Подопечные школы Калмекак должны были сполна познать, что такое жертва и самоотречение. День их начинался еще до рассвета с метлой в руках. Когда храм был вылизан, приходил черед поста и исполнения различных ритуалов. Подросткам внушали, что они должны возлюбить голод, поэтому они должны были морить и истязать себя при любой возможности. Еще ребята полностью покрывали себя черной краской, и им почти не разрешали носить одежду. Жрецы считали, что холод смиряет плоть, а если кто-то начинал ныть и жаловаться, давшего слабину ребенка избивали.
Испанские миссионеры назвали Калмекаки «домами рыданий, слез и скорбей», и ацтеки почти не спорили с таким определением. Перед тем, как ребенок покидал отчий дом для обучения в этой школе, родители предупреждали его, что пришло время забыть о жизни в комфорте и о любви родных. «Все закончено, ты должен это знать», — говорили мать с отцом.
5. Мальчики, не пленившие ни одного врага, подвергались общественному посрамлению
Фото: mexicolore.co.uk
Юношу не признавали мужчиной, пока он не захватит в сражении хотя бы одного пленника. До тех пор он считался бесславным мальчишкой, и ацтеки постоянно над ним насмехались. Когда ребенку исполнялось 10 лет, родители обривали его голову, оставляя только небольшой хохолок. Юнцу запрещалось срезать этот пучок волос, пока он не одолеет в бою врага и не приведет его в качестве пленника в родную деревню. Поверженного недруга впоследствии обычно приносили в жертву богам. Чем длиннее был этот позорный хохолок, тем сильнее был срам ребенка, ведь это значило, что ему уже давно не удается проявить себя в сражении достойным образом.
Самые сильные и храбрые мальчики, которые приносили из леса самые большие вязанки дров, старались побыстрее попасть на поле брани, чтобы избавиться от ненавистных хохолков. Очень часто юные оруженосцы стремились попасть в самый центр битвы, чтобы принять участие в войне и заслужить звание настоящего мужчины. Нередко эти юноши там же и погибали, ведь у них не было почти никакого опыта настоящих схваток, и они во многом уступали взрослым бойцам. Но если эти мальчишки выживали, домой они возвращались уже героями.
Ребята, у которых не хватало мужества (или безумия) на подобные подвиги, были обречены носить длинные локоны, свидетельствующие об их позорной немощи и трусливости. В таком случае даже простая прогулка по улице становилась настоящей пыткой. Этих юнцов сразу же окружали местные девочки, которые принимались всячески насмехаться над заросшими чубами и оскорблять их хозяев. Они кричали, что у ребят вонючие хохолки, и называли их девчонками. Это был серьезный удар по гордости любого уважающего себя парня.
4. Ленивых детей обжигали раскаленными углями
Как мы уже выяснили, родительское наказание всегда было довольно суровым. Но как только ребенка отправляли в школу, все становилось намного страшнее. Мальчики из училищ для простолюдинов могли только мечтать о наказаниях из прошлого, ведь тех из них, кто недостаточно старался, иногда даже закидывали прямиком в горящие костры.
Если воспитанника ловили за бездельем, или если свою работу он выполнял без особого усердия, его немедленно наказывали. Учитель хватал мальчика за позорный чуб и вел его в самое людное место, что уже звучит довольно жестоко и унизительно. Например, в если бы вас схватили за хохолок прямо в бою, это значило бы, что вы стали пленником и будете принесены в жертву богам. Простых школьников так сразу не убивали, но за свое ослушание они все же получали сполна. Об голову ленивого ученика буквально тушили раскаленные головешки, а зрители во время этого наказания срамили юнца изо всех сил. Ребенка никто не жалел.
3. Обязательные ночные дискотеки
Фото: mexicolore.co.uk
Вне зависимости от состоятельности семьи, все ацтекские дети должны были посещать Куикакалли. По сути это были ночные танцы, но пропускать их было запрещено.
На Куикакталли мальчики и девочки наконец-то могли пообщаться, ведь учились они порознь, и другого времени у них попросту не было. Когда наступала ночь, детей отправляли на средневековую дискотеку, во время которой они учили священные песнопения, ритуальные танцы и слушали истории про богов и выдающихся ацтеков. Для взрослых это был прекрасный способ передать молодому поколению свои знания, а также поделиться религиозными и философскими взглядами племени посредством текстов песен. Именно во время Куикакталли подростков приобщали к ритуалам, которым они должны были следовать до конца своих дней.
Впрочем, для самих детей это в первую очередь была возможность пообщаться со сверстниками противоположного пола. Мальчики демонстрировали девочкам свои мускулы, а девочки хихикали и кокетничали. Это был их единственный шанс повеселиться и расслабиться после долгого и тяжелого дня в школе. Нередко после завершения танцевальных вечеров, когда все расходились по домам, некоторые влюбленные парочки сбегали в леса и нарушали кое-какие правила…
2. Мальчиков, вступивших во внебрачные половые отношения, публично избивали
Фото: latinamericanstudies.org
Побег с симпатичной девочкой считался не самой удачной идеей. Ацтеки превозносили умеренность и воздержание, и поэтому внебрачный секс был наказуем. Отцы проводили долгие беседы со своими сыновьями и убеждали их оставаться чистыми до первой брачной ночи, обещая, что воздержание сделает их более сильными и энергичными. Если юноша не внимал совету отца, ему грозило суровое наказание. Задушевные беседы на этом заканчивались.
Если юнца застигали с проституткой или просто в постели с женщиной, виновного ждали настоящие пытки. Иногда парня обкалывали сосновыми иголками, не упуская ни единого крошечного клочка его кожи. Но бывали способы и похуже. Известно о случае, когда молодого человека, переспавшего с юной девушкой, наказали ну очень сурово. Виновника полностью раздели, обстригли и притащили на всеобщий суд. Там прелюбодея избили сосновыми дубинками и обжигали его тело раскаленными углями до тех пор, пока он не начал в буквальном смысле дымиться, как сказано в источнике. Очевидец также написал, что бедолагу изгнали из племени. Смущенный он скитался по окрестностям и никогда больше не пел и не танцевал с другими жителями селения.
1. Дети из знатных семей должны были резать себя сами
Не думайте, что социальное положение как-то упрощало жизнь детям знатных семей. Воспитанников храмовых школ Калмекак избивали точно так же, как и простолюдин. Но на избиении дело не заканчивалось. Их заставляли собственноручно наносить себе порезы. Практика «самопожертвования» и «самобичевания» была поставлена на регулярную основу, и если ученик совершал какой-то проступок, его отправляли в лес, где он должен был самостоятельно исколоть себя колючками агавы.
Даже если ребенок не сделал ничего дурного, он все равно должен был систематически причинять себе вред. Например, воспитанник не имел право перейти на следующий уровень обучения и сменить титул «послушника» на более продвинутый, пока он не начнет расхаживать по храму с размазанной по ушам кровью.
Каждую полночь учеников храмовых школ поднимали с постели и заставляли отправляться на ночную молитву. Там мальчики должны были колоть себя в голень иголками агавы, а в особенных случаях им приходилось разрезать на руке кожу и втыкать в эти порезы тонкие тростинки. Все это совершалось во славу бога солнца. Однако жертвоприношения имели разную значимость. Те, кто проливал больше крови, считались самыми способными и раскаявшимися учениками. Это была огромная честь для юноши. Если воспитанник был достаточно смиренным, в будущем он мог претендовать на роль верховного жреца. Столь великий сан подразумевал и большую ответственность – счастливчик был обязан резать себя каждый день до конца своей жизни. Вот так удача…
Перепечатка статей разрешена только при наличии активной индексируемой ссылки на BUGAGA.RU
В общем, дилемма.
В принципе, я уже ее почти решила. Но сама суть возникшей проблемы показалась мне интересной.
Эротический отрывок (черновик) о первых пробах отношений юных героев был показан несколькими друзьям. Естественно, мужчинам.
Отрывок вызвал гром и молнии.
Сначала меня призывали к нравственности. А потом оказалось, что мужчины увидели в лице бедного Эрика унижение всех мальчиков. Сцена отказа очень больно ударила их по самолюбию.
Это навело меня на разные мысли. Но в первую очередь, конечно, шокировало. По настоящему глубоко.
***
На ночлег мы устроились на огромном постоялом дворе. Сопровождающие нас учителя музыки расселили всех по комнатам. К девочкам приставили мадам Клен, а у мальчиков главным оказался пожилой седовласый профессор по прозвищу Сокол. Этот Сокол засел в трактире и медленно там напился. А ребята оказались предоставлены сами себе.
Сначала сидели у нас, у девочек. Потом переехали к ребятам, чтобы оставить Ванду наедине с Риром. Вскоре Эмиль сказал, что будет спать. И велел Эрику тоже ложиться. На что Эрик, не долго думая, обозвал его нехорошим словом, и сообщил, что разберется без папочки.
Я пошла к себе, а Ричка осталась у ребят еще на пять минут.
— Я сейчас приду, — она взбила огненные волосы и постаралась состряпать серьезное лицо. — У меня к Эмилю вопрос по истории.
Это было сказано так однозначно, что настроение мое сразу испортилось, но делать было нечего — я собиралась уходить и ушла.
Эрик догнал меня в коридоре.
— Пошли пройдемся. Пусть пообщаются. Эму не помешает немного женского внимания. И мне не помешает, — он обнял меня за плечи. — Давай посмотрим сад, а?
Что-то отчаянное было в его настроении. Он чего-то не договаривал и не смотрел в глаза. Позже уже, когда все выяснилось, я поняла, что Эрик ни разу не обнял меня при Эмиле и ни разу не взял при нем за руку. Но тогда я была под чарами его обаяния. Я жила теми ласками, которыми он одарил меня в бане. Ничего прекраснее со мной ещё не происходило. Поэтому я накинула куртку и вышла с Эриком во двор. Сердце мое билось от волнения.
Сад был хозяйственный, большой. Поле, на котором рядами стояли цветущие яблони и вишни.
Эрик взял меня за руку, и мы пошли между синими тенями, которые отбрасывали деревья от лунного света. Скамеек не было. Это был постоялый двор. Тут все работали и никто не прохлаждался.
Эрик завел меня в самую глубь, остановился под благоухающей вишней и повернул к себе.
— Скажи честно, ты уже целовалась с кем-нибудь?
— Вопросы у тебя.
— Ну, это важно. Я все думаю, почему ты испугалась тогда? Я же вроде бы тебе нравлюсь.
— Очень нравишься. Но ты мой друг. Не просто друг, а лучший. И так вот… пьяными в бане…
— А здесь, трезвыми, под вишней, здесь лучше?
Я улыбнулась.
Какой же он все-таки прямолинейный. Пришлось протянуть руку вверх, чтобы обнять его за шею.
— Будем считать, ты сказала «да».
Он наклонился и прикоснулся губами к моим. Просто прикоснулся. Этого хватило, чтобы я растаяла и сама поцеловала его. Жарко, крепко, неумело. После дня рождения я все время думала об этом поцелуе. Я совершила его сотню раз голове. Я очень стеснялась. Своей неопытности, незнания, как положено целоваться девушке. Обнимать губами сразу обе его горячих губы или каждую по очереди? От избытка чувства не хватало дыхания, и мои жабры начали проступать. Раньше такого никогда не было, раньше я слышала это покалывание за ушами только в воде. Я испугалась, что Эрик заметит их и отняла от него губы.
— Ух ты! — хитрые глаза его засветились азартом. — Теперь я! — Эрик набрал воздух, обхватил ладонью мое лицо и сам поцеловал меня.
О! Наверное, он умел целоваться по-настоящему. Все загорелось от этого поцелуя: щеки, сердце, живот, душа. Его жадные губы не просто выцеловавали мои, они меня пили, любили и требовали ответа.
Он прижал меня крепче, отпустил лицо, но не перестал целовать, а принялся гладить спину, наклоняясь все ниже, шарил по мне как слепой, в поисках верного, неизбежного пути, сначала ниже спины, потом по бедрам, потом по животу. Стало слишком страшно. Слишком остро. Я отстранилась, слегка.
Потеряв мои губы, Эрик переключился на шею и в этот миг я почувствовала его руку на своей груди. Возбуждение пронзило, как нож. Мое собственное и его. Мой дар сработал как катализатор. Я слышала как нежность, охватившая его поначалу, превратилась в желание. Такое мощное, словно землетрясение. Он прижался ко мне, что-то твердое и большое уперлось мне в живот. Меня затрясло. Захотелось немедленно опустить руку и потрогать его брюки. И тогда я испугалась окончательно. Испугалась силы его желания и силы моего. Что-то в этом было неправильное. Поспешное. Что-то необратимое.
Я отстранилась. Осторожно, ласково. Погладила его по щеке, словно извиняясь.
— Перебор? — спросил он виновато.
— Есть немного.
— Ты мне так нравишься… — сказал он.
— Ты мне тоже.
— Дело в нем, да?
— В ком?
— В нем.
— Не знаю о ком ты, — соврала я. — Просто я не готова. Слишком быстро. Эрик. Ты как костер. Как пожар. Горишь. И я горю вместе с тобой. Поцелуй меня еще раз.
— Горячо или нежно?
— Нежно.
И он поцеловал меня ещё раз нежно, но тотчас вспыхнул снова, сильнее, настойчивее. Его чудесные руки совершенно распоясались, полезли под кофту, нырнули под ремень моих брюк.
— Эрик!
— Не могу ничего поделать… прости.
— Тогда все. Все!
Он тяжело дышал, ничего больше не предпринимая, но и не отпуская меня.
— Пойдем, пройдемся, — я кивнула на его вздымающиеся штаны, — так возвращаться не вариант.
— Пройтись не поможет, — уголки его прекрасных губ дернулись и поджались. — Сама сказала, что я — пожар. Правда есть один способ, решить эту проблему. Не такой уж и сложный.
Я даже не сразу поняла, что он мне предлагает, а когда поняла, то возмутилась. Не вслух. Но про себя. Стало жаль, поначалу его, а потом себя. Своего излишне правильного воспитания, которое не позволяло мне даже подумать о том, чтобы сделать Эрику приятно. Мне хотелось этого больше всего на свете. Но это было просто невозможно. Никак. Стыдно, позорно, немыслимо.
Он горел прямо тут, передо мной, мальчик, которого я любила. И сила его желания была так велика, что моей женской природе стало очевидно — мне его не потянуть. Я сгорю, просто сгорю, но не смогу дать столько, сколько ему требуется.
— Ладно. Я понял. Я решу это сам. Потом. — Он ещё раз поцеловал меня. — Не бойся ты так. Я ещё покажу тебе кое-что прекрасное, тебе понравится.
— Эрик, — я погладила его по щеке. — Я не уверена, что готова к этому прекрасному.
— Почему нет-то? — Он удивился и расстроился так искренне, будто бы и вправду не понимал, почему «нет». Ребенок, которому сообщили, что праздника не будет и не объяснили причины. — Тебе через месяц пятнадцать. У тебя уже все взрослое. И у меня.
— Я не могу, — я обняла его, поцеловала в обиженные губы, погладила по щеке. — Просто не могу. Прости.
В ту ночь я рыдала в подушку до утра. Мне бы поговорить с Вандой. Но тут же спала Ричка. И будить их в мои планы не входило. Я рыдала безмолвно. Из-за того, как сильно разрывалась между тем, чего на самом деле хотела и тем, как сильно была обижена предложением Эрика.
Это был нерешаемый мой личный конфликт, такой же тяжелый, как невозможность выбрать одного из двоих близнецов…
(Финал будет переписан. Миру мир)
️
— Я сильная! Я буду ломать и выламывать тебе раскалёнными щипцами косточки!
Сережка бросил взгляд на щипцы и побледнел. Если от маленького огня папиросы, так мучительно и противно ноет под лопаткой голая кожа, то будет, когда его тела коснется пахнущее адом красное железо?
Женщина-офицер приказала лающим тоном:
— Вздернуть мальчишку на дыбу!
Девчонка-палач не одевая маски, очень ловко накинула на прочную веревку, что связала юному разведчику руки крюк. Другой более массивный, в черной маске помощник палача, с помощью крутящегося приспособления потянул цепь, к которой лепился крючок.
Гибкий, как акробат Сережка, почти не ощутил боли, когда его руки взмыли вверх, а плечи прокрутились на дыбе. Ведь, разумеется, разведчик имел большой опыт лазания в форточки, по трубам дымохода, и даже брал уроки у циркачей. Однако помощница палач проявив не девичью силу, ловко накинула на босые ноги мальчика колодку и с крепко защелкнула замки.
Судя по гримасе ей, не смотря на сноровку — было тяжело нацепить колодку, а в плечах и связках мальчишки, чей вес вырос более, чем в два раза стрельнуло болью. Теперь началась настоящая пытка.
К мальчишке-разведчику пошла молоденькая медсестра в белом халате и в резиновых перчатках. Она положила руку напротив сердца мальчика и прослушала пульс, затем улыбнувшись с изуверской радостью сообщила:
— У него очень крепкое сердце, может многое вынести!
Женщина-офицер по-русски прошипела:
— Говори пароль!
Сережка вспоминая мальчишка-Кибальчича, которого, наверное буржуины тоже вот распяли голого на дыбе и требовали выдать самую главную тайну, добавил себе мужества. Как ни странно, но реальная боль подавляла страх и давала силы сопротивляться гитлеровской мерзости.
Юный разведчик воскликнул:
— Я ничего вам не скажу! А Гитлеру будет сметь и кол!
Женщина, которая уже много раз присутствовала на допросах, и совершенно утратила всякое подобие совести и жалости, лаконично приказала:
— Бей!
Мальчишку взялась лупить юная девчонка. Наверное, она специалист по порке многочисленных малолетних пленников. Способна причинить боль, но при этом не запороть до смерти и, не давая нырнуть из ада истязаний в рай тотальной «отключки» сознания.
Удары обрушились на худую, но жилистую спину Сережки, кусая его словно рои плеч.
Было больно, но мальчик тяжело дыша и открыв рот, не вопил от боли. Ему в этом представлялся самый настой бой, в которой учувствует мальчиш-кибальчиш. На месте мальчишка-Кибальчиша дерется и командует он — Сережка. Только сражаются они не беляками, а самыми настоящими фашистами.
Вот прут страшные немецкие «Тигры», машины, чей даже вид до крайности жуткий. Но сейчас они выглядят, словно картонные и ты по ним рубишь шашкой!
Женщина-офицер видя, что мальчуган, несмотря на открытые глаза практические не реагирует на удары, жестко приказала:
— А теперь жаровню!
Девушка-истязатель подскочила к жаровне и достала из шуфлядки банку с оливковым маслом. А затем подбежала к мальчишке, и скривив рожицу в презрении стала, мазать пацану жестковатые, не успевшие размягчиться после босоногого лета подошвы ног.
Сережке даже было приятно, когда к окоченевшим, босым ногами прикоснулись, теплые девичьи ручки, и нагретое масло. Мальчик довольно буркнул, но безжалостная девка-палач показала ему кулак и на ломаном русском языке произнесла:
— Поджарим тебе мальчишка пятки! Будешь волком выть!
Сережке вспомнился просмотренный в кинотеатре, как раз накануне войны фильм: «Остров Сокровищ». Там переодетой под мальчика-юнгу девушке тоже грозились поджарить пятки. Это обозначало, что-то болезненное и видимо нехорошее. Тогда Сережка из любопытства зажег свечку и поднес свою круглую, детскую пяточку к огоньку.
Как он заорал потом не своим голосом! Это действительно было очень больно и, на пятке вздулся багровый волдырь, на который невозможно было встать. Так что пацан некоторое время был вынужден ходить правой ногой на носочках. Волдырь, правда, быстро сошел, но воспоминания остались.
Осенью, когда ступни мальчишка огрубели до образования мозолей, Сергей пробовал пробежаться по уголькам. Так некоторые румынские мальчишки умели делать. Однако все равно его обжигало — видно тут у них был свои местные секреты. А вот по битому стеклу, мозолистые подошвы могли, если равномерно распределять свой вес ступать. Не говоря о том, чтобы бегать по горным, острым камням. Это уже для Сережки почти норма.
Воспоминания отвлекли от момента, когда под ногами разгорелся небольшой костер. Такая методика пытки, жарить босые пятки, неторопливо, но болезненно долго. А масло не дает обгореть толстой, грубой коже подошв. И это действительно так больно и главное боль постепенно нарастает, до не выносимой.
Его зовут Роман, два года назад с ним произошел жуткий случай. И он бы смог рассказать вам эту ужасную историю. Но увы, это сделаю я, ведь теперь он… это вы узнаете позже. А сейчас я начну повествование с первого лица.
Тогда мне было всего лишь шестнадцать лет, мои родители уговорили меня проведать бабушку живущую в какой-то глухой деревушке, находящуюся примерно в сорока километров от ближайшей цивилизации.
Первый день в деревне прошел не ахти, но я был очень рад увидеть свою любимую бабушку, ведь мы не виделись уже около четырёх, а может даже и пяти лет. Бабуля была очень рада моему приезду и заключила меня в стальные объятья как только я вышел из машины. После того как я разложил вещи в предоставленной мне комнате, бабуля силком затащила меня на кухню и накормила свежеприготовленными пирожками.
Я как сейчас помню что в тот день адски палило солнце, мне даже казалось что оно как будто насмехаться над моим изнывающим от жары телом. После плотного завтрака, я сняв футболку и оставшись в одних бриджах, устало поплёлся в сторону бабушкиного огорода, не забыв прихватить с собой лопату. Моя бабуля почему-то очень беспокоилась и предлагала мне для начала немного отдохнуть, а уж потом копаться в огороде. Но поскольку я был истинным джентльменом, я вежливо отказался от отдыха и, надев кепку — от солнечного удара — пошагал на задний двор, где собственно и находился довольно большой огород.
Уже не помню сколько именно времени я провёл копаясь в земле, но когда ко мне подошла бабушка и попробовав мой лоб предложила сходить отдохнуть на речку, я понял что немного переусердствовал с помощью.
Взглянув на наручные часы, я удостоверился что сейчас была середина дня и времени для отдыха на природе больше чем предостаточно. Собрав вещи, я попрощался с бабулей и направился в сторону небольшой речки, находившейся примерно в пятистах метров от нашей деревни. До водоёма нужно было идти по главной и единственной улице деревушки, а после через лиственный лес, в котором находилось довольно старое кладбище. Я помню как в детстве гулял здесь со своими сверстниками, местными ребятишками. Помню ещё как старшие парни пугали нас ночью в возле костра, рассказывая жуткие истории, от которых меня тогда бросало в сильную дрожь и поэтому друзья провожали меня прямо до дома. Эх… были времена, как же хочется вновь вернутся в те прекрасные летние деньки, посидеть ночью в возле костра, сыграть в лесу в прятки, поплавать с друзьями в речке, сходить на старое болото…
Охваченный то ли приятной, то ли болючей ностальгией, я не заметил как оказался в лесу. Вздохнув, я снял кепку и закинул её в корзину, которую всё это время я нёс в руках. Остановившись, я огляделся, с правой стороны тропинки, блеснула ржавчиной кривая изгородь. Сделав несколько шагов назад я оглядел огромную арку, сверху на ней корявыми буквами из прочной проволоки было выложено слово «Кладбище». Почему-то я усмехнулся. Мои глаза невольно оглядели местность за пределами арки. Мой взгляд встретили уже явно старые могилы, на некоторых вот-вот упавших крестах, несмотря на то что сейчас было лето, царски восседали не замолкающие вороны. Кое-где сломанные, упавшие небольшие статуи, кресты, треснувшие могильные плиты и всё остальное вызывали у меня не поддельный страх.
Подул прохладный летний ветерок, от него мне стало ещё более жутко и я тут же поспешил убраться восвояси. Но не смог сделать не единого шага, всё вокруг как будто околдовало меня, как будто загипнотизировало. Сердце стало биться чаще в раз пять. Коленки подкосились, а руки неистово задрожали. Я сам не знал почему тогда меня охватил такой жуткий страх, взрослый вроде, а дрожу словно дитя.
Но боязнь была не напрасна.
Внезапно кто-то резко толкнул меня со спины прямо в сторону злополучной арки и я не удержался от грубоватого, протяжного крика. От такой неожиданности я потерял равновесие и споткнувшись о торчащий из земли штырь, с приглушенным ахом рухнул на усыпанную сухим, рыхлым песком землю. От удара о твердоватую поверхность, мне показалось что все органы в моем организме сотряслись словно струны гитары. В ушах немного загудело и не успел я обернуться как скрипучая, железная дверь резко захлопнулась сопровождая свои действия мерзким «визгом».
— А-ах, чёрт! — Хрипло вырвалось из моей глотки.
Я не смог, а возможно даже и не успел разглядеть того кто меня толкнул. Почему-то мне показалось что кто-то надомной насмехается и меня тут же пропитало скользкое чувство злости.
Поднявшись на ноги, я беспечно вытрусил с себя пылинки и снова оглядел арку, после я резким движением попытался с силой отварить её, но увы, ничего не вышло. «Видно петли заржавели и она заела». — Подумал я и попробовал ещё несколько раз выбраться таким способом, понял что нужно искать другой выход. Снова осмотревшись, я перебросил через (удивительно) невысокий забор корзину и уже готов был подойти к забору и перелезть, как заметил что он весь порос какими-то кустарниками, ветвями, травой и прочим. И тут же я отлетел от него как ошпаренный. В свои шестнадцать, я до жути боялся всевозможных насекомых, мало ли что в этих зарослях может сидеть? Гадкие пчёлы, осы, шмели, муравьи, уховёртки, пауки в конце концов!
— Фу, хуже некуда! — Озлобленно воскликнул я и, развернувшись, направился бродить по кладбищу в поисках другого выхода.
Около двух-трёх часов я бродил, поэтому долбанному кладбищу, уже потеряв хоть какую-то веру на спасение. Солнце медленно катилось с зенита по направлению к земле, всё вокруг постепенно обретало кроваво-алый оттенок. Становилось холодновато. Угрюмо усевшись на какую-то трухлявую лавочку, я обхватил себя руками и потёр плечи ладонями чтоб хоть как-то согреться, но это всё равно не помогло бы.
Внезапно я услышал, что лавочка, на которой я сидел, притворно скрипнула прям рядом с тем местом где я сидел. Испуганно вздрогнув и уже готовясь закричать и отскочить, я медленно повернул голову в то место, откуда послышался скрип. И каково было моё удивление, когда я увидел сидящего рядом со мной мужчину. Я непонятно в какой раз вздрогнув, попытался было привстать как тот улыбнулся и остановил меня лёгким и плавным движением руки, положив её мне на плечо.
— Чего такой перепуганный, никак призрака увидел?
Поразительно приятным голосом произнёс неизвестный мужчина и убрав руку с моего плеча, облокотился о стол. Мужчина был где-то лет тридцати, тёмно-русые волосы, черная длинная накидка чем-то смахивала на мантию, а светло зелёные глаза излучали какое-то необъяснимое чувство. Встретившись с моим удивлённым взглядом, он улыбнулся и добавил.
— Я Виктор, кладбище охраняю, обход проводил, иду, вижу, ты тут сидишь, авось заблудился.
— А-а, э-эм… да, я тут случайно…
— Хех, ну раз случайно, идём доведу до выхода. — С ухмылкой произнёс он, а затем, поднявшись с лавки, повернулся ко мне спиной и произнёс таким же спокойным и добродушным тоном.
— А как тебя зовут, парень?
— Роман, э-э-эм, Рома.
Уже в приподнятом настроении произнёс я и поднялся со своего места, но внезапно я случайно зацепился штаниной бриджей о лавку и продолжив ход, случайно несильно порвал их.
— Чёрт… — Обычным тоном произнёс я и, не заметив маленький лоскуток, висящий на лавке, потелепал следом за Виктором.
Мы шли на удивление недолго, почти не сворачивая. Виктор всё это время как-то угрюмо молчал, но на это я не обратил никакого внимания. Когда я увидел открытую калитку, ведущую прочь из этого жуткого места, я наметил что уже довольно сильно стемнело.
— Спасибо…
Не знаю почему, задумчиво произнёс я.
— Так быстро уходишь?
Повернулся ко мне Виктор, на что я не смог ничего ответить, а в моей голове зародились подозрения.
— Может чаю зайдёшь попить? А то мне тут так одиноко.
Устремив взгляд в небо, с такой же добротой произнёс мужчина. Но на это я отказать почему-то не смог. Кивнув и немного улыбнувшись, я подошел ближе к Виктору и мы вместе пошли в его маленький одноэтажный домик.
— Хех, я так рад что ты согласился, а то мне бы пришлось вновь провести ночь в одиночестве. — Усмехнулся мужчина и мне показалось, что эта фраза звучала как-то многосмысленно.
Но главное в том, что он не обратил на свои ощущения никакого внимания. А зря. На следующий день, бабушка Ромы позвонила в милицию и патруль, состоящий из четырёх человек и двух собак, обнаружил почти бездыханное тело, лежащее возле огромной ржавой калитки кладбища. Парня отвезли в больницу. Врачи сказали что ещё немного — и они принесли бы труп. У парня был сломан позвоночник в двух местах и оба нижних ребра. Открытые переломы в суставах рук и вывихнута челюсть. И из-за этого происшествия Роман на всю жизнь остался инвалидом.
Так что будьте внимательными, детки…
Панков Максим
Пытка
За окном хозяйничала зима. Мороз сковывал все вокруг и рисовал узоры на окнах. Календарь показывал конец января, шла середина рабочей недели. Утро сменило ночь, но на улице было еще темно. Лишь свет уличных фонарей разрезал темноту. Сквозь который было отчетливо видно, как падали огромные хлопья снега, накрывая собой город. Во многих домах уже горел свет. Люди постепенно отходили ото сна и готовились покинуть свои дома. Чашка крепкого кофе помогала взбодриться. Утренняя телепередача с центрального канала, с улыбчивыми ведущими, рассказывала первые новости, нового дня. В чьих-то квартирах включенная музыка поднимала настроение и заряжала энергией. Кто-то, ворча себе что-то под нос, ненавидел всех, а кто-то встречал утро с улыбкой. Для кого-то новый день был в тягость, для кого-то подарком, чтобы покорят новые вершины. Надежда на перемены согревала чье-то сердце, чье-то же с безразличием и давно потухшим внутри огнем, билось в груди. Город в скором времени опять наполниться повседневной суетой. Тротуары наполняться пешеходами, дороги автомобилями. Малышей родители разведут по детским садам. Дети постарше сядут за школьные парты и будут тянуться к знаниям или же скучать на уроках, а после хулиганить на переменах. Взрослые отправятся на работу заработком, чтобы прокормить своих домочадцев. Обычный день, обычного человека, в обычном городе.
На часах было двадцать минут восьмого. Данил сидел на кухне, в своей квартире. Он смотрел в окно и курил сигарету. Окно выходило во двор. Из него было видно не большую старую, железную горку, качели, занесенное снегом поле с воротами и два соседних дома. Так же во дворе стояло несколько машин, некоторые из них уже прогревались, готовясь к отъезду.
Данил был мужчиной средних лет, среднего роста, худощавого телосложения, лицо его покрывала двух недельная щетина. Проживал он в двухкомнатной квартире, со своей семьей. В большой комнате он жил с женой, комната поменьше была отдана их сыну. Они жили в среднем достатке, без каких-либо изысков. Он работал в местной автомастерской, она продавщицей в продуктовом магазине. Их сын учился в четвертом классе. Как и большинство детей, он был непоседой и любил хулиганить. Из-за этого родители заставляли ходить его в воскресную школу. Они считали, что там его образумят и расставят правильные жизненные приоритеты. Т.к. сами большую часть времени пропадали на работе и ребенком занимались изредка. Большую часть времени он был предоставлен сам себе.
Данил докурил сигарету и хотел затушить ее в пепельнице, но она уже была переполнена. Он бросил окурок в раковину, затушив его водой из-под крана. И снова развернулся к окну, не сводя глаз со двора. Люди потихоньку начали покидать свои дома. Отправляясь на работу. Кто-то пешком, кто-то на автомобиле. У подъезда, в котором жил Данил стояло три машины. Две соседские и его собственная. Большинство соседей по подъезду уже ушли. И только те, кто имел автомобили, еще оставались дома, да молодой парнишка-студент, проживающий со своей бабушкой.
Данил провел ладонью по лицу. Мешки под его глазами говорили о том, что он долгое время находился без сна. Он все так же смотрел в окно, лишь изредка отводил взгляд на часы, висящие на стене. Данил начинал нервничать, что его соседи находятся все еще у себя дома. Машины в скором времени стоявшие у подъезда покинули свои места. Но беспокойство, его все еще не покидало. Ведь паренек был еще у себя в квартире. Злость внутри Данилы начинала закипать. И сжимая кулак, он прохрипел: «Ну, где ты? Выходи же». Часы показывали без пяти восемь. Но тут вдруг дверь подъезда открылась, и из него пулей вылетел парнишка. И градус тревоги в душе Данилы понизился.
Он взял со стола графин с водой. Достав чашку из верхнего шкафа, он наполнил ее. От волнения в горле стало, как в пустыне. Опустошив чашку за два глотка, он поставил ее обратно. Сев на стул Данил, еще раз провел рукой по лицу. Беспокойные мысли не давали ему покоя. Они терзали его сердце и душу. Убивая все светлое и доброе. Оставляя после себя лишь злость и темноту. Их были сотни в голове и каждая страшнее другой. Они путались между собой и сматывались в один большой очищенный от всего лишнего комок искренней ненависти. Он не пытался их отогнать, лишь они ему были нужны.
Глубоко вдохнув и выдохнув, Данил встал со стула и направился в ванную. Ополоснув лицо, он посмотрел на себя в зеркало. И увидел лишь искривленное отражение, раздавленного человека. Выйдя из ванной, он решил перед тем, как покинет свой дом пройтись по нему в последний раз.
Сначала Данил зашел в комнату, где он жил с женой. Комната была обставлена скромно: на полу лежал цветастый ковер, на стене висел телевизор не больших размеров, раздвижной диван, деревянный столик, «стенка», и окно с балконом. Тяжелые мысли сменили воспоминания о том, что уже стало пеплом. Они нахлынули волной, оставляя после себя лишь рваные раны на душе. Он смотрел на расправленный диван где, когда-то жена отдавала ему свою ласку. Где они холодными ночами согревали друг друга. Комната все еще хранила ее нежный запах. Смех и улыбка, которые она дарила своему мужу, как будто все еще находились здесь. Эти воспоминания были самым лучшим, что осталось, но предавали еще больше весу и так тяжелому грузу на сердце. Закрыв дверь, Данил направился в комнату, где жил его сын. Она так же была обставлена без изысков: у стены стояла кровать, напротив нее был шкаф, где висела школьная форма, рядом с окном находился компьютерный стол, на котором был не большой хаос, так же стояло два стула, на них была свалена детская одежда, на полу валялось несколько игрушек. Вообще эта комната отличалась от первой беспорядком, что сразу выдавало, что здесь жил ребенок.
Зайдя сюда, Данил ощутил всю невыносимую боль от воспоминаний. Боль, что пронзила его насквозь, чуть не свалила Данила с ног. Слезы хлынули из уставших глаз. Его терзали не столько сами воспоминания, а то, что это были лишь они. Все, что было дорого ему, было уничтожено. В голове остались лишь счастливые образы. Образ сына. Мальчика, которого он больше не когда не обнимет, не потреплет по голове и, которому не скажет ни слова.
Выйдя из комнаты Данил начал собираться, чтобы покинуть свой дом. Он был почти уже готов, осталось лишь накинуть куртку и одеть ботинки. Как только с этим было покончено. Он взял фотографию с тумбочки на которой была запечатлена его семья, которую он оставил заранее и так же связку ключей. Сунув их в карман штанов, Данил оделся и поднял пакет с вещами стоящий у двери. Окинув прощальным взглядом свою квартиру, где он прожил большую часть своей счастливой жизни, он покинул ее.
Быстро спустившись с четвертого этажа. Данил вышел из подъезда на улицу. Холодный воздух сразу же ударил в лицо. Снег все еще засыпал все вокруг. Он остановился и вдохнув свежего воздуха, посмотрел на двор. Где когда-то качался на качелях его сын, где мальчик катался с горки и бегал по полю с друзьями, играя в футбол.
Постояв несколько минут, Данил направился к подвалу, находящемуся с лева от подъезда. Подойдя к двери, он вынул из кармана связку ключей и подобрав нужный, снял старый, ржавый замок. Открыв дверь, он увидел перед собой лестницу, ведущую вниз и непроглядную тьму, в которую ему нужно было нырнуть. Данил достал из пакета фонарик и включив его стал спускаться вниз. Запах сырости и гнили врезался в его ноздри. С труб капала вода и замерзала на полу. Света не было, лампочки давно перегорели. Этот подвал отличался довольно опрятным видом, от других ему подобных. Он не был захламлен мусором, некто в нем не ночевал, греясь зимой и распивая дешевый алкоголь. Детишки так же не бегали сюда покурить, прячась от родителей т.к. он был всегда на замке. По левую сторону от Данилы находилась обшарпанная стена с трубами, по правую сторону сарайки жителей подъезда. Он направлялся к своей двери, она была отдельна от остальных и помещение за ней, было несколько больше чем у соседей. Подойдя к ней, Данил резко занервничал, хотя и так был полон тревоги. Стоя у дверей его сердце забилось в несколько раз быстрей. Забыв из-за этого, в какой карман сунул ключи, он поставил пакет к стенке и положил на него фонарик. Пошарив по карманам, в скором времени они были найдены. Поднеся их к свету фонарика, он стал искать подходящий к двери, которая была перед ним. Быстро подобрав нужный, Данил трясущими руками стал вставлять ключ в замочную скважину. Но вдруг выронил связку из рук. Выругавшись про себя, он схватил фонарик с пакета и принялся светить себе под ноги. Подобрав ключи и покончив с замком, Данил открыл дверь.
Он вошел в помещение, нащупал на стене выключать и зажег свет. Выключив фонарик, сунул его обратно в пакет. Перед его взором предстала, не самая живописная картина. Это комната была обычным подвальным помещение. Она была вытянута в длину, в левом дальнем углу стояла с облупившейся краской тумбочка, сверху на ней стояли выключенные электронные часы. По правую сторону находился привинченный к стене стол в тянущийся от одной стены до другой и накрытый парниковой пленкой. В конце комнаты стоял стул на нем сидел человек с картофельным мешком на голове. Данил посмотрел со скорбью на ближний левый угол, где стоял детский велосипед. Со слезой, пробежавшей по щеке, прошел вперед, закрыв дверь на засов. Пройдя мимо человека, он подошел к тумбочке и включил электронные часы. Они показывали пятьдесят три минуты девятого. Из пакета, держащего в руке, он достал: бутылку дорого импортного виски, бутылочку нашатыря и пачку сигарет. Когда Данил выложил все это на тумбочку, и бросил пакет с фонариком на пол, он подошел к столу и вынул из-под него скамейку. Поставив ее перед своим пленником, он взял пачку сигарет и, достав «раковую палочку» уселся на скамейку. Данил стянул мешок с головы и закурил сигарету.
Перед ним был мужчина около тридцати лет. Но из-за бороды и длинных волос, свисающих до мочек волос, было сложно определить на глаз. Он находился без сознания, с кляпом во рту. Его тело было закутано в два одеяла с покрывалом.
Данил не спеша курил сигарету и стряхивал пепел на пол. Взгляд его был наполнен презрение и ненавистью к этому человеку. Сердце обливалось злобой, а руки были готовы вцепиться горло и разорвать. Когда фильтр начал обжигать губы Данил кинул окурок на пол и затушил ногой. Он посмотрел на часы, которые уже показывали три минуты десятого. Взяв баночку с нашатырем и откупорив ее, он поднес ее к ноздрям пленника. Резкий запах моментально врезался в нос и связанный человек очнулся. Как, только его глаза открылись, он, не понимая где находиться, мгновенно впал в панику. Человек был полностью дезориентирован, не зная, что происходит. Данил стянул покрывала и оба одеяла. На человеке была одета причудливая металлическая конструкция под названием «Аист». Этот агрегат применялся во времена Испанской инквизиции для принуждения еретиков. Он находился в сгорбленном состоянии и вид его был, словно как у той самой птицы из названия. Его голова, руки и ноги были стянуты и скованны железными кольцами, соединённых в месте тремя железными прутьями, не позволяя им двигаться. Узник пытался вырваться, но все было бесполезно. Тело мучительно изнывало от спазмов в районе живота, ануса, груди, шеи рук и ног. Он, что-то пытался кричать, но кляп, вставленный в рот, не позволял произнести, что-нибудь членораздельное. Он крутил кистями рук и, и тряс головой в попытках освободиться, все они ожидаемо были обречены на провал. Так же на обоих ногах были одеты еще одни инструменты для пыток времен Инквизиции. На левой ноге был одет «Испанский сапог», а на правой «Железный башмак». «Испанский сапог» выглядел в виде крепление на ноге с металлической пластинкой, которая затягивалась все сильнее, чтобы переломать человеку кости ног. «Железный башмак» не сильно отличался от первого инструмента, но применялся он для стопы, а не для голени. Дикий страх поглотил человека. Пленник не понимал, где находиться и не знал, как попал сюда. Ему казалось, что все это страшный сон, и что сейчас весь этот кошмар рассеется. Нужно только проснуться. Как только спадут оковы сна, он незамедлительно окажется в своей теплой, уютной постели, а рядом с ним будет его любящая жена. Данил устав смотреть на свою жертву похищения, ударил ее кулаком по лицу. Человек сразу же угомонился и обратил внимание на своего похитителя, продолжая трястись от страха. Как только пленник увидел, кто стоит перед ним, его паника усилилась в несколько раз, зрачки глаз увеличились от испуга до невероятных размеров. И жуя кляп, он вновь пытался, что-то сказать.
Похититель усмехнулся, ему нравилось, что связанный человек был в диком ужасе перед ним. Сжимая кулаки, Данил был готов прямо сейчас забить его до смерти, но все же сдерживал себя, как мог. Он подошел к столу снял с него парниковую пленку и сказал: «Смотри сюда тварь». Пленник повернул голову и с ужасом смотрел на то, что было перед его глазами. На столе лежали инструменты: «Кошачий коготь» для раздирания плоти, плоскозубцы, щипцы округлой формы для сжатия и отрезания пальцев, «Груша» для введения в рот, в анус или влагалище. Все они эти инструменты применялись во времена Инквизиции. Данил был хорошим мастером и сам изготовил все эти страшные орудия для причинения неописуемой боли. Так же лежал шприц с адреналином, пистолет и стояла стопка книг. Все книги рассказывали о человеческих пытках. Пробежав паническим взглядом по всему, что лежало на столе, пленник опустил голову. И все мысли о спасении стали покидать его, словно крысы тонущий корабль. С разницей той, что корабль поглотила бы морская пучина, оставив его спокойна лежать на дне, а ему суждено окунуться в океан боли и страданий. «Ну, что ублюдок начинай вспоминать молитвы. «Сегодня я твой Бог и палач»: пригрозил Данил.
Похититель подошел к своей жертве и привел «Испанский сапог» одетый на его левой ноге в действие. Человек, вновь принял попытку вырваться, и сквозь кляп пытался сказать, чтобы его палач сжалился над ним. Но он не был услышан. Данил медленно крутил винт и металлическая пластина постепенно сжимала голень и причиняла адскую боль. Страдавший мучительно верещал, лишь кляп не позволял вырваться крику на волю. С каждым поворотом боль была все сильней и сильней. И в скором времени раздался хруст кости. Но Данил не останавливался и продолжал крутить до победного конца. Немного поднажав все кости жертвы ниже колена были раздроблены, а израненная кожа выглядела, как мешочек для этих костей. Человек заливаясь слезами, через промокший кляп пытался умолять своего истязателя прекратить. Но Данил даже не думал останавливаться, ведь все еще только начиналось. Разобравшись с первой ногой, он перешел на вторую. Пленник изнывал от мучений, отказываясь верить, что все это происходит с ним на самом деле. Но новая порция боли все больше убеждал его, что все это наяву. С правой ногой палач работал усердней и так же крутя маленький вентиль, переломал кости предплюсны, плюсны и пальцев.
Покончив с ногами Данил, тряпкой обтер руки, подошел к тумбочке и взял бутылку с виски. Он сел на скамейку. Открыл бутылку, вытер пот со лба и сделал несколько глотков. Алкоголь помог немного расслабиться. Он поставил бутылку на пол, его руки тряслись от адреналина не меньше чем, у сидящего перед ним человека от страха. Сердце в бешеном ритме колотилось, что было сил. Не много придя в себя, Данил вытащил кляп из-за рта своего мученика. К его удивлению, он не стал звать на помощь, а жалостливым голоском спросил: «За что?». Возмущению Данилы не было придела. Вскочив со скамейки, его руки произвольно бить по лицу своего провокатора. Словно зверь он прорычал ему на ухо: «Ты еще спрашиваешь?». Удары были все жестче. Но увидев, что пленник сейчас потеряет сознание, Данил опомнился, и сел на скамейку. После этого он достал сигарету и закурил, пытаясь успокоиться.
— Прошу … отпустите — кашляя и истекая слезами, принялся вновь умолять человек.
— Отпустить — усмехнулся Данил, затягиваясь сигаретой.
— Я никому ни скажу, … никто не узнает.
— Правда?
— Я клянусь.
— Ты не понял, мразь. Твои страдания еще только начались — с яростью прохрипел Данил. Он посмотрел на часы. На табло горело одиннадцать часов десять минут.
— Нет … не надо, прошу — скулил человек.
— Он тоже просил тебя — достав из кармана фотографию и указывая на ребенка, громким голосом сказал Данил. Убрав ее обратно в карман, он опять схватил его одной рукой за щеки и в лицо прокричал: «Мой мальчик, тоже тебя умолял!». Затянувшись и стряхнув пепел с сигареты, обнажая горячий уголек, Данил воткнул окурок, в глаз человека. Безумный крик раздался на всю комнату и вырвался за ее пределы. Глаз вытек из глазницы, причиняя не человеческую боль. Все надежды на спасение испарились в туже секунду. Уступая место лишь отчаянию.
Данил вынул окурок из места где раньше был глаз, упиваясь и наслаждаясь криками страдающего. Остатки глаза стекали по щеке вперемешку с пеплом и кровью, а на месте где он находился, осталось лишь пустое место. Бросив окурок на пол, он вытер руки, смочил горло алкоголем и взял плоскозубцы со стола. Пленник перестал верещать, но как только увидел новый инструмент в руках своего палача, вновь забился в истерике. Все эти крики и паника только раззадоривало Данилу. И он с наслаждение принялся выдирать ногти с пальцев рук.
Человек истошно вопил, как скотина на убое. Его слышно было до верхних этажей. Но услышать его могли только пустые квартиры. Старушка, живущая со своим внуком, имела большие проблемы со слухом. Мольбы о спасении доходили и до улицы, как только очередной палец лишался ногтя, они становились все громче. Прохожих было мало, а те, что проходили мимо старались не чего не замечать. И с полным равнодушием спешили по своим делам. Лишив одну руку ногтей. Данил заметил, что его жертва вновь готова была потерять сознание. Дав ему передохнуть, он сделал пару глотков и за курил. Под влиянием алкоголя вперемешку с жаждой насилия и гнева его руки перестали трястись, и выполняли четко свою задачу. Все сомнения о неправильности своих действий улетучились вместе с чувством жалости к этому человеку. Данил никогда не был жестоким, или злым парнем. Но в переломный момент его жизни, страшные обстоятельства, заставили перейти ту грань, где превращаешься в зверя жаждущего крови. Еще раз выпив и докурив Данил продолжил свое кровавое дело.
Кровь стекала на пол. Обломки целые ногти утопали в ней. Под ногами Данилы все это превращалось в месиво. Данил держал мизинец в руках, последний целый палец искалеченного человека. «Знаешь, его я, пожалуй, просто сломаю»: сказав он и загнул его в обратную сторону. Раздался хруст, означавший, что палец сломан.
— Ну что, нравиться чувствовать себя беззащитным. Когда с тобой делают все, что заблагорассудится — хрипел Данил.
— Хватит, … прошу, … прекратите — слезно вымаливал страдалец.
— Проси Бога, лишь он сейчас может тебя спасти.
— Боже, избавь от страданий раба своего.
— Давай лицемер сраный, старайся лучше. Вдруг он снизойдёт с небес и спасет твою жалкую жизнь.
И раздалась молитва: О, Мати Божия, помоще и защита наша, егда попросим, буди избавительнице наша, на Тя бо уповаем и всегда вседушно Тя призываем: умилосердися и помози, пожалей и избави, приклони ухо Твое и наши скорбныя и слезныя молитвы приими, и якоже хощеши, успокой и обрадуй нас, любящих твоего Безначального Сына и Бога нашего. Аминь.
— Ну и, где же он? — насмехался Данил.
— Всем воздастся … по заслугам — дрожа отвечал пленник.
— Без сомнения. И сейчас воздастся тебе.
Данил вытащил горелку из-под стола и включив ее принялся жечь бедро страдающего. Короткая тишина, вновь сотряслась от ужаса. Воздух кругом, стал наполняться запахом горелого мяса. Пламя, вырывающееся из трубки, словно масло плавило плоть. Начав с ноги Данил, перешел и на остальные части тела. Словно карандашом по бумаге он, водил инструментом, оставляя страшные ожоги. «Еще мечтаешь о спасении?… Бог отвернулся от тебя … Ему насрать на всех вокруг, так же, как и всем»: сорвав крестик с груди изнывающего от боли человека, Данил изрыгал из себя слова ненависти «А знаешь почему все так равнодушны, к чужому горю? Потому что мы все созданы по его подобию». Человек уже, находился на грани помутнения рассудка, и неспособный больше выносить невообразимые страдания, потерял сознание. Данил прикурил сигарету от пламени, выключил горелку и отложил ее в сторону. Прощупав пульс и убедившись, что сидящий передним мученик жив, потянулся к бутылке. Выпив, он подошел к столу и взял с него округлые щипцы и шприц с адреналином. Со всем этим он подошел к своему пленнику, сунув щипцы в задний карман штанов, ввел иглу в вену. Впрыснув адреналин в кровь. Данил откинул пустой шприц в сторону. Приходящее в себя перед ним тело, уже давно считалось, лишь куском мяса, заслуживающее только вечных страданий. Смотря на него Данил, не видел не чего человеческого перед собой. Чувства человека обострились. Все тело застонало от увечий, причинённых ему, сердце готово было взорваться в груди, прекратив все эти пытки.
— Прости, … прости меня.
— Простить? Никогда!
— Прошу … просто … убей меня.
— Я знаю, ты бы этого очень хотел. Ты ведь наслаждался тогда. А теперь я наслажусь твоими муками. И жаль, что только раз.
— Господи прости — слеза бежала из оставшегося глаза.
— Сейчас, я отрежу твои поганые пальцы.
Данил вынул из кармана щипцы и просунул мизинец между раскрытыми лезвиями и тут же их сомкнул. Палец мгновенно отделился от кисти руки, кровь брызнула и начала капать на пол. Данил опять включил горелку и прижег обрубок огнем, чтобы его жертва не истекла кровью раньше времени. После этого он повторил все тоже самое и с оставшимся четырьмя пальцами на руке. Раздался вновь оглушающий визг. Кисть теряла один палец за другим и все заливалось темно-красным цветом. Человек бился в агонии, стоя перед чертой безумия. Проклятия и молитвы вырывались из его рта. Разобравшись с левой рукой Данил посмотрел на часы. Они показывали два часа. Сделав глубокий вдох и выдох. Он не заставил долго ждать своей участи и правую кисть руки.
Рассудок измученного человека, трещал по швам. Дьявольская боль разрывала его. Уже не было мыслей о спасении. О жизни за этими стенами, которые впитали за несколько часов жуткое количество страданий. Как бы он не хотел, как бы не умолял, но пытки продолжались. Адреналин в крови не позволял отключиться, и предоставлял чистую очищенную ото всего лишнего, невероятную боль. Он был готов на все, что угодно лишь бы это прекратилось, но она и не думала останавливаться. Словно ножницы постригали ногти, щипцы отсекали пальцы. Отрезав последний палец, который был сломан и обработав его горелкой, Данил вытер испачканные в крови щипцы. Он положил их обратно на стол и рухнул на скамейку. Ему понадобилось немного времени, на то чтобы перевести дух и отдышаться. Он смотрел на свои ладони, которые окрасились в багровый цвет. Придя в себя, Данил поднял взгляд на сидящего перед ним мученика. И в его взгляде не было, ни сожаления о своих действиях, ни сострадания. Человек сидел молча, с опущенной головой и что-то сопел себе поднос. Тряхнув головой, его палач встал, подошел к столу и взял со стола инструмент под названием «Кошачий коготь». Этот инструмент напоминал обычные железные грабли, укрепленные на деревянной ручке. Покрутив их в руках Данил сказал: «Почему … из-за одного больного ублюдка, должно страдать так много людей?». Он встал ему за спину и тут же все пять заострённых зубьев впились в плоть пробивая кожу. Из образовавшихся ран мгновенно побежала тоненькими струйками кровь. Поднапрягшись, Данил повел инструментом от шеи до поясницы, раздирая спину в клочья. Зубья жадно впишись в мясо причиняли дикие страдания. Дойдя до поясницы кожа в виде лент отслаивалась от мяса и падала в лужу крови образовавшуюся под ногами. От поясницы Данил повел инструментом опять к шее. Несчетное количество ругательств в виде поросячьего визга срывалось с губ пленника. С каждым движением «Когтя» кровавая лужа становилась все шире и шире. Кровь пачкала все и одежду, и руки. После спины палач перешел на боковую часть тела. Зубья цеплялись за ребра пытаясь их вырвать. Страдание становились все не выносимей. В процессе истязания Данил успел выкурить несколько сигарет и тушил их исключительно об своего мученика. Окурки вместе с кусками кожи и выдранными ногтями плавали в кровавом массиве под ногами Данилы. Он упивался страданиями своего пленника и был похож на сумасшедшего маньяка из дешевых ужастиков. Человек и молился, и стонал, заливался слезами и извергал проклятия. Лишь бы это все прекратилось.
Изувечив тело, Данил не стал останавливаться и положив окровавленный «Кошачий коготь» с кусочками кожи на зубьях обратно на свое место, взял в руки инструмент с незамысловатым названием «Груша». Прибор состоял из четырех частей в виде лепестков, которые медленно отделялись друг от друга, по мере того, как крутился винт в верхней части устройства. Палач поставил человека на четвереньки. Голова человека находилась у самого пола в луже собственной крови, а голая задница торчала к верху. Данил присел на корточки и вставил инструмент в анус своему неприятелю. Нервы истязаемого больше не могли выдерживать, разум забился в клетку безумия. И все следы на вменяемость полностью стерлись. Данил медленно повернул винт и лепестки прибора начинали раскрываться, впиваясь острыми концами в стенки прямой кишки. Травмы, наносимые ими, были выше того, что можно было представить. Крик сумасшедшей боли сменился на мало вменяемое бормотание. Данил не стал обратно вытаскивать прибор. Он просто встал и пнул человека, тот от удара завалился на бок, что-то промычав.
Данил взял в руки бутылку с виски и принялся ее допивать. Глоток за глотком она опустошалась, одна за другой выкуривалась сигарета с попыткой снять напряжение.
Если бы кто-то зашел бы в этот момент в комнату, его в туже секунду охватила невообразимая паника. Все кругом перепачкано в крови. Запах алкоголя, вперемешку с дымом и гарью человеческого мяса вывернула бы желудок на изнанку. Атмосфера царящего ужаса выбила бы почву из-под ног. Искалеченное, еле дышащее тело, валяющийся в крови на полу, которое вынесло дикие пытки, заканчивало образ картины под названием «Насилие». Среди всего этого кошмара сидел мужчина курящий сигарету с бутылкой в руках. За не большой промежуток времени обычная подвальная комната превратилась в комнату пыток, времен Испанской инквизиции. Комната отчаянья, страдания, ненависти.
Данил до пил все, что оставалась в бутылке. Он выпустил ее из рук. И пробежал ладонью, по лицу испачкав, его кровью. «Знаешь, о чем я больше всего сожалею? … О том, что я не могу повернуть время назад и сделать все то же самое с тобой еще раз. Но до того момента, как ты причинил боль моей семье. Как ты разрушил все, что было дорого». В ответ на все это человек мог лишь мычать, сплевывая кровь. Данил вновь вспомнил о сыне, слезы побежали по щекам. Все, что было сделано, все это было ради него. Но Данил сам был бы готов оказаться на этом стуле и испытать всю ту боль, что он причинил. Лишь бы его сынишка снова мог улыбаться. Данил вытер слезы, встал и взял пистолет со стола. Голова была очищена от, каких-либо мыслей. Лишь избранные слова заняли почетное место, для того чтобы стать последними: «За все время, что я живу, … я понял, правду можно творить только собственными руками. Только так она будет истинной, ведь она будет только твоя. И нет судьи хуже человека. Когда размыта грань между хорошим и плохим. Когда за фальшивыми масками добра прячется, самое что ни на есть чистое зло, … когда справедливость не может восторжествовать из-за прогнивших привилегий. Правосудие нужно брать в свои руки». Закурив последнюю сигарету, он продолжил: «Мы судим … не замечая своих грехов … своей грязи. Но есть только один суд. Сейчас я отправлюсь на его заседание. И потребую дать мне ответ, почему же, даже сверху на нас смотрят с равнодушием».
Выговорившись, Данил сделал большую затяжку, и вы дохнул облако белого дыма. Сняв пистолет с предохранителя. Передернув затвор, он приставил дуло к своему виску. Все детство его сына пробежало перед глазами. До того момента, как мальчик сделал последний шаг с крыши пятиэтажного дома. Пролистав воспоминания, палец нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел. И в тот же миг мертвое тело упало в лужу темно багрового цвета.
Ровно в пять часов раздался телефонный звонок от жены в отделении полиции. Она рассказала о происходящем в подвале ее дома. Все что произошло, в доме с номером 80 стало главное темой новостей на всех центральных каналах. Ведущие с телеэкранов вещали: «…Как стало известно нашим корреспондентам, жертвой зверского насилия стал, священник местной церкви. Месяц назад проходил суд, где его обвиняли по 134 статье УК РФ — Педофилия. Но в процессе судебных разбирательств, он был оправдан…».