Как муравьишка домой спешил иллюстрации к сказке

Сказки Виталия Бианки о животных
давно считаются классикой детской литературы, но они не так просты, как может
показаться на первый взгляд. Внутри своих текстов Бианки существует в двух
ипостасях – сказочника и натуралиста. Он соединяет научные факты естествознания
и фантазию, симпатию к своим героям и правду об их поведении. Сказку Виталия
Бианки про муравьишку иллюстрировали художники:

Лев Токмаков

Татьяна Васильева

Ксения Прыткова  и
Константин Романенко

Надежда Тебякина

Эдуард Назаров

Лев Алексеевич Токмаков
(1928-2010) — российский, советский художник и иллюстратор. Сотрудничал с
популярным детским журналом «Мурзилка». Проиллюстрировал свыше 200 детских
книг. Лев Алексеевич  создал яркие,
веселые иллюстрации как к произведениям отечественных авторов  — 
Михалкова, Маршака, Заходера, Цыферова, Бианки, Токмаковой и многих
других, так и к зарубежным книгам — сказкам Родари, Линдгрен.

Работы Льва Токмакова хранятся в Государственной Третьяковской галерее, Музее изобразительных искусств имени Пушкина, Братиславской национальной галерее, многих музеях и частных коллекциях в России и за рубежом. В 1988 году Лев Токмаков удостоен почетного диплома Г.Х. Андерсена за иллюстрации к книге И.Токмаковой «Карусель».

Татьяна Дмитриевна Васильева (род. 1946) — художник-график. Родилась в г. Канко в Северной Корее. Училась  в Дагестанском художественном училище имени М. А. Джемала в городе Махачкала. Татьяна Дмитриевна — заслуженный работник Республики Коми, лауреат Государственной премии Республики Коми,  Народный художник Республики Коми, член Союза художников СССР. Татьяна Васильева работает в разных стилях, техниках и жанрах. Много путешествует и свои впечатления отражает в картинах. В детской литературе проиллюстрировала несколько книг о природе и животных.

Ксения Юрьевна Прыткова (род.
1954) — потомственный художник-аниматор. Родители, дедушка, бабушка и дядя
работали в мультипликации. Окончила Московскую художественную школу, училась на
курсах мультипликаторов при студии «Мульттелефильм» и  на художественном факультете ВГИКа. Работала
аниматором и художником-постановщиком на «Мульттелефильме»,  на киностудии «Союзмультфильм»,  сотрудничала со студией «Анимафильм».
Участник выставок.

Константин Евгеньевич Романенко – художник-постановщик. Иллюстрировал многие детские книги совместно с Ксенией Прытковой: «Приключения Буратино», сказки А.С. Пушкина, Г.Х. Андерсена, народные сказки, стихи Корнея Чуковского, Агнии Барто, «Цветик-семицветик» В. Катаева и другие.

Надежда Тебякина – молодой художник-иллюстратор из Ростова-на-Дону. Создавала иллюстрации к русским народным сказкам, рассказам Драгунского, сказкам «Гадкий утенок», «Кот в сапогах», «Хитрый портняжка», «Красная шапочка»  и другим.

Эдуард Васильевич Назаров (1941 —
2016) — советский и российский мультипликатор, режиссёр, художник, сценарист.
Создатель известного  мультфильма
«Жил-был пёс». Народный артист Российской Федерации.  Лауреат Государственной премии РСФСР.

 В 1983 году вышел мультфильм «Путешествие муравья» по сказке Виталия Бианки «Как муравей домой спешил». Эдуард Назаров стал режиссером, сценаристом и художником-постановщиком этой картины.

В сказке Виталия Бианки «Как
муравьишка домой добирался» присутствует 
серьезный объем познавательного материала из жизни насекомых.  Тут описаны разные существа, способы их
передвижения и некоторые их особенности. Например, муравьи сильно кусаются, и
все, к кому наш герой обращается за помощью, слегка побаиваются его из-за
этого. В такой сказке иллюстрации являются необходимым подспорьем маленьким
читателям. От работ художников-иллюстраторов  во многом зависит, как ребенок будет
воспринимать прочитанное, как он познакомится с миром насекомых.

Страницы: 1 2 3

Страница 1 из 3

Как муравьишка домой спешил (сказка)

Залез Муравей на березу. Долез до вершины, посмотрел вниз, а там, на земле, его родной муравейник чуть виден.
Муравьишка сел на листок и думает:
«Отдохну немножко — и вниз». У муравьев ведь строго: только солнышко на закат, — все домой бегут. Сядет солнце, — муравьи все ходы и выходы закроют — и спать. А кто опоздал, тот хоть на улице ночуй.
Солнце уже к лесу спускалось.
Муравей сидит на листке и думает:
«Ничего, поспею: вниз ведь скорей».
А листок был плохой: желтый, сухой. Дунул ветер и сорвал его с ветки.
Несется листок через лес, через реку, через деревню.
Летит Муравьишка на листке, качается — чуть жив от страха.
Занес ветер листок на луг за деревней, да там и бросил. Листок упал на камень, Муравьишка себе ноги отшиб.
Лежит и думает:
«Пропала моя головушка. Не добраться мне теперь до дому. Место кругом ровное. Был бы здоров — сразу бы добежал, да вот беда: ноги болят. Обидно, хоть землю кусай».
Смотрит Муравей: рядом Гусеница-Землемер лежит. Червяк-червяком, только спереди — ножки и сзади — ножки.
Муравьишка говорит Землемеру:
— Землемер, Землемер, снеси меня домой. У меня ножки болят.
— А кусаться не будешь?
— Кусаться не буду.
— Ну, садись, подвезу.
Муравьишка вскарабкался на спину к Землемеру. Тот изогнулся дугой, задние ноги к передним приставил, хвост — к голове. Потом вдруг встал во весь рост, да так и лег на землю палкой. Отмерил на земле, сколько в нем росту, и опять в дугу скрючился.
Так и пошел, так и пошел землю мерить. Муравьишка то к земле летит, то к небу, то вниз головой, то вверх.
— Не могу больше! — кричит. — Стой! А то укушу!
Остановился Землемер, вытянулся по земле. Муравьишка слез, еле отдышался.
Огляделся, видит: луг впереди, на лугу трава скошенная лежит. А по лугу Паук-Сенокосец шагает: ноги как ходули, между ног голова качается.
— Паук, а Паук, снеси меня домой! У меня ножки болят.
— Ну что ж, садись, подвезу.
Пришлось Муравьишке по паучьей ноге вверх лезть до коленки, а с коленки вниз спускаться Пауку на спину: коленки у Сенокосца торчат выше спины.
Начал Паук свои ходули переставлять — одна нога тут, другая там; все восемь ног, будто спицы, в глазах у Муравьишки замелькали. А идет Паук не быстро, брюхом по земле чиркает.
Надоела Муравьишке такая езда. Чуть было не укусил он Паука. Да тут, на счастье, вышли они на гладкую дорожку.
Остановился Паук.
— Слезай, — говорит. — Вот Жужелица бежит, она резвей меня.
Слез Муравьишка.
— Жужелка, Жужелка, снеси меня домой! У меня ножки болят.
— Садись, прокачу.
Только успел Муравьишка вскарабкаться Жужелице на спину, она как пустится бежать! Ноги у нее ровные, как у коня.
Бежит шестиногий конь, бежит, не трясет, будто по воздуху летит.
Вмиг домчались до картофельного поля.
— А теперь слезай, — говорит Жужелица. — Не с моими ногами по картофельным грядам прыгать. Другого коня бери.
Пришлось слезть.
Картофельная ботва для Муравьишки — лес густой. Тут и со здоровыми ногами — целый день бежать. А солнце уж низко.
Вдруг слышит Муравьишка, пищит кто-то:
— А ну, Муравей, полезай ко мне на спину, поскачем.

Страницы: 1 2 3

Сказки Виталия Бианки о животных давно считаются классикой детской литературы, но они не так просты, как может показаться на первый взгляд.

Внутри своих текстов Бианки существует в двух ипостасях – сказочника и натуралиста. Вроде бы все его персонажи наделены человеческой речью и «человеческим разумением». Они вступают между собой в споры, отстаивают свою точку зрения, обращаются друг к другу за помощью или угрожают друг другу – то есть ведут себя как люди. Но при этом их жизнь, их «судьба» предопределены некими фатальными обстоятельствами, неотменимыми природными закономерностями. И Бианки-натуралист с его «натуралистической оптикой» всегда перевешивает тут Бианки-сказочника.

Что такое натуралистическая оптика? Это взгляд отстраненного наблюдателя. В природе, увиденной глазами натуралиста, естествоиспытателя, очень мало благостности. Всё там находится в напряжении, в постоянной «борьбе за существование». И эта борьба совершенно не обязательно заканчивается в пользу главного действующего персонажа. Вот муха летала-летала, летала-летала, приставала ко всем с вопросами. И ее в результате прихлопнули. Конечно, муха – не какой-то там особый герой. Но она и особого зла никому не причиняла. Просто у мухи были вопросы. Обычный сказочник, с его привязанностями к персонажам, вряд ли так легко и просто прихлопнул бы муху исключительно по той причине, что она кому-то «надоела». У натуралиста же вопросов не возникает: мухи очень часто именно так и кончают. Это просто «природный факт». Факт и фиксируется в повествовании: муха надоела, и ее по этой причине прихлопнули.

Или взять бианковский теремок. Стояло в лесу большое дерево, и в нем появилось дупло. Дупло год от года увеличивалось. Разные звери использовали его как дом. А потом дерево превратилось в пень. Пень сделался трухлявым и в конце концов развалился. Жалко автору пень, бывший когда-то деревом? Ничуть. И читателю не должно быть жалко. Это природная закономерность: дерево ‒ пень ‒ труха. Жизнь имеет свое завершение. О чем тут можно жалеть? «Настоящий» сказочник стал бы искать символическое значение происходящего, громоздить метафоры. Натуралист же занят простым описанием: вот как все происходит на самом деле. Тут нет места для сентиментальности.

Практически всем текстам Бианки присуща подобная жесткость.

Она ощущается и в сказке «Как муравьишка домой спешил». Это тоже история, рассказанная в первую очередь натуралистом. В нее имплантирован достаточно серьезный объем познавательного материала из жизни насекомых. Тут описаны разные существа (которые и для взрослого вполне могут оказаться «новыми»), способы их передвижения и даже некоторые особенности «муравьиной природы». Все, к кому муравей обращается за помощью, слегка его побаиваются, потому что знают: муравьи сильно кусаются. И у муравья, даже в тот момент, когда ему помогают, то и дело возникает желание своего помощника укусить – например, потому что тот медленно двигается или раздражает его своим способом передвижения. И в конце концов он все-таки кусает гусеницу-листовертку: причем не просто кусает, а кидается на нее и кусает. В тексте так и написано: «…кинулся на нее да как куснет!» И это решает дело: листовертка из страха и, видимо, от боли «помогает» муравью спуститься на землю.

То есть муравья невозможно воспринимать как обычного «подсахаренного» сказочного персонажа. Тем не менее автор ему явно симпатизирует – как сказочник, а не как натуралист. Позволяет себе некоторые «нежности»: называет его не муравей, а муравьишка. Говорит, что он ушиб ножки, а не ноги. Ножки болят. Муравей боится неизвестности. Муравей боится остаться ночью вне родного муравейника, то есть вне дома. Это, понятно читателю. И читатель, с подачи автора, жалеет муравьишку.

Историю про муравьишку читал своим бессмертным голосом и с бессмертными интонациями Николай Литвинов в передаче «Приходи, сказка» – любимейшей радиопередаче всех советских дошкольников шестидесятых годов. И я помню именно это свое детское переживание – жалость и тревогу за маленькое существо: ему плохо, страшно – прямо сердце сжимается. И как же ему надо успеть в муравейник до заката!

И еще я помню свою любовь к муравьям (в большой степени абстрактную, конечно). Это чувство было результатом многократного слушания сказки в исполнении Литвинова. Меня потом всегда при виде муравейника охватывала нежность: посмотришь на него и сразу вспомнишь, как муравьишка домой спешил.

Я, правда, не могу сказать, читал Литвинов эту сказку полностью или в сокращенном виде. Потому что у меня в памяти совершенно не сохранились «натуралистические» детали про кусачий характер муравья и про его «расправу» с листоверткой. Я помню, что конец сказки воспринимался мною как абсолютно счастливый и ничем не омраченный. Возможно, без сокращений не обошлось. А умение советских редакторов ковать детское счастье (даже и против воли автора) известно.

В книге, переизданной издательством «Мелик-Пашаев», позиция художника тоже почти диаметрально противоположна позиции автора: в замечательных иллюстрациях Льва Токмакова «сказочность» получает абсолютный перевес над натуралистической фактурой текста. У Токмакова нет и намека на «сложный» характер муравья и его готовность к агрессии. И это превращает историю в «материал для дошкольника»: мы хотим рассказать что-то маленькому ребенку о жизни в природе, но, так сказать, на «назывном» уровне, не акцентируя внимания на каких-то особенностях, вызывающих вопросы, сдвигая повествование в область «абсолютно безвредного».

В исполнении Льва Токмакова история приобретает характер фантастического, даже фантасмагорического путешествия. В первую очередь, благодаря пейзажам. И персонажи, и особенно пейзажи выглядят абсолютно волшебными (у Бианки нет и намека на какое либо волшебство). И вроде бы нарисовано именно то, о чем говорится в тексте: муравьишка скачет на жужелице, жужелица бежит по дороге. У жужелицы шесть ног. Муравьишка сидит у нее на спине.

Но усы жужелицы выглядят как поводья фантастического коня, ножки кончаются изящными черненькими точками-копытцами, а муравьишка – этакий лихой всадник-путешественник. Полевые колоски и цветы-колокольчики сказочно несоразмерны заходящему солнцу, напоминающему волшебный колобок.

А вот муравьишка оказывается у реки. Разве такая красновато-желтая тихая вода, от которой веет тишью невозможной, не исполнена волшебства? А по поверхности еще распластались зеленые пятна кубышек, и сами цветы – как фонарики, ухватившие толику заката…

А как представлен муравейник «изнутри», после заката? Мы видим множество маленьких кроваток, и на каждой из них спит муравьишка. Не муравей, а именно муравьишка, укрытый одеяльцем. Между кроватками расставлены крохотные разноцветные ночные горшочки. Такой муравьиный детский сад…

На задней стороне обложки «крупным планом» показан главный герой: он сладко спит на кроватке с подушечкой, под одеяльцем, у окошка с голубенькими занавесочками, и в окошко заглядывает месяц. А на полу у кроватки – упавшая книжка про этого самого муравьишку. Закольцованный хоровод иллюстраций.

Вот счастливый конец так уже счастливый: «я в домике!».

Правда, уводящий читателя от концепции автора. Но, наверное, органичный для восприятия четырех-пятилетнего ребенка, которому кроватка и горшочек пока еще понятнее суровых биологических законов, по которым живет муравейник.

Марина Аромштам

В сказке рассказывается про муравьишку, который в перед заходом солнца оказался далеко от своего муравейника. По пути домой у него было немало приключений, ему многие помогали: гусеница, паук, жужелица и др. Если бы не их помощь – не добраться муравью домой вовремя!

Как муравьишка домой спешил читать

Залез Муравей на березу. Долез до вершины, посмотрел вниз, а там, на земле, его родной муравейник чуть виден.
Муравьишка сел на листок и думает:
«Отдохну немножко — и вниз».

У муравьев ведь строго: только солнышко на закат, — все домой бегут. Сядет солнце, — муравьи все ходы и выходы закроют — и спать. А кто опоздал, тот хоть на улице ночуй.
Солнце уже к лесу спускалось.
Муравей сидит на листке и думает:
«Ничего, поспею: вниз ведь скорей».
А листок был плохой: желтый, сухой. Дунул ветер и сорвал его с ветки.

Несется листок через лес, через реку, через деревню. Летит Муравьишка на листке, качается — чуть жив от страха.
Занес ветер листок на луг за деревней, да там и бросил. Листок упал на камень, Муравьишка себе ноги отшиб.
Лежит и думает:
«Пропала моя головушка. Не добраться мне теперь до дому. Место кругом ровное. Был бы здоров — сразу бы добежал, да вот беда: ноги болят. Обидно, хоть землю кусай».
Смотрит Муравей: рядом Гусеница-Землемер лежит. Червяк-червяком, только спереди — ножки и сзади — ножки.
Муравьишка говорит Землемеру:
— Землемер, Землемер, снеси меня домой. У меня ножки болят.
— А кусаться не будешь?
— Кусаться не буду.
— Ну садись, подвезу.

Муравьишка вскарабкался на спину к Землемеру. Тот изогнулся дугой, задние ноги к передним приставил, хвост — к голове. Потом вдруг встал во весь рост, да так и лег на землю палкой. Отмерил на земле, сколько в нем росту, и опять в дугу скрючился. Так и пошел, так и пошел землю мерить. Муравьишка то к земле летит, то к небу, то вниз головой, то вверх.
— Не могу больше! — кричит. — Стой! А то укушу!
Остановился Землемер, вытянулся по земле. Муравьишка слез, еле отдышался.
Огляделся, видит: луг впереди, на лугу трава скошенная лежит. А по лугу Паук-Сенокосец шагает: ноги как ходули, между ног голова качается.

— Паук, а Паук, снеси меня домой! У меня ножки болят.
— Ну что ж, садись, подвезу.
Пришлось Муравьишке по паучьей ноге вверх лезть до коленки, а с коленки вниз спускаться Пауку на спину: коленки у Сенокосца торчат выше спины.
Начал Паук свои ходули переставлять — одна нога тут, другая там; все восемь ног, будто спицы, в глазах у Муравьишки замелькали. А идет Паук не быстро, брюхом по земле чиркает. Надоела Муравьишке такая езда. Чуть было не укусил он Паука. Да тут, на счастье, вышли они на гладкую дорожку.
Остановился Паук.
— Слезай, — говорит. — Вот Жужелица бежит, она резвей меня.

Слез Муравьишка.
— Жужелка, Жужелка, снеси меня домой! У меня ножки болят.
— Садись, прокачу.
Только успел Муравьишка вскарабкаться Жужелице на спину, она как пустится бежать! Ноги у нее ровные, как у коня.

Бежит шестиногий конь, бежит, не трясет, будто по воздуху летит.
Вмиг домчались до картофельного поля.
— А теперь слезай, — говорит Жужелица. — Не с моими ногами по картофельным грядам прыгать. Другого коня бери.
Пришлось слезть.
Картофельная ботва для Муравьишки — лес густой. Тут и со здоровыми ногами — целый день бежать. А солнце уж низко.
Вдруг слышит Муравьишка, пищит кто-то:
— А ну, Муравей, полезай ко мне на спину, поскачем.
Обернулся Муравьишка — стоит рядом Жучок-Блошачок, чуть от земли видно.
— Да ты маленький! Тебе меня не поднять.

— А ты-то большой! Лезь, говорю.
Кое-как уместился Муравей на спине у Блошака. Только-только ножки поставил.
— Влез?
— Ну влез.
— А влез, так держись.
Блошачок подобрал под себя толстые задние ножки, — а они у него, как пружинки складные, — да щелк! — распрямил их. Глядь, уж он на грядке сидит. Щелк! — на другой. Щелк! — на третьей.
Так весь огород и отщелкал до самого забора.
Муравьишка спрашивает:
— А через забор можешь?
— Через забор не могу: высок очень. Ты Кузнечика попроси: он может.
— Кузнечик, Кузнечик, снеси меня домой! У меня ножки болят.
— Садись на загривок.
Сел Муравьишка Кузнечику на загривок. Кузнечик сложил свои длинные задние ноги пополам, потом разом выпрямил их и подскочил высоко в воздух, как Блошачок. Но тут с треском развернулись у него за спиной крылья, перенесли Кузнечика через забор и тихонько опустили на землю.
— Стоп! — сказал Кузнечик. — Приехали.
Муравьишка глядит вперед, а там река: год по ней плыви — не переплывешь. А солнце еще ниже.
Кузнечик говорит:
— Через реку и мне не перескочить. Очень уж широкая. Стой-ка, я Водомерку кликну, будет тебе перевозчик.
Затрещал по-своему, глядь — бежит по воде лодочка на ножках.
Подбежала. Нет, не лодочка, а Водомерка-Клоп.

— Водомер, Водомер, снеси меня домой! У меня ножки болят.
— Ладно, садись, перевезу.
Сел Муравьишка. Водомер подпрыгнул и зашагал по воде, как посуху. А солнце уж совсем низко.
— Миленький, шибче! — просит Муравьишка. — Меня домой не пустят.
— Можно и пошибче, — говорит Водомер.
Да как припустит. Оттолкнется, оттолкнется ножками и катит-скользит по воде, как по льду. Живо на том берегу очутился.
— А по земле не можешь? — спрашивает Муравьишка.
— По земле мне трудно, ноги не скользят. Да и гляди-ка: впереди-то лес. Ищи себе другого коня.
Посмотрел Муравьишка вперед и видит: стоит над рекой лес высокий, до самого неба. И солнце за ним уже скрылось. Нет, не попасть Муравьишке домой!
— Гляди, — говорит Водомер, — вот тебе и конь ползет.

Видит Муравьишка: ползет мимо Майский Хрущ — тяжелый жук, неуклюжий жук. Разве на таком коне далеко ускачешь? Все-таки послушался Водомера.

— Хрущ, Хрущ, снеси меня домой! У меня ножки болят.
— А ты где живешь?
— В муравейнике за лесом.
— Далеконько… Ну что с тобой делать? Садись, довезу.
Полез Муравьишка по жесткому жучьему боку.
— Сел, что ли?
— Сел.
— А куда сел?
— На спину.
— Эх, глупый! Полезай на голову.
Влез Муравьишка Жуку на голову. И хорошо, что не остался на спине: разломил Жук спину надвое, два жестких крыла приподнял. Крылья у Жука точно два перевернутых корыта, а из-под них другие крылышки лезут, разворачиваются: тоненькие, прозрачные, шире и длиннее верхних.
Стал Жук пыхтеть, надуваться: «Уф, уф, уф!» Будто мотор заводит.
— Дяденька, — просит Муравьишка, — поскорей! Миленький, поживей!
Не отвечает Жук, только пыхтит:
«Уф, уф, уф!»

Вдруг затрепетали тонкие крылышки, заработали. «Жжж! Тук-тук-тук!..» — поднялся Хрущ на воздух. Как пробку, выкинуло его ветром вверх — выше леса.
Муравьишка сверху видит: солнышко уже краем землю зацепило.
Как помчал Хрущ — у Муравьишки даже дух захватило.
«Жжж! Тук-тук-тук!» — несется Жук, буравит воздух, как пуля.
Мелькнул под ним лес — и пропал.
А вот и береза знакомая, и муравейник под ней.
Над самой вершиной березы выключил Жук мотор и — шлеп! — сел на сук.
— Дяденька, миленький! — взмолился Муравьишка. — А вниз-то мне как? У меня ведь ножки болят, я себе шею сломаю.

Сложил Жук тонкие крылышки вдоль спины. Сверху жесткими корытцами прикрыл. Кончики тонких крыльев аккуратно под корытца убрал.
Подумал и говорит:
— А уж как тебе вниз спуститься, — не знаю.
Я на муравейник не полечу: уж очень больно вы, муравьи, кусаетесь. Добирайся сам, как знаешь.
Глянул Муравьишка вниз, а там, под самой березой, его дом родной.
Глянул на солнышко: солнышко уже по пояс в землю ушло.
Глянул вокруг себя: сучья да листья, листья да сучья.
Не попасть Муравьишке домой, хоть вниз головой бросайся!
Вдруг видит: рядом на листке Гусеница Листовертка сидит, шелковую нитку из себя тянет, тянет и на сучок мотает.
— Гусеница, Гусеница, спусти меня домой! Последняя мне минуточка осталась, — не пустят меня домой ночевать.
— Отстань! Видишь, дело делаю: пряжу пряду.
— Все меня жалели, никто не гнал, ты первая!
Не удержался Муравьишка, кинулся на нее да как куснет! С перепугу Гусеница лапки поджала да кувырк с листа — и полетела вниз.

А Муравьишка на ней висит — крепко вцепился. Только недолго они падали: что-то их сверху — дерг!
И закачались они оба на шелковой ниточке: ниточка-то на сучок была намотана.
Качается Муравьишка на Листовертке, как на качелях. А ниточка все длинней, длинней, длинней делается: выматывается у Листовертки из брюшка, тянется, не рвется. Муравьишка с Листоверткой все ниже, ниже, ниже опускаются.

А внизу, в муравейнике, муравьи хлопочут, спешат, входы-выходы закрывают.
Все закрыли — один, последний, вход остался. Муравьишка с Гусеницы кувырк — и домой.
Тут и солнышко зашло.