Как называется цикл сказок героем которого стал халиф харун ар рашид

One Thousand and One Nights

Cassim in the cave, by Maxfield Parrish, 1909, from the story «Ali Baba and the Forty Thieves»
Language	Arabic
Genre	Frame story, folk tales
Set in	Middle Ages
Text	One Thousand and One Nights at Wikisource

One Thousand and One Nights (Arabic: أَلْفُ لَيْلَةٍ وَلَيْلَةٌ, ʾAlf Laylah wa-Laylah)^[1] is a collection of Middle Eastern folk tales compiled in Arabic during the Islamic Golden Age. It is often known in English as the Arabian Nights, from the first English-language edition (c. 1706–1721), which rendered the title as The Arabian Nights’ Entertainment.^[2]

The work was collected over many centuries by various authors, translators, and scholars across West, Central and South Asia, and North Africa. Some tales trace their roots back to ancient and medieval Arabic, Egyptian, Sanskrit, Persian, and Mesopotamian literature.^[3] Many tales were originally folk stories from the Abbasid and Mamluk eras, while others, especially the frame story, are most probably drawn from the Pahlavi Persian work Hezār Afsān (Persian: هزار افسان, lit. A Thousand Tales), which in turn relied partly on Indian elements.^[4]

Common to all the editions of the Nights is the framing device of the story of the ruler Shahryār being narrated the tales by his wife Scheherazade, with one tale told over each night of storytelling. The stories proceed from this original tale; some are framed within other tales, while some are self-contained. Some editions contain only a few hundred stories, while others include 1001 or more. The bulk of the text is in prose, although verse is occasionally used for songs and riddles and to express heightened emotion. Most of the poems are single couplets or quatrains, although some are longer.

Some of the stories commonly associated with the Arabian Nights—particularly «Aladdin’s Wonderful Lamp» and «Ali Baba and the Forty Thieves»—were not part of the collection in its original Arabic versions but were added to the collection by Antoine Galland after he heard them from the Syrian^[5][6] Maronite Christian storyteller Hanna Diab on Diab’s visit to Paris.^[7] Other stories, such as «The Seven Voyages of Sinbad the Sailor», had an independent existence before being added to the collection.

Synopsis[edit]

The main frame story concerns Shahryār whom the narrator calls a «Sasanian king» ruling in «India and China.»^[8] Shahryār is shocked to learn that his brother’s wife is unfaithful. Discovering that his own wife’s infidelity has been even more flagrant, he has her killed. In his bitterness and grief, he decides that all women are the same. Shahryār begins to marry a succession of virgins only to execute each one the next morning, before she has a chance to dishonor him.

Eventually the Vizier (Wazir), whose duty it is to provide them, cannot find any more virgins. Scheherazade, the vizier’s daughter, offers herself as the next bride and her father reluctantly agrees. On the night of their marriage, Scheherazade begins to tell the king a tale, but does not end it. The king, curious about how the story ends, is thus forced to postpone her execution in order to hear the conclusion. The next night, as soon as she finishes the tale, she begins another one, and the king, eager to hear the conclusion of that tale as well, postpones her execution once again. This goes on for one thousand and one nights, hence the name.

The tales vary widely: they include historical tales, love stories, tragedies, comedies, poems, burlesques, and various forms of erotica. Numerous stories depict jinn, ghouls, ape people,^[9] sorcerers, magicians, and legendary places, which are often intermingled with real people and geography, not always rationally. Common protagonists include the historical Abbasid caliph Harun al-Rashid, his Grand Vizier, Jafar al-Barmaki, and the famous poet Abu Nuwas, despite the fact that these figures lived some 200 years after the fall of the Sassanid Empire, in which the frame tale of Scheherazade is set. Sometimes a character in Scheherazade’s tale will begin telling other characters a story of his own, and that story may have another one told within it, resulting in a richly layered narrative texture.

Versions differ, at least in detail, as to final endings (in some Scheherazade asks for a pardon, in some the king sees their children and decides not to execute his wife, in some other things happen that make the king distracted) but they all end with the king giving his wife a pardon and sparing her life.

The narrator’s standards for what constitutes a cliffhanger seem broader than in modern literature. While in many cases a story is cut off with the hero in danger of losing their life or another kind of deep trouble, in some parts of the full text Scheherazade stops her narration in the middle of an exposition of abstract philosophical principles or complex points of Islamic philosophy, and in one case during a detailed description of human anatomy according to Galen—and in all of these cases she turns out to be justified in her belief that the king’s curiosity about the sequel would buy her another day of life.

History: versions and translations[edit]

The history of the Nights is extremely complex and modern scholars have made many attempts to untangle the story of how the collection as it currently exists came about. Robert Irwin summarises their findings:

In the 1880s and 1890s a lot of work was done on the Nights by Zotenberg and others, in the course of which a consensus view of the history of the text emerged. Most scholars agreed that the Nights was a composite work and that the earliest tales in it came from India and Persia. At some time, probably in the early eighth century, these tales were translated into Arabic under the title Alf Layla, or ‘The Thousand Nights’. This collection then formed the basis of The Thousand and One Nights. The original core of stories was quite small. Then, in Iraq in the ninth or tenth century, this original core had Arab stories added to it—among them some tales about the Caliph Harun al-Rashid. Also, perhaps from the tenth century onwards, previously independent sagas and story cycles were added to the compilation […] Then, from the 13th century onwards, a further layer of stories was added in Syria and Egypt, many of these showing a preoccupation with sex, magic or low life. In the early modern period yet more stories were added to the Egyptian collections so as to swell the bulk of the text sufficiently to bring its length up to the full 1,001 nights of storytelling promised by the book’s title.^[10]

Possible Indian influence[edit]

Devices found in Sanskrit literature such as frame stories and animal fables are seen by some scholars as lying at the root of the conception of the Nights.^[11] The motif of the wise young woman who delays and finally removes an impending danger by telling stories has been traced back to Indian sources.^[12] Indian folklore is represented in the Nights by certain animal stories, which reflect influence from ancient Sanskrit fables. The influence of the Panchatantra and Baital Pachisi is particularly notable.^[13]

It is possible that the influence of the Panchatantra is via a Sanskrit adaptation called the Tantropakhyana. Only fragments of the original Sanskrit form of the Tantropakhyana survive, but translations or adaptations exist in Tamil,^[14] Lao,^[15] Thai,^[16] and Old Javanese.^[17] The frame story follows the broad outline of a concubine telling stories in order to maintain the interest and favour of a king—although the basis of the collection of stories is from the Panchatantra—with its original Indian setting.^[18]

The Panchatantra and various tales from Jatakas were first translated into Persian by Borzūya in 570 CE,^[19] they were later translated into Arabic by Ibn al-Muqaffa in 750 CE.^[20] The Arabic version was translated into several languages, including Syriac, Greek, Hebrew and Spanish.^[21]

Persian prototype: Hezār Afsān[edit]

The earliest mentions of the Nights refer to it as an Arabic translation from a Persian book, Hezār Afsān (aka Afsaneh or Afsana), meaning ‘The Thousand Stories’. In the tenth century, Ibn al-Nadim compiled a catalogue of books (the «Fihrist») in Baghdad. He noted that the Sassanid kings of Iran enjoyed «evening tales and fables».^[22] Al-Nadim then writes about the Persian Hezār Afsān, explaining the frame story it employs: a bloodthirsty king kills off a succession of wives after their wedding night. Eventually one has the intelligence to save herself by telling him a story every evening, leaving each tale unfinished until the next night so that the king will delay her execution.^[23]

However, according to al-Nadim, the book contains only 200 stories. He also writes disparagingly of the collection’s literary quality, observing that «it is truly a coarse book, without warmth in the telling».^[24] In the same century Al-Masudi also refers to the Hezār Afsān, saying the Arabic translation is called Alf Khurafa (‘A Thousand Entertaining Tales’), but is generally known as Alf Layla (‘A Thousand Nights’). He mentions the characters Shirāzd (Scheherazade) and Dināzād.^[25]

No physical evidence of the Hezār Afsān has survived,^[11] so its exact relationship with the existing later Arabic versions remains a mystery.^[26] Apart from the Scheherazade frame story, several other tales have Persian origins, although it is unclear how they entered the collection.^[27] These stories include the cycle of «King Jali’ad and his Wazir Shimas» and «The Ten Wazirs or the History of King Azadbakht and his Son» (derived from the seventh-century Persian Bakhtiyārnāma).^[28]

In the 1950s, the Iraqi scholar Safa Khulusi suggested (on internal rather than historical evidence) that the Persian writer Ibn al-Muqaffa’ was responsible for the first Arabic translation of the frame story and some of the Persian stories later incorporated into the Nights. This would place genesis of the collection in the eighth century.^[29][30]

Evolving Arabic versions[edit]

In the mid-20th century, the scholar Nabia Abbott found a document with a few lines of an Arabic work with the title The Book of the Tale of a Thousand Nights, dating from the ninth century. This is the earliest known surviving fragment of the Nights.^[26] The first reference to the Arabic version under its full title The One Thousand and One Nights appears in Cairo in the 12th century.^[32] Professor Dwight Reynolds describes the subsequent transformations of the Arabic version:

Some of the earlier Persian tales may have survived within the Arabic tradition altered such that Arabic Muslim names and new locations were substituted for pre-Islamic Persian ones, but it is also clear that whole cycles of Arabic tales were eventually added to the collection and apparently replaced most of the Persian materials. One such cycle of Arabic tales centres around a small group of historical figures from ninth-century Baghdad, including the caliph Harun al-Rashid (died 809), his vizier Jafar al-Barmaki (d. 803) and the licentious poet Abu Nuwas (d. c. 813). Another cluster is a body of stories from late medieval Cairo in which are mentioned persons and places that date to as late as the thirteenth and fourteenth centuries.^[33]

Two main Arabic manuscript traditions of the Nights are known: the Syrian and the Egyptian. The Syrian tradition is primarily represented by the earliest extensive manuscript of the Nights, a fourteenth- or fifteenth-century Syrian manuscript now known as the Galland Manuscript. It and surviving copies of it are much shorter and include fewer tales than the Egyptian tradition. It is represented in print by the so-called Calcutta I (1814–1818) and most notably by the ‘Leiden edition’ (1984).^[34][35] The Leiden Edition, prepared by Muhsin Mahdi, is the only critical edition of 1001 Nights to date,^[36] believed to be most stylistically faithful representation of medieval Arabic versions currently available.^[34][35]

Texts of the Egyptian tradition emerge later and contain many more tales of much more varied content; a much larger number of originally independent tales have been incorporated into the collection over the centuries, most of them after the Galland manuscript was written,^[37] and were being included as late as in the 18th and 19th centuries.

All extant substantial versions of both recensions share a small common core of tales:^[38]

• The Merchant and the Genie
• The Fisherman and the Genie
• The Porter and the Three Ladies
• The Three Apples
• Nur al-Din Ali and Shams al-Din (and Badr al-Din Hasan)
• Nur al-Din Ali and Anis al-Jalis
• Ali Ibn Bakkar and Shams al-Nahar

The texts of the Syrian recension do not contain much beside that core. It is debated which of the Arabic recensions is more «authentic» and closer to the original: the Egyptian ones have been modified more extensively and more recently, and scholars such as Muhsin Mahdi have suspected that this was caused in part by European demand for a «complete version»; but it appears that this type of modification has been common throughout the history of the collection, and independent tales have always been added to it.^[37][39]

Printed Arabic editions[edit]

The first printed Arabic-language edition of the One Thousand and One Nights was published in 1775. It contained an Egyptian version of The Nights known as «ZER» (Zotenberg’s Egyptian Recension) and 200 tales. No copy of this edition survives, but it was the basis for an 1835 edition by Bulaq, published by the Egyptian government.

The Nights were next printed in Arabic in two volumes in Calcutta by the British East India Company in 1814–1818. Each volume contained one hundred tales.

Soon after, the Prussian scholar Christian Maximilian Habicht collaborated with the Tunisian Mordecai ibn al-Najjar to create an edition containing 1001 nights both in the original Arabic and in German translation, initially in a series of eight volumes published in Breslau in 1825–1838. A further four volumes followed in 1842–1843. In addition to the Galland manuscript, Habicht and al-Najjar used what they believed to be a Tunisian manuscript, which was later revealed as a forgery by al-Najjar.^[36]

Both the ZER printing and Habicht and al-Najjar’s edition influenced the next printing, a four-volume edition also from Calcutta (known as the Macnaghten or Calcutta II edition).^[40] This claimed to be based on an older Egyptian manuscript (which has never been found).

A major recent edition, which reverts to the Syrian recension, is a critical edition based on the fourteenth- or fifteenth-century Syrian manuscript in the Bibliothèque Nationale originally used by Galland.^[41] This edition, known as the Leiden text, was compiled in Arabic by Muhsin Mahdi (1984–1994).^[42] Mahdi argued that this version is the earliest extant one (a view that is largely accepted today) and that it reflects most closely a «definitive» coherent text ancestral to all others that he believed to have existed during the Mamluk period (a view that remains contentious).^[37][43][44] Still, even scholars who deny this version the exclusive status of «the only real Arabian Nights» recognize it as being the best source on the original style and linguistic form of the medieval work.^[34][35]

In 1997, a further Arabic edition appeared, containing tales from the Arabian Nights transcribed from a seventeenth-century manuscript in the Egyptian dialect of Arabic.^[45]

Modern translations[edit]

The first European version (1704–1717) was translated into French by Antoine Galland^[46] from an Arabic text of the Syrian recension and other sources. This 12-volume work,^[46] Les Mille et une nuits, contes arabes traduits en français (‘The Thousand and one nights, Arab stories translated into French’), included stories that were not in the original Arabic manuscript. «Aladdin’s Lamp», and «Ali Baba and the Forty Thieves» (as well as several other lesser-known tales) appeared first in Galland’s translation and cannot be found in any of the original manuscripts. He wrote that he heard them from the Christian Maronite storyteller Hanna Diab during Diab’s visit to Paris. Galland’s version of the Nights was immensely popular throughout Europe, and later versions were issued by Galland’s publisher using Galland’s name without his consent.

As scholars were looking for the presumed «complete» and «original» form of the Nights, they naturally turned to the more voluminous texts of the Egyptian recension, which soon came to be viewed as the «standard version». The first translations of this kind, such as that of Edward Lane (1840, 1859), were bowdlerized. Unabridged and unexpurgated translations were made, first by John Payne, under the title The Book of the Thousand Nights and One Night (1882, nine volumes), and then by Sir Richard Francis Burton, entitled The Book of the Thousand Nights and a Night (1885, ten volumes) – the latter was, according to some assessments, partially based on the former, leading to charges of plagiarism.^[47][48]

In view of the sexual imagery in the source texts (which Burton emphasized even further, especially by adding extensive footnotes and appendices on Oriental sexual mores^[48]) and the strict Victorian laws on obscene material, both of these translations were printed as private editions for subscribers only, rather than published in the usual manner. Burton’s original 10 volumes were followed by a further six (seven in the Baghdad Edition and perhaps others) entitled The Supplemental Nights to the Thousand Nights and a Night, which were printed between 1886 and 1888.^[46] It has, however, been criticized for its «archaic language and extravagant idiom» and «obsessive focus on sexuality» (and has even been called an «eccentric ego-trip» and a «highly personal reworking of the text»).^[48]

Later versions of the Nights include that of the French doctor J. C. Mardrus, issued from 1898 to 1904. It was translated into English by Powys Mathers, and issued in 1923. Like Payne’s and Burton’s texts, it is based on the Egyptian recension and retains the erotic material, indeed expanding on it, but it has been criticized for inaccuracy.^[47]

Muhsin Mahdi’s 1984 Leiden edition, based on the Galland Manuscript, was rendered into English by Husain Haddawy (1990).^[49] This translation has been praised as «very readable» and «strongly recommended for anyone who wishes to taste the authentic flavour of those tales.»^[50] An additional second volume of Arabian nights translated by Haddawy, composed of popular tales not present in the Leiden edition, was published in 1995.^[51] Both volumes were the basis for a single-volume reprint of selected tales of Haddawy’s translations.^[52]

In 2008 a new English translation was published by Penguin Classics in three volumes. It is translated by Malcolm C. Lyons and Ursula Lyons with introduction and annotations by Robert Irwin. This is the first complete translation of the Macnaghten or Calcutta II edition (Egyptian recension) since Burton’s. It contains, in addition to the standard text of 1001 Nights, the so-called «orphan stories» of Aladdin and Ali Baba as well as an alternative ending to The seventh journey of Sindbad from Antoine Galland’s original French. As the translator himself notes in his preface to the three volumes, «[N]o attempt has been made to superimpose on the translation changes that would be needed to ‘rectify’ … accretions, … repetitions, non sequiturs and confusions that mark the present text,» and the work is a «representation of what is primarily oral literature, appealing to the ear rather than the eye.»^[53] The Lyons translation includes all the poetry (in plain prose paraphrase) but does not attempt to reproduce in English the internal rhyming of some prose sections of the original Arabic. Moreover, it streamlines somewhat and has cuts. In this sense it is not, as claimed, a complete translation.

A new English language translation was published in December 2021, the first solely by a female author, Yasmine Seale, which removes earlier sexist and racist references. The new translation includes all the tales from Hanna Diyab and additionally includes stories previously omitted featuring female protagonists, such as tales about Parizade, Pari Banu, and the horror story Sidi Numan.^[54]

Timeline[edit]

Scholars have assembled a timeline concerning the publication history of The Nights:^[55][50][56]

• One of the oldest Arabic manuscript fragments from Syria (a few handwritten pages) dating to the early ninth century. Discovered by scholar Nabia Abbott in 1948, it bears the title Kitab Hadith Alf Layla («The Book of the Tale of the Thousand Nights») and the first few lines of the book in which Dinazad asks Shirazad (Scheherazade) to tell her stories.^[33]
• 10th century: Mention of Hezār Afsān in Ibn al-Nadim’s «Fihrist» (Catalogue of books) in Baghdad. He attributes a pre-Islamic Sassanian Persian origin to the collection and refers to the frame story of Scheherazade telling stories over a thousand nights to save her life.^[24]
• 10th century: Reference to The Thousand Nights, an Arabic translation of the Persian Hezār Afsān («Thousand Stories»), in Muruj Al-Dhahab (The Meadows of Gold) by Al-Mas’udi.^[25]
• 12th century: A document from Cairo refers to a Jewish bookseller lending a copy of The Thousand and One Nights (this is the first appearance of the final form of the title).^[32]
• 14th century: Existing Syrian manuscript in the Bibliothèque nationale de France in Paris (contains about 300 tales).^[41]
• 1704: Antoine Galland’s French translation is the first European version of The Nights. Later volumes were introduced using Galland’s name though the stories were written by unknown persons at the behest of the publisher wanting to capitalize on the popularity of the collection.
• c. 1706 – c. 1721: An anonymously translated version in English appears in Europe dubbed the 12-volume «Grub Street» version. This is entitled Arabian Nights’ Entertainments—the first known use of the common English title of the work.^[57]
• 1768: first Polish translation, 12 volumes. Based, as many European on the French translation.
• 1775: Egyptian version of The Nights called «ZER» (Hermann Zotenberg’s Egyptian Recension) with 200 tales (no surviving edition exists).
• 1804–1806, 1825: The Austrian polyglot and orientalist Joseph von Hammer-Purgstall (1774–1856) translates a subsequently lost manuscript into French between 1804 and 1806. His French translation, which was partially abridged and included Galland’s «orphan stories», has been lost, but its translation into German that was published in 1825 still survives.^[58]
• 1814: Calcutta I, the earliest existing Arabic printed version, is published by the British East India Company. A second volume was released in 1818. Both had 100 tales each.
• 1811: Jonathan Scott (1754–1829), an Englishman who learned Arabic and Persian in India, produces an English translation, mostly based on Galland’s French version, supplemented by other sources. Robert Irwin calls it the «first literary translation into English», in contrast to earlier translations from French by «Grub Street hacks».^[59]
• Early 19th century: Modern Persian translations of the text are made, variously under the title Alf leile va leile, Hezār-o yek šhab (هزار و یک شب), or, in distorted Arabic, Alf al-leil. One early extant version is that illustrated by Sani ol Molk (1814–1866) for Mohammad Shah Qajar.^[60]
• 1825–1838: The Breslau/Habicht edition is published in Arabic in 8 volumes. Christian Maximilian Habicht (born in Breslau, Kingdom of Prussia, 1775) collaborated with the Tunisian Mordecai ibn al-Najjar to create this edition containing 1001 nights. In addition to the Galland manuscript, they used what they believed to be a Tunisian manuscript, which was later revealed as a forgery by al-Najjar.^[36] Using versions of The Nights, tales from Al-Najjar, and other stories from unknown origins Habicht published his version in Arabic and German.
• 1842–1843: Four additional volumes by Habicht.
• 1835: Bulaq version: These two volumes, printed by the Egyptian government, are the oldest printed (by a publishing house) version of The Nights in Arabic by a non-European. It is primarily a reprinting of the ZER text.
• 1839–1842: Calcutta II (4 volumes) is published. It claims to be based on an older Egyptian manuscript (which was never found). This version contains many elements and stories from the Habicht edition.
• 1838: Torrens version in English.
• 1838–1840: Edward William Lane publishes an English translation. Notable for its exclusion of content Lane found immoral and for its anthropological notes on Arab customs by Lane.
• 1882–1884: John Payne publishes an English version translated entirely from Calcutta II, adding some tales from Calcutta I and Breslau.
• 1885–1888: Sir Richard Francis Burton publishes an English translation from several sources (largely the same as Payne^[47]). His version accentuated the sexuality of the stories vis-à-vis Lane’s bowdlerized translation.
• 1889–1904: J. C. Mardrus publishes a French version using Bulaq and Calcutta II editions.
• 1973: First Polish translation based on the original language edition, but compressed 12 volumes to 9, by PIW.
• 1984: Muhsin Mahdi publishes an Arabic edition based on the oldest Arabic manuscript surviving (based on the oldest surviving Syrian manuscript currently held in the Bibliothèque Nationale).
• 1986–1987: French translation by Arabist René R. Khawam
• 1990: Husain Haddawy publishes an English translation of Mahdi.
• 2008: New Penguin Classics translation (in three volumes) by Malcolm C. Lyons and Ursula Lyons of the Calcutta II edition

Literary themes and techniques[edit]

The One Thousand and One Nights and various tales within it make use of many innovative literary techniques, which the storytellers of the tales rely on for increased drama, suspense, or other emotions.^[61] Some of these date back to earlier Persian, Indian and Arabic literature, while others were original to the One Thousand and One Nights.

Frame story[edit]

The One Thousand and One Nights employs an early example of the frame story, or framing device: the character Scheherazade narrates a set of tales (most often fairy tales) to the Sultan Shahriyar over many nights. Many of Scheherazade’s tales are themselves frame stories, such as the Tale of Sinbad the Seaman and Sinbad the Landsman, which is a collection of adventures related by Sinbad the Seaman to Sinbad the Landsman.

In folkloristics, the frame story is classified as ATU 875B “Storytelling Saves a Wife from Death”^[62]

Embedded narrative[edit]

Another technique featured in the One Thousand and One Nights is an early example of the «story within a story», or embedded narrative technique: this can be traced back to earlier Persian and Indian storytelling traditions, most notably the Panchatantra of ancient Sanskrit literature. The Nights, however, improved on the Panchatantra in several ways, particularly in the way a story is introduced. In the Panchatantra, stories are introduced as didactic analogies, with the frame story referring to these stories with variants of the phrase «If you’re not careful, that which happened to the louse and the flea will happen to you.» In the Nights, this didactic framework is the least common way of introducing the story: instead, a story is most commonly introduced through subtle means, particularly as an answer to questions raised in a previous tale.^[63]

The general story is narrated by an unknown narrator, and in this narration the stories are told by Scheherazade. In most of Scheherazade’s narrations there are also stories narrated, and even in some of these, there are some other stories.^[64] This is particularly the case for the «Sinbad the Sailor» story narrated by Scheherazade in the One Thousand and One Nights. Within the «Sinbad the Sailor» story itself, the protagonist Sinbad the Sailor narrates the stories of his seven voyages to Sinbad the Porter. The device is also used to great effect in stories such as «The Three Apples» and «The Seven Viziers». In yet another tale Scheherazade narrates, «The Fisherman and the Jinni», the «Tale of the Wazir and the Sage Duban» is narrated within it, and within that there are three more tales narrated.

Dramatic visualization[edit]

Dramatic visualization is «the representing of an object or character with an abundance of descriptive detail, or the mimetic rendering of gestures and dialogue in such a way as to make a given scene ‘visual’ or imaginatively present to an audience». This technique is used in several tales of the One Thousand and One Nights;^[65] an example of this is the tale of «The Three Apples» (see Crime fiction elements below).

Fate and destiny[edit]

A common theme in many Arabian Nights tales is fate and destiny. Italian filmmaker Pier Paolo Pasolini observed:^[66]

every tale in The Thousand and One Nights begins with an ‘appearance of destiny’ which manifests itself through an anomaly, and one anomaly always generates another. So a chain of anomalies is set up. And the more logical, tightly knit, essential this chain is, the more beautiful the tale. By ‘beautiful’ I mean vital, absorbing and exhilarating. The chain of anomalies always tends to lead back to normality. The end of every tale in The One Thousand and One Nights consists of a ‘disappearance’ of destiny, which sinks back to the somnolence of daily life … The protagonist of the stories is in fact destiny itself.

Though invisible, fate may be considered a leading character in the One Thousand and One Nights.^[67] The plot devices often used to present this theme are coincidence,^[68] reverse causation, and the self-fulfilling prophecy (see Foreshadowing section below).

Foreshadowing[edit]

Early examples of the foreshadowing technique of repetitive designation, now known as «Chekhov’s gun», occur in the One Thousand and One Nights, which contains «repeated references to some character or object which appears insignificant when first mentioned but which reappears later to intrude suddenly in the narrative.»^[69] A notable example is in the tale of «The Three Apples» (see Crime fiction elements below).

Another early foreshadowing technique is formal patterning, «the organization of the events, actions and gestures which constitute a narrative and give shape to a story; when done well, formal patterning allows the audience the pleasure of discerning and anticipating the structure of the plot as it unfolds.» This technique is also found in One Thousand and One Nights.^[65]

The self-fulfilling prophecy[edit]

Several tales in the One Thousand and One Nights use the self-fulfilling prophecy, as a special form of literary prolepsis, to foreshadow what is going to happen. This literary device dates back to the story of Krishna in ancient Sanskrit literature, and Oedipus or the death of Heracles in the plays of Sophocles. A variation of this device is the self-fulfilling dream, which can be found in Arabic literature (or the dreams of Joseph and his conflicts with his brothers, in the Hebrew Bible).

A notable example is «The Ruined Man who Became Rich Again through a Dream», in which a man is told in his dream to leave his native city of Baghdad and travel to Cairo, where he will discover the whereabouts of some hidden treasure. The man travels there and experiences misfortune, ending up in jail, where he tells his dream to a police officer. The officer mocks the idea of foreboding dreams and tells the protagonist that he himself had a dream about a house with a courtyard and fountain in Baghdad where treasure is buried under the fountain. The man recognizes the place as his own house and, after he is released from jail, he returns home and digs up the treasure. In other words, the foreboding dream not only predicted the future, but the dream was the cause of its prediction coming true. A variant of this story later appears in English folklore as the «Pedlar of Swaffham» and Paulo Coelho’s «The Alchemist»; Jorge Luis Borges’ collection of short stories A Universal History of Infamy featured his translation of this particular story into Spanish, as «The Story Of The Two Dreamers.»^[70]

«The Tale of Attaf» depicts another variation of the self-fulfilling prophecy, whereby Harun al-Rashid consults his library (the House of Wisdom), reads a random book, «falls to laughing and weeping and dismisses the faithful vizier Ja’far ibn Yahya from sight. Ja’afar, disturbed and upset flees Baghdad and plunges into a series of adventures in Damascus, involving Attaf and the woman whom Attaf eventually marries.» After returning to Baghdad, Ja’afar reads the same book that caused Harun to laugh and weep, and discovers that it describes his own adventures with Attaf. In other words, it was Harun’s reading of the book that provoked the adventures described in the book to take place. This is an early example of reverse causation.^[71]

Near the end of the tale, Attaf is given a death sentence for a crime he did not commit but Harun, knowing the truth from what he has read in the book, prevents this and has Attaf released from prison. In the 12th century, this tale was translated into Latin by Petrus Alphonsi and included in his Disciplina Clericalis,^[72] alongside the «Sindibad» story cycle.^[73] In the 14th century, a version of «The Tale of Attaf» also appears in the Gesta Romanorum and Giovanni Boccaccio’s The Decameron.^[72]

Repetition[edit]

Leitwortstil is «the purposeful repetition of words» in a given literary piece that «usually expresses a motif or theme important to the given story.» This device occurs in the One Thousand and One Nights, which binds several tales in a story cycle. The storytellers of the tales relied on this technique «to shape the constituent members of their story cycles into a coherent whole.»^[61]

Another technique used in the One Thousand and One Nights is thematic patterning, which is:

[T]he distribution of recurrent thematic concepts and moralistic motifs among the various incidents and frames of a story. In a skillfully crafted tale, thematic patterning may be arranged so as to emphasize the unifying argument or salient idea which disparate events and disparate frames have in common.^[65]

Several different variants of the «Cinderella» story, which has its origins in the Egyptian story of Rhodopis, appear in the One Thousand and One Nights, including «The Second Shaykh’s Story», «The Eldest Lady’s Tale» and «Abdallah ibn Fadil and His Brothers», all dealing with the theme of a younger sibling harassed by two jealous elders. In some of these, the siblings are female, while in others they are male. One of the tales, «Judar and His Brethren», departs from the happy endings of previous variants and reworks the plot to give it a tragic ending instead, with the younger brother being poisoned by his elder brothers.^[74]

Sexual humour[edit]

The Nights contain many examples of sexual humour. Some of this borders on satire, as in the tale called «Ali with the Large Member» which pokes fun at obsession with penis size.^[75][76]

Unreliable narrator[edit]

The literary device of the unreliable narrator was used in several fictional medieval Arabic tales of the One Thousand and One Nights. In one tale, «The Seven Viziers» (also known as «Craft and Malice of Women or The Tale of the King, His Son, His Concubine and the Seven Wazirs»), a courtesan accuses a king’s son of having assaulted her, when in reality she had failed to seduce him (inspired by the Qur’anic/Biblical story of Yusuf/Joseph). Seven viziers attempt to save his life by narrating seven stories to prove the unreliability of women, and the courtesan responds by narrating a story to prove the unreliability of viziers.^[77] The unreliable narrator device is also used to generate suspense in «The Three Apples» and humor in «The Hunchback’s Tale» (see Crime fiction elements below).

Genre elements[edit]

Crime fiction[edit]

An example of the murder mystery^[78] and suspense thriller genres in the collection, with multiple plot twists^[79] and detective fiction elements^[80] was «The Three Apples», also known as Hikayat al-sabiyya ‘l-maqtula (‘The Tale of the Murdered Young Woman’).^[81]

In this tale, Harun al-Rashid comes to possess a chest, which, when opened, contains the body of a young woman. Harun gives his vizier, Ja’far, three days to find the culprit or be executed. At the end of three days, when Ja’far is about to be executed for his failure, two men come forward, both claiming to be the murderer. As they tell their story it transpires that, although the younger of them, the woman’s husband, was responsible for her death, some of the blame attaches to a slave, who had taken one of the apples mentioned in the title and caused the woman’s murder.

Harun then gives Ja’far three more days to find the guilty slave. When he yet again fails to find the culprit, and bids his family goodbye before his execution, he discovers by chance his daughter has the apple, which she obtained from Ja’far’s own slave, Rayhan. Thus the mystery is solved.

Another Nights tale with crime fiction elements was «The Hunchback’s Tale» story cycle which, unlike «The Three Apples», was more of a suspenseful comedy and courtroom drama rather than a murder mystery or detective fiction. The story is set in a fictional China and begins with a hunchback, the emperor’s favourite comedian, being invited to dinner by a tailor couple. The hunchback accidentally chokes on his food from laughing too hard and the couple, fearful that the emperor will be furious, take his body to a Jewish doctor’s clinic and leave him there. This leads to the next tale in the cycle, the «Tale of the Jewish Doctor», where the doctor accidentally trips over the hunchback’s body, falls down the stairs with him, and finds him dead, leading him to believe that the fall had killed him. The doctor then dumps his body down a chimney, and this leads to yet another tale in the cycle, which continues with twelve tales in total, leading to all the people involved in this incident finding themselves in a courtroom, all making different claims over how the hunchback had died.^[82] Crime fiction elements are also present near the end of «The Tale of Attaf» (see Foreshadowing above).

Horror fiction[edit]

Haunting is used as a plot device in gothic fiction and horror fiction, as well as modern paranormal fiction. Legends about haunted houses have long appeared in literature. In particular, the Arabian Nights tale of «Ali the Cairene and the Haunted House in Baghdad» revolves around a house haunted by jinn.^[83] The Nights is almost certainly the earliest surviving literature that mentions ghouls, and many of the stories in that collection involve or reference ghouls. A prime example is the story The History of Gherib and His Brother Agib (from Nights vol. 6), in which Gherib, an outcast prince, fights off a family of ravenous Ghouls and then enslaves them and converts them to Islam.^[84]

Horror fiction elements are also found in «The City of Brass» tale, which revolves around a ghost town.^[85]

The horrific nature of Scheherazade’s situation is magnified in Stephen King’s Misery, in which the protagonist is forced to write a novel to keep his captor from torturing and killing him. The influence of the Nights on modern horror fiction is certainly discernible in the work of H. P. Lovecraft. As a child, he was fascinated by the adventures recounted in the book, and he attributes some of his creations to his love of the 1001 Nights.^[86]

Fantasy and science fiction[edit]

Several stories within the One Thousand and One Nights feature early science fiction elements. One example is «The Adventures of Bulukiya», where the protagonist Bulukiya’s quest for the herb of immortality leads him to explore the seas, journey to Paradise and to Hell, and travel across the cosmos to different worlds much larger than his own world, anticipating elements of galactic science fiction;^[87] along the way, he encounters societies of jinn,^[88] mermaids, talking serpents, talking trees, and other forms of life.^[87] In «Abu al-Husn and His Slave-Girl Tawaddud», the heroine Tawaddud gives an impromptu lecture on the mansions of the Moon, and the benevolent and sinister aspects of the planets.^[89]

In another 1001 Nights tale, «Abdullah the Fisherman and Abdullah the Merman», the protagonist Abdullah the Fisherman gains the ability to breathe underwater and discovers an underwater society that is portrayed as an inverted reflection of society on land, in that the underwater society follows a form of primitive communism where concepts like money and clothing do not exist. Other Arabian Nights tales also depict Amazon societies dominated by women, lost ancient technologies, advanced ancient civilizations that went astray, and catastrophes which overwhelmed them.^[90]

«The City of Brass» features a group of travellers on an archaeological expedition^[91] across the Sahara to find an ancient lost city and attempt to recover a brass vessel that Solomon once used to trap a jinni,^[92] and, along the way, encounter a mummified queen, petrified inhabitants,^[93] lifelike humanoid robots and automata, seductive marionettes dancing without strings,^[94] and a brass horseman robot who directs the party towards the ancient city,^[95] which has now become a ghost town.^[85] The «Third Qalandar’s Tale» also features a robot in the form of an uncanny boatman.^[95]

Poetry[edit]

There is an abundance of Arabic poetry in One Thousand and One Nights. It is often deployed by stories’ narrators to provide detailed descriptions, usually of the beauty of characters. Characters also occasionally quote or speak in verse in certain settings. The uses include but are not limited to:

• Giving advice, warning, and solutions.
• Praising God, royalties and those in power.
• Pleading for mercy and forgiveness.
• Lamenting wrong decisions or bad luck.
• Providing riddles, laying questions, challenges.
• Criticizing elements of life, wondering.
• Expressing feelings to others or one’s self: happiness, sadness, anxiety, surprise, anger.

In a typical example, expressing feelings of happiness to oneself from Night 203, Prince Qamar Al-Zaman, standing outside the castle, wants to inform Queen Bodour of his arrival.^[96] He wraps his ring in a paper and hands it to the servant who delivers it to the Queen. When she opens it and sees the ring, joy conquers her, and out of happiness she chants this poem:^[97]

وَلَقدْ نَدِمْتُ عَلى تَفَرُّقِ شَمْلِنا دَهْرًا وَفاضَ الدَّمْعُ مِنْ أَجْفاني وَنَذَرْتُ إِنْ عادَ الزَّمانُ يَلُمُّنا لا عُدْتُ أَذْكُرُ فُرْقَةً بِلِساني هَجَمَ السُّرورُ عَلَيَّ حَتَّى أَنَّهُ مِنْ فَرَطِ ما سَرَّني أَبْكاني يا عَيْنُ صارَ الدَّمْعُ مِنْكِ سِجْيَةً تَبْكينَ مِنْ فَرَحٍ وَأَحْزاني

Wa-laqad nadimtu ‘alá tafarruqi shamlinā Dahran wa-fāḍa ad-dam‘u min ajfānī Wa-nadhartu in ‘āda az-zamānu yalummunā la ‘udtu adhkuru furqatan bi-lisānī Hajama as-surūru ‘alayya ḥattá annahu min faraṭi mā sarranī abkānī Yā ‘aynu ṣāra ad-dam‘u minki sijyatan tabkīna min faraḥin wa-aḥzānī

Translations:

And I have regretted the separation of our companionship An eon, and tears flooded my eyes And I’ve sworn if time brought us back together I’ll never utter any separation with my tongue Joy conquered me to the point of which it made me happy that I cried Oh eye, the tears out of you became a principle You cry out of joy and out of sadness

Long, long have I bewailed the sev’rance of our loves, With tears that from my lids streamed down like burning rain And vowed that, if the days deign reunite us two, My lips should never speak of severance again: Joy hath o’erwhelmed me so that, for the very stress Of that which gladdens me to weeping I am fain. Tears are become to you a habit, O my eyes, So that ye weep as well for gladness as for pain.

—Literal translation

—Burton’s verse translation

In world culture[edit]

The influence of the versions of The Nights on world literature is immense. Writers as diverse as Henry Fielding to Naguib Mahfouz have alluded to the collection by name in their own works. Other writers who have been influenced by the Nights include John Barth, Jorge Luis Borges, Salman Rushdie, Orhan Pamuk, Goethe, Walter Scott, Thackeray, Wilkie Collins, Elizabeth Gaskell, Nodier, Flaubert, Marcel Schwob, Stendhal, Dumas, Hugo, Gérard de Nerval, Gobineau, Pushkin, Tolstoy, Hofmannsthal, Conan Doyle, W. B. Yeats, H. G. Wells, Cavafy, Calvino, Georges Perec, H. P. Lovecraft, Marcel Proust, A. S. Byatt and Angela Carter.^[98]

Various characters from this epic have themselves become cultural icons in Western culture, such as Aladdin, Sinbad and Ali Baba. Part of its popularity may have sprung from improved standards of historical and geographical knowledge. The marvelous beings and events typical of fairy tales seem less incredible if they are set further «long ago» or farther «far away»; this process culminates in the fantasy world having little connection, if any, to actual times and places. Several elements from Arabian mythology are now common in modern fantasy, such as genies, bahamuts, magic carpets, magic lamps, etc. When L. Frank Baum proposed writing a modern fairy tale that banished stereotypical elements, he included the genie as well as the dwarf and the fairy as stereotypes to go.^[99]

In 1982, the International Astronomical Union (IAU) began naming features on Saturn’s moon Enceladus after characters and places in Burton’s translation^[100] because «its surface is so strange and mysterious that it was given the Arabian Nights as a name bank, linking fantasy landscape with a literary fantasy.»^[101]

In Arab culture[edit]

There is little evidence that the Nights was particularly treasured in the Arab world. It is rarely mentioned in lists of popular literature and few pre-18th-century manuscripts of the collection exist.^[102] Fiction had a low cultural status among Medieval Arabs compared with poetry, and the tales were dismissed as khurafa (improbable fantasies fit only for entertaining women and children). According to Robert Irwin, «Even today, with the exception of certain writers and academics, the Nights is regarded with disdain in the Arabic world. Its stories are regularly denounced as vulgar, improbable, childish and, above all, badly written.»^[103]

Nevertheless, the Nights have proved an inspiration to some modern Egyptian writers, such as Tawfiq al-Hakim (author of the Symbolist play Shahrazad, 1934), Taha Hussein (Scheherazade’s Dreams, 1943)^[104] and Naguib Mahfouz (Arabian Nights and Days, 1979). Idries Shah finds the Abjad numerical equivalent of the Arabic title, alf layla wa layla, in the Arabic phrase umm el quissa, meaning «mother of records.» He goes on to state that many of the stories «are encoded Sufi teaching stories, descriptions of psychological processes, or enciphered lore of one kind or another.»^[105]

On a more popular level, film and TV adaptations based on stories like Sinbad and Aladdin enjoyed long lasting popularity in Arabic speaking countries.

Early European literature[edit]

Although the first known translation into a European language appeared in 1704, it is possible that the Nights began exerting its influence on Western culture much earlier. Christian writers in Medieval Spain translated many works from Arabic, mainly philosophy and mathematics, but also Arab fiction, as is evidenced by Juan Manuel’s story collection El Conde Lucanor and Ramón Llull’s The Book of Beasts.^[106]

Knowledge of the work, direct or indirect, apparently spread beyond Spain. Themes and motifs with parallels in the Nights are found in Chaucer’s The Canterbury Tales (in The Squire’s Tale the hero travels on a flying brass horse) and Boccaccio’s Decameron. Echoes in Giovanni Sercambi’s Novelle and Ariosto’s Orlando Furioso suggest that the story of Shahriyar and Shahzaman was also known.^[107] Evidence also appears to show that the stories had spread to the Balkans and a translation of the Nights into Romanian existed by the 17th century, itself based on a Greek version of the collection.^[108]

Western literature (18th century onwards)[edit]

Galland translations (1700s)[edit]

The modern fame of the Nights derives from the first known European translation by Antoine Galland, which appeared in 1704. According to Robert Irwin, Galland «played so large a part in discovering the tales, in popularizing them in Europe and in shaping what would come to be regarded as the canonical collection that, at some risk of hyperbole and paradox, he has been called the real author of the Nights.»^[109]

The immediate success of Galland’s version with the French public may have been because it coincided with the vogue for contes de fées (‘fairy stories’). This fashion began with the publication of Madame d’Aulnoy’s Histoire d’Hypolite in 1690. D’Aulnoy’s book has a remarkably similar structure to the Nights, with the tales told by a female narrator. The success of the Nights spread across Europe and by the end of the century there were translations of Galland into English, German, Italian, Dutch, Danish, Russian, Flemish and Yiddish.^[110]

Galland’s version provoked a spate of pseudo-Oriental imitations. At the same time, some French writers began to parody the style and concoct far-fetched stories in superficially Oriental settings. These tongue-in-cheek pastiches include Anthony Hamilton’s Les quatre Facardins (1730), Crébillon’s Le sopha (1742) and Diderot’s Les bijoux indiscrets (1748). They often contained veiled allusions to contemporary French society. The most famous example is Voltaire’s Zadig (1748), an attack on religious bigotry set against a vague pre-Islamic Middle Eastern background.^[111] The English versions of the «Oriental Tale» generally contained a heavy moralising element,^[112] with the notable exception of William Beckford’s fantasy Vathek (1786), which had a decisive influence on the development of the Gothic novel. The Polish nobleman Jan Potocki’s novel Saragossa Manuscript (begun 1797) owes a deep debt to the Nights with its Oriental flavour and labyrinthine series of embedded tales.^[113]

The work was included on a price-list of books on theology, history, and cartography, which was sent by the Scottish bookseller Andrew Millar (then an apprentice) to a Presbyterian minister. This is illustrative of the title’s widespread popularity and availability in the 1720s.^[114]

19th century–20th century[edit]

The Nights continued to be a favourite book of many British authors of the Romantic and Victorian eras. According to A. S. Byatt, «In British Romantic poetry the Arabian Nights stood for the wonderful against the mundane, the imaginative against the prosaically and reductively rational.»^[115] In their autobiographical writings, both Coleridge and de Quincey refer to nightmares the book had caused them when young. Wordsworth and Tennyson also wrote about their childhood reading of the tales in their poetry.^[116] Charles Dickens was another enthusiast and the atmosphere of the Nights pervades the opening of his last novel The Mystery of Edwin Drood (1870).^[117]

Several writers have attempted to add a thousand and second tale,^[118] including Théophile Gautier (La mille deuxième nuit, 1842)^[104] and Joseph Roth (Die Geschichte von der 1002 Nacht, 1939).^[118] Edgar Allan Poe wrote «The Thousand-and-Second Tale of Scheherazade» (1845), a short story depicting the eighth and final voyage of Sinbad the Sailor, along with the various mysteries Sinbad and his crew encounter; the anomalies are then described as footnotes to the story. While the king is uncertain—except in the case of the elephants carrying the world on the back of the turtle—that these mysteries are real, they are actual modern events that occurred in various places during, or before, Poe’s lifetime. The story ends with the king in such disgust at the tale Scheherazade has just woven, that he has her executed the very next day.

Another important literary figure, the Irish poet W. B. Yeats was also fascinated by the Arabian Nights, when he wrote in his prose book, A Vision an autobiographical poem, titled The Gift of Harun Al-Rashid,^[119] in relation to his joint experiments with his wife Georgie Hyde-Lees, with Automatic writing. The automatic writing, is a technique used by many occultists in order to discern messages from the subconscious mind or from other spiritual beings, when the hand moves a pencil or a pen, writing only on a simple sheet of paper and when the person’s eyes are shut. Also, the gifted and talented wife, is playing in Yeats’s poem as «a gift» herself, given only allegedly by the caliph to the Christian and Byzantine philosopher Qusta Ibn Luqa, who acts in the poem as a personification of W. B. Yeats. In July 1934 he was asked by Louis Lambert, while in a tour in the United States, which six books satisfied him most. The list that he gave placed the Arabian Nights, secondary only to William Shakespeare’s works.^[120]

Modern authors influenced by the Nights include James Joyce, Marcel Proust, Jorge Luis Borges, John Barth and Ted Chiang.

Film, radio and television[edit]

Stories from the One Thousand and One Nights have been popular subjects for films, beginning with Georges Méliès’ Le Palais des Mille et une nuits (1905).

The critic Robert Irwin singles out the two versions of The Thief of Baghdad (1924 version directed by Raoul Walsh; 1940 version produced by Alexander Korda) and Pier Paolo Pasolini’s Il fiore delle Mille e una notte (1974) as ranking «high among the masterpieces of world cinema.»^[121] Michael James Lundell calls Il fiore «the most faithful adaptation, in its emphasis on sexuality, of The 1001 Nights in its oldest form.»^[122]

Alif Laila (transl. One Thousand Nights; 1933) was a Hindi-language fantasy film based on One Thousand and One Nights from the early era of Indian cinema, directed by Balwant Bhatt and Shanti Dave. K. Amarnath made, Alif Laila (1953), another Indian fantasy film in Hindi based on the folktale of Aladdin.^[123] Niren Lahiri’s Arabian Nights, an adventure-fantasy film adaptation of the stories, released in 1946.^[124] A number of Indian films based on the Nights and The Thief of Baghdad were produced over the years, including Baghdad Ka Chor (1946), Baghdad Thirudan (1960), and Baghdad Gaja Donga (1968).^[123] A television series, Thief of Baghdad, was also made in India which aired on Zee TV between 2000 and 2001.

UPA, an American animation studio, produced an animated feature version of 1001 Arabian Nights (1959), featuring the cartoon character Mr. Magoo.^[125]

The 1949 animated film The Singing Princess, another movie produced in Italy, is inspired by The Arabian Nights. The animated feature film, One Thousand and One Arabian Nights (1969), produced in Japan and directed by Osamu Tezuka and Eichii Yamamoto, featured psychedelic imagery and sounds, and erotic material intended for adults.^[126]

Alif Laila (The Arabian Nights), a 1993–1997 Indian TV series based on the stories from One Thousand and One Nights produced by Sagar Entertainment Ltd, aired on DD National starts with Scheherazade telling her stories to Shahryār, and contains both the well-known and the lesser-known stories from One Thousand and One Nights. Another Indian television series, Alif Laila, based on various stories from the collection aired on Dangal TV in 2020.^[127]

Alf Leila Wa Leila, Egyptian television adaptations of the stories was broadcast between the 80’s and early 90’s, with each series featuring a cast of big name Egyptian performers such as Hussein Fahmy, Raghda, Laila Elwi, Yousuf Shaaban (actor), Nelly (Egyptian entertainer), Sherihan and Yehia El-Fakharany. Each series premiered on every yearly month of Ramadan between the 1980s and 1990s.^[128]

One of the best known Arabian Nights-based films is the 1992 Walt Disney animated movie Aladdin, which is loosely based on the story of the same name.

Arabian Nights (2000), a two-part television mini-series adopted for BBC and ABC studios, starring Mili Avital, Dougray Scott, and John Leguizamo, and directed by Steve Barron, is based on the translation by Sir Richard Francis Burton.

Shabnam Rezaei and Aly Jetha created, and the Vancouver-based Big Bad Boo Studios produced 1001 Nights (2011), an animated television series for children, which launched on Teletoon and airs in 80 countries around the world, including Discovery Kids Asia.^[129]

Arabian Nights (2015, in Portuguese: As Mil e uma Noites), a three-part film directed by Miguel Gomes, is based on One Thousand and One Nights.^[130]

Alf Leila Wa Leila, a popular Egyptian radio adaptation was broadcast on Egyptian radio stations for 26 years. Directed by famed radio director Mohamed Mahmoud Shabaan also known by his nickname Baba Sharoon, the series featured a cast of respected Egyptian actors, among them Zouzou Nabil as Scheherazade and Abdelrahim El Zarakany as Shahryar.^[131]

Music[edit]

The Nights has inspired many pieces of music, including:

Classical

• François-Adrien Boieldieu: Le calife de Bagdad (1800)
• Carl Maria von Weber: Abu Hassan (1811)
• Luigi Cherubini: Ali Baba (1833)
• Robert Schumann: Scheherazade (1848)
• Peter Cornelius: Der Barbier von Bagdad (1858)
• Ernest Reyer: La statue (1861)
• C. F. E. Horneman (1840–1906), Aladdin (overture), 1864
• Nikolai Rimsky-Korsakov: Scheherazade Op. 35 (1888)^[132]
• Tigran Chukhajian (1837–1898), Zemire (1891)
• Maurice Ravel (1875–1937), Shéhérazade (1898)
• Ferrucio Busoni: Piano Concerto in C major (1904)
• Henri Rabaud: Mârouf, savetier du Caire (1914)
• Carl Nielsen, Aladdin Suite (1918–1919)
• Collegium musicum, Suita po tisic a jednej noci (1969)
• Fikret Amirov: Arabian Nights (Ballet, 1979)
• Ezequiel Viñao, La Noche de las Noches (1990)
• Carl Davis, Aladdin (Ballet, 1999)

Pop, rock, and metal

• Umm Kulthum: Alf Leila Wa Leila (1969)
• Renaissance: Scheherazade and Other Stories (1975)
• Doce: Ali-Bábá, um homem das Arábias (1981)
• Icehouse: No Promises (From the album ‘Measure for Measure’) (1986)
• Kamelot, Nights of Arabia (From the album ‘The Fourth Legacy’) (1999)
• Sarah Brightman, Harem and Arabian Nights (From the album ‘Harem’) (2003)
• Ch!pz, «1001 Arabian Nights (song)» (From the album The World of Ch!pz) (2006)
• Nightwish, Sahara (2007)
• Rock On!!, Sinbad The Sailor (2008)
• Abney Park, Scheherazade (2013)

Musical Theatre

• A Thousand And One Nights (From Twisted: The Untold Story of a Royal Vizier) (2013)

Games[edit]

Popular modern games with an Arabian Nights theme include the Prince of Persia series, Crash Bandicoot: Warped, Sonic and the Secret Rings, Disney’s Aladdin, Bookworm Adventures, and the pinball table, Tales of the Arabian Nights. Additionally, the popular game Magic the Gathering released a set titled Arabian Nights.

Illustrators[edit]

Many artists have illustrated the Arabian nights, including: Pierre-Clément Marillier for Le Cabinet des Fées (1785–1789), Gustave Doré, Léon Carré (Granville, 1878 – Alger, 1942), Roger Blachon, Françoise Boudignon, André Dahan, Amato Soro, Albert Robida, Alcide Théophile Robaudi and Marcelino Truong; Vittorio Zecchin (Murano, 1878 – Murano, 1947) and Emanuele Luzzati; The German Morgan; Mohammed Racim (Algiers, 1896 – Algiers 1975), Sani ol-Molk (1849–1856), Anton Pieck and Emre Orhun.

Famous illustrators for British editions include: Arthur Boyd Houghton, John Tenniel, John Everett Millais and George John Pinwell for Dalziel’s Illustrated Arabian Nights Entertainments, published in 1865; Walter Crane for Aladdin’s Picture Book (1876); Frank Brangwyn for the 1896 edition of Lane’s translation; Albert Letchford for the 1897 edition of Burton’s translation; Edmund Dulac for Stories from the Arabian Nights (1907), Princess Badoura (1913) and Sindbad the Sailor & Other Tales from the Arabian Nights (1914). Others artists include John D. Batten, (Fairy Tales From The Arabian Nights, 1893), Kay Nielsen, Eric Fraser, Errol le Cain, Maxfield Parrish, W. Heath Robinson and Arthur Szyk (1954).^[133]

Gallery[edit]

• 

  The Sultan

• 

  One Thousand and One Nights book.

• 

  The fifth voyage of Sindbad

• 

  William Harvey, The Fifth Voyage of Es-Sindbad of the Sea, 1838–40, woodcut

• 

  William Harvey, The Story of the Two Princes El-Amjad and El-As’ad, 1838–40, woodcut

• 

  William Harvey, The Story of Abd Allah of the Land and Abd Allah of the Sea

• 

  Frank Brangwyn, Story of Abon-Hassan the Wag («He found himself upon the royal couch»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of the Merchant («Sheherezade telling the stories»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Ansal-Wajooodaud, Rose-in-Bloom («The daughter of a Visier sat at a lattice window»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Gulnare («The merchant uncovered her face»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Beder Basim («Whereupon it became eared corn»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Abdalla («Abdalla of the sea sat in the water, near the shore»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Mahomed Ali («He sat his boat afloat with them»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of the City of Brass («They ceased not to ascend by that ladder»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

See also[edit]

• Arabic literature
• Ghost stories
• Hamzanama
• List of One Thousand and One Nights characters
• List of stories from The Book of One Thousand and One Nights (translation by R. F. Burton)
• List of works influenced by One Thousand and One Nights
• Persian literature
• Shahnameh
• The Panchatantra — an ancient Indian collection of interrelated animal fables in Sanskrit verse and prose, arranged within a frame story.

Citations[edit]

General sources[edit]

• Irwin, Robert (2004). The Arabian Nights: A Companion. London: I.B. Tauris. ISBN 1-86064-983-1. OCLC 693781081.
• Irwin, Robert (2010). The Arabian Nights: A Companion. London: I.B. Tauris. ISBN 978-0-85771-051-2. OCLC 843203755.
• Ch. Pellat, «Alf Layla Wa Layla» in Encyclopædia Iranica. Online Access June 2011 at [1]
• David Pinault Story-Telling Techniques in the Arabian Nights (Brill Publishers, 1992)
• Dwight Reynolds, «A Thousand and One Nights: a history of the text and its reception» in The Cambridge History of Arabic Literature Vol 6. (CUP 2006)
• Eva Sallis Scheherazade Through the Looking-Glass: The Metamorphosis of the Thousand and One Nights (Routledge, 1999),
• Ulrich Marzolph (ed.) The Arabian Nights Reader (Wayne State University Press, 2006)
• Ulrich Marzolph, Richard van Leeuwen, Hassan Wassouf,The Arabian Nights Encyclopedia (2004)
• Yamanaka, Yuriko and Nishio, Tetsuo (ed.) The Arabian Nights and Orientalism – Perspectives from East and West (I.B. Tauris, 2006) ISBN 1-85043-768-8

Further reading[edit]

• Chauvin, Victor Charles; Schnurrer, Christian Friedrich von. Bibliographie des ouvrages arabes ou relatifs aux Arabes, publiés dans l’Europe chrétienne de 1810 à 1885. Líege H. Vaillant-Carmanne. 1892–1922.
• El-Shamy, Hasan. «A ‘Motif Index of Alf Laylah Wa Laylah’: Its Relevance to the Study of Culture, Society, the Individual, and Character Transmutation». Journal of Arabic Literature, vol. 36, no. 3, 2005, pp. 235–268. JSTOR 4183550. Accessed 22 Apr. 2020.
• Horta, Paulo Lemos, Marvellous Thieves: The Secret Authors of the Arabian Nights (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2017).
• Kennedy, Philip F., and Marina Warner, eds. Scheherazade’s Children: Global Encounters with the Arabian Nights. NYU Press, 2013. JSTOR j.ctt9qfrpw.
• Marzolph, Ulrich, ‘Arabian Nights’, in Encyclopaedia of Islam, 3rd ed. (Leiden: Brill, 2007–), doi:10.1163/1573-3912_ei3_COM_0021
• Nurse, Paul McMichael. Eastern Dreams: How the Arabian Nights Came to the World Viking Canada: 2010. General popular history of the 1001 Nights from its earliest days to the present.
• Shah, Tahir, In Arabian Nights: A search of Morocco through its stories and storytellers (Doubleday, 2007).
• The Islamic Context of The Thousand and One Nights by Muhsin J. al-Musawi, Columbia University Press, 2009.
• Where Is A Thousand Tales? [Hezar Afsan Kojast?] by Bahram Beyzai, Roshangaran va Motale’ate Zanan, 2012.

External links[edit]

• 1001 Nights
• The Arabian Nights Entertainments, Selected and Edited by Andrew Lang, Longmans, Green and Co., 1918 (1898)
• The Arabian Nights public domain audiobook at LibriVox
• The Arabian Nights, BBC Radio 4 discussion with Robert Irwin, Marina Warner and Gerard van Gelder (In Our Time, October 18, 2007)
• The Thousand and One Nights, Vol. I by Lane-Poole, Poole, Harvey, and Lane — HTML, EPUB, Kindle, plain text
• The Thousand Nights and a Night in several classic translations, including the Sir Richard Francis Burton unexpurgated translation and John Payne translation, with additional material.

One Thousand and One Nights

Cassim in the cave, by Maxfield Parrish, 1909, from the story «Ali Baba and the Forty Thieves»
Language	Arabic
Genre	Frame story, folk tales
Set in	Middle Ages
Text	One Thousand and One Nights at Wikisource

One Thousand and One Nights (Arabic: أَلْفُ لَيْلَةٍ وَلَيْلَةٌ, ʾAlf Laylah wa-Laylah)^[1] is a collection of Middle Eastern folk tales compiled in Arabic during the Islamic Golden Age. It is often known in English as the Arabian Nights, from the first English-language edition (c. 1706–1721), which rendered the title as The Arabian Nights’ Entertainment.^[2]

The work was collected over many centuries by various authors, translators, and scholars across West, Central and South Asia, and North Africa. Some tales trace their roots back to ancient and medieval Arabic, Egyptian, Sanskrit, Persian, and Mesopotamian literature.^[3] Many tales were originally folk stories from the Abbasid and Mamluk eras, while others, especially the frame story, are most probably drawn from the Pahlavi Persian work Hezār Afsān (Persian: هزار افسان, lit. A Thousand Tales), which in turn relied partly on Indian elements.^[4]

Common to all the editions of the Nights is the framing device of the story of the ruler Shahryār being narrated the tales by his wife Scheherazade, with one tale told over each night of storytelling. The stories proceed from this original tale; some are framed within other tales, while some are self-contained. Some editions contain only a few hundred stories, while others include 1001 or more. The bulk of the text is in prose, although verse is occasionally used for songs and riddles and to express heightened emotion. Most of the poems are single couplets or quatrains, although some are longer.

Some of the stories commonly associated with the Arabian Nights—particularly «Aladdin’s Wonderful Lamp» and «Ali Baba and the Forty Thieves»—were not part of the collection in its original Arabic versions but were added to the collection by Antoine Galland after he heard them from the Syrian^[5][6] Maronite Christian storyteller Hanna Diab on Diab’s visit to Paris.^[7] Other stories, such as «The Seven Voyages of Sinbad the Sailor», had an independent existence before being added to the collection.

Synopsis[edit]

The main frame story concerns Shahryār whom the narrator calls a «Sasanian king» ruling in «India and China.»^[8] Shahryār is shocked to learn that his brother’s wife is unfaithful. Discovering that his own wife’s infidelity has been even more flagrant, he has her killed. In his bitterness and grief, he decides that all women are the same. Shahryār begins to marry a succession of virgins only to execute each one the next morning, before she has a chance to dishonor him.

Eventually the Vizier (Wazir), whose duty it is to provide them, cannot find any more virgins. Scheherazade, the vizier’s daughter, offers herself as the next bride and her father reluctantly agrees. On the night of their marriage, Scheherazade begins to tell the king a tale, but does not end it. The king, curious about how the story ends, is thus forced to postpone her execution in order to hear the conclusion. The next night, as soon as she finishes the tale, she begins another one, and the king, eager to hear the conclusion of that tale as well, postpones her execution once again. This goes on for one thousand and one nights, hence the name.

The tales vary widely: they include historical tales, love stories, tragedies, comedies, poems, burlesques, and various forms of erotica. Numerous stories depict jinn, ghouls, ape people,^[9] sorcerers, magicians, and legendary places, which are often intermingled with real people and geography, not always rationally. Common protagonists include the historical Abbasid caliph Harun al-Rashid, his Grand Vizier, Jafar al-Barmaki, and the famous poet Abu Nuwas, despite the fact that these figures lived some 200 years after the fall of the Sassanid Empire, in which the frame tale of Scheherazade is set. Sometimes a character in Scheherazade’s tale will begin telling other characters a story of his own, and that story may have another one told within it, resulting in a richly layered narrative texture.

Versions differ, at least in detail, as to final endings (in some Scheherazade asks for a pardon, in some the king sees their children and decides not to execute his wife, in some other things happen that make the king distracted) but they all end with the king giving his wife a pardon and sparing her life.

The narrator’s standards for what constitutes a cliffhanger seem broader than in modern literature. While in many cases a story is cut off with the hero in danger of losing their life or another kind of deep trouble, in some parts of the full text Scheherazade stops her narration in the middle of an exposition of abstract philosophical principles or complex points of Islamic philosophy, and in one case during a detailed description of human anatomy according to Galen—and in all of these cases she turns out to be justified in her belief that the king’s curiosity about the sequel would buy her another day of life.

History: versions and translations[edit]

The history of the Nights is extremely complex and modern scholars have made many attempts to untangle the story of how the collection as it currently exists came about. Robert Irwin summarises their findings:

In the 1880s and 1890s a lot of work was done on the Nights by Zotenberg and others, in the course of which a consensus view of the history of the text emerged. Most scholars agreed that the Nights was a composite work and that the earliest tales in it came from India and Persia. At some time, probably in the early eighth century, these tales were translated into Arabic under the title Alf Layla, or ‘The Thousand Nights’. This collection then formed the basis of The Thousand and One Nights. The original core of stories was quite small. Then, in Iraq in the ninth or tenth century, this original core had Arab stories added to it—among them some tales about the Caliph Harun al-Rashid. Also, perhaps from the tenth century onwards, previously independent sagas and story cycles were added to the compilation […] Then, from the 13th century onwards, a further layer of stories was added in Syria and Egypt, many of these showing a preoccupation with sex, magic or low life. In the early modern period yet more stories were added to the Egyptian collections so as to swell the bulk of the text sufficiently to bring its length up to the full 1,001 nights of storytelling promised by the book’s title.^[10]

Possible Indian influence[edit]

Devices found in Sanskrit literature such as frame stories and animal fables are seen by some scholars as lying at the root of the conception of the Nights.^[11] The motif of the wise young woman who delays and finally removes an impending danger by telling stories has been traced back to Indian sources.^[12] Indian folklore is represented in the Nights by certain animal stories, which reflect influence from ancient Sanskrit fables. The influence of the Panchatantra and Baital Pachisi is particularly notable.^[13]

It is possible that the influence of the Panchatantra is via a Sanskrit adaptation called the Tantropakhyana. Only fragments of the original Sanskrit form of the Tantropakhyana survive, but translations or adaptations exist in Tamil,^[14] Lao,^[15] Thai,^[16] and Old Javanese.^[17] The frame story follows the broad outline of a concubine telling stories in order to maintain the interest and favour of a king—although the basis of the collection of stories is from the Panchatantra—with its original Indian setting.^[18]

The Panchatantra and various tales from Jatakas were first translated into Persian by Borzūya in 570 CE,^[19] they were later translated into Arabic by Ibn al-Muqaffa in 750 CE.^[20] The Arabic version was translated into several languages, including Syriac, Greek, Hebrew and Spanish.^[21]

Persian prototype: Hezār Afsān[edit]

The earliest mentions of the Nights refer to it as an Arabic translation from a Persian book, Hezār Afsān (aka Afsaneh or Afsana), meaning ‘The Thousand Stories’. In the tenth century, Ibn al-Nadim compiled a catalogue of books (the «Fihrist») in Baghdad. He noted that the Sassanid kings of Iran enjoyed «evening tales and fables».^[22] Al-Nadim then writes about the Persian Hezār Afsān, explaining the frame story it employs: a bloodthirsty king kills off a succession of wives after their wedding night. Eventually one has the intelligence to save herself by telling him a story every evening, leaving each tale unfinished until the next night so that the king will delay her execution.^[23]

However, according to al-Nadim, the book contains only 200 stories. He also writes disparagingly of the collection’s literary quality, observing that «it is truly a coarse book, without warmth in the telling».^[24] In the same century Al-Masudi also refers to the Hezār Afsān, saying the Arabic translation is called Alf Khurafa (‘A Thousand Entertaining Tales’), but is generally known as Alf Layla (‘A Thousand Nights’). He mentions the characters Shirāzd (Scheherazade) and Dināzād.^[25]

No physical evidence of the Hezār Afsān has survived,^[11] so its exact relationship with the existing later Arabic versions remains a mystery.^[26] Apart from the Scheherazade frame story, several other tales have Persian origins, although it is unclear how they entered the collection.^[27] These stories include the cycle of «King Jali’ad and his Wazir Shimas» and «The Ten Wazirs or the History of King Azadbakht and his Son» (derived from the seventh-century Persian Bakhtiyārnāma).^[28]

In the 1950s, the Iraqi scholar Safa Khulusi suggested (on internal rather than historical evidence) that the Persian writer Ibn al-Muqaffa’ was responsible for the first Arabic translation of the frame story and some of the Persian stories later incorporated into the Nights. This would place genesis of the collection in the eighth century.^[29][30]

Evolving Arabic versions[edit]

In the mid-20th century, the scholar Nabia Abbott found a document with a few lines of an Arabic work with the title The Book of the Tale of a Thousand Nights, dating from the ninth century. This is the earliest known surviving fragment of the Nights.^[26] The first reference to the Arabic version under its full title The One Thousand and One Nights appears in Cairo in the 12th century.^[32] Professor Dwight Reynolds describes the subsequent transformations of the Arabic version:

Some of the earlier Persian tales may have survived within the Arabic tradition altered such that Arabic Muslim names and new locations were substituted for pre-Islamic Persian ones, but it is also clear that whole cycles of Arabic tales were eventually added to the collection and apparently replaced most of the Persian materials. One such cycle of Arabic tales centres around a small group of historical figures from ninth-century Baghdad, including the caliph Harun al-Rashid (died 809), his vizier Jafar al-Barmaki (d. 803) and the licentious poet Abu Nuwas (d. c. 813). Another cluster is a body of stories from late medieval Cairo in which are mentioned persons and places that date to as late as the thirteenth and fourteenth centuries.^[33]

Two main Arabic manuscript traditions of the Nights are known: the Syrian and the Egyptian. The Syrian tradition is primarily represented by the earliest extensive manuscript of the Nights, a fourteenth- or fifteenth-century Syrian manuscript now known as the Galland Manuscript. It and surviving copies of it are much shorter and include fewer tales than the Egyptian tradition. It is represented in print by the so-called Calcutta I (1814–1818) and most notably by the ‘Leiden edition’ (1984).^[34][35] The Leiden Edition, prepared by Muhsin Mahdi, is the only critical edition of 1001 Nights to date,^[36] believed to be most stylistically faithful representation of medieval Arabic versions currently available.^[34][35]

Texts of the Egyptian tradition emerge later and contain many more tales of much more varied content; a much larger number of originally independent tales have been incorporated into the collection over the centuries, most of them after the Galland manuscript was written,^[37] and were being included as late as in the 18th and 19th centuries.

All extant substantial versions of both recensions share a small common core of tales:^[38]

• The Merchant and the Genie
• The Fisherman and the Genie
• The Porter and the Three Ladies
• The Three Apples
• Nur al-Din Ali and Shams al-Din (and Badr al-Din Hasan)
• Nur al-Din Ali and Anis al-Jalis
• Ali Ibn Bakkar and Shams al-Nahar

The texts of the Syrian recension do not contain much beside that core. It is debated which of the Arabic recensions is more «authentic» and closer to the original: the Egyptian ones have been modified more extensively and more recently, and scholars such as Muhsin Mahdi have suspected that this was caused in part by European demand for a «complete version»; but it appears that this type of modification has been common throughout the history of the collection, and independent tales have always been added to it.^[37][39]

Printed Arabic editions[edit]

The first printed Arabic-language edition of the One Thousand and One Nights was published in 1775. It contained an Egyptian version of The Nights known as «ZER» (Zotenberg’s Egyptian Recension) and 200 tales. No copy of this edition survives, but it was the basis for an 1835 edition by Bulaq, published by the Egyptian government.

The Nights were next printed in Arabic in two volumes in Calcutta by the British East India Company in 1814–1818. Each volume contained one hundred tales.

Soon after, the Prussian scholar Christian Maximilian Habicht collaborated with the Tunisian Mordecai ibn al-Najjar to create an edition containing 1001 nights both in the original Arabic and in German translation, initially in a series of eight volumes published in Breslau in 1825–1838. A further four volumes followed in 1842–1843. In addition to the Galland manuscript, Habicht and al-Najjar used what they believed to be a Tunisian manuscript, which was later revealed as a forgery by al-Najjar.^[36]

Both the ZER printing and Habicht and al-Najjar’s edition influenced the next printing, a four-volume edition also from Calcutta (known as the Macnaghten or Calcutta II edition).^[40] This claimed to be based on an older Egyptian manuscript (which has never been found).

A major recent edition, which reverts to the Syrian recension, is a critical edition based on the fourteenth- or fifteenth-century Syrian manuscript in the Bibliothèque Nationale originally used by Galland.^[41] This edition, known as the Leiden text, was compiled in Arabic by Muhsin Mahdi (1984–1994).^[42] Mahdi argued that this version is the earliest extant one (a view that is largely accepted today) and that it reflects most closely a «definitive» coherent text ancestral to all others that he believed to have existed during the Mamluk period (a view that remains contentious).^[37][43][44] Still, even scholars who deny this version the exclusive status of «the only real Arabian Nights» recognize it as being the best source on the original style and linguistic form of the medieval work.^[34][35]

In 1997, a further Arabic edition appeared, containing tales from the Arabian Nights transcribed from a seventeenth-century manuscript in the Egyptian dialect of Arabic.^[45]

Modern translations[edit]

The first European version (1704–1717) was translated into French by Antoine Galland^[46] from an Arabic text of the Syrian recension and other sources. This 12-volume work,^[46] Les Mille et une nuits, contes arabes traduits en français (‘The Thousand and one nights, Arab stories translated into French’), included stories that were not in the original Arabic manuscript. «Aladdin’s Lamp», and «Ali Baba and the Forty Thieves» (as well as several other lesser-known tales) appeared first in Galland’s translation and cannot be found in any of the original manuscripts. He wrote that he heard them from the Christian Maronite storyteller Hanna Diab during Diab’s visit to Paris. Galland’s version of the Nights was immensely popular throughout Europe, and later versions were issued by Galland’s publisher using Galland’s name without his consent.

As scholars were looking for the presumed «complete» and «original» form of the Nights, they naturally turned to the more voluminous texts of the Egyptian recension, which soon came to be viewed as the «standard version». The first translations of this kind, such as that of Edward Lane (1840, 1859), were bowdlerized. Unabridged and unexpurgated translations were made, first by John Payne, under the title The Book of the Thousand Nights and One Night (1882, nine volumes), and then by Sir Richard Francis Burton, entitled The Book of the Thousand Nights and a Night (1885, ten volumes) – the latter was, according to some assessments, partially based on the former, leading to charges of plagiarism.^[47][48]

In view of the sexual imagery in the source texts (which Burton emphasized even further, especially by adding extensive footnotes and appendices on Oriental sexual mores^[48]) and the strict Victorian laws on obscene material, both of these translations were printed as private editions for subscribers only, rather than published in the usual manner. Burton’s original 10 volumes were followed by a further six (seven in the Baghdad Edition and perhaps others) entitled The Supplemental Nights to the Thousand Nights and a Night, which were printed between 1886 and 1888.^[46] It has, however, been criticized for its «archaic language and extravagant idiom» and «obsessive focus on sexuality» (and has even been called an «eccentric ego-trip» and a «highly personal reworking of the text»).^[48]

Later versions of the Nights include that of the French doctor J. C. Mardrus, issued from 1898 to 1904. It was translated into English by Powys Mathers, and issued in 1923. Like Payne’s and Burton’s texts, it is based on the Egyptian recension and retains the erotic material, indeed expanding on it, but it has been criticized for inaccuracy.^[47]

Muhsin Mahdi’s 1984 Leiden edition, based on the Galland Manuscript, was rendered into English by Husain Haddawy (1990).^[49] This translation has been praised as «very readable» and «strongly recommended for anyone who wishes to taste the authentic flavour of those tales.»^[50] An additional second volume of Arabian nights translated by Haddawy, composed of popular tales not present in the Leiden edition, was published in 1995.^[51] Both volumes were the basis for a single-volume reprint of selected tales of Haddawy’s translations.^[52]

In 2008 a new English translation was published by Penguin Classics in three volumes. It is translated by Malcolm C. Lyons and Ursula Lyons with introduction and annotations by Robert Irwin. This is the first complete translation of the Macnaghten or Calcutta II edition (Egyptian recension) since Burton’s. It contains, in addition to the standard text of 1001 Nights, the so-called «orphan stories» of Aladdin and Ali Baba as well as an alternative ending to The seventh journey of Sindbad from Antoine Galland’s original French. As the translator himself notes in his preface to the three volumes, «[N]o attempt has been made to superimpose on the translation changes that would be needed to ‘rectify’ … accretions, … repetitions, non sequiturs and confusions that mark the present text,» and the work is a «representation of what is primarily oral literature, appealing to the ear rather than the eye.»^[53] The Lyons translation includes all the poetry (in plain prose paraphrase) but does not attempt to reproduce in English the internal rhyming of some prose sections of the original Arabic. Moreover, it streamlines somewhat and has cuts. In this sense it is not, as claimed, a complete translation.

A new English language translation was published in December 2021, the first solely by a female author, Yasmine Seale, which removes earlier sexist and racist references. The new translation includes all the tales from Hanna Diyab and additionally includes stories previously omitted featuring female protagonists, such as tales about Parizade, Pari Banu, and the horror story Sidi Numan.^[54]

Timeline[edit]

Scholars have assembled a timeline concerning the publication history of The Nights:^[55][50][56]

• One of the oldest Arabic manuscript fragments from Syria (a few handwritten pages) dating to the early ninth century. Discovered by scholar Nabia Abbott in 1948, it bears the title Kitab Hadith Alf Layla («The Book of the Tale of the Thousand Nights») and the first few lines of the book in which Dinazad asks Shirazad (Scheherazade) to tell her stories.^[33]
• 10th century: Mention of Hezār Afsān in Ibn al-Nadim’s «Fihrist» (Catalogue of books) in Baghdad. He attributes a pre-Islamic Sassanian Persian origin to the collection and refers to the frame story of Scheherazade telling stories over a thousand nights to save her life.^[24]
• 10th century: Reference to The Thousand Nights, an Arabic translation of the Persian Hezār Afsān («Thousand Stories»), in Muruj Al-Dhahab (The Meadows of Gold) by Al-Mas’udi.^[25]
• 12th century: A document from Cairo refers to a Jewish bookseller lending a copy of The Thousand and One Nights (this is the first appearance of the final form of the title).^[32]
• 14th century: Existing Syrian manuscript in the Bibliothèque nationale de France in Paris (contains about 300 tales).^[41]
• 1704: Antoine Galland’s French translation is the first European version of The Nights. Later volumes were introduced using Galland’s name though the stories were written by unknown persons at the behest of the publisher wanting to capitalize on the popularity of the collection.
• c. 1706 – c. 1721: An anonymously translated version in English appears in Europe dubbed the 12-volume «Grub Street» version. This is entitled Arabian Nights’ Entertainments—the first known use of the common English title of the work.^[57]
• 1768: first Polish translation, 12 volumes. Based, as many European on the French translation.
• 1775: Egyptian version of The Nights called «ZER» (Hermann Zotenberg’s Egyptian Recension) with 200 tales (no surviving edition exists).
• 1804–1806, 1825: The Austrian polyglot and orientalist Joseph von Hammer-Purgstall (1774–1856) translates a subsequently lost manuscript into French between 1804 and 1806. His French translation, which was partially abridged and included Galland’s «orphan stories», has been lost, but its translation into German that was published in 1825 still survives.^[58]
• 1814: Calcutta I, the earliest existing Arabic printed version, is published by the British East India Company. A second volume was released in 1818. Both had 100 tales each.
• 1811: Jonathan Scott (1754–1829), an Englishman who learned Arabic and Persian in India, produces an English translation, mostly based on Galland’s French version, supplemented by other sources. Robert Irwin calls it the «first literary translation into English», in contrast to earlier translations from French by «Grub Street hacks».^[59]
• Early 19th century: Modern Persian translations of the text are made, variously under the title Alf leile va leile, Hezār-o yek šhab (هزار و یک شب), or, in distorted Arabic, Alf al-leil. One early extant version is that illustrated by Sani ol Molk (1814–1866) for Mohammad Shah Qajar.^[60]
• 1825–1838: The Breslau/Habicht edition is published in Arabic in 8 volumes. Christian Maximilian Habicht (born in Breslau, Kingdom of Prussia, 1775) collaborated with the Tunisian Mordecai ibn al-Najjar to create this edition containing 1001 nights. In addition to the Galland manuscript, they used what they believed to be a Tunisian manuscript, which was later revealed as a forgery by al-Najjar.^[36] Using versions of The Nights, tales from Al-Najjar, and other stories from unknown origins Habicht published his version in Arabic and German.
• 1842–1843: Four additional volumes by Habicht.
• 1835: Bulaq version: These two volumes, printed by the Egyptian government, are the oldest printed (by a publishing house) version of The Nights in Arabic by a non-European. It is primarily a reprinting of the ZER text.
• 1839–1842: Calcutta II (4 volumes) is published. It claims to be based on an older Egyptian manuscript (which was never found). This version contains many elements and stories from the Habicht edition.
• 1838: Torrens version in English.
• 1838–1840: Edward William Lane publishes an English translation. Notable for its exclusion of content Lane found immoral and for its anthropological notes on Arab customs by Lane.
• 1882–1884: John Payne publishes an English version translated entirely from Calcutta II, adding some tales from Calcutta I and Breslau.
• 1885–1888: Sir Richard Francis Burton publishes an English translation from several sources (largely the same as Payne^[47]). His version accentuated the sexuality of the stories vis-à-vis Lane’s bowdlerized translation.
• 1889–1904: J. C. Mardrus publishes a French version using Bulaq and Calcutta II editions.
• 1973: First Polish translation based on the original language edition, but compressed 12 volumes to 9, by PIW.
• 1984: Muhsin Mahdi publishes an Arabic edition based on the oldest Arabic manuscript surviving (based on the oldest surviving Syrian manuscript currently held in the Bibliothèque Nationale).
• 1986–1987: French translation by Arabist René R. Khawam
• 1990: Husain Haddawy publishes an English translation of Mahdi.
• 2008: New Penguin Classics translation (in three volumes) by Malcolm C. Lyons and Ursula Lyons of the Calcutta II edition

Literary themes and techniques[edit]

The One Thousand and One Nights and various tales within it make use of many innovative literary techniques, which the storytellers of the tales rely on for increased drama, suspense, or other emotions.^[61] Some of these date back to earlier Persian, Indian and Arabic literature, while others were original to the One Thousand and One Nights.

Frame story[edit]

The One Thousand and One Nights employs an early example of the frame story, or framing device: the character Scheherazade narrates a set of tales (most often fairy tales) to the Sultan Shahriyar over many nights. Many of Scheherazade’s tales are themselves frame stories, such as the Tale of Sinbad the Seaman and Sinbad the Landsman, which is a collection of adventures related by Sinbad the Seaman to Sinbad the Landsman.

In folkloristics, the frame story is classified as ATU 875B “Storytelling Saves a Wife from Death”^[62]

Embedded narrative[edit]

Another technique featured in the One Thousand and One Nights is an early example of the «story within a story», or embedded narrative technique: this can be traced back to earlier Persian and Indian storytelling traditions, most notably the Panchatantra of ancient Sanskrit literature. The Nights, however, improved on the Panchatantra in several ways, particularly in the way a story is introduced. In the Panchatantra, stories are introduced as didactic analogies, with the frame story referring to these stories with variants of the phrase «If you’re not careful, that which happened to the louse and the flea will happen to you.» In the Nights, this didactic framework is the least common way of introducing the story: instead, a story is most commonly introduced through subtle means, particularly as an answer to questions raised in a previous tale.^[63]

The general story is narrated by an unknown narrator, and in this narration the stories are told by Scheherazade. In most of Scheherazade’s narrations there are also stories narrated, and even in some of these, there are some other stories.^[64] This is particularly the case for the «Sinbad the Sailor» story narrated by Scheherazade in the One Thousand and One Nights. Within the «Sinbad the Sailor» story itself, the protagonist Sinbad the Sailor narrates the stories of his seven voyages to Sinbad the Porter. The device is also used to great effect in stories such as «The Three Apples» and «The Seven Viziers». In yet another tale Scheherazade narrates, «The Fisherman and the Jinni», the «Tale of the Wazir and the Sage Duban» is narrated within it, and within that there are three more tales narrated.

Dramatic visualization[edit]

Dramatic visualization is «the representing of an object or character with an abundance of descriptive detail, or the mimetic rendering of gestures and dialogue in such a way as to make a given scene ‘visual’ or imaginatively present to an audience». This technique is used in several tales of the One Thousand and One Nights;^[65] an example of this is the tale of «The Three Apples» (see Crime fiction elements below).

Fate and destiny[edit]

A common theme in many Arabian Nights tales is fate and destiny. Italian filmmaker Pier Paolo Pasolini observed:^[66]

every tale in The Thousand and One Nights begins with an ‘appearance of destiny’ which manifests itself through an anomaly, and one anomaly always generates another. So a chain of anomalies is set up. And the more logical, tightly knit, essential this chain is, the more beautiful the tale. By ‘beautiful’ I mean vital, absorbing and exhilarating. The chain of anomalies always tends to lead back to normality. The end of every tale in The One Thousand and One Nights consists of a ‘disappearance’ of destiny, which sinks back to the somnolence of daily life … The protagonist of the stories is in fact destiny itself.

Though invisible, fate may be considered a leading character in the One Thousand and One Nights.^[67] The plot devices often used to present this theme are coincidence,^[68] reverse causation, and the self-fulfilling prophecy (see Foreshadowing section below).

Foreshadowing[edit]

Early examples of the foreshadowing technique of repetitive designation, now known as «Chekhov’s gun», occur in the One Thousand and One Nights, which contains «repeated references to some character or object which appears insignificant when first mentioned but which reappears later to intrude suddenly in the narrative.»^[69] A notable example is in the tale of «The Three Apples» (see Crime fiction elements below).

Another early foreshadowing technique is formal patterning, «the organization of the events, actions and gestures which constitute a narrative and give shape to a story; when done well, formal patterning allows the audience the pleasure of discerning and anticipating the structure of the plot as it unfolds.» This technique is also found in One Thousand and One Nights.^[65]

The self-fulfilling prophecy[edit]

Several tales in the One Thousand and One Nights use the self-fulfilling prophecy, as a special form of literary prolepsis, to foreshadow what is going to happen. This literary device dates back to the story of Krishna in ancient Sanskrit literature, and Oedipus or the death of Heracles in the plays of Sophocles. A variation of this device is the self-fulfilling dream, which can be found in Arabic literature (or the dreams of Joseph and his conflicts with his brothers, in the Hebrew Bible).

A notable example is «The Ruined Man who Became Rich Again through a Dream», in which a man is told in his dream to leave his native city of Baghdad and travel to Cairo, where he will discover the whereabouts of some hidden treasure. The man travels there and experiences misfortune, ending up in jail, where he tells his dream to a police officer. The officer mocks the idea of foreboding dreams and tells the protagonist that he himself had a dream about a house with a courtyard and fountain in Baghdad where treasure is buried under the fountain. The man recognizes the place as his own house and, after he is released from jail, he returns home and digs up the treasure. In other words, the foreboding dream not only predicted the future, but the dream was the cause of its prediction coming true. A variant of this story later appears in English folklore as the «Pedlar of Swaffham» and Paulo Coelho’s «The Alchemist»; Jorge Luis Borges’ collection of short stories A Universal History of Infamy featured his translation of this particular story into Spanish, as «The Story Of The Two Dreamers.»^[70]

«The Tale of Attaf» depicts another variation of the self-fulfilling prophecy, whereby Harun al-Rashid consults his library (the House of Wisdom), reads a random book, «falls to laughing and weeping and dismisses the faithful vizier Ja’far ibn Yahya from sight. Ja’afar, disturbed and upset flees Baghdad and plunges into a series of adventures in Damascus, involving Attaf and the woman whom Attaf eventually marries.» After returning to Baghdad, Ja’afar reads the same book that caused Harun to laugh and weep, and discovers that it describes his own adventures with Attaf. In other words, it was Harun’s reading of the book that provoked the adventures described in the book to take place. This is an early example of reverse causation.^[71]

Near the end of the tale, Attaf is given a death sentence for a crime he did not commit but Harun, knowing the truth from what he has read in the book, prevents this and has Attaf released from prison. In the 12th century, this tale was translated into Latin by Petrus Alphonsi and included in his Disciplina Clericalis,^[72] alongside the «Sindibad» story cycle.^[73] In the 14th century, a version of «The Tale of Attaf» also appears in the Gesta Romanorum and Giovanni Boccaccio’s The Decameron.^[72]

Repetition[edit]

Leitwortstil is «the purposeful repetition of words» in a given literary piece that «usually expresses a motif or theme important to the given story.» This device occurs in the One Thousand and One Nights, which binds several tales in a story cycle. The storytellers of the tales relied on this technique «to shape the constituent members of their story cycles into a coherent whole.»^[61]

Another technique used in the One Thousand and One Nights is thematic patterning, which is:

[T]he distribution of recurrent thematic concepts and moralistic motifs among the various incidents and frames of a story. In a skillfully crafted tale, thematic patterning may be arranged so as to emphasize the unifying argument or salient idea which disparate events and disparate frames have in common.^[65]

Several different variants of the «Cinderella» story, which has its origins in the Egyptian story of Rhodopis, appear in the One Thousand and One Nights, including «The Second Shaykh’s Story», «The Eldest Lady’s Tale» and «Abdallah ibn Fadil and His Brothers», all dealing with the theme of a younger sibling harassed by two jealous elders. In some of these, the siblings are female, while in others they are male. One of the tales, «Judar and His Brethren», departs from the happy endings of previous variants and reworks the plot to give it a tragic ending instead, with the younger brother being poisoned by his elder brothers.^[74]

Sexual humour[edit]

The Nights contain many examples of sexual humour. Some of this borders on satire, as in the tale called «Ali with the Large Member» which pokes fun at obsession with penis size.^[75][76]

Unreliable narrator[edit]

The literary device of the unreliable narrator was used in several fictional medieval Arabic tales of the One Thousand and One Nights. In one tale, «The Seven Viziers» (also known as «Craft and Malice of Women or The Tale of the King, His Son, His Concubine and the Seven Wazirs»), a courtesan accuses a king’s son of having assaulted her, when in reality she had failed to seduce him (inspired by the Qur’anic/Biblical story of Yusuf/Joseph). Seven viziers attempt to save his life by narrating seven stories to prove the unreliability of women, and the courtesan responds by narrating a story to prove the unreliability of viziers.^[77] The unreliable narrator device is also used to generate suspense in «The Three Apples» and humor in «The Hunchback’s Tale» (see Crime fiction elements below).

Genre elements[edit]

Crime fiction[edit]

An example of the murder mystery^[78] and suspense thriller genres in the collection, with multiple plot twists^[79] and detective fiction elements^[80] was «The Three Apples», also known as Hikayat al-sabiyya ‘l-maqtula (‘The Tale of the Murdered Young Woman’).^[81]

In this tale, Harun al-Rashid comes to possess a chest, which, when opened, contains the body of a young woman. Harun gives his vizier, Ja’far, three days to find the culprit or be executed. At the end of three days, when Ja’far is about to be executed for his failure, two men come forward, both claiming to be the murderer. As they tell their story it transpires that, although the younger of them, the woman’s husband, was responsible for her death, some of the blame attaches to a slave, who had taken one of the apples mentioned in the title and caused the woman’s murder.

Harun then gives Ja’far three more days to find the guilty slave. When he yet again fails to find the culprit, and bids his family goodbye before his execution, he discovers by chance his daughter has the apple, which she obtained from Ja’far’s own slave, Rayhan. Thus the mystery is solved.

Another Nights tale with crime fiction elements was «The Hunchback’s Tale» story cycle which, unlike «The Three Apples», was more of a suspenseful comedy and courtroom drama rather than a murder mystery or detective fiction. The story is set in a fictional China and begins with a hunchback, the emperor’s favourite comedian, being invited to dinner by a tailor couple. The hunchback accidentally chokes on his food from laughing too hard and the couple, fearful that the emperor will be furious, take his body to a Jewish doctor’s clinic and leave him there. This leads to the next tale in the cycle, the «Tale of the Jewish Doctor», where the doctor accidentally trips over the hunchback’s body, falls down the stairs with him, and finds him dead, leading him to believe that the fall had killed him. The doctor then dumps his body down a chimney, and this leads to yet another tale in the cycle, which continues with twelve tales in total, leading to all the people involved in this incident finding themselves in a courtroom, all making different claims over how the hunchback had died.^[82] Crime fiction elements are also present near the end of «The Tale of Attaf» (see Foreshadowing above).

Horror fiction[edit]

Haunting is used as a plot device in gothic fiction and horror fiction, as well as modern paranormal fiction. Legends about haunted houses have long appeared in literature. In particular, the Arabian Nights tale of «Ali the Cairene and the Haunted House in Baghdad» revolves around a house haunted by jinn.^[83] The Nights is almost certainly the earliest surviving literature that mentions ghouls, and many of the stories in that collection involve or reference ghouls. A prime example is the story The History of Gherib and His Brother Agib (from Nights vol. 6), in which Gherib, an outcast prince, fights off a family of ravenous Ghouls and then enslaves them and converts them to Islam.^[84]

Horror fiction elements are also found in «The City of Brass» tale, which revolves around a ghost town.^[85]

The horrific nature of Scheherazade’s situation is magnified in Stephen King’s Misery, in which the protagonist is forced to write a novel to keep his captor from torturing and killing him. The influence of the Nights on modern horror fiction is certainly discernible in the work of H. P. Lovecraft. As a child, he was fascinated by the adventures recounted in the book, and he attributes some of his creations to his love of the 1001 Nights.^[86]

Fantasy and science fiction[edit]

Several stories within the One Thousand and One Nights feature early science fiction elements. One example is «The Adventures of Bulukiya», where the protagonist Bulukiya’s quest for the herb of immortality leads him to explore the seas, journey to Paradise and to Hell, and travel across the cosmos to different worlds much larger than his own world, anticipating elements of galactic science fiction;^[87] along the way, he encounters societies of jinn,^[88] mermaids, talking serpents, talking trees, and other forms of life.^[87] In «Abu al-Husn and His Slave-Girl Tawaddud», the heroine Tawaddud gives an impromptu lecture on the mansions of the Moon, and the benevolent and sinister aspects of the planets.^[89]

In another 1001 Nights tale, «Abdullah the Fisherman and Abdullah the Merman», the protagonist Abdullah the Fisherman gains the ability to breathe underwater and discovers an underwater society that is portrayed as an inverted reflection of society on land, in that the underwater society follows a form of primitive communism where concepts like money and clothing do not exist. Other Arabian Nights tales also depict Amazon societies dominated by women, lost ancient technologies, advanced ancient civilizations that went astray, and catastrophes which overwhelmed them.^[90]

«The City of Brass» features a group of travellers on an archaeological expedition^[91] across the Sahara to find an ancient lost city and attempt to recover a brass vessel that Solomon once used to trap a jinni,^[92] and, along the way, encounter a mummified queen, petrified inhabitants,^[93] lifelike humanoid robots and automata, seductive marionettes dancing without strings,^[94] and a brass horseman robot who directs the party towards the ancient city,^[95] which has now become a ghost town.^[85] The «Third Qalandar’s Tale» also features a robot in the form of an uncanny boatman.^[95]

Poetry[edit]

There is an abundance of Arabic poetry in One Thousand and One Nights. It is often deployed by stories’ narrators to provide detailed descriptions, usually of the beauty of characters. Characters also occasionally quote or speak in verse in certain settings. The uses include but are not limited to:

• Giving advice, warning, and solutions.
• Praising God, royalties and those in power.
• Pleading for mercy and forgiveness.
• Lamenting wrong decisions or bad luck.
• Providing riddles, laying questions, challenges.
• Criticizing elements of life, wondering.
• Expressing feelings to others or one’s self: happiness, sadness, anxiety, surprise, anger.

In a typical example, expressing feelings of happiness to oneself from Night 203, Prince Qamar Al-Zaman, standing outside the castle, wants to inform Queen Bodour of his arrival.^[96] He wraps his ring in a paper and hands it to the servant who delivers it to the Queen. When she opens it and sees the ring, joy conquers her, and out of happiness she chants this poem:^[97]

وَلَقدْ نَدِمْتُ عَلى تَفَرُّقِ شَمْلِنا دَهْرًا وَفاضَ الدَّمْعُ مِنْ أَجْفاني وَنَذَرْتُ إِنْ عادَ الزَّمانُ يَلُمُّنا لا عُدْتُ أَذْكُرُ فُرْقَةً بِلِساني هَجَمَ السُّرورُ عَلَيَّ حَتَّى أَنَّهُ مِنْ فَرَطِ ما سَرَّني أَبْكاني يا عَيْنُ صارَ الدَّمْعُ مِنْكِ سِجْيَةً تَبْكينَ مِنْ فَرَحٍ وَأَحْزاني

Wa-laqad nadimtu ‘alá tafarruqi shamlinā Dahran wa-fāḍa ad-dam‘u min ajfānī Wa-nadhartu in ‘āda az-zamānu yalummunā la ‘udtu adhkuru furqatan bi-lisānī Hajama as-surūru ‘alayya ḥattá annahu min faraṭi mā sarranī abkānī Yā ‘aynu ṣāra ad-dam‘u minki sijyatan tabkīna min faraḥin wa-aḥzānī

Translations:

And I have regretted the separation of our companionship An eon, and tears flooded my eyes And I’ve sworn if time brought us back together I’ll never utter any separation with my tongue Joy conquered me to the point of which it made me happy that I cried Oh eye, the tears out of you became a principle You cry out of joy and out of sadness

Long, long have I bewailed the sev’rance of our loves, With tears that from my lids streamed down like burning rain And vowed that, if the days deign reunite us two, My lips should never speak of severance again: Joy hath o’erwhelmed me so that, for the very stress Of that which gladdens me to weeping I am fain. Tears are become to you a habit, O my eyes, So that ye weep as well for gladness as for pain.

—Literal translation

—Burton’s verse translation

In world culture[edit]

The influence of the versions of The Nights on world literature is immense. Writers as diverse as Henry Fielding to Naguib Mahfouz have alluded to the collection by name in their own works. Other writers who have been influenced by the Nights include John Barth, Jorge Luis Borges, Salman Rushdie, Orhan Pamuk, Goethe, Walter Scott, Thackeray, Wilkie Collins, Elizabeth Gaskell, Nodier, Flaubert, Marcel Schwob, Stendhal, Dumas, Hugo, Gérard de Nerval, Gobineau, Pushkin, Tolstoy, Hofmannsthal, Conan Doyle, W. B. Yeats, H. G. Wells, Cavafy, Calvino, Georges Perec, H. P. Lovecraft, Marcel Proust, A. S. Byatt and Angela Carter.^[98]

Various characters from this epic have themselves become cultural icons in Western culture, such as Aladdin, Sinbad and Ali Baba. Part of its popularity may have sprung from improved standards of historical and geographical knowledge. The marvelous beings and events typical of fairy tales seem less incredible if they are set further «long ago» or farther «far away»; this process culminates in the fantasy world having little connection, if any, to actual times and places. Several elements from Arabian mythology are now common in modern fantasy, such as genies, bahamuts, magic carpets, magic lamps, etc. When L. Frank Baum proposed writing a modern fairy tale that banished stereotypical elements, he included the genie as well as the dwarf and the fairy as stereotypes to go.^[99]

In 1982, the International Astronomical Union (IAU) began naming features on Saturn’s moon Enceladus after characters and places in Burton’s translation^[100] because «its surface is so strange and mysterious that it was given the Arabian Nights as a name bank, linking fantasy landscape with a literary fantasy.»^[101]

In Arab culture[edit]

There is little evidence that the Nights was particularly treasured in the Arab world. It is rarely mentioned in lists of popular literature and few pre-18th-century manuscripts of the collection exist.^[102] Fiction had a low cultural status among Medieval Arabs compared with poetry, and the tales were dismissed as khurafa (improbable fantasies fit only for entertaining women and children). According to Robert Irwin, «Even today, with the exception of certain writers and academics, the Nights is regarded with disdain in the Arabic world. Its stories are regularly denounced as vulgar, improbable, childish and, above all, badly written.»^[103]

Nevertheless, the Nights have proved an inspiration to some modern Egyptian writers, such as Tawfiq al-Hakim (author of the Symbolist play Shahrazad, 1934), Taha Hussein (Scheherazade’s Dreams, 1943)^[104] and Naguib Mahfouz (Arabian Nights and Days, 1979). Idries Shah finds the Abjad numerical equivalent of the Arabic title, alf layla wa layla, in the Arabic phrase umm el quissa, meaning «mother of records.» He goes on to state that many of the stories «are encoded Sufi teaching stories, descriptions of psychological processes, or enciphered lore of one kind or another.»^[105]

On a more popular level, film and TV adaptations based on stories like Sinbad and Aladdin enjoyed long lasting popularity in Arabic speaking countries.

Early European literature[edit]

Although the first known translation into a European language appeared in 1704, it is possible that the Nights began exerting its influence on Western culture much earlier. Christian writers in Medieval Spain translated many works from Arabic, mainly philosophy and mathematics, but also Arab fiction, as is evidenced by Juan Manuel’s story collection El Conde Lucanor and Ramón Llull’s The Book of Beasts.^[106]

Knowledge of the work, direct or indirect, apparently spread beyond Spain. Themes and motifs with parallels in the Nights are found in Chaucer’s The Canterbury Tales (in The Squire’s Tale the hero travels on a flying brass horse) and Boccaccio’s Decameron. Echoes in Giovanni Sercambi’s Novelle and Ariosto’s Orlando Furioso suggest that the story of Shahriyar and Shahzaman was also known.^[107] Evidence also appears to show that the stories had spread to the Balkans and a translation of the Nights into Romanian existed by the 17th century, itself based on a Greek version of the collection.^[108]

Western literature (18th century onwards)[edit]

Galland translations (1700s)[edit]

The modern fame of the Nights derives from the first known European translation by Antoine Galland, which appeared in 1704. According to Robert Irwin, Galland «played so large a part in discovering the tales, in popularizing them in Europe and in shaping what would come to be regarded as the canonical collection that, at some risk of hyperbole and paradox, he has been called the real author of the Nights.»^[109]

The immediate success of Galland’s version with the French public may have been because it coincided with the vogue for contes de fées (‘fairy stories’). This fashion began with the publication of Madame d’Aulnoy’s Histoire d’Hypolite in 1690. D’Aulnoy’s book has a remarkably similar structure to the Nights, with the tales told by a female narrator. The success of the Nights spread across Europe and by the end of the century there were translations of Galland into English, German, Italian, Dutch, Danish, Russian, Flemish and Yiddish.^[110]

Galland’s version provoked a spate of pseudo-Oriental imitations. At the same time, some French writers began to parody the style and concoct far-fetched stories in superficially Oriental settings. These tongue-in-cheek pastiches include Anthony Hamilton’s Les quatre Facardins (1730), Crébillon’s Le sopha (1742) and Diderot’s Les bijoux indiscrets (1748). They often contained veiled allusions to contemporary French society. The most famous example is Voltaire’s Zadig (1748), an attack on religious bigotry set against a vague pre-Islamic Middle Eastern background.^[111] The English versions of the «Oriental Tale» generally contained a heavy moralising element,^[112] with the notable exception of William Beckford’s fantasy Vathek (1786), which had a decisive influence on the development of the Gothic novel. The Polish nobleman Jan Potocki’s novel Saragossa Manuscript (begun 1797) owes a deep debt to the Nights with its Oriental flavour and labyrinthine series of embedded tales.^[113]

The work was included on a price-list of books on theology, history, and cartography, which was sent by the Scottish bookseller Andrew Millar (then an apprentice) to a Presbyterian minister. This is illustrative of the title’s widespread popularity and availability in the 1720s.^[114]

19th century–20th century[edit]

The Nights continued to be a favourite book of many British authors of the Romantic and Victorian eras. According to A. S. Byatt, «In British Romantic poetry the Arabian Nights stood for the wonderful against the mundane, the imaginative against the prosaically and reductively rational.»^[115] In their autobiographical writings, both Coleridge and de Quincey refer to nightmares the book had caused them when young. Wordsworth and Tennyson also wrote about their childhood reading of the tales in their poetry.^[116] Charles Dickens was another enthusiast and the atmosphere of the Nights pervades the opening of his last novel The Mystery of Edwin Drood (1870).^[117]

Several writers have attempted to add a thousand and second tale,^[118] including Théophile Gautier (La mille deuxième nuit, 1842)^[104] and Joseph Roth (Die Geschichte von der 1002 Nacht, 1939).^[118] Edgar Allan Poe wrote «The Thousand-and-Second Tale of Scheherazade» (1845), a short story depicting the eighth and final voyage of Sinbad the Sailor, along with the various mysteries Sinbad and his crew encounter; the anomalies are then described as footnotes to the story. While the king is uncertain—except in the case of the elephants carrying the world on the back of the turtle—that these mysteries are real, they are actual modern events that occurred in various places during, or before, Poe’s lifetime. The story ends with the king in such disgust at the tale Scheherazade has just woven, that he has her executed the very next day.

Another important literary figure, the Irish poet W. B. Yeats was also fascinated by the Arabian Nights, when he wrote in his prose book, A Vision an autobiographical poem, titled The Gift of Harun Al-Rashid,^[119] in relation to his joint experiments with his wife Georgie Hyde-Lees, with Automatic writing. The automatic writing, is a technique used by many occultists in order to discern messages from the subconscious mind or from other spiritual beings, when the hand moves a pencil or a pen, writing only on a simple sheet of paper and when the person’s eyes are shut. Also, the gifted and talented wife, is playing in Yeats’s poem as «a gift» herself, given only allegedly by the caliph to the Christian and Byzantine philosopher Qusta Ibn Luqa, who acts in the poem as a personification of W. B. Yeats. In July 1934 he was asked by Louis Lambert, while in a tour in the United States, which six books satisfied him most. The list that he gave placed the Arabian Nights, secondary only to William Shakespeare’s works.^[120]

Modern authors influenced by the Nights include James Joyce, Marcel Proust, Jorge Luis Borges, John Barth and Ted Chiang.

Film, radio and television[edit]

Stories from the One Thousand and One Nights have been popular subjects for films, beginning with Georges Méliès’ Le Palais des Mille et une nuits (1905).

The critic Robert Irwin singles out the two versions of The Thief of Baghdad (1924 version directed by Raoul Walsh; 1940 version produced by Alexander Korda) and Pier Paolo Pasolini’s Il fiore delle Mille e una notte (1974) as ranking «high among the masterpieces of world cinema.»^[121] Michael James Lundell calls Il fiore «the most faithful adaptation, in its emphasis on sexuality, of The 1001 Nights in its oldest form.»^[122]

Alif Laila (transl. One Thousand Nights; 1933) was a Hindi-language fantasy film based on One Thousand and One Nights from the early era of Indian cinema, directed by Balwant Bhatt and Shanti Dave. K. Amarnath made, Alif Laila (1953), another Indian fantasy film in Hindi based on the folktale of Aladdin.^[123] Niren Lahiri’s Arabian Nights, an adventure-fantasy film adaptation of the stories, released in 1946.^[124] A number of Indian films based on the Nights and The Thief of Baghdad were produced over the years, including Baghdad Ka Chor (1946), Baghdad Thirudan (1960), and Baghdad Gaja Donga (1968).^[123] A television series, Thief of Baghdad, was also made in India which aired on Zee TV between 2000 and 2001.

UPA, an American animation studio, produced an animated feature version of 1001 Arabian Nights (1959), featuring the cartoon character Mr. Magoo.^[125]

The 1949 animated film The Singing Princess, another movie produced in Italy, is inspired by The Arabian Nights. The animated feature film, One Thousand and One Arabian Nights (1969), produced in Japan and directed by Osamu Tezuka and Eichii Yamamoto, featured psychedelic imagery and sounds, and erotic material intended for adults.^[126]

Alif Laila (The Arabian Nights), a 1993–1997 Indian TV series based on the stories from One Thousand and One Nights produced by Sagar Entertainment Ltd, aired on DD National starts with Scheherazade telling her stories to Shahryār, and contains both the well-known and the lesser-known stories from One Thousand and One Nights. Another Indian television series, Alif Laila, based on various stories from the collection aired on Dangal TV in 2020.^[127]

Alf Leila Wa Leila, Egyptian television adaptations of the stories was broadcast between the 80’s and early 90’s, with each series featuring a cast of big name Egyptian performers such as Hussein Fahmy, Raghda, Laila Elwi, Yousuf Shaaban (actor), Nelly (Egyptian entertainer), Sherihan and Yehia El-Fakharany. Each series premiered on every yearly month of Ramadan between the 1980s and 1990s.^[128]

One of the best known Arabian Nights-based films is the 1992 Walt Disney animated movie Aladdin, which is loosely based on the story of the same name.

Arabian Nights (2000), a two-part television mini-series adopted for BBC and ABC studios, starring Mili Avital, Dougray Scott, and John Leguizamo, and directed by Steve Barron, is based on the translation by Sir Richard Francis Burton.

Shabnam Rezaei and Aly Jetha created, and the Vancouver-based Big Bad Boo Studios produced 1001 Nights (2011), an animated television series for children, which launched on Teletoon and airs in 80 countries around the world, including Discovery Kids Asia.^[129]

Arabian Nights (2015, in Portuguese: As Mil e uma Noites), a three-part film directed by Miguel Gomes, is based on One Thousand and One Nights.^[130]

Alf Leila Wa Leila, a popular Egyptian radio adaptation was broadcast on Egyptian radio stations for 26 years. Directed by famed radio director Mohamed Mahmoud Shabaan also known by his nickname Baba Sharoon, the series featured a cast of respected Egyptian actors, among them Zouzou Nabil as Scheherazade and Abdelrahim El Zarakany as Shahryar.^[131]

Music[edit]

The Nights has inspired many pieces of music, including:

Classical

• François-Adrien Boieldieu: Le calife de Bagdad (1800)
• Carl Maria von Weber: Abu Hassan (1811)
• Luigi Cherubini: Ali Baba (1833)
• Robert Schumann: Scheherazade (1848)
• Peter Cornelius: Der Barbier von Bagdad (1858)
• Ernest Reyer: La statue (1861)
• C. F. E. Horneman (1840–1906), Aladdin (overture), 1864
• Nikolai Rimsky-Korsakov: Scheherazade Op. 35 (1888)^[132]
• Tigran Chukhajian (1837–1898), Zemire (1891)
• Maurice Ravel (1875–1937), Shéhérazade (1898)
• Ferrucio Busoni: Piano Concerto in C major (1904)
• Henri Rabaud: Mârouf, savetier du Caire (1914)
• Carl Nielsen, Aladdin Suite (1918–1919)
• Collegium musicum, Suita po tisic a jednej noci (1969)
• Fikret Amirov: Arabian Nights (Ballet, 1979)
• Ezequiel Viñao, La Noche de las Noches (1990)
• Carl Davis, Aladdin (Ballet, 1999)

Pop, rock, and metal

• Umm Kulthum: Alf Leila Wa Leila (1969)
• Renaissance: Scheherazade and Other Stories (1975)
• Doce: Ali-Bábá, um homem das Arábias (1981)
• Icehouse: No Promises (From the album ‘Measure for Measure’) (1986)
• Kamelot, Nights of Arabia (From the album ‘The Fourth Legacy’) (1999)
• Sarah Brightman, Harem and Arabian Nights (From the album ‘Harem’) (2003)
• Ch!pz, «1001 Arabian Nights (song)» (From the album The World of Ch!pz) (2006)
• Nightwish, Sahara (2007)
• Rock On!!, Sinbad The Sailor (2008)
• Abney Park, Scheherazade (2013)

Musical Theatre

• A Thousand And One Nights (From Twisted: The Untold Story of a Royal Vizier) (2013)

Games[edit]

Popular modern games with an Arabian Nights theme include the Prince of Persia series, Crash Bandicoot: Warped, Sonic and the Secret Rings, Disney’s Aladdin, Bookworm Adventures, and the pinball table, Tales of the Arabian Nights. Additionally, the popular game Magic the Gathering released a set titled Arabian Nights.

Illustrators[edit]

Many artists have illustrated the Arabian nights, including: Pierre-Clément Marillier for Le Cabinet des Fées (1785–1789), Gustave Doré, Léon Carré (Granville, 1878 – Alger, 1942), Roger Blachon, Françoise Boudignon, André Dahan, Amato Soro, Albert Robida, Alcide Théophile Robaudi and Marcelino Truong; Vittorio Zecchin (Murano, 1878 – Murano, 1947) and Emanuele Luzzati; The German Morgan; Mohammed Racim (Algiers, 1896 – Algiers 1975), Sani ol-Molk (1849–1856), Anton Pieck and Emre Orhun.

Famous illustrators for British editions include: Arthur Boyd Houghton, John Tenniel, John Everett Millais and George John Pinwell for Dalziel’s Illustrated Arabian Nights Entertainments, published in 1865; Walter Crane for Aladdin’s Picture Book (1876); Frank Brangwyn for the 1896 edition of Lane’s translation; Albert Letchford for the 1897 edition of Burton’s translation; Edmund Dulac for Stories from the Arabian Nights (1907), Princess Badoura (1913) and Sindbad the Sailor & Other Tales from the Arabian Nights (1914). Others artists include John D. Batten, (Fairy Tales From The Arabian Nights, 1893), Kay Nielsen, Eric Fraser, Errol le Cain, Maxfield Parrish, W. Heath Robinson and Arthur Szyk (1954).^[133]

Gallery[edit]

• 

  The Sultan

• 

  One Thousand and One Nights book.

• 

  The fifth voyage of Sindbad

• 

  William Harvey, The Fifth Voyage of Es-Sindbad of the Sea, 1838–40, woodcut

• 

  William Harvey, The Story of the Two Princes El-Amjad and El-As’ad, 1838–40, woodcut

• 

  William Harvey, The Story of Abd Allah of the Land and Abd Allah of the Sea

• 

  Frank Brangwyn, Story of Abon-Hassan the Wag («He found himself upon the royal couch»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of the Merchant («Sheherezade telling the stories»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Ansal-Wajooodaud, Rose-in-Bloom («The daughter of a Visier sat at a lattice window»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Gulnare («The merchant uncovered her face»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Beder Basim («Whereupon it became eared corn»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Abdalla («Abdalla of the sea sat in the water, near the shore»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Mahomed Ali («He sat his boat afloat with them»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of the City of Brass («They ceased not to ascend by that ladder»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

See also[edit]

• Arabic literature
• Ghost stories
• Hamzanama
• List of One Thousand and One Nights characters
• List of stories from The Book of One Thousand and One Nights (translation by R. F. Burton)
• List of works influenced by One Thousand and One Nights
• Persian literature
• Shahnameh
• The Panchatantra — an ancient Indian collection of interrelated animal fables in Sanskrit verse and prose, arranged within a frame story.

Citations[edit]

General sources[edit]

• Irwin, Robert (2004). The Arabian Nights: A Companion. London: I.B. Tauris. ISBN 1-86064-983-1. OCLC 693781081.
• Irwin, Robert (2010). The Arabian Nights: A Companion. London: I.B. Tauris. ISBN 978-0-85771-051-2. OCLC 843203755.
• Ch. Pellat, «Alf Layla Wa Layla» in Encyclopædia Iranica. Online Access June 2011 at [1]
• David Pinault Story-Telling Techniques in the Arabian Nights (Brill Publishers, 1992)
• Dwight Reynolds, «A Thousand and One Nights: a history of the text and its reception» in The Cambridge History of Arabic Literature Vol 6. (CUP 2006)
• Eva Sallis Scheherazade Through the Looking-Glass: The Metamorphosis of the Thousand and One Nights (Routledge, 1999),
• Ulrich Marzolph (ed.) The Arabian Nights Reader (Wayne State University Press, 2006)
• Ulrich Marzolph, Richard van Leeuwen, Hassan Wassouf,The Arabian Nights Encyclopedia (2004)
• Yamanaka, Yuriko and Nishio, Tetsuo (ed.) The Arabian Nights and Orientalism – Perspectives from East and West (I.B. Tauris, 2006) ISBN 1-85043-768-8

Further reading[edit]

• Chauvin, Victor Charles; Schnurrer, Christian Friedrich von. Bibliographie des ouvrages arabes ou relatifs aux Arabes, publiés dans l’Europe chrétienne de 1810 à 1885. Líege H. Vaillant-Carmanne. 1892–1922.
• El-Shamy, Hasan. «A ‘Motif Index of Alf Laylah Wa Laylah’: Its Relevance to the Study of Culture, Society, the Individual, and Character Transmutation». Journal of Arabic Literature, vol. 36, no. 3, 2005, pp. 235–268. JSTOR 4183550. Accessed 22 Apr. 2020.
• Horta, Paulo Lemos, Marvellous Thieves: The Secret Authors of the Arabian Nights (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2017).
• Kennedy, Philip F., and Marina Warner, eds. Scheherazade’s Children: Global Encounters with the Arabian Nights. NYU Press, 2013. JSTOR j.ctt9qfrpw.
• Marzolph, Ulrich, ‘Arabian Nights’, in Encyclopaedia of Islam, 3rd ed. (Leiden: Brill, 2007–), doi:10.1163/1573-3912_ei3_COM_0021
• Nurse, Paul McMichael. Eastern Dreams: How the Arabian Nights Came to the World Viking Canada: 2010. General popular history of the 1001 Nights from its earliest days to the present.
• Shah, Tahir, In Arabian Nights: A search of Morocco through its stories and storytellers (Doubleday, 2007).
• The Islamic Context of The Thousand and One Nights by Muhsin J. al-Musawi, Columbia University Press, 2009.
• Where Is A Thousand Tales? [Hezar Afsan Kojast?] by Bahram Beyzai, Roshangaran va Motale’ate Zanan, 2012.

External links[edit]

• 1001 Nights
• The Arabian Nights Entertainments, Selected and Edited by Andrew Lang, Longmans, Green and Co., 1918 (1898)
• The Arabian Nights public domain audiobook at LibriVox
• The Arabian Nights, BBC Radio 4 discussion with Robert Irwin, Marina Warner and Gerard van Gelder (In Our Time, October 18, 2007)
• The Thousand and One Nights, Vol. I by Lane-Poole, Poole, Harvey, and Lane — HTML, EPUB, Kindle, plain text
• The Thousand Nights and a Night in several classic translations, including the Sir Richard Francis Burton unexpurgated translation and John Payne translation, with additional material.

Тысяча и одна ночь

Кассим в пещере, автор Максфилд Пэрриш, 1909 г., из повести «Али-Баба и сорок разбойников «
Оригинальное название	أَلْفُ لَيْلَةٍ وَلَيْلَةٌ (арабский ) ʾАльф Лайлах ва-Лайлах
Язык	арабский
Жанр	История кадра, Народные сказки
Установить в	Средний возраст
Текст	Тысяча и одна ночь в Wikisource

Часть серия на
Арабская культура
Архитектура Стили Исламская Архитектура Архитектура древнего Йемена Набатейская архитектура Омейядская архитектура Архитектура Аббасидов Фатимидская архитектура Мавританская архитектура Мамлюкская архитектура Марокканская архитектура Функции Аблак Альфиз Арабески Арабский купол Banna’i Сады Гирих Подковообразная арка Хауз Гипостиль Исламская каллиграфия Исламские геометрические узоры Исламские узоры чередования Иван Ливан Машрабия Мокарабе Марокканский риад Мозаика Многослойная арка Мукарнас Нагаш живопись Кадад Светоотражающий бассейн Ривак Сан Сокаррат Таделакт Прыжки Вуссуар Windcatcher Есерия Zellige Типы Башня Альбаррана Алькасаба Алькасар Баб Базар Караван-сарай Дар аль-Шифа Хаммам Kasbah Медресе Макам Mazar Мечеть Квартал Медина Калат Рибат Себил Шадирван Souq Текье Колодец дом Завия
Изобразительное искусство Стили Искусство древнего Йемена Набатейское искусство Омейядское искусство Аббасидское искусство Мавританское искусство Фатимидское искусство Мамлюкское искусство Типы Арабская каллиграфия Арабский ковер Арабская вышивка Арабская резьба по твердому камню Арабский сад Арабское стекло Арабское граффити Резьба по арабской слоновой кости Арабские металлоконструкции Арабская миниатюра Палестинская резьба по дереву Арабская керамика Функции Арабески Арабские геометрические узоры Арабский чересстрочный узор Banna’i Дамасская сталь Дамаск Гирихская плитка Стекло Хедвига Кисва Мокарабе Мукарнас Псевдоарабский Zellige
Гастрономия Халидж (Аравийский полуостров) Арабский машрик (Левант) Mawset (Египет) Mawset (Судан) Арабский Магриб (Северная Африка)
Платье Головной убор Agal Battoulah Haik Куфия Литам Мадхалла Такия Тантур Тарбуш (феска) Тюрбан Одежда Абая Бишт Бурнус Джеллаба Дурраа Полотенце Fouta Изаар Джеллабия Кафтан Ара Одеяние чести Sirwal Такчита Thawb Тираз
Музыка Теория Арабский макам Арабская тональная система Алжирский масштаб Ритм в арабской музыке Таксим Джинс Лазма Теслим Четверть тона Арабские музыкальные инструменты Теоретики арабской музыки Великая книга музыки Жанры Арабский поп Арабский хип-хоп Арабский рок Арабский джаз Классическая арабская музыка Опера Эл Джил Халиджи Рай Художественная музыка Андалузская классическая музыка Андалуси нубах Башраф Даур Дулаб Лаяли Малхун Макам аль-Ираки Mawwal Мувашшах Касида Кудуд Халабия Самаи Тахмила Таксим Васла Народный Атааба Алжирский рай Бедуин Чааби (Алжир) Чааби (Марокко) Египетский народ Fann at-Tanbura Фиджири Гнава (Северная Африка) Лива Mawwal Мезвед Самри Sawt Шааби Заджал
Танец Аль-Айала Ардах Танец живота Дабке Deheyeh Guedra Хагала Халиги Лива Mizmar Ouled гвоздь Ракс Шарки Самри Шамадан Шихатт Тахтиб Танура Йоула Зар
Литература Язык Старый Классический Современное Проза Эпическая литература Садж (рихмед проза) Макама Любовь в арабской литературе Арабская эротическая литература Арабские гримуары Литературная критика Арабский рассказ Табакат Тезкире Рихла Зеркала для князей Исламский Коран Тафсир Хадис Сира Фикх Акида Поэзия Антологии Поэты Жанры Мадих Хиджа Ритха ‘ Waṣf Газель Khamriyyah Тардия Khawal Фахр Хамаса Формы Диван Касида Мувашшах Урджуза Матнави Rubai Насиб Загадки Харджа Заджал Mawwal Набати Гиннава Хумайни Современная арабская поэзия Арабская просодия Бейт Кавил Мадид Basī Камил Вафир Хазай Раджаз Рамаль Munsariħ Хафиф Муктахаб Mujtathth Мударих Сари Мутакариб Мутадарик Национальные литературы аль-Андалус Алжир Бахрейн Коморские острова Джибути Египет Ирак Иордания Кувейт Ливан Ливия Мавритания Марокко Оман Палестина Катар Саудовская Аравия Сомали Судан Сирия Тунис ОАЭ Йемен
Наука Арабская химия Арабская астрология Арабская астрономия Арабская география Золотой век арабского мира Арабская математика Арабская медицина Арабская психология Арабские технологии
Философия Ранняя арабская философия Исламский аристотелизм Исламский платонизм Исламская логика Калам Суфийская философия Фарабизм Авиценнизм Аверроизм Идентичность Теоретический мистицизм Концепции Аль-акл аль-фаал Акль би-л-фил Аль-Инсан аль-Камиль Дхати Мир Дуги спуска и подъема Асабийя Хаал Ирфан Нафс Кадар Qalb Вахдат аль-Мавжуд Тексты Liber de Causis Богословие Аристотеля Аль-ишарат Книга Яблока Энциклопедия братьев чистоты Непоследовательность философов Несвязность несогласованности Хай ибн Якдхан Теолог Автодидактус О гармонии религий и философии Мукаддима Сицилийские вопросы Фусус аль-Хикам
Мифология Ababil Атлантида песков Бахамут Зверь Земли Книга идолов Книга чудес Бурак Дандан Фалак Упырь Hinn Houri Ифрит Ирам Столпов Джинн Каркаданн Kujata Лукман волшебный ковер Марид Гора Каф Наснас Тысяча и одна ночь Карин Qutrub Roc Шаддад Шадхавар Шамс аль-Маариф Верблюд Бога Wāḳwā Зульфикар Зарка аль-Ямама Вымышленные арабские люди Аладдин Абдул Альхазред Али-Баба Альтаир Ибн-Ла’Ахад Баттал Гази Хай ибн Якдхан Кара Бен Немси Король Марсил Лейла и Меджнун Отелло Palamedes Принцесса жасмин Рас аль-Гул Синдбад Талия аль-Гул
Духовность Северные аравийские божества Аллах Аль-Узза Аль-Лат Манат Душара Chaabou Манаф Нуха Аль-Кутбай Асира Аваль Азизос Баджир Quzah Манат Манат Ара Абгал Аглибол Аль-Каум Атарсамаин Баальшамин Бел Hubal Сува Теандриос Вадд Малакбель Оротальт Руда Грустный Ярхибол Исаф и Наила Южно-арабские божества Almaqah Amm Анбай Аттар Салман Дхат-Бадан Haubas Та’лаб Кайнан Basamum Зул Кхаласа Хауким Наср Син Ya’uq Ягут Ята

Тысяча и одна ночь (арабский: أَلْفُ لَيْلَةٍ وَلَيْلَةٌ‎, ʾАльф Лайлах ва-Лайлах)^[1] это собрание Ближневосточный народные сказки, составленные на арабском языке в Исламский золотой век. В английском языке это часто называют Арабские ночииз первого англоязычного издания (ок. 1706–1721), в котором название было переведено как Развлечения арабских ночей.^[2]

Работа собиралась на протяжении многих веков различными авторами, переводчиками и учеными из Западной, Центральной и Южной Азии, а также Северной Африки. Сами сказки уходят своими корнями в древние и средневековые арабский, Персидский, Индийский, Греческий, Еврейский и турецкий^[3] фольклор и литература. В частности, многие сказки изначально были народными сказками из Аббасид и Мамлюкские эпохи, в то время как другие, особенно история кадра, скорее всего, взяты из Пехлеви персидская работа Хезар Афсан (Персидский: هزار افسان, Лит. Тысяча сказок), который, в свою очередь, частично опирался на индийские элементы.^[4]

Что общего у всех редакций Ночи это начальный история кадра правителя Шахрияр и его жена Шахерезада и обрамляющее устройство включены во все сказки. Истории исходят из этой оригинальной сказки; некоторые заключены в рамки других сказок, а другие самодостаточны. В одних выпусках всего несколько сотен ночей, в других — 1001 и больше. Основная часть текста находится в проза, хотя стихи иногда используются для песен и загадок, а также для выражения повышенных эмоций. Большинство стихотворений одиночные куплеты или же катрены, хотя некоторые длиннее.

Некоторые из историй, обычно связанных с Арабские ночи-особенно «Замечательная лампа Аладдина » и «Али-Баба и сорок разбойников «- не входили в коллекцию в оригинальной арабской версии, но были добавлены в коллекцию Антуан Галланд после того, как он услышал их от Маронит христианин рассказчик Ханна Диаб о визите Диаба в Париж.^[5] Другие истории, такие как «Семь путешествий Синдбада-моряка «, существовал самостоятельно до того, как был добавлен в коллекцию.

Синопсис

Главный история кадра касается Шахрияра (Персидский: شهريار, Из Среднеперсидский: Шахр-дар, ‘владелец царства’),^[6] кого рассказчик называет «Сасанидский царь, «правящий в« Индии и Китае ».^[7] Шахрияр потрясен, узнав, что жена его брата неверна; обнаружив, что неверность его собственной жены была еще более вопиющей, он убил ее. В своей горечи и печали он решает, что все женщины одинаковы. Шахрияр начинает жениться на нескольких девственницах только для того, чтобы казнить каждую на следующее утро, прежде чем у нее появится шанс опозорить его. В конце концов визирь, чья обязанность — обеспечивать их, больше не может найти дев. Шахерезада (Персидский: رزاد‎, Шахразад, со среднеперсидского: شهر‎, čehr, ‘родословная’ + ازاد‎, азад, ‘благородный’),^[6][8] дочь визиря предлагает себя в качестве следующей невесты, и ее отец неохотно соглашается. В ночь их свадьбы Шахерезада начинает рассказывать королю сказку, но не заканчивает ее. Король, которому любопытно, чем закончится история, вынужден отложить казнь, чтобы услышать заключение. На следующую ночь, как только она заканчивает рассказ, она начинает еще одну, и король, желая услышать заключение этой истории, снова откладывает ее казнь. Это продолжается тысячу и одну ночь, отсюда и название.

Сказки очень разнятся: они включают исторические сказки, любовные истории, трагедии, комедии, стихи, бурлеск, и различные формы эротика. Многочисленные рассказы изображают джинн, упыри, обезьяны,^[9] колдуны, маги, и легендарные места, которые часто смешиваются с реальными людьми и географией, не всегда рационально. Общий главные герои включить исторический Аббасид калиф Харун ар-Рашид, его Великий визирь, Джафар аль-Бармаки, и знаменитый поэт Абу Нувас, несмотря на то, что эти цифры жили примерно 200 лет после падения Империя Сасанидов, в котором разворачивается каркасная сказка «Шахерезада». Иногда персонаж в сказке Шахерезады начинает рассказывать другим персонажам свою собственную историю, и в этой истории может быть рассказана другая история, в результате чего получается богато многослойная структура повествования.

Различные версии различаются, по крайней мере, в деталях, что касается финальных концовок (в некоторых Шахерезада просит прощения, в некоторых король видит своих детей и решает не казнить свою жену, в некоторых других случаях происходят вещи, которые отвлекают короля), но они все заканчивается тем, что король прощает свою жену и сохраняет ей жизнь.

Стандарты рассказчика относительно того, что составляет захватывающий дух кажутся шире, чем в современной литературе. Хотя во многих случаях история прерывается, когда герой рискует лишиться жизни или другого рода серьезной неприятности, в некоторых частях полного текста Шахерезада останавливает свое повествование в середине изложения абстрактных философских принципов или сложных моментов. Исламская философия, а в одном случае при подробном описании Анатомия человека в соответствии с Гален — и во всех этих случаях она оказывается оправданной в своем убеждении, что любопытство короля по поводу продолжения купит ей еще один день жизни.

История: версии и переводы

История создания Ночи является чрезвычайно сложным, и современные ученые предприняли много попыток раскрыть историю возникновения коллекции в том виде, в котором она существует в настоящее время. Роберт Ирвин резюмирует свои выводы:

В 1880-х и 1890-х годах была проделана большая работа над Ночи к Зотенберг и другие, в ходе которых возник консенсусный взгляд на историю текста. Большинство ученых согласились с тем, что «Ночи» были составным произведением и что самые ранние сказки в нем были написаны Индия и Персия. Когда-то, вероятно, в начале VIII века, эти сказки были переведены на арабский язык под названием Альф Лейла, или «Тысяча ночей». Эта коллекция затем легла в основу Тысяча и одна ночь. Первоначальное ядро ​​рассказов было довольно маленьким. Затем, в Ираке в IX или X веке, к этому оригинальному ядру были добавлены арабские рассказы, в том числе некоторые рассказы о Халиф Харун ар-Рашид. Кроме того, возможно, начиная с 10 века, в сборник были добавлены ранее независимые саги и сюжетные циклы. […] Затем, начиная с 13 века, в Сирии и Египте был добавлен еще один уровень историй, многие из которых демонстрируют озабоченность сексом, магией или низкой жизнью. В период раннего Нового времени к египетским сборникам было добавлено еще больше историй, чтобы увеличить объем текста настолько, чтобы довести его длину до 1001 ночи повествования, обещанной названием книги.^[10]

Возможное индийское влияние

Некоторые ученые считают, что устройства, встречающиеся в санскритской литературе, такие как рассказы о фреймах и сказки о животных, лежат в основе концепции Ночи.^[11] Мотив мудрой молодой женщины, которая откладывает и наконец устраняет нависшую опасность, рассказывая истории, восходит к индийским источникам.^[8] Индийский фольклор представлен в Ночи рассказами о животных, которые отражают влияние древних Санскритские басни. Влияние Панчатантра и Байтал Пачиси особенно примечателен.^[12] Сказки Джатаки собраны 547 Буддийские рассказы, которые по большей части являются моральными историями с этической целью. Сказка о быке и осле и связанный Сказка о купце и его жене находятся в историях рам как Джатака и Ночи.^[13]

Возможно, что влияние Панчатантра через санскритскую адаптацию под названием Тантропахьяна. Сохранились только фрагменты оригинальной санскритской формы этой работы, но существуют переводы или адаптации на тамильском языке,^[14] Лао,^[15] Тайский,^[16] и Старый яванский.^[17] Фреймовая история особенно интересна, так как она следует общим наброскам рассказов наложницы, чтобы поддержать интерес и благосклонность короля, хотя в основе сборника историй лежит Панчатантра— с его оригинальной индийской обстановкой.^[18]

В Панчатантра и разные сказки из Jatakas были впервые переведены на персидский язык Борзуя в 570 г. н.э.,^[19] позже они были переведены на арабский язык Ибн аль-Мукаффа в 750 году н.э.^[20] Арабская версия была переведена на несколько языков, включая сирийский, греческий, иврит и испанский.^[21]

Персидский прототип: Хезар Афсан

Самые ранние упоминания о Ночи называют это арабским переводом персидской книги, Хезар Афсан (он же Афсане или же Афсана), что означает «Тысяча историй». В 10 веке Ибн ан-Надим составил каталог книг («Фихрист») в Багдаде. Он отметил, что Сасанид короли Ирана наслаждались «вечерними сказками и баснями».^[22] Затем ан-Надим пишет о персидском Хезар Афсан, объясняя фрейм-историю, которую он использует: кровожадный король убивает несколько жен после их брачной ночи; в конце концов, у человека появляется разум, чтобы спасти себя, рассказывая ему историю каждый вечер, оставляя каждую сказку незаконченной до следующей ночи, чтобы король отложил ее казнь.^[23] Однако, по словам ан-Надима, в книге всего 200 рассказов. Он также пренебрежительно отзывается о литературном качестве сборника, отмечая, что «это действительно грубая книга, в которой нет теплоты изложения».^[24] В том же веке Аль-Масуди также относится к Хезар Афсан, говоря, что арабский перевод называется Альф Хурафа («Тысяча занимательных историй»), но обычно известен как Альф Лейла («Тысяча ночей»). Он упоминает персонажей Ширазда (Шахерезада) и Диназада.^[25]

Нет физических доказательств Хезар Афсан выжил,^[11] поэтому его точное соотношение с существующими более поздними арабскими версиями остается загадкой.^[26] Помимо рамочной истории Шахерезады, несколько других сказок имеют персидское происхождение, хотя неясно, как они попали в коллекцию.^[27] Эти рассказы включают цикл «Царь Джалиад и его Вазир Шима» и «Десять Вазиров, или История царя Азадбахта и его сына» (заимствованы из персидского произведения VII века. Бахтиярнама).^[28]

В 1950-х годах Иракский ученый Сафа Хулуси предположил (на основании внутренних, а не исторических свидетельств), что персидский писатель Ибн аль-Мукаффа был ответственным за первый арабский перевод истории фреймов и некоторых персидских историй, позже включенных в «Ночи». Таким образом, происхождение коллекции можно отнести к 8 веку.^[29][30]

Развивающиеся арабские версии

В середине ХХ века ученый Набиа Эбботт нашел документ с несколькими строками арабского произведения с заголовком Книга сказки тысячи ночей, датируемые 9 веком. Это самый ранний из сохранившихся фрагментов Ночи.^[32] Первая ссылка на арабскую версию под полным названием Тысяча и одна ночь появляется в Каире в 12 веке.^[33] Профессор Дуайт Рейнольдс описывает последующие преобразования арабской версии:

Некоторые из более ранних персидских сказаний, возможно, сохранились в арабской традиции, измененной таким образом, что арабские мусульманские имена и новые места были заменены доисламскими персидскими, но также ясно, что целые циклы арабских сказок в конечном итоге были добавлены в коллекцию и, по-видимому, заменил большинство персидских материалов. Один из таких циклов арабских сказок сосредоточен вокруг небольшой группы исторических деятелей Багдада 9-го века, включая халифа Харун ар-Рашид (умер в 809 г.), его визирь Джафар аль-Бармаки (ум. 803) и распутный поэт Абу Нувас (ум. ок. 813). Другой кластер — это совокупность рассказов из позднесредневекового Каира, в которых упоминаются лица и места, датируемые XIII и XIV веками.^[34]

Известны две основные арабские рукописные традиции Ночей: сирийская и египетская. Сирийская традиция представлена ​​в первую очередь самой ранней обширной рукописью Ночисирийский манускрипт четырнадцатого или пятнадцатого века, ныне известный как Рукопись Галланда. Он и сохранившиеся копии намного короче и содержат меньше рассказов, чем египетская традиция. В печати он представлен так называемым Калькутта I (1814–1818) и в первую очередь «Лейденским изданием» (1984).^[35][36] Лейденское издание, подготовленное Мухсин Махди, единственный критическое издание из 1001 ночи на сегодняшний день,^[37] считается наиболее стилистически верным представлением средневековых арабских версий, доступных в настоящее время.^[35][36]

Тексты египетской традиции появляются позже и содержат гораздо больше рассказов гораздо более разнообразного содержания; гораздо большее количество изначально независимых сказок было включено в сборник на протяжении веков, большинство из них — после написания манускрипта Галланда,^[38]:32 и были включены еще в 18-19 веках, возможно, чтобы достичь одноименного числа в 1001 ночь.^{[домыслы? ]}

Все дошедшие до нас содержательные версии обоих редакций имеют небольшое общее ядро ​​сказок:^[39]

• Купец и джинн
• Рыбак и джинн
• Портер и три дамы
• Три яблока
• Нур ад-Дин Али и Шамс ад-Дин (и Бадр ад-Дин Хасан)
• Цикл Горбун
• Нур ад-Дин Али и Анис аль-Джалис
• Али ибн Баккар и Шамс ан-Нахар

Тексты сирийской редакции не содержат ничего, кроме этого. Спорный вопрос, какая из арабских редакций более «аутентична» и ближе к оригиналу: египетские редакции были изменены более широко и в последнее время, а такие ученые, как Мухсин Махди подозревали, что это было частично вызвано европейским спросом на «полную версию»; но похоже, что этот тип модификации был обычным явлением на протяжении всей истории коллекции, и к нему всегда добавлялись независимые сказки.^[38][40]

Печатные издания на арабском языке

Первое печатное издание на арабском языке Тысяча и одна ночь был опубликован в 1775 году. Он содержал египетскую версию Ночи известный как «ZER» (Зотенберг египтянин Рецензия ) и 200 сказок. Ни один экземпляр этого издания не сохранился, но он стал основой для издания Bulaq 1835 года, опубликованного правительством Египта.

В Ночи были напечатаны на арабском языке в двух томах в Калькутте Британская Ост-Индская компания в 1814-1818 гг. В каждом томе было по сто сказок.

Вскоре после этого прусский ученый Кристиан Максимилиан Хабихт сотрудничал с тунисским Мордехаем ибн ан-Наджаром, чтобы создать издание, содержащее 1001 ночь как в оригинальном арабском, так и в немецком переводе, первоначально в серии из восьми томов, опубликованных в Бреслау в 1825–1838 гг. Следующие четыре тома последовали в 1842–1843 годах. Помимо манускрипта Галланда, Хабихт и ан-Наджар использовали то, что они считали тунисским манускриптом, который позже был обнаружен ан-Наджаром как подделка.^[37]

И печать ZER, и издание Хабихта и ан-Наджара повлияли на следующее издание, четырехтомное издание, также из Калькутты (известное как Macnaghten или же Калькутта II версия). Утверждалось, что это основано на более древней египетской рукописи (которая так и не была найдена).

Большое недавнее издание, которое возвращается к Сирийский редакция, критическое издание, основанное на XIV или XV веках. Сирийский рукопись в Bibliothèque Nationale первоначально использовался Галландом.^[41] Это издание, известное как лейденский текст, было составлено на арабском языке Мухсин Махди (1984–1994).^[42] Махди утверждал, что эта версия является самой ранней из сохранившихся (мнение, которое в основном принято сегодня), и что она наиболее точно отражает «окончательный» связный текст, являющийся предком всех других, которые, по его мнению, существовали во время Мамлюк период (вид, что остается спорным).^[38][43][44] Тем не менее, даже ученые, отрицающие эту версию исключительного статуса «единственного настоящий Arabian Nights «признают, что это лучший источник оригинала стиль лингвистическая форма средневекового произведения.^[35][36]

В 1997 году появилось еще одно арабское издание, содержащее «Арабские ночи», транскрибированные с рукописи семнадцатого века на египетском диалекте арабского языка.^[45]

Современные переводы

Первая европейская версия (1704–1717 гг.) Была переведена на Французский к Антуан Галланд из арабского текста сирийской редакции и других источников. Это 12-томное произведение, Les Mille et une nuits, contes arabes traduits en français («Тысяча и одна ночь, арабские рассказы, переведенные на французский») включали рассказы, которых не было в оригинальной арабской рукописи. «Лампа Аладдина «, и «Али-Баба и сорок разбойников «(а также несколько других менее известных сказок) впервые появились в переводе Галланда и не могут быть найдены ни в одной из оригинальных рукописей. Он писал, что слышал их от христианского маронитского рассказчика. Ханна Диаб во время визита Диаба в Париж. Версия Галланда о Ночи был чрезвычайно популярен во всей Европе, и более поздние версии были выпущены издателем Галланда с использованием имени Галланда без его согласия.

Поскольку ученые искали предполагаемую «полную» и «первоначальную» форму Ночей, они, естественно, обратились к более объемным текстам египетской редакции, которые вскоре стали рассматриваться как «стандартная версия». Первые переводы такого рода, например, Эдвард Лейн (1840, 1859), были разбитый. Полный и полный переводы были выполнены, в первую очередь, Джон Пэйн, под заголовком Книга тысячи ночей и одной ночи (1882, девять томов), а затем Сэр Ричард Фрэнсис Бертон, озаглавленный Книга тысячи ночей и ночи (1885, десять томов) — последнее, по некоторым оценкам, частично основано на первом, что привело к обвинению в плагиат.^[46][47] С учетом сексуальный образы в исходных текстах (что Бертон подчеркнул еще больше, особенно добавив обширные сноски и приложения о восточных сексуальных нравах^[47]) и строгий Викторианский законы о непристойных материалах, оба этих перевода были напечатаны как частные издания только для подписчиков, а не опубликованы обычным способом. За оригинальными 10 томами Бертона последовали еще шесть (семь в Багдадском издании и, возможно, другие), озаглавленные Дополнительные ночи к тысяче ночей и ночи, которые были напечатаны между 1886 и 1888 годами. Однако его критиковали за «архаичный язык и экстравагантные идиомы» и «навязчивую ориентацию на сексуальность» (и даже назвали «эксцентричным» эго-поездка «и» сугубо личная переработка текста «).^[47]

Более поздние версии Ночи включать в себя Французский врач Дж. К. Мардрус, выпускался с 1898 по 1904 год. На английский язык его перевел Powys Mathers, и выпущен в 1923 году. Подобно текстам Пейна и Бертона, он основан на египетской редакции и сохраняет эротический материал, даже расширяя его, но подвергался критике за неточность.^[46]

Мухсин Махди Лейденское издание 1984 года, основанное на манускрипте Галланда, было переведено на английский язык Хусейном Хаддави (1990).^[48] Этот перевод получил высокую оценку как «очень удобочитаемый» и «настоятельно рекомендуется всем, кто хочет ощутить подлинный колорит этих сказок».^[44] Дополнительный второй том Арабские ночи переведенный Хаддави, составленный из популярных сказок нет присутствует в лейденском издании, вышло в 1995 году.^[49] Оба тома послужили основой для однотомного переиздания избранных рассказов переводов Хаддави.^[50]

В 2008 году издательство Penguin Classics опубликовало новый перевод на английский язык в трех томах. Его переводят Малькольм К. Лайонс и Урсула Лайонс с введением и аннотациями Роберта Ирвина. Это первый полный перевод издания Macnaghten или Calcutta II (египетская редакция) после Бертона. В дополнение к стандартному тексту «1001 ночи» он содержит так называемые «сиротские рассказы» Аладдин и Али-Баба а также альтернативное окончание Седьмое путешествие Синдбад из Антуан Галланд Исконно французский. Как отмечает сам переводчик в своем предисловии к трем томам, «[] не было сделано никаких попыток наложить на перевод изменения, которые потребуются для« исправления »… наслоений, … повторений, непоследовательностей и путаницы. которые отмечают настоящий текст », и произведение является« представлением того, что в первую очередь является устной литературой, обращающейся к уху, а не к глазу ».^[51] Перевод Lyons включает в себя всю поэзию (простой прозаический парафраз), но не пытается воспроизвести на английском языке внутреннюю рифму некоторых прозаических фрагментов оригинального арабского языка. Более того, он несколько обтекает и имеет разрезы. В этом смысле это не полный перевод, как утверждается.

График

Ученые составили хронологию истории публикации Ночи:^[52][53][54]

• Один из старейших фрагментов арабской рукописи из Сирии (несколько рукописных страниц) начала 9 века. Обнаруженный ученым Набией Эбботт в 1948 году, он носит название Китаб Хадис Альф Лейла («Книга сказки тысячи ночей») и первые несколько строк книги, в которых Диназад просит Ширазад (Шахерезада) рассказать свои истории.^[34]
• 10 век: Упоминание о Хезар Афсан в Ибн ан-Надим «Фихрист» (Каталог книг) в Багдад. Он приписывает доисламское Сасанидский Персидское происхождение коллекции и отсылает к рамочной истории Шахерезады, рассказывающей истории более тысячи ночей, чтобы спасти свою жизнь.^[24]
• 10 век: ссылка на Тысяча ночей, арабский перевод персидского Хезар Афсан («Тысяча историй»), в Мурудж аль-Дахаб (Золотые луга ) к Аль-Масуди.^[25]
• XII век: документ из Каир относится к еврейскому книготорговцу, одолжившему копию Тысяча и одна ночь (это первое появление окончательной формы названия).^[33]
• 14 век: Существующая сирийская рукопись в Национальная библиотека Франции в Париже (содержит около 300 сказок).^[41]
• 1704: Антуан Галланд французский перевод — первая европейская версия Ночи. Более поздние тома были представлены с использованием имени Галланда, хотя рассказы были написаны неизвестными людьми по просьбе издателя, желающего извлечь выгоду из популярности сборника.
• c. 1706 — ок. 1721: в Европе появляется анонимно переведенная версия на английском языке, получившая название «12-томный»Grub Street «версия. Это называется Развлечения арабских ночей— первое известное использование общеанглийского названия произведения.^[55]
• 1768: первый Польский перевод, 12 томов. Основываясь, как и многие европейцы на Французский перевод.
• 1775: египетская версия Ночи называется «ZER» (Герман Зотенберг «Египетская рецензия») с 200 сказками (сохранившихся изданий не существует).
• 1804–1806, 1825: австрийский полиглот и востоковед. Джозеф фон Хаммер-Пургшталл (1774–1856) переводит впоследствии утерянную рукопись на французский язык между 1804 и 1806 годами. Его французский перевод, который был частично сокращен и включал «сиротские рассказы» Галланда, был утерян, но его перевод на немецкий язык, опубликованный в 1825 году, сохранился до сих пор.^[56]
• 1814: Калькутта I, самая ранняя из существующих арабских печатных версий, публикуется Британская Ост-Индская компания. Второй том был выпущен в 1818 году. В каждом было по 100 сказок.
• 1811: Джонатан Скотт (1754–1829), англичанин, изучавший арабский и персидский языки в Индии, выпускает английский перевод, в основном основанный на французской версии Галланда, дополненный другими источниками. Роберт Ирвин называет это «первым литературным переводом на английский язык», в отличие от более ранних переводов с французского, сделанных »Grub Street хаки «.^[57]
• Начало 19 века: Современный персидский переводы текста делаются, по-разному под заголовком Альф Лейле ва Лейле, Хезар-о йек шхаб (هزار و یک شب), или, в искаженном арабском, Альф аль-Лейл. Одна из ранних сохранившихся версий проиллюстрирована Сани ол Молк (1814–1866) для Мохаммад Шах Каджар.^[58]
• 1825–1838: издание Breslau / Habicht опубликовано в арабский в 8 томах. Кристиан Максимилиан Хабихт (родился в Бреслау, Королевство Пруссия, 1775) в сотрудничестве с тунисцем Мордехаем ибн ан-Наджар создал это издание, содержащее 1001 ночь. В дополнение к манускрипту Галланда они использовали то, что они считали тунисским манускриптом, который позже был обнаружен как подделка ан-Наджаром.^[37] Использование версий Ночи, сказки из ан-Наджара и другие истории неизвестного происхождения. Хабихт опубликовал свою версию на арабском и Немецкий.
• 1842–1843: Четыре дополнительных тома Хабихта.
• 1835: версия Bulaq: эти два тома, напечатанные египетским правительством, являются самой старой печатной (издательской) версией Ночи на арабском языке неевропейцем. Это в первую очередь перепечатка текста ZER.
• 1839–1842: Опубликована Калькутта II (4 тома). Он утверждает, что основан на более древней египетской рукописи (которая так и не была найдена). Эта версия содержит много элементов и рассказов из издания Habicht.
• 1838: Версия Торренса на английском языке.
• 1838–1840: Эдвард Уильям Лейн издает перевод на английский язык. Известен тем, что в нем не содержалось содержание, которое Лейн считал аморальным, и антропологический заметки об арабских обычаях Лейна.
• 1882–1884: Джон Пэйн публикует английскую версию, полностью переведенную из Калькутты II, добавляя некоторые сказки из Калькутты I и Бреслау.
• 1885–1888: Сэр Ричард Фрэнсис Бертон издает английский перевод из нескольких источников (в основном те же, что и у Payne^[46]). Его версия подчеркнула сексуальность рассказов. по отношению к Переулок разбитый перевод.
• 1889–1904: Ж. К. Мардрю издает французскую версию, используя издания Bulaq и Calcutta II.
• 1973: Первый Польский перевод основан на издании на языке оригинала, но сжат с 12 томов до 9, PIW.
• 1984: Мухсин Махди издает арабское издание, основанное на самой старой сохранившейся арабской рукописи (на основе самой старой сохранившейся сирийской рукописи, которая в настоящее время хранится в Национальной библиотеке).
• 1986–1987: французский перевод арабиста Рене Р. Хавам
• 1990: Хусейн Хаддави публикует английский перевод Махди.
• 2008: перевод «Новой классики пингвинов» (в трех томах) Малькольма Лайонса и Урсулы Лайонс издания «Калькутта II»

Литературные темы и приемы

В Тысяча и одна ночь и различные сказки в нем используют множество инновационных литературные техники, на которые рассказчики сказок полагаются для усиления драматизма, напряжения или других эмоций.^[59] Некоторые из них относятся к более ранним Персидский, Индийский и Арабская литература, в то время как другие были оригинальными для Тысяча и одна ночь.

История кадра

В Тысяча и одна ночь использует ранний пример история кадра, или же обрамляющее устройство: характер Шахерезада рассказывает набор сказок (чаще всего сказки ) султану Шахрияр в течение многих ночей. Многие сказки Шахерезады сами по себе являются рамочными историями, например Сказка о Синдбаде-моряке и Синдбаде-ландсмане, представляющий собой сборник приключений, связанных с Синдбадом-моряком и Синдбадом-ландсманом.

Встроенное повествование

Еще одна техника, представленная в Тысяча и одна ночь является одним из первых примеров «история в рассказе «, или же встроенное повествование техника: это можно проследить до более ранних персидских и индийских традиций повествования, в первую очередь Панчатантра древних Санскритская литература. В Ночиоднако улучшил Панчатантра несколькими способами, особенно в том, как рассказывается. в Панчатантра, истории представлены как дидактический аналогии с фреймовым рассказом, относящимся к этим рассказам, с вариантами фразы «Если ты не будешь осторожен, то, что случилось с вшей и блохой, случится с тобой». в Ночи, эта дидактическая структура является наименее распространенным способом представления истории: вместо этого история чаще всего вводится тонкими средствами, особенно как ответ на вопросы, поднятые в предыдущем рассказе.^[60]

Общая история рассказана неизвестным рассказчиком, и в этом повествовании истории рассказываются Шахерезада. В большинстве повествований Шахерезады также есть рассказанные истории, и даже в некоторых из них есть некоторые другие истории.^[61] Это особенно верно в случае «Синдбад-моряк «история, рассказанная Шахерезадой в Тысяча и одна ночь. В самой истории «Синдбад-Моряк» главный герой Синдбад-Моряк рассказывает истории своих семи путешествий к Синдбаду-носильщику. Устройство также очень эффективно используется в рассказах, таких как «Три яблока » и «Семь визирей «. В еще одной сказке, которую повествует Шахерезада»,Рыбак и джинны «,» Сказка о Вазире и мудреце » Дубань В нем рассказывается еще три сказки.

Драматическая визуализация

Драматическая визуализация — это «представление объекта или персонажа с обилием описательных деталей или миметическая визуализация жестов и диалогов таким образом, чтобы сделать данную сцену« визуальной »или образно представленной аудитории». Этот прием используется в нескольких сказках о Тысяча и одна ночь;^[62] Примером этого является сказка о «Три яблока » (видеть Элементы криминальной фантастики ниже).

Судьба и судьба

Обычный тема во многих Арабские ночи сказки судьба и судьба. Итальянский кинорежиссер Пьер Паоло Пазолини наблюдаемый:^[63]

каждая сказка в Тысяча и одна ночь начинается с «видимости судьбы», которая проявляется через аномалию, и одна аномалия всегда порождает другую. Так создается цепочка аномалий. И чем логичнее, крепче, важнее эта цепочка, тем красивее сказка. Под «красивым» я подразумеваю жизнерадостный, захватывающий и волнующий. Цепочка аномалий всегда стремится вернуться к нормальной жизни. Конец каждой сказки в Тысяча и одна ночь состоит в «исчезновении» судьбы, которое возвращается к сонливость повседневной жизни … Главный герой рассказов — это сама судьба.

Хотя и невидимая, судьба может считаться главным персонажем в Тысяча и одна ночь.^[64] Сюжетные приемы, часто используемые для представления этой темы: совпадение,^[65] обратная причинность, а самоисполняющееся пророчество (см. раздел «Предзнаменования» ниже).

Предзнаменование

Ранние примеры предзнаменование техника повторяющееся обозначение, ныне известный как «пистолет Чехова», встречаются в Тысяча и одна ночь, который содержит «повторяющиеся ссылки на некоторый персонаж или объект, который кажется незначительным при первом упоминании, но который снова появляется позже, чтобы внезапно вторгнуться в повествование».^[66] Яркий пример — сказка «Три яблока» (см. Элементы криминальной фантастики ниже).

Еще одна техника раннего предзнаменования: формальное моделирование, «организация событий, действий и жестов, которые составляют повествование и придают форму рассказу; если все сделано правильно, формальное построение паттернов дает зрителям удовольствие различать и предвидеть структуру сюжета по мере его развития». Этот метод также встречается в Тысяча и одна ночь.^[62]

Самоисполняющееся пророчество

Несколько сказок в Тысяча и одна ночь использовать самоисполняющееся пророчество как особая форма литературного пролепсиса, чтобы предсказать то, что должно произойти. Этот литературный прием восходит к истории Кришна в древности Санскритская литература, и Эдип или смерть Геракл в пьесах Софокл. Разновидностью этого устройства является самореализующаяся мечта, которую можно найти в Арабская литература (или мечты о Джозеф и его конфликты с братьями, в Еврейская библия ).

Ярким примером является «Разрушенный человек, который снова стал богатым во сне», в котором мужчине во сне велят покинуть родной город Багдад и поехать в Каир, где он обнаружит местонахождение какого-то спрятанного сокровища. Мужчина едет туда и переживает несчастье, попадает в тюрьму, где рассказывает свой сон офицеру полиции. Офицер высмеивает идею дурных снов и рассказывает главному герою, что ему самому приснился дом с внутренним двором и фонтаном в Багдаде, где под фонтаном зарыты сокровища. Мужчина признает это место своим собственным домом, и после выхода из тюрьмы он возвращается домой и выкапывает сокровище. Другими словами, зловещий сон не только предсказал будущее, но именно сон стал причиной того, что предсказание сбылось. Вариант этой истории позже появляется в Английский фольклор как «Торговец из Swaffham » и Пауло Коэльо «s»Алхимик «; Хорхе Луис Борхес сборник рассказов Всеобщая история бесчестия представил его перевод этой конкретной истории на испанский язык, как «История двух мечтателей».^[67]

«Повесть об Аттафе» изображает еще один вариант самоисполняющегося пророчества, согласно которому Харун ар-Рашид обращается к своей библиотеке ( Дом Мудрости ), читает случайную книгу, «падает до смеха и плача и отпускает верующих визирь Джафар ибн Яхья с глаз долой. Взволнованный и расстроенный Джафар бежит из Багдада и погружается в серию приключений в Дамаск с участием Аттафа и женщины, на которой Аттаф в конце концов женится «. Вернувшись в Багдад, Джаафар читает ту же книгу, которая заставила Харуна смеяться и плакать, и обнаруживает, что в ней описываются его собственные приключения с Аттафом. Другими словами, это были приключения Харуна. чтение книги, которая спровоцировала приключения, описанные в книге. Это ранний пример обратная причинность.^[68] Ближе к концу рассказа Аттаф приговаривается к смертной казни за преступление, которого он не совершал, но Харун, зная правду из прочитанного в книге, предотвращает это и освобождает Аттафа из тюрьмы. В 12 веке эта сказка была переведен на латынь к Петрус Альфонси и включен в его Disciplina Clericalis,^[69] наряду с «Синдибад «цикл рассказов.^[70] В XIV веке версия «Повести об Аттафе» также появляется в Gesta Romanorum и Джованни Боккаччо с Декамерон.^[69]

Репетиция

Leitwortstil является «целеустремленным репетиция слов «в данном литературном произведении» обычно выражает мотив или же тема важно для данной истории ». Это устройство встречается в Тысяча и одна ночь, который связывает несколько сказок в цикл рассказов. Рассказчики сказок полагались на эту технику, «чтобы сформировать составные части их циклов рассказов в единое целое».^[59]

Другой метод, используемый в Тысяча и одна ночь является тематическое оформление, который:

[Т] он распространение повторяющихся тематических концепций и моралистических мотивы среди различных инцидентов и рамок рассказа. В искусно составленном рассказе тематические паттерны могут быть организованы таким образом, чтобы подчеркнуть объединяющий аргумент или важную идею, которые являются общими для разрозненных событий и разрозненных фреймов.^[62]

Несколько разных вариантов «Золушка «история, которая берет свое начало в египетской истории Родопис появляются в Тысяча и одна ночь, including «The Second Shaykh’s Story», «The Eldest Lady’s Tale» and «Abdallah ibn Fadil and His Brothers», all dealing with the theme of a younger sibling harassed by two jealous elders. In some of these, the siblings are female, while in others they are male. One of the tales, «Judar and His Brethren», departs from the happy endings of previous variants and reworks the plot to give it a трагедия ending instead, with the younger brother being poisoned by his elder brothers.^[71]

Sexual humour

В Ночи contain many examples of sexual humour. Some of this borders on сатира, as in the tale called «Ali with the Large Member» which pokes fun at obsession with penis size.^[72][73]

Ненадежный рассказчик

The literary device of the ненадежный рассказчик was used in several fictional medieval Арабские сказки из Тысяча и одна ночь. In one tale, «The Seven Viziers» (also known as «Craft and Malice of Women or The Tale of the King, His Son, His Concubine and the Seven Wazirs»), a куртизанка обвиняет королевского сына в нападении на нее, хотя на самом деле она не смогла соблазнить его (вдохновленная Коранический /Библейский история Юсуф /Джозеф ). Семь визири attempt to save his life by narrating seven stories to prove the unreliability of women, and the courtesan responds by narrating a story to prove the unreliability of viziers.^[74] The unreliable narrator device is also used to generate неизвестность in «The Three Apples» and юмор in «The Hunchback’s Tale» (see Crime fiction elements ниже).

Жанровые элементы

Криминальная фантастика

Пример тайна убийства^[75] и тревожный триллер genres in the collection, with multiple сюжетные повороты^[76] и детектив элементы^[77] был «Три яблока «, также известный как Hikayat al-sabiyya ‘l-maqtula (‘The Tale of the Murdered Young Woman’).^[78]

In this tale, Харун ар-Рашид comes to possess a chest, which, when opened, contains the body of a young woman. Harun gives his vizier, Ja’far, three days to find the culprit or be executed. At the end of three days, when Ja’far is about to be executed for his failure, two men come forward, both claiming to be the murderer. As they tell their story it transpires that, although the younger of them, the woman’s husband, was responsible for her death, some of the blame attaches to a slave, who had taken one of the apples mentioned in the title and caused the woman’s murder.

Harun then gives Ja’far three more days to find the guilty slave. When he yet again fails to find the culprit, and bids his family goodbye before his execution, he discovers by chance his daughter has the apple, which she obtained from Ja’far’s own slave, Rayhan. Thus the mystery is solved.

Другой Ночи tale with криминальная фантастика elements was «The Hunchback’s Tale» story cycle which, unlike «The Three Apples», was more of a тревожный комедия и судебная драма rather than a murder mystery or detective fiction. The story is set in a fictional China and begins with a hunchback, the emperor’s favourite комик, being invited to dinner by a портной пара. The hunchback accidentally chokes on his food from laughing too hard and the couple, fearful that the emperor will be furious, take his body to a Jewish doctor с клиника and leave him there. This leads to the next tale in the cycle, the «Tale of the Jewish Doctor», where the doctor accidentally trips over the hunchback’s body, falls down the stairs with him, and finds him dead, leading him to believe that the fall had killed him. The doctor then dumps his body down a chimney, and this leads to yet another tale in the cycle, which continues with twelve tales in total, leading to all the people involved in this incident finding themselves in a зал суда, all making different claims over how the hunchback had died.^[79] Crime fiction elements are also present near the end of «The Tale of Attaf» (see Предзнаменование над).

Фантастика ужасов

Преследующий используется как plot device в готическая фантастика и фантастика ужасов, as well as modern паранормальная фантастика. Legends about дома с привидениями have long appeared in literature. В частности, Арабские ночи tale of «Ali the Cairene and the Haunted House in Baghdad» revolves around a house haunted by джинн.^[80] В Ночи is almost certainly the earliest surviving literature that mentions упыри, and many of the stories in that collection involve or reference ghouls. A prime example is the story The History of Gherib and His Brother Agib (из Ночи т. 6), in which Gherib, an outcast prince, fights off a family of ravenous Ghouls and then enslaves them and converts them to ислам.^[81]

Horror fiction elements are also found in «The City of Brass» tale, which revolves around a город-призрак.^[82]

The horrific nature of Шахерезада ‘s situation is magnified in Стивен Кинг с Страдания, in which the protagonist is forced to write a novel to keep his captor from torturing and killing him. Влияние Ночи on modern horror fiction is certainly discernible in the work of Х. П. Лавкрафт. As a child, he was fascinated by the adventures recounted in the book, and he attributes some of his creations to his love of the 1001 ночь.^[83]

Fantasy and science fiction

Several stories within the Тысяча и одна ночь feature early научная фантастика элементы. One example is «The Adventures of Bulukiya», where the главный герой Bulukiya’s quest for the трава бессмертия leads him to explore the seas, journey to рай и чтобы Ад, and travel across the космос to different worlds much larger than his own world, anticipating elements of галактический science fiction;^[84] along the way, he encounters societies of джинн,^[85] русалки, talking змеи, talking trees, and other forms of life.^[84] In «Abu al-Husn and His Slave-Girl Tawaddud», the heroine Tawaddud gives an impromptu лекция on the mansions of the Луна, and the benevolent and sinister aspects of the planets.^[86]

В другой 1001 ночь tale, «Abdullah the Fisherman and Abdullah the Merman», the protagonist Abdullah the Fisherman gains the ability to breathe underwater and discovers an underwater society that is portrayed as an inverted reflection of society on land, in that the underwater society follows a form of первобытный коммунизм где нет таких понятий, как деньги и одежда. Другой Арабские ночи tales also depict Amazon societies dominated by women, lost ancient technologies, advanced ancient civilizations that went astray, and catastrophes which overwhelmed them.^[87] «The City of Brass» features a group of travellers on an археологический экспедиция^[88] через Сахара to find an ancient lost city and attempt to recover a brass vessel that Соломон once used to trap a джинны,^[89] and, along the way, encounter a мумифицированный Королева, окаменел жители,^[90] lifelike гуманоидные роботы и автоматы, seductive марионетки dancing without strings,^[91] and a brass horseman робот who directs the party towards the ancient city,^[92] which has now become a город-призрак.^[82] The «Third Qalandar’s Tale» also features a robot in the form of an uncanny boatman.^[92]

Поэзия

There is an abundance of Арабская поэзия в Тысяча и одна ночь. It is often deployed by stories’ narrators to provide detailed descriptions, usually of the beauty of characters. Characters also occasionally quote or speak in verse in certain settings. The uses include but are not limited to:

• Giving advice, warning, and solutions.
• Praising God, royalties and those in power.
• Pleading for mercy and forgiveness.
• Lamenting wrong decisions or bad luck.
• Providing riddles, laying questions, challenges.
• Criticizing elements of life, wondering.
• Expressing feelings to others or one’s self: happiness, sadness, anxiety, surprise, anger.

In a typical example, expressing feelings of happiness to oneself from Night 203, Prince Qamar Al-Zaman, standing outside the castle, wants to inform Queen Bodour of his arrival.^[93] He wraps his ring in a paper and hands it to the servant who delivers it to the Queen. When she opens it and sees the ring, joy conquers her, and out of happiness she chants this poem:^[94]

وَلَقـدْ نَدِمْـتُ عَلى تَفَرُّقِ شَمْــلِنا دَهْـرَاً وّفاضَ الدَّمْـعُ مِنْ أَجْفـاني وَنَـذَرْتُ إِنْ عـادَ الزَّمـانُ يَلُمـُّـنا لا عُــدْتُ أَذْكُــرُ فُرْقًــةً بِلِســاني هَجَــمَ السُّــرورُ عَلَــيَّ حَتَّـى أَنَّهُ مِـنْ فَــرَطِ مـا سَــرَّني أَبْكــــاني يا عَيْـنُ صـارَ الدَّمْـعُ مِنْكِ سِجْيَةً تَبْكيــنَ مِـنْ فَـــرَحٍ وَأَحْزانـــــي

Wa-laqad nadimtu ‘alá tafarruqi shamlinā Dahran wa-fāḍa ad-dam’u min ajfānī Wa-nadhartu in ‘āda az-zamānu yalumanā la ‘udtu adhkuru furqatan bilisānī Hajama as-sarūru ‘alayya ḥattá annahu min faraṭi mā sarranī abkānī Yā ‘aynu ṣāra ad-dam’u minki sijyatan tabkīna min faraḥin wa-‘aḥzānī

Переводы:

And I have regretted the separation of our companionship An eon, and tears flooded my eyes And I’ve sworn if time brought us back together I’ll never utter any separation with my tongue Joy conquered me to the point of which it made me happy that I cried Oh eye, the tears out of you became a principle You cry out of joy and out of sadness

Long, long have I bewailed the sev’rance of our loves, With tears that from my lids streamed down like burning rain And vowed that, if the days deign reunite us two, My lips should never speak of severance again: Joy hath o’erwhelmed me so that, for the very stress Of that which gladdens me to weeping I am fain. Tears are become to you a habit, O my eyes, So that ye weep as well for gladness as for pain.

—Literal translation

—Burton’s verse translation

In world culture

Влияние версий Ночи по мировой литературе огромен. Писатели столь же разные, как Генри Филдинг к Нагиб Махфуз have alluded to the collection by name in their own works. Другие писатели, на которых Ночи включают Джон Барт, Хорхе Луис Борхес, Салман Рушди, Орхан Памук, Гете, Вальтер Скотт, Теккерей, Уилки Коллинз, Элизабет Гаскелл, Нодье, Флобер, Марсель Швоб, Стендаль, Дюма, Жерар де Нерваль, Гобино, Пушкин, Толстого, Hofmannsthal, Конан Дойл, В. Б. Йейтс, Х. Г. Уэллс, Кавафи, Кальвино, Жорж Перек, Х. П. Лавкрафт, Марсель Пруст, А. С. Биатт и Анджела Картер.^[95]

Различные персонажи из этого эпоса сами стали культурными иконами в западной культуре, например Аладдин, Синдбад и Али-Баба. Part of its popularity may have sprung from improved standards of historical and geographical knowledge. The marvelous beings and events typical of fairy tales seem less incredible if they are set further «long ago» or farther «far away»; this process culminates in the фантастический мир имея слабую связь, если таковая имеется, с реальным временем и местом. Несколько элементов из Арабская мифология теперь распространены в современном фантазия, Такие как genies, bahamuts, волшебные ковры, magic lamps, etc. When Л. Франк Баум предложил написать современную сказку, которая изгнала бы стереотипные элементы, он включил джинна, а также гнома и фею в качестве стереотипов.^[96]

В 1982 г. Международный астрономический союз (IAU) began naming features on Сатурн луна Энцелад after characters and places in Бертон ‘s translation^[97] because «its surface is so strange and mysterious that it was given the Арабские ночи as a name bank, linking fantasy landscape with a literary fantasy.»^[98]

In Arab culture

There is little evidence that the Ночи was particularly treasured in the Arab world. It is rarely mentioned in lists of popular literature and few pre-18th-century manuscripts of the collection exist.^[99] Fiction had a low cultural status among Medieval Arabs compared with poetry, and the tales were dismissed as khurafa (improbable fantasies fit only for entertaining women and children). According to Robert Irwin, «Even today, with the exception of certain writers and academics, the Ночи is regarded with disdain in the Arabic world. Its stories are regularly denounced as vulgar, improbable, childish and, above all, badly written.»^[100]

Тем не менее Ночи have proved an inspiration to some modern Egyptian writers, such as Тауфик аль-Хаким (автор Символист играть в Shahrazad, 1934), Таха Хусейн (Scheherazade’s Dreams, 1943)^[101] и Нагиб Махфуз (Арабские ночи и дни, 1979). Идрис Шах finds the Abjad numerical equivalent of the Arabic title, alf layla wa layla, in the Arabic phrase umm el quissa, meaning «mother of records.» He goes on to state that many of the stories «are encoded Суфий teaching stories, descriptions of psychological processes, or enciphered lore of one kind or another.»^[102]

On a more popular level, film and TV adaptations based on stories like Sinbad and Aladdin enjoyed long lasting popularity in Arabic speaking countries.

Early European literature

Although the first known translation into a European language only appeared in 1704, it is possible that the Ночи began exerting its influence on Western culture much earlier. Christian writers in Medieval Spain translated many works from Arabic, mainly philosophy and mathematics, but also Arab fiction, as is evidenced by Хуан Мануэль ‘s story collection El Conde Lucanor и Ramón Llull с The Book of Beasts.^[103]

Knowledge of the work, direct or indirect, apparently spread beyond Spain. Themes and motifs with parallels in the Ночи находятся в Чосер с Кентерберийские рассказы (в The Squire’s Tale the hero travels on a flying brass horse) and Боккаччо с Декамерон. Echoes in Джованни Серкамби с Роман и Ариосто с Орландо Фуриозо suggest that the story of Shahriyar and Shahzaman was also known.^[104] Evidence also appears to show that the stories had spread to the Балканы и перевод Ночи в румынский existed by the 17th century, itself based on a Greek version of the collection.^[105]

Western literature (18th century onwards)

Galland translations (1700s)

The modern fame of the Ночи derives from the first known European translation by Антуан Галланд, which appeared in 1704. According to Роберт Ирвин, Galland «played so large a part in discovering the tales, in popularizing them in Europe and in shaping what would come to be regarded as the canonical collection that, at some risk of hyperbole and paradox, he has been called the real author of the Ночи.»^[106]

The immediate success of Galland’s version with the French public may have been because it coincided with the vogue for contes de fées (‘fairy stories’). This fashion began with the publication of Madame d’Aulnoy с Histoire d’Hypolite in 1690. D’Aulnoy’s book has a remarkably similar structure to the Ночи, with the tales told by a female narrator. Успех Ночи spread across Europe and by the end of the century there were translations of Galland into English, German, Italian, Dutch, Danish, Russian, Flemish and Yiddish.^[107]

Galland’s version provoked a spate of pseudo-Oriental imitations. At the same time, some French writers began to parody the style and concoct far-fetched stories in superficially Oriental settings. Эти насмешливый pastiches include Энтони Гамильтон с Les quatre Facardins (1730), Crébillon с Le sopha (1742) и Дидро с Les bijoux indiscrets (1748 г.). They often contained veiled allusions to contemporary French society. Самый известный пример — Вольтер с Задиг (1748), an attack on religious bigotry set against a vague pre-Islamic Middle Eastern background.^[108] The English versions of the «Oriental Tale» generally contained a heavy moralising element,^[109] with the notable exception of Уильям Бекфорд ‘s fantasy Ватек (1786), which had a decisive influence on the development of the Готический роман. The Polish nobleman Ян Потоцкий роман Манускрипт Сарагосы (begun 1797) owes a deep debt to the Ночи with its Oriental flavour and labyrinthine series of embedded tales.^[110]

The work was included on a price-list of books on theology, history, and cartography, which was sent by the Scottish bookseller Эндрю Миллар (then an apprentice) to a Пресвитерианский министр. This is illustrative of the title’s widespread popularity and availability in the 1720s.^[111]

1800s–1900s

В Ночи continued to be a favourite book of many British authors of the Romantic and Victorian eras. В соответствии с А. С. Биатт, «In British Romantic poetry the Arabian Nights stood for the wonderful against the mundane, the imaginative against the prosaically and reductively rational.»^[112] In their autobiographical writings, both Кольридж и de Quincey refer to nightmares the book had caused them when young. Вордсворт и Теннисон also wrote about their childhood reading of the tales in their poetry.^[113] Чарльз Диккенс was another enthusiast and the atmosphere of the Ночи pervades the opening of his last novel Тайна Эдвина Друда (1870).^[114]

Several writers have attempted to add a thousand and second tale,^[115] включая Теофиль Готье (La mille deuxième nuit, 1842)^[101] и Джозеф Рот (Die Geschichte von der 1002 Nacht, 1939).^[115] Эдгар Аллан По wrote «Тысяча вторая сказка о Шахерезаде » (1845), a short story depicting the eighth and final voyage of Синдбад-моряк, along with the various mysteries Sinbad and his crew encounter; the anomalies are then described as footnotes to the story. While the king is uncertain—except in the case of the elephants carrying the world on the back of the turtle—that these mysteries are real, they are actual modern events that occurred in various places during, or before, Poe’s lifetime. The story ends with the king in such disgust at the tale Scheherazade has just woven, that he has her executed the very next day.

Another important literary figure, the Ирландский поэт В. Б. Йейтс was also fascinated by the Arabian Nights, when he wrote in his prose book, Видение an autobiographical poem, titled The Gift of Харун Ар-Рашид,^[116] in relation to his joint experiments with his wife Джорджи Хайд-Лиз, с Automatic writing. The automatic writing, is a technique used by many occultists in order to discern messages from the subconscious mind or from other spiritual beings, when the hand moves a pencil or a pen, writing only on a simple sheet of paper and when the person’s eyes are shut. Also, the gifted and talented wife, is playing in Yeats’s poem as «a gift» herself, given only allegedly by the caliph to the Christian and Byzantine philosopher Qusta Ibn Luqa, who acts in the poem as a personification of W. B. Yeats. In July 1934 he was asked by Louis Lambert, while in a tour in the United States, which six books satisfied him most. The list that he gave placed the Arabian Nights, secondary only to William Shakespeare’s works.^[117]

Modern authors influenced by the Ночи включают Джеймс Джойс, Марсель Пруст, Хорхе Луис Борхес и Джон Барт.

Кино и телевидение

Главная страница: Category:Films based on One Thousand and One Nights

Истории из Тысяча и одна ночь have been popular subjects for films, beginning with Жорж Мельес ‘ Le Palais des Mille et une nuits (1905).

The critic Robert Irwin singles out the two versions of Вор Багдада (Версия 1924 г. directed by Raoul Walsh; 1940 version produced by Alexander Korda) and Пьер Паоло Пазолини с Il fiore delle Mille e una notte (1974) as ranking «high among the masterpieces of world cinema.»^[118] Michael James Lundell calls Il fiore «the most faithful adaptation, in its emphasis on sexuality, of The 1001 Nights in its oldest form.»^[119]

УПА, an American animation studio, produced an animated feature version of 1001 арабская ночь (1959), featuring the cartoon character Г-н Магу.^[120]

The 1949 animated film The Singing Princess, another movie produced in Italy, is inspired by The Arabian Nights. The animated feature film, Тысяча и одна арабская ночь (1969), produced in Япония и направлен Осаму Тэдзука and Eichii Yamamoto, featured психоделический imagery and sounds, and erotic material intended for adults.^[121]

Алиф Лайла (Арабские ночи), a 1993–1997 Indian TV series based on the stories from Тысяча и одна ночь произведено Sagar Entertainment Ltd, starts with Scheherazade telling her stories to Shahryār, and contains both the well-known and the lesser-known stories from Тысяча и одна ночь.

Арабские ночи (2000), a two-part television mini-series adopted for BBC and ABC studios, starring Мили Авиталь, Дугрей Скотт, и Джон Легуизамо, и под руководством Стив Бэррон, is based on the translation by Сэр Ричард Фрэнсис Бертон.

Шабнам Резаи and Aly Jetha created, and the Vancouver-based Большой Плохой Бу Studios produced 1001 ночь (2011), an animated television series for children, which launched on Teletoon and airs in 80 countries around the world, including Discovery Kids Asia.^[122]

Арабские ночи (2015, in Portuguese: As Mil e uma Noites), a three-part film directed by Мигель Гомеш, основан на Тысяча и одна ночь.^[123]

Музыка

В Ночи вдохновил на создание многих музыкальных произведений, в том числе:

Классический

• Франсуа-Адриан Буальдье: Le Calife de Bagdad (1800)
• Карл Мария фон Вебер: Абу Хасан (1811)
• Луиджи Керубини: Али-Баба (1833)
• Роберт Шуман: Шахерезада (1848)
• Питер Корнелиус: Барбье фон Багдад (1858)
• Эрнест Рейер: Статуя Ла (1861)
• К. Ф. Э. Хорнеман (1840–1906), Аладдин (увертюра), 1864
• Николай Римский-Корсаков  : Шахерезада Соч. 35 (1888)^[124]
• Тигран Чухаджян (1837–1898), Земир (1891)
• Морис Равель (1875–1937), Шехеразада (1898)
• Ферручио Бузони: Концерт для фортепиано до мажор (1904)
• Анри Рабо: Маруф, сейвтье дю Кэр (1914)
• Карл Нильсен, Люкс «Аладдин» (1918–1919)
• Collegium musicum, Suita po tisic a jednej noci (1969)
• Фикрет Амиров: Арабские ночи (Балет, 1979)
• Эсекьель Виньяо, La Noche de las Noches (1990)
• Карл Дэвис, Аладдин (Балет, 1999)

Поп, рок и металл

• эпоха Возрождения: Шахерезада и другие истории (1975)
• Ледник: Не обещаю (Из альбома ‘Мера за меру ‘) (1986)
• Камелот, Ночи Аравии (Из альбома ‘Четвертое наследие ‘) (1999)
• Сара Брайтман, Гарем и Арабские ночи (Из альбома ‘Гарем (альбом) (2003)
• Ch! Pz, «1001 арабская ночь (песня) «(Из альбома Мир Ch! Pz ) (2006)
• Пожелание на ночь, Сахара (2007)
• Раскачать!!, Синдбад-моряк (2008)
• Эбни Парк (группа), Шахерезада (2013)

Музыкальный театр

• Тысяча и одна ночь (с Twisted: Нерассказанная история королевского визиря ) (2013)

Игры

Популярные современные игры с Арабские ночи тема включает принц Персии серии, Crash Bandicoot: Искаженный, Соник и секретные кольца, Дисней Аладдин, Приключения книжного червя, и стол для пинбола, Сказки арабских ночей.

Иллюстраторы

Многие художники иллюстрировали Арабские ночи, в том числе: Пьер-Клеман Марилье для Le Cabinet des Fées (1785–1789), Гюстав Доре, Леон Карре (Гранвиль, 1878 — Алжир, 1942), Роджер Блахон, Франсуаза Будиньон, Андре Дахан, Амато Соро, Альберт Робида, Альсид Теофиль Рободи и Марселино Труонг; Витторио Цекчин (Мурано, 1878 — Мурано, 1947) и Эмануэле Луццати; Немецкий Морган; Мохаммед Рачим (Алжир, 1896 — Алжир, 1975), Сани ол-Молк (1849–1856), Антон Пик и Эмре Орхун.

К известным иллюстраторам британских изданий относятся: Артур Бойд Хоутон, Джон Тенниел, Джон Эверетт Милле и Джордж Джон Пинвелл для «Иллюстрированных развлечений арабских ночей» Далзиэля, опубликованной в 1865 году; Уолтер Крейн для иллюстрированной книги Аладдина (1876 г.); Фрэнк Брэнгвин для издания 1896 г. переулок перевод; Альберту Летчфорду за издание перевода Бертона 1897 года; Эдмунд Дюлак для «Рассказов арабских ночей» (1907), «Принцесса Бадура» (1913) и Синдбад-моряк и другие сказки из арабских ночей (1914). Другие художники включают Джон Д. Баттен, (Сказки арабских ночей, 1893), Кей Нильсен, Эрик Фрейзер, Эррол ле Каин, Максфилд Пэрриш, У. Хит Робинсон и Артур Шик (1954).^[125]

Галерея

• 

  Султан

• 

  Тысяча и одна ночь книга.

• 

  Пятое путешествие Синдбада

• 

  Уильям Харви, Пятое морское путешествие Эс-Синдбад, 1838–40, ксилография

• 

  Уильям Харви, История двух принцев Эль-Амджада и Эль-Асада, 1838–40, ксилография

• 

  Фрэнк Брэнгвин, История Абон-Хасана Вага («Он очутился на царском ложе»), 1895–96, акварель, темпера, толстый картон.

• 

  Фрэнк Брэнгвин, История купца («Шехерезада, рассказывающая сказки»), 1895–96, акварель, темпера, картон.

• 

  Фрэнк Брэнгвин, История Ансаль-Ваджуодауда, розы в цвету («Дочь Визье сидела у решетчатого окна»), 1895–96, акварель, темпера, толстый картон.

• 

  Фрэнк Брэнгвин, История Гульнара («Купчиха обнажила лицо»), 1895–96, акварель, темпера, картон.

• 

  Фрэнк Брэнгвин, История Бедера Басима («После чего кукуруза стала колосистой»), 1895–96 гг., Акварель, темпера, картон.

• 

  Фрэнк Брэнгвин, История Абдаллы («Морской Абдалла сидел в воде у берега»), 1895–96, акварель, темпера, картон.

• 

  Фрэнк Брэнгвин, История Мухаммеда Али («Он сел с ними на плаву»), 1895–96, акварель, темпера, толстый картон.

• 

  Фрэнк Брэнгвин, История города латуни («Не перестали подниматься по той лестнице»), 1895–96 гг., Акварель, темпера, картон.

Смотрите также

• Арабская литература
• Хамзанама
• Список Тысяча и одна ночь символы
• Список рассказов из Книга тысячи и одной ночи (перевод Р. Ф. Бертон )
• Список работ, на которые оказали влияние Тысяча и одна ночь
• Персидская литература
• Шахнаме
• Истории о привидениях

Цитаты

Общие источники

• Роберт Ирвин Арабские ночи: спутник (Таурис Парк, 1994)
• Дэвид Пино Приемы рассказывания историй в арабские ночи (Brill Publishers, 1992).
• Ульрих Марцольф, Ричард ван Леувен, Хассан Вассуф,Энциклопедия арабских ночей (2004)
• Ульрих Марцольф (ред.) Читатель арабских ночей (Издательство Государственного университета Уэйна, 2006 г.)
• Дуайт Рейнольдс «Тысяча и одна ночь: история текста и его восприятие »в Кембриджская история арабской литературы Том 6. (КУБОК 2006)
• Ева Саллис Шахерезада в Зазеркалье: Метаморфоза тысячи и одной ночи (Рутледж, 1999),
• Яманака, Юрико и Нишио, Тецуо (ред.) Арабские ночи и ориентализм: взгляд с Востока и Запада (И. Б. Таурис, 2006) ISBN  1-85043-768-8
• Гл. Пеллат, «Альф Лейла Ва Лейла» в Encyclopdia Iranica. Доступ в Интернете июнь 2011 г. на [2]

дальнейшее чтение

• Где тысяча сказок? [Хезар Афсан Кожаст?] к Бахрам Бейзай, Рошангаран ва Мотале’ате Занан, 2012.
• Шовен, Виктор Шарль; Шнуррер, Кристиан Фридрих фон. Bibliographie des ouvrages arabes ou relatifs aux Arabes, publiés dans l’Europe chrétienne de 1810–1885. Líege H. Vaillant-Carmanne. 1892–1922.
• Эль-Шами, Хасан. «Мотивный указатель Альфа Лайлы Ва Лейла»: его значение для изучения культуры, общества, личности и трансмутации характера ». Журнал арабской литературы, т. 36, нет. 3. 2005. С. 235–268. JSTOR  4183550. По состоянию на 22 апреля 2020 г.
• Орта, Пауло Лемос, Marvelous Thieves: Тайные авторы арабских ночей (Кембридж, Массачусетс: Издательство Гарвардского университета, 2017).
• Кеннеди, Филип Ф. и Марина Уорнер, ред. Дети Шахерезады: Глобальные встречи с арабскими ночами. NYU Press, 2013. JSTOR  j.ctt9qfrpw.
• Марцольф, Ульрих, «Арабские ночи», в Энциклопедия ислама, 3-е изд. (Лейден: Brill, 2007–), Дои:10.1163 / 1573-3912_ei3_COM_0021
• Исламский контекст тысячи и одной ночи Мухсин Дж. аль-Мусави, Columbia University Press, 2009.
• Медсестра, Пол Макмайкл. Восточные мечты: как арабские ночи пришли в мир Viking Canada: 2010. Всеобщая популярная история «1001 ночи» с самых ранних дней до наших дней.
• Шах, Тахир, В арабских ночах: Поиск Марокко через его истории и рассказчиков. (Даблдэй, 2007).

внешняя ссылка

• Арабские ночи аудиокнига в общественном достоянии на LibriVox
• Тысяча ночей и ночь в нескольких классических переводах, в том числе неоткрытый перевод сэра Ричарда Фрэнсиса Бертона и перевод Джона Пейна с дополнительными материалами.
• 1001 ночь
• Развлечения арабских ночей, Выбрано и отредактировано Эндрю Лэнг, Longmans, Green and Co., 1918 (1898).
• Арабские ночи, Дискуссия BBC Radio 4 с Робертом Ирвином, Мариной Уорнер и Джерардом ван Гелдером (В наше время, 18 октября 2007 г.)

Сборник ближневосточных народных сказок

Тысяча и одна ночь

Кассим в пещере, автор Максфилд Пэрриш, 1909, из повести «Али-Баба и сорок разбойников «
Первоначальное название	لْفُ لَيْلَةٍ وَلَيْلَةٌ (арабский ). ʾAlf Laylah wa-Laylah
Язык	Арабский
Жанр	Рамочная история, Народные сказки
Действие происходит в	Средневековье
Текст	Тысяча и One Nights в Wikisource

Тысяча и одна ночь (арабский : لْفُ لَيْلَةٍ وَلَيْلَةٌ, ʾAlf Laylah wa-Laylah) — это собрание ближневосточных народных сказок, составленных на арабском языке в период Золотого века ислама. Он известен на английском языке как Arabian Nights из первого русскоязычного издания (ок. 1706–1721 гг.), Который получил название «Развлечения арабских ночей».

Работа собиралась на протяжении многих столетий различными авторами. преподаватели, переводчики и ученые из Западной Центральной и Южной Азии и Северной Африки. Сами сказки уходят своими корнями в древние и средневековые арабские, персидские, индийские, греческие, еврейские и турецкий фольклор и литература. В частности, многие сказки изначально были народными историями из эпох Аббасидов и мамлюков, в то время как другие, особенно рамочная история, скорее всего, взяты из персидского произведения пехлеви Хезар Афсан (персидский : هزار ااسان, букв. «Тысяча сказок»), который, в свою очередь, частично опирался на индийские элементы.

Все издания «Ночей» объединяет то, что начальная рамочная история правителя Шахрияра и его жены Шахерезада, а также обрамляющее устройство, включенное в сами сказки. Истории исходят из этого оригинального рассказа; некоторые заключены в рамки других сказок, а другие самодостаточны. В одних выпусках всего несколько сотен ночей, в других — 1001 и более. Основная часть текста написана в прозе, хотя стихи иногда используются для песен и загадок, а также для выражения повышенных эмоций. Большинство стихотворений представляют собой отдельные двустишия или четверостишие, хотя некоторые из них длиннее.

Некоторые из историй, обычно связанных с Арабскими ночами, в частности «Чудесная лампа Аладдина » и «Али-Баба и сорок разбойников » — не входили в коллекцию в коллекции в его оригинальных арабских версиях, но были добавлены в коллекцию Антуаном Галланом после того, как он услышал их от христианского маронита рассказчика Ханны Диаб во время посещения Диаба Париж. Другие рассказы, такие как «Семь плаваний Синдбада-мореплавателя », существовали самостоятельно до того, как были добавлены в сборник.

Содержание

• 1 Краткое содержание
• 2 История: версии и переводы
  • 2.1 Возможное индийское влияние
  • 2.2 Персидский прототип: Хезар Афсан
  • 2.3 Развитие арабских версий
  • 2.4 Печатные арабские издания
  • 2.5 Современные переводы
  • 2.6 Хронология
• 3 Литературные темы и техники
  • 3.1 Рамочная история
  • 3.2 Встроенное повествование
  • 3.3 Драматическая визуализация
  • 3.4 Судьба и судьба
  • 3.5 Предзнаменование
    • 3.5.1 Самоисполняющееся пророчество
  • 3.6 Повторение
  • 3.7 Сексуальный юмор
  • 3.8 Ненадежный рассказчик
  • 3.9 Жанровые элементы
    • 3.9.1 Криминальная фантастика
    • 3.9.2 Художественная фантастика
    • 3.9. 3 Фэнтези и научная фантастика
  • 3.10 Поэзия
• 4 В мировой культуре
  • 4.1 В арабской культуре
  • 4.2 Ранняя европейская литература
  • 4.3 Западная литература (начиная с XVIII века)
    • 4.3.1 Переводы Galland (1700-е годы)
    • 4.3.2 1800–1900-е
  • 4.4 Кино и телевидение
  • 4.5 Музыка
  • 4.6 Игры
  • 4.7 Иллюстраторы
• 5 Галерея
• 6 См. Также
• 7 Цитаты
• 8 Общие источники
• 9 Дальше eading
• 10 Внешние ссылки

Сводка

Шахерезада и Шахрияр Фердинанд Келлер, 1880

Основная история кадра касается Шахрияра (персидский : شهريار, из среднеперсидского : šahr-dār, «владелец царства»), которого рассказчик называет «сасанидским царем », Правящим в« Индии и Китае ». Шахрияр потрясен, узнав, жена его брата неверна; обнаружив, что неверность его собственной жены была еще более вопиющей, он убил ее. В своей горечи и печали он решает, что все женщины одинаковы. Шахрияр начинает выглядеть на несколько девственниц только для того, чтобы казнить каждое утро, прежде чем она появится шанс опозорить его. В конце визирь, долг которого обеспечивает их, больше не может найти дев. (персидский: شهْرزاد, Shahrazād, от среднеперсидского: شهر, čehr, ‘родословная’ + ازاد, āzād, ‘благородный’), дочь визиря, предлагает себя в качестве следующей невесты и ее отец неохотно соглашается. В ночь их свадьбы Шахерезада начинает рассказывать королю сказку, но не заканчивает их свадьбы. Король, которому любопытно, чем закончится история, вынужден отложить казнь, чтобы услышать заключение. На следующую ночь, как только она заканчивает рассказ, она начинает еще одну, и король, желая услышать заключение этой истории, снова откладывает ее казнь. Это продолжается тысячу и одну ночь, отсюда и название.

Сказки сильно различаются: они включают исторические сказки, любовные истории, трагедии, комедии, стихи, бурлеск и различные формы эротики. Многочисленные рассказы описывают джиннов, упырей, обезьян, колдунов, волшебников и легендарные места, которые часто бывают смешанный с реальными людьми и географией, не всегда рационально. Обычные главные герои включают исторического Аббасида калифа Харуна ар-Рашида, его Великого Визиря, Джафара ал-Бармаки и знаменитый поэт Абу Нувас, несмотря на то, что эти фигуры жили примерно через 200 лет после падения Империи Сасанидов, в которых установлены фрейм рассказа о Шехерезада. Иногда персонаж в сказке начинает рассказывать другим персонажам свою собственную историю, и в этой истории может быть рассказана другая история, в результате чего получается богато многослойная структура повествования.

Различные версии различаются, по крайней мере, в деталях, что касается финальных концов (в некоторых Шахерезада просит прощения, в некоторых король видит своих детей и решает не казнить свою жену, в некоторых других случаях показывает вещи, которые заставляют король отвлекся), но все они заканчиваются тем, что король прощает свою жену и сохраняет ей жизнь.

Стандарты рассказчика относительно того, что составляет захватывающий момент, кажутся шире, чем в современной литературе. Во многих случаях история прерывается, когда герой рискует лишиться жизни или другой серьезной неприятности, в некоторых частях полного текста Шахерезада останавливает свое повествование в середине из абстрактных философских принципов или сложных моментов. Исламская философия, и в одном случае во время подробного описания анатомии человека согласно Галену — и во всех этих случаях она оказывается оправданной в своем вера в то, что любопытство короля по поводу продолжения купит ей еще один день жизни.

История: версии и переводы

История Ночей чрезвычайно сложна, и современные ученые предприняли много попыток раскрыть историю того, как возникла коллекция в том виде, в каком она существует в настоящее время. Роберт Ирвин резюмирует свои выводы:

В 1880-х и 1890-х годах Зотенберг и другие проделали большую работу над «Ночами», в ходе которой был выработан консенсусный взгляд на историю текст всплыла. Большинство ученых согласились с тем, что «Ночи» были составным произведением и самые ранние сказания в нем пришли из Индии и Персии. Когда-то, вероятно, в начале VIII века, эти сказки были переведены на арабский язык под названием «Альф Лейла», или «Тысяча ночей». Этот сборник лег в основу «Тысячи и одной ночи». Первоначальное ядро ​​рассказов было довольно маленьким. Затем были добавлены арабские рассказы, в том числе некоторые рассказы о Калифе Харуне ар-Рашиде, Ираке в IX или X веках, к этому оригинальному ядру. Кроме того, возможно, начиная с 10 века, в сборник были добавлены ранее независимые саги и исторические циклы. […] Затем, начиная с 13 века, в Сирии и Египте был добавлен еще один уровень историй, многие из которых демонстрируют озабоченность сексом, магией или низкой жизнью. В период раннего Нового времени к египетским сборникам было добавлено еще больше историй, чтобы увеличить объем текста, чтобы довести его длину до 1001 ночи рассказа, обещанной названием книги.

Возможное влияние Индии

Учреждения, встречающиеся в санскритской литературе, такие как рассказы о фреймах и басни о животных, отдельные учёные как лежащие в основе концепции Ночей. Мотив мудрой молодой женщины, которая откладывает и наконец устраняет нависшую опасность, рассказывая истории, восходит к индийским источником. Индийский фольклор представлен в «Ночах» некоторые рассказами о животных, которые отражают влияние древних санскритских басен. Особенно заметно влияние Панчатантры и Байтал Пачиси. Сказания Джатаки предоставьте себе сборник из 547 буддийских историй, которые предназначены для большей части моральные рассказы с этой целью. Сказка о быке и осле и связанная с ней «Сказка о купце и его жене» встречаются в рамочных историях как «Джатаки», так и «Ночей».

Возможно, что влияние Панчатантры — через санскритскую адаптацию под названием Тантропахьяна. Сохранились только фрагменты оригинальной санскритской формы этой работы, но существуют переводы или адаптации на тамильском, лаосском, тайском и старояванском языках. Фреймовый рассказ особенно интересен, поскольку он следует общим наброскам рассказа наложницы, чтобы поддержать интерес и благосклонность короля — хотя основа сборника историй взята из Панчатантры — с его оригинальной индийской обстановкой. 229>

Панчатантра и различные сказки из Джатака были впервые переведены на персидский Борзуйей в 570 году н.э., позже они были переведены на арабский Ибн аль-Мукаффа в 750 году н.э. Арабская версия была переведена на несколько языков, включая сирийский, греческий, иврит и испанский.

Персидский прототип: Хезар Афсан

Страница из Келиле ва Демне, датированная 1429 годом, из Герата, персидская версия Панчатантры — изображает манипулятивного шакала-визиря Димну, пытающегося повести своего короля-льва на войну.

Самые ранние упоминания о Ночах к ним как к арабскому переводу персидской книги Хезар Афсан (он же Афсане или Афсана), что означает «Тысяча историй». В 10 веке Ибн ан-Надим составил в Багдаде каталог книг («Фихрист»). Он отметил, что Сасанидские цари Ирана любили «вечерние сказки и басни». Затем ан-Надим пишет о персидском Хезаре Афсане, объясняя фрейм-историю, которую он использует: кровожадный царь убивает несколько жен после их брачной ночи; в конце концов у человека появляется каждая ночь, чтобы спасти каждую сказку ему незавершенную до ночи. Однако, по словам ан-Надима, в книге всего 200 рассказов. Он также пренебрежительно отзывается о литературном сборника, отмечая, что «это действительно грубая книга, которой нет теплоты изложения». В том же веке Аль-Масуди также упоминается на Хезар Афсан, говоря, что арабский перевод называется Альф Хурафа («Тысяча забавных историй»), но обычно известен как Альф Лайла («Тысяча ночей»).. Он узнает персонажей Ширазда (Шахерезада) и Диназада.

Никаких физических доказательств существования Хезара Афсана не сохранилось, поэтому его соответствие с существующими более поздними арабскими версиями остается загадкой. Помимо рамочной истории Шахереы, несколько других сказок имеют персидское происхождение, хотя неясно, как они попали в коллекцию. Эти рассказы включают цикл «Царь Джалиад и его Вазир Шима» и «Десять Вазиров, или История царя Азадбахта и его сына» (заимствованы из персидского Бахтиярнама VII века).

1950-е годы иракский ученый Сафа Хулуси предположил (на основании внутренних, а не исторических свидетельств), что персидский писатель Ибн аль-Мукаффа был ответственен за первый арабский перевод рамочной истории и некоторых персидских историй, позже включенных в «Ночи». Это означает, что происхождение коллекции относится к VIII веку.

Развитие арабских версий

История принцессы Паризаде и Волшебного дерева Максфилд Пэрриш, 1906

В середине -20 век, ученый Набиа Эбботт нашел документ с помощью строками арабского произведения под названием «Книга сказки тысячи ночей», датируемый IX веком. Это самый ранний из сохранившихся фрагментов Ночей. Первое упоминание арабской версии под полным названием «Тысяча и одна ночь» появляется в Каире в XII веке. Профессор Дуайт Рейнольдсаний последующие преобразования арабской версии:

Некоторые из более ранних персидских сказок, возможно, сохранились в арабских традициях, арабских мусульманских имена и новые места были заменены доисламскими персидскими, но это также Понятно, что целые циклы арабских сказок были добавлены в сборник и, по-видимому, заменили большую часть персидских материалов. Один из таких циклов арабских сказок сосредоточен вокруг небольших групп исторических личностей из Багдада 9-го века, включая халифа Харуна ар-Рашида (умер в 809 г.), его визиря Джафара аль-Бармаки (ум. 803) и распутный поэт Абу Нувас (dc 813). Другой кластер — это сборник рассказов из позднесредневекового Каира, в которых упоминаются лица и места, относящиеся к XIII и XIV векам.

Известны две основные арабские рукописные традиции Ночей: сирийская и египетская. Сирийская традиция в первую очередь представлена ​​самой ранней обширной рукописью Ночей, сирийской рукописью XIV XV веков, ныне известной как Манускрипт Галланда. Он и сохранившиеся копии намного короче и содержат меньше рассказов, чем египетская традиция. Он представлен в печати так называемой «Калькуттой I» (1814–1818 гг.) И, прежде всего, «Лейденским изданием» (1984 г.). Лейденское издание, подготовленное Мухсином Махди, на сегодняшний день является единственным критическим изданием «1001 ночи», которое считается наиболее стилистически верным представлением средневековых арабских версий, доступным в настоящее время.

Тексты на египетском языке обычно представляют позже и гораздо больше рассказов более разнообразного содержания; Было включено гораздо большее количество автономных сказок, чтобы получитьодноименное число 1001 ночь, было включено уже в XVIII и XIX веках, возможно, для того, чтобы получить одноименное число 1001 ночь.

Все возможные существенные версии обоих рецензий имеют небольшое общее ядро ​​сказок:

• Торговец и джин
• Рыбак и джин
• Портер и три дамы
• Три яблока
• Нур ад- Дин Али и Шамс ад-Дин (и Бадр ад-Дин Хасан)
• Цикл Горбака
• Нур ад-Дин Али и Анис аль-Джалис
• Али ибн Баккар и Шамс ан-Нахар

Тексты сирийской редакции не содержат ничего, кроме этого ядра. Споры ведутся о том, какая из арабских редакций более «аутентична» и ближе к оригиналу: египетские версии были более широко и в последнее время, и такие ученые, как Мухсин Махди подозревали, что это было вызвано частично из -за европейского спроса на «полную версию»; Но похоже, что этот тип модификации был обычным явлением на протяжении всей истории коллекции, и к нему всегда добавлялись независимые сказки.

Печатные издания на арабском языке

Первое печатное издание на арабском языке «Тысячи и одной ночи» был опубликован в 1775 году. Он содержал египетскую версию «Ночей», известную как «ZER» (Зотенберг египетская Рецензия ) и 200 сказок. Ни один экземпляр этого издания не сохранился, но стал он данным для издания Bulaq 1835 года, правительством Египта.

Арабский манускрипт с частями Арабских ночей, собранный Генрихом Фридрихом фон Дицем, XIX век н.э., происхождение неизвестно

Затем «Ночи» были напечатаны на арабском языке в двух томах в Калькутте Бриткутте Ост-Индской компании в 1814–1818 гг. В каждом томе было по сто сказок.

Вскоре после этого прусский ученый Кристиан Максимилиан Хабихт сотрудничал с тунисским Мордехаем ибн ан-Наджаром, чтобы создать издание, содержащее 1001 ночь как в оригинальном арабском, так и в немецком переводе, установить в серию из восьми томов, изданных в Бреслау в 1825–1838 гг. Следующие четыре тома последовали в 1842–1843 гг. Помимо манускрипта Галланда, Хабихт и ан-Наджар использовали то, что они считали тунисским манускриптом, который позже был обнаружен как подделка аль-Наджаром.

И печать ZER, и Хабихт, и аль-Наджар. издание повлияло на следующее издание, четырехтомное издание, также из Калькутты (известное как издание Macnaghten или Calcutta II). Утверждалось, что это основано на более древней египетской рукописи (которая так и не была найдена).

Большое недавнее издание, которое возвращается к сирийской редакции, представляет собой критическое издание, основанное на сирийской рукописи четырнадцатого или пятнадцатого века в Bibliothèque Nationale, первоначально использовавшаяся Галландом. Это издание, известное как лейденский текст, было составлено на арабском языке Мухсином Махди (1984–1994). Махди утверждал, что эта версия является самой ранней из сохранившихся (точка зрения, которая в основном принята сегодня) и что она наиболее точно отражает «окончательный» связный текст, являющийся предком всех других, которые, по его мнению, существовали во время Мамлюк период (вид, что остается спорным). Тем не менее, даже ученые, которые отрицают эту версию исключительного статуса «единственной настоящей арабской ночи», признают ее как лучший источник оригинального стиля и лингвистической формы средневекового произведения.

В 1997 г. появилось издание, содержащее «Арабские ночи», переписанное с рукописи семнадцатого века на египетском диалекте арабского языка.

Современные переводы

Синдбад, моряк, Али Баба и сорок разбойников, Уильям Стрэнг, 1896

Первая европейская версия (1704–1717) была переведена на французский Антуаном Галланом из арабского текста сирийской редакции и других источников. Этот 12-томный труд Les Mille et une nuits, contes arabes traduits en français («Тысяча и одна ночь, арабские рассказы, переведенные на французский язык») включает рассказы, которых не было в оригинальной арабской рукописи. «Лампа Аладдина » и «Али-Баба и сорок разбойников » (а также несколько других менее известных сказок) впервые появились в переводе Галланда и не встречаются ни в одном из оригинальные рукописи. Он писал, что слышал их от христианского маронита, рассказчика Ханна Диаб во время визита Диаба в Париж. Версия Галланда «Ночей» была чрезвычайно популярна во всей Европе, а более поздние версии были выпущены издателем Галланда, использующим имя Галланда без его согласия.

Поскольку ученые искали предполагаемую «полную» и «исходную» форму Ночей, они, естественно, обратились к более объемным текстам египетской редакции, которые вскоре стали рассматриваться как «стандартная версия». Первые переводы такого рода, такие как Эдвард Лейн (1840, 1859), были переработаны. Полный и полный перевод был сделан сначала Джоном Пейном под названием «Книга тысячи ночей и одной ночи» ( / Иосифа ). Семь визирей пытаются спасти его жизнь, рассказывая семь историй, чтобы доказать ненадежность женщин, и куртизанка отвечает, рассказывая историю, чтобы доказать ненадежность визирей. Ненадежный рассказчик также используется для создания саспенса в «Трех яблоках» и юмора в «Сказке Горбака» (см. элементы криминальной фантастики ниже).

Элементы жанра

Криминальная фантастика

Иллюстрация с изображением Моргианы и воров из Али-Бабы и сорока разбойников.

Пример загадки убийства и триллер в жанрах саспенс в сборнике с множеством сюжетных поворотов и элементами детективной фантастики «Три яблока », также известный как Hikayat al-sabiyya ‘l-maqtula («Повесть об убитой молодой женщине»).

В этой сказке Харун аль-Рашид получает сундук, который при открытии содержит тело молодой женщины. Харун дает своему визирю, Джафару, три дня на то, чтобы найти виновного или быть казненным. По прошествии трех дней, когда Джафара собираются казнить за его неудачу, вперед выступают двое мужчин, оба утверждая, что они убийца. Когда они рассказывают свою историю, выясняется, что, хотя младший из них, муж женщины, был ответственен за ее смерть, часть вины возлагается на раба, который взял одно из яблок, упомянутых в заголовке, и стал причиной убийства женщины..

Затем Харун дает Джа’фару еще три дня, чтобы найти виновного раба. Когда ему снова не удается найти виновного и он прощается со своей семьей перед казнью, он случайно обнаруживает, что яблоко у его дочери, которое она получила от собственного раба Джафара, Райхана. Таким образом тайна раскрыта.

Еще одна сказка «Ночей» с элементами криминальной фантастики — это цикл рассказов «Сказка Горбака», который, в отличие от «Трех яблок», был больше успокаивающим комедия и судебная драма, а не детектив или детектив. История разворачивается в вымышленном Китае и начинается с горбуна, любимого императора комика, которого на обед приглашает пара портных. Горбун случайно подавился едой из-за слишком громкого смеха, и пара, опасаясь, что император будет в ярости, отнесет его тело еврейскому врачу в клинику и оставит его там. Это приводит к следующей сказке в цикле, «Сказке о еврейском докторе», где доктор случайно споткнулся о тело горбуна, падает вместе с ним с лестницы и находит его мертвым, заставляя его поверить, что падение убило ему. Затем доктор сбрасывает свое тело в дымоход, и это приводит к еще одной сказке в цикле, который продолжается всего двенадцатью рассказами, в результате чего все люди, причастные к этому инциденту, оказываются в зале суда, все высказывают разные претензии по поводу того, как умер горбун. Элементы криминальной фантастики также присутствуют в конце «Повести об Аттафе» (см. Предзнаменование выше).

Художественная литература ужасов

Призраки используются как сюжетный прием в готической фантастике и фантастике ужасов, а также в современной паранормальная фантастика. Легенды о домах с привидениями давно появились в литературе. В частности, сказка «Арабских ночей» «Али Кайрен и дом с привидениями в Багдаде» вращается вокруг дома, в котором обитают джинны. «Ночи» — почти наверняка самая ранняя сохранившаяся литература, в которой упоминаются упыри, и многие истории в этом сборнике связаны с упырями или ссылаются на них. Ярким примером является рассказ «История Гериба и его брата Агиба» (из «Ночей, том 6»), в котором Гериб, принц-изгой, сражается с семьей хищных гулей, а затем порабощает их и обращает в ислам.

Элементы фантастики ужасов также присутствуют в сказке «Медный город», которая вращается вокруг города-призрака.

Ужасающая природа ситуации Шахерезады усиливается в Стивене. Фильм Короля Мизери, в котором главный герой вынужден написать роман, чтобы удержать своего похитителя от пыток и убийства. Влияние Ночей на современную фантастику ужасов, безусловно, заметно в работах Х. П. Лавкрафт. В детстве он был очарован приключениями, описанными в книге, и он связывает некоторые из своих творений с любовью к 1001 ночи.

Фэнтези и научная фантастика

Иллюстрация к истории принца Ахмеда и феи Парибану, Вилли Погани, Еще рассказы из арабских ночей (1915)

В нескольких рассказах «Тысячи и одной ночи» присутствуют элементы ранней научной фантастики. Одним из примеров является «Приключения Булукии», где главный герой Булукия в поисках травы бессмертия ведет его к исследованию морей, путешествию в Рай и Ад и путешествие по космосу в разные миры, намного большие, чем его собственный мир, предвкушая элементы галактической научной фантастики; по пути он встречает общества джиннов, русалок, говорящих змей, говорящих деревьев и других форм жизни. В «Абу аль-Хусн и его рабыня Таваддуд» героиня Таваддуд читает импровизированную лекцию об обителях Луны, а также о доброжелательных и зловещих аспектах планет.

В другой сказке «1001 ночь», «Рыбак Абдулла и Водяной Абдулла», главный герой Абдулла Рыбак обретает способность дышать под водой и обнаруживает подводное общество, которое изображается как перевернутое отражение общества на суше. в том, что подводное общество следует форме примитивного коммунизма, где не существует таких понятий, как деньги и одежда. Другие сказки «Арабских ночей» также описывают Амазонки общества, в которых доминируют женщины, утраченные древние технологии, заблудшие развитые древние цивилизации и потрясшие их катастрофы. В «Городе латуни» группа путешественников археологическая экспедиция через Сахару, чтобы найти древний затерянный город и попытаться найти медный сосуд, который Соломон когда-то использовался, чтобы поймать джиннов, и по пути встретить мумифицированную королеву, окаменевших жителей, реалистичных гуманоидных роботов и автоматы, соблазнительные марионетки танцующие без ниточек, и медный всадник робот, который направляет отряд в древний город, который теперь стал городом-призраком. В «Третьей сказке Каландара» также изображен робот в виде сверхъестественного лодочника.

Поэзия

В «Тысячи и одной ночи» изобилие арабской поэзии. Рассказчики рассказов часто используют его для подробного описания, как правило, красоты персонажей. Персонажи также иногда цитируют или говорят стихами в определенных условиях. Использование включает, но не ограничивается:

• Советом, предупреждением и решениями.
• Слава Богу, гонорарам и власть имущим.
• Мольба о милосердии и прощении.
• Оплакивание неправильных решений или неудач.
• Загадки, вопросы, вызовы.
• Критика элементов жизни, удивление.
• Выражение чувств к другим или самому себе : счастье, печаль, тревога, удивление, гнев.

В типичном примере, выражая себе чувство счастья из Ночи 203, принц Камар аль-Заман, стоя у замка, хочет сообщить королеве Бодур о своем прибытии. Он заворачивает свое кольцо в бумагу и передает его слуге, который отдает его Королеве. Когда она открывает его и видит кольцо, радость охватывает ее, и от счастья она повторяет это стихотворение:

وَلَقـدْ نَدِمْـتُ عَلى تَفَرُّقِ شَمْــلِنا. دَهْـرَاً وّفاضَ الدَّمْـعنا ا الدَّمُعنا الدمْـعناِاا الدمْـعن عدت أذكر فرقة بلساني. هجم السرور علي حتى أنه. من فرط ما سرني أبكاني. يا عين صار الدمع منك سجية. تبكين من فرح وأحزاني	Wa-laqad nadimtu «ала tafarruqi shamlinā. Дахран ва-фата ад-дам’у мин аджфани. Ва-надхарту в ‘ада аз-заману ялумана. ла’ удту адхкуру фуркатан билисани. Хаджама ас-саруру ‘минаху <26868 мана анна sarranī abkānī. Йа ‘aynu āra ad-dam’u minki sijyatan. tabkīna min farain wa-‘azānī

Переводы:

И я сожалел о разлуке с нашими друзьями. An eon, слезы наполнили мои глаза. И я поклялся, если время свело нас вместе. Я никогда не произнесу любое разделение с моим языком. Радость покорила меня до точки., что сделало меня счастливым, что я плакал. О, глаз, слезы из тебя стали принципом. Ты плачешь от радости и из печали	Давно, долго я оплакивал sev’rance нашей любви,. со слезами, которые текли из моих век, как палящий дождь. И поклялся, что, если дни соизволят воссоединить нас двоих,. Мои уста больше никогда не должны говорить о разлучении:. Радость так потрясла меня,. Я блажен тем, что радует меня плачем.. Слезы стали для вас привычкой, О мои глаза,. Так что вы плачете от радости, как от боли.
— Дословный перевод	— стихотворный перевод Бертона

В мировой культуре

Ковер-самолет, изображение героя русского фольклора Иван-царевич.

Влияние версий Ночей на мировую литературу безмерно. Такие разные писатели, как Генри Филдинг до Нагиб Махфуз, ссылались на сборник по имени в своих собственных произведениях. Другие писатели, на которых повлияли «Ночи»: Джон Барт, Хорхе Луис Борхес, Салман Рушди, Орхан Памук, Гете, Вальтер Скотт, Теккерей, Уилки Коллинз, Элизабет Гаскелл, Нодье, Флобер, Марсель Швоб, Стендаль, Дюма, Жерар де Нерваль, Гобино, Пушкин, Толстой, Гофманнсталь, Конан Дойл, У. Б. Йейтс, Х. Дж. Уэллс, Кавафи, Кальвино, Жорж Перек, Х. П. Лавкрафт, Марсель Пруст, А. С. Байатт и Анджела Картер.

Различные персонажи из этого эпоса сами стали культурными иконами в западной культуре, такие как Аладдин, Синдбад и Али-Баба. Частично его популярность могла быть вызвана улучшенными стандартами исторических и географических знаний. Чудесные существа и события, типичные для сказок, кажутся менее невероятными, если их действие происходит дальше «давным-давно» или еще дальше «далеко»; этот процесс завершается фантастическим миром, имеющим слабую связь, если таковая имеется, с реальными временами и местами. Некоторые элементы из арабской мифологии теперь распространены в современном фэнтези, например, джинны, бахамуты, волшебные ковры, волшебные лампы и др. Когда Л. Фрэнк Баум предложил написать современную сказку, изгоняющую стереотипные элементы, он включил джинна, а также карлика и фею в качестве стереотипов.

В 1982 году Международный астрономический союз (IAU) начал называть объекты на спутнике Сатурна Энцелад после символов и мест в переводе Бертона, потому что «его поверхность такая странная и загадочная. что ему дали название Arabian Nights как банк названий, связывающий фантастический пейзаж с литературной фантазией ».

В арабской культуре

Существует мало свидетельств того, что ночи особенно ценились в арабском мире. Он редко упоминается в списках популярной литературы, и существует несколько рукописей коллекции до 18 века. Художественная литература имела низкий культурный статус среди средневековых арабов по сравнению с поэзией, а сказки отвергались как хурафа (невероятные фантазии, годные только для развлечения женщин и детей). По словам Роберта Ирвина: «Даже сегодня, за исключением некоторых писателей и ученых,« Ночи »вызывают в арабском мире пренебрежение. Их рассказы регулярно осуждаются как вульгарные, невероятные, детские и, прежде всего, плохо написанные». 229>

Тем не менее, «Ночи» оказались источником вдохновения для некоторых современных египетских писателей, таких как Тауфик аль-Хаким (автор пьесы Символиста «Шахразад», 1934), Таха Хусейн (Сны Шахерезады, 1943) и Нагиб Махфуз (Arabian Nights and Days, 1979). Идрис Шах находит Абджад числовой эквивалент арабского названия, alf layla wa layla, в арабской фразе umm el quissa, что означает «мать записей». Далее он заявляет, что многие из историй «зашифрованы Суфи обучающими рассказами, описаниями психологических процессов или зашифрованными знаниями того или иного рода».

На более популярном уровне экранизации фильмов и телешоу, основанные на таких историях, как «Синдбад» и «Аладдин», долгое время пользовались популярностью в арабоязычных странах.

Ранняя европейская литература

Хотя первый известный перевод на европейский язык появился только в 1704 году, возможно, что «Ночи» начали оказывать свое влияние на западную культуру гораздо раньше. Христианские писатели средневековой Испании перевели с арабского многие произведения, в основном философию и математику, но также и арабскую художественную литературу, о чем свидетельствует сборник рассказов Хуана Мануэля El Conde Lucanor и Рамон Лулль «Книга зверей».

Знания об этой работе, прямые или косвенные, очевидно, распространились за пределы Испании. Темы и мотивы, имеющие параллели с Ночами, встречаются в Чосере Кентерберийских рассказах (в Повести сквайра герой путешествует на летающем медном коне) и Боккаччо Декамерон. Отголоски романа Джованни Серкамби и Ариосто Орландо Фуриозо предполагают, что история Шахрияра и Шахзамана также была известна. Доказательства также свидетельствуют о том, что эти истории распространились на Балканы, а перевод «Ночей» на румынский существовал к 17 веку, основанный на греческой версии сборника. 838>Западная литература (XVIII век и позднее)

Переводы Галланда (1700-е годы)

Классические комиксы выпуск № 8 Первое европейское издание «Арабских ночей», «Les Mille et une Nuit», автора Антуан Галланд, Vol. 11, 1730 г. н. Э., Париж Arabian Nights, «Tousend und Eine Nacht, Arabische Erzahlungen», переведенный на немецкий язык Густавом Вейлем, том 4, 1866 г. н.э., Штутгарт

Современная слава о ночах происходит от первых известный европейский перевод Антуана Галланда, который появился в 1704 году. Согласно Роберту Ирвину, Галланд «сыграл огромную роль в открытии сказок, их популяризации в Европе и формировании того, что стал бы считаться каноническим сборником, который, рискуя преувеличить и парадоксально, был назван настоящим автором «Ночей».

Непосредственный успех версии Галланда у французской публики мог быть потому что это совпало с модой на contes de fées («сказки»). Эта мода началась с публикации «Истории гиполита» мадам д’Ольнуа в 1690 году. Книга Д’Ольнуа имеет удивительно похожую структуру на «Ночи» с рассказами, рассказанными женщиной-рассказчиком. Успех «Ночей» распространился по Европе, и к концу века были переведены «Галланд» на английский, немецкий, итальянский, голландский, датский, русский, фламандский и идиш.

Версия Галланда вызвала волну псевдо -Восточные имитации. В то же время некоторые французские писатели начали пародировать этот стиль и придумывать надуманные истории в внешне восточной обстановке. Эти ироничные стилизации включают Les quatre Facardins (1730 г.) Энтони Гамильтона, Crébillon Le sopha (1742 г.)) и Дидро Les bijoux indiscrets (1748). Они часто содержали завуалированные намеки на современное французское общество. Самый известный пример — книга Вольтера Задиг (1748 г.), атака на религиозный фанатизм, разворачивающаяся на неясном доисламском фоне Ближнего Востока. Английские версии «Восточной сказки» обычно содержали сильный морализаторский элемент, за заметным исключением Уильяма Бекфорда в фэнтези Ватек (1786), оказавшего решающее влияние на развитие готического романа. Роман польского дворянина Яна Потоцкого Манускрипт Сарагосы (начат в 1797 году) многим обязан Ночам с их восточным колоритом и запутанной серией встроенных сказок.

Работа была включена в прейскурант книг по теологии, истории и картографии, который был отправлен шотландским книготорговцем Эндрю Милларом (тогда учеником) пресвитерианскому священнику. Это свидетельствует о широкой популярности и доступности этого названия в 1720-е годы.

1800–1900-е годы

«Ночи» продолжали оставаться любимой книгой многих британских авторов романтической и викторианской эпох. По данным А. С. Байет, «В британской романтической поэзии арабские ночи олицетворяли чудесное против приземленного, воображаемое против прозаически и редуктивно рационального». В своих автобиографических трудах и Кольридж, и де Куинси ссылаются на кошмары, которые книга вызвала им в молодости. Вордсворт и Теннисон также писали о том, как в детстве они читали сказки в своих стихах. Чарльз Диккенс был еще одним энтузиастом, и атмосфера Ночей пронизывала начало его последний роман Тайна Эдвина Друда (1870).

Некоторые писатели пытались добавить тысячу второй рассказ, в том числе Теофиль Готье (La mille deuxième nuit, 1842) и Джозеф Рот (Die Geschichte von der 1002 Nacht, 1939). Эдгар Аллан По написал «Тысяча вторая сказка о Шахерезаде » ( 1845), рассказ, изображающий восьмое и последнее плавание Синдбада-Моряка, а также различные загадки, с которыми сталкиваются Синдбад и его команда; затем аномалии описываются как сноски к рассказу. Хотя король не уверен (за исключением слонов, несущих мир на спине черепахи), что эти тайны реальны, они представляют собой реальные современные события, которые произошли в разных местах во время или до жизни По. История заканчивается тем, что король испытывает такое отвращение к сказке, которую только что сочинила Шахерезада, что на следующий день он ее казнил.

Другой важный литературный деятель, ирландский поэт В. Б. Йейтс также был очарован арабскими ночами, когда он написал в своей книге прозы Видение автобиографическую поэму под названием «Дар Харуна ар-Рашида в отношение к его совместным экспериментам с женой Джорджи Хайд-Лиз, с автоматическим письмом. Автоматическое письмо — это техника, используемая многими оккультистами для распознавания сообщений из подсознательного разума или других духовных существ, когда рука перемещает карандаш или ручку, пишет только на простом листе бумаги и когда глаза человека открыты. закрыть. Кроме того, одаренная и талантливая жена играет в стихотворении Йейтса как «подарок», сделанный только якобы халифом христианскому и византийскому философу Куста ибн Лука, который выступает в стихотворении как олицетворение У. Б. Йейтса. В июле 1934 года Луи Ламбер спросил его, находясь в турне по Соединенным Штатам, и какие шесть книг ему больше всего понравились. Список, который он дал, поместил Арабские ночи, второстепенные по сравнению с работами Уильяма Шекспира.

Современные авторы, находящиеся под влиянием Ночей, включают Джеймс Джойс, Марсель Пруст, Хорхе Луис Борхес и Джон Барт.

Кино и телевидение

Воспроизвести медиа Аладдин и чудесная лампа (1917).

Истории из тысячи и одной ночи были популярны сюжеты для фильмов, начиная с Жорж Мельес ‘Le Palais des Mille et une nuits (1905).

Критик Роберт Ирвин выделяет две версии «Вора Багдада» (версия 1924 года режиссера Рауля Уолша; версия 1940 года производства Александра Корда) и Фильм Пьера Паоло Пазолини Il fiore delle Mille e una notte (1974) занял «высокое место среди шедевров мирового кино». Майкл Джеймс Ланделл называет Il fiore «самой верной с акцентом на сексуальности адаптацией« 1001 ночи »в ее самой старой форме».

Американская анимационная студия UPA выпустила анимационную версию фильма . 1001 арабская ночь (1959), с участием мультипликационного персонажа Mr. Магу.

Анимационный фильм 1949 года Поющая принцесса, еще один фильм, снятый в Италии, вдохновлен «Арабскими ночами». Анимационный фильм Тысяча и одна арабская ночь (1969), снятый в Японии и снятый Осаму Тэдзука и Эйчи Ямамото, показал психоделик образы, звуки и эротические материалы, предназначенные для взрослых.

Алиф Лайла (Арабские ночи), индийский телесериал 1993–1997 годов, основанный на рассказах из «Тысячи и одной ночи», созданных Sagar Entertainment Ltd начинается с того, что Шахерезада рассказывает свои истории Шахрияру, и содержит как хорошо известные, так и менее известные истории из «Тысячи и одной ночи».

Arabian Nights (2000), телевизионный мини-сериал из двух частей, принятый для студий BBC и ABC, в главных ролях Мили Авиталь, Дугрей Скотт и Джон Легуизамо и режиссер Стив Бэррон основан на переводе сэра Ричарда Фрэнсиса Бертона.

Шабнам Резаи и Али Джета, а также находящегося в Ванкувере Big Bad Boo Studios выпустили 1001 ночь (2011), мультсериал для детей, который был запущен на Teletoon и транслируется в 80 странах мира, включая Discovery. Дети Азии.

Arabian Nights (2015, на португальском: As Mil e uma Noites), трехсерийный фильм режиссера Мигеля Гомеша, основан на «Тысячи и одной ночи». 229>

Музыка

«Ночи» послужили источником вдохновения для многих музыкальных произведений, в том числе:

Классика

• Франсуа-Адриан Буальдье : Le calife de Bagdad (1800 г.)
• Карл Мария фон Вебер : Абу Хассан (1811)
• Луиджи Керубини : А Ли Баба (1833)
• Роберт Шуман : Шахерезада (1848)
• Питер Корнелиус : Барбье фон Багдад (1858)
• Эрнест Рейер : Статуя Ла (1861)
• К. Ф. Э. Хорнеман (1840–1906), Аладдин (увертюра), 1864
• Николай Римский-Корсаков : Шахерезада Op. 35 (1888)
• Тигран Чухаджян (1837–1898), Земир (1891)
• Морис Равель (1875–1937), Шехеразада (1898)
• Ферручио Бузони : Концерт для фортепиано с оркестром до мажор (1904)
• Анри Рабо : Маруф, Савтье дю Кэр (1914)
• Карл Нильсен, Аладдин Сюита (1918–1919)
• Collegium musicum, (1969)
• Фикрет Амиров : Arabian Nights (Ballet, 1979)
• Ezequiel Viñao, La Noche de las Noches (1990)
• Карл Дэвис, Аладдин (Ballet, 1999)

Поп, рок и металл

• Ренессанс : Шахерезада и другие истории (1975)
• Icehouse : No Promises (Из альбома ‘Measure for Measure ‘) (1986)
• Kamelot, Nights of Arabia (Из альбома ‘Четвертое наследие ‘) (1999)
• Сара Брайтман, Гарем и арабские ночи (Из альбома’ Гарем (альбом) (2003)
• Ch! Pz, «1001 Arabian Nights (песня) » (Из альбома The World of Ch! Pz ) (2006)
• Nightwish, Сахара (2007)
• Rock On !!, Sinbad The Sailor (2008)
• Abney Park (группа), Scheherazade (2013)

Музыкальный театр

• Тысяча и одна ночь (Из Twisted: The Untold Story of a Royal Vizier ) (2013)

Games

Популярные современные игры на тему Arabian Nights включают Prince of Persia series, Crash Bandicoot: Warped, Sonic and the Secret Rings, Disney’s Aladdin, Bookworm Adventures и стол для пинбола, Сказки арабских ночей.

Иллюстраторы

Многие художники иллюстрировали арабские ночи, в том числе: Пьер-Клеман Марилье для Le Cabinet des Fées (1785–1789), Гюстав Доре, Леон Карре (Гранвиль, 1878 — Алжир, 1942), Роджер Блахон, Франсуаза Будиньон, Андре Дахан, Амато Соро, Альбер Робида, Альсид Теофиль Рободи и Марселино Труонг; Витторио Зекчин (Мурано, 1878 — Мурано, 1947) и Эмануэле Луццати ; Немецкий Морган; Мохаммед Расим (Алжир, 1896 — Алжир, 1975), Сани ол-Молк (1849–1856), Антон Пик и Эмре Орхун.

Среди известных иллюстраторов британских изданий: Артур Бойд Хоутон, Джон Тенниел, Джон Эверетт Милле и Джордж Джон Пинвелл для «Иллюстрированных развлечений арабских ночей» Далзиэля, опубликованной в 1865 году; Уолтер Крейн для иллюстрированной книги Аладдина (1876 г.); Frank Brangwyn for the 1896 edition of Lane ‘s translation; Albert Letchford for the 1897 edition of Burton’s translation; Edmund Dulac for Stories from the Arabian Nights (1907), Princess Badoura (1913) and Sindbad the Sailor Other Tales from the Arabian Nights (1914). Others artists include John D. Batten, (Fairy Tales From The Arabian Nights, 1893), Kay Nielsen, Eric Fraser, Errol le Cain, Maxfield Parrish, W. Heath Robinson and Arthur Szyk (1954).

Gallery

• 

  The Sultan

• 

  One Thousand and One Nights book.

• 

  Harun ar-Rashid, a leading character of the 1001 Nights

• 

  The fifth voyage of Sindbad

• 

  William Harvey, The Fifth Voyage of Es-Sindbad of the Sea, 1838–40, woodcut

• 

  William Harvey, The Story of the City of Brass, 1838–40, woodcut

• 

  William Harvey, The Story of the Two Princes El-Amjad and El-As’ad, 1838–40, woodcut

• 

  William Harvey, The Story of Abd Allah of the Land and Abd Allah of the Sea

• 

  William Harvey, The Story of the Fisherman, 1838–40, woodcut

• 

  , ante 1830, woodcut

• 

  , ante 1830, woodcut

• 

  , ante 1830, woodcut

• 

  , ante 1830, woodcut

• 

  , ante 1830, woodcut

• 

  , ante 1830, woodcut

• 

  , ante 1830, woodcut

• 

  , ante 1830, woodcut

• 

  Frank Brangwyn, Story of Abon-Hassan the Wag («He found himself upon the royal couch»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of the Merchant («Sheherezade telling the stories»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Ansal-Wajooodaud, Rose-in-Bloom («The daughter of a Visier sat at a lattice window»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Gulnare («The merchant uncovered her face»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Beder Basim («Whereupon it became eared corn»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Abdalla («Abdalla of the sea sat in the water, near the shore»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of Mahomed Ali («He sat his boat afloat with them»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

• 

  Frank Brangwyn, Story of the City of Brass («They ceased not to ascend by that ladder»), 1895–96, watercolour and tempera on millboard

See also

• Novels portal

• Arabic literature
• Hamzanama
• List of One Thousand and One Nights characters
• List of stories from The Book of One Thousand and One Nights (translation by R. F. Burton )
• List of works influenced by One Thousand and One Nights
• Persian literature
• Shahnameh
• Ghost stories

Citations

General sources

• Robert Irwin The Arabian Nights: A Companion (Tauris Parke, 1994)
• David Pinault Story-Telling Techniques in the Arabian Nights (Brill Publishers, 1992)
• Ulrich Marzolph, Richard van Leeuwen, Hassan Wassouf,The Arabian Nights Encyclopedia (2004)
• Ulrich Marzolph (ed.) The Arabian Nights Reader (Wayne State University Press, 2006)
• Dwight Reynolds, «A Thousand and One Nights: a history of the text and its reception» in The Cambridge History of Arabic Literature Vol 6. (CUP 2006)
• Eva Sallis Scheherazade Through the Looking-Glass: The Metamorphosis of the Thousand and One Nights (Routledge, 1999),
• Yamanaka, Yuriko and Nishio, Tetsuo (ed.) The Arabian Nights and Orientalism – Perspectives from East and West (I.B. Tauris, 2006) ISBN 1-85043-768-8
• C час Pellat, «Alf Layla Wa Layla» in Encyclopædia Iranica. Online Access June 2011 at [2]

Further reading

• Where Is A Thousand Tales? [Hezar Afsan Kojast?] by Bahram Beyzai, Roshangaran va Motale’ate Zanan, 2012.
• Chauvin, Victor Charles; Schnurrer, Christian Friedrich von. Bibliographie des ouvrages arabes ou relatifs aux Arabes, publiés dans l’Europe chrétienne de 1810 à 1885. Líege H. Vaillant-Carmanne. 1892–1922.
• El-Shamy, Hasan. «A ‘Motif Index of Alf Laylah Wa Laylah’: Its Relevance to the Study of Culture, Society, the Individual, and Character Transmutation». Journal of Arabic Literature, vol. 36, no. 3, 2005, pp. 235–268. JSTOR 4183550. Accessed 22 Apr. 2020.
• Horta, Paulo Lemos, Marvellous Thieves: The Secret Authors of the Arabian Nights (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2017).
• Кеннеди, Филип Ф. и Марина Уорнер, ред. Дети Шахерезады: Глобальныевстречи с арабскими ночами. NYU Press, 2013. JSTOR j.ctt9qfrpw.
• Марцольф, Ульрих, ‘Arabian Nights’, в Encyclopaedia of Islam, 3-е изд. (Leiden: Brill, 2007–), doi : 10.1163 / 1573-3912_ei3_COM_0021
• Исламский контекст «Тысячи и одной ночи», Мухсин Дж. Аль-Мусави, Колумбийский университет Press, 2009.
• Медсестра, Пол Макмайкл. Восточные мечты: как арабские ночи пришли в мир Канада викингов: 2010. Общая популярная история «1001 ночи» с самых ранних дней до наших дней.
• Шах, Тахир, В арабских ночах : Поиск Марокко по его историям и рассказчикам (Doubleday, 2007).

Внешние ссылки

• Арабские ночи общедоступная аудиокнига на LibriVox
• Тысяча ночей и ночь в нескольких классических переводах, в том числе в неотложном переводе сэра Ричарда Фрэнсиса Бертона и Джона Перевод Пейна с дополнительными материалами.
• 1001 ночь
• Развлечения Arabian Nights, выбрано и отредактировано Эндрю Ланг, Longmans, Green and Co., 1918 (1898).
• Прочтите все 1001 ночь сказки
• Арабские ночи, обсуждение BBC Radio 4 с Роберт Ирвин, Марина Уорнер и Джерард ван Гелдер («В наше время», 18 октября 2007 г.)

1001 ночь. Арабские сказки

Книга тысячи и одной ночи

Сокровищница народной фантазии

Вступительная статья к изданию «Тысяча и одна ночь. Избранные сказки», Москва, издательство «Художественная литература», 1983 год. OCR Sheherazade.ru

В истории изящной словесности, вероятно, найдется не так уж много памятников, которые по степени популярности в самых различных слоях общества могли бы соперничать с «вечно юными», по выражению Э.-Т. Гофмана, сказками и рассказами «Тысячи и одной ночи». В Европе и на Востоке они живут в подробно комментированных академических изданиях, в бесчисленных публикациях избранных переводов, в обработках для сцены и кино, во множестве переложений для детей. Кто не откликался на увлекательную фантастику этих сказок, не цитировал их, не вспоминал о них как о друзьях детства, не почитал как неиссякаемый источник поэтического вдохновения. Начиная с итальянских новеллистов эпохи Возрождения, отдельными сюжетами и мотивами «Тысячи и одной ночи» постоянно пользовались европейские писатели самых разных направлений и толков. Но особенно популярной «Тысяча и одна ночь» стала в Европе после опубликования французского перевода А. Галлана в начале XVIII в, О сказках «Тысячи и одной ночи» упоминают в своих произведениях, пользуясь их образами и реалиями для сравнений, намеков, аллюзий, Гете и Пушкин, Толстой и Диккенс, Жуковский и Гофман, Белинский и Пруст, Теннисон и Гауф, Честертон и Шарлотта Бронте, а в наше время Горький и Платонов,— этот список можно было бы продолжить до бесконечности. Трудно найти в истории мировой литературы сколько-нибудь значительного прозаика или поэта, который не выразил бы своего восхищения этим уникальным собранием или не откликнулся на него в прямой или косвенной форме.

Секрет жизненности и неизменной популярности этого гигантского памятника народной фантазии состоит в сочетании его познавательного интереса с необычайной занимательностью. «Никакие описания путешественников не дадут вам такого верного, такого живого изображения нравов н условий общественной и семейной жизни мусульманского Востока, как «Тысяча и одна ночь»,— писал В. Г. Белинский в рецензии на русское издание сказок ¹. Вместе с тем современного читателя восхищает бесконечная игра воображения, умение авторов-рассказчиков увлечь удивительной, а порой и поучительной историей, изобилующей неожиданными поворотами фабулы, происходящими либо благодаря вмешательству волшебных сил, либо по прихоти судьбы (случайной встречи, совпадения и т. д.), либо вследствие изобретательности и хитрости самих персонажей, добрых или злых, творящих интригу. При этом, какие бы удивительные события ни происходили в рассказах, сколь бы необычными ни были приключения их героев, в конце концов, как правило, всегда торжествует правда, а порок бывает по справедливости наказан.

¹Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т,. III. M., 1953, с. 157.

«Тысяча и одна ночь» строится как гигантская обрамленная повесть. И повествование начинается с того, как находчивая и мужественная Шахразада, спасая свою жизнь и жизнь многих других молодых женщин города, рассказывает царю Шахрияру, ранее обманутому женой и поклявшемуся казнить каждую новую жену после первой же брачной ночи, занимательные истории. С наступлением утра она прерывает свое повествование на самом интересном месте, и увлеченный рассказом царь откладывает казнь на одну ночь, а в конце концов, после тысячи и одной ночи, и вовсе отменяет свое жестокое решение.

У не посвященных в историю этой книги читателей могло по традиции сложиться ошибочное представление, будто «Тысяча и одна ночь» — это собрание исключительно арабских сказок. На самом деле в создании этого грандиозного свода принимали участие своим фольклорным и литературным наследием многие народы, хотя окончательную форму он приобрел на арабском языке, прочно войдя в историю арабской народной словесности.

Арабские завоевания VII—VIII веков привели к исламизации и частичной арабизации жителей огромной арабо-мусульманской империи (Халифата). Языком новой, постепенно сложившейся на территории Халифата культуры стал арабский, игравший, подобно латыни в средневековой Европе, роль международного языка. Новая культура впитала не только примитивные традиции кочевников-завоевателей, но также сложившиеся на протяжении многих веков и передаваемые из поколения в поколение духовный опыт и культурные ценности коренных жителей — сирийцев, иранцев, греков — и других народов, оказавшихся в пределах нового государственного образования и втянутых в совместную культурную жизнь. Вместе с другими традициями в общий фонд народной культуры пестрого в этническом и религиозном отношении Халифата вошли также бытовавшие с глубокой древности и изустно передававшиеся от одного поколения к другому индийские и иранские сказки и дидактические сочинения, библейские и евангельские притчи, вавилонский и древнеегипетский фольклор, отдельные фольклорные и литературные сюжеты позднего эллинизма. Не последнее место в этом общем фонде занимали также легенды и предания древней языческой Аравии, привнесенные самими завоевателями. Иногда бывает трудно и даже невозможно определить, на какой именно почве возник тот или иной фольклорный сюжет, ибо, кочуя из одной этнической и языковой среды в другую, он приспосабливался к иным историко-культурным условиям, обрастая местными реалиями, обогащаясь возникшими на местной почве мотивами. Естественно, что весь этот пестрый материал в новых условиях получил новую, отчетливо выраженную исламскую интерпретацию.

Наряду с фольклором и в тесном переплетении с ним в городах Халифата существовал особый вид так называемой народной литературы, имевший длительную письменную традицию. Произведения народной литературы чаще всего создавались арабскими уличными чтецами (шаира-ми, маддахами, мухаддисами), записывавшими и использовавшими в своем репертуаре сказки и предания многих народов Востока, а также заимствовавших сюжеты из арабских и переведенных на арабский язык персидских, сирийских, греческих и других литературных источников.

Репертуар уличных рассказчиков был весьма разнообразен и включал в себя всевозможные сочинения, от коротких анекдотов и сказок до многотомных героических эпопей. Авторы и собиратели образцов народной литературы, чтецы и переписчики, объединяли различные произведения в «репертуарные сборники», которые переходили по наследству от одного исполнителя к другому, всякий раз подвергались новой редакции, а иногда специально переписывались для любознательных горожан и любителей народной словесности из среды образованного сословия. Одним из наиболее популярных сборников такого типа и стала «Книга тысячи и одной ночи».

Из вышесказанного ясно, что «Книга» не являлась творением какого-либо одного автора. Части этого удивительного памятника складывались и шлифовались в течение многих столетий, и лишь к XVI—XVII векам свод сложился в том виде, в каком он известен современному читателю. В основу «Тысячи и одной ночи» лег, по всей видимости, арабский перевод индийских и иранских сказок, входивших в иранский сборник «Хезар эфсане» («Тысяча преданий»), о существовании которого арабские источники сообщают еще в X веке. Этот сборник до нас не дошел, и его состав точно не известен, однако есть все основания предполагать, что обрамляющий рассказ о Шахразаде и царе Шахрияре и некоторые другие сказки индо-иранского происхождения заимствованы именно из «Хезар эфсане».

В емкую рамку «Тысячи преданий» профессиональные арабские рассказчики и переписчики на протяжении почти десяти столетий включали все новые и новые рассказы, переделывая их и располагая каждый по своему усмотрению, вследствие чего состав и композиция дошедших до нас рукописей свода не оказались одинаковыми.

Жанр «обрамленной повести» — повествовательного сборника, в котором посредством связующей рамки соединены рассказы сказочного басенного и новеллистического типа,— своими корнями уходит в индийский фольклор и древнеиндийскую литературу. По такому принципу строятся многие памятники древнеиндийской словесности: «Панчатантра», «Двадцать пять рассказов Веталы», «Семьдесят рассказов попугая» и многие другие. Главная особенность «обрамленной повести» — наличие обрамляющего рассказа, придающего всему повествованию, подобно рамке картины, целостность и завершенность. В индийской литературе рамка «обрамляла» однородный, внутренне связанный материал, образующий цельное и последовательное повествование. Однако попав на арабскую почву, индийская обрамленная повесть утратила свою жанровую специфику и стала функционировать лишь как удобная, емкая форма, позволяющая, без какого-либо ущерба для общей структуры всего собрания, включать в сборник все новые тексты, представляющие собой самостоятельные, законченные сочинения.

Рамочная композиция связывает воедино не только всю «Книгу тысячи и одной ночи»,— на этом приеме строятся и отдельные, входящие в свод циклы сказок в рассказов. Естественно, что в первую очередь такое построение характерно для индийского материала, однако многие сказки и рассказы арабского происхождения под индийским влиянием также сложились в обрамленные циклы («Сказка о Синдбаде-мореходе», «Сказка о горбуне» н др.).

В индийском материале «Тысячи и одной ночи» переход к вставным новеллам часто осуществляется при помощи простейшей связки. Рассказчик-моралист говорит собеседнику: «Ты не должен делать того-то и того-то, иначе с тобой случится то, что случилось с тем-то и тем-то».— «А как это было?» — спрашивает заинтересовавшийся собеседник, после чего начинается новая вставная история.

Рассказы арабского происхождения исследователи обычно делят на багдадские и египетские, в зависимости от времени их создания или включения в свод. При этом основанием для датировки служат географические и топографические указания, упоминания исторических личностей и событий, различных архитектурных сооружений или, скажем, предметы потребления — кофе, открытый в XIV веке, но вошедший широко в употребление лишь в XV веке, или табак, привезенный в Европу из Америки и получивший распространение лишь с XVI века, огнестрельное оружие и т. п. Разумеется, подобное деление условно, ибо точно определить место возникновения рассказов далеко не всегда представляется возможным, а отдельные детали и исторические реалии могли быть привнесены в них впоследствии при переработке и переписке. Многие сказки «Тысячи и одной ночи» представляют собой сплав разновременных элементов. Так, «Рассказ об Абу Мухаммеде-лентяе» в пашем сборнике — пример соединения индийского сюжета и арабского зачина, в котором фигурирует Харун ар-Рашид, а «Сказка о рыбаке Халифе», в окончательном виде сложившаяся, видимо, в Египте, если судить по той роли, которую в ней играет Харун ар-Рашид, имела какую-то более древнюю багдадскую версию.

Оформление ранней багдадской редакции «Тысячи и одной ночи» относят обычно к X—XII векам. В нее вошли обрамляющий рассказ и часть индо-иранских сказок из «Тысячи преданий», причем при переводе сборника на арабский язык персидское название «Тысяча преданий» сменилось наименованием «Тысяча ночей», что, по мнению переводчика, видимо, больше соответствовало самому характеру ночных повествований. В сборник вошли также рассказы арабского происхождения, сложившиеся в городах Ирака (Багдаде, Басре и других) в результате обработки местного месопотамского фольклора, а некоторые из них были позаимствованы из разнообразных арабских и неарабских литературных источников (например, включенный в наш сборник «Рассказ о женщине и лживых старцах» — не что иное, как библейская притча о Сусанне и старцах). Слово «тысяча» понималось составителями не буквально, и число ночей в сборнике не превышало нескольких сотен.

В XII — XIII веках оформляется расширенная каирская редакция свода, вобравшего в себя рассказы египетского происхождения, многие мотивы и сюжеты которых восходят к древнеегипетскому фольклору. К этому же времени относится изменение названия «Тысяча ночей» на «Тысяча в одна ночь». Немецкий ученый Литтман связывает эту метаморфозу с влиянием тюркского идиома «бин бир» (тысяча один), обозначающего неопределенное множество. Проникновение тюркской лексики в арабский язык в это время было связано с ростом политического влияния тюркских кочевников в жизни арабских провинций распавшейся мусульманской империи. Позднее число «тысяча один» стало восприниматься буквально в его точном значении и появилась потребность дополнить, в соответствии с общим названием, число «ночей» до тысячи и одной, в результате чего в книгу включались новые, ранее существовавшие самостоятельно произведения.

В этот период в свод вощел цикл рассказов о путешествиях Синдбада-морехода, основанный, по-видимому, на книге «Чудеса Индии» персидского капитана Бузурга ибн Шахрияра, а также героические эпопеи, связанные с воспоминаниями о войнах с крестоносцами и Византией, некоторыми чертами близкие европейским рыцарским романам.

Свой окончательный современный вид «Тысяча и одна ночь» приобрела в Египте в начале XVII века, уже после покорения Египта и Сирии османским султаном Селимом I (1512 — 1520). Не случайно родиной окончательной редакции свода оказался Египет, города которого посла разрушения Багдада монголами в середине XIII века стали главными экономическими и культурными центрами арабского мира.

К индо-иранскому слою свода следует отнести прежде всего волшебные сказки, которые отличаются поэтичностью, изяществом композиции, занимательностью (в нашем сборнике: «Сказка о купце и духе», «Сказка о рыбаке»). В них, как правило, действуют сверхъестественные существа, добрые и злые духи, сознательно, по своей воле, вершащие судьбы героев. Такая черта индийских сказок восходит, надо полагать, к развитой индоиранской мифологии. Сюжеты некоторых сказок имеют параллели в индоиранском фольклоре, хотя связать их с какой-либо конкретной исторической средой невозможно, так как за долгие годы странствий они утратили прежние географические, этнографические и социальные приметы. Мифологическая фантастика, мир волшебных сил, талисманов и чудес в них «арабизированы» (сверхъестественные существа именуются джиннами и ифритами, то есть персонажами арабо-мусульманской мифологии). Утратив священную окраску, эта фантастика воспринимается как поэтический вымысел и приобретает метафорическое значение.

Иной характер носят рассказы, возникшие на арабской почве. В багдадских новеллах, часто небольших по размеру, в отличие от индоиранских и позднейших египетских сказок и рассказов, сверхъестественные силы не играют существенной роли. У горожан, жителей Багдада, с их трезвым умом, нет особого вкуса к чудесам, их больше увлекают удивительные события, происходящие в реальной жизни.

Багдадские рассказчики любят повествования о преданной, бескорыстной и самоотверженной любви («Рассказ о Муавии и бедуине», «Рассказ о влюбленных, погибающих от любви», «Рассказ о Халиде ибн Абдаллахе аль-Касри»), но также и любовные сюжеты, в которых эротический элемент иногда носит грубоватый и даже непристойный характер («Рассказ о чистильщике и женщине»). У них всегда есть пристрастие к комическому, и они приходят в восторг от находчивых, остроумных ответов («Рассказ о Ширин и рыбаке», «Рассказ о Масруре и Ибн аль-Кариби»), ловкой изобретательности софистически-мудрого мусульманского богослова («Рассказ об Абу Юсуфе), благородства, великодушия и верности слову («Рассказ о честном юноше»). Героями багдадских рассказов часто бывают реальные исторические персонажи — поэты (Абу Нувас), музыканты (Ибрахим и Исхак Мосульские; см. в нашем сборнике «Рассказ об Ибрахиме и юноше»). Но особенно часто в багдадских рассказах фигурирует халиф Харун ар-Рашид (годы правления 786—809).

В отличие от индо-иранских сказок, вся прелесть и смысл багдадских новелл не столько в стройной и замысловатой фабуле, сколько в самом событии, о котором идет речь, в яркости и выразительности отдельных деталей.

Хорошим примером багдадского рассказа любовного содержания может служить «Рассказ о Ганиме ибн Айюбе», герой которого, купеческий сын, благочестивый, хорошо воспитанный, честный и деятельный юноша, попадает в переделку именно из-за своих достоинств. Распутство и плутовство евнухов, героев двух вставных новелл, словно бы подчеркивают целомудренность главного героя, и это создает своеобразное психологическое равновесие всего рассказа в целом. В отличие от других рассказов, где главная тема — удивительные капризы судьбы, в этой истории Ганим становится жертвой людской несправедливости, хотя в конце концов его высокие моральные качества обеспечивают ему успех в жизни. Незамысловатая стройность сюжета и оригинальность композиции делают рассказ одним из лучших образцов багдадского цикла.

Иной вариант любовной новеллы багдадского цикла представлен «Рассказом о двух везирях и Анис аль-Джалис», герой которой являет собой полную противоположность благочестивому и серьезному Ганиму. Так же как и Ганим, сын везиря, беззаботный повеса Hyp ад-Дин делает блестящую карьреру при дворе Харун ар-Рашида. Однако своим успехом в жизни герой рассказа обязан не каким-либо благородным или отважным поступкам, а лишь самой своей природе, тому, что он красив, беззаботен, весел, щедр, чем юноша и привлекает к себе сердце капризного Харун ар-Рашида, делающего его правителем одного’ из самых цветущих своих городов.

По мере развития фабулы на первый план выходит другой основной персонаж повествования — Харун ар-Рашид, предстающий в рассказе, по традиционной народной молве, любителем необычных ночных приключений. Комизм осуществляемых Харун ар-Рашидом мистификаций основан на несоответствии общественйого положения халифа и его легкомысленного поведения. Рассказ полностью лишен какого-либо сверхъестественного элемента и вполне «реалистичен» — хотя изображаемая история в нем и не вполне правдоподобна, но, в принципе, могла бы иметь место. Таким образом, и в этом рассказе судьба героя и ход событий обуславливаются не вмешательством волшебных сил, а реальными, «земными» обстоятельствами.

Поистине жемчужиной собрания «Тысячи и одной ночи» следует признать рассказ «Халиф на час», который трудно датировать и который в равной степени может быть отнесен и к багдадскому, и к египетскому циклу, несмотря на то что центральное место в нем занимает Харун ар-Рашид. Традиционный герой багдадских новелл, кутила Абу-ль-Хасан, растративший половину отцовского наследства в попойках и проказах, убеждается в неверности друзей, отвернувшихся от него в трудный час, и решает впредь оказывать гостеприимство лишь чужеземцам, и то лишь на одну ночь. Судьба сталкивает его с Харун ар-Рашидом, никогда не упускающим случая развлечься за счет чужого унижения. Его жестокая шутка полностью удается, но в отместку Абу-ль-Хасан берет реванш и в свою очередь делает Харун ар-Рашида и его жену Зубейду жертвами своей веселой мистификации.

Из «Халифа на час», как и из других рассказов, складывается порожденный народной фантазией образ Харун ар-Рашида, исторически недостоверный, но психологически вполне завершенный. Капризный и жестокий повелитель правоверных, мучимый бессонницей, он бродит, переодевшись в платье простого купца, со своими постоянными спутниками, везирем Джафаром и палачом-телохранителем Масруром, по ночному Багдаду и с интересом наблюдает жизнь своих подданных. Поступки его загадочны и непредсказуемы, настроение его непрерывно меняется, и он мгновенно переходит от меланхолии и депрессии к внезапному приступу сильного возбуждения и пароксизму смеха. Его никогда не покидает чувство юмора, и он может быть щедр и простодушен, но под влиянием какого-либо неожиданного впечатления или препятствия на пути к осуществлению своего каприза может стать безжалостным тираном, внушающим всем окружающим страх. Разумеется, образ легендарного халифа не имеет ничего общего с реальным правителем-деспотом, который не только не бродил по ночному Багдаду в поисках развлечений, но, напротив, значительную часть жизни провел в загородной резиденции, избегая встречи с народом.

Не менее полнокровным предстает перед читателем и образ Абу-ль-Хасана, веселого шутника, всем другим радостям жизни предпочитающего застолье и общество собутыльников. С большим юмором рассказывается о жизни Абу-ль-Хасана во дворце во время его однодневного «халифства». Чувство собственного достоинства, это великое завоевание ренессансной культуры, еще чуждо герою, живущему в условиях средневековых представлений, и осуществив задуманную мистификацию, он вполне удовлетворяется материальными благами, которые дают ему возможность продолжать веселую и беззаботную жизнь. И здесь стоит обратить внимание на известное моральное безразличие в вопросах внутрисемейных отношений: герой рассказа, Абу-ль-Хасан, жестоко колотит мать, и рассказчик никак не осуждает подобный поступок — видимо, такое поведение ему кажется естественным для подобного героя. Отметим, что и в европейских фаблио грубость героев также не всегда встречает моральное осуждение — представления о справедливости и патриархальной деликатности в средние века, надо думать, не всегда совпадали с моралью нового времени.

В египетских новеллах, созданных в основном в Каире в торгово-ремесленной среде, более явственно, чем в остальных сказках Шахразады, звучат мотивы социальные. Их герой, обычно мелкий купец или бедный ремесленник, не слишком образован, но наделен здравым смыслом и находчивостью, благодаря которым он в конце концов добивается высокого положения и богатства. Изобретательность героя египетских новелл носит гораздо более «утонченный» характер, чем ловкие проделки его багдадских предшественников. Его приключения, в отличие от приключений героев коротких багдадских рассказов-анекдотов, составляют фабулу длинных занимательных повествований, иногда содержащих целое жизнеописание.

Хотя рассказы египетского цикла сочетают в себе разнородные, в том числе сказочные, элементы, в основном повествование в них развивается в реалистических тонах. Примером тому может служить «Сказка о рыбаке Халифе», герою которой, бедному рыбаку, счастье начинает улыбаться по воле случая, но который’ и сам умело старается воспользоваться им. Он стойко переносит удары судьбы, когда его, без всякой вины, угощают побоями, и сдержанно радуется, когда на его долю выпадает удача и он становится богатым и знатным, проявляя при этом великодушие и щедрость. Иногда бывает трудно сказать, где кончается его простецкая наивность и начинается сознательное фиглярство, которое помогает ему защищаться от сильных мира сего. Стремительным развитием действия, умелым сведением воедино разных линий повествования и судеб героев (рыбака, любимой наложницы халифа, самого халифа), острым чувством социального, веселым юмором этот рассказ выгодно отличается от аналогичных «приключенческих» рассказов Багдада, хотя традиционные темы, характерные для предшествующей стадии развития арабской новеллистики, играют и в нем немалую роль.

Со сложным сочетанием реалистического повествования, фантастики и назидания мы встречаемся в одном из лучших рассказов египетского цикла — «Сказке об Абдаллахе земном и Абдаллахе морском», которой семантическое разнообразие отдельных частей придает особую загадочность и прелесть. В центре повествования находится бедный, но благочестивый рыбак Абдаллах. Однажды ему довелось вытащить из моря живое существо, человека из числа «детей моря», оказавшегося также мусульманином, который предлагает Абдаллаху земному вступить с ним в дружбу. Он просит лишь снабжать его продуктами земного садоводства, а в обмен обещает приносить драгоценные камни, в изобилии встречающиеся на дне моря. В словах фантастического подводного обитателя слышны отголоски той широкой торговли, что вели купцы Египта с жителями тропических стран.

Обретенные чудесным образом рыбаком богатства едва не стоят ему жизни. Ибо, когда герой пытается продать драгоценности, его обвиняют в краже, и лишь заступничество доброго царя, поверившего, что Аллах всегда может неожиданно облагодетельствовать бедняка, спасает его от наказания. «Для денег нужен сан,— говорит царь,— я защищу тебя от господства людей в эти дни, но, может быть, я буду низложен или умру и власть получит другой, и тогда он убьет тебя из жадности». Таким образом, царь хорошо осведомлен об отсутствии правовых гарантий у человека в его царстве и, дабы укрепить положение Абдаллаха, женит его на своей дочери и делает его своим везирем.

Перед тем как отправиться в хаджж, Абдаллах земной соглашается посетить своего морского друга в его стране. Он спускается в подводное царство, где видит множество чудес, удивительных рыб, города, населенные подводными обитателями. Морской царь и жители моря смеются над Абдаллахом земным потому, что у него нет хвоста. Рассказчику, оказывается, присуще тонкое понимание того, что все необычное вызывает у людей ограниченных, знающих только близкий им мир, одни лишь насмешки и презрение.

Но основное расхождение во взглядах между землянами и жителями моря обнаруживается в конце путешествия Абдаллаха земного. Он оказывается свидетелем радостного праздника обитателей моря по случаю смерти одного из них и высказывает по этому поводу недоумение. В свою очередь Абдаллах морской, узнав, что земляне печалятся по случаю смерти близких, бьют себя по лицу и рвут на себе одежды, проникается к землянам презрением. «Ведь Аллах вкладывает в новорожденного душу в качестве залога, так почему же вы плачете, когда он ее забирает обратно?» — вопрошает он. И тут мы видим, что средневековый рассказчик-автор способен понять противоречивость греховной человеческой природы, вынуждающей людей радоваться жизни и горевать о смерти вопреки вере, что жизнь есть лишь временная земная юдоль и испытание на пути к богу, а смерть — возвращение к нему, и он осознает это противоречие и не порицает человека за его любовь к жизни, ибо видит в этом лишь проявление человеческой слабости и непоследовательности. Однако он понимает и несовместимость взглядов жителей земли и подводного царства, выражающуюся в ином отношении к пище, драгоценностям, а также к жизни и смерти, хотя все существа в мире — едины, что подчеркивается единообразием имен действующих лиц: Абдаллах, то есть раб Аллаха.

Несмотря на обилие различных мотивов, сказка в композиционном отношении целостна и все ее реалистические и волшебные элементы, рассказы о путешествиях под водой и дидактика хорошо сбалансированы и приведены в стройную, слаженную систему.

Незамысловатая фабула с ярко выраженной моралью характерна для «Сказки об Абу Кире и Абу Сире» — произведения, которое, судя по содержащимся в нем реалиям, возникло в Египте не ранее конца XVI века. Герои сказки, два ремесленника, добрый цирюльник Абу Сир и злой красильщик Абу Кир, добиваются успеха в чужом городе благодаря своему мастерству. Завистливый и жадный Абу Кир не желает мириться с успехом своего друга, пытается погубить его, оклеветав перед местным правителем, но судьба благоприятствует Абу Сиру, и гнев царя обрушивается на злодея. Несложная мораль рассказа — добродетель вознаграждается, а порок наказуется, как это почти всегда случается в поздних египетских рассказах, выражена при помощи традиционной фабулы (конфликт доброго и злого человека). Однако условный сюжет обрастает большим числом жизненных деталей, превращающих рассказ в реалистическую новеллу. Оба персонажа сказки выступают в роли «культурных героев», и предприимчивость их щедро вознаграждается — они обретают богатство и почет. Подобный взгляд на труд ремесленника естествен для горожанина-труженика. Любопытно, что автор рассказа не осуждает Абу Кира за нарушение традиционных цеховых правил, он лишь считает вполне естественной реакцию членов замкнутой корпорации на появление чужака, вносящего новшества, так же как и стремление деятельного человека вырваться за пределы сковывающего регламента. Однако то обстоятельство, что нарушителем цеховых правил выступает отрицательный персонаж рассказа, свидетельствует о симпатиях автора к старинным цеховым традициям и его убежденности, что нарушить их может лишь злой чужак, которого, после блестящего успеха, настигает жестокая кара.

К смешанному жанру дидактическо-приключенческого характера относится египетский «Рассказ про Али-Баба и сорок разбойников». Это рассказ о скромном дровосеке, случайно обнаружившем убежище разбойников, куда они сносят награбленные богатства, и его преданной служанке Марджане, умело расправляющейся с преступниками, получившими в конце концов заслуженное возмездие. Вся атмосфера рассказа характерна для повседневной городской жизни, события в нем развиваются в полном соответствии с логикой, и между ними устанавливается четкая причинно-следственная связь, выразительные средства в нем тщательно отобраны, а каждая деталь имеет конкретное функциональное назначение. Единственный волшебный элемент — дверь, ведущая в убежище разбойников, которая открывается после произнесения определенной формулы,— лишь еще более оттеняет жизненную достоверность всех остальных эпизодов рассказа.

Особое место в «Тысяче и одной ночи» занимает «Сказка о горбуне», вставные рассказы которой сложились на основе фольклорных и литературных источников еще в багдадский период, но свое окончательное композиционное завершение сказка получила уже в Египте. Комическая история мнимого убийства обрамлена целым рядом занимательных рассказов, имеющих законченный самостоятельный характер, причем один из них — «Рассказ портного» — в свою очередь содержит еще несколько вставных историй.

Почти каждый из вставных рассказов имеет свою особенность: один напоминает грубоватые европейские шванки (так, «Рассказ о втором брате цирюльника» живописует издевательства женщин над наивным влюбленным), другой воспроизводит сцены комических кукольно-теневых представлений (рассказ о болтливом цирюльнике), иные же повествуют о шутниках и хитрых мошенниках («Рассказ о третьем брате цирюльника», «Рассказ о шестом брате цирюльника»). Абсурдность изображенных в рассказах ситуаций, начиная с истории о мнимом убийстве и кончая нелепым положением, в котором оказались жертвы красноречия цирюльника, комические, но вместе с тем и зловещие испытания, через которые проходят все герои вставных новелл, — все это создает ощущение трагической нереальности и нелепой бессмысленности самой жизни. Такая концепция своеобразного «черного юмора» не случайно возникает на почве средневекового Египта, в котором простой горожанин чувствовал себя беспомощным перед произволом и тиранией чужеземных мамлюкских правителей.

Как и многие другие рассказы «Тысячи и одной ночи», «Сказка о горбуне» строится наподобие ритмической фигуры с уравновешенными частями и с симметричным расположением эпизодов, которые запутывают повествование этап за этапом вплоть до кульминации, а затем распутывают, проходя те же этапы в обратном порядке, хотя и с иным расположением эпизодов. Композиционные узоры сказок Шахразады подчас напоминают замысловатые, но всегда графически уравновешенные орнаменты арабских средневековых художников. Их занимательности в значительной мере способствует удивительное искусство композиции, разработанной в арабском народном творчестве с большим изяществом и изобретательностью.

Во многих рассказах египетского цикла существенную роль в повествовании играют волшебные силы. В нашем сборнике это — «Рассказ про Ала ад-Дина» и «Рассказ о Маруфе-башмачнике».

Основой фабулы в «Рассказе про Ала ад-Дина и заколдованный светильник» служит мотив волшебного талисмана, которому слепо подчиняется всемогущий джинн. Герой рассказа, сын бедного портного, которому самой судьбой предначертана удача, с помощью оказавшегося в его руках волшебного предмета обретает богатство и женится на дочери султана. Но магическая роль талисмана интересует рассказчика не столько сама по себе, сколько в связи с той социально-психологической эволюцией, которую переживает герой, превратившийся под влиянием богатства и могущества из легкомысленного и неопытного юноши в зрелого и практичного хозяина обретенных им сверхъестественных возможностей. Богатство обеспечивает герою успех в жизни, что соответствует особенностям конкретных социальных условий, и, таким образом, несмотря на присутствие в рассказе волшебного элемента, автор не грешит против исторической правды.

В рассказе про Ала ад-Дина, также как и в других рассказах «Тысячи и одной ночи», постоянно встречается излюбленный в народной литературе мотив о простолюдине, который влюбляется в царскую дочь и, благодаря покровительству волшебных сил, добивается ее руки и сам становится царем. Так любовь торжествует над социальным разделением, и автор, как бы выражая чаяния беднейших слоев общества, приводит события к благоприятной развязке. Однако в «Тысяче и одной ночи» этот мотив имеет средневековую окраску — успех юноши обуславливается не столько его целеустремленной активностью, сколько предначертанием свыше, или действием волшебства, в результате чего на первое место выдвигается традиционная средневековая тема судьбы и герой оказывается лишь слепым исполнителем ее воли.

По-иному трактуется проблема везения и волшебного талисмана в «Рассказе о Маруфе-башмачнике», одном из позднейших образцов египетского цикла. Подобно Ала ад-Дину, герой рассказа Маруф — бедный человек, сапожник, едва сводящий концы с концами. Однако его блестящий успех в жизни никак не предопределен, но оказывается результатом личных достоинств героя — его предприимчивости и доброты. Волшебный предмет — кольцо, равно как и огромные богатства,— попадает ему в руки именно тогда, когда он трудится на поле, помогая оказавшему ему гостеприимство крестьянину. Склонный к мифотворчеству, как и все его выросшие в трудных условиях современники, и уверовав в сочиненную его другом Али выдумку, он начинает жить в сложившемся в его сознании вымышленном мире, пока реальная действительность не заставляет его пробудиться. Но и тогда он остается доверчивым и наивным, хотя его необычные для купца щедрость и непрактичность вызывают подозрение и даже осуждение окружающих. Однако автору рассказа свойственно замечательное понимание того, что безответственность героя составляет оборотную сторону его почти эпической щедрости и горячего сочувствия бедным людям, которым он раздает все сокровища казны, а также фаталистического отношения к жизни.

По характеру фабулы «Рассказ о Маруфе-башмачнике» — это волшебная сказка. Однако конкретными деталями и описаниями, веселостью и комическими преувеличениями, равно как и проделками героя, он скорее напоминает средневековую плутовскую новеллу. Так, уговаривая Маруфа согласиться на блеф с караваном, его друг Али говорит ему: «Вся земная жизнь — бахвальство и хитрость, и в стране, где тебя никто не знает, делай что хочешь!» — и герой охотно следует этим советам. Вместе с тем и фантастические существа, джинны и ифриты, составляют важный элемент фабулы египетских рассказов. При этом воля и поступки «земных» персонажей и их фантастических помощников настолько естественно сливаются, что волшебный и реальный миры образуют полное органическое единство, в котором картина жизни средневекового мусульманского города, проступая сквозь волшебную пелену, обретает особую загадочную и поэтическую привлекательность.

Характером и ролью волшебных сил рассказы египетского цикла отличаются от индо-иранских сказок. Волшебные силы в египетских рассказах — это уже не прежние, независимые духи индо-иранского фольклора, а ревностные «службисты», своеобразные волшебные чиновники-функционеры, не добрые и не злые, а лишь слепо подчиняющиеся талисману, символу власти, и механически исполняющие волю своих повелителей. Они оказываются хотя и умелыми, но полностью подвластными человеку слугами и перед ними, как перед естественными явлениями жизни, у горожанина нет благоговейного страха. Они выполняют все приказы, не делая различия между законными владельцами талисмана (существующей властью) и похитителями талисмана (узурпаторами власти).

Подобная мифология, естественно, выросла на почве позднесредневе-кового Египта с его деспотическим режимом, борьбой за власть и бюрокра тической структурой аппарата управления и стала своеобразной художественной метафорой общественной жизни. Поэтому требования, которые герои этих рассказов предъявляют послушным «слугам талисманов», хотя и грандиозны по масштабам, но банальны и выдержаны в духе идеалов горожан. От джиннов требуют золота и драгоценностей, еды и «транспортных услуг», то есть всего того, что может оказаться нужным купцу-горожанину. Разумеется, джинны должны также обеспечить личную безопасность хозяина, оградив его от произвола феодальных властей.

Общий тон египетских новелл, иронический по отношению к правителю, откровенно враждебный к его везирю (обычно подлому и лукавому царедворцу, вершащему все дела глуповатого и жадного властелина) и сочувственный по отношению к труженикам, отражает чувства и взгляды горожан и свидетельствует о среде, в которой эти новеллы создавались.

И багдадские рассказы, и каирские новеллы чрезвычайно интересны с историко-культурной точки зрения. Перенеся читателя в увлекательный мир средневекового арабского Востока, воспевая романтику дальних странствий, причудливых судеб, несметных богатств и роскоши, арабские рассказчики удивительно красочно и разносторонне воспроизводят бурную жизнь больших городов: Багдада, Басры, Каира, Александрии с их пестрым в этническом отношении населением, с их социальными конфликтами, бытом, нравами, этическими представлениями. Не только для специалиста-историка, но и для всякого любознательного читателя «Книга тысячи и одной ночи» — неисчерпаемый кладезь самых разнообразных сведений о жизни арабских городов в период расцвета Багдадского халифата, во времена правления мамлюкских султанов и турок в Египте.

В рассказах «Тысячи и одной ночи» выведена целая галерея типов, принадлежащих к различным слоям городского общества. Богатые купцы и бедные ремесленники, правители, иногда великодушные и щедрые, иногда злобные и мстительные, их министры-советники, как правило мудрые и благородные, поучающие правителя в индо-иранских сказках, напротив,— коварные и корыстные, управляющие царем в своих интересах в багдадских и каирских рассказах, несправедливые чиновники и неправедные судьи, ловкие плуты, коварные и развратные, и, наоборот, благочестивые и добродетельные жены, сынки богатых торговцев, распутничающие и тратящие огромные богатства, умные и энергичные наложницы, сводни и колдуньи — вот далеко не полный перечень персонажей рассказов и сказок Шахразады.

Герой «Тысячи и одной ночи» статичен. И социально и психологически он принадлежит своему сословию и твердо знает свое место в иерархическом обществе. Его мир — город, в котором царит феодальный произвол. Бесконечные опасности подстерегают горожанина на каждом шагу, он должен уповать и на собственную изворотливость, и на спасительное стечение обстоятельств. Социальные и природные силы объединяются против него всякий раз, когда он, подобно Синдбаду-мореходу, вступает в борьбу со стихиями на море и на суше, с пиратами, с хищной и жестокой феодальной администрацией. Преувеличение роли случая в рассказах и обильный налет фантазии — результат воздействия на героя-горожанина слепых феодальных сил произвола и анархии, равно как и буйного своеволия еще неподвластной человеку природы. Но провидение, которое, по понятиям средневекового человека, стоит за слепой случай ностью, всегда справедливо, и уповая на него, герой отваживается на смелые предприятия.

В истории мировой новеллистики «Тысяча и одна ночь» занимает промежуточное место между грубовато-примитивными средневековыми европейскими рассказами (фаблио, шванки) и более утонченной европей ской новеллой раннего Возрождения. Во многих рассказах этой грандиоз ной книги уже ощущается выход за пределы чисто средневековой эстетики Так, в соответствии с особенностью арабского средневекового художест венного мышления, описательный элемент в «Тысяче и одной ночи» носит в основном установившийся, клишированный характер. Таковы портреты красавиц и красавцев, подробные, наивно-откровенные изображения лю бовных сцен, картины быта, немногочисленные описания природы, которые всегда рисуются одинаково, в виде совокупности перечисляемых элементов без какого-либо свободного, живописного многообразия и повторяются из рассказа в рассказ. Такой способ изображения прекрасного вытекает из средневекового представления о красоте как о чем-то постоянном заранее известном, не нуждающемся в конкретизации. Но вместе с тем в рассказах «Тысячи и одной ночи» уже чувствуется любование всякой красотой — человеческого тела, одеяний, убранства домов, драгоценностей и т. д., в котором сказывается влияние развитой придворной культу ры. Роскошь дворцов правителей или знатных и богатых людей, неслыхан ная красота нарядов, драгоценные камни и ювелирные изделия — все это описывается в повторяющихся формулах, по установившейся схеме, но тщательно и с увлечением, а действие часто развивается на фоне живых бытовых сцен: сутолоки торгово-ремесленных рядов, рынков, мечетей и т. д.

Сохраняя основную черту средневековой литературы — ее нормативно-клишированный характер, при котором изображение человека должно было соответствовать устойчивой модели представителя того или иного сословия, авторы-рассказчики «Тысячи и одной ночи» сделали первый шаг в направлении индивидуальной портретной и речевой характеристики попытались проследить эволюцию в поведении, во внутреннем облике своих персонажей. Облагороженный авторами герой рассказов — это уже не просто плут или участник сомнительных любовных интриг, а человек образованный, богатый, щедрый и красивый, отвечающий нравственному и эстетическому идеалу средневекового горожанина. Красочное и реалистическое описание быта, занимательность, богатство сюжетных и фабульных мотивов, композиционное и стилистическое мастерство, менее грубая сравнительно с европейскими фаблио, эротика и более благородное чувство комического выгодно отличают лучшие сказки и рассказы «Тысячи и одной ночи» от аналогичных жанров в европейской средневековой литературе и обеспечивают им неизменный успех у читателей разных эпох и культур.

И. Фильштинский

Сказки Тысячи и Одной Ночи (перс. هزار و يك شب‎ hezār o yek šab; араб. كتاب ألف ليلة وليلة‎‎ kitāb ‘alf layla wa layla)  — памятник средневековой арабской и персидской литературы, собрание рассказов, обрамленное историей о персидском царе Шахрияре и его жене по имени Шахразада (Шахерезада).

История создания

Вопрос о происхождении и развитии «1001 ночи» не выяснен полностью до настоящего времени. Попытки искать прародину этого сборника в Индии, делавшиеся его первыми исследователями, пока не получили достаточного обоснования. Прообразом «Ночей» на арабской почве был, вероятно, сделанный в X в. перевод персидского сборника «Хезар-Эфсане» (Тысяча сказок). Перевод этот, носивший название «Тысяча ночей» или «Тысяча одна ночь», был, как свидетельствуют арабские писатели того времени, очень популярен в столице восточного халифата, в Багдаде. Судить о характере его мы не можем, так как до нас дошёл лишь обрамляющий его рассказ, совпадающий с рамкой «1001 ночи». В эту удобную рамку вставлялись в разное время различные рассказы, иногда — целые циклы рассказов, в свою очередь обрамленные, как например «Сказка о горбуне», «Носильщик и три девушки» и другие. Отдельные сказки сборника, до включения их в писанный текст, существовали часто самостоятельно, иногда в более распространенной форме. Можно с большим основанием предполагать, что первыми редакторами текста сказок были профессиональные рассказчики, заимствовавшие свой материал прямо из устных источников; под диктовку рассказчиков сказки записывались книгопродавцами, стремившимися удовлетворить спрос на рукописи «1001 ночи».

Гипотеза Хаммер-Пургшталя

При исследовании вопроса о происхождении и составе сборника европейские учёные расходились в двух направлениях. Й. фон Хаммер-Пургшталь стоял за их индийское и персидское происхождение, ссылаясь на слова Мас’удия и библиографа Надима (до 987 года), что староперсидский сборник «Хезâр-эфсâне» («Тысяча сказок»), происхождения не то ещё ахеменидского, не то аршакидского и сасанидского, был переведен лучшими арабскими литераторами при Аббасидах на арабский язык и известен под именем «1001 ночи». По теории Хаммера, перевод персидского «Хезâр-эфсâне», постоянно переписываемый, разрастался и принимал, ещё при Аббасидах, в свою удобную рамку новые наслоения и новые прибавки, большей частью из других аналогичных индийско-персидских сборников (среди которых, например, «Синдбâдова книга») или даже из произведений греческих; когда центр арабского литературного процветания перенесся в XII—XIII века из Азии в Египет, 1001 ночь усиленно переписывалась там и под пером новых переписчиков опять получала новые наслоения: группу рассказов о славных минувших временах халифата с центральной фигурой халифа Гаруна ар-Рашида (786—809), а несколько позже — свои местные рассказы из периода египетской династии вторых мамелюков (так называемых черкесских или борджитских). Когда завоевание Египта османами подорвало арабскую интеллектуальную жизнь и литературу, то «1001 ночь», по мнению Хаммера, перестала разрастаться и сохранилась уже в том виде, в каком её застало османское завоевание.

Гипотеза де Саси

Радикально противоположное воззрение высказано было Сильвестром де Саси. Он доказывал, что весь дух и мировоззрение «1001 ночи» — насквозь мусульманские, нравы — арабские и притом довольно поздние, уже не аббасидского периода, обычная сцена действия — арабские места (Багдад, Мосул, Дамаск, Каир), язык — не классический арабский, а скорее простонародный, с проявлением, по-видимому, сирийских диалектических особенностей, то есть близкий к эпохе литературного упадка. Отсюда у де Саси следовал вывод, что «1001 ночь» есть вполне арабское произведение, составленное не постепенно, а сразу, одним автором, в Сирии, около половины XV века; смерть, вероятно, прервала работу сирийца-составителя, и потому «1001 ночь» была закончена его продолжателями, которые и приписывали к сборнику разные концовки из другого сказочного материала, ходившего среди арабов, — например, из Путешествий Синдбада, Синдбâдовой книги о женском коварстве и т. п. Из персидского «Хезâр-эфсâне», по убеждению де Саси, сирийский составитель арабской «1001 ночи» ничего не взял, кроме заглавия и рамки, то есть манеры влагать сказки в уста Шехрезады; если же какая-нибудь местность с чисто арабской обстановкой и нравами подчас именуется в «1001 ночи» Персией, Индией или Китаем, то это делается только для большей важности и порождает в результате одни лишь забавные анахронизмы.

Гипотеза Лэйна

Последующие учёные постарались примирить оба взгляда; особенно важным в этом отношении оказался авторитет Эдварда Лэйна (E. W. Lane), известного знатока этнографии Египта. В соображениях о позднем времени сложения «1001 ночи» на позднеарабской почве индивидуальным, единоличным писателем Лэйн пошёл ещё дальше, чем де Саси: из упоминания о мечети Адилийе, построенной в 1501 году, иногда о кофе, один раз о табаке, также об огнестрельном оружии Лэйн заключал, что «1001 ночь» начата была в конце XV века и закончена в 1-й четверти XVI века; последние, заключительные фрагменты могли быть присоединены к сборнику даже при османах, в XVI и XVII вв. Язык и стиль «1001 ночи», по Лэйну, — обыкновенный стиль грамотного, но не слишком учёного египтянина XV—XVI века; условия жизни, описанной в «1001 ночи», специально египетские; топография городов, хотя бы они были названы персидскими, месопотамскими и сирийскими именами, есть обстоятельная топография Каира поздней мамелюкской эпохи. В литературной обработке «1001 ночи» Лэйн усматривал такую замечательную однородность и выдержанность позднего египетского колорита, что не допускал вековой постепенности сложения и признавал только одного, максимум, двух составителей (второй мог окончить сборник), которые — или который — в течение недолгого времени, между XV—XVI веками, в Каире, при мамелюкском дворе, и скомпилировал «1001 ночь». Компилятор, по Лэйну, имел в своем распоряжении арабский перевод «Хезâр-эфсâне», сохранившийся с X до XV века в своём старинном виде, и взял оттуда заглавие, рамку и, быть может, даже некоторые сказки; пользовался он также и другими сборниками персидского происхождения (сравни повесть о летательном коне) и индийского («Джильâд и Шимâс»), арабскими воинственными романами времен крестоносцев (Царь Омар-Номâн), наставительными (Мудрая дева Таваддода), мнимо-историческими Повестями о Гаруне ар-Рашиде, специально-историческими арабскими сочинениями (особенно теми, где есть богатый анекдотический элемент), полунаучными арабскими географиями и космографиями (Путешествия Синдбада и космографию Казвиния), устными юмористическими народными побасенками и т. д. Все эти разнородные и разновременные материалы египетский составитель XV—XVI веков скомпилировал и тщательно обработал; переписчики XVII—XVIII веков внесли в его редакций только несколько изменений.

Воззрение Лэйна считалось в учёном мире общепринятым до 80-х годов XIX в. Правда, и тогда статьи де-Гуе (M. J. de Goeje) закрепляли, с слабыми поправками по вопросу о критериях, старый Лэйновский взгляд на компиляцию «1001 ночи» в мамелюкскую эпоху (после 1450 г., по де-Гуе) единоличным составителем, да и новый английский переводчик (впервые не побоявшийся упрёка в скабрёзности) Дж. Пэйн (J. Payne) не отступил от теории Лэйна; но тогда же, с новыми переводами «1001 ночи», начались и новые исследования. Ещё в 1839 г. X. Торренсом (H. Torrens, «Athenaeum», 1839, 622) была приведена цитата из историка XIII века ибн-Саида (1208—1286), где о некоторых приукрашенных народных рассказах (в Египте) говорится, что они напоминают собой «1001 ночь». Теперь на те же слова и он Саида обратил внимание неподписавшийся автор критики ^[1] на новые переводы Пэйна и Бёртона (R. F. Burton).

По основательному замечанию автора, многие культурно-исторические намёки и другие данные, на основании которых Лэйн (а за ним Пэйн) отнёс составление «1001 ночи» к XV—XVI векам, объясняются как обычная интерполяция новейших переписчиков, а нравы на Востоке не так быстро меняются, чтоб по их описанию можно было безошибочно отличить какой-нибудь век от одного—двух предыдущих: «1001 ночь» могла поэтому быть скомпилирована ещё в XIII веке, и недаром цирюльник в «Сказке о горбуне» начертывает гороскоп для 1255 года; впрочем, в течение двух следующих веков переписчики могли внести в готовую «1001 ночь» новые дополнения. А. Мюллер ^[2] справедливо заметил, что если по указанию ибн-Саида «1001 ночь» существовала в Египте в XIII в., а к XV веку, по довольно прозрачному указанию Абуль-Махâсына, успела уж получить свои новейшие наращения, то для прочных, правильных суждений о ней необходимо прежде всего выделить эти позднейшие наращения и восстановить, таким образом, ту форму, какую имела «1001 ночь» в XIII веке Для этого нужно сличить все списки «1001 ночи» и отбросить неодинаковые их части как наслоения XIV—XV веков. Обстоятельно такую работу произвели X. Зотенберг ^[3] и Рич. Бёртон </ref>в послесловии к своему переводу, 1886—1888; краткий и содержательный обзор рукописей есть теперь и у Шовена (V. Chauvin) в «Bibliographie arabe», 1900, т. IV</ref>; сам Мюллер в своей статье также сделал посильное сличение.

Оказалось, что в разных списках одинакова преимущественно первая часть сборника, но что в ней, пожалуй, вовсе нельзя найти тем египетских; преобладают повести о багдадских Аббасидах (особенно о Гаруне), да ещё есть в небольшом количестве индийско-персидские сказки; отсюда следовал вывод, что в Египет попал уже большой готовый сборник сказок, составившийся в Багдаде, вероятно, в Х веке и сосредоточенный по содержанию вокруг идеализированной личности халифа Гарун Аль-Рашида; эти сказки были втиснуты в рамку неполного арабского перевода «Хезâр-эфсâне», который был сделан в IX веке и ещё при Мас’удии был известен под именем «1001 ночи»; значит, создана она, как думал Хаммер — не одним автором сразу, а многими, постепенно, в течение веков, но главный её составной элемент — национальный арабский; персидского мало. На почти такую же точку зрения стал араб А. Сальхâний ^[4]; кроме того, основываясь на словах Надима, что араб Джахшиярий (багдадец, вероятно, X века) тоже взялся за составление сборника «1000 ночей», куда вошли избранные персидские, греческие, арабские и другие сказки, Сальхâний высказывает убеждение, что труд Джахшиярия и есть первая арабская редакция «1001 ночи», которая затем, постоянно переписываемая, особенно в Египте, значительно увеличилась в объёме. В том же 1888 году Нёльдеке ^[5] указал, что даже историко-психологические основания заставляют в одних сказках «1001 ночи» видеть египетское происхождение, а в других — багдадское.

Гипотеза Эструпа

Как плод основательного знакомства с методами и исследованиями предшественников, появилась обстоятельная диссертация И. Эструпа ^[6]. Вероятно, книгой Эструпа пользовался и новейший автор истории араб. литерат. — К. Броккельманн ^[7]; во всяком случае, предлагаемые им краткие сообщения о «1001 ночи» близко совпадают с положениями, разработанными у Эструпа. Содержание их следующее:

• нынешнюю свою форму «1001 ночь» получила в Египте, больше всего в первый период владычества мамелюков (с XIII в.).

• Вся ли «Хезâр-эфсâне» вошла в арабскую «1001 ночь» или только избранные её сказки — это вопрос второстепенный. С полной уверенностью можно сказать, что из «Хезâр-эфсâне» взята рамка сборника (Шехрияр и Шехрезада), Рыбак и дух, Хасан Басрийский, Царевич Бадр и царевна Джаухар Самандальская, Ардешир и Хаят-ан-нофуса, Камар-аз-заман и Бодура. Эти сказки по своей поэтичности и психологичности — украшение всей «1001 ночи»; в них причудливо сплетается действительный мир с фантастическим, но отличительный их признак — тот, что сверхъестественные существа, духи и демоны являются не слепой, стихийной силой, а сознательно питают дружбу или вражду к известным людям.

• Второй элемент «1001 ночи» — тот, который наслоился в Багдаде. В противоположность сказкам персидским багдадские, в семитском духе, отличаются не столько общей занимательностью фабулы и художественной последовательностью в её разработке, сколько талантливостью и остроумием отдельных частей повести или даже отдельных фраз и выражений. По содержанию это, во-первых, городские новеллы с интересной любовной завязкой, для разрешения которой нередко выступает на сцену, как deus ex machina, благодетельный халиф; во-вторых — рассказы, разъясняющие возникновение какого-нибудь характерного поэтического двустишия и более уместные в историко-литературных, стилистических хрестоматиях. Возможно, что в багдадские изводы «1001 ночи» входили также, хоть и не в полном виде, Путешествия Синдбада; но Броккельман полагает, что этот роман, отсутствующий во многих рукописях, вписан был в «1001 ночь» уже позже.

• Когда «1001 ночь» начала переписываться в Египте, в неё вошёл третий составной элемент: местные каирские сказки, del’ genero picaresco, как говорит Эструп. Каирских сказок два типа: одни — бытовые фаблио, в которых излагаются ловкие проделки плутов (например, искусного вора Ахмеда ад-Данафа) и всякие забавные происшествия, причём бросаются камешки в огород нечестных и подкупных властей и духовенства; другие — сказки с элементом сверхъестественным и фантастическим, но совсем иного рода, чем в персидских сказках: там духи и демоны имеют среди людей своих любимцев и нелюбимцев, а здесь играет роль талисман (например, волшебная лампа Аладдина), слепо помогающий своему владетелю, кто бы он ни был, и стихийно обращающийся против своего прежнего владетеля, если попадет в другие руки; темы таких сказок, вероятно, унаследованы арабским Египтом от классического, древнего Египта ^[8].

• В Египте же с той целью, чтобы сказочного материала хватило как раз на «1001 ночь», некоторые переписчики вставляли в сборник такие произведения, которые прежде имели совершенно отдельное литературное существование и составились в разные периоды: длинный роман о царе Номâне, враге христиан, Синдбадова книга (о женском коварстве), быть может, Приключения Синдбада-морехода, Царь Джильâд и министр Шимас, Ахыкâр Премудрый (древнерусский Акир), Таваддода и др. В 1899 г. В. Шовен («La récension égyptienne des 1001 n.», Люттих), рассмотрев египетские сказки «1001 ночи» с точки зрения художественности, отметил, что между ними есть талантливый (вроде сказки о горбуне со вставочной историей «Молчаливого» цирюльного), а остальные — бездарные. По соображениям Шовена (требующим, впрочем, ещё проверки), первая группа составилась раньше второй. Так как во второй (объёмистой) группе рассыпано много рассказов об обращении евреев в ислам и есть много прямо заимствованного из литературы еврейской, то Шовен заключает, что последним, заключительным редактором «1001 ночи» был еврей, принявший Ислам; по его мнению, таким евреем мог бы быть псевдомаймонид, автор еврейской книги «Клятва», напечатанной в Константинополе в 1518 г. ^[9]

Содержание

Столкнувшись с неверностью первой жены, Шахземан казнил ее и отправился к своему брату Шахрияру поделиться горем. Однако жена брата оказалась ещё более распутной, чем жена Шахземана. А вскоре братья встретили женщину, которая носила ожерелье из 570 перстеней. Столько раз она изменила своему мужу-джинну прямо в его присутствии, пока тот спал. Братья вернулись домой к Шахрияру и казнили его жену и наложниц. С тех пор, поняв, что все женщины распутны, Шахрияр каждый день берёт новую жену и казнит её на рассвете следующего дня. Однако этот страшный порядок нарушается, когда он женится на Шахерезаде — мудрой дочери своего визиря. Каждую ночь она рассказывает увлекательную историю и прерывает рассказ «на самом интересном месте, после чего ложились вместе спать» — и царь не в силах отказаться услышать окончание истории. Каждое утро он думает: «Казнить её я смогу и завтра, а этой ночью услышу окончание истории». Так продолжается тысяча и одна ночь. По их прошествии Шахерезада пришла к мужу с тремя сыновьями, рождёнными за это время, «один из которых ходил, другой ползал, а третий сосал грудь». Во имя них Шахерезада попросила мужа не казнить её. На что Шахрияр сказал, что помиловал её ещё раньше, до появления детей, потому что она чиста, целомудренна и богобоязненна.

Сказки Шахразады могут быть разбиты на три основные группы, которые условно можно назвать сказками героическими, авантюрными и плутовскими.

Героические сказки

К группе героических сказок относятся фантастические повести, вероятно составляющие древнейшее ядро «Тысячи и одной ночи» и восходящие некоторыми своими чертами к ее персидскому прототипу «Хезар-Эфсане», а также длинные рыцарские романы эпического характера. Стиль этих повестей — торжественный и несколько мрачный; главными действующими лицами в них обычно являются цари и их вельможи. В некоторых сказках этой группы, как например в повести о мудрой деве Такаддул, отчетливо видна дидактическая тенденция. В литературном отношении героические повести обработаны более тщательно, чем другие; обороты народной речи из них изгнаны, стихотворные вставки — по большей части цитаты из классических арабских поэтов — наоборот, обильны. К «придворным» сказкам относятся, например, «Камар-аз-Заман и Будур», «Бадр Басим и Джаухар», «Повесть о царе Омаре ибн-ан-Нумане», «Аджиб и Гариб» и некоторые другие.

Авантюрные сказки

Иные настроения находим мы в «авантюрных» новеллах, возникших, вероятно, в торговой и ремесленной среде. Цари и султаны выступают в них не как существа высшего порядка, а как самые обыкновенные люди; излюбленным типом правителя является знаменитый Харун ар-Рашид, правивший с 786 по 809 год, то есть значительно раньше, чем приняли свою окончательную форму сказки Шахерезады. Упоминания о халифе Харуне и его столице Багдаде не могут поэтому служить основой для датировки «Ночей». Подлинный Харун ар-Рашид был очень мало похож на доброго, великодушного государя из «Тысячи и одной ночи», а сказки, в которых он участвует, судя по их языку, стилю и встречающимся в них бытовым подробностям, могли сложиться только в Египте. По содержанию большинство «авантюрных» сказок — типичные городские фабльо. Это чаще всего любовные истории, героями которых являются богатые купцы, почти всегда обречённые быть пассивными исполнителями хитроумных планов своих возлюбленных. Последним в сказках этого типа обычно принадлежит первенствующая роль — черта, резко отличающая «авантюрные» повести от «героических». Типичными для этой группы сказок являются: «Повесть об Абу-ль-Хасане из Омана», «Абу-ль-Хасан Хорасанец», «Нима и Нум», «Любящий и любимый», «Аладдин и волшебная лампа».

Плутовские сказки

«Плутовские» сказки натуралистически рисуют жизнь городской бедноты и деклассированных элементов. Героями их обычно являются ловкие мошенники и плуты — как мужчины, так и женщины, например, бессмертные в арабской сказочной литературе Али Зибак и Далила-хитрица. В этих сказках нет и следа почтения к высшим сословиям; наоборот, «плутовские» сказки полны насмешливых выпадов против представителей власти и духовных лиц. Язык «плутовских» повестей близок к разговорному; стихотворных отрывков, малопонятных неискушенным в литературе читателям, в них почти нет. Герои плутовских сказок отличаются мужеством и предприимчивостью и представляют разительный контраст с изнеженными гаремной жизнью и бездельем героями «авантюрных» сказок. Кроме рассказов об Али Зибаке и Далиле, к плутовским сказкам относятся великолепная повесть о Маруфе-башмачнике, сказка о рыбаке (по имени) Халифа, стоящая на грани между рассказами «авантюрного» и «плутовского» типа, и некоторые другие повести.

Издания текста

— неполное первое калькуттское (1814-1818), полное второе калькуттское В. Макнотена (1839—1842), булакское (1835; часто переиздаваемое), бреславльское (совр. Вроцлав в Польше) М. Хабихта и Г. Флейшера (1825—1843), очищенное от скабрезностей бейрутское (1880—1882), ещё более очищенное бейрутское-иезуитское, очень изящное и дешевое (1888—1890). Тексты изданы с рукописей, значительно отличающихся одна от другой, да и не весь ещё рукописный материал издан. Обзор содержания рукописей (старейшая — Галлановская, между 1425 и 1537 гг.) см. у Зотенберга, Бёртона, а вкратце — у Шовена («Bibliogr. arabe»). В 1984-1995 гг. в Лейдене вышло принципиально новое издание Мухсина Махди по старейшим рукописям, в том числе Галлановской.

Переводы

В Европе впервые цикл получил известность благодаря неполному французскому переводу Антуана Галлана (издан в 1704—1717).

Старейший французский неполный — А. Галлана (1704—1718), который был в свою очередь переведён на все языки; он не буквален, и переделан согласно вкусам двора Людовика XIV: научные переиздания — Лоазлера де’Лоншана 1838 г. и Бурдена 1838—1840 г. Он был продолжен Казоттом и Шависом (1784—1793) в том же духе. С 1899 г. издавался буквальный (с булакского текста) и не считающийся с европейскими приличиями перевод Ж. Мардрю. Немецкие переводы делались сперва по Галлану и Казотту; общий свод с некоторыми дополнениями по арабскому оригиналу дали Хабихт, Хаген и Шалль (1824—1825; 6-е издание, 1881) и, по-видимому, Кёниг (1869); с арабского — Г. Вейль (1837—1842; 3-е исправленное издание 1866—1867; 5-е издание, 1889) и, полнее, со всевозможных текстов, М. Хеннинг (в дешёвой Рекламовской «Библиотеки классиков», 1895—1900); неприличия в немецком переводе удалены.

Английские переводы делались сперва по Галлану и Казотту и получали дополнения по арабским оригиналам; лучший из таких переводов — Джонатана Скотта (1811), но последний (6-й) том, переведённый с арабского, не повторялся в последующих изданиях. Две трети 1001 ночи, с исключением мест неинтересных или грязных, с арабского (по Булак. изданию) перевел В. Лэйн (1839—1841; в 1859 г. вышло исправленное издание, перепечатано с издания 1883). Полные английские переводы, вызвавшие много обвинений в безнравственности: Дж. Пэйна (1882—1889), и сделанные по многим редакциям, со всевозможными разъяснениями (историческими, фольклорными, этнографическими и др.) — Рич. Бёртона ^[10].

На русском языке еще в XVIII веке появились переводы с французского ^[11]. Наиболее научный перевод — Ю. Доппельмайер ^[12]. Английский перевод Лэна, «сокращённый вследствие более строгих цензурных условий», перевела на русский язык Л. Шелгунова в приложении к «Живописному обозрению» (1894): при 1-м томе есть статья В. Чуйко, составленная по де-Гуе. Первый русский перевод с арабского выполнен Михаилом Александровичем Салье (1899—1961) в 1929—1939.

Прочие переводы указаны в вышеупомянутых работах А. Крымского («Юбилейном сборнике В. Миллера») и В. Шовена (т. IV). Успех Галлановой переделки побудил Петиса де ла Круа напечатать «Les 1001 jours» ^[13]. И в популярных, и даже в фольклорных изданиях «1001 день» сливается с «1001 ночью». По словам Пети де ла Круа, его «Les 1001 jours» — перевод персидского сборника «Хезâр-йäк руз», написанного по сюжетам индийских комедий исфаханским дервишем Мохлисом около 1675 года; но можно с полной уверенностью сказать, что такого персидского сборника никогда не существовало и что «Les 1001 jours» составлен самим Петисом де ла Круа, неизвестно по каким источникам. Например, одна из наиболее живых, юмористических его сказок «Папуши Абу-Касыма» ^[14] отыскивается по-арабски в сборнике «Самарâт аль-аурâк» ибн-Хиджже.

Примечания

Ссылки

	Тысяча и одна ночь на Викискладе?

• Полная версия книги «1001 ночь» с комментариями
• Английский перевод Эдварда Лэйна
• Халиф 1001 ночи: народная мечта. Программа «Эха Москвы» из цикла «Всё так»
• Борхес Х. Л. Переводчики «Тысячи и одной ночи» / Пер. И. Петровского

Статья основана на материалах Литературной энциклопедии 1929—1939.

– Дошло до меня, о великий царь, что в славном городе Багдаде жил-был портной, по имени… – Он встал на четвереньки, выгнул спину и злобно зашипел. – Вот с этими именами у меня особенно отвратительно! Абу… Али… Кто-то ибн чей-то… Н-ну хорошо, скажем, Полуэкт. Полуэкт ибн… мнэ-э… Полуэктович… Всё равно не помню, что было с этим портным. Ну и пёс с ним, начнём другую…

Суть сказок «Книги тысячи и одной ночи» от братьев Стругацких

«Книга тысячи и одной ночи» (перс. کتاب هزار و یک شب, араб. كِتَابُ أَلْفِ لَيْلَةٍ وَلَيْلَةٌ‎‎‎, «Китта’бу аль-лфи лайлати’н ва-лайлату’н» — тьфу, блин, язык сломаешь!) — эпичный персидско-арабский сборник различных сказок, обильно сдобренный колдунством, проном и неведомой ёбаной хуйнёй в невероятных количествах. Когда написана — хрен его знает, кем написана — та же фигня, где написана… ну ты понел.

Завязка и развязка[править]

Жил да был «на островах Индии и Китая» (???) царь Шахрияр. Откуда там взялся царь, а не султан, шаньюй или, к примеру, магараджа, история тащем-то умалчивает. Жил он себе — не тужил, пока не помер да вот только однажды обнаружил, что его жена наставляет ему рога. ИЧСХ, не только его жена: жена его брата изменяет его брату, жена какого-то джинна изменяет какому-то джинну, и вообще — чуть менее, чем все известные ему жёны постоянно изменяют свои мужьям. Весьма разочаровавшийся сим откровением, Шахрияр прислонил к стенке свою изменщицу жену, почесал репу… и таки нашёл окончательное решение рогатого вопроса: каждый день он женился на новой жене, ночью трахал её, а наутро казнил, чтобы уж точно обошлось без рогов.^[1] Конгениально!

Так происходило до тех пор, пока очередной женой-смертницей не стала некая Шахерезада (в некоторых изданиях — Шехерезада, Шахразада, Шахир-задé и прочий изврат от очередного переводчика), придумавшая качественный хитрый план и добровольно вызвавшаяся на вышеописанную процiдурку. Будучи явно поумнее предыдущих жён, хитрозадая Шахерезада, прежде чем дать царю опосля соития (читайте первоисточники, блеать, а не причёсанные пересказы для детишек!)^[2], упросила Шахрияра рассказать тому познавательную сказочку на ночь. Вот только оная затянулась настолько, что одной ночи на её прослушивание не хватило, поэтому заинтригованному развитием сюжета царю пришлось оставить Шахерезаду в живых ещё на сутки: интересно же, чё там дальше-то было!.. Вот так и понеслось: настала ночь — встретил Шахерезаду — поимел во все щели — дослушал старую сказочку — начал слушать новую — настало утро — отпустил Шахерезаду — GOTO 1.

В итоге вся эта бодяга продолжалась аж почти три года, пока сказки ВНЕЗАПНО не кончились. К этому времени царь успел между делом настрогать аж трёх сыночек-корзиночек и решил-таки Шахерезаду помиловать: во-первых, втюрился в неё по-настоящему, a во-вторых — ну его нафиг, не дай Б-г следующая жена ещё лет на десять такую же волынку затянет. Конец.

Сказкота[править]

Основной материал книги составляют сказки, которые якобы Шахерезада рассказывала якобы царю. Их, понятно, не 1001, а где-то между 200 и 300^[3], но это если не считать многочисленные «сказки внутри сказок» (арабы знали толк в математике и чтили вложенные циклы), с лирическими отступлениями в стиле «…Прямо как в том рассказе про быка и осла… Ты что, не слышал его?! Ну ладно, ща расскажу, чтоб было понятнее». Периодически уровень вложенности достигает четвёртого, так что когда сказка заканчивается, и происходит возврат на уровень выше, приходится изрядно поднапрячься, чтобы вспомнить, о чём вообще речь была. Но зато какие это сказки! Боже ж ты мой! Я готов побиться обо что угодно, что даже и в Конотопе не слышали таких!.. Из наиболее известных: сказки об Али-Бабе, Синдбаде-мореходе и Ала-ад-Дине — да-да, недоучки, в традиционном переводе на русский имя собственное, которое вы привыкли произносить как «Аладдин», пишется именно так. Впрочем, приведённым выше перечнем диапазон сюжетов почти что исчерпывается: бóльшая часть сказок является пересказом одних и тех же историй с изменением лишь антуража и главных героев.

Собственно, Ала-ад-Дин в своём полном, несжатом варианте являет собой совсем не то, что мы c вами привыкли читать/смотреть: оригинал настолько же событийно длиннее советской/диснеевской экранизации, насколько оные длиннее какой-нибудь иллюстрации-гифки в «Ежедневном пророке». Подробно, в деталях описываются арабский быт, правила муслимского этиШкета, правильный подход к султану и множество прочих, безусловно интересных для профессоров-этнографов вещей. Ваш покорный слуга, почитывая в детстве толстенную книжку из папиного шкафа, устал ждать раскрытия сути, тупо пролистал четыре пятых всех содержащихся в ней страниц и еле-еле добрался до финала. Привычный же нам урезанный вариант содержит в себе только самую мякотку: парочку джиннов (одного в кольце, другого в лампе), пещеру сокровищ, султанскую дочку, и — что немаловажно! — ДАЛЕКО НЕ ВСЕХ антагонистов главного героя. Диснеевский Джафар, к слову — это аж три (!) персонажа, слитые в одного: хитрожопый визирь, магрибинец-колдун и его брат. А мораль сей басни всё та же: школьник-задрот, если вдруг волей Аллаха ты получил в свои руки неограниченную власть — не начинай нагибать всех вокруг, умножая беды и страдания, а тупо удовлетвори собственные низменные потребности, не скорруптившись и не поддавшись вселенскому злу.

Сказки про Синдбада-морехода представлены в нескольких частях, так называемых «плаваниях». Основная фабула каждой истории, начиная со второй: Синдбад никак не унимается и снаряжает команду (каждый раз новую) в очередное путешествие в стиле «поплывем туда, не знаю куда, привезём то, не знаю что, и поцелуем его в задницу». По пути команда сталкивается с морскими чудовищами/штормами/людоедами и выпиливается подчистую, в живых остаётся один Синдбад и в конце концов попадает в некое место, из которого выбирается благодаря своим уму и везению — например, обмазавшись бриллиантами и привязав себя к здоровенному куску мяса, дабы быть схваченным огромной птицей Рух (или Рухх, или Рокх, или Рокк — помните, что я выше пейсал про переводчиков, да?), и вместе с трупом этой птицы, подстреленной охотниками, свалиться туда, где его отвезут домой с полными карманами ништяков. И так до следующей истории, пока запасы напизженного не кончаются. В итоге Синдбад таки окончательно хоронит своё желание мотаться по миру и становится простым обывателем.

Ну а история про Али-Бабу и 40 разбойников должна быть известна всем, кто родился раньше 1991-го года, потому как они смотрели, во-первых, винрарный советско-индийский фильм (бонусом к которому также шла нехилая детская грампластинка), а во-вторых, советский же кукольный мультик, где, несмотря на отвратность исполнения кукол, хорошо подаётся основа сюжета. Всё начинается с предыстории о двух братьях, один из которых, как водится, крепкий хозяйственник, а второй, непосредственно сам Али-Баба — не очень. Совсем не очень. Совсем-совсем. И, к тому же, женат на нищенке. Так уж вышло, что из-за особенностей места работы он однажды подслушивает разговор разбойников-мимокрокодилов и случайно узнаёт от них пасскод к некой пещере с ништяками — тот самый «Симсим, откройся». Али-Баба решает на деле проверить правдивость подслушанного, и, будучи человеком честным, спизживает оттуда лишь пару кило драгоценностей — на жвачку там, газировку и прочие шоколадки. Однако по недостатку ума сливает инфу жене, через неё жене брата, а затем и самому брату. Последний же со всех ног мчится за халявным золотишком, но, уже обвешанный оным по самые гланды, не может покинуть пещерку, так как на радостях забыл волшебные слова. В этот момент весьма ко времени возвращаются разбойники и красочно четвертуют жлоба. После запутанного расследования оные хулиганы-тунеядцы ВНЕЗАПНО решают, что надо бы до кучи расправиться ещё и с Али-Бабой, и даже почти это осуществляют, но… все до одного погибают, пав от руки не в меру башковитой рабыни умершего брата (и кипятка, которым она залила кувшины с прятавшимися в них разбойниками. ИЧСХ, ни один даже не пикнул, покорно приняв такую мучительную смерть). Мораль: жадность — это плохо, а смекалка решает всё! Алсо, «симсим» (он же исковерканное «сезам») — это такое другое название растения кунжут (на случай, если кто не в курсе, им посыпают булочки для гамбургеров). А если мы ещё и поверим Википедии, то будем знать, что слово «симсим» пришло из старых каббалистических обрядов и как-то там связано с тёмным колдунством.

MOAR сказкоты[править]

Сказка о рыбаке рассказывает о том, как бедный рыбак закинул в море свой невод и сидит, как дурак, без невода и вытащил запечатанный кувшин с сидящим внутре джинном. Как оказалось, джинн, просидев 100500 лет в замкнутой ёмкости, настолько озлобился на изменчивый мир, что поклялся сразу же по выходе из крытки прогнуть его под себя и милостиво предложить своему освободителю выбрать наиболее красивый способ мучительно умереть. Сказка, может, и не самая известная, но именно из неё пошёл винрарный способ наебать оборзевшего кувшинного сидельца. Да-да, тот самый «как ты, столь огромный, поместился в этом крохотном кувшине?» Глупый джинн гордо продемонстрирует — как, после чего трэба не зевать, быстро схватить пробку и заткнуть ей горло кувшина, попутно словив кучу лулзов от исходящего на говно и матюки одураченного джинна.

Данный способ перекочевал в «Старика Хоттабыча» за авторством Л. Лагина (с неожиданным развитием — родной брат Хоттабыча, Омар Юсуф ибн Хоттаб, оказался тем самым вышеупомянутым джинном и второй раз наступать на грабли почему-то не пожелал… но на всякого мудреца найдётся хитрый болт с левой нарезкой), в прикольный армянский мультик «В синем море, в белой пене…», и ещё много где упоминается в разных вариациях.

Маруф-башмачник — сказка из позднейших по времени написания, чей сюжет можно кратко выразить так: «пацан у успеху шёл-шёл и пришёл». А конкретнее: у бедного сапожных дел мастера Маруфа была злая жена. Такая злая, такая злая, вай-вай-вай!.. Настолько злая, что не зная, как его ещё посильнее достать, решила показательно упечь Маруфа в зиндан по обвинению в домашнем насилии. Маруф решил не дожидаться немного предсказуемого конца, съебал из города в туман, и по пути в неких развалинах повстречал джинна, который по доброте душевной перенес его в другой город. Там башмачник нежданно-негаданно встречает старого кореша, который и учит Маруфа хитрому плану выдать себя за купца, опередившего свой караван, набрать под это дело кредитов, пустить в оборот и таким образом легализоваться. Маруф соглашается и кредитов таки набирает, но не пускает в оборот, а под настроение раздает всё нищим. Развитие несколько (не)ожиданно — видя неслыханную щедрость «купца», ему начинают одалживать буквально ДОХЕРИЩА золота, рассчитывая на ещё больший навар в будущем. Наконец и сам местный слегка поиздержавшийся султан предлагает Маруфу в жёны свою дочь с расчётом поживиться агромадным богатством будущего зятька. Маруф и тут не сплоховал: во всём признался невесте и, вопреки всякой логике, угадал — новобрачная не только снарядила мужа в бега, но и заправила подходящую легенду папеньке-султану. А наш башмачник, удалившись подальше, ВНЕЗАПНО натыкается на сокровищницу, а в ней — на перстень с приколдованным к нему джинном-исполнителем желаний… Дальше понятно — Маруф возвращается в город с караваном рыжья и брюликов, весь в шоколаде, раздаёт долги, все охуевают, а больше всех — сама новобрачная, которой тут же заправляется очередная деза: я, мол, таким манером твои чувства ко мне проверял, а по факту я даже богаче самого Илона Маска. История на этом далеко не кончается… но дальше читайте, аноны, сами. Я уже выдохся.

Отдельные персонажи[править]

Аллах[править]

Упоминается много и со вкусом. Муслимы же! По их понятиям славословие Аллаху должно было быть включено в КАЖДЫЙ текст КАЖДОЙ сказки. ИЧСХ, так оно и есть.

Халиф Харун ар-Рашид[править]

В «Книге тысячи и одной ночи» есть целый цикл сказок, которые завязываются на том, как этот прогрессивный царь переодевается в костюм бомжа и шляется ночами по Багдаду в поисках приключений на пятую точку, дабы проследить собственными глазами и ушами за жизнью своих верноподданных, чтобы опосля сделать надлежащие выводы и принять соответствующие меры. На самом же деле почти всегда не может удержаться и ведёт себя как очень тонкий тролль — смотрим, например, сказку «Халиф на час или история про Абу-ль-Хасана-Кутилу». Впрочем, жертв своих смищных шуток сам же потом по-царски вознаграждает, так что всё норм.

Алсо, царь настоящий! Конечно, по Багдаду ИРЛ Харун тайно не гулял и вообще предпочитал носа из дворца лишний раз не высовывать, однако его правление пришлось на относительно спокойные годы, за которыми последовал очередной полярный лис для арабов. Это и дало повод поговаривать в народе, что вот, дескать — а при Харуне-то и член стоял, и деньги водились, И ПОРЯДОК БЫЛ! Ну а потом, как водится, и сказок с анекдотами по теме насочиняли.

Сулейман ибн-Дауд (мир с ними обоими!)[править]

Таки тоже вполне себе реальный иудейский царь Соломон Давидович — луркайте притчу о разрубании младенца, Песнь Песней и прочая, и прочая. Что особенно лулзово, вполне почитается как христианами, так и мусульманами. У последних так и вовсе ходит в числе особых избранников Аллаха, да ещё получил лично от Него перстень с гравировкой на иврите арабском божественном диалекте «Аллах и Сулейман — друзья вовек». Перстенёк-то и даровал Сулейману власть заточать джиннов в сосуды; собственно, оттиском с него помечался сургуч, которым намертво заливалась пробка, после чего ВСЁ — сиди, болезный, и жди, когда ещё на тебя какой-нито простофиля наткнётся (о том, как перед тем запечатыванием джинна насильно утрамбовывали в сосуд, никакой информации почему-то не имеется). Если в сказке «Книги тысячи и одной ночи» есть кувшин с джинном — непременно и Сулейман ибн-Дауд (мир с ними обоими!) помянут будет. Также в сборнике имеется отдельная сказка о походе щирых арабских парубков за перстнем Сулеймана (неудачном, но очень познавательном).

Прон, гуро и тентакли[править]

Школьник, которому родители от большого ума подарили на десятый-одиннадцатый день рождения сборник детских (как они сами считают) персидско-арабских сказок под названием «Книга тысячи и одной ночи», буквально фалломорфирует от счастья! Сколько там всего нового, интересного, познавательного! То, что сия книга для неокрепших детских умов не предназначена изначально — а её и взрослым-то с хрупкой психикой читать не особо рекомендуется — это уже дело другое.

• Во-первых, сказки чуть менее чем полностью эротические, видимо, чтобы царю было интереснее, а вот шиш: у арабов с сексом строго, юношам до брака светят только ослицы и щели в заборах, девушкам же даже пошликать толком не судьба. Поэтому, чтобы после свадьбы особо не пугались — им прямо в сказках рассказывают, как правильно ебстись. Опять-таки, всякие Порнхабы во времена оные были очень мало распространены, поэтому приходилось дрочить, опираясь исключительно на собственное воображение. Так что данный сборник в этом деле был весьма полезен. В России сабж издавался и издаётся либо с цензурной заменой всяких пошлых терминов неведомыми арабскими словами: «И его поднявшийся зебб вел себя как бешеный», либо с переделкой их на эвфемизмы: «Тут Абу аль-Шафир почувствовал, как у него зашевелилась часть тела, доставшаяся ему от отца». В программе наличествуют супружеские измены, секс с лолями, троллинг половым бессилием, продажа и покупка секс-рабынь^[4] (да и рабов, чего уж там…), публичные групповые изнасилования, и много чего ещё. Впрочем, неестественная эротика (по мусульманским меркам) всегда преподносится с негативным подтекстом. Алсо, подарочные издания богато иллюстрируются большим количеством сисек: и отечественные, и зарубежные художники уже просто не видят смысла рисовать цензурные картинки для текста, где чуть ли не через через абзац кого-то ебут.

• Во-вторых, где сказки не эротические — там они наполнены отборным гуро, нередко совмещаемым с предыдущим пунктом: всякие отрезания зебба, отрубания голов, побивания камнями, выкалывания глаз, вырывания языков, каннибализм и прочее. Хотя это беда не только арабских сказок, ибо до братьев Гримм, отцензурировавших классические сказки на предмет людоедства, инцеста и пыток, европейские истории на ночь были не сильно краше: чем лучше, к примеру, эта ваша «Синяя борода»? И опять-таки, всё насилие подаётся по понятиям: когда горло режет плохой персонаж — это не есть гут, когда же плохому персонажу — это гут, гут, супагут!

• В-третьих, сама арабская мифология. Отечественный школьник, открывая сказку про Ала-ад-Дина и волшебный светильник, наивно ожидает того же, что и в диснеевской мультяшке (если, конечно, её видел). И здесь его ждёт РАЗРЫВ ШАБЛОНА!!! Хотя бы касаемо тех же джиннов: они в основном оказываются ни хрена не добрыми, через слово славят Иблиса или, под настроение, Аллаха, а желания исполняют с редкостным садизмом (если не над заказчиком, так над объектом). И вишенка на торте: сам Ала-ад-Дин, оказывается, и вовсе китаец (!!!): «Говорят, о счастливый царь, будто был в одном городе из городов Китая портной, живший в бедности, и был у него сын по имени Ала-ад-Дин». Ахуеть! Анонимус, попытайся представить своё любимое детское кино про волшебную лампу Аладдина в исполнении узкоглазых актёров-монголоидов с именами наподобие Сунь Вынь, Фара Камаза, Такая Макака, Сунь Хуй Вчай, Комуто Херовато и Тоямато Канава! Впрочем, первый же попавшийся мало-мальски сведущий историк снисходительно намекнёт, что, возможно, под Китаем тупые древние арабы имели в виду какую-нибудь Согдиану со столицей Самаркандом, откуда до Китая действительно рукой подать. А второй, уже более образованный историк, начнёт с пеной у рта доказывать первому, что арабы регулярно ходили караванами до Китая и торговали с тамошними муслимами (коих, к слову, в современном Китае чуть ли не вдвое больше, чем в нашей Раше). Так что теоретически Ала ад-Дин действительно мог жить в Китае.

Короче, покупайте детям сказки лучших персидско-арабских авторов! Ведь книжка не Интернет, плохому не научит!

Разное[править]

Так всё-таки — где и когда?[править]

Вопрос о происхождении и развитии сказок «Книги тысячи и одной ночи» не выяснен полностью до настоящего времени. Сказки же! Поди узнай досконально, где, кому и когда впервые тумкнуло в голову присочинить нечто похожее. А затем и во вторые, и в третьи, и в стопиццотые…

• По не всегда достоверным данным, вошедшие в сборник сказки создавались народами Индии, Персии, Месопотамии и Египта. После чего до них дорвались арабы, переделавшие много чего на свой лад, и даже евреи! Впрочем, куда ж без них…
• Время создания «Книги тысячи и одной ночи» тоже весьма размыто. Наиболее распространённая версия гласит, что её основы (то бишь наборы отдельных сказок) начали закладываться где-то в VII-м веке новой эры, а к своему современному виду свод окончательно пришёл лишь к XVI—XVII векам.

Варианты названия[править]

Трушное название у сабжа только одно, вынесенное в заголовок данной статьи. А всяческие «Сказки тысячи и одной ночи», «Тысяча и одна ночь», «Арабские сказки 1001 ночи», англо-американское «Арабские ночи» и прочая поебень есть всего лишь очередные изыски переводчиков и эффективных менеджеров, пытающихся срубить побольше бабла на переизданиях, а также на сокращённых и адаптированных версиях, в том числе детских.

А ночей точно 1001?[править]

Не совсем так. На самом деле их, из-за ошибки последнего канувшего в Лету безвестного переписчика, всего лишь 999. В оригинале отсутствуют 202-я и 261-я ночи. Недобор, однако!

Первоиздания[править]

Первое полное печатное издание «Книги» на арабском языке было опубликовано в Каире в 1835-м году. Первым же европейским переводом было французское издание 1898-го года, выпущенное в Париже. На русском сказки увидели свет лишь в 1902-м году в Санкт-Петербурге. Ну а всякие полуистлевшие рукописи и отдельно напечатанные избранные сказки известны британским учёным чуть ли не со времён самого царя Шахрияра Гороха.

Версия конспиролуха[править]

Вы, наверное, наивно думаете — чего такого конспирологического может быть в обычных восточных сказках, пусть даже и чрезмерно народных? Э, нет! У великого целителя, академика хер знает скольки степеней, артиста Больших и Малых драматических театров М. Норбекова (да-да, того самого, чьи псевдонаучные книжонки печатались миллионными тиражами в нулевых годах) особое мнение на этот счёт: оказывается, каждая сказка является ни чем иным, как зашифрованным чуть ли не в 40 (!) слоёв-вуалей рецептом достижения ДА ХОТЬ ЧЕГО УГОДНО, начиная от банального богатства и заканчивая Абсолютной Истиной! Не верите? Дуйте сюда и убедитесь по-полной! Другое дело, что внятной расшифровки ни одной из сказок Норбеков не даёт, ограничившись коротеньким списком взаимоподменяемых понятий и невнятной болтовнёй на тему «да я бы вам рассказал, но, во-первых, вы ещё не просветлились, а, во-вторых, полная расшифровка всей содержащейся там информации займёт OVERДОХУЯ времени и примерно столько же парсеков машинописного текста». Спрашивается, нахрен вообще было огород городить, если всё так печально? А разгадка стара как мир: если хочешь состричь с лохов побольше бабла, убеди их в том, что нужно приложить всего лишь небольшое усилие для того, чтобы даже звезду с неба достать! Ведь вы, лохи, такие умные, такие сильные, такие ВСЕМОГУЩИЕ! Хотите 100000000 баксов? Да не вопрос! Хотите излечиться от рака, СПИДа, коронавируса? Да как два пальца! Хотите, чтобы Путина больше не избирали? Это уже посложнее, но всё же вполне достижимо! Вы, главное, купите мою книжку (а лучше — их полный комплект)! Там получите ответы на все свои вопросы и рецепты счастья на все случаи жизни! То, что таких ответов и рецептов человечество не нашло до сих пор — да кого волнуют подобные мелочи!..

…Комментарии, как говорится, излишни.

Фильмы и мультики по мотивам[править]

«Старик Хоттабыч» (1956 год)	«В синем море, в белой пене…» (1984 год)	«Новые сказки Шахерезады» (1986 год)
«Волшебная лампа Алладина» (1966 год). Грёбаный стыд…	Диснеевский «Аладдин» (1992 год)	Современная хуита по мотивам сказки «Али-Баба и сорок разбойников». Аж блевать тянет…

Ссылки[править]

• Hаиболее известное советское издание. Не забудьте нажать на «Читать книгу».
• В Википедии.
• Hемного крипоты на ночь о реальном Харуне-ар-Рашиде.

На книжки Норбекова ссылки принципиально не дам. А то ведь какой-нибудь Саша Радько подсядет на эту хрень так, что и не слезет. Как говорится, дай дураку стеклянный хуй — он его разобьёт, обрежется и истечёт кровью. Так что рисковать не будем.

Примечания[править]

1. ↑ Похоже, о существовании наложниц, рабынь и проституток Шахрияру так никто никогда и не сказал.
2. ↑ И вообще — этот сборник использовался в том числе для ненавязчивого преподавания юным арабам/персам и арабкам/персиянкам курса полового воспитания, поэтому всё так прагматично: жена сначала должна дать трахнуть себя, а лишь потóм начать трахать мозги мужу.
3. ↑ Впрочем, никто и не утверждал, что именно сказок должно быть 1001. Речь изначально шла о 1001-й ночи, то есть одной сказки в среднем хватало на три-четыре ночи.
4. ↑ Оппаньки! Шахрияр, ты чем слушал???