Как называется сказка о царе берендее

Жил-был царь Берендей до колен борода. Уж три года
Был он женат и жил в согласье с женою; но все им
Бог детей не давал, и было царю то прискорбно.
Ну́жда случилась царю осмотреть свое государство;
Он простился с царицей и восемь месяцев ровно
Пробыл в отлучке. Девятый был месяц в исходе, когда он,
К царской столице своей подъезжая, на поле чистом
В знойный день отдохнуть рассудил; разбили палатку;
Душно стало царю под палаткой, и смерть захотелось
Выпить студеной воды. Но поле было безводно…
Как быть, что делать? А плохо приходит; вот он решился
Сам объехать все поле: авось, попадется на счастье
Где-нибудь ключ. Поехал и видит колодезь. Поспешно
Спрянув с коня, заглянул он в него: он полон водою
Вплоть до самых краев; золотой на поверхности ковшик
Плавает. Царь Берендей поспешно за ковшик — не тут-то
Было: ковшик прочь от руки. За янтарную ручку
Царь с нетерпеньем то правой рукою, то левой хватает
Ковшик; но ручка, проворно виляя и вправо и влево,
Только что дразнит царя и никак не дается.
Что за причина? Вот он, выждавши время, чтоб ковшик
Стал на место, хвать его разом справа и слева —
Как бы не так! Из рук ускользнувши, как рыбка нырнул он
Прямо на дно колодца и снова потом на поверхность
Выплыл, как будто ни в чем не бывал. «Постой же! (подумал
Царь Берендей) я напьюсь без тебя», и, недолго сбираясь,
Жадно прильнул он губами к воде и струю ключевую
Начал тянуть, не заботясь о том, что в воде утонула
Вся его борода. Напившися вдоволь, поднять он
Голову хочет… ан нет, погоди! не пускают; и кто-то
Царскую бороду держит. Упершись в ограду колодца,
Силится он оторваться, трясет, вертит головою —
Держат его, да и только. «Кто там? пустите!» — кричит он.
Нет ответа; лишь страшная смотрит со дна образина:
Два огромные глаза горят, как два изумруда;
Рот разинутый чудным смехом смеется; два ряда
Крупных жемчужин светятся в нем, и язык, меж зубами
Выставясь, дразнит царя; а в бороду впутались крепко
Вместо пальцев клешни. И вот наконец сиповатый
Голос сказал из воды: «Не трудися, царь, понапрасну;
Я тебя не пущу. Если же хочешь на волю,
Дай мне то, что есть у тебя и чего ты не знаешь».

Царь подумал: «Чего ж я не знаю? Я, кажется, знаю
Все!» И он отвечал образине: «Изволь, я согласен».
«Ладно! — опять сиповатый послышался голос. — Смотри же,
Слово сдержи, чтоб себе не нажить ни попрека, ни худа».
С этим словом исчезли клешни; образина пропала.
Честную выручив бороду, царь отряхнулся, как гоголь,
Всех придворных обрызгал, и все царю поклонились.
Сев на коня, он поехал; и долго ли, мало ли ехал,
Только уж вот он близко столицы; навстречу толпами
Сыплет народ, и пушки палят, и на всех колокольнях
Звон. И царь подъезжает к своим златоверхим палатам —
Там царица стоит на крыльце и ждет; и с царицей
Рядом первый министр; на руках он своих парчевую
Держит подушку; на ней же младенец, прекрасный как светлый
Месяц, в пеленках колышется. Царь догадался и ахнул.
«Вот оно то, чего я не знал! Уморил ты, проклятый
Демон, меня!» Так он подумал и горько, горько заплакал;
Все удивились, но слова никто не промолвил. Младенца
На руки взявши, царь Берендей любовался им долго,
Сам его взнес на крыльцо, положил в колыбельку и, горе
Скрыв про себя, по-прежнему царствовать начал. О тайне
Царской никто не узнал; но все примечали, что крепко
Царь был печален — он все дожидался; вот при́дут за сыном;
Днем он покоя не знал, и сна не ведал он ночью.
Время, однако, текло, а никто не являлся. Царевич
Рос не по дням — по часам; и сделался чудо-красавец.
Вот наконец и царь Берендей о том, что случилось,
Вовсе забыл… но другие не так забывчивы были.
Раз царевич, охотой в лесу забавляясь, в густую
Чащу заехал один. Он смотрит: все дико; поляна;
Черные сосны кругом; на поляне дуплистая липа.
Вдруг зашумело в дупле; он глядит: вылезает оттуда
Чудный какой-то старик, с бородою зеленой, с глазами
Также зелеными. «Здравствуй, Иван-царевич, — сказал он. —
Долго тебя дожидалися мы; пора бы нас вспомнить». —
«Кто ты?» — царевич спросил. «Об этом после; теперь же
Вот что ты сделай: отцу своему, царю Берендею,
Мой поклон отнеси да скажи от меня: не пора ли,
Царь Берендей, должок заплатить? Уж давно миновалось
Время. Он сам остальное поймет. До свиданья». И с этим
Словом исчез бородатый старик. Иван же царевич
В крепкой думе поехал обратно из темного леса.
Вот он к отцу своему, царю Берендею, приходит.
«Батюшка царь-государь, — говорит он, — со мною случилось
Чудо». И он рассказал о том, что видел и слышал.
Царь Берендей побледнел как мертвец. «Беда, мой сердечный
Друг, Иван-царевич! — воскликнул он, горько заплакав. —
Видно, пришло нам расстаться!..» И страшную тайну о данной
Клятве сыну открыл он. «Не плачь, не крушися, родитель, —
Так отвечал Иван-царевич, — беда невели́ка.
Дай мне коня; я поеду; а ты меня дожидайся;
Тайну держи про себя, чтоб о ней здесь никто не проведал,
Даже сама государыня-матушка. Если ж назад я
К вам по прошествии целого года не буду, тогда уж
Знайте, что нет на свете меня». Снарядили как должно
В путь Ивана-царевича. Дал ему царь золотые
Латы, меч и коня вороного; царица с мощами
Крест на шею надела ему; отпели молебен;
Нежно потом обнялися, поплакали… с богом! Поехал
В путь Иван-царевич. Что-то с ним будет? Уж едет
День он, другой и третий; в исходе четвертого — солнце
Только успело зайти — подъезжает он к озеру; гладко
Озеро то, как стекло; вода наравне с берегами;
Все в окрестности пусто; румяным вечерним сияньем
Воды покрытые гаснут, и в них отразился зеленый
Берег и частый тростник — и все как будто бы дремлет;
Воздух не веет; тростинка не тронется; шороха в струйках
Светлых не слышно. Иван-царевич смотрит, и что же
Видит он? Тридцать хохлатых сереньких уточек подле
Берега плавают; рядом тридцать белых сорочек
Подле воды на травке лежат. Осторожно поодаль
Слез Иван-царевич с коня; высокой травою
Скрытый, подполз и одну из белых сорочек тихонько
Взял; потом угнездился в кусте дожидаться, что будет.
Уточки плавают, плещутся в струйках, играют, ныряют…
Вот наконец, поиграв, поныряв, поплескавшись, подплыли
К берегу; двадцать девять из них, побежав с перевалкой
К белым сорочкам, оземь ударились, все обратились
В красных девиц, нарядились, порхнули и разом исчезли.
Только тридцатая уточка, на берег выйти не смея,
Взад и вперед одна-одинешенька с жалобным криком
Около берега бьется; с робостью вытянув шейку,
Смотрит туда и сюда, то вспорхнет, то снова присядет…
Жалко стало Ивану-царевичу. Вот он выходит
К ней из-за кустика; глядь, а она ему человечьим
Голосом вслух говорит: «Иван-царевич, отдай мне
Платье мое, я сама тебе пригожуся». Он с нею
Спорить не стал, положил на травку сорочку и, скромно
Прочь отошедши, стал за кустом. Вспорхнула на травку
Уточка. Что же вдруг видит Иван-царевич? Девица
В белой одежде стоит перед ним, молода и прекрасна
Так, что ни в сказке сказать, ни пером описать, и, краснея,
Руку ему подает и, потупив стыдливые очи,
Голосом звонким, как струны, ему говорит: «Благодарствуй,
Добрый Иван-царевич, за то, что меня ты послушал;
Тем ты себе самому услужил, но и мною доволен
Будешь: я дочь Кощея бессмертного, Марья-царевна;
Тридцать нас у него, дочерей молодых. Подземельным
Царством владеет Кощей. Он давно уж тебя поджидает
В гости и очень сердит; но ты не пекись, не заботься,
Сделай лишь то, что я тебе присоветую. Слушай:
Только завидишь Кощея-царя, упади на колена,
Прямо к нему поползи; затопает он — не пугайся;
Станет ругаться — не слушай; ползи да и только; что после
Будет, увидишь; теперь пора нам». И Марья-царевна
В землю ударила маленькой ножкой своей; расступилась
Тотчас земля, и они вместе в подземное царство спустились.
Видят дворец Кощея бессмертного; высечен был он
Весь из карбункула камня и ярче небесного солнца
Все под землей освещал. Иван-царевич отважно
Входит: Кощей сидит на престоле в светлой короне;
Блещут глаза, как два изумруда; руки с клешнями.
Только завидел его вдалеке, тотчас на колени
Стал Иван-царевич. Кощей же затопал, сверкнуло
Страшно в зеленых глазах, и так закричал он, что своды
Царства подземного дрогнули. Слово Марьи-царевны
Вспомня, пополз на карачках Иван-царевич к престолу;
Царь шумит, а царевич ползет да ползет. Напоследок
Стало царю и смешно. «Добро ты, проказник, — сказал он, —
Если тебе удалося меня рассмешить, то с тобою
Ссоры теперь заводить я не стану. Милости просим
К нам в подземельное царство; но знай, за твое ослушанье
Должен ты нам отслужить три службы; сочтемся мы завтра;
Ныне уж поздно; поди». Тут два придворных проворно
Под руки взяли Ивана-царевича очень учтиво,
С ним пошли в покой, отведенный ему, отворили
Дверь, поклонились царевичу в пояс, ушли, и остался
Там он один. Беззаботно он лег на постелю и скоро
Сном глубоким заснул. На другой день рано поутру
Царь Кощей к себе Ивана-царевича кликнул:
«Ну, Иван-царевич, — сказал он, — теперь мы посмотрим,
Что-то искусен ты делать? Изволь, например, нам построить
Нынешней ночью дворец: чтоб кровля была золотая,
Стены из мрамора, окна хрустальные, вкруг регулярный
Сад, и в саду пруды с карасями; если построишь
Этот дворец, то нашу царскую милость заслужишь;
Если же нет, то прошу не пенять… головы не удержишь!» —
«Ах ты, Кощей окаянный, — Иван-царевич подумал, —
Вот что затеял, смотри пожалуй!» С тяжелой кручиной
Он возвратился к себе и сидит пригорюнясь; уж вечер;
Вот блестящая пчелка к его подлетела окошку,
Бьется об стекла — и слышит он голос: «Впусти!» Отворил он
Дверку окошка, пчелка влетела и вдруг обернулась
Марьей-царевной. «Здравствуй, Иван-царевич; о чем ты
Так призадумался?» — «Нехотя будешь задумчив, — сказал он. —
Батюшка твой до моей головы добирается». — «Что же
Сделать решился ты?» — «Что? Ничего. Пускай его снимет
Голову; двух смертей не видать, одной не минуешь». —
«Нет, мой милый Иван-царевич, не должно терять нам
Бодрости. То ли беда? Беда впереди; не печалься;
Утро вечера, знаешь ты сам, мудренее: ложися
Спать; а завтра поранее встань; уж дворец твой построен
Будет; ты ж только ходи с молотком да постукивай в стену».
Так все и сделалось. Утром, ни свет ни заря, из каморки
Вышел Иван-царевич… глядит, а дворец уж построен.
Чудный такой, что сказать невозможно. Кощей изумился;
Верить не хочет глазам. «Да ты хитрец не на шутку, —
Так он сказал Ивану-царевичу, — вижу, ты ловок
На руку; вот мы посмотрим, так же ли будешь догадлив.
Тридцать есть у меня дочерей, прекрасных царевен.
Завтра я всех их рядом поставлю, и должен ты будешь
Три раза мимо пройти и в третий мне раз без ошибки
Младшую дочь мою, Марью-царевну, узнать; не узнаешь —
С плеч голова. Поди». — «Уж выдумал, чучела, мудрость, —
Думал Иван-царевич, сидя под окном. — Не узнать мне
Марью-царевну… какая ж тут трудность?» — «А трудность такая, —
Молвила Марья-царевна, пчелкой влетевши, — что если
Я не вступлюся, то быть беде неминуемой. Всех нас
Тридцать сестер, и все на одно мы лицо; и такое
Сходство меж нами, что сам отец наш только по платью
Может нас различать». — «Ну что же мне делать?» — «А вот что:
Буду я та, у которой на правой щеке ты заметишь
Мошку. Смотри же, будь осторожен, вглядись хорошенько,
Сделать ошибку легко. До свиданья». И пчелка исчезла.
Вот на другой день опять Ивана-царевича кличет
Царь Кощей. Царевны уж тут, и все в одинаком
Платье рядом стоят, потупив глаза. «Ну, искусник, —
Молвил Кощей, — изволь-ка пройтиться три раза мимо
Этих красавиц, да в третий раз потрудись указать нам
Марью-царевну». Пошел Иван-царевич; глядит он
В оба глаза: уж подлинно сходство! И вот он проходит
В первый раз — мошки нет; проходит в другой раз — все мошки
Нет; проходит в третий и видит — крадется мошка,
Чуть заметно, по свежей щеке, а щека-то под нею
Так и горит; загорелось и в нем, и с трепещущим сердцем:
«Вот она, Марья-царевна!» — сказал он Кощею, подавши
Руку красавице с мошкой. «Э! э! да тут, примечаю,
Что-то нечисто, — Кощей проворчал, на царевича с сердцем
Выпучив оба зеленые глаза. — Правда, узнал ты
Марью-царевну, но как узнал? Вот тут-то и хитрость;
Верно, с грехом пополам. Погоди же, теперь доберуся
Я до тебя. Часа через три ты опять к нам пожалуй;
Рады мы гостю, а ты нам свою премудрость на деле
Здесь покажи: зажгу я соломинку; ты же, покуда
Будет гореть та соломинка, здесь, не трогаясь с места,
Сшей мне пару сапог с оторочкой; не диво; да только
Знай наперед: не сошьешь — долой голова; до свиданья».
Зол возвратился к себе Иван-царевич, а пчелка
Марья-царевна уж там. «Отчего опять так задумчив,
Милый Иван-царевич?» — спросила она. «Поневоле
Будешь задумчив, — он ей отвечал. — Отец твой затеял
Новую шутку: шей я ему сапоги с оторочкой;
Разве какой я сапожник? Я царский сын; я не хуже
Родом его. Кощей он бессмертный! видали мы много
Этих бессмертных». — «Иван-царевич, да что же ты будешь
Делать?» — «Что мне тут делать? Шить сапогов я не стану.
Снимет он голову — черт с ним, с собакой! какая мне ну́жда!» —
«Нет, мой милый, ведь мы теперь жених и невеста;
Я постараюсь избавить тебя; мы вместе спасемся
Или вместе погибнем. Нам должно бежать; уж другого
Способа нет». Так сказав, на окошко Марья-царевна
Плюнула; слюнки в минуту примерзли к стеклу; из каморки
Вышла она потом с Иваном-царевичем вместе,
Двери ключом заперла и ключ далеко зашвырнула.
За руки взявшись потом, они поднялися и мигом
Там очутились, откуда сошли в подземельное царство:
То же озеро, низкий берег, муравчатый, свежий
Луг, и, видят, по лугу свежему бодро гуляет
Конь Ивана-царевича. Только почуял могучий
Конь седока своего, как заржал, заплясал и помчался
Прямо к нему и, примчавшись, как вкопанный в землю
Стал перед ним. Иван-царевич, не думая долго,
Сел на коня, царевна за ним, и пустились стрелою.

Царь Кощей в назначенный час посылает придворных
Слуг доложить Ивану-царевичу: что-де так долго
Мешкать изволите? Царь дожидается. Слуги приходят;
Заперты двери. Стук! стук! и вот из-за двери им слюнки,
Словно как сам Иван-царевич, ответствуют: буду.
Этот ответ придворные слуги относят к Кощею;
Ждать-подождать — царевич нейдет; посылает в другой раз
Тех же послов рассерже́нный Кощей, и та же всё песня:
Буду; а нет никого. Взбесился Кощей. «Насмехаться,
Что ли, он вздумал? Бегите же; дверь разломать и в минуту
За ворот к нам притащить неучтивца!» Бросились слуги…
Двери разломаны… вот тебе раз; никого там, а слюнки
Так и хохочут. Кощей едва от злости не лопнул.
Ах! он вор окаянный! люди! люди! скорее
Все в погоню за ним!.. я всех перевешаю, если
Он убежит!..» Помчалась погоня… «Мне слышится топот», —
Шепчет Ивану-царевичу Марья-царевна, прижавшись
Жаркою грудью к нему. Он слезает с коня и, припавши
Ухом к земле, говорит ей: «Скачут, и близко». — «Так медлить
Нечего», — Марья-царевна сказала, и в ту же минуту
Сделалась речкой сама, Иван-царевич железным
Мостиком, черным вороном конь, а большая дорога
На три дороги разбилась за мостиком. Быстро погоня
Скачет по свежему следу; но, к речке примчавшися, стали
В пень Кощеевы слуги: след до мостика виден;
Дале ж и след пропадает и делится на три дорога.
Нечего делать — назад! Воротились разумники. Страшно
Царь Кощей разозлился, о их неудаче услышав.
«Черти! ведь мостик и речка были они! догадаться
Можно бы вам, дуралеям! Назад! чтоб был непременно
Здесь он!..» Опять помчалась погоня… «Мне слышится топот», —
Шепчет опять Ивану-царевичу Марья-царевна.
Слез он с седла и, припавши ухом к земле, говорит ей:
«Скачут, и близко». И в ту же минуту Марья-царевна
Вместе с Иваном-царевичем, с ними и конь их, дремучим
Сделались лесом; в лесу том дорожек, тропинок числа нет;
По лесу ж, кажется, конь с двумя седоками несется.
Вот по свежему следу гонцы примчалися к лесу;
Видят в лесу скакунов и пустились вдогонку за ними.
Лес же раскинулся вплоть до входа в Кощеево царство.
Мчатся гонцы, а конь перед ними скачет да скачет;
Кажется, близко; ну только б схватить; ан нет, не дается.
Глядь! очутились они у входа в Кощеево царство,
В самом том месте, откуда пустились в погоню; и скрылось
Всё: ни коня, ни дремучего лесу. С пустыми руками
Снова явились к Кощею они. Как цепная собака,
Начал метаться Кощей. «Вот я ж его, плута! Коня мне!
Сам поеду, увидим мы, как от меня отвертится!»
Снова Ивану-царевичу Марья-царевна тихонько
Шепчет: «Мне слышится топот»; и снова он ей отвечает:
«Скачут, и близко». «Беда нам! Ведь это Кощей, мой родитель
Сам; но у первой церкви граница его государства;
Далее ж церкви скакать он никак не посмеет. Подай мне
Крест твой с мощами». Послушавшись Марьи-царевны, снимает
С шеи свой крест золотой Иван-царевич и в руки
Ей подает, и в минуту она обратилася в церковь,
Он в монаха, а конь в колокольню — и в ту же минуту
С свитою к церкви Кощей прискакал. «Не видал ли проезжих,
Старец честной?» — он спросил у монаха. «Сейчас проезжали
Здесь Иван-царевич с Марьей-царевной; входили
В церковь они — святым помолились да мне приказали
Свечку поставить за здравье твое и тебе поклониться,
Если ко мне ты заедешь». — «Чтоб шею сломить им, проклятым!» —
Крикнул Кощей и, коня повернув, как безумный помчался
С свитой назад, а примчавшись домой, пересек беспощадно
Всех до единого слуг. Иван же царевич с своею
Марьей-царевной поехали дале, уже не бояся
Боле погони. Вот они едут шажком; уж склонялось
Солнце к закату, и вдруг в вечерних лучах перед ними
Город прекрасный. Ивану-царевичу смерть захотелось
В этот город заехать. «Иван-царевич, — сказала
Марья-царевна, — не езди; недаром вещее сердце
Ноет во мне: беда приключится». — «Чего ты боишься,
Марья-царевна? Заедем туда на минуту; посмотрим
Город, потом и назад». — «Заехать нетрудно, да трудно
Выехать будет. Но быть так! ступай, а я здесь останусь
Белым камнем лежать у дороги; смотри же, мой милый,
Будь осторожен: царь, и царица, и дочь их царевна
Выдут навстречу тебе, и с ними прекрасный младенец
Будет; младенца того не целуй: поцелуешь — забудешь
Тотчас меня; тогда и я не останусь на свете,
С горя умру, и умру от тебя. Вот здесь, у дороги,
Буду тебя дожидаться я три дни; когда же на третий
День не придешь… но прости, поезжай». И в город поехал,
С нею простяся, Иван-царевич один. У дороги
Белым камнем осталася Марья-царевна. Проходит
День, проходит другой, напоследок проходит и третий —
Нет Ивана-царевича. Бедная Марья-царевна!
Он не исполнил ее наставленья: в городе вышли
Встретить его и царь, и царица, и дочь их царевна;
Выбежал с ними прекрасный младенец, мальчик-кудряшка,
Живчик, глазенки как ясные звезды; и бросился прямо
В руки Ивану-царевичу; он же его красотою
Так был пленен, что, ум потерявши, в горячие щеки
Начал его целовать; и в эту минуту затмилась
Память его, и он позабыл о Марье-царевне.
Горе взяло ее. «Ты покинул меня, так и жить мне
Незачем боле». И в то же мгновенье из белого камня
Марья-царевна в лазоревый цвет полевой превратилась.
«Здесь, у дороги, останусь, авось мимоходом затопчет
Кто-нибудь в землю меня», — сказала она, и росинки
Слез на листках голубых заблистали. Дорогой в то время
Шел старик; он цветок голубой у дороги увидел;
Нежной его красотою пленясь, осторожно он вырыл
С корнем его, и в избушку свою перенес, и в корытце
Там посадил, и полил водой, и за милым цветочком
Начал ухаживать. Что же случилось? С той самой минуты
Всё не по-старому стало в избушке; чудесное что-то
Начало деяться в ней: проснется старик — а в избушке
Всё уж как надобно прибрано; нет нигде ни пылинки.
В полдень придет он домой — а обед уж состряпан, и чистой
Скатертью стол уж накрыт: садися и ешь на здоровье.
Он дивился, не знал, что подумать; ему напоследок
Стало и страшно, и он у одной ворожейки-старушки
Начал совета просить, что делать. «А вот что ты сделай, —
Так отвечала ему ворожейка, — встань ты до первой
Ранней зари, пока петухи не пропели, и в оба
Глаза гляди: что начнет в избушке твоей шевелиться,
То ты вот этим платком и накрой. Что будет, увидишь».
Целую ночь напролет старик пролежал на постеле,
Глаз не смыкая. Заря занялася, и стало в избушке
Видно, и видит он вдруг, что цветок голубой встрепенулся,
С тонкого стебля спорхнул и начал летать по избушке;
Все между тем по местам становилось, повсюду сметалась
Пыль, и огонь разгорался в печурке. Проворно с постели
Прянул старик и накрыл цветочек платком, и явилась
Вдруг пред глазами его красавица Марья-царевна.
«Что ты сделал? — сказала она. — Зачем возвратил ты
Жизнь мне мою? Жених мой, Иван-царевич прекрасный,
Бросил меня, и я им забыта». — «Иван твой царевич
Женится нынче. Уж свадебный пир приготовлен, и гости
Съехались все». Заплакала горько Марья-царевна;
Слезы потом отерла; потом, в сарафан нарядившись,
В город крестьянкой пошла. Приходит на царскую кухню;
Бегают там повара в колпаках и фартуках белых;
Шум, возня, стукотня. Вот Марья-царевна, приближась
К старшему повару, с видом умильным и сладким, как флейта,
Голосом молвила: «Повар, голубчик, послушай, позволь мне
Свадебный спечь пирог для Ивана-царевича». Повар,
Занятый делом, с досады хотел огрызнуться; но слово
Замерло вдруг у него на губах, когда он увидел
Марью-царевну; и ей отвечал он с приветливым взглядом:
«В добрый час, девица-красавица; все что угодно
Делай; Ивану-царевичу сам поднесу я пирог твой».
Вот пирог испечен; а званые гости, как должно,
Все уж сидят за столом и пируют. Услужливый повар
Важно огромный пирог на узорном серебряном блюде
Ставит на стол перед самым Иваном-царевичем; гости
Все удивились, увидя пирог. Но лишь только верхушку
Срезал с него Иван-царевич — новое чудо!
Сизый голубь с белой голубкой порхнули оттуда.
Голубь по́ столу ходит; голубка за ним и воркует:
«Голубь, мой голубь, постой, не беги; обо мне ты забудешь
Так, как Иван-царевич забыл о Марье-царевне!»
Ахнул Иван-царевич, то слово голубки услышав;
Он вскочил как безумный и кинулся в дверь, а за дверью
Марья-царевна стоит уж и ждет. У крыльца же
Конь вороной с нетерпенья, оседланный, взнузданный, пляшет.
Нечего медлить; поехал Иван-царевич с своею
Марьей-царевной; едут да едут, и вот приезжают
В царство царя Берендея они. И царь и царица
Приняли их с весельем таким, что такого веселья
Видом не видано, слыхом не слыхано. Долго не стали
Думать, честным пирком да за свадебку; съехались гости,
Свадьбу сыграли; я там был, там мед я и пиво
Пил; по усам текло, да в рот не попало. И все тут.

Гравюра Брюлова К. к сказке «Сказка о царе Берендее» 1834г.

Сказка о царе Берендее

Про­слу­шать сти­хо­тво­ре­ние42:40

Жил-был царь Берен­дей до колен борода. Уж три года
Был он женат и жил в согла­сье с женою; но все им
Бог детей не давал, и было царю то прискорбно.
Нужда слу­чи­лась царю осмот­реть свое государство;
Он про­стился с цари­цей и восемь меся­цев ровно
Про­был в отлучке. Девя­тый был месяц в исходе, когда он,
К цар­ской сто­лице своей подъ­ез­жая, на поле чистом
В зной­ный день отдох­нуть рас­су­дил; раз­били палатку;
Душно стало царю под палат­кой, и смерть захотелось
Выпить сту­де­ной воды. Но поле было безводно…
Как быть, что делать? А плохо при­хо­дит; вот он решился
Сам объ­е­хать все поле: авось попа­дется на счастье
Где-нибудь ключ. Поехал и видит коло­дезь. Поспешно
Спря­нув с коня, загля­нул он в него: он полон водою
Вплоть до самых краев; золо­той на поверх­но­сти ковшик
Пла­вает. Царь Берен­дей поспешно за ков­шик — не тут-то
Было: ков­шик прочь от руки. За янтар­ную ручку
Царь с нетер­пе­ньем то пра­вой рукою, то левой хватает
Ков­шик; но ручка, про­ворно виляя и вправо и влево,
Только что драз­нит царя и никак не дается.
Что за при­чина? Вот он, выждавши время, чтоб ковшик
Стал на место, хвать его разом справа и слева —
Как бы не так! Из рук ускольз­нувши, как рыбка ныр­нул он
Прямо на дно колодца и снова потом на поверхность
Выплыл, как будто ни в чем не бывало. «Постой же! (поду­мал
Царь Берен­дей) я напьюсь без тебя», и, недолго сбираясь,
Жадно при­льнул он губами к воде и струю ключевую
Начал тянуть, не забо­тясь о том, что в воде утонула
Вся его борода. Напив­шися вдо­воль, под­нять он
Голову хочет… ан нет, погоди! не пус­кают; и кто-то
Цар­скую бороду дер­жит. Упер­шись в ограду колодца,
Силится он ото­рваться, тря­сет, вер­тит головою —
Дер­жат его, да и только. «Кто там? пустите!» — кри­чит он.
Нет ответа; лишь страш­ная смот­рит со дна образина:
Два огром­ные глаза горят, как два изумруда;
Рот рази­ну­тый чуд­ным сме­хом сме­ется; два ряда
Круп­ных жем­чу­жин све­тятся в нем, и язык, меж зубами
Выста­вясь, драз­нит царя; а в бороду впу­та­лись крепко
Вме­сто паль­цев клешни. И вот нако­нец сиповатый
Голос ска­зал из воды: «Не тру­дися, царь, понапрасну;
Я тебя не пущу. Если же хочешь на волю,
Дай мне то, что есть у тебя и чего ты не знаешь».
Царь поду­мал: «Чего ж я не знаю? Я, кажется, знаю
Все!» И он отве­чал обра­зине: «Изволь, я согласен».
«Ладно! — опять сипо­ва­тый послы­шался голос.- Смотри же,
Слово сдержи, чтоб себе не нажить ни попрека, ни худа».
С этим сло­вом исчезли клешни; обра­зина пропала.
Чест­ную выру­чив бороду, царь отрях­нулся, как гоголь,
Всех при­двор­ных обрыз­гал, и все царю поклонились.
Сев на коня, он поехал; и долго ли, мало ли ехал,
Только уж вот он близко сто­лицы; навстречу толпами
Сып­лет народ, и пушки палят, и на всех колокольнях
Звон. И царь подъ­ез­жает к своим зла­то­вер­хим палатам —
Там царица стоит на крыльце и ждет; и с царицей
Рядом пер­вый министр; на руках он своих парчевую
Дер­жит подушку; на ней же мла­де­нец, пре­крас­ный как светлый
Месяц, в пелен­ках колы­шется. Царь дога­дался и ахнул.
«Вот оно то, чего я не знал! Умо­рил ты, проклятый
Демон, меня!» Так он поду­мал и горько, горько заплакал.
Все уди­ви­лись, но слова никто не про­мол­вил. Младенца
На руки взявши, царь Берен­дей любо­вался им долго,
Сам его взнес на крыльцо, поло­жил в колы­бельку и, горе
Скрыв про себя, по-преж­нему цар­ство­вать начал. О тайне
Цар­ской никто не узнал; но все при­ме­чали, что крепко
Царь был печа­лен — он все дожи­дался: вот при­дут за сыном;
Днем он покоя не знал, и сна не ведал он ночью.
Время, однако, текло, а никто не являлся. Царевич
Рос не по дням — по часам; и сде­лался чудо-красавец.
Вот нако­нец и царь Берен­дей о том, что случилось,
Вовсе забыл… но дру­гие не так забыв­чивы были.
Раз царе­вич, охо­той в лесу забав­ля­ясь, в густую
Чащу заехал один. Он смот­рит: все дико; поляна;
Чер­ные сосны кру­гом; на поляне дуп­ли­стая липа.
Вдруг зашу­мело в дупле; он гля­дит: выле­зает оттуда
Чуд­ный какой-то ста­рик, с боро­дою зеле­ной, с глазами
Также зеле­ными. «Здрав­ствуй, Иван-царе­вич, — ска­зал он. —
Долго тебя дожи­да­лися мы; пора бы нас вспомнить».
«Кто ты?» — царе­вич спро­сил. «Об этом после; теперь же
Вот что ты сде­лай: отцу сво­ему, царю Берендею,
Мой поклон отнеси да скажи от меня: не пора ли,
Царь Берен­дей, дол­жок запла­тить? Уж давно миновалось
Время. Он сам осталь­ное пой­мет. До сви­да­нья». И с этим
Сло­вом исчез боро­да­тый ста­рик. Иван же царевич
В креп­кой думе поехал обратно из тем­ного леса.
Вот он к отцу сво­ему, царю Берен­дею, приходит.
«Батюшка царь-госу­дарь, — гово­рит он, — со мною случилось
Чудо». И он рас­ска­зал о том, что видел и слышал.
Царь Берен­дей поблед­нел как мерт­вец. «Беда, мой сердечный
Друг, Иван-царе­вич! — вос­клик­нул он, горько заплакав. —
Видно, при­шло нам рас­статься!..» И страш­ную тайну о данной
Клятве сыну открыл он. «Не плачь, не кру­шися, родитель, —
Так отве­чал Иван-царе­вич, — беда невелика.
Дай мне коня; я поеду; а ты меня дожидайся;
Тайну держи про себя, чтоб о ней здесь никто не проведал,
Даже сама госу­да­рыня-матушка. Если ж назад я
К вам по про­ше­ствии целого года не буду, тогда уж
Знайте, что нет на свете меня». Сна­ря­дили как должно
В путь Ивана-царе­вича. Дал ему царь золотые
Латы, меч и коня воро­ного; царица с мощами
Крест на шею надела ему; отпели молебен;
Нежно потом обня­лися, попла­кали… с богом! Поехал
В путь Иван-царе­вич. Что-то с ним будет? Уж едет
День он, дру­гой и тре­тий; в исходе чет­вер­того — солнце
Только успело зайти — подъ­ез­жает он к озеру; гладко
Озеро то, как стекло; вода наравне с берегами;
Все в окрест­но­сти пусто; румя­ным вечер­ним сияньем
Воды покры­тые гас­нут, и в них отра­зился зеленый
Берег и частый трост­ник — и все как будто бы дремлет;
Воз­дух не веет; тро­стинка не тро­нется; шороха в струйках
Свет­лых не слышно. Иван-царе­вич смот­рит, и что же
Видит он? Трид­цать хох­ла­тых серень­ких уто­чек подле
Берега пла­вают; рядом трид­цать белых сорочек
Подле воды на травке лежат. Осто­рожно поодаль
Слез Иван-царе­вич с коня; высо­кой травою
Скры­тый, под­полз и одну из белых соро­чек тихонько
Взял; потом угнез­дился в кусте дожи­даться, что будет.
Уточки пла­вают, пле­щутся в струй­ках, играют, ныряют.
Вот нако­нец, поиг­рав, поны­ряв, поплес­кав­шись, подплыли
К берегу; два­дцать девять из них, побе­жав с перевалкой
К белым сороч­кам, оземь уда­ри­лись, все обратились
В крас­ных девиц, наря­ди­лись, порх­нули и разом исчезли.
Только трид­ца­тая уточка, на берег выйти не смея,
Взад и впе­ред одна-оди­не­шенька с жалоб­ным криком
Около берега бьется; с робо­стью вытя­нув шейку,
Смот­рит туда и сюда, то вспорх­нет, то снова присядет…
Жалко стало Ивану-царе­вичу. Вот он выходит
К ней из-за кустика; глядь, а она ему человечьим
Голо­сом вслух гово­рит: «Иван-царе­вич, отдай мне
Пла­тье мое, я сама тебе при­го­жусь». Он с нею
Спо­рить не стал, поло­жил на травку сорочку и, скромно
Прочь ото­шедши, стал за кустом. Вспорх­нула на травку
Уточка. Что же вдруг видит Иван-царе­вич? Девица
В белой одежде стоит перед ним, молода и прекрасна
Так, что ни в сказке ска­зать, ни пером опи­сать, и, краснея,
Руку ему подает и, поту­пив стыд­ли­вые очи,
Голо­сом звон­ким, как струны, ему гово­рит: «Бла­го­дар­ствуй,
Доб­рый Иван-царе­вич, за то, что меня ты послушал;
Тем ты себе самому услу­жил, но и мною доволен
Будешь: я дочь Кощея бес­смерт­ного, Марья-царевна;
Трид­цать нас у него, доче­рей моло­дых. Подземельным
Цар­ством вла­деет Кощей. Он давно уж тебя поджидает
В гости и очень сер­дит; но ты не пекись, не заботься,
Сде­лай лишь то, что я тебе при­со­ве­тую. Слушай:
Только зави­дишь Кощея-царя, упади на колена,
Прямо к нему поползи; зато­пает он — не пугайся;
Ста­нет ругаться — не слу­шай; ползи да и только; что после
Будет, уви­дишь; теперь пора нам». И Марья-царевна
В землю уда­рила малень­кой нож­кой своей; расступилась
Тот­час земля, и они вме­сте в под­зем­ное цар­ство спустились.
Видят дво­рец Кощея бес­смерт­ного; высе­чен был он
Весь из кар­бун­кула-камня и ярче небес­ного солнца
Все под зем­лей осве­щал. Иван-царе­вич отважно
Вхо­дит: Кощей сидит на пре­столе в свет­лой короне;
Бле­щут глаза, как два изу­мруда; руки с клешнями.
Только зави­дел его вда­леке, тот­час на колени
Стал Иван-царе­вич. Кощей ж зато­пал, сверкнуло
Страшно в зеле­ных гла­зах, и так закри­чал он, что своды
Цар­ства под­зем­ного дрог­нули. Слово Марьи-царевны
Вспомня, пополз на карач­ках Иван-царе­вич к престолу;
Царь шумит, а царе­вич пол­зет да пол­зет. Напоследок
Стало царю и смешно. «Добро ты, про­каз­ник, — ска­зал он, —
Если тебе уда­лося меня рас­сме­шить, то с тобою
Ссоры теперь заво­дить я не стану. Мило­сти просим
К нам в под­зе­мель­ное цар­ство; но знай, за твое ослушанье
Дол­жен ты нам отслу­жить три службы; сочтемся мы завтра;
Ныне уж поздно; поди». Тут два при­двор­ных проворно
Под руки взяли Ивана-царе­вича очень учтиво,
С ним пошли в покой, отве­ден­ный ему, отворили
Дверь, покло­ни­лись царе­вичу в пояс, ушли, и остался
Там он один. Без­за­ботно он лег на постелю и скоро
Сном глу­бо­ким заснул. На дру­гой день рано поутру
Царь Кощей к себе Ивана-царе­вича кликнул.
«Ну, Иван-царе­вич, — ска­зал он, — теперь мы посмотрим,
Что-то иску­сен ты делать? Изволь, напри­мер, нам построить
Нынеш­ней ночью дво­рец: чтоб кровля была золотая,
Стены из мра­мора, окна хру­сталь­ные, вкруг регулярный
Сад, и в саду пруды с кара­сями; если построишь
Этот дво­рец, то нашу цар­скую милость заслужишь;
Если же нет, то прошу не пенять… головы не удержишь!»
«Ах ты, Кощей ока­ян­ный, — Иван-царе­вич подумал, —
Вот что затеял, смотри пожа­луй!» С тяже­лой кручиной
Он воз­вра­тился к себе и сидит при­го­рю­нясь; уж вечер;
Вот бле­стя­щая пчелка к его под­ле­тела окошку,
Бьется об стекла — и слы­шит он голос: «Впу­сти!» Отво­рил он
Дверку окошка, пчелка вле­тела и вдруг обернулась
Марьей-царев­ной. «Здрав­ствуй, Иван-царе­вич; о чем ты
Так при­за­ду­мался?» — «Нехотя будешь задум­чив, — ска­зал он. —
Батюшка твой до моей головы доби­ра­ется». — «Что же
Сде­лать решился ты?» — «Что? Ничего. Пус­кай его снимет
Голову; двух смер­тей не видать, одной не минуешь».
«Нет, мой милый Иван-царе­вич, не должно терять нам
Бод­ро­сти. То ли беда? Беда впе­реди; не печалься;
Утро вечера, зна­ешь ты сам, муд­ре­нее: ложися
Спать; а зав­тра пора­нее встань; уж дво­рец твой построен
Будет; ты ж только ходи с молот­ком да посту­ки­вай в стену».
Так все и сде­ла­лось. Утром ни свет ни заря, из каморки
Вышел Иван-царе­вич… гля­дит, а дво­рец уж построен.
Чуд­ный такой, что ска­зать невоз­можно. Кощей изумился;
Верить не хочет гла­зам. «Да ты хит­рец не на шутку, —
Так он ска­зал Ивану-царе­вичу, — вижу, ты ловок
На руку; вот мы посмот­рим, так же ли будешь догадлив.
Трид­цать есть у меня доче­рей, пре­крас­ных царевен.
Зав­тра я всех их рядом поставлю, и дол­жен ты будешь
Три раза мимо пройти и в тре­тий мне раз без ошибки
Млад­шую дочь мою, Марью-царевну, узнать; не узнаешь —
С плеч голова. Поди». — «Уж выду­мал, чучела, мудрость, —
Думал Иван-царе­вич, сидя под окном. — Не узнать мне
Марью-царевну… какая ж тут труд­ность?» — «А труд­ность такая. —
Мол­вила Марья-царевна, пчел­кой вле­тевши, — что если
Я не вступ­люся, то быть беде неми­ну­е­мой. Всех нас
Трид­цать сестер, и все на одно мы лицо; и такое
Сход­ство меж нами, что сам отец наш только по платью
Может нас раз­ли­чать». — «Ну что же мне делать?» — «А вот что:
Буду я та, у кото­рой на пра­вой щеке ты заметишь
Мошку. Смотри же, будь осто­ро­жен, вгля­дись хорошенько,
Сде­лать ошибку легко. До сви­да­нья». И пчелка исчезла.
Вот на дру­гой день опять Ивана-царе­вича кличет
Царь Кощей. Царевны уж тут, и все в одинаковом
Пла­тье рядом стоят, поту­пив глаза. «Ну, искусник, —
Мол­вил Кощей, — изволь-ка прой­титься три раза мимо
Этих кра­са­виц, да в тре­тий раз потру­дись ука­зать нам
Марью-царевну». Пошел Иван-царе­вич; гля­дит он
В оба глаза: уж под­линно сход­ство! И вот он проходит
В пер­вый раз — мошки нет; про­хо­дит в дру­гой раз — все мошки
Нет; про­хо­дит в тре­тий и видит — кра­дется мошка,
Чуть заметно, по све­жей щеке, а щека-то под нею
Так и горит; заго­ре­лось и в нем, и с тре­пе­щу­щим сердцем:
«Вот она, Марья-царевна!» — ска­зал он Кощею, подавши
Руку кра­са­вице с мош­кой. «Э, э! да тут, примечаю,
Что-то нечи­сто, — Кощей про­вор­чал, на царе­вича с сердцем
Выпу­чив оба зеле­ные глаза. — Правда, узнал ты
Марью-царевну, но как узнал? Вот тут-то и хитрость;
Верно, с гре­хом попо­лам. Погоди же, теперь доберуся
Я до тебя. Часа через три ты опять к нам пожалуй;
Рады мы гостю, а ты нам свою пре­муд­рость на деле
Здесь покажи: зажгу я соло­минку; ты же, покуда
Будет гореть та соло­минка, здесь, не тро­га­ясь с места,
Сшей мне пару сапог с ото­роч­кой; не диво; да только
Знай напе­ред: не сошьешь — долой голова; до свиданья».
Зол воз­вра­тился к себе Иван-царе­вич, а пчелка
Марья-царевна уж там. «Отчего опять так задумчив,
Милый Иван-царе­вич?» — спро­сила она. «Поне­воле
Будешь задум­чив, — он ей отве­чал. ‑Отец твой затеял
Новую шутку: шей я ему сапоги с оторочкой;
Разве какой я сапож­ник? Я цар­ский сын; я не хуже
Родом его. Кощей он бес­смерт­ный! видали мы много
Этих бес­смерт­ных». — «Иван-царе­вич, да что же ты будешь
Делать?» — «Что мне тут делать? Шить сапо­гов я не стану.
Сни­мет он голову — черт с ним, с соба­кой! какая мне нужда!»
«Нет, мой милый, ведь мы теперь жених и невеста;
Я поста­ра­юсь изба­вить тебя; мы вме­сте спасемся
Или вме­сте погиб­нем. Нам должно бежать; уж другого
Спо­соба нет». Так ска­зав, на окошко Марья-царевна
Плю­нула; слюнки в минуту при­мерзли к стеклу; из каморки
Вышла она потом с Ива­ном-царе­ви­чем вместе,
Двери клю­чом заперла и ключ далеко зашвырнула.
За руки взяв­шись потом, они под­ня­лися и мигом
Там очу­ти­лись, откуда сошли в под­зе­мель­ное царство.
То же озеро, низ­кий берег, мурав­ча­тый, свежий
Луг, и, видят, по лугу све­жему бодро гуляет
Конь Ивана-царе­вича. Только почуял могучий
Конь седока сво­его, как заржал, запля­сал и помчался
Прямо к нему и, при­мчав­шись, как вко­пан­ный в землю
Стал перед ним. Иван-царе­вич, не думая долго,
Сел на коня, царевна за ним, и пусти­лись стрелою.
Царь Кощей в назна­чен­ный час посы­лает придворных
Слуг доло­жить Ивану-царе­вичу: что-де так долго
Меш­кать изво­лите? Царь дожи­да­ется. Слуги приходят;
Заперты двери. Стук! стук! и вот из-за двери им слюнки,
Словно как сам Иван-царе­вич, ответ­ствуют: буду.
Этот ответ при­двор­ные слуги отно­сят к Кощею;
Ждать-подо­ждать — царе­вич ней­дет; посы­лает в дру­гой раз
Тех же послов рас­сер­жен­ный Кощей, и та же всё песня:
Буду; а нет никого. Взбе­сился Кощей. «Насме­хаться,
Что ли, он взду­мал? Бегите же; дверь раз­ло­мать и в минуту
3а ворот к нам при­та­щить неучтивца!» Бро­си­лись слуги…
Двери раз­ло­маны… вот тебе раз; никого там, а слюнки
Так и хохо­чут. Кощей едва от зло­сти не лопнул.
«Ах! он вор ока­ян­ный! люди! люди! Скорее
Все в погоню за ним!.. я всех пере­ве­шаю, если
Он убе­жит!..» Помча­лась погоня… «Мне слы­шится топот», —
Шеп­чет Ивану-царе­вичу Марья-царевна, прижавшись
Жар­кою гру­дью к нему. Он сле­зает с коня и, припавши
Ухом к земле, гово­рит ей: «Ска­чут, и близко». — «Так медлить
Нечего», — Марья-царевна ска­зала, и в ту же минуту
Сде­ла­лась реч­кой сама, Иван-царе­вич железным
Мости­ком, чер­ным воро­ном конь, а боль­шая дорога
На три дороги раз­би­лась за мости­ком. Быстро погоня
Ска­чет по све­жему следу; но, к речке при­мчав­шись, стали
В пень Коще­евы слуги: след до мостика виден;
Дале ж и след про­па­дает, и делится на три дорога.
Нечего делать — назад! Воро­ти­лись разум­ники. Страшно
Царь Кощей разо­злился, о их неудаче услышав.
«Черти! ведь мостик и речка были они! Догадаться
Можно бы вам, дура­леям! Назад! чтоб был непременно
Здесь он!..» Опять помча­лась погоня… «Мне слы­шится топот», —
Шеп­чет опять Ивану-царе­вичу Марья-царевна.
Слез он с седла и, при­павши ухом к земле, гово­рит ей:
«Ска­чут, и близко». И в ту же минуту Марья-царевна
Вме­сте с Ива­ном-царе­ви­чем, с ними и конь их, дремучим
Сде­ла­лись лесом; в лесу том доро­жек, тро­пи­нок числа нет;
По лесу ж, кажется, конь с двумя седо­ками несется.
Вот по све­жему следу гонцы при­мча­лися к лесу;
Видят в лесу ска­ку­нов и пусти­лись вдо­гонку за ними.
Лес же рас­ки­нулся вплоть до входа в Коще­ево царство.
Мчатся гонцы, а конь перед ними ска­чет да скачет;
Кажется, близко; ну только б схва­тить; ан нет, не дается.
Глядь! очу­ти­лись они у входа в Коще­ево царство.
В самом том месте, откуда пусти­лись в погоню; и скрылось
Всё: ни коня, ни дре­му­чего лесу. С пустыми руками
Снова яви­лись к Кощею они. Как цеп­ная собака,
Начал метаться Кощей. «Вот я ж его, плута! Коня мне!
Сам поеду, уви­дим мы, как от меня отвертится!»
Снова Ивану-царе­вичу Марья-царевна тихонько
Шеп­чет: «Мне слы­шится топот»; и снова он ей отвечает:
«Ска­чут, и близко». — «Беда нам! Ведь это Кощей, мой родитель
Сам; но у пер­вой церкви гра­ница его государства;
Далее ж церкви ска­кать он никак не посмеет. Подай мне
Крест твой с мощами». Послу­шав­шись Марьи-царевны, снимает
С шеи свой крест золо­той Иван-царе­вич и в руки
Ей подает, и в минуту она обра­ти­лася в церковь,
Он в монаха, а конь в коло­кольню — и в ту же минуту
С сви­тою к церкви Кощей при­ска­кал. «Не видал ли проезжих,
Ста­рец чест­ной?» — он спро­сил у монаха. «Сей­час проезжали
Здесь Иван-царе­вич с Марьей-царев­ной; входили
В цер­ковь они — свя­тым помо­ли­лись да мне приказали
Свечку поста­вить за здра­вье твое и тебе поклониться,
Если ко мне ты заедешь». — «Чтоб шею сло­мить им, проклятым!» —
Крик­нул Кощей и, коня повер­нув, как безум­ный помчался
С сви­той назад, а при­мчав­шись домой, пере­сек беспощадно
Всех до еди­ного слуг. Иван же царе­вич с своею
Марьей-царев­ной поехали дале, уже не бояся
Боле погони. Вот они едут шаж­ком; уж склонялось
Солнце к закату, и вдруг в вечер­них лучах перед ними
Город пре­крас­ный. Ивану-царе­вичу смерть захотелось
В этот город заехать. «Иван-царе­вич, — сказала
Марья-царевна, — не езди; неда­ром вещее сердце
Ноет во мне: беда при­клю­чится». — «Чего ты боишься,
Марья-царевна? Заедем туда на минуту; посмотрим
Город, потом и назад». — «Заехать нетрудно, да трудно
Выехать будет. Но быть так! сту­пай, а я здесь останусь
Белым кам­нем лежать у дороги; смотри ж, мой милый,
Будь осто­ро­жен: царь и царица, и дочь их царевна
Выдут навстречу тебе, и с ними пре­крас­ный младенец
Будет; мла­денца того не целуй: поце­лу­ешь — забудешь
Тот­час меня, тогда и я не оста­нусь на свете,
С горя умру, и умру от тебя. Вот здесь, у дороги,
Буду тебя дожи­даться я три дни; когда же на третий
День не при­дешь… но про­сти, поез­жай». И в город поехал,
С нею про­стяся, Иван-царе­вич один. У дороги
Белым кам­нем оста­лася Марья-царевна. Проходит
День, про­хо­дит дру­гой, напо­сле­док про­хо­дит и третий —
Нет Ивана-царе­вича. Бед­ная Марья-царевна!
Он не испол­нил ее настав­ле­нья: в городе вышли
Встре­тить его и царь, и царица, и дочь их царевна;
Выбе­жал с ними пре­крас­ный мла­де­нец, мальчик-кудряшка,
Жив­чик, гла­зенки как ясные звезды; и бро­сился прямо
В руки Ивану-царе­вичу; он же его красотою
Так был пле­нен, что, ум поте­рявши, в горя­чие щеки
Начал его цело­вать; и в эту минуту затмилась
Память его, и он поза­был о Марье-царевне.
Горе взяло ее. «Ты поки­нул меня, так и жить мне
Неза­чем боле». И в то же мгно­ве­нье из белого камня
Марья-царевна в лазо­ре­вый цвет поле­вой превратилась.
«Здесь, у дороги, оста­нусь, авось мимо­хо­дом затопчет
Кто-нибудь в землю меня», — ска­зала она, и росинки
Слез на лист­ках голу­бых забли­стали. Доро­гой в то время
Шел ста­рик; он цве­ток голу­бой у дороги увидел;
Неж­ной его кра­со­тою пле­нясь, осто­рожно он вырыл
С кор­нем его, и в избушку свою пере­нес, и в корытце
Там поса­дил, и полил водой, и за милым цветочком
Начал уха­жи­вать. Что же слу­чи­лось? С той самой минуты
Всё не по-ста­рому стало в избушке; чудес­ное что-то
Начало деяться в ней: проснется ста­рик ‑а в избушке
Все уж как надо при­брано; нет нигде ни пылинки.
В пол­день при­дет он домой — а обед уж состря­пан, и чистой
Ска­тер­тью стол уж накрыт: садися и ешь на здоровье.
Он дивился, не знал, что поду­мать; ему напоследок
Стало и страшно, и он у одной ворожейки-старушки
Начал совета про­сить, что делать. «А вот что ты сделай, —
Так отве­чала ему воро­жейка, — встань ты до первой
Ран­ней зари, пока петухи не про­пели, и в оба
Глаза гляди: что нач­нет в избушке твоей шевелиться,
То ты вот этим плат­ком и накрой. Что будет, увидишь».
Целую ночь напро­лет ста­рик про­ле­жал на постеле,
Глаз не смы­кая. Заря заня­лася, и стало в избушке
Видно, и видит он вдруг, что цве­ток голу­бой встрепенулся,
С тон­кого стебля спорх­нул и начал летать по избушке;
Все между тем по местам ста­но­ви­лось, повсюду сметалась
Пыль, и огонь раз­го­рался в печурке. Про­ворно с постели
Пря­нул ста­рик и накрыл цве­то­чек плат­ком, и явилась
Вдруг пред гла­зами его кра­са­вица Марья-царевна.
«Что ты сде­лал? — ска­зала она. — Зачем воз­вра­тил ты
Жизнь мне мою? Жених мой, Иван-царе­вич прекрасный,
Бро­сил меня, и я им забыта». — «Иван твой царевич
Женится нынче. Уж сва­деб­ный пир при­го­тов­лен, и гости
Съе­ха­лись все». Запла­кала горько Марья-царевна;
Слезы потом отерла; потом, в сара­фан нарядившись,
В город кре­стьян­кой пошла. При­хо­дит на цар­скую кухню;
Бегают там повара в кол­па­ках и фар­ту­ках белых;
Шум, возня, сту­котня. Вот Марья-царевна, приближась
К стар­шему повару, с видом умиль­ным и слад­ким, как флейта,
Голо­сом мол­вила: «Повар, голуб­чик, послу­шай, поз­воль мне
Сва­деб­ный спечь пирог для Ивана-царе­вича». Повар,
Заня­тый делом, с досады хотел огрыз­нуться; но слово
Замерло вдруг у него на губах, когда он увидел
Марью-царевну; и ей отве­чал он с при­вет­ли­вым взглядом:
«В доб­рый час, девица-кра­са­вица; все, что угодно,
Делай; Ивану-царе­вичу сам под­несу я пирог твой».
Вот пирог испе­чен; а зва­ные гости, как должно,
Все уж сидят за сто­лом и пируют. Услуж­ли­вый повар
Важно огром­ный пирог на узор­ном сереб­ря­ном блюде
Ста­вит на стол перед самым Ива­ном-царе­ви­чем; гости
Все уди­ви­лись, увидя пирог. Но лишь только верхушку
Сре­зал с него Иван-царе­вич — новое чудо!
Сизый голубь с белой голуб­кой порх­нули оттуда.
Голубь по столу ходит; голубка за ним и воркует:
«Голубь, мой голубь, постой, не беги; обо мне ты забудешь
Так, как Иван-царе­вич забыл о Марье-царевне!»
Ахнул Иван-царе­вич, то слово голубки услышав;
Он вско­чил как безум­ный и кинулся в дверь, а за дверью
Марья-царевна стоит уж и ждет. У крыльца же
Конь воро­ной с нетер­пе­нья, осед­лан­ный, взнуз­дан­ный пляшет.
Нечего мед­лить: поехал Иван-царе­вич с своею
Марьей-царев­ной: едут да едут, и вот приезжают
В цар­ство царя Берен­дея они. И царь и царица
При­няли их с весе­льем таким, что такого веселья
Видом не видано, слы­хом не слы­хано. Долго не стали
Думать, чест­ным пир­ком да за сва­дебку; съе­ха­лись гости,
Сва­дьбу сыг­рали; я там был, там мед я и пиво
Пил; по усам текло, да в рот не попало. И все тут.

Василий Андреевич Жуковский

Сказка о царе Берендее, о сыне его Иване-царевиче,

о хитростях Кощея бессмертного и

о премудрости Марьи-царевны, Кощеевой дочери

Жил-был царь Берендей до колен борода. Уж три года

Был он женат и жил в согласье с женою; но все им

Бог детей не давал, и было царю то прискорбно.

Нужда случилась царю осмотреть свое государство;

Он простился с царицей и восемь месяцев ровно

Пробыл в отлучке. Девятый был месяц в исходе, когда он,

К царской столице своей подъезжая, на поле чистом

В знойный день отдохнуть рассудил; разбили палатку;

Душно стало царю под палаткой, и смерть захотелось

Выпить студеной воды. Но поле было безводно…

Как быть, что делать? А плохо приходит; вот он решился

Сам объехать все поле: авось попадется на счастье

Где-нибудь ключ. Поехал и видит колодезь. Поспешно

Спрянув с коня, заглянул он в него: он полон водою

Вплоть до самых краев; золотой на поверхности ковшик

Плавает. Царь Берендей поспешно за ковшик — не тут-то

Было: ковшик прочь от руки. За янтарную ручку

Царь с нетерпеньем то правой рукою, то левой хватает

Ковшик; но ручка, проворно виляя и вправо и влево,

Только что дразнит царя и никак не дается.

Что за причина? Вот он, выждавши время, чтоб ковшик

Стал на место, хвать его разом справа и слева

Как бы не так! Из рук ускользнувши, как рыбка нырнул он

Прямо на дно колодца и снова потом на поверхность

Выплыл, как будто ни в чем не бывало. «Постой же! (подумал

Царь Берендей) я напьюсь без тебя», и, недолго сбираясь,

Жадно прильнул он губами к воде и струю ключевую

Начал тянуть, не заботясь о том, что в воде утонула

Вся его борода. Напившися вдоволь, поднять он

Голову хочет… ан нет, погоди! не пускают; и кто-то

Царскую бороду держит. Упершись в ограду колодца,

Силится он оторваться, трясет, вертит головою

Держат его, да и только. «Кто там? пустите!» — кричит он.

Нет ответа; лишь страшная смотрит со дна образина:

Два огромные глаза горят, как два изумруда;

Рот разинутый чудным смехом смеется; два ряда

Крупных жемчужин светятся в нем, и язык, меж зубами

Выставясь, дразнит царя; а в бороду впутались крепко

Вместо пальцев клешни. И вот наконец сиповатый

Голос сказал из воды: «Не трудися, царь, понапрасну;

Я тебя не пущу. Если же хочешь на волю,

Дай мне то, что есть у тебя и чего ты не знаешь».

Царь подумал: «Чего ж я не знаю? Я, кажется, знаю

Все!» И он отвечал образине: «Изволь, я согласен».

«Ладно! — опять сиповатый послышался голос.- Смотри же,

Слово сдержи, чтоб себе не нажить ни попрека, ни худа».

С этим словом исчезли клешни; образина пропала.

Честную выручив бороду, царь отряхнулся, как гоголь,

Всех придворных обрызгал, и все царю поклонились.

Сев на коня, он поехал; и долго ли, мало ли ехал,

Только уж вот он близко столицы; навстречу толпами

Сыплет народ, и пушки палят, и на всех колокольнях

Звон. И царь подъезжает к своим златоверхим палатам

Там царица стоит на крыльце и ждет; и с царицей

Рядом первый министр; на руках он своих парчевую

Держит подушку; на ней же младенец, прекрасный как светлый

Месяц, в пеленках колышется. Царь догадался и ахнул.

«Вот оно то, чего я не знал! Уморил ты, проклятый

Демон, меня!» Так он подумал и горько, горько заплакал.

Все удивились, но слова никто не промолвил. Младенца

На руки взявши, царь Берендей любовался им долго,

Сам его взнес на крыльцо, положил в колыбельку и, горе

Скрыв про себя, по-прежнему царствовать начал. О тайне

Царской никто не узнал; но все примечали, что крепко

Царь был печален — он все дожидался: вот придут за сыном;

Днем он покоя не знал, и сна не ведал он ночью.

Время, однако, текло, а никто не являлся. Царевич

Рос не по дням — по часам; и сделался чудо-красавец.

Вот наконец и царь Берендей о том, что случилось,

Вовсе забыл… но другие не так забывчивы были.

Раз царевич, охотой в лесу забавляясь, в густую

Чащу заехал один. Он смотрит: все дико; поляна;

Черные сосны кругом; на поляне дуплистая липа.

Вдруг зашумело в дупле; он глядит: вылезает оттуда

Чудный какой-то старик, с бородою зеленой, с глазами

Также зелеными. «Здравствуй, Иван-царевич, — сказал он.

Долго тебя дожидалися мы; пора бы нас вспомнить».

«Кто ты?» — царевич спросил. «Об этом после; теперь же

Вот что ты сделай: отцу своему, царю Берендею,

Мой поклон отнеси да скажи от меня: не пора ли,

Царь Берендей, должок заплатить? Уж давно миновалось

Время. Он сам остальное поймет. До свиданья». И с этим

Словом исчез бородатый старик. Иван же царевич

В крепкой думе поехал обратно из темного леса.

Вот он к отцу своему, царю Берендею, приходит.

«Батюшка царь-государь, — говорит он, — со мною случилось

Чудо». И он рассказал о том, что видел и слышал.

Царь Берендей побледнел как мертвец. «Беда, мой сердечный

Друг, Иван-царевич! — воскликнул он, горько заплакав.

Видно, пришло нам расстаться!..» И страшную тайну о данной

Клятве сыну открыл он. «Не плачь, не крушися, родитель,

Так отвечал Иван-царевич, — беда невелика.

Дай мне коня; я поеду; а ты меня дожидайся;

Тайну держи про себя, чтоб о ней здесь никто не проведал,

Даже сама государыня-матушка. Если ж назад я

К вам по прошествии целого года не буду, тогда уж

Знайте, что нет на свете меня». Снарядили как должно

В путь Ивана-царевича. Дал ему царь золотые

Латы, меч и коня вороного; царица с мощами

Крест на шею надела ему; отпели молебен;

Нежно потом обнялися, поплакали… с богом! Поехал

В путь Иван-царевич. Что-то с ним будет? Уж едет

День он, другой и третий; в исходе четвертого — солнце

Только успело зайти — подъезжает он к озеру; гладко

Озеро то, как стекло; вода наравне с берегами;

Все в окрестности пусто; румяным вечерним сияньем

Воды покрытые гаснут, и в них отразился зеленый

Берег и частый тростник — и все как будто бы дремлет;

Воздух не веет; тростинка не тронется; шороха в струйках

Светлых не слышно. Иван-царевич смотрит, и что же

Видит он? Тридцать хохлатых сереньких уточек подле

Берега плавают; рядом тридцать белых сорочек

Подле воды на травке лежат. Осторожно поодаль

Слез Иван-царевич с коня; высокой травою

Скрытый, подполз и одну из белых сорочек тихонько

Взял; потом угнездился в кусте дожидаться, что будет.

Уточки плавают, плещутся в струйках, играют, ныряют.

Вот наконец, поиграв, поныряв, поплескавшись, подплыли

К берегу; двадцать девять из них, побежав с перевалкой

К белым сорочкам, оземь ударились, все обратились

В красных девиц, нарядились, порхнули и разом исчезли.

Только тридцатая уточка, на берег выйти не смея,

Взад и вперед одна-одинешенька с жалобным криком

Около берега бьется; с робостью вытянув шейку,

Смотрит туда и сюда, то вспорхнет, то снова присядет…

Жалко стало Ивану-царевичу. Вот он выходит

К ней из-за кустика; глядь, а она ему человечьим

Голосом вслух говорит: «Иван-царевич, отдай мне

Платье мое, я сама тебе пригожусь». Он с нею

Спорить не стал, положил на травку сорочку и, скромно

Прочь отошедши, стал за кустом. Вспорхнула на травку

Уточка. Что же вдруг видит Иван-царевич? Девица

В белой одежде стоит перед ним, молода и прекрасна

Так, что ни в сказке сказать, ни пером описать, и, краснея,

Руку ему подает и, потупив стыдливые очи,

Голосом звонким, как струны, ему говорит: «Благодарствуй,

Добрый Иван-царевич, за то, что меня ты послушал;

Тем ты себе самому услужил, но и мною доволен

Будешь: я дочь Кощея бессмертного, Марья-царевна;

Тридцать нас у него, дочерей молодых. Подземельным

Царством владеет Кощей. Он давно уж тебя поджидает

В гости и очень сердит; но ты не пекись, не заботься,

Сделай лишь то, что я тебе присоветую. Слушай:

Только завидишь Кощея-царя, упади на колена,

Прямо к нему поползи; затопает он — не пугайся;

Станет ругаться — не слушай; ползи да и только; что после

Будет, увидишь; теперь пора нам». И Марья-царевна

В землю ударила маленькой ножкой своей; расступилась

Тотчас земля, и они вместе в подземное царство спустились.

Видят дворец Кощея бессмертного; высечен был он

Весь из карбункула-камня и ярче небесного солнца

Все под землей освещал. Иван-царевич отважно

Входит: Кощей сидит на престоле в светлой короне;

Блещут глаза, как два изумруда; руки с клешнями.

Только завидел его вдалеке, тотчас на колени

Стал Иван-царевич. Кощей ж затопал, сверкнуло

Страшно в зеленых глазах, и так закричал он, что своды

Царства подземного дрогнули. Слово Марьи-царевны

Вспомня, пополз на карачках Иван-царевич к престолу;

Царь шумит, а царевич ползет да ползет. Напоследок

Стало царю и смешно. «Добро ты, проказник, — сказал он,

Если тебе удалося меня рассмешить, то с тобою

Ссоры теперь заводить я не стану. Милости просим

К нам в подземельное царство; но знай, за твое ослушанье

Должен ты нам отслужить три службы; сочтемся мы завтра;

Ныне уж поздно; поди». Тут два придворных проворно

Под руки взяли Ивана-царевича очень учтиво,

С ним пошли в покой, отведенный ему, отворили

Дверь, поклонились царевичу в пояс, ушли, и остался

Там он один. Беззаботно он лег на постелю и скоро

Сном глубоким заснул. На другой день рано поутру

Царь Кощей к себе Ивана-царевича кликнул.

«Ну, Иван-царевич, — сказал он, — теперь мы посмотрим,

Что-то искусен ты делать? Изволь, например, нам построить

Нынешней ночью дворец: чтоб кровля была золотая,

Стены из мрамора, окна хрустальные, вкруг регулярный

Сад, и в саду пруды с карасями; если построишь

Этот дворец, то нашу царскую милость заслужишь;

Если же нет, то прошу не пенять… головы не удержишь!»

«Ах ты, Кощей окаянный, — Иван-царевич подумал,

Вот что затеял, смотри пожалуй!» С тяжелой кручиной

Он возвратился к себе и сидит пригорюнясь; уж вечер;

Вот блестящая пчелка к его подлетела окошку,

Бьется об стекла — и слышит он голос: «Впусти!» Отворил он

Дверку окошка, пчелка влетела и вдруг обернулась

Марьей-царевной. «Здравствуй, Иван-царевич; о чем ты

Так призадумался?» — «Нехотя будешь задумчив, — сказал он.

Батюшка твой до моей головы добирается». — «Что же

Сделать решился ты?» — «Что? Ничего. Пускай его снимет

Голову; двух смертей не видать, одной не минуешь».

«Нет, мой милый Иван-царевич, не должно терять нам

Бодрости. То ли беда? Беда впереди; не печалься;

Утро вечера, знаешь ты сам, мудренее: ложися

Спать; а завтра поранее встань; уж дворец твой построен

Будет; ты ж только ходи с молотком да постукивай в стену».

Так все и сделалось. Утром ни свет ни заря, из каморки

Вышел Иван-царевич… глядит, а дворец уж построен.

Чудный такой, что сказать невозможно. Кощей изумился;

Верить не хочет глазам. «Да ты хитрец не на шутку,

Так он сказал Ивану-царевичу, — вижу, ты ловок

На руку; вот мы посмотрим, так же ли будешь догадлив.

Тридцать есть у меня дочерей, прекрасных царевен.

Завтра я всех их рядом поставлю, и должен ты будешь

Три раза мимо пройти и в третий мне раз без ошибки

Младшую дочь мою, Марью-царевну, узнать; не узнаешь

С плеч голова. Поди». — «Уж выдумал, чучела, мудрость,

Думал Иван-царевич, сидя под окном. — Не узнать мне

Марью-царевну… какая ж тут трудность?» — «А трудность такая.

Молвила Марья-царевна, пчелкой влетевши, — что если

Я не вступлюся, то быть беде неминуемой. Всех нас

Тридцать сестер, и все на одно мы лицо; и такое

Сходство меж нами, что сам отец наш только по платью

Может нас различать». — «Ну что же мне делать?» — «А вот что:

Буду я та, у которой на правой щеке ты заметишь

Мошку. Смотри же, будь осторожен, вглядись хорошенько,

Сделать ошибку легко. До свиданья». И пчелка исчезла.

Вот на другой день опять Ивана-царевича кличет

Царь Кощей. Царевны уж тут, и все в одинаковом

Платье рядом стоят, потупив глаза. «Ну, искусник,

Молвил Кощей, — изволь-ка пройтиться три раза мимо

Этих красавиц, да в третий раз потрудись указать нам

Марью-царевну». Пошел Иван-царевич; глядит он

В оба глаза: уж подлинно сходство! И вот он проходит

В первый раз — мошки нет; проходит в другой раз — все мошки

Нет; проходит в третий и видит — крадется мошка,

Чуть заметно, по свежей щеке, а щека-то под нею

Так и горит; загорелось и в нем, и с трепещущим сердцем:

«Вот она, Марья-царевна!» — сказал он Кощею, подавши

Руку красавице с мошкой. «Э, э! да тут, примечаю,

Что-то нечисто, — Кощей проворчал, на царевича с сердцем

Выпучив оба зеленые глаза. — Правда, узнал ты

Марью-царевну, но как узнал? Вот тут-то и хитрость;

Верно, с грехом пополам. Погоди же, теперь доберуся

Я до тебя. Часа через три ты опять к нам пожалуй;

Рады мы гостю, а ты нам свою премудрость на деле

Здесь покажи: зажгу я соломинку; ты же, покуда

Будет гореть та соломинка, здесь, не трогаясь с места,

Сшей мне пару сапог с оторочкой; не диво; да только

Знай наперед: не сошьешь — долой голова; до свиданья».

Зол возвратился к себе Иван-царевич, а пчелка

Марья-царевна уж там. «Отчего опять так задумчив,

Милый Иван-царевич?» — спросила она. «Поневоле

Будешь задумчив, — он ей отвечал. -Отец твой затеял

Новую шутку: шей я ему сапоги с оторочкой;

Разве какой я сапожник? Я царский сын; я не хуже

Родом его. Кощей он бессмертный! видали мы много

Этих бессмертных». — «Иван-царевич, да что же ты будешь

Делать?» — «Что мне тут делать? Шить сапогов я не стану.

Снимет он голову — черт с ним, с собакой! какая мне нужда!»

«Нет, мой милый, ведь мы теперь жених и невеста;

Я постараюсь избавить тебя; мы вместе спасемся

Или вместе погибнем. Нам должно бежать; уж другого

Способа нет». Так сказав, на окошко Марья-царевна

Плюнула; слюнки в минуту примерзли к стеклу; из каморки

Вышла она потом с Иваном-царевичем вместе,

Двери ключом заперла и ключ далеко зашвырнула.

За руки взявшись потом, они поднялися и мигом

Там очутились, откуда сошли в подземельное царство.

То же озеро, низкий берег, муравчатый, свежий

Луг, и, видят, по лугу свежему бодро гуляет

Конь Ивана-царевича. Только почуял могучий

Конь седока своего, как заржал, заплясал и помчался

Прямо к нему и, примчавшись, как вкопанный в землю

Стал перед ним. Иван-царевич, не думая долго,

Сел на коня, царевна за ним, и пустились стрелою.

Царь Кощей в назначенный час посылает придворных

Слуг доложить Ивану-царевичу: что-де так долго

Мешкать изволите? Царь дожидается. Слуги приходят;

Заперты двери. Стук! стук! и вот из-за двери им слюнки,

Словно как сам Иван-царевич, ответствуют: буду.

Этот ответ придворные слуги относят к Кощею;

Ждать-подождать — царевич нейдет; посылает в другой раз

Тех же послов рассерженный Кощей, и та же всё песня:

Буду; а нет никого. Взбесился Кощей. «Насмехаться,

Что ли, он вздумал? Бегите же; дверь разломать и в минуту

3а ворот к нам притащить неучтивца!» Бросились слуги…

Двери разломаны… вот тебе раз; никого там, а слюнки

Так и хохочут. Кощей едва от злости не лопнул.

«Ах! он вор окаянный! люди! люди! Скорее

Все в погоню за ним!.. я всех перевешаю, если

Он убежит!..» Помчалась погоня… «Мне слышится топот»,

Шепчет Ивану-царевичу Марья-царевна, прижавшись

Жаркою грудью к нему. Он слезает с коня и, припавши

Ухом к земле, говорит ей: «Скачут, и близко». — «Так медлить

Нечего», — Марья-царевна сказала, и в ту же минуту

Сделалась речкой сама, Иван-царевич железным

Мостиком, черным вороном конь, а большая дорога

На три дороги разбилась за мостиком. Быстро погоня

Скачет по свежему следу; но, к речке примчавшись, стали

В пень Кощеевы слуги: след до мостика виден;

Дале ж и след пропадает, и делится на три дорога.

Нечего делать — назад! Воротились разумники. Страшно

Царь Кощей разозлился, о их неудаче услышав.

«Черти! ведь мостик и речка были они! Догадаться

Можно бы вам, дуралеям! Назад! чтоб был непременно

Здесь он!..» Опять помчалась погоня… «Мне слышится топот»,

Шепчет опять Ивану-царевичу Марья-царевна.

Слез он с седла и, припавши ухом к земле, говорит ей:

«Скачут, и близко». И в ту же минуту Марья-царевна

Вместе с Иваном-царевичем, с ними и конь их, дремучим

Сделались лесом; в лесу том дорожек, тропинок числа нет;

По лесу ж, кажется, конь с двумя седоками несется.

Вот по свежему следу гонцы примчалися к лесу;

Видят в лесу скакунов и пустились вдогонку за ними.

Лес же раскинулся вплоть до входа в Кощеево царство.

Мчатся гонцы, а конь перед ними скачет да скачет;

Кажется, близко; ну только б схватить; ан нет, не дается.

Глядь! очутились они у входа в Кощеево царство.

В самом том месте, откуда пустились в погоню; и скрылось

Всё: ни коня, ни дремучего лесу. С пустыми руками

Снова явились к Кощею они. Как цепная собака,

Начал метаться Кощей. «Вот я ж его, плута! Коня мне!

Сам поеду, увидим мы, как от меня отвертится!»

Снова Ивану-царевичу Марья-царевна тихонько

Шепчет: «Мне слышится топот»; и снова он ей отвечает:

«Скачут, и близко». — «Беда нам! Ведь это Кощей, мой родитель

Сам; но у первой церкви граница его государства;

Далее ж церкви скакать он никак не посмеет. Подай мне

Крест твой с мощами». Послушавшись Марьи-царевны, снимает

С шеи свой крест золотой Иван-царевич и в руки

Ей подает, и в минуту она обратилася в церковь,

Он в монаха, а конь в колокольню — и в ту же минуту

С свитою к церкви Кощей прискакал. «Не видал ли проезжих,

Старец честной?» — он спросил у монаха. «Сейчас проезжали

Здесь Иван-царевич с Марьей-царевной; входили

В церковь они — святым помолились да мне приказали

Свечку поставить за здравье твое и тебе поклониться,

Если ко мне ты заедешь». — «Чтоб шею сломить им, проклятым!»

Крикнул Кощей и, коня повернув, как безумный помчался

С свитой назад, а примчавшись домой, пересек беспощадно

Всех до единого слуг. Иван же царевич с своею

Марьей-царевной поехали дале, уже не бояся

Боле погони. Вот они едут шажком; уж склонялось

Солнце к закату, и вдруг в вечерних лучах перед ними

Город прекрасный. Ивану-царевичу смерть захотелось

В этот город заехать. «Иван-царевич, — сказала

Марья-царевна, — не езди; недаром вещее сердце

Ноет во мне: беда приключится». — «Чего ты боишься,

Марья-царевна? Заедем туда на минуту; посмотрим

Город, потом и назад». — «Заехать нетрудно, да трудно

Выехать будет. Но быть так! ступай, а я здесь останусь

Белым камнем лежать у дороги; смотри ж, мой милый,

Будь осторожен: царь и царица, и дочь их царевна

Выдут навстречу тебе, и с ними прекрасный младенец

Будет; младенца того не целуй: поцелуешь — забудешь

Тотчас меня, тогда и я не останусь на свете,

С горя умру, и умру от тебя. Вот здесь, у дороги,

Буду тебя дожидаться я три дни; когда же на третий

День не придешь… но прости, поезжай». И в город поехал,

С нею простяся, Иван-царевич один. У дороги

Белым камнем осталася Марья-царевна. Проходит

День, проходит другой, напоследок проходит и третий

Нет Ивана-царевича. Бедная Марья-царевна!

Он не исполнил ее наставленья: в городе вышли

Встретить его и царь, и царица, и дочь их царевна;

Выбежал с ними прекрасный младенец, мальчик-кудряшка,

Живчик, глазенки как ясные звезды; и бросился прямо

В руки Ивану-царевичу; он же его красотою

Так был пленен, что, ум потерявши, в горячие щеки

Начал его целовать; и в эту минуту затмилась

Память его, и он позабыл о Марье-царевне.

Горе взяло ее. «Ты покинул меня, так и жить мне

Незачем боле». И в то же мгновенье из белого камня

Марья-царевна в лазоревый цвет полевой превратилась.

«Здесь, у дороги, останусь, авось мимоходом затопчет

Кто-нибудь в землю меня», — сказала она, и росинки

Слез на листках голубых заблистали. Дорогой в то время

Шел старик; он цветок голубой у дороги увидел;

Нежной его красотою пленясь, осторожно он вырыл

С корнем его, и в избушку свою перенес, и в корытце

Там посадил, и полил водой, и за милым цветочком

Начал ухаживать. Что же случилось? С той самой минуты

Всё не по-старому стало в избушке; чудесное что-то

Начало деяться в ней: проснется старик -а в избушке

Все уж как надо прибрано; нет нигде ни пылинки.

В полдень придет он домой — а обед уж состряпан, и чистой

Скатертью стол уж накрыт: садися и ешь на здоровье.

Он дивился, не знал, что подумать; ему напоследок

Стало и страшно, и он у одной ворожейки-старушки

Начал совета просить, что делать. «А вот что ты сделай,

Так отвечала ему ворожейка, — встань ты до первой

Ранней зари, пока петухи не пропели, и в оба

Глаза гляди: что начнет в избушке твоей шевелиться,

То ты вот этим платком и накрой. Что будет, увидишь».

Целую ночь напролет старик пролежал на постеле,

Глаз не смыкая. Заря занялася, и стало в избушке

Видно, и видит он вдруг, что цветок голубой встрепенулся,

С тонкого стебля спорхнул и начал летать по избушке;

Все между тем по местам становилось, повсюду сметалась

Пыль, и огонь разгорался в печурке. Проворно с постели

Прянул старик и накрыл цветочек платком, и явилась

Вдруг пред глазами его красавица Марья-царевна.

«Что ты сделал? — сказала она. — Зачем возвратил ты

Жизнь мне мою? Жених мой, Иван-царевич прекрасный,

Бросил меня, и я им забыта». — «Иван твой царевич

Женится нынче. Уж свадебный пир приготовлен, и гости

Съехались все». Заплакала горько Марья-царевна;

Слезы потом отерла; потом, в сарафан нарядившись,

В город крестьянкой пошла. Приходит на царскую кухню;

Бегают там повара в колпаках и фартуках белых;

Шум, возня, стукотня. Вот Марья-царевна, приближась

К старшему повару, с видом умильным и сладким, как флейта,

Голосом молвила: «Повар, голубчик, послушай, позволь мне

Свадебный спечь пирог для Ивана-царевича». Повар,

Занятый делом, с досады хотел огрызнуться; но слово

Замерло вдруг у него на губах, когда он увидел

Марью-царевну; и ей отвечал он с приветливым взглядом:

«В добрый час, девица-красавица; все, что угодно,

Делай; Ивану-царевичу сам поднесу я пирог твой».

Вот пирог испечен; а званые гости, как должно,

Все уж сидят за столом и пируют. Услужливый повар

Важно огромный пирог на узорном серебряном блюде

Ставит на стол перед самым Иваном-царевичем; гости

Все удивились, увидя пирог. Но лишь только верхушку

Срезал с него Иван-царевич — новое чудо!

Сизый голубь с белой голубкой порхнули оттуда.

Голубь по столу ходит; голубка за ним и воркует:

«Голубь, мой голубь, постой, не беги; обо мне ты забудешь

Так, как Иван-царевич забыл о Марье-царевне!»

Ахнул Иван-царевич, то слово голубки услышав;

Он вскочил как безумный и кинулся в дверь, а за дверью

Марья-царевна стоит уж и ждет. У крыльца же

Конь вороной с нетерпенья, оседланный, взнузданный пляшет.

Нечего медлить: поехал Иван-царевич с своею

Марьей-царевной: едут да едут, и вот приезжают

В царство царя Берендея они. И царь и царица

Приняли их с весельем таким, что такого веселья

Видом не видано, слыхом не слыхано. Долго не стали

Думать, честным пирком да за свадебку; съехались гости,

Свадьбу сыграли; я там был, там мед я и пиво

Пил; по усам текло, да в рот не попало. И все тут.