Как рождаются традиции рассказ - Граматика и образование на Pisanino.ru

Лиз и Том приходят к соглашению, что пришло время подготовить их старших детей, близнецов Молли и Зака, к реальному миру.

Это был еще один вечер после тяжелого рабочего дня на ферме семьи Флетчер. Закончив сытный ужин, который приготовила Лиз, посидев вместе в гостиной, почитав, посмотрев телевизор и послушав музыку, дети Флетчеров постепенно отправились спать.

У Тома и Лиз было пятеро прекрасных детей: близнецы Зак и Молли, которым было почти восемнадцать, Пресли исполнилось шестнадцать, Джеку — тринадцать и младшенькая — Лайза, которой было десять. Все пятеро детей учились дома, у своих любящих родителей, которые старались дать своим детям самое лучшее образование, какое только могли, в дополнение к тому, что каждый из них работал и помогал по дому и ферме.

После того как все дети разошлись по своим комнатам, Лиз ласково подтолкнула задремавшего Тома и потащила его в спальню. Они приготовились ко сну и залезли под одеяло.

— Милый, есть кое-что, о чем я хотела бы поговорить с тобой уже некоторое время, — сказала Лиз, вскоре после того, как они легли спать. Том был слишком утомлен, чтобы заметить тревогу в голосе жены.

— В чем дело, детка? — спросил он, глядя на нее, лампа на прикроватной тумбочке отбросила жутковатый свет на ее красивое лицо и длинные распущенные светлые волосы.

— Я хотела поговорить с тобой о Молли и Заке. — Сказала Лиз мужу мягким голосом.

— О, и что с ними? — удивленно спросил Том.

— Ну, у них скоро день рождения, и им, вообще-то, исполняется восемнадцать, — сказала Лиз, — а мы еще даже не начали готовить их к следующему году.

— Но… Лиз, — вздохнул Том, — мы уже говорили об этом. Со дня на день они должны получить письма о приеме в колледж. Они уезжают в следующем году, и как бы это ни было тяжело для нас, мы должны принять это.

— Я знаю, — сказала Лиз немного расстроенно, — но я не об этом. Я о том, что хочу убедиться, что они начнут жизнь в колледже, подготовленные к ней всеми возможными способами.

— Детка, — с любовью сказал Том жене, — и Зак, и Молли невероятно умны. Мы видели результаты их тестов. У них оценки выше, чем у девяносто пяти процентов детей их возраста. Мы учили их, как могли, и я не думаю, что нам нужно беспокоиться об этом.

— А как насчет того, чему они не смогут научиться из книг? — спросила Лиз. — Вот это меня беспокоит. У них никогда не было друзей их возраста, только они сами. Я знаю, что они оба дружелюбны, умны и милы. Но все дети, с которыми они встретятся в следующем году, выросли совсем не такими, как они. В детстве у них были группы друзей, бойфрендов и подружек. У наших детей не было даже первого поцелуя, не говоря уже о сексе.

— Так вот о чем ты беспокоишься. Понимаю, — сказал Том, — и ты права. Нам нужно еще раз поговорить с •••

Здесь можно прочитать онлайн эротическую историю «Как рождаются традиции. Глава 1» про секс родственников (жанр инцест) и похожие сефан рассказы о любви, сексе и отношениях. Смотри, какие истории читают сейчас и полностью бесплатно

Источник

Приблизительное время чтения: 8 мин.

Труднее всего говорить о том, чего нет. Например, семейных традиций у нас с женой не было. Семья в которой я вырос, была родом из СССР. Ну а сам я женился аккурат в год его распада. Попробуй пронеси какую-нибудь традицию сквозь такой взрыв, когда не то что политика с экономикой, а вообще все представления о жизни разлетались у людей в мелкие дребезги.

Сладкая жизнь

Да и нечего мне было проносить, если честно. В том смысле, что меня растили мама и бабушка, папу своего я никогда не видел. А у нас с женой — трое мальчишек, один за другим. Ну и чего мне было им передавать из своего детства, такому вот — двумя женщинами воспитанному?

Короче, традиций у нас не было. Поэтому пришлось создавать их самим, с нуля. Помню, когда я только-только устроился работать, у нас с женой была такая развлекуха — с каждой получки я покупал ей шоколадку.

Сейчас это смешно вспоминать, но на большее получки не хватало: шел 1992 год, средний заработок бюджетника, к примеру, был около десяти долларов в месяц. И вот в день зарплаты я приезжал со своей стройки и покупал жене какой-нибудь импортный шоколадный батончик (тогда они только-только стали появляться на прилавках).

Мы брали нашего первенца — Антошку, укладывали в коляску и отправлялись гулять. На прогулке я торжественно вытаскивал из кармана очередной «Сникерс». А жена хохотала, глядя, как я уже в который раз пытаюсь разорвать непривычную для советского человека упаковку. Можно ли это назвать традицией? Не берусь сказать. Но в ту пору мы об этом и не задумывались. Просто я знал, что раз в месяц у меня будет возможность порадовать жену таким незатейливым подарочком. И она знала. И оба мы ждали этот день с нетерпением. Не из-за дурацкой шоколадки, конечно же. А ради маленького нашего праздника, про который никто кроме нас не знал.

Аминь. И ура!!!

Потом один за другим у нас появились Никита с Глебом, а вскорости подоспела и Лидочка. В результате получилось целых шесть дней рождения каждый год и столько же именин. Отмечали мы их, в общем-то, как и во всех других семьях — подарки, салатики, торт со свечками, которые виновник торжества должен был задуть. Всё как обычно. Но была в этих праздниках одна малюсенькая особенность, такая наша фирменная семейная штучка. Я даже помню, как она родилась, потому что сам ее и придумал. Когда дети уже немножко подросли, мы стали все вместе молиться перед праздничной трапезой. Жена читала «Отче наш», молитву перед едой, а потом мы все вместе пели «Многая лета» имениннику. И когда закончили этот свой маленький чин, вдруг возникла неловкая пауза. Дети мелкие совсем еще, застыли, как столбики, и смотрят на меня — мол, что делать дальше? И тут я, неожиданно для себя, вдруг закричал — «Ура!». И захлопал в ладоши. И дети тоже захлопали, и заорали свое детское ура. И жена. Потому что — праздник же! И только после этого все вскарабкались на свои стулья, поближе к маминым вкусняшкам. Так с тех пор и повелось у нас — после многолетия имениннику все дружно кричат «Ура!» и аплодируют. Правда, сейчас мальчишки выросли, и «Ура» получается у них в три крепких мужских глотки как боевой призыв в атаку. Но мне радостно видеть, что эта пустячная, вроде бы, традиция прижилась. Потому что каждый раз в этот момент мы вспоминаем те трудные годы, вспоминаем детство наших ребят. Да и сами они его вспоминают. Я вижу это по их глазам.

«Папа идет обниматься»: как рождаются семейные традиции в современной семье

Кит улыбается

Одна из городских традиций моего детства — рисунки на асфальте. По весне солнышко отогревало мостовые, с них сходил снег, и мы дружно кидались разрисовывать оттаявшие тротуары украденным в школе мелом. Это был особый вид творчества: за рисунки на стене дома или гаража взрослые могли устроить нахлобучку. А вот на асфальте разрешалось рисовать без всяких проблем: первый же дождь смывал все наши художества начисто. В этом был особый шарм — получить в свое распоряжение огромный кусок «взрослой» территории, причем, не где-то на задворках, а на виду у всех, прямо под ногами. Сюжеты рисунков были разные. Девчонки обычно сразу же разлиновывали себе традиционный набор квадратов для игры «в классики» (интересно, многие ли из сегодняшних ребят представляют себе — что это такое?) и украшали игровое поле какими-то хитрыми девчоночьими рюшечками и цветочками. У мальчишек сюжеты были разнообразней — солнце с разлапистыми лучами, воюющие советские и фашистские танки с крестами и звездами, острова, пальмы… Это был целый мир. Он лежал прямо под ногами у взрослых, но для них туда не было входа. Этот мир принадлежал только детям.

Мне очень хотелось, чтобы и наши ребята тоже рисовали на асфальте, но тут была одна неразрешимая проблема. В городке, куда мы переехали после рождения детей, асфальта просто не было. Перед нашим домом проходила широкая грунтовая дорога, по которой лишь изредка проезжал какой-нибудь грузовик или лошадь, запряженная в телегу на резиновом ходу. По обе стороны от дороги росла густая зеленая трава, в ней паслись соседские козы. Рисовать мелом было решительно не на чем. Однажды после грозы мы с мальчишками вышли на улицу прогуляться. Дождь прибил на дороге пыль, и теперь она стала похожа на полосу влажного песка у кромки моря. Я взял палку и нарисовал на земле смешного лося с огромными рогами и глазами навыкате. Мальчишкам лось понравился. Они тоже нашли какие-то щепочки и стали рисовать. У меня остался в памяти здоровенный кит в натуральную величину. Он важно расположился на всю ширину дороги, улыбался широкой китовой улыбкой, и, как положено всякому киту, пускал фонтанчик. Еще помню, что водитель проезжавшего по дороге автомобиля притормозил перед нашими рисунками и аккуратно объехал их по обочине. С тех пор после каждого дождя мы с мальчишками бежали на улицу рисовать китов, слонов и единорогов, пока не высох на дороге песок.

Детство повара

Книжки детям у нас читала жена. Каждый вечер, перед сном. Причем каждому — свою, по очереди. Я в это время обычно топил на ночь печку и под треск горящих поленьев слушал вместе с детьми, как злые гуси-лебеди украли братца Иванушку, как Винни-Пух с Пятачком охотились на слонопотама, как бельчонок отправился в опасное путешествие и едва не попал в лапы к кунице. Под мерный голос жены я начинал задремывать, и мне казалось, что я тоже — маленький, что сейчас мама дочитает сказку и поведет меня спать. Правда, иногда эта идиллия взрывалась оглушительным хохотом. Так, однажды мальчишки пришли в бурный восторг от того, что принцесса в сказке была — писаная красавица. Жена попыталась им объяснить, что тут совсем другой смысл, но не выдержала, и сама расхохоталась. А маленькая Лидочка не понимала, почему все смеются, и сердито дула губы: ей хотелось дослушать сказку.

К каждому из ребят жена искала свой ключик, открывающий интерес к книгам. И это ей удавалось без особых усилий со всеми, кроме Никиты. Умненький, невероятно талантливый и веселый, он не воспринимал чтение вообще. Уже через минуту он начинал ёрзать, крутить головой по сторонам. Войти в созданный автором книги мир он не мог и просто ждал, когда же мама закончит это непонятное занятие. Жена сейчас уже и сама не вспомнит, сколько перебрала книжек, пока, наконец, Никиту не «зацепило». Это был сборник рассказов Носова. Никита с непривычным для него вниманием слушал рассказ про Мишку с приятелем, пытавшихся сварить кашу, которая у них вылезла из кастрюли. Смеялся, переспрашивал что-то. А жене хотелось прыгать до потолка от радости. После школы Никита выучился на повара.

Мужики

Когда ребята начали подрастать, мы столкнулись с новой проблемой. Вместо милых смешливых мальчишек у нас в доме вдруг появились три взъерошенных мужичка. Еще маленьких, но уже упертых до крайности и ни разу не склонных уступать друг другу. Дома начались постоянные ссоры, рискующие перейти в банальный мордобой. Жена пыталась мирить и успокаивать мальчишек, но в результате лишь сама расстраивалась до слез. Поэтому разруливать эти пацанские ссоры приходилось мне. Вот тогда и появилась у нас еще одна традиция — обниматься. Дело в том, что опыта в решении таких конфликтов у меня не было никакого. И если ситуация оказывалась совсем уж тупиковой, все упорно бычили и никто не хотел друг друга даже выслушать, я прекращал уговоры и просто «включал альфа-самца». То есть давал понять нашим мужичкам, кто в доме старший. Иногда это бывало очень жестко. Мы расходились в разные стороны — пацаны в соплях и слезах, я — в ощущении полной своей педагогической несостоятельности.

Подождав минут десять, я шел к одному из своих заплаканных мальчишек, обнимал его, и шептал на ухо: «Я тебя очень люблю. Прости меня, пожалуйста». И слышал в ответ, сквозь хлюпанье носом: «Пап, все нормально, ты тоже меня прости. Я и сам не знаю, что со мной». Так, прижавшись друг к другу мы сидели какое-то время. Потом я шел обниматься к другому участнику «разборки».

Через пару лет этот подростковый кризис у них закончился, а привычка обниматься со мной осталась. Мы с удовольствием обнимаемся при каждом удобном случае, например, при расставании, или встрече. Даже если это просто — встреча на кухне утром. Теперь это уже действительно молодые мужчины, крепкие, с уверенной хваткой. И каждый раз, когда они меня обнимают своими мускулистыми лапами, я как будто слышу те самые слова, нашептанные когда-то на ухо: «Пап, я тебя тоже люблю».

* * *

Наверное, слишком громко было бы называть такие штуки — традициями. Мы всего лишь старались наполнять свою жизнь какими-то необязательными мелочами, без которых, наверное, вполне можно было бы и обойтись. Но все эти пустяковины странным образом помогали нам с женой и с детьми сильнее любить друг друга, раскрывать эту любовь, давать ей выход в нашу повседневную жизнь. Они до сих пор помогают нам чувствовать себя единым целым. И если смысл традиций не в этом, тогда я не понимаю, для чего они нужны людям вообще.

Смотрите также:

17 добрых традиций из прошлого

По какому поводу живем?

Источник

Log in

If this type of authorization does not work for you, convert your account using the link

: October 7 2018, 09:01

Category:

Общество
Cancel

КАК РОЖДАЮТСЯ ТРАДИЦИИ

Как возникают обычаи, традиции, нормы поведения? Почему мы говорим — «обезьянничает» , если кто-то бездумно копирует чужое поведение? Опыты с обезьянами, проведенные около полувека назад, помогают в поиске ответов на эти вопросы.
ОПЫТ
В пустой комнате 5 шимпанзе. В центре комнаты лестница, сверху лежит банан. Когда первая обезьяна замечает банан, она лезет за ним по лестнице, чтобы схватить и съесть. Но как только она приближается к фрукту, с потолка на нее обрушивается струя ледяной воды и сбивает вниз. Другие обезьяны тоже пытаются забраться на лестницу. Всех сбивает вниз струя холодной воды, и они отказываются от попыток взять банан.
Воду выключают, а одну вымокшую обезьяну заменяют новой, сухой. Не успевает она войти, старые пытаются не дать ей забраться на лестницу, чтобы ее тоже не окатило водой. Новая обезьяна не понимает, в чем дело. Она видит только группу обезьяна, мешающих ей взять вкусный фрукт. Тогда она пытается прорваться силой и дерется с теми, кто не хочет ее пропускать. Но она одна, и четыре прежних обезьяны берут верх.
Другую промокшую обезьяну заменяют новой сухой. Как только она появляется, предшественник, подумавший, что именно так нужно встречать новичков, набрасывается на нее и колотит. Новичок даже не успевает заметить лестницу и банан, он уже вне игры.
Затем третью, четвертую и пятую вымокших обезьян заменяют по очереди сухими. Каждый раз, как только новички появляются, их колотят. Прием становится с каждым разом все более жестоким. Обезьяны все вместе бросаются на новичка, как будто стараясь улучшить ритуальный прием.
В финале на лестнице по прежнему лежит банан, но пять сухих обезьян оглушены постоянной дракой и даже не думают приблизиться к фрукту. Их единственной заботой является следить за дверью, откуда появится новая обезьяна, чтобы скорее напасть на нее. Почему? В их небольшом сообществе так принято…
Как это похоже на человеческое общество, полное ограничений, «оберегающих» человека от уже несуществующих явлений.
Описание реального эксперимента приведено в работе: Stephenson, G. R. (1967). Cultural acquisition of a specific learned response among rhesus monkeys. In: Starek, D., Schneider, R., and Kuhn, H. J. (eds.), Progress in Primatology, Stuttgart: Fischer, pp. 279-288.7
…………………………………………
всегда считала традиции какой-то дурью бессмысленной, которой бездумно и слепо следуют люди, которые сами не понимают зачем они это делают это бесмыссленное и нелогичное, не приносящее ни радости, ни удовольствия, ни пользы. и с детсадовского возраста недоумевала, глядя на сверстников и на их обезъянничание.
а как вы относитесь к традициям и как их воспринимали в детстве: сопротивлялись ли им, протестовали, не видя в них смысла, или следовали им, потому что так «было принято»?

Источник

Как рождаются добрые семейные традиции…

÷÷÷÷÷

Сладкая жизнь

÷÷÷÷

Аминь. И ура!!!

Правда, сейчас мальчишки выросли, и «Ура» получается у них в три крепких мужских глотки как боевой призыв в атаку. Но мне радостно видеть, что эта пустячная, вроде бы, традиция прижилась. Потому что каждый раз в этот момент мы вспоминаем те трудные годы, вспоминаем детство наших ребят. Да и сами они его вспоминают. Я вижу это по их глазам.

÷÷÷÷÷

Кит улыбается

÷÷÷÷÷÷

Детство повара

÷÷÷÷÷÷

Мужики

* * *

Александр Ткаченко

Источник

Сегодня в России часто можно услышать разговоры о «традициях», «традиционных ценностях» и «устоях».
При этом, как правило, никто не считает нужным уточнять, что конкретно значат все эти слова — по умолчанию предполагается, что всем и так всё понятно.
Фольклорист, старший научный сотрудник ЛТФ ШАГИ ИОН РАНХиГС Мария Гаврилова разбирается, как общества XIX столетия изобрели традицию и как нынешние сторонники «устоев» придумывают себе воображаемых предков, чтобы оправдать собственный страх перед будущим.
***
Между тем понятие «традиции» имеет свою историю, и не такую уж долгую.
В значении, похожем на нынешнее, словом «традиции» люди стали пользоваться на рубеже XVIII и XIX веков.
В XVIII–XIX веках на это звание скорее претендовало то, что могло послужить материалом для конструирования национальной идентичности: обычаи, законы, религия, мифология.
Причины обращения к нему связаны с экономикой и политикой: как раз тогда началось создание национальных государств..
*
Хотя понятие традиции и предполагает, что мы получаем нечто в готовом виде от предшественников, а не создаем это сами, на самом деле традиции очень часто изобретаются с нуля.
***
В то же время страстное желание удревнить и расцветить свое прошлое — это не только инструмент, но и симптом.
Апелляция к великому прошлому, идеализация рыцарских замков и богатырских подвигов, деревенской глуши и сельского труда, высокой нравственности наших великих предков и красоты нашей девственной природы — не что иное, как лекарство от трудного настоящего и страшного будущего.
*

Когда нечто идеализируют, призывают «сохранить» или «возродить» — значит, всё, поезд ушел — традиция утеряна.
**
Как и во всех подобных случаях, — это отчаянная попытка сдержать неизбежное и прощальный салют соответствующего образа жизни и системы ценностей.

Когда мы обсуждаем общественно значимые темы — а тема «традиционных ценностей» именно такая, — мы, как известно, представляем их в рамках тех или иных дискурсов, то есть картин мира, выраженных в определенных наборах слов.
Дискурсов много, и каждый из них сражается с остальными за то, чтобы определять смысл понятий по-своему.
Например, что такое русский народ?
Это люди, которые по праву рождения принадлежат к данной этнической группе, или граждане одноименной страны по паспорту?
Или кто такой патриот?
Это человек, который всегда выступает за «своих», что бы те ни делали, или тот, кто считает себя обязанным указывать «своим» на их недостатки, чтобы происходил прогресс и жизнь общества улучшалась?

«Традиции», «народ» и «патриотизм» — такие понятия, за которые дискурсы обычно ведут самые ожесточенные войны: каждому из них важно застолбить «правильное» понимание этих слов именно за собой.
Тот дискурс, которому это удается, может объявить все остальные определения «ложными», и тогда у людей в головах складывается нужная ему картина мира.

Понятие «традиционные ценности» апеллирует одновременно к трем вещам — к древности, к преемственности и к нормальности.
Это создает иллюзию, будто всё то, что называется «традиционным»,
во-первых, является естественным и самоочевидным,
а во-вторых, действительно происходит откуда-то из далекого прошлого.
Иногда сюда же прибавляют менталитет или даже генетический код — в этом случае всё то, что мы понимаем под традициями, биологизируется, как будто мы, как народ, наследуем нечто хорошее не в социокультурном, а в медицинском смысле.

Между тем понятие «традиции» имеет свою историю, и не такую уж долгую.
Этимологически слово «традиция» восходит к латинскому глаголу trādere, который переводится как «передавать» (trans «через» + dāre «давать»).
Интересно, что первоначально «передача» была буквальной: в Древнем Риме слово trāditiō («вручение», «завещание») означало физическое вручение материальной ценности. А «преданья старины глубокой» — то есть обычаи и другие символические ценности — это слово стало обозначать уже позже.

В значении, похожем на нынешнее, словом «традиции» люди стали пользоваться на рубеже XVIII и XIX веков.
Причины обращения к нему связаны с экономикой и политикой: как раз тогда началось создание национальных государств, и понятие традиции было штукой, очень полезной в этом деле.
Важная особенность любых традиций состоит в том, что они не бывают общечеловеческими — наоборот, они всегда принадлежат какой-то определенной группе: семье, общине, кружку единомышленников, конфессии, нации и т. д.
Традиции — это, собственно говоря, и есть то, что определяет, какие люди входят в данную группу, а какие из нее исключены. Допустим, когда традиции обсуждали в эпоху Просвещения, речь шла о сословных традициях, то есть о привилегиях определенных социальных групп.

Что мы делаем, когда апеллируем к традициям?
Мы подчеркиваем преемственность с прошлым.
Мы как бы включаем в свое сообщество не только современников, но и предыдущие поколения.
Что нам это дает?
Во-первых, таким образом мы как бы выигрываем в количестве: делая своими «сторонниками» предков (которые давно умерли и уже не смогут отказаться от этой великой чести), мы увеличиваем численность собственной группы если не в пространстве, то во времени.
Во-вторых, традиции помогают нам сконструировать для нашей группы нечто вроде коллективной родословной.
Родословная — важный элемент общественного престижа: долгое время такой привилегией обладали лишь высшие слои, представители которых «прослеживали» свое происхождение от каких-нибудь богов или героев. На этом-то и основывались их сословные традиции.

Европейские просветители мечтали отменить несправедливые сословные привилегии, поэтому традиции они не одобряли.
Следующие же поколения интеллектуалов взамен сословных придумали национальные традиции и таким образом как бы даровали аристократические привилегии всей нации в целом.

По мере того, как в течение XVIII–XIX веков (а много где и в XX веке тоже) государства и этнические группы по всему миру осознавали себя нациями, их образованные представители включались в поиск собственных «корней» и обоснование своих традиций. И чем исторически моложе была нация, тем она были активнее.

Российская империя оказалась в числе пионеров этого процесса, причем ранние попытки обрести национальные традиции порой бывали курьезными.
Российские интеллектуалы, как и все остальные европейцы, долгое время понимали под «древностью» Грецию и Рим (неспроста же термин «античность» в русском языке закрепился именно за этими странами), поэтому обращение к национальной древности иногда выглядело как поиски прямых связей с древними Грецией и Римом.
Например, в предисловии к «Собранию народных русских песен с их голосами» (1790), одному из первых сборников национального фольклора, высказывалось предположение, что наши предки подражали музыке Древней Греции — потому что не могли же «простые люди» сочинить такие прекрасные песни сами.

Как вариант, можно было попытаться найти в национальном прошлом что-нибудь похожее на то, что было в «настоящей» античности.
Так, Михаил Ломоносов, сожалея, что у русских нет своего пантеона богов, сам составил нечто подобное для нашего народа: Юнона — Коляда, Нептун — царь морской, Венера — Лада, Купидон — Лель, Церера — полудница, Плутон — черт, Марс — Полкан, Прозерпина — чертовка, нимфы — русалки, фавны — лешие, пенаты — домовые. Некоторых из этих персонажей (Коляды, Лады и Леля) в славянской мифологии никогда не существовало, они «родились» в результате ошибок.

Позже, в эпоху романтизма, ко многим интеллектуалам пришло осознание самобытности своих культур.
С тех пор обретение традиций стало куда более продуктивным делом — именно ему мы обязаны возникновением национальных литератур (в том числе русской) и бурному развитию национальных историй и языкознаний. Отсюда же ведет начало интерес к фольклору и народным обычаям. Ученые и культурные деятели того времени искали следы древности не только в письменных источниках и артефактах, но и в современном им устном народном творчестве.

Почему это было так важно? Потому что таким образом можно было одновременно зарегистрировать ту самую национальную самобытность и задокументировать преемственность настоящего по отношению к прошлому. Ведь если мы прямо сейчас находим следы «седой старины» в песнях, сказках и обрядах неграмотных крестьян, значит, эстафета поколений действительно никогда не прерывалась и мы все на самом деле являемся наследниками нашего общего славного прошлого.

Хотя понятие традиции и предполагает, что мы получаем нечто в готовом виде от предшественников, а не создаем это сами, на самом деле традиции очень часто изобретаются с нуля.
Когда в прошлом недостает яркости, древности и престижа, в ход идут преувеличение, конструирование одних фактов из фрагментов других, а иногда и фальсификации.
Хрестоматийными примерами этого являются шотландский килт, который не был национальной одеждой шотландских горцев (его в 1727 году придумал английский промышленник Томас Роулинсон), и «Сказания Оссиана» — поэма, которую ее автору Джеймсу Макферсону довольно долго удавалось выдавать за шотландское народное эпическое произведение, схожее с «Илиадой» и «Одиссеей» Гомера.
Поскольку шотландских националистов не устраивало, что в культурном отношении их родина долгое время была задворками Ирландии, они сами создали себе самобытную и потрясающе яркую традицию, в которую мы верим по сей день.

В то же время страстное желание удревнить и расцветить свое прошлое — это не только инструмент, но и симптом.
На рубеже XVIII–XIX веков началось не только национальное строительство, но и индустриализация, и это был весьма травматичный процесс.
Станки лишали людей работы, на заводах и фабриках были чудовищные условия труда, менялись нравы, и зачастую не в лучшую сторону,
— поэтому обращение к традициям, по словам английского историка Эрика Хобсбаума, стало социально-психологической реакцией на этот стресс.

Апелляция к великому прошлому, идеализация рыцарских замков и богатырских подвигов, деревенской глуши и сельского труда, высокой нравственности наших великих предков и красоты нашей девственной природы — не что иное, как лекарство от трудного настоящего и страшного будущего.
*

Так что же такое традиции и традиционные ценности?
В XVIII–XIX веках на это звание скорее претендовало то, что могло послужить материалом для конструирования национальной идентичности: обычаи, законы, религия, мифология.
*
Однако все интересы современных поборников устоев сосредоточены вокруг традиционной семьи, традиционной нравственности, традиционных сексуальных отношений (а точнее, в большей степени нетрадиционных).
*
Судя по тому, что в последнее время вызывало наиболее болезненную реакцию у традиционалистов: радужные флаги, ювенальная юстиция, закон о профилактике домашнего насилия и уже подзабытый сегодня фильм «Матильда» (где Николай II показан — о, ужас! — не образцовым семьянином), — больше всего они озабочены темами секса, брака и деторождения.

Повышенный интерес традиционалистов сигнализирует, что именно в этой сфере общественной жизни сейчас происходят некие тектонические процессы.
Хотя сексуальная революция вместе со вторым демографическим переходом стали завоеваниями еще наших прабабушек, Россия идет своим нелегким путем, и довольно тривиальные идеи всё еще ищут путь к сердцам наших соотечественников.
*

Тем не менее у нас на глазах проходит очередной ряд фундаментальных сдвигов в области гендерных и семейных отношений.
Например, череда скандалов вокруг харассмента показывает, что прямо сейчас меняется объект общественного давления:
если раньше социальные нормы заставляли контролировать свое поведение женщину (чтобы не попадала в ситуации или если уж попала, то пеняла на себя),
то сейчас они вынуждают ограничивать себя уже мужчин (чтобы никаких таких ситуаций не возникало).
Разумеется, немало тех, кто принимают это в штыки, в том числе призывая на помощь традиционные ценности.
В этом случае традиции становятся орудием борьбы: заручаясь поддержкой предков, традиционалисты присваивают понятие нормальности, дабы объявить «извращенцами» всех остальных.

Разного рода «новшества» — начиная с идеи, что дети не являются собственностью родителей, и заканчивая идеей, что интимные отношения имеют право обсуждаться публично, — могут не нравиться людям по разным причинам.
Многие из них отстаивают свои привилегии родителей или представителей «сильного пола» (очень часто даже не отдавая себе в этом отчета).
Многими движут эмоции: люди в принципе склонны испытывать стресс из-за перемен, поскольку всё новое — незнакомое, а значит, страшное.
Традиционное общество — это такое общество, в котором никогда ничего не меняется, а значит, не меняется к худшему. Обращаясь к традиционным ценностям, люди спасаются в идеализированном прошлом от дискомфортного сегодня и пугающего завтра.

При этом те предки, которых призывают на помощь традиционалисты, во многом воображаемые.

Историческое прошлое важно лишь постольку, поскольку традиции противоположны тому, что людям не нравится прямо сейчас.
Именно поэтому понятие традиционные ценности и является предельно расплывчатым: оно не столько опирается на факты, сколько питается эмоциями. Содержательная невнятность понятий такого рода может быть опасной — когда ею грешат законодатели.
Например, закон «О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию» запрещает отрицать при детях «семейные ценности». Поскольку совершенно неясно, что конкретно значит это словосочетание, теоретически по этому закону можно засудить кого угодно и за что угодно, в том числе самого традиционалиста — если он, допустим, пропагандирует монастырь и безбрачие.

Другой важный мотив современного обращения к традиционным ценностям напоминает о пафосе и мотивации строителей национальных государств: это борьба за суверенитет семьи — то есть за неограниченную власть над домочадцами.
Апелляция к традиционным ценностям — это окрик «не влезай!» тем, кто снаружи, и «не вылезай!» тем, кто находится внутри семьи.
Семейная власть и семейный суверенитет зиждутся на кровном родстве.

Традиционалисты вообще очень озабочены биологией: биологическим родством и биологическим полом, и это, казалось бы, поддерживают власти (вспомним недавние законодательные инициативы о фактическом запрете создавать семьи тем людям, чей биологический пол при рождении отличается от их социального пола, а также о приоритетных правах кровных родственников на детей).
Те, кто придают такое значение биологии и кровным связям, не верят в иные виды солидарности, кроме генетически обусловленных.
Да и от родных они тоже постоянно ждут подвоха — ведь, по мнению традиционалистов, закон о профилактике домашнего насилия нельзя принимать потому, что жена и дети в любой момент готовы обвинить кормильца в насилии, ограбить и выставить на мороз, и только законодательно защищенный суверенитет семьи может удержать их от чего-то подобного.

На первый взгляд, семейный суверенитет хорошо сочетается с национальным.
По крайней мере, Владимир Путин в знаменитой речи 2012 года про «духовные скрепы» фактически установил прямую связь между деторождением и национальной обороной.
Характеризуя ситуацию в России как «демографическую и ценностную катастрофу», он заявил, что «нация не [будет] способна себя сберегать и воспроизводить», если каждый гражданин срочно не начнет «создавать большую и крепкую семью, воспитывать много детей».

Правда, в какой-то точке государственный и семейный суверенитеты начинают резко друг другу противоречить.
В традиционалистской картине мира опасны не только иностранцы и международные организации, но и родное государство, которое, возможно, тоже захвачено какими-то врагами — а иначе зачем оно лезет к нам со своими прививками и сажает наших детей на дистанционное обучение?

Приверженцы традиционных ценностей являются не очень надежными сторонниками нашего государства, впрочем, как и любого другого.
*

Историки, культурологи и фольклористы знают, что институты и практики превращаются в «наследие» и «ценности» и все начинают носиться с ними как цыган с писаной торбой ровно в тот момент, когда их, в сущности, уже больше нет.
*
То, что живо и составляет норму, не нуждается в отстаивании и прославлении.
Даже наоборот: живую традицию зачастую как раз ругают — например, когда исполнителей былин и сказок можно было реально встретить на каждом шагу, то многим казалось, что это «подлые» и глупые жанры, полные вранья и лишенные каких бы то ни было художественных достоинств.

Источник