Как я был рабом рассказ

КАК Я СТАЛ РАБОМ 
                                            или ЛОВУШКА ДЛЯ ВЛЮБЛЁННОГО ПРОСТАКА

        У меня была знакомая девушка по имени Вика. Мы с ней просто дружили.
 Её бросил парень, когда она была беременной и у неё теперь был маленький ребёнок – сын Ромка, который родился в июне прошлого года, когда мы были уже знакомы. Я пытался добиться расположения у Вики, но она держалась довольно прохладно, хотя и с некоторой симпатией, как мне казалось, а скорее всего, так и было на самом деле – искренней, особенно с тех пор, как её бросили, а я решил доказать ей свою преданность. Вике не нравилось, что я не умел непринуждённо поддерживать разговор и вообще был какой-то зажатый и «варёный», да и смотрелся я как-то «без понтов» Она принимала от меня материальную помощь. В её положении было не до капризов. Её мама, тоже одна, тянула их четверых, а тут ещё Вика в 19 лет, только окончив педучилище, оказалась с маленьким ребёнком на руках. Её младшая на 1,5 года сестра Лена, девушка ещё более худенькая, чем Вика, и почти не симпатичная, работала секретарём-машинисткой. Вика тоже, уже сидя с ребёнком, окончила курсы машинисток и иногда печатала дома заказы, которые Лена приносила с работы.  Лена была скромница и последнее время ходила в какую-то протестантскую секцию, впрочем, без лишнего фанатизма. Просто, это у неё был такой кружок для общения. У Вики были ещё младшие брат – Кеша, 5 лет, и сестра Жанна – 10 лет. Оба мулаты, от второго мужа её мамы.
    Я любил, чтобы Вика носила кожаные вещи и покупал ей их. Часто я тратил на это всю зарплату. Мне  вообще нравились девушки в кожаной одежде. От одного вида девчонки в кожаной куртке, особенно с надетым капюшоном, меня охватывало возбуждение и в штанах становилось тесно. Ещё я просто обожал сапоги-ботфорты выше колена, которые в то время было почти невозможно увидеть на девушках, кроме как на эротических видео. Меня это возбуждало и я не мог с этим ничего поделать.
     Как-то раз, вечером, я был у Вики в гостях. Мы сидели на диване в гостиной и смотрели телевизор. Лена тоже смотрела телевизор. Кеша с Жанной крутились по квартире, то присаживаясь у телевизора, то убегая в другую комнату. Их мама — Ольга Дмитриевна  — довольно пикантная, для своих 42 лет, женщина, возилась на кухне, иногда заходя к нам. Вика сегодня была какая-то молчаливая, даже задумчивая. Я спросил её:
— У тебя что-то случилось?
Она ответила не сразу.
— Да нет, ничего, – не поворачиваясь ко мне, сказала она и так же молча продолжала сидеть на диване, рядом со мной.
 Так прошёл вечер. Я стал собираться домой. Вика пошла провожать меня в прихожую. Она молча смотрела, как я одеваюсь, а когда я уже был готов, вдруг сказала:
— Мне надо, чтобы ты выручил меня, иначе мне будет очень тяжело. Сделаешь то, что я попрошу?
Я ответил:
— Ну вот, а говоришь «ничего не случилось». А что надо сделать?
Она несколько секунд помолчала, как будто колеблясь, потом сказала, словно подбирая слова:
— Завтра вечером подъедет одна женщина, я хочу, чтобы ты пообщался с ней.
— И это всё? Пообщался? О чём? – спросил я.
Вика как-то лукаво на меня посмотрела.
— Она тебе сама всё расскажет, — ответила она.
Потом, ещё немного помолчав, добавила:
— Может, мы с тобой в одно место съездим…- Вика замялась. – Ну, в общем, завтра всё узнаешь…Я специально для тебя ботфорты надену.  — добавила она и опять лукаво улыбнулась.
— Позвони завтра пораньше. Часов в семь.                             
— Хорошо — сказал я.
Вика явно что-то недоговаривала, но ради общения с ней я готов был это терпеть. Мне вообще нравилась «романтика» в отношениях. Я мог пару часов, даже зимой, простоять на улице у её подъезда, «вычисляя» её возвращение домой. Не из ревности, а просто желая лишний раз её увидеть. Впрочем, Вика воспринимала это без особого энтузиазма, скорее, как посягательство на её свободу и старалась не поощрять такую самодеятельность.
Я сам отпер замок, мы несколько секунд постояли, глядя друг другу в глаза. Я открыл дверь и шагнул на лестничную площадку. Вика перехватила дверь, я положил свою руку на её ладонь и погладил её. Вика, слегка улыбнувшись, с искоркой в глазах, которая мне так нравилась,  позволила мне это сделать, помахала мне  пальчиками другой руки «пока-пока», мы постояли так две-три секунды, глядя друг на друга, потом я повернулся и пошёл. Дверь у меня за спиной захлопнулась.  Я спускался по лестнице в приподнятом настроении. Я считал, что сегодня вечер прошёл на редкость удачно, без каких-то трений, как это часто бывало, когда Вике что-то не нравилось, например, когда я всё время молчал.

КОНЕЦ СВОБОДЫ

  На следующий день, часов около семи вечера, я позвонил Вике:
— Привет! Ну, как ты?
 Она ответила мне:
— Привет. Давай, приходи.
Я спросил:
_ А ботфорты наденешь? – на самом деле мне очень хотелось увидеть её в ботфортах. Я уже мысленно представлял это и начинал волноваться.
Она ответила после короткой паузы и как-то сухо:
—  Надену. Приходи, я тебя жду.
Я старался  придать разговору бодрости, Вика же, наоборот, отвечала коротко, без эмоций, словно стараясь поскорей свернуть его.
— Только в ботфортах – велел я ей шутливо.
— Ладно,- ответила она так же сухо и положила трубку.
Я оделся и вышел из дома. На улице было уже темно, как и положено в это время в начале декабря. Был мороз градусов 5-7, падал лёгкий снежок, поскрипывающий под ногами. Людей на улице зимним воскресным вечером почти не было. Я шёл и представлял себе, что рядом со мной идёт Вика в тёплых зимних сапожках и чёрной кожаной куртке-парке, которые я перед этим ей купил. Мне хотелось бы, чтобы у неё на голове был надет чёрный кожаный капюшон «конвертиком» с серебристым мехом. Меня всегда волновал образ «девушка в капюшоне» и я специально покупал Вике такие вещи. Но она не любила носить капюшон и даже зимой ходила с непокрытой головой, видимо, чтобы «покрасоваться». Да и вообще нам с ней так и не пришлось по-нормальному вместе прогуляться. Только если так или иначе встречались на улице. Вообще, наши отношения были какими-то односторонними. Я проявлял интерес к Вике, а она, пожалуй, только позволяла мне это делать, но не более, хотя и не давала отношениям совсем затухнуть.
    Я шёл быстрым шагом, слегка возбуждённый от фантазий, которые крутились у меня в голове, ещё не зная, что время моей свободной жизни быстро подходит к концу. Недалеко от подъезда, в котором жила Вика, стоял микроавтобус. Спереди в нём был салон для пассажиров, а сзади глухой грузовой отсек. Я обратил внимание, что за рулём сидела девушка в чёрной то ли кожаной, то ли болоньевой куртке с надетым на голову капюшоном, отделанным мехом. Девушка-водитель на такой машине – это было как-то необычно, её внешний вид тоже привлёк моё внимание. Мы встретились с ней глазами. Мне показалось, что девушка рассматривает меня с каким-то интересом. Я прошёл мимо микроавтобуса,  открывая дверь в подъезд, я оглянулся. Девушка-водитель по-прежнему смотрела на меня, провожая взглядом. Я зашёл в подъезд, поднялся на третий этаж и позвонил в знакомую дверь, слегка волнуясь от предвкушения встречи с Викой. Вика открыла мне, подождала, пока я разденусь, стоя напротив меня, прислонившись спиной к стене и внимательно глядя на меня, но, в то же время, отводя взгляд, когда я смотрел на неё. Одета она была обычно, по-домашнему, в стареньком халатике и тапочках на босу ногу. Я спросил, немного обиженно:
— А как же ботфорты?
Вика ничего не ответила и даже не улыбнулась, только открыла дверь в комнату и сказала:
— Проходи. 
Вика пропустила меня вперёд, а потом сама зашла за мной. В комнате и, похоже, вообще в квартире, не было никого, кроме меня, Вики и какой-то женщины лет около 30, сидевшей в кресле, закинув ноги в ботфортах из чёрной блестящей кожи, обтягивающей её колени, одна на другую, положив руки в чёрных кожаных перчатках до середины плеч на подлокотники и откинувшись на спинку кресла. На ней было чёрное кожаное платье чуть выше колен, без рукавов. Она была повыше и покрупнее Вики, стройная, но крепкая, с красивой грудью, которая, волнуя воображение, двумя упругими бугорками туго натягивала чёрную глянцевую кожу глухого, без всякого декольте, платья с высоким воротом, подчёркивающим шею. Длинные белокурые локоны эффектно смотрелись на фоне чёрной кожи. Она как будто явилась из моих сексуальных фантазий. Мой член ожил и быстро стал напрягаться. Вика обещала ботфорты, а тут было практически всё, о чём я только мог мечтать.
— Знакомься, – это Алла. – сказала мне Вика.
— Госпожа Алла, — поправила женщина спокойно — называй меня так.
— Вика, разреши, я пообщаюсь с твоим молодым человеком наедине – добавила она неторопливым, довольно низким, сочным голосом, который как бы «обволакивал» меня, с одной стороны, возбуждая, но в то же время, делая это возбуждение «ровным», «долгоиграющим».
Вика бросила на меня короткий взгляд, молча повернулась, ушла в свою комнату, закрыла дверь и включила негромкую музыку. Я остался наедине с «Госпожой Аллой». Она, сидя напротив, смотрела на меня, словно изучая. Немного подумав, я сел на диван, напротив неё. Алла слегка улыбнулась и всё так же спокойно, будто снисходительно, сказала:
– В моём присутствии, тем более, когда я с тобой разговариваю, надо стоять.
Я встал. Не зная, куда деть руки, я заложил большие пальцы в карманы брюк и стоял, расслабив  одну ногу.
— Не так. – поправила меня Алла терпеливо, но твёрдо. – Вынь руки из карманов и опусти. Ноги вместе и прямо. Смотреть на меня.
Я выполнил то, что она сказала. Это уже была прямо какая-то настоящая дрессировка. Но, уступив один раз, я продолжал подчиняться и дальше обволакивающему моё сознание спокойному, размеренному женскому голосу. Самолюбие уступало нарастающему возбуждению. Похоже, я начинал терять контроль над собой и погружаться в мир своих фантазий.
— Вот так правильно. Молодец. – одобрила Алла. – Привыкай к порядку, тебе это пригодится.
Наверное, ещё с минуту она, сидя в кресле, молча рассматривала меня. Я стоял перед ней по стойке «смирно». Моему члену было тесно в штанах. Госпожа Алла, похоже , заметила это и, скользя по мне взглядом, задерживала его в этом месте.
— Тебе нравится Вика? – неторопливо спросила меня Алла.
— Да, — ответил я.
— Когда я спрашиваю, надо отвечать — «Да, Госпожа Алла», — всё так же спокойно, но твердо поправила она. – Повтори.
Это прозвучало, как приказ.
— Да, Госпожа Алла, — немного поколебавшись, но преодолев самолюбие, послушно повторил я. То, что я вслух назвал её Госпожой, заставило психологически как бы перешагнуть какой-то барьер. Я словно признал её превосходство над собой и свою готовность подчиняться ей. Меня возбуждала не только чёрная  глянцевая кожа, плотно облегающая её красивое тело, но и звук её голоса – спокойный, женственный, но в то же время сильный и уверенный, невольно заставляющий подчиняться. Голос настоящей «Госпожи». Алла слегка улыбнулась. 
— Вот теперь хорошо. Молодец, — опять похвалила она. 
Снова минутная пауза. В тишине слышно, как поскрипывает кожа при малейшем движении госпожи Аллы. Этот звук заставлял меня изнывать от возбуждения до ломоты в члене.                                                   
— Тебе нравится, когда Вика носит кожаные вещи? – спросила она.
— Да, Госпожа Алла, — ответил я, стоя перед ней «руки по швам».
-Ты готов много работать, чтобы покупать их ей?                                                                                                                                                                         
— Да, Госпожа Алла. – опять сказал я.
-Ты надеешься таким образом добиться её расположения? 
— Да, Госпожа Алла.
Госпожа Алла, видимо, специально формулировала вопросы так, чтобы получить односложный ответ, можно даже сказать, как бы «подводила» меня к тому ответу, который ей хотелось услышать. Она снова слегка улыбнулась, сделала паузу и какое-то время молча смотрела на меня. Потом сказала:
— Сядь.
Я опустился на диван. Алла не спеша сменила ноги, по-прежнему перекинув их одна на другую, и сложила руки в длинных кожаных перчатках на бёдрах повыше края ботфортов, поиграв пальцами, затянутыми в чёрную кожу. Кожаные ботфорты и перчатки при этом аппетитно заскрипели, ещё больше возбуждая меня. Опять короткая пауза, затем, как-то резко, вопрос:
— Ты девственник?
— Да, Госпожа Алла, — признался я.
Она опять слегка улыбнулась и немного помолчала. Я чувствовал нарастающее волнение и от вида эффектной женщины, с фигурой, с ног до головы затянутой в чёрную, глянцево блестящую кожу, особенно от ботфортов на высоких каблуках, обтягивающих чёрной кожей её колени, и от загадочного разговора, и от самого звука голоса Госпожи Аллы.
— Расскажи мне о своих фантазиях – попросила она.
Хотя, наверное, не попросила, а приказала. Я замялся. Вдруг она открыла небольшую сумочку- сундучок, которая была с ней и вытащила из неё блестящие наручники. Она просто держала их в руках, но я начал непроизвольно  возбуждаться от одного их вида. Мои ноги забила нервная дрожь. Алла сразу заметила это и улыбнулась. 
— Что, нравятся такие игрушки? Хочешь попробовать?
Она с пощёлкиванием прокрутила скобы браслетов. От этого звука я возбудился ещё больше. Мой вставший член чуть не разрывал ширинку. Госпожа Алла пристально и немного насмешливо смотрела на меня, как бы наслаждаясь своей властью надо мной, и вдруг резко приказала:
— Когда я спрашиваю, отвечать!
— Да, Госпожа Алла. – хриплым от волнения голосом ответил я.
— На колени!… Руки вперёд! – так же резко приказала она.
Я послушно встал на колени посреди комнаты перед ней и протянул руки вперёд, как бы подставляя их под наручники, но Госпожа Алла осталась сидеть в кресле, играя ими, и продолжила уже спокойным тоном:   
— Ты уже давно взрослый мальчик и созрел для секса. Секс, на самом деле, –  это превосходство или подчинение. В этом суть жизни. У каждого в ней своё место и предназначение. Чтобы иметь женщину, мужчина должен быть ХОЗЯИНОМ. Ты — раб. Существо мужского пола, предназначение которого – подчиняться, служить и работать на благо женщины. Другого тебе не дано, при всём твоём желании. Такова твоя природа. Ты сам чувствуешь это. Ты должен или смириться с этим, занять своё место или всю жизнь мучиться в чужой шкуре. Для раба, служить женщине – это лучшая участь из всех возможных и единственный шанс быть рядом с женщиной, быть в гармонии с самим собой.  Это даже не унижение, ты просто займёшь своё место. Твоё время пришло. Твоя девушка в трудном положении. У неё маленький ребёнок, ей надо учиться. Нужны деньги. Помоги ей, ты ведь любишь ей помогать, а я помогу тебе устроить твою жизнь. Если ты станешь рабом, она получит комиссионные и её возьмут на службу в Лигу. О твоих родных тоже позаботятся. Видишь, всем будет хорошо и тебе тоже. Сейчас ты поедешь со мной, об остальном я позабочусь и всё устрою сама. Я помогу тебе стать самим собой. Я знаю о том, что тебе нужно, лучше, чем ты сам. Находить рабов и направлять их на свой путь – моё призвание, я делала это много раз и ещё никогда не ошибалась. Ты прирождённый раб и только мучаешься на свободе. Тебе не надо ни о чём думать. Просто делай то, что я тебе говорю, и ты сразу почувствуешь облегчение. Ты ведь всегда мечтал об этом. Сегодня твоя мечта исполнится. Тебе не надо ничего решать, всё уже решено. Нас уже ждут.
     Алла замолчала. Я тоже молчал, но она видела, что я был крайне возбуждён. После её приказа я некоторое время так и стоял на коленях с вытянутыми вперёд и сложенными вместе руками, потом, слушая её, незаметно опустил их. Я, похоже, уже был готов безропотно подчиняться ей.
— На коленях стоять, а не сидеть…Глаза опустить, руки за спину,  – вдруг приказала  она, спокойно, но жёстко. 
Я подчинился. Тон её голоса – жёсткий, уверенный, парализовавший мою волю – заставлял это  сделать. Меня била дрожь. Член стоял как каменный. Алла достала из сундучка пластиковый ошейник с пластмассовой коробочкой из которой торчали два металлических штыря, встала с кресла, цокнув пару раз каблучками ботфортов, подошла ко мне и надела мне его на шею. Я почти упёрся лицом в её тело, обтянутое чёрной глянцевой, возбуждающе пахнущей кожей. Её пальцы в чёрных кожаных перчатках плотно затянули ошейник, затем она сделала пару шагов назад.
 — Ну, вот и всё, — сказала Алла, уже немного мягче, как бы подводя итог разговору. – Если не будешь слушаться, я сделаю вот так, — и она нажала пальчиком, обтянутым чёрной кожей, кнопку на пульте, похожем на пульт для телевизора.
Я почувствовал острую ,пульсирующую боль в шее, которая заставила меня инстинктивно схватится за коробочку со штырями, пытаясь оторвать её от шеи. Но ошейник крепко держал её. Моё тело свела судорога, я повалился на пол и задёргался со стонами в конвульсиях. Через несколько секунд боль прекратилась, но судороги продолжались ещё какое-то время . Я лежал на полу, у меня перед глазами были чёрные кожаные ботфорты Госпожи Аллы на высоких каблуках. Она приказала:
— Встать… На колени… Руки за голову.
Я подчинился.
— Это я только дала тебе попробовать. Можно и посильнее. И подольше. Так что подумай, перед тем, как капризничать.
Она встала и вышла из комнаты в прихожую. Проходя мимо, она положила руку в длинной чёрной кожаной перчатке мне на голову. Я затрепетал.
— Вика, проводи нас – громко сказала она и добавила опять тоном приказа:
— Встань. Иди, одевайся, — обращаясь уже ко мне.
Вика вышла из своей комнаты. Не сводя глаз с ног Госпожи Аллы в чёрных ботфортах из глянцевой кожи на высоких, цокающих по полу, каблуках, я встал с колен и тоже пошел в прихожую. Алла сказала, обращаясь ко мне:
— Помоги нам одеться.
Эта фраза прозвучала как приказ. Я снял с вешалки чёрную кожаную дублёнку с капюшоном и помог Алле надеть её. Вика в это время, сидя на скамье, натянула на ноги чёрные кожаные ботфорты на низком каблучке. Алла сказала ей:
— Не спеши. Пусть мальчик тебе поможет.
Я опустился на корточки и застегнул «молнии» на Викиных ботфортах. Чёрная глянцевая кожа плотно облегла её стройные ножки. Я встал и взял с вешалки зимнюю кожаную куртку, которые я подарил Вике незадолго до этого. Вика тоже встала со скамейки, повернулась ко мне спиной, вставила руки в рукава, потом стала застёгивать «молнию», старательно глядя мимо меня. Настала моя очередь одеваться. Я надел шарф и вязаную шапку, куртку. Вика и Алла стояли тут же и молча смотрели на меня. Потом под их взглядами я присел на корточки, надел и зашнуровал ботинки. Я закончил и поднял на них глаза. На секунду мы встретились взглядами с Викой, но она тут же отвела глаза в сторону, видимо, едва сдерживаясь, чтобы не прыснуть от смеха. Алла набросила на голову кожаный капюшон дублёнки на голову, посмотрела на меня внимательным взглядом, потом достала из кармана дублёнки стальные наручники и приказала:
— Давай-ка свои ручки, мальчик,
Меня в глубине души ещё напрягало, когда она в присутствии Вики называла меня «мальчиком», но Госпожа Алла уже сумела получить достаточно власти надо мной, чтобы несмотря на это заставить меня подчиняться. Я медленно вытянул руки вперёд, но Госпожа Алла скомандовала:
 – Повернись. Руки за спину.
Я подчинился спокойному, властному голосу Госпожи Аллы, послушно повернулся лицом к стене и завёл руки за  спину, уже предчувствуя, что меня ждёт. Меня всё еще била дрожь. Сзади несколько раз цокнули каблучки ботфортов. Я почувствовал, как пальцы Госпожи Аллы, затянутые в кожу, защёлкивают на моих запястьях наручники, превращая меня из свободного человека в невольника. Она делала это не спеша, но уверенно. Мои руки оказались скованными вместе за спиной, как у арестанта, стальными браслетами, плотно обхватившими мои запястья.
— Вот так, мальчик. Хорошо, правда? Тебе ведь нравится! – произнесла Госпожа Алла у меня за спиной и ладонью в кожаной перчатке похлопала меня по заду. Я услышал короткий девичий смешок. Это всё-таки не смогла сдержаться Вика.
С этой минуты я навсегда распрощался со своей свободой. Я боялся себе в этом признаться, но мне действительно нравилось быть скованным. Возникло возбуждающее  чувство беспомощности. Я первый раз в жизни испытывал это ощущение. Мои скрытые с детства фантазии начали превращаться в реальность. Дело принимало серьёзный оборот. Опять возникла пауза. Я по-прежнему стоял лицом к стене. Звякнула цепь.
— Надень ему кандалы — услышал я голос Аллы. — Брюки подними и надевай прямо на ноги. Плотно не надо. Он же их всё равно не снимет. – учила Леди АЛЛА Вику.
На моих ногах стали защелкиваться браслеты. Я посмотрел вниз и увидел руки Вики. Они действовали явно не так уверенно, как у Аллы, но, тем не менее, своё  дело сделали – мои ноги теперь были скованы тонкой, но прочной цепочкой.             
— Повернись – приказала мне Алла.
Я повернулся и посмотрел на стоявших передо мной двух молодых женщин. На Алле была приталенная «обливная»«под кожу» чёрная дублёнка ниже колена, с надетым на голову капюшоном, из-под которого поверх чёрной глянцевой кожи струились светло-русые локоны, на Вике – подаренные мною чёрная кожаная зимняя куртка-парка и ботфорты на плоском каблуке. Капюшон она, как всегда, одевать не стала. Вика делала вид, что не смотрит на меня, но на самом деле бросала короткие косые взгляды, пытаясь сдержать улыбку. Всего несколько минут назад я был её бойфрендом, гостем, теперь же она — по-прежнему, свободный человек, а я – всего лишь арестант, невольник,  лишённый свободы и униженный с её помощью в её присутствии. Похоже, ей нравилось то, что происходило со мной и приглашая меня к себе, она заранее всё это знала, выступая в роли «приманки». Она добилась своего. Теперь я стоял перед ней беспомощный, в кандалах и со скованными за спиной руками, в ошейнике, с напряжённым членом в штанах, не зная, что с ним делать, чувствуя неловкость от такого унижения. В глазах Вики проскакивали озорные искорки. По ним явно было заметно, что она тоже возбуждена. Только Алла держалась спокойно, по-деловому.
— Мне завтра на работу, — хрипло сказал я, пытаясь справиться с волнением и, может быть, вырваться из этого наваждения в обычную реальность.
— Не переживай. Без работы ты не останешься. Я об этом позабочусь, — с иронией в голосе ответила Госпожа Алла и, не давая мне освободиться из под своей власти, достала из сундучка браслет-ошейник  с цепочкой-поводком и застегнула у меня на шее. При этом  её руки в перчатках оказались рядом с моим лицом. Я даже почувствовал запах кожи, смешанный с лёгким парфюмом. У меня трусы были уже мокрые. Красивое лицо ЛЕДИ  АЛЛЫ было от меня меньше, чем на расстоянии вытянутой руки. Под её взглядом я опустил глаза, но от вида её грудей, обтянутых чёрной глянцевой кожей дублёнки, возбудился ещё больше. Член ломило от напряжения, ширинка чуть не лопалась.  ЛЕДИ АЛЛА  достала какую-то кучку кожаных ремней и, сбросив с моей головы вязаную шапку, ловко стала надевать мне их на голову, избавляя меня от необходимости прятать глаза. Это оказалась сбруйка-намордник  с жёсткой  кожаной пластинкой-шорами, которая, закрывая лицо от середины лба до кончика носа и от уха до уха, позволяла смотреть только себе под ноги и с ремешками, плотно стягивающими рот вдоль и поперёк. Последнее, что я увидел – искрящиеся глаза Вики, наполненные озорством и её лукавую улыбку. От прикосновения пальцев ЛЕДИ АЛЛЫ в кожаных перчатках мой член будто взорвался и в штаны ударила горячая струя. От нахлынувшего со спазмом в промежности наслаждения я невольно прислонился спиной к стене, слегка согнулся и даже еле слышно застонал.
— Теперь уже можно, мальчик, я тебя уже упаковала как надо, так что теперь можешь кончать, — услышал я голос Аллы. – Учись Вика, как надо работать, тебе ещё пригодится.
Вика коротко хихикнула. Я стоял перед ней закованный в кандалы и наручники, с мокрыми, возможно, насквозь, штанами, даже не зная, видно ей это или нет, а ей было смешно.
Алла ещё аз туго затянула ремни на моём затылке и на макушке так, что они впились мне в губы и в подбородок, сжимая зубы, и сказала бодрым, почти весёлым голосом:
 – Ну, вот и всё, мой мальчик. Кончилась твоя свободная жизнь. Сейчас поедем в ТЮРЬМУ. Тебе там понравится. Там девчонки в кожаной одежде. Тебя закуют в кандалы, посадят на цепь, будешь жить в клетке. Ты ведь мечтал об этом. Тебе дадут возможность хорошо поработать. У тебя на свободе такая жизнь, что там хуже не будет.
 . Затем взяла рукой в чёрной кожаной перчатке конец поводка, дёрнула за ошейник и жёстко скомандовала:
— Пошёл.
Эта короткая команда как бы подвела черту. Шутки и разговоры закончились. Возбуждение после семяизвержения тоже прошло, но я уже был полностью в их власти и не смог бы ни сопротивляться, ни возражать, впрочем, сознаюсь, такого желания  у меня уже и не и было. Браслеты на руках, ногах и шее не только физически ограничивали свободу, но и парализовали волю, а намордник с шорами как бы отгораживал меня от всего окружавшего и избавлял от необходимости стесняться своего положения. Всё, что я мог – это дышать носом и двигать ногами на ширину цепи кандалов. Вика открыла дверь, Алла натянула поводок и мы пошли. Цепь кандалов была не слишком короткая – см 40, но даже сделав несколько шагов до лифта, я почувствовал, что мне приходится семенить, укорачивая шаг. Кто-то из женщин вызвал лифт. С минуту мы молча простояли, ожидая его. Меня била дрожь от волнения. Я не мог поверить в реальность происходящего. Подошёл лифт. С лёгким грохотом открылись его двери. Алла положила руку в кожаной перчатке мне на плечо и заставила войти первым, поставив меня лицом к стене. Лифт тронулся вниз. Госпожа Алла сказала Вике:
— Пока его будут принимать, займёмся с тобой. По дороге поговорим.
 Лифт остановился, двери открылись, поводок натянулся, заставив меня повернуться и задвигать скованными ногами. Мы вышли. Всё моё внимание было занято тем, чтобы не споткнуться в кандалах на ступеньках, следуя за натяжением поводка, пытаясь балансировать  скованными за спиной руками, так что я даже не заметил, встретились ли мы с кем-нибудь из посторонних или нет. Наручники оказались строгими и не давали почти никакой свободы движений рукам. Вот открылась дверь на улицу и меня обдало морозным воздухом. Я семенил в кандалах, беспомощно опустив руки за спиной, ничего не видя и не зная, куда мы идём. Идти пришлось недалеко. Рывок поводка  и окрик «Стой» заставили  меня остановиться. Я услышал голос Аллы:
 — Всё нормально, мальчик упакован, едем сдавать на Чермянку, – сказала она деловым тоном.
Я услышал, как передо мной раскрылась дверь авто, наверное, того самого микроавтобуса, который ждал у подъезда. Девушка-водитель, видимо, заранее знала мою судьбу, поэтому с таким интересом смотрела на меня. Молодой женский голос скомандовал:
 – Вперёд, поднимай ноги.
Одновременно, натягивая поводок, меня заставили чуть пригнуться, а затем затолкали в какой-то тесный отсек и усадили на скамью. Затем я услышал звук запираемых дверей. Сначала, видимо, закрыли какую-то металлическую дверь, может быть решётку, а потом хлопнула дверь авто и сразу стало тише. Я услышал, как в машину садятся люди. Два раза хлопнули двери. Мотор  заработал и машина сразу тронулась, унося меня из прежней жизни, из свободы в РАБСТВО. 

ТЮРЬМА

 Не могу точно сказать, сколько мы ехали. В принципе, не слишком долго, но я сидел скованный, в темноте и потерял счёт времени. Машина ехала, останавливалась, снова ехала, поворачивала. Я был возбуждён и взволнован. Не верилось, что всё это происходит со мной на самом деле. В кузове было холодно, как на улице и темно. Жёсткая скамья, руки, крепко скованные наручниками за спиной. Попробовав вытянуть скованные кандалами ноги, я сразу упёрся ими в частую решётку. Было даже жутковато. Наконец, мы остановились. Мотор замолчал, захлопали двери, из машины выходили, в стороне завязался разговор женскими голосами, слов я не разбирал, иногда был слышен лёгкий смех. Наступила тишина. Вдруг я услышал, что двери, сначала одна, потом вторая, открываются. Меня дёрнули за ошейник и женский голос приказал:
 — Выходи.
Приказ прозвучал не грубо, но твёрдо, даже с какой-то долей лёгкой иронии. Я встал и чуть наклонившись, подчиняясь натяжению поводка, вышел из машины, стараясь не споткнуться в кандалах. Это было не так просто. Намордник с кожаными шорами на лице почти ничего не позволял видеть. Пришлось, стоя боком, пытаться разглядеть и нащупать ногой сначала ступеньку, а затем и землю, вернее то ли бетон, то ли асфальт. Моя провожатая не торопила меня, но, слегка натягивая поводок, как бы подсказывала мне направление. Чувствовалась опытная рука. На улице было холодно, но не так как на открытом воздухе. (Я ещё не знал, что скоро я буду радоваться каждой возможности подышать свежим воздухом). Дождавшись, когда я окажусь на земле, тот же голос скомандовал:
 – Пошёл.
Поводок натянулся и я засеменил в кандалах. Было ощущение, что я не иду, а просто совершаю движения ногами. Впереди меня цокали каблучки. Так мы вошли внутрь помещения и пошли дальше, постоянно останавливаясь перед открывающимися с лязгом дверями, которые с таким же лязгом закрывались сзади. После очередной двери меня остановили, натянув поводок,  женский голос скомандовал:
 – Повернись. Сесть.
Я повернулся, почувствовал ногами сзади какую-то скамью и сел на неё. Мой ошейник пристегнули на короткую цепь, видимо, к высокой спинке, процокали каблучки, с лязгом захлопнулась дверь. Всё. Я в ТЮРЬМЕ.
Не могу сказать , сколько точно прошло времени. Я сидел на жёсткой скамье, в наручниках за спиной, в кандалах, прикованный за шею, в тугом  наморднике с шорами, ремни которого стягивали моё лицо так, что я не мог даже разжать губы. Слышал женские голоса, иногда пытаясь разобрать фразы. Слышал цоканье каблуков по бетону, звон цепей, лязг дверей. Иногда женские голоса подавали кому-то команды громче и резче обычного, слышались звуки вроде ударов плетью. Эти звуки раздавались то ближе и громче, то дальше и тише. Несколько раз с лязгом открывалась дверь, видимо в клетку, в которой я сидел, и кого-то со звоном цепей и цоканьем каблучков вводили или выводили из неё. При этом слышались приказы, подаваемые женскими голосами :
– Повернись, Сесть. Встать , Пошёл.
От этого у меня периодически  возникало возбуждение, в трусах уже давно было мокро от остывшей спермы. Было жутковато. Я понимал, что происходит что-то серьёзное и необратимое в моей жизни. Браслеты врезались в руки, ноги и шею. Тело «затекало» от сидения на жёсткой, неудобной скамье. Уже начинало хотеться  в туалет. Опять лязгнула дверь. Зацокали каблучки, приближаясь ко мне. Я почувствовал, как женские руки отстёгивают цепь моего поводка.  Браслет-ошейник  резко повернулся вокруг  шеи, поводок натянулся, женский голос скомандовал:
 – Встать.
Я встал, немного пошатываясь от длительного сидения. Тот же женский голос приказал:
 – Пошёл.
Я стал часто перебирать ногами в кандалах, подчиняясь натяжению поводка. Цепь моих кандалов звенела об бетон пола, впереди цокали каблуки, судя по звуку, скорее даже шпильки, а может на каблуках были подковки. Эти мысли быстро проносились у меня в голове.  Я уже уставал возбуждаться. Опять с лязгом открылась и закрылась дверь. Команда:
 – Стой.
Женские руки , затянутые в кожу, начинают открывать замки браслетов. Ошейник. Ноги . Руки.  На голове дёргаются ремни намордника. В глаза бьёт свет. Я щурюсь. Свет на самом деле не яркий, но после полумрака под шорами глазам нужно привыкнуть.  Я нахожусь в небольшой клетке метра 3 на 3, с решётчатыми стенами. Передо мной стоит женщина, можно сказать девушка, лет 25, примерно моего роста. На ней короткий, до колена, чёрный кожаный, слегка расклёшенный плащ фасона «свингер» с капюшоном. Капюшон откинут. Под плащом приятными округлостями напоминают о себе широко расставленные бугорки грудей. Золотистые волосы  убраны в хвост чуть ниже плеч. Из слегка расклёшенных рукавов видны кисти рук , затянутые в алые перчатки. Перчатки, видимо длинные. Когда она сняла с меня намордник и я смог видеть перед собой, её руки были подняты, рукава чуть закатались, но края перчаток не было видно. На ногах были  ботфорты ,тоже алого цвета. Черты лица её были довольно приятны, даже можно сказать красивы, глаза закрывали широкие дымчатые очки. На плаще на левой стороне груди белел бэйджик  «ГОСПОЖА  АННА ИВАНОВНА». У меня было не больше пары секунд, чтобы рассмотреть всё это, пока она укладывала намордник на скамью. Там уже лежали наручники и кандалы.  Затем она, цокая каблучками ботфортов, отошла на пару метров к противоположной решётке и скомандовала:
 – Раздевайся. 
Её голос не выражал никаких эмоций. Просто команда. Я стал раздеваться. Снял куртку, ботинки и замялся, не зная, что делать дальше.
— Всё снимай – последовала новая команда.
Я разделся догола, сложив одежду на пол, там, где уже лежали две стопки чьей-то одежды. Мой член уже устал вставать, меня била дрожь. Стоять без одежды было  прохладно. Бетон холодил голые ноги, но терпеть было можно. Девушка спокойно смотрела на меня. Взяла со скамьи кандалы, со звоном кинула их к моим ногам и скомандовала:
 – Надевай.
Я нагнулся и стал защёлкивать на щиколотках браслеты. Девушка внимательно смотрела на меня, видимо, чтобы убедиться , что я застёгиваю достаточно плотно. Под её взглядом желание халтурить  не возникало. Закончив, я распрямился.
— Повернись, руки за спину. – спокойно, по-деловому скомандовала она.
Я повернулся лицом к решётке, завёл назад руки. Сзади зацокали каблучки, коротко звякнули по дереву наручники, когда девушка взяла их со скамьи, и опять моих рук коснулись пальцы, затянутые в кожу, застёгивая браслеты. Быстро, не сильно, но плотно, чувствовался опыт. Шпильки цокнули пару  раз, когда девушка шагнула назад к скамье. За ошейником, подумал я, но ошибся. Команда:
 – Повернись.
Поворачиваюсь.  Цокая каблучками , девушка подходит ко мне , держа в руках длинную тонкую цепочку, на конце сделанною петлёй. Уверенным движением она надевает эту петлю на мои  мошонку и член и резко затягивает её. Руки в кожаных перчатках при этом касаются меня. Мой бедный член этого уже не выдерживает и тут же извергается. Моя тюремщица спокойно и молча смотрит на всё это. Она позволяет мне согнуться и даже на минуту присесть. Затем, потянув мою мошонку за поводок, заставляет встать. Часть спермы попала на пол. Часть на её перчатки. Их она молча вытерла об меня. Часть попало на полу её плаща. Её она вытерла салфеткой, которую достала свободной рукой из кармана. Затем той же салфеткой, быстрым движением  вытерла мой опавший член и бросила её на пол. При всём этом на её лице не было заметно никаких эмоций. Она сделала шаг в сторону и нажала кнопку звонка. Буквально  сразу к двери клетки с другой стороны подошла другая девушка. Она всё время была где-то рядом, но я не обращал на неё внимания.  Одета она была также, как и мой конвоир, только перчатки и ботфорты были чёрные, плащ был не свингер, а приталенный, с поясом из прочной кожи. На поясе  висела короткая, толстая плеть, электрошокер ,наручники и связка ключей на цепочке. На голове был беретик в чёрных блестящих пайетках из под которого выбивались белокурые волосы пониже плеч, стекающие локонами наперёд . На плаще бэйдж «ГОСПОЖА  ОЛЬГА БОРИСОВНА». Ростом она   была, наверное, меньше 160 см даже на шпильках. Дюймовочка. Лицо было почти детское, видимо ей было не больше 18 лет. Аккуратный, курносый носик. Глаза также скрыты за дымчатыми очками. Дюймовочка отперла дверь и распахнула её, отойдя в сторону. Моя  конвоир  дёрнула меня за мошонку и приказала:
 – Пошёл. 
Навстречу НЕВОЛЕ.

                                                                           ПРИГОВОР

Моя конвоир «ГОСПОЖА АННА ИВАНОВНА» размеренно шагала впереди, ритмично цокая шпильками своих алых ботфортов. Золотистый хвостик волос, высоко торчащий из макушки, весело мотался из стороны в сторону над опущенным капюшоном. Рука в алой перчатке небрежно держала цепочку, которая оттягивала мою мошонку. Я семенил за ней ,звеня кандалами. На каждый её шаг мне приходилось делать два-три. Я  перебирал босыми ногами, звеня цепочкой, как заводной, опасаясь, что если не успею, то она оторвёт мне яйца. После разрядки член опал и даже съёжился. Мы шли по коридору, образованному решётками, кое-где бетонными стенами. Местами решетки были в несколько рядов. Беглым взглядом я видел за ними женщин, одетых в чёрную кожу и узников, закованных в кандалы, голых или одетых в какую-то невзрачную, видимо арестантскую одежду. Мне показалось, что среди арестантов были как мужчины, так и женщины, но рассматривать подробно у меня не было времени, так как мы быстро подошли к решётке с дверью. Эту дверь  сразу отперла и распахнула перед нами девушка лет, наверное, 25-30. Она была вся в чёрной коже. Подробнее я не запомнил, по-моему, в плаще свободного покроя под пояс. Черты её лица были правильные, но красивой её вряд ли можно было назвать. Вообще, её внешность была какой-то скромной. Волосы тёмно-каштановые, чуть выше плеч, не собранные в причёску. Но как я уже сказал, рассматривать её у меня не было времени. Как только мы вошли, у меня за спиной лязгнула дверь. Передо мной за столами сидели три женщины в чёрной коже. Что именно на них было надето понять было трудно, так как они сидели и стол скрывал их фигуры. Посередине сидела, видимо, старшая. На вид ей было, наверное, около 40-45. Она была довольно плотного телосложения, но полной её назвать было, пожалуй, нельзя. По сторонам от неё сидели две женщины помоложе, лет около 30. В одной из них я узнал АЛЛУ, которая меня арестовала и привезла сюда. Вторая была жгучая брюнетка с пышной гривой волос. На груди у неё был бэйдж, но что там было написано я не видел. Моя «ГОСПОЖА АННА ИВАНОВНА» вывела меня на середину комнаты и отошла в сторону, по-прежнему держа меня на цепочке, оставив меня, полностью обнажённого, со скованными наручниками за спиной руками, в ножных кандалах, перед тройкой женщин. Женщины за столом спокойно разглядывали меня. Потом старшая посмотрела в листок бумаги, лежащий перед ней и произнесла:
— 22 года, практически здоров, трудоспособен, склонен к подчинению. Психотип соответствует статусу раба. Представлен на бессрочный контракт.
Она говорила негромко и сидела от меня на расстоянии нескольких метров, но я всё-таки расслышал её слова. Хотя они предназначались, скорее всего, не мне, а её соседкам. АЛЛА произнесла:
—  Из него получится неплохой раб.
Брюнетка сказала:
— Уж больно худой.
Алла возразила:
— Но достаточно жилистый, видимо тренировался или занимался физическим трудом. С атлетическим сложением рабами становятся не так часто. Худощавые, это лучше, чем толстяки, от худощавых больше толку. Этот готов быть рабом, а это главное, а на сколько его хватит – это его проблема.
Брюнетка спросила:
— Интересно, каков он в сексе?
 И обратилась к моему конвоиру:
— У него стояло?
АННА ИВАНОВНА ответила :
—  Да, но он не выдержал и уже кончил. Член у него большой. Побольше среднего, но эрекция боюсь слабовата.
АЛЛА добавила:
— Возбуждается на фетиш. Кожа, наручники, неволя. Вообще он девственник.
Старшая предложила:
— Может в домашнюю прислугу?
Наступила пауза. Моя конвоир сказала:
— Посмотрите, у него вся спина в прыщах,- и приказала мне – Повернись.
Я повернулся. Что у меня спина в прыщах я знал. Я много раз пытался от них избавиться, но ничего не получалось. Госпожа Алла произнесла:
— Да, для домашнего мальчика-раба уж слишком прыщавый. Виктория даже не предупредила. Да и с эрекцией непонятно что, нет гарантии. Такого в дом пристроить будет не так просто, а самой мне с ним возиться сейчас некогда.
Старшая посмотрела и сказала:
— Да…
Затем обратилась к Госпоже Алле:
— Желаете содержать самостоятельно или сдать на воспитание?  В тюрьму, лагерь, частное заведение?
Алла ответила:
— Конечно, в тюрьму. И на воспитание, и на работы. Здесь, на Чермянке, режим – как раз то, что надо. Уже проверено. В аренду, на каторжные работы. На второй разряд сгодится.  А потом посмотрим.
— Новенького,  на бессрочный и сразу на каторгу? – спросила, словно сомневаясь, старшая.
— Да он на свободе работал как каторжный, так что ему не привыкать. Мне бездельники не нужны. А с воспитанием я помогу, пока он на карантине будет. Для лагеря он уже староват. Ему же не 15-16. В тюрьме, в камере, быстрее от свободы отвыкнет, а то домашние рабы потом так и остаются избалованными. Как будто всё в ролевые игры играют. С ними больше возни, чем толку. А в тюрьме с хорошим режимом, на нормальных  каторжных работах, такие как этот за год обламываются так, что ему уже и свобода не нужна. Это уже настоящий, качественный раб будет.
— Может, для начала на третий разряд? Уборка улиц, подсобные работы? – спросила старшая.
— Нет, давайте сразу на второй. Пусть как следует поработает, а там видно будет. От раба должен быть толк. Он мне нужен не для того, чтобы здесь только онанизмом заниматься. – возразила госпожа Алла.
 Председательствующая немного подумала и сказала:
— Ну, что ж, ЛЕДИ АЛЛА, Вы – хозяйка, Вам виднее…
Потом, обращаясь уже ко мне, но глядя то в бумаги на столе, то куда-то мимо меня:
— По результатам морально-психологической и социальной квалификации ты лишаешься личной свободы, гражданских прав и социального статуса с переводом в состояние раба бессрочно, но не менее, чем на 30 лет. У тебя больше нет имени. Твоя кличка Андрон144. С этого момента ты являешься собственностью ЛЕДИ АЛЛЫ и ГОСПОЖИ ВИКТОРИИ, обязан беспрекословно исполнять все их приказы. Ты можешь быть продан, сдан в аренду, отправлен на любые работы, помещён в тюрьму на любой срок, подвергнут любым наказаниям, пыткам или казни по их желанию. Ты должен подчиняться любой женщине в статусе ГОСПОЖИ. Твои личные вещи будут возвращены родственникам вместе с извещением об обращении тебя в рабство. Твои родители получат право на единовременную компенсацию и пенсию от Лиги. Твои данные будут обезличены, документы уничтожены, любое общение с родственниками навсегда прекращается. Решение комиссии окончательное, обжалованию не подлежит.
Затем  приказала:
— Клеймить, в кандалы, 30 суток тюремный карантин, затем на каторжные работы, второй разряд. Уведите. 
 АННА ИВАНОВНА шагнула вперёд и, потянув меня за мошонку,   коротко скомандовала:
 – Повернись. Пошёл.
 Мне не оставалось ничего другого, кроме как повернуться лицом к двери и задвигать ногами. Мои кандалы зазвенели по полу, АННА ИВАНОВНА зацокала своими ботфортами. Девушка, которая нас впустила, поднялась со скамьи, на которой она сидела в ожидании моего приговора, отперла и распахнула перед нами дверь. Моя тюремщица повела меня навстречу моей СУДЬБЕ. Снова впереди меня, цокая шпильками своих ярко-красных ботфортов, мотая золотистым хвостиком на затылке, шла АННА ИВАНОВНА, ведя меня за яйца, а я семенил сзади, звеня кандалами, с руками в строгих наручниках за спиной. Вот так, всего за несколько минут, три женщины в чёрной коже, не вставая из-за стола, распорядились моей жизнью как минимум на ближайшие лет 30, которые ещё надо прожить. Я даже не мог до конца поверить в серьёзность происходящего. Всё это было слишком дико, чтобы быть реальностью. Я же ещё пару часов назад сидел у себя дома и строил планы на завтра, а теперь меня, полностью закованного, совершенно голого, ведут куда-то на цепи за яйца по тюремному коридору. Босым ногам было холодно от бетонного пола. В ушах у меня стояли слова «каторжным рабом». Звучало жутко. Что такое «второй разряд»? Госпоже Алле «некогда со мной возиться» и поэтому меня отправили на каторжные работы. Теперь я раб и каторжник. «Не менее 30 лет» — это пожизненно. Вот и всё. В таком состоянии я не заметил, как мы подошли к следующей решётке.

                                                                                                                                          Я — УЗНИК
Мы прошли по тюремному коридору. Перед нами опять открыли дверь и захлопнули за спиной. Мы вошли в достаточно просторное помещение. Меня подвели к женщине в длинном клеёнчатом переднике и приказали встать на колени. Я подчинился. Тут я почувствовал, что сильно хочу в туалет. Я немного подумал и произнёс, обращаясь, скорее всего к  АННЕ ИВАНОВНЕ:
— Госпожа, мне надо в туалет.
АННА ИВАНОВНА и женщина в переднике переглянулись. Натянув цепочку, меня заставили подняться и повели куда-то вбок, за перегородку. Там оказалось что-то вроде небольшого медицинского кабинета.  На нас посмотрела женщина в таком же чёрном клеёнчатом переднике. АННА ИВАНОВНА сказала ей :
— Ему нужно в туалет, — и повела меня в угол к унитазу, вмонтированному прямо в бетонный пол
( такие ещё называют «турецкими»).
Я сел на корточки и из меня сразу полилось из обоих отверстий. АННА ИВАНОВНА стояла рядом, держа рукой в алой лаковой перчатке цепочку, затянутую петлей у меня на мошонке. Женщина в переднике посмотрела на меня и сказала:
— Его теперь подмывать надо.
 Они обе говорили без всяких эмоций, несмотря на распространившийся запах , но я чувствовал себя крайне неуютно, сидя перед ними на унитазе обнажённый, со скованными стальными браслетами руками и ногами, с грязной задницей, вонючий, и, может быть, именно из-за этого унижения, начал возбуждаться. АННА ИВАНОВНА ответила ей:
— Потом в душе подмоется, — дёрнув цепочкой за мошонку, заставила меня встать и, цокая шпильками, повела меня обратно. Я чувствовал между своми ягодицами влажные остатки кала, которые размазывались между ними при ходьбе, но ничего не мог сделать, так как был лишён права даже элементарно распоряжаться собой.
Первая женщина в переднике оказалась парикмахером. Она была довольно миловидной шатенкой лет около 30. Она была уже занята другим рабом – парнем примерно моих лет, только немного плотнее сложенного. Он стоял перед ней на коленях в ножных браслетах и строгих наручниках за спиной, так же как я, и она стригла его машинкой наголо. Его держала ,так же как и меня, цепочкой за мошонку женщина лет 30-35, стройная, но весьма плотно сложенная. Чёрный кожаный плащ до колена плотно облегал её фигуру. Пояс скорее лишь обозначал талию. На ногах были чёрные лаковые ботфорты на среднем каблуке, на руках чёрные кожаные перчатки, с наружной стороны  лаковые с перфорацией. Парикмахер делала свою работу молча, не выказывая никаких эмоций. Парень так же молча стоял на коленях, опустив глаза в пол. Закончив с машинной стрижкой, шатенка в чёрном переднике намылила голову парня пеной и стала брить его станком. Всё закончилось быстро, наверное не прошло и 5 минут. Я стоял на коленях в каком-то оцепенении. Парня увели. Шатенка, цокнув каблучками чёрных кожаных ботфортов, подошла ко мне и сразу принялась меня стричь, даже не отряхнув машинку от волос предыдущего «клиента». Я стоял на коленях, почти уткнувшись лицом в чёрный клеёнчатый передник и чувствовал, как машинка, жужжа, снимала волосы у меня на голове. Рука в медицинской перчатке лежала у меня на плече. Я начинал возбуждаться. Парикмахер на несколько секунд отошла от меня на шаг, вернулась назад и я почувствовал, как мою голову намыливают. Затем по ней периодически стала скользить бритва. Наконец всё закончилось. Рука в перчатке быстро провела по моей щеке и низкий сочный женский голос произнёс :
—  Брить не буду, нечего пока.
Стоящая рядом, АННА ИВАНОВНА  дернула поводок и приказала:
—  Встать.
Встаю. Она ослабляет петлю и сбрасывает цепь, которая уже порядочно оттянула мне мошонку, затем освобождает меня от наручников. Я чувствую, как  её пальцы в кожаных перчатках касаются моего тела. Мой член снова оживает. Не успеваю я размять запястья, как следует резкая команда:
 – Руки на затылок.
Я подчиняюсь и кладу ладони рук на только что гладко выбритую голову. Во мне нарастает возбуждение. Шатенка берёт в руки машинку и быстро выбривает мои подмышки. При этом её лицо приближается ко мне, Мне кажется, что я чувствую её дыхание, запах её тела. Я волнуюсь. Затем она присаживается на табуретку и начинает выбривать мне лобок. Мой член встаёт по полной, меня начинает бить дрожь. Парикмахер вроде как не обращает на это внимание и берёт рукой в медицинской перчатке моё хозяйство. Я напрягаюсь. На конце члена становится мокро. АННА ИВАНОВНА молча резко бьёт меня хлыстиком по рёбрам. От неожиданной боли возбуждение резко пропадает. Шатенка в чёрном переднике слегка улыбается, подняв на пару секунд голову и взглянув мне в лицо, и заканчивает свою работу. АННА ИВАНОВНА командует:
 – Пошел,- и лёгким ударом хлыстика направляет меня вперёд.
 Опять звон кандалов и цоканье шпилек. Я всё еще держу руки на затылке. Мы подходим за другую перегородку, туда же, куда перед этим увели парня. Я вижу перед собой душевую на несколько человек. АННА ИВАНОВНА приказывает:
 – Мойся.
Я встаю под душ, открываю воду. Есть даже горячая. Беру с полки мочалку и мыло и начинаю мыться. Растянуть процесс не получается. АННА ИВАНОВНА, наблюдающая за мной, командует:
 – Заканчивай.
 Приходится поторопиться. Выключаю воду, вытираюсь полотенцем, которые висят тут же. Команда:
— Руки за спину.
  Мне приходится бросить полотенце в сторону на пол, туда, где уже лежат несколько, и завести руки назад. АННА ИВАНОВНА защёлкивает наручники на  моих запястьях и снова рукой в алой кожаной перчатке надевает мне петлю из цепочки на мошонку и затягивает её. Меня это слегка возбуждает, но я, видимо, уже начинаю привыкать. АННА ИВАНОВНА приказывает:
 – Вперёд, — натягивает цепочку , я со звоном цепи передвигаю ноги.
Мы сразу попадаем в отсек, в котором уже были – медкабинет. Медсестра — крепкая женщина лет под 35, примерно моего роста, со светлой причёской каре. Мне сразу приказывают лечь на топчан, покрытый клеёнкой. Медсестра протирает мне спину бумажным полотенцем и произносит :
— Клизму делать не буду, он уже облегчился.
Затем наступает пауза. Медсестра что-то делает. Но я, лежа на топчане лицом вниз в наручниках за спиной, ничего не вижу. Ноги мне развели и, не снимая браслеты, закрыли в колодки. Вдруг я чувствую, как под левую лопатку мне впивается игла. Я напрягаюсь, но медсестра прижимает меня другой рукой за плечо к топчану и медленно выдавливает в меня шприц. Но это ещё не всё. Она же оказывается и тату-мастер. Вернее, я вижу, что она берёт в руку что-то вроде большого маркера и начинает водить им у меня по спине. Перед этим она спросила у АННЫ ИВАНОВНЫ:
— Какое клеймо ставить?
Та ответила:
— Андрон144. 
У меня сразу возникает сильное жжение, я даже начинаю корчится, насколько позволяют колодки и наручники. Но медсестра тяжёлой рукой, по-прежнему, с силой прижимает меня к топчану, а АННА ИВАНОВНА тут же резко приказывает:
 — Тихо,- и мне приходится терпеть.
Медсестра, сидя за столом, заполняет какие-то бумаги и произносит:
— Каторжный раб Андрон144, практически здоров, годен к постоянному содержанию в тюрьме,  режим и срок заключения  без ограничений, наказания и пытки без ограничений.
 Жжение всё ещё продолжается, но с моих ног снимают колодки и голос АННЫ ИВАНОВНЫ приказывает:
— Встать.
Я встаю. Руки в наручниках за спиной ноют. После всего пережитого я уже в каком-то ступоре и действую как автомат. Наверное, от меня этого и добиваются. Но мне деваться некуда, здесь всё отработано. Не я первый, не я последний. Поэтому «персонал» и не проявляет лишних эмоций. Для них это каждый день – одно и то же. Просто работа. Снова, я семеня босыми ногами и звеня цепью, с руками в наручниках за спиной, а АННА ИВАНОВНА, цокая ботфортами и мотая хвостиком русых волос, двигаемся вперёд. На этот раз мы проходим обратно через парикмахерскую, где миловидная шатенка в чёрном клеёнчатом переднике стрижёт очередного раба, стоящего на коленях, в кандалах и наручниках за спиной. Его держит цепочкой за мошонку та же женщина в кожаном плаще и лаковых ботфортах и перчатках. Видимо, она уже успела сдать того раба и вернулась за следующим. Здесь, видно , конвейер. Дальше мы проходим за следующую перегородку и я вижу, что оказался в кузнице. На стенах везде развешены кандалы и цепи. Посредине залы стоит наковальня. Рядом с ней металлический верстак, с горящей газовой горелкой, над верстаком на полках разложены какие-то инструменты. У верстака стоит крепко сбитая девка, лет, наверное, 25, «кровь с молоком». Хозяйка кузницы. На ней такой же чёрный клеёнчатый передник, как на парикмахере и медсестре, на руках чёрные кожаные перчатки типа краг. Меня подводят к наковальне. АННА ИВАНОВНА рукой в чёрной кожаной перчатке  ослабляет и сбрасывает петлю с мошонки. Я уже устал терпеть её тяжесть. Приказывает:
 – На колени.
 Я встаю на колени. Затем она отмыкает и снимает браслеты с ног. Хозяйка кузницы молча обходит вокруг меня, окидывая оценивающим взглядом. Подходит к стенке и берёт два кандальных браслета. Это ножные кандалы, шириной см 3-4 и около 1см толщиной с литой петлёй и ушками с отверстиями. К каждому прикована цепь см 50 длиной. Держа в руках эти браслеты, она подходит ко мне сзади. Звякают об бетонный пол цепи. Я чувствую, как металл охватывает мои щиколотки. Хозяйка кузницы ногой в простом сапоге из добротной блестящей чёрной кожи подвигает к моим щиколоткам маленькую наковаленку, затем щипцами берёт раскалённую докрасна заклёпку, в другую руку молоток и заходит ко мне сзади. Я стою на коленях, не оглядываясь. Во мне поднимается возбуждение, член начинает вставать. Я чувствую, как она что-то делает с браслетами, а затем следуют три резких удара молотком. Затем то же самое со второй ногой. Удары отдают в ногу, но в принципе, не больно. Я в опытных руках. Девушка-кузнец  опять окидывает меня оценивающим взглядом, подходит к стене и выбирает ошейник . Он шириной около 2см и толщиной около 1см, с цепью длиной примерно 1,5 метра. На конце цепи кольцо с защёлкой, наподобие браслета наручников. Она подходит ко мне и своей тяжёлой рукой пригибает мою бритую наголо голову шеей к наковальне на верстаке. На моей шее смыкается стальной браслет. Она берёт с верстака горячую заклёпку, вставляет её в ошейник. Три удара молотком. Мой ошейник наглухо ЗАКОВАН. Сразу возникает какая-то смесь возбуждения с оцепенением. Сзади подходит АННА ИВАНОВНА. Снимает наручники. Я опять ощущаю кожу её перчаток на своих запястьях. Я поднимаю голову с наковальни. Длинная цепь со звоном волочится по верстаку и по полу. АННА ИВАНОВНА берёт своей рукой в алой лаковой перчатке мою правую руку и кладёт на наковальню. Девушка-кузнец уже стоит рядом и сразу надевает на моё запястье кандальный браслет шириной см 5 и толщиной мм 4. С него свисает цепь около см 25 длиной. Я тупо смотрю, как рука АННЫ ИВАНОВНЫ в алой кожаной перчатке кладёт мою левую руку на наковальню и она тоже тут же оказывается обхваченной металлическим кандальным браслетом. Кузнец опять поворачивается за заклёпками. Три удара справа. Три удара слева. Мои руки закованы в кандалы. Я молча стою на коленях, медленно приходя в себя от полученных впечатлений. Меня выводит из этого состояния  команда АННЫ ИВАНОВНЫ:
— Встать.
Я встаю. Кузница оказывается одновременно и раздевалкой. Точнее гардеробом. Хозяйка кузницы берёт со стеллажей комплект арестантской одежды и бросает его к моим ногам.
— Одевайся.
 Я начинаю разбирать одежду. АННА ИВАНОВНА торопит меня:
 — Быстрей.
 Приказ звучит резко, но не злобно. Сверху в стопке комплект белья .Я натягиваю кальсоны и рубаху. Цепи с браслетов при этом проскальзывают в штанины и рукава и со звоном вываливаются наружу. Надеваю арестантскую шапку-тюбетейку. Затем суконные штаны с широкими штанинами, без ремня, на коротеньких застёжках. Серую суконную куртку с капюшоном. Куртка без пояса, почти до колен. Цепи опять со звоном вываливаются из широких штанин и рукавов. Напоследок надеваю на ноги резиновые башмаки со вставным байковым чулком. АННА ИВАНОВНА и хозяйка кузницы молча смотрят на меня. Когда я заканчиваю, АННА ИВАНОВНА командует:
 – На колени.
 Я , уже привычно, подчиняюсь. Девушка-кузнец снова принимается за работу. Цепи на ногах она с помощью специальных отдельных открытых звеньев приковывает к противоположным браслетам. Таким образом ноги оказываются скованными двойной цепью в 50см. Концы цепей на руках она таким же звеном сковывает вместе. Команда:
 – Встать.
 Я встаю .
— Руки за спину.
 Я пытаюсь завести руки назад, но короткая цепь мешает. АННА ИВАНОВНА нетерпеливо командует:
 – Проведи под ногами.
Я ,звеня цепями, кое-как  выполняю это . АННА ИВАНОВНА , цокая шпильками, подходит сзади. Я опять чувствую ладонями кожу её перчаток. Она запирает чем-то браслеты на моих руках вместе. Обходит меня спереди. Запускает руку мне под куртку и вытаскивает наружу цепь от ошейника.  При этом её лицо находится прямо напротив моего. Она спокойно смотрит мне в лицо, но мимо глаз. Я слышу, как поскрипывает кожа её плаща, Чувствую запах её кожаных перчаток. Мой член начинает напрягаться. Она делает своё дело, не обращая на мои эмоции внимания, хотя наверняка  ощущает их.
Закончена процедура превращения меня в невольника. Я окончательно упакован, как положено узнику. На моей спине ещё пощипывает свежее клеймо. Я закован по рукам и ногам в кандалы, ошейник и одет в арестантский костюм. Мои руки надёжно скованы за спиной. Теперь мне предстоит стать рабом внутри. АННА ИВАНОВНА натягивает цепь-поводок и молча тянет её. Я всё понимаю  без слов и начинаю двигать ногами. От настоящих кандалов звук другой, чем от легкой цепочки. Звонкий, но более глухой и тяжёлый. Две цепи со звоном бьются друг о друга. Браслеты давят тяжестью на щиколотках. Я уже не семеню подпрыгивающим шагом, а волочу ноги, частыми короткими шажками. Только АННА ИВАНОВНА впереди всё так же легко цокает шпильками своих алых ботфортов и игриво помахивает золотистым хвостиком, не очень задумываясь, насколько мне легко поспевать за ней. Проблемы РАБА – не её проблемы.

                                                                                                                     МОЙ ДОМ — ТЮРЬМА

   Со звоном цепей и цоканьем шпилек мы выходим из кузницы, проходим через парикмахерскую. Там уже никого не стригут. Шатенка-парикмахер и «белочка»-каре медсестра, сидя на скамье, не спеша пьют кофе из кружек и о чём-то негромко беседуют друг с другом. Когда мы проходим мимо, они, не прекращая беседу, смотрят на нас, провожая взглядом. Девушка-охранник  встаёт со скамьи, отпирает дверь-решётку и распахивает её перед нами. Теперь я её  рассмотрел. Ей лет 20-25, ростом чуть пониже меня. Одета в длинную, ниже середины голени, расклёшенную чёрную  кожаную юбку и короткую, облегающую точёную фигурку, кожаную куртку цвета тёмного шоколада с капюшоном. Поверх юбки свисала короткая толстая витая кожаная плётка и электрошокер. На довольно приличного объёма, обтянутой глянцевой кожей, груди слева бейдж «ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА». Капюшон был откинут и поверх него струились длинные , вьющиеся каштановые волосы. Красивая девушка. На руках чёрные кожаные перчатки. Ими она держала решётку двери, когда мы проходили мимо. В её глазах я заметил лёгкое озорство, когда она смотрела на меня. Может просто от избытка молодой энергии. В её взгляде читалось превосходство свободной молодой красивой женщины над рабом – существом мужского пола, утратившем вместе со свободой право на власть над женщиной и даже право быть равным ей. Я шёл с руками, скованными за спиной, звеня тяжёлыми ножными кандалами, глядя только перед собой, хотя мне этого никто не приказывал. « ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА» за моей спиной с лязгом захлопнула дверь. Я смотрел в спину АННЫ ИВАНОВНЫ, видя перед собой уже привычную картину: полоскающиеся кожаные полы её плаща, мелькающие по очереди алые ботфорты, хвостик волос, весело мотающийся при каждом шаге из стороны в сторону над капюшоном. Мы почти сразу  подходим к решётке с дверью. За дверью стоят две девушки. Обоим, наверное, лет по 20-25. Одна — крепышка, пониже меня ростом, одета в короткую куртку и расклёшенную юбку до колена из чёрной кожи, чёрные лаковые ботфорты и перчатки. Куртка выгодно подчёркивает тугие аппетитные груди, а юбка – не менее аппетитную попку. На голове берет чёрной лаковой кожи с перфорацией. Тёмно-русая блондинка с волосами до плеч. Вторая – ростом с меня, даже чуть выше, тоже крепко сложенная, но стройная. Тоже в короткой куртке, но в кожаных брюках или бриджах, плотно облегающих её стройные, сильные ноги в чёрных кожаных ботфортах почти до середины бедра. Груди и попка, обтянутые  чёрной блестящей кожей, тоже весьма недурны. Ботфорты из достаточно толстой кожи, раструбы на бёдрах немного свободны. На руках чёрные лаковые перчатки с перфорацией снаружи. Светлые волосы собраны в хвостик, как у  АННЫ ИВАНОВНЫ. На куртках бейджики, но что на них написано я не успеваю прочитать. Высокая с лязгом открывает перед нами решётчатую дверь. Мы заходим. АННА  ИВАНОВНА говорит:
 – Принимайте ешё одного. На карантин.
— Когда же они сегодня кончатся? Всё ведёте и ведёте.
— День сегодня урожайный. Охотницы хорошо поработали. Этот последний.
Низенькая крепышка в лаковом берете принимает у АННЫ ИВАНОВНЫ мою цепь-поводок. Теперь я успеваю прочесть её бейдж – ГОСПОЖА  ЛУИЗА  ФЁДОРОВНА (даже в моем положении мелькает мысль – ну и сочетание). АННА ИВАНОВНА  поворачивается и уходит, цокая шпильками, игриво помахивая золотистым хвостиком и хлыстиком в левой руке. Ловлю себя на мысли, что уже привык к ней. На душе становится как-то неспокойно. Высокая блондинка с лязгом захлопывает дверь. Фигура ГОСПОЖИ АННЫ ИВАНОВНЫ в чёрном кожаном плаще удаляется по коридору по ту сторону решётки, а я остаюсь наедине с незнакомыми девушками-надсмотрщицами. На душе становится тревожно, меня даже начинает бить лёгкая дрожь по всему телу. ГОСПОЖА ЛУИЗА дёргает цепь ошейника и командует:
 – Пошел. 
По сравнению с АННОЙ ИВАНОВНОЙ, голос звучит грубовато. Мне становится ещё тоскливей, но деваться уже некуда. Я всего лишь узник и нахожусь  в тюрьме, в полном распоряжении надсмотрщиц и обязан подчиняться любой из них. Со скованными за спиной руками, на которых висят стальные браслеты с болтающейся цепью, звеня кандалами, я волочу ноги, стараясь поспеть за цокающими ботфортами. Ботфорты у ГОСПОЖИ ЛУИЗЫ на средних каблучках см5-7, но видимо с подковками, поэтому звонко цокают по бетонному полу. Чёрная кожаная расклёшенная юбка до колена полощется при ходьбе.  Из-под куртки у неё слева свисает короткая толстая плеть, справа – дубинка-электрошок. Мы входим как бы в узкий длинный дворик, по сторонам которого сплошные решётки. На некотором расстоянии от них другой ряд решёток, образующих, видимо стены камер, в которых я искоса вижу  лежащих на полу узников.  От мысли, что теперь я – один из них, меня охватывает смесь тоски с возбуждением. Возбуждение усиливает вид женской фигуры перед глазами, затянутой в чёрную кожу. Блеск лаковой кожи ботфортов, перчаток и берета усиливает впечатление. Мы подходим к висящему на стене телефону. Останавливаемся. ГОСПОЖА ЛУИЗА берёт трубку, набирает короткий номер, ждёт ответа, затем произносит в трубку:
— Примите ещё одного раба на карантин.
 Кладёт трубку, с лязгом ра

Кладёт трубку, с лязгом распахивает двойные решётчатые двери. Оказывается, что мы стоим перед кабиной лифта. Она заводит меня туда, вешает кольцо цепи-поводка на крючок на уровне моего лица. Её лаковые перчатки при этом на несколько секунд оказываются перед моими глазами. Она смотрит мимо меня, занятая своим делом. Цепь висит на крючке свободно, но со скованными за спиной руками в кандальных браслетах я при всём желании не смог бы освободиться. Впрочем, такого желания у меня уже не возникает, подчинение становится естественным состоянием души. ГОСПОЖА ЛУИЗА с лязгом захлопывает обе двери, рукой в лаковой перчатке нажимает кнопку и лифт медленно, с шумом начинает подниматься. Сама она сразу поворачивается и уходит, цокая каблучками. Я нахожусь в таком состоянии, что забываю считать этажи. На каждом я вижу такие же ряды решеток и клетки с лежащими в них узниками. Лифт останавливается. Это четвёртый или пятый этаж, выше только бетонный потолок. Меня уже встречает женская фигура в чёрной коже. Двери с грохотом открываются. Надсмотрщица, громко цокая каблуками по обитому железом полу, заходит в лифт. Рука в чёрной кожаной перчатке снимает цепь с крючка, низкий женский голос командует:
 – Пошёл,- и я, звеня цепями, начинаю волочить ноги в кандалах.
Моя новая конвоир — невысокая молодая девушка с крепкой фигурой, затянутой в чёрную кожу – короткая куртка с откинутым капюшоном, короткая юбка, ботфорты чуть выше колена из мягкой кожи на низком плоском каблуке, видимо с подковками, цокающими при ходьбе и перчатки, уходящие под свободный рукав куртки. Между краем юбки и верхом ботфортов видны плотные чёрные, матово блестящие, лосины. Лицо простое, тёмно-русые, видимо некрашеные, волосы до плеч не собраны в причёску. Чёрная кожа глянцево лоснится на полных сочных грудках и такой же сочной попе. Держа рукой в чёрной кожаной перчатке конец цепи от моего ошейника, она ведёт меня по коридору-галерее, образованному двумя рядами решёток. Я звеня кандалами, она цокая подковками на ботфортах, доходим до приоткрытой решётчатой двери в одну из камер. В длинных узких каморках с решёткой вместо передней стены я вижу лежащие на полу фигуры узников, одетых так же как я, в таких же кандалах. Во мне поднимается уже знакомое смешанное чувство возбуждения , волнения и тоски. Я уже представляю себя на месте одного из этих узников. Предчувствие не обманывает меня. Подойдя к двери, моя конвоир распахивает её, нанизывает кольцо моего поводка через защёлку на конце цепи на прут, проходящий вдоль стены камеры на высоте около метра и приказывает мне:
 — Заходи.
При этом она поворачивается ко мне и я вижу на её высокой  груди, обтянутой чёрной кожей, бейджик «ГОСПОЖА ЕЛЕНА ИВАНОВНА». Мы встречаемся с ней глазами. Она спокойно смотрит мне в лицо и я, почему-то, сразу опускаю взгляд. Этот короткий приказ и спокойный уверенный взгляд словно ставят последнюю точку на моём пути от свободы к неволе. Я подчиняюсь, так как кроме того, что мои руки и ноги в кандалах, я теперь ещё за ошейник прикован к стене цепью всего около 1,5 метра длиной. Захожу, звеня кандалами, в камеру. В СВОЮ камеру. Дверь такая узкая, что мне приходится повернуться боком, чтобы пройти в неё. Когда я, проходя мимо, поворачиваюсь спиной к надсмотрщице, её рука накидывает мне на голову капюшон моей суконной куртки поверх арестантской шапки, который сразу непривычно наползает мне на глаза.  За спиной с лязгом захлопывается и запирается на замок решётчатая дверь. Вот и всё. Я заперт в камере. Я на своём месте. Я ещё стою лицом к стене, когда сзади раздаётся низкий голос ЕЛЕНЫ ИВАНОВНЫ:
 – Ложись спать, до подъёма не ходить, по подъёму встать лицом к стене, ждать команды, за любое нарушение  – наказание. Всё понял?
Я, словно по подсказке, отвечаю:
 – Да, ГОСПОЖА.
В ответ слышу:
 –Выполняй, раб,- и удаляющееся цоканье подковок.
Я остаюсь наедине с голыми бетонными стенами и решёткой, посаженный за шею на цепь, в тяжёлых ножных кандалах, со скованными за спиной руками, которые оттягивают стальные браслеты с болтающейся цепью. Я В ТЮРЬМЕ.
 Осматриваюсь.  Моя камера узкая – см 80. Длиной метра 2,5.Бетонные стены. Деревянный дощатый пол. Потолок из гофрированного оцинкованного металла. У дальней стены  стоит эмалированное ведро с крышкой. На крышке туалетная бумага. Туалет – догадываюсь я. Он мне как раз сейчас нужен. У боковой стены, прислонённый, стоит «коврик туриста». Вот и вся обстановка. Освещения в камере нет, только тусклый свет от редких зарешёченных плафонов в коридоре. Чувствую себя тоскливо. А как ещё может чувствовать себя закованный в кандалы и ошейник узник в одиночной тюремной клетке-камере. Иногда откуда-то доносится то лязг решёток, то звон цепей, то цокающие шаги. Решаю воспользоваться туалетом. Скованными за спиной руками снимаю крышку с ведра. Затем приподнимаю полы куртки, ослабляю короткие ремешки штанов, спускаю их, проделываю то же самое с кальсонами. Сажусь на ведро, справляю малую нужду, по большому не хочется. Натягиваю обратно кальсоны и штаны, закрываю крышкой ведро. Пока проделываю все эти процедуры, запястья начинают ныть от кандальных браслетов, скованных вместе. Даже успеваю согреться. В камере, в принципе, не холодно, но и не жарко. Отопления нигде не видно. Скованными за спиной руками укладываю на пол коврик и ложусь на него. Чтобы не оказаться лицом к туалетному ведру, приходится лечь головой к решётке. Решаю снять башмаки. Встаю на колени. Приходится повозиться. Наконец, удалось снять их вместе с байковым чулком. Ногам становится прохладно. Подумав, надеваю чулки обратно. Каждое моё движение сопровождается звоном цепей, браслеты давят на запястья и щиколотки, ошейник на на шею и плечи. Ложусь. Сон не идет. Мысли тоже. Сказывается непривычная обстановка, стресс, появляется чувство голода. Всего несколько часов назад я был у себя дома, потом у своей девушки в гостях, а теперь в стальном ошейнике, прикованный цепью к стене, в кандалах, в арестантской одежде, лежу за решёткой на полу тесной тюремной камеры, со скованными за спиной руками. Я теперь – КАТОРЖНЫЙ РАБ. НАВСЕГДА. Какой-то то ли бред, то ли сон. Под капюшон почти не проникают свет и звуки. Мешают руки, скованные за спиной, приходится лежать на боку, немного подвернув ноги, склонясь на живот. Мешает ошейник, цепь от которого лежит прямо перед лицом. Я могу только волочить её ошейником, приподняв голову. Несмотря на коврик, на полу достаточно жёстко. Моя первая ночь в тюрьме, в неволе , в РАБСТВЕ. Пытаюсь заснуть. Теряю чувство времени. Начинаю отключаться.

                                                             ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

Мне, наверное, всё-таки удалось заснуть, но, как мне показалось, почти сразу же меня разбудил громкий долгий звук звонка. Я понял, что надо просыпаться и вставать и, наверное, чем быстрее – тем лучше. Спустя буквально несколько секунд звонок повторился ещё два раза. Я уже поднялся и с совершенно сонной головой пытался руками в кандалах, скованными за спиной, натянуть башмаки, стоя на коленях. После долгой возни мне это наконец удалось сделать. Я чувствовал себя озябшим и совершенно разбитым. От холода меня била нервная дрожь. В это время прозвенел  третий звонок. Я вспомнил, что мне говорила перед сном моя последняя конвоир, после некоторого усилия даже вспомнил её имя – ЕЛЕНА ИВАНОВНА, ГОСПОЖА ЕЛЕНА ИВАНОВНА. Организм начинал проситься в туалет, но я вспомнил, сколько времени эта процедура у меня заняла вечером и решил, что лучше потерпеть и сначала выполнить то, чему меня учила ЕЛЕНА ИВАНОВНА  и встал лицом к противоположной от двери стене. Цепь от ошейника повисла у меня на шее с небольшой слабиной и вслед за мной скользнула по пруту. Как оказалось, сделал я это вовремя, так как почти сразу услышал постепенно приближающееся размеренное цоканье каблучков и судя  по звуку – не одна пара. Где –то не доходя до моей камеры цоканье остановилось и женский голос произнес:
 – А это ещё что такое? В карцер захотел? Лена, запиши его. А сейчас тоже получишь. Всыпь ему как следует.
 Я услышал лязг открываемой решётки, несколько раз цокнули каблуки, затем раздались звуки ударов плетью. Послышались стоны:
— ГОСПОЖА, пожалуйста, не надо!
 Женский голос ответил:
— Молчать раб, я тебя научу себя вести.
 После ещё нескольких ударов первый голос произнёс:
— Хватит пока. Подержи его на строгом, пусть поумнеет.
 Всё стихло. Затем опять послышалось цоканье каблуков, лязг закрываемой решётки. Шаги приближались к моей камере, наконец, замерли у меня за спиной. Молодой женский голос произнёс:
 – Этот новенький, его вчера последним поздно привели, на карантине.
Другой женский голос сказал:
 – Открой, я хочу на него посмотреть.
Раздался лязг открываемых замка и решётки. Пара цокающих шагов уже внутри камеры. Затем команда уверенным мелодичным женским голосом:
 – Повернись, раб.
Я подчинился. Передо мной стояла женщина лет 30-35, повыше меня ростом, стройная, но крепко сложенная, её тугие груди и вся фигура были эффектно обтянуты приталенным кожаным плащом шоколадного цвета, пониже колен. На голове накинут свободный капюшон, из-под которого выбивались русые локоны. Лицо уверенное, с правильными чертами, красивое. На ногах красные лаковые сапоги. Возможно, ботфорты, но полы плаща скрывали колени. На руках лаковые красные перчатки с перфорацией снаружи, скрывающиеся в коротком свободном рукаве. В правой руке она держала хлыстик, которым она сначала поддела и сбросила капюшон с моей головы, а потом дотронулась до моего подбородка, заставив смотреть ей в лицо.
– Ну что, андрон144, хорошо спалось?
Я ответил:
 – Да, ГОСПОЖА.
 Хотя вообще–то это не было правдой. Женщина ударила меня хлыстиком по щеке и  рассмеялась:
 – Врёшь.
 Она ударила меня хлыстом по щеке ещё раз, задрала мне им подбородок и, глядя мне в лицо, сказала:
—  Тебе вообще у нас понравится. Мы из тебя сделаем хорошего раба, – ещё один звонкий удар хлыстом по щеке, — Ведь так?
— Да, ГОСПОЖА – бесстрастно ответил я, чувствуя унижение, но одновременно и нарастающее возбуждение и от вида затянутой в блестящую кожу эффектной женщины и от звука её голоса.
— Ноги шире, — резко скомандовала она.
Я послушно раздвинул ноги на ширину цепи ножных кандалов. Женщина в кожаном плаще упёрлась хлыстом между ног. Мой член стоял, натягивая штаны. Она, похлопывая, поиграла им. В принципе, было не больно, но я напрягся.
 — Да, тебе у нас нравится. Мальчик здесь на своём месте. Займитесь им как следует — сказала она, обращаясь к стоящей у неё за спиной в коридоре девушке, в которой я узнал ГОСПОЖУ ЕЛЕНУ ИВАНОВНУ.
— Обязательно, Леди Ирина – ответила она.
Леди Ирина повернулась и, цокая шпильками, вышла из камеры. Вид сзади на её фигуру, в маслянисто блестящей тёмно-коричневой коже был не менее соблазнителен. Ещё большую эффектность придавал кожаный капюшон, своими свободно спадающими складками облегающий её голову. Когда она сделала шаги, через разрез в плаще стало видно, что ярко-красные сапожки – это действительно ботфорты выше колена. ГОСПОЖА ЕЛЕНА ИВАНОВНА захлопнула решётчатую дверь и заперла замок, внимательно и, как мне показалось, многозначительно, посмотрев на меня. Она была одета также как вечером – в короткой чёрной кожаной куртке, только капюшон был наброшен на голову и придавал ей ещё более сексуальный вид, в короткой чёрной кожаной юбке и чёрных ботфортах до колена на низком каблуке. После общения с ЛЕДИ ИРИНОЙ мой член был напряжён. Вид ГОСПОЖИ ЕЛЕНЫ ИВАНОВНЫ поддерживал это возбуждение, хотя, честно говоря, меня  больше заботили желание сходить в туалет и чувство голода. Словно догадавшись об этом, ГОСПОЖА ЕЛЕНА ИВАНОВНА тихо сказала:
 – Дождись звонка и можешь сходить в туалет, остальное тебе потом объяснят.
Её низкий голос звучал даже несколько дружелюбно. Возможно, потому, что я не подвёл её перед ЛЕДИ ИРИНОЙ. Эти, едва заметные, нотки дружелюбия приободрили меня. Может здесь ещё можно жить? Обе женщины, цокая ботфортами, пошли дальше по коридору, а я остался стоять в камере, лицом к решётке, поскольку приказа повернуться не было. От вывернутых за спину рук болели плечи. Кандальные браслеты с цепью висели на запястьях. Щиколотки ощущали тяжесть браслетов ножных кандалов, хотя , как я успел увидеть, они были закатаны в пластик. Я слышал, как обе надзирательницы остановились ещё у одной камеры и о чём-то говорили, но что именно, я не понял. Затем цоканье двух пар ботфортов стало удаляться, но потом послышалось ближе и две женские фигуры, одетые в играющую складками при ходьбе кожаную одежду довольно быстрым шагом прошли мимо решётки моей камеры обратно. Наконец, цоканье затихло, хлопнула дверь, затем раздался короткий звонок. Я понял, что наконец-то могу воспользоваться туалетом. Видимо, примерно та же мысль пришла в голову и другим узникам, так как я услышал через коридор шаркающий звук шагов и звон цепей в других камерах, кто-то кашлял, сморкался. Волоча по полу звенящие цепи, я подошёл к ведру и начал трудоёмкую процедуру отправления естественных надобностей. После того, как я закончил с этим, я услышал в коридоре какой-то приближающийся шум – одновременно и цоканье, и звон цепей, ещё какой-то лязг и грохот. Подойдя ближе к решётке, для чего мне потребовалось протащить по пруту конец цепи от ошейника, я увидел, как по коридору на противоположной стороне тюремного дворика, вдоль ряда таких же камер, узник, звеня кандалами, в сопровождении девушки-надсмотрщицы, толкает  тележку. Перед каждой камерой он останавливался, брал что-то с тележки и ставил в окошко внизу решётки. Второй узник через приёмник внизу решётки забирал туалетное ведро и ставил взамен пустое. В это время и на моей стороне такая же процессия подошла к моей камере. Сначала показалась девушка-надзиратель. Это была уже не ГОСПОЖА ЕЛЕНА ИВАНОВНА, а молодая стройная девушка, пониже меня ростом, с миловидным личиком, светлыми волосами, собранными в довольно длинный, почти до середины спины, хвостик с острым кончиком, спокойными голубовато-серыми глазами. Она была одета в чёрный кожаный плащ до колена, прямого фасона, но тем не менее подчёркивающий её стройную фигурку, аккуратные грудки и попку. Можно сказать – девочка-конфетка. Я даже мельком подумал – каким ветром её занесло в это мрачное место. На ногах у неё были чёрные кожаные ботфорты на утолщённых шпильках, которыми она цокала по полу. Кисти рук затянуты в чёрные кожаные перчатки, одной из которых она держалась за решётку двери моей камеры. Узник взял с тележки закрытую пластиковую одноразовую тарелку и большой, тоже закрытый крышкой пластиковый стакан и поставил их на пол моей камеру через небольшое окошко внизу решётчатой двери. В это время я невольно залюбовался милым личиком моей надзирательницы с таким же милым носиком  и точёной фигуркой, затянутой в чёрную кожу, особенно остренькими бугорками грудей. Настолько, что даже не обратил внимание на то, что было написано на её бейджике. Наши взгляды на несколько секунд встретились. Как мне показалось, весёлые искорки проскочили в её серых глазах. Звонким девичьим голосом она приказала:
— Ставь ведро.
Я скованными за спиной руками кое-как взял ведро и поставил его в приёмник. Второй узник , повернув решётчатый сектор, вытащил его наружу, поставил на тележку, а мне вернул другое. Девушка в чёрном кожаном плаще молча повернулась и, цокая шпильками ботфортов, пошла к следующей камере. Её дверь находилась совсем рядом, за стенкой, но Сероглазка сразу исчезла из моего поля зрения. Оба узника с тележками последовали за ней. Я так был очарован этим милым созданием, что продолжал стоять у решётки с заложенными за спину и скованными браслетами руками, слушая, как удаляется цоканье её шпилек, даже не заметив, что на широком поясе из плотной кожи на её талии висели короткая толстая витая плеть и электрошокер. Я также не заметил, как к моей камере подошла другая девушка, в таком же чёрном кожаном плаще и ботфортах. Меня вернул к реальности её короткий окрик:
 – Повернись.
Я бросил взгляд на неё. Эта девушка была такого же роста, как и первая, только плотнее сложенная. Чёрная кожа плаща обтягивала её тугие груди. Округлое лицо обрамляли золотисто-рыжеватые, немного вьющиеся, волосы в свободной причёске до плеч. Тоже по-своему хороша, но я не мог выбросить из головы образ первой. Круглолицая окрикнула меня ещё раз:
 – О чём мечтаешь, раб? Хочешь на порку?
 Я пришёл в себя и повернулся. Она своим руками в кожаных перчатках сквозь решётку быстро расцепила браслеты на моих руках и ещё раз приказала:
 – Повернись.
Я подчинился. Она, видя, что я стою и не знаю, что дальше делать, скомандовала:
 – Руки.
 Я догадался провести цепь под ногами и протянул ей свои руки в кандалах. Она также сквозь решётку сковала их вместе карабином. Я, опустив глаза, смотрел, как её затянутые в чёрную кожу пальцы  снова лишают мои руки свободы. Ещё не закончив, она резко произнесла:
 – Последний раз так вожусь с тобой. В следующий раз не будешь всё делать сам сразу – отправлю в карцер.
Закончив и подняв на меня глаза, спросила:
 – Всё понял, раб?
Мне пришлось ответить :
– Да, ГОСПОЖА!
Она поправила:
 — ГОСПОЖА ЕЛЕНА БОРИСОВНА,- и кивнув на бейджик, добавила – я для себя это что ли ношу?
—  Да, ГОСПОЖА ЕЛЕНА БОРИСОВНА,- повторил я.
— Уже лучше – сказала она – Да, тобой еще придётся заниматься,- и закончила – на колени, раб, жуй свой завтрак.
Я стал на колени, перед тарелкой, а она, цокая шпильками, перешла к следующей камере. Запертый там узник был, видимо, опытнее меня. С ним она закончила быстро и молча и пошла дальше. Я принялся за свой первый тюремный завтрак. Снял крышку с продолговатой тарелки. Там оказались кубики, похожие на сухой собачий корм. Я был уже настолько голоден, что у меня во рту уже появилась слюна и я, почти без раздумий, стал брать губами с тарелки кубики этого корма и грызть их. На вкус они были довольно пресные, их приходилось жевать, доводя до состояния однородной влажной массы, которую можно было проглотить. Закончив с кормом, я  снял крышку со стакана размером в 0,5 л.Там оказалась коричневая жидкость, на вкус напоминающая ячменный эрзац-кофе, уже почти остывший. Я несколькими глотками выпил её, пытаясь получить хоть какое-то удовольствие от еды. Всё это я проделал руками, скованными вместе кандальными браслетами со свисающей цепью, так что пришлось проявить некоторую сноровку. Мимо меня прошли звеня кандалами два узника – один с пустой тележкой, а второй без неё. Цокая двумя парами шпилек прошли обе надсмотрщицы. ГОСПОЖА ЕЛЕНА БОРИСОВНА сказала, обращаясь к Сероглазке и глядя на меня:
 – Новенький, надо его приучить к порядку, а то тормозит.
Взгляд я на них не поднимал, будучи занят едой, но искоса заметил, что Сероглазка, скользнув по мне глазами и сделав паузу, произнесла:
 – Лена с ночи сказала, что ЛЕДИ ИРИНА осталась довольна им.
 И опять после паузы, уже пройдя мимо:
 – Ничего, привыкнет как все, куда денется.
Чувство голода отпустило. Я даже немного разомлел от ощущения еды в животе. Пустую тарелку и стакан я решил оставить на полу около ведра, не зная, как поступить лучше. Время стало медленно тянуться. Из соседних камер слышались шаркающие шаги с перезвоном цепей. На противоположной стороне яруса за решётками камер я видел маячившие взад-вперёд, как заводные, по своим узеньким каморкам фигуры узников в серых суконных костюмах, звенящие кандалами. Со стороны — я такая же серая фигурка за решёткой, подумал я и представил себя на месте Сероглазки. В то время, когда я пытался заснуть, лёжа на тонком коврике, брошенном прямо на пол, с руками скованными за спиной, она была у себя дома, в собственной удобной, мягкой постели, может быть занималась сексом с любимым  мужчиной, а сейчас смотрит на меня сквозь решётку одной из многих камер и видит всего лишь некое лишённое свободы существо в серой суконной куртке и штанах, волочащее цепи в тесном каменном мешке и это зрелище не вызывает у неё никаких эмоций, кроме, в лучшем для меня случае, сдержанной жалости, но скорее всего и некоторого наслаждения тоже. Как говорится, надо получать удовольствие от того, что делаешь. От этой мысли стало тоскливо. Кандалы, решётки, надсмотрщицы в чёрной коже – всё стало казаться каким-то нелепым сном, из которого надо как-то вырваться. Но стальные браслеты и цепи кандалов, ошейник, стальные прутья перед глазами жёстко напоминали о реальности происходящего. Вдруг мне пришла в голову мысль – интересно, а где моя Вика, по чьей милости я попал сюда и чем она сейчас занята. Хотя бы вспомнит о том, где я сейчас? У меня в памяти всплыли её озорные глаза, когда она смотрела на меня, закованного в наручники и своими руками защёлкивала браслеты на моих ногах, её хихикание, когда я стоял перед ней, вынужденный обкончаться прямо в штаны. Её бы саму сейчас сюда. Мелькнула мысль – а вдруг она на самом деле уже здесь, среди этих ГОСПОЖЕЙ, ведь АЛЛА говорила, что её примут в какую-то Лигу. Может это и имелось ввиду. Впрочем, что обижаться на неё. Ведь это всё мои собственные фантазии. Как говорится – каждое желание чревато его полным исполнением.
Мне нестерпимо захотелось размяться. Я не желал превращаться в такую же заводную фигуру-куклу, какие видел в камерах напротив. Но выхода не было. Я встал и держа руки в кандалах у пояса, стал монотонно передвигать ноги в браслетах, звеня цепями и одновременно волоча ошейником цепь по настенному пруту. От стены к решётке и обратно. Постепенно это превращалось в какой-то привычный ритм, подчиняющий себе волю. Не хотелось ни о чём думать. От стены до решётки. От решётки до стены. Ещё раз, ещё, ещё…При каждом шаге ошейник давит на шею, ножные браслеты на щиколотки, ноги приходится расставлять шире, шаг делать короче – так удобнее. Главное ни о чём не думать – так легче. Медленно тянется время. В ушах звенящая мелодия, в которую сливается звон кандалов из разных камер. Я чувствую, что хочу в туалет по большой нужде – сказывается съеденный сухой корм. Начинаю устраиваться над ведром. С руками
впереди, хотя и скованными, это гораздо легче. После некоторой возни заканчиваю эту процедуру. Запястья ноют от браслетов. Устал стоять на ногах. Сесть не на что. На ведре особо не посидишь. Крышка, наверное, специально сделана так, что ложится ниже краёв ведра и край ведра впивается в зад. Сидеть можно только на полу или на корточках. Так и приходится.  Но так долго тоже неудобно. Опять встаю и, звеня цепями, начинаю мерять шагами камеру. Взад – вперёд, взад – вперёд. Медленно тянется время. Главное ни о чём не думать. Единственная альтернатива – подойти к решётке, взяться за неё руками и стоять, глядя сквозь прутья. Главное не думать – это помогает.
Вдруг я слышу, как по коридору начинает приближаться цоканье каблуков. Всё ближе, ближе. За решёткой появляются и останавливаются две женские фигуры в чёрной коже. Это Сероглазка и… Не могу поверить своим глазам. Вика. Сероглазка по-прежнему в своём чёрном кожаном плаще, под которым так соблазнительно выступают остренькие грудки. У Вики с этим похуже. На ней та же чёрная кожаная куртка и ботфорты на плоском каблуке, в которых я её видел последний раз. Последний раз? Ведь это было только вчера вечером, всего несколько часов назад. Теперь я замечаю на Сероглазке поверх кожаного плаща и короткую плётку и электрошокер и бейджик, на котором написано «ГОСПОЖА МАРИЯ ПЕТРОВНА» — Маша, значит. Она произносит, обращаясь к Вике:
— Ну вот, любуйся. Здесь он теперь живёт.
Обе смотрят на меня сквозь решётку с озорными искорками в глазах. Вика – даже с некоторым интересом. В таком прикиде она меня ещё не видела. Перед ней, по другую сторону стальной решётки — узник в сером тюремном костюме с арестантской шапочкой на бритой налысо голове. На шее виднеется стальной ошейник, от которого свисает цепь до стены. Между ногами короткая двойная цепь. Скованные вместе руки я держу перед собой. Под рукавами куртки на запястьях видны стальные браслеты кандалов, от которых свисает короткая цепь.
— Привет, ну как ты здесь? – довольно весёлым голосом спрашивает она.
 И вообще, Вика вся какая-то, можно сказать, лукаво-ласковая, что-ли. Как лисичка. Хороший вопрос. Пока я думаю, что ответить, Маша-Сероглазка делает это за меня:
 –Тюрьма – есть тюрьма. Привыкает потихоньку, здесь со всеми вначале так. Он же ещё вчера на свободе гулял, а сегодня проснулся за решёткой , в кандалах. Наверное, не сразу понял, где он. – обе девушки отпускают короткий смешок. — Мы из него сделаем тебе  хорошего раба. Здесь умеют обращаться с таким материалом.
Голосок у неё жизнерадостный, звонкий, даже не верится, что эти слова произносит такая милая молодая девушка.
— А что у него на куртке написано – андрон144 – это его новое имя? — спрашивает Вика уже не у меня, а у Сероглазки, хотя я стою тут же рядом, и называя меня в третьем лице.
— У рабов не имя, у них кличка и номер. Имени у него больше нет, – отвечает Сероглазка-Маша.
Чувствуется, что Вику вся эта обстановка возбуждает – она оживлена, глазки блестят.
— А что, кандалы с него даже в камере не снимают? – поинтересовалась Вика, всё так же, с интересом, рассматривая меня. – Тяжело так, наверное.
— Конечно, нет. А зачем их снимать? Тяжело ему, не тяжело – какая тебе разница? Пусть привыкает. Он же теперь раб. Ему их ещё  носить и носить, может всю жизнь, лет 10-15 уж точно. – обрадовала меня Сероглазка. — Обычно кандалы только с инвалидов снимают, которые и так уже еле ноги волочат, а бывает и так, что до самой утилизациии носят. Вещь-то простая, но очень практичная, да и прикольно ведь, когда цепочками звенит, правда ведь?
Вика молча улыбнулась, вроде как соглашаясь, что кандалы – это, действительно, прикольно, ещё некоторое время неторопливо, по-хозяйски рассматривала меня сквозь решётку, потом сказала:   
— А камера-то какая тесная. Он тут что, круглые сутки? И спит тоже здесь? А где у него постель? – вроде как сочувственно спрашивает Вика, хотя заметно, что она всё так же возбуждена.
— Камера стандартная, больше ему и не надо. А постель прямо на полу. Коврик на ночь и всё. Он же раб, а здесь тюрьма, ничего лишнего. Ничего, привыкнет. Это не наказание, просто по-другому рабов не держат.
Как-то неожиданно слышать такие слова, произносимые нежным голоском прелестной девочкой-куколкой. Она и правда воспринимает меня не более, чем как раба – существо, для которого находиться здесь – вполне естественно. Молодая, вроде нежная, девушка, а уже законченный рабовладелец. Самое интересное, что и Вика на меня смотрит уже также, а ведь ещё вчера я был её бойфрендом. В принципе, получается, что я — вроде бы как её персональный раб.  Можно сказать – её добыча. Вика слушает всё это с лёгкой озорной улыбкой. Некоторая жалость ко мне, видимо, всё-таки не переходит разумных пределов и моё нынешнее положение её вполне устраивает. Короткая пауза.
 Вика опять озорно улыбается. Вообще настроение у неё теперь гораздо лучше, чем в наш последний вечер у неё дома.
— Ладно, Серёжка, не скучай… Как тебя здесь кормят? – спрашивает она, вроде бы как с заботой. 
Мы стоим по разные стороны решётки. Невольник в серой арестантской одежде, закованный в кандалы и посаженный на цепь в тесной камере и молодая, симпатичная, модно одетая девушка – моя хозяйка.
— Нормально — недолго думая, отвечаю я.
— Ну и хорошо… Какие всё-таки у тебя кандалы тяжёлые… Ну, ты же ведь сам захотел… Ладно, привыкай уж потихоньку… Андрон…144,  – Вика говорит, делая паузы, слегка улыбается, пристально глядя на меня и положив свою руку в чёрной кожаной перчатке на один из прутьев решётки.
От её близости и одновременно недоступности я начинаю возбуждаться и почти машинально сжимаю её ладонь в чёрной коже, положив сверху свою руку с запястьем, закованным в стальной браслет. Цепь моих ручных кандалов гремит об решётку, которая не пропускает мои скованные вместе руки. Вика и Сероглазка, глядя на это, улыбаются.
— Руки убери, раб! – командует Сероглазка, а затем весело произносит — Ну вот, видишь, а ты спрашиваешь, зачем кандалы и решётки.
— Да-а, вообще-то классная вещь — соглашается Вика, слегка посмеиваясь и не спеша высвобождая свою ладонь. — Придётся тебе, видно, к ним привыкать, Се… ах, да, Андрон144 – смеётся она.
Сероглазка пальчиками в чёрных кожаных перчатках быстро расстёгивает карабин, соединяющий браслеты на моих запястьях и приказывает :
— Руки назад.
Мне приходиться присесть, провести цепь кандалов под ногами и встать, повернувшись к решётке спиной.  Я успеваю заметить, как Вика, с улыбкой и блестящими от восторга глазками, наблюдает за этой процедурой. «Мария Петровна» соединяет карабином кандалы у меня за спиной и произносит:
— Так-то оно лучше, правда?
— Ну да, а то прыткий такой! – смеётся Вика. – Ну ладно, всё, мне пора. 
Вика делает от решётки два шага назад, посылает мне ручкой в чёрной кожаной перчатке воздушный поцелуй, два раза делает пальчиками поднятой руки, обтянутыми чёрной кожей, «пока-пока», поворачивается и вместе с Сероглазкой уходит по коридору. Я, оставшись за решёткой, провожаю их глазами. Некоторое время я слышу цоканье ботфортов ГОСПОЖИ МАРИИ ПЕТРОВНЫ , потом всё затихает. Вернее всё, кроме звона кандалов, постоянно висящего в воздухе.
Я тоже опять принимаюсь со звоном  волочить свои кандалы по полу камеры. На душе тоскливо. Да, выручил я Вику… Больше всего мне понравился её совет не скучать.  Очень актуально. Она-то сама, наверное, сейчас уже на улице, дышит свежим, морозным воздухом, щурится на яркое зимнее солнце, шагая по снегу своими точёными ножками в чёрных кожаных ботфортах. В то же время где-то в глубине сознания начинает шевелиться мысль: а ведь я сам об этом мечтал с детства, ведь это именно то, чего я хотел. Возникает смутное желание забыть то, что было раньше и просто плыть по течению. Я присаживаюсь на пол в углу. Начинает сказываться бессонная ночь и напряжение. Глаза слипаются. Глубокий капюшон на голове против воли создаёт какое-то чувство уюта…

ДЕНЬ ВТОРОЙ

Как и в первую ночь, у меня было впечатление, что звонок  «Подъём» прозвучал сразу же, стоило мне заснуть. Оторвать голову от пола оказалось настолько тяжело, что несмотря на то, что после вчерашней  экзекуции  у меня не было никакого желания нарываться на неприятности,  я сумел подняться на ноги только после второго звонка. Скованными за спиной руками убрал коврик в сторону и встал лицом к дальней стене. Прозвенел третий звонок. В коридоре послышалось неторопливое цоканье  ботфортов кого-то из надсмотрщиц. Не доходя до моей камеры, послышался лязг открываемой двери, а затем удары плети и женский голос, похожий на голос ГОСПОЖИ ЕЛЕНЫ БОРИСОВНЫ. Затем дверь опять лязгнула, закрываясь, и неторопливое цоканье стало приближаться. Я с волнением прислушивался к каждому шагу. У меня за спиной цоканье каблучков затихло. Моё сердце стучало как сумашедшее.
— Ну что, Андрон144 – раздался голос ГОСПОЖИ ЕЛЕНЫ БОРИСОВНЫ – как спалось? 
— Хорошо, ГОСПОЖА ЕЛЕНА БОРИСОВНА – ответил я, решив, что лучше соврать.
— Тебе, наверное, вообще здесь нравится?
Теперь уже не оставалось ничего другого, как врать дальше:
 – Да, ГОСПОЖА ЕЛЕНА БОРИСОВНА.
— Ну, тогда расслабься и получай удовольствие, только не забывай о вчерашнем уроке, раб. На первый раз тебя ещё пожалели.
— Да, ГОСПОЖА ЕЛЕНА БОРИСОВНА – повторил я ещё раз.
Ботфорты зацокали дальше. Где-то опять лязгнула дверь, раздались удары плетью и голос ГОСПОЖИ ЕЛЕНЫ БОРИСОВНЫ. Возможно, это она воспитывала новенького, которого привели вчера вечером, когда я был прикован к решётке. Несмотря на это, я чувствовал себя спокойнее, хотя у самого ещё болело всё тело после вчерашних плёток. Цокающие шаги вернулись и удалились обратно. Вскоре прозвучал короткий звонок. Я с нетерпением ждал его, чтобы воспользоваться туалетом. Стоя у решётки, уперевшись в неё головой в суконном капюшоне и поставив на прут ногу в кандальном браслете с двойной цепью, я пытался скоротать медленно тянувшееся время. Наконец, в коридоре послышалось оживление – это началась раздача завтрака. К решётке моей камеры, цокая ботфортами, подошла девушка лет 20-25, примерно моего роста, брюнетка с локонами ниже плеч, с довольно приятными чертами лица. На ней был надет кожаный, приталенный под пояс, плащ шоколадного цвета пониже колен, с капюшоном. Капюшон был откинут и тёмные локоны струились поверх него. С пояса свисали уже знакомые мне плётка и электрошокер. Чёрные лаковые ботфорты скрывались под полами плаща. На руках были чёрные лаковые перчатки, уходившие в слегка расклёшенные  рукава. Плащ эффектно обтягивал блестящей кожей соблазнительные груди и попку. Вид её фигурки вызывал волнение. На её бейджике было написано ГОСПОЖА ВИКТОРИЯ ВЛАДИМИРОВНА. Это имя напомнило мне о Вике. Интересно, где она сейчас и что делает, пока я гремлю кандалами в этой каморке. Узник с тележкой, звеня цепями, забрал моё туалетное ведро и поставил взамен другое. Второй узник  поставил на пол камеры пластиковую тарелку и стакан. Всё как вчера. Девушка в чёрной коже молча наблюдала за этим. Я уже начинал привыкать к этому ритуалу. Я решил проявить инициативу, не дожидаясь команды, звеня кандалами, подошёл к решётке и повернулся, подставив руки. Спустя секунду я почувствовал прикосновение женских ручек в лаковой коже. Браслеты на моих руках расцепились друг от друга. Я нагнулся и стал проводить цепь ручных кандалов  под ногами. Пока я делал это, то услышал, как девушка, цокая лаковыми ботфортами, перешла к соседней камере и узники с тележками последовали за ней. Когда я повернулся к решётке, то уже не увидел красавицы-брюнетки в шоколадном плаще и лаковых ботфортах. Мои руки так и остались свободными, если не считать, что на запястьях висели кандальные браслеты, скованные 50 см цепью. Но если учитывать, что я больше суток провёл со скованными, в основном за спиной, руками, то сейчас я действительно чувствовал себя почти свободно. Вот, что значит – ко всему привыкаешь. Я не стал терять время и приступил к завтраку. Меню здесь, видимо, разнообразием не отличалось. Такой же сухой корм. Такой же эрзац-кофе. Я быстро справился с ними и теперь стоял, взявшись руками за решётку. Мимо моей камеры, звеня кандалами, прошли два узника. Один катил перед собой пустую тележку, второй был без тележки, с руками скованными за спиной.  За ними, неторопливо цокая лаковыми ботфортами, прошла ГОСПОЖА ВИКТОРИЯ ВЛАДИМИРОВНА. Плащ шоколадного цвета из блестящей кожи, стянутый на талии широким лаковым поясом выгодно подчёркивал её соблазнительные  формы. Капюшон был теперь накинут на голову и своими блестящими шоколадными складками придавал её головке невыразимое очарование. Чёрные локоны двумя потоками стекали из-под капюшона на грудь. Кисти рук были затянуты в чёрную лаковую кожу. Чёрные лаковые ботфорты размеренно цокали высокими каблучками. Зрелище было совершенно завораживающее. Я стоял у решётки и буквально пожирал её глазами. Во мне поднималось волнение. Мой член напрягся. ГОСПОЖА ВИКТОРИЯ ВЛАДИМИРОВНА прошла мимо моей камеры, глядя строго вперёд, в спины идущих перед ней узников. Несколько долгих секунд я мог наблюдать её фигуру сзади. Блестящая шоколадная кожа капюшона, соблазнительная попка, подчеркнутая поясом на талии и ниспадающими кожаными полами плаща, заставили меня буквально трепетать от волнения . Наверное, такие же чувства испытывали и другие узники, возможно, так  же как и я, наблюдающие за этим  невероятно возбуждающим зрелищем. Ощущение недоступности этой красоты усиливало эффект. Хотелось буквально выломать своими закованными в кандалы руками прутья решётки, чтобы  хотя бы продлить  эти чудесные мгновения. Вполне возможно, что роковая брюнетка сознавала это и специально старалась произвести такое впечатление. Я по-прежнему стоял, вцепившись руками в решётку своей камеры, охваченный возбуждением. Помня вчерашний урок, я понимал, что мне так и придётся мучиться. Интересно, как  вчера надсмотрщицы узнали о моих грехах? Наверное, здесь всё-таки есть видеокамеры. Чтобы отвлечь себя от этих мыслей и справиться с возбуждением, я принялся звенеть кандалами взад-вперёд по узкой камере, волоча ошейником цепь по пруту на стене.
Спустя какое-то время в коридоре послышалось размеренное неторопливое поцокивание двух пар каблучков. Постепенно они приближались ко мне. Стены камеры выступали за решётку примерно на полметра и ограничивали обзор. Поэтому, я смог увидеть обладательниц каблучков, только когда они проходили мимо меня. Это была всё та же ГОСПОЖА ВИКТОРИЯ ВЛАДИМИРОВНА  в своём шоколадно-коричневом плаще, чёрных лаковых ботфортах и перчатках. Капюшон блестящими кожаными складками всё так же облегал её головку. Рядом с ней, ближе ко мне, цокала невысокими, почти плоскими, каблучками чёрных ботфорт из мягкой кожи, облегающих её стройные ножки повыше колена, вторая девушка. Она была, наверное лет 20 или чуть старше, на полголовы пониже ГОСПОЖИ ВИКТОРИИ ВЛАДИМИРОВНЫ. На ней была чёрная кожаная приталенная куртка до середины попки, плотно облегающая её соблазнительную фигурку –«песочные часы» с хорошо заметной талией и крутыми бёдрами, обтянутыми чёрными брючками из плотной материи. Плётка и электрошокер, пристёгнутые к чёрному лаковому поясу, на её крутых бёдрах свисали в воздухе. На голове у неё был наброшен капюшон, из-под чёрной блестящей кожи которого стекали на грудь русо-каштановые локоны. Аппетитные бугорки грудей натягивали чёрную кожу куртки.  Несколько секунд, пока обе девушки неспешно цокая своим ботфортами, двигались мимо моей камеры, я не мог оторвать от них глаз, мучаясь от возбуждения, и так и остался стоять у решётки, когда они скрылись из глаз за выступом стены, наслаждаясь звуком их каблучков. Цоканье затихло в конце коридора. Послышалась какая-то возня: команды, произносимые женскими голосами, звон кандалов, потом лязг открываемых решёток. Всё это постепенно приближалось ко мне. Перед  решёткой моей камеры возникла девушка в чёрной кожаной приталенной куртке в капюшоне. Окинув меня взглядом, она скомандовала:
 – Надевай башмаки,- так как я, ещё  с подъёма, был босой.
Так как мои руки в кандалах не были скованы вместе, я достаточно быстро выполнил её команду, натянув на ноги чулки и башмаки. Она, бесстрастным сочным голосом, спокойно глядя на меня, приказала:
 – Руки за спину, подойди сюда.
Я провёл цепь ручных кандалов под ногами, подошёл к решётке и сообразил, что надо повернуться и подставить руки. При этом я этом я успел рассмотреть лицо девушки: немного округлое, с мягкими очертаниями небольшого носика. Её карие глаза спокойно смотрели на меня. На груди белел бейджик «ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА». Как только я повернулся, её пальчики, обтянутые кожей коснулись моих рук и она сцепила вместе браслеты моих кандалов. Затем я услышал, как она, цокая ботфортами перешла к соседней камере и своим низким сочным голосом отдала те же приказы.  Немного спустя лязгнула дверь соседней камеры с другой стороны, а потом я услышал удаляющиеся цоканье и звон кандалов. Затем цокающие каблучки вернулись и я увидел перед решёткой ГОСПОЖУ ВИКТОРИЮ ВЛАДИМИРОВНУ во всём её великолепии. Она с лязгом открыла дверь и приказала:
 – Выходи.
Я подчинился её спокойному мягкому голосу и волоча ошейником цепь по настенному пруту вышел из камеры, насколько позволяла длина цепи. ГОСПОЖА ВИКТОРИЯ ВЛАДИМИРОВНА открыла защёлку на пруте  и, взяв в руку , обтянутую лаковой кожей, кольцо моей цепи, повела меня по коридору. Я, звеня цепями кандалов, короткими шажками волочил ноги, не отводя взгляда от её фигуры, затянутой в тёмно-шоколадную кожу. Складки её капюшона, полы плаща, волнующиеся при каждом шаге её чёрных лаковых ботфортов, цокающих каблучками по бетонному полу, завораживали меня. Она подвела меня к колонне узников, стоявших в конце коридора. Продела мою цепь в кольцо, сделав таким образом петлю, и накинула её на шею последнему узнику поверх капюшона, затянула её. Затем повернулась на каблуках и цокая ботфортами отправилась назад. Я стоял на расстоянии не более метра от спины переднего узника. Его руки, так же как и у меня, были скованы за спиной. Вскоре я услышал возвращающееся цоканье и звон кандалов. У меня за спиной всё стихло и после короткой паузы я почувствовал, как на мою голову поверх капюшона накидывают петлю и затягивают на шее. Снова послышалось удаляющееся цоканье каблучков, затем , спустя некоторое время, приближающееся цоканье со звоном кандалов. Так повторилось несколько раз, наверное, не менее десятка или более. Затем ГОСПОЖА ВИКТОРИЯ ВЛАДИМИРОВНА процокала ботфортами мимо меня. Капюшон сильно ограничивал обзор и я, повернув голову, только краем глаза смог увидеть её спину в шоколадном плаще с накинутым капюшоном. Спустя немного времени узник передо мной ,звеня цепями, задвигал ногами, цепь между нами натянулась, дёрнув меня за ошейник, и мне тоже пришлось начать волочить ноги, звеня кандалами. При этом я почувствовал короткий рывок за шею сзади от накинутой петли. Я уже привычно волочил свои ноги в кандалах частыми короткими шажками, звеня двойной цепью. Так браслеты меньше давили на щиколотки. Вся колонна узников пришла в движение. В воздухе повис сплошной перезвон цепей. Спереди потянуло свежим холодным воздухом. Настала моя очередь пройти сквозь дверь в конце коридора. Мы вышли в зарешёченную галерею внутри квадратного бетонного колодца, наподобие дворика, по периметру которого располагались наши камеры. Сама галерея была закрыта сверху потолком, но посредине колодец был только прикрыт прозрачной пластиковой крышей, оставлявшей, видимо, проход  для воздуха.  Галерея была шириной не более метра. Углы колодца она срезала наискосок. В углах были выполнены площадки со входами. Когда вся колонна узников вошла в галерею ГОСПОЖА ВИКТОРИЯ ВЛАДИМИРОВНА захлопнула решётчатую дверь и мы все, звеня кандалами, принялись кружить внутри бетонного колодца. Я видел перед собой фигуру переднего узника в серой суконной куртке с накинутым капюшоном, с руками в кандалах, скованными  за спиной. Нас с ним разделяло расстояние менее метра. Я старался не отставать, чтобы  цепь, соединяющая нас , не дёргала меня за ошейник. Капюшон, сползающий на лоб , ограничивал обзор как шоры. Шею тугой  петлёй давила цепь. Пару раз она натягивалась, неожиданно  дёргая меня. Приходилось всё время быть сосредоточенным на соблюдении дистанции. Процесс ходьбы превратился в какое-то механическое перебирание ногами в кандалах. Иногда было трудно понять движемся мы или просто переступаем на месте. Воздух был весьма прохладный. Сколько было узников в колонне я понять не мог. Мы всё шли и шли вперёд, звеня цепями. Начинало уже напоминать о себе чувство голода. Ныли щиколотки. Тяжелее становилось отрывать ноги от пола. Но мы всё шли и шли, как заводные. Не знаю, сколько это продолжалось времени. Наконец, колонна впереди начала заворачивать в открытую дверь и стала останавливаться. Мне пришлось остановиться в галерее. Свежий воздух опьянял после долгого нахождения в замкнутом пространстве. Я кашлем прочистил лёгкие. Солнечного света, как такового, не было, но всё-таки это было не сравнить с тусклым освещением  в камере. Колонна понемногу продвигалась, периодически останавливаясь. При этом иногда моей шее приходилось выдерживать рывки, то спереди за ошейник, то сзади за петлю. Вскоре я вошел в тюремный коридор и постепенно продвигался к своей камере. Впереди ГОСПОЖИ ВИКТОРИЯ ВЛАДИМИРОВНА и ТАТЬЯНА ИВАНОВНА отцепляли по очереди узников от колонны и запирали их в камерах. Подошла моя очередь. Сначала ГОСПОЖА ВИКТОРИЯ ВЛАДИМИРОВНА сняла петлю с шеи узника, стоящего передо мной, при этом расклёшенные рукава её кожаного плаща слегка закатались и показали руки в длинных чёрных лаковых перчатках. ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА, держа его за цепь ошейника, отвела его в камеру, защелкнула кольцо цепи на пруте и с лязгом захлопнув дверь, заперла её. Затем она повернулась и цокая ботфортами пошла ко мне. Чёрная кожаная куртка идеально, без единой морщинки, облегала её стройную фигуру. Тугие бугорки грудей были обтянуты блестящей кожей. Чёрная кожа капюшона обрамляла её милое личико. После прогулки на свежем воздухе вид такой красоты начал возбуждать меня. Она зашла ко мне за спину и я почувствовал, как на моей шее ослабляеся петля, а затем ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА своим ручками снимает её с моей головы. Перед глазами возникли её пальчики, затянутые в чёрную кожу, которые даже слегка коснулись моего лица, когда она снимала цепь. Это ещё больше взволновало меня. Как только цепь соскользнула с моей головы, ГОСПОЖА ВИКТОРИЯ ВЛАДИМИРОВНА, которая стояла передо мной, держа меня за кольцо цепи, идущей к моему ошейнику, повернулась и, натянув цепь, повела меня в камеру, дверь которой так и оставалась открытой. В дополнение к возможности полюбоваться ГОСПОЖОЙ ТАТЬЯНОЙ ИВАНОВНОЙ, я получил возможность насладиться видом великолепной ГОСПОЖИ ВИКТОРИИ ВЛАДИМИРОВНЫ, просто потрясающе выглядевшей в своём тёмно-шоколадном кожаном плаще с накинутым на голову капюшоне, чёрных лаковых ботфортах и перчатках. Она зацепила кольцо цепи за прут снаружи камеры и распахнула передо мной решётчатую дверь. Последний раз бросив взгляд на открывающееся передо мной великолепие, я , волоча кандалы, зашёл в камеру. Решётка за мной с лязгом захлопнулась, закрылся замок. Колонна узников у меня за спиной со звоном цепей продвинулась дальше. Рядом лязгнула закрывающаяся дверь. И так далее, пока всё не стихло. Где-то в глубине сознания у меня шевельнулась мысль, что, может быть, ради одной только возможности находится рядом с такими великолепными женщинами, стоило здесь оказаться. Невозможность самостоятельно контролировать своё сексуальное удовлетворение мучала, но приходилось смиряться и надеяться на доброту своих тюремщиц. Впрочем от этих мыслей отвлекало уже  достаточно сильное чувство голода. После прогулки захотелось в туалет. Опять пришлось всё делать скованными за спиной руками. От ошейника и браслетов кандалов ныли шея, запястья и щиколотки. Захотелось присесть. Пришлось устраиваться на полу в углу камеры. Изловчился и сбросил башмаки, оставшись в чулках. Всё-таки прогулка и свежий воздух взбодрили меня, а то я чувствовал себя очень угнетённо. Ещё бы выспаться…Медленно тянулось время. В коридоре послышался шум. Надеюсь , это началась раздача обеда. Так оно и оказалось. К моей камере, цокая ботфортами, подошла ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Её стройная фигурка, обтянутая чёрной кожей прямо-таки радовала глаз. На этот раз её капюшон был откинут, слегка подкрашенные русо-каштановые локоны были отброшены назад. Руками, затянутыми в чёрные кожаные перчатки, она взялась за решётку . Узник с тележкой, которого она сопровождала, звеня кандалами, поставил на пол моей камеры кастрюльку и новую пластиковую бутылку с водой, хотя в старой у меня ещё оставлась вода. Тут я сообразил, что мне надо освободить руки из-за спины. Я вскочил на ноги, звеня цепями подошёл к решётке и повернулся спиной, подставляя руки. ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА молча коснулась моих рук затянутыми в кожу пальцами и освободила браслеты. Как и утром. Пока я переводил цепь ручных кандалов под ногами, она уже зацокала каблучками к следующей камере и я остался с руками, только ограниченными цепью. Сегодня был просто какой-то праздник. ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА  — просто добрейшее существо. Как мало мне стало нужно для счастья всего за неполных два дня в тюрьме. Впрочем, у меня уже иногда возникало такое ощущение, что я здесь уже давно, и начинал терять чувство времени. Вместо этого иногда возникали приступы какой-то смутной тоски.
Я принялся за свой обед. В кастрюльке, как и вчера оказалось какое-то подобие баланды, только на этот раз, по-моему, – рыбной. Я быстро справился с ней. В животе возникло приятное ощущение сытости. Глаза стали слипаться. Я понял , что если не буду с этим бороться, то могу нарваться на неприятности. На доброту моих тюремщиц в этом случае слишком надеяться не стоило. В этом я убедился вчера с ГОСПОЖОЙ МАРЬЕЙ ПЕТРОВНОЙ. Чтобы не заснуть я поднялся на ноги. Немного походил по камере, волоча цепи на ногах. После прогулки ходить уже не слишком хотелось. Ныли ноги от браслетов кандалов. Опять послышалось цоканье каблучков и с другой стороны опять подошла ГОСПОЖА ТАЬЯНА ИВАНОВНА и узник с тележкой. Пока она открывала дверь, я опять получил возможность полюбоваться её затянутой в чёрную кожу фигурой. Узник забрал пустую кастрюльку, пластиковую посуду, оставшуюся от завтрака и полупустую бутылку воды. ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА захлопнула и заперла решётку двери, затем внимательно посмотрела на меня, скомандовала:
 – Подойди.
Её голос прозвучал спокойно, но твёрдо. Я, волоча кандалы, подошёл к решётке, немного опустив глаза и глядя ей на грудь, отчего мною овладело лёгкое волнение. ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА скомандовала:
 – Руки.
Я подал ей свои руки в кандалах. Она соединила вместе браслеты и своим сочным голосом сказала, глядя на меня:
 – Ты вчера отличился, всё помнишь?
—  Да, ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА – ответил я, на пару секунд подняв глаза на её лицо и снова опустив их.
Её карие глаза смотрели на меня спокойно.
— Не забывай – добавила она, повернулась и цокая каблучками пошла к следующей камере.
Я остался стоять по другую сторону решётки со скованными вместе руками, правда спереди. Всё-таки в её словах была какая-то забота обо мне. Если бы она хотела получить удовольствие от моего наказания, могла бы этого и не говорить. Но вообще-то терпеть было тоже не так просто. Я принялся мерять шагами взад-вперёд свою камеры, просто ради того, чтобы выкинуть из головы эти мысли. Звон кандалов и движение туда-сюда подчиняли своему ритму, превращая меня в какой-то автомат. Я заметил, что на противоположной стороне галереи началась процедура, предшествовавшая прогулке. Фигуры ГОСПОЖИ ВИКТОРИИ ВЛАДИМИРОВНЫ в шоколадном плаще и чёрных лаковых ботфортах и ГОСПОЖИ ТАТЬЯНЫ ИВАНОВНЫ в чёрной приталенной куртке и ботфортах на низком каблучке двигались вдоль камер, выводя из них узников, звенящих кандалами и составляя из них колонну. Впрочем, обзор мне ограничивали стены камеры, выступающие из-за решётки в коридор, так что я мог видеть только середину противоположной стороны галереи. ГОСПОЖА ВИКТОРИЯ ВЛАДИМИРОВНА и ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА были в накинутых на голову капюшонах, которые, облегая их головки блестящей кожей, придавали им ещё большее очарование. Цепочка скованных за шеи узников пришла в движениеи скрылась из глаз. Вскоре потянуло свежим холодным воздухом. Я жадно пытался глотать его своим лёгкими.
Ужасно медленно тянулось время. Мне приходилось чередовать только два занятия: стоять, вцепившись руками в решётку и уперевшись в неё головой, или звеня кандалами метаться по тесной камере. Вот и весь выбор. Главное было отключить голову и ни о чём не думать, иначе непреодолимо накатывало чувство тоски. О том, чтобы снять напряжение самоудовлетворением, тоже было лучше не думать. Интересно, откуда всё-таки узнали об этом? Всё-таки не думать совсем не получается. Вспоминаю, как ГОСПОЖА МАРИЯ ПЕТРОВНА принесла мне в камеру одеяла. Если бы она не сделала это, я бы весь извёлся и вообще бы не смог заснуть. Не представляю, каков бы я был после такой ночи, если даже сейчас у меня постоянно слипаются глаза. Вспомнил Вику, с её  обещанием «зайти, может быть, как-нибудь ещё». Мда…Да, пожалуй, уж чего-чего, а девушек в коже я здесь, похоже, насмотрюсь. Пока все эти обрывки мыслей всплывают у меня в голове, я как заводной, звеня кандалами, волоча ошейником цепь, держа руки у пояса, чтобы меньше давили браслеты, продолжаю мерять шагами свою камеру. Это у меня уже действительно доходит до автоматизма. Ноги самостоятельно двигаются, отдельно от сознания. На противоположной стороне ГОСПОЖИ ВИКТОРИЯ ВЛАДИМИРОВНА И ТАТЬЯНА ИВАНОВНА начинают развод узников по камерам после прогулки. Я снова вижу их фигуры в блестящей коже: шоколадный плащ ниже колена и чёрная куртка до середины попки.На их головках по-прежнему накинуты капюшоны. До меня доходит порция свежего воздуха. Звенят кандалы, лязгают решётки дверей камер. Я стою у решётки наблюдая за всем этим. Вот женские фигурки в кожаной одежде скрываются из поля моего зрения, постепенно рассасывается по камерам колонна узников. Я уже изнываю от необходимости находится в этом каменном мешке и носить на себе всё это железо. Время тянется просто мучительно. Не могу уже стоять на ногах и забиваюсь в угол. Чтобы не заснуть сбрасываю с головы капюшон и остаюсь в арестантской шапке. С непривычки обритой голове кажется прохладно. Это немного взбадривает. Без капюшона появляется какое-то чувство незащищённости и уязвимости. Время всё тянется и тянется. Опять поднимаюсь на ноги и принимаюсь слоняться по камере, звеня всеми своими цепями, пытаясь скоротать время и выплеснуть энергию. Устав от однообразного, отупляющего движения, подхожу к решётке и встаю, взявшись за неё скованными руками. Наконец, в коридоре, по-моему, начинается раздача ужина. Так и есть. Лязганье дверей и цоканье каблучков приближаются и перед решёткой моей камеры появляется фигура ГОСПОЖИ ТАТЬЯНЫ ИВАНОВНЫ в знакомой чёрной куртке и ботфортах. Дверь с лязгом открывается. Узник берёт с тележки пластиковые тарелку и стакан, позвякивая кандалами ставит их на пол в камеру и выходит. ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА закрывает и запирает дверь. На секунду она задерживается и спрашивает меня:
 – Зубную щётку и пасту получал?
 Я поднимаясь с пола, отвечаю:
 — Нет, ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА.
Она достаёт из кармана небольшой футляр и протягивает мне сквозь решётку. Я звеня всеми своим цепями подхожу и беру этот футляр из её руки в чёрной кожаной перчатке. Эта некоторая случайная близость поднимает во мне волнение.
— Носи при себе  — то ли советует, то ли приказывает она своим сочным, мягким голосом, поворачивается и идёт к следующей камере.
Я открываю пластиковый футляр и вижу там тюбик зубной пасты и зубную щётку. Вспоминаю, что уже два вечера не чистил зубы. Вряд ли для меня здесь найдутся хорошие стоматологи. Носить при себе, а как. Я вспоминаю, что у меня на куртке, по-моему есть небольшой кармашек. Нахожу его. Футляр как раз помещается туда. Видимо, кармашек для того и сделан. Пора приниматься за ужин. Чувство голода назойливо напоминает о себе. Опять батон хлеба и кружка эрзац-кофе, но на пустой живот не до капризов. Другого ничего не будет. Быстро поглощаю всё это. Опять начинает медленно тянуться время. Чтобы не заснуть приходится снова маяться от решётки до стены. Взад-вперёд. Звенят цепи. Кончится ли это когда-нибудь? Сколько меня ещё будут конопатить в этой каморке? Приходит в голову мысль: а будет ли ещё лучше потом? Ведь я не знаю, что меня ждёт. В общем, от таких мыслей берёт тоска. Пожалуй, больше, чем кандалы, даёт о себе знать ошейник. Он ни на секунду не даёт забыть о себе. Если к кандалам я уже даже начинаю привыкать, то ошейник своей назойливой тяжестью всё время напоминает мне о несвободе, может быть даже больше, чем эти стены и решётка. При ходьбе все время приходится шеей волочить по пруту свисающую с ошейника цепь. От этого он кажется ещё тяжелее. В коридоре мимо моей камеры, цокая лаковыми ботфортами, глядя перед собой, проходит ГОСПОЖА ВИКТОРИЯ ВЛАДИМИРОВНА. При каждом шаге полы её плаща шевелятся, на секунду позволяя полностью увидеть один из её ботфортов. Кисти рук в чёрных лаковых перчатках и немного расклёшенные рукава её плаща, слегка плавно двигаются в такт шагам. Капюшон отброшен назад и чёрные локоны лежали поверх капюшона. Её шаги затихли, послышался лязг открываемой двери камеры, команда женским голосом, звон кандалов. Затем цоканье ботфортов и звон цепей стал приближаться. Мимо моей камеры в обратную сторону, так же цокая лаковыми ботфортами, опять прошла ГОСПОЖА ВИКТОРИЯ ВЛАДИМИРОВНА, держа в руке, обтянутой чёрной лаковой перчаткой цепь от ошейника узника, который со скованными за спиной руками, семенил за ней с перезвоном кандальных цепей. Не успели ещё затихнуть их шаги, как в другом конце коридора началось движение. Это ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА вела узника, собирающего туалетные вёдра. За дверью моей камеры появилась женская фигура в чёрной коже. Узник в кандалах забрал моё ведро и поставил его на тележку. ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА повернулась и зацокала каблучками ботфортов к следующей камере. Узник с тележкой тоже покатил её дальше. Немного спустя в обратную сторону, неторопливо цокая каблучками, прошла ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА, слегка зевая, и прикрывая ротик рукой в перчатке. Наверное, ей так же хотелось спать, как и мне. Я снова получил возможность полюбоваться точёной фигурой ГОСПОЖИ ТАТЬЯНЫ ИВАНОВНЫ. Чёрная кожа соблазнительно обтягивала её аппетитные  грудки и попку, но я старался сдерживать свои эмоции, понимая, что мне вряд ли удастся реализовать их. Проходя мимо моей камеры, ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА бросила на меня на ходу, сквозь решётку, бесстрастный взгляд и пошла дальше, наверное, осматривая так весь ряд камер с узниками. Для неё я был всего лишь одним из них – сидящим на цепи за решёткой, серым безмолвным существом. Никакого личного интереса я у неё не вызывал. Опять нудно и тоскливо тянулось время, ещё один день в тюрьме медленно двигался к концу. Вроде обошлось без приключений. Пока. Мои рёбра ещё помнили вчерашнее… Снова началось лязганье дверей и цоканье каблучков. Пошла, наконец-то раздача одеял. Опять ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА открывает дверь моей камеры. Наверное, последний раз сегодня я вижу её тугие груди, обтянутые чёрной кожей и попку, стройные ножки в ботфортах. Может быть я буду вспоминать их сегодня ночью, хотя снов я здесь ещё не видел. Теперь остаётся только ждать звонка на отбой. Я решаю почистить зубы. Достаю футляр, выдавливаю пасту на щётку и скованными вместе руками, болтая цепью, начинаю чистить зубы. Полоскать рот и щётку приходится из моей бутылочки с сифоном над туалетным ведром. Делать это скованными руками неудобно, но приходится. Напоследок , перед сном, надо сходить в туалет. Только я успеваю закончить, слышится цоканье каблучков и перед решёткой возникает фигура  ГОСПОЖИ ТАТЬЯНЫ ИВАНОВНЫ.
— Руки за спину – мрачновато-ленивым голосом приказывает она.
Видимо, её тоже за день утомила тюремная обстановка. Я провожу цепь ручных кандалов под ногами, подхожу к решётке, поворачиваюсь и завожу руки за спину. Её пальцы в кожаных перчатках касаются моих запястий и запирают браслеты вместе. ГОСПОЖА ТАТЬЯНА  ИВАНОВНА цокает своими лаковыми ботфортами дальше по коридору, останавливаясь перед камерами и подавая узникам команды. Вскоре после этого раздаются три коротких звонка. Я как раз успел расстелить свой коврик и ложусь на него. Капюшон я успел надеть ещё до того, как мне сковали руки за спиной. День закончился. Наконец-то! На удивление быстро проваливаюсь в сон.

ДНИ СЛЕДУЮЩИЕ. ЭПИЗОД 2.

Я окончательно сбился со счёта, сколько времени я провёл в неволе. Нельзя сказать, что я привык к постоянному нахождению в тесной камере, ношению ошейника, кандалов, арестантской одежды. Чтобы по-настоящему привыкнуть к этому нужны годы. Просто я стал воспринимать всё это как неизбежную реальность. В один из дней, когда надсмотрщицей была ГОСПОЖА АНЖЕЛА ГЕННАДЬЕВНА, спустя какое-то время после завтрака, когда я мерил шагами камеру от стены до решётки, звеня кандалами, со скованными за спиной руками, волоча ошейником цепь, я услышал в коридоре женские голоса и цоканье каблуков. Вскоре за решёткой моей камеры возникли женские фигуры в коже. Одна из них – ГОСПОЖА АНЖЕЛА ГЕННАДЬЕВНА, другая – ЛЕДИ ИРИНА. Позади них напарница ГОСПОЖИ АНЖЕЛЫ ГЕННАДЬЕВНЫ – плотно сложенная женщина лет 35 в чёрном кожаном плаще до колена, чёрных кожаных ботфортах и перчатках. ГОСПОЖА АНЖЕЛА ГЕННАДЬЕВНА одета, как всегда, в короткую чёрную кожаную куртку, длинную расклёшенную юбку из чёрной кожи, бордовые лаковые ботфорты и перчатки. ЛЕДИ ИРИНА тоже была одета в свой привычный длинный кожаный плащ шоколадного цвета. Капюшон в этот раз был накинут на голову, русые локоны из под глянцевой шоколадной кожи ложились на грудь. На руках и ногах были красные лаковые перчатки и ботфорты. ГОСПОЖА АНЖЕЛА ГЕННАДЬЕВНА держала в руках планшет с блокнотом и ручку. ЛЕДИ ИРИНА, стоя перед решёткой, окинула меня взглядом и сказала, обращаясь к ГОСПОЖЕ АНЖЕЛЕ ГЕННАДЬЕВНЕ:
– Тоже на отправку, хватит бездельничать.
ГОСПОЖА АНЖЕЛА ГЕННАДЬЕВНА сделала пометку в блокноте и все трое, цокая ботфортами перешли к соседней камере. О чём они там говорили я уже не слышал, так как в ушах всё ещё стояли слова ЛЕДИ ИРИНЫ. Ну вот и всё — думал я. От ощущения неизбежной неизвестности на душе было тревожно. Моя судьба была решена несколькими словами. Мне оставалось
только смириться и безоговорочно подчиняться. Я постоял около решётки, потом опять принялся мерять шагами камеру, звеня цепями. Медленно тянулось время, особенно мучительно из-за ожидания предстоящей перемены в моей невольничьей судьбе. Я ходил по камере как заводной. Монотонное однообразное движение, звон кандалов, ощущение беспомощности от скованных за спиной рук, заставляли освободить голову от всяких мыслей. В моём положении это было, пожалуй, наилучшим выходом. Я увидел три женских фигуры в коже на противоположной стороне галереи. Они стояли около одной из камер. На этот раз с планшетом в руках за спиной ЛЕДИ ИРИНЫ стояла напарница ГОСПОЖИ АНЖЕЛЫ ГЕННАДЬЕВНЫ. Затем они повернулись и цокая ботфортами направились к соседней камере. Я продолжаю, звеня кандалами, маяться взад-вперёд. Время тянется ещё более мучительно от ожидания и неизвестности. Никак не выходит из головы вчерашний день.

                                                                                                                                                    КАЗНЬ

Была смена ГОСПОЖИ ВИКТОРИИ ВЛАДИМИРОВНЫ и ТАТЬЯНЫ ИВАНОВНЫ. Из всех надсмотрщиц — это, пожалуй, самые лояльные, и я надеялся, что день пройдёт без проблем. Во время раздачи завтрака я ещё раз имел возможность сквозь решётку моей камеры насладиться видом ГОСПОЖИ ВИКТОРИИ ВЛАДИМИРОВНЫ во всём её великолепии: кожаный плащ ниже колена шоколадного цвета с накинутым на голову капюшоном, из под которого спадали на грудь чёрные локоны, чёрные лаковые ботфорты и перчатки. Чёрный лаковый пояс, с которого свисали на полы плаща плётка и электрошокер, подчёркивал радующие глаз выпуклости груди и попки. После завтрака опять настала пора коротать медленно тянущееся время. Тяжесть браслетов на щиколотках, запястьях и шее. Звон цепей между ног. Цепь, волочащаяся за ошейником. Сегодня ГОСПОЖА ВИКТОРИЯ ВЛАДИМИРОВНА сковала мне руки спереди. Но я не жалел об этом. Мы стояли, разделённые прутьями решётки, я – много дней не мывшийся невольник в серой арестантской одежде, закованный в кандалы, посаженный на цепь в крошечной каморке, спавший, не раздеваясь, на её полу, и она — молодая красивая женщина, принявшая перед сном ванну, проведшая ночь в своей уютной постели, в объятьях своего мужчины, отдавшаяся ему и получившая от него радости любви и секса. Глянцевая шоколадная кожа её плаща соблазнительно подчёркивала все формы и изгибы её тела.  Кожаные складки свободного капюшона облегали её головку и обрамляли лицо. Из глубины капюшона вырывались на свободу чёрные локоны. Меня волновал смешанный запах её парфюма и кожаной одежды, лёгкое поскрипывание её чёрных лаковых перчаток, которыми она, протянув их сквозь прутья решётки, сковывала браслеты моих ручных кандалов, слегка касаясь при этом пальцами, обтянутыми чёрной блестящей кожей, кистей моих рук. Я чувствовал нарастающее возбуждение, мой член напрягся. ГОСПОЖА ВИКТОРИЯ ВЛАДИМИРОВНА стояла передо мной по другую сторону решётки, опустив глаза на мои руки и я беспрепятственно любовался её лицом, глянцевыми складками кожи, скрывающими под собой её тело,  прелестную головку, манящие бугорки грудей. Закончив с моими кандалами, ГОСПОЖА ВИКТОРИЯ ВЛАДИМИРОВНА подняла голову, скользнув по мне равнодушным взглядом , повернулась и зацокала каблучками ботфортов к соседней камере. Я остался стоять за решёткой. Пару секунд я мог видеть её со спины и наслаждаться этим зрелищем. Гладкая блестящая кожа плаща, складки капюшона, попка, подчёркнутая широким лаковым поясом, чёрные лаковые ботфорты, цокающие по полу и заставляющие волноваться  и шуршать полы плаща – всё это промелькнуло перед глазами и скрылось за стеной, разделяющей камеры. Я постоял около решётки, а потом принялся мерять шагами камеру, звук звенящих цепей подчинял сознание ритму движения. Взад-вперёд, взад-вперёд. В коридоре послышался шум – цоканье каблуков, лязг открываемых дверей. Перед решёткой моей камеры появляется женская фигура в кожаном плаще с капюшоном на голове и чёрных лаковых ботфортах. Это опять ГОСПОЖА ВИКТОРИЯ ВЛАДИМИРОВНА. Она открывает дверь своим руками в чёрных лаковых перчатках и бесстрастным голосом приказывает:
— Выходи.
Я, звеня цепями и волоча цепь от ошейника, выхожу из камеры, насколько позволяет длина цепи. ГОСПОЖА ВИКТОРИЯ ВЛАДИМИРОВНА, цокая ботфортами, переходит к соседней камере, тоже открывает дверь и приказывает узнику выйти. Затем идёт к следующей камере и так по всему коридору. На противоположной стороне галереи я вижу фигуру ГОСПОЖИ ТАТЬЯНЫ ИВАНОВНЫ в чёрной кожаной приталенной куртке с накинутым на голову капюшоном, чёрных кожаных брючках, обтягивающих её крутые бёдра и чёрных ботфортах чуть выше колена из мягкой кожи на низком широком каблуке. Она также открывает двери всех камер и выводит узников в коридор. В конце концов, по обе стороны галереи перед своими камерами выстраивается две шеренги узников, прикованных цепями за ошейники к настенным прутам. Среди них на противоположной стороне я вижу трёх узников в рыжевато-коричневых арестантских костюмах. Я догадываюсь, что это девушки-рабыни. Судя по шуму, на нижних ярусах происходит тоже самое. Мы все стоим и чего-то ждем. В это время приходит в движение тельфер, расположенный на балке под потолком на уровне нашего яруса. Раньше я на него не обращал внимания. Где-то внизу, судя по доносящимся звукам, что-то происходит . Трос с крюком, разматываясь, опускается вниз, затем на какое-то время замирает и начинает медленно подниматься. Когда трос полностью наматывается, я вижу подвешенного за шею узника в сером арестантском костюме. Его руки скованы за спиной. Суконный капюшон накинут на голову и поверх него наброшена петля из сложенной вдвое верёвки, другим концом закреплённой на крюке. Его ноги в кандалах ещё судорожно дёргаются, слегка позвякивая цепью. Руки тоже изредка сводит конвульсия. В коридоре повисает тишина. Все узники, как заворожённые, смотрят на это жуткое зрелище. На нижних ярусах раздаются команды женскими голосами, звон кандалов, лязганье дверей. Мы некоторое время ещё стоим и смотрим, как узник, подвешенный в петле, постепенно затихает и, наконец, повисает неподвижно. Звучит приказ:
— Все рабы – по камерам.   
Женский голос звучит непривычно громко и я даже не узнаю, кому он принадлежит – ГОСПОЖЕ ВИКТОРИИ ВЛАДИМИРОВНЕ или ТАТЬЯНЫ ИВАНОВНЕ. В коридоре раздаётся одновременный звон многих кандалов. Я тоже поворачиваюсь, и волоча ноги захожу в камеру. Из головы не выходит только что увиденное. Значит, здесь всё не просто всерьёз, а ещё серьёзнее и выхода для меня отсюда нет. Вернее есть – в такой же петле. Тогда, когда этого пожелают мои хозяева. Эти мысли крутятся в мозгу при полном отсутствии каких-либо эмоций. Состояние какого-то то ли оцепенения, то ли шока. В коридоре с лязгом захлопываются двери камер. Перед моими глазами с цоканьем каблучков появляется фигура ГОСПОЖИ ТАТЬЯНЫ ИВАНОВНЫ в чёрной кожаной куртке с наброшенным на голову капюшоне, облегающих чёрных кожаных брючках и ботфортах на низком каблуке. Чёрный лаковый пояс с плёткой и электрошокером подчёркивает её талию, попку и крутые бёдра. Кожаный капюшон обрамляет и слегка скрывает её лицо, из-под него на чёрную кожу куртки ложатся тёмно-русые локоны. Руками в чёрных кожаных перчатках она захлопывает и запирает дверь моей камеры. Перед тем, как повернуться и уйти к следующей камере, она бросает на меня из-под капюшона  быстрый, но внимательный взгляд. Затем я пару секунд имел возможность наблюдать её эффектную фигуру в чёрной коже с обратной стороны. В том состоянии эмоционального ступора, в котором я находился после наблюдения сцены казни, это не вызвало у меня возбуждения в обычном смысле этого слова. Я смотрел на женскую фигуру, с ног до головы обтянутую блестящей чёрной кожей, с таким чувством, будто это она была палачом, казнившим этого узника. Когда ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА бросила на меня взгляд, мне показалось, что она примеривается — не выбрать ли следующей жертвой меня. Глядя ей в спину, я не мог отделаться от этого ощущения. Это было какое-то возбуждение от своей беспомощности. От того, что я полностью находился во власти этой конкретной женщины. Власти не только над моей свободой, но и жизнью. Цоканье ботфортов и лязг решёток затихли в конце коридора. Я подошёл к решётке. Казнённый узник  висел на своем прежнем месте. Где-то на противоположной стороне галереи послышались женский плач и крики:
— Пожалуйста, выпустите меня отсюда, я хочу домой!
В камере напротив повешенного узника, схватившись руками за решётку, билась в истерике девушка-рабыня. Из-за того, что стены камер выступали в сторону коридора, мне почти не было видно её. Я слышал, как цепи её кандалов звенели об решётку. Вскоре послышалось неторопливое цоканье ботфортов. ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА подошла к камере девушки. Её стройная крутобёдрая фигура, обтянутая чёрной кожей, с кожаным капюшоном на голове, замерла на 2-3 секунды. Девушка-рабыня ещё раз издала крик, смешанный с плачем:
— Пожалуйста…Выпустите меня!
ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА молча сняла с пояса электрошокер и протянула руку в сторону девушки. Крик сразу прекратился. Слышно было, как девушка упала на пол и, звеня цепями, забилась в конвульсиях. Постепенно звуки стихли. ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА примерно ещё с минуту постояла около камеры, затем повернулась и так же неторопливо цокая ботфортами пошла обратно. Её лицо было скрыто чёрной глянцевой кожей капюшона. Во мне опять возникло чувство, что девушка в коже – мой потенциальный палач. Дальше день шёл по распорядку – обед, мучительно длинная пауза, заполняемая метанием по камере, ужин, опять пауза, вынос туалета, раздача одеял. Весь день тело казнённого провисело на прежнем месте. ГОСПОЖА ВИКТОРИЯ ВЛАДИМИРОВНА и ГОСПОЖА ТАТЬЯНА ИВАНОВНА, как ни в чём не бывало, ходили по коридору, выполняя все обычные процедуры, подавая команды обычным бесстрастным голосом. Утром, после подъёма, казнённый всё ещё висел под потолком. Только после завтрака тельфер пришёл в движение и тело медленно стало опускаться вниз.

КОНЕЦ КАРАНТИНА

Спустя какое-то время я снова услышал в коридоре цоканье каблуков, лязг решёток, звон кандалов. Мимо моей камеры напарница ГОСПОЖИ АНЖЕЛЫ ГЕННАДЬЕВНЫ – женщина лет 35 с плотной фигурой в чёрном кожаном плаще до колена, ботфортах и перчатках, провела связку из трёх узников, скованных за шею, с руками за спиной. К моей камере подошла ГОСПОЖА АНЖЕЛА ГЕННАДЬЕВНА. Она с лязгом распахнула дверь и приказала мне:
— Выходи.
Моё сердце бешено забилось. Я понял – вот оно, началось. Я, звеня цепями, вышел из камеры. ГОСПОЖА АНЖЕЛА ГЕННАДЬЕВНА в чёрной кожаной куртке, длинной расклёшенной юбке из чёрной кожи, бордовых лаковых ботфортах и чёрном лаковом берете, из под которого струились русые волосы, стояла передо мной и руками в бордовых лаковых перчатках отцепляла мой ошейник от настенного прута. Она потянула меня за цепь ошейника и подвела сзади к этим трём узникам. Затем сделала на конце цепи петлю и набросила её на шею последнего узника поверх капюшона. Рукава её куртки при этом немного закатались и длинные бордовые лаковые перчатки стали видны ещё больше. Её напарница повела всю связку дальше по коридору. Я, звеня кандалами, волочил ноги. Сзади слышалось цоканье ботфортов и скрипящий шорох кожаной юбки ГОСПОЖИ АНЖЕЛЫ ГЕННАДЬЕВНЫ. Мы остановились. Я услышал, как сзади лязгнула дверь камеры, команда «Выходи», поданная женским голосом, зазвенели по полу кандалы. Затем я почувствовал, как руки ГОСПОЖИ АНЖЕЛЫ ГЕННАДЬЕВНЫ, поскрипывая лаковой кожей перчаток, накидывают мне на голову цепную петлю и затягивают её на шее. Мы снова пошли вперёд. При этом приходилось стараться избегать довольно неприятных рывков за шею как спереди, так и сзади. Цокали две пары каблучков, звенели цепи несколько пар кандалов. Я в капюшоне видел перед собой спину другого узника с надписью Андрон167 и его скованные за спиной руки. Мы прошли через дальнюю площадку, остановившись при этом, пока напарница ГОСПОЖИ АНЖЕЛЫ ГЕННАДЬЕВНЫ открывала решётчатую дверь, которая с лязгом захлопнулась у нас за спинами. Мы проходим по другой стороне галереи. Ещё два раза останавливаемся. Лязгают, открываясь и закрываясь двери камер, звенят кандалы. Идём дальше. Подходим к площадке рядом с комнатой надсмотрщиц. Снова открывается и за нашими спинами захлопывается решётчатая дверь. Напарница ГОСПОЖИ АНЖЕЛЫ ГЕННАДЬЕВНЫ вызывает лифт. Он с шумом поднимается и останавливается. Я слышу женский голос, который разговаривает по телефону:
— Каторжники с карантина. Семеро. Встречайте.
С грохотом открываются обе двери. Наша связка заходит в лифт. Получается достаточно тесно. Я стою практически вплотную между тремя узниками и решётчатой стенкой. Двери с лязгом захлопываются. Лифт с шумом и грохотом начинает опускаться. Наконец, останавливается. Двери с лязгом распахиваются и наша вереница со звоном кандалов постепенно выходит. Нас встречают надсмотрщицы. Стоя в связке, с надетым на голову капюшоном, мне трудно рассмотреть их. Мы стоим на месте. Затем наша связка, звеня цепями, трогается с места. Перед нами с лязгом открывается дверь. Я так понимаю – эта та дверь, у которой со мной рассталась ГОСПОЖА АННА ИВАНОВНА.  Мы проходим через неё и она захлопывается сзади. Звеня кандалами, мы идём по коридору. Перед нами с лязгом распахивается ещё одна дверь и мы входим в большой зал. Я пытаюсь осматриваться. Это та комната, где меня стригли, мыли и заковывали. Нас сразу проводят в кузницу. Последнего узника отсоединяют от связки и подводят к наковальне. Ставят на колени. Девушка-кузнец быстрыми точными ударами молотка и зубила разъединяет звенья, соединяющие цепи. Два на ногах и одно – посредине ручных кандалов. Надсмотрщица, натянув цепь ошейника, поднимает раба с колен и приказывает:
 — Раздевайся.
Тот начинает сбрасывать одежду, протаскивая браслеты с цепями в рукава и штанины. Он раздевается  догола. На голом теле бросаются в глаза стальные браслеты и ошейник с цепями. Надсмотрщица командует:
 — Бельё в угол.
Раб поднимает с пола своё бельё и бросает его в сторону. Надсмотрщица  натягивает цепь ошейника и отводит его в сторону. Затем отсоединяет от связки следующего раба. тоже подводит его к наковальне, ставит на колени. В надсмотрщице я узнаю девушку, которая открывала дверь в тот вечер, когда меня привели в тюрьму. На ней короткая кожаная куртка тёмно-шоколадного цвета с откинутым капюшоном, поверх которого вьющимся потоком стекают длинные каштановые волосы, длинная расклёшенная юбка из чёрной кожи, напомнившая мне юбку ГОСПОЖИ АНЖЕЛЫ ГЕННАДЬЕВНЫ, из под которой видны чёрные лаковые сапожки, на руках чёрные кожаные перчатки. На куртке бейджик ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА.  В кузницу заходит ещё одна надзирательница. Её я тоже узнаю – это одна из тех надсмотрщиц, которым меня передавала ГОСПОЖА АННА ИВАНОВНА. Высокая, крепкая, стройная блондинка, с русыми волосами, собранными в хвостик. В короткой чёрной кожаной куртке со стоячим воротником, облегающих чёрных кожаных брюках и высоких ботфортах из лаковой кожи до середины бёдер. Она подошла ко мне сзади и я почувствовал, как её руки в чёрных лаковых перчатках с широкими раструбами поверх рукава, снимают с моей шеи цепную петлю. Её близость взволновала меня. Я услышал лёгкий скрип лаковой кожи её перчаток поверх моего капюшона. Цепь скользнула мимо моего лица. На пару секунд перед моими глазами появились пальчики в чёрной лаковой коже, которые заботливо оттянули цепь. Мой член приятно напрягся, мной овладевало возбуждение. Пока ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА занималась вторым узником – заставила его раздеться, а затем сковала браслеты его ручных кандалов у него за спиной, а цепь от ошейника петлёй накинула на шею первому рабу, она подвела раба, стоявшего в связке за мной к наковальне и девушка-кузнец стала его расковывать. Я смог прочитать надпись на её бейджике – «ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА». потом она отвела его к первым двум, а ко мне подошла ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА. Её вид только усилил моё возбуждение. Милое личико с роскошными длинными каштановыми волосами, спокойный, немного насмешливый взгляд её карих глаз, открытый, но в то же время почти неуловимый. Руками в чёрных кожаных перчатках она снимает цепь моего ошейника с головы впереди стоящего раба и, держа её руками в чёрных кожаныхперчатках, подводит меня к наковальне. Я, уже понимая, что мне надо делать, встаю на колени, руки в кандалах кладу на наковальню, рядом с моими ногами на полу стоит маленькая наковальня. Я млею от волнения, от того, что рядом со мной, держа меня цепью за ошейник, стоит ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА. Слегка повернув голову в капюшоне, я могу видеть её чёрную кожаную расклёшенную юбку. Девушка-кузнец – тоже уже знакомая девка-кровь с молоком, начинает с моих ног. Я чувствую, как она устраивает сначала один ножной браслет на наковальне. Два удара молотком и цепь со звоном падает на пол. Наковальня подвигается ко второй ноге, браслет устраивается на ней. Два удара – звон цепи. Кузнец подходит ко мне спереди, ставит зубило(по-видимому с победитовым лезвием) на соединительное звено. Два удара – и звено лопается. ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА натягивает цепь ошейника и заставляет меня встать. Затем она отводит меня в сторону. а место у наковальни занимает другой узник, которого ведёт ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА, вся затянутая в чёрную кожу. Цепи за моими ножными браслетами со звоном волочатся по полу. Несмотря на браслеты на руках и ногах, я испытываю уже почти забытое ощущение свободы движения. ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА, стоя передо мной, спокойно и уверенно глядя мне в лицо, командует:
— Раздевайся.
Я не в силах оторвать взгляд от её фигуры в короткой кожаной куртке шоколадного цвета, расклёшенной юбке ниже колена из чёрной кожи, чёрных лаковых сапожках, чёрных кожаных перчатках. Вьющиеся каштановые волосы волнами стекают ей за плечи. Плётка и электрошокер на чёрном лаковом поясе напоминают, что это не просто девочка-красотка, а тюремная надсмотрщица.  Руками в браслетах со свисающими короткими цепями я сбрасываю с головы капюшон, расстегиваю и снимаю куртку, протаскивая браслеты с цепями через рукава. Впервые за много дней, моё тело чувствует себя свободным от одежды. Затем я приседаю и снимаю башмаки. Сбрасываю байковые чулки и становлюсь босиком на пол. Я развязываю застёжки штанов и спускаю их, переступаю ногами, вытаскивая из штанин цепи кандалов. Тяжесть браслетов с цепями на щиколотках, хотя уже и привычная, даёт о себе знать. Щиколотки у меня уже немного сбитые. Я остаюсь в одном белье. Заметно, что оно уже сильно несвежее. ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА стоит передо мной, не отводя взгляда. Под этим взглядом мне приходится раздеться догола. Сначала, подняв руки в браслетах, я снимаю арестантскую шапку. Снимаю через голову рубаху. Она соскальзывает по цепи, свисающей от ошейника до самого пола. Спускаю и сбрасываю с ног кальсоны. Я стою совершенно голый, в ошейнике и кандальных браслетах с цепями, с налившимся членом перед одетой с ног до головы в кожу молодой красивой девушкой, равнодушно-насмешливо наблюдающей за мной. Моё тело давно не мыто, но это не вызывает у неё никаких дополнительных эмоций, кроме тех, которые она и так испытывает к стоящему перед ней рабу – ощущение своего превосходства и дистанции между рабом и Хозяйкой. Она скорее просто с интересом, осознавая свою сексуальную привлекательность для молодого мужского организма, и получая удовольствие от своей недоступности для меня, наблюдает за существом, назначение которого – служить ей. ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА, цокая каблучками своих сапожек, обходит меня сзади. При этом её длинная чёрная кожаная юбка волнуется от движения её ног и слегка шуршит. Её руки в кожаных перчатках берут меня за браслеты кандалов, заводят их за спину и сковывают вместе. Возбуждение охватывает меня, член напрягается и встаёт. ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА, цокая сапожками, обходит меня. Её кожаная юбка при этом слегка задевает мои ноги. Я возбуждён до дрожи, мой член стоит как каменный. ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА протягивает руку в чёрной кожаной перчатке, берёт цепь чуть пониже ошейника и пропускает её через ладонь, одновременно делая шаг в сторону. Цепь в её перчатке проскальзывает до конца, на котором она делает петлю. Перед моими глазами её фигурка в коже. Классический женский силуэт – длинная расклёшенная юбка, короткая облегающая куртка. Глянцевую кожу соблазнительно натягивают бугорки грудей и попка. Я изнемогаю от возбуждения. ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА скользит по мне взглядом, как будто не замечая моего состояния. Её лицо сохраняет спокойно-уверенное  выражение с лёгким налётом насмешки, скорее даже просто озорства. Она набрасывает цепь от моего ошейника на голову последнего, уже обнажённого узника. Его руки скованы за спиной, на которой видно жирное клеймо —  Андрон150. ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА поворачивается и цокая сапожками идёт за следующим рабом. ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА уже заканчивает раздевать узника и вскоре я чувствую как её руки в перчатках надевают мне на голову цепную петлю. Лаковая кожа перчаток скользнула по моим щекам, перед глазами мелькнули пальцы в чёрной лаковой коже, затем цепь затянулась на моей шее. Я успел поймать глазами её затянутую в чёрную кожу сочную стройную фигуру. Светло-русый хвостик волос и высокиие лаковые ботфорты притягивали взгляд  и не позволяли расслабиться. Вскоре все рабы из нашей связки(включая меня) были раскованы, раздеты и собраны заново в связку со скованными за спиной руками. ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА окинув нас взглядом (вернее наши стоящие члены) , произнесла сильным сочным голосом:
— Надо их сдоить, потом на каторге им будет не до этого.
ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА  озорно ответила:
— Им везде будет до этого.
Но подошла к переднему узнику и положила руку в чёрной кожаной перчатке ему на плечо. ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА занялась последним. Я стоял в середине связки. ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА закончила с первыми тремя и шурша длинной кожаной юбкой подошла ко мне. Она встала передо мной и, глядя мне в лицо, положила левую руку в чёрной кожаной перчатке мне на плечо. В правую руку она взяла мой стоящий член и стала его массировать. Меня била дрожь от возбуждения. Передо мной была молодая красивая девушка. Меня волновали её длинные пышные волосы, милое личико, бугорки её грудей под чёрной блестящей кожей её куртки, ласковые движения по плечу и груди её ладони, обтянутой гладкой чёрной кожей. Хотелось в ответ прижать её к себе, зарыться руками в её волосы. Я делал инстинктивные движения руками, но проклятые кандалы крепко держали мои запястья. Сзади подошла ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА. Я услышал почти над ухом её голос:
— Ты смотри, как ему тебя пощупать хочется! Что-то ты с ним долго возишься. Что, никак не кончит?
Я почувствовал, как пальцы в лаковых перчатках схватили меня за руки повыше кандальных браслетов.
ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА ответила звонким девичьим голосом:
— Обойдётся… Сейчас кончит, куда денется.
Она открыто, слегка насмешливо смотрела мне в глаза. Её ладони в чёрной гладкой коже продолжали ласкать мои плечи, грудь и член. Наконец, я не выдержал и освободился от спермы. ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА ловко увернулась от струи и всё пролилось на пол.
— Ну вот и всё. – весело сказала она – Наверное, в карантине его баловали, часто доили.
— Ничего, на каторжных работах при деле будет, там с этим строже, — отозвалась ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА.
Пальцы в лаковой коже отпустили мои руки. ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА повернулась и цокая каблучками сапожек пошла, играя складками своей длинной чёрной кожаной юбки. Её пышные вьющиеся каштановые волосы волной спадали до середины спины. он подошла к первому узнику, руками в чёрных кожаных перчатках сняла с его шее цепную петлю от его же ошейника, взялась за её конец и повела всю связку. Мы все, звеня цепями, держа скованные руки за спиной, пошли за ней. ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА, цокая ботфортами, шла сзади. Мы зашли в отсек, где находилась парикмахерская. Там стояла уже знакомая миловидная шатенка в чёрном клеёнчатом переднике. ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА скомандовала:
— Рабы, на колени. Повернуться направо.
Мы все опустились на колени и повернулись. Шатенка-парикмахер подошла к первому рабу, достаточно крепкому молодому парню, намылила пеной ему голову и стала скоблить её станком, затем намылила щёки и побрила его. Закончив с первым, она перешла ко второму, потом третьему и проделала с ним то же самое. Теперь она подходит ко мне. Я чувствую, как рукой в медицинской перчатке она намыливает мне голову пеной, затем по ней начинает скользить станок. После первой стрижки моя голова успела обрасти щетиной и станку находится работа. Затем пена ложится на мои щёки и станок проходится по ним. Я почти упираюсь лицом в чёрный клеёнчатый передник. Женская рука в медицинской перчатке лежит у меня на плече. После недавней разрядки я ощущаю расслабленность и какое-то оцепенение. Закончив со мной, парикмахер переходит к следующему рабу и так до конца цепочки. Пока есть время, я потихоньку осматриваюсь кругом. ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА  присела сбоку на скамью, закинув ногу на ногу под длинной чёрной кожаной юбкой. Её нога в чёрном лаковом ботфорте натягивает кожаный подол её юбки. Руки в чёрных кожаных перчатках ладонь в ладонь сложены у талии. Откинувшись на спинку она наблюдает за нами. ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА, цокая ботфортами, не спеша прогуливается за нашими спинами. Заметив, что я осматриваюсь по сторонам, одёргивает меня:
— 144-й, не вертись.
ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА весело замечает:
— Ему энергию некуда деть.
ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА многозначительно обещает:
— Завтра найдёт, куда деть.
— Много ли от него толку будет?
— Там всем занятие находится.
Стрижка закончилась. ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА приказала:
— Всем встать.
Мы все, звеня цепями поднялись. Шатенка-парикмахер поставила табуретку перед рабом, села на неё и стала брить ему лобок. Очередь дошла до меня. Я стою со скованными за спиной руками. Передо мной сидит миловидная молодая женщина. Опустив глаза, я могу видеть её  спокойное лицо и рыжеватые подкрашенные волосы. Она намыливает мне лобок и выскабливает его станком. Рука в медицинской перчатке держит мой член. Он начинает наливаться, но сказывается недавняя разрядка. Хочется расслабиться и ни о чём не думать. Закончив со мной, она передвигает табурет к следующему рабу. ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА подходит сзади к узникам и разъединяет браслеты ручных кандалов. Я чувствую, как моих запястьев касаются пальцы в кожаных перчатках и отстёгивают браслеты друг от друга. ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА подходит к следующему. ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА, по-прежнему сидя на скамейке своим молодым задорным голосом командует:
— Руки за голову.
Я, вместе со всеми рабами, звеня цепями на кандальных браслетах, закладываю руки на затылок. Шатенка-парикмахер по очереди бреет всем подмышки. ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА командует:
— Повернуться налево.
Она берёт рукой в чёрной лаковой перчатке цепь от ошейника первого раба и ведёт за собой всю связку. Мы, с руками, заложенными за голову, со звоном волоча цепи ножных кандалов идём следом за ней в душевую. ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА защёлкивает цепь от ошейника первого раба на скобе в стене и командует:
— Моемся.
Каждый из нас встаёт под душ и открывает воду. Намыливаю мочалку и трусь ею. Мытьё – это одна из редких радостей в тюремной жизни. Команда:
— Заканчиваем.
Звеня цепями на кандальных браслетах я вытираюсь полотенцем. В душевую заходит ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА и приказывает:
— Руки за голову.
 ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА ведёт всю нашу связку в кузницу. ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА идёт сзади. Мы – семеро рабов, скованные цепями ошейников, с руками, заложенными за голову, со звоном волоча цепи ножных кандалов, совершенно голые, идём под конвоем двух молодых женщин, с ног до головы одетых в чёрную блестящую кожу, цокающих по полу каблучками своих ботфортов, безропотно подчиняясь каждому их слову. Мы входим в кузницу. ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА подводит нас  к стопкам нашей одежды. Поверх суконных курток и штанов лежит свежее бельё. Обе надсмотрщицы снимают с наших шей цепные петли. ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА командует:
— Одеваемся. Одежду не путать.
Я надеваю кальсоны, рубаху, штаны, куртку. Браслеты с цепями со звоном проскальзывают в штанины и рукава. Звеня цепями, я надеваю свежие байковые чулки и башмаки, арестантскую шапочку. ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА по одному подводит рабов к наковальне, где девушка-кузнец заковывает их. Подходит моя очередь. Высокая девушка-блондинка с длинным хвостиком русых волос в чёрной кожаной куртке до пояса, под которой поднимаются бугорки грудей, чёрных кожаных брючках, обтягивающих попку и сильные стройные ноги и высоких ботфортах из чёрной лаковой кожи берёт рукой в чёрной лаковой перчатке цепь около моего ошейника и подводит меня к наковальне. Я встаю на колени и кладу на наковальню руки в браслетах. Девушка-кузнец соединяет цепи звеном, два удара молотком – и мои руки скованы вместе. Затем она подходит ко мне сзади. Два удара молотка у каждого из ножных браслетов и мои ноги скованы двойной цепью. Я снова закован в кандалы. Закончились короткие минуты относительной свободы. ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА рукой в чёрной кожаной перчатке берёт цепь моего ошейника и, натянув её, заставляет меня подняться. Она подводит меня к уже закованным рабам. Передо мной её точёная фигурка в длинной чёрной кожаной юбке и короткой курточке, поверх которой струятся длинные пышные вьющиеся каштановые волосы. Каблучки её сапожек цокают по полу. Звонким, бодрым девичьим голосом она командует:
— Руки за спину.
Я приседаю и провожу цепь ручных кандалов под ногами, потом встаю и поворачиваюсь спиной, держа руки в кандалах сзади. Ручки ГОСПОЖИ ОЛЬГИ МИХАЙЛОВНЫ в кожаных перчатках сковывают браслеты вместе. Затем она снова берёт в руки цепь моего ошейника, делает на его конце петлю и накидывает её на шею последнему в связке рабу. У наковальни уже готов, то есть закован в кандалы, следующий раб. ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА подходит к нему, берёт цепь его ошейника и ведёт к связке. ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА подводит к наковальне следующего. Когда все рабы закованы и связка собрана ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА берёт рукой в чёрной лаковой перчатке цепь от ошейника первого раба, командует:
— Вперёд, — и вся связка рабов, звеня цепями ножных кандалов, трогается с места. Мы выходим из кузницы. ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА, цокая сапожками, быстрыми шагами обгоняет нас. Шатенка-парикмахер говорит, обращаясь к ней:
— Ну что, повели каторжников?
Та отвечает:
— Да, всё, хватит им бездельничать, пусть делом займутся.
Парикмахерша, глядя на нас, весёлым голоском говорит:
— Удачи, мальчики, захотите постричься — заходите ещё.
Все девушки смеются. ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА, ведущая связку отвечает за нас:
— Ну да, ты ведь им модельную сделаешь.
Опять весёлый женский смех. ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА открывает решётчатую дверь. Мы все, звеня кандалами, проходим мимо неё. Я последний раз ловлю глазами её фигурку, обтянутую глянцевой кожей, в длинной расклёшенной юбке с пышными вьющимися волосами. У неё хорошее настроение, она смотрит на нас весело искрящимися глазами. Конечно, это ведь не её в кандалах ведут в тюрьму на каторжные работы. Мы проходим через дверь. ГОСПОЖА ОЛЬГА МИХАЙЛОВНА  с лязгом захлопывает её у нас за спиной. Со звоном цепей мы идём по тюремному коридору и подходим к решётчатой двери ведущей во двор блока камер. Её  распахивает перед нами напарница ГОСПОЖИ НАТАЛЬИ АНДРЕЕВНЫ – девушка-крепышка, одетая в короткую чёрную кожаную куртку, расклёшенную чёрную кожаную юбку до колена, чёрные лаковые перчатки, ботфорты и беретик, с русыми локонами до плеч. Я даже вспомнил, как её зовут – ГОСПОЖА ЛУИЗА ФЁДОРОВНА. Мы проходим дальше, во двор, и останавливаемся по команде. Дверь у нас за спиной с лязгом захлопывается. ГОСПОЖА ЛУИЗА ФЁДОРОВНА, цокая ботфортами, подходит к телефону на стене, набирает номер, несколько секунд ждёт, потом говорит в трубку:
— Передайте ЛЕДИ ИРИНЕ – новые каторжники готовы.
Она вешает трубку и говорит:
— Ждём. Сейчас ЛЕДИ ИРИНА подойдёт.
ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА командует:
— Повернуться направо.  Стоять смирно.
Она сама, цокая своими высокими чёрными лаковыми ботфортами, проходит перед нами – стройная, крепкая, эффектная фигура с длинным хвостиком русых волос, с ног до головы затянутая в чёрную кожу. Затем обе надсмотрщицы, цокая каблучками, уходят в сторону своей комнатки рядом со входом. Мы остаёмся стоять посреди тюремного двора, собранные в связку цепями за шеи, со скованными за спиной руками, в кандалах. Мы на первом этаже двора. У меня перед глазами двойная решётка во всю его длину, образующую переднюю стену камер, вернее клеток и коридор перед ними. В отличие от карантина, камеры разделяют не стены, а решётки. Клетки пустые. Наверное, скоро я стану жильцом одной из них. 
Лязгая, открывается и закрывается входная дверь, слышно приближающееся цоканье нескольких пар каблучков. Перед нами появляются четыре женские фигуры в коже — ГОСПОЖИ НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА, ЛУИЗА ФЁДОРОВНА, ЛЕДИ ИРИНА, одетая в длинный, почти до щиколоток, кожаный плащ тёмно-шоколадного цвета с наброшенным на голову капюшоном, глянцевые складки которого эффектно облегают её голову, чёрные лаковые перчатки и сапожки, и девушка лет 20-25 в белом кожаном плаще повыше колена, облегающем её стройную фигуру, белых лаковых ботфортах на шпильках и перчатках. Из под белой кожи свободного капюшона, накинутого на голову, ложились на её аппетитные грудки золотисто-русые локоны. Капюшон обрамлял её ангельское кукольное личико с милым носиком. С такой девушкой хотелось встретиться в другом месте, при других обстоятельствах и в другом качестве, а не стоя в строю рабов, закованному в ошейник и кандалы, в арестантской одежде. С другой стороны, я понимал, что на свободе у меня не было бы никаких шансов обратить на себя её внимание, тем более добиться её расположения. Я смог бы разве что обернуться ей вслед на улице, а потом, может быть, мастурбировать, вспоминая её образ. Так что, возможно, в каком-то смысле, я имею здесь даже больше. От этой мысли и от созерцания прелестного создания в белой коже и других женщин мною овладевало чувство какого-то умиротворения. Я уже воспринимал всё происходящее и своё положение как само собой разумеющееся, как неизбежное.
ЛЕДИ ИРИНА, неторопливо прохаживаясь перед нами, произносит:
— С завтрашнего дня вы все поступаете на каторжные работы. Это не наказание, а ваше предназначение, ваша служба, которую вы обязаны выполнять там, где вам назначено. Вы не должны думать о том, как сделать её легче или по-быстрее отбыть свой срок. Вы не заключённые, вы – рабы. Ваша служба бессрочна, чем быстрее вы это поймёте – тем легче вам здесь будет. Для вас – это единственный способ облегчить себе жизнь. Те, кто выберет другие способы, будет наказан. Хотя лёгкой жизни у раба, особенно на каторжных работах, не бывает. Вы в этом убедитесь. Вы вообще не должны думать. Раб должен только выполнять то, что ему приказано. Запомните это. Сейчас с вами хочет поговорить инспектор Красного креста.
Стоящая рядом с ЛЕДИ ИРИНОЙ девушка лет заговорила нежным, но уверенным голосом, тщательно выговаривая каждое слово:
— Каждый из вас должен помнить, что раб является собственностью своих хозяев и одной из его обязанностей является эту собственность беречь, чтобы приносить как можно большую пользу своим хозяевам. Вы должны тщательно соблюдать гигиену, о плохом самочувствии сообщать своим надсмотрщицам и инспекторам Красного Креста. Симуляция будет строго наказываться. Красный Крест определяет возможность использования раба на работах, режим заключения, применение пыток, наказаний и казни. Не пытайтесь манипулировать этим. Каждый из вас может быть назначен на любые работы, наказан или казнён решением комиссии из вашего хозяина, представителя тюрьмы и инспектора Красного Креста. Ваше мнение никого не интересует. Ваше дело – только работать и подчиняться.  Про запрет на мастурбацию вы все уже знаете. Сексуальное удовлетворение строго под контролем надзирателей. Нарушители будут строго наказаны. У меня всё, ЛЕДИ ИРИНА.
— Этим шалунам будет чем заняться. Разведите их по клеткам. Утром на работы.
Белоснежка оказалась инспектором Красного Креста – тюремным ангелом. Как-то даже резали слух произнесённые ею слова о казнях и пытках. Интересно, приходилось ли ей самой отправлять на казнь или давать согласие и присутствовать при пытках. Я представил себе, как она глядя мне в глаза своими ручками в белых лаковых перчатках надевает мне петлю на шею. а затем ножкой в лаковом ботфорте выбивает у меня подставку из под ног и наблюдает за моими конвульсиями. Но фантазировать некогда. ГОСПОЖА НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА уже берет рукой в чёрной лаковой перчатке цепь от ошейника первого раба и командует:
— Повернуться налево. Пошли.
Мы начинаем звеня кандалами передвигать ноги. Нас заводят в зарешёченный коридор и начинают разводить по клеткам. ГОСПОЖА ЛУИЗА ФЁДОРОВНА снимает с шеи впереди стоящего раба цепную петлю от моего ошейника, цепляет конец цепи к настенному пруту и приказывает:
— Заходи.
Я, со звоном волоча цепи по полу, захожу в клетку. У меня за спиной с лязгом захлопывается решётчатая дверь. ГОСПОЖА ЛУИЗА ФЁДОРОВНА запирает замок, отстёгивает от связки следующего раба и запирает его в соседней клетке. Скоро все новенькие рабы-каторжники посажены на цепь и заперты в клетках. ГОСПОЖИ НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА и ЛУИЗА ФЁДОРОВНА, цокая ботфортами проходят мимо решётки и скрываются в своей комнатке. ЛЕДИ ИРИНА и Белоснежка-инспектор ушли ещё раньше. Мне остаётся только, волоча цепи ножных кандалов по полу и цепь от ошейника по пруту, маяться по тесной клетке, так же как и рабы в соседних клетках. Мы бродим между решёток как живые заводные куклы. Так проходит остаток  дня с обычными перерывами на обед и ужин. Время тянется ещё мучительнее из-за постоянного ожидания чего-то неизвестного. В карантине глухие стены тесной камеры давали какое-то уединение, по-крайней мере его иллюзию. Здесь клетка такая же тесная, но из-за сплошных решёток я чувствую себя постоянно на виду и у надсмотрщиц и у других узников. Постоянный звон цепей кандалов сливается в назойливую мелодию.
Надмотрщицы быстрым шагом, цокая калучками ботфортов, проходят по коридору. Спустя некоторое время они появляются ведя длинную связку узников. Рабы, звеня цепями, устало волочат ноги, закованные в кандалы. Руки у них скованы за спиной, шеи соединены цепями. ГОСПОЖИ НАТАЛЬЯ АНДРЕЕВНА и ЛУИЗА ФЁДОРОВНА разводят их по камерам. Сразу после этого начинается раздача ужина и одеял. Нам, новеньким, ужин не положен. Закончив с едой, усталые рабы расстилают одеяла на полу клеток, справляют туалет, чистят зубы. Надсмотрщицы,  одетые с ног до головы в чёрную, глянцево блестящую кожу, ещё раз проходят мимо ряда клеток и сковывают узникам руки за спиной. После этого звучит звонок – день закончен, отбой. Постепенно затихает звон цепей и лязг дверных решёток. Я, заранее натянув капюшон на голову, устраиваюсь на полу клетки под одеялом. На новом месте всё по-старому – такой же жёсткий пол, так же тесно, те же стальные бралеты на руках, ногах и шее. Так что привыкать особо не к чему. Я стараюсь ни о чём не думать и побыстрее заснуть, чтобы не терять драгоценные минуты сна и отдыха. Я понемногу теряю чувство времени и, наконец, проваливаюсь в сон. Завтра меня ждут каторжные работы. 

                                                         НА КАТОРЖНЫХ РАБОТАХ                 
  Меня разбудили уже привычные три длинных звонка. Я проснулся, поднялся на ноги, скованными за спиной руками сложил одеяла и привычно встал, как положено узнику, лицом к стене. В коридоре послышался шум. Но вместо обычной процедуры обхода я услышал, как дверь моей камеры с лязгом открывается. Я обернулся, не будучи уверен, можно ли это делать. Раб закованный в кандалы, ставил на пол камеры пластиковую тарелку и стакан. У открытой двери, держа  её рукой в чёрной кожаной перчатке, стояла женщина- надсмотрщица лет 35-40. Чёрный кожаный плащ чуть выше колена обтягивал её плотную, крепкую фигуру. Настоящая тюремная надсмотрщица, а не гламурная барышня. На чёрном лаковом поясе висели плётка и электрошокер. На ногах были чёрные кожаные ботфорты. Капюшон плаща был откинут. Тёмно-русые волосы локонами до плеч. Черты лица правильные, выражающие спокойную уверенность, на плаще бейджик «ГОСПОЖА АННА ИГОРЕВНА». Она с лязгом захлопывает дверь и, бросив на меня взгляд, приказывает:
— Подойди.
Я, звеня кандалами и волоча ошейником цепь по пруту, подхожу к решётке, поворачиваюсь спиной, понимая, что для завтрака мне должны освободить руки. Действительно, ГОСПОЖА АННА ИГОРЕВНА    своими руками в чёрных кожаных перчатках через решётку разъединяет браслеты моих ручных кандалов. Пока я приседаю, чтобы провести цепь под ногами, она произносит:
— Через 20 минут должен быть готов.
Цокая ботфортами она уходит к следующей камере. Я открываю пластиковую тарелку. Вместо целого батона хлеба там лежит половина и влажная салфетка. Я вытираю руки  и принимаюсь за еду. С одной стороны, есть чувство голода, но с другой, спросоня еда не очень идёт. Запивая хлеб эрзац-кофе, я быстро заканчиваю с завтраком. Хочется в туалет. Спускаю штаны и кальсоны, сажусь на ведро. Когда руки не скованы вместе, особенно за спиной, это несложно, несмотря на кандалы, к которым я уже, волей-неволей, привыкаю. Заканчиваю с туалетом, одеваюсь. В коридоре ГОСПОЖА АННА ИГОРЕВНА и узник с пустой тележкой уже прошли обратно. Затем ГОСПОЖА АННА ИГОРЕВНА, цокая ботфортами, опять проходит мимо моей камеры. Я слышу её громкий, властный голос:
— Строиться на работу.
Я стою посреди камеры, охваченный волнением от ощущения неизвестности того, что мне предстоит. В конце коридора я слышу лязг дверей и звон цепей. Наконец, перед решёткой моей клетки останавливается,  вся затянутая в чёрную кожу, фигура  ГОСПОЖИ АННЫ ИГОРЕВНЫ. Она приказывает:
— Руки за спину. Повернись.
Я провожу цепь ручных кандалов под ногами, подхожу к решётке,  поворачиваюсь и завожу руки за спину. Я уже приучен к бесприкословному подчинению. ГОСПОЖА АННА ИГОРЕВНА пальцами в кожаных перчатках соединяет мои браслеты вместе. Затем я слышу лязг открываемой двери и приказ:
— Выходи.
Я поворачиваюсь и выхожу из камеры, насколько позволяет цепь. ГОСПОЖА АННА ИГОРЕВНА отцепляет её от прута и держа рукой в чёрной кожаной перчатке ведёт меня по коридору. У меня перед глазами её плотно сбитая фигура в чёрном кожаном плаще с откинутым капюшоном, поверх которого  немного не достают до плеч русые локоны. Цокая каблуками по полу, мелькают чёрные кожаные ботфорты, напоминающие ботинки с высоким голенищем. Надсмотрщица идёт быстро, натягивая цепь ошейника. Мне приходится часто семенить ногами в кандальных браслетах, чтобы успевать за ней. Цепи со звоном мечутся у меня между ногами. Мне ещё не приходилось ходить так быстро в кандалах. В карантине надсмотрщицы обычно всё-таки делали узнику скидку на кандалы. Чувство тревоги не оставляет меня. Мы подходим к колонне узников, стоящих в коридоре. ГОСПОЖА АННА ИГОРЕВНА быстро делает на конце моей цепи петлю и набрасывает её на шею последнего раба. Затем поворачивается и быстрым шагом идёт обратно. Я слышу лязг открываемой двери, звон цепей и цоканье ботфортов. Руки в чёрных кожаных перчатках поверх капюшона надевают мне на шею цепную петлю и затягивают её. Затем опять удаляющееся цоканье ботфортов, лязг решётки, приближающиеся цоканье и звон цепей, и так ещё несколько раз. Наконец, связка рабов собрана. Мы все стоим со скованными за спиной руками, в ножных кандалах, скованные за шеи, с капюшонами на голове. ГОСПОЖА АННА ИГОРЕВНА, цокая ботфортами, проходит мимо нас. Впереди с лязгом открывается дверь. Наша связка приходит в движение.Не удаётся избежать  неприятных рывков за шею. Я слышу голос ГОСПОЖИ АННЫ ИГОРЕВНЫ:
— Быстрей, быстрей. Чаще шаг!
Я передвигаю ноги быстро, как только могу. Это больше похоже не на ходьбу, а на бег в кандалах. В ушах стоит одновременный звон кандалов многих рабов. Мы проходим через дверь и идём по неширокому коридору с бетонными стенами высотой метра 4, но на высоте метров двух, почти над головой, идёт сплошная решётка с частыми ячейками. Из-за наползающего на лицо капюшона я не могу видеть выше стен. Ширина коридора, наверное, метр или чуть больше, так что серые бетонные стены образуют узкий колодец. Воздух свежий, морозный. Настроение возбуждённо-тревожное. Вот они – эти самые «каторжные работы». Мы проходим ещё через одну дверь. Я слышу, как она с лязгом захлопывается сзади. Наша связка останавливается. Опять рывки за шею. Слышу приказ низким женским голосом:
— Повернуться направо.
Вместе со всеми поворачиваюсь.  Теперь мы стоим шеренгой. Цепь от моего ошейника свисает мне на грудь и левое плечо. Цепь от петли на шее – по спине направо. Я осматриваюсь. Мы стоим на большой площадке, огороженной высоким, метров 6, забором из гофрированного оцинкованного металла. Сверху наклонная крыша из такого же металла. Пространство между крышей и стенами закрыто частой решёткой. Перед строем прохаживается, похлопывая плёткой по своей ладони в чёрной кожаной перчатке, ГОСПОЖА АННА ИГОРЕВНА в чёрном кожаном плаще и чёрных лаковых ботфортах. Капюшон её плаща накинут на голову.
— Объясняю ещё раз для новеньких. Вы все каторжные рабы. Ваше назначение – старательно работать. Отдых во время рабочей смены запрещается. За нарушение – порка и карцер с камерой пыток. Пытать я люблю и умею. Для особо непонятливых – виселица. Так что — меньше мечтать, больше работать. Всё понятно, каторжники?
В ответ слышится нестройное:
— Да, ГОСПОЖА АННА ИГОРЕВНА.
— Отлично.
К связке рабов подходят две женщины в чёрной коже. Они начинают отстёгивать рабов друг от друга, затем отводят их по рабочим местам и разъединяют браслеты их ручных кандалов. Одна из них подходит ко мне сзади, снимает у меня с шеи цепную петлю от ошейника соседнего раба и продолжает заниматься с ним. Другая снимает цепь от моего ошейника с шеи соседа слева, заходит ко мне сзади и вешает цепную петлю мне на шею, так, что цепь оказывается на спине. На пару секунд у меня перед глазами возникают пальцы, обтянутые чёрной кожей перчаток. Я волнуюсь от возбуждения, больше эмоционального, чем сексуального.  Надсмотрщица подходит ко мне спереди, берёт рукой в чёрной кожаной перчатке цепь, почти у самого ошейника и ведёт меня, как лошадь на коротком поводе, идя чуть впереди и сбоку от меня. На ней чёрная кожаная дублёнка ниже колена, с капюшоном, плотно облегающим голову. Поверх неё надет чёрный лаковый пояс с плёткой и электрошокером. На ногах чёрные кожаные сапоги или ботфорты на низком широком каблуке и толстой подошве. Лицо, обрамленное чёрной кожей капюшона, подбитого мехом, с правильными чертами, можно сказать, красивое. Из под капюшона струятся недлинные русые локоны. Звеня кандалами, я иду за ней, вернее рядом с нею, в состоянии бесприкословного подчинения. Руки скованы за спиной, капюшон не позволяет смотреть по сторонам. От постоянного ношения капюшона (скорее даже просто от ощущения себя в неволе) у меня уже привычка наклонять голову вперёд-вниз, к тому же, под тяжестью руки надсмотрщицы, ошейник давит мне на шею. После инструктажа ГОСПОЖИ АННЫ ИГОРЕВНЫ нет никакого желания искать проблем. Но и без этого, подчинение становится естественным. Сознанием овладевает состояние какого-то покоя и безволия в ожидании приказа. Я раб, вещь и это уже не вызывает у меня протеста. Она подводит меня к большой куче песка, затем пальцы в коже расцепляют браслеты моих ручных кандалов. Женский низкий сочный голос произносит:
— Ну, руки вперёд, чего ждёшь?
Я приседаю и провожу цепь кандалов под ногами.
— Бери лопату и кидай песок через решето, — приказывает мне надсмотрщица, одетая с ног до головы в чёрную кожу, — и по-живее.
Решето – это частая металлическая сетка на большой рамке. Я беру руками в кандалах лопату, торчащую из кучи песка, зачёрпываю ею песок из кучи и кидаю его на решётку. Надсмотрщица уже повернулась и пошла обратно к оставшимся рабам. Я провожаю взглядом её фигуру, обтянутую чёрной кожей. Ноги в ботфортах при ходьбе волнуют полы дублёнки. Чёрная блестящая кожа капюшона облегает её голову.
 Я продолжаю кидать песок. Держать лопату руками в кандалах не совсем удобно. Хочется расставить руки пошире, но цепь не позволяет. Приходится приспосабливаться. Стальные браслеты давят на запястья при каждом резком движении. Ошейник и цепная петля давят на горло. Цепь ёрзает по спине. Капюшон сползает на лицо и позволяет видеть только песок, в который я втыкаю лопату. Ощущение постоянного неудобства, но приходится терпеть. Выбора у меня нет. Воздух морозный. Меня согревает не столько суконные куртка и штаны, сколько движение. Откуда-то сбоку подкатывает тачка и другой раб начинает нагружать в неё просеянный мною песок. Тачка отъезжает. Затем подкатывается следующая. Мне приходится кидать чаще, чтобы песок не кончался. В голове нет уже мыслей ни о свободе, ни о Вике, только о песке, который я кидаю и о том, чтобы браслеты кандалов поменьше давили на запястья. В животе уже пусто. Начинают гудеть спина и плечи. Хочется остановиться, распрямиться и отдохнуть, но, помня слова ГОСПОЖИ АННЫ ИГОРЕВНЫ, приходится продолжать работать. Не похоже, чтобы она шутила. Одного висельника я здесь уже видел, не хочется стать следующим. Плётку с электрошоком я уже пробовал. В камеру пыток что-то не тянет.
Я, как заводной, продолжаю кидать и кидать песок лопатой. Движения доходят до автоматизма, как ходьба взад-вперёд по камере. Я раб, всего лишь приложение к этой лопате. Чтобы лопата двигалась, мои хозяева удовлетворяют мои физиологические потребности. По минимуму, только чтобы обеспечить функции моего организма и поддержать его в рабочем состоянии. Больше я ни для чего не нужен. Вот, что называется – быть каторжным рабом.
Я не знаю, сколько уже прошло времени. Спина, плечи с непривычки уже гудят. Непроизвольно я замедляю темп. Раб, подкативший очередную тачку, уже забрал весь просеянный песок и ждёт, пока я накидаю ещё. Следующему тоже приходится подождать. Вдруг на мою спину обрушиваются два хороших удара плёткой. Я слышу строгий женский голос:
— Живей, 144-й, шевелись. Ты на каторге. Привыкай, раб.
Я не слышал, как подошла надсмотрщица. Оглядываться не позволяет капюшон. Приходится собраться с силами и кидать быстрее. Чувствую, что надсмотрщица где-то рядом. Ещё два удара плёткой с расстановкой ложатся мне на спину. От боли хочется бросить лопату и присесть, но я понимаю, что делать этого нельзя, и продолжаю работать. Тот же женский голос произносит:
— Давай, каторжник, давай! Рано ещё отдыхать.
К ней присоединяется другой женский голос. Он весело спрашивает:
— Что, Ир, уже новенького воспитываешь?
— Да, приходится. Привыкнут  в карантине только в камере баклуши бить, вот и приходится им заряд бодрости добавлять. Пусть почувствует, что такое каторжные работы.
— Ничего, здесь полезнее, чем в камере круглые сутки сидеть. И воздух свежий и разминка.
— Да мне всё равно, полезно ему или нет. Он каторжник, значит – пусть вкалывает. В следующий раз поставлю его на цемент, там воздух не такой свежий.
Два женских голоса смеются, а я всё так же, не оглядываясь, продолжаю кидать лопатой песок, стараясь, чтобы тачкам, подъезжающим за ним, не приходилось ждать. В капюшоне я не вижу надсмотрщиц, а повернуться, чтобы посмотреть, ушли они или нет, не рискую, чтобы не получить ещё. Да и некогда. Постоянно подъезжают за песком тачки. Приходится, преодолевая усталость, махать лопатой. Кругом я слышу звон кандалов, стук лопат – работа кипит. Я стараюсь поддерживать темп и не думать о ноющих спине и руках. От браслетов ручных кандалов уже гудят запястья. Холодный металл браслетов на запястьях и щиколотках напоминает о себе, несмотря на то, что браслеты закатаны в пластик. Стальной ошейник и цепная петля поверх капюшона холодят шею. Под весом цепи, свисающей на спине, петля затянулась и плотно сжимает горло, но чтобы ослабить её надо остановиться и освободить руки от лопаты. Я не рискую этого делать и продолжаю работать. Движение позволяет согреться, иначе я бы уже, наверное, замёрз.
Вдруг звучит длинный звонок. Я догадываюсь, что это сигнал прекращать работу, втыкаю лопату в песок, распрямляюсь и оглядываюсь. Хочется помассировать руками спину. Кандалы позволяют сделать это только одной рукой. Я вижу, что действительно все другие рабы уже прекратили работу и становятся в очередь на раздачу пищи. Я, звеня кандалами, волочу ноги и становлюсь в конце очереди. Более опытные рабы успели подойти раньше и у них теперь будет немного больше времени на еду и отдых. Раздача происходит через маленькое окошко в стене. Рядом с окошком стоят две надсмотрщицы и наблюдают за рабами. Одна из них – та, которая ставила меня на работу, — в чёрной кожаной дублёнке ниже колена с надетым на голову плотно облегающим капюшоном, чёрных кожаных перчатках и сапогах. В правой руке она держит плётку. Вторая в «обливной» дублёнке рыжего цвета тоже ниже колена, с поднятым овчинным воротником. В кожаной шапке-ушанке тёмно-коричневого цвета с мехом, с опущенными ушами, тёмно-коричневых перчатках и такого же цвета сапогах на толстой подошве. Обе стройные, но крепкие, ростом не ниже меня, лет 25-30, если судить по лицу. У обоих тёмно-русые волосы.  Когда подходит моя очередь, я руками в кандалах забираю из окошка пластиковые тарелку и стакан и вслед за другими рабами иду к каменной пристройке. Открываю плечом дверь вовнутрь и вхожу. Дверь захлопывается на пружине. Внутри тепло. Большая комната. Одна стена в виде решётки с частыми ячейками. Прямо на полу тесно сидят рабы и едят из пластиковых тарелок и стаканов. Я нахожу место, сажусь на пол, ставлю стакан между ног, а тарелку себе на колени. Открываю её. Там, как всегда, влажная салфетка, а также целый батон хлеба, морковка и половина луковицы. Я вытираю салфеткой руки и принимаюсь за свой завтрак. На пустой живот радуешся любой еде. После меня в комнату заходят ещё трое или четверо рабов и садятся рядом. Мы сидим почти плечом к плечу. За решёткой погуливается, цокая каблуками сапожек и глядя на нас надсмотрщица в чёрной дублёнке. Она сбросила с головы капюшон. Теперь тёмно-русые локоны свободно ложатся на грудь и плечи поверх глянцевой кожи. Ещё около раздачи я прочитал на её груди бейджик ГОСПОЖА ЛАРИСА АНДРЕЕВНА.
— С сегодняшнего дня дневной отдых отменяется. Дневные смены по 4 часа. Работа 14 часов в день,- объявляет она.
Рабы продолжают молча есть, позвякивая кандалами, но тем не менее раздаётся какой-то смутный стон.
— Тихий час для каторжников – это слишком шикарно. Не выполните задание, будете работать и по 16 часов, — продолжила она. – Симулянтов буду лечить поркой и карцером.
В коридор за решёткой входит вторая надсмотрщица в рыжей «обливной» дублёнке. Рукой в тёмно-коричневой перчатке она снимает с головы шапку-ушанку. на груди у неё бейджик ГОСПОЖА ИРИНА ЯКОВЛЕВНА. Значит это она воспитывала меня плёткой. ГОСПОЖА ЛАРИСА АНДРЕЕВНА, повернувшись к ней говорит:
— Я их уже обрадовала.
Та ответила:
— Да можно было и не говорить. Может у них ещё разрешения спрашивать? На каторжных работах трудового законодательства нет. Сколько скажем – столько и будут работать. Кормёжку надо отрабатывать и меньше онанизмом заниматься. Вот и силы будут.
ГОСПОЖА ИРИНА ЯКОВЛЕВНА добавила:
— Да, Красный Крест утвердил распоряжение на 14 часов работы. Принудительная мастурбация до одного раза в четыре недели.
— Ну вот, а то мы их балуем раз в две недели. Теперь только для выполняющих задание. Остальные пусть месяц терпят. Здесь не секс-санаторий.
— В виде поощрения можно миньет или даже рабыню на сутки,- пообещала ГОСПОЖА ЛАРИСА АНДРЕЕВНА.
— Ну это ещё надо заслужить,- уточнила ГОСПОЖА ЛАРИСА ЯКОВЛЕВНА. – Сейчас будет много заказов и к сезону надо задел создать.- продолжила она — ЛЕДИ ИРИНА уже отправила в Красный Крест запрос на 16 часов работы в сутки и 2 казни в месяц. Согласие будет 100%. Всем нужно зарабатывать и инспекторам тоже. Охотницам комиссионные увеличили, рабов сейчас поступает достаточно, так что можно особо не жалеть. Раз попал на каторгу – значит такая твоя судьба. Дороги назад нет. А не хочешь или не можешь работать как надо – значит, пойдёшь на виселицу, как наглядное пособие для остальных. Последний у меня дёргался минут пять. В нём весу 60 кг не было, вместе с кандалами, а я ему ещё петлю широкую сделала и главное подсечь не резко, но быстро, чтобы не начал отключаться заранее, тогда он будет задыхаться и конвульсии обеспечены.
— Да уж, ты на это дело мастерица, они у тебя все по пять минут дёргаются!
— Зато потом как остальные задание выполняют! А пять минут – это не предел.
Мы все уже съели свой завтрак и теперь сидели на полу, молча слушая их, погрузившись от еды и тепла в полудрёму и ловя короткие минуты отдыха.
— Так. Пора. Всем встать и в туалет. Потом по местам и работать,- приказывает ГОСПОЖА
ЛАРИСА АНДРЕЕВНА.
Все, звеня цепями начинают подниматься и по очереди выходят на улицу, выбрасывая пластиковую посуду в мешок. Я оказываюсь в числе первых. Все вереницей идут в угол двора, где находится узкая бетонная канавка. Кому нужно только помочиться делают это стоя, по-большому – садятся на корточки на оба края. Тут же лежат два или три рулона туалетной бумаги. Я спускаю штаны и присаживаюсь. Закончив, натягиваю штаны и, звеня цепями кандалов. направляюсь к своей лопате, торчащей из кучи песка. Звенит длинный звонок. Это сигнал к работе. Отдых получился короткий. Наверное, не больше получаса.  Слышен голос кого-то из надсмотрщиц:
— Работаем, работаем. Не стоим. Плётки захотели?
Руками в кандалах я беру свою лопату и начинаю кидать песок на решётку. Стараюсь войти в ритм, чтобы меньше напрягаться. Чтобы меньше уставали руки, помогаю ногой, давя на лопату. Правда, при этом приходится всё время делать шаги левой ногой в кандальном браслете. Цепи на ногах периодически звякают. Браслеты ручных кандалов давят запястья. Капюшон не позволяет видеть, что происходит вокруг. Тяжесть на шее от ошейника и цепи. Постоянный дискомфорт от кандалов и ошейника утомляет, пожалуй не меньше, чем работа с лопатой, которой я продолжаю махать как автомат.
Время как будто остановилось. Я кидаю и кидаю песок. Рядом с решёткой уже образовалась кучка камней от мелких до булыжников — результат моей работы. Решётку пора передвинуть ближе к куче. Я оставляю лопату, берусь руками в кандалах за рамку-решето и пытаюсь её двигать. Одному неудобно. Рамка достаточно большая и тяжёлая. Один из рабов, подошедших за песком, принимается мне помогать. Вдвоём мы быстро ставим рамку на новое место. Я снова берусь за лопату и начинаю кидать песок. Всё это время одна из надсмотрщиц наблюдала за нами, так что потянуть время и отдохнуть не получилось. 

Вот и закончился рабочий день. Мы возвращаемся обратно по узкому бетонному коридору с низкой решёткой. Всё моё тело гудит от усталости, шея, запястья и щиколотки от браслетов кандалов. Я передвигаю ноги как автомат, звеня цепями, опустив голову в капюшоне, держа руки за спиной и почти засыпая на ходу. Мы заходим внутрь тюрьмы. Надсмотрщица начинает разводить рабов по камерам. Подходит моя очередь. Цепь моего ошейника отцепляют от связки и защёлкивают на настенном пруте. Я захожу в клетку. Дверь с лязгом захлопывается за спиной. Вот я и дома после рабочего дня. Первого дня на каторжных работах. Скоро они сольются в непрерывную череду. Моё тело даже привыкнет работать по 14-16 часов в день. Четыре рабочие смены по 4 часа, 5-ти разовое, хотя и скудное питание, 5-6 часов сна – всё рассчитано, чтобы забрать у раба все его силы, но в то же время, без заметного ущерба для здоровья, чтобы максимально растянуть срок его службы. Сексуальное удовлетворение для нервной разрядки и поддержания психологической зависимости. Всё по-хозяйски прагматично. Как говорится – ничего личного. Раб – это вещь, которая должна приносить пользу и как можно дольше, а для этого вещь надо беречь. Рабу не остаётся ничего, кроме как подчиняться воле хозяев. Через какое-то время пребывания на таком режиме сознание практически отключается. Я чувствую, что уже действительно превратился в вещь. Я – раб. Кандалы, клетка, работа, команды надсмотрщиц – всё это я уже принимаю даже без внутреннего сопротивления. Каждый день одно и то же. Кругом стены, решётки, крыша над головой – я в замкнутом тесном мирке из которого для меня нет выхода. Наверное, я уже никогда не увижу ничего другого. Когда я больше не смогу работать, меня здесь же, в тюрьме, отведут на виселицу, женские ручки в кожаных перчатках наденут мне петлю на шею и молодые, красивые женщины, одетые  с ног до головы в кожу, будут наблюдать, как я, подвешенный за шею, забьюсь в конвульсиях. Для них это будет маленькое развлечение, перед тем, как разойтись по домам после работы.