Как я попал на войну в чечню рассказ

30 лет назад, 6 сентября 1991 года, вооруженные сторонники Джохара Дудаева ворвались в здание Верховного Совета Чечено-Ингушской АССР и разогнали депутатов. Многие были ранены, председателя совета Виталия Куценко убили — выкинули из окна третьего этажа. Так сепаратисты, объявившие о независимости Чечни, избавились от советской власти в республике, что привело к затяжному политическому конфликту, а затем к главной трагедии России — чеченской войне. «Лента.ру» продолжает публиковать воспоминания людей, которые оказались в этой мясорубке и чудом уцелели. Один из них — Дмитрий, служивший в разведывательно-штурмовом батальоне 101-й бригады под командованием майора Олега Визняка, посмертно награжденного званием Героя России. Дмитрий до сих пор опасается за свою жизнь, поэтому просил не раскрывать его фамилию и даже город, в котором живет. В этом интервью — его воспоминания о предательстве служивших с ним офицеров, о зверствах боевиков и их безнаказанности.

Этот текст из цикла «Ленты.ру» к 25-летней годовщине чеченской войны впервые был опубликован 6 сентября 2020 года. Теперь он публикуется повторно. Остальные тексты из цикла читайте ЗДЕСЬ

Внимание!
«Лента.ру» осуждает любые национальные конфликты во всех их проявлениях, выступает против межнациональной розни и любого насилия

***

«Лента.ру»: Когда вы впервые четко осознали, что происходит в Чечне?

Дмитрий: В тот период в моей жизни случились некоторые перипетии. Моя семья спешно покидала родину — республику Узбекистан. Происходил распад Советского Союза, в острую фазу вошли межнациональные конфликты, когда узбеки пытались гнать оттуда все другие национальности — в том числе, если знаете, в Фергане случилась резня из-за десантной дивизии, которая там стояла. Случился конфликт, убили нескольких десантников, а им дать отпор не разрешили.

Все это докатилось и до Ташкента, где мы тогда жили. В 1994 году я, в возрасте 17 лет, был вынужден уехать в Россию. Мой брат уже отслужил в армии Узбекистана — охранял афганско-узбекскую границу в районе города Термеза, и ему дали возможность въезда как вынужденному переселенцу.

Приехали мы, два молодых человека, и наш отец. Отношения с местным населением тоже не сложились — ведь мы были чужими для них. Миграционная служба России выдала брату субсидию на приобретение дома. Купили дом, и отец был вынужден уехать.

Дальше началось самое интересное. На тот момент нам было не до происходящего в России. Вы понимаете, что такое вынужденные переселенцы? Это максимум сумка, ни телевизора, ничего, все новости понаслышке… Я в первый раз услышал о том, что в Чечне происходит, от парня, который приехал оттуда, он служил в подразделении специального назначения. Говорить без слез об этом он не мог. Потом у нас появился простенький телевизор, но то, что по нему говорили, не совпадало с тем, что там действительно происходило.

Жители Ингушетии проводят митинг против ввода войск в Чечню. 10 января 1995 года

Жители Ингушетии проводят митинг против ввода войск в Чечню. 10 января 1995 года

Фото: Тутов / РИА Новости

О чем говорили по телевизору?

О восстановлении конституционного порядка. И показывали съемки, насколько я понимаю, даже не того периода, а более раннего, когда люди выходили на митинг, против чего-то протестовали, требовали… Я так понимаю, это был примерно период выборов Джохара Дудаева. Они показывали, как я понимаю, только то, что было выгодно российской пропаганде — а именно оппозицию, что она чем-то недовольна…

Краем глаза я видел кадры, на которых танк проехал, гремя гусеницами, и все. На этом все мои познания о том, что происходит в Чеченской Республике, кончались. Никто ничего не знал.

Более-менее полную информацию мы получили от людей, которые нам продавали дом. Они были из Дагестана.

Когда это было?

Лето-осень 1994 года.

Ближе к ноябрю они заговорили о том, что их братьев, мусульман, обижают и притесняют в Чеченской Республике, что нужно ехать к ним и оказывать им всяческую помощь

В чем она выражалась, на тот момент мне не было понятно. Я тогда был далек от армии, от понимания того, что я знаю сейчас.

У нас была договоренность: мы покупаем этот дом, но пока мы ждем государственных переводов с одного счета на другой, мы живем в этом доме вместе с ними, а потом они получают деньги и съезжают. Получилась эдакая гостиница, где проживала наша семья и их семья. В той семье было два брата. Они говорили, что надо ехать в Чечню помогать братьям-мусульманам добиться свободы.

«Слышите эти залпы? Не будете делать то, что я вам говорю, вы все останетесь там!»

Когда официально ввели войска в Чечню, где вы были?

Я как раз должен был туда призваться, но у меня не было ни гражданства, ни регистрации — она появилась лет десять спустя. В итоге я был все же призван — без гражданства, без регистрации — для восстановления этого самого конституционного строя в Чеченской Республике.

Новобранцы на призывном пункте, 1995 год

Новобранцы на призывном пункте, 1995 год

Фото: Олег Ласточкин / РИА Новости

Какой месяц, год?

В мае 1995 года. На новогодний штурм Грозного я не попал, хотя по возрасту должен был быть там. Но наши военкоматы, наверное, побоялись только что приехавшего человека захомутать и отправить. Они сделали это позже, спустя четыре месяца.

Я отслужил полгода, а потом нас отобрали в отделение специального назначения — в разведывательно-штурмовую роту разведывательно-штурмового батальона 101-й бригады. Нас направили на подготовку в Северную Осетию, в Комгарон — там военный лагерь был. Потом отправили сразу на боевой технике в Грозный.

С каким чувством туда ехали, зная о том, что происходит?

Но в газетах же писали о восстановлении конституционного строя…

Я не знаю, как сейчас, но в то время информирование практически полностью отсутствовало. Вы представляете бойца, находящегося в армии, за войсковым забором — какие газеты, какой телевизор? Телевизор покупало себе подразделение. Когда я был в учебной части, мы только прибыли, к нам пришел командир и сказал: «Вы хотите телевизор смотреть — вечером, в личное время? — Да, хотим! — Так его надо купить! Поэтому пока вы не накопите на телевизор всем отделением, телевизора у вас не будет». Как выяснилось, ровно за день до нашего прибытия телевизор, который стоял в части и был куплен предыдущим призывом, этот командир увез к себе домой.

Когда вы приехали в Чечню?

В феврале 1996 года. Если бы не подготовка, которой нас «подвергли» в Комгароне и частично по местам службы (я за этот период сменил три воинских части), то, возможно, я бы с вами сейчас не разговаривал.

Где вы дислоцировались?

Грозный, 15-й военный городок.

Я недавно освежал в памяти то время, смотрел хронику. Помимо разрушенных зданий и сгоревших бэтээров там было очень много трупов на улицах, которые никто не убирал.

Да, было такое. Как мы потом восстановили хронологию событий, начавшийся штурм плавно перемещался от Грозного к горным районам. Боевиков выдавили в сторону Самашек-Бамута. За перевалом Комгарона, где нас готовили, были слышны залпы орудий — брали штурмом Бамут и Самашки. Наш командир, который бывал там не раз в командировке, говорил нам: «Слышите эти залпы? Не будете делать то, что я вам говорю, вы все останетесь там!»

Какая обстановка была в городе на момент вашего прибытия?

Напряженная.

Местные жители буквально ненавидели российские войска. Рассказы о том, что они хотели мира, мягко скажем, абсолютная неправда

Все?

Все, поголовно. Они всячески пытались, как только могли, навредить федеральным войскам. У нас было несколько прецедентов, когда убивали наших бойцов, которые выезжали в город не для участия в боевых действиях.

Мы прибыли в разгар партизанской войны. Задачей нашего подразделения были ежедневные выезды на обнаружение и уничтожение бандформирований, складов с оружием, припасами, розыск полевых командиров, которые скрывались в горах, в населенных пунктах, да и в самом Грозном. Они ведь далеко не уходили, они всегда были там, просто было трудно выявить, где они находятся, чтобы их ликвидировать. Каждый день мы делали это и несли сопутствующие потери.

Первая потеря — это наш водитель, даже не из нашего подразделения, а из соседнего, из батальонов нашей бригады. Он с двумя офицерами поехал на рынок Грозного, где все они были убиты выстрелами в затылок. Прямо на рынке, средь бела дня, при всем народе.

Два российских десантника на уличном рынке в Грозном. 19 августа 1995 года

Два российских десантника на уличном рынке в Грозном. 19 августа 1995 года

Фото: AP

То есть там торговля шла в этот момент?

Да. Там чей-то день рождения намечался, и им нужно было купить продовольствия. Огурцы, помидоры — как понимаете, в военном обеспечении такого нет. В общем, выехали они в город, получив соответствующее разрешение, а потом нам привезли три трупа оттуда.

Мы потом восстановили хронологию событий. Произошло это так: они останавливаются возле центрального рынка. Соответственно, машина стоит на дороге. Офицеры выходят вдвоем… Они тоже нарушили инструкцию, совершили глупость: никогда нельзя поворачиваться спиной, всегда нужно стоять как минимум спина к спине. Вдвоем подошли к торговым рядам.

Из толпы выходят два человека, подходят к ним сзади, приставляют к затылкам пистолеты и делают два выстрела одновременно

Не спеша, прямо там, снимают с них разгрузки, оружие, обыскивают, забирают документы — короче, все, что у них было. Торговля идет, никто не останавливается…

Водитель пытается завести машину и уехать, и в тот момент дверца открывается, к нему садятся еще два товарища, приставляют к затылку пистолет и говорят: «Поехали!» Доехала эта машина до площади Минутка, там был блокпост под мостом, где подорвали генерала Романова. Не доезжая этого блокпоста, прямо на кольце, машина глохнет. Техника была далеко не в лучшем состоянии.

Он пытался завести эту машину, но она не заводилась. В итоге они поняли, что наступает напряг, так как прямо под мостом сидят десантники. И они знали, что могут быть обнаружены, — автомобиль стоит на месте, то заводится, то глохнет… Боевики делают выстрел и уходят. Внимания на это никто не обратил. И только когда автомобиль несколько часов там простоял, решили подойти и проверить. Обнаружили нашего водителя, убитого выстрелом в голову. В итоге нам привезли три этих трупа, и с тех пор мы поняли, что утверждение о том, что чеченский народ не хочет этой войны, — неправда.

Недавно я разговаривал с Русланом Мартаговым, пресс-секретарем чеченской антидудаевской коалиции, и он мне говорил, что практически никто в Чечне не поддерживал Дудаева. Может, это началось уже после начала активных боевых действий?

Не могу рассказать вам, что происходило до прихода Дудаева к власти, но то, что в Чечне активно убивали европеоидное население, ни для кого не секрет.

Там реально лилась кровь рекой. Вырезали, насиловали, грабили, убивали — делали что хотели с русскими

Еще до начала войны?

Еще до начала. Ведь войну-то спровоцировало даже не то, что Дудаев что-то не поделил с нашим руководством. Были жалобы русскоязычного населения, которые писали Ельцину, чтобы он спас их — тех, кому некуда было уезжать, ведь им не давали этого сделать.

«Мы войну знали только по рассказам про Великую Отечественную»

Мы потом были во многих населенных пунктах, беседовали непосредственно с жителями русских станиц — Асиновской, Заводской, других… И они рассказывали, как это было. Мы слышали от очевидцев то, о чем в газетах не напишут и по телевизору не покажут. Это рассказывали нам те люди, которых сейчас в фантастике называют выжившими. Они рассказывали, как девочек 12-13 лет еще до войны насиловали чеченцы, увозили никто не знает куда, и больше их никто не видел.

Жители Грозного проходят мимо пожилой женщины, просящей милостыню. Чеченские боевики согласились сложить оружие после полугода вооруженного противостояния. 22 июня 1995 года

Жители Грозного проходят мимо пожилой женщины, просящей милостыню. Чеченские боевики согласились сложить оружие после полугода вооруженного противостояния. 22 июня 1995 года

Фото: Reuters

Прямо ночью, а то и днем заходили в дома и убивали русских. Забирали все, что им нравится… Если вы были в Ставропольском крае, Краснодарском, Чечне той же — там люди зажиточно живут, там привыкли работать. Соответственно, у людей было что брать, и они брали, при этом не забывая их убить. И убивали ужасно — резали на куски в прямом смысле, обезглавливали, на забор втыкали эти головы. Там была очень жестокая расправа над населением, которое не хотело к ним иметь никакого отношения.

Потом это трансформировалось в террористический захват автобусов, самолетов, требования к Российской Федерации. Я думаю, что все это и стало причиной войны.

Мартагов сказал: «Никому эта война была на хрен не нужна». Это неправда?

Нет, это неправда, я думаю, что они ее и спровоцировали.

Так дальше не могло продолжаться. Это нарыв — он нарывает, нарывает, а потом вскрывается

Я не оправдываю наших военачальников, они тоже допустили много ошибок и глупостей — нельзя было входить туда так, как это произошло тогда.

Как вы входили в Грозный?

Как только мы пересекли административную границу с Чечней, командир сказал: «Все, шутки закончились, расслабление тоже. Патрон в патроннике, на любой шорох стреляем». Он был не первый раз в командировке и потерял семь товарищей-офицеров, сам чудом остался жив. Сожгли бэтээр, в котором ехал офицерский разведдозор. «Здесь идет война», — закончил он. А мы войну знали до этого только по рассказам из телевизора про Великую Отечественную, даже фильмов про Афганистан тогда еще не было.

Мы видели все эти таблички на въезде в Грозный: «Добро пожаловать в ад», «Мы вас встретим», «Вы должны знать, что вас ожидает» — и все такое прочее. Когда проезжали мимо местных жителей, они плевали в нас — колонна идет, а они делают это показательно в нашу сторону и кричат какие-то угрозы на своем языке.

Фото: Григорий Тамбулов / Reuters

Мы наблюдали следы боевых действий — сгоревшая броня, гусеницы вдоль дорог… Было как-то невероятно. Понимали, что это части механизма от одной единицы техники, когда башня или гусеница лежала в ста метрах от остова танка. Это уму непостижимо, как на такое расстояние могут разлетаться части механизма. Попадание из гранатомета с кумулятивным зарядом в учебную технику мы видели на полигоне. Попадание РПО «Шмель» в здание — тоже. Но в реальности мы не наблюдали последствий. И теперь увидели.

Везде валялись гильзы, все здания, все столбы — все, что можно было, реально как решето дырявое — указатели, где они были… Кстати, одна из фишек противника состояла в том, чтобы сбивать названия всех улиц, все указатели на дорогах, чтобы была неразбериха. И действительно, у нас тогда ведь даже не было нормальных карт, чтобы ориентироваться в городе Грозном.

Мы изучали его, полагаясь на визуальную память: вот здесь проехали, вот тут поворот, а нам нужно вот сюда… Запоминали таким образом. Вся карта была в голове. Особенно это касалось водителей бэтээров, которым необходимо было привезти группу людей туда, куда нужно. Тоже бывали моменты — выехал, пропустил поворот, не в тот зашел…

А каким был ваш первый боевой опыт?

Приехали мы на броне, и в первый день нас направили в 22-й городок, перевести дух, переговорить. Офицерам надо было поговорить с другими офицерами, нам, соответственно, с бойцами — так скажем, чтобы ввели в курс дела. В этом городке дислоцировался милицейский полк внутренних войск. Нам выделили один из этажей казармы. Стемнело, наступило время ужина, и тут же начался обстрел.

Нам-то невдомек, мы постоянно стреляли на полигонах, с линии огня. Выходишь на огневой рубеж и стреляешь, в том числе трассирующими пулями. И в тот день обстрел начался тоже трассирующими пулями. Интересно смотреть, когда они летят от тебя на полигоне. А когда в тебя летят — еще интереснее.

Все повысовывались в окна. Типа: «О! По нам стреляют!» Не понимали, что любая из этих пуль может убить

Окна были заложены наполовину, и в них оставлены небольшие отверстия-бойницы. Пули попадали в кирпичную кладку, где-то кирпичи рассыпались. Обстрел велся из разрушенной пятиэтажки, которая находилась напротив, не более чем в 150 метрах — то есть обстреливали фактически в упор.

Командир стал «успокаивать» нас прикладом автомата, нанося удары в затылок, в шею, под лопатки, в спину. Когда все поняли, что он не шутит, как начал орать: «Всем лечь! Вы что, идиоты, не понимаете, что вас сейчас убьют?!»

Как это вообще — высунуться, когда по вам буквально с двух шагов огонь ведут? Как у вас сознание в этот момент работало?

Оно отключилось. Глупость несусветная, но мы поняли это уже потом. Интересно, понимаете? Мы приехали в составе уже подготовленного подразделения, полностью вооруженного, снабженного…

Чеченский боевик стреляет в направлении позиций федеральных войск в центре Грозного

Чеченский боевик стреляет в направлении позиций федеральных войск в центре Грозного

Фото: Yannis Behrakis / Reuters

Опять же — вас учили, инструктировали…

Поймите, это первый настоящий бой. С 22-го городка открыли ответный огонь, нам командир тоже дал команду ответным огнем подавить огневые точки противника. И тут началось веселье! Все, что было, полетело в ту сторону. Первый бой, когда потерь еще нет — это весело, смешно!

А потом, когда мы уже поехали по улицам Грозного, увидели трупы людей… Останавливаться было запрещено. Предположим, лежит гражданский — явно не чеченец, но мы не можем остановиться, чтобы его забрать или оттащить хотя бы с дороги. Иногда трупы специально клали на дорогу, чтобы колонна остановилась.

Причем колонна — это три-пять боевых машин, которые идут группой, не те колонны в понимании обывателя, которые идут, растянувшись на пару километров, хотя и такие мы сопровождали. Мы чаще обеспечивали безопасность, проводя разведку еще до появления колонны, а иногда шли в отрыве от нее, сзади, и наша задача была при нападении на колонну вступить в бой, отрезать боевиков от поражения ее огневыми средствами. Задачи, которые ставили командиры, были разными.

И когда мы поехали по этим улицам Грозного, посмотрели на эти дома, на людей, которые глядели на нас полными ненависти глазами… Нельзя было сказать, что они хотели окончания войны и пылали любовью к российским военнослужащим

Может, и не пылали любовью к военнослужащим…

Тогда пылали к обратной стороне.

Многие говорят, что сровненный с землей Грозный и стал причиной этой «любви»…

А чего они ожидали, когда в каждом доме были боевики? Как нужно было освобождать этот город? Более того, сколько погибло офицеров и бойцов при его штурме? И при последующих штурмах — он ведь не один был. В марте они осуществили попытку захвата Грозного, которая сорвалась. А 6 августа 1996 года они совершили то, чего никто не ожидал. Это было подобием первого штурма Грозного, только тот был зимой, а этот — летом. Им было легче — они могли нести больше вооружения, выходить на дальние расстояния.

«Видел головы бойцов, вышедших в соседний сад нарвать яблок»

Давайте не будем забегать вперед. Вы помните первую потерю в вашем подразделении?

Вот тогда, на рынке, это была потеря, но не боевая. Вторая — они были не убиты, ранены. Шла ночью колонна по Ленинскому проспекту Грозного, и ее стали обстреливать.

Первым был ранен боец из группы специального назначения (так как батальон был один, находились мы в одном помещении, в бывшем спортзале школы — там разместили и нашу разведывательно-штурмовую роту, и группу специального назначения). Пуля, пробив радиостанцию Р-159, застряла у него в позвоночнике. А за моим другом, не для прессы будет сказано, закрепилось прозвище «в жопу раненный сержант» — он только успел поднять ноги, когда по броне бэтээра прошла пулеметная очередь. Слава Богу, все сердечники куда-то ушли, а вот медная оплетка застряла у него от задницы до пяток. Это считается осколочным ранением. Хирурги его ковыряли-ковыряли, но все так и не вытащили.

Жители Грозного на одной из улиц города в декабре 1994 года

Жители Грозного на одной из улиц города в декабре 1994 года

Фото: Игорь Михалев / РИА Новости

Вы сами убивали?

Интересный вопрос для тех, кто был на войне.

Я имею в виду — видели результат своих действий? Выстрелил — убил.

Выстрелил — убил? Это убийство, а не бой. В бою вы не видите результата, его можно увидеть только после.

Как можно осознать? Там же непонятно! Особенно много к тому же было столкновений в ночное время. Когда стреляет группа людей с разных точек и позиций, и ты подходишь утром, начинаешь осматривать территорию — тебе никто не скажет, чей это конкретно выстрел был.

Поставим вопрос по-другому: вы осознавали, что убиваете людей? Или это были не люди для вас?

С человеческой точки зрения я понимал, что это люди. А с точки зрения происходящего там и того, что я видел своими глазами, я понимал, что это нелюди. Я видел обезглавленные трупы наших бойцов и офицеров. Я видел трупы бойцов, с которых живьем снимали кожу. Я видел трупы, у которых были отрублены конечности. Я видел, как на подносах, накрытых тканью, приносили прямо на КПП головы бойцов, вышедших в соседний сад нарвать яблок. Все бойцы — не думайте, что это личное мнение, там все осознавали это, — понимали, что в плен попадать нельзя ни при каком раскладе. Пощады не будет. Более того, сделают все, чтобы труп не был опознан. И так в семью приходит горе, а когда труп не опознан — непонятно, своего ли сына они хоронят.

Говорят, это смотря к кому попасть. Могло быть и так, а могли и содержать в более-менее сносных условиях и обменять потом.

У всех возвратившихся из плена, кого я знал, никаких иллюзий не оставалось. Я не знаю, к кому и как попадали, но если вы посмотрите кадры из Чернокозово, где они устроили свое «министерство госбезопасности», то увидите, как они пытали и убивали там людей.

Убивали священников, захваченных в Грозном. У меня где-то в телефоне есть фотография священника, служившего в единственной церкви Грозного, которого они забрали туда и там же убили, после того как он отказался отречься от своей веры. То есть ни за что.

Много других случаев есть и фактов, которые прошли через нас. Наша группа после 6 августа тоже кратковременно побывала в плену, когда мы забирали убитых бойцов, попавших в засаду, за что нашему командиру и присвоили звание Героя посмертно. Когда мы направили грузовик с трупами в направлении части, они сказали: «Все, мы обменялись». Хотя договоренность состояла в том, что мы их забираем и уезжаем оттуда. «Вы что думали — так просто отсюда уедете? — говорят. — Теперь вы будете этими трупами». И вот 16 человек — команда, которая должна была опознать и забрать своих, — оказалась в плену у вооруженных боевиков.

А нам запретили брать из части какое-либо оружие вообще. Понимаете расклад сил и средств? Хотя мы с товарищами были подготовленными людьми и понимали, как и куда мы едем. У меня был схрон. Я был достаточно известной личностью в части, поэтому ко мне стекались боеприпасы и оружие. Кроме того, меня им обеспечивали как старшего одного из снайперских постов. Эти посты являлись первой точкой от забора, которая должна была остановить боевиков в случае прорыва в воинскую часть. Поэтому боеприпасы и оружие были любые в неограниченном количестве.

Два человека загружают тела людей в кузов грузовика. Грозный, 17 февраля 1995 года

Два человека загружают тела людей в кузов грузовика. Грозный, 17 февраля 1995 года

Фото: Reuters

На тот момент у меня были гранаты различных модификаций, которые мы взяли с собой, так как оружие брать было запрещено. Нас проверяли на выезде, чтобы его не было, но мы все равно вывезли шестьдесят-восемьдесят гранат. Мы обложили ими все машины, которые шли туда (есть у нас свои места потайные, не буду рассказывать). Таким образом, у нас все-таки было оружие, которое не позволяло при его применении остаться в живых никому — ни нам, ни им, и мы относительно спокойно чувствовали себя, несмотря на то, что они поставили нас всех на колени, достали свои кинжалы и сказали: «Мы вам сейчас всем будем головы резать по очереди».

Что вы испытывали, когда они это сказали? О чем думали — о Боге, о семье, о том, зачем вообще сюда приехали?

Сложно сказать. Тогда у меня была одна мысль: если я сейчас ухожу, то ухожу не один, а вместе с ними. Мыслей о родных не было, да и обстановка не позволяла. Поймите, когда над вами занесли нож… Не знаю, наверное, так думают только те, кто уже собрался умереть. А тот, кто еще находится в состоянии боя, он не смиряется с тем, что его сейчас будут убивать.

У меня был скотч, я был просто обмотан этими гранатами. Я просто выдернул чеки сразу с двух рук. Гранаты были Ф-1 — 200 метров радиус разлета осколков. Ну и смотрю на них — мол, давайте посмотрим, чем это все кончится. Слава Богу, не довелось до конца разжать руки, когда решили нас оттуда выпустить.

Они разбежались, что ли?

Они сначала нашего старшего отвели куда-то. Его долго не было — наверное, час-полтора, пока они над нами издевались…

Как именно издевались?

Оскорбляли, пришли местные жители, плевали в нас, пытались плюнуть в лицо… Нам скомандовали: «Руки за голову, сидим на коленях», разожгли костер, посадили нас в линию в метрах 15, притащили гитару, уселись кругом и стали петь свои песни, но на русском языке с оскорбительными высказываниями в отношении России.

Кричали нам: «Слушайте, русские свиньи, пока живы еще, что мы о вас думаем!»

Потом пришел какой-то «благодетель», принес какие-то карамельки (не знаю, где они были) и кинул нам под ноги. Но вы понимаете, что у таких людей брать ничего нельзя — она может быть отравленная, а может, он просто для утверждения своей власти это сделал. Он говорит: «Бери, жри, русская свинья». Я привстал, откинул ногой эту конфету и говорю: «Хочешь жрать — жри ее сам».

А у него был пулемет Калашникова с коробкой на 200 патронов. Он передергивает затворную раму, приставляет пулемет мне к затылку (он у него на поясе висел). Пулемет стреляет только очередями, напротив — эти 15-20 человек вокруг костра. Я ему: «Стреляй!», а он: «Ты что, умереть хочешь?» То есть я-то оценил обстановку, что сейчас произойдет, а он даже не осознавал, что хоть одна очередь вылетит — и я уже не один отправлюсь на тот свет.

«Стреляй! У тебя же духу не хватит выстрелить! — кричу ему (нецензурно, разумеется). — Ты же трус. Ты же только в затылок можешь выстрелить. Я ж для тебя враг. Я бы тебя, например, зубами загрыз. А у тебя духу не хватит»

Я его провоцировал, чтобы он эту очередь дал. Они сидят, один из них поворачивает голову в нашу сторону, видит все это, кричит ему, а я в этот момент как раз вытаскиваю гранаты и чеки из них.

Смотрю — все они около костра встают, а тот, который первым обернулся, подбегает к этому, с пулеметом, и, крича что-то на чеченском, раздает ему со всего маху в физиономию. Он падает, ничего не понимает… Насколько я думаю, те, у костра, поняли, что он был готов стрелять, и поняли, чем это для всего их сборища закончится.

Почему они у вас гранаты-то не отобрали?

Они не знали. Мы приехали — они сразу: «Ну что, готовы копать?» — «Готовы».

А с теми гранатами, которые вы в руках держали, что случилось?

Я их так и держал. А другого выхода не было. Руки, когда я их уже выкидывал, у меня тряслись от напряжения — рычаги ведь подпружиненные, и их нужно достаточно плотно прижимать к корпусу гранаты. Каждый из нас метал неоднократно и понимал, что если хотя бы чуть-чуть ее ослабишь, то вылетит фиксатор, и через две-четыре секунды произойдет взрыв. Соответственно, держал, а потом вставляли туда эти шпильки, чтобы зафиксировать.

Сколько, по ощущениям, держали?

Много.

Больше часа?

Больше.

С начала августа в Грозном идут активные боевые действия. После объявления о штурме российской стороной был создан коридор для эвакуации мирных жителей. 10 августа 1996 года

С начала августа в Грозном идут активные боевые действия. После объявления о штурме российской стороной был создан коридор для эвакуации мирных жителей. 10 августа 1996 года

Фото: Игорь Михалев / РИА Новости

Когда командир вернулся, что было?

Он был безучастный, с потухшими глазами. Живой, но как будто неживой. Я не знаю, что они с ним делали, чем напоили, укололи. Но пришел абсолютно безвольный человек, который возглавлять группу не мог. Он просто пришел и сел, они на него даже внимания не обращали. Глаза открыты, а в них какой-то туман. Поэтому все командование распределилось коллегиально на всех, кто там присутствовал.

А один боец (ныне покойный, его звали Женя) был в раскраске «камыш» — мы еще говорили ему, чтобы он ее не надевал. В то время она была только у подразделения специального назначения. А он такой: да все равно, какая разница, пусть знают! Гордыня какая-то непонятная. Еще он усы отращивал и выглядел старше своего возраста.

Так вот, подходит к нему товарищ из этих и спрашивает:

— Ты контрактник?

— Нет, — отвечает.

— Да мы видим, что ты контрактник! Откуда у тебя эта шмотка? — хватает его за рукав. — Смотри, во что другие бойцы одеты, по ним видно, что это срочники. Ты кому тут рассказываешь? В каком ты звании?

— Я рядовой.

— Врать-то не надо! Мы тебе первому голову отрежем. Деньги сюда приехал зарабатывать на крови, а? Мы что, не понимаем, что ли? Из какого подразделения?

— Из 101-й бригады, мы повара, хозяйственный взвод, вот нас и отправили как похоронную команду — забрать погибших.

— Да мы по твоей форме видим, кто ты!

Плюс берцы у нас были облегченные, «резинки» так называемые, тоже редкость тогда, обычно все в кирзовых сапогах ходили. На самом деле если бы у кого-то из них был наметанный взгляд, даже из того факта, что на всех надеты облегченные берцы, можно было бы сделать вывод. Если бы у одного были берцы, а у других кирзовые сапоги, тогда бы еще можно было предположить, что он купил их или обменял на что-то. А когда у всех — все понятно.

В общем, кидают ему под ноги маленький ножик и говорят: «Ну, давай ножевой… Ты же знаком с ножевым боем?» И вытаскивает большой тесак. Мы хотя и были знакомы с ножевым боем, показываем ему знаками: не надо, это провокация. Тут даже боя бы не было, просто расстреляли бы всех.

Если бы он только дотронулся до ножа, было бы основание сказать, что мы напали на них, пытались их убить — соответственно, они нас и порешили. Он нашим рекомендациям внял, не стал дергаться, хотя в первый момент порывался взять нож и зарезать того.

Пока они напрямую нас не убивали, провоцировали всячески этими конфетами, дергали перед носом своим оружием, угрожали выстрелить в голову…

У нас там был один мусульманин: «Э! Да ты братьев-мусульман сюда приехал убивать? Мы тебе сейчас… (если говорить культурно — отрежем твои гениталии), затолкаем в рот, а потом голову отпилим!»

Понимаете, после таких угроз не осталось сомнений, что отпускать нас они не намерены. Мы в таком состоянии находились несколько часов. Одни уходили, другие приходили, их все больше становилось. Это происходило на том месте, где группа нашего подразделения попала в засаду 6 августа, когда начался штурм Грозного, и там было очень много наших погибших. Некоторые смогли вырваться из этого капкана, а некоторые не смогли.

Чем вот эта конкретная ситуация закончилась?

Уехали мы в результате интересно. Приезжает, по-моему, белая шестерка, оттуда выходит пожилой человек, лет 50-60, почему-то в кожаной куртке летом, на плечах у него реально здоровые золотые звезды. Он подходит, начинается разговор, все начинают бегать, потом его куда-то зовут, показывают пальцами. Он жестикулирует, объясняет что-то на своем…

Потом они возвращаются и говорят: «Вам повезло. Нам не дали вас сейчас тут убить, сказали, чтобы вас вернули». Дело в том, что наши командиры перед тем, как нас отправить, при зачистках набрали несколько важных боевиков и сказали, что если мы не вернемся, то они устроят физическую расправу над этими товарищами. Как я понял, все это время, что мы там находились, шли переговоры. Они хотели вытянуть своих, наши — нас. Как это произошло — мне неизвестно.

Потом прошла информация, что одно из должностных лиц из нашей воинской части сказало, что оттуда никто вернуться не должен, все должны быть убиты.

Вас послали туда умирать?

Да.

Оттуда должны были вернуться две группы трупов: те, которых выкопали, и те, кто поехал их выкапывать

Что думали рядовые о командном составе?

Сначала мы подумали, что это неправда. Но по прошествии двадцати лет выяснилось, что это правда, что нас сдали — они нам это в открытую сказали. И первую группу, которая погибла в засаде, и мы приехали туда на убой. Боевикам фактически дали разрешение расправиться с нами.

Это для того, чтобы вы понимали, что за обстановка была в то время. Все жили так, как они хотели жить. Кто-то выполнял приказ, кто-то жил для себя.

Боевые действия в Грозном, август 1996 года. Солдаты Федеральных войск Министерства обороны РФ у разрушенных зданий в центре города

Боевые действия в Грозном, август 1996 года. Солдаты Федеральных войск Министерства обороны РФ у разрушенных зданий в центре города

Фото: Игорь Михалев / РИА Новости

«Ампутировали руку саперной лопаткой»

А в целом как солдаты относились к офицерам? Как простые солдаты относились к разведке?

Было кастовое деление. Вы должны понимать, что подразделения специального назначения всегда считают себя элитой, они не участвуют ни в разговорах, ни в переговорах, ни даже в обсуждениях чего-либо с другими подразделениями, так как знают намного больше, чем все остальные, чем даже офицеры части. Когда операция носит гриф «секретно» или «совершенно секретно», это говорит о том, что информация не должна уйти никуда. Например, как вы своими глазами видели, как ликвидируют боевиков, которых три раза доставляли в Ханкалу в особый отдел и три раза брали, обвешанных вооружением, практически в том же районе, где и до этого.

Когда нашего командира это уже достало, он сказал: «Вы мне надоели». Он понял, что они так и будут ходить и убивать наших. Это была банда, которую мы привозили в особый отдел, а их потом в полном составе отпускали. Потом снова привозили — и снова отпускали.

Почему? Кто?

Мы не знали. Наша задача состояла в том, чтобы их задержать и доставить в особый отдел. Особый отдел — это отдел военной контрразведки ФСБ России. Он должен был доставлять этих людей прямиком в места лишения свободы. Вместо этого они через несколько дней, практически в том же районе, обвешанные оружием, идут на свою операцию.

Мы их берем, а они улыбаются: «Командир, может, прямо у нас возьмешь? Мы же все равно выйдем». Командир сказал: «На этот раз не выйдете». Они: «Да кому ты угрожаешь?». Хи-хи, ха-ха. Думали, что шутки с ними шутят. Шутки закончились прямо там же.

Чем занималась разведка?

Разведподразделения использовались не по назначению, не так, как это прописано в уставе и в учебниках по военной науке. Она использовалась как наиболее подготовленное подразделение для затыкания всех дыр — любых.

Надо сопроводить — разведка. Надо вытащить кого-то — разведка. Надо произвести штурм — разведка. Надо устроить засаду — разведка

Задачи иногда ставились несвойственные для разведки. Соответственно, вполне возможно, что та засада, которая закончилась плачевно (речь идет о засаде 6 августа 1996 года, при штурме Грозного, убитых в которой забирало подразделение Дмитрия — прим. «Ленты.ру»), стала следствием нецелевого использования разведподразделений.

В тот день послали разблокировать 13-й блокпост — «крепость на Сунже». На тот момент мы не имели возможности встретиться с бойцами, которые находились там, из-за осады этого блокпоста. Несмотря на то что боевики прессовали его, он так и не сдался. Часть нашей группы вырвалась, прибыла на этот 13-й блокпост и держалась там до заключения «мирных», так скажем, договоренностей Лебедя.

Там не было ни еды, ни воды, ни медикаментов. Одному бойцу ампутировали руку саперной лопаткой. Заматывать было нечем, поэтому мы порвали свои майки, тельняшки и замотали ему культю. У него было ранение, началась гангрена. Решение об ампутации было принято без участия самого пострадавшего. Так как инструментов и хирургов не было, это сделала группа бойцов с помощью наточенной саперной лопатки. Просто отрубили руку.

Штурм Грозного боевиками в августе 1996 года был неожиданностью или прогнозируемым событием? Как это выглядело с вашей точки зрения?

Знаете, с начала августа в городе нарастала какая-то напряженность. Резко уменьшилось количество местных жителей на улицах — это было заметно. Улицы просто опустели. Если раньше днем и вечером работали рынки, даже какие-то магазинчики на площади Минутка, люди хоть и с осторожностью, но передвигались по улицам, то в начале августа рынки были практически закрыты — стояли один-два торговца. Прохожие исчезли.

Нас, как людей подготовленных, это уже наводило на мысли, что что-то произойдет. У нас были средства связи, и мы научились настраиваться на переговоры боевиков. Ночами делать было нечего — служба идет, спать нельзя. И мы переключали частоты, слушали своих и чужих. И к началу августа у нас сложилось понимание, что готовится какая-то заваруха. Что конкретно — мы не могли предсказать, ведь с их стороны это тоже было совершенно секретно.

Все началось рано утром 6 августа: мы проснулись под канонаду. Они атаковали все точки федеральных войск — посты, здание правительства, МВД, вокзал, в котором находилась комендатура, блокпосты на мостах через Сунжу, Ханкалу, наш городок, 22-й городок, аэропорт Северный. Короче, по всему городу начались бои

Мы уже были готовы, командир говорил нам, что назревает что-то нездоровое. Шли сообщения по средствам связи с блокпостов, на которые напали: «Находимся в осаде», «Приняли бой» — уже открытым текстом, не шифром, «У нас есть погибшие и раненые», «Мы ждем помощи»… Все это стекалось со всего города от групп батальона.

Разрывы, стрельба. Я на своем посту взял бинокль, просматривал часть улицы Ленина и несколько улиц Октябрьского района. Я видел, что из домов, которые похожи на наши пятиэтажки, которые реновации подлежат, из разбитых окон вылетали огненные шары — выстрелы из гранатометов. Работали пулеметы, автоматы. Очень было заметно, когда вылетали эти огненные шары, — их летело множество, словно это был метеоритный дождь.

Боевики спустились с гор или уже в городе были?

Они зашли в эту ночь. Если разведывательная информация была верна, они зашли между пятью и шестью часами утра одновременно из близлежащих населенных пунктов, к которым они стекались в течение нескольких дней. Некоторые прошли тайными тропами в обход блокпостов — ведь их невозможно установить на каждой тропе.

Другие одновременно напали на блокпосты, чтобы отвлечь их от продвижения сил и средств боевиков. Впрочем, думаю, что и в городе к тому времени боевиков было уже много.

Это противостояние могло закончиться победой федеральных войск?

Да. Так оно и было. Но неожиданно появился Лебедь, который заключил с ними «мир». Ему все солдаты, офицеры говорили: мы понесли такие потери — за что? Чтобы вот так сейчас с ними договориться о чем-то? Тогда ведь генерал Пуликовский дал боевикам два часа на вывод всех мирных жителей из Грозного, после чего обещал сровнять город с землей, несмотря на то, что он и так был в руинах.

Я поднялся на высокое здание — пять или шесть этажей, на нем было написано Hollywood. Там был внутри пост, и когда начался минометный обстрел, крупнокалиберные мины реально пробивали шифер и пролетали насквозь. Огонь велся с Ханкалы, откуда до нашего 15-го военного городка было километров пять-семь. Снаряды разрывались и рядом с нами, и улетали дальше.

В нашем заборе была дыра, и оттуда выходили и возвращались штурмовые группы — только успевали заносить убитых и раненых. Снайперы вели постоянный обстрел

Я заметил группу боевиков в черных кожаных куртках, передвигающихся поперек улицы Ленина, метрах в 250-300 от нас перебегали дорогу. У кого-то были военные штаны, у кого-то гражданские, при них были пулеметы, автоматы. Я сразу понял, что это явно не российские военнослужащие.

Я перебежал к зданию, у которого была разрушена крыша. Мой блокпост находился в нем, и, чтобы сместиться от заложенных окон, мне пришлось подняться к срезу стены, на который уже накладывается крыша (не знаю, как это правильно назвать). Крыши не было, а была кладка по контуру здания сантиметров 80 в высоту. Все пролеты обрушены, только швеллеры и четыре стены — остов здания без окон, без дверей, без полов, без потолков. До шестого этажа пустота, мы по веревкам туда забирались и спускались.

Переместившись по краю стены туда, где обзор был лучше, я открыл огонь. Ко мне прибежал мой товарищ, сержант по имени Сергей, забрался по веревке и говорит: «Что ты тут делаешь?» Я отвечаю: «Вон, смотри, бегают. Так давай сейчас мы с ними разберемся!»

Бой в Старопромысловском районе. Участник незаконных вооруженных формирований

Бой в Старопромысловском районе. Участник незаконных вооруженных формирований

Фото: Игорь Михалев / РИА Новости

Как я понял, они через улицу Гудермесскую из квартала пятиэтажек, отработав, перебегали в частный сектор. Наша бригада в этом квартале много людей потеряла погибшими — они выходили, чтобы зачистить прилегающие к части дома, а оттуда только успевали выносить трупы. Боевики были везде.

Ну и мы из двух автоматов открыли по боевикам огонь. Я заметил, что они начали кувыркаться по дороге, кто-то остался лежать. Потом смотрю, минут через пять они опять выбегают из частного сектора, пытаются утащить лежащих. Я опять открываю огонь, опять кто-то из них кувыркается.

(Там просто непонятно — ранен, убит… Вообще, когда в человека попадают, он еще продолжает двигаться, когда он может быть уже убит или ранен, по инерции. Бежит, начинает спотыкаться, потом падает — не так, как в кино: попали и сразу — бух на землю.)

Большую часть их группы я оставил на дороге.

Мы перезаряжаем оружие, снаряжаем… Магазинов-то у меня было много снаряженных, но чем их больше, тем лучше. Соответственно, я достал патроны и начал набивать ими пустые. Опять канонада…

Потом они открыли огонь из этих пятиэтажек — может, по связи передали, а может, меня заметили — я вел стрельбу сначала с колена, а потом, не прикрытый ничем, в полный рост.

Мы залегли. В стене были оборудованы огневые точки, защитные точки, выложенные из кирпичной кладки. Я смотрю — начали разлетаться кирпичи. «Надо выяснить точку, откуда бьют», — решил я. Ору снайперу на посту, мол, быстро осмотри здание, скорректируй огонь. Снайпер начал рассматривать — а там дым, все горит… Пока он искал, мы с Сергеем лежим, и я говорю ему: «Давай на раз-два-три приподнимаемся». Потому что бойница в полкирпича, а туда еще и автомат надо засунуть, и для обзора места практически не остается — узкая щель. Пока будешь наводиться…

(Максимализм, который у нас был в первые дни, исчез. Я знал, что пуля пробивает кирпич на раз, кладка в два кирпича разбивается после первой же очереди из обычного автомата, не говоря уже про пулемет. Поэтому я понимал, что на произведение очереди будет всего несколько секунд, и надо либо смещаться ниже, либо вообще отсюда валить.)

У нас было две огневых точки. И если боевик уже взял на прицел это место, ему приходится решать, куда стрелять — в первого или второго. Происходит некоторое замешательство — какую из целей поражать? Этого замешательства нам должно было хватить, чтобы поразить точку противника, откуда велся огонь.

Раз-два-три!.. И тут я понимаю, что мое лицо что-то обожгло. Пронеслась мысль, что пробило кирпичную кладку.

Мы еще лежим, даже не приподнялись. Мне посекло лицо осколками кирпича, у Сергея из виска идет кровь. Он смотрит на меня ошарашенными глазами, я на него. Я поначалу подумал, что его убило, что это такая предсмертная реакция — таращится, мол, что произошло-то? Поворачиваю голову в сторону кладки и вижу отверстие. Причем пуля вошла с внутренней стороны, не с внешней. Выбиваю шомпол из автомата, вставляю в отверстие, выковыриваю ее. Это снайперская пуля от винтовки СВД 7,62 миллиметра. В руке она прямо горячая, обжигает ее. Подкинул, поймал и говорю: «Ну что, Серега, это твоя, на — на память».

Выстрел произошел со спины. Мы лежали по направлению к пятиэтажкам — то ли с больницы, которая в метрах 600 была, выстрелил снайпер, то ли из частного сектора, который под углом располагался. Если с больницы — то выстрел произвел очень умелый снайпер, а если из частного сектора, то очень неумелый. Потому что пуля вошла как раз между двух наших голов, прямо по центру.

Мы с ним переглянулись, кровь у него продолжает течь. Взял его за голову, а у него оттуда торчит оплетка медная. Я ее рванул прямо с куском кожи и мяса. «Ты живой еще, не ссы», — говорю. У меня на приклад автомата был прикручен ИПП (индивидуальный перевязочный пакет), я рву его и прикладываю Сереге к виску.

Боевые действия в центре Грозного, август 1996

Боевые действия в центре Грозного, август 1996

Фото: Игорь Михалев / РИА Новости

И тут понимаю, что сейчас будет следующий выстрел. Это происходит мгновенно: сначала ты думаешь о том, что произошло, а потом понимаешь, что будет дальше. Я хватаю Сергея за шкирку: «Валим отсюда!» Тот кричит: «Подожди! Вон они!» (а боевики снова побежали по улице). — «Нет, валим!»

Как в замедленной съемке — только поднялся на ноги и начинаю смещаться в сторону, в кирпичную кладку с внутренней стороны начинают бить пули. Что такое стрессовая ситуация и шесть этажей сталинского дома, где потолки не 2,2 метра, понимаете? Шесть этажей без пола, только швеллеры!

Я бегу по этой кладке что есть мочи, таща за собой Серегу, свой автомат, его автомат, разгрузки… И по нам стреляют, где в стенку, где между ног попадают пули. У нас всегда знали, что если ты слышишь пулю, то она не твоя. Вж-ж-ж! Вж-ж-ж! — несется, пока мы бежим

В общем, там кто-то открыл огонь, уже даже не целясь. Им просто нужно было нас поразить. Это даже не очереди были. Если бы работал автомат или пулемет, по звуку очереди было бы понятно. А это были единичные пули. По ходу, снайпер уже упускал цель, не мог прицелиться и стрелял от безысходности.

Я преодолеваю расстояние до угла дома — а только угловые комнаты в этом здании имели пол — и сталкиваю Серегу с этой высоты вниз, запрыгиваю сам. Летим, приземляемся на кафельный пол, где были туалет и ванная. «Ну что, руки-ноги целы? Попало?» — говорю ему. «Нет», — отвечает. «Ну все, считай, второй раз родились сегодня», — смеюсь. Осматриваем себя (иногда бывает, что попадет, а ты из-за адреналина не чувствуешь), и я замечаю, что обрызган кровью, но кровь, судя по всему, Серегина, когда в него оплетка попала. Говорю: «Давай-ка ты в госпиталь, я без тебя тут справлюсь, тебе уже все — четвертого раза не будет». У него были ранены ноги, рука, голова. «Тебе Господь говорит, что это был последний раз, когда он тебе сохранил жизнь. Вали и больше не возвращайся из госпиталя». Он ушел, и до самого увольнения я его так и не видел, пока не приехал на Большую землю.

«Офицеры были вынуждены подчиняться»

Как вы узнали, что Лебедь ведет переговоры? Что испытывали, когда сказали, что нужно отходить?

А мы никуда не отходили. Просто пришел приказ прекратить огонь, потому что достигнуты какие-то мирные соглашения.

Пока они не были достигнуты, вы о них ничего не знали?

Нет. Просто по всем каналам связи, по радиостанциям поступил приказ прекратить огонь, несмотря на то, что боевики стреляли. В случае отказа прекратить огонь командиров обещали отдать под трибунал и бойцов тоже. Было непонятно — сказали, что боевые действия прекращены, у нас очередное перемирие.

У боевиков после каждого боестолкновения, — как только они понимали, что попали под пресс, — сразу начинались перемирие и переговоры

Наша сторона понесла большие потери, так как это было неожиданно (как это мы потом узнали — хотя было много информации и у разведки, и у ФСБ, которую никто не попытался реализовать). А когда приходила наша очередь рассчитаться, то нас сразу останавливали. Просто «прекратить огонь!» — и все.

Офицеры были вынуждены это делать. Я понимаю, служебная карьера, 90-е годы — чем кормить семью, если уволят? Да еще и посадят ко всему прочему за неисполнение какого-то приказа, пусть преступного, пусть глупого. И офицеры были вынуждены подчиняться. Когда в стране неразбериха, никто же не будет заниматься конкретным делом. Сейчас-то не могут с беспределом разобраться, который с Голуновым творят, еще с кем-то… А про то время вообще говорить не приходится: посадили — и поминай как звали.

Чтобы посадить, практически как в 1937 году, собиралась чрезвычайная тройка. Пришли три сотрудника особого отдела, в который мы сдавали боевиков, выслушали, показания записали, офицера забрали. И все, никто его больше не увидит. Потом только родственники получат письмо, что он в местах лишения свободы находится, мол, приговорили его судом военного трибунала к чему-то и отправили.

Поэтому огонь прекратили. Хотя и не все — понимаете, когда в вас стреляют, и вы подчиняетесь приказу о прекращении огня, получается, что вы сдаетесь на милость победителя, который продолжает вас расстреливать и не собирается останавливаться. То есть это приказ для вас, а не для них — так это можно расценить. Игра в одни ворота.

И тогда боевики усиливают натиск, чтобы взять штурмом все здания.

Бойцам, кстати, терять было нечего. Им либо погибнуть, либо… Как будет дальше — никто не знал. Поэтому и открывали ответный огонь.

Вы же понимаете, что было бы с пленными, если бы боевики взяли какую-нибудь точку, тем более когда они разъярены — у них же тоже потери. Никакой пощады не будет, на куски порвут, кожу будут с живых сдирать

И потом Пуликовский объявил, что если они не выведут мирных жителей из Грозного, все, кто там находятся, вне зависимости от пола, расы, вероисповедания и прочего, будут по законам военного времени подвергнуты физической ликвидации. Штурмовые группы ликвидируют всех подряд.

Вы же понимаете — город заполнен боевиками. Среди них есть местные жители, но они пособники. У них было время, чтобы уйти, они обо всем знали заранее. Но некоторые там оказывали боевикам медицинскую помощь. (Кстати, столкнулся потом на гражданке с одной приятной женщиной, не чеченкой, которая в Грозном находилась в бандформировании и оказывала им медицинскую помощь. А потом мы очень мило работали с ней в одной юридической организации.)

Секретарь Совета безопасности Александр Лебедь (в центре) прибыл в Чеченскую Республику для проведения переговоров о прекращении боевых действий и выводе российских войск из Грозного

Секретарь Совета безопасности Александр Лебедь (в центре) прибыл в Чеченскую Республику для проведения переговоров о прекращении боевых действий и выводе российских войск из Грозного

Фото: Игорь Михалев / РИА Новости

На ваш взгляд, кто виноват в том, что произошло с мирным населением Грозного? Боевики, федералы?

Каждый получает то, чего он заслуживает. Когда боевики убивали русских, им это было в радость. Им приваливало новое имущество, машины, деньги. Всех это устраивало, даже местное население, которое, по-видимому, считало, что все так и должно быть. Но когда это обернулось против них — вы же знаете, что любая проблема, как палка, имеет два конца.

У них случилось горе: их имущество разрушалось, горело, подвергалось мародерству. Я не скрываю этого — была, например, акция возмездия за трех наших погибших товарищей на рынке. Мы этот рынок просто пустили под колеса бэтээров — раскатали как карточный домик. Нам плевать было, что это чье-то имущество. Рынок был закрыт, мы приехали рано утром, когда никого не было. Но мы понимали, что в ларьках там какая-то еда, чей-то товар.

Мы просто раскатали этот рынок. Металлические ларьки лежали вот так вот — как газета. Все они стали плоскими, как лист бумаги.

На тот момент ничего не имело значения. Наших товарищей убили, и убили хладнокровно, подло.

Вы для себя поняли, что это была за война и зачем она была?

Мы не договорили про генерала Лебедя. На тот момент со стороны нашего правительства и Лебедя непосредственно, так как он был полномочным представителем президента, это было предательство в отношении федеральных войск. Когда мы потеряли очень много убитыми и ранеными, причем на пустом месте… Если бы развединформацию реализовали, мы бы могли этого избежать, перекрыв дополнительно какие-то дороги, предприняв меры профилактики. Не откатились бы назад и не получили бы то, что получили в итоге.

Что это было — этот нарыв, как и любой межнациональный конфликт (а он начинался именно так, как это было в Карабахе, как это было в Средней Азии, в Молдавии), требовал разрешения. И таким разрешением всегда являлось применение военной силы. Рано или поздно война бы там случилась, если не в 1994 году — так в 1995-м или в 1996-м.

То, что они потом творили в Буденновске, в Первомайском, не могло остаться без возмездия, не могло длиться бесконечно. Рано или поздно любой президент ввел бы туда войска, учитывая то, что это территория Российской Федерации, хоть и мятежная.

Они объявили о независимости еще в советские времена.

Несмотря ни на что, ни на какие их попытки, к началу этой войны они являлись частью Российской Федерации. И на этой территории должен был быть установлен порядок соответственно законам России, что и произошло.

Что касается командования — да, я считаю, что наше командование не было готово к войне. У нас отсутствовала боевая подготовка в войсках. Именно из-за этого случилось 31 декабря — 10-15 января 1994-1995 годов. Из-за отсутствия карт, развединформации, необходимой при любых военных действиях. Сначала проводится разведка, и уж потом вводятся войска. Произошло все наоборот: сначала ввели войска, а потом запустили разведку — вытащите нас!

Внимание!
«Лента.ру» осуждает любые национальные конфликты во всех их проявлениях, выступает против межнациональной розни и любого насилия

НАЧИНАЛОСЬ ЭТО ТАК

Фото Nikolay Garan. Началось все в начале ноября 1994 года. Пока мы
еще находились в Дагестане, нам объявили, что
скоро выезжаем в командировку на Кавказ, объяснили, что
на территории Кавказа какие-то политические волнения, и
мы должны выполнять роль миротворцев. Нам выдали бе-
лые повязки и сказали, что в случае стычки с населением
не применять никакого оружия, кроме штыка.
В начале декабря 1994 года нас подняли по команде
“сбор” и срочно отправили на территорию Чечни. Прибы-
ли мы туда ранним утром и, как оказалось, находились
около какого-то горного села. Днем нам дали команду “от-
бой”, мы опять сели по машинам и, отъехав несколько
километров, свернули с основной дороги на поле. Здесь
нам дали немного отдохнуть и поесть. После этого нам
пояснили, что мы были посланы сюда для поддержки ос-
новных сил, но оказалось, что прибыли первыми, до нас
здесь никого не было. Мы заняли на поле круговую обо-
рону и стали ждать приказа. Основной дорогой оказалась
трасса Махачкала — Гудермес. Сначала проезжие авто-
мобили останавливались, а люди, чеченцы, сидевшие в
них, выходя, оскорбляли нас, плевались и угрожали. Но
со временем обстановка ухудшилась. На трассе при-
шлось установить блок-пост. Основной задачей было
охранять находящейся поблизости мост.
Однажды утром возле дороги мы увидели большую
толпу людей, они шли прямо на нас. Опять последовала
команда “сбор”, пристегнуть “штык-ножи”. Через несколь-
ко минут мы уже стояли перед огромной толпой. Офице-
рам с большим трудом удалось вступить в переговоры с
ними и договориться не доводить дело до схватки, которая
может плохо кончиться. Военные люди выполняют приказ
и только приказ. И выполнят его любой ценой. Люди ушли.
С этого времени мы уже не надевали белые повязки.
Позже мы узнали, что при переговорах нам дали вре-
мя освободить это место. Но мы этого не сделали и по-
пали в блокаду. Сообщение было только воздушным.
Наше пребывание там было осложнено непривычным
для нас климатом: ночью — заморозки, днем гораздо теп-
лее, но при этом непрекращающийся, пронизывающий
насквозь, ветер. Жили, где придется, я по началу спал в
бронетранспортере. Но когда начались морозы, люки БТР
обмерзли грязью. Потом грузовые вертолеты МИ-26 при-
везли нам материалы, и мы оборудовали себе землянки,
обогреваемые печками-буржуйками. Спать приходилось
по 4-6 часов в сутки. Бани у нас не было, не мылись мы
почти месяц. Правда, потом возле горы обнаружили род-
ник, вбили туда трубу, а сбоку сделали отверстие. Так у
нас появилась хоть какая-то возможность помыться.
Ночами с гор нас обстреливали боевики. Так, стоя в
окопе, я встретил Новый, 1995-й, год, о котором в тот мо-
мент мало кто помнил. Но наши офицеры вышли и ра-
зом запустили сигнальные ракеты, было очень красиво и
очень тревожно.
Время шло незаметно, и только в конце января 1995
года нас заменил Московский ОМОН, но вскоре мы узна-
ли, что почти весь их отряд был разбит нападением че-
ченских боевиков.
Александр Сафонов

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

Война. Какой далекой и нереальной она кажется с
экрана телевизора и со страниц газет. Для меня
война началась 29 декабря 1994 года. Тогда, в составе
колонны, наш 276-ой полк направлялся в центр Чечни –
город Грозный. Сидя в боевой машине пехоты, мы весе-
ло шутили и смеялись над тем, что едем на настоящую
войну и что пуля – дура. Но даже не могли себе предста-
вить, куда попадем по приезду. Это сейчас в Чечню мож-
но идти по контракту, а тогда нас, солдат-срочников, да
каких там солдат – юнцов после учебки, никто не спра-
шивал. Приказ, команда, походная колонна… Едем.
Наступление на Грозный – это самый памятный день
в моей “чеченской” жизни. Оно было в новогоднюю ночь
31 декабря 1994 года. Ночь фейерверков и салютов.
Мрачные окрестности города пугали своей зловещей ти-
шиной. Что ждет нас там? На дворе зима. На юге она
такая, как у нас весна. Как сейчас помню, грязь, мокрый
снег. Наша колонна медленно продвигалась по одной из
улиц Грозного. Напряженная тишина, кое-где горят кост-
ры, как будто только что здесь кто-то был. Остановились.
И тут началось…
Непонятно откуда на нас понеслись очереди из авто-
матов и пулеметов. Кругом высотные дома. Темень, глаз
выколи. В этой темноте видны были только следы трас-
серов. Вот по ним и надо было открыть ответный огонь.
Но как это сделать? Ведь мы все, кто в бронетранспор-
терах, кто в машинах пехоты. По приказу начали рассре-
доточиваться. Да какой там! Разбежались кто куда. Спря-
таться негде. С обоих сторон улицы, с разных этажей,
беспрестанная стрельба. Суматоха, неразбериха полная.
Куда бежать, когда кругом стреляют?!
Наше отделение — 11 человек и командир, в составе
которого я был, забежало за угол какой-то девятиэтажки.
Разбив окно на первом этаже, забрались внутрь, огляде-
лись. Вроде никого. Начали стрелять туда, откуда видны
были очереди трассеров. Немного стихло. То ли чечен-
цы выдохлись, то ли наших стало меньше. Слышим при-
каз:
— По машинам! — И снова стрельба из ниоткуда и в ни-
куда. Перебежками добрались до нашей машины. Колон-
не был дан приказ выйти из города. Продержались мы
там часа четыре, хотя, кто там следил за временем. В
этом первом моем бою ранило нашего командира, моло-
дого лейтенанта, скорее всего, только что из института.
Да и вообще, многих своих парней мы тогда не досчита-
лись.
До утра колонна стояла за городом. Потом ее расфор-
мировали на части. И уже следующий решительный шаг
мы сделали вечером 1 января уже 1995-го года, двига-
ясь по трем направлениям к центру – “Белому дому”.
Тяжелым было боевое крещение. Но в жизни ничего
легко не дается. Теперь я это точно знаю.

Сергей Иванов 





Фото Nikolay Garan.

 ДОРОЖИЛИ ДРУЖБОЙ

Службу я проходил в 76-й гвардейской воздушно-
десантной дивизии в городе Пскове.
Наш полк вылетел в Чечню 11 января 1995 года. При-
землились в аэропорту Владикавказа. Там нам выдали
снаряжение и боеприпасы. Из аэропорта колонны отпра-
вились в город Грозный. Я был заместителем командира
взвода и являлся командиром боевой машины десанта.
13 января вошли в Грозный. Картина предстала пе-
ред нами страшная. Кругом лежали множество трупов,
части человеческих тел, их грызли собаки.
Ночью наш полк вступил в бой с боевиками, “брали” Дом
культуры. Мы с другом перебежками продвигались к зда-
нию. Я первым перебежал асфальтированную дорожку, сле-
дом за мной бежали остальные солдаты. В это время меж-
ду нами разорвался снаряд. Меня контузило. Приходя в
сознание, услышал крик товарищей с просьбой о помощи.
Встаю и бегу к ним. Бойцу осколком разорвало весь живот.
Беру его на руки и несу за ближнюю пятиэтажку, где нахо-
дились санитары. Затем снова вернулся в бой. В эту ночь
нам пришлось отступить. На помощь нам пришла артил-
лерия. После артобстрела, на утро, мы взяли здание Дома
культуры.
Это был мой первый бой, в этом бою мы потеряли мно-
го товарищей, и друг, которого я вынес с поля боя, тоже
погиб, ранение было смертельным.
За вынос раненого товарища с поля боя я был награж-
ден медалью Суворова. Награду мне вручили в 1996 году.
До 16 февраля находились в Грозном. Полторы недели
ждали погоды: шли проливные дожди. Затем колонны
двинулись на Гудермес, постоянно подвергаясь артобст-
релу, особенно ночью. Возле Гудермеса полки разброса-
ли по точкам. Наша рота разместилась у двух дорог, по
которым должны были отступать боевики. С одной сто-
роны их штурмовали внутренние войска, а здесь долж-
ны были штурмовать их мы. Бой был удачным. Мы поло-
жили много боевиков. В этом бою мы с товарищем Су-
леймановым Тагином взяли в плен двух “духов”.
Со мной служили ребята из Кургана, Челябинска, Моск-
вы, Минска и других городов. Никогда не было никаких раз-
делений, все были как братья. В первые дни в Чечне было
страшно, но человек ко всему привыкает. Постепенно и у
нас появлялась военная закалка, жесткость и мужество.
Самый тяжелый бой был за взятие господствующей вы-
сотки возле города Гудермеса. Наш взвод пошел на раз-
ведку. Напоролись на засаду. “Духи” открыли огонь. Мы от-
ступили. На утро с полковой разведкой мы вновь отправи-
лись на “прочесывание” и попали в окружение. Немного
растерялись. Наш комбат, бывший “афганец”, воевавший
во многих горячих точках, поднял в нас боевой дух, обра-
тившись со словами: “Ребята, не робейте, каждый десант-
ник стоит 3-х “духов””. Думаю, эти слова помогли нам вый-
ти из окружения, правда, мы потеряли тогда товарищей:
двух разведчиков и сапера. Отступали, открыв огонь. За-
тем по “духам” ударила наша артиллерия. После артобст-
рела пошли в атаку. Во время боя мы нашли наших ре-
бят. Наш сапер родился в “рубашке”: он раненый лежал
на животе, духи взяли его автомат, не перевернув его на
спину, тем самым не заметили в нем признаков жизни.
Он рассказал, как наших раненых “духи” достреливали.
В этом бою перебили много боевиков, но и потеряли
многих своих товарищей. С этой господствующей высотки,
после прибытия замены 1-го мая 1995 года, меня отправи-
ли в Псков, в дивизию, а уже оттуда я демобилизовался.

Сержик Милоян

СОЛДАТСКИЕ БУДНИ В ЧЕЧНЕ

Впервые в Чечню я попал 7 мая 1995 года. Наше
подразделение дислоцировалось под Бамутом.
Хорошо запомнился праздничный салют в честь Дня По-
беды. В горах темнеет рано, ночи очень темные, а потому
залпы установок “Град”, выстрелы из минометов и трассе-
ров расцветили ночное небо немыслимыми красками.
В конце мая маневренная группа, в которую входил взвод,
около станции Асинская охраняла водозаборы и консерв-
ный завод. Здесь активных боевых действий не велось.
В конце июня колонной из 30 машин маневренная груп-
па отправилась в Ножай-Юртовский район. Наш БТР шел
в дозоре – мерах в пятистах впереди. Близ селения Оре-
хово раздался взрыв: машину подбросило и раскололо
пополам, восьмерых бойцов, сидевших на броне, разме-
тало вокруг. Разгорелась перестрелка. Все же нам уда-
лось выйти из-под огня без потерь, только несколько че-
ловек контузило, в том числе и меня.
Далее колонна миновала город Грозный и остановилась
в местечке Балаису. Здесь простояли до августа 1995 года.
Занимались поисками боевиков в горах по данным развед-
ки. Приходилось несладко: бездорожье, по скалам не прой-
дешь, а на дорогах бандиты стерегут, да и местное насе-
ление днем молоком угощает, а ночью стреляло по нам.
В средине августа нас перебросили в Октябрьский район
города Грозный. Заняли позиции в землянках на сопках, на-
зываемых “Три дурака”. Местные жители относились к нам
враждебно. Слышал, как однажды ребенок лет шести-семи,
показывая на российских солдат, спрашивал у матери:

— Мама, они – убийцы?
Как будешь чувствовать себя после таких вопросов детей?
Рейды по столице Чечни, поиск боевиков – основная
задача в тот период. Однажды в склад боеприпасов по-
пал снаряд боевиков. Огромный взрыв унес жизни сразу
двадцати четырех российских солдат. Жуткий случай…
После Грозного нас направили в станицу Шелковская.
Здесь прямо с боевого поста у нас ушел один паренек.
Был он слабохарактерным, постоянно просил, чтобы его
отправили домой. Через пару дней был найден труп бег-
леца… с отрезанной головой.
В сентябре наше подразделение перебросили в город
Серноводск, где пришлось участвовать в штурме гости-
ницы “АССА-2”. По данным разведки в ней засело около
пятисот боевиков. Взвод потерял десть человек, а я по-
лучил осколочное ранение в живот.
Январь-апрель простояли в Алхон-Кале, жили в па-
латках. Здесь погиб командир взвода, погиб глупо: по-
шел в ларек за сигаретами и схлопотал пулю из проезжа-
ющей мимо автомашины. Здесь подобное не редкость.
Позднее участвовали в зачистках сел Гехи-Чу, Урус-
Мартан, Ачхой-Мартан, Семашки и других. Мы понесли
здесь большие потери. В этих ситуациях приходилось
брать командование на себя даже простым бойцам, так
как все офицеры погибли.
Последнее место дислокации – Ачхой-Мартан. Тут для
меня окончилась первая чеченская кампания, отсюда я
демобилизовался и уехал домой.
Прошли годы, но Чечня не отпускала меня, я испытывал
по ней какую-то ностальгию, вспоминал павших боевых дру-
зей, различные события и встречи с интересными людьми,
ощущал на губах вкус черемши – дикого чеснока, который в
изобилии растет в горах, грецких орехов, заменявших нам
сухой паек во время боев и походов, да много чего…
И вот 17 октября 2002 года я вновь прибыл на Север-
ный Кавказ для прохождения службы по контракту. Служ-
бу начал в городе Аргун, в разведывательном взводе, где
пробыл до декабря. Участвовал в оперативно-розыскных
мероприятиях. Хотя война официально закончилась, но
колонны российских войск постоянно подвергались об-
стрелам. Ночами даже с мечети стреляли по нам.
Затем взвод перевели в Ножай-Юртовский район. К
тому времени многие объекты были восстановлены. Ме-
стное население относилось к российским солдатам уже
дружелюбно и помогало продуктами. Бойцы покупали раз-
говорники, учили чеченский язык. Я стал не только пони-
мать его, но и мог произносить отдельные фразы.
По-прежнему ходили в рейды, участвовали в разведыва-
тельно-поисковых действиях: ходили по горам и лесам в по-
исках бандформирований. Однажды около ручья Ярык Су
(чистая вода) обнаружили следы «диких кабанов». Устрои-
ли засаду: трое бойцов в маскировочных халатах укрылись
около тропы в кронах деревьев. И вот, часов в пять утра,
появилось не менее сорока бандитов, вооруженных до зу-
бов, с лошадьми. Они прошли прямо под нами. Еще долго
мы потом сидели в оцепенении, не проронив ни слова.
В феврале 2003 года вернулись на базу. Когда прохо-
дили по ущелью, нас обстреляли со своих же “вертушек”,
пришлось прятаться под скалами. Связались по рации
со штабом. А дальше тропа повела вниз, первым следо-
вал мой приятель Ренат. Вдруг раздался взрыв: боец на-
ступил на мину, в результате получил 15 осколочных ра-
нений. Позже мы узнали, что шли прямо по минному полю.
Многие, прочитав эти строки, скажут: “Что за охота –
ехать в Чечню?” А мне нравится познавать опасность и
преодолевать ее. Кровь по жилам тогда быстрее бежит,
вкус к жизни обостряется.
Думаю, даже уверен, вот отдохну малость, я вновь зак-
лючу контракт и отправлюсь на службу в Чечню. Кому-то
ведь все равно надо делать эту непростую работу, так пусть
это буду я, кто не боится ее, а там – что Бог пошлет.

Солдатам и офицерам
276-го Екатеринбургского
мотострелкового полка посвящается

276-й мотострелковый полк в составе двух мотострелковых батальонов, одного танкового батальона, дивизиона САУ, минометной батареи, разведроты, ремроты, РМО, роты связи, комендантского взвода и других подразделений – всего около 1200 человек – 23 декабря 1994 года погрузился в Екатеринбурге на эшелоны и двинулся на Чечню. Через 2 дня был уже в Моздоке, еще через 2 дня вступил в боевые действия. Первый серьезный бой принял за Садовую (на подступах к Грозному), где сгорела танковая рота и несколько БМП.

В новогоднюю ночь 1995 года полк участвовал в штурме Грозного. Батальоны входили по Лермонтовской и Первомайской. 10 февраля, измотанный непрерывными боями, полк передал позиции и блокпосты «вэвэшникам» и вышел из Грозного «на отдых»: людей бросили замерзать на Терском хребте.

Я – студент истфака МГУ. Вырос в военной семье: отец, дед, прадеды – офицеры. Отслужив срочную и желая доказать свою независимость, поступил в гражданский вуз, однако скоро понял, что карьера ученого меня не прельщает. Захотелось послужить еще годик, чтобы решить окончательно, продолжить мне семейную династию или не стоит. Так осенью 1994 года, уже на IV курсе, взял академотпуск и завербовался на контрактную службу в Российскую армию.

До января 1995 года служил на Урале, в своей родной части. А 10 февраля 1995-го по собственной просьбе был командирован в Чечню.

Пятая война

Прилетели мы в Моздок. Мы – это 23 добровольца-контрактника из Екатеринбурга. Я – старший команды. Направлен на замещение вакантной должности замкомвзвода в одной из рот 276 мсп. Команда состоит в основном из ребят лет 30–40, но одному, самому старшему, – 47. Почти все – с боевым опытом. Главным образом, конечно, «афганцы». Но есть и другие: «абхазцы», «карабахцы», «ошцы». У некоторых это не вторая, а третья, четвертая или даже пятая война.

Мне же – всего 23, я молод и беззаботен, и это мое боевое крещение.

С нами прилетели «спецы» из Асбеста, а также группа офицеров, как и мы, присланных для пополнения 276-го полка. Офицеры скучковались в сторонке. В основном это были «пиджаки»: лейтенанты-срочники, призванные на 2 года после гражданских вузов для замещения должностей командиров взводов, которые до них занимали кадровые офицеры. Можно понять, что именно взводные составили подавляющую долю в потерях среди офицерского состава в боях за Грозный. Бедолаги переминались с ноги на ногу и у всех было одинаковое выражение в глазах: «Как это я дошел до жизни такой?..»

Пока они озирались, «спецы» куда-то дружно убыли организованной толпой, а контрактники принялись разгружать «гуманитарку», которой был набит до отказа наш Ан-12. Мы передавали по цепочке ящики и складывали их штабелями у трапа. Последним выгрузили готового в стельку немолодого капитана-доктора. Отставник, «афганец», взыграла у него в душе обида за державу, записался добровольцем – воевать Чечню. Доктора бережно уложили на штабель «гуманитарки» и оставили отдыхать.

Через минуту подкатил замызганный «уазик», из него высыпала могучая кучка полковников и подполковников весьма бравого вида. Нас построили, и один из них задвинул речь, из которой мы узнали, что прибыли в Моздок (а мы думали – в Сан-Франциско!), в Северную Осетию, и сегодня же первой «вертушкой» нас доставят в Грозный. Также нам сообщили, что Чечня – это зона вооруженного конфликта, где запросто могут убить, и что еще не поздно передумать. Те из контрактников, кто не уверен, что сделал правильный выбор, пусть лучше прямо сейчас выйдут из строя, и они будут немедленно, этим же «бортом», доставлены обратно в Екатеринбург, где смогут подать рапорта об увольнении, и т. д. и т. п.

Естественно, строй даже не шелохнулся. Не для того мы столько дней через все бюрократические преграды сюда прорывались, чтобы спектакль устраивать. Да и грех нам, волкам стреляным, псам войны, за спинами 18-летних срочников дома отсиживаться. Чечню надо как следует наказать, чтобы другим неповадно было. И нам не терпится этим заняться.

Из строя вдруг бухнула разнузданная реплика: «На х… надо! Нам и здесь за…сь!».

Бравый полковник ничуть не рассердился, а отечески нам заулыбался. Он рассказал, что 276-му здорово досталось (потери свыше четверти личного состава), но что это замечательный – лучший в группировке! – полк, разведрота которого брала дудаевский дворец…

Надо ли говорить, что ни в этот день, ни на следующий мы в свою часть так и не попали.

Первые трупы

… И снилось мне, что опять летим это мы на Ан-12, иллюминаторы все разбиты и по салону разносится холодная мокрая дрянь со снегом, набивается в глаза, в уши, за шиворот.

Выбивая зубами марш, я проснулся и вспомнил, что лежу на расстеленной на бетонном полу плащ-палатке в гигантском, продуваемом всеми ветрами ангаре без окон и дверей. Крыша ангара похожа на шахматное поле, сквозь белые клетки которого прямо на рожу мне сыплется та самая мокрая дрянь со снегом. Горло болит, голова болит, нос не дышит, глаза слезятся… Простудился чудо-богатырь.

Кряхтя и превозмогая немочь, лезу в вещмешок. Сожрал сразу две таблетки – аспирина и бисептола, – отхлебнул из фляги ледяной водки и, откинувшись на спину, замер, тяжело дыша… Отдохнув немного, «причастился» еще раз, закурил и принялся обозревать вверенные мне войска.

Братва в муках пробуждалась, ворча и громыхая под сводами стылого ангара сердитым матом. Быстро развели костер и сварили в большом ведре суп из сухпая.

Позавтракав, я отправился на поиски диспетчера: узнать, как там у них насчет обещанного «борта» на Грозный. Диспетчер отыскался без труда, однако выяснилось, что «борта» пока не предвидится. Может быть, вечером, а может, и завтра… «Куда вы, собственно, так торопитесь, молодой человек?»

Я отправился «домой» в ангар. Подходя, увидел, что мои бойцы разгружают огромный вертолет с «грузом-200».

Не знаю, кто придумал красивую сказку о «цинковых гробах». Убитые были завернуты в шинели, плащ-палатки, одеяла и просто куски брезента. Многие изуродованы ужасно, а некоторые – как будто уснули. Это были первые увиденные мною трупы, и меня слегка затрясло.

Мои контрактники укладывали тела в КамАЗ и спорили, полетят они на этом вертолете или на другом, который стоял на соседнем пятачке и из которого вылезали какие-то русские бабушки и дедушки – беженцы. Последним вылез худющий солдатик в грязной шинели и с рукой на перевязи. Он глядел вокруг безумными глазами и, кажется, не верил своему спасению.

Раз сегодня мы никуда не летим, отправляемся в гости к вертолетчикам, пригласившим нас «на четыреста капель». Этой ночью один из экипажей сбили над перевалом, и еще неизвестно, кто выжил. По этому случаю летуны были ужасно злы и желали нам поскорее добраться до чеченцев, чтобы вырезать их всех до единого и поголовно: и мирных и немирных. Главное – мы договорились, что завтра утром они организуют нам «борт».

Нас не дождались

«Борт» оказался таким крохотным, что мы все едва смогли в нем поместиться. И все-таки мы залезли в него, и через полчаса я уже представлял пополнение командиру полка полковнику Сергею Б.

«Взвод! Смирно! Равнение на середину!» – безупречным строевым шагом (учили!) подлетаю к полковнику и докладываю. Полковник – плотный сорокалетний человек с усталым лицом и в простом танкаче без знаков различия. «Не кричи, пожалуйста…» – поморщился, протягивая руку. Поздоровались. «Разрешите дать команду «Вольно»?» – растерянно пробормотал я. «Да», – махнул рукой командир. Строй сам собой распался, люди обступили его полукругом, и комполка стал говорить: хорошо, мол, что приехали, молодцы, сейчас вас накормят и распределят по ротам. Грозный уже практически взят, позавчера полк был выведен из города, и сейчас КПП – в Северном, а батальоны – в горах к северо-западу от аэропорта, на Терском хребте.

Что ж, не успели. Грозный уже взят, и сделали это те самые 18-летние оболтусы, которым мы приехали помогать. Теперь, по словам полковника, нас ждали Аргун, Гудермес, и Шали, и горы на юге Чечни.

Со взятием Грозного закончилась война открытая, позиционная и началась война подлая, хитрая, партизанская и диверсионная. Если в Грозном брали русским упрямством и отвагой, то в «зеленках» и в горах потребовалась хитрость плюс еще раз хитрость. Позже многие солдаты, пережившие новогодний штурм Грозного, признавали, что, несмотря на ужасные потери, воевать там было проще.

Первый бой

Спустившись 18 февраля в долину между хребтом и северными окрестностями города, мы рассыпались блокпостами по всем этим «зеленкам», представлявшим собой лабиринты арыков, лесополос, виноградников, садов, личных дачных участков со множеством одно- и двухэтажных строений. Если на перевале мы утопали в снегу, то, спустившись в долину, попали в лето.

Группировка духов вырвалась из кольца внутренних войск в Грозном, и часть из них растворилась в этом районе: отдохнуть, отожраться-отоспаться и разбежаться по домам, чтобы затем вновь сформироваться во множество мелких мобильных банд. «Е… ть конкретно, все, что шевелится!» – таков был инструктаж, который наш ротный дал перед выступлением.

Наша 8-я рота тремя блокпостами повзводно оседлала на перекрестках одну из дорог, ведущих в аэропорт Северный. Интервал между взводами – 1,5–2 километра. С трех сторон вплотную – сплошная стена «зеленки». На моем блоке с одной стороны – виноградники, с другой – дачные садовые участки. Эту «зеленку» мы немедленно, до наступления темноты, бросились минировать ручными гранатами и «сигналками» на растяжках. Нарыли окопов, щель на случай минометного обстрела, закопали БМП в капониры, расставили пулеметы на близлежащих крышах. В общем, приготовились к ночи.

Мы поселились в маленьком домике у чеченца по имени Рамзай. Парень он вполне приличный. Каждый день уезжал в деревню: видимо, рассказать братьям-моджахедам о результатах их ночных дел. В деревне у него второй дом и скотина.

Он нам привозит свежие лепешки, молоко, чай, сахар, соль, воду и прочее. За это мы его терпим, хотя стараемся при нем ни о чем серьезном не разговаривать; Он также соблюдает «субординацию», стараясь не мозолить лишний раз глаза и не нарываться на неприятности.

По местным понятиям Рамзай бедный: два дома, три лошади, две коровы, маленькая отара овец. Семьи у него нет. Где-то есть брат, но где он сейчас – неизвестно: где-нибудь воюет, наверное, против русских.

Однажды приехал особист из полка и отвез Рамзая в «фильтр». Там его всю ночь били омоновцы, а наутро за ним поехал наш ротный. Забрал: сказал, что это «хороший чечен». Наш доктор его потом лечил…

Снайпер

Первой же ночью нам нанесли визит. С вечера и всю ночь нас периодически слегка обстреливали из виноградников. Бойцы вяло огрызались. Тем временем с противоположной стороны – со стороны дачных участков – к нам, не торопясь, без лишнего шума и дурацкой пальбы, обходя или снимая наши растяжки, незаметно продвигалась группа. Исследуя на следующий день оставшиеся на земле следы, капли крови, клочки одежды, я определил, что группа эта состояла из 8–10 нехилых мужиков. Следы были главным образом 44–46-го размеров; один из моджахедов был араб: из кармана у него на траву высыпалась медная мелочь – монеты ОАЭ.

Около 4 утра кто-то из них все же наступил на растяжку. Сработала «сигналка», вызвав на себя море огня. Духи отбивались, но тут с ближайшей крыши ударил наш ПК, и «воины ислама» откатились, унося раненых.
Вскоре, однако, мы обнаружили, что кое-кто и остался. В окошке чердака двухэтажного особнячка наблюдатель засек в ночной бинокль зеленый огонек ночного прицела. На всю нашу бестолковую пальбу наугад моджахед не обратил ни малейшего внимания и разлегся на чердаке в какой-нибудь сотне метров от нас.

Недолго думая, я схватил «Муху» и долбанул прямо по фазенде. Но, «сыграв» на натянутой перед домом сетке-рабице, заряд ушел вверх и, перелетев пару кварталов, где-то там разорвался. Дух перебрался с чердака на второй этаж и там затих. Зеленый огонек, видный мне в ночной бинокль, выдавал его с головой, словно фонарик такси. Чеченец сидел тихо и, видимо, ждал, когда все угомонятся, чтобы потом спокойно выбрать жертву и подстрелить ее.

Один из бойцов перекинул автомат за спину и, зажав в каждой руке по гранате, вылез из окопа и, петляя, как заяц, побежал к дому. Чеченец пальнул, но промазал. Тут я обнаружил, что в руке у меня также граната, уже без кольца, и я бегу вслед за солдатом. Не давая духу высунуться, по дому лупит ПК, и мы бежим без проблем. В голове проносятся обрывки мыслей о бренности жизни… Швырнув гранаты в окна, ворвались в дом и прочесали его весь, поливая во все комнаты из автоматов и подствольников. Особнячок был совершенно пуст. В одной из комнат валялись еще теплые кроссовки 46-го размера (снайпер передвигался по дому босиком, чтобы не шуметь). Чеченец сбежал, не обуваясь и не дожидаясь, когда двое русских недоумков превратят его в лапшу.

Начало светать. Стало ясно, что на сегодня боевые действия закончены. Оплетя весь дом растяжками, мы отправились завтракать.
Возвращались мы под шутки товарищей: мол, где же уши с убитого чеченца?

Уральская пехота

Командира 8-й роты, своего тезку, я знал еще до войны – выпускник Ташкентского ВОКУ, не дурак насчет выпить и подраться. Он отличался веселым нравом, разумной строгостью и справедливостью. Солдаты расшибались в лепешку, выполняя его команды: не страха ради, а исключительно из желания заслужить его похвалу и одобрение. В таких случаях, когда ротный был доволен кем-то, он изрекал: «Конкретно!» (то есть хорошо). Если же нет – то: «Ни о чем!» (то есть никуда не годится). Эти его «конкретно» и «ни о чем» постоянно носились в воздухе…

Дело свое он знал плотно и считался лучшим ротным в полку (сегодня он уже комбат). Я был немало обрадован, попав под его начало и застав его живым и в полном здравии. Он ничуть не изменился, только килограммов на 10 «постройнел».

Алексей поставил меня на 2-й взвод, который в Грозном потерял взводного (так что я одновременно стал «замком» и и.о. взводного). Кроме того, взвод потерял две БМП из трех и половину личного состава. Всего же рота потеряла около 30 солдат из 60 (четверо убиты, остальные – раненые и пропавшие), двоих офицеров (командира взвода и замполита) и двоих прапорщиков (старшину и техника). Замполита и прапорщиков прислали новых, взводного же заменил я. Кроме того, мне сразу пришлось сесть за штурвал единственной взводной бээмпэшки, так как взамен раненого механика на нее посадили молодого заторможенного солдатика.

Всего в роте осталось 6 машин из 10. Постепенно мы получили от ремроты еще две восстановленные бээмпэшки, а в мае – еще одну. Новой техники полк так и не увидел…

Из нашей команды добровольцев в 8-ю роту попали трое: я (Испанец), Юра (Клоп) и Дима (Терминатор).
Клоп – снайпер. Воевал в Афгане, участвовал в ошском конфликте. Свой позывной он получил за то, что ростом он чуть-чуть выше своей СВД. Вскоре он проявил себя в 3-м взводе как замечательный снайпер и разведчик, который благодаря своей мелкоте умел так хорошо маскироваться в любой обстановке, что найти его можно было, только наступив на него.

У Димы – Терминатора это уже четвертая война. Он – «наводчик ПК», он же – «номер расчета». ПК в его лапах выглядит игрушкой. Запасной цинк с лентой он обычно таскает с собой на горбу.

Юра погиб в Шали в июне, попав под гранатометный выстрел. Взрывной волной его выбросило из окна четвертого этажа. Дима остался мстить: они были друзья с детства и соседи по подъезду. Я же уехал в отпуск, а затем уволился из армии… И сегодня каждый день спрашиваю себя: правильно ли поступил?

Официальная беседа при вступлении в должность заняла минут пять: столько понадобилось, чтобы вписать нас в ШДК. Потом мы вспоминали общих знакомых: кто-то уволился, отказавшись воевать, кто-то здесь – воюет. Кто-то уже убит, ранен, в плену, пропал без вести…

Временами бойцы брались за гитару, в котелке на углях мирно грелся то кофе с коньяком, то чай с водкой. Для насквозь промокших и простуженных это вполне уместные напитки. Палатки, спальники, матрацы и прочее хозяйство повыбрасывали еще в Моздоке, грузя машины боеприпасами и избавляясь от всего лишнего.

… Солдат-срочник, по имени Раф, запел, глядя в огонь и притоптывая в такт дырявым кирзачом:

А не спеши ты нас хоронить,
Есть у нас еще здесь дела…

Солдаты наперебой рассказывали нам, только что прибывшим из России, о боях в Грозном. Им, кажется, не верилось, что Грозный уже взят, а они все еще живы.

… О том, как в один из домов, в подвале которого сидел пулеметный расчет – двое бойцов из 3-го взвода, угодила мина. Взводный полез их вытаскивать. Наткнулся в темноте на тело, потрогал: еще теплый, но дыхания не слышно. Хотел нащупать пульс на горле и обнаружил, что головы-то и нету. Нашел второго – первым делом проверил: голова на месте ли? Оказалось, на месте, и даже пульс прощупывается. Решил его вытаскивать. Вколол промедол и взялся за ноги… Ступни остались у него в руках – сами по себе.

Лицо взводного – лейтенанта Сергея Д., – когда он мне это рассказывает, совершенно спокойно. Он говорит обстоятельно и неторопливо, будто пересказывает содержание фильма. Видимо, рассудок человеческий отказывается всерьез воспринимать реальность происходящего. Эта реальность еще достанет его – спустя месяцы, когда он вернется домой.

… О том, как в том же, 3-м взводе подбили бээмпэшку. Из всего экипажа уцелел один только наводчик – младший сержант Н. Оглохший и одуревший от боя, он не стал покидать горящей машины. Удрал, лишь расстреляв весь боекомплект. Через минуту БМП рванула так, что слетела к чертям собачьим башня: то ли топливные баки «сыграли», то ли по ней долбанули вторично…

… О том, как брали Минутку и как духи во время штурма вывешивали на окнах пленных русских солдат…

… О том, как, посетив городской Зоологический музей, наша доблестная мотопехота украсила башни своих танков и БМП чучелами рысей, волков, шакалов и прочей живности и как за все это безобразное великолепие оскаленных звериных морд чеченцы присвоили полку звание «Бешеные псы» и «Зубы дракона» (известно из радиоперехватов).

Азарт подавляет страх

Практически каждую ночь, особенно под утро, мы отбивались. На рассвете, выставив наблюдателей, часа по четыре отсыпались. Затем я брал вещмешок с гранатами, колышками и струной для растяжек, одного бойца с собой и уходил в «зеленку» – развешивать гирлянды растяжек. Да не абы как, а со многими хитростями («прыгающая граната», растяжка с затяжной петлей, «картошка», то есть без растяжки, и т. п.). Попутно мы осматривали духовские следы и пытались разгадать их замыслы. Вся эта ночная возня все время казалась мне довольно бестолковой. Я так и не смог понять, зачем они к нам еженощно лезли: что, на нашей роте свет клином сошелся, что ли? Размышляя так, я определял, куда выставлять «секреты» (и выставлять ли), и отправлялся на блок 1-го взвода к ротному – получать ЦУ.

На минирование и на ночную работу я обычно брал с собой одного и того же бойца – того самого, который в первую ночь кинулся взрывать снайпера.
Вообще-то он был у меня наводчик на БМП, командир отделения; однако как наводчика его мог заменить практически каждый, а как сержант он еще не требовался: бойцов у меня было чуть более десятка. Иногда я брал с собой еще и другого солдата, спокойного, неразговорчивого малого двухметрового роста и медвежьего сложения. Он безропотно таскал вьюк «Шмелей» на горбу, когда мы отправлялись немного «пошуметь» в дачных домиках.

Пригодился опыт, полученный когда-то в саперной учебке, развернутой на базе выведенного из Афгана саперного полка. За четыре месяца в Чечне я развесил несколько сотен этих «игрушек». Свой первый блокпост в Алханчурской долине я оплел несколькими поясами растяжек. Каждый день я восполнял образовавшиеся за ночь бреши и добавлял новые растяжки. Мы проторчали здесь больше месяца, так что вскоре незаминированными остались только сами дороги да несколько проходов в «зеленке», оставленные для своих разведгрупп и «секретов».

Выносить «секреты» в «зеленку» стало нашей обычной практикой; держа с ними радиосвязь, блокпосты и ротный были в курсе происходящего в радиусе километра. Как правило, заметив группу и доложив о ней, «секрет» из 1–2 человек получает команду не стрелять и продолжать наблюдение.

«Секрет» в условиях такой сложной местности – полезнейшая вещь. Когда сидишь на своем блоке в глухой обороне, чувствуешь себя дурак дураком: наживкой, которую хочет проглотить хищник. В «секрете» роли меняются: он – дурак, а ты – охотник. Азарт подавляет страх.

Меня иногда спрашивают: как могло случиться, что вчерашний студент, человек самой мирной в мире специальности школьный учитель, – превратился в убийцу? Я же не знаю, что ответить, так как никогда не чувствовал себя убийцей, даже убивая. Ты хочешь выжить сам и помочь в этом своим товарищам, и ты лазаешь, как ирокез, по «зеленкам», ставишь кругом растяжки, ходишь в засады и «секреты», водишь БМП, долбишь из «Шмелей» и «Мух», проявляя качества не «ботаника», но бойца.

Известный ученый, профессор истории, мировая величина и один из отцов-основателей всей современной западной историографии, Марк Блок (он же активный боец и один из лидеров французского Сопротивления в годы гитлеровской оккупации) как-то сказал: «Есть профессиональные военные, которые никогда не станут настоящими воинами, и есть сугубо штатские люди – воины по призванию…» Нет ничего удивительного в том, что вчерашние «пиджаки» под влиянием «обиды за державу» превращаются в бойцов, а школьники становятся хорошими солдатами.

Конечно, я не профессионал. Все, что я делал, основывалось на голом энтузиазме и необходимости выжить. Чтобы научиться чему-то новому, обязательно желание учиться (в том числе и у своих подчиненных). Профессионалами не рождаются. Чтобы ходить в засады, нужна отчаянная наглость и вера в правоту своего дела, которое позволяет с охотой идти на смертельный риск, если это сулит возможности убивать врага. Чтобы вообще воевать, помимо каких-то внутренних человеческих качеств нужна лошадиная выносливость: за нее я благодарен многолетнему увлечению классической борьбой (школа СКА МВО). Также я благодарен Альберту Макашову, который в бытность мою срочником был у нас командующим и жестко следил за тем, чтобы солдаты прежде учились стрелять, а лишь после того – подметать улицы (хотя подметать тоже довелось изрядно).

Переоборудование позиции

20 февраля ночь прошла на удивление спокойно. Под утро бойцы засекли ночным биноклем телодвижения в «зеленке» – примерно в 200 метрах. Стрелять не стали – надоело. Лежим на крыше, наблюдаем. Один гость сидит в кустах, до растяжек не дошел, да, наверное, и не собирается. Примерно там же мною оставлен проход через минное поле. Возникла идея: оглушить чеченца неприцельным огнем из подствольников и под прикрытием этого огня попытаться взять бандита живьем.

Конечно, хороший чеченец – это мертвый чеченец. Но у пацанов загорелось обменять его на кого-нибудь из своих.

Трое бойцов начали забрасывать духа ВОГами, а я с напарником помчался по проходу. Через четыре залпа, как было условлено, огонь прекратился. Подобравшись вплотную, увидели окопчик и какие-то куски мяса с обрывками одежды. Это была отличная позиция – аккурат напротив нашего капонира для БМП. Залегли, ждем. Начало светать. Если тут еще кто-то и был, то, видимо, все удрали. С рассветом обнаружили в траве у бруствера неиспользованный РПГ-18 («Муху» старого образца).

Вернувшись с трофейным гранатометом, решили переставить БМП так, чтобы не торчали на виду, как учебные мишени. Одну упрятали под навес и забросали всяким мусором и хламом. Другую (приданную из 3-го взвода) загнали задом в какой-то сарай. При необходимости они могли быстро выкатиться на огневые рубежи – в капониры.

Пулеметы с крыш решили тоже снять. Один пулеметный расчет «закопали» под старым, заброшенным гусеничным трактором. Другой пулеметный расчет обосновался в старом бетонном колодце, пробив себе во все стороны бойницы, соорудив помост, чтобы стоять, и бросив сверху сорванную с петель воротину, чтобы не капало.

За недостатком струны для растяжек закрыли участок в «зеленке» колючей проволокой, расстеленной прямо по траве наподобие МЗП, навешав на нее гранат без колец и прикопав их в землю.

Редеют ряды газовщиков…

Много суеты у нас было из-за корректировщиков. КП полка один раз даже слегка обстреляли из минометов. Слегка – потому что один из «секретов» вовремя обнаружил корректировщика, который работал с крыши дачного домика, используя трассеры и ПБС. Одного «Шмеля» было достаточно, чтобы минометный обстрел прекратился. После этого ротный наш (да и другие тоже) регулярно отправлял группы на «свободную охоту» за корректировщиками.

В районе нашей роты работало пятеро корректировщиков. Утром они собирались в условном месте и уезжали на какой-то машине (судя по следам – БРДМ или ГАЗ-66 с бэтээровским протектором). При этом днем по нашей весьма безлюдной дороге все время разъезжали на ГАЗ-66 пятеро рослых, но безоружных чеченцев, делавших вид, что ремонтируют газопровод, и предъявлявших документы МЧС.

Однажды, после неудачной ночной попытки накрыть одного из корректировщиков, мы тормознули их днем, положили мордами в грязь, связали и решили уже кончить, как вдруг объявился замполит роты, который запретил их расстреливать и распорядился доставить их на КП полка.

Зашвырнув духов в десантное отделение БМП, я отвез их на КП. Полковник Б. распорядился отвезти их в фильтрационный лагерь: пусть там разбираются. В «фильтре» омоновцы заявили, что у них все переполнено и дел и так по горло: везите в ФСК.

В ФСК с меня сняли письменное объяснение и несказанно удивились: мол, если это корректировщики, чего же вы их сразу сами не расстреляли? Круг замкнулся.

Тут, откуда ни возьмись, нарисовался некий офицер, который убедил полковника безопасности, что знает этих людей как газовщиков, работающих по линии МЧС. Полковник пожал плечами и распорядился отпустить их на все четыре стороны. Чеченцам вернули их ГАЗ-66, и они укатили. К своему удивлению, потом я прочитал в «Солдате удачи» об этом эпизоде в изложении упомянутого офицера – автора Андрея Майами. Он весьма лестно назвал нас, простых пехотинцев, «спецназовцами», а корректировщиков – «газовщиками». (см. об этом: Оппозиция. «Третья сторона» в чеченском конфликте – глазами человека, готовившего ее к бою).

В свое оправдание хочу сказать, что после описанного ночного полета «Шмеля» дневных газовщиков стало четверо. Вскоре по наводке местного жителя мы сожгли еще двоих. Дневных газовщиков осталось двое, причем они пересели на ЗИЛ-131. Они беспрепятственно ездили мимо блокпостов, предъявляя безупречные документы, останавливались, где им вздумается, для «ремонта» трубы и внимательно разглядывали наши позиции. К смерти эти ребята, кажется, относились философски. Впрочем, работать вблизи блокпостов 8-й роты они перестали.

Рейд спецназа

Нас оповестили, что в ночь на 23 февраля могут быть сюрпризы: ровно 50 лет назад в этот день началась сталинская депортация чеченского населения. К нам на блок приехала группа ростовских «спецов»: у них возникла идея выставить засаду между блоками 8-й роты и Садовой, предположив, что дневные мирные жители этой деревни и есть ночные моджахеды, делающие свои вылазки по ночам, а по утрам возвращающиеся к своим женам.

С вечера зарядил затяжной дождь, среди ночи перешедший в густой снег, ограничивший видимость до нуля. «Спецы» внимательно изучили составленную мной схему расположения растяжек и мин, затем разбились на две партии. Одна партия ушла в «зеленку», а вторая выставила на виду свой БПР, врубила магнитофон на полную громкость и вовсю принялась «праздновать» 23 февраля, имитируя всеобщий бардак и пьянку.

Не знаю, что они там делали в «зеленке», но посреди ночи у них там стали рваться растяжки, потом вдруг рванула «монка», а через полчаса группа вернулась и сообщила, что кого-то там где-то завалила. На радостях они разместились в одном из домиков, развесили свое тряпье вокруг печки и давай сушиться.

В это время под прикрытием снегопада к блокпосту подобралось несколько духов. Наш часовой-пехотинец, карауливший домик, где отдыхали «спецы», заметил их чуть ли не в 20 метрах от себя. Дико заорав, он швырнул в темноту РГД и принялся поливать снежную круговерть с крыльца из своего РПК. Кто-то из моих бойцов запустил осветительную ракету. Духи моментально отступили и растворились в снегопаде – только кусты затрещали. Решили, видимо, не принимать бой, так как ожидаемого эффекта внезапности не получилось: со всех постов пехота прочесывала окружающую «зеленку» из пулеметов и подствольников. Вскоре все угомонилось.

Вертолет

В таком духе события повторялись каждую ночь. Нас обстреливали издалека или, пытаясь подобраться вплотную, натыкались на «секреты» и растяжки. Но ничего серьезного не происходило: мы ни разу не подверглись ни минометному, ни гранатометному обстрелу. Меня беспокоило, что я не понимал тактику противника. В принципе, чтобы уничтожить какой-либо блокпост, достаточно подобраться к нему хотя бы на 200–300 метров и затем стереть его с лица земли с помощью «Шмелей» или РПГ-7. Однако, кроме одного случая с тем отморозком с «Мухой», которого мы накрыли из подствольников, подобное не происходило. Пытаясь все же предотвратить такую возможность в будущем, я продолжал минировать «зеленку» на наиболее опасных направлениях, выставлял «секреты» и ходил в них сам. Случалось, что на охране собственно блокпоста оставалось меньше половины взвода, а остальные разбредались по окрестностям.

Понимая тщетность этих попыток, я ждал, когда настанет момент и нас все же накроют. Этого так и не случилось. Может, мы принимали правильные меры, а возможно, моджахеды нам попались слабоватые, необученные и бестолковые.

Так бы мы и состязались в бестолковости, если бы в марте нас не перебросили на Аргун.

27 февраля в первый и последний раз мы видели духовский вертолет. Он пролетел над нашими позициями, вещая в громкоговоритель и призывая: местное население – сопротивляться российским войскам, а солдат – расстреливать офицеров и сдаваться в плен, где их накормят и развезут по домам.
В него немного постреляли (больше для очистки совести) и конечно же не попали.

Был бы у меня РПГ-7, может быть, я бы его и достал, но, во-первых, РПГ-7 не было в роте вовсе, а во-вторых, я как раз выскочил голышом из бани с одним только автоматом в руках, а пулеметчики среагировать не успели.

На другой день подстрелили Палыча – нашего капитана-доктора. Как обычно, сработала «сигналка», часовые открыли огонь, завязалась короткая перестрелка, духи быстро отступили, и все стихло. Сначала показалось, что никто не ранен, и только минут через пятнадцать случайно обнаружили капитана, лежащего на крыльце ничком в луже крови.

Сообщили по рации ротному и помчались в Северный через «блок» 1-го взвода, где ротный сам сел за штурвал и погнал как сумасшедший.
Самое обидное, что доктору вообще незачем было высовываться из укрытия. Любопытство подвело…
Других потерь у нас не было. Только один чудак получил в ягодицу осколок от РГД-5, наступив на собственную растяжку. Осколок ему с шутками-прибаутками выдернули плоскогубцами и залили образовавшуюся дыру водкой. После чего сделали попытку наложить жгут выше места ранения, но тот не дался.

Потери у наших противников были, я думаю, посущественней. Лично я уверен в одном убитом и, как минимум, в двоих раненых. Первого я сжег «Шмелем», второго накрыл подствольником, третьего же подстрелил в «секрете»: заметив в «зеленке» чей-то ночник, выпустил по нему наудачу весь магазин РПК (45+1 в стволе), после чего пустился наутек под вопли моджахеда, огласившие округу.

Кроме того, регулярно кто-нибудь подрывался на растяжках, хотя для человека опытного четырех секунд вполне достаточно, чтобы залечь на безопасном расстоянии от взрыва. Я сам трижды нарывался на собственные растяжки. Однако не всем так везет: многие растяжки были мгновенного действия (запал разбирается и огнепровод-замедлитель заменяется порохом из патрона).

Иногда на мины забредала какая-нибудь одинокая корова – тогда у нас было свежее мясо.

Смерть

15 марта нам объявили: все, ребята, довольно отдыхать – идем на Аргун, Гудермес и Шали. Пора за работу!
Из России прибыла большая бригада из Чебаркуля, которой мы должны передать свои позиции.

Потери они стали нести с первого дня. Оставив менявшей нас роте чебаркульцев схему минных полей и 40-литровый бидон коньяка, мы выкатились на дорогу и выстроились в колонну, ожидая команды выдвигаться к Северному. Не успели мы отъехать от своего блокпоста, как один из чебаркульцев поймал под сердце нож, вылетевший из «зеленки»: он слонялся вдоль лесополосы не то по нужде, не то просто из любопытства. Хрипя и шатаясь, он вышел на дорогу и упал навзничь. Чебаркульцы столпились вокруг раненого в растерянности, не зная, что делать. Расталкивая их, к нему продрались двое моих: санинструктор Карась и наводчик с моей машины Эдик. Карась быстро залепил ему отверстие герметизирующей прокладкой от индивидуального пакета и вколол тюбик промедола. Эдик делал искусственное дыхание.

Откуда-то появился «Урал» нашего замкомбата. Забросив тело в кузов, рванули в госпиталь. В «Урал» я запрыгивал уже на ходу.
Грузовик летел как сумасшедший, подпрыгивая на ухабах. Раненый подпрыгивал, как мячик. Голова его моталась на коленях у моего наводчика. Он умирал. Пульс у него все время пропадал, и тогда Эдик принимался лупить его ладонями по щекам и орать: «Дыши, сволочь!» Удивительно: пульс появлялся вновь…

Подъезжаем к Северному. На дороге – затор. Пристегнув рожок с трассерами, начинаю мочить длинными очередями в воздух – поверх машин, которые спешно уступают нам дорогу… Когда мы привезли парня в госпиталь, он еще хрипел. Вскоре кто-то в белом окровавленном халате вышел и, вытирая руки о себя, сказал, что парень кончился…

Эта смерть совершенно незнакомого мне человека поразила. Меня переполняли жалость и негодование. Как в январе, когда я впервые увидел по телевизору изувеченные трупы русских солдат на улицах Грозного и радостных моджахедов, пляшущих свой дикий танец войны. Тогда-то я и побежал подавать рапорт на Чечню…

Это был второй русский солдат, которого убили прямо у меня на глазах. Злоба душила меня. Ладно, добро, господа чеченцы! Мы не будем знать жалости. Мы будем убивать вас, пока вы все не сдохнете.

Мы превратились в опасных зверей. Мы не воевали – мы мстили и пытались выжить, чтобы мстить. Меня не интересует, насколько справедлива эта война по отношению к чеченцам. «Моя страна всегда права, потому что это моя страна». Сепаратизм должен жестко подавляться, без этого не может существовать никакая держава, тем более такая «лоскутная», как наша.

У меня нет ненависти к чеченцам сегодня. Но если завтра судьба опять столкнет меня с ними, я буду убивать их без жалости.

Аргун

Прогрохотав гусеницами по центру того, что раньше называлось «город Грозный», полк двинулся на восток к Аргуну. День и ночь, не умолкая ни на час, работала артиллерия. Над нашими головами проносились вертолеты и клюворылые «Грачи». Где-то впереди, слева и справа грохотали разрывы, и по ночам все кругом озарялось красным.

Артиллерия работала по площадям: по городу, по селам, просто по горам и по «зеленке». Мы еще не начинали штурма, а западная половина Аргуна уже была снесена до основания, до самых фундаментов.

На подступах встретили жиденькую линию обороны. Остановились, окопались. Впереди, не скрываясь, в полный рост ходят группами моджахеды. Никто по ним не стреляет. Ждем команды, готовимся к штурму. Город – вот он, на горизонте. Хоть расстреливай его из танков и БМП. Наводчики в азарте башнями вертят, не терпится им. Я себе на спину два «Шмеля» цепляю: в городе, думаю, пригодятся.

Одна группа духов с белым флажком направляется в нашу сторону. Не доходя метров двести, останавливаются, руками машут: мол, ходи к нам, говорить будем.

Комбат берет двух бойцов и отправляется на переговоры. За ним увязался замполит 8-й роты. Не утерпев, я увязался за замполитом: уж очень любопытно послушать, о чем отцы-командиры совещаться будут.

«Отцы» недолго говорили. Чеченцы поинтересовались, не собираемся ли мы их штурмовать. Комбат подтвердил, что именно этим мы сейчас и займемся, вот только команду получим. Чеченцы говорят: ребята, погодите воевать денек-другой, хотим, мол, спасти город от полного разрушения, и уже отправлены посыльные к Дудаеву, чтобы разрешил сдать город.

Здесь наш замполит возьми и брякни: «Ваш Дудаев – пидор!» Ему очень спокойно ответили, мол, ваш – тоже. Тут нам возразить было нечего, и мы решили пару дней пожить без стрельбы.

Видимо, комполка понравилось это решение, потому что команды к штурму мы так и не получили, а через два дня Аргун действительно сдался без боя. По сей день я с уважением вспоминаю того старого чеченца, мудрость и выдержка которого сэкономили обеим сторонам немало крови. Приятно иметь дело с достойным противником.

Двести с лишним ополченцев сложили оружие и разбрелись по окрестным селам. Однако основные их силы отошли к Гудермесу и там закрепились.
Побатальонно и поротно полк придвинулся к Гудермесу, охватив его с запада, севера и юга.

Шутки кончились

Война набирает обороты. Полковая разведка нарвалась на засаду. Духи сожгли БТР: техник-водитель погиб, трое разведчиков тяжело ранены. Ночью КП полка было обстреляно из АГС. Наша рота стояла неподалеку: мы это дело наблюдали. Запросили разрешения прогуляться вперед и посмотреть, кто там такой меткий, но добро не получили. Обстрел прекратился сам собой.

Все начало апреля усиленно готовимся к штурму. Понимаем, что Гудермес нам легко не уступят: шутки кончились. Против нас – около 800 духов, которым даже Дудаев не указ, самые отмороженные. Эти будут драться.

Весь наш полк, если считать только «чистую» пехоту без штабов, тылов и прочего, – не более 500 человек. Духи превосходят нас числом, мы их – огневой силой. Однако они – у себя дома, и у них еще масса других преимуществ.

Нас разбили на небольшие бронегруппы (танк или «Шилка» плюс 2–3 БМП), каждая из которых получила задачу закрепиться на своем участке городских окраин. Помня Грозный, никто уже не собирается брать город, пуская технику походными колоннами по главным улицам.

4 апреля мы взяли-таки Гудермес, потеряв всего несколько человек ранеными, погиб один. Овладев окраинами, 1-й батальон выбил духов из центра, а к вечеру прибыли вэвэшники, дочистившие город полностью. В центре, в здании педучилища, разместилась комендатура. Прибытие вэвэшников развязало нам руки, и 6-го полк двинулся дальше на восток.

Пока мы возились с Гудермесом, обогнав нас, вперед ускакал батальон какой-то десантуры. Под Исти-Су они встретили сопротивление и, по сообщениям, уже потеряли 7 человек.

Медленно и неуклюже, но страшно и неотвратимо полк катился на восток – к дагестанской границе, по ту сторону которой готовился стоять насмерть полк погранвойск. Духи оказывались меж двух катков на узкой полосе земли, и эта полоса «суверенной Ичкерии» неумолимо сужалась.

Волки и волчата

К вечеру 7 апреля наши 3-й и танковый батальоны подошли к Исти-Су. Остановились, окопались, выставили посты. Всю ночь танкисты равняли село с землей. Утром солнышко осветило остатки того, что на карте все еще было обозначено как «село Исти-Су». Весь день простояли без движения. Работала разведка.

Привезли пополнение – контрактников. Волки. В основном бывшие милиционеры, уволенные из органов по различным статьям. Серьезные мужики, способные серьезно воевать.

Хочу, однако, сказать доброе слово о наших срочниках. Эти 18-летние волчата достойны уважения: голодные, грязные, смертельно уставшие, вынесшие на себе всю тяжесть грозненских боев, злые, как дьяволы, не ведающие жалости и страха… Для 30–40-летнего контрактника война – хобби, любимое дело, призвание, убежище, наконец. Для 18-летнего подростка – это трагедия и незаживающая душевная травма.

Ему приходится во много раз труднее, чем взрослому мужику. Но никто не может сказать, что срочник как солдат хуже, чем контрактник. В декабре–январе контрактников в Чечне не было вовсе, а полк воевал что надо.

9 апреля вновь двинулись вперед. Додавив броней случайно уцелевшие постройки и прохрустев гусеницами по кирпичному крошеву на месте Исти-Су, батальоны рванули вперед прямо по превосходному асфальтированному шоссе.

Видимо, разведка доложила, что до самой Новогрозненской все чисто. В наушниках каждые несколько минут раздавалось: «Калибр ноль-восемь (то есть «Внимание всем!»). Я – «Геолог-57» (позывной комбата). Всем увеличить скорость!»

Пушки – елочкой: из головной машины – влево, у следующей – вправо, и так по всей колонне. Машины двигаются рывками и змейкой, на хорошей скорости: чтобы не подбили. Я лбом к триплексу прилип, штурвал к груди прижимаю, все внимание – на дорогу, чтобы под откос не улететь. БМП – махина здоровая: 13 тонн. На асфальте ведет себя капризно, гусеницы скользят, как по льду…

Вдруг в шлемофоне раздается: «Калибр ноль-восемь! К бою! Цель на десять часов! Калибр ноль-восемь, я – «Геолог-57». Всем – огонь!»

Что такое? Поднимаюсь по-походному и азартно кручу башкой: что за цель такая на десять часов? Слева и впереди, примерно в километре от головной машины, по проселку прочь от шоссе пылит грузовик с алюминиевой будкой и синей кабиной: не то ЗИЛ-130, не то ГАЗ-53. Колхозники какие-нибудь…

Притормаживаю, пехота сыпется с брони. Над головой проплыл орудийный ствол. Я люк поскорей задраил, чтоб не оглохнуть от выстрела.

По всей колонне залаяли пушки. Грузовик исчез в поднятой взрывами пыли, и вдруг из этой пыли до самого неба поднялся огненно-рыжий сноп огня. Через секунду донесся грохот мощного взрыва. БМП качнуло взрывной волной. Интересно, какие овощи везли эти колхозники?

Граница

Остановились перед Новогрозненской. За ней – граница, к которой мы прижали духов. 3-й батальон запер дорогу. С юга их обложили роты 1-го батальона. С севера – десантники. С востока – погранцы. Деваться им больше некуда. Ждем команды к «последнему и решительному». В воздухе «пахнет» победой и окончанием войны. По радио узнаем, что взяты Шали, Бамут и Ведено.

Наша рота расположилась в районе какого-то кладбища. Это очень удобно: здесь духи не станут крыть нас из минометов. Заночевали в каком-то культовом строении. Стоим перед Новогрозненской день за днем и наблюдаем, как духи тараканами расползаются у нас из-под носа. Днем вместе с беженцами уходят духи-чеченцы. Они едут без оружия, и с документами у них полный порядок. По ночам расползаются группы вооруженных людей. Это иностранцы-наемники: арабы, хохлы, прибалты и прочие. Их принадлежность ни для кого не секрет, достаточно часок-другой посидеть на рации, гоняя по всем частотам, чтобы составить какое-то представление о противнике. Какой только речи не услышишь!

Мы должны были бы завершить наступление, окончательно уничтожив эту группировку в Новогрозненской. Но… «не смеют, что ли, командиры чужие изорвать мундиры о русские штыки?». Когда батальонная разведка поймала духа, он понес всякую ерунду про генералов… Только вернувшись домой, я узнал из теленовостей, что «язык» был вовсе не псих: в Новогрозненской была ставка Масхадова. Вероятно, поэтому наши генералы придумали затеять перемирие, чтобы нас остановить: а то, чего доброго, война закончится… Какие могут быть «перемирия» с бандитами и моджахедами? Что за бред?

На свой страх и риск группами по 3–4 человека делаем ночные вылазки к станице и, пытаясь предотвратить расползание духов, жжем и обстреливаем все, что выезжает и выползает за околицу.

В нашей роте сложилась постоянная ночная диверсионная группа: я, Клоп (прапорщик-техник) и радист-срочник Терминатор, он же «личный телохранитель» командира роты. Аналогичные группы работают и в других ротах. Задачи нарезает комбат.

Передышка

Ночь пролежал под дождем на голой земле, причем напрасно. Все бы ничего, но сегодня стал подкашливать, и из-за этого от ночной работы меня отстранили: «Отдыхай, поправляйся». Возразить нечего: кашлять в засаде – это никуда не годится. С сожалением отдаю ребятам свой ночной бинокль и ухожу на горячие источники – «выздоравливать». Источники находятся в глубоком ушелье, в километре к западу от наших позиций.

Пользуясь затишьем, целыми днями ковыряюсь в своей БМП: устранил все утечки воздуха, отрегулировал ручник, рулевые тяги, тормозные ленты. Сняв броню, почистил радиаторы. Подтянул гусянки, заменил масла, наладил как следует внутреннюю связь, обслужил аккумуляторы, выгреб всю грязь с пола, оторвал «лишние куски» от фальшбортов. Загнав машину в ручей, вымыл ее всю изнутри и снаружи. Хорошо, есть где отмыться и самому.
Изобрели новое блюдо: печенные в углях черепахи. Ничем не хуже американских окорочков.

В начале мая нас перебросили в горы к северо-западу от Гудермеса, на южную оконечность Барагунского хребта. Отсюда мы держим под прицелом железнодорожный мост через Сунжу, который охраняется омоновцами. Перед тем как омоновцев вырежут, они успеют вызвать огонь на себя.

Каждую ночь у них «война». Кто-то, как обычно, лазит по «зеленкам» вокруг и срывает растяжки. Омоновцы с вечера до утра палят вокруг без передыху изо всех видов оружия. Через несколько дней их сменяет наша 7-я рота. Ночные «войны» сразу прекращаются: пехота расползается по «секретам» и спокойно отстреливает духов. Через пару дней никто вокруг уже не лазит, и 7-я рота спит спокойно.

У нас же «наверху» совсем тишина, никакой войны. Несмотря на это, круглосуточно выставляются наблюдатели, ставятся растяжки. Обычная профилактика. Еще севернее по хребту расположился 1-й батальон. Танкистов, как обычно, раскидали по всем блокпостам.

Кругом – ни души. Красота и природа. Погода стоит чудесная: то жара, то ливень, а то возьмет и снег ночью выпадет. Утром все тает, а днем – опять Африка. А далеко на юге видны высокие горы, где снег не тает никогда. Когда-нибудь мы доберемся и до них…

Кругом растет чебрец, и мы постоянно завариваем его с чаем. Под боком – Сунжа. Если бросить в нее гранату, то рыбы набирается полный вещмешок.
А еще тут все кишит змеями, и наше меню обогатилось новым блюдом: змея, нарезанная кусочками и поджаренная на сковородке.

И среди всех этих «красот и чудес» мне все чаще снится грязная и скучная, но такая недоступная Россия. Наверное, сказывается усталость. Многие мои товарищи ранены или убиты, а у меня пока ни царапины. Долго ли может продолжаться это везение?

Мышеловка

Готовимся идти на юг, в район Шали, Автуры, Курчалой, Майртун, где активизировались ополченцы, не подпуская к своим селам ни одного вэвэшника.
На днях истекает срок «моратория» (еще одно гениальное изобретение российских политиков), после чего бешеных псов опять спустят с поводка.
Нас пополняют контрактниками и молодежью. Теперь в нашей роте около 70 человек. Также дали две восстановленные боевые машины. Учим новобранцев стрелять, бегаем по горкам в «брониках», объясняем, как надо минировать, вести наблюдение, пользоваться ночными приборами, радиосвязью.

Молодые солдатики, как говорится, «только что с поезда», не то что стрелять – даже портянки толком мотать не умеют, а проносив полчаса бронежилет, падают от усталости.

Я свой «броник» еще в феврале набил тройным комплектом титановых пластин и очень этим доволен, так как на собственной шкуре убедился в его полезности, когда, получив однажды удар в живот, который сбил меня с ног, обнаружил пулю 7,62 от АКМ, застрявшую между пластинами.

Конечно, спор между сторонниками и противниками бронежилета нескончаем. Обычный аргумент последних – что он тяжелый и лишает бойца подвижности. Должен, однако, заметить, что вес бронежилета я давно перестал замечать и могу таскать его сутками, даже спать в нем. Привычка!

Хуже всего – новые контрактники. Это не те профессионалы и энтузиасты, которые вербовались в начале войны. Пошла пьянь, рвань, бомжи и просто безработные. Одного из них сразу увезли в госпиталь с оторванной рукой: поиграл с «Мухой». Другого вскоре уволили за беспробудное пьянство. Третий спикировал в пропасть на «Урале» из взвода обеспечения. Четвертый свалился с башни танка под гусеницы проезжающей мимо БМП… Оставшиеся в живых начали что-то соображать и после некоторых репрессий и мордобоя более или менее протрезвели.

Так что контрактник контрактнику рознь. По мне – так лучше получить пополнение из молодых и необстрелянных салаг, которые чему-то могут научиться, чем этот сброд, который годится только на пушечное мясо.
Хорошо, что в мой взвод попали неплохие ребята, которые готовы к тому, чтобы учиться и в конечном счете выжить.

Прощай, оружие! До скорой встречи?

Несем потери. Десятки раненых и убитых. Подорвался на мине зампотех батальона – «дядя Женя», пожилой и жизнерадостный подполковник, общий любимец…

Мы не вылезаем из боев. Разворошили здесь какое-то осиное гнездо и теперь воюем не только по ночам, но и днем. Через Шали и Автуры нас пропустили без боя, после чего «мышеловка» захлопнулась. Каждый день пространство перед нами обрабатывают вертолеты: они нам здорово помогают. Курчалой наполовину разрушен. Приступаем к Аллерою и Майртуну. На днях наполовину уничтожена 7-я рота…

Нет ни сил, ни желания детально описывать эту кашу. Слава богу, мой срок истек две недели назад, я с нетерпением жду замену.

И вот, наконец, 31 мая я получил двухмесячный отпуск (месяц за 1995 год, 24 дня за Чечню и 4 дня на дорогу) и могу отправляться домой. Контракт истекает. Предел мечтаний – наесться до отвала хорошей еды, потом сутки спать, потом залезть в душ, а потом – еще сутки спать.

Душа разрывается пополам. Радость от осознания того простого факта, что ты все-таки выжил, омрачается чувством вины перед товарищами. Ведь ты бросаешь их здесь, ты – предатель и дезертир, хотя никто никогда тебе этого не скажет… Какая-то часть меня навсегда останется здесь – в Чечне.
Можно сделать рыцарский жест и отказаться от отпуска, оставшись мстить за убитых товарищей, как это сделал Дима-Терминатор.

Но я не рыцарь без страха и упрека и не Рэмбо. Мне еще нужно закончить свое образование, и тогда – кто знает? – может быть, если к тому времени государство пересмотрит свое отношение к армии, я вернусь на военную службу – уже лейтенантом. И тогда, я полагаю, мне еще предстоят встречи с чеченцами (они ведь не остановятся не достигнутом).
Ну а пока – прощай, оружие!

Воюй, студент! Воспоминания о первой чеченской

«Чтобы свои в спину не стреляли!»: первая чеченская война глазами рядового солдата Евгения Паноченко

11.12.2019, 07:14Общество

Сегодня, 11 декабря — День памяти всех погибших в локальном конфликте на Северном Кавказе. В этот день 25 лет назад началась контртеррористическая операция в Чечне — это была трагедия для русского и чеченского народов, которая до сих пор отзывается болью в сердцах миллионов россиян. Любые войны начинают и заканчивают политики, а все тяготы несут на своих плечах офицеры и простые солдаты. Рядовой Евгений Паноченко ушел на войну совсем мальчишкой, но не сломался и не пал духом. Этот материал — взгляд на события глазами простого российского солдата.

Кавказская рулетка

— Первого июня 1994 года мне исполнилось 18 лет, 13 июня меня призвали в армию, а 19-го уже была присяга в «учебке» танкового полка, который дислоцировался в Завитинске. Еще через полгода я получил права механика-водителя танка и предложение продолжить службу в Екатеринославке. Мое родное село Мухинское оттуда всего в сорока километрах, но я подумал: «Зачем себя лишний раз искушать, служить надо подальше от дома». Отказался, а буквально через неделю нас направили в Чечню, где тогда уже начались военные действия. Прямо нам об этом не сообщили. Сказали, что мы едем в командировку в Хабаровск на две недели, но почему-то вещей дали, как на два года. Мы все поняли. Потому что из телерепортажей знали, что в Хабаровске формируют полк для отправки в Чечню.

У каждого солдата был выбор. В части на Красной речке всех построили на плацу: «Кто не хочет ехать в Чечню, шаг вперед». Из тысячи отказались всего три человека. На четвертые сутки мы прибыли в Мулино, это под Нижним Новгородом, но оказалось, что гаубичный полк уже набрали. Мы лишние оказались, и нас решили отправить назад, в Завитинск. Но в последний момент подходит офицер и говорит: «Трех бойцов не хватило на минометы». Нас поставили в ряд, он шел и указывал пальцем: «Ты, ты и ты — за мной». Это было, как в «русской рулетке», с труднопредсказуемым исходом.

Поймали Басаева и отпустили

— Когда подъезжали к Моздоку, появилось реальное ощущение приближающейся войны. Эшелоны шли навстречу все прострелянные, раскуроченные взрывами. 18 января 1995-го на станции Червленная мы еще танки не успели выгрузить, как на нас напали боевики. Появились первые потери и первая мысль: «Как выжить в этом аду?!»

Шел второй штурм Грозного. Мы окопались в пригороде, и одной из наших задач было — сужать кольцо вокруг города, откуда вытесняли бандформирования, а мы их должны были встречать. А вторая задача — сопровождение колонн с гуманитарной помощью для мирных жителей. Боевикам нужно было еще больше обозлить местное население, настроить против русских. И они подрывали машины с продуктами, не жалели своих же чеченцев — ни женщин, ни стариков, ни детей. Тогда я впервые понял, что значат слова: «У бандитов нет национальности».

Иногда к нашим позициям выходили беженцы. Как-то днем смотрим: дедушка с ребенком идет. Говорит: «Нам дальше через поле надо». Их сопроводили, чтобы случайно на растяжке не подорвались. А потом боец заметил, что дед орешки бросает — метки ставит, чтобы боевики мины сняли и проползли. Однажды самого Басаева задержали. И… отпустили. При нем документы были, но оружия не было. А если оружия нет в руках, то ты — мирный житель, задерживать нельзя. Хотя все знали, что это боевой командир.

Архив АРО РСВА: Грозный,  январь 1995 г.

Та война была самым большим предательством по отношению к нашей Российской армии. Сколько раз было: мы окружаем боевиков, осталось только нанести последний удар, и тут объявляют перемирие: «Стрелять нельзя!» А потом мы с ними же воюем, они берут в плен наших солдат, сдирают с живых кожу… Нас не готовили к тому, что может ожидать нас в плену. Непонятно почему: видимо, боялись травмировать психику и вселить в сердца страх. А страх был, конечно. И отчаяние было от безвыходности ситуации. С нами служили афганцы, они рассказывали, что даже в Афганистане все понятнее было. А у нас — одно предательство со всех сторон. В первую чеченскую даже тост поднимали: «За то, чтобы свои в спину не стреляли!»

«Заказывали песни наемникам»

— Боевики знали о всех наших передвижениях, все наши рации прослушивали. Иногда мы ходили к танкистам, просили, чтобы они по рации заказали для нас песню у боевиков. Среди их наемников было много украинцев, встречались и латыши, и русские. Один парень из Владивостока был. «Здорово!» — «Здорово!» Просишь: «Парни, поставьте такую-то песню». Ставят. Сидишь слушаешь…

Когда мы их позиции завоевывали, такое ощущение было, что они к войне давным-давно готовились. Окопы металлом укреплены, сверху деревья, которым лет по двадцать, рядом трубы железные вкопаны, чтобы пулеметы ставить, подземные тоннели прорыты для отхода.

Еще лет пять после Чечни меня преследовал гул в ушах от генератора электроподстанции, и я не мог избавиться от неприятного ощущения тяжести в ногах от мокрой «кирзы». Однажды нас четверо суток без перерыва обстреливали — просто не давали спать. Я тогда еще наводчиком был, только присядешь, а тебя уже поднимают: «К бою». От усталости засыпали стоя. Проснулись, а окопы в воде, у нас только головы торчат. Не заметили, что дождь со снегом пошел. Боец один бегает, кричит от боли: руки-ноги отморозил. 

«В «учебке» меня готовили на механика-водителя танка, а в Чечне поставили наводчиком миномета. Научился быстро — война заставила».  Фото из личного архива Евгения Паноченко (он справа).

Там было все: и трусливость, и глупость, и ошибки командиров, и много случаев, когда солдаты и офицеры гибли из-за несогласованности действий или слабой подготовки. Середина апреля. Пошли к реке проверять позиции. Стали возвращаться, и вдруг по нам огонь открыли. Буквально в метре от меня пули одна за другой по воде буль-буль… Залегли с пацаном на землю, стрелять в ответ не стали: там же наши стоят. Выждали немного и — перебежками вдоль берега. Потом выяснилось: это два офицера наших решили коптильню сделать, мангал простреливали, а мы в это самое время как раз напротив шли.

Три снайперские пули в теле комбата

— 30 мая 1995 года нас направили в Аргунское ущелье, где проходила единственная дорога из Чечни в Грузию. Там действовало много групп сепаратистов. В горах легко замаскировать ниши и пещеры, в которых боевики устраивали склады с оружием и схроны. Накануне в ущелье был бой с бандой Хаттаба, военные понесли большие потери, а 31-го наша минометная батарея попала в засаду. Нас уже поджидали.

«Если бы можно было отмотать жизнь назад, как в кинопленке, ты согласился бы поехать туда, зная, что с тобой произойдет? У тебя же был выбор отказаться еще на плацу в Хабаровске?» — «Нет. Я не мог поступить по-другому».

Еще по пути движения колонны на нас вышла военная разведка. Я ехал в предпоследней машине и слышал, как ребята нам кричали: «Останавливай колонну! Впереди засада!» Но передать командиру мы не могли: боевики «заглушили» нам все рации. Они знали о нашем передвижении и готовились заранее. Подбили головную машину, и вся техника встала. С гор пошел шквал огня. Мы поставили минометы, но для ближнего боя они бесполезны. По нам били из автоматов, а впереди колонну расстреливали снайперы.

Три снайперские пули достали нашего комбата Андронова. Помню, что одна пуля ему в руку попала, а другая пробила позвоночник. Говорят, что выжил. Те офицеры, кто через Афган прошли, перед выходом на боевые операции снимали знаки отличия, а этот был «новенький». Перед выходом в Аргунское ущелье нам почему-то поменяли все командование: убрали всех «старых» офицеров, кто уже имел опыт боевых действий в горах. Мы не придали этому значения, но потом хлебнули сполна.

«Танки пустили прямо по нам»

— Нас бы всех положили в том ущелье, если бы не разведчики — они вызвали подмогу. Сколько продолжался бой, уже не помню, когда прибыли танки. Ущелье узкое, дорога забита машинами, как им пройти дальше к боевикам? Вот и решили пустить наши танки прямо по нам.

Мы лежали под машинами, отстреливались и сначала ничего не поняли. Это сзади от рева газотурбинного двигателя Т-80 хоть уши затыкай, а когда танк движется на тебя, то на расстоянии до 30 метров его совсем не слышно. Первое, что доносится до слуха, — это лязг зубьев ведущих колес. Я и этого не слышал. Почувствовал мощный удар чего-то о стоящую сзади меня машину. Поворачиваюсь, а 46-тонная махина движется прямо на меня. Успел только рвануть миномет, чтобы он встал между танком и кузовом машины, и меня не разрезало пополам. В ту же секунду танк остановился. Другие бойцы стали кричать, кого-то раздавило — солдатику, который рядом со мной отстреливался, прямо по голове гусеница проехала. Мне позвоночник сломало.

«Конвертов не было, написал письмо домой, свернув листок треугольником. В таком виде его и получили мои родные».

Лежу, вижу горы, боевики бегают. Рядом с головой автоматная очередь прошла. Боли нет, а пошевелиться не могу. Уже не надеялся, что меня спасут. За месяц до этого мне из дома прислали письмо и фотографию, где была вся наша семья: папа, три брата и сестра. Так захотелось их еще раз увидеть. Я нащупал рукой аптечку, достал шприц пластмассовый и через одежду сделал себе укол. Смутно помню, как нас потом вытаскивали из-под покореженной танками техники, грузили в машины. Когда на «вертушку» грузили, я еще даже встать пытался, хотя ног совсем не чувствовал.

За сутки сменил три госпиталя

— Когда мы взлетали, боевики стрельнули по нам из гранатомета. Повезло — промазали. Последнее, что я видел, сильную вспышку за окном. Потом потерял сознание. Очнулся в Грозном. Мне делали операцию, когда боевики стали штурмовать военный госпиталь. Пока наши отбивались, меня успели прооперировать и сразу — на вертолет. Во Владикавказ прибыли — опять эвакуация. Всех прибывших раненых погрузили на самолет, а приземлились в Самаре 1 июня, как раз в мой день рождения. Три госпиталя сменил за сутки, а казалось, что вечность прошла.

Первое впечатление: я как будто оглох, в Чечне же полгода постоянно: взрывы — стрельба, взрывы — стрельба, а тут тишина. Что еще поразило: ложь лилась со всех телеканалов. В новостях передали: «За сутки в Чечне восемь раненых и двое убитых». А нас одним рейсом сразу 180 человек раненых в Самару доставили. Сколько солдат из нашей части полегло в Аргунском ущелье, где нам устроили засаду, точно не скажу. Запомнил только молодого офицера, которого везли со мной в одной машине к «вертушке». Я «300-й», то есть раненый, а он — груз 200. Сутки всего прослужил в Чечне: только прибыл, а на следующий день его отправили в горы. И получай, мать, сына «в цинке». Иногда спорят по поводу, можно ли было быстро закончить чеченскую войну? Я там был, все видел и уверен — можно.

Возрастная категория материалов: 18+

  • Амурская правда
    от 12.12.2019

Материалы по теме

Амурские ветераны будут добиваться в Москве официального Дня памяти для «чеченцев» и даманцевАмурские ветераны будут добиваться в Москве официального Дня памяти для «чеченцев» и даманцев15.02.2017, 12:41
В столице Приамурья почтили память погибших на Северном КавказеВ столице Приамурья почтили память погибших на Северном Кавказе11.12.2016, 15:15
Глава УМВД Приамурья посетил служащих в Чечне и Северной Осетии амурских полицейских03.10.2015, 10:47
Отряд амурских полицейских вернулся с Северного Кавказа30.01.2015, 17:11
Амурчане почтили память павших в Чечне11.12.2014, 17:53
Тындинцы почтили память погибших в Чеченской Республике земляков11.12.2014, 13:35
Благовещенец чудом выжил в окружении боевиков-ваххабитов11.12.2014, 08:03
Амурчане почтят память погибших в чеченскую кампанию09.12.2014, 13:42
Амурские полицейские вернулись из командировки на Кавказ25.07.2014, 14:07
30 амурских полицейских отправились в командировку на Северный Кавказ20.07.2014, 13:42

  • Как я понимаю концовку рассказа два богача
  • Как я попал в сказку сочинение
  • Как я понимаю значение слова мужество сочинение
  • Как я понял роман дубровский сочинение
  • Как я понимаю доброту сочинение