Какой автор у сказки малахитовая шкатулка

The Malachite Box or The Malachite Casket (Russian: Малахитовая шкатулка, tr. Malakhitovaya Shkatulka, IPA: [mɐləˈxʲitəvɐjə ʂkɐˈtulkə]) is a book of fairy tales and folk tales (also known as skaz) of the Ural region of Russia compiled by Pavel Bazhov and published from 1936 to 1945. It is written in contemporary language and blends elements of everyday life with fantastic characters. It was awarded the Stalin prize in 1942. Bazhov’s stories are based on the oral lore of the miners and gold prospectors.

The first edition of The Malachite Box was published on 28 January 1939. It consisted of 14 stories and an introduction, which contained some information about the life, industry and culture of the Urals and which the author tried to include into every edition of the collection. Later versions contained more than 40 stories. Not all stories are equally popular nowadays. The most popular tales were written between 1936 and 1939: «The Mistress of the Copper Mountain» and its continuation «The Malachite Casket», «The Stone Flower» and its continuation «The Master Craftsman», «Silver Hoof», «Cat’s Ears», «Sinyushka’s Well», «The Manager’s Boot-Soles». Among the later stories, «A Fragile Twig» (1940), «The Fire-Fairy» (1940), «Tayutka’s Mirror» (1941), «Ivanko Krylatko» (1943), «That Spark of Life» (1943) are popular. The characters of the Ural Mountains folklore such as the Mistress of the Copper Mountain became very well known after their appearance in Pavel Bazhov’s The Malachite Box.

Background[edit]

In the 1930s the Communist Party of the Soviet Union greatly encouraged the interest in the past of the country and the people. The Party paid a lot of attention to the development of the historical science. Maxim Gorky initiated the publication of such books as The History of Factories and Plants (Russian: История фабрик и заводов, tr. Istorija fabrik i zavodov). The initiative was supported by the Communist Party. History books and various historical fiction titles were published one after another.^[1] General interest in the history of the country transformed into the interest in folk art and folklore. The famous folklore expert Nikolay Andreyev later wrote about that period that the folklore collections «have never been published before in such quantities, not even in the «Golden Age» of the folkloristics in the 60s». Journalists, students, and members of Komsomol started collecting folklore.^[2] At the First Сongress of the Soviet Writers Maxim Gorky reminded the writers that «the art of words begins with folklore» and encouraged them to collect and study it.^[1] It was supposed to be used as a model example of the literature.^[3]

Overview[edit]

Pavel Bazhov was born in the Urals. He knew its geography, topography, natural resources, and was very proud of both the beauty of the Urals and its people.^[4] He stated that his main reason for writing was to suppress the pain after the loss of his only son Alexey in 1935.^[5] Mark Lipovetsky believed the tense situation in the author’s life could partially explain the depth and the sombre tone of his early tales,^[6] which made them so popular among the adult readers. He suggested that the tales carried the sign of deep terror and trauma, which Bazhov endured between January 1937 and 1938, and noted that The Malachite Box «is filled with unprecedented for Soviet (and especially children’s) literature horror».^[6] At that time Bazhov was fired from Sverdlovsk Publishing House, where he had worked since 1931,^[7] and expelled from the Communist Party for «glorification of people’s enemies» in his recent book. His past as a member of the Socialist Revolutionary Party and a seminary teacher was also questionable.^[8] He was once summoned for interrogation by NKVD, but luckily his investigator was arrested the day before the meeting.^[5] The author was reinstated in the Communist Party in 1938.^[9] Nevertheless, a lot of the stories were written between January 1937 and 1938. Bazhov later said: «It happened to be such a black stripe that I was at loose ends. So I started to work on some old ideas.»^[4] During the Great Patriotic War (1941–1945) Bazhov switched to the patriotic tales, the task that he considered his duty as the patriot.^[4] The distinctive feature of the later stories is the strengthening of the social motive, such as confrontation based on social class, and the decrease in poetic and supernatural scenarios.^[10]

The tales are told from the point of view of the imaginary Grandpa Slyshko (Russian: Дед Слышко, tr. Ded Slyshko; lit. «Old Man Listenhere»).^[11] Slyshko is the old miner from a factory who rememberes the Serfdom era.^[12] In the stories written at the end of the Great Patriotic War and in the post-war years, Bazhov introduced the new narrator. His new stories were told by a different type of the miner: the patriotic participant of the Russian Civil War who fought for the Red Army and later helped to build the new socialist society.^[12]

The tales can be divided into several groups: the series about craftsmen (the most famous tales are «The Stone Flower», «The Master Craftsman», «A Fragile Twig»); the tales about some mysterious forces, which contain surreal plots and mythical creatures («The Mistress of the Copper Mountain», «The Malachite Casket», «Sinyushka’s Well», «Cat’s Ears»); the satirical tales about gold prospectors or greedy bailiffs («The Manager’s Boot-Soles», «Sochen and His Stones»);^[13] the tales about mine explorers («Sinyushka’s Well»).^[14] During the Great Patriotic War and in the post-war years, Bazhov started writing about Soviet armourers, steel-makers, and teemers, emphasizing the patriotic pride of the Russian workers. He also penned some stories about the Russian communist leaders, Vladimir Lenin and Joseph Stalin.^[12] Furthermore, Pavel Bazhov indicated that his stories can be divided into two groups based on tone: «child-toned» (e.g. «The Fire-Fairy», «Silver Hoof»), and «adult-toned» («The Stone Flower», «Marko’s Hill»).^[15][16] Denis Zherdev divided the stories into «gold» and «malachite» series, which begin with «Beloved Name» and «The Mistress of the Copper Mountain» respectively.^[17]

Publication[edit]

In the mid-1930s Sverdlovsk Publishing House decided to publish the collection Prerevolutionary Folklore of the Urals (Russian: Дореволюционный фольклор на Урале, tr. Dorevoljucionnyj folklor na Urale). In the summer of 1934 the folklorist Vladimir Biryukov was offered to make such a collection. The historian Andrey Ladeyshchikov became its chief editor.^[18] From August to December 1935 Biryukov collected folklore at the Ural Mountains. He was supposed to finish the book by January 1935, however, it was not completed on February. Biryukov wrote in the diary that «the classification, introduction, and the bibliography» were needed. Several sections of the collection were not yet ready as well.^[18] Biryukov mostly worked on songs, folk riddles, and fairy tales.^[19]

On 25 February 1935 Biryukov met with Yelizaveta Blinova, the new chief editor of Prerevolutionary Folklore of the Urals appointed instead of Andrey Ladeyshchikov. She insisted on including the folklore of the working class, although Biryukov claimed that it would be impossible to find.^[19] Blinova consulted with journalists, ethnographers, and writers (including Pavel Bazhov) and asked them to write down some workers’ folklore. She added their stories to the collection.^[18] Blinova’s initiative inspired Bazhov to start working on his stories.^[20] Bazhov, who was an employee of the same publishing house since 1931,^[7] suggested that she include some stories that he had heard at the Polevskoy Copper Smelting Plant from the miners’ storyteller Vasily Hmelinin (Russian: Василий Хмелинин), nicknamed «Grandpa Slyshko» by children (slysh-ka literally means «Listen here!»). Bazhov later wrote about Blinova:

She raised a question: why were there no workers’ folklore? Vladimir Pavlovich [Biryukov] replied that he had not been able to find it anywhere. I was dismayed: how can that be true? I’ve heard this workers’ folklore in abundance, I’ve heard the whole skazy. And I brought to her «Beloved Name» as an example.^[21]

Pavel Bazhov had heard the skaz from Vasily Hmelinin in 1892–1895, and wrote it down from memory,^[22] trying to use the miners’ natural language where possible,^[13] as he was always fascinated with miners’ colloquialisms.^[23] His prerevolutionary records, which consisted of six notebooks, were lost during the Russian Civil War.^[1] Bazhov introduced Vasily Hmelinin in the stories as the narrator Grandpa Slyshko.

In July 1936 Blinova left Sverdlovsk Publishing House. Bazhov became the chief editor, only to be replaced by Ladeyshchikov again.^[20] The collection was eventually published under Ladeyshchikov’s name in December 1936. There were three of Bazhov’s stories in it: «Beloved Name», «The Great Snake», and «The Mistress of the Copper Mountain». Prior to the publication, the Detgiz employee Vladimir Lebedev saw his manuscript. He was very impressed by it,^[19] and published four stories («Beloved Name», «The Great Snake», «The Mistress of the Copper Mountain», and «The Manager’s Boot-Soles») in the 11th issue of the Krasnaya Nov literary magazine (1936).^[24]

Inspired by the success of the tales, Bazhov continued working on them. The tales «Sinyushka’s Well», «Silver Hoof», and «The Demidov Caftans» were finished even before the publication of the first The Malachite Box edition.^[25] By 1938 the author finished 14 stories.^[26] Because of Bazhov’s tense relationship with the Communist Party, they were published under two different pen names, either under the name «P. Bragin» or simply under his initials «P. B.».^[9][27] The name of Vasily Hmelinin was usually in the title as well.

The first edition of The Malachite Box was released in several versions. The first copy was presented to the author for his 60th birthday on 28 January 1939.^[27] Several test copies were published in January. A special deluxe edition, decorated with malachite, was sent to the 1939 New York World’s Fair.^[28] The mass market edition published in autumn of the same year.^[27] The book was an instant success. It has been republished many times. Overall, twenty three editions of the stories were released from 1941 to 1945.^[29] The second edition of the collection was released by the Moscow publishing house Sovetsky Pisatel in 1942. The book was awarded the Stalin prize.^[30] The third edition of The Malachite Box was released by Goslitizdat in 1944; the fourth by Sverdlovsk Publishing House in 1944; the fifth edition by Sovetsky Pisatel in 1947; the sixth by Goslitizdat in 1948; the seventh by Sverdlovsk Publishing House in 1949. The eighth was the last edition of The Malachite Box to be published during Bazhov’s lifetime in 1950.^[31] In 1950 his decaying eyesight made the writing difficult. The last story «Zhabrei’s Path» was published after his death.^[4] According to the All-Union Book Chamber’s data as of 1 January 1981, the books in the Soviet Union were republished 253 times with a total circulation of about 37 million copies.^[29] The Malachite Box has been republished many times since then.^[32]

Translations[edit]

The tales were translated into 64 languages, more than 250 editions in foreign languages were released.^[27] The list of languages include English, Hungarian, Italian, Bulgarian, Serbo-Croatian, Mongolian, Chinese, Japanese, Assamese, Kannada.^[33] Four stories from The Malachite Box were published in the 1943 Moscow magazine Internatsionalnaya Literatura in English and French.^[27] In 1944 the book was translated from Russian into English by Alan Moray Williams and published by Hutchinson.^[34] Bazhov did not know about this translation and found out about it accidentally.^[27] In the early 1940s «The Mistress of the Copper Mountain» and «The Stone Flower» were translated into Italian. Bazhov mentioned that he had heard about it from «either folklorist or translator Lesnaya». In the letter as of 25 February 1945 he wrote:

Shortly before the war she told me about the Italian «Floro [sic] di Pietra» («The Stone Flower») and something like «Madonna of the Mountains» («The Mistress of the Copper Mountain»). It was rather amusing. She promised to give me the book. But did not keep the promise.^[35]

Bazhov never saw this book, and even museum workers were unable to locate it. The Malachite Box in Italian was republished in 1978 by La Scuola as Racconti russi, a cura di R. Molteni Grieco (lit. «Russian fairy tales, edited by R. Molteni Grieco»).^[36]

In 1946 the book was translated into Bokmål and released in Norway by Falken Forlag (as «Steinblomsten»).^[37] Several stories were translated into Chinese and published in the Shanghai literary magazine in 1946. In 1947 it was released in French as «La Fleur de pierre», published by Editions du Bateau Ivre.^[31][38] Another English translation was made in the 1950s by Eve Manning.^[39][40] In all, the stories have been published in English at least four times.^[41]

Bazhov was very interested in the translations. He called them «the walks in alien places».^[27] He was also concerned about the ideological aspects of his work and the possible changes that could happen in translation.^[31] He helped translators when he could, explaining the meaning of some Ural colloquialisms.^[27]

Illustrations[edit]

The first edition of the collection was illustrated by Alexander Kudrin.^[42] Bazhov favored the second edition, released by Sovetsky Pisatel in 1942, because of the illustrations created by Konstantin Kuznetsov.^[29] However he criticized Kuznetsov for depicting Silver Hoof as a domestic goat, and was generally extremely demanding when it came to details. On another occasion he was disappointed with the picture of Danilo the Craftsman in bast shoes, because miners did not wear them.^[43] Among the other illustrators he liked Oleg Korovin, Yekaterina Gilyova and Vasiliy Bayuskin.^[29]

[edit]

In Prerevolutionary Folklore of the Urals Bazhov was noted as the one who collected the texts, yet in the Krasnaya Nov magazine he was listed as their original author.^[44] The question of authorship arose soon after the publication. Some critics considered the stories pure folklore, others thought of it was a literary work penned by Bazhov. Unfortunately the Soviet folkloristics was underdeveloped, at that time there were no specific criteria of distinguishing literature from folklore.^[13]

The question of authorship arose every time a new story was released, and is still discussed nowadays.^[45] Before the stories were released as a single volume on 28 January 1939, the issue became urgent. The publisher was concerned with the title of the book and the author’s name. It was suggested to release the book as The Tales from Grandpa Slyshko (Russian: Сказы дедушки Слышко, tr. Skazy dedushki Slyshko),^[46] as if Vasily Hmelinin was the author.^[47] It was eventually published as The Malachite Box.

Bazhov was not certain of the authorship himself.^[10] He tried to avoid the question, joking that «questions such as these should be left to scholars».^[13] He admitted that he was writing the tales from memory, and could not possibly recall and write down all the details. Bazhov said he only remembered the main plot elements and some particularly memorable details.^[48] The author even claimed that his «reconstruction» eradicated from the stories any possible value for the folklorists. However this position was disputed by the scholars, such as Lyudmila Skorino, Alexander Barmin and others.^[48]

Nowadays Bazhov’s tales are generally accepted as his own «literary work based on the Urals folklore»^[13] or call them «transitional» between folklore and fairy tales.^[49] There are several reasons for that. Firstly, although the plots of the folk tales remain unchanged, the book conveys certain ideological concepts common for that time period, while folklore normally has no philosophy.^[49] Secondly, the manuscripts demonstrate that a huge amount of professional work were done on the composition, imagery, and language.^[13] Bazhov had worked on some stories, such as «The Blue Snake», for years before publication.^[50] In some cases he created the storylines from scratch, e. g. with «Silver Hoof» he only heard about the mythical creature itself.^[51] Later studies showed that he used vague folkloric beliefs and molded then into an original mythology.^[44] When asked whether his early stories were closer to folklore sources, Bazhov agreed. As time went by, he became less depended on the folklore and more independent as a writer.^[51] The current consensus among the folklore specialists is that he used the fragments of legends and bound them together by his own creative imagination.^[3][52]

Contents[edit]

The first edition of The Malachite Box was released on 28 January 1939. It consisted of an introduction titled «The Watchhouse on Dumna Mountain» and 14 stories,^[15][27] based on the oral lore of the miners and gold prospectors.^[53] After the initial publication, the author continuously added new stories to the collection, such as the so-called «mountain fairy tales» in 1942, Stories of Germans (Russian: Сказы о немцах, tr. Skazy o nemtsakh) in 1943, a series of stories about Russian steel-makers and coiners in 1944–1945, Stories of Lenin (Russian: Сказы о Ленине, tr. Skazy o Lenine) in 1944–1945, and others.^[54] Every edition of the collection ended with the dictionary of unusual words and concepts.

Introduction[edit]

«The Watchhouse on Dumna Mountain» (Russian: У караулки на Думной горе, tr. U karaulki na Dumnoj gore)^[55] was Bazhov’s essay which served as an introduction to the first edition of The Malachite Box.^[56] It contained some information about the life, industry and culture at the Urals. The first short version of the essay, included in the 1939 book, was titled «The Watchhouse on Dumna Mountain».^[57] In 1940 the author expanded it and renamed to «By the Old Mine» (Russian: У старого рудника, tr. U starogo rudnika).^[58] This version was first published in the 3rd volume of the Uralsky Sovremennik almanac (1940). Starting with the 3rd edition of The Malachite Box, this essay was published in all subsequent editions.^[57] The author included the essay in every The Malachite Box edition for the purpose of familiarizing the reader with the unique culture of the Ural region.^[59]

Beloved Name[edit]

«Beloved Name» (alternative translation: That Dear Name^[60]) describes how the first Cossacks came to the Ural Mountains and were faced a tribe of the «Old People» who didn’t know the value of gold. The Cossacks decide to take away the lands of the Old People.

The Great Snake[edit]

In this skaz, the old miner’s sons meet the Great Serpent (alternative translation: Poloz the Great Snake^[61]), the master of gold. He appears before them as a man in gold tunic. «His cap was yellow with red flaps on both sides, and his boots were gold too… The earth sank under him where he stood.»^[62] He shows them how to find gold nuggets. The story of the brothers is continued in «The Snake Trail» (alternative translation: «The Serpent’s Trail»^[60]), published in 1939.^[63][64]

The Mistress of the Copper Mountain[edit]

In this skaz, a young the factory worker Stepan meets the legendary Mistress of the Copper Mountain. He passes her tests and is rewarded by a malachite casket filled with jewellery for his betrothed, Nastyona.

The Malachite Casket[edit]

Stepan dies, leaving the Malachite Casket to his widow Nastyona. Their daughter Tanyushka likes to play with it. With black hair and green eyes, Tanyushka does not look like her mother at all, as if she was born to different parents. When she grows up, she catches the eye of a young noble man. She promises to marry him if he shows her the Tsarina herself at the Malachite Room of the Palace.

The Stone Flower[edit]

Danilo the Craftsman hears about a most beautiful Stone Flower grows in the domain of the Mistress of the Copper Mountain. He goes to the mine and begs the Mistress to show him the Flower. The Mistress warns Danilo that he would never want to go back to his people, but he insists. She then shows him the Malachite Flower. Danilo disappears from the village, leaving his fiancée Katyenka behind.

Danilo’s story continued in «The Master Craftsman» (alternative translations: «The Mountain Craftsman»,^[65] «The Mountain Master»^[66]), published a year later in Na Smenu!. «A Fragile Twig», published in 1940, focuses on Katyenka and Danilo’s son. Bazhov had plans for the fourth story,^[67] but it was never written.

Golden Hair[edit]

«Golden Hair» is based on the Bashkirs folklore. It tell the story of a Bashkir hunter Ailyp who meets the daughter of Poloz the Great Snake.

Other tales and later additions[edit]

In addition to the stories mentioned above, the first edition of The Malachite Box contained the following 8 stories: «The Manager’s Boot-Soles», «Sochen and His Stones», «Marko’s Hill», «The Twisted Roll», «The Two Lizards», «The Cat’s Ears», «The Master Craftsman», and «The Snake Trail». The first publication’s structure was determined by Bazhov. He preferred to start with the stories about gold and gold prospectors, because the believed this legends to be of more ancient origin.^[68] Later versions of The Malachite Box contained more than 40 stories.^[69]

Mythology[edit]

Although the tales are based on folkloric tradition, many are somewhat different from their mythological and folkloric roots. Studies show that in many cases Pavel Bazhov used popular beliefs and molded them into his own original mythology.^[44] Bazhov said that his early tales, such as «Beloved Name», followed the oral tradition more closely than the later ones. He believed that the stories about the Gumyoshevsky mine were the closest to the original folklore. He said: «In my opinion, they represent the attempt to reconstruct the folklore of this mine».^[70] As time went by, Bazhov became less depended on the folklore and more independent as a writer.^[51] Some characters did not no exist at all in the original Ural folk tradition, although the author constructed them according to the mythological «canon».^[71]

Pavel Bazhov theorized that most of the existing mythical creatures were created by the populace to explain various unexplained natural phenomena,^[72] as they are related to some aspects of miners’ life. Giving as example, the Earth Cat from «Cat’s Ears» is described as «two blue flames that look like cat’s ears» above the ground and represents sulfur dioxide gas.^[73][74] The antlered «goat» Silver Hoof from the story of the same name explained the occurrence of chrysolite: «… people often found stones in the glade where the goat had run about. Most of them were green ones, chrysolites, folks call them.»^[75] The blue snake from the story of the same name represents a gold nugget. Although speaking about the blue snake was a bad omen among the local miners, to see one was a good sign, and it meant that a person would find a gold nugget.^[76] The crone Sinyushka from the tale «Sinyushka’s Well» represents marsh gas, which was actually called «sinyushka» at the Urals. The author noted that supernatural played a bigger part in the miners’ lore than in the lore of charcoal burners or blast furnace workers. Mining and mine exploration in particular were always connected with some supernatural forces which presumably helped the workers. Even as late as the 19th century, people used to say about the lucky workers that they «knew the words» and had certain helpers.^[77] The geography is well known because it is specified in the stories. Bazhov mentions real locations such as Sysert, the Polevskoy Copper Smelting Plant, the Gumyoshevsky mine, the villages Kosoy Brod and Krasnogorka, the Ryabinovka river.^[78]

Mythical creatures in The Malachite Box are either anthropomorphous (primarily female^[79]) or zoomorphic. The animals that appear in the stories and have zoomorphic attributes are lizards, snakes («The Great Snake»), cranes («Dikes of Gold»), ants («Zhabrei’s Path»), swans («Yermak’s Swans»), cats, the deer. All these creatures, with the exception of the cats, were depicted on the Permian bronze casts (the 5–15 centuries).^[80] Archaeologies had found the casts next to Mount Azov and along the Chusovaya River in Perm Krai, Sverdlovsk Oblast and Chelyabinsk Oblast of Russia.^[80] As for the cats, Alexei Ivanov noted that they are unlikely to come from the folk tales, and were probably added into the stories by the author.^[80] The anthropomorphous creatures are primarily female—Azovka from «Beloved Name», Golden Hair, the blue snake, the Mistress of the Copper Mountain, Poskakushka from «The Fire-Fairy», Sinyushka, Veselukha from «Veselukha’s Meadow». They belong to different age groups: Poskakushka is a little girl, Golden Hair and the Mistress are maidens, Veselukha is a young woman, the blue snake is a woman, Sinyushka is an old woman. They mostly contact men, e.g. Poskakushka helps Fedyunka to find gold; the blue snake appears before boys; the Mistress traditionally helps single men only.^[79] Bazhov believed that miners missed women, because their work allowed for little contact with them, and therefore so many of their stories had female creatures.^[81]

The recurring characters that appear in folkloric tradition are the Mistress of the Copper Mountain and Poloz the Great Snake. Both of them are keepers of hidden underground riches. The Mistress, described as either a beautiful green-eyed woman in malachite gown or a lizard with the crown on her head, is the keeper of gemstones. Poloz is the master of every existing piece of gold. The miners believed that if a gold-bearing lode disappeared, it meant that the Great Snake moved it to a different place.^[72] Bazhov introduced numerous daughters of Poloz, including Golden Hair from the tale of the same name. The relationship between Poloz and the Mistress is unclear. Bazhov commented that he asked some story-tellers about it, but they could not answer the question.^[15][82] Bazhov believed that the Mistress was one of the latest characters to appear in legends, because of the complexity of the character.^[68] The origin of the characters such as those might also be Finnic.^[41] The Finnic peoples, who lived in that area, migrated to the Baltic Sea or assimilated into the new Russian culture, adding to it their folklore.^[41] Alexander Vernikov noted:

This lore included mining and metallurgic techniques unknown to Russians. […] Finno-Ugrians’ beliefs and legends… featured the underground riches and powers, mostly moral and spiritual, impersonated in chthonic deities.^[41]

Poloz the Great Snake, the blue snake, Sinyushka, the Mistress of the Copper Mountain all act like magical helpers and present a threat to mortals at the same time.^[83] The help of such mythical creatures would explain why some miners were luckier than others.^[82] They were connected with mountains because of people’s the perception of the mountains as «magical space»—the mountain was the source of life, it protected from hostile forces and was the residence of divine patrons.^[84] Yet the creatures such as Sinyushka and the blue snake do not hesitate to kill those who did not pass their tests. Even those who had been rewarded by them rarely live happily ever after. These characters usually die soon.^[85] Snakes live underground (according to the legends, in the underworld) and are traditionally associated with the Chthonic deities.^[86]

Ideological influences[edit]

Many scholars highlighted the potently ideological nature of The Malachite Box, especially regarding the stories created at the end of the Great Patriotic War (1941–1945) and in the post-war years.^[12] Bazhov’s work was supported by the Party. It was in high demand from the very beginning due to the shortage of the «workers’ folklore», which should have represented the so-called class consciousness of the proletariat.^[3] The book conveys certain ideological concepts common for that time period, such as emphasis on the hard life of the working class before the Russian Revolution.^[13][44] Workers are depicted as the victims of class exploitation,^[6] while the mountain spirits are typically presented as magical helpers to the underprivileged.^[87] The mythical characters such as Poloz the Great Snake or the Mistress of the Copper Mountain act according to the principles of social justice,^[88] e. g. in «The Manager’s Boot-Soles» it’s said that the Mistress «didn’t like it when folks were treated ill underground».^[89] Bazhov defines important values, such as love, family, masculinity, respect for the elders and workers, skill, sceptical attitude toward religion and clergy, diligence, camaraderie, harmony in the house and friendly relationship with neighbours, hospitality, modesty, honesty.^[17][90] An ideal man is a «simple soul», who is brave, patient, and hard-working.^[17] An ideal woman is beautiful, hard-working, loyal, thrifty, she takes care of household and children, gets on well with her husband.^[79] The plots often dramatize class conflicts.^[91] Some revolutionary propaganda is present in the dialogues.^[92] The narrator constantly refers to the fact that life before the Revolution was harder for working people.^[11] Mariya Litovskaya compared Pavel Bazhov to Mikhail Bulgakov, Andrei Platonov, and Dmitri Kedrin in such a way that the characters represent two concepts: the person who puts spiritual above the material, who looks for the truth, but loses a fight with nature in the end; and the new Soviet idea of protagonist as a professional who is ready for change and is capable of remaking the world.^[93] Foreigners are shown as uninspired people without creative spark, e.g. the German from «Ivanko Krylatko».^[94] In the stories penned during and after the Great Patriotic War, Bazhov wrote about great positive changes that happened in the life of the Ural workers after the October Revolution.^[12] A series of stories was devoted to the Russian communist leaders, Vladimir Lenin and Joseph Stalin.^[12]

Bazhov shared popular in the Soviet historiography anti-capitalist attitude. The owners of the Ural plants were depicted as worthless, idle, greedy and cruel. He criticized or parodied the Ural businessmen Alexei Turchaninov, Pavel Solomirsky and Dmitry Solomirsky.^[52]

Critics didn’t originally consider the texts suitable for children’s reading because of their difficult multilayered language, but the ideological pressure caused them to be actively used for children’s education at the Urals.^[95] Children were to «listen to the deeply rooted folk tales told by wise men and to follow the examples of the protagonists that these wise men presented».^[96] Mariya Litovskaya commented that the so-called «child-toned» stories were simplified and shortened so that even the unskilled reader could easily read each of them in one go. In such stories the children are the main characters and the mythical creatures do not threaten them, but instead help them, which compensated «for the inadequacy of the social and family help» and helped to create «favourable living conditions» for the children, therefore promoting a positive attitude in the young readers.^[95] The narrator often reminds the reader that even such magical help is no longer necessary, because the Soviet society has righted all the wrongs of a fairy-tale reality.^[97]

Tatiana Kruglova comments that there is a clear split of characters based on their social class: there are working men, most often depicted as positive characters, and their masters, shown critically or ironically. But in the pre-war stories the class criteria existed as the background only. The conflict between the characters came from the collision between poetic and pragmatical, grand and common, irrational and rational.^[10]

Reception and legacy[edit]

The Malachite Box and its author became enormously popular.^[29][98] It was met with significant praise by critics and enthusiastically received by readers,^[95][99] including the general populace and the more sophisticated Soviet intelligentsia.^[98] Bazhov turned into one of the most famous writers in the Soviet Union.^[29] Strangers would greet him on the streets.^[26] The critics agreed that «never has the labour of miners, stone-cutters, teemers been celebrate in such a way, neither in verses, nor in prose», and that Bazhov managed to show the essence of the professional skill of the miners.^[13] Mikhail Batin complimented its uniqueness, and novelty in the contents and in the form.^[99] Favourable reviews on The Malachite Box appeared in Uralsky Rabochy (18 January 1939), Izvestia (4 April), Pravda and Industria Sotsialisma (July).^[4] However the critics disagreed on the question of authorship. Some considered The Malachite Box pure folklore, others thought of it was a literary work penned by Bazhov.^[52] The author himself tried to avoid the issue, joking that «questions such as these should be left to scholars». At present Bazhov’s tales are generally accepted as his own literary work based on the Urals folklore.^[13]

The editor of Izvestia called The Malachite Box «a valuable contribution to the Soviet fiction» and noted that «the vividness of expression and poetic richness turn the wonderful stories of P. P. Bazhov into the truly artistic, poetic works of art».^[99] David Zaslavsky in Pravda called the book «remarkable», the imagery «sharp», and commented that the skazy are «excellent short stories that uncover the Urals history».^[99] Demyan Bedny wrote about it: «The richness of the skazy plots, the variety and beauty of their imagery are stunning. How many wonderful sources are there for woodcutters and artists, for drama, opera and ballet, not to mention cinema!»^[99] Marina Balina wrote that Bazhov had «managed to present the prerevolutionary Urals as a mythological world with mountain spirits and dark forces controlling the hidden riches».^[98] The stories, characters, style,^[100] the combination of fantasy and realism, and the language were praised.^{[13][26][101]} Bazhov was congratulated as a great storyteller, his stories were praised as having «huge ethic, aesthetic, and educational potential».^[93] Anna Karavayeva mentioned that «such books enrich not just our folklore, but the Soviet literature as a whole».^[99] Elena Givental wrote that the author «created the most poetic and identifiable set of Urals stories», which «has left a strong imprint in the minds of the Russian people».^[102] The article in Pravda as of 20 March 1943 stated that «Our [Soviet] people have fallen in love with the Ural’s old storyteller P. Bazhov».^[31]

Selected stories have been a part of school core curriculum since the Soviet Union,^[95] and are still used for education purposes nowadays.^[103] The Ministry of Education and Science of Russia included the tales in their 2013 list of 100 Recommended Books for schoolchildren.^[104] Their effective pedagogical influence have been noted.^[105] The Malachite Box became a classic of Soviet children’s literature,^[98] yet the stories continued to be popular among adults as well. Mark Lipovetsky believed the situation in the author’s life added to the depth of the tales and made them so popular among the adult readers.^[6] They were exceptionally popular during the Great Patriotic War.^[106] The paperbacks were sent to the front line.^[29] The author received fan mail from the soldiers who asked to send them the book.^[27] The publication attracted a large number of folklorists, who collected tales near Sysert since 1940s and long after Pavel Bazhov’s death.^[107] The characters of the Ural Mountains folklore such as the Mistress of the Copper Mountain became very well known after their appearance in Bazhov’s The Malachite Box.^[108][109] Sysert’s old coat of arms (1982–2002) featured the Mistress as a lizard with a crown,^[110] as did Yekaterinburg’s coat of arms from 1973 to 1991.^[111] The early design of Polevskoy’s coat of arms (1981) had an image of the Stone Flower.^[112] The current version, as well as the flag of the town, features the Mistress depicted as the golden lizard. The Malachite Casket became the symbol of the Urals.^[78]

The Malachite Box is constantly republished, commented and illustrated.^[52][78] Not all stories are equally popular nowadays. The most popular tales were written between 1936 and 1939. Among the later stories, «A Fragile Twig» (1940), «The Fire-Fairy» (1940),^[106] «Tayutka’s Mirror» (1941), «Ivanko Krylatko» (1943),^[113] «That Spark of Life» (1943)^[114] were popular. As for the skazy about Vladimir Lenin, such as «The Bogatyr’s Glove» (1944) and «The Sunstone»,^[12] they were called excessively didactic,^[45] and «remain known to avid Bazhov experts only».^[115] Some Bazhov’s stories on the present day topics were unsuccessful even among his contemporaries.^[28] Mariya Litovskaya criticized the author for «yielding to social pressure» and adapting the folk tales of the Ural region for children.^[116]

Critical history[edit]

The tales have been a popular subject for analysis. During Soviet times, every edition of The Malachite Box had a foreword written by a famous writer or scholar, commenting on the creativity of the Ural miners, cruel landlords, social oppression and the «great workers unbroken by the centuries of slavery».^[78] The critics claimed that the author’s purpose was to «glorify» the working class.^[52] Sergey Narovchatov in the 1979 article said that «the Ural worker in Bazhov’s stories, who represents Russian proletariat, rises up in all his giant stature. It is mighty, talented, creatively gifted».^[52] After the dissolution of the Soviet Union, with the change of the public’s ideology, the stories were regarded as Bazhov’s way to run away from the «harsh reality of Soviet period».^[5] The scholars changed their focus to other issues, such as beauty and ugliness, life and death,^[117] order and chaos, eroticism, the relationship of people with nature and the Mountain, the mysterious in general,^[118] the place of the person in the world.^[45] Lidiya Slobozhaninova summarizes that some parts of The Malachite Box «become outdated, but others gain new meaning».^[52]

Adaptations[edit]

The stories from the collection inspired numerous adaptations, including films, radio^[119] and stage adaptations.

The Soviet poet Demyan Bedny was so impressed with the tales that he decided to adapt them into poetry. He began the work on 27 June 1939 and adapted the 14 original stories by 1 October 1939.^[120] He titled the manuscript Gornaya poroda (Russian: Горная порода, lit. «Rock»). Bedny made some changes to the length of some scenes, changed the character names, the endings, the dialogues, and the titles of several stories, e.g. «The Great Snake» was called «Brothers», «The Manager’s Boot-Soles» was called «As Deserved». He started to prepare it for publication, but his plans were hindered when he saw Bazhov’s new stories. Bedny was not happy with them and abandoned the book. It was published after his death in 1959, and is not well known now.^[120]

On 10 May 1939 the art committee under the Council of People’s Commissars decided to organize a parade of all children’s theatres, and Bazhov was asked to write a play based on The Malachite Box. They play was finished on 11 August and was performed at the Sverdlovsk Youth Theatre the same year.^[121] Following the success of the play, the Sverdlovsk Youth Theatre staged children’s plays Yermak’s Swans in 1942 and Silver Hoof in 1947, both written by the Soviet playwright Evgeny Permyak.^[14][122] The Moscow Puppet Theater staged a 1947 play Tales from the Urals (Russian: Сказы старого Урала, tr. Skazy starogo Urala) by Klavdiya Filippova, based on «Sinyushka’s Well» and «Golden Hair».^[14] Filippova then combined «The Great Snake» and «The Snake Trail» to create Poloz’s Daughter (Russian: Полозова дочка, tr. Polozova dochka) and «The Stone Flower» with «The Master Craftsman» to create the children’s play The Stone Flower.^[123] All these plays were published in the 1949 collection Plays for Children’s Theatre Based on Bazhov’s Stories was published in Sverdlovsk.^[123] The storied that were considered difficult for a young reader were even more simplified as their stage adaptations, e.g. the sad ending of «Sinyushka’s Well» was changed to a happy one, and Pavel Bazhov was not opposed to the changes.^[92][124]

In 1941 Alexander Fridlender composed the ballet The Mountain Fairy Tale (Russian: Горная сказка, tr. Gornaja skazka), based on «The Mistress of the Copper Mountain».^[125] Based on «Marko’s Hill», Klara Katsman created the operetta Mark Beregovik (Russian: Марк Береговик), which premiered in Sverdlovsk in 1955.^[126] Lyubov Nikolskaya composed the children’s opera Silver Hoof based on the story of the same name in 1959.^[127] Vladimir Goryachikh composed the ballet The Living Stone (Russian: Живой камень, tr. Zhivoj kamen) based on «Sinyushka’s Well», which premiered in Nizhny Tagil in 1965.^[126] The 1973 opera The Fire Maid (based on «The Fire-Fairy») for schools was composed by Robert Long, with story adapted and lyrics by Dorothy Gulliver^[128] The 2012 opera The Malachite Casket, based on «The Mistress of the Copper Mountain» and «The Malachite Casket», was created by Dmitry Batin.^[129]

Two filmstrips were released, The Fire-Fairy (1956) and The Malachite Box (1972).

«The Stone Flower» was adapted for stage many times. The first ballet of the same name was created by Alexander Fridlender in 1944.^[130] The opera in four acts The Stone Flower by Kirill Molchanov premiered on 10 December 1950 in Moscow at the Stanislavski and Nemirovich-Danchenko Music Theatre.^[131][132] Sergey Severtsev wrote the Russian language libretto. It was the first opera of Molchanov.^[133] The role of Danila (tenor) was sung by Mechislav Shchavinsky, Larisa Adveyeva sung the Mistress of the Copper Mountain (mezzo-soprano), Dina Potapovskaya sung Katya (coloratura soprano).^[134][135]

The 1954 ballet The Tale of the Stone Flower was created by Sergei Prokofiev.^[98] Skazy, also called The Stone Flower, was the 1987 play of the Maly Theatre.^[136]

Music[edit]

A lot of Soviet and Russian composers drew inspiration from The Malachite Box. The suite Skazy was created by Grigory Frid in 1948.^[137] Alexey Muravlev based his symphonic poem Mount Azov (1949) on the tale «Beloved Name».^[7][138] In 1979 Margarita Kesareva created a series of piano pieces Ural Book (Уральская тетрадь), which included the movement «The Bear Stone» (Russian: Медведь-камень, tr. Medved-kamen) inspired by «Yermak’s Swans».^[126][139] In 2006 «Sinyushka’s Well» was adapted into the musical for Russian folk instruments orchestra by Svetlana Nesterova.^[140]

Live action films[edit]

• The Winged Horses (Russian: Крылатые кони, tr. Krylatye koni), a 1945 Soviet film based on «Ivanko Krylatko»^[29][141]
• The Stone Flower, a 1946 Soviet film;^[142] incorporates plot elements from the stories «The Mistress of the Copper Mountain» and «The Master Craftsman».
• Stepan’s Remembrance, a 1976 Soviet film, the adaptation of «The Mistress of the Copper Mountain» and «The Malachite Casket».
• Sinyushka’s Well, a 1978 Soviet film made on Sverdlovsk Film Studio for the 100th anniversary since the birth of Pavel Bazhov.^[143]
• The Stone Flower (another title: Skazy), a television film of two-episodes that premiered on 1 January 1988. This film is a photoplay (a theatrical play that has been filmed for showing as a film) based on the 1987 play of the Maly Theatre. It was directed by Vitaly Ivanov, with the music composed by Nikolai Karetnikov, and released by Studio Ekran. It starred Yevgeny Samoylov, Tatyana Lebedeva, Tatyana Pankova, Oleg Kutsenko.^[136]
• The Secret Power (Russian: Тайная сила, tr. Tainaya sila), a 2001 Russian film^[144]
• The Golden Snake, a 2007 Russian film^[145] is loosely based on «The Great Snake».
• The Book of Masters, a 2009 Russian language fantasy film, is loosely based on Bazhov’s tales, mostly «The Mistress of the Copper Mountain»^[146] and «The Stone Flower».^[147][148]

A docufiction feature film Tales of the Ural Mountains (Russian: Сказы уральских гор, tr. Skazy uralskikh gor), released by Sverdlovsk Film Studio in 1968, combined information about Bazhov’s works with acted scenes from «The Mistress of the Copper Mountain», «The Stone Flower», «The Master Craftsman», «The Fire-Fairy», «The Twisted Roll», «That Spark of Life».^[149][150]

Animation[edit]

The animated film series based on the stories from The Malachite Box was made at Sverdlovsk Film Studio from the early 1970s to early 1980s, on time for the 100th anniversary since the birth of Pavel Bazhov. The series included the following films: Sinyushka’s Well (1973), The Mistress of the Copper Mountain (1975), The Malachite Casket (1976), The Stone Flower (1977),^[151] Podaryonka (based on «Silver Hoof», 1978^[152]), Golden Hair (1979), and The Grass Hideaway (1982).^{[153][154][155]}

Three hand-drawn animated films were released by Soyuzmultfilm in the 1970s: Silver Hoof in 1977 directed by Gennady Sokolsky and written by Genrikh Sapgir,^[156] The Master Craftsman in 1978 directed by Inessa Kovalevskaya,^[157] was based on «The Stone Flower» and «The Master Craftsman»; The Fire-Fairy in 1979 directed by Natalia Golovanova.^[158]

Notes[edit]

References[edit]

• Bazhov, Pavel (1952). Valentina Bazhova; Alexey Surkov; Yevgeny Permyak (eds.). Sobranie sochinenij v trekh tomakh Собрание сочинений в трех томах [Works. In Three Volumes] (in Russian). Vol. 1. Moscow: Khudozhestvennaya Literatura.
• Bazhov, Pavel (1952). Valentina Bazhova; Alexey Surkov; Yevgeny Permyak (eds.). Sobranie sochinenij v trekh tomakh Собрание сочинений в трех томах [Works. In Three Volumes] (in Russian). Vol. 2. Moscow: Khudozhestvennaya Literatura.
• Bazhov, Pavel Petrovich; translated by Alan Moray Williams (1944). The Malachite Casket: tales from the Urals. Library of selected Soviet literature. The University of California: Hutchinson & Co. ltd. ISBN 9787250005603.
• Bazhov, Pavel; translated by Eve Manning (1950s). Malachite Casket: Tales from the Urals. Moscow: Foreign Languages Publishing House.
• Lipovetsky, Mark (2014). «The Uncanny in Bazhov’s Tales». Quaestio Rossica (in Russian). The University of Colorado Boulder. 2 (2): 212–230. doi:10.15826/qr.2014.2.051. ISSN 2311-911X.
• Batin, Mikhail (1983). «Istorija sozdanija skaza «Malahitovaja shkatulka»» История создания сказа «Малахитовая шкатулка» [The Malachite Box publication history] (in Russian). The official website of the Polevskoy Town District. Retrieved 30 November 2015.^{[permanent dead link]}
• Balina, Marina; Goscilo, Helena; Lipovetsky, Mark (25 October 2005). Politicizing Magic: An Anthology of Russian and Soviet Fairy Tales. The Northwestern University Press. ISBN 9780810120327.
• Balina, Marina; Rudova, Larissa (1 February 2013). Russian Children’s Literature and Culture. Literary Criticism. Routledge. ISBN 978-1135865566.
• Blazhes, Valentin (1983). «Рабочие предания родины П. П. Бажова» (PDF). Bytovanie folklora v sovremennosti, na materiale jekspedicij 60-80 godov Бытование фольклора в современности, на материале экспедиций 60-80 годов [The existence of folklore nowadays, based on the material of the 60-80s expeditions]. Фольклор Урала (in Russian). Vol. 7. Sverdlovsk: The Ural State University. pp. 5–22.
• Blazhes, Valentin (2003). «K istorii sozdanija bazhovskih skazov» К истории создания бажовских сказов [About the creation history of Bazhov’s stories] (PDF). Izvestiya of the Ural State University (in Russian). The Ural State University. 28: 5–11.
• Litovskaya, Mariya (2014). «Vzroslyj detskij pisatel Pavel Bazhov: konflikt redaktur» Взрослый детский писатель Павел Бажов: конфликт редактур [The Adult-Children’s Writer Pavel Bazhov: The Conflict of Editing]. Detskiye Chteniya (in Russian). 6 (2): 243–254.
• Budur, Natalya (2005). Skazochnaja enciklopedija Сказочная энциклопедия [The Fairy Tale Encyclopedia] (in Russian). Olma Media Group. ISBN 9785224048182.
• Shvabauer, Nataliya (2003). «Khtonicheskaja priroda obrazov zhivotnyh v skazah Bazhova» Хтоническая природа образов животных в сказах Бажова [The Chthonic nature of the animal characters in Bazhov’s stories] (PDF). Izvestiya of the Ural State University (in Russian). The Ural State University. 28: 24–30.
• Shvabauer, Nataliya (10 January 2009). «Tipologija fantasticheskih personazhej v folklore gornorabochih Zapadnoj Evropy i Rossii» Типология фантастических персонажей в фольклоре горнорабочих Западной Европы и России [The Typology of the Fantastic Characters in the Miners’ Folklore of Western Europe and Russia] (PDF). Dissertation (in Russian). The Ural State University. Retrieved 25 November 2015.
• Nikulina, Maya (2003). «Pro zemelnye dela i pro tajnuju silu. O dalnikh istokakh uralskoj mifologii P.P. Bazhova» Про земельные дела и про тайную силу. О дальних истоках уральской мифологии П.П. Бажова [Of land and the secret force. The distant sources of P.P. Bazhov’s Ural mythology]. Filologichesky Klass (in Russian). Cyberleninka.ru. 9.
• P. P. Bazhov i socialisticheskij realizm // Tvorchestvo P.P. Bazhova v menjajushhemsja mire П. П. Бажов и социалистический реализм // Творчество П. П. Бажова в меняющемся мире [Pavel Bazhov and socialist realism // The works of Pavel Bazhov in the changing world]. The materials of the inter-university research conference devoted to the 125th birthday (in Russian). Yekaterinburg: The Ural State University. 28–29 January 2004. pp. 18–26.
• Eydinova, Viola (2003). «O stile Bazhova» О стиле Бажова [About Bazhov’s style]. Izvestiya of the Ural State University (in Russian). The Ural State University. 28: 40–46.
• Prikazchikova, Yelena (2003). «Kamennaja sila mednykh gor Urala» Каменная сила медных гор Урала [The Stone Force of The Ural Copper Mountains] (PDF). Izvestiya of the Ural State University (in Russian). The Ural State University. 28: 11–23.

The Malachite Box or The Malachite Casket (Russian: Малахитовая шкатулка, tr. Malakhitovaya Shkatulka, IPA: [mɐləˈxʲitəvɐjə ʂkɐˈtulkə]) is a book of fairy tales and folk tales (also known as skaz) of the Ural region of Russia compiled by Pavel Bazhov and published from 1936 to 1945. It is written in contemporary language and blends elements of everyday life with fantastic characters. It was awarded the Stalin prize in 1942. Bazhov’s stories are based on the oral lore of the miners and gold prospectors.

The first edition of The Malachite Box was published on 28 January 1939. It consisted of 14 stories and an introduction, which contained some information about the life, industry and culture of the Urals and which the author tried to include into every edition of the collection. Later versions contained more than 40 stories. Not all stories are equally popular nowadays. The most popular tales were written between 1936 and 1939: «The Mistress of the Copper Mountain» and its continuation «The Malachite Casket», «The Stone Flower» and its continuation «The Master Craftsman», «Silver Hoof», «Cat’s Ears», «Sinyushka’s Well», «The Manager’s Boot-Soles». Among the later stories, «A Fragile Twig» (1940), «The Fire-Fairy» (1940), «Tayutka’s Mirror» (1941), «Ivanko Krylatko» (1943), «That Spark of Life» (1943) are popular. The characters of the Ural Mountains folklore such as the Mistress of the Copper Mountain became very well known after their appearance in Pavel Bazhov’s The Malachite Box.

Background[edit]

In the 1930s the Communist Party of the Soviet Union greatly encouraged the interest in the past of the country and the people. The Party paid a lot of attention to the development of the historical science. Maxim Gorky initiated the publication of such books as The History of Factories and Plants (Russian: История фабрик и заводов, tr. Istorija fabrik i zavodov). The initiative was supported by the Communist Party. History books and various historical fiction titles were published one after another.^[1] General interest in the history of the country transformed into the interest in folk art and folklore. The famous folklore expert Nikolay Andreyev later wrote about that period that the folklore collections «have never been published before in such quantities, not even in the «Golden Age» of the folkloristics in the 60s». Journalists, students, and members of Komsomol started collecting folklore.^[2] At the First Сongress of the Soviet Writers Maxim Gorky reminded the writers that «the art of words begins with folklore» and encouraged them to collect and study it.^[1] It was supposed to be used as a model example of the literature.^[3]

Overview[edit]

Pavel Bazhov was born in the Urals. He knew its geography, topography, natural resources, and was very proud of both the beauty of the Urals and its people.^[4] He stated that his main reason for writing was to suppress the pain after the loss of his only son Alexey in 1935.^[5] Mark Lipovetsky believed the tense situation in the author’s life could partially explain the depth and the sombre tone of his early tales,^[6] which made them so popular among the adult readers. He suggested that the tales carried the sign of deep terror and trauma, which Bazhov endured between January 1937 and 1938, and noted that The Malachite Box «is filled with unprecedented for Soviet (and especially children’s) literature horror».^[6] At that time Bazhov was fired from Sverdlovsk Publishing House, where he had worked since 1931,^[7] and expelled from the Communist Party for «glorification of people’s enemies» in his recent book. His past as a member of the Socialist Revolutionary Party and a seminary teacher was also questionable.^[8] He was once summoned for interrogation by NKVD, but luckily his investigator was arrested the day before the meeting.^[5] The author was reinstated in the Communist Party in 1938.^[9] Nevertheless, a lot of the stories were written between January 1937 and 1938. Bazhov later said: «It happened to be such a black stripe that I was at loose ends. So I started to work on some old ideas.»^[4] During the Great Patriotic War (1941–1945) Bazhov switched to the patriotic tales, the task that he considered his duty as the patriot.^[4] The distinctive feature of the later stories is the strengthening of the social motive, such as confrontation based on social class, and the decrease in poetic and supernatural scenarios.^[10]

The tales are told from the point of view of the imaginary Grandpa Slyshko (Russian: Дед Слышко, tr. Ded Slyshko; lit. «Old Man Listenhere»).^[11] Slyshko is the old miner from a factory who rememberes the Serfdom era.^[12] In the stories written at the end of the Great Patriotic War and in the post-war years, Bazhov introduced the new narrator. His new stories were told by a different type of the miner: the patriotic participant of the Russian Civil War who fought for the Red Army and later helped to build the new socialist society.^[12]

The tales can be divided into several groups: the series about craftsmen (the most famous tales are «The Stone Flower», «The Master Craftsman», «A Fragile Twig»); the tales about some mysterious forces, which contain surreal plots and mythical creatures («The Mistress of the Copper Mountain», «The Malachite Casket», «Sinyushka’s Well», «Cat’s Ears»); the satirical tales about gold prospectors or greedy bailiffs («The Manager’s Boot-Soles», «Sochen and His Stones»);^[13] the tales about mine explorers («Sinyushka’s Well»).^[14] During the Great Patriotic War and in the post-war years, Bazhov started writing about Soviet armourers, steel-makers, and teemers, emphasizing the patriotic pride of the Russian workers. He also penned some stories about the Russian communist leaders, Vladimir Lenin and Joseph Stalin.^[12] Furthermore, Pavel Bazhov indicated that his stories can be divided into two groups based on tone: «child-toned» (e.g. «The Fire-Fairy», «Silver Hoof»), and «adult-toned» («The Stone Flower», «Marko’s Hill»).^[15][16] Denis Zherdev divided the stories into «gold» and «malachite» series, which begin with «Beloved Name» and «The Mistress of the Copper Mountain» respectively.^[17]

Publication[edit]

In the mid-1930s Sverdlovsk Publishing House decided to publish the collection Prerevolutionary Folklore of the Urals (Russian: Дореволюционный фольклор на Урале, tr. Dorevoljucionnyj folklor na Urale). In the summer of 1934 the folklorist Vladimir Biryukov was offered to make such a collection. The historian Andrey Ladeyshchikov became its chief editor.^[18] From August to December 1935 Biryukov collected folklore at the Ural Mountains. He was supposed to finish the book by January 1935, however, it was not completed on February. Biryukov wrote in the diary that «the classification, introduction, and the bibliography» were needed. Several sections of the collection were not yet ready as well.^[18] Biryukov mostly worked on songs, folk riddles, and fairy tales.^[19]

On 25 February 1935 Biryukov met with Yelizaveta Blinova, the new chief editor of Prerevolutionary Folklore of the Urals appointed instead of Andrey Ladeyshchikov. She insisted on including the folklore of the working class, although Biryukov claimed that it would be impossible to find.^[19] Blinova consulted with journalists, ethnographers, and writers (including Pavel Bazhov) and asked them to write down some workers’ folklore. She added their stories to the collection.^[18] Blinova’s initiative inspired Bazhov to start working on his stories.^[20] Bazhov, who was an employee of the same publishing house since 1931,^[7] suggested that she include some stories that he had heard at the Polevskoy Copper Smelting Plant from the miners’ storyteller Vasily Hmelinin (Russian: Василий Хмелинин), nicknamed «Grandpa Slyshko» by children (slysh-ka literally means «Listen here!»). Bazhov later wrote about Blinova:

She raised a question: why were there no workers’ folklore? Vladimir Pavlovich [Biryukov] replied that he had not been able to find it anywhere. I was dismayed: how can that be true? I’ve heard this workers’ folklore in abundance, I’ve heard the whole skazy. And I brought to her «Beloved Name» as an example.^[21]

Pavel Bazhov had heard the skaz from Vasily Hmelinin in 1892–1895, and wrote it down from memory,^[22] trying to use the miners’ natural language where possible,^[13] as he was always fascinated with miners’ colloquialisms.^[23] His prerevolutionary records, which consisted of six notebooks, were lost during the Russian Civil War.^[1] Bazhov introduced Vasily Hmelinin in the stories as the narrator Grandpa Slyshko.

In July 1936 Blinova left Sverdlovsk Publishing House. Bazhov became the chief editor, only to be replaced by Ladeyshchikov again.^[20] The collection was eventually published under Ladeyshchikov’s name in December 1936. There were three of Bazhov’s stories in it: «Beloved Name», «The Great Snake», and «The Mistress of the Copper Mountain». Prior to the publication, the Detgiz employee Vladimir Lebedev saw his manuscript. He was very impressed by it,^[19] and published four stories («Beloved Name», «The Great Snake», «The Mistress of the Copper Mountain», and «The Manager’s Boot-Soles») in the 11th issue of the Krasnaya Nov literary magazine (1936).^[24]

Inspired by the success of the tales, Bazhov continued working on them. The tales «Sinyushka’s Well», «Silver Hoof», and «The Demidov Caftans» were finished even before the publication of the first The Malachite Box edition.^[25] By 1938 the author finished 14 stories.^[26] Because of Bazhov’s tense relationship with the Communist Party, they were published under two different pen names, either under the name «P. Bragin» or simply under his initials «P. B.».^[9][27] The name of Vasily Hmelinin was usually in the title as well.

The first edition of The Malachite Box was released in several versions. The first copy was presented to the author for his 60th birthday on 28 January 1939.^[27] Several test copies were published in January. A special deluxe edition, decorated with malachite, was sent to the 1939 New York World’s Fair.^[28] The mass market edition published in autumn of the same year.^[27] The book was an instant success. It has been republished many times. Overall, twenty three editions of the stories were released from 1941 to 1945.^[29] The second edition of the collection was released by the Moscow publishing house Sovetsky Pisatel in 1942. The book was awarded the Stalin prize.^[30] The third edition of The Malachite Box was released by Goslitizdat in 1944; the fourth by Sverdlovsk Publishing House in 1944; the fifth edition by Sovetsky Pisatel in 1947; the sixth by Goslitizdat in 1948; the seventh by Sverdlovsk Publishing House in 1949. The eighth was the last edition of The Malachite Box to be published during Bazhov’s lifetime in 1950.^[31] In 1950 his decaying eyesight made the writing difficult. The last story «Zhabrei’s Path» was published after his death.^[4] According to the All-Union Book Chamber’s data as of 1 January 1981, the books in the Soviet Union were republished 253 times with a total circulation of about 37 million copies.^[29] The Malachite Box has been republished many times since then.^[32]

Translations[edit]

The tales were translated into 64 languages, more than 250 editions in foreign languages were released.^[27] The list of languages include English, Hungarian, Italian, Bulgarian, Serbo-Croatian, Mongolian, Chinese, Japanese, Assamese, Kannada.^[33] Four stories from The Malachite Box were published in the 1943 Moscow magazine Internatsionalnaya Literatura in English and French.^[27] In 1944 the book was translated from Russian into English by Alan Moray Williams and published by Hutchinson.^[34] Bazhov did not know about this translation and found out about it accidentally.^[27] In the early 1940s «The Mistress of the Copper Mountain» and «The Stone Flower» were translated into Italian. Bazhov mentioned that he had heard about it from «either folklorist or translator Lesnaya». In the letter as of 25 February 1945 he wrote:

Shortly before the war she told me about the Italian «Floro [sic] di Pietra» («The Stone Flower») and something like «Madonna of the Mountains» («The Mistress of the Copper Mountain»). It was rather amusing. She promised to give me the book. But did not keep the promise.^[35]

Bazhov never saw this book, and even museum workers were unable to locate it. The Malachite Box in Italian was republished in 1978 by La Scuola as Racconti russi, a cura di R. Molteni Grieco (lit. «Russian fairy tales, edited by R. Molteni Grieco»).^[36]

In 1946 the book was translated into Bokmål and released in Norway by Falken Forlag (as «Steinblomsten»).^[37] Several stories were translated into Chinese and published in the Shanghai literary magazine in 1946. In 1947 it was released in French as «La Fleur de pierre», published by Editions du Bateau Ivre.^[31][38] Another English translation was made in the 1950s by Eve Manning.^[39][40] In all, the stories have been published in English at least four times.^[41]

Bazhov was very interested in the translations. He called them «the walks in alien places».^[27] He was also concerned about the ideological aspects of his work and the possible changes that could happen in translation.^[31] He helped translators when he could, explaining the meaning of some Ural colloquialisms.^[27]

Illustrations[edit]

The first edition of the collection was illustrated by Alexander Kudrin.^[42] Bazhov favored the second edition, released by Sovetsky Pisatel in 1942, because of the illustrations created by Konstantin Kuznetsov.^[29] However he criticized Kuznetsov for depicting Silver Hoof as a domestic goat, and was generally extremely demanding when it came to details. On another occasion he was disappointed with the picture of Danilo the Craftsman in bast shoes, because miners did not wear them.^[43] Among the other illustrators he liked Oleg Korovin, Yekaterina Gilyova and Vasiliy Bayuskin.^[29]

[edit]

In Prerevolutionary Folklore of the Urals Bazhov was noted as the one who collected the texts, yet in the Krasnaya Nov magazine he was listed as their original author.^[44] The question of authorship arose soon after the publication. Some critics considered the stories pure folklore, others thought of it was a literary work penned by Bazhov. Unfortunately the Soviet folkloristics was underdeveloped, at that time there were no specific criteria of distinguishing literature from folklore.^[13]

The question of authorship arose every time a new story was released, and is still discussed nowadays.^[45] Before the stories were released as a single volume on 28 January 1939, the issue became urgent. The publisher was concerned with the title of the book and the author’s name. It was suggested to release the book as The Tales from Grandpa Slyshko (Russian: Сказы дедушки Слышко, tr. Skazy dedushki Slyshko),^[46] as if Vasily Hmelinin was the author.^[47] It was eventually published as The Malachite Box.

Bazhov was not certain of the authorship himself.^[10] He tried to avoid the question, joking that «questions such as these should be left to scholars».^[13] He admitted that he was writing the tales from memory, and could not possibly recall and write down all the details. Bazhov said he only remembered the main plot elements and some particularly memorable details.^[48] The author even claimed that his «reconstruction» eradicated from the stories any possible value for the folklorists. However this position was disputed by the scholars, such as Lyudmila Skorino, Alexander Barmin and others.^[48]

Nowadays Bazhov’s tales are generally accepted as his own «literary work based on the Urals folklore»^[13] or call them «transitional» between folklore and fairy tales.^[49] There are several reasons for that. Firstly, although the plots of the folk tales remain unchanged, the book conveys certain ideological concepts common for that time period, while folklore normally has no philosophy.^[49] Secondly, the manuscripts demonstrate that a huge amount of professional work were done on the composition, imagery, and language.^[13] Bazhov had worked on some stories, such as «The Blue Snake», for years before publication.^[50] In some cases he created the storylines from scratch, e. g. with «Silver Hoof» he only heard about the mythical creature itself.^[51] Later studies showed that he used vague folkloric beliefs and molded then into an original mythology.^[44] When asked whether his early stories were closer to folklore sources, Bazhov agreed. As time went by, he became less depended on the folklore and more independent as a writer.^[51] The current consensus among the folklore specialists is that he used the fragments of legends and bound them together by his own creative imagination.^[3][52]

Contents[edit]

The first edition of The Malachite Box was released on 28 January 1939. It consisted of an introduction titled «The Watchhouse on Dumna Mountain» and 14 stories,^[15][27] based on the oral lore of the miners and gold prospectors.^[53] After the initial publication, the author continuously added new stories to the collection, such as the so-called «mountain fairy tales» in 1942, Stories of Germans (Russian: Сказы о немцах, tr. Skazy o nemtsakh) in 1943, a series of stories about Russian steel-makers and coiners in 1944–1945, Stories of Lenin (Russian: Сказы о Ленине, tr. Skazy o Lenine) in 1944–1945, and others.^[54] Every edition of the collection ended with the dictionary of unusual words and concepts.

Introduction[edit]

«The Watchhouse on Dumna Mountain» (Russian: У караулки на Думной горе, tr. U karaulki na Dumnoj gore)^[55] was Bazhov’s essay which served as an introduction to the first edition of The Malachite Box.^[56] It contained some information about the life, industry and culture at the Urals. The first short version of the essay, included in the 1939 book, was titled «The Watchhouse on Dumna Mountain».^[57] In 1940 the author expanded it and renamed to «By the Old Mine» (Russian: У старого рудника, tr. U starogo rudnika).^[58] This version was first published in the 3rd volume of the Uralsky Sovremennik almanac (1940). Starting with the 3rd edition of The Malachite Box, this essay was published in all subsequent editions.^[57] The author included the essay in every The Malachite Box edition for the purpose of familiarizing the reader with the unique culture of the Ural region.^[59]

Beloved Name[edit]

«Beloved Name» (alternative translation: That Dear Name^[60]) describes how the first Cossacks came to the Ural Mountains and were faced a tribe of the «Old People» who didn’t know the value of gold. The Cossacks decide to take away the lands of the Old People.

The Great Snake[edit]

In this skaz, the old miner’s sons meet the Great Serpent (alternative translation: Poloz the Great Snake^[61]), the master of gold. He appears before them as a man in gold tunic. «His cap was yellow with red flaps on both sides, and his boots were gold too… The earth sank under him where he stood.»^[62] He shows them how to find gold nuggets. The story of the brothers is continued in «The Snake Trail» (alternative translation: «The Serpent’s Trail»^[60]), published in 1939.^[63][64]

The Mistress of the Copper Mountain[edit]

In this skaz, a young the factory worker Stepan meets the legendary Mistress of the Copper Mountain. He passes her tests and is rewarded by a malachite casket filled with jewellery for his betrothed, Nastyona.

The Malachite Casket[edit]

Stepan dies, leaving the Malachite Casket to his widow Nastyona. Their daughter Tanyushka likes to play with it. With black hair and green eyes, Tanyushka does not look like her mother at all, as if she was born to different parents. When she grows up, she catches the eye of a young noble man. She promises to marry him if he shows her the Tsarina herself at the Malachite Room of the Palace.

The Stone Flower[edit]

Danilo the Craftsman hears about a most beautiful Stone Flower grows in the domain of the Mistress of the Copper Mountain. He goes to the mine and begs the Mistress to show him the Flower. The Mistress warns Danilo that he would never want to go back to his people, but he insists. She then shows him the Malachite Flower. Danilo disappears from the village, leaving his fiancée Katyenka behind.

Danilo’s story continued in «The Master Craftsman» (alternative translations: «The Mountain Craftsman»,^[65] «The Mountain Master»^[66]), published a year later in Na Smenu!. «A Fragile Twig», published in 1940, focuses on Katyenka and Danilo’s son. Bazhov had plans for the fourth story,^[67] but it was never written.

Golden Hair[edit]

«Golden Hair» is based on the Bashkirs folklore. It tell the story of a Bashkir hunter Ailyp who meets the daughter of Poloz the Great Snake.

Other tales and later additions[edit]

In addition to the stories mentioned above, the first edition of The Malachite Box contained the following 8 stories: «The Manager’s Boot-Soles», «Sochen and His Stones», «Marko’s Hill», «The Twisted Roll», «The Two Lizards», «The Cat’s Ears», «The Master Craftsman», and «The Snake Trail». The first publication’s structure was determined by Bazhov. He preferred to start with the stories about gold and gold prospectors, because the believed this legends to be of more ancient origin.^[68] Later versions of The Malachite Box contained more than 40 stories.^[69]

Mythology[edit]

Although the tales are based on folkloric tradition, many are somewhat different from their mythological and folkloric roots. Studies show that in many cases Pavel Bazhov used popular beliefs and molded them into his own original mythology.^[44] Bazhov said that his early tales, such as «Beloved Name», followed the oral tradition more closely than the later ones. He believed that the stories about the Gumyoshevsky mine were the closest to the original folklore. He said: «In my opinion, they represent the attempt to reconstruct the folklore of this mine».^[70] As time went by, Bazhov became less depended on the folklore and more independent as a writer.^[51] Some characters did not no exist at all in the original Ural folk tradition, although the author constructed them according to the mythological «canon».^[71]

Pavel Bazhov theorized that most of the existing mythical creatures were created by the populace to explain various unexplained natural phenomena,^[72] as they are related to some aspects of miners’ life. Giving as example, the Earth Cat from «Cat’s Ears» is described as «two blue flames that look like cat’s ears» above the ground and represents sulfur dioxide gas.^[73][74] The antlered «goat» Silver Hoof from the story of the same name explained the occurrence of chrysolite: «… people often found stones in the glade where the goat had run about. Most of them were green ones, chrysolites, folks call them.»^[75] The blue snake from the story of the same name represents a gold nugget. Although speaking about the blue snake was a bad omen among the local miners, to see one was a good sign, and it meant that a person would find a gold nugget.^[76] The crone Sinyushka from the tale «Sinyushka’s Well» represents marsh gas, which was actually called «sinyushka» at the Urals. The author noted that supernatural played a bigger part in the miners’ lore than in the lore of charcoal burners or blast furnace workers. Mining and mine exploration in particular were always connected with some supernatural forces which presumably helped the workers. Even as late as the 19th century, people used to say about the lucky workers that they «knew the words» and had certain helpers.^[77] The geography is well known because it is specified in the stories. Bazhov mentions real locations such as Sysert, the Polevskoy Copper Smelting Plant, the Gumyoshevsky mine, the villages Kosoy Brod and Krasnogorka, the Ryabinovka river.^[78]

Mythical creatures in The Malachite Box are either anthropomorphous (primarily female^[79]) or zoomorphic. The animals that appear in the stories and have zoomorphic attributes are lizards, snakes («The Great Snake»), cranes («Dikes of Gold»), ants («Zhabrei’s Path»), swans («Yermak’s Swans»), cats, the deer. All these creatures, with the exception of the cats, were depicted on the Permian bronze casts (the 5–15 centuries).^[80] Archaeologies had found the casts next to Mount Azov and along the Chusovaya River in Perm Krai, Sverdlovsk Oblast and Chelyabinsk Oblast of Russia.^[80] As for the cats, Alexei Ivanov noted that they are unlikely to come from the folk tales, and were probably added into the stories by the author.^[80] The anthropomorphous creatures are primarily female—Azovka from «Beloved Name», Golden Hair, the blue snake, the Mistress of the Copper Mountain, Poskakushka from «The Fire-Fairy», Sinyushka, Veselukha from «Veselukha’s Meadow». They belong to different age groups: Poskakushka is a little girl, Golden Hair and the Mistress are maidens, Veselukha is a young woman, the blue snake is a woman, Sinyushka is an old woman. They mostly contact men, e.g. Poskakushka helps Fedyunka to find gold; the blue snake appears before boys; the Mistress traditionally helps single men only.^[79] Bazhov believed that miners missed women, because their work allowed for little contact with them, and therefore so many of their stories had female creatures.^[81]

The recurring characters that appear in folkloric tradition are the Mistress of the Copper Mountain and Poloz the Great Snake. Both of them are keepers of hidden underground riches. The Mistress, described as either a beautiful green-eyed woman in malachite gown or a lizard with the crown on her head, is the keeper of gemstones. Poloz is the master of every existing piece of gold. The miners believed that if a gold-bearing lode disappeared, it meant that the Great Snake moved it to a different place.^[72] Bazhov introduced numerous daughters of Poloz, including Golden Hair from the tale of the same name. The relationship between Poloz and the Mistress is unclear. Bazhov commented that he asked some story-tellers about it, but they could not answer the question.^[15][82] Bazhov believed that the Mistress was one of the latest characters to appear in legends, because of the complexity of the character.^[68] The origin of the characters such as those might also be Finnic.^[41] The Finnic peoples, who lived in that area, migrated to the Baltic Sea or assimilated into the new Russian culture, adding to it their folklore.^[41] Alexander Vernikov noted:

This lore included mining and metallurgic techniques unknown to Russians. […] Finno-Ugrians’ beliefs and legends… featured the underground riches and powers, mostly moral and spiritual, impersonated in chthonic deities.^[41]

Poloz the Great Snake, the blue snake, Sinyushka, the Mistress of the Copper Mountain all act like magical helpers and present a threat to mortals at the same time.^[83] The help of such mythical creatures would explain why some miners were luckier than others.^[82] They were connected with mountains because of people’s the perception of the mountains as «magical space»—the mountain was the source of life, it protected from hostile forces and was the residence of divine patrons.^[84] Yet the creatures such as Sinyushka and the blue snake do not hesitate to kill those who did not pass their tests. Even those who had been rewarded by them rarely live happily ever after. These characters usually die soon.^[85] Snakes live underground (according to the legends, in the underworld) and are traditionally associated with the Chthonic deities.^[86]

Ideological influences[edit]

Many scholars highlighted the potently ideological nature of The Malachite Box, especially regarding the stories created at the end of the Great Patriotic War (1941–1945) and in the post-war years.^[12] Bazhov’s work was supported by the Party. It was in high demand from the very beginning due to the shortage of the «workers’ folklore», which should have represented the so-called class consciousness of the proletariat.^[3] The book conveys certain ideological concepts common for that time period, such as emphasis on the hard life of the working class before the Russian Revolution.^[13][44] Workers are depicted as the victims of class exploitation,^[6] while the mountain spirits are typically presented as magical helpers to the underprivileged.^[87] The mythical characters such as Poloz the Great Snake or the Mistress of the Copper Mountain act according to the principles of social justice,^[88] e. g. in «The Manager’s Boot-Soles» it’s said that the Mistress «didn’t like it when folks were treated ill underground».^[89] Bazhov defines important values, such as love, family, masculinity, respect for the elders and workers, skill, sceptical attitude toward religion and clergy, diligence, camaraderie, harmony in the house and friendly relationship with neighbours, hospitality, modesty, honesty.^[17][90] An ideal man is a «simple soul», who is brave, patient, and hard-working.^[17] An ideal woman is beautiful, hard-working, loyal, thrifty, she takes care of household and children, gets on well with her husband.^[79] The plots often dramatize class conflicts.^[91] Some revolutionary propaganda is present in the dialogues.^[92] The narrator constantly refers to the fact that life before the Revolution was harder for working people.^[11] Mariya Litovskaya compared Pavel Bazhov to Mikhail Bulgakov, Andrei Platonov, and Dmitri Kedrin in such a way that the characters represent two concepts: the person who puts spiritual above the material, who looks for the truth, but loses a fight with nature in the end; and the new Soviet idea of protagonist as a professional who is ready for change and is capable of remaking the world.^[93] Foreigners are shown as uninspired people without creative spark, e.g. the German from «Ivanko Krylatko».^[94] In the stories penned during and after the Great Patriotic War, Bazhov wrote about great positive changes that happened in the life of the Ural workers after the October Revolution.^[12] A series of stories was devoted to the Russian communist leaders, Vladimir Lenin and Joseph Stalin.^[12]

Bazhov shared popular in the Soviet historiography anti-capitalist attitude. The owners of the Ural plants were depicted as worthless, idle, greedy and cruel. He criticized or parodied the Ural businessmen Alexei Turchaninov, Pavel Solomirsky and Dmitry Solomirsky.^[52]

Critics didn’t originally consider the texts suitable for children’s reading because of their difficult multilayered language, but the ideological pressure caused them to be actively used for children’s education at the Urals.^[95] Children were to «listen to the deeply rooted folk tales told by wise men and to follow the examples of the protagonists that these wise men presented».^[96] Mariya Litovskaya commented that the so-called «child-toned» stories were simplified and shortened so that even the unskilled reader could easily read each of them in one go. In such stories the children are the main characters and the mythical creatures do not threaten them, but instead help them, which compensated «for the inadequacy of the social and family help» and helped to create «favourable living conditions» for the children, therefore promoting a positive attitude in the young readers.^[95] The narrator often reminds the reader that even such magical help is no longer necessary, because the Soviet society has righted all the wrongs of a fairy-tale reality.^[97]

Tatiana Kruglova comments that there is a clear split of characters based on their social class: there are working men, most often depicted as positive characters, and their masters, shown critically or ironically. But in the pre-war stories the class criteria existed as the background only. The conflict between the characters came from the collision between poetic and pragmatical, grand and common, irrational and rational.^[10]

Reception and legacy[edit]

The Malachite Box and its author became enormously popular.^[29][98] It was met with significant praise by critics and enthusiastically received by readers,^[95][99] including the general populace and the more sophisticated Soviet intelligentsia.^[98] Bazhov turned into one of the most famous writers in the Soviet Union.^[29] Strangers would greet him on the streets.^[26] The critics agreed that «never has the labour of miners, stone-cutters, teemers been celebrate in such a way, neither in verses, nor in prose», and that Bazhov managed to show the essence of the professional skill of the miners.^[13] Mikhail Batin complimented its uniqueness, and novelty in the contents and in the form.^[99] Favourable reviews on The Malachite Box appeared in Uralsky Rabochy (18 January 1939), Izvestia (4 April), Pravda and Industria Sotsialisma (July).^[4] However the critics disagreed on the question of authorship. Some considered The Malachite Box pure folklore, others thought of it was a literary work penned by Bazhov.^[52] The author himself tried to avoid the issue, joking that «questions such as these should be left to scholars». At present Bazhov’s tales are generally accepted as his own literary work based on the Urals folklore.^[13]

The editor of Izvestia called The Malachite Box «a valuable contribution to the Soviet fiction» and noted that «the vividness of expression and poetic richness turn the wonderful stories of P. P. Bazhov into the truly artistic, poetic works of art».^[99] David Zaslavsky in Pravda called the book «remarkable», the imagery «sharp», and commented that the skazy are «excellent short stories that uncover the Urals history».^[99] Demyan Bedny wrote about it: «The richness of the skazy plots, the variety and beauty of their imagery are stunning. How many wonderful sources are there for woodcutters and artists, for drama, opera and ballet, not to mention cinema!»^[99] Marina Balina wrote that Bazhov had «managed to present the prerevolutionary Urals as a mythological world with mountain spirits and dark forces controlling the hidden riches».^[98] The stories, characters, style,^[100] the combination of fantasy and realism, and the language were praised.^{[13][26][101]} Bazhov was congratulated as a great storyteller, his stories were praised as having «huge ethic, aesthetic, and educational potential».^[93] Anna Karavayeva mentioned that «such books enrich not just our folklore, but the Soviet literature as a whole».^[99] Elena Givental wrote that the author «created the most poetic and identifiable set of Urals stories», which «has left a strong imprint in the minds of the Russian people».^[102] The article in Pravda as of 20 March 1943 stated that «Our [Soviet] people have fallen in love with the Ural’s old storyteller P. Bazhov».^[31]

Selected stories have been a part of school core curriculum since the Soviet Union,^[95] and are still used for education purposes nowadays.^[103] The Ministry of Education and Science of Russia included the tales in their 2013 list of 100 Recommended Books for schoolchildren.^[104] Their effective pedagogical influence have been noted.^[105] The Malachite Box became a classic of Soviet children’s literature,^[98] yet the stories continued to be popular among adults as well. Mark Lipovetsky believed the situation in the author’s life added to the depth of the tales and made them so popular among the adult readers.^[6] They were exceptionally popular during the Great Patriotic War.^[106] The paperbacks were sent to the front line.^[29] The author received fan mail from the soldiers who asked to send them the book.^[27] The publication attracted a large number of folklorists, who collected tales near Sysert since 1940s and long after Pavel Bazhov’s death.^[107] The characters of the Ural Mountains folklore such as the Mistress of the Copper Mountain became very well known after their appearance in Bazhov’s The Malachite Box.^[108][109] Sysert’s old coat of arms (1982–2002) featured the Mistress as a lizard with a crown,^[110] as did Yekaterinburg’s coat of arms from 1973 to 1991.^[111] The early design of Polevskoy’s coat of arms (1981) had an image of the Stone Flower.^[112] The current version, as well as the flag of the town, features the Mistress depicted as the golden lizard. The Malachite Casket became the symbol of the Urals.^[78]

The Malachite Box is constantly republished, commented and illustrated.^[52][78] Not all stories are equally popular nowadays. The most popular tales were written between 1936 and 1939. Among the later stories, «A Fragile Twig» (1940), «The Fire-Fairy» (1940),^[106] «Tayutka’s Mirror» (1941), «Ivanko Krylatko» (1943),^[113] «That Spark of Life» (1943)^[114] were popular. As for the skazy about Vladimir Lenin, such as «The Bogatyr’s Glove» (1944) and «The Sunstone»,^[12] they were called excessively didactic,^[45] and «remain known to avid Bazhov experts only».^[115] Some Bazhov’s stories on the present day topics were unsuccessful even among his contemporaries.^[28] Mariya Litovskaya criticized the author for «yielding to social pressure» and adapting the folk tales of the Ural region for children.^[116]

Critical history[edit]

The tales have been a popular subject for analysis. During Soviet times, every edition of The Malachite Box had a foreword written by a famous writer or scholar, commenting on the creativity of the Ural miners, cruel landlords, social oppression and the «great workers unbroken by the centuries of slavery».^[78] The critics claimed that the author’s purpose was to «glorify» the working class.^[52] Sergey Narovchatov in the 1979 article said that «the Ural worker in Bazhov’s stories, who represents Russian proletariat, rises up in all his giant stature. It is mighty, talented, creatively gifted».^[52] After the dissolution of the Soviet Union, with the change of the public’s ideology, the stories were regarded as Bazhov’s way to run away from the «harsh reality of Soviet period».^[5] The scholars changed their focus to other issues, such as beauty and ugliness, life and death,^[117] order and chaos, eroticism, the relationship of people with nature and the Mountain, the mysterious in general,^[118] the place of the person in the world.^[45] Lidiya Slobozhaninova summarizes that some parts of The Malachite Box «become outdated, but others gain new meaning».^[52]

Adaptations[edit]

The stories from the collection inspired numerous adaptations, including films, radio^[119] and stage adaptations.

The Soviet poet Demyan Bedny was so impressed with the tales that he decided to adapt them into poetry. He began the work on 27 June 1939 and adapted the 14 original stories by 1 October 1939.^[120] He titled the manuscript Gornaya poroda (Russian: Горная порода, lit. «Rock»). Bedny made some changes to the length of some scenes, changed the character names, the endings, the dialogues, and the titles of several stories, e.g. «The Great Snake» was called «Brothers», «The Manager’s Boot-Soles» was called «As Deserved». He started to prepare it for publication, but his plans were hindered when he saw Bazhov’s new stories. Bedny was not happy with them and abandoned the book. It was published after his death in 1959, and is not well known now.^[120]

On 10 May 1939 the art committee under the Council of People’s Commissars decided to organize a parade of all children’s theatres, and Bazhov was asked to write a play based on The Malachite Box. They play was finished on 11 August and was performed at the Sverdlovsk Youth Theatre the same year.^[121] Following the success of the play, the Sverdlovsk Youth Theatre staged children’s plays Yermak’s Swans in 1942 and Silver Hoof in 1947, both written by the Soviet playwright Evgeny Permyak.^[14][122] The Moscow Puppet Theater staged a 1947 play Tales from the Urals (Russian: Сказы старого Урала, tr. Skazy starogo Urala) by Klavdiya Filippova, based on «Sinyushka’s Well» and «Golden Hair».^[14] Filippova then combined «The Great Snake» and «The Snake Trail» to create Poloz’s Daughter (Russian: Полозова дочка, tr. Polozova dochka) and «The Stone Flower» with «The Master Craftsman» to create the children’s play The Stone Flower.^[123] All these plays were published in the 1949 collection Plays for Children’s Theatre Based on Bazhov’s Stories was published in Sverdlovsk.^[123] The storied that were considered difficult for a young reader were even more simplified as their stage adaptations, e.g. the sad ending of «Sinyushka’s Well» was changed to a happy one, and Pavel Bazhov was not opposed to the changes.^[92][124]

In 1941 Alexander Fridlender composed the ballet The Mountain Fairy Tale (Russian: Горная сказка, tr. Gornaja skazka), based on «The Mistress of the Copper Mountain».^[125] Based on «Marko’s Hill», Klara Katsman created the operetta Mark Beregovik (Russian: Марк Береговик), which premiered in Sverdlovsk in 1955.^[126] Lyubov Nikolskaya composed the children’s opera Silver Hoof based on the story of the same name in 1959.^[127] Vladimir Goryachikh composed the ballet The Living Stone (Russian: Живой камень, tr. Zhivoj kamen) based on «Sinyushka’s Well», which premiered in Nizhny Tagil in 1965.^[126] The 1973 opera The Fire Maid (based on «The Fire-Fairy») for schools was composed by Robert Long, with story adapted and lyrics by Dorothy Gulliver^[128] The 2012 opera The Malachite Casket, based on «The Mistress of the Copper Mountain» and «The Malachite Casket», was created by Dmitry Batin.^[129]

Two filmstrips were released, The Fire-Fairy (1956) and The Malachite Box (1972).

«The Stone Flower» was adapted for stage many times. The first ballet of the same name was created by Alexander Fridlender in 1944.^[130] The opera in four acts The Stone Flower by Kirill Molchanov premiered on 10 December 1950 in Moscow at the Stanislavski and Nemirovich-Danchenko Music Theatre.^[131][132] Sergey Severtsev wrote the Russian language libretto. It was the first opera of Molchanov.^[133] The role of Danila (tenor) was sung by Mechislav Shchavinsky, Larisa Adveyeva sung the Mistress of the Copper Mountain (mezzo-soprano), Dina Potapovskaya sung Katya (coloratura soprano).^[134][135]

The 1954 ballet The Tale of the Stone Flower was created by Sergei Prokofiev.^[98] Skazy, also called The Stone Flower, was the 1987 play of the Maly Theatre.^[136]

Music[edit]

A lot of Soviet and Russian composers drew inspiration from The Malachite Box. The suite Skazy was created by Grigory Frid in 1948.^[137] Alexey Muravlev based his symphonic poem Mount Azov (1949) on the tale «Beloved Name».^[7][138] In 1979 Margarita Kesareva created a series of piano pieces Ural Book (Уральская тетрадь), which included the movement «The Bear Stone» (Russian: Медведь-камень, tr. Medved-kamen) inspired by «Yermak’s Swans».^[126][139] In 2006 «Sinyushka’s Well» was adapted into the musical for Russian folk instruments orchestra by Svetlana Nesterova.^[140]

Live action films[edit]

• The Winged Horses (Russian: Крылатые кони, tr. Krylatye koni), a 1945 Soviet film based on «Ivanko Krylatko»^[29][141]
• The Stone Flower, a 1946 Soviet film;^[142] incorporates plot elements from the stories «The Mistress of the Copper Mountain» and «The Master Craftsman».
• Stepan’s Remembrance, a 1976 Soviet film, the adaptation of «The Mistress of the Copper Mountain» and «The Malachite Casket».
• Sinyushka’s Well, a 1978 Soviet film made on Sverdlovsk Film Studio for the 100th anniversary since the birth of Pavel Bazhov.^[143]
• The Stone Flower (another title: Skazy), a television film of two-episodes that premiered on 1 January 1988. This film is a photoplay (a theatrical play that has been filmed for showing as a film) based on the 1987 play of the Maly Theatre. It was directed by Vitaly Ivanov, with the music composed by Nikolai Karetnikov, and released by Studio Ekran. It starred Yevgeny Samoylov, Tatyana Lebedeva, Tatyana Pankova, Oleg Kutsenko.^[136]
• The Secret Power (Russian: Тайная сила, tr. Tainaya sila), a 2001 Russian film^[144]
• The Golden Snake, a 2007 Russian film^[145] is loosely based on «The Great Snake».
• The Book of Masters, a 2009 Russian language fantasy film, is loosely based on Bazhov’s tales, mostly «The Mistress of the Copper Mountain»^[146] and «The Stone Flower».^[147][148]

A docufiction feature film Tales of the Ural Mountains (Russian: Сказы уральских гор, tr. Skazy uralskikh gor), released by Sverdlovsk Film Studio in 1968, combined information about Bazhov’s works with acted scenes from «The Mistress of the Copper Mountain», «The Stone Flower», «The Master Craftsman», «The Fire-Fairy», «The Twisted Roll», «That Spark of Life».^[149][150]

Animation[edit]

The animated film series based on the stories from The Malachite Box was made at Sverdlovsk Film Studio from the early 1970s to early 1980s, on time for the 100th anniversary since the birth of Pavel Bazhov. The series included the following films: Sinyushka’s Well (1973), The Mistress of the Copper Mountain (1975), The Malachite Casket (1976), The Stone Flower (1977),^[151] Podaryonka (based on «Silver Hoof», 1978^[152]), Golden Hair (1979), and The Grass Hideaway (1982).^{[153][154][155]}

Three hand-drawn animated films were released by Soyuzmultfilm in the 1970s: Silver Hoof in 1977 directed by Gennady Sokolsky and written by Genrikh Sapgir,^[156] The Master Craftsman in 1978 directed by Inessa Kovalevskaya,^[157] was based on «The Stone Flower» and «The Master Craftsman»; The Fire-Fairy in 1979 directed by Natalia Golovanova.^[158]

Notes[edit]

References[edit]

• Bazhov, Pavel (1952). Valentina Bazhova; Alexey Surkov; Yevgeny Permyak (eds.). Sobranie sochinenij v trekh tomakh Собрание сочинений в трех томах [Works. In Three Volumes] (in Russian). Vol. 1. Moscow: Khudozhestvennaya Literatura.
• Bazhov, Pavel (1952). Valentina Bazhova; Alexey Surkov; Yevgeny Permyak (eds.). Sobranie sochinenij v trekh tomakh Собрание сочинений в трех томах [Works. In Three Volumes] (in Russian). Vol. 2. Moscow: Khudozhestvennaya Literatura.
• Bazhov, Pavel Petrovich; translated by Alan Moray Williams (1944). The Malachite Casket: tales from the Urals. Library of selected Soviet literature. The University of California: Hutchinson & Co. ltd. ISBN 9787250005603.
• Bazhov, Pavel; translated by Eve Manning (1950s). Malachite Casket: Tales from the Urals. Moscow: Foreign Languages Publishing House.
• Lipovetsky, Mark (2014). «The Uncanny in Bazhov’s Tales». Quaestio Rossica (in Russian). The University of Colorado Boulder. 2 (2): 212–230. doi:10.15826/qr.2014.2.051. ISSN 2311-911X.
• Batin, Mikhail (1983). «Istorija sozdanija skaza «Malahitovaja shkatulka»» История создания сказа «Малахитовая шкатулка» [The Malachite Box publication history] (in Russian). The official website of the Polevskoy Town District. Retrieved 30 November 2015.^{[permanent dead link]}
• Balina, Marina; Goscilo, Helena; Lipovetsky, Mark (25 October 2005). Politicizing Magic: An Anthology of Russian and Soviet Fairy Tales. The Northwestern University Press. ISBN 9780810120327.
• Balina, Marina; Rudova, Larissa (1 February 2013). Russian Children’s Literature and Culture. Literary Criticism. Routledge. ISBN 978-1135865566.
• Blazhes, Valentin (1983). «Рабочие предания родины П. П. Бажова» (PDF). Bytovanie folklora v sovremennosti, na materiale jekspedicij 60-80 godov Бытование фольклора в современности, на материале экспедиций 60-80 годов [The existence of folklore nowadays, based on the material of the 60-80s expeditions]. Фольклор Урала (in Russian). Vol. 7. Sverdlovsk: The Ural State University. pp. 5–22.
• Blazhes, Valentin (2003). «K istorii sozdanija bazhovskih skazov» К истории создания бажовских сказов [About the creation history of Bazhov’s stories] (PDF). Izvestiya of the Ural State University (in Russian). The Ural State University. 28: 5–11.
• Litovskaya, Mariya (2014). «Vzroslyj detskij pisatel Pavel Bazhov: konflikt redaktur» Взрослый детский писатель Павел Бажов: конфликт редактур [The Adult-Children’s Writer Pavel Bazhov: The Conflict of Editing]. Detskiye Chteniya (in Russian). 6 (2): 243–254.
• Budur, Natalya (2005). Skazochnaja enciklopedija Сказочная энциклопедия [The Fairy Tale Encyclopedia] (in Russian). Olma Media Group. ISBN 9785224048182.
• Shvabauer, Nataliya (2003). «Khtonicheskaja priroda obrazov zhivotnyh v skazah Bazhova» Хтоническая природа образов животных в сказах Бажова [The Chthonic nature of the animal characters in Bazhov’s stories] (PDF). Izvestiya of the Ural State University (in Russian). The Ural State University. 28: 24–30.
• Shvabauer, Nataliya (10 January 2009). «Tipologija fantasticheskih personazhej v folklore gornorabochih Zapadnoj Evropy i Rossii» Типология фантастических персонажей в фольклоре горнорабочих Западной Европы и России [The Typology of the Fantastic Characters in the Miners’ Folklore of Western Europe and Russia] (PDF). Dissertation (in Russian). The Ural State University. Retrieved 25 November 2015.
• Nikulina, Maya (2003). «Pro zemelnye dela i pro tajnuju silu. O dalnikh istokakh uralskoj mifologii P.P. Bazhova» Про земельные дела и про тайную силу. О дальних истоках уральской мифологии П.П. Бажова [Of land and the secret force. The distant sources of P.P. Bazhov’s Ural mythology]. Filologichesky Klass (in Russian). Cyberleninka.ru. 9.
• P. P. Bazhov i socialisticheskij realizm // Tvorchestvo P.P. Bazhova v menjajushhemsja mire П. П. Бажов и социалистический реализм // Творчество П. П. Бажова в меняющемся мире [Pavel Bazhov and socialist realism // The works of Pavel Bazhov in the changing world]. The materials of the inter-university research conference devoted to the 125th birthday (in Russian). Yekaterinburg: The Ural State University. 28–29 January 2004. pp. 18–26.
• Eydinova, Viola (2003). «O stile Bazhova» О стиле Бажова [About Bazhov’s style]. Izvestiya of the Ural State University (in Russian). The Ural State University. 28: 40–46.
• Prikazchikova, Yelena (2003). «Kamennaja sila mednykh gor Urala» Каменная сила медных гор Урала [The Stone Force of The Ural Copper Mountains] (PDF). Izvestiya of the Ural State University (in Russian). The Ural State University. 28: 11–23.

У Настасьи, Степановой-то вдовы, шкатулка малахитова осталась. Со всяким женским прибором. Кольца там, серьги и протча по женскому обряду. Сама Хозяйка Медной горы одарила Степана этой шкатулкой, как он еще жениться собирался.

Настасья в сиротстве росла, не привыкла к экому-то богатству, да и не шибко любительница была моду выводить. С первых годов, как жили со Степаном, надевывала, конечно, из этой шкатулки. Только не к душе ей пришлось. Наденет кольцо… Ровно как раз впору, не жмет, не скатывается, а пойдет в церкву или в гости куда — замается. Как закованный палец-то, в конце нали посинеет. Серьги навесит — хуже того. Уши так оттянет, что мочки распухнут. А на руку взять — не тяжелее тех, какие Настасья всегда носила. Буски в шесть ли семь рядов только раз и примерила. Как лед кругом шеи-то, и не согреваются нисколько. На люди те буски вовсе не показывала. Стыдно было.

— Ишь, скажут, какая царица в Полевой выискалась!

Степан тоже не понуждал жену носить из этой шкатулки. Раз даже как-то сказал:

— Убери-ко куда от греха подальше.

Настасья и поставила шкатулку в самый нижний сундук, где холсты и протча про запас держат.

Как Степан умер да камешки у него в мертвой руке оказались, Настасье и причтелось ту шкатулку чужим людям показать. А тот знающий, который про Степановы камешки обсказал, и говорит Настасье потом, как народ схлынул:

— Ты гляди, не мотни эту шкатулку за пустяк. Больших тысяч она стоит.

Он, этот человек-от, ученой был, тоже из вольных. Ране-то в щегарях ходил, да его отстранили; ослабу-де народу дает. Ну, и винцом не брезговал. Тоже добра кабацка затычка был, не тем будь помянут, покойна головушка. А так во всем правильный. Прошенье написать, пробу смыть, знаки оглядеть — все по совести делал, не как иные протчие, абы на полштофа сорвать. Кому-кому, а ему всяк поднесет стаканушку праздничным делом. Так он на нашем заводе и до смерти дожил. Около народа питался.

Настасья от мужа слыхала, что этот щегарь правильный и в делах смышленый, даром что к винишку пристрастье поимел. Ну, и послушалась его.

— Ладно, — говорит, — поберегу на черный день. — И поставила шкатулку на старо место.

Схоронили Степана, сорочины отправили честь честью. Настасья — баба в соку, да и с достатком, стали к ней присватываться. А она, женщина умная, говорит всем одно:

— Хоть золотой второй, а все робятам вотчим.

Ну, отстали по времени.

Степан хорошее обеспечение семье оставил. Дом справный, лошадь, корова, обзаведение полное. Настасья баба работящая, робятишки пословные, не охтимнеченьки живут. Год живут, два живут, три живут. Ну, забеднели все-таки. Где же одной женщине с малолетками хозяйство управить! Тоже ведь и копейку добыть где-то надо. На соль хоть. Тут родня и давай Настасье в уши напевать:

— Продай шкатулку-то! На что она тебе? Что впусте добру лежать! Все едино и Танюшка, как вырастет, носить не будет. Вон там штучки какие! Только барам да купцам впору покупать. С нашим-то ремьем не наденешь эко место. А люди деньги бы дали. Разоставок тебе.

Однем словом, наговаривают. И покупатель, как ворон на кости, налетел. Из купцов всё. Кто сто рублей дает, кто двести.

— Робят-де твоих жалеем, по вдовьему положению нисхождение делаем.

Ну, оболванить ладят бабу, да не на ту попали.

Настасья хорошо запомнила, что ей старый щегарь говорил, не продает за такой пустяк. Тоже и жалко. Как-никак женихово подаренье, мужнина память. А пуще того девчоночка у ней младшенькая слезами улилась, просит:

— Мамонька, не продавай! Мамонька, не продавай! Лучше я в люди пойду, а тятину памятку побереги.

От Степана, вишь, осталось трое робятишек-то. Двое парнишечки. Робята как робята, а эта, как говорится, ни в мать, ни в отца. Еще при Степановой бытности, как вовсе маленькая была, на эту девчоночку люди дивовались. Не то что девки-бабы, а и мужики Степану говорили:

— Не иначе эта у тебя, Степан, из кистей выпала. В кого только зародилась! Сама черненька да бассенька, а глазки зелененьки. На наших девчонок будто и вовсе не походит.

Степан пошутит, бывало:

— Это не диво, что черненька. Отец-то ведь с малых лет в земле скыркался. А что глазки зеленые — тоже дивить не приходится. Мало ли я малахиту барину Турчанинову набил. Вот памятка мне и осталась.

Так эту девчоночку Памяткой и звал. — Ну-ка ты, Памятка моя! — И когда случалось ей что покупать, так завсегда голубенького либо зеленого принесет.

Вот и росла та девчоночка на примете у людей. Ровно и всамделе гарусинка из праздничного пояса выпала — далеко ее видно. И хоть она не шибко к чужим людям ластилась, а всяк ей — Танюшка да Танюшка. Самые завидущие бабешки и те любовались. Ну, как, — красота! Всякому мило. Одна мать повздыхивала:

— Красота-то — красота, да не наша. Ровно кто подменил мне девчонку

По Степану шибко эта девчоночка убивалась. Чисто уревелась вся, с лица похудела, одни глаза остались. Мать и придумала дать Танюшке ту шкатулку малахитову — пущай-де позабавится. Хоть маленькая, а девчоночка, — с малых лет им лестно на себя-то навздевать. Танюшка и занялась разбирать эти штучки. И вот диво — которую примеряет, та и по ней. Мать-то иное и не знала к чему, а эта все знает. Да еще говорит:

— Мамонька, сколь хорошо тятино-то подаренье! Тепло от него, будто на пригревинке сидишь, да еще кто тебя мягким гладит.

Настасья сама нашивала, помнит, как у нее пальцы затекали, уши болели, шея не могла согреться. Вот и думает: «Неспроста это. Ой, неспроста!» -да поскорее шкатулку-то опять в сундук. Только Танюшка с той поры нет-нет и запросит:

— Мамонька, дай поиграть тятиным подареньем!

Настасья когда и пристрожит, ну, материнско сердце — пожалеет, достанет шкатулку, только накажет:

— Не изломай чего!

Потом, когда подросла Танюшка, она и сама стала шкатулку доставать. Уедет мать со старшими парнишечками на покос или еще куда, Танюшка останется домовничать. Сперва, конечно, управит, что мать наказывала. Ну, чашки-ложки перемыть, скатерку стряхнуть, в избе-сенях веничком подмахнуть, куричешкам корму дать, в печке поглядеть. Справит все поскорее, да и за шкатулку. Из верхних-то сундуков к тому времени один остался, да и тот легонький стал. Танюшка сдвинет его на табуреточку, достанет шкатулку и перебирает камешки, любуется, на себя примеряет.

Раз к ней и забрался хитник. То ли он в ограде спозаранку прихоронился, то ли потом незаметно где пролез, только из суседей никто не видал, чтобы он по улице проходил. Человек незнамый, а по делу видать — кто-то навел его, весь порядок обсказал.

Как Настасья уехала, Танюшка побегала много-мало по хозяйству и забралась в избу поиграть отцовскими камешками. Надела наголовник, серьги навесила. В это время и пых в избу этот хитник. Танюшка оглянулась — на пороге мужик незнакомый, с топором. И топор-то ихний. В сенках, в уголочке стоял. Только что Танюшка его переставляла, как в сенках мела. Испугалась Танюшка, сидит, как замерла, а мужик сойкнул, топор выронил и обеими руками глаза захватил, как обожгло их. Стонет-кричит:

— Ой, батюшки, ослеп я! Ой, ослеп! — а сам глаза трет.

Танюшка видит — неладно с человеком, стала спрашивать:

— Ты как, дяденька, к нам зашел, пошто топор взял?

А тот, знай, стонет да глаза свои трет. Танюшка его и пожалела — зачерпнула ковшик воды, хотела подать, а мужик так и шарахнулся спиной к двери.

— Ой, не подходи! — Так в сенках и сидел и двери завалил, чтобы Танюшка ненароком не выскочила. Да она нашла ход — выбежала через окошко и к суседям. Ну, пришли. Стали спрашивать, что за человек, каким случаем? Тот промигался маленько, объясняет — проходящий-де, милостинку хотел попросить, да что-то с глазами попритчилось.

— Как солнцем ударило. Думал — вовсе ослепну. От жары, что ли.

Про топор и камешки Танюшка суседям не сказала. Те и думают:

«Пустяшно дело. Может, сама же забыла ворота запереть, вот проходящий и зашел, а тут с ним и случилось что-то. Мало ли бывает»

До Настасьи все-таки проходящего не отпустили. Когда она с сыновьями приехала, этот человек ей рассказал, что суседям рассказывал. Настасья видит — все в сохранности, вязаться не стала. Ушел тот человек, и суседи тоже.

Тогда Танюшка матери и выложила, как дело было. Тут Настасья и поняла, что за шкатулкой приходил, да взять-то ее, видно, не просто.

А сама думает:

«Оберегать-то ее все ж таки покрепче надо».

Взяла да потихоньку от Танюшки и других робят и зарыла ту шкатулку в голбец.

Уехали опять все семейные. Танюшка хватилась шкатулки, а ее быть бывало. Горько это показалось Танюшке, а тут вдруг теплом ее опахнуло. Что за штука? Откуда? Огляделась, а из-под полу свет. Танюшка испугалась — не пожар ли? Заглянула в голбец, там в одном уголке свет. Схватила ведро, плеснуть хотела — только ведь огня-то нет и дымом не пахнет. Покопалась в том месте, видит — шкатулка. Открыла, а камни-то ровно еще краше стали. Так и горят разными огоньками, и светло от них, как при солнышке. Танюшка и в избу не потащила шкатулку. Тут в голбце и наигралась досыта.

Так с той поры и повелось. Мать думает: «Вот хорошо спрятала, никто не знает», — а дочь, как домовничать, так и урвет часок поиграть дорогим отцовским подареньем. Насчет продажи Настасья и говорить родне не давала.

— По миру впору придет — тогда продам.

Хоть круто ей приходилось, а укрепилась. Так еще сколько-то годов перемогались, дальше на поправу пошло. Старшие робята стали зарабатывать маленько, да и Танюшка не сложа руки сидела. Она, слышь-ко, научилась шелками да бисером шить. И так научилась, что самолучшие барские мастерицы руками хлопали — откуда узоры берет, где шелка достает?

А тоже случаем вышло. Приходит к ним женщина. Небольшого росту, чернявая, в Настасьиных уж годах, а востроглазая и, по всему видать, шмыгало такое, что только держись. На спине котомочка холщовая, в руке черемуховый бадожок, вроде как странница. Просится у Настасьи:

— Нельзя ли, хозяюшка, у тебя денек-другой отдохнуть? Ноженьки не несут, а идти не близко.

Настасья сперва подумала, не подослана ли опять за шкатулкой, потом все-таки пустила.

— Места не жалко. Не пролежишь, поди, и с собой не унесешь. Только вот кусок-то у нас сиротский. Утром — лучок с кваском, вечером — квасок с лучком, вся и перемена. Отощать не боишься, так милости просим, живи сколь надо.

А странница уж бадожок свой поставила, котомку на припечье положила и обуточки снимает. Настасье это не по нраву пришлось, а смолчала.

«Ишь неочесливая! Приветить ее не успела, а она нако — обутки сняла и котомку развязала».

Женщина, и верно, котомочку расстегнула и пальцем манит к себе Танюшку:

— Иди-ко, дитятко, погляди на мое рукоделье. Коли поглянется, и тебя выучу… Видать, цепкий глазок-то на это будет!

Танюшка подошла, а женщина и подает ей ширинку маленькую, концы шелком вышиты. И такой-то, слышь-ко, жаркий узор на той ширинке, что ровно в избе светлее и теплее стало.

Танюшка так глазами и впилась, а женщина посмеивается.

— Поглянулось, знать, доченька, мое рукодельице? Хочешь — выучу?

— Хочу, — говорит.

Настасья так и взъелась:

— И думать забудь! Соли купить не на что, а ты придумала шелками шить! Припасы-то, поди-ка, денег стоят.

— Про то не беспокойся, хозяюшка, — говорит странница. — Будет понятие у доченьки — будут и припасы. За твою хлеб-соль оставлю ей — надолго хватит. А дальше сама увидишь. За наше-то мастерство денежки платят. Не даром работу отдаем. Кусок имеем.

Тут Настасье уступить пришлось.

— Коли припасов уделишь, так о чем не поучиться. Пущай поучится, сколь понятия хватит. Спасибо тебе скажу.

Вот эта женщина и занялась Танюшку учить. Скорехонько Танюшка все переняла, будто раньше которое знала. Да вот еще что. Танюшка не то что к чужим, к своим неласковая была, а к этой женщине так и льнет, так и льнет. Настасья скоса запоглядывала:

«Нашла себе новую родню. К матери не подойдет, а к бродяжке прилипла!»

А та еще ровно дразнит, все Танюшку дитятком да доченькой зовет, а крещеное имя ни разочку не помянула. Танюшка видит, что мать в обиде, а не может себя сдержать. До того, слышь-ко, вверилась этой женщине, что ведь сказала ей про шкатулку-то!

— Есть, — говорит, — у нас дорогая тятина памятка — шкатулка малахитова. Вот где каменья! Век бы на них глядела.

— Мне покажешь, доченька? — спрашивает женщина.

Танюшка даже не подумала, что это неладно.

— Покажу, — говорит, — когда дома никого из семейных не будет.

Как вывернулся такой часок, Танюшка и позвала ту женщину в голбец. Достала Танюшка шкатулку, показывает, а женщина поглядела маленько да и говорит:

— Надень-ко на себя — виднее будет.

Ну, Танюшка, — не того слова, — стала надевать, а та, знай, похваливает:

— Ладно, доченька, ладно! Капельку только поправить надо.

Подошла поближе да и давай пальцем в камешки тыкать. Который заденет — тот и загорится по-другому. Танюшке иное видно, иное — нет. После этого женщина и говорит:

— Встань-ко, доченька, пряменько.

Танюшка встала, а женщина и давай ее потихоньку гладить по волосам, по спине. Вею огладила, а сама наставляет:

— Заставлю тебя повернуться, так ты, смотри, на меня не оглядывайся. Вперед гляди, примечай, что будет, а ничего не говори. Ну, поворачивайся!

Повернулась Танюшка — перед ней помещение, какого она отродясь не видывала. Не то церква, не то что. Потолки высоченные на столбах из чистого малахиту. Стены тоже в рост человека малахитом выложены, а по верхнему карнизу малахитовый узор прошел. Прямо перед Танюшкой, как вот в зеркале, стоит красавица, про каких только в сказках сказывают. Волосы как ночь, а глаза зеленые. И вся-то она изукрашена дорогими каменьями, а платье на ней из зеленого бархату с переливом. И так это платье сшито, как вот у цариц на картинах. На чем только держится. Со стыда бы наши заводские сгорели на людях такое надеть, а эта зеленоглазая стоит себе спокойнешенько, будто так и надо. Народу в том помещенье полно. По-господски одеты, и все в золоте да заслугах. У кого спереду навешано, у кого сзаду нашито, а у кого и со всех сторон. Видать, самое вышнее начальство. И бабы ихние тут же. Тоже голоруки, гологруды, каменьями увешаны. Только где им до зеленоглазой! Ни одна в подметки не годится.

В ряд с зеленоглазой какой-то белобрысенький. Глаза враскос, уши пенечками, как есть заяц. А одежа на нем — уму помраченье. Этому золота-то мало показалось, так он, слышь-ко, на обую камни насадил. Да такие сильные, что, может, в десять лет один такой найдут. Сразу видать — заводчик это. Лопочет тот заяц зеленоглазой-то, а она хоть бы бровью повела, будто его вовсе нет.

Танюшка глядит на эту барыню, дивится на нее и только тут заметила:

— Ведь каменья-то на ней тятины! — сойкала Танюшка, и ничего не стало.

А женщина та посмеивается:

— Не доглядела, доченька! Не тужи, по времени доглядишь.

Танюшка, конечно, доспрашивается — где это такое помещение?

— А это, — говорит, — царский дворец. Та самая палатка, коя здешним малахитом изукрашена. Твой покойный отец его добывал-то.

— А это кто в тятиных уборах и какой это с ней заяц?

— Ну, этого не скажу, сама скоро узнаешь.

В тот же день, как пришла Настасья домой, эта женщина собираться в дорогу стала. Поклонилась низенько хозяйке, подала Танюшке узелок с шелками да бисером, потом достала пуговку махоньку. То ли она из стекла, то ли из дурмашка на простую грань обделана,

Подает ее Танюшке да и говорит:

— Прими-ко, доченька, от меня памятку. Как что забудешь по работе либо трудный случай подойдет, погляди на эту пуговку. Тут тебе ответ и будет.

Сказала так-то и ушла. Только ее и видели.

С той поры Танюшка и стала мастерицей, а уж в годы входить стала, вовсе невестой глядит. Заводские парни о Настасьины окошки глаза обмозолили, а подступить к Танюшке боятся. Вишь, неласковая она, невеселая, да и за крепостного где же вольная пойдет. Кому охота петлю надевать?

В барском доме тоже проведали про Танюшку из-за мастерства-то ее. Подсылать к ней стали. Лакея помоложе да поладнее оденут по-господски, часы с цепочкой дадут и пошлют к Танюшке, будто за делом каким. Думают, не обзарится ли девка на экого молодца. Тогда ее обратать можно. Толку все ж таки не выходило. Скажет Танюшка что по делу, а другие разговоры того лакея безо внимания. Надоест, так еще надсмешку подстроит:

— Ступай-ко, любезный, ступай! Ждут ведь. Боятся, поди, как бы у тебя часы потом не изошли и цепка не помедела. Вишь, без привычки-то как ты их мозолишь.

Ну, лакею или другому барскому служке эти слова, как собаке кипяток. Бежит, как ошпаренный, фырчит про себя:

— Разве это девка? Статуй каменный, зеленоглазый! Такую ли найдем!

Фырчит так-то, а самого уж захлестнуло. Которого пошлют, забыть не может Танюшкину красоту. Как привороженного к тому месту тянет — хоть мимо пройти, в окошко поглядеть. По праздникам чуть не всему заводскому холостяжнику дело на той улице. Дорогу у самых окошек проторили, а Танюшка и не глядит.

Суседки уж стали Настасью корить:

— Что это у тебя Татьяна шибко высоко себя повела? Подружек у ней нет, на парней глядеть не хочет. Царевича-королевича ждет аль в Христовы невесты ладится?

Настасья на эти покоры только вздыхает:

— Ой, бабоньки, и сама не ведаю. И так-то у меня девка мудреная была, а колдунья эта проходящая вконец ее извела. Станешь ей говорить, а она уставится на свою колдовскую пуговку и молчит. Так бы и выбросила эту проклятую пуговку, да по делу она ей на пользу. Как шелка переменить или что, так в пуговку и глядит. Казала и мне, да у меня, видно, глаза тупы стали, не вижу. Налупила бы девку, да, вишь, она у нас старательница. Почитай, ее работой только и живем. Думаю-думаю так-то и зареву. Ну, тогда она скажет: «Мамонька, ведь знаю я, что тут моей судьбы нет. То никого и не привечаю и на игрища не хожу. Что зря людей в тоску вгонять? А что под окошком сижу, так работа моя того требует. За что на меня приходишь? Что я худого сделала?» Вот и ответь ей!

Ну, жить все ж таки ладно стали. Танюшкино рукоделье на моду пошло. Не то что в заводе аль в нашем городе, по другим местам про него узнали, заказы посылают и деньги платят немалые. Доброму мужику впору столько-то заробить. Только тут беда их и пристигла — пожар случился. А ночью дело было. Пригон, завозня, лошадь, корова, снасть всяка — все сгорело. С тем только и остались, в чем выскочили. Шкатулку, однако, Настасья выхватила, успела-таки. На другой день и говорит:

— Видно, край пришел — придется продать шкатулку.

Сыновья в один голос:

— Продавай, мамонька. Не продешеви только.

Танюшка украдкой на пуговку поглядела, а там зеленоглазая маячит — пущай продают. Горько стало Танюшке, а что поделаешь? Все равно уйдет отцова памятка этой зеленоглазой. Вздохнула и говорит:

— Продавать так продавать. — И даже не стала на прощанье те камни глядеть. И то сказать — у соседей приютились, где тут раскладываться.

Придумали так — продать-то, а купцы уж тут как тут. Кто, может, сам и поджог-от подстроил, чтобы шкатулкой завладеть. Тоже ведь народишко-то — ноготок, доцарапается! Видят, — робята подросли, — больше дают. Пятьсот там, семьсот, один до тысячи дошел. По заводу деньги немалые, можно на их обзавестись. Ну, Настасья запросила все-таки две тысячи. Ходят, значит, к ней, рядятся. Накидывают помаленьку, а сами друг от друга таятся, сговориться меж собой не могут. Вишь, кусок-от такой — ни одному отступиться неохота. Пока они так-то ходили, в Полевую и приехал новый приказчик.

Когда ведь они — приказчики-то — подолгу сидят, а в те годы им какой-то перевод случился. Душного козла, который при Степане был, старый барин на Крылатовско за вонь отставил. Потом был Жареной Зад. Рабочие его на болванку посадили. Тут заступил Северьян Убойца. Этого опять Хозяйка Медной горы в пусту породу перекинула. Там еще двое ли, трое каких-то были, а потом и приехал этот.

Он, сказывают, из чужестранных земель был, на всяких языках будто говорил, а по-русски похуже. Чисто-то выговаривал одно — пороть. Свысока так, с растяжкой — па-роть. О какой недостаче ему заговорят, одно кричит: пароть! Его Паротей и прозвали.

На деле этот Паротя не шибко худой был. Он хоть кричал, а вовсе народ на пожарну не гонял. Тамошним охлестышам вовсе и дела не стало. Вздохнул маленько народ при этом Пароте.

Тут, вишь, штука-то в чем. Старый барин к той поре вовсе утлый стал, еле ногами перебирал. Он и придумал сына женить на какой-то там графине ли, что ли. Ну, а у этого молодого барина была полюбовница, и он к ей большую приверженность имел. Как делу быть? Неловко все ж таки. Что новые сватовья скажут? Вот старый барин и стал сговаривать ту женщину — сынову-то полюбовницу — за музыканта. У барина же этот музыкант служил. Робятишек на музыках обучал и так разговору чужестранному, как ведется по ихнему положению.

— Чем, — говорит, — тебе так-то жить на худой славе, выходи-ко ты замуж. Приданым тебя оделю, а мужа приказчиком в Полевую пошлю. Там дело направлено, пущай только построже народ держит. Хватит, поди, на это толку, что хоть и музыкант. А ты с ним лучше лучшего проживешь в Полевой-то. Первый человек, можно сказать, будешь. Почет тебе, уважение от всякого. Чем плохо?

Бабочка сговорная оказалась. То ли она в рассорке с молодым барином была, то ли хитрость поимела.

— Давно, — говорит, — об этом мечтанье имела, да сказать — не насмелилась.

Ну, музыкант, конечно, сперва уперся:

— Не желаю, — шибко про нее худа слава, потаскуха вроде.

Только барин — старичонко хитрой. Недаром заводы нажил. Живо обломал этого музыканта. Припугнул чем али улестил, либо подпоил — ихнее дело, только вскорости свадьбу справили, и молодые поехали в Полевую. Так вот Паротя и появился в нашем заводе. Недолго только прожил, а так — что зря говорить — человек не вредный. Потом, как Полторы Хари вместо его заступил — из своих заводских, так жалели даже этого Паротю.

Приехал с женой Паротя как раз в ту пору, как купцы Настасью обхаживали. Паротина баба тоже видная была. Белая да румяная — однем словом, полюбовница. Небось худу-то бы не взял барин. Тоже, поди, выбирал! Вот эта Паротина жена и прослышала — шкатулку продают. «Дай-ко, — думает, — посмотрю, может, всамделе стоющее что». Живехонько срядилась и прикатила к Настасье. Им ведь лошадки-то заводские завсегда готовы!

— Ну-ко, — говорит, — милая, покажи, какие такие камешки продаешь?

Настасья достала шкатулку, показывает. У Паротиной бабы и глаза забегали. Она, слышь-ко, в Сам-Петербурхе воспитывалась, в заграницах разных с молодым барином бывала, толк в этих нарядах имела. “Что же это, — думает, — такое? У самой царицы эдаких украшениев нет, а тут нако — в Полевой, у погорельцев! Как бы только не сорвалась покупочка”.

— Сколько, — спрашивает, — просишь?

Настасья говорит:

— Две бы тысячи охота взять.

— Ну, милая, собирайся! Поедем ко мне со шкатулкой. Там деньги сполна получишь.

Настасья, однако, на это не подалась.

— У нас, — говорит, — такого обычая нет, чтобы хлеб за брюхом ходил. Принесешь деньги — шкатулка твоя.

Барыня видит — вон какая женщина, — живо скрутилась за деньгами, а сама наказывает:

— Ты уж, милая, не продавай шкатулку.

Настасья отвечает:

— Это будь в надежде. От своего слова не отопрусь. До вечера ждать буду, а дальше моя воля.

Уехала Паротина жена, а купцы-то и набежали все разом. Они, вишь, следили. Спрашивают:

— Ну, как?

— Запродала, — отвечает Настасья.

— За сколь?

— За две, как назначила.

— Что ты, — кричат, — ума решилась али что! В чужие руки отдаешь, а своим отказываешь! — И давай-ко цену набавлять.

Ну, Настасья на эту удочку не клюнула.

— Это, — говорит, — вам привышно дело в словах вертеться, а мне не доводилось. Обнадежила женщину, и разговору конец!

Паротина баба крутехонько обернулась. Привезла деньги, передала из ручки в ручку, подхватила шкатулку и айда домой. Только на порог, а навстречу Танюшка. Она, вишь, куда-то ходила, и вся эта продажа без нее была. Видит — барыня какая-то и со шкатулкой. Уставилась на нее Танюшка — дескать, не та ведь, какую тогда видела. А Паротина жена пуще того воззрилась.

— Что за наваждение? Чья такая? — спрашивает.

— Дочерью люди зовут, — отвечает Настасья. — Самая как есть наследница шкатулки-то, кою ты купила. Не продала бы, кабы не край пришел. С малолетства любила этими уборами играть. Играет да нахваливает — как-де от них тепло да хорошо. Да что об этом говорить! Что с возу пало — то пропало!

— Напрасно, милая, так думаешь, — говорит Паротина баба. — Найду я местичко этим каменьям. — А про себя думает: «Хорошо, что эта зеленоглазая силы своей не чует. Покажись такая в Сам-Петербурхе, царями бы вертела. Надо — мой-то дурачок Турчанинов ее не увидал».

С тем и разошлись.

Паротина жена, как приехала домой, похвасталась:

— Теперь, друг любезный, я не то что тобой, и Турчаниновым не понуждаюсь. Чуть что — до свиданья! Уеду в Сам-Петербурх либо, того лучше, в заграницу, продам шкатулочку и таких-то мужей, как ты, две дюжины куплю, коли надобность случится.

Похвасталась, а показать на себе новокупку все ж таки охота. Ну, как — женщина! Подбежала к зеркалу и первым делом наголовник пристроила. — Ой, ой, что такое! — Терпенья нет — крутит и дерет волосы-то. Еле выпростала. А неймется. Серьги надела — чуть мочки не разорвала. Палец в перстень сунула — заковало, еле с мылом стащила. Муж посмеивается: не таким, видно, носить!

А она думает: «Что за штука? Надо в город ехать, мастеру показать. Подгонит как надо, только бы камни не подменил»

Сказано — сделано. На другой день с утра укатила. На заводской-то тройке ведь недалеко. Узнала, какой самый надежный мастер, — и к нему. Мастер старый-престарый, а по своему делу дока. Оглядел шкатулку, спрашивает, у кого куплено. Барыня рассказала, что знала. Оглядел еще раз мастер шкатулку, а на камни не взглянул.

— Не возьмусь, — говорит, — что хошь давайте. Не здешних это мастеров работа. Нам несподручно с ними тягаться.

Барыня, конечно, не поняла, в чем тут закорючка, фыркнула и побежала к другим мастерам. Только все как сговорились: оглядят шкатулку, полюбуются, а на камни не смотрят и от работы наотрез отказываются. Барыня тогда на хитрости пошла, говорит, что эту шкатулку из Сам-Петербурху привезла. Там всё и делали. Ну, мастер, которому она это плела, только рассмеялся.

— Знаю, — говорит, -в каком месте шкатулка делана, и про мастера много наслышан. Тягаться с ним всем нашим не по плечу. На одного кого тот мастер подгоняет, другому не подойдет, что хошь делай.

Барыня и тут не поняла всего-то, только то и уразумела — неладно дело, боятся кого-то мастера. Припомнила, что старая хозяйка сказывала, будто дочь любила эти уборы на себя надевать.

«Не по этой ли зеленоглазой подгонялись? Вот беда-то!»

Потом опять переводит в уме:

«Да мне-то что! Продам какой ни есть богатой дуре. Пущай мается, а денежки у меня будут!» С этим и уехала в Полевую.

Приехала, а там новость: весточку получили-старый барин приказал долго жить. Хитренько с Паротей-то он устроил, а смерть его перехитрила — взяла и стукнула. Сына так и не успел женить, и он теперь полным хозяином стал. Через малое время Паротина жена получила писемышко. Так и так, моя любезная, по вешней воде приеду на заводах показаться и тебя увезу, а музыканта твоего куда-нибудь законопатим. Паротя про это как-то узнал, шум-крик поднял. Обидно, вишь, ему перед народом-то. Как-никак приказчик, а тут вон что — жену отбирают. Сильно выпивать стал. Со служащими, конечно. Они рады стараться на даровщинку-то. Вот раз пировали. Кто-то из этих запивох и похвастай:

— Выросла-де у нас в заводе красавица, другую такую не скоро сыщешь.

Паротя и спрашивает:

— Чья такая? В котором месте живет?

Ну, ему рассказали и про шкатулку помянули — в этой-де семье ваша жена шкатулку покупала. Паротя и говорит:

— Поглядеть бы, — а у запивох и заделье нашлось.

— Хоть сейчас пойдем — осведетельствовать, ладно ли они новую избу поставили. Семья хоть из вольных, а на заводской земле живут. В случае чего и прижать можно.

Пошли двое ли, трое с этим Паротей. Цепь притащили, давай промер делать, не зарезалась ли Настасья в чужую усадьбу, выходят ли вершки меж столбами. Подыскиваются, однем словом. Потом заходят в избу, а Танюшка как раз одна была. Глянул на нее Паротя и слова потерял. Ну, ни в каких землях такой красоты не видывал. Стоит как дурак, а она сидит — помалкивает, будто ее дело не касается. Потом отошел малость Паротя, стал спрашивать;

— Что поделываете?

Танюшка говорит:

— По заказу шью, — и работу свою показала.

— Мне, — говорит Паротя, — можно заказ сделать?

— Отчего же нет, коли в цене сойдемся.

— Можете, — спрашивает опять Паротя, — мне с себя патрет шелками вышить?

Танюшка потихоньку на пуговку поглядела, а там зеленоглазая ей знак подает — бери заказ! — и на себя пальцем указывает. Танюшка и отвечает:

— Свой патрет не буду, а есть у меня на примете женщина одна в дорогих каменьях, в царицыном платье, эту вышить могу. Только недешево будет стоить такая работа.

— Об этом, — говорит, — не сумлевайтесь, хоть сто, хоть двести рублей заплачу, лишь бы сходственность с вами была.

— В лице, — отвечает, — сходственность будет, а одежа другая.

Срядились за сто рублей. Танюшка и срок назначила — через месяц. Только Паротя нет-нет и забежит, будто о заказе узнать, а у самого вовсе не то на уме. Тоже обахмурило его, а Танюшка ровно и вовсе не замечает. Скажет два-три слова, и весь разговор. Запивохи-то Паротины подсмеиваться над ним стали:

— Тут-де не отломится. Зря сапоги треплешь!

Ну вот, вышила Танюшка тот патрет. Глядит Паротя — фу ты, боже мой! Да ведь это она самая и есть, одежой да каменьями изукрашенная. Подает, конечно, три сотенных билета, только Танюшка два-то не взяла.

— Не привышны, — говорит, — мы подарки принимать. Трудами кормимся.

Прибежал Паротя домой, любуется на патрет, а от жены впотай держит. Пировать меньше стал, в заводское дело вникать мало-мало начал.

Весной приехал на заводы молодой барин. В Полевую прикатил. Народ согнали, молебен отслужили, и потом в господском доме тонцы-звонцы пошли. Народу тоже две бочки вина выкатили — помянуть старого, проздравить нового барина. Затравку, значит, сделали. На это все Турчаниновы мастера были. Как зальешь господскую чарку десятком своих, так и невесть какой праздник покажется, а на поверку выйдет — последние копейки умыл и вовсе ни к чему. На другой день народ на работу, а в господском дому опять пировля. Да так и пошло. Поспят сколько да опять за гулянку. Ну, там, на лодках катаются, на лошадях в лес ездят, на музыках бренчат, да мало ли. А Паротя все время пьяной. Нарочно к нему барин самых залихватских питухов поставил — накачивай-де до отказу! Ну, те и стараются новому барину подслужиться.

Паротя хоть пьяной, а чует, к чему дело клонится. Ему перед гостями неловко. Он и говорит за столом, при всех:

— Это мне безо внимания, что барин Турчанинов хочет у меня жену увезти. Пущай повезет! Мне такую не надо. У меня вот кто есть! — Да и достает из кармана тот шелковый патрет. Все так и ахнули, а Паротина баба и рот закрыть не может. Барин тоже въелся глазами-то. Любопытно ему стало.

— Кто такая? — спрашивает.

Паротя знай похохатывает:

— Полон стол золота насыпь — и то не скажу!

Ну, а как не скажешь, коли заводские сразу Танюшку признали. Один перед другим стараются — барину объясняют. Паротина баба руками-ногами:

— Что вы! Что вы! Околесицу этаку городите! Откуда у заводской девки платье такое да еще каменья дорогие? А патрет этот муж из-за границы привез. Еще до свадьбы мне показывал. Теперь с пьяных-то глаз мало ли что сплетет. Себя скоро помнить не будет. Ишь, опух весь!

Паротя видит, что жене шибко не мило, он и давай чехвостить:

— Страмина ты, страмина! Что ты косоплетки плетешь, барину в глаза песком бросаешь! Какой я тебе патрет показывал? Здесь мне его шили. Та самая девушка, про которую они вон говорят. Насчет платья — лгать не буду — не знаю. Платье какое хошь надеть можно. А камни у них были. Теперь у тебя в шкапу заперты. Сама же их купила за две тысячи, да надеть не смогла. Видно, не подходит корове черкасско седло. Весь завод про покупку-то знает!

Барин как услышал про камни, так сейчас же:

— Ну-ко, покажи!

Он, слышь-ко, малоуменький был, мотоватый. Однем словом, наследник. К камням-то сильное пристрастие имел. Щегольнуть ему было нечем, — как говорится, ни росту, ни голосу, — так хоть каменьями. Где ни прослышит про хороший камень, сейчас купить ладится. И толк в камнях знал, даром что не шибко умный.

Паротина баба видит — делать нечего, — принесла шкатулку. Барин взглянул и сразу:

— Сколько?

Та и бухнула вовсе неслыханно. Барин рядиться. На половине сошлись, и заемную бумагу барин подписал: не было, вишь, денег-то с собой. Поставил барин перед собой шкатулку на стол да и говорит:

— Позовите-ко эту девку, про которую разговор.

Сбегали за Танюшкой. Она ничего, сразу пошла, — думала, заказ какой большой. Приходит в комнату, а там народу полно и посредине тот самый заяц, которого она тогда видела. Перед этим зайцем шкатулка — отцово подаренье. Танюшка сразу признала барина и спрашивает:

— Зачем звали?

Барин и слова сказать не может. Уставился на нее да и все. Потом все ж таки нашел разговор:

— Ваши камни?

— Были наши, теперь вон ихние, — и показала на Паротину жену.

— Мои теперь, — похвалился барин.

— Это дело ваше.

— А хошь, подарю обратно?

— Отдаривать нечем.

— Ну, а примерить на себя ты их можешь? Взглянуть мне охота, как эти камни на человеке придутся.

— Это, — отвечает Танюшка, — можно.

Взяла шкатулку, разобрала уборы, — привычно дело, — и живо их к месту пристроила. Барин глядит и только ахает. Ах да ах, больше и речей нет. Танюшка постояла в уборе-то и спрашивает:

— Поглядели? Будет? Мне ведь не от простой поры тут стоять — работа есть.

Барин тут при всех и говорит:

— Выходи за меня замуж. Согласна?

Танюшка только усмехнулась:

— Не под стать бы ровно барину такое говорить. — Сняла уборы и ушла.

Только барин не отстает. На другой день свататься приехал. Просит-молит Настасью-то: отдай за меня дочь.

Настасья говорит:

— Я с нее воли не снимаю, как она хочет, а по-моему — будто не подходит.

Танюшка слушала-слушала да и молвит:

— Вот что, не то… Слышала я, будто в царском дворце есть палата, малахитом тятиной добычи обделанная. Вот если ты в этой палате царицу мне покажешь — тогда выйду за тебя замуж.

Барин, конечно, на все согласен. Сейчас же в Сам-Петербурх стал собираться и Танюшку с собой зовет — лошадей, говорит, тебе предоставлю. А Танюшка отвечает:

— По нашему-то обряду и к венцу на жениховых лошадях невеста не ездит, а мы ведь еще никто. Потом уж об этом говорить будем, как ты свое обещанье выполнишь.

— Когда же, — спрашивает, — ты в Сам-Петербурхе будешь?

— К Покрову, — говорит, — непременно буду. Об этом не сумлевайся, а пока уезжай отсюда.

Барин уехал, Паротину жену, конечно, не взял, не глядит даже на нее. Как домой в Сам-Петербурх-от приехал, давай по всему городу славить про камни и про свою невесту. Многим шкатулку-то показывал. Ну, сильно залюбопытствовали невесту посмотреть. К осеням-то барин квартиру Танюшке приготовил, платьев всяких навез, обую, а она весточку и прислала, — тут она, живет у такой-то вдовы на самой окраине. Барин, конечно, сейчас же туда:

— Что вы! Мысленное ли дело тут проживать? Квартерка приготовлена, первый сорт!

А Танюшка отвечает:

Слух про каменья да турчаниновску невесту и до царицы дошел. Она и говорит:

— Пущай-ка Турчанинов покажет мне свою невесту. Что-то много про нее врут.

Барин к Танюшке, — дескать, приготовиться надо. Наряд такой сшить, чтобы во дворец можно, камни из малахитовой шкатулки надеть. Танюшка отвечает:

— О наряде не твоя печаль, а камни возьму на подержанье. Да, смотри, не вздумай за мной лошадей посылать. На своих буду. Жди только меня у крылечка, во дворце-то.

Барин думает, — откуда у ней лошади? где платье дворцовское? — а спрашивать все ж таки не насмелился.

Вот стали во дворец собираться. На лошадях все подъезжают, в шелках да бархатах. Турчанинов барин спозаранку у крыльца вертится — невесту свою поджидает. Другим тоже любопытно на нее поглядеть, — тут же остановились. А Танюшка надела каменья, подвязалась платочком по-заводски, шубейку свою накинула и идет себе потихонечку. Ну, народ — откуда такая? — валом за ней валит. Подошла Танюшка ко дворцу, а царские лакеи не пущают — не дозволено, говорят, заводским-то. Турчанинов барин издаля Танюшку завидел, только ему перед своими-то стыдно, что его невеста пешком, да еще в экой шубейке, он взял да и спрятался. Танюшка тут распахнула шубейку, лакеи глядят — платье-то! У царицы такого нет! — сразу пустили. А как Танюшка сняла платочек да шубейку, все кругом сахнули:

— Чья такая? Каких земель царица?

А барин Турчанинов тут как тут.

— Моя невеста, — говорит.

Танюшка эдак строго на него поглядела:

— Это еще вперед поглядим! Пошто ты меня обманул — у крылечка не дождался?

Барин туда-сюда, — оплошка-де вышла. Извини, пожалуйста.

Пошли они в палаты царские, куда было велено. Глядит Танюшка — не то место. Еще строже спросила Турчанинова барина:

— Это еще что за обман? Сказано тебе, что в той палате, которая малахитом тятиной работы обделана! — И пошла по дворцу-то, как дома. А сенаторы, генералы и протчи за ней.

— Что, дескать, такое? Видно, туда велено.

Народу набралось полным-полно, и все глаз с Танюшки не сводят, а она стала к самой малахитовой стенке и ждет. Турчанинов, конечно, тут же. Лопочет ей, что ведь неладно, не в этом помещенье царица дожидаться велела. А Танюшка стоит спокойнешенько, хоть бы бровью повела, будто барина вовсе нет.

Царица вышла в комнату-то, куда назначено. Глядит — никого нет. Царицыны наушницы и доводят — турчаниновска невеста всех в малахитову палату увела. Царица поворчала, конечно, — что за самовольство! Запотопывала ногами-то. Осердилась, значит, маленько. Приходит царица в палату малахитову. Все ей кланяются, а Танюшка стоит — не шевельнется.

Царица и кричит:

— Ну-ко, показывайте мне эту самовольницу — турчаниновску невесту!

Танюшка это услышала, вовсе брови свела, говорит барину:

— Это еще что придумал! Я велела мне царицу показать, а ты подстроил меня ей показывать. Опять обман! Видеть тебя больше не хочу! Получи свои камни!

С этим словом прислонилась к стенке малахитовой и растаяла. Только и осталось, что на стенке камни сверкают, как прилипли к тем местам, где голова была, шея, руки.

Все, конечно, перепугались, а царица в беспамятстве на пол брякнула. Засуетились, поднимать стали. Потом, когда суматоха поулеглась, приятели и говорят Турчанинову:

— Подбери хоть камни-то! Живо разворуют. Не како-нибудь место — дворец! Тут цену знают!

Турчанинов и давай хватать те каменья. Какой схватит, тот у него и свернется в капельку. Ина капля чистая, как вот слеза, ина желтая, а то опять, как кровь, густая. Так ничего и не собрал. Глядит — на полу пуговка валяется. Из бутылочного стекла, на простую грань. Вовсе пустяковая. С горя он и схватил ее. Только взял в руку, а в этой пуговке, как в большом зеркале, зеленоглазая красавица в малахитовом платье, вся дорогими каменьями изукрашенная, хохочет-заливается:

— Эх ты, полоумный косой заяц! Тебе ли меня взять! Разве ты мне пара?

Барин после этого и последний умишко потерял, а пуговку не бросил. Нет-нет и поглядит в нее, а там все одно: стоит зеленоглазая, хохочет и обидные слова говорит. С горя барин давай-ко пировать, долгов наделал, чуть при нем наши-то заводы с молотка не пошли.

А Паротя, как его отстранили, по кабакам пошел. До ремков пропился, а патрет тот шелковый берег. Куда этот патрет потом девался — никому не известно.

Не поживилась и Паротина жена: поди-ко, получи по заемной бумаге, коли все железо и медь заложены!

Про Танюшку с той поры в нашем заводе ни слуху ни духу. Как не было.

Погоревала, конечно, Настасья, да тоже не от силы. Танюшка-то, вишь, хоть радетельница для семьи была, а все Настасье как чужая.

И то сказать, парни у Настасьи к тому времени выросли. Женились оба. Внучата пошли. Народу в избе густенько стало. Знай поворачивайся — за тем догляди, другому подай… До скуки ли тут!

Холостяжник — тот дольше не забывал. Все под Настасьиными окошками топтался. Поджидали, не появится ли у окошечка Танюшка, да так и не дождались.

Потом, конечно, оженились, а нет-нет и помянут:

— Вот-де какая у нас в заводе девка была! Другой такой в жизни не увидишь.

Да еще после этого случаю заметочка вышла. Сказывали, будто Хозяйка Медной горы двоиться стала: сразу двух девиц в малахитовых платьях люди видали.

Самый знаменитый уральский писатель — Павел Петрович Бажов (1879-1950), автор известной книги сказов «Малахитовая шкатулка», повестей «Зеленая кобылка», «Дальнее — близкое», а также автор очерков о жизни людей Урала.

Биография

Павел Петрович Бажов родился в поселке Сысертского завода, в семье рабочего горного мастера Петра Васильевича Бажева. Отец писателя был хорошим профессионалом, но с плохим характером, и к тому же страдал пагубной любовью к горькой, поэтому семья постоянно нуждалась. В периоды, когда Петр Бажев был без работы, семья жила на деньги, которые мама Павла Бажова выручала за рукоделье. Где-то в этот период букву «е» в фамилии заменили на «о». Дом, в котором родился и провел детские годы Павел Петрович, был построен в середине XIX века, а куплен его отцом в 1870 году. Дом этот, увы, сгорел в 1892 году. После пожара остался лишь флигель с цокольным этажом, находившийся во владении Бажовых. Дом был продан Бажовым в связи с переездом в Екатеринбург. Во дворе сохранились постройки — баня, сарай, конюшня. В 70-х годах 20 века это ветхое здание было заменено новоделом и с 27 марта 1980 года здесь располагается мемориальный дом-музей Бажова.

Учился Бажов сначала в Екатеринбургском духовном училище, потом отдали в Пермское духовное училище, потому что там была самая низкая плата за обучение. Но становиться священником Павел Бажов не планировал. Принятию сана он предпочел работу учителя.

Преподавал Бажов русский язык: сначала в сельской школе, потом — в духовных училищах Екатеринбурга и Камышлова. Ученицы духовного училища были в восторге от учителя: когда учителям на литературных вечерах раздавали цветные бантики, такая была в то время в училище традиция, Павлу Бажову доставалось больше всего. Во время летних каникул Бажов путешествовал по уральским деревням.

Как ни странно, Павел Бажов был ярким революционером, до Великой Октябрьской революции он был эсером, затем вступил в партию большевиков, в 1918-1920 г.г. он вел активную работу по становлению советской власти не только в России, но и в Казахстане, активно участвовал в Гражданской войне, вступив добровольцем в Красную армию, хотя в те годы был уже не молод, ведь 38-40 лет не время юношеских иллюзий. Организовывал подполье, бежал из тюрем, подавлял восстания… Осенью 1920 года Бажов возглавил продотряд на должности особо уполномоченного уездного продовольственного комитета по продразвёрстке. Из Казахстана, из Семипалатинска Павлу Бажову пришлось фактически бежать из-за доносов, хотя формальный повод был — тяжелая болезнь и слабое здоровье. Доносы преследовали Павла Бажова более 15 лет, из-за них в 1930-х годах его дважды исключали из партии (в 1933 и 1937 годах), но оба раза спустя год восстанавливали.

Когда Бажов вернулся на Урал, в Камышлов, он  поступил на работу в редакцию «Уральской областной крестьянской газете». С тех пор он занимался журналисткой и писательской деятельностью. Дважды он возглавлял редакторский комитет по написанию книг, одна была посвящены строительству Краснокамского бумажного комбината, другая — истории Камышловского полка 29 дивизии, и обе книги не были опубликованы: герои книг были репрессированы. В страшное время жил Павел Петрович!

Первая книга очерков «Уральские были» вышла в 1924 году. А уже в 1936 году был опубликован первый из уральских сказов «Девка Азовка».

Малахитовая шкатулка

В начале 1930-х годов советским фольклористам было дано задание собирать «колхозно-пролетарский» фольклор. Однако историк Владимир Бирюков на Урале не нашел рабочего фольклора для подобного сборника. Тогда Павел Бажов написал для него три своих сказа, утверждая, что слышал их в детстве от «дедушки Слышко». Впоследствии же оказалось, что сказы придуманы самим Бажовым. Первое издание «Малахитовой шкатулки» вышло в 1939 году в Свердловске. А в 1943 году писатель за этот руд был удостоен Сталинской премией 2-й степени.

Писатель неповторимым языком рассказал о красоте Урала, о несметных богатствах его недр, о могучих, гордых, сильных духом мастеровых. Тематика сказов охватывает времена от крепостного права до наших дней.

Сказы были переведены на десятки языков мира, но переводчики отмечают практическую непереводимость сказов Бажова, связанную с двумя причинами — лингвистической и культурной. В 2013 году уральские сказы Бажова вошли в список «100 книг», рекомендованный Министерством образования и науки РФ школьникам для самостоятельного чтения.

Дом-музей Бажова в Екатеринбурге

Все произведения Павла Бажова написаны в доме на углу улиц Чапаева и Большакова (бывших Архиерейской и Болотной). До постройки этого дома Бажов жил с 1906 года в небольшом доме, который ныне не сохранился, на той же Болотной улице, недалеко от угла.

Дом на улице Чапаева 11, писатель начал строить в 1911 году, а с 1914 года семья Бажовых жила в нем до отъезда в Камышлов. Сюда Павел Бажов вернулся в 1923 году и жил здесь до конца своей жизни.

В доме четыре комнаты, кухня и прихожая ведет в кабинет писателя, который одновременно был спальней старших Бажовых. Одной стороной дом обращен в сад, где все было посажено руками Бажовых. Здесь растут березы и липы, рябина и черемуха, вишня и яблони. Сохранились любимые писателем скамейки под рябиной и столик под липой. Рядом с садом огород и надворные постройки (сарай с сеновалом).

После смерти писателя в доме до 1968 года жила его жена Валентина Александровна. 3 февраля 1969 года здесь был открыт мемориальный дом-музей Бажова.

Смерть и могила писателя

Павел Петрович умер 3 декабря 1950 года в Кремлевской больнице от рака легких. Бажов не раз говорил своим близким: «Нет лучше Урала! На Урале родился, на Урале и умирать стану!». Так случилось, что он умер в Москве. Но его привезли в Свердловск и похоронили в родном городе на высоком холме Ивановского кладбища, на центральной аллее. В 1961 году там быд установлен памятник Бажову (скульптор А.Ф. Степанова).

Эрнст Неизвестный и памятник Бажову

Павел Бажов защищал тех, на кого нападали, не давал исключать из Союза писателей, в том числе не дал в обиду детскую писательницу Беллу Дижур — мать Эрнста Неизвестного. Наверно, не случайно Эрнст Неизвестный, который с детства знал писателя, сделал модель памятника Бажову.

Приехав однажды в Свердловск на каникулы, уже после смерти Бажова, Эрнст Неизвестный узнал о конкурсе на памятник для могилы писателя. Узнал и сделал свою работу. Была ли статуэтке гипсовая или пластилиновая, Белла Абрамовна не помнит.

Судить о статуэтке «П.П. Бажов» теперь можно только по фотографии. На горке, то ли на старом пне, то ли на камне, сидит этакий задумчивый, мудрый старичок-лесовичок с совсем не старым еще лицом, с трубкой в руке, с книгой на коленях, в длинных каких-то одеждах. Но при всей этой внешней условности и романтичности — поразительное портретное сходство с живым автором «Малахитовой шкатулки». Настоящий волшебный сказочник!

Уральские сказы и сказки Бажова

Всего Павлом Петровичем Бажовым было написано 56 сказов. В прижизненных изданиях Бажова сказы выходили под разными названиями: «горные сказки», «рассказы», «сказы». Первоначально автором сказов Бажов называл Хмелинина, но затем убрал его имя из всех черновых записей.

Литература и источники информации:

• Объединенный музей писателей Урала
• Как студент Эрнст Неизвестный лепил П.П.Бажова (Н.Кузнецова / 1723.ru)
• Писатели земли Уральской
• Википедия

Читать также

Девушке Танюшке досталась от отца малахитовая шкатулка с женскими украшениями. Мама надевала их несколько раз, но ходить в них не могла: и жмут они, и давят.  Драгоценности были волшебные, они из Танюши еще одну Хозяйку Медной Горы сделали.

Малахитовая шкатулка читать

У Настасьи, Степановой-то вдовы, шкатулка малахитова осталась. Со всяким женским прибором. Кольца там, серьги и протча по женскому обряду. Сама Хозяйка Медной горы одарила Степана этой шкатулкой, как он еще жениться собирался.

Настасья в сиротстве росла, не привыкла к экому-то богатству, да и не шибко любительница была моду выводить. С первых годов, как жили со Степаном, надевывала, конечно, из этой шкатулки. Только не к душе ей пришлось. Наденет кольцо… Ровно как раз впору, не жмет, не скатывается, а пойдет в церкву или в гости куда — замается. Как закованный палец-то, в конце нали посинеет. Серьги навесит — хуже того. Уши так оттянет, что мочки распухнут. А на руку взять — не тяжелее тех, какие Настасья всегда носила. Буски в шесть ли семь рядов только раз и примерила. Как лед кругом шеи-то, и не согреваются нисколько. На люди те буски вовсе не показывала. Стыдно было.

— Ишь, скажут, какая царица в Полевой выискалась!

Степан тоже не понуждал жену носить из этой шкатулки. Раз даже как-то сказал:

— Убери-ко куда от греха подальше.

Настасья и поставила шкатулку в самый нижний сундук, где холсты и протча про запас держат.

Как Степан умер да камешки у него в мертвой руке оказались, Настасье и причтелось ту шкатулку чужим людям показать. А тот знающий, который про Степановы камешки обсказал, и говорит Настасье потом, как народ схлынул:

— Ты гляди, не мотни эту шкатулку за пустяк. Больших тысяч она стоит.

Он, этот человек-от, ученой был, тоже из вольных. Ране-то в щегарях ходил, да его отстранили; ослабу-де народу дает. Ну, и винцом не брезговал. Тоже добра кабацка затычка был, не тем будь помянут, покойна головушка. А так во всем правильный. Прошенье написать, пробу смыть, знаки оглядеть — все по совести делал, не как иные протчие, абы на полштофа сорвать. Кому-кому, а ему всяк поднесет стаканушку праздничным делом. Так он на нашем заводе и до смерти дожил. Около народа питался.

Настасья от мужа слыхала, что этот щегарь правильный и в делах смышленый, даром что к винишку пристрастье поимел. Ну, и послушалась его.

— Ладно, — говорит, — поберегу на черный день. — И поставила шкатулку на старо место.

Схоронили Степана, сорочины отправили честь честью. Настасья — баба в соку, да и с достатком, стали к ней присватываться. А она, женщина умная, говорит всем одно:

— Хоть золотой второй, а все робятам вотчим.

Ну, отстали по времени.

Степан хорошее обеспечение семье оставил. Дом справный, лошадь, корова, обзаведение полное. Настасья баба работящая, робятишки пословные, не охтимнеченьки живут. Год живут, два живут, три живут. Ну, забеднели все-таки. Где же одной женщине с малолетками хозяйство управить! Тоже ведь и копейку добыть где-то надо. На соль хоть. Тут родня и давай Настасье в уши напевать:

— Продай шкатулку-то! На что она тебе? Что впусте добру лежать! Все едино и Танюшка, как вырастет, носить не будет. Вон там штучки какие! Только барам да купцам впору покупать. С нашим-то ремьем не наденешь эко место. А люди деньги бы дали. Разоставок тебе.

Однем словом, наговаривают. И покупатель, как ворон на кости, налетел. Из купцов всё. Кто сто рублей дает, кто двести.

— Робят-де твоих жалеем, по вдовьему положению нисхождение делаем.

Ну, оболванить ладят бабу, да не на ту попали.

Настасья хорошо запомнила, что ей старый щегарь говорил, не продает за такой пустяк. Тоже и жалко. Как-никак женихово подаренье, мужнина память. А пуще того девчоночка у ней младшенькая слезами улилась, просит:

— Мамонька, не продавай! Мамонька, не продавай! Лучше я в люди пойду, а тятину памятку побереги.

От Степана, вишь, осталось трое робятишек-то. Двое парнишечки. Робята как робята, а эта, как говорится, ни в мать, ни в отца. Еще при Степановой бытности, как вовсе маленькая была, на эту девчоночку люди дивовались. Не то что девки-бабы, а и мужики Степану говорили:

— Не иначе эта у тебя, Степан, из кистей выпала. В кого только зародилась! Сама черненька да бассенька, а глазки зелененьки. На наших девчонок будто и вовсе не походит.

Степан пошутит, бывало:

— Это не диво, что черненька. Отец-то ведь с малых лет в земле скыркался. А что глазки зеленые — тоже дивить не приходится. Мало ли я малахиту барину Турчанинову набил. Вот памятка мне и осталась.

Так эту девчоночку Памяткой и звал. — Ну-ка ты, Памятка моя! — И когда случалось ей что покупать, так завсегда голубенького либо зеленого принесет.

Вот и росла та девчоночка на примете у людей. Ровно и всамделе гарусинка из праздничного пояса выпала — далеко ее видно. И хоть она не шибко к чужим людям ластилась, а всяк ей — Танюшка да Танюшка. Самые завидущие бабешки и те любовались. Ну, как, — красота! Всякому мило. Одна мать повздыхивала:

— Красота-то — красота, да не наша. Ровно кто подменил мне девчонку

По Степану шибко эта девчоночка убивалась. Чисто уревелась вся, с лица похудела, одни глаза остались. Мать и придумала дать Танюшке ту шкатулку малахитову — пущай-де позабавится. Хоть маленькая, а девчоночка, — с малых лет им лестно на себя-то навздевать. Танюшка и занялась разбирать эти штучки. И вот диво — которую примеряет, та и по ней. Мать-то иное и не знала к чему, а эта все знает. Да еще говорит:

— Мамонька, сколь хорошо тятино-то подаренье! Тепло от него, будто на пригревинке сидишь, да еще кто тебя мягким гладит.

Настасья сама нашивала, помнит, как у нее пальцы затекали, уши болели, шея не могла согреться. Вот и думает: «Неспроста это. Ой, неспроста!» -да поскорее шкатулку-то опять в сундук. Только Танюшка с той поры нет-нет и запросит:

— Мамонька, дай поиграть тятиным подареньем!

Настасья когда и пристрожит, ну, материнско сердце — пожалеет, достанет шкатулку, только накажет:

— Не изломай чего!

Потом, когда подросла Танюшка, она и сама стала шкатулку доставать. Уедет мать со старшими парнишечками на покос или еще куда, Танюшка останется домовничать. Сперва, конечно, управит, что мать наказывала. Ну, чашки-ложки перемыть, скатерку стряхнуть, в избе-сенях веничком подмахнуть, куричешкам корму дать, в печке поглядеть. Справит все поскорее, да и за шкатулку. Из верхних-то сундуков к тому времени один остался, да и тот легонький стал. Танюшка сдвинет его на табуреточку, достанет шкатулку и перебирает камешки, любуется, на себя примеряет.

Раз к ней и забрался хитник. То ли он в ограде спозаранку прихоронился, то ли потом незаметно где пролез, только из суседей никто не видал, чтобы он по улице проходил. Человек незнамый, а по делу видать — кто-то навел его, весь порядок обсказал.

Как Настасья уехала, Танюшка побегала много-мало по хозяйству и забралась в избу поиграть отцовскими камешками. Надела наголовник, серьги навесила. В это время и пых в избу этот хитник. Танюшка оглянулась — на пороге мужик незнакомый, с топором. И топор-то ихний. В сенках, в уголочке стоял. Только что Танюшка его переставляла, как в сенках мела. Испугалась Танюшка, сидит, как замерла, а мужик сойкнул, топор выронил и обеими руками глаза захватил, как обожгло их. Стонет-кричит:

— Ой, батюшки, ослеп я! Ой, ослеп! — а сам глаза трет.

Танюшка видит — неладно с человеком, стала спрашивать:

— Ты как, дяденька, к нам зашел, пошто топор взял?

А тот, знай, стонет да глаза свои трет. Танюшка его и пожалела — зачерпнула ковшик воды, хотела подать, а мужик так и шарахнулся спиной к двери.

— Ой, не подходи! — Так в сенках и сидел и двери завалил, чтобы Танюшка ненароком не выскочила. Да она нашла ход — выбежала через окошко и к суседям. Ну, пришли. Стали спрашивать, что за человек, каким случаем? Тот промигался маленько, объясняет — проходящий-де, милостинку хотел попросить, да что-то с глазами попритчилось.

— Как солнцем ударило. Думал — вовсе ослепну. От жары, что ли.

Про топор и камешки Танюшка суседям не сказала. Те и думают:

«Пустяшно дело. Может, сама же забыла ворота запереть, вот проходящий и зашел, а тут с ним и случилось что-то. Мало ли бывает»

До Настасьи все-таки проходящего не отпустили. Когда она с сыновьями приехала, этот человек ей рассказал, что суседям рассказывал. Настасья видит — все в сохранности, вязаться не стала. Ушел тот человек, и суседи тоже.

Тогда Танюшка матери и выложила, как дело было. Тут Настасья и поняла, что за шкатулкой приходил, да взять-то ее, видно, не просто.

А сама думает:

«Оберегать-то ее все ж таки покрепче надо».

Взяла да потихоньку от Танюшки и других робят и зарыла ту шкатулку в голбец.

Уехали опять все семейные. Танюшка хватилась шкатулки, а ее быть бывало. Горько это показалось Танюшке, а тут вдруг теплом ее опахнуло. Что за штука? Откуда? Огляделась, а из-под полу свет. Танюшка испугалась — не пожар ли? Заглянула в голбец, там в одном уголке свет. Схватила ведро, плеснуть хотела — только ведь огня-то нет и дымом не пахнет. Покопалась в том месте, видит — шкатулка. Открыла, а камни-то ровно еще краше стали. Так и горят разными огоньками, и светло от них, как при солнышке. Танюшка и в избу не потащила шкатулку. Тут в голбце и наигралась досыта.

Так с той поры и повелось. Мать думает: «Вот хорошо спрятала, никто не знает», — а дочь, как домовничать, так и урвет часок поиграть дорогим отцовским подареньем. Насчет продажи Настасья и говорить родне не давала.

— По миру впору придет — тогда продам.

Хоть круто ей приходилось, а укрепилась. Так еще сколько-то годов перемогались, дальше на поправу пошло. Старшие робята стали зарабатывать маленько, да и Танюшка не сложа руки сидела. Она, слышь-ко, научилась шелками да бисером шить. И так научилась, что самолучшие барские мастерицы руками хлопали — откуда узоры берет, где шелка достает?

А тоже случаем вышло. Приходит к ним женщина. Небольшого росту, чернявая, в Настасьиных уж годах, а востроглазая и, по всему видать, шмыгало такое, что только держись. На спине котомочка холщовая, в руке черемуховый бадожок, вроде как странница. Просится у Настасьи:

— Нельзя ли, хозяюшка, у тебя денек-другой отдохнуть? Ноженьки не несут, а идти не близко.

Настасья сперва подумала, не подослана ли опять за шкатулкой, потом все-таки пустила.

— Места не жалко. Не пролежишь, поди, и с собой не унесешь. Только вот кусок-то у нас сиротский. Утром — лучок с кваском, вечером — квасок с лучком, вся и перемена. Отощать не боишься, так милости просим, живи сколь надо.

А странница уж бадожок свой поставила, котомку на припечье положила и обуточки снимает. Настасье это не по нраву пришлось, а смолчала.

«Ишь неочесливая! Приветить ее не успела, а она нако — обутки сняла и котомку развязала».

Женщина, и верно, котомочку расстегнула и пальцем манит к себе Танюшку:

— Иди-ко, дитятко, погляди на мое рукоделье. Коли поглянется, и тебя выучу… Видать, цепкий глазок-то на это будет!

Танюшка подошла, а женщина и подает ей ширинку маленькую, концы шелком вышиты. И такой-то, слышь-ко, жаркий узор на той ширинке, что ровно в избе светлее и теплее стало.

Танюшка так глазами и впилась, а женщина посмеивается.

— Поглянулось, знать, доченька, мое рукодельице? Хочешь — выучу?

— Хочу, — говорит.

Настасья так и взъелась:

— И думать забудь! Соли купить не на что, а ты придумала шелками шить! Припасы-то, поди-ка, денег стоят.

— Про то не беспокойся, хозяюшка, — говорит странница. — Будет понятие у доченьки — будут и припасы. За твою хлеб-соль оставлю ей — надолго хватит. А дальше сама увидишь. За наше-то мастерство денежки платят. Не даром работу отдаем. Кусок имеем.

Тут Настасье уступить пришлось.

— Коли припасов уделишь, так о чем не поучиться. Пущай поучится, сколь понятия хватит. Спасибо тебе скажу.

Вот эта женщина и занялась Танюшку учить. Скорехонько Танюшка все переняла, будто раньше которое знала. Да вот еще что. Танюшка не то что к чужим, к своим неласковая была, а к этой женщине так и льнет, так и льнет. Настасья скоса запоглядывала:

«Нашла себе новую родню. К матери не подойдет, а к бродяжке прилипла!»

А та еще ровно дразнит, все Танюшку дитятком да доченькой зовет, а крещеное имя ни разочку не помянула. Танюшка видит, что мать в обиде, а не может себя сдержать. До того, слышь-ко, вверилась этой женщине, что ведь сказала ей про шкатулку-то!

— Есть, — говорит, — у нас дорогая тятина памятка — шкатулка малахитова. Вот где каменья! Век бы на них глядела.

— Мне покажешь, доченька? — спрашивает женщина.

Танюшка даже не подумала, что это неладно.

— Покажу, — говорит, — когда дома никого из семейных не будет.

Как вывернулся такой часок, Танюшка и позвала ту женщину в голбец. Достала Танюшка шкатулку, показывает, а женщина поглядела маленько да и говорит:

— Надень-ко на себя — виднее будет.

Ну, Танюшка, — не того слова, — стала надевать, а та, знай, похваливает:

— Ладно, доченька, ладно! Капельку только поправить надо.

Подошла поближе да и давай пальцем в камешки тыкать. Который заденет — тот и загорится по-другому. Танюшке иное видно, иное — нет. После этого женщина и говорит:

— Встань-ко, доченька, пряменько.

Танюшка встала, а женщина и давай ее потихоньку гладить по волосам, по спине. Вею огладила, а сама наставляет:

— Заставлю тебя повернуться, так ты, смотри, на меня не оглядывайся. Вперед гляди, примечай, что будет, а ничего не говори. Ну, поворачивайся!

Повернулась Танюшка — перед ней помещение, какого она отродясь не видывала. Не то церква, не то что. Потолки высоченные на столбах из чистого малахиту. Стены тоже в рост человека малахитом выложены, а по верхнему карнизу малахитовый узор прошел. Прямо перед Танюшкой, как вот в зеркале, стоит красавица, про каких только в сказках сказывают. Волосы как ночь, а глаза зеленые. И вся-то она изукрашена дорогими каменьями, а платье на ней из зеленого бархату с переливом. И так это платье сшито, как вот у цариц на картинах. На чем только держится. Со стыда бы наши заводские сгорели на людях такое надеть, а эта зеленоглазая стоит себе спокойнешенько, будто так и надо. Народу в том помещенье полно. По-господски одеты, и все в золоте да заслугах. У кого спереду навешано, у кого сзаду нашито, а у кого и со всех сторон. Видать, самое вышнее начальство. И бабы ихние тут же. Тоже голоруки, гологруды, каменьями увешаны. Только где им до зеленоглазой! Ни одна в подметки не годится.

В ряд с зеленоглазой какой-то белобрысенький. Глаза враскос, уши пенечками, как есть заяц. А одежа на нем — уму помраченье. Этому золота-то мало показалось, так он, слышь-ко, на обую камни насадил. Да такие сильные, что, может, в десять лет один такой найдут. Сразу видать — заводчик это. Лопочет тот заяц зеленоглазой-то, а она хоть бы бровью повела, будто его вовсе нет.

Танюшка глядит на эту барыню, дивится на нее и только тут заметила:

— Ведь каменья-то на ней тятины! — сойкала Танюшка, и ничего не стало.

А женщина та посмеивается:

— Не доглядела, доченька! Не тужи, по времени доглядишь.

Танюшка, конечно, доспрашивается — где это такое помещение?

— А это, — говорит, — царский дворец. Та самая палатка, коя здешним малахитом изукрашена. Твой покойный отец его добывал-то.

— А это кто в тятиных уборах и какой это с ней заяц?

— Ну, этого не скажу, сама скоро узнаешь.

В тот же день, как пришла Настасья домой, эта женщина собираться в дорогу стала. Поклонилась низенько хозяйке, подала Танюшке узелок с шелками да бисером, потом достала пуговку махоньку. То ли она из стекла, то ли из дурмашка на простую грань обделана,

Подает ее Танюшке да и говорит:

— Прими-ко, доченька, от меня памятку. Как что забудешь по работе либо трудный случай подойдет, погляди на эту пуговку. Тут тебе ответ и будет.

Сказала так-то и ушла. Только ее и видели.

С той поры Танюшка и стала мастерицей, а уж в годы входить стала, вовсе невестой глядит. Заводские парни о Настасьины окошки глаза обмозолили, а подступить к Танюшке боятся. Вишь, неласковая она, невеселая, да и за крепостного где же вольная пойдет. Кому охота петлю надевать?

В барском доме тоже проведали про Танюшку из-за мастерства-то ее. Подсылать к ней стали. Лакея помоложе да поладнее оденут по-господски, часы с цепочкой дадут и пошлют к Танюшке, будто за делом каким. Думают, не обзарится ли девка на экого молодца. Тогда ее обратать можно. Толку все ж таки не выходило. Скажет Танюшка что по делу, а другие разговоры того лакея безо внимания. Надоест, так еще надсмешку подстроит:

— Ступай-ко, любезный, ступай! Ждут ведь. Боятся, поди, как бы у тебя часы потом не изошли и цепка не помедела. Вишь, без привычки-то как ты их мозолишь.

Ну, лакею или другому барскому служке эти слова, как собаке кипяток. Бежит, как ошпаренный, фырчит про себя:

— Разве это девка? Статуй каменный, зеленоглазый! Такую ли найдем!

Фырчит так-то, а самого уж захлестнуло. Которого пошлют, забыть не может Танюшкину красоту. Как привороженного к тому месту тянет — хоть мимо пройти, в окошко поглядеть. По праздникам чуть не всему заводскому холостяжнику дело на той улице. Дорогу у самых окошек проторили, а Танюшка и не глядит.

Суседки уж стали Настасью корить:

— Что это у тебя Татьяна шибко высоко себя повела? Подружек у ней нет, на парней глядеть не хочет. Царевича-королевича ждет аль в Христовы невесты ладится?

Настасья на эти покоры только вздыхает:

— Ой, бабоньки, и сама не ведаю. И так-то у меня девка мудреная была, а колдунья эта проходящая вконец ее извела. Станешь ей говорить, а она уставится на свою колдовскую пуговку и молчит. Так бы и выбросила эту проклятую пуговку, да по делу она ей на пользу. Как шелка переменить или что, так в пуговку и глядит. Казала и мне, да у меня, видно, глаза тупы стали, не вижу. Налупила бы девку, да, вишь, она у нас старательница. Почитай, ее работой только и живем. Думаю-думаю так-то и зареву. Ну, тогда она скажет: «Мамонька, ведь знаю я, что тут моей судьбы нет. То никого и не привечаю и на игрища не хожу. Что зря людей в тоску вгонять? А что под окошком сижу, так работа моя того требует. За что на меня приходишь? Что я худого сделала?» Вот и ответь ей!

Ну, жить все ж таки ладно стали. Танюшкино рукоделье на моду пошло. Не то что в заводе аль в нашем городе, по другим местам про него узнали, заказы посылают и деньги платят немалые. Доброму мужику впору столько-то заробить. Только тут беда их и пристигла — пожар случился. А ночью дело было. Пригон, завозня, лошадь, корова, снасть всяка — все сгорело. С тем только и остались, в чем выскочили. Шкатулку, однако, Настасья выхватила, успела-таки. На другой день и говорит:

— Видно, край пришел — придется продать шкатулку.

Сыновья в один голос:

— Продавай, мамонька. Не продешеви только.

Танюшка украдкой на пуговку поглядела, а там зеленоглазая маячит — пущай продают. Горько стало Танюшке, а что поделаешь? Все равно уйдет отцова памятка этой зеленоглазой. Вздохнула и говорит:

— Продавать так продавать. — И даже не стала на прощанье те камни глядеть. И то сказать — у соседей приютились, где тут раскладываться.

Придумали так — продать-то, а купцы уж тут как тут. Кто, может, сам и поджог-от подстроил, чтобы шкатулкой завладеть. Тоже ведь народишко-то — ноготок, доцарапается! Видят, — робята подросли, — больше дают. Пятьсот там, семьсот, один до тысячи дошел. По заводу деньги немалые, можно на их обзавестись. Ну, Настасья запросила все-таки две тысячи. Ходят, значит, к ней, рядятся. Накидывают помаленьку, а сами друг от друга таятся, сговориться меж собой не могут. Вишь, кусок-от такой — ни одному отступиться неохота. Пока они так-то ходили, в Полевую и приехал новый приказчик.

Когда ведь они — приказчики-то — подолгу сидят, а в те годы им какой-то перевод случился. Душного козла, который при Степане был, старый барин на Крылатовско за вонь отставил. Потом был Жареной Зад. Рабочие его на болванку посадили. Тут заступил Северьян Убойца. Этого опять Хозяйка Медной горы в пусту породу перекинула. Там еще двое ли, трое каких-то были, а потом и приехал этот.

Он, сказывают, из чужестранных земель был, на всяких языках будто говорил, а по-русски похуже. Чисто-то выговаривал одно — пороть. Свысока так, с растяжкой — па-роть. О какой недостаче ему заговорят, одно кричит: пароть! Его Паротей и прозвали.

На деле этот Паротя не шибко худой был. Он хоть кричал, а вовсе народ на пожарну не гонял. Тамошним охлестышам вовсе и дела не стало. Вздохнул маленько народ при этом Пароте.

Тут, вишь, штука-то в чем. Старый барин к той поре вовсе утлый стал, еле ногами перебирал. Он и придумал сына женить на какой-то там графине ли, что ли. Ну, а у этого молодого барина была полюбовница, и он к ей большую приверженность имел. Как делу быть? Неловко все ж таки. Что новые сватовья скажут? Вот старый барин и стал сговаривать ту женщину — сынову-то полюбовницу — за музыканта. У барина же этот музыкант служил. Робятишек на музыках обучал и так разговору чужестранному, как ведется по ихнему положению.

— Чем, — говорит, — тебе так-то жить на худой славе, выходи-ко ты замуж. Приданым тебя оделю, а мужа приказчиком в Полевую пошлю. Там дело направлено, пущай только построже народ держит. Хватит, поди, на это толку, что хоть и музыкант. А ты с ним лучше лучшего проживешь в Полевой-то. Первый человек, можно сказать, будешь. Почет тебе, уважение от всякого. Чем плохо?

Бабочка сговорная оказалась. То ли она в рассорке с молодым барином была, то ли хитрость поимела.

— Давно, — говорит, — об этом мечтанье имела, да сказать — не насмелилась.

Ну, музыкант, конечно, сперва уперся:

— Не желаю, — шибко про нее худа слава, потаскуха вроде.

Только барин — старичонко хитрой. Недаром заводы нажил. Живо обломал этого музыканта. Припугнул чем али улестил, либо подпоил — ихнее дело, только вскорости свадьбу справили, и молодые поехали в Полевую. Так вот Паротя и появился в нашем заводе. Недолго только прожил, а так — что зря говорить — человек не вредный. Потом, как Полторы Хари вместо его заступил — из своих заводских, так жалели даже этого Паротю.

Приехал с женой Паротя как раз в ту пору, как купцы Настасью обхаживали. Паротина баба тоже видная была. Белая да румяная — однем словом, полюбовница. Небось худу-то бы не взял барин. Тоже, поди, выбирал! Вот эта Паротина жена и прослышала — шкатулку продают. «Дай-ко, — думает, — посмотрю, может, всамделе стоющее что». Живехонько срядилась и прикатила к Настасье. Им ведь лошадки-то заводские завсегда готовы!

— Ну-ко, — говорит, — милая, покажи, какие такие камешки продаешь?

Настасья достала шкатулку, показывает. У Паротиной бабы и глаза забегали. Она, слышь-ко, в Сам-Петербурхе воспитывалась, в заграницах разных с молодым барином бывала, толк в этих нарядах имела. “Что же это, — думает, — такое? У самой царицы эдаких украшениев нет, а тут нако — в Полевой, у погорельцев! Как бы только не сорвалась покупочка”.

— Сколько, — спрашивает, — просишь?

Настасья говорит:

— Две бы тысячи охота взять.

— Ну, милая, собирайся! Поедем ко мне со шкатулкой. Там деньги сполна получишь.

Настасья, однако, на это не подалась.

— У нас, — говорит, — такого обычая нет, чтобы хлеб за брюхом ходил. Принесешь деньги — шкатулка твоя.

Барыня видит — вон какая женщина, — живо скрутилась за деньгами, а сама наказывает:

— Ты уж, милая, не продавай шкатулку.

Настасья отвечает:

— Это будь в надежде. От своего слова не отопрусь. До вечера ждать буду, а дальше моя воля.

Уехала Паротина жена, а купцы-то и набежали все разом. Они, вишь, следили. Спрашивают:

— Ну, как?

— Запродала, — отвечает Настасья.

— За сколь?

— За две, как назначила.

— Что ты, — кричат, — ума решилась али что! В чужие руки отдаешь, а своим отказываешь! — И давай-ко цену набавлять.

Ну, Настасья на эту удочку не клюнула.

— Это, — говорит, — вам привышно дело в словах вертеться, а мне не доводилось. Обнадежила женщину, и разговору конец!

Паротина баба крутехонько обернулась. Привезла деньги, передала из ручки в ручку, подхватила шкатулку и айда домой. Только на порог, а навстречу Танюшка. Она, вишь, куда-то ходила, и вся эта продажа без нее была. Видит — барыня какая-то и со шкатулкой. Уставилась на нее Танюшка — дескать, не та ведь, какую тогда видела. А Паротина жена пуще того воззрилась.

— Что за наваждение? Чья такая? — спрашивает.

— Дочерью люди зовут, — отвечает Настасья. — Самая как есть наследница шкатулки-то, кою ты купила. Не продала бы, кабы не край пришел. С малолетства любила этими уборами играть. Играет да нахваливает — как-де от них тепло да хорошо. Да что об этом говорить! Что с возу пало — то пропало!

— Напрасно, милая, так думаешь, — говорит Паротина баба. — Найду я местичко этим каменьям. — А про себя думает: «Хорошо, что эта зеленоглазая силы своей не чует. Покажись такая в Сам-Петербурхе, царями бы вертела. Надо — мой-то дурачок Турчанинов ее не увидал».

С тем и разошлись.

Паротина жена, как приехала домой, похвасталась:

— Теперь, друг любезный, я не то что тобой, и Турчаниновым не понуждаюсь. Чуть что — до свиданья! Уеду в Сам-Петербурх либо, того лучше, в заграницу, продам шкатулочку и таких-то мужей, как ты, две дюжины куплю, коли надобность случится.

Похвасталась, а показать на себе новокупку все ж таки охота. Ну, как — женщина! Подбежала к зеркалу и первым делом наголовник пристроила. — Ой, ой, что такое! — Терпенья нет — крутит и дерет волосы-то. Еле выпростала. А неймется. Серьги надела — чуть мочки не разорвала. Палец в перстень сунула — заковало, еле с мылом стащила. Муж посмеивается: не таким, видно, носить!

А она думает: «Что за штука? Надо в город ехать, мастеру показать. Подгонит как надо, только бы камни не подменил»

Сказано — сделано. На другой день с утра укатила. На заводской-то тройке ведь недалеко. Узнала, какой самый надежный мастер, — и к нему. Мастер старый-престарый, а по своему делу дока. Оглядел шкатулку, спрашивает, у кого куплено. Барыня рассказала, что знала. Оглядел еще раз мастер шкатулку, а на камни не взглянул.

— Не возьмусь, — говорит, — что хошь давайте. Не здешних это мастеров работа. Нам несподручно с ними тягаться.

Барыня, конечно, не поняла, в чем тут закорючка, фыркнула и побежала к другим мастерам. Только все как сговорились: оглядят шкатулку, полюбуются, а на камни не смотрят и от работы наотрез отказываются. Барыня тогда на хитрости пошла, говорит, что эту шкатулку из Сам-Петербурху привезла. Там всё и делали. Ну, мастер, которому она это плела, только рассмеялся.

— Знаю, — говорит, -в каком месте шкатулка делана, и про мастера много наслышан. Тягаться с ним всем нашим не по плечу. На одного кого тот мастер подгоняет, другому не подойдет, что хошь делай.

Барыня и тут не поняла всего-то, только то и уразумела — неладно дело, боятся кого-то мастера. Припомнила, что старая хозяйка сказывала, будто дочь любила эти уборы на себя надевать.

«Не по этой ли зеленоглазой подгонялись? Вот беда-то!»

Потом опять переводит в уме:

«Да мне-то что! Продам какой ни есть богатой дуре. Пущай мается, а денежки у меня будут!» С этим и уехала в Полевую.

Приехала, а там новость: весточку получили-старый барин приказал долго жить. Хитренько с Паротей-то он устроил, а смерть его перехитрила — взяла и стукнула. Сына так и не успел женить, и он теперь полным хозяином стал. Через малое время Паротина жена получила писемышко. Так и так, моя любезная, по вешней воде приеду на заводах показаться и тебя увезу, а музыканта твоего куда-нибудь законопатим. Паротя про это как-то узнал, шум-крик поднял. Обидно, вишь, ему перед народом-то. Как-никак приказчик, а тут вон что — жену отбирают. Сильно выпивать стал. Со служащими, конечно. Они рады стараться на даровщинку-то. Вот раз пировали. Кто-то из этих запивох и похвастай:

— Выросла-де у нас в заводе красавица, другую такую не скоро сыщешь.

Паротя и спрашивает:

— Чья такая? В котором месте живет?

Ну, ему рассказали и про шкатулку помянули — в этой-де семье ваша жена шкатулку покупала. Паротя и говорит:

— Поглядеть бы, — а у запивох и заделье нашлось.

— Хоть сейчас пойдем — осведетельствовать, ладно ли они новую избу поставили. Семья хоть из вольных, а на заводской земле живут. В случае чего и прижать можно.

Пошли двое ли, трое с этим Паротей. Цепь притащили, давай промер делать, не зарезалась ли Настасья в чужую усадьбу, выходят ли вершки меж столбами. Подыскиваются, однем словом. Потом заходят в избу, а Танюшка как раз одна была. Глянул на нее Паротя и слова потерял. Ну, ни в каких землях такой красоты не видывал. Стоит как дурак, а она сидит — помалкивает, будто ее дело не касается. Потом отошел малость Паротя, стал спрашивать;

— Что поделываете?

Танюшка говорит:

— По заказу шью, — и работу свою показала.

— Мне, — говорит Паротя, — можно заказ сделать?

— Отчего же нет, коли в цене сойдемся.

— Можете, — спрашивает опять Паротя, — мне с себя патрет шелками вышить?

Танюшка потихоньку на пуговку поглядела, а там зеленоглазая ей знак подает — бери заказ! — и на себя пальцем указывает. Танюшка и отвечает:

— Свой патрет не буду, а есть у меня на примете женщина одна в дорогих каменьях, в царицыном платье, эту вышить могу. Только недешево будет стоить такая работа.

— Об этом, — говорит, — не сумлевайтесь, хоть сто, хоть двести рублей заплачу, лишь бы сходственность с вами была.

— В лице, — отвечает, — сходственность будет, а одежа другая.

Срядились за сто рублей. Танюшка и срок назначила — через месяц. Только Паротя нет-нет и забежит, будто о заказе узнать, а у самого вовсе не то на уме. Тоже обахмурило его, а Танюшка ровно и вовсе не замечает. Скажет два-три слова, и весь разговор. Запивохи-то Паротины подсмеиваться над ним стали:

— Тут-де не отломится. Зря сапоги треплешь!

Ну вот, вышила Танюшка тот патрет. Глядит Паротя — фу ты, боже мой! Да ведь это она самая и есть, одежой да каменьями изукрашенная. Подает, конечно, три сотенных билета, только Танюшка два-то не взяла.

— Не привышны, — говорит, — мы подарки принимать. Трудами кормимся.

Прибежал Паротя домой, любуется на патрет, а от жены впотай держит. Пировать меньше стал, в заводское дело вникать мало-мало начал.

Весной приехал на заводы молодой барин. В Полевую прикатил. Народ согнали, молебен отслужили, и потом в господском доме тонцы-звонцы пошли. Народу тоже две бочки вина выкатили — помянуть старого, проздравить нового барина. Затравку, значит, сделали. На это все Турчаниновы мастера были. Как зальешь господскую чарку десятком своих, так и невесть какой праздник покажется, а на поверку выйдет — последние копейки умыл и вовсе ни к чему. На другой день народ на работу, а в господском дому опять пировля. Да так и пошло. Поспят сколько да опять за гулянку. Ну, там, на лодках катаются, на лошадях в лес ездят, на музыках бренчат, да мало ли. А Паротя все время пьяной. Нарочно к нему барин самых залихватских питухов поставил — накачивай-де до отказу! Ну, те и стараются новому барину подслужиться.

Паротя хоть пьяной, а чует, к чему дело клонится. Ему перед гостями неловко. Он и говорит за столом, при всех:

— Это мне безо внимания, что барин Турчанинов хочет у меня жену увезти. Пущай повезет! Мне такую не надо. У меня вот кто есть! — Да и достает из кармана тот шелковый патрет. Все так и ахнули, а Паротина баба и рот закрыть не может. Барин тоже въелся глазами-то. Любопытно ему стало.

— Кто такая? — спрашивает.

Паротя знай похохатывает:

— Полон стол золота насыпь — и то не скажу!

Ну, а как не скажешь, коли заводские сразу Танюшку признали. Один перед другим стараются — барину объясняют. Паротина баба руками-ногами:

— Что вы! Что вы! Околесицу этаку городите! Откуда у заводской девки платье такое да еще каменья дорогие? А патрет этот муж из-за границы привез. Еще до свадьбы мне показывал. Теперь с пьяных-то глаз мало ли что сплетет. Себя скоро помнить не будет. Ишь, опух весь!

Паротя видит, что жене шибко не мило, он и давай чехвостить:

— Страмина ты, страмина! Что ты косоплетки плетешь, барину в глаза песком бросаешь! Какой я тебе патрет показывал? Здесь мне его шили. Та самая девушка, про которую они вон говорят. Насчет платья — лгать не буду — не знаю. Платье какое хошь надеть можно. А камни у них были. Теперь у тебя в шкапу заперты. Сама же их купила за две тысячи, да надеть не смогла. Видно, не подходит корове черкасско седло. Весь завод про покупку-то знает!

Барин как услышал про камни, так сейчас же:

— Ну-ко, покажи!

Он, слышь-ко, малоуменький был, мотоватый. Однем словом, наследник. К камням-то сильное пристрастие имел. Щегольнуть ему было нечем, — как говорится, ни росту, ни голосу, — так хоть каменьями. Где ни прослышит про хороший камень, сейчас купить ладится. И толк в камнях знал, даром что не шибко умный.

Паротина баба видит — делать нечего, — принесла шкатулку. Барин взглянул и сразу:

— Сколько?

Та и бухнула вовсе неслыханно. Барин рядиться. На половине сошлись, и заемную бумагу барин подписал: не было, вишь, денег-то с собой. Поставил барин перед собой шкатулку на стол да и говорит:

— Позовите-ко эту девку, про которую разговор.

Сбегали за Танюшкой. Она ничего, сразу пошла, — думала, заказ какой большой. Приходит в комнату, а там народу полно и посредине тот самый заяц, которого она тогда видела. Перед этим зайцем шкатулка — отцово подаренье. Танюшка сразу признала барина и спрашивает:

— Зачем звали?

Барин и слова сказать не может. Уставился на нее да и все. Потом все ж таки нашел разговор:

— Ваши камни?

— Были наши, теперь вон ихние, — и показала на Паротину жену.

— Мои теперь, — похвалился барин.

— Это дело ваше.

— А хошь, подарю обратно?

— Отдаривать нечем.

— Ну, а примерить на себя ты их можешь? Взглянуть мне охота, как эти камни на человеке придутся.

— Это, — отвечает Танюшка, — можно.

Взяла шкатулку, разобрала уборы, — привычно дело, — и живо их к месту пристроила. Барин глядит и только ахает. Ах да ах, больше и речей нет. Танюшка постояла в уборе-то и спрашивает:

— Поглядели? Будет? Мне ведь не от простой поры тут стоять — работа есть.

Барин тут при всех и говорит:

— Выходи за меня замуж. Согласна?

Танюшка только усмехнулась:

— Не под стать бы ровно барину такое говорить. — Сняла уборы и ушла.

Только барин не отстает. На другой день свататься приехал. Просит-молит Настасью-то: отдай за меня дочь.

Настасья говорит:

— Я с нее воли не снимаю, как она хочет, а по-моему — будто не подходит.

Танюшка слушала-слушала да и молвит:

— Вот что, не то… Слышала я, будто в царском дворце есть палата, малахитом тятиной добычи обделанная. Вот если ты в этой палате царицу мне покажешь — тогда выйду за тебя замуж.

Барин, конечно, на все согласен. Сейчас же в Сам-Петербурх стал собираться и Танюшку с собой зовет — лошадей, говорит, тебе предоставлю. А Танюшка отвечает:

— По нашему-то обряду и к венцу на жениховых лошадях невеста не ездит, а мы ведь еще никто. Потом уж об этом говорить будем, как ты свое обещанье выполнишь.

— Когда же, — спрашивает, — ты в Сам-Петербурхе будешь?

— К Покрову, — говорит, — непременно буду. Об этом не сумлевайся, а пока уезжай отсюда.

Барин уехал, Паротину жену, конечно, не взял, не глядит даже на нее. Как домой в Сам-Петербурх-от приехал, давай по всему городу славить про камни и про свою невесту. Многим шкатулку-то показывал. Ну, сильно залюбопытствовали невесту посмотреть. К осеням-то барин квартиру Танюшке приготовил, платьев всяких навез, обую, а она весточку и прислала, — тут она, живет у такой-то вдовы на самой окраине. Барин, конечно, сейчас же туда:

— Что вы! Мысленное ли дело тут проживать? Квартерка приготовлена, первый сорт!

А Танюшка отвечает:

Слух про каменья да турчаниновску невесту и до царицы дошел. Она и говорит:

— Пущай-ка Турчанинов покажет мне свою невесту. Что-то много про нее врут.

Барин к Танюшке, — дескать, приготовиться надо. Наряд такой сшить, чтобы во дворец можно, камни из малахитовой шкатулки надеть. Танюшка отвечает:

— О наряде не твоя печаль, а камни возьму на подержанье. Да, смотри, не вздумай за мной лошадей посылать. На своих буду. Жди только меня у крылечка, во дворце-то.

Барин думает, — откуда у ней лошади? где платье дворцовское? — а спрашивать все ж таки не насмелился.

Вот стали во дворец собираться. На лошадях все подъезжают, в шелках да бархатах. Турчанинов барин спозаранку у крыльца вертится — невесту свою поджидает. Другим тоже любопытно на нее поглядеть, — тут же остановились. А Танюшка надела каменья, подвязалась платочком по-заводски, шубейку свою накинула и идет себе потихонечку. Ну, народ — откуда такая? — валом за ней валит. Подошла Танюшка ко дворцу, а царские лакеи не пущают — не дозволено, говорят, заводским-то. Турчанинов барин издаля Танюшку завидел, только ему перед своими-то стыдно, что его невеста пешком, да еще в экой шубейке, он взял да и спрятался. Танюшка тут распахнула шубейку, лакеи глядят — платье-то! У царицы такого нет! — сразу пустили. А как Танюшка сняла платочек да шубейку, все кругом сахнули:

— Чья такая? Каких земель царица?

А барин Турчанинов тут как тут.

— Моя невеста, — говорит.

Танюшка эдак строго на него поглядела:

— Это еще вперед поглядим! Пошто ты меня обманул — у крылечка не дождался?

Барин туда-сюда, — оплошка-де вышла. Извини, пожалуйста.

Пошли они в палаты царские, куда было велено. Глядит Танюшка — не то место. Еще строже спросила Турчанинова барина:

— Это еще что за обман? Сказано тебе, что в той палате, которая малахитом тятиной работы обделана! — И пошла по дворцу-то, как дома. А сенаторы, генералы и протчи за ней.

— Что, дескать, такое? Видно, туда велено.

Народу набралось полным-полно, и все глаз с Танюшки не сводят, а она стала к самой малахитовой стенке и ждет. Турчанинов, конечно, тут же. Лопочет ей, что ведь неладно, не в этом помещенье царица дожидаться велела. А Танюшка стоит спокойнешенько, хоть бы бровью повела, будто барина вовсе нет.

Царица вышла в комнату-то, куда назначено. Глядит — никого нет. Царицыны наушницы и доводят — турчаниновска невеста всех в малахитову палату увела. Царица поворчала, конечно, — что за самовольство! Запотопывала ногами-то. Осердилась, значит, маленько. Приходит царица в палату малахитову. Все ей кланяются, а Танюшка стоит — не шевельнется.

Царица и кричит:

— Ну-ко, показывайте мне эту самовольницу — турчаниновску невесту!

Танюшка это услышала, вовсе брови свела, говорит барину:

— Это еще что придумал! Я велела мне царицу показать, а ты подстроил меня ей показывать. Опять обман! Видеть тебя больше не хочу! Получи свои камни!

С этим словом прислонилась к стенке малахитовой и растаяла. Только и осталось, что на стенке камни сверкают, как прилипли к тем местам, где голова была, шея, руки.

Все, конечно, перепугались, а царица в беспамятстве на пол брякнула. Засуетились, поднимать стали. Потом, когда суматоха поулеглась, приятели и говорят Турчанинову:

— Подбери хоть камни-то! Живо разворуют. Не како-нибудь место — дворец! Тут цену знают!

Турчанинов и давай хватать те каменья. Какой схватит, тот у него и свернется в капельку. Ина капля чистая, как вот слеза, ина желтая, а то опять, как кровь, густая. Так ничего и не собрал. Глядит — на полу пуговка валяется. Из бутылочного стекла, на простую грань. Вовсе пустяковая. С горя он и схватил ее. Только взял в руку, а в этой пуговке, как в большом зеркале, зеленоглазая красавица в малахитовом платье, вся дорогими каменьями изукрашенная, хохочет-заливается:

— Эх ты, полоумный косой заяц! Тебе ли меня взять! Разве ты мне пара?

Барин после этого и последний умишко потерял, а пуговку не бросил. Нет-нет и поглядит в нее, а там все одно: стоит зеленоглазая, хохочет и обидные слова говорит. С горя барин давай-ко пировать, долгов наделал, чуть при нем наши-то заводы с молотка не пошли.

А Паротя, как его отстранили, по кабакам пошел. До ремков пропился, а патрет тот шелковый берег. Куда этот патрет потом девался — никому не известно.

Не поживилась и Паротина жена: поди-ко, получи по заемной бумаге, коли все железо и медь заложены!

Про Танюшку с той поры в нашем заводе ни слуху ни духу. Как не было.

Погоревала, конечно, Настасья, да тоже не от силы. Танюшка-то, вишь, хоть радетельница для семьи была, а все Настасье как чужая.

И то сказать, парни у Настасьи к тому времени выросли. Женились оба. Внучата пошли. Народу в избе густенько стало. Знай поворачивайся — за тем догляди, другому подай… До скуки ли тут!

Холостяжник — тот дольше не забывал. Все под Настасьиными окошками топтался. Поджидали, не появится ли у окошечка Танюшка, да так и не дождались.

Потом, конечно, оженились, а нет-нет и помянут:

— Вот-де какая у нас в заводе девка была! Другой такой в жизни не увидишь.

Да еще после этого случаю заметочка вышла. Сказывали, будто Хозяйка Медной горы двоиться стала: сразу двух девиц в малахитовых платьях люди видали.

Читательский дневник «Малахитовая шкатулка» Павла Бажова

Автор: Павел Бажов

Название: «Малахитовая шкатулка».

Число страниц: 50.

Жанр произведения: уральские сказы.

Главные герои: вдова Настасья, дочь Танюша,

Второстепенные герои: Паротя, Турчанинов, Странница.

Характеристика главных героев:

Танюшка — добрая, хозяйственная, рукодельница.

Доверчивая.

Камни тянули её к себе.

Настасья — строгая, но добрая.

Не понимала, что творится с её дочерью.

Характеристика второстепенных героев:

Странница — добрая, умелая и открытая.

Хозяйка Медной горы.

Многому научила Танюшку.

Турчанинов — наглый и хитрый.

Стыдился бедноты Танюшки.

Получил ценный урок.

Паротя — управляющий.

Жадный, жестокий.

Любит всех пороть.

Краткое содержание сказки «Малахитовая шкатулка»

После смерти супруга Степана Настасья стала вдовой с тремя детьми.

От мужа у неё осталась лишь шкатулка с украшениями.

Мать дала шкатулку Танюшке и та единственная могла носить драгоценности.

Всех остальных они морозили.

Однажды пришла к Танюше странница и научила её вышивать.

А на прощание пуговицу подарила и советоваться с ней наказала.

Дом Настасьи сгорел и решила вдова продать драгоценности.

Курила камни супруга Пароти, но носить не смогла.

А сам Паротя, как увидел Танюшку, с ума сошёл.

Заказал ей портрет.

Вышила Танюшка портрет свой в красивом платье.

Увидел его барин и стал звать Танюшу замуж, обещал царицу показать.

Согласилась Танюшка, приехала в Петербург.

Пришла во дворец и всех красотой затмила.

На барина сердится, царицу увидеть хочет.

Увела всех придворных в малахитовый зал и у стены прислонилась.

А как пришла царица, в стену вошла, только пуговица на полу осталась.

Турчанинов совсем разума лишился, чуть весь завод не пропил.

А люди стали видеть двух Хозяек в одинаковых платьях.

План произведения:

1. Наследство Степана.
2. Шкатулка с камнями.
3. Ослепление вора.
4. Странница и её уроки.
5. Вышивание.
6. Продажа камней.
7. Портрет Танюшки.
8. Предложение барина.
9. Во дворце.
10. Исчезновение.

Основная мысль сказа «Малахитовая шкатулка»

Главная мысль сказки в том, что нужно ценить внутреннюю красоту, а не богатый внешний вид и количество золота в кармане.

Основная идея сказки в том, что нужно упорно трудиться и учиться, чтобы самому построить себе счастливую и достойную жизнь.

Чему учит произведение

Сказ учит упорно трудиться, быть настойчивым и терпеливым.

Учит самому ковать своё счастье и не надеяться на помощь других.

Учит не верить красивым словам, а верить поступкам.

Учит не судить о людях по внешнему виду, а ценить их за внутреннюю красоту.

Краткий отзыв о сказе «Малахитовая шкатулка» для читательского дневника

Прочитав эту сказку, я была восхищена независимостью и гордостью простой девушки Танюшки, которая знала себе цену.

Она не смущалась самой царицы, считая себя ничуть не хуже.

Ведь героиня обладала массой достоинств, которые действительно делали её царицей.

Она была великой мастерицей, красавицей.

Это очень интересная и поучительная история о девушке, которая сама выбрала себе судьбу.

Автору удалось создать удивительную историю жизни простого человека, который упорным трудом достиг вершин мастерства.

Она написана прекрасным народным языком и читается очень легко.

Мне очень нравится главная героиня сказа.

Танюшка девушка простая, но гордая.

Она умеет за себя постоять и ни перед кем не склоняется.

Я хотела бы быть такой же целеустремлённой, как она.

Я всем советую прочитать эту историю, насладиться удивительным слогом Бажова, и подумать о том, что настоящее богатство достаётся лишь большим трудом.

А каждый в итоге получает то, что сам заслужит.

Пословицы к произведению:

• Кто хорошо трудится, тому есть чем хвалиться.
• Не ищи красоты, а ищи доброты.
• Красивый вид человека не портит.
• Воля и труд дивные всходы дают.
• Кто сегодня обманет, тому завтра не поверят.

Словарь неизвестных слов:

• Челядь — слуги.
• Постой — свободный дом.
• Гобелен — ковёр с вышивкой.
• Приказчик — помощник хозяина.
• Бомонд — высший свет.
• Малахит — ярко-зелёный минерал.

Отрывок, поразивший меня больше всего:

Подошла Танюшка ко дворцу, а царские лакеи не пущают — не дозволено, говорят, заводским-то.

Турчанинов барин издаля Танюшку завидел, только ему перед своими-то стыдно, что его невеста пешком, да ещё в экой шубейке, он взял да и спрятался.

Танюшка тут распахнула шубейку, лакеи глядят — платье-то! У царицы такого нет! — сразу пустили.

А как Танюшка сняла платочек да шубейку, все кругом ахнули:

— Чья такая? Каких земель царица?

А барин Турчанинов тут как тут.

— Моя невеста, — говорит.

Танюшка эдак строго на него поглядела:

— Это ещё вперёд поглядим! Пошто ты меня обманул — у крылечка не дождался?

Ещё читательские дневники по произведениям Павла Бажова:

• «Сборник Уральских сказов «Малахитовая шкатулка»
• «Голубая змейка»
• «Горный мастер»
• «Две ящерки»
• «Каменный цветок»
• «Медной горы Хозяйка»
• «Огневушка-Поскакушка»
• «Серебряное копытце»
• «Синюшкин колодец»
• «Таюткино зеркальце»
• «Хрупкая веточка»
• Краткая биография Павла Бажова и презентация

Библиотека произведений автора пополняется.

У Настасьи, Степановой-то вдовы, шкатулка малахитова осталась. Со всяким женским прибором. Кольца там, серьги и протча по женскому обряду. Сама Хозяйка Медной горы одарила Степана этой шкатулкой, как он еще жениться собирался.
Настасья в сиротстве росла, не привыкла к экому-то богатству, да и не шибко любительница была моду выводить. С первых годов, как жили со Степаном, надевывала, конечно, из этой шкатулки. Только не к душе ей пришлось. Наденет кольцо… Ровно как раз впору, не жмет, не скатывается, а пойдет в церкву или в гости куда — замается. Как закованный палец-то, в конце нали (даже. — Ред.) посинеет. Серьги навесит — хуже того. Уши так оттянет, что мочки распухнут. А на руку взять — не тяжелее тех, какие Настасья всегда носила. Буски в шесть ли семь рядов только раз и примерила. Как лед кругом шеи-то, и не согреваются нисколько. На люди те буски вовсе не показывала. Стыдно было.
— Ишь, скажут, какая царица в Полевой выискалась!
Степан тоже не понуждал жену носить из этой шкатулки. Раз даже как-то сказал:
— Убери-ко куда от греха подальше. Настасья и поставила шкатулку в самый нижний сундук, где холсты и протча про запас держат. Как Степан умер да камешки у него в мертвой руке оказались, Настасье и причтелось (пришлось. — Ред.) ту шкатулку чужим людям показать. А тот знающий, который про Степановы камешки обсказал, и говорит Настасье, потом, как народ схлынул:
— Ты гляди, не мотни эту шкатулку за пустяк. Больших тысяч она стоит.
Он, этот человек-от, ученой был, тоже из вольных. Ране-то в щегарях (горных мастерах. — Ред.) ходил, да его отстранили; ослабу-де народу дает. Ну, и винцом не брезговал. Тоже добра кабацка затычка был, не тем будь помянут, покойна головушка. А так во всем правильный. Прошенье написать, пробу смыть, знаки оглядеть — все по совести делал, не как иные протчие, абы на полштофа сорвать. Кому-кому, а ему всяк поднесет стаканушку праздничным делом. Так он на нашем заводе и до смерти дожил. Около народа питался.
Настасья от мужа слыхала, что этот щегарь правильный и в делах смышленый, даром что к винишку пристрастье поимел. Ну, и послушалась его.
— Ладно, — говорит, — поберегу на черный день. — И поставила шкатулку на старо место.
Схоронили Степана, сорочины отправили честь честью. Настасья — баба в соку, да и с достатком, стали к ней присватываться. А она, женщина умная, говорит всем одно:
— Хоть золотой второй, а все робятам вотчим.
Ну, отстали по времени.
Степан хорошее обеспечение семье оставил. Дом справный, лошадь, корова, обзаведенье полное. Настасья баба работящая, робятишки пословные (послушные. — Ред.), не охтимнеченьки (не тяжело. — Ред.) живут. Год живут, два живут, три живут. Ну, забеднели все-таки. Где же одной женщине с малолетками хозяйство управить! Тоже ведь и копейку добыть где-то надо. На соль хоть. Тут родня и давай Настасье в уши напевать:
— Продай шкатулку-то! На что она тебе? Что впусте добру лежать! Все едино и Танюшка, как вырастет, носить не будет. Вон там штучки какие! Только барам да купцам впору покупать. С нашим-то ремьем (лохмотьями. — Ред.) не наденешь эко место. А люди деньги бы дали. Разоставок (подспорье. — Ред.) тебе.
Однем словом, наговаривают. И покупатель, как ворон на кости, налетел. Из купцов всё. Кто сто рублей дает, кто двести.
— Робят-де твоих жалеем, по вдовьему положению нисхождение делаем.
Ну, оболванить ладят бабу, да не на ту попали. Настасья хорошо запомнила, что ей старый щегарь говорил, не продает за такой пустяк. Тоже и жалко. Как-никак женихово подаренье, мужнина память. А пуще того девчоночка у ней младшенькая слезами улилась, просит:
— Мамонька, не продавай! Мамонька, не продавай! Лучше я в люди пойду, а тятину памятку побереги.
От Степана, вишь, осталось трое робятишек-то.
Двое парнишечки. Робята как робята, а эта, как говорится, ни в мать, ни в отца. Еще при Степановой бытности, как вовсе маленькая была, на эту девчонку люди дивовались. Не то что девки-бабы, а и мужики Степану говорили:
— Не иначе эта у тебя, Степан, из кистей выпала (красивая девочка сравнивается с гарусинкой, выпавшей из кистей пояса, который носили раньше на Урале и мужчины и женщины. — В.А.Бажова). В кого только зародилась! Сама черненька да бассенька (красивенькая. — Ред.), а глазки зелененьки. На наших девчонок будто и вовсе не походит.
Степан пошутит, бывало:
— Это не диво, что черненька. Отец-то ведь с малых лет в земле скыркался (скребся в земле. — Ред.). А что глазки зеленые — тоже дивить не приходится. Мало ли я малахиту барину Турчанинову набил. Вот памятка мне и осталась.
Так эту девчоночку Памяткой и звал. — Ну-ка ты, Памятка моя! — И когда случалось ей что покупать, так завсегда голубенького либо зеленого принесет.
Вот и росла та девчоночка на примете у людей. Ровно и всамделе гарусинка из праздничного пояса выпала — далеко ее видно. И хоть она не шибко к чужим людям ластилась, а всяк ей — Танюшка да Танюшка. Самые завидущие бабешки и те любовались. Ну, как, — красота! Всякому мило. Одна мать повздыхивала:
— Красота-то — красота, да не наша. Ровно кто подменил мне девчонку.
По Степану шибко эта девчоночка убивалась. Чисто уревелась вся, с лица похудела, одни глаза остались. Мать и придумала дать Танюшке ту шкатулку малахитову — пущай-де позабавится. Хоть маленькая, а девчоночка, — с малых лет им лестно на себя-то навздевать. Танюшка и занялась разбирать эти штучки. И вот диво — которую примеряет, та и по ней. Мать-то иное и не знала к чему, а эта все знает. Да еще говорит:
— Мамонька, сколь хорошо тятино-то подаренье! Тепло от него, будто на пригревинке сидишь, да еще кто тебя мягким гладит.
Настасья сама нашивала, помнит, как у нее пальцы затекали, уши болели, шея не могла согреться. Вот и думает: «Неспроста это. Ой, неспроста!» — да поскорее шкатулку-то опять в сундук. Только Танюшка с той поры нет-нет и запросит:
— Мамонька, дай поиграть тятиным подареньем!
Настасья когда и пристрожит, ну, материнско сердце — пожалеет, достанет шкатулку, только накажет:
— Не изломай чего!
Потом, когда подросла Танюшка, она и сама стала шкатулку доставать. Уедет мать со старшими парнишечками на покос или еще куда, Танюшка останется домовничать. Сперва, конечно, управит, что мать наказывала. Ну, чашки-ложки перемыть, скатерку стряхнуть, в избе-сенях веничком подмахнуть, куричешкам корму дать, в печке поглядеть. Справит все поскорее, да и за шкатулку. Из верхних-то сундуков к тому времени один остался, да и тот легонький стал. Танюшка сдвинет его на табуреточку, достанет шкатулку и перебирает камешки, любуется, на себя примеряет.
Раз к ней и забрался хитник (вор. — Ред.). То ли он в ограде спозаранку прихоронился, то ли потом незаметно где пролез, только из суседей никто не видал, чтобы он по улице проходил. Человек незнамый, а по делу видать — кто-то навел его, весь порядок обсказал.
Как Настасья уехала, Танюшка побегала много-мало по хозяйству и забралась в избу поиграть отцовскими камешками. Надела наголовник, серьги навесила. В это время и пых в избу этот хитник. Танюшка оглянулась — на пороге мужик незнакомый, с топором. И топор-то ихний. В сенках, в уголочке стоял. Только что Танюшка его переставляла, как в сенках мела. Испугалась Танюшка, сидит, как замерла, а мужик сойкнул (вскрикнул от неожиданности. — Ред.), топор выронил и обеими руками глаза захватил, как обожгло их. Стонет-кричит:
— Ой, батюшки, ослеп я! Ой, ослеп! — а сам глаза трет.
Танюшка видит — неладно с человеком, стала спрашивать:
— Ты как, дяденька, к нам зашел, пошто топор взял?
А тот, знай, стонет да глаза свои трет. Танюшка его и пожалела — зачерпнула ковшик воды, хотела подать, а мужик так и шарахнулся спиной к двери.
— Ой, не подходи! — Так в сенках и сидел и двери завалил, чтобы Танюшка ненароком не выскочила. Да она нашла ход — выбежала через окошко и к суседям. Ну, пришли. Стали спрашивать, что за человек, каким случаем? Тот промигался маленько, объясняет — проходящий-де, милостинку хотел попросить, да что-то с глазами попритчилось.
— Как солнцем ударило. Думал — вовсе ослепну. От жары, что ли.
Про топор и камешки Танюшка суседям не сказала. Те и думают:
«Пустяшное дело. Может, сама же забыла ворота запереть, вот проходящий и зашел, а тут с ним и случилось что-то. Мало ли бывает».
До Настасьи все-таки проходящего не отпустили. Когда она с сыновьями приехала, этот человек ей рассказал, что суседям рассказывал. Настасья видит — все в сохранности, вязаться не стала. Ушел тот человек, и суседи тоже.
Тогда Танюшка матери и выложила, как дело было. Тут Настасья и поняла, что за шкатулкой приходил, да взять-то ее, видно, не просто.
А сама думает:
«Оберегать-то ее все ж таки покрепче надо».
Взяла да потихоньку от Танюшки и других робят и зарыла ту шкатулку в голбец (подполье. — Ред.).
Уехали опять все семейные. Танюшка хватилась шкатулки, а ее быть бывало. Горько это показалось Танюшке, а тут вдруг теплом ее опахнуло. Что за штука? Откуда? Огляделась, а из-под полу свет. Танюшка испугалась — не пожар ли? Заглянула в голбец, там в одном уголке свет. Схватила ведро, плеснуть хотела — только ведь огня-то нет и дымом не пахнет. Покопалась в том месте, видит — шкатулка. Открыла, а камни-то ровно еще краше стали. Так и горят разными огоньками, и светло от них, как при солнышке. Танюшка и в избу не потащила шкатулку. Тут в голбце и наигралась досыта.
Так с той поры и повелось. Мать думает: «Вот хорошо спрятала, никто не знает», — а дочь, как домовничать, так и урвет часок поиграть дорогим отцовским подареньем. Насчет продажи Настасья и говорить родне не давала.
— По миру впору придет — тогда продам.
Хоть круто ей приходилось, — а укрепилась. Так еще сколько-то годов перемогались, дальше на поправу пошло. Старшие робята стали зарабатывать маленько, да и Танюшка не сложа руки сидела. Она, слышь-ко, научилась шелками да бисером шить. И так научилась, что самолучшие барские мастерицы руками хлопали — откуда узоры берет, где шелка достает?
А тоже случаем вышло. Приходит к ним женщина. Небольшого росту, чернявая, в Настасьиных уж годах, а востроглазая и, по всему видать, шмыгало такое, что только держись. На спине котомочка холщовая, в руке черемуховый бадожок, вроде как странница. Просится у Настасьи:
— Нельзя ли, хозяюшка, у тебя денек-другой отдохнуть? Ноженьки не несут, а идти не близко.
Настасья сперва подумала, не подослана ли опять за шкатулкой, потом все-таки пустила.
— Места не жалко. Не пролежишь, поди, и с собой не унесешь. Только вот кусок-то у нас сиротский. Утром — лучок с кваском, вечером — квасок с лучком, вся и перемена. Отощать не боишься, так милости просим, живи сколь надо.
А странница уж бадожок свой поставила, котомку на припечье положила и обуточки снимает. Настасье это не по нраву пришлось, а смолчала.
«Ишь неочесливая (неучтивая. — Ред.)! Приветить ее не успела, а она на-ко — обутки сняла и котомку развязала».
Женщина, и верно, котомочку расстегнула и пальцем манит к себе Танюшку:
— Иди-ко, дитятко, погляди на мое рукоделье. Коли поглянется, и тебя выучу… Видать, цепкий глазок-то на это будет!
Танюшка подошла, а женщина и подает ей ширинку маленькую, концы шелком вышиты. И такой-то, слышь-ко, жаркий узор на той ширинке, что ровно в избе светлее и теплее стало.
Танюшка так глазами и впилась, а женщина посмеивается.
— Поглянулось, знать, доченька, мое рукодельице? Хочешь — выучу?
— Хочу, — говорит. Настасья так и взъелась:
— И думать забудь! Соли купить не на что, а ты придумала шелками шить! Припасы-то, поди-ка, денег стоят.
— Про то не беспокойся, хозяюшка, — говорит странница. — Будет понятие у доченьки — будут и припасы. За твою хлеб-соль оставлю ей — надолго хватит. А дальше сама увидишь. За наше-то мастерство денежки платят. Не даром работу отдаем. Кусок имеем.
Тут Настасье уступить пришлось.
— Коли припасов уделишь, так о чем не поучиться. Пущай поучится, сколь понятия хватит. Спасибо тебе скажу.
Вот эта женщина и занялась Танюшку учить. Скорехонько Танюшка все переняла, будто раньше которое знала. Да вот еще что. Танюшка не то что к чужим, к своим неласковая была, а к этой женщине так и льнет, так и льнет. Настасья скоса запоглядывала:
«Нашла себе новую родню. К матери не подойдет, а к бродяжке прилипла!»
А та еще ровно дразнит, все Танюшку дитятком да доченькой зовет, а крещеное имя ни разочку не помянула. Танюшка видит, что мать в обиде, а не может себя сдержать. До того, слышь-ко, вверилась этой женщине, что ведь сказала ей про шкатулку-то!
— Есть, — говорит, — у нас дорогая тятина памятка — шкатулка малахитова. Вот где каменья! Век бы на них глядела.
— Мне покажешь, доченька? — спрашивает женщина.
Танюшка даже не подумала, что это неладно.
— Покажу, — говорит, — когда дома никого из семейных не будет.
Как вывернулся такой часок, Танюшка и позвала ту женщину в голбец. Достала Танюшка шкатулку, показывает, а женщина поглядела маленько да и говорит:
— Надень-ко на себя — виднее будет. Ну, Танюшка, — не того слова (немедленно. — Ред.), — стала надевать, а та, знай, похваливает:
— Ладно, доченька, ладно! Капельку только поправить надо.
Подошла поближе да и давай пальцем в камешки тыкать. Который заденет — тот и загорится по-другому. Танюшке иное видно, иное — нет. После этого женщина и говорит:
— Встань-ко, доченька, пряменько.
Танюшка встала, а женщина и давай ее потихоньку гладить по волосам, по спине. Всю огладила, а сама наставляет:
— Заставлю тебя повернуться, так ты, смотри, на меня не оглядывайся. Вперед гляди, примечай, что будет, а ничего не говори. Ну, поворачивайся!
Повернулась Танюшка — перед ней помещение, какого она отродясь не видывала. Не то церква, не то что. Потолки высоченные на столбах из чистого малахиту. Стены тоже в рост человека малахитом выложены, а по верхнему карнизу малахитовый узор прошел. Прямо перед Танюшкой, как вот в зеркале, стоит красавица, про каких только в сказках сказывают. Волосы как ночь, а глаза зеленые. И вся-то она изукрашена дорогими каменьями, а платье на ней из зеленого бархату с переливом. И так это платье сшито, как вот у цариц на картинах. На чем только держится. Со стыда бы наши заводские сгорели на людях такое надеть, а эта зеленоглазая стоит себе спокойнешенько, будто так и надо. Народу в том помещенье полно. По-господски одеты, и все в золоте да заслугах. У кого спереду навешано, у кого сзаду нашито, а у кого и со всех сторон. Видать, самое вышнее начальство. И бабы ихние тут же. Тоже голоруки, гологруды, каменьями увешаны. Только где им до зеленоглазой! Ни одна в подметки не годится.
В ряд с зеленоглазой какой-то белобрысенький. Глаза враскос, уши пенечками, как есть заяц.
А одежа на нем — уму помраченье. Этому золота-то мало показалось, так он, слышь-ко, на обую (обувь. — Ред.) камни насадил. Да такие сильные, что, может, в десять лет один такой найдут. Сразу видать — заводчик это. Лопочет тот заяц зеленоглазой-то, а она хоть бы бровью повела, будто его вовсе нет.
Танюшка глядит на эту барыню, дивится на нее и только тут заметила:
— Ведь каменья-то на ней тятины! — сойкала Танюшка, и ничего не стало. А женщина та посмеивается:
— Не доглядела, доченька! Не тужи, по времени доглядишь.
Танюшка, конечно, доспрашивается — где это такое помещение?
— А это, — говорит, — царский дворец. Та самая палата, коя здешним малахитом изукрашена. Твой покойный отец его добывал-то.
— А это кто в тятиных уборах и какой это с ней заяц?
— Ну, этого не скажу, сама скоро узнаешь.
В тот же день, как пришла Настасья домой, эта женщина собираться в дорогу стала. Поклонилась низенько хозяйке, подала Танюшке узелок с шелками да бисером, потом достала пуговку махоньку. То ли она из стекла, то ли из дурмашка на простую грань обделана.
Подает ее Танюшке да и говорит:
— Прими-ко, доченька, от меня памятку. Как что забудешь по работе либо трудный случай подойдет, погляди на эту пуговку. Тут тебе ответ и будет. Сказала так-то и ушла. Только ее и видели. С той поры Танюшка и стала мастерицей, а уж в годы входить стала, вовсе невестой глядит. Заводские парни о Настасьины окошки глаза обмозолили, а подступить к Танюшке боятся. Вишь, неласковая она, невеселая, да и за крепостного где же вольная пойдет. Кому охота петлю надевать?
В барском доме тоже проведали про Танюшку из-за мастерства-то ее. Подсылать к ней стали. Лакея помоложе да поладнее оденут по-господски, часы с цепочкой дадут и пошлют к Танюшке, будто за делом каким. Думают, не обзарится ли девка на экого молодца. Тогда ее обратать (подчинить себе. — Ред.) можно. Толку все ж таки не выходило. Скажет Танюшка что по делу, а другие разговоры того лакея безо внимания. Надоест, так еще надсмешку подстроит:
— Ступай-ко, любезный, ступай! Ждут ведь. Боятся, поди, как бы у тебя часы потом не изошли и цепка не помедела. Вишь, без привычки-то как ты их мозолишь.
Ну, лакею или другому барскому служке эти слова, как собаке кипяток. Бежит, как ошпаренный, фырчит про себя:
— Разве это девка? Статуй каменный, зеленоглазый! Такую ли найдем!
Фырчит так-то, а самого уж захлестнуло. Которого пошлют, забыть не может Танюшкину красоту. Как привороженного к тому месту тянет — хоть мимо пройти, в окошко поглядеть. По праздникам чуть не всему заводскому холостяжнику дело на той улице. Дорогу у самых окошек проторили, а Танюшка и не глядит.
Суседки уж стали Настасью корить:
— Что это у тебя Татьяна шибко высоко себя повела? Подружек у ней нет, на парней глядеть не хочет. Царевича-королевича ждет аль в Христовы невесты ладится?
Настасья на эти покоры только вздыхает:
— Ой, бабоньки, и сама не ведаю. И так-то у меня девка мудреная была, а колдунья эта проходящая вконец ее извела. Станешь ей говорить, а она уставится на свою колдовскую пуговку и молчит. Так бы и выбросила эту проклятую пуговку, да по делу она ей на пользу. Как шелка переменить или что, так в пуговку и глядит. Казала и мне, да у меня, видно глаза тупы стали, не вижу. Налупила бы девку, да, вишь, она у нас старательница. Почитай, ее работой только и живем. Думаю-думаю так-то и зареву. Ну, тогда она скажет: «Мамонька, ведь знаю я, что тут моей судьбы нет. То никого и не привечаю и на игрища не хожу. Что зря людей в тоску вгонять? А что под окошком сижу, так работа моя того требует. За что на меня приходишь (винишь меня. — Ред.)? Что я худого сделала?» Вот и ответь ей!
Ну, жить все ж таки ладно стали. Танюшкино рукоделье на моду пошло. Не то что в заводе аль в нашем городе, по другим местам про него узнали, заказы посылают и деньги платят немалые. Доброму мужику впору столько-то заробить. Только тут беда их пристигла — пожар случился. А ночью дело было. Пригон (постройка для скота. — Ред.), завозня (надворная постройка доя телеги. — Ред.), лошадь, корова, снасть всяка — все сгорело. С тем только и остались, в чем выскочили. Шкатулку, однако, Настасья выхватила, успела-таки. На другой день и говорит:
— Видно, край пришел — придется продать шкатулку.
Сыновья в один голос:
— Продавай, мамонька. Не продешеви только.
Танюшка украдкой на пуговку поглядела, а там зеленоглазая маячит — пущай продают. Горько стало Танюшке, а что поделаешь? Все равно уйдет отцова памятка этой зеленоглазой. Вздохнула и говорит:
— Продавать так продавать. — И даже не стала на прощанье те камни глядеть. И то сказать — у суседей приютились, где тут раскладываться.
Придумали так — продать-то, а купцы уж тут как тут. Кто, может, сам и поджог-от подстроил, чтобы шкатулкой завладеть. Тоже ведь народишко-то — ноготок, доцарапается! Видят, — робята подросли, — больше дают. Пятьсот там, семьсот, один до тысячи дошел. По заводу деньги немалые, можно на их обзавестись. Ну, Настасья запросила все-таки две тысячи. Ходят, значит, к ней, рядятся. Накидывают помаленьку, а сами друг от друга таятся, сговориться меж собой не могут. Вишь кусок-от такой — ни одному отступиться неохота. Пока они так-то ходили, в Полевую и приехал новый приказчик.
Когда ведь они — приказчики-то — подолгу сидят, а в те годы им какой-то перевод случился. Душного козла, который при Степане был, старый барин на Крылатовско за вонь отставил. Потом был Жареный Зад. Рабочие его на болванку посадили. Тут заступил Северьян Убойца. Этого опять Хозяйка Медной горы в пусту породу перекинула. Там еще двое ли, трое каких-то были, а потом и приехал этот.
Он, сказывают, из чужестранных земель был, на всяких языках будто говорил, а по-русски похуже. Чисто-то выговаривал одно — пороть. Свысока так, с растяжкой — па-роть. О какой недостаче ему заговорят, одно кричит: пароть! Его Паротей и прозвали.
На деле этот Паротя не шибко худой был. Он хоть кричал, а вовсе народ на пожарну (место, где истязали рабочих. — Ред.) не гонял. Тамошним охлестышам (обидчикам. — Ред.) вовсе и дела не стало. Вздохнул маленько народ при этом Пароте.
Тут, вишь, штука-то в чем. Старый барин к той поре вовсе утлый стал, еле ногами перебирал. Он и придумал сына женить на какой-то там графине ли, что ли. Ну, а у этого молодого барина была полюбовница, и он к ей большую приверженность имел. Как делу быть? Неловко все ж таки. Что новые сватовья скажут? Вот старый барин и стал сговаривать ту женщину — сынову-то полюбовницу — за музыканта. У барина же этот музыкант служил. Робятишек на музыках обучал и так разговору чужестранному, как ведется по ихнему положению.
— Чем, — говорит, — тебе так-то жить на худой славе, выходи-ко ты замуж. Приданым тебя оделю, а мужа приказчиком в Полевую пошлю. Там дело направлено, пущай только построже народ держит. Хватит, поди, на это толку, что хоть и музыкант. А ты с ним лучше лучшего проживешь в Полевой-то. Первый человек, можно сказать, будешь. Почет тебе, уважение от всякого. Чем плохо?

Бабочка сговорная оказалась. То ли она в рассорке с молодым барином была, то ли хитрость поимела.
— Давно, — говорит, — об этом мечтанье имела, да сказать — не насмелилась.
Ну, музыкант, конечно, сперва уперся:
— Не желаю, — шибко про нее худа слава, потаскуха вроде.
Только барин — старичонко хитрой. Недаром заводы нажил. Живо обломал этого музыканта. Припугнул чем али улестил, либо подпоил — ихнее дело, только вскорости свадьбу справили, и молодые поехали в Полевую. Так вот Паротя и появился в нашем заводе. Недолго только прожил, а так — что зря говорить — человек не вредный. Потом, как Полторы Хари вместо его заступил — из своих заводских, так жалели даже этого Паротю.
Приехал с женой Паротя как раз в ту пору, как купцы Настасью обхаживали. Паротина баба тоже видная была. Белая да румяная — однем словом, полюбовница. Небось худу-то бы не взял барин. Тоже, поди, выбирал! Вот эта Паротина жена и прослышала — шкатулку продают. «Дай-ко, — думает, — посмотрю, может, всамделе стоящее что». Живехонько срядилась и прикатила к Настасье. Им ведь лошадки-то заводские завсегда готовы!
— Ну-ко, — говорит, — милая, покажи, какие такие камешки продаешь?
Настасья достала шкатулку, показывает. У Паротиной бабы и глаза забегали. Она, слышь-ко, в Сам-Петербурхе воспитывалась, в заграницах разных с молодым барином бывала, толк в этих нарядах имела. «Что же это, — думает, — такое? У самой царицы эдаких украшениев нет, — а тут нако — в Полевой, у погорельцев! Как бы только не сорвалась покупочка».
— Сколько, — спрашивает, — просишь?
Настасья говорит:
— Две бы тысячи охота взять.
— Ну, милая, собирайся! Поедем ко мне со шкатулкой. Там деньги сполна получишь.
Настасья, однако, на это не подалась.
— У нас, — говорит, такого обычая нет, чтобы хлеб за брюхом ходил. Принесешь деньги — шкатулка твоя.
Барыня видит — вон какая женщина, — живо скрутилась за деньгами, а сама наказывает:
— Ты уж, милая, не продавай шкатулку.
Настасья отвечает:
— Это будь в надежде. От своего слова не отопрусь. До вечера ждать буду, а дальше моя воля.
Уехала Паротина жена, а купцы-то и набежали все разом. Они, вишь, следили. Спрашивают:
— Ну, как?
— Запродала, — отвечает Настасья.
— За сколько?
— За две, как назначила.
— Что ты, — кричат, — ума решилась али что! В чужие руки отдаешь, а своим отказываешь! — И давай-ко цену набавлять.
Ну, Настасья на эту удочку не клюнула.
— Это, — говорит, — вам привышно дело в словах вертеться, а мне не доводилось. Обнадежила женщину, и разговору конец!
Паротина баба крутехонько обернулась. Привезла деньги, передала из ручки в ручку, подхватила шкатулку и айда домой. Только на порог, а навстречу Танюшка. Она, вишь, куда-то ходила, и вся эта продажа без нее была. Видит — барыня какая-то и со шкатулкой. Уставилась на нее Танюшка — дескать, не та ведь, какую тогда видела. А Паротина жена пуще того воззрилась:
— Что за наваждение? Чья такая? — спрашивает.
— Дочерью люди зовут, — отвечает Настасья. — Сама как есть наследница шкатулки-то, кою ты купила. Не продала бы, кабы не край пришел. С малолетства любила этими уборами играть. Играет да нахваливает — как-де от них тепло да хорошо. Да что об этом говорить. Что с возу пало — то пропало!
— Напрасно, милая, так думаешь, — говорит Паротина баба. — Найду я местичко этим каменьям. — А про себя думает: «Хорошо, что эта зеленоглазая силы своей не чует. Покажись такая в Сам-Петербурхе, царями бы вертела. Надо — мой-то дурачок Турчанинов ее не увидал».
С тем и разошлись.
Паротина жена, как приехала домой, похвасталась:
— Теперь, друг любезный, я не то что тобой, и Турчаниновым не понуждаюсь. Чуть что — до свиданья! Уеду в Сам-Петербурх либо, того лучше, в заграницу, продам шкатулочку и таких-то мужей, как ты, две дюжины куплю, коли надобность случится.
Похвасталась, а показать на себе новокупку все ж таки охота. Ну, как — женщина! Подбежала к зеркалу и первым делом наголовник пристроила. — Ой, ой, что такое! — Терпенья нет — крутит и дерет волосы-то. Еле выпростала. А неймется. Серьги надела — чуть мочки не разорвала. Палец в перстень сунула — заковало, еле с мылом стащила. Муж посмеивается: не таким, видно, носить!
А она думает: «Что за штука? Надо в город ехать, мастеру показать. Подгонит как надо, только бы камни не подменил».
Сказано — сделано. На другой день с утра укатила. На заводской-то тройке ведь недалеко. Узнала, какой самый надежный мастер, — и к нему. Мастер старый-престарый, а по своему делу дока. Оглядел шкатулку, спрашивает, у кого куплено. Барыня рассказала, что знала. Оглядел еще раз мастер шкатулку, а на камни не взглянул.
— Не возьмусь, — говорит — что хошь давайте. Не здешних это мастеров работа. Нам несподручно с ними тягаться.
Барыня, конечно, не поняла, в чем тут закорючка, фыркнула и побежала к другим мастерам. Только все как сговорились: оглядят шкатулку, полюбуются, а на камни не смотрят и от работы наотрез отказываются. Барыня тогда на хитрости пошла, говорит, что эту шкатулку из Сам-Петербурху привезла. Там всё и делали. Ну, мастер, которому она это плела, только рассмеялся.
— Знаю, — говорит, — в каком месте шкатулка делана, и про мастера много наслышан. Тягаться с ним всем нашим не по плечу. На одного кого тот мастер подгоняет, другому не подойдет, что хошь делай.
Барыня и тут не поняла всего-то, только то и уразумела — неладно дело, боятся кого-то мастера. Припомнила, что старая хозяйка сказывала, будто дочь любила эти уборы на себя надевать.
«Не по этой ли зеленоглазой подгонялись? Вот беда-то!»
Потом опять переводит в уме:
«Да мне-то что! Продам какой ни есть богатой дуре. Пущай мается, а денежки у меня будут!» С этим и уехала в Полевую.
Приехала, а там новость: весточку получили — старый барин приказал долго жить. Хитренько с Паротей-то он устроил, а смерть его перехитрила — взяла и стукнула. Сына так и не успел женить, и он теперь полным хозяином стал. Через малое время Паротина жена получила писемышко. Так и так, моя любезная, по вешней воде приеду на заводах показаться и тебя увезу, а музыканта твоего куда-нибудь законопатим. Паротя про это как-то узнал, шум-крик поднял. Обидно, вишь, ему перед народом-то. Как-никак приказчик, а тут вон что — жену отбирают. Сильно выпивать стал. Со служащими, конечно. Они рады стараться на даровщинку-то. Вот раз пировали. Кто-то из этих запивох и похвастай:
— Выросла-де у нас в заводе красавица, другую такую не скоро сыщешь.
Паротя и спрашивает:
— Чья такая? В котором месте живет? Ну, ему рассказали и про шкатулку помянули — в этой-де семье ваша жена шкатулку покупала. Паротя и говорит:
— Поглядеть бы, — а у запивох и заделье (предлог. — Ред.) нашлось.
— Хоть сейчас пойдем — освидетельствовать, ладно ли они новую избу поставили. Семья хоть из вольных, а на заводской земле живут. В случае чего и прижать можно.
Пошли двое ли, трое с этим Паротей. Цепь притащили, давай промер делать, не зарезалась ли Настасья в чужую усадьбу, выходят ли вершки меж столбами. Подыскиваются, однем словом. Потом заходят в избу, а Танюшка как раз одна была. Глянул на нее Паротя и слова потерял. Ну, ни в каких землях такой красоты не видывал. Стоит как дурак, а она сидит — помалкивает, будто ее дело не касается. Потом отошел малость Паротя, стал спрашивать:
— Что поделываете?
Танюшка говорит:
— По заказу шью, — и работу свою показала.
— Мне, — говорит Паротя, — можно заказ сделать?
— Отчего же нет, коли в цене сойдемся.
— Можете, — спрашивает опять Паротя, — мне с себя патрет шелками вышить?
Танюшка потихоньку на пуговку поглядела, а там зеленоглазая ей знак подает — бери заказ! — и на себя пальцем указывает. Танюшка и отвечает:
— Свой патрет не буду, а есть у меня в примете женщина одна в дорогих каменьях, в царицыном платье, эту вышить могу. Только недешево будет стоить такая работа.
— Об этом, — говорит, — не сумлевайтесь, хоть сто, хоть двести рублей заплачу, лишь бы сходственность с вами была.
— В лице, — отвечает, — сходственность будет, а одежа другая.
Срядились за сто рублей. Танюшка и срок назначила — через месяц. Только Паротя нет-нет и забежит, будто о заказе узнать, а у самого вовсе не то на уме. Тоже обахмурило его, а Танюшка ровно и вовсе не замечает. Скажет два-три слова, и весь разговор. Запивохи-то Паротины подсмеиваться над ним стали:
— Тут-де не отломится. Зря сапоги треплешь!
Ну вот, вышила Танюшка тот патрет. Глядит Паротя — фу ты боже мой! Да ведь это она самая и есть, одежой да каменьями изукрашенная. Подает, конечно, три сотенных билета, только Танюшка два-то не взяла.
— Не привышны, — говорит, — мы подарки принимать. Трудами кормимся.
Прибежал Паротя домой, любуется на патрет, а от жены впотай держит. Пировать меньше стал, а в заводское дело вникать мало-мало начал.
Весной приехал на заводы молодой барин. В Полевую прикатил. Народ согнали, молебен отслужили, и потом в господском доме тонцы-звонцы (танцы, веселье. — Ред.) пошли. Народу тоже две бочки вина выкатили — помянуть старого, проздравить нового барина. Затравку, значит, сделали. На это все Турчаниновы мастера были. Как зальешь господскую чарку десятком своих, так и невесть какой праздник покажется, а на поверку выйдет — последние копейки умыл и вовсе ни к чему. На другой день народ на работу, а в господском дому опять пировля. Да так и пошло. Поспят сколько да опять за гулянку. Ну, там, на лодках катаются, на лошадях в лес ездят, на музыках бренчат, да мало ли. А Паротя все время пьяной. Нарочно к нему барин самых залихватских питухов поставил — накачивайте до отказу! Ну, те и стараются новому барину подслужиться.
Паротя хоть и пьяной, а чует, к чему дело клонится. Ему перед гостями неловко. Он и говорит за столом, при всех:
— Это мне безо внимания, что барин Турчанинов хочет у меня жену увезти. Пущай повезет! Мне такую не надо. У меня вот кто есть! — Да и достает из кармана тот шелковый патрет. Все так и ахнули, а Паротина баба и рот закрыть не может. Барин тоже въелся глазами-то. Любопытно ему стало.
— Кто такая? — спрашивает. Паротя знай похохатывает:
— Полон стол золота насыпь — и то не скажу!
Ну, а как не скажешь, коли заводские сразу Танюшку признали. Один перед другим стараются — барину объясняют. Паротина баба руками-ногами:
— Что вы! Что вы! Околесицу этаку говорите! Откуда у заводской девки платье такое да еще каменья дорогие? А патрет этот муж из-за границы привез. Еще до свадьбы мне показывал. Теперь с пьяных-то глаз мало ли что сплетет. Себя скоро помнить не будет. Ишь, опух весь!
Паротя видит, что жене шибко не мило, он и давай чехвостить:
— Страмина ты, страмина! Что ты косоплетки плетешь (сплетничаешь. — Ред.), барину в глаза песком бросаешь! Какой я тебе патрет показывал? Здесь мне его шили. Та самая девушка, про которую они вон говорят. Насчет платья — лгать не буду — не знаю. Платье какое хошь надеть можно. А камни у них были. Теперь у тебя в шкапу заперты. Сама же их купила за две тысячи, да надеть не смогла. Видно, не подходит корове черкасско седло. Весь завод про покупку-то знает!
Барин как услышал про камни, так сейчас же:
— Ну-ко, покажи!
Он, слышь-ко, малоумненький был, мотоватый. Однем словом, наследник. К камням-то сильное пристрастие имел. Щегольнуть ему было нечем, — как говорится, ни росту, ни голосу, — так хоть каменьями. Где ни прослышит про хороший камень, сейчас купить ладится. И толк в камнях знал, даром что не шибко умный.
Паротина баба видит — делать нечего, — принесла шкатулку. Барин взглянул и сразу:
— Сколько?
Та и бухнула вовсе неслыханно. Барин рядиться. На половине сошлись, и заемную бумагу барин подписал: не было, вишь, денег-то с собой. Поставил барин перед собой шкатулку на стол да и говорит:
— Позовите-ко эту девку, про которую разговор.
Сбегали за Танюшкой. Она ничего, сразу пошла, — думала, заказ какой большой. Приходит в комнату, а там народу полно и посредине тот самый заяц, которого она тогда видела. Перед этим зайцем шкатулка — отцово подаренье. Танюшка сразу признала барина и спрашивает:
— Зачем звали?
Барин и слова сказать не может. Уставился на нее, да и все. Потом все ж таки нашел разговор:
— Ваши камни?
— Были наши, теперь вон ихние, — и показала на Паротину жену.
— Мои теперь, — похвалился барин.
— Это дело ваше.
— А хошь, подарю обратно?
— Отдаривать нечем.
— Ну, а примерить на себя ты их сможешь? Взглянуть мне охота, как эти камни на человеке придутся.
— Это, — отвечает Танюшка, — можно.
Взяла шкатулку, разобрала уборы, — привычно дело, — и живо их к месту пристроила. Барин глядит и только ахает. Ах да ах, больше и речей нет. Танюшка постояла в уборе-то и спрашивает:
— Поглядели? Будет? Мне ведь не от простой поры тут стоять — работа есть. Барин тут при всех и говорит:
— Выходи за меня замуж. Согласна?
Танюшка только усмехнулась:
— Не под стать бы ровно барину такое говорить. — Сняла уборы и ушла.
Только барин не отстает. На другой день свататься приехал. Просит-молит Настасью-то: отдай за меня дочь.
Настасья говорит:
— Я с нее воли не снимаю, как она хочет, а по-моему — будто не подходит.
Танюшка слушала-слушала да и молвит:
— Вот что, не то… Слышала я, будто в царском дворце есть палата, малахитом тятиной добычи обделанная. Вот если ты в этой палате царицу мне покажешь — тогда выйду за тебя замуж.
Барин, конечно, на все согласен. Сейчас же в Сам-Петербурх стал собираться и Танюшку с собой зовет — лошадей, говорит, тебе предоставлю. А Танюшка отвечает:
— По нашему-то обряду и к венцу на жениховых лошадях невеста не ездит, а мы ведь еще никто. Потом уж об этом говорить будем, как ты свое обещанье выполнишь.
— Когда же, — спрашивает, — ты в Сам-Петербурхе будешь?
— К Покрову, — говорит, — непременно буду. Об этом не сумлевайся, а пока уезжай отсюда.
Барин уехал, Паротину жену, конечно, не взял, не глядит даже на нее. Как домой в Сам-Петербурх-от приехал, давай по всему городу славить про камни и про свою невесту. Многим шкатулку-то показывал. Ну, сильно залюбопытствовали невесту посмотреть. К осеням-то барин квартиру Танюшке приготовил, платьев всяких навез, обую, а она весточку и прислала, — тут она, живет у такой-то вдовы на самой окраине. Барин, конечно, сейчас же туда:
— Что вы! Мысленное ли дело тут проживать? Квартерка приготовлена, первый сорт! А Танюшка отвечает:
— Мне и тут хорошо.
Слух про каменья да турчаниновску невесту и до царицы дошел. Она и говорит:
— Пущай-ка Турчанинов покажет мне свою невесту. Что-то много про нее врут.
Барин к Танюшке, — дескать, приготовиться надо. Наряд такой сшить, чтобы во дворец можно, камни из малахитовой шкатулки надеть. Танюшка отвечает:
— О наряде не твоя печаль, а камни возьму на подержанье. Да, смотри, не вздумай за мной лошадей посылать. На своих буду. Жди только меня у крылечка, во дворце-то.
Барин думает — откуда у ней лошади? где платье дворцовское? — а спрашивать все ж таки не насмелился.
Вот стали во дворец собираться. На лошадях все подъезжают, в шелках да бархатах. Турчанинов барин спозаранку у крыльца вертится — невесту свою поджидает. Другим тоже любопытно на нее поглядеть, — тут же остановились. А Танюшка надела каменья, подвязалась платочком по-заводски, шубейку свою накинула и идет себе потихонечку. Ну, народ — откуда такая? — валом за ней валит. Подошла Танюшка ко дворцу, а царские лакеи не пущают — не дозволено, говорят, заводским-то. Турчанинов барин издаля Танюшку завидел, только ему перед своими-то стыдно, что его невеста пешком, да еще в экой шубейке, он взял да и спрятался. Танюшка тут распахнула шубейку, лакеи глядят — платье-то! У царицы такого нет! — сразу пустили. А как Танюшка сняла платочек да шубейку, все кругом сахнули:
— Чья такая? Каких земель царица? А барин Турчанинов тут как тут.
— Моя невеста, — говорит.
Танюшка эдак строго на него поглядела:
— Это еще вперед поглядим! Пошто ты меня обманул — у крылечка не дождался?
Барин туда-сюда, — оплошка-де вышла. Извини, пожалуйста.
Пошли они в палаты царские, куда было велено. Глядит Танюшка — не то место. Еще строже спросила Турчанинова барина:
— Это еще что за обман? Сказано тебе, что в той палате, которая малахитом тятиной работы обделана! — И пошла по дворцу-то, как дома. А сенаторы, генералы и протчи за ней.
— Что, дескать, такое? Видно, туда велено.
Народу набралось полным-полно, и все глаз с Танюшки не сводят, а она стала к самой малахитовой стенке и ждет. Турчанинов, конечно, тут же. Лопочет ей, что ведь неладно, не в этом помещенье царица дожидаться велела. А Танюшка стоит спокойнешенько, хоть бы бровью повела, будто барина вовсе нет.
Царица вышла в комнату-то, куда назначено. Глядит — никого нет. Царицыны наушницы и доводят — турчаниновска невеста всех в малахитову палату увела. Царица поворчала, конечно, — что за самовольство! Запотопывала ногами-то. Осердилась, значит, маленько. Приходит царица в палату малахитову. Все ей кланяются, а Танюшка стоит — не шевельнется.
Царица и кричит:
— Ну-ко, показывайте мне эту самовольницу — турчаниновску невесту!
— Танюшка это услышала, вовсе брови свела, говорит барину:
— Это еще что придумал! Я велела мне царицу показать, а ты подстроил меня ей показывать. Опять обман! Видеть тебя больше не хочу! Получи свои камни!
С этим словом прислонилась к стенке малахитовой и растаяла. Только и осталось, что на стенке камни сверкают, как прилипли к тем местам, где голова была, шея, руки.
Все, конечно, перепугались, а царица в беспамятстве на пол брякнула. Засуетились, поднимать стали. Потом, когда суматоха поулеглась, приятели и говорят Турчанинову:
— Подбери хоть камни-то! Живо разворуют. Не како-нибудь место — дворец! Тут цену знают!
Турчанинов и давай хватать те каменья. Какой схватит, тот у него и свернется в капельку. Ина капля чистая, как вот слеза, ина желтая, а то опять, как кровь, густая. Так ничего и не собрал. Глядит — на полу пуговка валяется. Из бутылочного стекла на простую грань. Вовсе пустяковая. С горя он и схватил ее. Только взял в руку, а в этой пуговке, как в большом зеркале, зеленоглазая красавица в малахитовом платье, вся дорогими каменьями изукрашенная, хохочет-заливается:
— Эх ты, полоумный косой заяц! Тебе ли меня взять! Разве ты мне пара?
Барин после этого и последний умишко потерял, а пуговку не бросил. Нет-нет, да и поглядит на нее, а там все одно: стоит зеленоглазая, хохочет и обидные слова говорит. С горя барин давай-ко пировать, долгов наделал, чуть при нем наши-то заводские с молотка не пошли.
А Паротя, как его отстранили, по кабакам пошел. До ремков пропился, а патрет тот шелковый берег.
Куда этот патрет потом девался — никому не известно.
Не поживилась и Паротина жена: под-ко получи по заемной бумаге, коли все железо и медь заложены!
Про Танюшку с той поры в нашем заводе ни слуху ни духу. Как не было.
Погоревала, конечно, Настасья, да тоже не от силы. Танюшка-то, вишь, хоть радетельница для семьи была, а все Настасье как чужая.
И то сказать, парни у Настасьи к тому времени выросли. Женились оба. Внучата пошли. Народу в избе густенько стало. Знай поворачивайся — за тем догляди, другому подай… До скуки ли тут!
Холостяжник — тот дольше не забывал. Все под Настасьиными окошками топтался. Поджидали, не появится ли у окошечка Танюшка, да так и не дождались.
Потом, конечно, оженились, а нет-нет и помянут:
— Вот-де какая у нас в заводе девка была! Другой такой в жизни не увидишь.
Да еще после этого случаю заметочка вышла. Сказывали, будто Хозяйка Медной горы двоиться стала: сразу двух девиц в малахитовых платьях люди видали.

«Малахитовая шкатулка» — сборник сказов^[1] Павла Петровича Бажова, написанных на основе уральских легенд. Большая часть сказов повествует о тяжкой жизни простых людей (в основном старателей, то есть шахтёров) в условиях крепостного права и их взаимоотношениях с волшебными существами — хранителями драгоценных природных ископаемых. Написана книга с 1935 по 1945 год.

Вообще «Уральские сказы» Бажова состоят из двух томов, из которых «Шкатулка» — первый. Во втором томе фантастических существ уже намного меньше, а речь идёт в основном о талантливых мастерах. Есть и третий том — он представляет собой очерки автора о жизни уральских рабочих до и после революции, истории горного дела в этих местах и некоторых подробностях здешнего фольклора. В данной статье речь будет идти в основном о «Малахитовой шкатулке», как наиболее известном сборнике, но на остальное творчество мы будем тоже оглядываться.

Немного истории[править]

«Медной горой» называли Гумешевский рудник, который в старину был крупнейшим на Урале медным месторождением и славился на весь мир своими залежами малахита. На данный момент рудник уже исчерпан. Интересно, что «Медная гора» на самом-то деле никакая и не гора: это был пологий холм (что и означает само слово «гуменцы»), да и тот со временем срыли. Разочарованному Бажову отец объяснял, что «Всегда руду из горы берут. Только иная гора наружу выходит, а иная в земле». Медь в этих краях добывали очень и очень давно, сам же рудник был основан в 1709 году и в 1757 продан купцу по фамилии Турчанинов (он и его потомки упомянуты в нескольких сказах «Шкатулки», а в очерках автор рассказывает об этом более подробно).

Бажов в 1930-е занимался сбором уральского рабоче-крестьянского фольклора. Собранные материалы и стали основой для его сказов. По словам автора, все эти истории он услышал от некоего старика по прозвищу Слышко, хотя Бажов многое переосмыслил для литературного изложения вплоть до того, что его в те времена даже обвиняли в «фальсификации фольклора». При том, что в ходе сбора фольклора неудобные моменты было велено попросту отбрасывать как «тёмные суеверия».

Ещё стоит заметить, что Бажов, будучи убеждённым коммунистом (кстати, его дочь Ариадна вышла за Тимура Аркадьевича Гайдара) и атеистом, не скупится на «на тебе!» в адрес богачей всех разновидностей, священнослужителей, показанных бесполезными прихвостнями богачей, а также иностранцев. В последнем случае от души досталось немцам (неудивительно, если учесть, что многие сказы были сочинены в годы Великой Отечественной). Неприязнь проявляется не столько в том, что богачи показаны плохими (вряд ли старатели и на самом деле питали к ним тёплые чувства), сколько в том, насколько светлее и мягче выведены характеры волшебных существ. Подробно показано, что Хозяйку считали заступницей, но момент с её пугающими трикстерскими чертами старательно обойдён. К этому мы ещё вернёмся ниже.

Так или иначе, сейчас будет довольно сложно установить, что из описанного в сказах было додумано автором: произведения очень быстро попали на Урал в переработанном варианте и были приняты тамошней молодёжью как настоящие легенды. Можно с полной уверенностью сказать, что легенды о Хозяйке Медной горы, Девке-Азовке и Золотом Полозе существовали задолго до Бажова (это заметно и по их архетипичности), а насчёт менее значительных персонажей — загадка. Одни старожилы уже в 1950-е годы знать не знали ни о какой Огневушке-Поскакушке, другие что-то «кажись, слыхали», многие удивлялись тому, что дети называют какой-то родник «Синюшкиным колодцем», хотя до выхода книги его никто так не называл. Автор много рассказывает о первоисточниках легенд в очерках, но как знать, не додумал ли он и для очерков чего-то от себя. В любом случае, книга получилась увлекательной и оставила значимый след в советской и постсоветской культуре.

Потусторонние создания[править]

Медной горы Хозяйка[править]

Из мифических персонажей больше всего внимания уделено Хозяйке Медной горы, — местному горному духу, повелевающему рудами данного месторождения. Хозяйка обычно присутствует незримо, но, если считает нужным предстать перед смертными, принимает облик молодой женщины, зеленоглазой и черноволосой, причём коса её выглядит несколько неестественно: «не болтается, а ровно прилипла к спине». Носит ленты, которые «тонко этак позванивают, будто листовая медь», и красивое платье, которое обычно напоминает малахит цветом и узорами, но способно менять цвет, становясь похожим на другие медные руды. Головные уборы в тексте не упомянуты, хотя иллюстраторы и адаптаторы часто изображают Хозяйку в кокошнике, а то и в кике. Это несколько неправильно: такие уборы носили только замужние женщины^[2], а персонажи каждый раз идентифицируют Хозяйку, как «девку», то есть незамужнюю женщину, иначе сказали бы «баба» (да и коса у неё одна, а не две, как у замужней). Кроме человеческого облика и бестелесного голоса, Хозяйка также является в облике ящерицы (в адаптациях её любят изображать в короне, каким-то чудом держащейся на голове). Иногда превращается в ящерицу прямо на глазах у очевидца, а в одном случае превратилась в настоящую химеру в виде ящерицы с человеческой головой.

Будучи духом-хранителем подземных богатств, Хозяйка обладает необходимой для подобных существ способностью к геокинезу. Она умеет заставить расступиться землю или породу, может подарить руду тем, кто ей по душе или спрятать от неугодных и, а то и обратить в камень особо зарвавшегося злодея. В подчинении Хозяйки находится целая армия фамильяров-ящериц, тоже с явными способностями к волшебству. Под землёй у неё обустроены целые хоромы, где всё из камня, а также каменный лес, где растут настолько прекрасные цветы, что смертным их лучше вообще не видеть.

Казалось бы, от каменной девы можно было бы ожидать характера Снежной Королевы, но она совершенно не такова. Хозяйка изображена очень подвижной, неусидчивой, очень смешливой и даже болтливой — пару раз показана её привычка оживлённо беседовать на непонятном языке с кем-то незримым (может быть, со своими ящерицами).

На злую силу, даже на условную, по должности или со стандартами, Хозяйка не тянет (по крайней мере такая, какой она показана у Бажова). Она с неприязнью относится к чванливым аристократам, садистам-приказчикам и всяческим стукачам, время от времени пинает особо отличившихся: может просто подшутить, а может и покалечить, проклясть или свести с ума. Но убила она за всё время только совсем уж озверевшего приказчика да самых лютых из его прихвостней, — да и то, после многократных предупреждений и помиловав тех, кто были не совсем извергами.

Самых трудолюбивых из рабочих же может вознаградить (например, незримо помочь в работе, подбросить хороший камень и тому подобное), хотя в целом относится к старателям явно нейтрально. Иногда Хозяйка сурово испытывает даже тех, кто ей по нраву, хотя Бажов не очень заостряет на этом внимание. Некоторые удостоились чести побывать в гостях у Хозяйки, а наиболее талантливые могут угодить к ней в «горные мастера». Последние, увидев красоты её подземелий, жить среди людей уже не способны. Тем не менее, силой она никого к себе не затаскивала, честно предупреждая о том, что будет, и даже отговаривая, напоминая о семье, которую придётся оставить. Когда же возлюбленная Данилы-мастера явилась за ним к Хозяйке, та отпустила его восвояси, великодушно стерев из памяти воспоминания о каменных цветах, чтобы он не сошёл с ума. В целом получается, что эта сущность законопослушно-нейтральная и старается действовать по справедливости, хотя общение с ней опасно для смертных ввиду одной только её природы — как не полезна для рабочих добыча или шлифовка камней.

Насчёт того, что Хозяйка является какой-то нечистью, у Бажова существует только намёк: говорят, мол, что медь в шахте пропала (временно) после того, как добытые в ней малахитовые колонны поставили в церкви^[3], — возможно, Хозяйка обиделась. Но, может быть, этому были и какие-то другие причины. Молитвы против Хозяйки не помогли — впрочем, в тех случаях к их помощи пытались прибегнуть такие неприятные личности, что искренность их веры вызывает сильные сомнения: один (приказчик Северьян) был полным чудовищем и садистом, другой (Ванька Сочень) читал молитвы вперемешку с ведьмиными заговорами и был стукачом на прииске.

Слово Божие: «Вот она, значит, какая, Медной горы Хозяйка! Худому с ней встретиться — горе, и доброму — радости мало».

Другие волшебные существа[править]

Хозяйка — не единственный хранитель здешних богатств, но остальным уделено гораздо меньше внимания. Характером они в основном примерно такие же: любят справедливость, хороших людей вознаграждают, а плохих — могут и покарать.

• Великий Полоз, персонаж фольклора. Хранитель всего местного золота, способный перемещаться как по земле, так и под землёй. В человеческом обличье выглядит как мужчина, не особо высокий и не толстый, но заметно, что он очень тяжёл. Одет в жёлто-красных тонах, волосы бороды выглядят очень жёсткими, глаза зелёные и «светятся, как у кошки», но взгляд добрый. В змеином же облике Полоз колоссален. Сколько это чудо в длину, так и не сказано, но гораздо длиннее, чем «выше леса», а в сказе «Золотой Волос» он трижды опоясал собой некое озеро. Кроме своих размеров, этот змей обладает другими примечательными особенностями: например, голова у него человеческая, только большая, а от тела исходит какое-то неземное сияние и холод — переползая через реку, Полоз заморозил её. Но главное, конечно, это упомянутая выше власть над золотом. Полоз по своему желанию может притягивать к себе золото из земли, что используется как для того, чтобы дать его людям, так и для того, чтобы отвести его от них. Полоз не любит, когда вокруг его золота возникает обман или насилие, поэтому в таких случаях золото забирает.
  • У Полоза имеются многочисленные дочери, называемые Змеёвками или Медяницами^[4], которые помогают Полозу перемещать золото. Выглядят они как змеи-медяницы^[5], но умеют и обращаться в человека: в сказе «Змеиный след» фигурирует некая плясунья-хохотунья с рыжими волосами и чёрными глазами, в которые и смотреть страшно, — подразумевается, что это и есть дочь Золотого Полоза. Медяницы умеют проходить сквозь камни, оставляя за собой золотой след, а если они таким образом «прострелят» человека, тот умирает, хотя ран на теле и не остаётся. Именно от этого приёма погиб главгад сказа «Змеиный след», хотя это не описано в тексте самого сказа и упомянуто лишь в очерках. Следует заметить, что бажовские Полоз и Медяницы показаны куда добрее, чем о них говорят народные легенды, и убивают разве что злодеев, а не незадачливых кладоискателей, не знавших заветного слова, которое надо произнести при встрече.
  • В сказе «Золотой Волос» приведена башкирская легенда о дочери Полоза. Заглавная героиня выглядит как красивая девушка с золотой косой, по ходу повествования выросшей от десяти до тридцати сажен (то есть, примерно от 21 до 63 м). Волосы у неё золотые, причём и в прямом смысле тоже. Золотой Волос и её жених богатырь Айлып пытаются сбежать от Полоза, не желающего отпускать дочь. В бегстве им помогают старушка-нянька, умеющая превращаться в лису, и некий Дедко Филин. Последний — личность загадочная: по словам автора, в легендах Филин всегда показан как противник Полоза, строящий ему козни, но причин такого поведения никто из рассказчиков не знал.
  • Ещё следует отметить, что Бажову встречались упоминания, будто Хозяйка Медной горы находится в подчинении у Полоза, но о подробностях их отношений или родственных связях он тоже ничего толком не узнал.
• Другой золотой змей, хотя и гораздо мельче размером — Дайко. Он перемещается под землёй, как рыба в воде, а по весне выползает «послушать журавлей», принарядившись в золотой венец и опояски с каменьями. Легенда гласит, что его можно подкараулить, вырыв яму (через яму ему просто выползать ближе), а потом очень тихим шёпотом попросить его отдать золотишко. Любопытный змей начинает прислушиваться к странному звуку, и в этот момент требуется сорвать с его головы «венец». Лишившись его, Дайко обращается в камень, но горе тому, кто промедлит! — тот, на кого змей поглядит, сам окаменеет. В самом повествовании Дайко собственной персоной не появляется, он упомянут как легенда, героиня видит его только во сне, где, кстати, он показан далеко не в единственном экземпляре.
• Голубая Змейка (неизвестно, действительно ли это персонаж местных легенд или Бажов сам её и придумал). Ещё одна рептилия, заведующая драгоценностями. Это существо может являться людям в облике, собственно, змеи голубого цвета, причём перемещающейся необычным образом: она не ползает, а сворачивается кольцом и катится, при этом в одну сторону от неё сыплется золотая пыль, а в другую — чёрная. Другой облик — женщина в голубом платье, которая ходит, не оставляя следов от ног и рассыпая пыль из рукавов. На месте, где посыпано чёрной пылью, лучше не копаться, а вот там, где была золотая, можно действительно найти золото. Этого золота нельзя брать больше, чем можешь унести, поскольку если часть бросить, то и остальное превратится в обычные камни. Если Змейка встретится более чем одному человеку, это очень плохо: очевидцы перессорятся между собой, бывали случаи смертоубийства. Впрочем, герои соответствующего рассказа, хоть и подрались между собой, но только потому, что старались друг друга защитить: каждый полагал, что золото находится с другой стороны, а товарищ пытается выкопать «чёрную беду». Змейка учла такую мотивацию и ребят в итоге вознаградила.
• Огневушка-Поскакушка. Очередной связанный с золотом дух, на этот раз без змеиных черт. В полном соответствии со своим именем, это та ещё девчушка-попрыгушка. Является людям, выгодя из горячих огней или несильного огня, поначалу как «девчоночка махонькая» размером с детскую ладошку, и начинает плясать, по ходу танца увеличиваясь до размера обычного ребёнка, и где она остановится – там лежит немножко золота (хотя похоже, что вообще-то это трикстер ещё тот: кому золото подарит, а кого просто подразнит). Своей внешностью персонифицирует пламя: рыжие волосы, голубой сарафан и такой же голубой платочек в руке. Не злобная, но ввиду её огненной природы стоит внимательно следить, где она плясала, во избежание пожара. Ещё умеет устраивать локальное лето среди зимы в лучших традициях братьев-месяцев. Кстати, с Поскакушкой тоже связан какой-то филин, каждый раз «хохочущий» перед тем, как она исчезает, но неизвестно, заодно ли они работают, или же это какой-то противник раздачи золота людям.
• Серебряное Копытце. Это уральский вариант Золотой Антилопы, существо в облике «козла», а вернее — самца косули (судя по тому, что в норме такие «козлы» должны иметь «три веточки на рожках»), только с необычными рогами — с пятью «веточками» и не сбрасываемыми на зиму. Правое переднее копыто у него, как можно понять по прозвищу, выглядит серебряным, и где он начнёт бить этим копытом, там появятся драгоценные камни в количестве, равном числу ударов. В сказе упомянуты как минимум хризолиты, которыми олень в доброте душевной щедро одарил главных героев.
• Бабка Синюшка из сказа «Синюшкин колодец». Обитает в омуте на болоте и, судя по имени, является персонификацией болотного газа (в тех краях его разговорно называли «синюшкой»). Изо всего бажовского «пандемониума» это существо действительно злое, хотя «со стандартами»: главного героя она сначала пыталась утащить к себе в болото, а когда он чудом спасся, тогда уж начала общаться и в итоге преподнесла ему подарок. А вот жадного воришку — утопила без зазрений совести. Выглядит Синюшка как старуха «ростом не больше трёх четвертей» (три четверти — это примерно полметра), очень худая, ещё и какая-то синюшная. Дополняют жуткий облик Синюшкины руки, которые могут непропорционально растягиваться (в рассказе герой, стремительно теряющий силы под её колдовством, кое-как отполз на четыре метра в сторону, и она всё равно едва до него не дотянулась). При всём этом глаза у неё большие, синие и «молодые», да и зубы вовсе не выглядят старушечьими. Одета, как нетрудно догадаться, в синие сарафан и платок. Достойному человеку, каким оказался и главный герой рассказа, она может явиться в облике прекрасной молодой девушки (впрочем, как оказалось, этот облик был «срисован» с действительно существующей жительницы соседнего посёлка, вполне смертной). Что касается сокровищ, то рекомендуется брать только то, что даст в руки лично Синюшка в образе красной девицы. Герой рассказа, зная об этом, отказался от драгоценностей, которые преподнесли ему Синюшкины нарядные девушки-великанши, и принял лично от неё… решето с ягодами, которые уже дома превратились в драгоценности.
• Девка-Азовка из завершающего сборник сказа «Дорогое имячко». Само это прозвище в сказе, кстати, и не названо, но в нём приведён один из вариантов легенды об Азовке, выводящий её происхождение от «старых людей», некого племени, обитавшего на Урале древние времена. Это племя жило среди золота и драгоценностей, не подозревая об их цене. Однажды в этих местах появились казаки из войска Ермака, занимавшиеся грабежом и насилием («Баб хватают, девчонок, вовсе подлетков… баловство развели — хуже некуда.») Единственный нормальный человек в этом сборище попытался образумить товарищей и в итоге ушёл от них весь израненный к «старым людям». Те попытались вылечить героя, между ним и одной из местных девушек вспыхнула крепкая взаимная любовь. Страдая от последствий ранений и кое-как преодолевая языковой барьер, он объяснил туземцам, что вот эти блестящие камушки, валящиеся у них под ногами, нужно спрятать подальше, потому что они приманивают злых людей. Ещё он успел научить своих спасителей пользоваться огнестрельным оружием, но вскоре всё-таки умер, видимо от осложнений из-за ран. Умирающего отнесли в пещеру в Азов-горе, туда же спрятали и бесчисленные сокровища подальше от глаз злых людей. Следом за ним ушла в гору и его возлюбленная, не захотев с ним расставаться, и гора затворилась за ними. Легенда гласит, что девушка стала бессмертной, и из горы поныне можно услышать её грустные песни. Также сказано, что, согласно предсмертному пророчеству героя, наступят лучшие времена и чистый душой человек, который придёт и произнесёт имя его возлюбленной, станет её новым мужем и владельцем всех скрытых в горе сокровищ, которые никаким иным способом добыть невозможно. Что это за имя из неведомого языка, никто так и не знает. В довершение следует заметить, что некоторые легенды, хотя далеко не все, предполагают, что Хозяйка Медной горы и Девка-Азовка — это одна и та же сущность (таким образом получается, что Хозяйке «всего-то» четыреста с гаком лет). Впрочем, в очерке «У старого рудника» Бажов приводит и другой вариант легенды об Азовке, где девица как раз наоборот, сама привела захватчиков к золоту и была обречена вечно жить внутри горы в наказание.
• Веселуха из рассказа «Веселухин ложок» (это второй том). Самый трикстерский трикстер в здешних местах. Людям является как красивая девица или «молодуха» в цветастом сарафане, в одной руке несёт стакан, в другой — бутылку, и предлагает очевидцам выпить. Как правило, это угощение приводит к пьяной драке или к ещё каким-то неприятностям, обычно случающимся с пьяными. А может быть, пьяницы во многих случаях сами виноваты и оправдываются, мол, это всё Веселуха нас попутала. В то же время может и подсказать понравившемуся человеку правильный узор для изделия или ещё какую-нибудь «высокую красоту». Кроме всего прочего, запугала неугодных ей «немцев», сначала натравив на них комаров, а потом — ещё и волков, хотя дело обошлось без жертв.
• Земляная кошка из рассказа «Кошачьи уши». Гигантская подземная кошка, охраняющая клады. Перемещается под землёй, над поверхностью выглядывают только её огненные уши. Волки кошку боятся и не появляются там, где видны кошачьи уши. Судя по очеркам, принадлежит девке-Азовке.

Что ещё здесь есть[править]

• Екатеринбург — частенько попадается, но его называют просто «городом».
• А 220 не хочешь? Грабитель, который наведался с топором в дом Степана, знал, что там есть сокровища и что дома сейчас только маленькая девочка. Но не подозревал, что эта девочка находится под защитой местного духа горы. Незадачливому ворюге очень повезло, что Хозяйка такая незлобная: при попытке ворваться в дом он всего лишь ослеп, да и то временно.
• Взрослые не верят в волшебство. Тут встречаются всевозможные варианты. Иногда взрослые правда не верят в то или иное чудо, а дети — верят и оказываются вознаграждены. Иногда взрослые верят, но боятся связываться с потусторонним. А во времена, когда Бажов записывал сказы, дело обстояло уже навыворот: учившиеся в атмосфере научного атеизма дети уже с сомнением относятся к правдивости этих историй, старики же отвечают им: «Ты учись, а стариков не суди. Им, может, веселее было всё за правду считать».
• Волшебные кошки:
  • Хозяйкины кошки из сказа «Сочневы камешки» с драгоценными камнями вместо глаз. Довольно зловещие, впрочем, кому бы понравилось, если бы какой-то недоумок полез ему в глаза пальцами? По выходу из забоя они преследовали стукача Сочня, требуя вернуть глаза. Но свои 220 он получил не за это.
  • Также довольно зловеще выглядят Кошачьи Уши из одноименного сказа, хотя эта гигантская «огненная кошка» вовсе не злая и вообще помогает людям. А вот волков ненавидит, как обычные кошки собак.
  • Кошка Мурёнка из «Серебряного копытца» в итоге оказалась больше, чем кошкой. С заглавным волшебным оленем она будто бы о чём-то беседовала, а потом исчезла вместе с ним (в мультэкранизации осталась). Похоже, что именно Мурёнка попросила Серебряное копытце наковать камешков для добрых Дарёнки с Кокованей.
• Волшебный цветок — конечно, Каменный Цветок, который растёт в Хозяйкиных подземельях. Он там такой не один, у неё под землёй устроен целый каменный лес с деревьями и цветами.
• Воссоединиться в смерти. Атаман Ермак Тимофеевич и Алёнушка из сказа «Ермаковы лебеди».
• Лёгкое золото. В основном аверсия, так как уж авторы-то фольклора хорошо знали настоящий вес золота.
  • В сказе «Голубая Змейка» незнание матчасти подвело неопытных ребятишек, схвативших после явления Змейки слишком большие самородки. Тяжело, не дотащить, а бросить нельзя, иначе всё остальное исчезнет.
  • А вот герой «Синюшкиного колодца» уже опытный, и когда Бабкина девица-великанша подаёт ему золотой поднос с самородками, не берёт, заявляя, что одному человеку столько поднять не под силу.
  • Красавица Золотой Волос сидела на берегу и не могла сойти с места из-за своих волос, состоящих из чистого золота и длиной в начале сказа 20 м, а под конец — все 60. Впрочем, её Айлып оказался настолько сильным, что носил возлюбленную на руках, намотав на себя её косу. Ладно, этот удалой батыр мог убить лося, бросив через себя оземь. Но потом они ещё и влезли на дерево, уселись на сучок и втащили косу за собой. Прочные в старину деревья были!
  • Кстати, пару раз золотые самородки были использованы в качестве оружия. В рассказе «Жабреев ходок» злодей, погубивший Жабрея, был символично убит ударом пятифунтового золотого «лаптя». А в «Дорогом имечке» местное племя, метая в напавших казаков-разбойников самородки, ухитрилось перебить почти всю вражью ватагу.
• Насекомые необычных размеров. В сказе «Жабреев ходок» показаны муравьи, которые по мере приближения к загадочной пещере постепенно увеличиваются до размеров телёнка. Вместе с муравьями растут и надетые на их лапы «золотые лапти», которые и подбирают хитрые старатели.
• Названо по имени — «Серебряное Копытце», «Голубая Змейка», «Огневушка-Поскакушка», «Медной горы хозяйка», «Золотой Волос».
• Неловкое прозвище. О да, местные жители очень любят давать прозвища! Всех примеров и не упомнить, приведём лишь несколько. Начиная с того, что сам полулегендарный старик, чьи сказы адаптировал Бажов, носил прозвища «Слышко» и «Стаканчик».
  • Данила-мастер в детстве носил кличку «Недокормыш». Когда он вырос и похорошел, прозвище осталось.
  • Дениску из «Жабреева ходка» прозвали «Переломись-ко», потому что долговязый и тощий.
  • Персонажей «Огневушки-Поскакушки» дразнили «Ефим Золотая редька» (за кладоискательство) и «Тюнька-Поскакушка» (потому что никто не верил в то, что Поскакушка ему правда являлась).
  • Марьюшке из «Голубой Змейки» вообще не повезло: к ней прилипло прозвище «Голубкова невеста». Дело в том, что при гадании, подразумевавшем появление на гребешке волоса такого цвета, какие будут у суженого, обидевшийся на неё братишка с другом прикрепили на гребешок волос… с хвоста жеребца по кличке Голубко. Но в конце у Марьюшки появляется жених из соседнего села, парень с «чубарым» волосом.
  • А уж негативным персонажам достаются совсем оскорбительные прозвища. Вор Двоерылко получил свою кличку в дополнение к удару лопатой по лицу, который «раздвоил» ему нос и губы. Приказчика, прозванного «Душной Козёл» так назвала даже сама Хозяйка. И даже самый добродушный из приказчиков получил кличку «Паротя» — потому что вечно грозился «па-а-ароть», хотя на самом деле пороть никого и не приказывал.
• Несовместимая с жизнью жадность. Местная горная нечисть не особо кровожадна, но вор Кузька Двоерылко из «Синюшкиного колодца» или Костька из «Змеиного следа» поплатились за свои душевные качества жизнью. В случае с последним, похоже, имела место и несовместимая с жизнью похоть, вот только он не учёл, кем на самом деле является девица, которую он затащил в лес.
  • Во втором томе в сказе «Богатырёва рукавица» рассказано о великане по прозвищу Дядя Денежкин, который щедро раздавал приходящим людям драгоценности из своего клада «в долг», лишь прося не жадничать. Очень многие просьбе не вняли и с неподъёмной ношей выбились из сил и погибли в горах.
• Несовместимую с жизнью жестокость, а также хамство, да и вообще тупость продемонстрировал Северьян-Убойца. Хозяйка ведь долго его предупреждала, но он не придал значения не то что грозному женскому голосу посреди шахты, а даже тому, что его подошвы пару раз вросли в пол (последнее списал на… грязь). В итоге умер с позором. Кстати, интересно отметить, что Северьян — персонаж очень популярный, и если в какой-то адаптации книг про Хозяйку есть приказчик, то его будут звать Северьяном и, скорее всего, будет присутствовать история с его окаменением. Встречается повсеместно, от мультфильма «Медной горы Хозяйка» до балета «Каменный цветок», при том что их действие происходит в разные годы.
• Необузданные догадки: одна из самых популярных фанатских теорий — Танюшка на самом деле дочь Степана и Хозяйки Медной горы, которую подменили в колыбели. Обоснование: она выглядит как точная копия Хозяйки, Степанова жена Настасья сама подозревает подмену, а пришедшая в виде странницы Хозяйка Медной горы не называет девочку по имени, а только «дитятко» и «доченька», к большому раздражению Настасьи. А потом повзрослевшая Танюшка становится второй Хозяйкой.
  • По другой теории, Хозяйка подарила Степановой дочери свою красоту с помощью магии или вместе со своими генами. Автор не раскрывает, насколько далеко Степан и Хозяйка заходили.
  • Ещё одна НД — Хозяйка Медной горы реальна и может помочь в реальной жизни. На этой идее основана реально существующая секта бажовцев, над которой автор наверняка бы вволю посмеялся.
• Неприязнь создателя к своему творению — внутримировой пример. Данила, увидав настоящий Каменный Цветок, расколотил вдребезги свой шедевр, чашу в виде цветка дурмана, которую все вокруг находили прекрасной. Другую, которую он делал по чужому чертежу, мастер считал безвкусной, но разбивать не стал, а просто плюнул в неё.
  • В некоторых экранизациях эти две чаши объединяют в одну, и Данила её разбивает, не задумываясь о том, что заказ сдавать всё-таки надо. Впрочем, после этого его объявляют погибшим и заказа никто не спрашивает.
• Огненная шевелюра — огненный характер. Безымянная девица из сказа «Змеиный след» (в экранизации её для удобства поименовали Дуняшей и прямым текстом сказали, что это дочь Полоза) из этого сказа рыжеволоса и ведёт себя, как «обжигающая» насмешница-трикстер. Злодей Костька с его сволочным и вспыльчивым характером тоже рыжий-бесстыжий. А характер Огневушки-Поскакушки в одноимённом сказе недвусмысленно персонифицирует весёлое пламя догорающего костра.
• Окаменение. Как уже упоминалось, обратить человека в камень способна Хозяйка, если её как следует разозлить, а также змей Дайко, если не успеть обратить его в камень первым. Великаны из «Богатырёвой рукавицы» тоже в итоге окаменели, как и сорока главного из них.
• Определённо не для детей — обычно не печатаемый рассказ «Марков камень», про барыню и её «жеребца», точнее конюха
• О, мой зад! — неоднократно упоминается приказчик с медного завода, который так достал рабочих, что его усадили на раскалённую болванку — так, что ему «зад до нутра испортило» и он «в одночасье помер». Виноватых не нашли, все дружно твердили, что угорел и сам сел.
• Пошёл ты, ученик! — старый мастер по обработке камня Прокопьич выставлял многих учеников за порог (перед этим наставив им шишек и синяков — в то время это было нормально) со словами « глаз не способен, рука не несёт». Главного героя Данилу и вовсе собирался прогнать почти сразу (слишком уж хилым и болезненным выглядел мальчишка), но тот внезапно показывает талант к ремеслу.
• Превращение в змею помогает. Не стоило рыжему Костьке из «Змеиного следа» хватать странную насмешницу! Та во мгновение ока обратилась в его руках в медяницу. Злодей, испугавшись, шарахнулся, упал и умер от неизвестных причин. Видимо, змея его «прострелила», хотя в сказе это не упомянуто. В экранизации гад и вовсе провалился сквозь землю.
• Проклятое золото. В общем-то, тут стоит быть осторожнее с полученными от горных хозяев драгоценностями: неправедно нажитое впрок не идёт. В качестве примера можно назвать содержимое малахитовой шкатулки: никто кроме Танюшки, дочери Степана, эти «кольца, серьги и протча» носить не мог, другим драгоценности причиняли физическую боль.
• Роман однодневки с вечностью. Бажов оставляет за кадром подробности отношений Степана с Хозяйкой. А вот в фильме «Степанова памятка» продемонстрирован их роман (включая измены жене).
  • А Илью из «Синюшкиного колодца» угораздило влюбиться в Бабку Синюшку, обратившуюся прекрасной девицей. И это после того, как он её видел в облике чудовищной старухи! Впрочем, Синюшка в данном случае сыграла роль Сирано: юную внешность она скопировала с красавицы из соседнего посёлка, повстречав которую Илья, естественно, женился.
• Смешной иностранец. По иностранцам Бажов прошёлся от души. Многие показаны теми ещё сволочами, так и жаждущими выведать и присвоить секреты уральских мастеров. А кто не сволочь, тот всё равно комичен, как тот же «немец» Паротя (получивший прозвище от любимой фразы «Пороть их!») или француз Фабержей (хотя Фаберже, тот самый, который делал «яйца», вообще-то родился и умер в России и был по национальности наполовину немцем). Иностранцы смешно разговаривают и нелепо выглядят в европейских одёжках посреди кишащего комарами леса.
• То, на что нельзя смотреть. Однажды увиденный Каменный Цветок уже не выходит из памяти у того, кто на него посмотрел, и человек сходит с ума, тщетно пытаясь воссоздать такую красоту. Хотя Хозяйка в доброте душевной может стереть губительные воспоминания.
  • В сказе «Орлиное перо» таинственный незнакомец^[6] демонстрирует старику птиц, летающих всё выше и выше, и эти видения сопровождаются всё более ярким свечением. Продемонстрировав орлов, незнакомец говорит: «И выше орла, дед, птицы есть, да показать опасаюсь: глаза у тебя не выдержат.»
• Фэнтезийный феминизм. Из всех описанных волшебных существ, однозначно мужского пола разве что Серебряное копытце да Полоз. Остальные — сплошь дамы: Хозяйка, Азовка, Огневушка, Синюшка, Голубая Змейка в антропоморфном облике и так далее.

• Фильм «Книга мастеров» (2009, режиссёр Вадим Соколовский) содержит отдельные мотивы (крепостной мастер, талантливый камнерез).
• В честь 100-летия Бажова на были сняты мультипликационные экранизации:
  • «Синюшкин колодец» (1973, рисованный)
  • «Медной горы хозяйка» (1975, кукольный)
  • «Малахитовая шкатулка» (1975, кукольный)
  • «Каменный цветок» (1977, кукольный в комбинации со съёмками живых актёров)
  • «Подарёнка» (1978, кукольный)
  • «Золотой волос» (1979, кукольный)
  • «Травяная западёнка» (1982, рисованный, перекладки).
• «Горный мастер» (1978, Союзмультфильм) — по мотивам сказа «Каменный цветок».

Адаптации[править]

• Балет С. С. Прокофьева «Каменный цветок» (1954, «Сказ о каменном цветке»).
• Опера «Каменный цветок» (1950, Кирилл Молчанов) и опера-сказ «Малахитовая шкатулка» (2012, композитор Дмитрий Батин).
• Мультфильмы Свердловской киностудии «Синюшкин колодец», «Медной горы хозяйка», «Малахитовая шкатулка», «Каменный цветок», «Подарёнка», «Золотой волос» и «Травяная западёнка» (1973-82, в основном кукольные).
• «Горный мастер» (1978, Союзмультфильм).
• Диафильм «Малахитовая шкатулка» (1972).

Каменный цветок (1946)[править]

Режиссёр — Александр Птушко^[7]. В основу сюжета положены сказы «Горный мастер» и «Каменный цветок». В целом фильм не особо отклоняется от первоисточника, хотя отличия всё же есть. Хозяйка тут начала засматриваться на будущего мастера ещё до того, как он был отдан в обучение. В фильме она ведёт себя куда более злодейски, чем в книге: сначала прямым текстом приглашает Данилу посмотреть на Каменный цветок, да ещё и сманивает прямо с его свадьбы (в оригинале она лишь подбрасывала ему нужные для работы камни, а на цветок смотреть вообще отговаривала, да и жениться на Кате он ещё не успел). Отпускать его из горы она не планирует, ещё и пугает, увеличившись в размере: «Не видать тебе Кати своей!», самой же Кате устраивает полосу препятствий в виде тёмного леса со зловещими деревьями. Тем не менее, в итоге оказывается, что всё это была проверка на вшивость. Зато вот мастер Прокопьич, в книге избивавший учеников, в адаптации сильно подобрел. Кстати, приказчика тут почему-то зовут Северьян, хотя в книге Северьян был через поколение.

Степанова памятка (1976)[править]

Режиссёр — Константин Ершов, который снимал того самого «Вия». В фильме собраны воедино истории из сказов «Малахитовая шкатулка», «Каменный цветок», «Медной горы хозяйка» и «Горный мастер».

В этой адаптации заметно пересмотрены характеры главных героев. Степан себя что-то уж совсем тут нагло ведёт с Хозяйкой при первой встрече — обнимает и тормошит, как какую-нибудь деревенскую девку, хотя вроде бы и знает, кто перед ним. И вообще он сделан брутальнее — распевает частушки (зачастую не совсем пристойные), поругивается и вообще настолько придурковатый, что даже порка его не пробирает. Смешливость Хозяйки доведена до уровня «педаль в Гумешки», а одета она не в зелёное платье, а в красное.

Вышеописанная теория о том, что дочь Степана — подменыш в фильме раскрыта больше, чем в оригинале. Хозяйка она упоминает о том, что её логичнее называть «бабой», а не «девкой» (то есть, она рожавшая). У жены Степана она ни много, ни мало, принимала роды — в общем, тогда и подменила. Наглядно показано, что Степан изменяет жене с Хозяйкой, присутствует и закадровая любовная сцена («Ящерки глядят» — «Пущай глядят»). В довершение, у Хозяйки появилось имя: она называет себя Ксенией.

Из менее вопиющего: приказчик и тут Северьян, только Назарович (и умер он не так, просто задавило глыбой малахита, а подошвы остались торчать). Также забавно, что аж двух зеленоглазых персонажей играют кареглазые актрисы, причём этому ещё и дан в кадре обоснуй: у них глаза переменного цвета, всем разными кажутся. Вообще, при всей этой неканоничности фильм смотрится вполне хорошо.

Книга мастеров (2009)[править]

Снято очень по мотивам и оценивалось неоднозначно, что не помешало картине в течение двух недель оставаться лидером российского проката.

• Аллюзия — главгерой Иван встречает тридцать четвёртого богатыря, которого сократили, чтоб не портил рифмы и размера «Сказки о царе Салтане».

Примечания[править]

[изменить] Книги
Миры и герои	Для миров и популярных героев был создан отдельный шаблон.
Книги (русскоязычные)	Для книг на русском языке был создан отдельный шаблон.
Книги (на других языках)	Для книг на других языках был создан отдельный шаблон
Авторы	Для писателей был создан отдельный шаблон.
См. также	Литература • Театр • Классика школьной программы • Классические средневековые романы • Литература ужасов
←	Навигация

[изменить] Советское искусство
Мета	Соцреализм
Литература	А зори здесь тихие… • Александр Беляев (Властелин мира • Голова профессора Доуэля • Продавец воздуха • Человек-амфибия) • Алиса Селезнёва • Амурские сказки • Аэлита • Братья Стругацкие (Град обреченный • Мир Полудня (Обитаемый остров • Трудно быть богом) • Пикник на обочине • Понедельник начинается в субботу/Сказка о Тройке • Улитка на склоне) • Бронепоезд 14-69 • Булгаков (Мастер и Маргарита, Собачье сердце) • Великий Кристалл • Вниз по волшебной реке • Волшебник Изумрудного города • Гринландия • Два капитана • Ефремов (Великое Кольцо (Великое Кольцо/Туманность Андромеды + Великое Кольцо/Час Быка) • Лезвие бритвы) • Живые и мёртвые • Зелёный фургон • Кондуит и Швамбрания • Лунная Радуга • Люди как боги • Малахитовая шкатулка • Меховой интернат • Мой дедушка — памятник • Момент истины (В августе сорок четвёртого) • Наследник из Калькутты • Небесный гость • Незнайка • Остап Бендер • Повесть о суровом друге • Повесть о Ходже Насреддине • Приключения капитана Врунгеля • Продавец приключений • Про Федота-стрельца, удалого молодца • Птица-слава • Рассказы о Суворове и русских солдатах • Республика ШКИД • Руки вверх! или Враг №1 • Тихий Дон • Тореадоры из Васюковки • Угрюм-река • Фаэты • Штирлиц
Кино и телефильмы	Жанры: Детское кино • Истерн • Кино сталинской эпохи • Советская новая волна • Кино эпохи развитого социализма • Многосерийный телефильм • Перестроечное кино • Советская кинофантастика • Киножурналы Студии: Госкино • Другие студии СССР • Ленфильм • Мосфильм Авария — дочь мента • Александр Невский • Андрей Рублёв • Асса • Белое солнце пустыни • Большое космическое путешествие • В бой идут одни «старики» • Фильмы Гайдая (Бриллиантовая рука • Иван Васильевич меняет профессию • Кавказская пленница • Операция «Ы» и другие приключения Шурика) • Гардемарины • Глубокий рейд • Гостья из будущего • Дина • Достояние республики • Здравия желаю! • Иванко и царь Поганин • Игла • Иди и смотри • Кин-дза-дза! • Кто заплатит за удачу? • Курьер • Люми • Морозко • Москва слезам не верит • Не бойся, я с тобой! • Не покидай… • Отряд • Пираты XX века • После дождичка, в четверг… • Последнее дело комиссара Берлаха • Приключения Электроника • Пятнадцатилетний капитан • Рыжий, честный, влюблённый • Садко • Свадьба в Малиновке • Свой среди чужих, чужой среди своих • Сказка странствий • Служебный роман • Неуловимые мстители • Танк «Клим Ворошилов-2» • Убить дракона • Фронт • Чапаев • Чародеи • Человек-амфибия • Человек с бульвара Капуцинов • Чучело Советская космическая фантастика: Большое космическое путешествие • Дорога к звёздам • Космический рейс • Луна (фильм 1965) • Марс (фильм 1968) • Мечте навстречу • Мир Полудня (Трудно быть богом • Обитаемый остров) • Москва — Кассиопея / Отроки во вселенной • Планета бурь • Семь стихий • Через тернии к звёздам • Я был спутником Солнца • … Фильмы Рязанова: Берегись автомобиля • Ирония судьбы, или С лёгким паром!
Мультипликация	Студии: Пилот • Союзмультфильм • ТО «Экран» Режиссёры: Гарри Бардин • Иван Иванов-Вано • Натан Лернер • Сёстры Брумберг Мультфильмы: Бременские музыканты • Бюро находок • Вовка в Тридевятом царстве • Возвращение блудного попугая • Двенадцать месяцев • Доктор Бартек и Смерть • Домовёнок Кузя • Дракон • Ёжик в тумане • Жил-был пёс • Ивашка из Дворца пионеров • Конёк-горбунок • Кот Леопольд • Крокодил Гена • Легенды перуанских индейцев • Летучий корабль • Мама для мамонтёнка • Маугли • На задней парте • Ну, погоди! • Падал прошлогодний снег • Перевал • Пластилиновая ворона • Пиф-паф, ой-ой-ой • По дороге с облаками • Приключения капитана Врунгеля • Приключения поросёнка Фунтика • Разлучённые • Тайна третьей планеты • Простоквашино • Ух ты, говорящая рыба! • Фильм, фильм, фильм • Чудовище • Шкатулка с секретом
Музыка	Жанры: Авторская песня • Русский рок Группы: Аквариум • Агата Кристи • Ария • Браво • ДДТ • Звуки Му • Зоопарк • Кино • Крематорий• Машина времени • Наутилус Помпилиус • Пикник • Смысловые Галлюцинации • Сектор Газа• Чайф • Чёрный Кофе • Чёрный Обелиск Люди: Владимир Высоцкий • Сергей Курёхин • Гарик Сукачёв