Кентерберийские рассказы краткий пересказ

Общий пролог

Весной, в апреле, когда земля просыпается от зимней спячки, со всех сторон Англии стекаются вереницы паломников в аббатство Кентербери поклониться мощам святого Фомы Бекета. Однажды в харчевне «Табард», в Соуерке, собралась довольно разношёрстная компания паломников, которых объединяло одно: все они держали путь в Кентербери. Было их двадцать девять. Во время ужина многие из постояльцев успели познакомиться и разговориться. Гости были самых разных званий и рода занятий, что, впрочем, не мешало им поддерживать непринуждённую беседу. Среди них был и Рыцарь, известный всему миру своей доблестью и славными подвигами, которые он совершил в многочисленных битвах, и его сын, юный Сквайр, несмотря на свои молодые годы, успевший заслужить благосклонность своей возлюбленной, добыв себе славу как верный оруженосец в дальних походах в чужие пределы, одетый в пёстрый наряд. Вместе с рыцарем ехал также Йомен, носивший зелёный камзол с капюшоном и вооружённый луком с длинными зеленоперыми стрелами, хороший стрелок, бывший, видимо, лесником. Вместе с ними была Аббатиса по имени Эглантина, смотревшая за знатными послушницами, кроткая и опрятная. Каждому из сидящих за столом было приятно видеть ее чистое личико и милую улыбку. Она о чем-то беседовала с важным и толстым Монахом, который был монастырским ревизором. Страстный охотник и весельчак, он был против строгих, затворнических правил, любил покутить и держал борзых. На нем был роскошный плащ, и ехал он на гнедом коне. Рядом с ним за столом сидел Кармелит, сборщик податей, преуспевший в своём искусстве как никто и умевший выжать последний грош даже у нищего, пообещав ему вечное блаженство на небесах. В бобровой шапке, с длинной бородой, сидел богатый Купец, почитаемый за своё умение сберегать доходы и ловко высчитывать курс. Прервав усердные занятия, верхом на заморённой кляче, в Кентербери ехал Студент, умудрённый книгами и тративший на них последние деньги. Рядом с ним восседал Юрист, непревзойдённый в знании законов и в умении их обходить. Богатство и слава его быстро умножались, равно как и количество богатых клиентов, часто обращавшихся к Юристу за помощью. Неподалёку в дорогом наряде сидел весёлый Франклин, бывший образцовым шерифом и собиравший пеню. Франклин любил вино и хороший стол, чем и славился в округе. Красильщик, Шапочник, Плотник, Обойщик и Ткач, одетые в солидные наряды цехового братства, все делали не спеша, с сознанием собственного достоинства и богатства. Они везли с собой Повара, мастера на все руки, чтобы тот готовил им во время долгого путешествия. За одним столом с ними сидел Шкипер. Он приехал из западного графства и был одет в грубый кафтан из парусины. Его вид выдавал в нем опытного моряка с «Маделены», знавшего все течения и подводные камни, встречавшиеся на пути корабля. В малиновом с синим плаще рядом с ним сидел Доктор медицины, сравниться с которым в искусстве врачевания не могли даже лондонские врачи. Это был умнейший человек, ни разу не опозоривший себя неаккуратностью или мотовством. С ним болтала Батская ткачиха в дорожном плаще и с пребольшущей шляпой на голове. Она была глуха, что не мешало ей быть большой мастерицей в ткацком деле.

Пережив пятерых мужей и не меньшее количество любовников, она смиренно отправилась на богомолье, была разговорчива и весела. Неподалёку за столом скромно сидел старенький Священник, лучше которого не видел свет. Он был образцовым пастырем, помогал неимущим, был кроток и милосерден в общении с нищими и безжалостно справедлив к богатым грешникам. Брат его. Пахарь, ехал вместе с ним. Он немало потрудился на полях за свою жизнь и считал долгом христианина свято слушаться заповедей и помогать людям, которые в этом нуждались. Напротив, на скамье, развалился Мельник — ражий детина, здоровый, как бык, с внушительной рыжей бородой и с бородавкой, поросшей жёсткой щетиной, на носу. Кулачный боец, бабник, охальник и гуляка, он слыл отчаянным лгуном и вором. Сидевший рядом Эконом был удачлив во всех операциях, за которые брался, и умел изрядно дурачить людей. Постриженный, как священник, в синей сутане и на коне в яблоках из Норфолка в Кентербери ехал Мажордом. Умея вовремя украсть и подольститься, он был богаче своего хозяина, был скуп и неплохо разбирался в своём деле. Пристав церковного суда весь заплыл жиром, и его маленькие глазки смотрели на всех чрезвычайно хитро. Никакая кислота не вытравила бы налёта вековечной грязи на его бороде и не заглушила бы чесночную отрыжку, которую он заливал вином. Он умел быть полезным грешникам, если те платили, и вёз с собой вместо щита огромный каравай ржаного хлеба. Рабски преданный ему, рядом ехал Продавец папских индульгенций. Безжизненные пряди редких, слипшихся волос окаймляли его чело, он пел и поучал писклявым голоском с амвона и вёз с собой короб с индульгенциями, в продаже которых был на диво ловок.

Теперь все выше перечисленные весело сидели за накрытым всевозможной снедью столом и подкрепляли свои силы. Когда же ужин был окончен и гости стали расходиться, Хозяин таверны встал и, поблагодарив гостей за оказанную честь, осушил свой бокал. Затем он, смеясь, заметил, что путникам, должно быть, бывает иногда скучно, и предложил паломникам следующее: каждый за время долгой дороги должен будет рассказать выдуманную или взаправдашнюю историю, а кто расскажет интереснее всех, будет славно угощён на возвратном пути. В качестве судьи Хозяин предложил себя, предупредив, что тот, кто станет уклоняться от рассказа, будет сурово наказан. Паломники с радостью согласились, ибо никто скучать не хотел, а Хозяин нравился всем, даже самым угрюмым. И вот, перед тем как отправиться в дорогу, все стали тянуть жребий, кому же рассказывать первому. Жребий выпал Рыцарю, и конники, окружив его, приготовились внимательно слушать рассказ.

Рассказ Рыцаря

Некогда в Афинах правил славный владыка Тесей. Прославив себя многими победами, он наконец захватил Скифию, где жили амазонки, и женился на их повелительнице Ипполите. Когда он гордо стоял перед своей столицей, готовясь войти туда под звуки фанфар, к нему подошла процессия одетых в траур женщин. Тесей спросил у них, что случилось, и был немало разгневан, узнав, что это жены именитых фиванских воинов, тела которых гниют под солнцем, ибо новый правитель Фив, Креон, недавно захвативший этот город, не даёт похоронить их, оставив на растерзание птицам. Тесей вскочил на коня и помчался со своим войском отомстить жестокому Креону, оставив в Афинах Ипполиту и ее красавицу сестру Эмилию. Войско осадило Фивы, злой Креон пал в битве, сражённый Тесеем, и справедливость была восстановлена. Среди павших воины Тесея нашли двух раненых витязей знатного рода. Тесей приказал отправить их в Афины и заточить там в башню, не согласившись взять за них выкупа. Юношей звали Арсита и Паламон. Прошло несколько лет. Однажды прекрасная Эмилия гуляла по саду, раскинувшемуся рядом с башней, где томились несчастные узники, и пела, словно соловей. В это время Паламон глядел в сад из зарешеченного окна темницы. Вдруг он увидел прекрасную Эмилию и чуть не потерял сознание, ибо понял, что влюблён. Проснувшийся от этого вскрика Арсита подумал, что его брат болен. Паламон объяснил ему, в чем его печаль, и Арсита решил взглянуть на Эмилию. Подойдя к бойнице, он увидел ее, гуляющую между розовых кустов, и почувствовал то же, что и Паламон. Тут началась между ними страшная распря и драка. Один обвинял другого, каждый считал своим неоспоримым правом любить Эмилию, и неизвестно до чего бы дошло дело, не вспомни братья вовремя о своём положении. Осознав, что, как оно там все ни повернись, им все равно никогда не выбраться из тюрьмы, Арсита и Паламон решили положиться на судьбу.

Как раз в это время в Афины погостить прибыл знатный военачальник Перитой, добрый приятель владыки Тесея. Ранее его связывали узы святой дружбы с молодым Арситой, и, узнав, что тот томится в башне, Перитой слёзно молил Тесея отпустить его. Поколебавшись, Тесей дал наконец своё согласие, но с непреложным условием, что, если Арсита ещё раз появится на афинской земле, он ответит за это головой. Несчастный Арсита вынужден был бежать в Фивы, проклиная свою судьбу и завидуя Паламону, который остался в темнице и мог хоть иногда видеть Эмилию. Он не знал, что в это же время Паламон сетовал на него, уверенный, что счастье досталось его брату, а не ему, бедному узнику.

Так пролетел год-другой. Однажды, когда Арсита заснул беспокойным сном, к нему явился бог Меркурий и посоветовал не отчаиваться, а идти попытать счастья в Афины. Проснувшись, Арсита откинул сомнения и страхи и решил дерзнуть проникнуть в столицу, переодевшись бедняком и взяв с собой одного лишь приятеля. Муки сердца так исказили его черты, что никто не мог его узнать, и он был принят в услужение во дворец, назвавшись Филостратом. Он был настолько учтив и смышлён, что слава о новом слуге долетела до ушей Тесея, он приблизил Филострата, сделав его своим личным помощником и щедро одарив его. Так при дворе жил Арсита, в то время как его брат вот уже седьмой год томился в башне. Но как-то, в ночь на третье мая, друзья помогли ему бежать, и под покровом тьмы он затаился в рощице в нескольких милях от города. Паламону надеяться было не на что, разве что отправиться в Фивы и молить своих собрать войско и идти войной на Тесея. Он не знал, что в эту же рощу, где он пережидал день, прискакал, отправившись на прогулку, Арсита. Паламон слышал, как Арсита жаловался на свою судьбу, превознося Эмилию, и, не вытерпев, выскочил на поляну. Увидев друг друга, братья решили, что только один может остаться в живых и обладать правом на сердце сестры королевы. Тут начался такой бой, что казалось, будто сцепились в смертельной схватке дикие звери.

Шум битвы привлёк внимание славного Тесея, который проезжал мимо той рощи со своей свитой. Увидев окровавленных рыцарей, он узнал в них обманщика слугу и сбежавшего узника и решил покарать их смертью. Выслушав их объяснения, он уже было отдал приказ умертвить братьев, но, увидев слезы на глазах Ипполиты и Эмилии, тронутых злосчастной любовью двух юношей, сердце великодушного монарха смягчилось, и он приказал рыцарям сражаться за право жениться на прекрасной Эмилии здесь же через год, приведя с собой по сто бойцов каждый. Не было пределов ликованиям двух юношей и свиты великодушного Тесея, когда они услышали такой приговор.

Ровно через год рядом с рощей раскинулся огромный, богато изукрашенный амфитеатр, где должен был состояться поединок. С трёх сторон его высились храмы, возведённые в честь Марса, Венеры и Дианы. Когда появились первые воины, амфитеатр был уже полон. Во главе сотни витязей гордо шествовал Паламон вместе с великим фракийским военачальником Ликургом, С другой стороны пришёл могучий Арсита. Рядом с ним — индийский Эметрий, великий властитель, а чуть позади — сто крепких, под стать друг другу бойцов. Они вознесли молитвы богам, каждый своему покровителю, Арсита — Марсу, Паламон — Венере. Диане молилась красавица Эмилия, чтобы та послала ей в мужья того, кто любит сильней. Все получили с помощью таинственных знаков уверенность в том, что боги не оставят в беде своих подопечных. И вот состязание началось. Согласно правилам битва должна была продолжаться до тех пор, пока оба военачальника находятся внутри черты, ограничивающей ристалище. Побеждённого должны были отвести к вехам, что означало его поражение. Тесей дал знак, и зазвенели скрестившиеся мечи и копья. Кровь лилась рекой, падали раненые, поднимались те, кто покрепче, и никто не мог одержать победу. Но тут Паламона, который дрался как лев, окружили сразу двадцать воинов, и свирепый Ликург не смог ему помочь. Паламона схватили за руки, за ноги и отнесли за пределы поля, к вехам. Тут битва была остановлена… Победителем вышел Арсита, несмотря на усилия покровительствующей Паламону богини любви Венеры.

Радостный Арсита галопом поскакал навстречу возлюбленной, и вдруг из-под копыт его коня из глубины ада вырвалась мерзкая фурия. Конь со всего размаху упал на землю, придавив своего всадника. Ужасу зрителей не было предела, окровавленного Арситу с проломленной грудью срочно отнесли в палаты Тесея, который рвал на себе волосы от горя.

Проходят недели, Арсите все хуже и хуже. Эмилия не находит себе места от тоски и печали, плача дни напролёт. Грудь Арситы полна гноем, раны воспалены. Чувствуя, что умирает, он призвал свою невесту и, поцеловав ее, завещал быть верной женой своему отважному брату, которому он все простил, ибо нежно любил его. После этих слов Арсита смежил очи и душа его отлетела.

Долго горевала вся столица, оплакивая славного воина, долго неутешно рыдали Паламон и Эмилия, но время, как известно, быстро залечивает раны. Арситу похоронили в той самой роще, где они встретились с Паламоном. Тесей, погоревав, призвал Паламона и сказал, что, видно, так распорядился рок, перед которым человек бессилен. Тут и сыграли пышную и весёлую свадьбу Паламона и Эмилии, которые зажили счастливо, любя друг друга страстно и преданно, чтя наказ несчастного Арситы.

На этом Рыцарь закончил свой рассказ.

Рассказ Мельника

Как-то жил в Оксфорде плотник. Мастером он был на все руки и пользовался заслуженной репутацией умельца. Был он богат и пускал к себе в дом нахлебников. Среди них у него жил бедный студент, который неплохо разбирался в алхимии, помнил теоремы и частенько удивлял всех своими познаниями. За добрый нрав и приветливость все звали его Душка Николае. Плотникова жена приказала долго жить, и он, погоревав, женился снова на молодой чернобровой красавице Алисон. Она была настолько привлекательна и мила, что влюблённым в неё не было числа, и среди них конечно же оказался и наш студент. Ничего не подозревая, старый плотник был все же очень ревнив и приглядывал за своей молодой женой. Как-то раз, устроив невинную возню с Алисон, пока плотника не было дома. Душка Николае, признавшись ей в своих чувствах, умолял подарить ему хотя бы один поцелуй. Алисон, которой тоже нравился милый студент, обещала его поцеловать, но только когда представится удобный случай. Тогда-то Душка Николас и решил надуть старого плотника. Между тем по Алисон страдал ещё и молодой церковный причетник Авессалом. Когда он шёл по церкви, размахивая кадилом, он смотрел только на Алисон и тяжело вздыхал. Он был ловкачом и развратником и Алисон совсем не нравился, все мысли ее были обращены к Николасу.

Один раз, ночью, не вытерпев томленья, Авессалом взял гитару и решил пойти услаждать слух любимой грустными куплетами. Услыхав это мяуканье, плотник спросил у жены, что делает Авессалом под их забором, а та, презирая причетника, заявила, что такого вора она не боится. У Душки Николаса на любовном фронте дела обстояли куда как лучше. Сговорившись с Алисон, он взял запас воды и снеди на несколько дней и, запершись в своей комнате, никуда не выходил. Через два дня все забеспокоились, куда же пропал студент и не болен ли он. Плотник приказал пойти спросить его, но Николае никому не открывал. Тут уж добрый плотник совсем взволновался, ибо сердечно любил Душку Николаса, и велел выбить дверь. Он увидел сидящего на кровати Николаcа, который, не двигаясь, пристально глядел в небо. Плотник стал неистово трясти его, чтобы привести в чувство, ибо тот отказывался от еды и не промолвил ни единого слова. После эдакой встряски студент загробным голосом попросил оставить его наедине с плотником. Когда все это исполнили, Николаc нагнулся к уху плотника и, взяв с него страшную клятву молчать, поведал, что в понедельник (а было воскресенье) мир ждёт страшный потоп, подобно тому, какой был при Ное. Ведомый Божественным Промыслом, он, Николае, получил откровение спасти только трёх человек — Плотника Джона, его жену Алисон и себя. В ужасе плотник лишился на мгновение дара речи. Студент наказал ему купить три большие бочки или бадьи и укрепить их на стропилах так, чтобы, когда начнётся ливень, удобно было всплыть через заранее приготовленное отверстие в крыше. Влезть в бочки надо было каждому по отдельности, чтобы в такой страшный час никого не искушал плотский соблазн. Напуганный до смерти плотник, послушав студента и свято веря в своё спасение, помчался закупать бадьи и снедь для долгого плаванья, не сказав никому ни слова.

И вот наступила роковая ночь. Компания тихонько забралась в бочки, и плотник принялся усердно молиться, как было велено, ожидая страшного ливня, и вскоре заснул крепким сном. Тогда любовники бесшумно спустились, чтобы провести остаток ночи в Плотниковой спальне. Между тем причетник Авессалом, заметив, что плотник не появляется целый день, и думая, что он в отлучке, побрёл попытать счастья под окнами Алисон. Тщательно приготовив речь, Авессалом приник к окну и стал жалобным голосом умолять Алисон подарить ему хоть один поцелуй. Тогда жена плотника, лёжа в объятиях студента, решила пошутить над ним. Открыв окно и повернувшись задницей, она выставила ее перед причетником, и тот, не разобрав в темноте, поцеловал ее, ужаснулся и вдобавок получил рамой по голове. Услышав звонкий смех Душки Николаса, Авессалом решил отомстить влюблённым. Отирая по дороге губы, он помчался к кузнецу, взяв у него раскалённый сошник. Кузнец Жервез отказать другу не посмел, и вот Авессалом уже опять у окна, с горячим сошником в руке, молит Алисон выглянуть ещё разок. Тут пошутить решил уже Николае, высунулся из окна и оглушительно пукнул прямо в Авессаломов нос. Тот только этого и ждал, припечатав задницу Николаса сошником так, что слезла кожа. Душка Николае взвыл от боли и завопил: «Воды, скорей воды…» Проснувшийся от этого крика плотник подумал, что потоп уже начался, перерубил канат, на котором висела бочка, и… с оглушительным треском грохнулся вниз. На шум сбежались соседи, прибежали Николае и Элисон. Все смеялись до упаду над бедным стариком, который ждал конца света и поплатился за это сломанной ногой. Вот как хитроумный школяр сумел обмануть старого плотника и соблазнить его жену.

Рассказ Врача

Тит Ливии повествует, что некогда в Риме жил знатный рыцарь по имени Виргинии, заслуживший всеобщую любовь своей щедростью. Бог наградил его единственной дочерью, по красоте своей походившей на богиню. Когда произошла эта история, девушке было уже пятнадцать лет. Она была прекрасна, как цветок, на диво разумна и чиста помыслами. Не было человека, который не восхищался бы ею, но она не подпускала к себе наглых кавалеров и не ходила на весёлые пирушки, которые устраивали ее сверстники.

Однажды дочь Виргиния пошла вместе с матерью в храм, где девушку увидел судья округа Аппий и безумно восхотел ее. Зная, что к ней не подступиться, он решил действовать обманом. Он призвал парня по имени Клавдий, отменного негодяя, и, щедро наградив его, рассказал ему все. Вместе они заключили подлый сговор, и, если все выйдет по задуманному, Клавдия ожидало хорошее вознаграждение. Предвкушая близкую победу, Аппий заседал через несколько дней в суде, когда туда вошёл Клавдий и сказал, что хочет пожаловаться на некоего рыцаря по имени Виргинии, который украл у него рабыню и теперь выдаёт ее за свою дочь. Судья выслушал его и сказал, что без присутствия ответчика судебное дело не может быть решено. Призвали Виргиния, который, выслушав лживое обвинение, уже хотел было осадить лжеца, утверждавшего, что у него есть свидетели, как это подобает рыцарю, но нетерпеливый судья не дал ему слова и вынес приговор, согласно которому Виргинии должен отдать Клавдию его «рабыню». Ошеломлённый Виргинии пришёл домой и все рассказал дочери. Затем он решил умертвить ее, чтобы избегнуть позора и надругательства. Дочь его, вся в слезах, попросила лишь дать ей время оплакать свою жизнь, поблагодарить Бога за то, что он избавил ее от позора. Затем Виргиний взял меч, отсек своей единственной дочери голову и понёс этот кровавый дар в палату, где его с нетерпением ожидали судья и Клавдий. Они хотели казнить его там же, но тут народ ворвался в суд и освободил Виргиния. А похотливый судья был заточен в тюрьму, где и покончил с собой. Друг же его, Клавдий, был навсегда изгнан за пределы Рима.

Рассказ Эконома о вороне

Когда-то великий бог Феб, или иначе Апполон, жил среди людей. Он был красавец рыцарь, весёлый и смелый, его разящих стрел боялся любой враг. Феб умел бесподобно играть на лире, арфе, лютне, а таким дивным голосом, как у него, не обладал никто на свете. По красоте и благородству никто не мог сравниться с великим богом. Жил Феб в просторном доме, где в красивейшей из комнат стояла золотая клетка. Там жила ворона. Таких теперь уже нет, та была ослепительно бела и пела звонким голосом, словно соловей. Феб очень ее любил, учил говорить, и вскоре ворона стала все понимать и в точности подражать человеческим голосам. В той же хоромине жила прекрасная жена Феба. Он безумно любил ее, лелеял, как редкий цветок, дарил дорогие подарки и ревновал ее к любому. Он не приглашал в свой дом гостей, боясь, что кто-нибудь может соблазнить его жену, и держал ее взаперти, как птичку в золотой клетке. Но все бесполезно — сердце и все помыслы его любимой жены принадлежали другому. Как-то раз Феб надолго отлучился, и любовник тут как тут. Вместе с Фебовой прекрасной женой они утоляют свою страсть в комнате с клеткой. Ворона видела все это и, верная своему хозяину, обиделась за него. Когда Феб вернулся и подошёл к клетке, ворона закаркала: «У-крал! У-крал! У-крал!…» Удивлённый странной переменой голоса своей любимицы, Феб спросил у неё, что случилось. Грубыми, зловещими словами ворона рассказала ему, что, пока его не было, мерзавец любовник бесчестил здесь ложе с его женой. В ужасе отшатнулся Феб, ярость захлестнула его, он взял свой лук и, до отказа оттянув тетиву, убил свою любимую жену.

После его стал глодать червь сожалений. Он разбил музыкальные инструменты, сломал свой лук и стрелы и в бешенстве накинулся на ворону, сказав ей с презрением: «Лживая тварь, зря я послушался твоих наветов, змеиный яд напитал твои речи, ибо убил я свою жену, которая передо мной невиновна. Из-за твоей клеветы я навеки лишился любимой супруги и услады очей. В наказанье за своё вранье ты больше не будешь белой, как жасмин, а станешь чёрной и уродливой, не запоёшь больше, как соловей, но будешь зловеще каркать, предвещая непогоду, и перестанут любить тебя люди». И грозный бог схватил завистливую птицу, ободрал с неё белоснежные перья и набросил на неё чёрную монашескую рясу, отнял дар речи, а затем вышвырнул на улицу. С тех пор все вороны черны, как смоль, и громко каркают, сетуя на свою далёкую прародительницу. Людям не менее важно всегда взвешивать свои слова перед тем, как сказать что-либо, чтобы не разделить печальную участь белой вороны.

12

Кентерберийские рассказы

Краткое
содержание сборника.

Читается
за 20–25 мин.

ОБЩИЙ
ПРОЛОГ

Весной,
в апреле, когда земля просыпается
от зимней спячки, со всех сторон
Англии стекаются вереницы паломников
в аббатство Кентербери поклониться
мощам святого Фомы Бекета. Однажды
в харчевне «Табард», в Соуерке,
собралась довольно разношёрстная
компания паломников, которых объединяло
одно: все они держали путь в Кентербери.
Было их двадцать девять. Во время
ужина многие из постояльцев успели
познакомиться и разговориться. Гости
были самых разных званий и рода
занятий, что, впрочем, не мешало
им поддерживать непринуждённую
беседу. Среди них был и Рыцарь,
известный всему миру своей доблестью
и славными подвигами, которые
он совершил в многочисленных
битвах, и его сын, юный Сквайр, несмотря
на свои молодые годы, успевший
заслужить благосклонность своей
возлюбленной, добыв себе славу как
верный оруженосец в дальних походах
в чужие пределы, одетый в пёстрый
наряд. Вместе с рыцарем ехал также
Йомен, носивший зелёный камзол с капюшоном
и вооружённый луком с длинными
зеленоперыми стрелами, хороший стрелок,
бывший, видимо, лесником. Вместе с ними
была Аббатиса по имени Эглантина,
смотревшая за знатными послушницами,
кроткая и опрятная. Каждому из сидящих
за столом было приятно видеть ее чистое
личико и милую улыбку. Она о чем-то
беседовала с важным и толстым
Монахом, который был монастырским
ревизором. Страстный охотник и весельчак,
он был против строгих, затворнических
правил, любил покутить и держал
борзых. На нем был роскошный плащ,
и ехал он на гнедом коне. Рядом
с ним за столом сидел Кармелит,
сборщик податей, преуспевший в своём
искусстве как никто и умевший выжать
последний грош даже у нищего, пообещав
ему вечное блаженство на небесах.
В бобровой шапке, с длинной бородой,
сидел богатый Купец, почитаемый за своё
умение сберегать доходы и ловко
высчитывать курс. Прервав усердные
занятия, верхом на заморённой кляче,
в Кентербери ехал Студент, умудрённый
книгами и тративший на них последние
деньги. Рядом с ним восседал Юрист,
непревзойдённый в знании законов
и в умении их обходить. Богатство
и слава его быстро умножались, равно
как и количество богатых клиентов,
часто обращавшихся к Юристу за помощью.
Неподалёку в дорогом наряде сидел
весёлый Франклин, бывший образцовым
шерифом и собиравший пеню. Франклин
любил вино и хороший стол, чем
и славился в округе. Красильщик,
Шапочник, Плотник, Обойщик и Ткач,
одетые в солидные наряды цехового
братства, все делали не спеша,
с сознанием собственного достоинства
и богатства. Они везли с собой
Повара, мастера на все руки, чтобы
тот готовил им во время долгого
путешествия. За одним столом с ними
сидел Шкипер. Он приехал из западного
графства и был одет в грубый кафтан
из парусины. Его вид выдавал в нем
опытного моряка с «Маделены», знавшего
все течения и подводные камни,
встречавшиеся на пути корабля.
В малиновом с синим плаще рядом
с ним сидел Доктор медицины, сравниться
с которым в искусстве врачевания
не могли даже лондонские врачи. Это
был умнейший человек, ни разу
не опозоривший себя неаккуратностью
или мотовством. С ним болтала Батская
ткачиха в дорожном плаще и с пребольшущей
шляпой на голове. Она была глуха, что
не мешало ей быть большой мастерицей
в ткацком деле.

Пережив
пятерых мужей и не меньшее количество
любовников, она смиренно отправилась
на богомолье, была разговорчива
и весела. Неподалёку за столом
скромно сидел старенький Священник,
лучше которого не видел свет. Он был
образцовым пастырем, помогал неимущим,
был кроток и милосерден в общении
с нищими и безжалостно справедлив
к богатым грешникам. Брат его. Пахарь,
ехал вместе с ним. Он немало
потрудился на полях за свою жизнь
и считал долгом христианина свято
слушаться заповедей и помогать людям,
которые в этом нуждались. Напротив,
на скамье, развалился Мельник —
ражий детина, здоровый, как бык,
с внушительной рыжей бородой
и с бородавкой, поросшей жёсткой
щетиной, на носу. Кулачный боец,
бабник, охальник и гуляка, он слыл
отчаянным лгуном и вором. Сидевший
рядом Эконом был удачлив во всех
операциях, за которые брался, и умел
изрядно дурачить людей. Постриженный,
как священник, в синей сутане и на коне
в яблоках из Норфолка в Кентербери
ехал Мажордом. Умея вовремя украсть
и подольститься, он был богаче
своего хозяина, был скуп и неплохо
разбирался в своём деле. Пристав
церковного суда весь заплыл жиром, и его
маленькие глазки смотрели на всех
чрезвычайно хитро. Никакая кислота
не вытравила бы налёта вековечной
грязи на его бороде и не заглушила бы
чесночную отрыжку, которую он заливал
вином. Он умел быть полезным грешникам,
если те платили, и вёз с собой
вместо щита огромный каравай ржаного
хлеба. Рабски преданный ему, рядом ехал
Продавец папских индульгенций.
Безжизненные пряди редких, слипшихся
волос окаймляли его чело, он пел
и поучал писклявым голоском с амвона
и вёз с собой короб с индульгенциями,
в продаже которых был на диво
ловок.

Теперь
все выше перечисленные весело сидели
за накрытым всевозможной снедью
столом и подкрепляли свои силы.
Когда же ужин был окончен и гости
стали расходиться, Хозяин таверны
встал и, поблагодарив гостей
за оказанную честь, осушил свой бокал.
Затем он, смеясь, заметил, что путникам,
должно быть, бывает иногда скучно,
и предложил паломникам следующее:
каждый за время долгой дороги должен
будет рассказать выдуманную или
взаправдашнюю историю, а кто расскажет
интереснее всех, будет славно угощён
на возвратном пути. В качестве
судьи Хозяин предложил себя, предупредив,
что тот, кто станет уклоняться от рассказа,
будет сурово наказан. Паломники с радостью
согласились, ибо никто скучать не хотел,
а Хозяин нравился всем, даже самым
угрюмым. И вот, перед тем как отправиться
в дорогу, все стали тянуть жребий,
кому же рассказывать первому. Жребий
выпал Рыцарю, и конники, окружив его,
приготовились внимательно слушать
рассказ.

«Кентерберийские рассказы» — самое крупное произведение Джеффри Чосера. Многим хочется осилить данное произведение времен средневековья, несущее в себе кладезь ценностей и установок, актуальных и по сей день. Но однако, из-за большого объема произведения, запутанного и непонятного языка, а также неправильному или неточному переводу стихов, в формате которых написана большая часть рассказов, чтение может оказаться затрудненной задачей. Поэтому предлагаем вам прочитать краткое содержание произведения, которое поможет вам либо частично, в случае если вы что-то недопоняли и хотите найти упущенную деталь, либо же для краткого ознакомления с произведением.

Общий пролог

В апреле паломники решают поклониться мощам Фомы Бекета, и однажды так получилось, что в одном из местных заведений собралась компания паломников, которые держали путь на одно и то же место.

Когда ужин был закончен, хозяин заведения поблагодарил гостей за оказанное приятное время и со смехом предложил каждому рассказывать выдуманную или правдивую историю во время своего длинного пути, а кто расскажет наиболее интересную, тот получит угощение на обратном пути. Рассказать должен будет каждый, иначе его накажут.

Все 29 путников согласились на этот уговор и стали вытягивать жребий, кому первому предстоит рассказать свою историю. Жребий пал на Рыцаря, и все отправились в путь под его рассказ.

Рассказ Рыцаря

Рыцарь повествует путникам о владыке Тессее, который славился яркими победами в военном искусстве. А когда он дошел до Скифии, он взял себе в жены Ипполиту — главную среди амазонок. Но, узнав о нападении на другие земли, Тесей оставил Ипполиту с сестрой Эмилией в Афинах, а сам ушел воевать. После победы над войсками врага он вернулся домой, взяв с собой пленных Паламона и Арсита.

Однажды, уже через несколько лет после этих событий, в Эмилию влюбились оба узника, но в итоге не стали долго ссориться. В это время в город приезжает знатный Перитой. Он был знаком с Арситом и Тесеем, поэтому смог уговорить последнего освободить заключенного. В итоге Арсит бежит благодаря его помощи, но с условием больше не посещать Афины.

Спустя несколько лет Тесей приглашает Арсита к себе в качестве работника, а Паламону удается сбежать. Паламон собирается идти войском на Афины, что не обрадовало его старого друга, который теперь работает на Тесея. В итоге друзья договариваются встретится на этом же месте спустя год и померить свои силы, и победившему отходит Эмилия. Победу одержал Арсит, но он получил смертельные раны и не выжил, а Паламон женился на красавице.

Рассказ Мельника

Мельник рассказывает об истории двух мужчин: одного студента, одного опытного плотника и одного развратника. Все трое обожали одну и ту же девушку Алисон. Самой Алисон больше всего нравился студент, но она была замужем за плотником. В итоге студент довольно ловко и быстро обхитрил его, сочинив историю про скорый потоп, спастись от которого можно только с помощью бочки.

Когда наступила ночь, плотник забрался в бочку. Мимо окна Алисон проходил развратник, которого девушка унизила и обманула, показав в окно непристойное место. Мужчина решил отомстить, и в следующий раз принес раскаленный сошник, чтобы снова попросить поцелуя. Но в этот раз подшутить решил студент Николас, который в итоге свалился прямо на бочку, в которой сидел плотник. Вся округа смеялась над произошедшим, но Николас все-таки смог получить девушку.

Рассказ Врача

Согласно истории врача, у одного щедрого царя Виргиния была дочь, которая запросто могла стоять рядом с греческими богинями по красоте. Однажды жена Виргиния с дочерью пошла в храм, где юную девушку возжелал один мужчина. Действовать он решил хитростью.

В итоге девушку лишили жизни, и история закончилась очень печально и трагично.

Рассказ Эконома о вороне

В давние времена Апполон (Феб) жил среди людей. Жил он неплохо, и в одной из комнат в его доме стояла золотая клетка с белой вороной с красивым голосом. У Апполона была и жена, которую он любил и часто ревновал, и поэтому не выпускал из дома. Когда ворона увидела любовников, то рассказала об этом Фебу, за что он убил жену.

В итоге начал жалеть о своем поступке и обвинил ворону во лжи. Он наказал ее и весь ее род, и теперь все вороны уже не прекрасны.

The Canterbury Tales

A woodcut from William Caxton’s second edition of The Canterbury Tales printed in 1483
Author	Geoffrey Chaucer
Original title	Tales of Caunterbury
Country	England
Language	Middle English
Set in	Kingdom of England, 14th century
Publication date	c. 1400 (unfinished at Chaucer’s death)
Dewey Decimal	821.1
LC Class	PR1870 .A1
Text	The Canterbury Tales at Wikisource

The Canterbury Tales (Middle English: Tales of Caunterbury)^[2] is a collection of twenty-four stories that runs to over 17,000 lines written in Middle English by Geoffrey Chaucer between 1387 and 1400.^[3] It is widely regarded as Chaucer’s magnum opus. The tales (mostly written in verse, although some are in prose) are presented as part of a story-telling contest by a group of pilgrims as they travel together from London to Canterbury to visit the shrine of Saint Thomas Becket at Canterbury Cathedral. The prize for this contest is a free meal at the Tabard Inn at Southwark on their return.

It has been suggested that the greatest contribution of The Canterbury Tales to English literature was the popularisation of the English vernacular in mainstream literature, as opposed to French, Italian or Latin. English had, however, been used as a literary language centuries before Chaucer’s time, and several of Chaucer’s contemporaries—John Gower, William Langland, the Pearl Poet, and Julian of Norwich—also wrote major literary works in English. It is unclear to what extent Chaucer was seminal in this evolution of literary preference.

The Canterbury Tales is generally thought to have been incomplete at the end of Chaucer’s life. In the General Prologue, some 30 pilgrims are introduced. According to the Prologue, Chaucer’s intention was to write four stories from the perspective of each pilgrim, two each on the way to and from their ultimate destination, St. Thomas Becket’s shrine (making for a total of about 120 stories). Although perhaps incomplete, The Canterbury Tales is revered as one of the most important works in English literature.

Text

The question of whether The Canterbury Tales is a finished work has not been answered to date. There are 84 manuscripts and four incunabula (printed before 1500) editions^[4] of the work, which is more than for any other vernacular English literary text with the exception of The Prick of Conscience. This comparison should not be taken as evidence of the Tales’ popularity in the century after Chaucer’s death, because according to Derek Pearsal, it is unfair considering that The Prick of Conscience had all the benefit of the «preservation of a dogmatic religious subject-matter».^[5] Fifty-five of these manuscripts are thought to have been originally complete, while 28 are so fragmentary that it is difficult to ascertain whether they were copied individually or as part of a set.^[6] The Tales vary in both minor and major ways from manuscript to manuscript; many of the minor variations are due to copyists’ errors, while it is suggested that in other cases Chaucer both added to his work and revised it as it was being copied and possibly as it was being distributed.

Even the oldest surviving manuscripts of the Tales are not Chaucer’s originals. The very oldest is probably MS Peniarth 392 D (called «Hengwrt»), written by a scribe shortly after Chaucer’s death. Another famous example is the Ellesmere Manuscript, a manuscript handwritten by one person with illustrations by several illustrators; the tales are put in an order that many later editors have followed for centuries.^[7][8] The first version of The Canterbury Tales to be published in print was William Caxton’s 1476 edition. Only 10 copies of this edition are known to exist, including one held by the British Library and one held by the Folger Shakespeare Library.

In 2004, Linne Mooney claimed that she was able to identify the scrivener who worked for Chaucer as an Adam Pinkhurst. Mooney, then a professor at the University of Maine and a visiting fellow at Corpus Christi College, Cambridge, said she could match Pinkhurst’s oath in the Scriveners’ Common Paper to the handwriting in the Hengwrt manuscript, which she theorized might have been transcribed from Chaucer’s working copy.^[9][10] Although this identification has been generally accepted, some scholars have expressed doubts.^[11]

Order

There is no consensus as to whether or not a complete version of the Tales exists, and also no consensus regarding Chaucer’s intended order of the stories.^[12][13]

Textual and manuscript clues have been adduced to support the two most popular modern methods of ordering the tales. Some scholarly editions divide the Tales into ten «Fragments». The tales that make up a Fragment are closely related and contain internal indications of their order of presentation, usually with one character speaking to and then stepping aside for another character. However, between Fragments, the connection is less obvious. Consequently, there are several possible orders; the one most frequently seen in modern editions follows the numbering of the Fragments (ultimately based on the Ellesmere order).^[12] Victorians frequently used the nine «Groups», which was the order used by Walter William Skeat whose edition Chaucer: Complete Works was used by Oxford University Press for most of the twentieth century, but this order is currently seldom followed.^[12]

Fragment	Group	Tales
Fragment I	A	General Prologue The Knight’s Tale The Miller’s Tale The Reeve’s Tale The Cook’s Tale
Fragment II	B1	The Man of Law’s Tale
Fragment III	D	The Wife of Bath’s Tale The Friar’s Tale The Summoner’s Tale
Fragment IV	E	The Clerk’s Tale The Merchant’s Tale
Fragment V	F	The Squire’s Tale The Franklin’s Tale
Fragment VI	C	The Physician’s Tale The Pardoner’s Tale
Fragment VII	B2	The Shipman’s Tale The Prioress’s Tale Sir Thopas’ Tale The Tale of Melibee The Monk’s Tale The Nun’s Priest’s Tale
Fragment VIII	G	The Second Nun’s Tale The Canon’s Yeoman’s Tale
Fragment IX	H	The Manciple’s Tale
Fragment X	I	The Parson’s Tale

An alternative ordering (seen in the early 15th-century manuscript Harley MS. 7334) places Fragment VIII before VI. Fragments I and II almost always follow each other, just as VI and VII, IX and X do in the oldest manuscripts. Fragments IV and V, by contrast, vary in location from manuscript to manuscript.

Language

Chaucer mainly wrote in a London dialect of late Middle English, which has clear differences from Modern English. From philological research, some facts are known about the pronunciation of English during the time of Chaucer. Chaucer pronounced -e at the end of many words, so that care (except when followed by a vowel sound) was [ˈkaːrə], not as in Modern English. Other nowadays silent letters were also pronounced, so that the word knight was [kniçt], with both the k and the gh pronounced, not . In some cases, vowel letters in Middle English were pronounced very differently from Modern English, because the Great Vowel Shift had not yet happened. For instance, the long e in wepyng «weeping» was pronounced as [eː], as in modern German or Italian, not as . Below is an IPA transcription of the opening lines of The Merchant’s Prologue:

No manuscript exists in Chaucer’s own hand; all extant copies were made by scribes. Because the final -e sound was lost soon after Chaucer’s time, scribes did not accurately copy it, and this gave scholars the impression that Chaucer himself was inconsistent in using it.^[16] It has now been established, however, that -e was an important part of Chaucer’s grammar, and helped to distinguish singular adjectives from plural and subjunctive verbs from indicative.^[17]

Sources

No other work prior to Chaucer’s is known to have set a collection of tales within the framework of pilgrims on a pilgrimage. It is obvious, however, that Chaucer borrowed portions, sometimes very large portions, of his stories from earlier stories, and that his work was influenced by the general state of the literary world in which he lived. Storytelling was the main entertainment in England at the time, and storytelling contests had been around for hundreds of years. In 14th-century England, the English Pui was a group with an appointed leader who would judge the songs of the group. The winner received a crown and, as with the winner of The Canterbury Tales, a free dinner. It was common for pilgrims on a pilgrimage to have a chosen «master of ceremonies» to guide them and organise the journey.^[18] Harold Bloom suggests that the structure is mostly original, but inspired by the «pilgrim» figures of Dante and Virgil in The Divine Comedy.^[19] New research suggests that the General Prologue, in which the innkeeper and host Harry Bailey introduces each pilgrim, is a pastiche of the historical Harry Bailey’s surviving 1381 poll-tax account of Southwark’s inhabitants.^[20]

The Canterbury Tales contains more parallels to the Decameron, by Giovanni Boccaccio, than any other work. Like the Tales, the Decameron features a frame tale in which several different narrators tell a series of stories. In the Decameron, the characters have fled to the countryside to escape the Black Death. It ends with an apology by Boccaccio, much like Chaucer’s Retraction to the Tales. A quarter of the tales in The Canterbury Tales parallel a tale in the Decameron, although most of them have closer parallels in other stories. Some scholars thus find it unlikely that Chaucer had a copy of the work on hand, surmising instead that he may have merely read the Decameron at some point.^[21] Chaucer may have read the Decameron during his first diplomatic mission to Italy in 1372.^{[citation needed]} Chaucer used a wide variety of sources, but some, in particular, were used frequently over several tales, among them the Bible, Classical poetry by Ovid, and the works of contemporary Italian writers Petrarch and Dante. Chaucer was the first author to use the work of these last two.^{[citation needed]} Boethius’ Consolation of Philosophy appears in several tales, as do the works of John Gower, a friend of Chaucer’s. Chaucer also seems to have borrowed from numerous religious encyclopaedias and liturgical writings, such as John Bromyard’s Summa praedicantium, a preacher’s handbook, and Jerome’s Adversus Jovinianum.^[22] Many scholars say there is a good possibility Chaucer met Petrarch or Boccaccio.^{[23][24][25][26][27]}

Genre and structure

The Canterbury Tales is a collection of stories built around a frame tale, a common and already long established genre in this period. Chaucer’s Tales differs from most other story «collections» in this genre chiefly in its intense variation. Most story collections focused on a theme, usually a religious one. Even in the Decameron, storytellers are encouraged to stick to the theme decided on for the day. The idea of a pilgrimage to get such a diverse collection of people together for literary purposes was also unprecedented, though «the association of pilgrims and storytelling was a familiar one».^[28] Introducing a competition among the tales encourages the reader to compare the tales in all their variety, and allows Chaucer to showcase the breadth of his skill in different genres and literary forms.^[29]

While the structure of the Tales is largely linear, with one story following another, it is also much more than that. In the General Prologue, Chaucer describes not the tales to be told, but the people who will tell them, making it clear that structure will depend on the characters rather than a general theme or moral. This idea is reinforced when the Miller interrupts to tell his tale after the Knight has finished his. Having the Knight go first gives one the idea that all will tell their stories by class, with the Monk following the Knight. However, the Miller’s interruption makes it clear that this structure will be abandoned in favour of a free and open exchange of stories among all classes present. General themes and points of view arise as the characters tell their tales, which are responded to by other characters in their own tales, sometimes after a long lapse in which the theme has not been addressed.^[30]

Lastly, Chaucer does not pay much attention to the progress of the trip, to the time passing as the pilgrims travel, or to specific locations along the way to Canterbury. His writing of the story seems focused primarily on the stories being told, and not on the pilgrimage itself.^[31]

Style

The variety of Chaucer’s tales shows the breadth of his skill and his familiarity with many literary forms, linguistic styles, and rhetorical devices. Medieval schools of rhetoric at the time encouraged such diversity, dividing literature (as Virgil suggests) into high, middle, and low styles as measured by the density of rhetorical forms and vocabulary. Another popular method of division came from St. Augustine, who focused more on audience response and less on subject matter (a Virgilian concern). Augustine divided literature into «majestic persuades», «temperate pleases», and «subdued teaches». Writers were encouraged to write in a way that kept in mind the speaker, subject, audience, purpose, manner, and occasion. Chaucer moves freely between all of these styles, showing favouritism to none.^[32] He not only considers the readers of his work as an audience, but the other pilgrims within the story as well, creating a multi-layered rhetoric.^[33]

With this, Chaucer avoids targeting any specific audience or social class of readers, focusing instead on the characters of the story and writing their tales with a skill proportional to their social status and learning. However, even the lowest characters, such as the Miller, show surprising rhetorical ability, although their subject matter is more lowbrow. Vocabulary also plays an important part, as those of the higher classes refer to a woman as a «lady», while the lower classes use the word «wenche», with no exceptions. At times the same word will mean entirely different things between classes. The word «pitee», for example, is a noble concept to the upper classes, while in the Merchant’s Tale it refers to sexual intercourse. Again, however, tales such as the Nun’s Priest’s Tale show surprising skill with words among the lower classes of the group, while the Knight’s Tale is at times extremely simple.^[34]

Chaucer uses the same meter throughout almost all of his tales, with the exception of Sir Thopas and his prose tales. This is a line characterised by five stressed syllables, usually alternating with unstressed syllables to produce lines usually of ten syllables, but often eleven and occasionally nine; occasionally a caesura can be identified around the middle of a line. This metre was probably inspired by French and Italian forms. Chaucer’s meter would later develop into the heroic meter of the 15th and 16th centuries sometimes known as riding rhyme, and is an ancestor of iambic pentameter. Chaucer’s verse is usually also characterised by couplet rhyme, but he avoided allowing couplets to become too prominent in The Canterbury Tales, and four of the tales (the Man of Law’s, Clerk’s, Prioress’, and Second Nun’s) use rhyme royal.^[35][36]

Historical context and themes

In 1386, Chaucer became Controller of Customs and Justice of the Peace and, in 1389, Clerk of the King’s Works.^[37] It was during these years that Chaucer began working on The Canterbury Tales.

The end of the fourteenth century was a turbulent time in English history. The Catholic Church was in the midst of the Western Schism and, although it was still the only Christian authority in Western Europe, it was the subject of heavy controversy. Lollardy, an early English religious movement led by John Wycliffe, is mentioned in the Tales, which also mention a specific incident involving pardoners (sellers of indulgences, which were believed to relieve the temporal punishment due for sins that were already forgiven in the Sacrament of Confession) who nefariously claimed to be collecting for St. Mary Rouncesval hospital in England. The Canterbury Tales is among the first English literary works to mention paper, a relatively new invention that allowed dissemination of the written word never before seen in England. Political clashes, such as the 1381 Peasants’ Revolt and clashes ending in the deposing of King Richard II, further reveal the complex turmoil surrounding Chaucer in the time of the Tales’ writing. Many of his close friends were executed and he himself moved to Kent to get away from events in London.^[38]

While some readers look to interpret the characters of The Canterbury Tales as historical figures, other readers choose to interpret its significance in less literal terms. After analysis of Chaucer’s diction and historical context, his work appears to develop a critique of society during his lifetime. Within a number of his descriptions, his comments can appear complimentary in nature, but through clever language, the statements are ultimately critical of the pilgrim’s actions. It is unclear whether Chaucer would intend for the reader to link his characters with actual persons. Instead, it appears that Chaucer creates fictional characters to be general representations of people in such fields of work. With an understanding of medieval society, one can detect subtle satire at work.^[39]

Religion

The Tales reflect diverse views of the Church in Chaucer’s England. After the Black Death, many Europeans began to question the authority of the established Church. Some turned to lollardy, while others chose less extreme paths, starting new monastic orders or smaller movements exposing church corruption in the behaviour of the clergy, false church relics or abuse of indulgences.^[40] Several characters in the Tales are religious figures, and the very setting of the pilgrimage to Canterbury is religious (although the prologue comments ironically on its merely seasonal attractions), making religion a significant theme of the work.^[41]

Two characters, the Pardoner and the Summoner, whose roles apply the Church’s secular power, are both portrayed as deeply corrupt, greedy, and abusive. Pardoners in Chaucer’s day were those people from whom one bought Church «indulgences» for forgiveness of sins, who were guilty of abusing their office for their own gain. Chaucer’s Pardoner openly admits the corruption of his practice while hawking his wares.^[42] Summoners were Church officers who brought sinners to the Church court for possible excommunication and other penalties. Corrupt summoners would write false citations and frighten people into bribing them to protect their interests. Chaucer’s Summoner is portrayed as guilty of the very kinds of sins for which he is threatening to bring others to court, and is hinted as having a corrupt relationship with the Pardoner.^[43] In The Friar’s Tale, one of the characters is a summoner who is shown to be working on the side of the devil, not God.^[44]

Churchmen of various kinds are represented by the Monk, the Prioress, the Nun’s Priest, and the Second Nun. Monastic orders, which originated from a desire to follow an ascetic lifestyle separated from the world, had by Chaucer’s time become increasingly entangled in worldly matters. Monasteries frequently controlled huge tracts of land on which they made significant sums of money, while peasants worked in their employ.^[45] The Second Nun is an example of what a Nun was expected to be: her tale is about a woman whose chaste example brings people into the church. The Monk and the Prioress, on the other hand, while not as corrupt as the Summoner or Pardoner, fall far short of the ideal for their orders. Both are expensively dressed, show signs of lives of luxury and flirtatiousness and show a lack of spiritual depth.^[46] The Prioress’s Tale is an account of Jews murdering a deeply pious and innocent Christian boy, a blood libel against Jews that became a part of English literary tradition.^[47] The story did not originate in the works of Chaucer and was well known in the 14th century.^[48]

Pilgrimage was a very prominent feature of medieval society. The ultimate pilgrimage destination was Jerusalem,^[49] but within England Canterbury was a popular destination. Pilgrims would journey to cathedrals that preserved relics of saints, believing that such relics held miraculous powers. Saint Thomas Becket, Archbishop of Canterbury, had been murdered in Canterbury Cathedral by knights of Henry II during a disagreement between Church and Crown. Miracle stories connected to his remains sprang up soon after his death, and the cathedral became a popular pilgrimage destination.^[50] The pilgrimage in the work ties all of the stories together and may be considered a representation of Christians’ striving for heaven, despite weaknesses, disagreement, and diversity of opinion.^[51]

Social class and convention

The upper class or nobility, represented chiefly by the Knight and his Squire, was in Chaucer’s time steeped in a culture of chivalry and courtliness. Nobles were expected to be powerful warriors who could be ruthless on the battlefield yet mannerly in the King’s Court and Christian in their actions.^[52] Knights were expected to form a strong social bond with the men who fought alongside them, but an even stronger bond with a woman whom they idealised to strengthen their fighting ability.^[53] Though the aim of chivalry was to noble action, its conflicting values often degenerated into violence. Church leaders frequently tried to place restrictions on jousts and tournaments, which at times ended in the death of the loser. The Knight’s Tale shows how the brotherly love of two fellow knights turns into a deadly feud at the sight of a woman whom both idealise. To win her, both are willing to fight to the death. Chivalry was on the decline in Chaucer’s day, and it is possible that The Knight’s Tale was intended to show its flaws, although this is disputed.^[54] Chaucer himself had fought in the Hundred Years’ War under Edward III, who heavily emphasised chivalry during his reign.^[55] Two tales, Sir Topas and The Tale of Melibee, are told by Chaucer himself, who is travelling with the pilgrims in his own story. Both tales seem to focus on the ill-effects of chivalry—the first making fun of chivalric rules and the second warning against violence.^[56]

The Tales constantly reflect the conflict between classes. For example, the division of the three estates: the characters are all divided into three distinct classes, the classes being «those who pray» (the clergy), «those who fight» (the nobility), and «those who work» (the commoners and peasantry).^[57] Most of the tales are interlinked by common themes, and some «quit» (reply to or retaliate against) other tales. Convention is followed when the Knight begins the game with a tale, as he represents the highest social class in the group. But when he is followed by the Miller, who represents a lower class, it sets the stage for the Tales to reflect both a respect for and a disregard for upper class rules. Helen Cooper, as well as Mikhail Bakhtin and Derek Brewer, call this opposition «the ordered and the grotesque, Lent and Carnival, officially approved culture and its riotous, and high-spirited underside.»^[58] Several works of the time contained the same opposition.^[58]

Relativism versus realism

Chaucer’s characters each express different—sometimes vastly different—views of reality, creating an atmosphere of testing, empathy, and relativism.^[32] As Helen Cooper says, «Different genres give different readings of the world: the fabliau scarcely notices the operations of God, the saint’s life focuses on those at the expense of physical reality, tracts and sermons insist on prudential or orthodox morality, romances privilege human emotion.» The sheer number of varying persons and stories renders the Tales as a set unable to arrive at any definite truth or reality.^[59]

Liminality

The concept of liminality figures prominently within The Canterbury Tales.^[32] A liminal space, which can be both geographical as well as metaphorical or spiritual, is the transitional or transformational space between a «real» (secure, known, limited) world and an unknown or imaginary space of both risk and possibility.^[60] The notion of a pilgrimage is itself a liminal experience, because it centres on travel between destinations and because pilgrims undertake it hoping to become more holy in the process. Thus, the structure of The Canterbury Tales itself is liminal; it not only covers the distance between London and Canterbury, but the majority of the tales refer to places entirely outside the geography of the pilgrimage. Jean Jost summarises the function of liminality in The Canterbury Tales,

Both appropriately and ironically in this raucous and subversive liminal space, a ragtag assembly gather together and tell their equally unconventional tales. In this unruly place, the rules of tale telling are established, themselves to be both disordered and broken; here the tales of game and earnest, solas and sentence, will be set and interrupted. Here the sacred and profane adventure begins, but does not end. Here, the condition of peril is as prominent as that of protection. The act of pilgrimaging itself consists of moving from one urban space, through liminal rural space, to the next urban space with an ever fluctuating series of events and narratives punctuating those spaces. The goal of pilgrimage may well be a religious or spiritual space at its conclusion, and reflect a psychological progression of the spirit, in yet another kind of emotional space.^[61]

Liminality is also evident in the individual tales. An obvious instance of this is The Friar’s Tale in which the yeoman devil is a liminal figure because of his transitory nature and function; it is his purpose to issue souls from their current existence to hell, an entirely different one.^[62] The Franklin’s Tale is a Breton Lai tale, which takes the tale into a liminal space by invoking not only the interaction of the supernatural and the mortal, but also the relation between the present and the imagined past.^[63]

Reception

While Chaucer clearly states the addressees of many of his poems (the Book of the Duchess is believed to have been written for John of Gaunt on the occasion of his wife’s death in 1368), the intended audience of The Canterbury Tales is more difficult to determine. Chaucer was a courtier, leading some to believe that he was mainly a court poet who wrote exclusively for the nobility. He is referred to as a noble translator and poet by Eustache Deschamps and by his contemporary John Gower. It has been suggested that the poem was intended to be read aloud, which is probable as this was a common activity at the time. However, it also seems to have been intended for private reading, since Chaucer frequently refers to himself as the writer, rather than the speaker, of the work. Determining the intended audience directly from the text is even more difficult, since the audience is part of the story. This makes it difficult to tell when Chaucer is writing to the fictional pilgrim audience or the actual reader.^[64]

Chaucer’s works may have been distributed in some form during his lifetime in part or in whole. Scholars speculate that manuscripts were circulated among his friends, but likely remained unknown to most people until after his death. However, the speed with which copyists strove to write complete versions of his tale in manuscript form shows that Chaucer was a famous and respected poet in his own day. The Hengwrt and Ellesmere manuscripts are examples of the care taken to distribute the work. More manuscript copies of the poem exist than for any other poem of its day except The Prick of Conscience, causing some scholars to give it the medieval equivalent of bestseller status. Even the most elegant of the illustrated manuscripts, however, is not nearly as highly decorated as the work of authors of more respectable works such as John Lydgate’s religious and historical literature.^[65]

15th century

John Lydgate and Thomas Occleve were among the first critics of Chaucer’s Tales, praising the poet as the greatest English poet of all time and the first to show what the language was truly capable of poetically. This sentiment was universally agreed upon by later critics into the mid-15th century. Glosses included in The Canterbury Tales manuscripts of the time praised him highly for his skill with «sentence» and rhetoric, the two pillars by which medieval critics judged poetry. The most respected of the tales was at this time the Knight’s, as it was full of both.^[66]

Literary additions and supplements

The incompleteness of the Tales led several medieval authors to write additions and supplements to the tales to make them more complete. Some of the oldest existing manuscripts of the tales include new or modified tales, showing that even early on, such additions were being created. These emendations included various expansions of the Cook’s Tale, which Chaucer never finished, The Plowman’s Tale, The Tale of Gamelyn, the Siege of Thebes, and the Tale of Beryn.^[67]

The Tale of Beryn, written by an anonymous author in the 15th century, is preceded by a lengthy prologue in which the pilgrims arrive at Canterbury and their activities there are described. While the rest of the pilgrims disperse throughout the town, the Pardoner seeks the affections of Kate the barmaid, but faces problems dealing with the man in her life and the innkeeper Harry Bailey. As the pilgrims turn back home, the Merchant restarts the storytelling with Tale of Beryn. In this tale, a young man named Beryn travels from Rome to Egypt to seek his fortune only to be cheated by other businessmen there. He is then aided by a local man in getting his revenge. The tale comes from the French tale Bérinus and exists in a single early manuscript of the tales, although it was printed along with the tales in a 1721 edition by John Urry.^[68]

John Lydgate wrote The Siege of Thebes in about 1420. Like the Tale of Beryn, it is preceded by a prologue in which the pilgrims arrive in Canterbury. Lydgate places himself among the pilgrims as one of them and describes how he was a part of Chaucer’s trip and heard the stories. He characterises himself as a monk and tells a long story about the history of Thebes before the events of the Knight’s Tale. John Lydgate’s tale was popular early on and exists in old manuscripts both on its own and as part of the Tales. It was first printed as early as 1561 by John Stow, and several editions for centuries after followed suit.^[69]

There are actually two versions of The Plowman’s Tale, both of which are influenced by the story Piers Plowman, a work written during Chaucer’s lifetime. Chaucer describes a Plowman in the General Prologue of his tales, but never gives him his own tale. One tale, written by Thomas Occleve, describes the miracle of the Virgin and the Sleeveless Garment. Another tale features a pelican and a griffin debating church corruption, with the pelican taking a position of protest akin to John Wycliffe’s ideas.^[70]

The Tale of Gamelyn was included in an early manuscript version of the tales, Harley 7334, which is notorious for being one of the lower-quality early manuscripts in terms of editor error and alteration. It is now widely rejected by scholars as an authentic Chaucerian tale, although some scholars think he may have intended to rewrite the story as a tale for the Yeoman. Dates for its authorship vary from 1340 to 1370.^[71]

Later adaptations and homages

Books

• The most well-known work of the 18th century writer Harriet Lee was called The Canterbury Tales, and consists of twelve stories, related by travellers thrown together by untoward accident. In turn, Lee’s version had a profound influence on Lord Byron.
• Henry Dudeney’s 1907 book The Canterbury Puzzles contains a part reputedly lost from what modern readers know as Chaucer’s tales.
• Historical-mystery novelist P.C. Doherty wrote a series of novels based on The Canterbury Tales, making use of both the story frame and Chaucer’s characters.
• Science-fiction writer Dan Simmons wrote his Hugo Award winning 1989 novel Hyperion based on an extra-planetary group of pilgrims.
• Evolutionary biologist Richard Dawkins used The Canterbury Tales as a structure for his 2004 non-fiction book about evolution titled The Ancestor’s Tale: A Pilgrimage to the Dawn of Evolution. His animal pilgrims are on their way to find the common ancestor, each telling a tale about evolution.
• Canadian author Angie Abdou translates The Canterbury Tales to a cross section of people, all snow-sports enthusiasts but from different social backgrounds, converging on a remote back-country ski cabin in British Columbia in the 2011 novel The Canterbury Trail.
• British poet and performer Patience Agbabi is one of fourteen authors who worked together to tell the stories and experiences of refugees, detainees, and asylum seekers in a book titled Refugee Tales. The collaborative efforts of the writers and displaced people create stories modeled after Chaucer’s tale of journey in The Canterbury Tales. This project is rooted in the efforts of the Gatwick Detainees Welfare Group, a non-partisan advocacy group for detained people.

Stage adaptations

• The Two Noble Kinsmen, by William Shakespeare and John Fletcher, a retelling of «The Knight’s Tale», was first performed in 1613 or 1614 and published in 1634.
• In 1961, Erik Chisholm completed his opera, The Canterbury Tales. The opera is in three acts: The Wyf of Bath’s Tale, The Pardoner’s Tale and The Nun’s Priest’s Tale.
• Nevill Coghill’s modern English version formed the basis of a musical version that was first staged in 1964.

Film and television

• A Canterbury Tale, a 1944 film, jointly written and directed by Michael Powell and Emeric Pressburger, is loosely based on the narrative frame of Chaucer’s tales. The movie opens with a group of medieval pilgrims journeying through the Kentish countryside as a narrator speaks the opening lines of the General Prologue. The scene then makes a now-famous transition to the time of World War II. From that point on, the film follows a group of strangers, each with their own story and in need of some kind of redemption, who are making their way to Canterbury together. The film’s main story takes place in an imaginary town in Kent and ends with the main characters arriving at Canterbury Cathedral, bells pealing and Chaucer’s words again resounding. A Canterbury Tale is recognised as one of the Powell-Pressburger team’s most poetic and artful films. It was produced as wartime propaganda, using Chaucer’s poetry, referring to the famous pilgrimage, and offering photography of Kent to remind the public of what made Britain worth fighting for. In one scene, a local historian lectures an audience of British soldiers about the pilgrims of Chaucer’s time and the vibrant history of England.^[72]
• Pier Paolo Pasolini’s 1972 film The Canterbury Tales features several of the tales, some of which cohere to the original tale and others which are embellished. «The Cook’s Tale», for instance, which is incomplete in the original version, is expanded into a full story, and «The Friar’s Tale» extends the scene in which the Summoner is dragged down to hell. The film includes these two tales as well as «The Miller’s Tale», «The Summoner’s Tale», «The Wife of Bath’s Tale», and «The Merchant’s Tale».^[73] «The Tale of Sir Topas» was also filmed and dubbed; however, it was later removed by Pasolini, and is now considered lost.
• Alan Plater retold the stories in a series of plays for BBC2 in 1975: Trinity Tales.
• On 26 April 1986, American radio personality Garrison Keillor opened «The News from Lake Wobegon» portion of the first live TV broadcast of his A Prairie Home Companion radio show with a reading of the original Middle English text of the General Prologue. He commented, «Although those words were written more than 600 years ago, they still describe spring.»
• The 2001 film A Knight’s Tale, starring Heath Ledger, takes its title from Chaucer’s «The Knight’s Tale» and features Chaucer as a character.
• In 2003, the BBC again featured modern re-tellings of selected tales in their six-episode series Canterbury Tales.^[74]

Music

• British Psychedelic rock band Procol Harum’s 1967 hit «A Whiter Shade of Pale» is often assumed to be referencing the Canterbury Tales through the line, «as the miller told his tale.» However, lyricist Keith Reid has denied this, saying he had never read Chaucer when he wrote the line.^[75]
• The title of Sting’s 1993 album Ten Summoner’s Tales alludes to «The Summoner’s Tale» and to Sting’s birth name, Gordon Sumner.^[76]

• 

  The Knight

• 

  The Squire

• 

  Oswald The Reeve

• 

  Robin The Miller

• 

  Roger The Cook

• 

  Alison The Wife of Bath

• 

  The Franklin

• 

  The Shipman

• 

  The Manciple

• 

  The Merchant

• 

  The Clerk of Oxford

• 

  The Sergeant of Law

• 

  The Physician

• 

  The Parson

• 

  The Monk

• 

  Madame Eglantine The Prioress

• 

  The Second Nun

• 

  The Nun’s Priest

• 

  Hubert The Friar

• 

  The Summoner

• 

  The Pardoner

• 

  The Canon Yeoman

• 

  Geoffrey Chaucer

See also

•  Novels portal

References

Bibliography

• Bisson, Lillian M. (1998). Chaucer and the late medieval world. New York: St. Martin’s Press. ISBN 978-0-312-10667-6.
• Cooper, Helen (1996). The Canterbury tales. Oxford guides to Chaucer (2 ed.). Oxford: Oxford University Press. ISBN 978-0-19-871155-1.
• Pearsall, Derek Albert (1985). The Canterbury tales. Unwin critical library. London: G. Allen & Unwin. ISBN 978-0-04-800021-7.
• Scattered among the nations: documents affecting Jewish history, 49 to 1975. Alexis P. Rubin (ed.). Toronto, ON: Wall & Emerson. 1993. ISBN 978-1-895131-10-9.{{cite book}}: CS1 maint: others (link)

Further reading

• Collette, Carolyn P. (2001). Species, phantasms, and images: vision and medieval psychology in The Canterbury tales. Ann Arbor: University of Michigan Press. doi:10.3998/mpub.16499. ISBN 978-0-472-11161-9.
• Kolve, V.A.; Olson, Glending (2005). The Canterbury tales: fifteen tales and the general prologue: authoritative text, sources and backgrounds, criticism. A Norton critical edition (2 ed.). New York: W.W. Norton. ISBN 978-0-393-92587-6.
• Sobecki, Sebastian (2017). «A Southwark Tale: Gower, the 1381 Poll Tax, and Chaucer’s The Canterbury Tales» (PDF). Speculum. 92 (3): 630–60. doi:10.1086/692620. S2CID 159994357.
• Thompson, N.S. (1996). Chaucer, Boccaccio, and the debate of love: a comparative study of the Decameron and the Canterbury tales. Oxford: Clarendon Press. ISBN 978-0-19-812378-1.
• Spark Notes: The Canterbury Tales. New York: Spark Publishing. 2014.
• No Fair: The Canterbury Tales. New York: Spark Publishing. 2009.
• Dogan, Sandeur (2013). «The Three Estates Model: Represented and Satirised in Chaucer’s General Prologue to The Canterbury Tales». Journal of History, Culture & Art Research / Tarih Kültür ve Sanat Arastirmalari Dergisi. June 2013, Vol. 2 Issue 2, pp. 49–56.
• Nicholls, Jonathan. «Review: Chaucer’s Narrators by David Lawton,» The Modern Language Review,2017.
• Pugh, Tison. «Gender, Vulgarity, and the Phantom Debates of Chaucer’s Merchant’s Tale,» Studies in Philology, Vol. 114 Issue 3, 473–96, 2017.

External links

General

• Texts and translations at Harvard University
• The Canterbury Tales Project: publishing transcripts, images, collations and analysis of all surviving 15th-century copies
• The Canterbury Tales at the Bibliotheca Augustana
• The Canterbury Tales public domain audiobook at LibriVox

Online texts

• The Canterbury Tales and Other Poems at Project Gutenberg
• Ecker, Ronald L.; Crook, Eugene Joseph (1993). The Canterbury Tales: A Complete Translation into Modern English. Palatka, FL: Hodge & Braddock. ISBN 978-0-9636512-3-5.

Facsimiles

• The Hengwrt Manuscript: the oldest manuscript copy
• MS 1084/2 Canterbury tales at OPenn
• Ellesmere Chaucer
• British Library, Harley MS 7334
• British Library, Harley MS 1758
• Caxton’s Chaucer: scans of William Caxton’s two editions of Chaucer’s Canterbury Tales

The Canterbury Tales

A woodcut from William Caxton’s second edition of The Canterbury Tales printed in 1483
Author	Geoffrey Chaucer
Original title	Tales of Caunterbury
Country	England
Language	Middle English
Set in	Kingdom of England, 14th century
Publication date	c. 1400 (unfinished at Chaucer’s death)
Dewey Decimal	821.1
LC Class	PR1870 .A1
Text	The Canterbury Tales at Wikisource

The Canterbury Tales (Middle English: Tales of Caunterbury)^[2] is a collection of twenty-four stories that runs to over 17,000 lines written in Middle English by Geoffrey Chaucer between 1387 and 1400.^[3] It is widely regarded as Chaucer’s magnum opus. The tales (mostly written in verse, although some are in prose) are presented as part of a story-telling contest by a group of pilgrims as they travel together from London to Canterbury to visit the shrine of Saint Thomas Becket at Canterbury Cathedral. The prize for this contest is a free meal at the Tabard Inn at Southwark on their return.

It has been suggested that the greatest contribution of The Canterbury Tales to English literature was the popularisation of the English vernacular in mainstream literature, as opposed to French, Italian or Latin. English had, however, been used as a literary language centuries before Chaucer’s time, and several of Chaucer’s contemporaries—John Gower, William Langland, the Pearl Poet, and Julian of Norwich—also wrote major literary works in English. It is unclear to what extent Chaucer was seminal in this evolution of literary preference.

The Canterbury Tales is generally thought to have been incomplete at the end of Chaucer’s life. In the General Prologue, some 30 pilgrims are introduced. According to the Prologue, Chaucer’s intention was to write four stories from the perspective of each pilgrim, two each on the way to and from their ultimate destination, St. Thomas Becket’s shrine (making for a total of about 120 stories). Although perhaps incomplete, The Canterbury Tales is revered as one of the most important works in English literature.

Text

The question of whether The Canterbury Tales is a finished work has not been answered to date. There are 84 manuscripts and four incunabula (printed before 1500) editions^[4] of the work, which is more than for any other vernacular English literary text with the exception of The Prick of Conscience. This comparison should not be taken as evidence of the Tales’ popularity in the century after Chaucer’s death, because according to Derek Pearsal, it is unfair considering that The Prick of Conscience had all the benefit of the «preservation of a dogmatic religious subject-matter».^[5] Fifty-five of these manuscripts are thought to have been originally complete, while 28 are so fragmentary that it is difficult to ascertain whether they were copied individually or as part of a set.^[6] The Tales vary in both minor and major ways from manuscript to manuscript; many of the minor variations are due to copyists’ errors, while it is suggested that in other cases Chaucer both added to his work and revised it as it was being copied and possibly as it was being distributed.

Even the oldest surviving manuscripts of the Tales are not Chaucer’s originals. The very oldest is probably MS Peniarth 392 D (called «Hengwrt»), written by a scribe shortly after Chaucer’s death. Another famous example is the Ellesmere Manuscript, a manuscript handwritten by one person with illustrations by several illustrators; the tales are put in an order that many later editors have followed for centuries.^[7][8] The first version of The Canterbury Tales to be published in print was William Caxton’s 1476 edition. Only 10 copies of this edition are known to exist, including one held by the British Library and one held by the Folger Shakespeare Library.

In 2004, Linne Mooney claimed that she was able to identify the scrivener who worked for Chaucer as an Adam Pinkhurst. Mooney, then a professor at the University of Maine and a visiting fellow at Corpus Christi College, Cambridge, said she could match Pinkhurst’s oath in the Scriveners’ Common Paper to the handwriting in the Hengwrt manuscript, which she theorized might have been transcribed from Chaucer’s working copy.^[9][10] Although this identification has been generally accepted, some scholars have expressed doubts.^[11]

Order

There is no consensus as to whether or not a complete version of the Tales exists, and also no consensus regarding Chaucer’s intended order of the stories.^[12][13]

Textual and manuscript clues have been adduced to support the two most popular modern methods of ordering the tales. Some scholarly editions divide the Tales into ten «Fragments». The tales that make up a Fragment are closely related and contain internal indications of their order of presentation, usually with one character speaking to and then stepping aside for another character. However, between Fragments, the connection is less obvious. Consequently, there are several possible orders; the one most frequently seen in modern editions follows the numbering of the Fragments (ultimately based on the Ellesmere order).^[12] Victorians frequently used the nine «Groups», which was the order used by Walter William Skeat whose edition Chaucer: Complete Works was used by Oxford University Press for most of the twentieth century, but this order is currently seldom followed.^[12]

Fragment	Group	Tales
Fragment I	A	General Prologue The Knight’s Tale The Miller’s Tale The Reeve’s Tale The Cook’s Tale
Fragment II	B1	The Man of Law’s Tale
Fragment III	D	The Wife of Bath’s Tale The Friar’s Tale The Summoner’s Tale
Fragment IV	E	The Clerk’s Tale The Merchant’s Tale
Fragment V	F	The Squire’s Tale The Franklin’s Tale
Fragment VI	C	The Physician’s Tale The Pardoner’s Tale
Fragment VII	B2	The Shipman’s Tale The Prioress’s Tale Sir Thopas’ Tale The Tale of Melibee The Monk’s Tale The Nun’s Priest’s Tale
Fragment VIII	G	The Second Nun’s Tale The Canon’s Yeoman’s Tale
Fragment IX	H	The Manciple’s Tale
Fragment X	I	The Parson’s Tale

An alternative ordering (seen in the early 15th-century manuscript Harley MS. 7334) places Fragment VIII before VI. Fragments I and II almost always follow each other, just as VI and VII, IX and X do in the oldest manuscripts. Fragments IV and V, by contrast, vary in location from manuscript to manuscript.

Language

Chaucer mainly wrote in a London dialect of late Middle English, which has clear differences from Modern English. From philological research, some facts are known about the pronunciation of English during the time of Chaucer. Chaucer pronounced -e at the end of many words, so that care (except when followed by a vowel sound) was [ˈkaːrə], not as in Modern English. Other nowadays silent letters were also pronounced, so that the word knight was [kniçt], with both the k and the gh pronounced, not . In some cases, vowel letters in Middle English were pronounced very differently from Modern English, because the Great Vowel Shift had not yet happened. For instance, the long e in wepyng «weeping» was pronounced as [eː], as in modern German or Italian, not as . Below is an IPA transcription of the opening lines of The Merchant’s Prologue:

No manuscript exists in Chaucer’s own hand; all extant copies were made by scribes. Because the final -e sound was lost soon after Chaucer’s time, scribes did not accurately copy it, and this gave scholars the impression that Chaucer himself was inconsistent in using it.^[16] It has now been established, however, that -e was an important part of Chaucer’s grammar, and helped to distinguish singular adjectives from plural and subjunctive verbs from indicative.^[17]

Sources

No other work prior to Chaucer’s is known to have set a collection of tales within the framework of pilgrims on a pilgrimage. It is obvious, however, that Chaucer borrowed portions, sometimes very large portions, of his stories from earlier stories, and that his work was influenced by the general state of the literary world in which he lived. Storytelling was the main entertainment in England at the time, and storytelling contests had been around for hundreds of years. In 14th-century England, the English Pui was a group with an appointed leader who would judge the songs of the group. The winner received a crown and, as with the winner of The Canterbury Tales, a free dinner. It was common for pilgrims on a pilgrimage to have a chosen «master of ceremonies» to guide them and organise the journey.^[18] Harold Bloom suggests that the structure is mostly original, but inspired by the «pilgrim» figures of Dante and Virgil in The Divine Comedy.^[19] New research suggests that the General Prologue, in which the innkeeper and host Harry Bailey introduces each pilgrim, is a pastiche of the historical Harry Bailey’s surviving 1381 poll-tax account of Southwark’s inhabitants.^[20]

The Canterbury Tales contains more parallels to the Decameron, by Giovanni Boccaccio, than any other work. Like the Tales, the Decameron features a frame tale in which several different narrators tell a series of stories. In the Decameron, the characters have fled to the countryside to escape the Black Death. It ends with an apology by Boccaccio, much like Chaucer’s Retraction to the Tales. A quarter of the tales in The Canterbury Tales parallel a tale in the Decameron, although most of them have closer parallels in other stories. Some scholars thus find it unlikely that Chaucer had a copy of the work on hand, surmising instead that he may have merely read the Decameron at some point.^[21] Chaucer may have read the Decameron during his first diplomatic mission to Italy in 1372.^{[citation needed]} Chaucer used a wide variety of sources, but some, in particular, were used frequently over several tales, among them the Bible, Classical poetry by Ovid, and the works of contemporary Italian writers Petrarch and Dante. Chaucer was the first author to use the work of these last two.^{[citation needed]} Boethius’ Consolation of Philosophy appears in several tales, as do the works of John Gower, a friend of Chaucer’s. Chaucer also seems to have borrowed from numerous religious encyclopaedias and liturgical writings, such as John Bromyard’s Summa praedicantium, a preacher’s handbook, and Jerome’s Adversus Jovinianum.^[22] Many scholars say there is a good possibility Chaucer met Petrarch or Boccaccio.^{[23][24][25][26][27]}

Genre and structure

The Canterbury Tales is a collection of stories built around a frame tale, a common and already long established genre in this period. Chaucer’s Tales differs from most other story «collections» in this genre chiefly in its intense variation. Most story collections focused on a theme, usually a religious one. Even in the Decameron, storytellers are encouraged to stick to the theme decided on for the day. The idea of a pilgrimage to get such a diverse collection of people together for literary purposes was also unprecedented, though «the association of pilgrims and storytelling was a familiar one».^[28] Introducing a competition among the tales encourages the reader to compare the tales in all their variety, and allows Chaucer to showcase the breadth of his skill in different genres and literary forms.^[29]

While the structure of the Tales is largely linear, with one story following another, it is also much more than that. In the General Prologue, Chaucer describes not the tales to be told, but the people who will tell them, making it clear that structure will depend on the characters rather than a general theme or moral. This idea is reinforced when the Miller interrupts to tell his tale after the Knight has finished his. Having the Knight go first gives one the idea that all will tell their stories by class, with the Monk following the Knight. However, the Miller’s interruption makes it clear that this structure will be abandoned in favour of a free and open exchange of stories among all classes present. General themes and points of view arise as the characters tell their tales, which are responded to by other characters in their own tales, sometimes after a long lapse in which the theme has not been addressed.^[30]

Lastly, Chaucer does not pay much attention to the progress of the trip, to the time passing as the pilgrims travel, or to specific locations along the way to Canterbury. His writing of the story seems focused primarily on the stories being told, and not on the pilgrimage itself.^[31]

Style

The variety of Chaucer’s tales shows the breadth of his skill and his familiarity with many literary forms, linguistic styles, and rhetorical devices. Medieval schools of rhetoric at the time encouraged such diversity, dividing literature (as Virgil suggests) into high, middle, and low styles as measured by the density of rhetorical forms and vocabulary. Another popular method of division came from St. Augustine, who focused more on audience response and less on subject matter (a Virgilian concern). Augustine divided literature into «majestic persuades», «temperate pleases», and «subdued teaches». Writers were encouraged to write in a way that kept in mind the speaker, subject, audience, purpose, manner, and occasion. Chaucer moves freely between all of these styles, showing favouritism to none.^[32] He not only considers the readers of his work as an audience, but the other pilgrims within the story as well, creating a multi-layered rhetoric.^[33]

With this, Chaucer avoids targeting any specific audience or social class of readers, focusing instead on the characters of the story and writing their tales with a skill proportional to their social status and learning. However, even the lowest characters, such as the Miller, show surprising rhetorical ability, although their subject matter is more lowbrow. Vocabulary also plays an important part, as those of the higher classes refer to a woman as a «lady», while the lower classes use the word «wenche», with no exceptions. At times the same word will mean entirely different things between classes. The word «pitee», for example, is a noble concept to the upper classes, while in the Merchant’s Tale it refers to sexual intercourse. Again, however, tales such as the Nun’s Priest’s Tale show surprising skill with words among the lower classes of the group, while the Knight’s Tale is at times extremely simple.^[34]

Chaucer uses the same meter throughout almost all of his tales, with the exception of Sir Thopas and his prose tales. This is a line characterised by five stressed syllables, usually alternating with unstressed syllables to produce lines usually of ten syllables, but often eleven and occasionally nine; occasionally a caesura can be identified around the middle of a line. This metre was probably inspired by French and Italian forms. Chaucer’s meter would later develop into the heroic meter of the 15th and 16th centuries sometimes known as riding rhyme, and is an ancestor of iambic pentameter. Chaucer’s verse is usually also characterised by couplet rhyme, but he avoided allowing couplets to become too prominent in The Canterbury Tales, and four of the tales (the Man of Law’s, Clerk’s, Prioress’, and Second Nun’s) use rhyme royal.^[35][36]

Historical context and themes

In 1386, Chaucer became Controller of Customs and Justice of the Peace and, in 1389, Clerk of the King’s Works.^[37] It was during these years that Chaucer began working on The Canterbury Tales.

The end of the fourteenth century was a turbulent time in English history. The Catholic Church was in the midst of the Western Schism and, although it was still the only Christian authority in Western Europe, it was the subject of heavy controversy. Lollardy, an early English religious movement led by John Wycliffe, is mentioned in the Tales, which also mention a specific incident involving pardoners (sellers of indulgences, which were believed to relieve the temporal punishment due for sins that were already forgiven in the Sacrament of Confession) who nefariously claimed to be collecting for St. Mary Rouncesval hospital in England. The Canterbury Tales is among the first English literary works to mention paper, a relatively new invention that allowed dissemination of the written word never before seen in England. Political clashes, such as the 1381 Peasants’ Revolt and clashes ending in the deposing of King Richard II, further reveal the complex turmoil surrounding Chaucer in the time of the Tales’ writing. Many of his close friends were executed and he himself moved to Kent to get away from events in London.^[38]

While some readers look to interpret the characters of The Canterbury Tales as historical figures, other readers choose to interpret its significance in less literal terms. After analysis of Chaucer’s diction and historical context, his work appears to develop a critique of society during his lifetime. Within a number of his descriptions, his comments can appear complimentary in nature, but through clever language, the statements are ultimately critical of the pilgrim’s actions. It is unclear whether Chaucer would intend for the reader to link his characters with actual persons. Instead, it appears that Chaucer creates fictional characters to be general representations of people in such fields of work. With an understanding of medieval society, one can detect subtle satire at work.^[39]

Religion

The Tales reflect diverse views of the Church in Chaucer’s England. After the Black Death, many Europeans began to question the authority of the established Church. Some turned to lollardy, while others chose less extreme paths, starting new monastic orders or smaller movements exposing church corruption in the behaviour of the clergy, false church relics or abuse of indulgences.^[40] Several characters in the Tales are religious figures, and the very setting of the pilgrimage to Canterbury is religious (although the prologue comments ironically on its merely seasonal attractions), making religion a significant theme of the work.^[41]

Two characters, the Pardoner and the Summoner, whose roles apply the Church’s secular power, are both portrayed as deeply corrupt, greedy, and abusive. Pardoners in Chaucer’s day were those people from whom one bought Church «indulgences» for forgiveness of sins, who were guilty of abusing their office for their own gain. Chaucer’s Pardoner openly admits the corruption of his practice while hawking his wares.^[42] Summoners were Church officers who brought sinners to the Church court for possible excommunication and other penalties. Corrupt summoners would write false citations and frighten people into bribing them to protect their interests. Chaucer’s Summoner is portrayed as guilty of the very kinds of sins for which he is threatening to bring others to court, and is hinted as having a corrupt relationship with the Pardoner.^[43] In The Friar’s Tale, one of the characters is a summoner who is shown to be working on the side of the devil, not God.^[44]

Churchmen of various kinds are represented by the Monk, the Prioress, the Nun’s Priest, and the Second Nun. Monastic orders, which originated from a desire to follow an ascetic lifestyle separated from the world, had by Chaucer’s time become increasingly entangled in worldly matters. Monasteries frequently controlled huge tracts of land on which they made significant sums of money, while peasants worked in their employ.^[45] The Second Nun is an example of what a Nun was expected to be: her tale is about a woman whose chaste example brings people into the church. The Monk and the Prioress, on the other hand, while not as corrupt as the Summoner or Pardoner, fall far short of the ideal for their orders. Both are expensively dressed, show signs of lives of luxury and flirtatiousness and show a lack of spiritual depth.^[46] The Prioress’s Tale is an account of Jews murdering a deeply pious and innocent Christian boy, a blood libel against Jews that became a part of English literary tradition.^[47] The story did not originate in the works of Chaucer and was well known in the 14th century.^[48]

Pilgrimage was a very prominent feature of medieval society. The ultimate pilgrimage destination was Jerusalem,^[49] but within England Canterbury was a popular destination. Pilgrims would journey to cathedrals that preserved relics of saints, believing that such relics held miraculous powers. Saint Thomas Becket, Archbishop of Canterbury, had been murdered in Canterbury Cathedral by knights of Henry II during a disagreement between Church and Crown. Miracle stories connected to his remains sprang up soon after his death, and the cathedral became a popular pilgrimage destination.^[50] The pilgrimage in the work ties all of the stories together and may be considered a representation of Christians’ striving for heaven, despite weaknesses, disagreement, and diversity of opinion.^[51]

Social class and convention

The upper class or nobility, represented chiefly by the Knight and his Squire, was in Chaucer’s time steeped in a culture of chivalry and courtliness. Nobles were expected to be powerful warriors who could be ruthless on the battlefield yet mannerly in the King’s Court and Christian in their actions.^[52] Knights were expected to form a strong social bond with the men who fought alongside them, but an even stronger bond with a woman whom they idealised to strengthen their fighting ability.^[53] Though the aim of chivalry was to noble action, its conflicting values often degenerated into violence. Church leaders frequently tried to place restrictions on jousts and tournaments, which at times ended in the death of the loser. The Knight’s Tale shows how the brotherly love of two fellow knights turns into a deadly feud at the sight of a woman whom both idealise. To win her, both are willing to fight to the death. Chivalry was on the decline in Chaucer’s day, and it is possible that The Knight’s Tale was intended to show its flaws, although this is disputed.^[54] Chaucer himself had fought in the Hundred Years’ War under Edward III, who heavily emphasised chivalry during his reign.^[55] Two tales, Sir Topas and The Tale of Melibee, are told by Chaucer himself, who is travelling with the pilgrims in his own story. Both tales seem to focus on the ill-effects of chivalry—the first making fun of chivalric rules and the second warning against violence.^[56]

The Tales constantly reflect the conflict between classes. For example, the division of the three estates: the characters are all divided into three distinct classes, the classes being «those who pray» (the clergy), «those who fight» (the nobility), and «those who work» (the commoners and peasantry).^[57] Most of the tales are interlinked by common themes, and some «quit» (reply to or retaliate against) other tales. Convention is followed when the Knight begins the game with a tale, as he represents the highest social class in the group. But when he is followed by the Miller, who represents a lower class, it sets the stage for the Tales to reflect both a respect for and a disregard for upper class rules. Helen Cooper, as well as Mikhail Bakhtin and Derek Brewer, call this opposition «the ordered and the grotesque, Lent and Carnival, officially approved culture and its riotous, and high-spirited underside.»^[58] Several works of the time contained the same opposition.^[58]

Relativism versus realism

Chaucer’s characters each express different—sometimes vastly different—views of reality, creating an atmosphere of testing, empathy, and relativism.^[32] As Helen Cooper says, «Different genres give different readings of the world: the fabliau scarcely notices the operations of God, the saint’s life focuses on those at the expense of physical reality, tracts and sermons insist on prudential or orthodox morality, romances privilege human emotion.» The sheer number of varying persons and stories renders the Tales as a set unable to arrive at any definite truth or reality.^[59]

Liminality

The concept of liminality figures prominently within The Canterbury Tales.^[32] A liminal space, which can be both geographical as well as metaphorical or spiritual, is the transitional or transformational space between a «real» (secure, known, limited) world and an unknown or imaginary space of both risk and possibility.^[60] The notion of a pilgrimage is itself a liminal experience, because it centres on travel between destinations and because pilgrims undertake it hoping to become more holy in the process. Thus, the structure of The Canterbury Tales itself is liminal; it not only covers the distance between London and Canterbury, but the majority of the tales refer to places entirely outside the geography of the pilgrimage. Jean Jost summarises the function of liminality in The Canterbury Tales,

Both appropriately and ironically in this raucous and subversive liminal space, a ragtag assembly gather together and tell their equally unconventional tales. In this unruly place, the rules of tale telling are established, themselves to be both disordered and broken; here the tales of game and earnest, solas and sentence, will be set and interrupted. Here the sacred and profane adventure begins, but does not end. Here, the condition of peril is as prominent as that of protection. The act of pilgrimaging itself consists of moving from one urban space, through liminal rural space, to the next urban space with an ever fluctuating series of events and narratives punctuating those spaces. The goal of pilgrimage may well be a religious or spiritual space at its conclusion, and reflect a psychological progression of the spirit, in yet another kind of emotional space.^[61]

Liminality is also evident in the individual tales. An obvious instance of this is The Friar’s Tale in which the yeoman devil is a liminal figure because of his transitory nature and function; it is his purpose to issue souls from their current existence to hell, an entirely different one.^[62] The Franklin’s Tale is a Breton Lai tale, which takes the tale into a liminal space by invoking not only the interaction of the supernatural and the mortal, but also the relation between the present and the imagined past.^[63]

Reception

While Chaucer clearly states the addressees of many of his poems (the Book of the Duchess is believed to have been written for John of Gaunt on the occasion of his wife’s death in 1368), the intended audience of The Canterbury Tales is more difficult to determine. Chaucer was a courtier, leading some to believe that he was mainly a court poet who wrote exclusively for the nobility. He is referred to as a noble translator and poet by Eustache Deschamps and by his contemporary John Gower. It has been suggested that the poem was intended to be read aloud, which is probable as this was a common activity at the time. However, it also seems to have been intended for private reading, since Chaucer frequently refers to himself as the writer, rather than the speaker, of the work. Determining the intended audience directly from the text is even more difficult, since the audience is part of the story. This makes it difficult to tell when Chaucer is writing to the fictional pilgrim audience or the actual reader.^[64]

Chaucer’s works may have been distributed in some form during his lifetime in part or in whole. Scholars speculate that manuscripts were circulated among his friends, but likely remained unknown to most people until after his death. However, the speed with which copyists strove to write complete versions of his tale in manuscript form shows that Chaucer was a famous and respected poet in his own day. The Hengwrt and Ellesmere manuscripts are examples of the care taken to distribute the work. More manuscript copies of the poem exist than for any other poem of its day except The Prick of Conscience, causing some scholars to give it the medieval equivalent of bestseller status. Even the most elegant of the illustrated manuscripts, however, is not nearly as highly decorated as the work of authors of more respectable works such as John Lydgate’s religious and historical literature.^[65]

15th century

John Lydgate and Thomas Occleve were among the first critics of Chaucer’s Tales, praising the poet as the greatest English poet of all time and the first to show what the language was truly capable of poetically. This sentiment was universally agreed upon by later critics into the mid-15th century. Glosses included in The Canterbury Tales manuscripts of the time praised him highly for his skill with «sentence» and rhetoric, the two pillars by which medieval critics judged poetry. The most respected of the tales was at this time the Knight’s, as it was full of both.^[66]

Literary additions and supplements

The incompleteness of the Tales led several medieval authors to write additions and supplements to the tales to make them more complete. Some of the oldest existing manuscripts of the tales include new or modified tales, showing that even early on, such additions were being created. These emendations included various expansions of the Cook’s Tale, which Chaucer never finished, The Plowman’s Tale, The Tale of Gamelyn, the Siege of Thebes, and the Tale of Beryn.^[67]

The Tale of Beryn, written by an anonymous author in the 15th century, is preceded by a lengthy prologue in which the pilgrims arrive at Canterbury and their activities there are described. While the rest of the pilgrims disperse throughout the town, the Pardoner seeks the affections of Kate the barmaid, but faces problems dealing with the man in her life and the innkeeper Harry Bailey. As the pilgrims turn back home, the Merchant restarts the storytelling with Tale of Beryn. In this tale, a young man named Beryn travels from Rome to Egypt to seek his fortune only to be cheated by other businessmen there. He is then aided by a local man in getting his revenge. The tale comes from the French tale Bérinus and exists in a single early manuscript of the tales, although it was printed along with the tales in a 1721 edition by John Urry.^[68]

John Lydgate wrote The Siege of Thebes in about 1420. Like the Tale of Beryn, it is preceded by a prologue in which the pilgrims arrive in Canterbury. Lydgate places himself among the pilgrims as one of them and describes how he was a part of Chaucer’s trip and heard the stories. He characterises himself as a monk and tells a long story about the history of Thebes before the events of the Knight’s Tale. John Lydgate’s tale was popular early on and exists in old manuscripts both on its own and as part of the Tales. It was first printed as early as 1561 by John Stow, and several editions for centuries after followed suit.^[69]

There are actually two versions of The Plowman’s Tale, both of which are influenced by the story Piers Plowman, a work written during Chaucer’s lifetime. Chaucer describes a Plowman in the General Prologue of his tales, but never gives him his own tale. One tale, written by Thomas Occleve, describes the miracle of the Virgin and the Sleeveless Garment. Another tale features a pelican and a griffin debating church corruption, with the pelican taking a position of protest akin to John Wycliffe’s ideas.^[70]

The Tale of Gamelyn was included in an early manuscript version of the tales, Harley 7334, which is notorious for being one of the lower-quality early manuscripts in terms of editor error and alteration. It is now widely rejected by scholars as an authentic Chaucerian tale, although some scholars think he may have intended to rewrite the story as a tale for the Yeoman. Dates for its authorship vary from 1340 to 1370.^[71]

Later adaptations and homages

Books

• The most well-known work of the 18th century writer Harriet Lee was called The Canterbury Tales, and consists of twelve stories, related by travellers thrown together by untoward accident. In turn, Lee’s version had a profound influence on Lord Byron.
• Henry Dudeney’s 1907 book The Canterbury Puzzles contains a part reputedly lost from what modern readers know as Chaucer’s tales.
• Historical-mystery novelist P.C. Doherty wrote a series of novels based on The Canterbury Tales, making use of both the story frame and Chaucer’s characters.
• Science-fiction writer Dan Simmons wrote his Hugo Award winning 1989 novel Hyperion based on an extra-planetary group of pilgrims.
• Evolutionary biologist Richard Dawkins used The Canterbury Tales as a structure for his 2004 non-fiction book about evolution titled The Ancestor’s Tale: A Pilgrimage to the Dawn of Evolution. His animal pilgrims are on their way to find the common ancestor, each telling a tale about evolution.
• Canadian author Angie Abdou translates The Canterbury Tales to a cross section of people, all snow-sports enthusiasts but from different social backgrounds, converging on a remote back-country ski cabin in British Columbia in the 2011 novel The Canterbury Trail.
• British poet and performer Patience Agbabi is one of fourteen authors who worked together to tell the stories and experiences of refugees, detainees, and asylum seekers in a book titled Refugee Tales. The collaborative efforts of the writers and displaced people create stories modeled after Chaucer’s tale of journey in The Canterbury Tales. This project is rooted in the efforts of the Gatwick Detainees Welfare Group, a non-partisan advocacy group for detained people.

Stage adaptations

• The Two Noble Kinsmen, by William Shakespeare and John Fletcher, a retelling of «The Knight’s Tale», was first performed in 1613 or 1614 and published in 1634.
• In 1961, Erik Chisholm completed his opera, The Canterbury Tales. The opera is in three acts: The Wyf of Bath’s Tale, The Pardoner’s Tale and The Nun’s Priest’s Tale.
• Nevill Coghill’s modern English version formed the basis of a musical version that was first staged in 1964.

Film and television

• A Canterbury Tale, a 1944 film, jointly written and directed by Michael Powell and Emeric Pressburger, is loosely based on the narrative frame of Chaucer’s tales. The movie opens with a group of medieval pilgrims journeying through the Kentish countryside as a narrator speaks the opening lines of the General Prologue. The scene then makes a now-famous transition to the time of World War II. From that point on, the film follows a group of strangers, each with their own story and in need of some kind of redemption, who are making their way to Canterbury together. The film’s main story takes place in an imaginary town in Kent and ends with the main characters arriving at Canterbury Cathedral, bells pealing and Chaucer’s words again resounding. A Canterbury Tale is recognised as one of the Powell-Pressburger team’s most poetic and artful films. It was produced as wartime propaganda, using Chaucer’s poetry, referring to the famous pilgrimage, and offering photography of Kent to remind the public of what made Britain worth fighting for. In one scene, a local historian lectures an audience of British soldiers about the pilgrims of Chaucer’s time and the vibrant history of England.^[72]
• Pier Paolo Pasolini’s 1972 film The Canterbury Tales features several of the tales, some of which cohere to the original tale and others which are embellished. «The Cook’s Tale», for instance, which is incomplete in the original version, is expanded into a full story, and «The Friar’s Tale» extends the scene in which the Summoner is dragged down to hell. The film includes these two tales as well as «The Miller’s Tale», «The Summoner’s Tale», «The Wife of Bath’s Tale», and «The Merchant’s Tale».^[73] «The Tale of Sir Topas» was also filmed and dubbed; however, it was later removed by Pasolini, and is now considered lost.
• Alan Plater retold the stories in a series of plays for BBC2 in 1975: Trinity Tales.
• On 26 April 1986, American radio personality Garrison Keillor opened «The News from Lake Wobegon» portion of the first live TV broadcast of his A Prairie Home Companion radio show with a reading of the original Middle English text of the General Prologue. He commented, «Although those words were written more than 600 years ago, they still describe spring.»
• The 2001 film A Knight’s Tale, starring Heath Ledger, takes its title from Chaucer’s «The Knight’s Tale» and features Chaucer as a character.
• In 2003, the BBC again featured modern re-tellings of selected tales in their six-episode series Canterbury Tales.^[74]

Music

• British Psychedelic rock band Procol Harum’s 1967 hit «A Whiter Shade of Pale» is often assumed to be referencing the Canterbury Tales through the line, «as the miller told his tale.» However, lyricist Keith Reid has denied this, saying he had never read Chaucer when he wrote the line.^[75]
• The title of Sting’s 1993 album Ten Summoner’s Tales alludes to «The Summoner’s Tale» and to Sting’s birth name, Gordon Sumner.^[76]

• 

  The Knight

• 

  The Squire

• 

  Oswald The Reeve

• 

  Robin The Miller

• 

  Roger The Cook

• 

  Alison The Wife of Bath

• 

  The Franklin

• 

  The Shipman

• 

  The Manciple

• 

  The Merchant

• 

  The Clerk of Oxford

• 

  The Sergeant of Law

• 

  The Physician

• 

  The Parson

• 

  The Monk

• 

  Madame Eglantine The Prioress

• 

  The Second Nun

• 

  The Nun’s Priest

• 

  Hubert The Friar

• 

  The Summoner

• 

  The Pardoner

• 

  The Canon Yeoman

• 

  Geoffrey Chaucer

See also

•  Novels portal

References

Bibliography

• Bisson, Lillian M. (1998). Chaucer and the late medieval world. New York: St. Martin’s Press. ISBN 978-0-312-10667-6.
• Cooper, Helen (1996). The Canterbury tales. Oxford guides to Chaucer (2 ed.). Oxford: Oxford University Press. ISBN 978-0-19-871155-1.
• Pearsall, Derek Albert (1985). The Canterbury tales. Unwin critical library. London: G. Allen & Unwin. ISBN 978-0-04-800021-7.
• Scattered among the nations: documents affecting Jewish history, 49 to 1975. Alexis P. Rubin (ed.). Toronto, ON: Wall & Emerson. 1993. ISBN 978-1-895131-10-9.{{cite book}}: CS1 maint: others (link)

Further reading

• Collette, Carolyn P. (2001). Species, phantasms, and images: vision and medieval psychology in The Canterbury tales. Ann Arbor: University of Michigan Press. doi:10.3998/mpub.16499. ISBN 978-0-472-11161-9.
• Kolve, V.A.; Olson, Glending (2005). The Canterbury tales: fifteen tales and the general prologue: authoritative text, sources and backgrounds, criticism. A Norton critical edition (2 ed.). New York: W.W. Norton. ISBN 978-0-393-92587-6.
• Sobecki, Sebastian (2017). «A Southwark Tale: Gower, the 1381 Poll Tax, and Chaucer’s The Canterbury Tales» (PDF). Speculum. 92 (3): 630–60. doi:10.1086/692620. S2CID 159994357.
• Thompson, N.S. (1996). Chaucer, Boccaccio, and the debate of love: a comparative study of the Decameron and the Canterbury tales. Oxford: Clarendon Press. ISBN 978-0-19-812378-1.
• Spark Notes: The Canterbury Tales. New York: Spark Publishing. 2014.
• No Fair: The Canterbury Tales. New York: Spark Publishing. 2009.
• Dogan, Sandeur (2013). «The Three Estates Model: Represented and Satirised in Chaucer’s General Prologue to The Canterbury Tales». Journal of History, Culture & Art Research / Tarih Kültür ve Sanat Arastirmalari Dergisi. June 2013, Vol. 2 Issue 2, pp. 49–56.
• Nicholls, Jonathan. «Review: Chaucer’s Narrators by David Lawton,» The Modern Language Review,2017.
• Pugh, Tison. «Gender, Vulgarity, and the Phantom Debates of Chaucer’s Merchant’s Tale,» Studies in Philology, Vol. 114 Issue 3, 473–96, 2017.

External links

General

• Texts and translations at Harvard University
• The Canterbury Tales Project: publishing transcripts, images, collations and analysis of all surviving 15th-century copies
• The Canterbury Tales at the Bibliotheca Augustana
• The Canterbury Tales public domain audiobook at LibriVox

Online texts

• The Canterbury Tales and Other Poems at Project Gutenberg
• Ecker, Ronald L.; Crook, Eugene Joseph (1993). The Canterbury Tales: A Complete Translation into Modern English. Palatka, FL: Hodge & Braddock. ISBN 978-0-9636512-3-5.

Facsimiles

• The Hengwrt Manuscript: the oldest manuscript copy
• MS 1084/2 Canterbury tales at OPenn
• Ellesmere Chaucer
• British Library, Harley MS 7334
• British Library, Harley MS 1758
• Caxton’s Chaucer: scans of William Caxton’s two editions of Chaucer’s Canterbury Tales

Краткое содержание Кентерберийские рассказы Чосер для читательского дневника

Двадцать девять паломников собирались идти в Кентербери, к мощам святого. Они встретились в харчевне, ужинали и разговаривали. Паломники занимались разными делами в жизни и были из разных классов.

Среди паломников был Рыцарь, который совершил немало подвигов, участвовал во многих сражениях. Он был с сыном. Там был еще Лесник, на нем была зеленая одежда, Настоятельница монастыря, опрятная и приятная женщина, с ней были Монахиня и Священник. Она общалась с Монахом. Он был веселый и толстый, он любил охотиться. Недалеко от него сидел Сборщик податей. Рядом был Купец. Он был человеком бережливым и богатым. В харчевне были Студент, Шериф (богатый землевладелец), который любил выпить и вкусно поесть. Неподалеку сидели хороший Повар, Ткач. Также за столом сидели Ткачиха, Шапочник, искусный Доктор, милосердный и справедливый Священник, Пахарь, Обойщик, Плотник. Напротив них сидел Мельник. А рядом сидели Эконом, Пристав, Мажордом. Еще среди паломников были Продавец, Кулачный боец, Красильщик, Шкипер, Юрист.

Владелец таверны посоветовал паломникам рассказывать разные истории в дороге, те согласились.

Рыцарь первый начал рассказ о Тесее. Он убил злого Креона, заключил в плен его друзей. Они влюбились в Эмилию (сестру жены Тесея). Тесей разрешил им сразиться за руку Эмилии. В итоге, Эмилия и Паламон поженились.

Мельник рассказал про то, как студент обхитрил плотника и заполучил его жену.

Следующий рассказывал Врач о Виргинии. Его дочь была красива. Судья округа хотел обхитрить Виргиния и заполучить его дочь. Но его план не сработал.

Рассказ Эконома завершает произведение. У Феба была белая ворона. Он не выпускал свою жену из дома. Пока Феба не было дома, к ней пришел любовник. Когда муж пришел домой, ворона всё ему рассказала. Он убил жену, загоревал, проклял ворону, та стала черной и потеряла свой чудесный голос.

Произведение учит тому, что люди из разных классов с разными характерами, объединенные одной идеей, могут найти общие темы для разговора.

Читать краткое содержание Кентерберийские рассказы. Краткий пересказ. Для читательского дневника возьмите 5-6 предложений

Картинка или рисунок Кентерберийские рассказы

Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

• Краткое содержание Шекспир Ричард III

  Мать рожала его в муках. На свет появился ужасный, уродливый младенец. Всё детство над ним издевались и насмехались. Однако, несмотря на свой жалкий внешний вид, Ричард был крайне амбициозен, коварен и честолюбив

• Краткое содержание Мальчик в полосатой пижаме Джон Бойн

  Повесть начинается с описания спокойной жизни девятилетнего ребенка Бруно, живущего в городе Берлине. Папа, служащий, офицер, носит на рукаве красного цвета повязку с черным крестом.

• Набоков

  В. В. Набоков является одновременно и русским, и американским писателем. Он писал на двух языках: русском и английском. Также этот человек является известным сыном политика Владимира Набокова. Кроме писательства

• Краткое содержание Астафьев Деревья растут для всех

  Малярия, настигшая мальчика Витю, во многом меняет его жизнь. Потерявший на время слух и вынужденный все свое время находиться наедине с собой, ребенок выстраивает собственный небольшой мир в дальнем углу бабушкиного огорода.

• Краткое содержание Либерал Салтыков-Щедрин

  В одной стране жил либерал, который, в силу собственных прихотей, весьма скептически относился ко многим вещам. Личные взгляды и убеждения вынуждали его порой высказывать недоверчивые суждения о происходящем вокруг.

• Краткое содержание Лесков Левша кратко и по главам

  Эта выдающаяся повесть Николая Лескова, была опубликована в одна тысяча восемьсот восемьдесят первом году, и состоит она из двадцати глав.

Кентерберийские рассказы — Краткое содержание произведения Чосер

Произведение представляет собой сборник двадцати двух стихотворных и двух прозаических новелл.

Произведение начинается общим прологом, повествующим в сборе кентерберийской харчевне группы их двадцати девяти человек, совершающих паломничество. Группа состоит из разных по социальному статусу, экономическому положению людей. Они проводят совместный вечер за хорошим ужином, перед уходом хозяин заведения предлагает гостям рассказать какую-нибудь историю, при этом неважно окажется она выдуманной либо настоящей. Рассказчик самой невероятной истории получит награду в виде отменных угощений.

Первая история рассказывается Рыцарем, который повествует о правителе Афин Тесее, прославившегося во многих сражениях. Однажды, возвратившись из похода, он освобождает Афины от захватчиков Криона и его братьев Арсита и Паламона, которых заключает в тюремную башню. Братья из окон темницы в один видят сестру жены Тесея, Эмилию, в которую сразу оба влюбляются. Освободившимся спустя годы братьям Тесей предлагает решить вопрос о девушке в открытом и честном бою, в котором побеждает Арсит. Однако в тот же миг он оказывается убитым фурией, умирая, благословив брата и возлюбленную. Пламон и Эмилия вступают в брак. 

Следующим рассказ начинает Мельник, повествуя о прекрасных дел плотнике, имеющем молодую супругу, которая крутит роман со студентом. Молодые люди однажды решают избавиться от старого мужа, применяя хитрость и уговаривая его скрыться в бочке. После чего влюбленные придаются страсти. Однако в этот момент под окнами появляется поклонник девушки, которого она решает проучить, выставив в окно пятую точку тела. Оскорбленный воздыхатель добывает раскаленный сошник и снова возвращается к окну. Однако в этот момент оттуда появляется попа студента и сразу же получает удар от раскаленного сошника. Студент кричит жутким голосом, напугав старого плотника, выбравшегося из бочки и осознавшего обман жены.

Далее Врач рассказывает историю о римском рыцаре Виргинии, живущего с единственной дочкой, являющейся красавицей и умницей. Однажды на нее кладет глаз судья Аппий, но, зная отношение ее отца к нему, решает заполучить девушку обманным путем, взяв себе в помощники Клавдия. Для этого в суде Клавдий обвиняет Виргиния в воровстве рабыни, а судья постановляет вернуть собственность. Тогда рыцарь с согласия дочери решается на отчаянный поступок с целью спасения дочери от насилия. Он отрубает ей голову и приносит в суд. Аппий решает казнить рыцаря, но народ встает на его сторону, а судью заточают в темницу. Сообщника Клавдия изгоняют навсегда из города.

Затем историю рассказывает Эконом. В ней повествуется о Фебе (Апполоне), жившем среди людей, отличающемся невероятной красотой, харизматичностью и являющегося отличным стрелком из лука. Помимо этих талантов, Феб отлично играет на арфе и лире, поет. Феб имеет белого ворона, жившего в золотой клетке, умную и обучаемую птицу. У Феба имеется красивая супруга, которую он сильно ревнует. В один из дней Феб покидает дом, а жена приглашает любовника, ворон же становится свидетелем измены и по возвращении хозяина все ему рассказывает. В гневе Феб выстреливает в жену из лука, но затем начинает мучиться сомнениями. Ему кажется, что он совершил неправильный поступок. В ярости Феб разбивает собственные музыкальные инструменты, ломает лук и стрелы.  В итоге он прогоняет ворона, решив, что птица солгала, предварительно ободрав его белые крылья и накинув на него черную тряпку, а также отняв речевой дар. С этого случая вороны появляются на земле лишь в черном виде.

Читательский дневник.

Кентерберийские рассказы. Читательский дневник

Советуем почитать

• Душенька — краткое содержание повести Богдановича

  События, описанные, в произведении происходили в древней Греции, в эпоху богов и Юпитера. В каждом округе был свой правитель, один из которых был богаче других и обладал привлекательной внешностью.

• Враги — краткое содержание рассказа Чехова

  У доктора Кирилова только что скончался маленький сын. Отец и мать еще не успели пережить горе, как в прихожей раздался звонок. На пороге стоял Абогин, который просил доктора немедленно поехать к его умирающей жене.

• Краткое содержание Рахманинов Алеко

  Опера Сергея Рахманинова «Алеко» создавалась по поэме великого писателя Пушкина «Цыганы». Величайшая творческая работа была создана для защиты диплома Московской консерватории, которую музыкант окончил в 1891 году

• Тысяча сияющих солнц — краткое содержание роман Хоссейни

  События получают развитие в 1970-х годах на территории Афганистана. Мариам является незаконнорожденной дочерью богатого человека, который известен как торговец по имени Джалия

• Золотой телёнок — краткое содержание романа Ильфа и Петрова

  Главным персонажем произведения является Остап Бендер, представленный авторами в образе опытного шулера, разочарованного в неудачных поисках драгоценностей.