«The Squire’s Tale» is a tale in Geoffrey Chaucer’s The Canterbury Tales. It is unfinished, because it is interrupted by the next story-teller, the Franklin, who then continues with his own prologue and tale. The Squire is the Knight’s son, a novice warrior and lover with more enthusiasm than experience. His tale is an epic romance, which, if completed, would probably have been longer than rest of the Tales combined. It contains many literary allusions and vivid descriptions.
The original source of the tale remains unknown.[1] According to some critics the source of the tale is The Arabian Nights.[2]
Plot[edit]
Genghis Khan («Cambyuskan» in Chaucer’s version) leads the Mongol Empire with two sons, Algarsyf and Cambalo, and a daughter, Canace. At the twentieth anniversary of his reign, he holds a feast, and a strange knight sent from «the kyng of Arabe and of Inde»[3] approaches him bearing gifts, a motif common in Arthurian legends. These are a brass horse with the power of teleportation, a mirror which can reveal the minds of the king’s friends and enemies, a ring which confers understanding of the language of birds (as some legends say King Solomon owned), and a sword which deals deadly wounds that only its touch can heal again (both the spear of Achilles and the Holy Lance have these powers). After much learned talk of the gifts, digressing into astrology, the first part of the tale ends.
A subplot of the tale deals with Canace and her ring. Eagerly rising the next morning, she goes on a walk and discovers a grieving falcon. The falcon tells Canace that she has been abandoned by her false lover, a tercelet (male hawk), who left her for a kite. (In medieval falconry, kites were birds of low status.) Canace heals the bird and builds a mew, or coop for it, which is painted on the outside blue for true faith within and green for falsity, and with pictures of deceitful birds. (This description of deceitful birds is similar to the images painted on the garden walls in the Romance of the Rose.[4])
The second part ends with a promise of more to come involving Genghis Khan’s sons and the quest of Cambalo to win Canace as his wife. When the Squire briefly describes the third part of the story that he is about to tell, there is a hint that in it Canace and her brothers will commit incest,[5] as happens in John Gower’s version of the story.[6] However, it is unlikely that Chaucer intended to finish the tale. Instead the Franklin breaks into the beginning of the third section with elaborate praise of the Squire’s gentility—the Franklin being something of a social climber—and proceeds to his own tale.
Criticism and continuations[edit]
Early critics were admiring of the Squire’s tale. John Milton was convinced that Chaucer had intended to conclude it. Authors of the Elizabethan period, including Edmund Spenser, used characters from the tale in their own works; some, like John Lane, wrote complete continuations of it.[7]
In general, modern critics have not paid it much attention, and consider it Chaucer’s way of poking gentle fun at the young Squire’s love of romance literature, which frequently contains somewhat pretentious digressions, and his lack of narrative self-control. Compared to the tale told by his father, the Knight, which is formal, serious, and complete, the rambling and fantastical story shows the Squire’s inexperience. Some critics see the gifts as symbolic of the powers of poetry, which the Squire is still learning to use.
There is no clear source for the story, which is a collection of ideas and themes from many romances, as befits the Squire, a lover of such literature. The extravagant details on Eastern kingdoms come from the travel literature of the time, such as Giovanni da Pian del Carpini, Simon of St Quentin and John Mandeville. The episode of the falcon and the tercelet is similar to part of Anelida and Arcite, an early work of Chaucer’s.
Notes and references[edit]
- ^ Michael Delahoyde, Washington State University. Accessed 14 October 2015
- ^ Narayan Gangopadhyay Rachanabali, volume 11, page 357
- ^ Chaucer, Geoffrey (2008). The Riverside Chaucer (Third ed.). Oxford University Press. p. 170. ISBN 978-0-19-955209-2.
- ^ Donald Roy Howard (1978). The Idea of the Canterbury Tales. University of California Press. p. 267. ISBN 9780520034921.
- ^ John M Fyler (2013). Domesticating the Exotic. Chaucer’s Cultural Geography. Basic Readings in Chaucer and His Time. Kathryn L. Lynch (editor). Routledge. p. 32. ISBN 9781135309527.
- ^ II 78-9
- ^ Furnivall, FJ, ed. (1890) [1888]. Continuation of Chaucer’s Squire’s Tale. Ch Soc. Sec. Ser 23, 26.
External links[edit]
Wikisource has original text related to this article:
- Modern Translation of the Squire’s Tale and Other Resources at eChaucer Archived 2019-10-22 at the Wayback Machine
- «The Square’s Tale» – a plain-English retelling for non-scholars.
«The Squire’s Tale» is a tale in Geoffrey Chaucer’s The Canterbury Tales. It is unfinished, because it is interrupted by the next story-teller, the Franklin, who then continues with his own prologue and tale. The Squire is the Knight’s son, a novice warrior and lover with more enthusiasm than experience. His tale is an epic romance, which, if completed, would probably have been longer than rest of the Tales combined. It contains many literary allusions and vivid descriptions.
The original source of the tale remains unknown.[1] According to some critics the source of the tale is The Arabian Nights.[2]
Plot[edit]
Genghis Khan («Cambyuskan» in Chaucer’s version) leads the Mongol Empire with two sons, Algarsyf and Cambalo, and a daughter, Canace. At the twentieth anniversary of his reign, he holds a feast, and a strange knight sent from «the kyng of Arabe and of Inde»[3] approaches him bearing gifts, a motif common in Arthurian legends. These are a brass horse with the power of teleportation, a mirror which can reveal the minds of the king’s friends and enemies, a ring which confers understanding of the language of birds (as some legends say King Solomon owned), and a sword which deals deadly wounds that only its touch can heal again (both the spear of Achilles and the Holy Lance have these powers). After much learned talk of the gifts, digressing into astrology, the first part of the tale ends.
A subplot of the tale deals with Canace and her ring. Eagerly rising the next morning, she goes on a walk and discovers a grieving falcon. The falcon tells Canace that she has been abandoned by her false lover, a tercelet (male hawk), who left her for a kite. (In medieval falconry, kites were birds of low status.) Canace heals the bird and builds a mew, or coop for it, which is painted on the outside blue for true faith within and green for falsity, and with pictures of deceitful birds. (This description of deceitful birds is similar to the images painted on the garden walls in the Romance of the Rose.[4])
The second part ends with a promise of more to come involving Genghis Khan’s sons and the quest of Cambalo to win Canace as his wife. When the Squire briefly describes the third part of the story that he is about to tell, there is a hint that in it Canace and her brothers will commit incest,[5] as happens in John Gower’s version of the story.[6] However, it is unlikely that Chaucer intended to finish the tale. Instead the Franklin breaks into the beginning of the third section with elaborate praise of the Squire’s gentility—the Franklin being something of a social climber—and proceeds to his own tale.
Criticism and continuations[edit]
Early critics were admiring of the Squire’s tale. John Milton was convinced that Chaucer had intended to conclude it. Authors of the Elizabethan period, including Edmund Spenser, used characters from the tale in their own works; some, like John Lane, wrote complete continuations of it.[7]
In general, modern critics have not paid it much attention, and consider it Chaucer’s way of poking gentle fun at the young Squire’s love of romance literature, which frequently contains somewhat pretentious digressions, and his lack of narrative self-control. Compared to the tale told by his father, the Knight, which is formal, serious, and complete, the rambling and fantastical story shows the Squire’s inexperience. Some critics see the gifts as symbolic of the powers of poetry, which the Squire is still learning to use.
There is no clear source for the story, which is a collection of ideas and themes from many romances, as befits the Squire, a lover of such literature. The extravagant details on Eastern kingdoms come from the travel literature of the time, such as Giovanni da Pian del Carpini, Simon of St Quentin and John Mandeville. The episode of the falcon and the tercelet is similar to part of Anelida and Arcite, an early work of Chaucer’s.
Notes and references[edit]
- ^ Michael Delahoyde, Washington State University. Accessed 14 October 2015
- ^ Narayan Gangopadhyay Rachanabali, volume 11, page 357
- ^ Chaucer, Geoffrey (2008). The Riverside Chaucer (Third ed.). Oxford University Press. p. 170. ISBN 978-0-19-955209-2.
- ^ Donald Roy Howard (1978). The Idea of the Canterbury Tales. University of California Press. p. 267. ISBN 9780520034921.
- ^ John M Fyler (2013). Domesticating the Exotic. Chaucer’s Cultural Geography. Basic Readings in Chaucer and His Time. Kathryn L. Lynch (editor). Routledge. p. 32. ISBN 9781135309527.
- ^ II 78-9
- ^ Furnivall, FJ, ed. (1890) [1888]. Continuation of Chaucer’s Squire’s Tale. Ch Soc. Sec. Ser 23, 26.
External links[edit]
Wikisource has original text related to this article:
- Modern Translation of the Squire’s Tale and Other Resources at eChaucer Archived 2019-10-22 at the Wayback Machine
- «The Square’s Tale» – a plain-English retelling for non-scholars.
перевод О. Румера
Пролог сквайра
Слова Трактирщика Сквайру
«Сэр сквайр, – сказал трактирщик, – надлежало б
Теперь, когда стенаний столько, жалоб
Мы слышали, чтоб первый ваш рассказ
Был о любви, порадовал бы нас,
Заставив позабыть про все напасти».
«Поверьте, сэр, что я почту за счастье,
Коль мой рассказ по вкусу будет вам
И всем достопочтенным господам».
Рассказ Сквайра
Здесь начинается рассказ Сквайра
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
В татарском граде Сарра 1проживал
Царь, что нередко с Русью воевал,
Губя в ожесточенных этих войнах
Немало юных витязей достойных.
Он звался Камбусканом, 2и полна
Молвой о нем была в те времена
Вселенная, – везде народ привык
В нем видеть лучшего из всех владык.
Хотя в язычестве он был рожден,
Но свято чтил им принятый закон;
К тому же был отважен, мудр, богат,
Всегда помочь в беде любому рад,
Был крепко верен слову своему
И волю подчинять умел уму.
Красив и молод, он превосходил
Всех юных родичей избытком сил.
Во всем его сопровождал успех,
И роскошью, что чаровала всех,
Любил он украшать свой царский сан.
Двух от жены Эльфаны Камбускан
Имел сынов, и Альгарсифа имя
Носил их первенец, а младший ими
Был прозван Камбало. И дочка тоже
Была у них, тех двух детей моложе,
По имени Канака. Рассказать
Про красоту ее мне не под стать,
Задача эта слишком высока
Для моего простого языка;
Тут нужен ритор опытный, – лишь он,
В искусство красноречья посвящен,
Сумел бы описать такое диво
Внушительно и вместе с тем правдиво.
Такого у меня таланта нет.
Так вот, когда минуло двадцать лет
С тех пор, как начал Камбускан правленье,
Он приказал в день своего рожденья,
Как повелось уже из года в год,
Созвать на праздник верный свой народ.
Вновь иды мартовские наступили.
Феб в эти дни в своей был полной силе, —
На Марса глядя, весело сверкал
И по лазури путь свой направлял
В жилище зной несущего Овна.
Погода сладости была полна,
И в солнечных лучах сверкали птицы;
Из глоток их не уставала литься
Песнь благодарности за свежий луг
И за спасение от тяжких мук
Зимы, в чьей длани острый, хладный меч.
Царь Камбускан, о коем шла уж речь,
В роскошной мантии, в златой короне,
Средь приближенных восседал на троне
И задавал такой богатый пир,
Какого не видал дотоле мир.
Дня летнего мне б не хватило, верно,
На описанье роскоши безмерной
Разнообразных и несчетных блюд.
Считаю я за бесполезный труд
Вам говорить о цаплях, лебедях
И необычных рыбах на столах;
Премногое, что не в чести у нас,
У них считалось лакомством как раз.
Не мог бы, думаю, никто на свете
Подробно описать все блюда эти.
Напрасно утомлять не стану вас —
Тем более что уж не ранний час —
Подробностями лишними и сразу,
Не медля, к своему вернусь рассказу.
Так вот, когда уж третье блюдо съели
И Камбускан игрою менестрелей
Пленительною слух свой услаждал,
Какой-то рыцарь у преддверья в зал
На медном скакуне вдруг появился.
На пальце перстень золотой светился,
В руке держал он зеркало высоко,
И обнаженный меч висел у бока.
К столу подъехал этот рыцарь вдруг,
И воцарилась тишина вокруг.
Все, кто присутствовал, – и стар и млад,
В него вперили изумленный взгляд.
А незнакомый рыцарь на коне,
Весь, кроме головы одной, в броне,
Поклон царю отвесил, а затем
Его супруге и дворянам всем
С таким изяществом и знаньем правил,
Что сам Гавейн 3его бы не поправил,
Когда б вернуться снова к жизни мог
Сей рыцарских обычаев знаток
Из царства полусказочных преданий.
И вслед за тем, свой взор на Камбускане
Остановив, на языке родном
Он громко сообщил ему о том,
С каким к нему явился порученьем.
Блестящим поразив произношеньем
И всех своих движений красотой,
Он показал, что мастер он большой
В искусстве трудном выступать с речами.
За ним угнаться, вы поймете сами,
Не в силах я; то, что сказал он, вам
Я безыскусной речью передам.
Насколько помню, рыцарь так сказал:
«Я государя славного вассал,
Которому Аравия подвластна,
А также Индия. В сей день прекрасный
Он вас приветствует через меня
И просит медного принять коня,
Который подо мною. Конь за сутки,
Легко и не просрочив ни минутки,
Куда угодно вас перенесет.
Будь день погожим иль, наоборот,
Пусть дождь холодный хлещет неустанно,
Вас этот конь доставит невозбранно
В любое место, выбранное вами,
А если, как орел, над облаками
Вы захотите совершить полет,
Он, не пугаясь никаких высот,
По воздуху домчит вас, верьте мне
(Хотя б вы спали на его спине).
Когда в обратный захотите путь,
Вам стоит лишь иголку повернуть.
Усердно изучался ход светил
Тем, кто коня такого сотворил,
И разных тайных чар он знал немало.
А в это, что держу в руке, зерцало
Лишь взглянете, – узнаете тотчас,
Когда несчастье ждет ваш край иль вас,
И кто вам друг, и кто вас ненавидит.
Еще в нем дева чистая увидит,
Коль в человека подлого она
Всем сердцем беззаветно влюблена,
Какой он совершает грех пред нею,
И образ той, которую своею
Отрадой ныне называет он.
Сюда, под этот вешний небосклон,
Я прислан зеркало и перстень сей
Вручить Канаке, госпоже моей
И вашей дочери, отменно милой.
А в перстне этом вот какая сила;
На пальце он сверкай у госпожи
Иль в кошелек она его вложи,
Язык понятен станет ей всех птах,
Летающих над лугом и в кустах;
Она проникнет в тайну их бесед,
По-птичьи сможет им давать ответ;
И дар познанья трав ей будет дан,
Она сумеет каждую из ран
Излечивать особою травой.
На обнаженный меч взгляните мой,
Висящий тут. Любой рукой взнесен,
Броню крепчайшую разрубит он,
Хотя б она была, как дуб, толста.
И тела пораженные места
Одним лишь средством можно излечить —
Клинок плашмя на раны положить;
Когда клинок плашмя ударит вновь
По тем местам, откуда брызжет кровь,
Тотчас закроется любая рана.
Я сообщаю правду без изъяна, —
Послужит вам на пользу этот меч».
Когда свою закончил рыцарь речь,
Он зал покинул и сошел с коня.
Сверкая ярко, как светило дня,
Среди двора недвижно конь стоял,
А рыцарь все свои доспехи снял
И в предназначенный покой ушел,
Где для него уже накрыт был стол.
Его подарки – зеркало с мечом —
Отрядом слуг отнесены потом
На самый верх высокой башни были.
А перстень чудодейственный вручили
Еще сидевшей на пиру Канаке.
Меж тем – и это правда, а не враки —
Конь медный словно бы к земле прирос.
Как ни пытались, все ж не удалось
Громаду сдвинуть хоть бы на вершок, —
От лома и колодок мал был прок.
Никто не знал, как завести его,
И он до часа простоял того,
Когда им рыцарь рассказал, как надо
Пустить в движенье медную громаду.
Перед конем толпился стар и млад,
В него вперивши восхищенный взгляд.
Так был высок он, длинен и широк,
Так дивно строен с головы до ног,
Что на ломбардских походил коней,
А взор его был жарче и живей,
Чем у пулийских скакунов, 4и люди
Считали, что природа в этом чуде
Исправить не могла бы ничего,
Что этот конь – искусства торжество.
Но высшее будило изумленье
То, что способен приходить в движенье
Лишенный жизни медный истукан.
Казалось, это – сказка дальних стран.
Всяк с домыслом особым выступал,
И, словно шумный улей, двор жужжал.
В умах носился рой воспоминаний
Из старых поэтических преданий:
Пегаса называли, в небосвод
На крыльях совершавшего полет,
И пресловутого коня Синона,
Который погубил во время оно,
Как знаем мы из книг, троянский град.
«Боюсь, – сказал один, – что в нем отряд
Вооруженных воинов сокрыт,
Который нам погибелью грозит.
Быть начеку должны мы!» А другой
Шепнул соседу: «Разговор пустой!
Скорее это чар волшебных плод,
Подобный тем, которыми народ
Жонглеры тешат в праздничные дни».
И так предолго спорили они,
Как спорить неучам всегда привычно
О том, что для ума их необычно:
Они не разбираются в вещах,
Их домыслами руководит страх.
Дивились также многие немало
Еще не унесенному зерцалу,
В котором столько можно увидать.
И вот один пустился объяснять,
Что дело тут не боле и не мене,
Как в угловой системе отражений,
Что в Риме зеркало такое есть
И что об этом могут все прочесть
У Альгасена 5и Вителлиона, 6
Что знал зеркал и перспектив законы,
И говорил о них уж Стагирит. 7
С не меньшим изумлением глядит
Народ на дивный всерубящий меч.
И о Телефе 8тут заходит речь
И об Ахилле, что своим копьем
Мог поражать и исцелять потом,
Как всякий тем мечом, с которым вас
Недавно познакомил мой рассказ.
И вот о том, как раны исцелять,
Как и когда металлы закалять,
Беседа завязалась вдруг живая.
Я в этом ничего не понимаю.
Затем возник о перстне разговор,
И все признались в том, что до сих пор
О невидали этакой слыхали
Одно, а именно, что толк в ней знали
Лишь Моисей и Соломон-мудрец.
Все стали расходиться наконец,
И тут один сказал, что для стекла
Весьма пригодна ото мха зола.
Хотя стекло и мох ничуть не схожи,
Все согласились, ибо знали тоже
Об этом кое-что. Так гром, туман,
Прибой, сеть паутинок средь полян
Нас лишь тогда ввергают в изумленье,
Когда не знаем мы причин явленья.
Пока меж них беседа эта шла,
Поднялся Камбускан из-за стола.
Полдневный угол Феб уже покинул.
И с Альдираном 9Лев бесшумно двинул
Свои стопы на горний перевал,
Когда из-за стола владыка встал
И, окружен толпою менестрелей,
Которые под инструменты пели,
Прошествовал в приемный свой покой.
Я полагаю, музыкой такой
Слух услаждается на том лишь свете.
И з пляс Венерины пустились дети:
Их госпожа в созвездье Рыб вошла
И вниз глядела – ласкова, светла.
Царь Камбускан на троне восседал,
И незнакомый рыцарь сразу в зал
Был приглашен, чтоб танцевать с Канакой.
Великолепье празднества, однако,
Кто в состоянье описать? Лишь тот,
Чье сердце, словно юный май, цветет
И кто в делах любовных искушен.
Кто описал бы нежных лютней звон,
И танцы, и роскошные наряды,
И юных дев прельстительные взгляды,
И полные лукавства взоры дам,
Ревнивым нестерпимые мужьям?
Лишь Ланселот, но он лежит в могиле.
Поэтому, не тратя зря усилий,
Скажу одно: дотоле длился пляс,
Покуда к ужину не пробил час.
Вино и пряности дворецкий в зал
Принесть под звуки лютней приказал.
Прислуга бросилась к дверям проворно
И через миг в приемный зал просторный
Внесла вино и пряности. Потом,
Поев, попив, пошли все в божий дом,
А после службы вновь к столу присели.
Подробности нужны ли, в самом деле?
Известно каждому, что у владык
Запас всего роскошен и велик.
Чтоб яства все назвать, день целый нужен.
Как только был закончен царский ужин,
На двор отправился с толпой дворян
И знатных дам преславный Камбускан
На медного коня взглянуть. Со дня,
Когда дивились так же на коня
Троянцы осажденные, едва ли
Какие-либо кони вызывали
Такое изумленье у людей.
Царь попросил, чтоб рыцарь поскорей,
Как заводить коня, дал объясненье.
Конь заплясал на месте в то мгновенье,
Как рыцарь под уздцы его схватил.
И тут же рыцарь вот что сообщил:
«Чтоб, государь, на нем пуститься в путь,
Иглу тут в ухе надо повернуть
(Ее вам с глазу на глаз покажу я),
А вслед за тем назвать страну, в какую
Попасть желаете, и конь тотчас
В желанную страну доставит вас.
Тогда необходимо повернуть
Иглу другую (в этом-то вся суть),
И остановится скакун мгновенно.
Уже никто тогда во всей вселенной
Его не сможет сдвинуть, – будет он
Стоять на месте, словно пригвожден.
А если скрыть его вы захотите
От глаз людских, – то эту поверните
Иглу, и он, исчезнув, словно дым,
До той поры останется незрим,
Пока его не позовете снова
(Я нужное для этой цели слово
Потом вам с глазу на глаз передам).
Все о коне теперь известно вам».
Когда царю все части скакуна
И все приемы объяснил сполна
Приезжий рыцарь, царь, отменно рад
И светел духом, к трапезе назад
Вернуться поспешил, в свой круг домашний.
В сокровищницу царскую, на башню,
Уздечку слуги отнесли тотчас,
А конь – не знаю как – исчез из глаз.
О нем я больше говорить не стану,
А только пожелаю Камбускану
Пропировать средь рыцарей двора
Ночь напролет, до самого утра.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Пищеварения помощник сон,
К ним близко подойдя, сказал, что он
Советует передохнуть часок:
Веселью, как работе, отдых впрок.
Потом он всех поцеловал, зевая,
И так промолвил: «Власть теперь большая
У крови, – да не будет ей препон».
Зевая, все благодарили сон,
Потом отправились на боковую,
Покоя безмятежного взыскуя.
Не буду вам описывать их снов:
Ведь сновидения хмельных голов
Всегда бессмысленны и бестолковы.
Проспали все до той поры, как новый
День воссиял. Среди ночного мрака
Прекрасная лишь не спала Канака.
Как только вечер наступил, она,
Благоразумья женского полна,
С отцом простилась и ушла, чтоб очи
Не замутились от бессонной ночи.
Заснувши вмиг, она проснулась скоро.
Ее духовному предстали взору
Два образа – зерцала и кольца.
Сто раз менялся цвет ее лица.
Еще во сне чудесное зерцало
Ее покой виденьем взволновало.
Пред тем как на небо взошло светило,
Она свою служанку разбудила
И заявила, что желает встать.
Принцессу принялась увещевать
Старуха умная, сказав в ответ:
«Куда вы, государыня, чуть свет?
Все спят еще глубоким сном». Однако
Стояла твердо на своем Канака:
Я выспалась, мне хочется пройтись».
И скоро перед нею собрались
Прислужницы все остальные – то ли
Их десять было, то ль немного боле.
Канака встала, свежести полна,
Подобно солнышку, что в глубь Овна
Свершить успело лишь десятый шаг,
И вышла из дому, одевшись так,
Как для весенней надобно поры, —
Удобно для прогулки и игры.
Пять-шесть девиц ее сопровождало,
И прямо в парк дорога их лежала.
Хоть поднимавшийся от почвы пар
Закутал в мглу багровый солнца шар,
Природа так была прелестна все же,
Что сердце в сладкой трепетало дрожи
От утра вешнего и пенья птах
В одетых свежей зеленью кустах.
Канака понимала их язык,
Ей внятен был и щебет их и крик.
Коль туго развивается рассказ
И те, что слушают уж целый час,
К его охладевают содержанью, —
Рассказ свое теряет обаянье.
Многоречивость докучает нам,
Поэтому я понимаю сам,
Что нужно мне продолжить свой рассказ,
Не утомляя мелочами вас.
Бродя по просекам густого леса,
Вдруг набрела на дерево принцесса,
Совсем сухое, наподобье мела.
Там самка сокола вверху сидела,
Лес оглашая жалобной мольбой,
И крыльями обоими с такой
В грудь била силою, что вновь и вновь
Бежала по стволу на землю кровь.
Терзая клювом собственное тело,
Она стонала громко то и дело,
И, право, прослезился бы над ней
Любой из кровожаднейших зверей,
Когда бы слезы лить он только мог.
Тот, кто в делах сокольничьих знаток,
Признаться должен был бы без сомненья,
Что стана лучшего и оперенья
У сокола не видел он доселе.
Породы иноземной, в самом деле,
Казалась птица эта. Каждый миг,
Пред тем как жалобный издать свой крик,
Она без чувств упасть была готова.
Канаке перстень рыцаря чужого,
Сверкавший ярко на ее руке,
Все делал ясным в птичьем языке.
Стал говор всякой птицы ей знаком,
И отвечать могла она на нем.
Услышав стоны бедной соколицы,
Она, готова плачем разразиться
От состраданья и в душе своей
Участье нежное питая к ней,
К стволу сухому быстро подошла
И на бедняжку взор свой возвела.
Потом подол подставила, чтоб птице
Кровоточащей насмерть не убиться,
Упав на землю. Так ждала она,
Невыразимой жалости полна,
И наконец решила обратиться
С такою речью к бедной соколице:
«Скажите, если можете сказать,
Что заставляет вас так зло страдать?
Смерть друга иль любовная кручина
Они одни – жестокая причина
Страшнейших наших горестей и бед,
Других причин, пожалуй что, и нет.
Вы столь безжалостны к себе самой,
Что, верно, ревность или страх лихой
Вас принуждают разъяряться так.
Я, право же, не вижу, кто вам враг.
Ах, вы к себе не будьте так жестоки!
Мне ни на западе, ни на востоке
Такого зверя встретить не дал рок,
Который был бы так к себе жесток.
Скажите мне, чем можно вам помочь?
Страданья ваши видеть мне невмочь,
В моей груди к вам жалости так много.
Скорей спуститесь наземь, ради бога,
И я, татарского владыки дочь,
Пока еще не наступила ночь,
Вас излечу от вашей злой кручины.
Не утаите лишь ее причины.
Я верю, что поможет мне господь,
Найду и травы я, что вашу плоть
Истерзанную быстро исцелят».
Тут птица дважды вскрикнула подряд
И камнем наземь рухнула. Однако
Ее с земли подобрала Канака,
И та, очнувшись в ласковой руке,
Промолвила на птичьем языке:
«Что благородная душа к несчастью
И горю ближнего полна участья,
Мы это видим в жизни каждый миг
И знаем не один пример из книг.
Присуща жалость душам благородным.
Я вижу, о принцесса, что природным
Вы свойством доброты одарены
И что ко мне вы жалости полны.
Вам расскажу я про свою беду
Не потому, что облегченья жду,
Но идя вашей доброте навстречу.
Еще затем подробно вам отвечу,
Чтоб оградить других от лишних слез
(Как льва предупредил когда-то пес).
Послушайте же исповедь мою,
Покуда жизнь в себе еще таю».
Пред тем, как птица начала рассказ,
Канака так слезами залилась,
Что попросила та пресечь рыданья
И приступила так к повествованью.
«В пещере мраморной, где родилась
На белый свет я в злополучный час,
Жизнь ясно улыбалась мне вначале;
Не знала я ни горя, ни печали,
Пока не воспарила к небесам.
Недалеко от нас жил сокол там,
Который мне казался благородным,
Хотя на деле был лжецом негодным.
С таким искусством этот подлый тать
Умел свой нрав предательский скрывать,
Такое мне оказывал вниманье,
Что избежать его очарованья
Никто б не мог. Как змей из-под цветов
Подстерегает, укусить готов,
Так этот обольститель лицемерный,
Личиной вежливости беспримерной
И послушания всегда покрыт,
Хранил обманный благородства вид.
С красивым гробом был он схож, в котором
Смердящий труп лежит, не зримый взорам.
Его вся внешность так всегда полна
Была притворства, что лишь сатана
Проникнуть мог бы в смысл его речей,
Понять, что в нем скрывается злодей.
Столь долго якобы в меня влюблен,
Мне плакался и жаловался он,
Что пожалела я его за муки
И, опасаясь, что наложит руки
Он на себя, решила уступить
Обманщику лихому, наградить
Его своею верною любовью
На веки вечные, при том условье,
Чтобы при людях и наедине
Всегда почет оказывал он мне.
Я сердцем отдалась ему в полон
(Тому свидетели – господь и он)
И думала, что он мне предан тоже.
Но, говорят недаром, что не схожи
Своими помыслами подлый вор
И тот, кто чист душой. Когда мой взор
Ему сказал, что мною он любим,
Что мы сердцами обменялись с ним,
Что для него, как я уже сказала,
Жертв никаких я не страшусь нимало,
Жестокий этот тигр и лицедей
О преданности говорить своей
Мне на коленях стал в припадке дрожи,
Столь с трепетом любовной страсти схожей,
Что ни Парис троянский, ни Ясон,
Никто другой на свете с тех времен,
Как Лемех возлюбил двоих впервые,
О чем преданья говорят седые,
Никто с тех пор, как создан этот свет,
Искуснее не мог бы страстный бред
Изобразить, обман в душе тая.
Никто не мог бы, повторяю я,
В притворстве с ним сравниться отдаленно.
Ко мне свой взор направив восхищенный,
Меня благодарил с такою страстью,
Что в этот миг быть мной почла б за счастье
Любая и умнейшая из жен.
Представился таким покорным он,
И я с такой неколебимой верой
Внимала лживым клятвам лицемера,
Что умерла б охотно, – лишь бы он
Душой спокоен был и огражден
От неприятности, пусть самой малой.
И очень скоро я послушным стала
Орудием в его руках, – один
Мне стал он безграничный властелин.
Хочу сказать, что я своею волей
Располагать уже не смела боле,
Поскольку то совместно с честью было.
Так никого я в жизни не любила,
И полюбить мне не придется, нет!
Со мной он прожил около двух лет,
Не вызывая у меня упрека,
Но вот в конце указанного срока
Собрался он лететь куда-то вдаль.
О том, какая горькая печаль
Мной овладела, говорить не стану, —
Сердечную ведь не опишешь рану.
Скажу одно: тогда я поняла,
Что значит смерть – так несказанно зла
И нетерпима мнилась мне разлука.
Прощаясь с ним, я думала, что мука
Его терзает также, – так уныл
И взор, слезою замутненный, был,
И звук любого сказанного слова.
Я ничего не чуяла дурного.
Себе я говорила, что домой
Вернется скоро ненаглядный мой,
Чтобы зажить опять со мною вместе,
И что отлет его есть дело чести.
Так, сделав добродетель из нужды,
Я не роптала против злой беды.
Скрыть от него тоску стараясь, я
Ему сказала: «Видишь, я твоя,
Тому свидетель Иоанн святой.
Будь верен мне и ты, желанный мой!»
Что он ответил, повторять не буду:
Шептал он сладко, поступил же худо.
Он обласкал меня и прочь пошел.
Да, с длинной ложкою садись за стол,
Коль хочешь супа с сатаной хлебнуть. 10
Итак, в далекий он пустился путь
И там, на новом месте, очень скоро
Почувствовал, что к вору тянет вора,
Что каждый быть среди подобных рад
(Ведь так как будто люди говорят).
Разнообразье люди любят тоже,
Они весьма, весьма на птиц похожи,
Которых в клетках держат у себя,
Пекись о птице день и ночь, любя,
Ей устилай хотя бы шелком клетку,
Давай ей мед и сахар на заедку,
Но лишь открылась дверца – и тотчас,
Ногами чашку сбросивши, от вас
Она умчится в лес искать червей.
Нужна, как воздух, перемена ей.
Птиц даже самой благородной крови
Манит и радует лишь то, что внове.
Мой сокол точно так же поступил;
Хоть он высок был родом, юн и мил
И обольстителен чертою каждой,
Но самку коршуна ему однажды
Случилось встретить на своем пути,
И голову он потерял почти, —
Влюбился так, что все забыл на свете
И крест поставил на своем обете.
Погибла я в тот злополучный миг».
Тут соколица, вдруг издавши крик,
На грудь Канаки жалобно упала,
И та со свитою своей немало
Слез пролила над ней, не находя
Утешных слов. Немного погодя,
Принцесса птицу отнесла домой
И наложила нежною рукой
Примочки и припарки ей на раны;
Потом пошла в леса и на поляны
Искать разнообразных трав целебных,
Для заживленья ран ее потребных.
Она о бедной день и ночь пеклась,
Ее не покидая ни на час.
Воздвигла клетку ей она засим,
Всю бархатом устлавши голубым
В знак верности супруги этой редкой.
Зеленою была снаружи клетка
Чижей и соколов, сычей и сов.
Чтоб делать им визгливые попреки,
Написаны тут были и сороки.
Канаку покидаю я сейчас
До той поры, как поведу рассказ
Про горькое раскаянье и стыд,
Велевшие – преданье говорит —
Вернуться соколу к своей супруге,
Что было также и плодом услуги
Знакомого нам принца Камбало.
Теперь как раз мне время подошло
К боям кровавым перейти, к сраженьям
И к разным небывалым приключеньям.
Сперва остановлюсь на Камбускане
С его успехами на поле брани,
Потом пойдет об Альгарсифе речь,
Кому жену булатный добыл меч, —
О том, как принца этого к победе
Сквозь бедствия привел скакун из меди;
И наконец, вам расскажу о том,
Как за Канаку Камбало копьем
Сразил обоих братьев. Мой рассказ
К событьям этим перейдет сейчас.
…
…
…
…
Эпилог к рассказу Сквайра
Следуют слова Франклина Сквайру и слова Трактирщика Франклину
«Ну, что ж! Ты, сквайр, нам рассказал на славу
И джентльменом ты слывешь по праву, —
Сказал Франклин. – Хоть молод ты, а все ж
Разумника такого не найдешь
Средь юношей; не можем пренебречь мы
Такою памятью и красноречьем.
Будь счастлив, сквайр, но только во все дни
Свою ты скромность, друг мой, сохрани.
Родил я сына и скажу вам прямо,
Такой дурашливый он и упрямый,
Что лучшей пахоты своей кусок
Я уступил бы, лишь бы мой щенок
Был скромностью такою наделен.
Мой сын – дурак. Уверен я, что он
Мое богатство без ума растратит.
А умному своих сокровищ хватит,
Хотя б не получил он ничего
В наследство. Часто я браню его,
Что к добродетели он не привержен.
Все в кости бы играть да ставить верши, —
Не рыб, красоток разных уловлять.
Так жизнь свою он хочет провождать,
С пажами болтовню затеять рад,
Хотя полезней было б во сто крат
Вращаться среди знатных кавалеров,
Чтоб перенять язык их и манеры».
«К чертям манеры знатные и знать!
Вы, сэр франклин, должны бы сами знать,
Что ждут от каждого из нас рассказа,
Потом другого, – по второму разу.
А вы…» – «Сэр, погодите, не сердитесь,
Так усладил мой слух сей юный витязь,
Что я не мог не высказать того…»
«Да начинай, и больше ничего!»
«Охотно, сэр хозяин, не перечу
Я вашей воле, вам же я отвечу
Одним лишь словом: бога я прошу
Меня наставить; если угожу —
Я буду знать, что мой рассказ хорош,
А если нет, цена рассказу – грош».
12
Кентерберийские рассказы
Краткое
содержание сборника.
Читается
за 20–25 мин.
ОБЩИЙ
ПРОЛОГ
Весной,
в апреле, когда земля просыпается
от зимней спячки, со всех сторон
Англии стекаются вереницы паломников
в аббатство Кентербери поклониться
мощам святого Фомы Бекета. Однажды
в харчевне «Табард», в Соуерке,
собралась довольно разношёрстная
компания паломников, которых объединяло
одно: все они держали путь в Кентербери.
Было их двадцать девять. Во время
ужина многие из постояльцев успели
познакомиться и разговориться. Гости
были самых разных званий и рода
занятий, что, впрочем, не мешало
им поддерживать непринуждённую
беседу. Среди них был и Рыцарь,
известный всему миру своей доблестью
и славными подвигами, которые
он совершил в многочисленных
битвах, и его сын, юный Сквайр, несмотря
на свои молодые годы, успевший
заслужить благосклонность своей
возлюбленной, добыв себе славу как
верный оруженосец в дальних походах
в чужие пределы, одетый в пёстрый
наряд. Вместе с рыцарем ехал также
Йомен, носивший зелёный камзол с капюшоном
и вооружённый луком с длинными
зеленоперыми стрелами, хороший стрелок,
бывший, видимо, лесником. Вместе с ними
была Аббатиса по имени Эглантина,
смотревшая за знатными послушницами,
кроткая и опрятная. Каждому из сидящих
за столом было приятно видеть ее чистое
личико и милую улыбку. Она о чем-то
беседовала с важным и толстым
Монахом, который был монастырским
ревизором. Страстный охотник и весельчак,
он был против строгих, затворнических
правил, любил покутить и держал
борзых. На нем был роскошный плащ,
и ехал он на гнедом коне. Рядом
с ним за столом сидел Кармелит,
сборщик податей, преуспевший в своём
искусстве как никто и умевший выжать
последний грош даже у нищего, пообещав
ему вечное блаженство на небесах.
В бобровой шапке, с длинной бородой,
сидел богатый Купец, почитаемый за своё
умение сберегать доходы и ловко
высчитывать курс. Прервав усердные
занятия, верхом на заморённой кляче,
в Кентербери ехал Студент, умудрённый
книгами и тративший на них последние
деньги. Рядом с ним восседал Юрист,
непревзойдённый в знании законов
и в умении их обходить. Богатство
и слава его быстро умножались, равно
как и количество богатых клиентов,
часто обращавшихся к Юристу за помощью.
Неподалёку в дорогом наряде сидел
весёлый Франклин, бывший образцовым
шерифом и собиравший пеню. Франклин
любил вино и хороший стол, чем
и славился в округе. Красильщик,
Шапочник, Плотник, Обойщик и Ткач,
одетые в солидные наряды цехового
братства, все делали не спеша,
с сознанием собственного достоинства
и богатства. Они везли с собой
Повара, мастера на все руки, чтобы
тот готовил им во время долгого
путешествия. За одним столом с ними
сидел Шкипер. Он приехал из западного
графства и был одет в грубый кафтан
из парусины. Его вид выдавал в нем
опытного моряка с «Маделены», знавшего
все течения и подводные камни,
встречавшиеся на пути корабля.
В малиновом с синим плаще рядом
с ним сидел Доктор медицины, сравниться
с которым в искусстве врачевания
не могли даже лондонские врачи. Это
был умнейший человек, ни разу
не опозоривший себя неаккуратностью
или мотовством. С ним болтала Батская
ткачиха в дорожном плаще и с пребольшущей
шляпой на голове. Она была глуха, что
не мешало ей быть большой мастерицей
в ткацком деле.
Пережив
пятерых мужей и не меньшее количество
любовников, она смиренно отправилась
на богомолье, была разговорчива
и весела. Неподалёку за столом
скромно сидел старенький Священник,
лучше которого не видел свет. Он был
образцовым пастырем, помогал неимущим,
был кроток и милосерден в общении
с нищими и безжалостно справедлив
к богатым грешникам. Брат его. Пахарь,
ехал вместе с ним. Он немало
потрудился на полях за свою жизнь
и считал долгом христианина свято
слушаться заповедей и помогать людям,
которые в этом нуждались. Напротив,
на скамье, развалился Мельник —
ражий детина, здоровый, как бык,
с внушительной рыжей бородой
и с бородавкой, поросшей жёсткой
щетиной, на носу. Кулачный боец,
бабник, охальник и гуляка, он слыл
отчаянным лгуном и вором. Сидевший
рядом Эконом был удачлив во всех
операциях, за которые брался, и умел
изрядно дурачить людей. Постриженный,
как священник, в синей сутане и на коне
в яблоках из Норфолка в Кентербери
ехал Мажордом. Умея вовремя украсть
и подольститься, он был богаче
своего хозяина, был скуп и неплохо
разбирался в своём деле. Пристав
церковного суда весь заплыл жиром, и его
маленькие глазки смотрели на всех
чрезвычайно хитро. Никакая кислота
не вытравила бы налёта вековечной
грязи на его бороде и не заглушила бы
чесночную отрыжку, которую он заливал
вином. Он умел быть полезным грешникам,
если те платили, и вёз с собой
вместо щита огромный каравай ржаного
хлеба. Рабски преданный ему, рядом ехал
Продавец папских индульгенций.
Безжизненные пряди редких, слипшихся
волос окаймляли его чело, он пел
и поучал писклявым голоском с амвона
и вёз с собой короб с индульгенциями,
в продаже которых был на диво
ловок.
Теперь
все выше перечисленные весело сидели
за накрытым всевозможной снедью
столом и подкрепляли свои силы.
Когда же ужин был окончен и гости
стали расходиться, Хозяин таверны
встал и, поблагодарив гостей
за оказанную честь, осушил свой бокал.
Затем он, смеясь, заметил, что путникам,
должно быть, бывает иногда скучно,
и предложил паломникам следующее:
каждый за время долгой дороги должен
будет рассказать выдуманную или
взаправдашнюю историю, а кто расскажет
интереснее всех, будет славно угощён
на возвратном пути. В качестве
судьи Хозяин предложил себя, предупредив,
что тот, кто станет уклоняться от рассказа,
будет сурово наказан. Паломники с радостью
согласились, ибо никто скучать не хотел,
а Хозяин нравился всем, даже самым
угрюмым. И вот, перед тем как отправиться
в дорогу, все стали тянуть жребий,
кому же рассказывать первому. Жребий
выпал Рыцарю, и конники, окружив его,
приготовились внимательно слушать
рассказ.
- Краткие содержания
- Разные авторы
- Чосер — Кентерберийские рассказы
Краткое содержание Кентерберийские рассказы Чосер
Общий пролог
Совершая паломничество в Кентербери в апреле месяце, в харчевне останавливаются и знакомятся между собой группа из 29 человек. Они все разного социального статуса, в разном экономическом положении, у каждого своя судьба и свои взгляды на жизнь. Все вместе ели, пили и смеялись. Когда же все стали расходиться, хозяин таверны предложил чтобы каждый рассказал свою историю. Выдуманную или настоящую не важно, но тот, кто расскажет наиболее захватывающую, на обратном пути получит в качестве награды отменные угощения. А судьей будет сам хозяин. Все согласились, и тянули жребий, чтобы определить, кто будет первым рассказчиком. Им стал Рыцарь.
Рассказ Рыцаря
Тесей, правитель Афин, прославился в многих битвах. Однажды, победив амазонок, он женился на их королеве Ипполите. Вернувшись в Афины, он узнает, что город захватил Крион, которого он вызывает на бой и побеждает. А двух братьев, Арсита и Паламона, представителей знатного рода, берет в плен и отправляет в башню. Там они прожили несколько лет, но однажды из окна темницы Паламон увидел Эмилию, сестру Ипполиты. Он влюбляется. Удивленный реакцией брата, Арсит тоже смотрит в окно, он тоже влюблен. Проходят года: из заточения сначала выбирается Арсит, затем Паламон. Спустя года браться так же влюблены в одну женщину, и так же не готовы уступить друг другу. В результате одной их стычки, свидетелем которой был Тесей, им было предложено устроить бой, победитель получит руку Эмилии. Через год в результате битвы побеждает Арсит, но когда он уже спешит к Эмилии, из-под земли появилась фурия, ранив его в грудь. Через несколько дней он скончался, пожелав, чтобы Пламон и Эмилия поженились.
Рассказ Мельника
Жил плотник, прекрасный мастер. Он был состоятелен, и у него часто гостили различные приживалы, так у него поселился студент, изучающий алхимию. Первая его жена умерла, и он женился снова на молоденькой красавице Алисон. Студент и девушка влюбились в друг друга, но нужно было избавиться от мужа. Так же у Алисон был настойчивый поклонник Авессал, который вызывал у девушки только презрение. Однажды студент заперся у себя в комнате,не выходя несколько дней. Плотник, когда тот его все-таки впустил внутрь, поверил, что скоро случится потоп и лучшее средство спастись, это спрятаться в бочке. Воспользовавшись наивностью старика, молодые бросились в объятия друг друга. Но под окна дома пришел Авессал, прося у Алисон о поцелуе. И та в шутку выставила в окно свою попу, что в темноте была поцелована. Оскорбившись такой шуткой, Авессал отправился к кузнецу за раскаленным сошником, и снова вернулся под окна красавицы. Но в этот раз свой зад выставил студент. Крик поднялся страшный, плотник, испугавшись, выскочил из бочки. Шум поднялся такой, что сбежались соседи, и все узнали про хитрость студента.
Рассказ Врача
В Риме когда-то жил рыцарь Виргиний с одной единственной дочерью. Девушка была хороша не только внешне, но и нравственна, обладала хорошими манерами. Однажды красавицу увидел судья округа Аппий. Но он знал, что он не сможет получить руки девушки, тогда он пошел на сговор с Клавдием. Клавдий пришел на суд и заявил, что Виргиний выкрал у него рабыню, и он хочет получить ее назад, а Аппий не выслушав доводов ответчика, вынес приговор вернуть рабыню хозяину. Виргиний, решив спасти дочь от насилия и получив ее согласие, отрубает ей голову, которую приносит в суд. Аппатий хотел казнить рыцаря, но народ поддержал Виргиния, а судью и его сообщника изгнали из города.
Рассказ эконома о вороне
Некогда Феб (Апполон) жил среди людей. Он был невероятно красив, харизматичный, отличный стрелок из лука. Так же он был артистичен: играл на лире и арфе, обладал хорошим голосом. Был у него белый ворон, что жил в золотой клетке. Ворон был умен и обучаем. Феб много проводил с ним времени, научив его говорить. Так же у Феба была красавица жена, которую он подобно ворону держал в клетке: он был ревнив, никого не подпускал к супруге. Но насильно мил не будешь, и когда он покинул дом, супруга пригласила в дом любовника, свидетелем чему был ворон. Когда Феб возвратился домой, ворон рассказал всю правду о его жене. Придя в ярость, Апполон застрелил супругу из лука. Но гнев прошел, сожаление терзало его. И тогда он накинулся на ворона, объявив его лжецом, погубившим его жену. Тогда Феб ободрал белые перья, накинул на него черную рясу, отнял дар речи и выгнал прочь. С тех пор вороны черные как смоль
Можете использовать этот текст для читательского дневника
Чосер — Кентерберийские рассказы. Картинка к рассказу
Сейчас читают
- Краткое содержание Тургенев Уездный лекарь
Был великий пост. Заболела женщина, которая жила в двадцати верстах от города. Доктор с трудом добрался до назначенного дома, дорога была не легка. Больной оказалась молодая и очень красивая девушка, за которой ухаживали две сестры.
- Чехов
Антон Павлович с самых ранних лет был приучен к труду, что в дальнейшем помогло ему добиться успеха в жизни. Его отец был добрым, но справедливым. Он приучил юного Антона Павловича к труду.
- Краткое содержание Домострой Сильвестра
Домострой является сводом правил, на которых строятся взаимоотношения в любой православной семье. Эта книга содержит наставления о том, как следует поступать каждому члену семьи в том или ином случае
- Краткое содержание Уэллс Остров доктора Моро
Произведение повествует нам историю пассажира с корабля «Леди Вейн», потерпевшего кораблекрушение. Главный герой, пробывший некоторое время на необитаемом острове, оформил свои приключения в виде записок, которые рассказал потом его племянник.
- Краткое содержание Облака Аристофана
Афины – это замечательный город, в котором когда-то обитал сам Сократ. Он был философом – умным и смелым человеком. Но эта смелость ничего ему не дала, а наоборот – он не выжил
Сквайр
Сквайр из Манускрипта Элсмира в Кентербери Сквайр — вымышленный персонаж в повествовании Джеффри Чосера <38 Canterbury Tales. Он оруженосец (и сын) рыцаря и является рассказчиком Рассказ о оруженосце или Камбускан. Сквайр — один из светских паломников военной группы (Сквайр, Рыцарь и). Рыцарь и Сквайр — паломники с самым высоким социальным статусом. Однако его рассказ, как бы он ни был прерван, связан с рассказом. Сквайр (вместе с и) является кандидатом на роль прерывателя в эпилоге Повести Человека Закона.
Сквайр — второй паломник, описанный в Общем прологе. Его история рассказывается одиннадцатым, после Торговца и до Франклина — первой из группы F, и считается современными учеными одной из сказок о браке.
Содержание
- 1 Описание
- 2 Статус
- 3 Как воин
- 4 Одежда
- 5 Культурные навыки
- 6 Как любовник
- 7 Сквайр как рассказчик
- 8 Образцы
- 9 Феминистская теория и квир-теория
- 10 Источники и влияние
- 11 Ссылки
- 12 Дополнительная литература
- 12.1 Чосер и гендер
Описание
Описание пролога Сквайр, из Манускрипта Хенгверта
Сквайр описан в Общем прологе, строки 79-100:
С Гимтером был его сын, молодой СКВАЛЬНИК,. Любитель и похотливый холостяк;. С lokkes crulle, как они были leyd in press.. Ему было двадцать лет, я гессе.. Роста он был даже длиннее,. И удивительно delyvere, и приветствие укрепляется.. И он был somtyme in chyvachie. в Flaundres, в Artoys и Pycardie,. И родился hym weel, в таком маленьком пространстве,. в надежде победить в своей женской милости.. Он был как бы охвачен,. Полный fresshe floures, whyte and reede;. Он был Syngynge, или floytynge, весь день,. Он был таким же свежим, как и месяц мая.. Коротким был его gowne, с длинными рукавами и wyde.. Wel koude он сидит на закусках. Он koude songes делает, и wel endite,. Juste, и eek daunce, и weel purtreye, и пишет.. Так улюлюкай, он lovede, что по nyghtertale. Он слепте намур, чем dooth a nyghtyngale.. Кертис, он был скромным и услужливым,. И carf biforn его фейдер за столом.
Статус
Оруженосец номинально является слугой рыцаря. Он везде путешествует с рыцарем и делает то, что от него просят. Тем не менее, он также является сыном рыцаря и представляет вместе с рыцарем благородный класс и класс воина. Чосер был знаком с обоими, участвовал в Столетней войне, был придворным и дипломатом, а также служил оруженосцем.
Как воин
Для молодого человека, «свежего, как май месяц», оруженосец имеет довольно большой военный опыт. Он был на chevauchée со своим отцом во Фландрии, Артуа и Пикардии ; chevauchée — это быстрая агрессивная кампания набегов, проводимая конными солдатами, которая могла длиться от месяца до двух лет. Чосер отмечает, что оруженосец сослужил хорошую службу одному столь молодому человеку («рожденный хим-вэл, как из такого маленького пространства») в надежде «побороться за милость своей леди» (завоевать расположение своей дамы).
Одежда
С точки зрения моды, Сквайр не только одет в лучшую одежду, но и неплохо сидит на своей лошади. «Он был вышит, как светлый луг», что (в то время) было знаком высшего класса. Кроме того, его одежда описана более подробно в том, что «его платье было коротким, а рукава были длинными и широкими», что опять же было модой того времени.
. Его одежда отличается от одежды рыцаря, испачканной его доспехами.
Куртуазные навыки
Даже верховая езда Сквайра была модной: «Он знал, как сесть на лошадь и скакать». Кроме того, у него были навыки, модные для придворного молодого человека в то время: рыцарский турнир, танцы, пение, письмо и рисование.
Как любовник
Молодой Сквайр влюблен в любовь. В первых двух строчках говорится, что он Ловьер и похотливый холостяк, сражающийся только для того, чтобы «завоевать милость своей леди». Эта любовная концепция получила дальнейшее развитие в конце описания оруженосца: «Так ухай, он любед, что, по nyghtertale, Он спит намур, чем ночной ангел». («Nyghtertale » — продолжительность ночи.)
Сквайр как рассказчик
Дональд Рой Ховард описывает его как «милого в своей серьезной, но безуспешной попытке соответствовать достижениям его отца как рассказчика «. Сквайр чрезвычайно многословен, ему нужно около четырехсот строк, чтобы начать свой рассказ. Несмотря на его отказ от ответственности, он использует много риторических приемов. Предположительно медленный темп — причина того, что Франклин прерывает его.
Франклин, несомненно, нежно подшучивает над своим рассказом о наивном оруженосце Аурелиасе.
Образцы
Весенние образы из начала Общего пролога снова появляются в описании Сквайра.
Феминистская теория и квир-теория
Сьюзен Шибанофф утверждает, что феминизация Сквайра должна сделать его главной мишенью для патриархального осуждения. По ее словам, очевидная неспособность осознать порабощение сквайра женщинами и, как следствие, выхолащивание, противоречит модели (модели Хансена), которая противопоставляет вежливость патриархату как диаметральную противоположность.
Далее Шибанов утверждает, что феминизация сквайра оправдана. не из-за отсутствия гомоэротического подтекста, а потому, что это подтверждается. Таким образом, Чосер «присваивает странного друга» Помилователя, чтобы санкционировать «феминизированные маркеры власти» Сквайра.
Источники и влияние
Романс Розы широко считается основным источником для оруженосца, отвечающего всем требованиям, предъявляемым богом к своей возлюбленной. Другие возможные источники включают Роман де Трой Бенуа де Сте. Мор.
Воспоминания Чосера о себе, как о паже и оруженосце, являются естественным источником, это отождествление можно расширить, рассматривая Сквайра как олицетворение Чосера. Он действительно единственный поэт в группе, и его заявления о своих ограниченных поэтических силах отражают и даже самопародируют собственные силы Чосера.
Ссылки
Дополнительная литература
- Лаура Ходжес, Чосер и костюм: Светские паломники в General Prologue CUP, 2000
Чосер и пол
- Queer Nation Чосера, Гленн Бургер, 2004, Университет Миннесоты Пресс. ISBN 9780816638062
- Тисон Пью (2014). (Анти) эротизм Чосера и странное средневековье. Вмешательства. Колумбус: Издательство государственного университета Огайо. ISBN 9780814212646.
- Сексуальная политика Чосера, К. М. Роуз, Modern Language Quarterly, v51 n1 (1990-0301): 90-96
- Элейн Таттл Хансен (10 января 1992 г.). Чосер и фикции пола. Калифорнийский университет Press. ISBN 9780520074996.