Кино по рассказу шолохова чужая кровь

Названия глав — условные.

Проводы сына

Дед Гаврила просыпался каждую ночь после первых петухов, долго сидел возле дома, курил, кашлял и думал о единственном сыне, пропавшем без вести в Гражданскую войну.

Дед Гаврила — старик-крестьянин, ворч­ливый, упрямый, нена­видит красных.

Когда стали наступать красные, Гаврила сам снарядил сына: купил ему доброго коня, отдал дедовское седло с уздечкой и велел служить царю, как служили его деды и прадеды, и не срамить тихий Дон.

Весть о гибели сына

Через месяц после проводов в станицу пришли красные. На фронте сын заслужил офицерские погоны, а в Филипповке отец по-стариковски упорно ненавидел проклятых красных, назло им носил на груди царские медали, пока председатель поселения не велел снять.

Была обида горькая, как полынь в цвету. Ордена снял, но обида росла в душе, лопушилась, с злобой родниться начала.

Когда сын пропал, хозяйство пришло в упадок. Лошадей разобрали — сначала белые, потом красные, а последнюю неказистую лошадёнку махновцы увели. Дворовые постройки рушились, в них хозяйничали мыши. Руки у Гаврилы на работу не поднимались: не для кого было работать. Только весной не выдерживал старик, запрягал быков, шёл пахать и сеять пшеницу.

Приходили соседи с фронта, но о Гаврилином сыне никто из них не слышал. Однако и дед, и его старуха-жена ждали сына, надеялись. Сшили ему полушубок, сапоги приготовили, папаху на гвоздь повесили, как будто сын вышел ненадолго и скоро вернётся.

Однажды Гаврила увидел, как жена оплакивает сына, обняв ненадёванную им папаху. Налетел, с ног старуху сбил, папаху отобрал. С тех пор «левый глаз у старухи стал дёргаться и рот покривило».

Прошло время. Вернулся из Турции сосед, служивший с сыном в одном полку, и рассказал Гавриле, что тот погиб в битве с красными.

Расправа над продотрядниками

Вскоре по станице прошли слухи о продраз­вёрстке и о бандах, идущих с низовьев Дона. Но Гаврила в исполком не ходил и новостей не слыхал. Однажды к старику явился председатель с тремя продотрядниками. Их начальник потребовал отдать излишки пшеницы, и старику пришлось подчиниться.

Не успел Гаврила выйти во двор, как налетела банда кубанцев. Началась перестрелка, и все продотрядники погибли.

Выживший

Когда всё стихло, Гаврила осмотрел убитых и обнаружил, что начальник, оказавшийся совсем молоденьким, ещё дышит. Он с трудом приволок его в дом, обмыл холодной водой, крепко растёр шерстяным чулком и наконец «услышал глухой, с долгими промежутками, стук сердца».

Пётр-Николай

Четверо суток пролежал белокурый в Гавриловой хате, как мёртвый, только сердце билось. Потом у него начался жар. Выхаживали его старики три месяца, привязались и начали называть Петром. Очнувшись, он назвался Николаем, но старики упорно называли его именем единственного сына.

Николай Косых — начальник отряда прод­раз­вёрстки, лет 19, высокий, бело­курый, комму­нист, родом с Урала.

…невыплаканная любовь её к Петру — покойному сыну пожаром перекинулась вот на этого недвижного, смертью зацелованного чьего-то чужого сына…

Новый сын

Когда весной Николай встал на ноги, старики отдали ему одежду, справленную для Петра. Раны его почти зажили, только сломанная правая рука плохо срослась, и Николай ею почти не владел.

Николай соглашается остаться

Родом Николай был с Урала. Отца его по пьянке убили, когда мальчику исполнилось семь лет, а мать ушла с подрядчиком. Вырос мальчишка при чугунолитейном заводе, туда и работать пошёл. Он был коммунистом, и это чуждое слово уже не казалось Гавриле таким страшным.

Узнав, что Николай — сирота, старики предложили ему остаться и быть вместо сына. Он пообещал лето в Филипповке прожить, а там видно будет. Гаврилу он звал отцом, и от этого теплело у старика на сердце.

Письмо с Урала

Николай оказался работящим, наравне с Гаврилой хозяйство поднимал, несмотря на повреждённую руку. Ближе к осени пришло Николаю письмо с Урала — звали его родной завод поднимать.

Николай уезжает

Несколько дней Николай думал, мучился, но остаться не смог, решил уехать, куда звала его коммуни­стическая совесть.

Гаврила подвёз его до поворота дороги, попрощался, зная, что Николай больше не вернётся. Скоро ветер закручивал пыль там, где прошёл неродной сын.

Из Википедии — свободной энциклопедии

⭐⭐⭐⭐⭐ «Чужая кровь» за 2 минуты и подробно по главам за 20 минут. 

Очень краткий пересказ рассказа «Чужая кровь»

Еженощно просыпаясь, думал старик Гаврила из донской станицы Филипповки, о Петре, пропавшем на войне сыне. Вспоминал, как отправлял его на войну. На прощание наказ дал не посрамить предков своих, служить честно и справно.

Через месяц в станицу зашли красные. Дед яростно демонстрирует им свою неприязнь, ходит в штанах с лампасами и цепляет на мундир монаршеские медали. Председатель указал, что висюльки неуместны сейчас. Дед повиновался, снял медали, но злобную обиду затаил.

Несмотря на разрушения и бесчинства красных вокруг, старики надеялись на возвращения родного сына. Справили ему одежу и обувь, строили планы на будущее.

Однажды утром к ним приходит сосед Прохор, служивший с Петром в одном полку. Он приносит им плохую весть – Петра убили в сражении. Старик отказывается в это верить и выгоняет соседа из хаты.

В станице полным ходом идет продразверстка. К деду Гавриле приходят, чтобы забрать хлеб. Как раз в момент передачи зерна во двор врываются кубанцы и перебивают весь отряд.
Уже вечером Гаврила обнаруживает живым продкомиссара, который требовал у него хлеб.

Им оказывается молодой белокурый парень, девятнадцати лет. Он тяжело ранен, старики его выхаживают и привязываются к нему душой, как к родному сыну. Когда парень поправляется, они узнают, что он без родни, заводской рабочий, и зовут его Николай. В память о родном ребенке старики кличут его Петром.

Через три месяца парень выздоравливает. Он соглашается пожить лето у Гаврилы, чтобы помочь по хозяйству. Но старики надеются, что новый сын останется навсегда и досмотрит их.

Вскоре на адрес Гаврилы приходит письмо для Николая. В нем заводские товарищи зовут парня домой, чтобы восстанавливать завод. Видя, что он томится и переживает за своих друзей, скрепя сердцем, старики отпускают названного сына.

Главные герои и их характеристика:

•  Гаврила  – старый немощный и добрый человек, в прошлом бойкий казак. В войне теряет единственного сына. Со временем находит в себе милосердие и решительность, чтобы простить и полюбить как родного сына врагов.
•  Николай Косых  – белокурый молодой коммунист из уральского завода, которого выходили старики после ранения и полюбили как родного сына.

Второстепенные герои и их характеристика:

•  Прохор Лиховидов  – однополчанин Петра и сосед Гаврилы, принесший старикам весть о смерти сына.
•  Петро  – единственный ребенок Гаврилы и его супруги, погибший на войне.
•  Старуха  – супруга Гаврилы, болезненная и добрая женщина, очень переживающая смерть любимого сына.

Краткое содержание рассказа «Чужая кровь» подробно по главам

В аккурат после поста Филлиповка укрылась снегом. За полночь, со стороны Дона подул резкий ветер, потрепался краснобобылем и занес дорожные хребтины лохматыми сугробами. Станица покрылась ночными сумерками, за избами дремала степь.

В яре пронзительно взвыл волк, из станицы ему завторили собаки и дед Гаврила резко проснулся, долго откашливался, потом плюнул и нащупал снизу кисет.

Вот так каждую ночь он просыпается после звуков первого кочета. Долго сидит на лежанке, курит табак из кисета и думает о сыне.

В семье Петро единственный ребенок, на него все надежды покладали. Пришла пора на войну – Гаврила продал двух быков, чтобы снарядить его на фронт. У кальмыков купил коня строевого с бурей летучей. Из сундука выволокли дедовские седло, справили уздечку. В проводы напутствовал:

– Одел я тебя, сынок, по-офицерски. Служи как предки твои, не срами тихого Дона да семьи своей! Как прадеды служили монарху, должен и ты службу нести!

Смотрит старик в обрызганное луною окно и вспоминает, как провожали Петра. Гремела тогда песня старинная аж под горой камышинной, что за домом Гавриловым слышно было. За столом уже хмельной сын выпил «стременную», прижмурился да лихо вскочил на коня. Приноровился шашкой, нагнулся, зачерпнул горсть земли со двора. Чья земля ему грудь теперь греет?

Тягуче хрипит от кашля дед, как будто грудные мехи названивают. В промежутках перебирает в памяти он дальнейшие события.

***

Через месяц после ухода Петра, в станицу явились красные. Вторглись и вывернули наизнанку размеренную дедову жизнь. Петро как раз по ту сторону Дона в боях усердствовал. А дед Гаврила тут, возле красных, стариковскую ненависть лелеял.

Назло красовался он по станицы в красных лампасных шароварах, хаживал вокруг в чекмени гвардейской да цеплял на грудь монаршие кресты и медали. По воскресеньям посещал молебны со специально распахнутым полушубком, чтобы заметили.

Как-то сказал председатель, дескать, не полагаются «висюльками» хлопать. Вспыхнул дед:

– Ты не вешал, чтобы снимать-то!

– Так собаки не признают, штаны подергают. Тебя жалею, вот и советую.

Душу полынью полоснула обида горькая. Снял дед ордена, но в мыслях злостью оброс. Как пропал Петро, некому стало хату обживать – гнили стропила, рушился сарай, в конюшне хозяйничали мыши, скотина поломала базы.

Прахом обернулось нажитое за столько лет. Несмотря на бессильные к работе руки, старик весною запрягал быков в плуг и ехал пахать землю, засаживая её пшеницей. Проходили мимо казаки, никто про Петра не слыхал. Говорили, что однополчане Петра слегли под Кубанью в бою со Жлобинскими.

Старики о Петре практически не вспоминали вслух. Дед ночами часто слушал старухины рыдания в подушку.

– Чего ты старая? – кряхтит на печке.

Старуха затихнет, шмыгнет носом.

– Наверно угорело у нас. Голова немного болит.

– Я слазаю тогда в нишу, рассолу найду – сетовал Гаврила, делая вид, что не знает причины.

– Спи, все скоро пройдет – снова по избе плещется паутиной гробовая тишина.

Но все-таки надеялись старики и ждали сына домой. Овчину вот Гаврила отдал выделывать.

– Зима близко, надо сыну полушубок справить. Придет, в чем ходить будет?

Справили Петру полушубок да в сундук схоронили. Сапоги сготовили. Папаху дед сшил из молодой овчины, повесил на гвоздик рядом. Вот-вот кажется с задворья выйдет Петро и скажет «Батя, кажись, похолодало на улице?»

Через пару дней пошел дед на двор управляться скотиной. У колодца за варежки вспомнил. Вернулся, глядь, а старуха около лавки ползает на коленях, папаху Петрову на груди прибаюкивает.

В глазах темно стало, зверем накинулся:

– Не смей! Падлюка! Брось! – вырвал шапку, в сундук на замок спрятал. После того случая приметил, что у старой глаза задергало да рот покривило.

Так прошло много дней и недель. Однажды вечером прибегает к старикам соседский мальчишка. Торопливо крестясь на образа, он сказал деду Гавриле:

– Дедушка, там сосед ваш, Прохор Лиховидов пришел! Из Турции! Он с Петром в одном полку служил!

Сильно торопился по проулку Гаврила, уже запыхался от быстрого шаха и задыхался от кашля. Только Прохора дома не увидел, уехал он к брату, завтра обещался вернуться. Всю ночь старик протомился бессонницей. Перед рассветом встал, разжег лучину и стал латать валенок.

***

Перед самим завтраком увидели старики в оконце Прохора. Гость вошел в избу, гулко скрепя кованными ботинками, распахнув мешковатое пальто. Тихо поздоровался с хозяевами, и сел в углу, сняв шапку.

– Погода нынче жуть, вон снега намело – начал гость неловкий разговор.

– Да ранний снег пошел… Постарел ты смотрю на чужбине – заметил Гаврила после недолгого, но тягостного молчания.

– Петро наш… – почти стоном заикнулась старуха.

– Опомниться с улицы гостю дай! – крикнул на нее Гаврила – Потом узнаешь!

– Ну как Прохор Гнатыч, плохо стало быть у турка жилося?

– Да разное было – Прохор нервно забарабанил костяшками пальцев по столу – Ты тоже, Василыч, состарился, вон седой сколько.

Гаврила ухмыльнулся.

– Жду сына когда придет….стариков досмотреть надо. Где Петр?

– А вы не знаете? В январе под Новоросийском…..город морской. Сотнею были там. – Прохор нервно вил пальцами бахромку скатерти.

– Убили? – глухим шепотом простонал дед, почти нагнувшись к полу.

– Красные прорвались. Назначили твоего командиром – гость как не слышал вопроса – вот так случилось…..

Старуха, шедшая с немым криком к кровати, задела с печки чугун. Он упал, звонко стукнув ободом.

– Только завой мне! – рявкнул на нее грозно дед – Ну! Кончай уже! – он медленно облокотился об стол, поддавшись телом в сторону Прохора.

– Срубили Петра! – крикнул вскочив и схватив шапку со стола гость – Насмерть! Когда остановили возле леса, передышки лошадям дать. Он как раз опустил подпругу седла, а тут красные налетели! – взахлеб рассказывал гость, нервно теребя в руках шапку.

– Срубили Пера. Своими глазами все видел….

– Не верю! – от слез багровея, начал хрипеть старик. Мгновенно разорвав на себе рубаху, он напором шел на гостя, запрокинув вверх голову – Кормильца единственного! Сына убил! Ты брешешь мне!

Ночью, скрипя в снегу валенками, старик вышел на улицу и остановился у скирды. Степь медленно порошило снегом, вокруг громоздилась непроглядная темень.

– Сынок! – еле слышно прошептал Гаврила – Петро!

Не дожидаясь ответа, склонился плашмя наземь и тяжело вздохнув, закрыл усталые глаза.

***

В станице активно обсуждались слухи о Донских бандах с низовин и о продразверстке. Исполком шепотом гудел о новостях, но дед Гаврила не был на расшатанном пороге общественного здания, а потому не ведал он о том, что происходило в станице. Потому и в диковину ему показался визит председателя после обедни воскресного дня.

– Сдавай дед хлеб! Где пшеница?

– В амбаре. А дозволь спросить, какое касательство ты имеешь к моему хлебу?

Во двор зашел белобрысый, видно, что начальник.

– Продразверстка, дед. Забираем излишки в государственную пользу.

– А ежели не отдам? – старик глухо и тяжело посмотрел на гостей, набухая злобой.

– Заберем – гости пошептавшись, протопали мимо в закрома, неся сапогами снежных ошлепков в чистую смуглую пшеницу. Рослый в каблуках жадно затянулся куревом и распределил:

– Это на прокорм, это конфискуем, а это на повес. Дед, сколько десятин засеивать будешь?

– Ни черта не засею! – хрипло запенился Гаврило, кривляясь – Все забирайте!

– Чего сатанеешь, Гаврила?! – председатель махнул в сторону деда варежками – Степенись!

– Тут, отец, как не прыгай, а криком не одолеешь – улыбаясь, ответил белобрысый, бросив на старика насмешливо косой взгляд – Язык свой попридержи! – похлопав рукою по кобуре, продолжил:

– Агитация. Сегодня свезти к ссыппункту!

Обмяк враз старик от голоса этого уверенного, понял, криком здесь точно не поможешь. Вышел на крыльцо и тут же резко вздрогнул от пронзительного окрика:

– Продотрядники?!

Оглянулся дед – за плетнем на рыжем скакуне нарезал круги всадник. В голове возникло предчувствие необычное, чего-то нехорошего, дрожью подкосило колени. Всадник, заприметив стоящих у амбара, осадил коня и рванул с плеча винтовку.

Громким хлопком прозвучал выстрел, за ним гулко отозвался щелчком затвор и коротко жужжа, на снег полетела гильза.

Оцепенение пролетело: белокурый, влипший в притолок, дрожащей рукой тащит из кобуры оружие, председатель, монотонными заячьими прыжками рванул к гумнам. Один из гостей, упав на колено, выпускает в болтающуюся папаху конного полную обойму карабина, мигом двор заполнился треском выстрелов. С трудом отрывая тяжелые ноги, дед устало поплелся к крыльцу. Возле избы оглянулся – трое в дубленках врассыпную помчались к гумну, а в открытые ворота хлынула конница.

Самый первый в кубанке на рыжем скакуне с ворот начал кружить шашкой. Перед стариком промелькнул его башлык (суконный остроконечный капюшон), от копыт жеребца в лицо полетели снежные ошметки. Прислонившись обессилено к остову (часть несущих конструкций), Гаврила в немом молчании наблюдал как закружился в дыбах рыжий, а кубанец полосовал шашкой стоящего на коленках продотрядника.

В стороне гумна послышался сдавленный обрывистый крик, звуки возни и рыдающие хрипы. Потом глухо щелкнул затвор, выстрел и тишина. Конница возле гумна спешилась.

К деду подошел потный кубанец.

– Дед, овес дашь?

В шоке от увиденного старик онемел.

– Глухой, поди! Овес есть?!

Еще лошади не дошли до корыта, во двор влетел всадник:

– По коням!

Кубанец вскочил на дымящегося от пота коня и долго растирал по обшлагу багрово-красные пятна. Из двора выехало пять всадников. В руках одного из конных старик узнал дубленку белобрысого, изрезанную красными узорами.

***

До темноты в терновой балке было слышно звуки выстрелов. Уже в сумерках Гаврила решился выйти к гумну. Войдя в калитку, увидел председателя, повисшего на пряслах (часть изгороди от столба до столба) от настигнувшей внезапно пули. Невдалеке от скирды лежали трое продотрядников, раздетых до белья. Видя сейчас мертвых, старик уже не ощущал той злобы, гнездившейся там с их утренним появлением на его крыльце.

Лежал навзничь белокурый с неестественно повернутой головой. Труп второго, черноусого, выгнулся вдоль, втянув голову. Третий словно плыл, почти зарывшись в соломе. В его размашистых руках еще чувствовалось напряжение.

Старик нагнулся в белокурому, и сердце сжалось от жалости. На снегу был мальчик девятнадцати лет, совсем не похожий на сердитого продкомиссара. Гаврила коснулся его холодной груди, так бесцельно, не надеясь, и сразу же резко вздрогнул. Сквозь холодную кожу он ладонью неожиданно ощутил угасающее тепло.

Кряхтя от напряжения, дед приволок черное от крови тело в дом. Увидев раненого, старуха тихо ойкнула и прижалась к печке. Раненого положили навзничь и терли конечности шерстяными носками. Периодически прилаживались ухом к ледяной груди, слушая промежуточные удары сердца.

***

Четверо суток, бледный как покойник, лежал он в горнице под теплым одеялом с туго перевязанной грудью. Ежедневно дед открывал ему рот своим зачерствелым пальцем, держал концом ножа стискивающиеся зубы, а старуха вливала через камышинку теплое молоко и бульон из бараньих костей.

На четвертые сутки щеки парнишки окрасились румянцем, в полдень уже полыхал и дрожал от температуры, промокший липким, холодным потом. С той поры он начал бредить, бессвязно крича и вскакивая с кровати. Старики дежурили возле него по очереди.

Ночами дежурил дед у ложа мальчонки. Он слушал, как тот бредит непонятными словами, подолгу глядел на сизе-голубые веки, и лицо старика пронизывала страдальческая боль. Эти мгновения жалостью приходили непрошенной. На глаза наворачивались слезы, бледнела и чахла от душевной боли возле печки старуха. Чувствовал дед, что невыплаканная любовь их стариковская по сыну пожаром откликнулась в этом неподвижном чужом ребенке.

Мимо двора проезжал полковой командир. Пробежал он в горницу, гремя шпорами. Долго стоял возле раненого. Затем покачал седой головой и потупив взгляд, попросил:

– Убереги его отец!

– Сберегу – пообещал ему Гаврила.

Шло время, уже минули святки. К шестнадцатому дню раненный впервые открыл глаза, старики услышали его тягучий голос:

– Хорошо меня изрезали?

– Да немало.

В прозрачном взгляде мелькнула простая улыбка.

– А товарищи?

– Закопали их, погибли все.

Белокурый пошевелился под одеялом и устало опустил веки.

– Как звать?

– Николай.

– Мы Петром звать будем….сын Петро был у нас – Гаврила хотел было еще что спросить, но услышал спокойное дыхание, тихонько отошел от лавки.

***

К раненому возвращались силы очень медленно – второй месяц он мог поднимать ненадолго голову.

Старик все чаще стал замечать, что привязывается к этому мальчику, как к сыну. А образ Петра меркнет в памяти. Пытался было вернуть прежнюю тоску, но с ужасом понимал насколько далеко уходит прошлое. Но в душе оставались только неловкость и стыд. А еще ревностное чувство к старухе, сидящей у изголовья кровати нового Петра. Бывало, придет, молча потопчется рядом, поправит уголок подушки и затихнет смиренно у печки.

Старая поила мальчишку травяным отваром и супчиком. Может молодость помогла или судьба такая, но раны рубцевались, кровью наполнялись щеки. Только правой рукой не мог двигать, порубленное предплечье плохо срасталось.

После первой недели поста Петро сам сел на лавке. Долго улыбался, дивясь этому маленькому, но собственному достижению. Ночью старики шептались на кухне:

– Вишь, наш-то подымается…шаровары Петровы с сундука достать надобно. Полушубок, да папаху тоже. Ты достала папаху с сундука?

– Да спи уже, второй день на гвозде висит, ходишь не спотыкаешься…

Весна уже наступала Доном, топорщя ледовый покров. С лысой горы сходил в балки и яры снег, постепенно топило обдонье (прибережная полоса земель вдоль Дона) солнечными полноводьями. Уже заканчивался март. Из степей веяло ароматной полынью.

***

 – Сегодня я попытаюсь встать, отец!

Несмотря на то, что все красноармейцы, посещавшие его дом, называли старика отцом, именно сейчас Гаврила почувствовал от этого слова что-то теплое и родное. Дед покраснел, и смущенно улыбаясь, проговорил:

– Пора уже, сынок, третий месяц пошел…

Новый Петр вышел на двор и чуть не поперхнулся от свежего воздуха, толкнувшего легкие. Двигаясь мимо амбарной крыши с поддержкой старика, спросил:

– А ты тогда хлеб привез?

– Да – нехотя пробормотал старик.

– Спасибо, отец.

И опять от этого слова подкосились ноги и стало вдруг тепло в груди Гаврилы. Каждое утро теперь ползал названный Петро по двору с костылями. И каждый раз стоял рядом Гаврила, беспокойно, по-отцовски ласково наблюдая за ним. Хоть и разговаривали они между собой мало, но отношения сложились добрые и простые.

Через пару дней после уличной прогулки нового Петра, вечером укладываясь на печке, невзначай, начал разговор дед:

– Откуда ты родом, сынок?

– С Урала, от простых заводских рабочих.

– Ремеслу обучен?

– Да нет, отец, с малых лет из литейного.

– А зерно принимать где обучали?

– Да с армии и послали, командиром назначенный у них.

Страшно, но спросил:

– Партийный?

– Коммунист – гордо ответил названный сын и бесхитростно улыбнулся. Его спокойствие и добродушие передалось старику, и уже это слово не показалось Гавриле страшным.

Старуха, уже невтерпеж выжидаться временем, тихо спросила:

– А семья есть у тебя?

– Один я на свете.

– Родители что-ли померли?

– Мне и семи не было, мать затаскалась с подрядчиком, отец в пьянке убит, а я, вот при заводе и рос.

Гаврила долго решался, свесив с лежанки ноги. Затем раздельно и медленно начал говорить:

– У нас сын был, по нему и тебя Петром нарекли…ежели у тебя нет семьи, так оставайся. Мы натерпелись так, что стал ты нам родным, сынок. Хоть и чужая кровь, а душой прикипели, как к родному. Живи с нами, сыном родным будешь. Женим тебя. Нам уже недолго осталось, хозяйством управлять начнешь. Только просим уважить нас стариков перед смертью досмотреть.

Хоть и старался дед подмигнуть, но вышла лишь слабая улыбка.

– Не брось нас старых, Петенька….

Петр долго молчал, выстукивая рукой на лавке сухую дробь. Видно, обдумывал предложение старого. И решившись, мотнул белокурой головой:

– Я с радостью, отец. Да работник с меня не очень – видишь, правая рука никак не срастется. Работать согласен, на сколько сил будет. Лето побуду, а там посмотрим.

– А там надеюсь, останешься! – радостно окончил Гаврила.

***

За весной пришло лето – черные от пыли и до красноты опаленные солнцем волы не успевали отдыхать после рабочего дня. Беспокойный Дон пенился окольными волнами, обдавая край станицы грязной водой. Старик с названым сыном жили в открытой степи, сеяли, боронили и пахали. Молчал старый о том, как сильно он привязался душой к этому мальчишке. Работящий, веселый, новый Петр полностью заслонил образ родного сына. Теперь о своем погибшем ребенке старики вспоминали редко.

Вот уже неприметно подступили дни покоса. С утра провозился Петр с косой, а к вечеру отправился в исполком – вызвали на совещание. В этот же вечер старуха принесла конверт – письмо для Косых Николая. Старики долго рассматривали замусоленную бумажку и дивились – адрес Гаврилы, а передать товарищу Косых.

Бумага явно хранила тайну, и дед долго стоял в неясных размышлениях. Он чувствовал от конверта тревогу, потихоньку в груди лелея нарастающую злость. Мгновением промелькнула мысль – порвать и забыть! Но совесть взяла вверх. Вечером встретил Петра у ворот.

– Сынок, вот конверт пришел тебе.

Парень удивился. Уже в хате при огне дед долго щурился, пристально и напряженно следя глазами за лицом сына, читавшего письмо.

– Откуда пишут?

– Товарищи зовут на Урал завод восстанавливать. С семнадцатого стоит, вот запустить хотят.

– Поедешь?     

– Не знаю… – нехотя потупил глаза Петр.

***

С той поры осунулся сын, потускнел глазами, часто стоял молча, задумчиво глядя вдаль. По ночам старик просыпался от тяжелого стона, слышал, как ворочается на лавке Петро. Гаврила понял, что не сможет тот жить и работать в станице. Вскормивший его завод все равно отымет мальчонку. Было б его воля, по кирпичам разметал бы он ненавистную ему стройку!

На третьи сутки покоса, когда пришли напиться, сказал Гавриле Петро:

– Отец, прости, не могу. Душу аж мутит.

– Плохо у нас тебе живется, сынок?

– Да не то это, пойми. Мы завод от Колчака полторы недели отбивали. А теперь ребята кто с армии пришел, подымает его. Голодают и они и семьи их, но трудятся. А как я? А с совестью что делать?

– Как же подсобишь им, рукой одной?

– Сейчас такое время, отец, каждая рука на счету.

– Не удержишь. Езжай! – стараясь казаться бодрым, ответил старик – Старуху только обмани…скажи вернешься…а то зачахнет…ведь один ты был у нас.

И добавил тихо, почти шепотом, еле дыша, с последней надеждой:

– А может, повернешься? Старость пожалеешь нашу?

***

В разнобой шагали быки, рассыпая колесами рыхлый мел. Скользившая вдоль от Дона дорога сворачивала налево. Старик все время пытался улыбаться:

– Вон туточки девки в прошлом году утопли. Поставили часовню – ткнул кнутом на унылую избенку – Дальше дорога не та, простимся. Отсюда до станичного верста, дойдешь.

Парень слез с арбы, поправил харчи в сумке. С усилием давя в себя рыдание, дед кинул кнут на землю и протянул дрожащие руки.

– Давай, родный! Как солнышко ушло от нас… – кривя мокрое в слезах лицо, вдруг резко сказал – Старуха напекла пирогов, взял, не забыл?! Прощай!

Петро чуть прихрамывая, быстро пошел по дорожной каемке. Дед Гаврила вслед хрипло закричал, цепляясь судорожно за арбу:

– Ворочайся!

«Не вернется он» – разрывалось к груди невыплаканными словами.

Белокурая макушка еще раз промелькнула за поворотом, Петр взмахнул картузом и скрылся из глаз. Ветер, стремительно закружил белесую пыль там, где только что ступала его нога.

История создания произведения

Рассказ «Чужая кровь» М.А. Шолохова показывает, насколько сильна и милосердна родительская любовь. Сам писатель считал его одним из сильнейших своих произведений и посвятил идею рукописи советскому писателю и военному корреспонденту А.С.Серафимовичу.

Повесть Шолохова дебютирует в 1926 году на страницах сборника «Лазоревая степь» в издательстве «Новая Москва». Затем рассказ входит в собрания «Донских рассказов» 1926 года и «О Колчаке и прочем» 1927 года. 1928 год произведение публикуется в «Заре Советов».

1964 год – по сценарию А. Я. Витоля режиссер киностудии «Мосфильма» В.В.Монахов снимает одноименный кинофильм «Непрошеная любовь». В основу картины положена история трогательной и прощающей отцовской любви старого казака к политическому врагу, убившему его сына.