Колесник вячеслав владимирович рассказы

Вячеслав Владимирович Колесник

   Вячеслав Владимирович Колесник родился в 1949 году, в селе Новая Ивановка Ровеньского района Белгородской области. Учился в Валуйском медицинском училище, служил во флоте на Камчатке. Работал фельдшером, формовщиком, художником — оформителем. В 1989 году в районных и областных газетах, сборниках, журнале «Веселые картинки» стали появляться первые произведения молодого автора. Пишет он стихи и рассказы для детей. Вячеслав Владимирович сам делает рисунки к своим книгам. Да и не только к своим, он иллюстрировал книги многих белгородских писателей.

В 1998 году в издательстве «Крестьянское дело» вышла первая книга Вячеслава Колесника «Семь сказок». С тех пор он написал еще много интересных стихов и занимательных сказок.  Кого в них только нет! И задумчивый муравей, и карлик, и заяц-стихотворец. Его книги с удовольствием читают и дети, и родители.

В 2010 году за служение Отечеству и русскому слову как автор книги «Юность генерала Ватутина» стал лауреатом Всероссийской литературно-патриотической премии «Прохоровское поле».

ошибка
ошибка

Произведения В. В. Колесника

Встречи с детьми

Колесник Вячеслав Владимирович

Родился я в селе Новая Ивановка Ровеньского района Белгородской области в 1949 году. 27 ноября. Вскоре после моего рождения отец мой, демобилизованный из Германии солдат, завербовался в Чечено-Ингушетию. Там, в городе Грозном, был я крещен в православной церкви. Но через три года семья наша вынуждена была вернуться на родину

.

В 1965 году, закончив 8 классов, поступил в Валуйское медицинское училище. В 1969 году с дипломом фельдшера попал на работу в Якутию. В этом же году был призван на военную службу. Служил на Камчатке, на кораблях Тихоокеанского флота. Демобилизовавшись, около года проработал санитарным фельдшером в Ровеньском и Вейделовском районах. В 1973 году, забросив медицинский диплом, решил поступить в Краснодарское художественное училище.

Не поступил. Зато поступил на работу на Белгородский завод ЖБИ-I формовщиком. Вскоре понял, что рабочего из меня не получится, и в 1974 году устроился в пригородный колхоз «Новая жизнь» художником-оформителем. Художником работал также в тресте «Центротяжстрой», в Белгородском облпотребсоюзе. Затем снова вернулся в «Новую жизнь». В настоящее время работаю художественным редактором Белгородского книжного издательства «Крестьянское дело».

В 70-х годах эпизодически печатался в областной газете «Ленинская смена» (афоризмы). Регулярно же начал печататься с 1989 года, в районных, областных газетах, сборниках, журнале «Веселые картинки». Пишу исключительно для детей. С января 1989 года являюсь членом литературной студии «Слово». В 1998 году в издательстве «Крестьянское дело» (г. Белгород) вышла первая моя книжка «Семь сказок». Сам себя иллюстрирую. Иллюстрировал также книги многих белгородских авторов. В 2001 году был принят в Союз писателей России.

_{Вячеслав КОЛЕСНИК.}

Произведения Б. В. Колесника

Книги

Семь сказок. — Белгород: Крестьянское дело, 1998. — 36 с.: ил.

Бачка и Ружка: Стихи для детей. — Белгород: Крестьянское дело, 1999. — 22 с.: ил.

Бодливая корова: Сказки. — Белгород: Крестьянское дело, 2000. — 35 с.: ил.

Откуда всходит солнце: Сказки. — Белгород: Крестьянское дело, 2001. — 48 с.: ил.

Папа Ёж: Стихи. — Белгород: Крестьянское дело, 2003. — 20 с.: ил.

Самый лучший подарок: Музыкальные сказки (музыка А. Н. Балбекова). — Белгород: Крестьянское дело, 2004. -2 с.: ил.

Публикации в сборниках и периодической печати

Стихи

Бачка и Ружка; Краб и жаба; Папа Ёж; Сынок; Грамотные мышки; Подарок; Теленок; Про гусей; Приглашение;

Воробьи // Слово: Стихи поэтов лит. студии Дворца культуры «Энергомаш». — Белгород, .1991. — С. 54-57.

Трудный алфавит; Краб и жаба; Грамотные мышки; Пугало; Снежинка. // В родном кругу. — Воронеж, 1992. -. 44-45.

Бачка и Ружка; Краб и жаба; Папа Ёж // Антология современной литературы Белгородчины. — Белгород, 1993. -С. 199.

Пугало // Весёлые картинки. — 1994. — № 10.

Проза

Однажды…; Сказка о шляпе; Сказка про неглупого волка // Светоч. — 1999. — № 1. — С. 122-124.

Про пугало; Сказка про мешок // Светоч. — 2001. — № 1/3. — С. 116-117.

• Создано 15.01.2017 15:59:16
• AOF

Копирование материалов разрешается только с указанием автора и индексируемой прямой ссылкой на сайт (https://beluezd.ru)!

Порекомендуйте эту статью друзьям:

Вячеслав Колесник
ЮНОСТЬ ГЕНЕРАЛА ВАТУТИНА

повесть

ГЕНЕРАЛ ИЗ ЧЕПУХИНКИ

(От автора)

Имя Ватутин я впервые услышал будучи третьеклассником сельской начальной школы. И хотя прошло с той поры немало лет, хорошо помню, как это произошло. Был я всё время отличником, а тут вдруг — к удивлению окружающих — на уроках стал невнимательным, в школу стал ходить неохотно. Родители и учителя, естественно, начали ругать меня, стыдить, внушать, что ученье — свет, а неученье — тьма, но это мало на меня действовало, поскольку в будущем я намеревался стать деревенским трактористом, а для этого, как уверяли меня старшие дружки, хорошо учиться было не обязательно. Что я и стал делать.

И тут отчаявшиеся отец с матерью решили употребить последнее известное им средство воспитания — воспитание литературой. Отец достал где-то книгу «Ватутин: путь генерала» (как впоследствии я выяснил, это была книга Михаила Брагина, изданная в Москве в 1954 году), положил её передо мной на стол и сказал: «Вот, почитай. Может, что-нибудь поймёшь».

Я принялся читать. Страницу прочитал, вторую, третью… И чем дальше я читал, тем сильнее удивлялся тому, что будущий генерал был таким же деревенским пацаном, как и я, бегал босиком, пас гусей… Особенно же меня тронуло то, как он страдал, узнав о решении отца не отпускать его из дому в Валуйки для продолжения учёбы. Я живо представил себе мальчишку, своего ровесника, от бессилия и обиды заливающегося слезами… И в то же время я не мог поверить, что до такой степени можно хотеть учиться. Многих ведь, наоборот, силком заставляют ходить в школу, а они…

И мне вдруг стало невыносимо стыдно перед тем босоногим пареньком из Чепухинки, стыдно за свою несерьёзность, за наплевательское отношение к учёбе. С необыкновенным рвением я снова взялся за учебники, допоздна стал просиживать над задачками и вскоре, к удовлетворению родителей и учителей, опять вышел в отличники. Вот так впервые, десятилетним мальчишкой, оказался я под влиянием личности Ватутина.

А потом, спустя восемь лет, в 1968 году, в составе студенческой группы Валуйского медицинского училища я впервые побывал на родине генерала, в селе Чепухино.

В те времена существовала в Валуйках такая традиция — перед летними каникулами все студенты и школьники дружно отправлялись в походы по родному краю. Маршруты были не дальние, но интересные — побережья рек Оскол, Валуй, ночёвки в палатках, песни под гитару у костра… И вот, собираясь на этот раз в поход, услышали мы вдруг от одного из преподавателей необычное предложение: «А давайте-ка сходим в деревню Чепухино!»

— Какая ещё деревня? — зашумели мы. — Чего мы там не видали?

— Это родина Ватутина, — был короткий ответ. — Завтра с утра пораньше и выйдем.

О генерале Ватутине, конечно же, мы были наслышаны, а вот в деревне Чепухино никому из нас бывать не доводилось. К тому же, название у деревни какое-то странное…

Шли мы туда из Валуек часов пять, а то и шесть. Сначала шагали бодро, с песнями, но по мере приближения к этой неизвестной деревне — то ли от усталости, то ли от предчувствия встречи с родиной героя — голоса наши становились всё тише, сами мы начали вести себя сдержаннее.

Наконец под меловой кручей показалась деревенька.

— Вот она, Чепухинка! — крикнул кто-то.

Был жаркий летний полдень, на всём лежала серо-белёсая пыль.

— Нам туда, — сказал преподаватель. — Видите, мазанка вон стоит?

Подошли к неказистому домику под соломенной крышей. Удивились: неужели в такой завалюхе мог родиться генерал?..

Многие из нас были уверены в том, что будущие генералы могут появляться на свет только во дворцах или, в крайнем случае, в особняках с мраморными колоннами, а тут вдруг — крытая соломой мазанка…

Невдалеке от этой мазанки, на огороде, мы увидели двух пожилых женщин. Сгорбившись, они пололи картошку. Руководитель группы подошёл к ним, втроём они стали о чём-то договариваться. Затем одна из женщин, на ходу вытирая руки о фартук, приблизилась к нам. Прислонила к плетню тяпку, скромно, по-крестьянски поклонилась:

— Здравствуйте, ребятки. На экскурсию?

— Знакомьтесь, — представил её преподаватель. — Матрёна Фёдоровна, сестра генерала Ватутина…

Это сообщение в очередной раз повергло нас в недоумение. Разве у генерала может быть такая сестра?.. Руки заскорузлые, на ногах запылённые калоши, сама маленькая, голосок тихий…

— Из Валуек, значит, пришли? Не уморились?

И тут же, поднимаясь на крыльцо, начала рассказывать:

— А мы раньше, бывало, с мамой в Валуйки тоже пешком ходили. У церкву, на базар, по лавкам позаглядывать, родичей проведать — всё пешочком, пешочком. Так ещё и обыдёнкою… Ну, проходьте, глядите, как мы тут жили-поживали.

Зашло нас в хату человек двадцать пять, из-за тесноты кое-кому пришлось стоять на пороге. Словно оправдываясь за это, сестра генерала, смущённо поправила на голове платок, улыбнулась:

— Так-то вот, ребятки. А было нас у папы с мамой девятеро детей — пятеро ребят и четверо девок. Коля был вторым, с девятьсот первого года. Всё книжки читал — куда б ни шёл, книжка у него за пазухой. Была у нас тут, в Чепухинке, школа четырёхклассная при церкви. Закончил её Коля наилучшим учеником, собрался дальше идти, в Валуйки, а отец тут и говорит: «Денег, сынок, нема на твою учёбу». Так, верите ли, Коля после этих слов три дня не ел, не пил, всё переживал, ляжет на телегу и глядит молча в небо… Потом, правда, уладилось всё, и пошёл наш Коля дальше по своему пути, по грамоте…

Пол в домике был земляной, устланный домоткаными дерюжками, пахло полынью и кизяком. В кухне (по-чепухински — в «хатёнке»), возле русской печи, стояла видавшая виды прялка, под печью лежал пучок ржаной соломы, стояло деревянное корыто.

— А вот тут, — показывая на солому, пояснила Матрёна Фёдоровна, — мы ягнят маленьких держали. А как же иначе? Окотилась овца, а на дворе ещё снег лежит. Куды ж их девать…

У окна, занимая почти половину «хатёнки», стоял старинный ткацкий станок.

— Станок гожий, — продолжала экскурсию сестра генерала.— Прямо хоть сейчас садись за него и тки. Это теперь в магазинах всё себе покупают, а раньше только станок и выручал… Даже рушники на нём да скатерти ткали с узорами — видите, какие красивые? — проводя нас дальше, в «большую хату», говорила Матрёна Фёдоровна.

В «большой хате», украшенные яркими домоткаными полотенцами, висели на стенах рамы с фотографиями, пучки полевых цветов, в углу — икона. На видном месте красовался генеральский мундир.

— Колин, — пояснила Матрёна Фёдоровна. — И сапоги вот его, тридцать седьмой размер. Росточком-то он не вышел у нас, хотя крепкий, рукастый был…

Подошла к иконе, перекрестилась.

— Икону эту мама наша, Вера Ефимовна, из самого Киева, из лавры, принесла. Ходила она туда пешком на богомолье.

Посреди хаты покачивалась, подвешенная к матице, детская люлька. Вдоль стен стояли лавки, большой деревянный сундук.

— Здесь у нас хранилось всё самое ценное, — сказала Матрёна Фёдоровна. — Выходная одёжа, документы, дедушкин Георгиевский крест…

На низеньком столике, под стеклом, лежали вещи, награды, письма генерала Ватутина.

— А вот тут у нас была «комнатка», — повела нас дальше Матрёна Фёдоровна. — Спальня, по-теперешнему.

В «комнатке» стояла самодельная деревянная кровать, рядом возвышалась лежанка, укрытая домоткаными попонами.

— Тут наш генерал и спал, — показывая на кровать, улыбнулась Матрёна Фёдоровна. — Правда, не всегда — народу-то в семье было много…

Наконец, вышли из домика на улицу. Яркая белизна меловых гор, окружавших деревню, на мгновение ослепила нас. Подошла со стороны огорода другая женщина, скромно, по-крестьянски поклонилась, поздоровалась.

— Это тоже сестра генерала Ватутина, — представил её преподаватель, — Дарья Фёдоровна.

Начались воспоминания, рассказы, в основном — о детстве, юности Николая. О боевых же подвигах знаменитого брата, как мне помнится, ничего сестры не рассказывали — видать, не очень-то они в этих делах разбирались. Да и мы тогда вряд ли запомнили бы номера дивизий, названия фронтов, армий, военных операций, даже если бы они и рассказали нам об этом. А вот то, что мы увидели и услышали тогда в маленьком ватутинском домике — осталось в нашей памяти навсегда.

Дом Ватутиных 1960-е годы.

ДЕД ГРИГОРИЙ

Невелика у деда Григория хата — поглядишь на неё с меловой кручи, размером с ладошку она, не больше. И как в ней столько народу помещается! Двадцать пять душ — шутка ли… Летом-то ещё ничего, почти все на улице спят — кто на сене, кто в сарае, кто на телеге. Да и пообедать, повечерять можно на траве — расстелят широкую белую холстину, вот и стол. На холстине — несколько большущих мисок, возле каждой — сын со своим семейством. А вот зимой — такая теснотища…

А ещё с меловой кручи — если день ясный да глаза у кого зоркие — видны Валуйки, городок в двадцати верстах от Чепухинки. «Вот бы побывать там…— думает Николка Ватутин, забравшись со старшим братом Павлом на кручу. — Там, говорят, люди каждый день обутыми ходят, даже летом. И ни у кого поэтому цыпок на ногах нету…» Пашка уже однажды бывал в Валуйках, пешком с матерью ходил. Рассказывал, что видел там настоящий паровоз. Ещё видел школу — здоровенную, в два этажа…

— Вот бы мне там поучиться… — мечтает Николка.

— Да ты сперва в нашу, в чепухинскую походи, — говорит Пашка.

— Скоро похожу, — отвечает Николка.— Мне мамка уже и сумку сшила…

Братья сидят на круче, притулившись друг к другу, — загорелые, босоногие, вихрастые…

— Эй, Павло, Микола! — кличет их снизу дед Григорий. — Чи не видать там наших? Не идуть из церкви?

— Не, — отвечает Пашка, — не идуть!

— А телег никаких не видать?

— Не видать!

— Ну, тогда валяйте сюда, покажу шось!

Дед Григорий сидит на дубовом бревне, курит трубку, вырезает ножиком свистульку. Несмотря на июньскую жару, сидит он в валенках, на голове у него — малахай.

— Дедусь, — просит Николка, — выстругай лучше мне из ветки коня! По улице чтоб скакать!

Деду, бывшему кавалеристу, просьба внука приходится явно по душе. Он довольно кряхтит, суёт в карман недоделанную свистульку.

— Коня, говоришь? Боевого?

— Ага! И саблю!

— И мне тоже… — пристаёт к деду Пашка. Дед поглаживает седую, пожелтевшую от табака бороду, по-молодецки сдвигает на затылок малахай:

— Ну, так и быть, тащите ветки, кавалеристы!

Через минуту «кавалеристы» уже стоят перед дедом со свежесломленными ивовыми ветками.

— Дедусь, и про войну расскажи, как ты турку бил!

Дед Григорий берёт в руки ветку, поворачивает её так, этак, глядит, что из неё может получиться… Тихо затягивает песню:

Пашка с Николкой подвигаются поближе к деду, затихают.

— Дедусь, а они злые, турки эти?

— Злые, внучек, дюже злые. Мы братьев-славян от их ослобоняли…

— А Дунай-речка больше нашей Палатовки? — спрашивает Пашка.

— Да куды нашей Палатовке до Дуная…

— А красивше?

— Ну, насчёт красоты — дело тут спорное. Одно только скажу — кажинную ночь снилась мне там наша Палатовка. А зряшная речка разве будет сниться?

Дед Григорий протягивает Николке обработанную ножиком ивовую ветку. На толстом её конце вырезан незатейливый узорчик, тонкий конец ветки, весь в листочках — это хвост.

— Вот тебе и конь.

Николка, радостно оседлав ветку, со свистом несётся по улице. Следом за ним — Пашка. Пробежавшись до соседнего плетня, они вскоре возвращаются.

— А про войну, дедусь, расскажи.

Дед не заставляет себя долго упрашивать. Он выносит из хаты конверт, вынимает из него Георгиевский крест.

— Его мне сам генерал Скобелев в семьдесят седьмом году вручил, прямо в траншеях, когда мы под Плевной стояли. Бои были там страшные, ранило меня тогда…

Заскорузлым, прокуренным пальцем дед показывает внукам надпись на конверте. Читать он не умеет, строчки эти знает наизусть:

«31 октября 1877 года.

Кавалеристу Ватутину, согласно обещания, за распорядительность, мужество и храбрость, оказанную в деле с 29 на 30 октября. За Богом молитва, за царём служба не пропадёт. От души поздравляю тебя, уважающий Михаил Скобелев».

Пашка с Николкой с завистью смотрят на деда, затем вскакивают, гордо расправляют свои худые мальчишеские плечи и несутся во весь опор вдоль улицы, поднимая пыль босыми ногами…

ШКОЛА

Чепухинская школа. Рисунок автора.

Двадцать пять душ было в Ватутинском семействе. Чтобы хоть как-то прокормиться, с утра до ночи все трудились — пропадали в поле, обихаживали скотину, поливали огород. Но как ни бились, а жили бедно, не сытно. Бывало, заколят кабана — тут же всё сало в сундук, под замок. Месяцами лежит оно там — пожелтевшее, густо пересыпанное солью для сохранности. Ключ от сундука у деда Григория, выдаёт он сало только по надобности — косарям да пахарям. А остальным, особенно детям, скажет: «Хватит вам в речке да в лесу еды — не ленись и будешь сыт». Своей земли у Ватутиных было мало — доброй телеге на ней не развернуться, да и к тому ж, никогда на этом глинистом клочке не видали они хорошего урожая. Брали землю в аренду у здешних помещиков. А помещик, известное дело, плодородную землю крестьянину не отдаст. Плодородную себе, а мужику — что похуже, на косогорах да на неудобьях, да от деревни подальше…

Смотрят отец с дедом на Николку — подрастает помощничек, семь годков уж скоро ему.

— Вижу, толковый будет работник, — говорит дед Григорий. — С полслова всё понимает.

Фёдор Григорьевич согласно кивает головой: рабочие руки в семействе ой как нужны…

— Нехай с годок в школу походит и будя.

— А чего только годок? — удивляется стоящий рядом Николка .— Пашка вон два ходил…

— Да ты и так уже всё постиг, — отвечает отец, — и без школы ихней. Давеча видал я, как ты по букварю шпаришь — пономарю за тобой не угнаться. Поди, от корки до корки все Пашкины книжки изучил.

— Ага, все две, — радостно говорит Николка. — И считать уже умею, до ста.

— Так на кой ляд тебе сдалась энта «караулка»? — наивно, на полном серьёзе спрашивает дед. — Пущай туда бельмесы и ходят, кто совсем ничего не знает.

Школу в Чепухинке издавна все называли «караулкой». Это была небольшая церковная сторожка, состоявшая из четырёх комнат. В двух жили сторож и учитель, две другие комнатёнки являли собой подобие учебных классов — подслеповатые оконца, почти не пропускавшие дневной свет, несколько тесно прижатых друг к другу стареньких парт, керосиновая лампа… Комнаты эти были смежные, без дверей. В одной сидят младшие школяры, в другой — дети постарше. Занятия проводились со всеми одновременно — тут тебе и азбука, и закон божий, и арифметика. За ученье в школе — хоть и небольшие деньги — а надо было платить, поэтому редко какая семья могла позволить себе учить двух ребятишек сразу. Овладевали грамотой по очереди. Походит Пашка год-другой в «караулку» — хватит, выучился, теперь Николкин черёд.

И вот он, Николкин черёд, настал.

— Ну, школяр, так и быть, — сказал дед, — дам тебе сегодня попользовать свою физиономию настоящим мылом. Как-никак — праздник нынче у тебя. Только ты сперва на речку сбегай да цыпки свои песочком хорошенько потри, особливо на руках. А то глянет Миколай Иваныч — кто это к нам явился с такими клешнями? Верк, а Верк! — обратился он к невестке, Николкиной матери. — Ты б ему ноги в корыте хорошенько отпарила, а то, поди, с марта месяца никто их не мыл, а он ить с утра до ночи босиком. Да солички в воду добавь, для медицины…

— Да его и постричь бы не мешало, — говорит мать, наливая в деревянное корыто кипятку.

— И то, — соглашается дед. — Торчат вихры, словно шапка на ём выросла разбойничья. Ты, Верк, в самом деле, своди-ка его до Афоняки, нехай он его оболванит налысо. За работу ему табаку моего отнесёшь — Афоняка дюже его любит, а не то — яйцо куриное…

И вот, наконец, всё готово. В холщовую сумку бережно уложены два карандаша, тетрадь, азбука. Азбука — старая, вся истрёпанная, досталась она Николке в наследство от старшего брата Павла. И Павлу она попала в руки тоже не из книжной лавки. Однако смотрит Николка на эту азбуку, как на величайшую драгоценность. Словно чует его мальчишеское сердце — это первый шажок на его пути к высшим школам и академиям…

Ученье Николке Ватутину давалось легко. Бегал он в «караулку», в отличие от остальных мальчишек, с большим удовольствием. Первый учитель Ватутина, Николай Иванович Попов — человек эрудированный, настоящий подвижник своего дела — с удивлением смотрел на белобрысого, приземистого крепыша с пытливыми глазами. Всё он хватает с лёту, никогда ничего не зубрит. Николай Иванович сразу выделил его из стайки крестьянских мальчишек.

Бывало, поведёт учитель своих воспитанников в лес — а именно там он зачастую проводил уроки ботаники — начнёт рассказывать им о местных травах, деревьях… Слушает его ребятня с интересом, да только недолго — им бы побегать сейчас или забраться на самую верхушку дуба. Николка тоже парнишка резвый, но тут его словно подменяют, не отходит он от учителя ни на шаг — всему удивляется, всё ему интересно. Почему эта трава давно пожелтела, а зверобой до сих пор зелёный? Почему наша лещина в книжке называется орешником? А где тычинка и пестик у сосны?

Особенно же нравились Коле уроки истории, те, что учитель проводил прямо в поле.

— Завтра, если не будет дождя, — объявлял Николай Иванович, — пойдём на раскопки древних курганов. Хотите?

— Ещё бы! — радостно вскакивают с мест мальчишки.

Кривые ржавые сабли, осколки глиняной посуды с затейливым чужеземным орнаментом, старинные монеты — чего только не находили чепухинские «археологи». Правой рукой учителя на этих уроках истории всегда был Коля Ватутин. Первым он был и во всех остальных школьных делах. Учителю иногда казалось, что если бы занятия в школе проводились круглыми сутками, то способный его ученик наверняка оставался бы в «караулке» ночевать…

ЗА СОЛЬЮ

Никогда не расставался Коля Ватутин с книжками, не мог он без них и дня прожить. Бывало, пошлёт его отец коров пасти, утром собирает ему мать сумку — краюху хлеба туда, бутылку квасу, пару луковиц кладёт…

— Ну, сынок, — спросит, — ничего я не забыла?

Улыбнётся Коля:

— А вот и забыла. — Достанет из-под подушки книжку и в сумку её.

— Ах ты ж, грамотей мой, грамотеюшка… — погладит его по голове Вера Ефимовна. — И в кого ж ты такой уродился-то?

Раздобыть же в те времена книгу, да ещё в деревне, было делом очень даже не простым. И то сказать — ни библиотеки ведь, ни книжной лавчонки, ни даже захудалой барахолки — в Чепухинке не было. Удивлялись дома: и где он эти самые книжки берёт, кто ему их даёт…

Произошёл однажды с Колей Ватутиным такой случай.

Поглядела как-то Вера Ефимовна: закончилась в доме соль. Говорит сыну:

— Коля, надо б завтра в город сходить, соли купить

А до города до того, до Валуек, больше двадцати километров. Путь не близкий, однако для чепухинцев в те годы сходить в Валуйки и вернуться в тот же день не составляло особого труда, это было обычным делом — за покупками ходили, в церковь, продать чего. Лошадь если и была у кого, то её жалели — тягло оно и есть тягло, оно для поля предназначено.

И вот пошёл Коля с утра пораньше в Валуйки, за солью. День прошёл, дело к вечеру, солнце уж начало садиться, а Коли всё нету. Смеркаться стало, звёзды на небе показались — не видать Коли.

— Притомился, небось, — решили дома. — Заснул где-нибудь, под кустиком…

Наконец, является он. Только в хату зашёл — и ну, давай рассказывать:

— Эх, что со мной сегодня в Валуйках было! Иду я по улице, гляжу — дед на лавочке сидит, книжку читает. Я стал рядышком, а он спрашивает: «Чего тебе, хлопчик?» — «Ничего», — говорю, а сам через плечо в книжку к нему заглядываю. «Что — читать любишь?» — «Ага, говорю, люблю». — «Дюже?» — «Дюже, говорю». — «Ну, молодой человек, пошли тогда ко мне в дом». Как зашёл я к нему в дом — глаза у меня так и разбежались… Книг у него — побольше, чем у нашего учителя, Николая Ивановича. Да все такие интересные… «Ну, — говорит дед, — выбирай какую-нибудь одну да садись со мной рядом, вместе будем читать». А я бы, по правде сказать, не одну, а все их разом так и схватил бы… Дал он мне большую книгу — про Суворова, целый день я над ней просидел. Дед своё читает, я своё. Не успел оглянуться, как домой пора…

— Ну, а где ж соль, сынок? — спрашивает Вера Ефимовна.

 — А про соль-то, мама, я и думать позабыл…

А на другой день встал он чуть свет и без всяких напоминаний — опять в Валуйки… Вернулся на этот раз с солью, да ещё и книжку принёс от того деда. Долго потом вспоминали в семье, да и не только в семье — во всей деревне, этот случай. Всё смеялись — ни Коли, ни соли…

ЦЫГАНКА НАГАДАЛА…

Коля с матерью. Рисунок автора.

Забрела как-то в Чепухино цыганка. Идёт по деревне, кому за кусок сала, за краюху хлеба судьбу предскажет, у кого просто так чего-нибудь попросит, а кто и сам, глядя на ораву сопровождающих её чумазых цыганят, поделится с нею нехитрой крестьянской снедью.

Остановилась она возле ватутинской хаты, увидела Колю. Сумку свою опустила на землю, глаз с Коли не сводит.

— А позови-ка, хлопче, мамку.

Вышла из хаты Вера Ефимовна. Говорит цыганка:

— Давай-ка, милая, на твоего беленького погадаю, всю его судьбу тебе расскажу.

— Ох, да что про него рассказывать… — вздохнула Вера Ефимовна, глядя на сына. — Как батька с мамкой всю жизнь в нищете сидели, так и ему, бедолаге, никогда из неё не выбраться…

— Ой, не скажи, милая, не скажи, — вынимая из-за пазухи колоду карт, покачала головой цыганка. Пристально поглядела на мальчонку, разложила карты.

— Ну, и что они, твои карты, говорят? — волнуясь за сыновнюю судьбу, прижала к себе Николку мать.

Цыганка с минуту помолчала, затем погладила испугавшегося вдруг чего-то Николку по голове:

— Умный он дюже у тебя, милая. По всему миру слава о нём пройдёт…

Обрадовалось материнское сердце, засуетилась Вера Ефимовна, вынесла гадалке полторбочки муки… Вышла было цыганка со двора, затем обернулась:

— Подойди, милая, ко мне, ещё что-то скажу.

И произнесла тихим голосом, так, чтобы не слышал Николка:

— А погибнуть ему суждено в разгар своей славы…

Ойкнула приглушённо мать:

— Господь с тобою… — Подошла к сыну, перекрестила его, прикрыла вихрастую голову фартуком.

История эта с цыганкой, как утверждали сёстры генерала, есть сущая правда.

— И ведь всё сбылось — говорили они. — И про учёность его, и про славу, и про погибель…

СВИДЕТЕЛЬСТВО С ОТЛИЧИЕМ

Незаметно пролетели годы учения в Чепухинской школе. Вышел оттуда Коля Ватутин наипервейшим учеником. Другие едва по складам читать выучились да фамилию свою с горем пополам на листке выводят, а он уже не одну толстую книгу одолел. Почерк у Ватутина был аккуратный — залюбуешься. Не раз обращались к нему односельчане с просьбами — кому письмо написать, кому прошение.

И вот спешит он домой с драгоценным документом — со свидетельством об окончании школы с отличием. С отличием! Сам он безмерно рад, рад его успехам и учитель. Вручая своему способному воспитаннику бумагу с затейливыми подписями и печатью, ставил его Николай Иванович всем в пример, хвалил:

— Вот как надлежит учиться!

Заскочил сияющий Николка в хату: «Глядите!» Вытерла тщательно руки о фартук Вера Ефимовна, бережно взяла у сына документ:

— Молодец, Коленька, всем чепухинским нос утёр!

Подошла к божнице, аккуратно пристроила меж двух иконок школьное свидетельство, перекрестилась:

— Может, хоть один в люди выбьется…

— Выбьешься тут, — заходя в хату, ворчит отец, Фёдор Григорьевич. — Видать, и на этот год будет у нас недород…

Потирая рукой спину, сел на лавку:

— Ну-ка, Микола, покажь-ка свой документ…

Молча подержал в заскорузлых руках невиданную бумагу, покачал головой:

— Эх… Что учёному за плугом ходить, что неучёному — разницы нету…

— Как это — за плугом? — негромко спросила мать. — Давеча учитель заходил к нам, говорил, что дальше нашему Коле учиться надо, в Валуйках…

— Оно-то, может, и надо, а за какие шиши? И так еле концы с концами сводим. К тому ж, надо и остальных хоть как-то выучить…

Поднялся отец с лавки, виновато поглядел на побледневшего вдруг сына:

— Так что, прости, Николай Фёдорович, закончились, видать, твои курсы.

Ничего не видя перед собой, глотая слёзы, вышел Коля из хаты, забился в тёмный угол сарая. Он не в силах был понять, что всё это значит.

«Зачем тогда было меня хвалить? Зачем было радоваться моей учёбе? И кому теперь нужна моя бумага с печатью…»

Только поздно вечером, вдоволь наплакавшись, выбрался он из своего убежища. Лёг на телегу, стоящую за хатой, и долго-долго, пока не сморил его сон, глядел на далёкие звёзды…

Два дня ходил Коля сам не свой. Мать, как могла, пыталась утешить его: «Потерпи, сынок, поучишься ещё… Может, не только до Валуек — до самой Москвы доберёшься». Сочувственно поглядывал на младшего брата Павел — уж кому-кому, а ему лучше всех было известно, как хотелось Коле учиться дальше.

Прослышал обо всём и Николай Иванович, зашёл как-то вечером к Ватутиным.

— Фёдор Григорьевич, что ж вы парню дорогу закрываете? Неужто не видите, как он к грамоте тянется?

— Эх, мил человек, ромашка-цветок тоже к небу тянется, да выше берёзы никогда ей не вырасти. Где ж я денег возьму на его ученье? Да и к тому же… — замялся Фёдор Григорьевич, — не с руки мне его отпускать. Двенадцать годов скоро парню — считай что мужик, помощник…

— Эх, Фёдор Григорьевич… — укоризненно покачал головой учитель. — Грех на душу берёте. Да способней его во всей волости — да что там волости! — в уезде не сыщешь. Учиться, учиться ему дальше надо! А что касаемо денег — так я могу маленько помочь.

Услышал со двора этот разговор дед Григорий. Зашёл в хату, закурил, в раздумчивости покачал головой:

— Оно, конечно, хоть и не по карману нам эта затея, а видно, быть по-вашему, Николай Иванович. Нехай он и дальше грамоту постигает. Может, хоть один из ватутинского роду в люди выбьется. Уж мне-то, как никому, известно, как на свете без грамоты жить. Бывало, надумаю я с войны письмо домой написать — хожу-хожу целый день за иным грамотеем, а ему то некогда, то голова у него болит, да ещё потом и заплати ему…

Вбежал тут в хату Николка. Увидев учителя, он сразу догадался, о чём здесь ведётся разговор. С волнением, переступая босыми ногами, оглядел он всех, притих.

— Так что… — дед решительно встал с лавки, положил Николке руку на плечо, — слово моё будет такое: собираться надо Миколе в Валуйки.

Не веря своим ушам, Коля так и присел возле порога…

— Об деньгах, Фёдор, подумаем, — продолжал дед, оборачиваясь к сыну. — То есть, найдём. Маленько я выделю из своего припасу, маленько ещё где пошукаем… А проживать он будет у Силина, у сродника нашего — я с им перебалакаю…

Быстро, в крестьянских хлопотах, промелькнуло лето. И вот запрягает самолично дед Григорий сухопарую лошадёнку, кладёт на телегу два оклунка зерна, деревянный сундучок с салом, закуривает…

— Ну, Миколай Фёдорович, твёрдо ли, мягко ли, а прошу садиться… Довезу, как генерала.

«Генерал Ватутин» радостно вскакивает на телегу, бережно прижимает к груди старую полотняную сумку с тетрадками. Поехали…

С дедом на телеге. Рисунок автора

ВАЛУЙКИ

Педучилище в Валуйках. Фото

Многочисленное семейство Силиных, куда дед Григорий определил Колю на жительство, не очень-то обрадовалось появлению в своём доме чепухинского родственника. Да оно и понятно — дом этот, а точнее сказать, хата на городской окраине, в Казацкой слободе, ничем особенным не отличалась от хаты Ватутиных — такая же низенькая, тесная мазанка, покрытая соломой. Ни ступить, ни повернуться, не говоря уж об отдельном уголке, где можно было бы примоститься с книжками, выучить уроки. Целыми днями вопили, носились по хате и по двору дети, бранились, гремя чугунами, бабы, надрывно кашляла старая Силиха. Чтобы заняться уроками, приходилось ждать ночи. Однако эти ночные посиделки очень скоро всем надоели. Тогда Коля решил вставать с утра пораньше и ходить заниматься в училище, часа за два до начала уроков. В любую погоду — будь то метель, дождь, мороз, слякоть, — зачастую в непроглядной темноте, упрямо вышагивал Коля Ватутин свой пятикилометровый путь от слободы до училища. Тяга к знаниям у него была просто поразительная! К тому же, он обладал удивительной работоспособностью — мог ночь напролёт просидеть над учебником, решая заковыристую задачу, много и с увлечением читал дополнительной литературы, чтобы лучше подготовиться к уроку истории. В ученье ему нигде не было равных — ни в своей деревенской школе, ни в Валуйском уездном училище, ни в последующих за ними военных академиях…

Кстати, здание, в котором находилось Валуйское уездное училище, сохранилось и поныне — в нём теперь размещается педагогический колледж.

Быть учеником этого заведения в те годы уже почиталось за большую честь. Ещё бы — каменное, в два этажа, строение, высокие светлые окна, важные, по-городскому одетые преподаватели… Куда там чепухинской «караулке»! Находясь в стенах этого уездного храма науки, о некоторых житейских делах непристойно было даже думать. К примеру, думать о том, что ты ушёл из дому не евши, что у тебя на левом сапоге начинает отваливаться подошва… Большинству учеников, кстати, задумываться об этом и не приходилось — хотя, по правде сказать, и науки их мало интересовали. Это были сыновья валуйских богачей, хозяев тогдашней жизни. Коля Ватутин, конечно же, был им не чета, он больше водился с себе подобными — такими же бедолагами из соседних деревень. Жили они, как и Коля, у родственников, так же недоедали, испытывали лишения и бесприютность. По праздникам друзья вместе спешили домой — повидаться с родными, рассказать им о своих успехах в учении. Ходили пешком, по дороге, как всегда, мечтали.

— Эх, — завидев своё родное Насоново, потирал руками дружок Петро, — молочка хоть сейчас от пуза напьюсь…

— А я — мамкиных галушек хоть налопаюсь, — вторил ему Андрюха.

— Налопаешься, — поддерживает его Коля, — обязательно налопаешься. А вот мне мамка коржиков сегодня напечёт, духмяных таких…

— А я, — мечтательно продолжает Петро, — когда совсем уж на кого-нибудь выучусь, так не то что молока напьюсь, а даже масло на хлеб каждый день буду намазывать…

— Не-е, каждый день надоест, — резонно замечает Андрейка. — Грицай вон Рындин недавно рассказывал, как батя им привёз из Крыма апельсинов… Так мы их, говорит, то ели, то ели — на третий день тошнить от них стало.

— Так то еда, — говорит Коля. — Насчёт еды понятно, а вот чтобы книжки читать надоело — ни за что не поверю. Я вот каждый день читаю, читаю, а всё никак не начитаюсь…

Идут мальчишки по пыльной просёлочной дороге. За разговорами не замечают, как доходят до Насоново. Впереди — Чепухино.

— Дальше сам пойду, — говорит товарищам Коля.

— Иди, иди, — смеются те, — ешь свои коржики!

— Нет, — отвечает Коля, — сперва загляну к учителю, по пути. Он обещал мне книжку про Кутузова дать.

Проходят недолгие праздники, друзей снова ждут Валуйки. А там — учёба, недоедание, недосыпание… Однако терпения и трудолюбия крестьянским сыновьям, особенно Николаю Ватутину, было не занимать. Неутолимая жажда знаний, стремление выбиться в люди помогала им преодолевать все препятствия.

Из воспоминаний И.И. Насонова, товарища Ватутина по Валуйскому уездному училищу.

«Среди сверстников заприметил я паренька на вид худощавого, небольшого роста. Он учился в одном классе со мной. Это был Коля Ватутин из деревни Чепухино Валуйского уезда. После окончания с отличием земской школы его, как лучшего ученика, направили для продолжения учёбы в Валуйки, в двухклассное уездное училище. И здесь он был одним из одарённых, которого преподаватели нередко ставили в пример.

Я хорошо знал материальное положение Коли. Жилось ему тяжело. Получал пособие — три рубля в месяц, жил на частной квартире в пригородной слободе Казацкой. Одет был бедно. Нередко выпадали дни, когда Коля голодал. Естественной была его тоска по дому. Мы с ним часто поднимались на Шип-гору и смотрели в ту сторону, где в дымке терялось родное Чепухино.

По праздникам вместе ходили домой, через Рождественскую гору. Коля любил петь. Выйдем за околицу и он начинает: «Помните, братцы, как вместе сражались под городом Львовом…» Мы с Андрейкой, нашим другом, подхватывали песню. Забывали в этот миг все горести и невзгоды жизни…

В 14-ом году началась война. Тысячи людей призывались в армию. Улицы города были заполнены колоннами солдат. Мы знали, что у Коли была заветная мечта — стать военным. Санитарные поезда привозили раненых. Школы, помещения спирто-водочного завода были отданы под лазареты. Вместе со взрослыми курсистами я, Коля и Андрейка часто приходили в лазарет, устраивали концерты, пели, декламировали, развлекали, чем могли, раненых…

…Возвращались мы однажды после занятий из училища. Вдруг Николай остановился и говорит: «Подожди, мне нужно зайти к одному большому начальнику по землеустройству. Я писал ему прошение от наших мужиков, и отец приказал выяснить, какие там дела с этой бумагой». Этот случай привёл меня к выводу: если он уже умеет это делать, а я не умею, значит, мы разные ученики — Коля умнее меня, потому и отметки у него лучше…

…Случилось как-то такое, что Николай на уроке Закона Божия заигрался спичками, и из-под стола пошёл лёгкий дымок. Священник Николай Рыбников насторожился: «Это ещё что?» И тут же потребовал, чтобы Ватутин выложил спички и сдал учебники. А это уже означало исключение из училища. Будущий генерал так сильно плакал, что успокаивать его пришлось самим учителям. Как лучшего ученика, его всё-таки простили, и учёба продолжилась…»

Школяры. Рисунок автора

УРАЗОВО

В 1915 году вышел Николай Ватутин из стен двухклассного училища с похвальным листом.

«Что делать дальше? — думал он. — Податься в сельские учителя? Или, может быть, в лавочники?»

Нет, он был твёрдо уверен в том, что способен на большее, что надо учиться дальше. Но где и как он мог учиться? Можно было, конечно, попытать счастья в больших городах, но кто будет платить за учение, на какие средства ему придётся там жить? Рассчитывать на помощь из дома бесполезно — отец вряд ли мог наскрести несколько лишних рублей даже на одну поездку в тот же губернский Воронеж, не говоря уж о том, чтобы жить там и учиться…

Однако, явившись в Чепухино с похвальным листом, Николай всё же втайне надеялся, что можно будет что-нибудь такое придумать… Неужели он напрасно везде стремился быть — и был! — первым учеником?

Бумага с гербовой печатью, конечно же, произвела на домашних большое впечатление, только вот, где она может пригодиться дальше — этого не знал никто.

И тут снова пришёл на помощь бескорыстный чепухинский учитель, Николай Иванович Попов. Дальнейшая судьба Коли Ватутина заботила его чрезвычайно. Как-то вечером учитель пригласил мальчика к себе домой и, загадочно улыбаясь, спросил его:

— А не попытаться ли тебе… стать коммерсантом?

— Каким ещё коммерсантом? — не понял Коля.

— Я недавно был в Валуйках, — продолжал учитель, — заходил в земскую управу. И вот что я там узнал. В нашей губернии в последние годы сильно начала развиваться торговля, особенно хлебом и овощами. И в связи с этим купцы и помещики наши стали остро нуждаться в грамотных помощниках. Вот и добились они через земство, чтобы в торговой слободе Уразово открыто было коммерческое училище. Так вот, я и думаю, Коля…

Коля вздохнул:

— Да не очень-то я, Николай Иванович, склонен, к этим коммерческим делам. И опять же — за учёбу мою кто будет платить?

— За учёбу будет платить земство, — успокоил Колю учитель. — Надо только постараться хорошо сдать вступительные экзамены, пройти по конкурсу. А что касаемо того, станешь ты хорошим коммерсантом или нет — что тебе сказать… Многие люди ведь зачастую становятся совсем не теми, на кого они учились. Возьми, к примеру, Чехова. Он ведь сперва выучился на доктора… А Салтыков-Щедрин служил чиновником в министерстве. Так и с тобой может случиться. Учись — пригодится. А кем тебе велит стать судьба — это одному богу известно. Тем более, в этом коммерческом училище преподают твои любимые предметы — историю, математику, естествознание.

Задумался Николай Ватутин, совсем по-взрослому задумался… Затем решительно встал, коротко сказал:

— Попробую.

— Тогда завтра же, — положил ему руку на плечо Николай Иванович, — зайду к вам домой, поговорю с отцом.

На следующий день, как и обещал, явился Николай Иванович на ватутинский двор. Высказал свои мысли, соображения. Речи учителя пришлись по душе Фёдору Григорьевичу.

— Ну, конечно, — одобрительно кивнул он головой. — Коммерческое училище — это вам не фунт изюма. Одно название чего стоит!

— Тогда, не откладывая, завтра же еду в Валуйки! — сказал учитель, довольно пожав руку Фёдору Григорьевичу. — Договорюсь, чтобы Колю допустили к приёмным испытаниям. А испытания там очень строгие!

— Да он у нас хоть какие сдаст! — вмешался дед, Григорий Дмитриевич. — Таких грамотеев ещё поискать!

— И то так, — подмигнул обрадованному Коле учитель. — Однако помочь ему подготовиться к экзаменам не мешало бы. Так что — недельки две, а то и три я с ним позанимаюсь.

К поступлению в училище Коля Ватутин начал готовиться основательно — много читал, делал из книг выписки, учил наизусть целые страницы. Николай Иванович не переставал удивляться работоспособности и упорству своего подопечного. Если в диктанте Коля допускал хоть одну ошибку, он тут же просил учителя повторить диктант, но дать ему уже не прежний, а новый текст. Если и не этот раз допущена была ошибка, снова просил: «Диктуйте, Николай Иванович, ещё!» И так могло повторяться несколько раз…

На вступительных экзаменах, как и следовало ожидать, Коля Ватутин обнаружил блестящие знания и был зачислен сразу на третий курс Уразовского коммерческого училища…

Из воспоминаний Г.Ф. Денисенко, сокурсника Ватутина по коммерческому училищу

«Это учебное заведение было открыто Валуйским уездным земством 1 сентября 1910 года и первоначально называлось земским реальным училищем; через два года оно было переименовано в коммерческое училище. Кроме хорошей библиотеки, училище имело химическую лабораторию, а с 1914 года при училище стал работать небольшой завод по переработке фруктов и овощей.

Учёба в училище стоила очень дорого — 100 рублей в год, что равнялось в то время годовой оплате взрослого мужчины на сельскохозяйственной работе. Поэтому в первые годы половина учащихся была земскими стипендиатами, набиравшимися по конкурсному экзамену…Стипендиаты обязывались по окончании училища и поступлении на работу полностью уплатить земству израсходованные на них средства. Одним из таких стипендиатов и был Н.Ф. Ватутин.

Для стипендиатов при училище был интернат со строгим режимом закрытого учебного заведения, где постоянным правилом было соревнование воспитанников в учёбе…»

Однако закончить своё учение в Уразово Коле Ватутину не удалось, коммерсанта из него не получилось.

Шёл 1917 год. Нелёгкие времена переживала тогда Россия. Первая мировая война, Февральская революция, отречение царя от престола… В умах разброд, в стране неразбериха… В училище перестали платить стипендию — единственное средство к существованию, на которое мог рассчитывать крестьянский сын Николай Ватутин.

«Ну, что ж, придётся возвращаться в Чепухино, — решил тогда несостоявшийся коммерсант. И, без особого сожаления собрав свои нехитрые пожитки, пешком, налегке отправился в родную деревню.

В ЧЕПУХИНО

Дома, узнав о решении сына бросить учёбу, также не очень расстроились. На дворе была весна, а весной в деревне забот да хлопот выше головы. Так что появлению работника в семье скорей даже обрадовались.

— Впрягайся, сынок, — сказал отец. — Господь с нею, с тою коммерцией. Земля не даст пропасть…

И принялся Коля за привычное крестьянское дело — пас коров, косил сено, работал в поле. Каждую свободную минуту спешил открыть книгу — без этого он просто не мыслил своего существования. Не забывал он и о младших братьях и сёстрах — учил их грамоте. Иногда ненадолго вырывался в город — похлопотать там за кого-нибудь из неграмотных односельчан, достать нужную книгу.

Валуйки напоминали растревоженный улей. То на вокзале, то в центре города возникали стихийные митинги, кто-то к чему-то призывал, кто-то требовал немедленно что-то отменить, разделить, уничтожить… По улицам бродили возвратившиеся с фронта искалеченные мужики, пьяно гнусавили жалостные песни, кому-то грозили костылями…

«Что всё это значит? — не могли понять многие. — И что будет завтра?»

— Держитесь за землю, хлопцы, — говорил сыновьям Фёдор Григорьевич. — На неё только и надёжа… А горожане — что нам те горожане? Нам с ними некогда по улицам бегать да орать. У нас своя забота. Ну как бы я, к примеру, пошёл митинговать, если б корова моя Лыска начала вдруг телиться? Неужто я враг ей? Неужто я брошу её с телёночком на произвол судьбы? Или сено, положим, время настало косить, а мне что — кидать косу, а зимой заместо сена дулю в ясли класть? А ежели пахать время или сеять?.. Нет, хлопцы, земелька — она не признаёт ни революций, ни митингов, у неё, у матушки, на всё свои сроки…

Так рассуждал потомственный крестьянин Фёдор Григорьевич Ватутин.

Но не обошли стороной маленькую Чепухинку захлестнувшие Россию потрясения и перемены. Долетели и сюда слухи об Октябрьской революции, о её вожде Ленине, о том, что вот-вот, совсем скоро наступит необыкновенно счастливая жизнь, справедливей которой не сыскать во всём мире. Заводами будут управлять сами рабочие, землю в деревнях разделят на всех поровну… Обещала такую жизнь народу новая власть — советская. И, как и следовало ожидать, пришлось это всё по душе чепухинским мужикам.

— Теперь заживём! — радовались они. — Теперь самое главное — землю правильно разделить, чтоб никому обидно не было…

Собрались на деревенский сход. На сходе долго, почти целый день, выбирали комиссию по разделу земли. Когда наконец выбрали — самых честных и неподкупных — вдруг выяснилось, что почти все они малограмотные… А без грамоты в таком щепетильном деле, как делёж земли, — ясно всякому — далеко не уедешь.

И тогда кто-то из толпы выкрикнул:

— Братцы! А давайте в энту комиссию Николая Ватутина вставим! Он у нас в деревне самый грамотный!

— Так ему ж и шестнадцати годов ещё нету, — засомневались некоторые, оглядываясь на Николая, стоявшего тут же, в крестьянской толпе. — Да и росточком он дюже маленький.

— Ничего, вырастет! — пошутил кто-то. — Зато по возрасту как раз для председателя этой самой комиссии подходит!

— Уж больно дело ответственное…

Зашумели мужики, начали совещаться.

— Ватутиных, вообще-то, мы знаем…

— Семья справная…

— Что говорить — не пустоголовые люди.

Н. Ватутин. 16 лет. Фото.

Как и в любом русском селении, в деревне Чепухино жили тогда все друг у друга на виду, и кто чего стоит, в соседнюю волость не надо было идти спрашивать. Семья же Ватутиных издавна славилась своей справедливостью, отзывчивостью и трудолюбием.

— Ну, Миколай Фёдорович, — вдруг по имени-отчеству обратились мужики к покрасневшему пареньку, — а сам-то ты — согласный?

Вышел, стал перед народом Ватутин, смущённо кивнул головой:

— Согласный…

— Ну, тогда, значит, голосуем.

И стал Николай Ватутин в неполных шестнадцать лет председателем комиссии по разделу земли.

Беспокойное, хлопотное дело взвалил он на свои неокрепшие плечи. Чуть свет — вся деревня была уже на ногах, гудела, словно улей. Только и слышно было отовсюду: земля, земля, теперь она наша… Шумели, ругались, колготились мужики. По нескольку раз на день — и так и этак — перемеряли доставшиеся наделы. Не обходилось и без драк. Председатель комиссии в эти минуты был на редкость выдержан и спокоен. Терпеливо наблюдал за спорящими, помечал что-то в тетрадке.

— Фёдорыч! — подступали к нему разгорячённые земляки. — Скажи своё слово!

Ватутин, присев на корточки, аккуратно разворачивал на колене самодельную карту, терпеливо, в который раз, принимался разъяснять:

— Иван Евсеич, Егор Лукич, глядите. Вот отсюда, от дороги, начинаются ваши наделы. Правильно?

— Правильно.

— Вот идёт между вами межа, так?

Мужики с сомнением глядят на ватутинскую карту, чешут затылки:

— На бумаге-то, Миколай Фёдорович, может оно и так, а на земле — совсем может выйти иначе… Так что, надо бы на месте пойти поглядеть…

Ватутин поднимается на ноги, спокойно сворачивает карту, засовывает её за пазуху.

— Всё. Дважды глядели, дважды перемеряли — ошибки нету. Забивайте колья.

— И то так! — шумят мужики. — Дальше давайте делить!

Члены комиссии важно поглаживают косматые бороды, глядят на своего юного председателя. Председатель привычным движением вскидывает на плечо складную деревянную сажень, оглядывает обступивших его односельчан:

— Ну что ж, двигаемся дальше…

Так на чепухинских полях постигал юный Ватутин азы самой трудной в жизни науки — науки человеческого взаимопонимания. Уже тогда в его характере угадывались черты будущего полководца — сдержанность, справедливая требовательность, заинтересованность в чужом мнении.

Именно здесь, на чепухинских полях, обрёл он первые навыки в работе с людьми, пригодившиеся ему в дальнейшем на иных полях — полях великих сражений.

ВРЕМЯ ТРЕВОГ И СМЯТЕНИЙ

Лихолетье — только русскому человеку понятен подлинный, истинный смысл этого слова, одному только нашему народу по нескольку раз на столетие выпадает пережить невиданные потрясения…

В 1918 году, вскоре после Октябрьской революции, Советская Россия была охвачена пламенем гражданской войны — братоубийственной, жестокой, сопровождаемой бессмысленными жертвами и великим кровопролитием. Пользуясь хаосом и внутренним противоборством в стране, армии иностранных держав плотным кольцом окружили Советскую Республику — началась интервенция. Англичане, французы, немцы, американцы, чехи, японцы — кого здесь только не было…

Бродили по городам и весям бесчисленные, никаким властям не подчинявшиеся шайки — каждая со своим вождём, знаменем, лозунгами. Все они били себя в грудь, хватали за шиворот мужика: «Корми освободителей!» Только к 20-му году в истерзанной стране начало наконец-то утихать это невиданное человеческое безумие. К весне отпылали пожары на Дону и Кубани, расстрелян был в Иркутске «верховный правитель России» адмирал Колчак, не выдержал натиска Красной Армии генерал Юденич.

Были также разбиты и долго хозяйничавшие в Валуйском уезде отряды Добровольческой армии генерала Деникина. Изгнаны были отсюда немцы и гайдамаки.

Всё это тревожное время деревня Чепухино находилась в нейтральной зоне — между белыми и красными. Трудна и непредсказуема была жизнь на этой земле. Зачастую случалось так, что утром в деревне провозглашалась одна власть, вечером — другая, и каждая из них требовала подчинения своим порядкам и законам.

Тяжело жилось трудящимся массам Валуйского уезда под игом гайдамаков и немцев. Порка, тяжелая контрибуция — вот что беспрерывно испытывало на себе население. Хлеб, мясо и все продукты питания отбирались у крестьян беспощадно. Понятно, что все с нетерпением ждали восстановления Советской власти…

Газета «Воронежская беднота».

4.01. 1919г.

Отец и брат Павел взялись за оружие — одними из первых вступили в Валуйскую повстанческую революционную армию. Николай в эти беспокойные дни оставался дома, «за старшего мужика». Нелёгкое бремя крестьянских забот пришлось ему взвалить на свои плечи — от зари до зари приходилось пропадать в поле, ходить за скотиной. Не намного стало легче и тогда, когда вернулись домой отец и брат.

В республике, особенно в крупных городах, свирепствовал голод. Советское правительство, изолированное от всего мира, начало искать пути преодоления этой страшной беды. И оно их вскоре нашло. Был издан Декрет о продразвёрстке зерна и фуража. Всем губерниям, уездам, волостям, каждому мужику доводился точный план — сколько нужно сдать государству зерна. Пошли по крестьянским дворам продотряды: «Давай, мужик, хлеб! Москва голодает, Питер голодает…»

Чтобы выполнить план развёрстки, продотряды, случалось, выгребали из закромов всё до последнего зернышка. Выли на всю деревню бабы, разводили руками мужики:

— Чем же землю весной будем засевать? И что будем есть?..

Вслед за зерном добрались продотряды и до картофеля, до овощей…

Трудные, бедственные времена довелось тогда пережить российскому крестьянству. Из деревенского же люда, в основном, формировалась и армия молодой Советской республики.

В июле 1918 года был издан Декрет о всеобщей воинской повинности, согласно которому все мужчины, годные к службе, в возрасте от 18 до 40 лет обязаны были вступить в ряды РККА — Рабоче-крестьянской Красной Армии.

25 апреля 1920 года был призван на военную службу и Николай Ватутин.

Формула торжественного обещания

Я, СЫН ТРУДОВОГО НАРОДА…

Третий запасной полк в городе Харькове — отсюда начались военные пути-дороги знаменитого полководца Великой Отечественной войны, крестьянского сына Николая Ватутина. Недолго пробыл он здесь — всего восемь недель. Это было время напряжённейшей учёбы. От подъёма и до отбоя — рытьё окопов, стрельбы, метание гранат, изучение приёмов рукопашного боя, строевая подготовка с песней…

Вскоре, освоив азы нелёгкой солдатской науки, красноармеец Ватутин направляется из Харькова в Луганск, в 113-ый запасной батальон. Здесь будущему полководцу впервые довелось участвовать в настоящем бою, здесь он принял боевое крещение.

Бандиты были опытны и жестоки, и Николаю Ватутину не раз приходилось бывать на волоске от смерти. Не одна пуля просвистела над его юной головой, не одна махновская сабля могла оборвать ему жизнь. Впервые довелось ему увидеть и то, как умирает на руках истекающий кровью товарищ — товарищ, с которым ещё час назад они шутили и смеялись, которого ещё недавно он обучал грамоте…

Уже тогда, в этих боях, сумел Ватутин заявить о себе как о личности незаурядной, обладающей решительным и твёрдым характером. И поэтому, когда летом 1920 года в Полтаве были организованы пехотные курсы красных командиров, руководство Луганского батальона решило направить туда на учёбу пятерых своих наиболее способных бойцов. Попал в эту пятёрку и Николай Ватутин.

— Товарищи будущие краскомы! — обратился к ним с напутственным словом комиссар батальона.— Близится к концу кровопролитная война с интервентами и белыми гадами. С каждым днём становится всё яснее, что не удалось осуществиться замыслам этой ненавистной своры. Но бешеные псы контрреволюции злопамятны и хитры, они могут на время затаиться и снова начать готовиться к разбойничьим броскам, поэтому мы сложим своё оружие только тогда, когда не останется на нашей земле ни одного кровопийцы! Знайте же, товарищи будущие краскомы: только посредством винтовок и пулемётов можно говорить с палачами трудового народа! Надеюсь, что вы, став умелыми, преданными революционному делу командирами, впишете не одну славную страницу в историю нашей молодой Красной Армии!

Выслушав пламенную комиссарскую речь, молодые бойцы отправились в Полтаву.

Ехали в душном санитарном вагоне, прицепленном к паровозу, возвращающемуся с юга. «На Врангеля!», «Даёшь Крым!», «Смерть мировому капиталу!» — такими истрёпанными кумачовыми лозунгами увешан был изрешеченный снарядными осколками паровоз.

По пути выяснилось, что один из будущих командиров никогда не ходил в школу.

— Не повезло мне, — сказал он. — Зимой обуться было не во что, а летом — школа была на замке… Да хоть бы и не на замке, кто б меня туда пустил? Работы-то летом в деревне невпроворот.

Ватутин понимающе кивнул головой, вынул из солдатского вещмешка тетрадку, карандаш.

— А давай-ка, Ваня, пока едем, я с тобой позанимаюсь.

— Да я вообще-то читать маленько умею, — смущённо ответил Иван, — а вот что касаемо арифметики…

— Деньги-то считать умеешь? — пошутил Ватутин.

— Деньги-то умею — если немного, конечно…

Засмеялись друзья-красноармейцы:

— А у тебя их много и не будет никогда — можешь арифметике не учиться!

— Учись, учись, Ванюха, пчёл будешь на пасеке считать!

— Или невест своих в деревне!

Так с шутками, смехом, решая забавные, придуманные тут же, в вагоне, задачки, доехали бойцы до Полтавы.

Пехотные курсы, куда их направили учиться, располагались в старинном кирпичном здании, бывшем кадетском корпусе. Бронзовая фигура Петра Великого, реликвии знаменитой полтавской битвы — всё здесь напоминало о славном прошлом русского воинства.

Два года проучился здесь Николай Ватутин. В нелёгкой, тревожной обстановке проходила эта учёба. По степным просторам Украины всё ещё рыскали многочисленные отряды и формирования батьки Махно, Петлюры, Беленького и других атаманов. Занятия часто прерывались приказом: «Всем… всем… в связи с возникшей ситуацией… в срочном порядке…» Курсанты во главе с преподавателями участвовали в боях с бандами, сопровождали продовольственные обозы, трудились на заготовке дров… Часто спали, не раздеваясь, готовые в любую минуту отправиться то на станцию разгружать составы с углём, то на восстановление взорванного моста.

В стране, как неизбежное последствие Гражданской войны, царила страшная разруха, не хватало рабочих рук. Вместо молотка и лопаты эти руки всё ещё крепко сжимали стволы винтовок. Когда же наконец была разбита Врангелевская армия — последний оплот белого движения — правительство Советской республики приняло решение начать реорганизацию Красной Армии и, в первую очередь, сократить численный её состав.

Коснулись эти перемены и 29-ых пехотных курсов — они были преобразованы в 14-ую Полтавскую пехотную школу. Больше чем наполовину было сокращено число курсантов — в школе остались наиболее способные. Курсант Ватутин, конечно же, оказался в их числе. Учился он с увлечением, военная служба отныне стала главным делом его жизни.

В феврале 1921 года, накануне Дня образования Красной Армии, он был принят в партию большевиков.

«Коммунист должен первым вступать в бой, а оставшись в живых — выходить из него последним!» Таков был лозунг того времени.

Полтавскую пехотную школу, как одно из лучших учебных заведений Красной Армии, часто посещал сам М.В. Фрунзе — командующий войсками Украины и Крыма. Для молодых бойцов Фрунзе являлся кумиром, они боготворили его, восхищались его яркой биографией. Человек несгибаемой воли, большевик, дважды приговорённый царизмом к смертной казни, талантливый полководец, разгромивший Колчака и Врангеля…

— Товарищи! — обращался он не раз к курсантам. — Будущие командиры! Девизом сегодняшнего дня для вас должны стать слова вождя мирового пролетариата товарища Ленина: «Главная наша задача — учиться военному делу настоящим образом!»

И они учились — упорно, целеустремлённо, настойчиво, преодолевая каждодневные трудности и лишения, — учились так, как требовала обстановка той суровой эпохи.

Фрагмент автобиографии комбрига Н. Ф. Ватутина от 18 февраля 1939 года.

ГОЛОД

Однако на страну, где едва начало утихать пламя братоубийственной войны, навалилось ещё одно испытание. В 1921 году почти все губернии европейской части России и Украины охватила страшная засуха. Советским правительством было принято постановление «О борьбе с засухой», решено было также организовать закупку продовольствия за рубежом, в связи с чем началось насильственное изъятие церковных ценностей. Однако все эти меры даже в малой степени не смогли улучшить сложившуюся обстановку. Кое-где начали появляться случаи людоедства, по городам и сёлам день и ночь тревожно звонили колокола…

Били в колокол и в родной деревне Ватутина — Чепухинке. Местный священник призывал односельчан усерднее молиться, водил вокруг церкви толпу истощённых, едва передвигавших ноги, людей… «Господи, услышь нас, грешных! Помоги нам!»

Николай Ватутин чем только мог, старался помочь родным — отсылал все свои курсантские деньги, продовольственный паёк. Однажды ночью, разгружая вагоны с углём, он услыхал, что один из железнодорожников, помощник машиниста паровоза, — родом из Валуек. Николай обрадовался, подбежал к земляку:

— А я из Чепухинки! Слышал про такую?

— Слышал, — грустно покачал головой земляк. — Да только вот Чепухинка твоя, браток, почти вся от голода вымерла.

Николай встревоженно поглядел на земляка, глухо спросил:

— В Валуйках скоро будешь?

— Дня через два, если всё будет благополучно.

— Посылку не передашь моим?

— Передам, — согласился железнодорожник, — если успеешь до восьми утра принести.

— Успею.

Разгрузив вагоны с углём, курсанты возвратились в свои казармы. После тяжёлой ночной работы всем был роздан сухой паёк — сухари, два куска сахара-рафинада, пачка чая на троих, небольшой кусок сала. Ватутин тотчас же нашёл фанерный ящик, стал укладывать в него свой паёк. Его окружили товарищи. Они, конечно же, слышали, о чём говорил Николай с земляком-железнодорожником, слышали о страшном голоде, выкосившем чуть ли не половину Чепухинки.

— Коля, возьми два сухаря, — предложил один из курсантов, — передай своим от меня…

— А от меня — кусок сала.

— А я сахар свой отдам…

— Что вы, ребята, — начал было отказываться Ватутин,— у вас же у самих родня голодает.

— Вот и будем по очереди друг дружке помогать, чтобы посылки наши были повесомей!

Но как ни старался Николай помочь голодающей семье, не обошло стороной горе ватутинский двор. Умер от голода младший брат, Егорка. Следом за ним — отец, Фёдор Григорьевич. В то страшное лето 1921 года чуть ли не каждый день уносили кого-то на сельский погост. Не стало вскоре и деда Григория…

— Вера, — попросил он невестку перед кончиной, — напиши внуку Николаю в армию, что потери в нашем ватутинском полку составили три человека… Ещё — передай ему мой наказ: нехай служит как следует, не забывает, что мы, Ватутины, завсегда были справными вояками…

Долго шло письмо из Чепухинки в Полтаву, недели две. Прочитал его Николай, тяжело вздохнул, после долгого раздумья вышел во двор школы, повернул голову в сторону родной деревни:

— Обещаю, дедушка, — буду и я справным воякой!

КРАСНЫЙ КОМАНДИР ВАТУТИН

И вот наступил 1922 год. Ватутин и его товарищи начали готовиться к выпускным испытаниям. В Полтавской пехотной школе это был первый выпуск, поэтому все — и курсанты и преподаватели — готовились к этому событию с особым усердием. От подъёма и до отбоя — тренировки, маршировки, стрельбы, учения… Летом стало известно, что в день выпуска, первого сентября, в пехотную школу прибудет сам командующий войсками Украины и Крыма товарищ Фрунзе, и что торжественное мероприятие состоится на знаменитом поле Полтавской битвы.

— Не подкачайте, ребята! — обращался к курсантам на построении начальник школы. — И не теряйтесь, если вдруг товарищ Фрунзе задаст вам какой-нибудь вопрос. Знайте, что товарищ Фрунзе, хотя и является большим военачальником, в обращении с солдатами прост и не высокомерен. И не забывайте также о том, что собранность и уверенность в своих силах — главные черты характера настоящего командира!

Накануне 1-го сентября, после команды «Отбой!» многие курсанты-выпускники конечно же не могли уснуть. Волнение в казарме царило необычайное. Переговаривались шёпотом:

— Афонь, а твои в деревне знают, кем ты завтра станешь?

— Может, и знают, если письмо дошло…

— Хлопцы, а хлопцы, а что если завтра погода испортится?

— Не, не испортится. Комиссар говорил, что барометр показывает «ясно».

И погода, действительно, не подвела. День 1 сентября 1922 года выдался ясный и тёплый. Настроение у всех было приподнятое. В новеньком, с иголочки, обмундировании застыли в торжественном строю выпускники школы. Сегодня они стояли не на привычном своём плацу, а на знаменитом поле воинской славы. Блестели штыки, волнующе развевалось знамя школы, играл духовой оркестр…

И вдруг по рядам пронеслось: «Фрунзе… Фрунзе…» Под громкое, радостное «ура» командующий Вооружёнными Силами Украины и Крыма вышел из автомобиля, поднялся на трибуну…

— Товарищи бойцы! — начал он громким, твёрдым голосом. — Сегодня я прибыл к вам с очень важной, почётной миссией — поздравить вас с успешным окончанием школы и зачитать вам торжественный приказ о присвоении вам высокого звания красного командира!

Дружное троекратное «ура!» прокатилось над полем.

— И в первую очередь, — приподняв руку, произнёс в наступившей тишине Фрунзе, — я приглашаю подойти сюда, к боевому стягу вашей школы, тех, кто закончил учёбу с отличием!

Командующий обвёл взглядом застывшую в напряжённом ожидании роту выпускников, зачитал первую фамилию:

— Ватутин Николай Фёдорович!

— Я! — чуть дрогнувшим от волнения голосом ответил Ватутин и, чётко печатая шаг, подошёл к знамени.

— Поздравляю вас с первым командирским званием!

— …Служу! … трудовому! … народу! — взметнув руку к козырьку, отчеканил Ватутин.

Командующий невольно залюбовался крепко сбитой, коренастой фигурой новоиспечённого командира.

— Эх, побольше бы нам таких молодцов, — обратился он к стоящему рядом начальнику школы, — враз бы вся контра присмирела! — И, снова обернувшись к Ватутину, произнёс:

— Успехов вам в службе, товарищ Ватутин!

— Служу трудовому народу!

В этот день Николай Ватутин вдруг ясно осознал, что отныне, став красным командиром, он уже не имеет права всецело принадлежать самому себе, что он стал частью огромного, сложного сообщества, имя которому — АРМИЯ, и что теперь отвечать ему надлежит не только за свои дела и поступки, а за судьбу и дела своих подчинённых.

Он осознал также, что сегодня закончилась его юность.

ЧАСТУШКИ О ГЕНЕРАЛЕ

(Вместо послесловия)

Летом 1975 года проводил я отпуск у родителей в Валуйках. И в один из дней, встречая кого-то из знакомых на перроне железнодорожного вокзала, случайно оказался свидетелем необычного действа. Из вагона прибывшего из Москвы поезда с песнями и плясками в старинных сарафанах и кокошниках появились вдруг краснощёкие, дородные, голосистые певуньи. Яркие краски их народных костюмов взбудоражили и оживили будничный серый перрон вокзала. Но ещё больше они привлекли к себе внимания, когда запели частушки. Старинные понёвы заходили на них ходуном, зазвенели на одеждах разноцветные бусы…

Я был чрезвычайно удивлён. Частушки о Ватутине? До этого ничего подобного слышать мне не доводилось. А они продолжали:

Хорошо помню, какое впечатление на меня произвели тогда эти частушки. Я был поражён задором, с которым взлетали над перроном эти немудрёные слова любви к своему прославленному земляку.

И вот прошли десятилетия, а я как сейчас вижу этот пёстрый карагод, слышу эти необычные куплеты и думаю, что только об истинно народных героях слагаются и поются у нас частушки. Удостоился такой чести и Николай Фёдорович Ватутин — знаменитый сын Земли Белгородской.

Оглавление

ГЕНЕРАЛ ИЗ ЧЕПУХИНКИ

ДЕД ГРИГОРИЙ

ШКОЛА

ЗА СОЛЬЮ

ЦЫГАНКА НАГАДАЛА…

СВИДЕТЕЛЬСТВО С ОТЛИЧИЕМ

ВАЛУЙКИ

УРАЗОВО

В ЧЕПУХИНО

ВРЕМЯ ТРЕВОГ И СМЯТЕНИЙ

Я, СЫН ТРУДОВОГО НАРОДА…

ГОЛОД

КРАСНЫЙ КОМАНДИР ВАТУТИН

ЧАСТУШКИ О ГЕНЕРАЛЕ

Обновлено: 09.01.2023

ВЯЧЕСЛАВ КОЛЕСНИК

ПЛЫЛА ПО НЕБУ ТУЧКА
Стихи для детей

Морозы защёлкали лихо,
Зима разгулялась седая.
Сидят воробей с воробьихой,
Дрожат и о юге мечтают.

Но солнышко чуть улыбнётся,
И скачет знакомая пара:
— А тут чем нам плохо живётся,
Под крышей родного амбара?

Сказала индейке гусыня:
— Вы знаете, милая, как
кидался на вашего сына
соседский задира-гусак?

— Кидался… —
вздохнула мамаша. —
Досталось сыночку.
Зато
теперь он гантелями машет
и стал заниматься дзю-до.

КРАБ И ЖАБА

— Ни за что, —
скрипела Жаба, —
я женой
не стану
Краба!
«Да и мне, — подумал Краб, —
не хватало только жаб».

ТРУДНЫЙ АЛФАВИТ

Заупрямился телёнок:
— Мне букварь ваш ни к чему.
— Почему?
— Да потому.
Алфавит учу с пелёнок,
А запомнил
Только
Му-у-у.

Можно позавидовать
Маленьким ежатам:
Сроду не наказывал
Их папаша Ёж,
Даже если очень уж
Детки виноваты,
Даже если очень уж
Папе невтерпёж.

А какой захочет папа
По иголкам шлёпать
Лапой?

ГРАМОТНЫЕ МЫШКИ

Две серенькие мышки
в чулане у Натальи
всю зиму грызли книжки
и —
грамотными стали.

— Купи мне новое пальто,
а также белую рубашку,
ботинки долларов за сто,
приличный галстук и фуражку.
А хватит денег —
так и бусы, —
сказало пугало бабусе.

БАЧКА И РУЖКА

У собачки Бачки
Есть подружка Ружка —
Кошка лет пятнадцати,
Добрая старушка.

Часто к Ружке старенькой
В гости ходит Бачка —
Тихая, бездомная,
Скромная собачка.

— С днем рожденья, дядя Крот!

Вот очки тебе мы дарим
в лакированном футляре.
Их носи да улыбайся,
в темноте не спотыкайся!

— Я, ребята, извините,
не плутаю без очков.
лучше вы мне подарите
горсть румяных червячков.

У Крутиковых на заборе
сидела прививка от кори.
Сидела и ждала,
когда из-за шкафа
появится Крутиков Боря.

У ГОРБАТОГО МОСТА

У горбатого моста
повстречались два кота.
Зашипели, заурчали
и от зла горбаты стали.
Вот
что бывает иногда
у горбатого моста.

ИСТОРИЯ С ПОМИДОРОМ

Краснощёкий паренёк
На тарелочку прилёг.
Видит — рядом, по соседству,
Два диковинных плода.

— Эй, приветик, господа!
А скажите-ка на милость,
В нашей хате никогда
Вам бывать не доводилось?
А за хатой?
А в хлеву?
Никогда мы не встречались?

— Ноу, сэр, вы обознались.
Никакого рандеву
Ни за хатой, ни в хлеву
Мы не помним, потому как
Мы есть манго с мыса Кука!

ТУЧКА И ЖУЧКА

Плыла по небу тучка —
красива и бела,
а ниже —
ниже Жучка
по улице брела.

Брела себе,
всех Жучек
на свете голодней,
и вовсе не до тучек
сегодня было ей.

Вырастил тыкву пудовую Коля.
— Коля, пора увозить меня с поля, —
Тыква сказала. — Ты сам посуди:
Стоит ли дальше мне, тыкве, расти?
Отяжелела я, стала толста,
Не украшает меня полнота…
Помнишь, здесь талия раньше была?
Где она, Коля?
Была да сплыла…
Надо мне, надо, я чувствую,
Сесть на диету французскую…

Коля толстушку погладил в ответ:
— Ты мне мила и без хитрых диет.
Ведь не найдётся во всём огороде
Тыквы пригожей тебя и дородней.

Да и к тому же, моей ребятне
Будет чудесная каша!
Хватит её, этой каши, на всех
И хрюшкам останется даже!

СИДЯ КАК-ТО НА КОВРЕ…

Сидя как-то на ковре,
толковали моли:
— До чего же нелегка,
а порой даже горька,
наша молья доля…

Не милы мы никому —
Это факт известный,
А причиною тому —
Аппетит наш зверский.

Тёти Мотин свитерок,
дяди Васин пиджачок,
шапок свыше десяти —
всё на нашей совести.

Что же делать?
Как нам дальше, братцы, жить?
Ну нельзя же бесконечно всем вредить.
То ли взять да прямо нынче же с утра,
Сотворить хотя б немножечко добра?

Только как его творить —
себя голодом морить?
Подобреешь на минутку,
а страданий сколь желудку.

РОДСТВЕННИЧКИ

Донимали мудрых сов светлячки:
— А вы, совы, нам не родственнички?
Поглядите — ночь хоть выколи глаз,
А ни вас то не пугает ни нас.
Даже более того — жуткий мрак
Нам на пользу только. Разве не так?
А вот днём мы с вами любим
поспать…
Так неужто нас роднёй не считать?

И ответила им главная сова:
— А скажите, сколько будет
дважды два?
Но — плечами лишь пожали светлячки.
Вот и вышло, что не родственнички.

СЛУЧАЙ В АКАДЕМИИ

Вы разве не слыхали?
В газетах не читали?
Ну что вы…
Третий день уже подряд
об этом только все и говорят.

Короче — в Академии наук
в одном из ста семнадцати углов
завёлся удивительный паук,
достойный восхищенья мухолов.

На днях учёный старенький Петров,
в углу том сидя, что-то вычислял
и что-то вычисляя, задремал…
К нему приладил сеть свою паук
и тотчас десять мух себе поймал,
и стало всем так весело вокруг!

А дворник Академии наук
от смеха с табуреточки упал!

2021

Публикуется по авторской рукописи

Вячеслав Колесник, Виталий Волобуев, подготовка и публикация, 2021

Читайте также:

  

• Грустные стихи на черном фоне

  

• Главная мысль стиха бородино

  

• Назаров стих про черчесова

  

• 10 лет это много или мало стихи

  

• Смяте ние песня давида тухманова на стихи анны ахматовой