Колония поселения рассказ осужденного

От тюрьмы и от сумы — известно что. Но где я или вы, законопослушный гражданин и семьянин, и где тюрьма? Однако любой может стать, например, виновником ДТП с тяжелым исходом. И тогда этот любой может оказаться в этой, самой «легкой», зоне — колонии-поселении, где неволя от свободы не ограждена ничем. Где, кажется, бери и иди в любую сторону. Но нельзя встать и пойти.

***

С моим проводником — Борисом Марухяном, начальником пресс-службы ГУФСИН РФ по Ростовской области — мы хотели успеть в колонию к утреннему построению. От Ростова до поселка Садковский Веселовского района — 140 километров. Выехали в шесть утра. В дороге разговор всегда проще клеится, так что уже очень скоро мы нашли общих друзей по университету, обсудили кружки, в которые водим детей, зарплаты, готовность города к чемпионату мира. Плутали по сельским дорогам, уступали переходившим дорогу коровам и гусям. Наконец, свернули по указателю «Привольный». Символично, подумала я.

Поселок Садковский. Колония

— У нас тут, в основном, аварийщики сидят. Алиментщики есть. Кражи. За наркотики. Срокá маленькие. Основная масса — полгода-полтора. Самое большее — три, пять лет, но это единичные случаи. Есть срока две недели, месяц, три дня бывает срок. Всего осужденных сейчас 840 человек. В месяц около 50-60 осужденных приходит и уходит. Оборот, как видите, очень большой.
Мы сидим в кабинете Александра Викторовича Бескоровайного — начальника отдела по воспитательной работе с осужденными. На стене полка с кубками 1970-80-х годов за победы в футбольных турнирах и социалистических соревнованиях. Вся обстановка, кроме компьютера и электрочайника, будто бы перекочевала из тех же времен. Бескоровайный перехватывает мой взгляд:
— Да. Было время. Это была хозяйственная колония. Мясо, зерновые, — все было. Молочно-товарные фермы. Цеха большие. Швейный цех. Веники вязали, сетки вязали — всю ходовую деревенскую продукцию. В колонии находились и мужчины, и женщины, и почти все работали. Я пришел сюда в 2003 году, здесь было 300 человек, и днем в зоне оставалось только человек тридцать. Плюс был в чем. Двести осужденных мужского пола и сто женского. Они строили друг с другом отношения и, вместо плохих каких-то мыслей, думали уже о создании семьи, о своем будущем — это был большой стимул к исправлению. Зачем думать о плохом, куда-то бежать, скрываться, делать глупости, если можно выйти и дальше жить, уже семьей? Все было направлено на недопущение новых нарушений. У нас и «Дом матери и ребенка» был, женщины рожали и жили с детьми, так же трудились. В 2012 году законы поменялись, всех женщин вывезли, увеличили мужскую зону. Сейчас надо все это производство заново поднимать.
— Это реально?
— А как вы думаете? Глядя на нынешнюю молодежь. Как можно их заставить работать? Когда они потеряны в свое время были для семьи, для школы и так далее. Все, конечно, можно и нужно вернуть, но люди уже другие.
После этих слов некоторое время сидим молча. Я смотрю в окно, за которым ничего не происходит.
— Приехали бы вы уже настоящей весной (мы были в самом ее начале). У нас тут такие розы цветут. Красота! — угадав ход моих мыслей, улыбается Александр Викторович. — А работать и исправлять себя по настоящему хотят единицы. Правильно говорят: «Лучше работать, чтоб время прошло быстрей». Но большинству, к сожалению, лучше ничего не делать. Им достаточно просто соблюдать распорядок дня. Встал, умылся, завтрак, обед, лекцию ему прочитали, покурил, построение, опять какие-то мероприятия воспитательные, сходил в баню помылся. И все. Больше всех стремятся работать те, у кого есть семьи, конечно. Мы их положительно характеризуем, поощряем, и это все учитывается при УДО (условно-досрочном освобождении). Когда одна треть срока подошла, он имеет право подать на УДО, у нас это очень актуально. Многие уходят по УДО либо на исправительные работы.

Внутренний двор

На маленьком пятачке КПП мы неожиданно оказываемся в эпицентре шумного женского кружка.
— Ой, здравствуйте! А это кто ж такие будут? Корреспонденты? А с какой газеты?
Здороваясь и улыбаясь в ответ, протискиваемся через турникет.
— Это наши школьные учителя. Они из Багаевской средней школы каждый день сюда приезжают. Есть и местные, из поселка, — поясняет Бескоровайный.
— У вас есть школа? — удивляюсь я.
— Конечно! И школа, и ПТУ. Учим с 1-го класса по 11-й. Сейчас в школе учится около двухсот человек.
— А в 1-м классе сколько?
— В 1-м сейчас, по-моему, никого, а вот во 2-м четыре человека. Мы смотрим дела, у кого какое образование, и определяем в класс. Осужденные, не имеющие образования, обязаны его получить. Даже если человек осужден на три месяца, он у нас все равно ходит в школу. Закон есть закон.
— Как видите, тут самые обычные граждане. Осужденные одеты не в робы, а во все гражданское, — Борис Марухян обводит рукой большой двор.
Слева от нас протянулись одноэтажные жилые здания (отряды) для осужденных, справа — двухэтажный административный корпус, несколько лавочек, ворота для мини-футбола, беседка с сохнущим бельем. У крылечек отрядов переминаются с ноги на ногу мужчины в темных спортивных куртках. Курят вполголоса.

Ловлю на себе вопросительные взгляды. За спиной слышу усталое: «Опять проверка…». Заходим внутрь.
— Та-а-ак, с кем мы тут будем беседовать? — строго спрашивает меня начальник.
Кажется, все вышли из своих комнат, чтобы на нас посмотреть. Еще секунду назад здесь кто-то громко говорил, смеялся, теперь же мужчины выстроились вдоль стен и ждут от меня ответа. Я беспомощно развожу руками.
— С Эдвином, может? — подсказывает Дмитрий Сергеевич, начальник отряда.
— Давай его сюда, — кивает Бескоровайный.
В тот момент, когда перед нами возникает широко улыбающийся осужденный Ваниян Э. М., в бараке будто снова включают звук.
Мы проходим в кабинет начальника отряда. Такой маленький, что впятером тут с трудом можно развернуться.
— Присаживайтесь, пожалуйста, — говорит Борис Эдвину.
— Да ничего, я постою. Мы тут и так уже два года, — смеется.
(Я с удивлением ловлю себя на том, что тоже жду разрешения присесть.)
— Присаживайтесь, — громко и четко говорит Александр Викторович.
Все тут же рассаживаются по местам.

Эдвин. Отряд №2

— С вами можно общаться без вот этого всего: «осужденный», «статья» и так далее? Меня зовут Эдвин, мне 34 года. Я представитель кавказской интеллигенции, — смеется.
— Начнем с прелюдии, значит. Ехал в Ростов по работе, не справился с управлением, вынесло на «встречку», в меня врезалась машина, там три погибших, — Эдвин шпарит как по-заученному. — Вот по такому стечению обстоятельств я тут оказался. Здесь, в основном, «первоходы», и это для нас такая школа жизни. Как наш второй дом. А Дмитрий Сергеевич, — Эдвин кивает в сторону начальника отряда, — заменяет нам тут и папу, и маму. Каждый находит свое место. Мы создаем наш быт сообща, вместе с представителями администрации, любые наши начинания они приветствуют. Я учусь в ПТУ, хочу освоить, из чего автомобиль изнутри состоит, знания эти не будут меня тяготить. Я ехал сюда сроком на три года, я не сегодняшним днем живу. Ехал, понимая, что мне нужна какая-то перспектива для жизни. У меня жена, двое детей: сыну десять, дочке пять. Каждый человек должен быть в деле, чем-то заниматься. Мы переживаем за все, что происходит не только в нашем отряде, но и в лагере.
— В колонии, — поправляет Дмитрий Сергеевич.
— В колонии, да. Мы и в другие отряды ходим регулярно. Боремся с курением. Люди все взрослые, но, во всяком случае, курить надо в специально отведенных местах. Мы сейчас можем с вами пройтись, вы сами все посмотрите.
Мы выходим обратно в коридор, кто-то из мужчин видит в моей руке фотоаппарат и кричит:
— Не фотографируйте меня. Я не фотогигиеничный!
Все смеются.
— Вот это спальное помещение, — мы заходим в комнату, несколько мужчин тут же встают.
— Мы тут проживаем, да, — говорит самый высокий и крепкий из них. Я замечаю у него в руках книгу.
— Бушкова читаете? Интересно?
— Вроде как да. Это старая книжка, 2007 года, когда он еще не был в зените славы.
— В библиотеке брали? — с надеждой спрашивает Борис.
— Нет, мне из дома привезли.
Я оглядываюсь по сторонам, выбирая ракурс для фото. Замечаю шахматную доску.
— Мы тут в шахматы играем. На новый год у нас турниры были, — поясняет мужчина с книгой.
— А вот в карты играть нельзя. Запрещено, — говорит Александр Викторович. Он подходит к одной из кроватей, убирает с покрывала шапку, олимпийку — теперь можно фотографировать.
Все выходят из комнаты, оставляя меня одну.

***

Из беседы с замначальника по воспитательной работе:
— Вот сидит человек двадцать лет. За двадцать лет что с ним можно сделать? Много чего. А за три месяца? Ничего нельзя сделать.
— Вы считаете, человека можно переделать?
— Нет, конечно.

Миша. Комнаты длительных свиданий

— Проходите, пожалуйста. Меня Миша зовут, я вам тут все покажу.
Мише на вид лет шестнадцать. Смотрит снизу-вверх из-под длинных ресниц. Мишу хочется погладить по голове, как ребенка.
— Здесь у нас информационный стенд. Про всякие болезни. Что делать, если укусил клещ, например. Это мы к весне готовимся. Всего у нас одиннадцать комнат. Вот эта — дежурная, у меня здесь лежат запасные шланги, мыло, «Белизна». Все, что нужно.
— Свидания не ограничены, все бесплатно, — говорит Александр Викторович. — Жена или другой близкий родственник может приехать на три-четыре дня, а после продлить свидание — это на усмотрение руководства, конечно, все в рамках законодательства. Очередь на комнаты есть, но разумная.
Двери справа и слева, посредине большой проем — кухня. Из кухни выходит женщина в теплом спортивном костюме. Увидев нас, она тут же поворачивает назад. Миша продолжает экскурсию. Открывает горячие и холодные краны, демонстрируя напор. Зеркала, умывальники, столики, четыре конфорки, мультиварка, микроволновка, духовка, посуда и чайник — «все для комфортной жизни».

  

— Как ты сюда попал?
Миша опускает глаза в пол, и в этот момент ужасно напоминает мне другого, носовского Мишеньку, который полез за леденцом, разбил сахарницу, и теперь должен признаться маме, что кругом виноват.
— Я жене изменил. А у девушки той, оказалось, возраст. Пятнадцать лет. Мать ее денег просила. У меня не было. В колонии я четыре месяца. Еще осталось одиннадцать. Но я совершил. Совершил! И должен понести наказание. Жена меня простила, — Миша стоит с опущенной головой, я разглядываю его русую макушку.
Наконец, он тяжело вздыхает:
— У меня дочери три года, сыну полтора. Я очень по ним скучаю.

***

Во дворе нас нагоняет пожилой мужчина.
— А позвольте поинтересоваться!
— Поинтересуйтесь, — устало отвечает Александр Викторович.
— Это что за визитеры к нам приехали, что вы им тут все показываете?
— Вы представьтесь сначала.
— Осужденный Цынтин. А то комиссии ездют, а что-то улучшений в нашей жизни никаких.
— Так выборы сейчас прошли в стране, и будут улучшения. Амнистия, скорее всего, будет.
— Да амнистия эта, елки-зеленые, — итожит осужденный Цынтин.

***

Из беседы с замначальника по воспитательной работе:
— А какой у нас тут воздух! Вы были когда-нибудь в закрытой «зоне»?
— Нет.
— Вот. Вот там нет воздуха.

Дима. Пекарня

— Ну, поедем теперь обедать. (Вот и баланда, улыбаюсь я про себя.)
А по пути в пекарню заскочим. Посмотрите, как у нас осужденные хлеб пекут.
Столовая для сотрудников колонии и работающих на объектах осужденных — в паре сотен метров от колонии. Решаем ехать на машине. По пути пытаюсь разглядеть получше поселок Садковский. Полуразрушенное здание бывшего детского сада, некрепкие деревянные заборы, окна, затянутые фольгой, торчащие то тут, то там телевизионные тарелки, а где же…
— Александр Викторович, а газ в поселке есть?
— Да откуда тут газ? — искренне удивляется он вопросу. — Мы углем топим.
— Вы же тоже в поселке живете?
— Конечно. Пять тонн угля у меня за зиму уходит. По четыре двести тонна.

***

— О, вы у нас уже были, — улыбается Борису заведующая пекарней Лидия Александровна.
— Да, я журналистов к вам в прошлом году приводил.
— А помните того парня? Саша его звали. Так он тут у нас отучился, корочки ему дали, и с корочкой этой он устроился на частную пекарню в Ростове и работает пекарем.
— Молодец! С пользой отсидел, — кивает Борис.
— Ну, пойдем, милая, я тебе моих ребят покажу. Они все хорошие мальчики. Сейчас тесто у нас уже подошло, будем раскидывать и сажать в печки.
От хлебного духа сосет под ложечкой. Пристроившись возле подоконника, я наблюдаю, как трое мужчин управляются с тестом.
— Мы печем так, как это всегда делалось. Вода, мука, дрожжи, соль. Вот и весь хлеб. Безо всяких добавок и рыхлителей этих, — поясняет Лидия Александровна, — Толя, иди сюда, тебе сфотографируют. Где покрасивей встань.
— Да не хочу я.
— Толя, иди, говорю. Возьми буханки. Побольше бери! Вот так.

***

Мы сидим в маленькой подсобке с хлебопеком Димой. Дима стесняется мне улыбаться. Подозреваю, что это связано с отсутствием примерно половины зубов.
— У меня были исправительные работы уже. За воровство. Я стекла в машинах бил и брал все, что там лежит. Сумки там, ноутбуки. А сюда за порох попал. Шел мимо дома разрушенного, у себя там, на Западном, и нашел. Решил, почему бы не взять. Не знаю, зачем он мне нужен был. А тут патруль едет. Документы спросили, то-се. А это что? Да вот, порох. Нашел тут недалеко. Ах, порох! Ну, садись, поехали. Так как у меня уже были исправительные, меня сюда отправили. Полтора года дали. Я на свободе конченый человек был. Пил сильно. Совсем лицо потерял. По профессии я электрик, но в последнее время уже не работал. Потом воровать стал, не от хорошей жизни. С женой еще до того расстался, дочка у меня. Я два года ее не видел. Они не знают, что я здесь. Я не звоню, и сестре сказал, чтобы молчала про меня. Потом решу, что дочке сказать. Мне колония на пользу пошла, я считаю. Во-первых, я пить бросил. И уже к этому не вернусь. Точно. Мне тридцать два года, я хочу новую жизнь начать. Работать. Дочери помогать. Сестре. Профессию новую получил, хлеб печь научился. Вот только выйду. И все у меня по-другому будет.

***

Из беседы с осужденным, работающим в столовой:
— Я получаю на руки 4500 рублей. С нового года зарплату подняли. Что-то покупаю для себя. По хозяйству что-то. Сигареты. Печенье. Внутри колонии есть магазин. Все что хочешь там, в принципе, есть. Можем что-то отдельно себе приготовить.
— Что в последний раз для себя готовили?
— Курицу запекали.

***

Меню в колонии в день нашего визита. Завтрак: яйцо вареное, пюре гороховое, хлеб, чай с сахаром, молоко сгущенное. Обед: салат свекольный, суп картофельный с рисом, каша пшенная вязкая, говядина тушеная, хлеб, кисель. Ужин: картофель, тушеный с овощами, биточки, хлеб, чай с сахаром.

Артем. Клуб

— Конечно, такой цивилизации у нас нет, как в городе. Но мы стараемся. С детьми занимаемся, для местных концерты устраиваем, с осужденными работаем. Они у нас тут и поют, и танцуют, — листаем фотоальбом с Натальей Степановной, заведующей Садковским сельским клубом. — А вот этот парень у нас был несколько лет назад. Он в ансамбле Софии Ротару «Червона рута» выступал. И у нас. Талантливый очень, конечно.
— А что он сделал?
— Да мошенник он. Деньги собирал, чтобы детей-инвалидов на отдых повезти. И не повез никого. Сюда попал. Ой! А вот и наш мальчик, — Наталья Степановна вдруг вся расцветает навстречу входящему в двери молодому человеку.
— Артем, наш художественный руководитель, — в этих словах я слышу ноты материнской гордости.
— Мы с Натальей Степановной в одном колледже культуры учились. Я режиссер-постановщик, а она хоровик.
— У него и высшее есть! Вы спросите у него, спросите!
Артем смеется.
— Я консерваторию имени Рахманинова закончил, специальность — дирижирование.
— Он хороший парень. Развитый. Не матерщинник какой, нет!

— Артем, как вы здесь оказались?
— Авария, — очень просто говорит он, — случайность со смертельным случаем.
— Когда это все произошло, я работал в Сочи. Три года уже как туда переехал. Был управляющим в развлекательном комплексе. У нас «Вечерний Ургант» снимали. С Пелагей, Аллой Михеевой. Я потом в Москву к ним два раза приезжал, мы подружились с режиссерами, они меня на съемки передачи приглашали. После аварии они переживали, присылали слова поддержки. Это в Розе-хутор случилось. Я ехал, не нарушал правил, с разрешенной скоростью. Но иногда случается недопонимание на дороге. В той машине погиб водитель. Шестьдесят пять лет. Ударился головой. Он был не пристегнут. У меня сработало двенадцать подушек. Это, наверное, и спасло. Плюс я пристегнут был. Но пострадал сильно. Открытый перелом руки, ноги, мне удалили селезенку, часть печени и часть легкого, с кишечником тоже там… У меня 2-я группа инвалидности.
Но давайте я вам еще про клуб расскажу. Мы здесь детей учим. Дети из поселка приходят три раза в неделю. Я преподаю им вокал и хореографию.
В Ростове я работал в музыкальном театре. «Князь Игорь», «Царская невеста», «Юнона и Авось» — в этих постановках участвовал. Сначала в хоре выступал, потом уже давали сольные партии. Голос у меня второй баритон. Я еще немного успел поработать в кукольном театре, у меня есть опыт и, может, мы здесь какую-то кукольную постановку сделаем. С реквизитом у нас, правда, сложно, но нам все помогают. Я и своих родителей привлекаю. Вот, светомузыку купили недавно. Так потихонечку соберем реквизит. К 9 Мая вообще грандиозно будет, мы занавес поменяем, что-то подремонтируем. Я в ДК три месяца и не было еще ни разу полупустого зала. Людям интересно, особенно когда их дети выступают.
…Понимаете, все это могло случиться с любым. Но случилось со мной.

Не курорт, но и не зона: как живут преступившие закон в колонии — поселении

Большинство людей, особенно среди тех, кто никогда не сталкивался с системой УФСИН, мало понимают что такое колония-поселения и почему это «не курорт, но и не зона». Корреспондент «Царьград Самара» посетила колонию-поселение №27 (далее КП-27), что расположена среди жилых домов Советского района Самары на Измайловском переулке, 10. Там прошел традиционный День открытых дверей.

Первые колонии-поселения появились в СССР в 1963 году, а КП-27 появилась в Самаре почти 30 лет назад — 7 июня 1993 года. Сегодня, как и ранее, в таких исправительных учреждениях преимущественно находятся те, кто совершил преступление по неосторожности и осужден за это на небольшой срок, кто положительно характеризуется во время заключения под стражу и переведен из колоний общего и строго режима.

Если говорить формально, то колония-поселения – учреждение с самым мягким из возможных режимов содержания. Ведь главным отличием посёлков, от других пенитенциарных учреждений, в первую очередь, является отсутствие тотального контроля со стороны руководства учреждения. А надзиратели нужны для того, чтобы помочь осужденным социально адаптироваться и проследить, насколько они могут начать вести жизнь с чистого листа — без преступлений.

Главное — семья

Мероприятие, под очень тёплым названием Родительский день, началось с приветственного слова начальника учреждения подполковника внутренней службы Павла Тарасенко. Он поблагодарил всех присутствующих, отметив, что семья важна в жизни каждого, особенно, для отбывающих наказание:

Поддержка близких является важным ключиком для адаптации тех, кто встал на путь исправления.

Подполковник рассказал, что в 2010 в здании проведен капитальный ремонт, жилплощадь комнат была увеличена вдвое и вот уже на протяжении 12 лет каждый год проводится косметический ремонт, для поддержания чистоты и максимальных условий комфорта отбывающих наказание. Улучшение материально-бытовых условий содержания осужденных на сегодняшний день является одним из важных направлений развития уголовно-исполнительной системы России.

В ходе беседы с родственниками Павел Николаевич отметил, что в связи с отменой коронавирусных ограничений вновь полноценно заработали комнаты длительных свиданий. Он ответил на все вопросы присутствующих, подчеркнув, что его двери всегда открыты, и он готов выслушать и оказать содействие каждому.

«Пионерский» лагерь

После общения с начальником КП начался обход учреждения. Колония представляет собой 5-этажное здание, которое позволяет содержать порядка 120 лиц из двух отрядов: мужчин и женщин. Среди осужденных есть не только взрослые и пенсионеры, но и молодые девушки и парни. Причины заключения абсолютно разные, но чаще всего это сбыт наркотических средств, кражи.

На 5 этаже здания расположены женский блок, библиотека с разнообразной литературой и молельная комната. При КП духовно окормляет поселенцев на протяжении последних лет, исповедует и причащает верующих, иерей Собора Софии Премудрости Божией  Самары Димитрий Климов.

Хотя это и система исправления наказания, надо помнить, что исправление должно исходить не только от осужденного. Очень важна и семейная реабилитация. А приобщение осужденных к религии, духовной культуре самым благотворным образом влияет на морально-психологический климат в учреждении,

— отметил священник.

Взглянув на комнаты и чистую уютную кухню, даже и не скажешь, что находишься в учреждении УФСИН. Светлые комнаты с телевизорами, отсутствие решеток на окнах, небрежно разбросанные на тумбочке яркие заколки, нарядные осужденные с аккуратным маникюром – кажется, будто ты в пионерском лагере. Правда, в каждом помещении есть камеры круглосуточного видеонаблюдения.

Они же девочки. Для них очень важно быть красивыми и нарядными. Они все это обожают, ведь на обычном и строгом режиме – это запрет,

— рассказала начальник женского отряда Александра Забалуева

Мужской блок расположен на 4 этаже. Он мало чем отличается от женского – такие же чистые комнаты, яркая кухня, разукрашенная руками осужденных и соблазнительный запах пищи. Одним из важных отличий КП от других учреждений ФСИН является наличие кухни и возможность самим покупать продукты, что бы готовить то, что нравится.

Новая жизнь

В колонии-поселении осужденные живут в среднем около года. Потом — условно-досрочное освобождение или замена наказания более мягким. Основной задачей сотрудников КП является именно оказание помощи в социализации реабилитации, помочь оступившимся людям вернуться к обычной жизни.

Одним из ключевых факторов социализации, конечно, является труд. Все отбывающие наказания работают. Кто-то в самой колонии, осуществляя хозяйственное обслуживание, а кто-то на самарских предприятиях, с кем у учреждения заключены договора: на предприятии по выращиванию в закрытом грунте зелёных культур или заводе по производству деталей для огнетушителей. Но не стоит забывать о регулярных воспитательных мероприятиях и образовании.

Раз в месяц к нам приезжает сотрудник центра занятости, который рассказывает об актуальных профессиях. Осужденные получают образование. Кто-то учится в школе, если не получил образование на воле. Кто-то осваивает востребованную специальность. Так же в колонии много кружков, постоянные занятия художественной самодеятельностью.

Наши подопечные регулярно занимаются спортом, а некоторые даже увлекаются правильным питанием. Здесь все люди на самом деле очень ответственные. Они знают, что больше всего они хотят домой и поэтому вставших на путь исправления —  99%. Они все позитивно мыслящие с активной жизненной позицией. И я верю, что у них все получится. Мы делаем для этого все возможное,

— подчекнула Александра Забалуева в завершение мероприятия.

Бывший заключенный колонии-поселения №11 Оренбургской области Сергей Никоноров прошел через побои, СУС и принудительное лечение в психиатрическом стационаре, чтобы довести до суда дело начальника колонии. Бывший сиделец рассказал об аде российских колоний.

В прошлом году начальник оренбургской колонии-поселения №11 Филюс Хусаинов, который заставил осужденных построить себе дачу, стал фигурантом уголовного дела о превышении должностных полномочий (часть 1 статьи 286 УК). В октябре 2015 года — после того, как в деле несколько раз сменился следователь — его заключили под домашний арест. Дело в отношении Хусаинова было возбуждено по заявлению заключенного Сергея Никонорова. Вскоре после освобождения он поговорил с корреспондентом издания «Медиазона»…

Сергей Никоноров. Фото: Сергей Карпов / «Медиазона»

Стройка

Первый раз я заехал на зону еще в 1985 году. Тогда времена были странные, мне дали 15 лет. Потом еще два срока по десять было, один из них мне сократили на пять лет. Сейчас мне 55, из них отсидел я, получается, почти половину — 25. Человеком я остался, потому что к блатным никогда не тянулся. С последнего срока я вернулся месяц назад, и не узнал свой родной Долгопрудный. Раньше там аэродром стоял, а теперь многоэтажки. Быстро они их построили.

Новая жена моя, Ира, простая женщина из Оренбургской области. Она ведь понимает, что я не блатной. Нас познакомила подруга сокамерника на последнем сроке. Увидели друг друга, потом поженились. Она многое сделала для того, чтобы мне нормально сиделось и для того, чтобы я вышел живым. Сильная женщина. Про жизнь свою я рассказывать не люблю вообще, личные детали какие-то — зачем это нужно. А вот то, что в колониях происходит, может кому пригодится.

По специальности я столяр. До того, как попасть в колонию-поселение №11 под Оренбургом, я спокойно отбыл больше шести лет на строгом режиме. То есть, чтобы попасть в поселение со строгого, нужно очень правильно сидеть — никаких взысканий, одни грамоты. Так у меня и было, и сейчас я об этом даже жалею. Лучше бы на строгом досидел.

Фото: Сергей Карпов / «Медиазона»

Когда меня перевели в ИК-11 со строгого, в 2011 году, ее начальник Хусаинов быстро понял, что руки у меня работящие — я из дерева, ну, буквально все могу сделать. И началось. Работал я на производстве — там в основном предметы для сельского хозяйства всякие — работал, проходит пару месяцев, меня зовет Хусаинов к себе. А я тогда, ну — мне чисто по УДО бы выйти, побыстрее домой хочется. Женщина появилась. То есть я вышел со строгого на поселение, чтобы как-то почувствовать себя посвободнее — все-таки не за забором, не за колючей проволокой даже. А оказалось, наоборот совсем.

Прихожу, а он говорит: «Хочешь выйти раньше, строй мне дачу. Не будешь — я сгною тебя». Это, вообще-то говоря, его любимое слово было: «Сгною». И из-за него, из-за одного этого Хусаинова и нескольких его подчиненных, которые, в общем-то, наверное, не такие плохие люди, это нельзя было назвать колонией-поселением — натуральный концлагерь. Даже вольные люди говорили, что Хусаинов — единственный такой, что раньше начальники были строгие, но по понятиям и по закону, а этот закон не соблюдает, чувствует себя царем, как будто он всемогущий такой человек. Мало того, как националист — он сам по национальности татарин. «Я вас, русских, еще давить буду», — говорил. Ну, такие вещи. Ему без разницы.

Строил я, строил, пахал, был вынужден идти и строить, так и сяк. Платить мне за это, естественно, не платили. Числился как вот на промзоне. Работал-то бригадиром, а официально был оформлен как уборщик производственных помещений. За счет этого мне зарплата шла, но не доходила чаще всего.

Обычно мы, человек десять, работали на даче Хусаинова с полвосьмого утра и допоздна — до девяти где-то. Сначала он отвез нас туда, показал где что, а потом в процессе мы уже сами ходили, пешком из колонии. Нас там отмечали, конечно, контролировали, но передвигались мы все равно свободно фактически. Сначала еду нам со столовой на стройку привозили, где-то с месяц, а потом он сказал: «Все, хватит, сами ходите на обед в колонию». Ну, там идти около километра, если пешком. Нормально. Вот идешь пешком, пообедал, и опять туда идешь, строить. Такие вещи.

Фото: Сергей Карпов / «Медиазона»

Вечером оттуда я приходил, и сразу еще шел на на промзону, там какие-то вещи выполнял — контролировал производство. Просил у мужиков, чтобы они во время процесса записывали, сколько привезено, сколько увезено, сколько списано, составлял журнал. Меня это волновало. При этом вся дача у него — из ворованных материалов была. Не знаю, сколько там он украл, но судя по тому, как колония выглядела — разбитые бараки — много. Не знаю, как другие, а меня он фактически использовал как раба. Это я уже потом понял, а тогда выйти поскорее хотелось.

Когда отстроили эту дачу — то есть уже в следующем году после того, как я на поселение заехал — он меня давай к другу своему, бизнесмену, у него там рядом с колонией дом, километрах в двадцати. Два озера там. Красиво. «Баню, — говорит, — строй». Я два или три дня там проработал. Ну, размышлял еще. И решил — да зачем мне это надо. Стал отказываться: «Не буду я строить больше, и тебе строить не буду, и ему. Что я тебе, лошадь, ишак, пахать?»

Отказ

Ну, и как он делает? Закрывает в изолятор, вообще — ни за что ни про что. И делает мне взыскание, якобы у меня отобрали телефон, хотя у меня его никто и не находил. Мне дали первые 15 суток — как сейчас помню, это 20 ноября было. И два сотрудника, которые это все оформляли, пишут, главное, разное: один, что в одном месте нашел телефон, в цехе номер один, а другой — в другом цехе. Один и тот же телефон у меня в двух местах забирают, в одно и то же время! Ну как это можно? По этому постановлению меня признали злостным нарушителем.

А у меня взысканий-то и не было на последнем сроке никогда, на УДО шел. Что делать — непонятно. Ну и я стал жаловаться, писать во ФСИН, в прокуратуру. Ну и, главное, написал заявление про эту дачу — что рабский труд заключенных фактически использовался. Тогда пошли угрозы от Хусаинова — вплоть до того, что убью. Пару раз головой об стол меня ударил. Но угрозы-то и раньше были, чего бояться — я когда дачу строил, он мне перед лицом один раз стрелял, мол, не будешь строить — пристрелю и закопаю тебя здесь. Вот такая система воспитания у него была.

Фото: Сергей Карпов / «Медиазона»

Когда угрозы не помогли, он начал сотрудников и особо приближенных привлекать, чтобы фабриковать на меня взыскания. Я выхожу с изолятора — сразу пишу обжалование взыскания. Жаловаться начинаю — подходит ко мне особо приближенный к администрации, активист: «Давай прекращай, иначе тебе плохо будет». Но что мне делать-то, раз так пошло все? В мае, уже в 2013 году, меня закрыли в изолятор опять, я вышел оттуда, и мне приходит бумажка — извещают меня с генпрокуратуры о том, что материал по моей жалобе направлен оренбургскому прокурору. Я-то тогда не особо знал, что этот прокурор Хусаинова прикрывает натуральным образом. Приезжает — я ему все объясняю, но бесполезно, ничего не докажешь.

Потом опять изолятор. Выхожу, снова активисты: «Сломаем, перебьем». Я говорю: «Попробуйте, мне-то терять нечего». Ну и избили, слегка. Ну как слегка? Плечо чуть не сломали. Другому осужденному, Диме Мубаракшину, который тоже жалобы писать стал, больше досталось — ему ребра сломали. Потом он, конечно, пытался в прокуратуре и Следственном комитете чего-то добиться, да снимки переломов случайным образом пропали.

А у меня с плечом также было — те же активисты говорят: «Не напишешь, что упал, мы тебя сломаем и спишем». Но я не прекращал жаловаться, заявление не забирал. Я старой закалки, упертый человек. Мне говорили — сейчас выведем тебя за территорию колонии, там тебя изуродуют, а то и пристрелят, и никто ничего не скажет. И такое постоянно, вплоть до того, что мне Хусаинов лично говорил: «Ты освободишься если живым, я тебя и на воле сам застрелю».

И такое — постоянно — взыскание, ШИЗО, выходишь, жалуешься, ШИЗО. То есть чаще всего так — сажают в изолятор, в грязную камеру, которую и убрать-то нечем. Заходит оперативник: «У тебя тут грязно». Еще пять суток. Потом еще десять. И сидишь, уже не знаешь, за что.

Фото: Сергей Карпов / «Медиазона»

При этом, когда меня первый раз посадили в изолятор, меня уволили с работы. Мне говорят — пиши заявление на работу дневального. Я не отказываюсь, пишу, месяц работаю, зарплаты нет — вообще ничего. А потом узнаю, что такое — а оказалось, мое заявление выкинули просто. После Нового года уже я прошу меня устроить нормально, но мне работу не дают. Заставляют снег возить. Я возил его до самого марта. Бесплатно. Зима снежная была, с утра, и до самого конца, до шести вечера. Зарплата у нас — это минимальный оклад, пять с чем-то тысяч, и где-то 25% от нее нам на лицевой счет кидали. Хоть какие-то деньги. А то вообще — бесплатно, рабсила то есть.

Потом меня устраивают на работу на ту же должность уборщика производственных помещений. Я пишу заявление, а меня, оказывается, устраивают на полставки. Работаю я, снег вожу до апреля, а после, весь май, там огород внутри колонии есть, на нем копаю-сажаю. С июня меня ставят на птичник, у нас у бараков есть, утки-гуси. То есть, казалось, поселение, а за пределы колонии никуда не выйти вообще. Птиц вырастил — меня переводят в прачечную, потом как парикмахера. А зарплату все это время платят — полставки уборщика.

Потом меня с прачечной убирают вдруг, вызывает Хусаинов и говорит: «Все, будешь работать как трудоустроен, уборщиком производственных помещений». Приводит меня на производство, а я только с изолятора вышел, в чистой одежде то есть. Сотрудник, доверенное лицо Хусаинова, не дает мне переодеться даже, подводит к туалету — мой.

Я говорю: «Не буду мыть, потому что это бытовое помещение, а меня уборщиком производственных устроили, то есть цеха и станков!» Мне пишут, что я отказался работать, и опять сажают в изолятор. Куда бы я ни написал обжалование на взыскание, всего на два взыскания дошло до судов, и то было отказано. А в суд меня даже не вызывали. Пишу апелляционную жалобу — тоже без моего присутствия отказывают. Отмены взыскания нереально добиться. Некоторые нарушения вообще были, ну, бредовые просто.

Фото: Сергей Карпов / «Медиазона»

Дурачок

Потом меня вывели в промзону, и стало мне плохо — то ли сердце, то ли что, стала кружиться голова, и я упал. Вызвали медсестру, сопроводили в санчасть, там нашатырь, все такое. Ну, помутнение какое-то. И они вызывают почему-то психиатрическую помощь. «Вы что делаете?», — спрашиваю. «А ниче, — говорят, — сейчас поедешь!»

Они запихивают меня в машину под конвоем — сотрудники, медсестра. Психолог сидит. Приводят в психиатрическую больницу, единственную в Оренбургской области. Заводят к врачу, психиатру или кто он. Опера колонии говорят ему: «Вот, привезли — дурачок». И что-то ему там шу-шу-шу на ушко. Выходят санитары, давай меня переодевать в смирительную рубашку. Раз в пять здоровее меня, я-то худенький. Меня раздели, повели, положили на кровать. Я сопротивлялся еще, они меня привязывают, и прибегает медсестра — раз, мне укол в нижнюю икру. Минуту — и все, не помню.

В отключке я был три дня. Потом меня когда вывели, я даже жену не заметил. Помню — встал, меня ведут, ничего не соображаю. Завели к психиатру. Сидит в очках мужчина, завотделения. Потом я узнал, что его брат родной у нас в колонии работал. Я сел напротив, он давай со мной беседовать. Задает вопросы. Какие-то фигуры разложил. «Запомнил? — говорит. — А теперь разложи, как они лежали». Я разложил восемь из 10 правильно. Потом начал вопросы задавать — я помню немножко еще, по армии, как сконцентрироваться — и я на его вопросы стал врать специально натуральным образом.

В это время как раз жена моя приехала, Ира — она узнала через знакомую медсестру, что меня якобы отравили, та ей сказала, что не первый такой, которого надо убрать от Хусаинова с поселения и кого туда привозят, там чем-то колют, и оттуда его, ну, трупом практически забирают. Потом жена рассказала, что три дня подряд она туда ездила, в окно видела, что я лежал там в кровати, совершенно голый. И охрана в палате. А потом на четвертый день она приехала к завотделению разговаривать, и вот меня тогда вывели с беседы. Ну она ему сказала, что проверка у них будет, если не прекратят это, скандал устроила. Только после этого меня выписали. Получается, три дня в отключке я был, три дня еще в себя приходил.

Фото: Сергей Карпов / «Медиазона»

Таких историй, о том как лечат зэков с поселения, их море. Людей привозили обратно, как кусок мяса. Некоторые отходили недели две-три, то есть хуже, чем мне им было. То есть это такой распространенный метод, двух зайцев — из колонии жалобщиков на время убираешь, с одной стороны, и с другой стороны, для устрашения других — видят же их все, когда они по колонии полумертвые ходят. Ну вот из троих, о которых я знаю, что увозили к психиатру, жалобы перестал после этого писать только один.

Унижение

Другое, что тех, кто серьезные жалобы пишет — их стараются унизить. Со стороны сидельцев подходит даже не актив, а блатные: «Тебя сломают». Вплоть до того, что, ну, опускают. Людей доводили до побегов — троих таких знаю. Но их в побеге ловят, сутки-двое они пробегали, их вернули, и оформили как будто у них бутылку водки нашли. И заставляют расписываться в постановлении. Взыскание за побег жестче, конечно, но тогда это было бы пятно на колонии. За несколько месяцев — пять побегов, что это за колония такая? Начальника сразу снимут, а ему-то неохота терять это место.

Они просто съедают человека, если им неугоден. Вот у Вани Иванова (имя и фамилия заключенного изменены по просьбе рассказчика — МЗ) так было. Ваня ушел в побег, его ловят, заводят в камеру осужденных особо приближенных, они его бьют до потери сознания. Потом один из них снимает штаны, и членом ему по морде водит, в рот сует.

Стоит сам начальник колонии и его заместитель — снимают все на видео. Потом это видео показывают другому осужденному: «С тобой тоже самое будет, если будешь жаловаться». В итоге он, которому видео показали, сбежал. Ну, как сбежал — два-три километра по дороге прошел, а потом его встретила женщина-психолог, которая по этой дороге домой ехала. Она остановилась, за руку взяла, поговорила. Он решил не бежать, обратно приехал. Там его избили так, что узнать было тяжело.

На следующее утро построили всю колонию — сколько там, ну сотня человек, и перед всем строем ставят его без одежды и облитого водой. И над ним подушку разрывают, перья на него сыпятся. «Вот, он уже петух», — говорят. Ну, сотрудники. Потом он написал заявление в СК, а через некоторое время ему стали перережим делать — на строгий. Он попросил его отложить, чтобы дождаться ответа от СК. Потом, когда его за этой бумагой везли, его на дороге встретили два майора ФСИН, пересадили в другую машину, отвезли в лес и стали бить. В основном старались бить по голове ботинком.

Фото: Сергей Карпов / «Медиазона»

Он стал отключаться, майор ему говорит: «Дальше будешь жаловаться?» Он отвечает: «Вы лучше тогда убейте меня здесь». Тогда майор идет, достает из уазика два полотенца, вкладывает в них по большому куску мыла и начинает его бить. А он сам в наручниках. По почкам, по почкам, по почкам. Его привезли потом без сознания в колонию, и старались его провести так, чтобы под камеры не попал. Он в себя только на третий день пришел, в холодной душевой. Пришла медсестра, посмотрела ему в глаз: «Ой, ну жить будет». И ушла.

Буквально на следующий день приехал начальник ФСИН и прокурор по надзору за колониями. Ваня ему рассказывает, как все было. Те говорят: «Сейчас будем разбираться». Вызывают Хусаинова, просят принести видеозапись, как его под камерами проводили. Он приходит, говорит, что ее стерли. Они пообещали, что будут разбираться, и уехали. И никто за это ответственности до сих пор не понес.

Поцелуй

В итоге тех, кто несмотря на все попытки заставить перестать жаловаться, не переставал, переводили на строгий — там зашкаливающее количество взысканий уже было. Меня, когда перевели из поселения снова на строгий, сразу закрыли на СУС (строгие условия содержания — МЗ) из-за этих нарушений.

Я там девять месяцев пробыл. А СУС там, как на болоте — помещение стоит над стиралочным цехом, где сутками идет стирка, влажность, и натурально пар из щелей. Локальные сектора, никуда не выйти. Даже на крыльцо. То есть практически дали новый срок. Хусаинов говорил мне до этого: «Перестанешь жаловаться — уезжаешь на строгий спокойно, без СУС». Я говорил: «Да почему я вообще на строгий уезжать должен? Я ничего не нарушал, работал честно». А ему все равно.

Без поддержки с воли простому осужденному добиться ничего невозможно. Ничего не ответят на жалобы, а ответят — так вообще, может, убьют, и просто спишут. У нас был заключенный из Новороссийска. Так вышло, что у него не было родственников. Вообще. Его избили сотрудники. Посадили в изолятор, и просто не выпускали оттуда — он там жил, ему дали матрац даже туда. В какой-то момент у него температура больше 40, его не выпускают с изолятора, и тут приезжает флюрография — каждый осужденный ее обязан проходить, это строго учитывается, в обязательном порядке то есть. Когда ему делали ее, он упал прям в машине. Врач — не ФСИНовский, гражданский — испугалась, вызвала скорую.

Фото: Сергей Карпов / «Медиазона»

Его отвезли в больницу, нашли опухоль мозга. После этого ему делают две операции и привозят обратно в колонию-поселение. В конце концов, хотя он считался злостным нарушителем и его готовили на смену режима, ему просто сделали УДО. Он освободился, якобы досрочно. Но забрать его было некому, а он тогда уже был неходячий — когда он лежал в санчасти, ему мужики помогали. Его увозят после освобождения в Новоорскую больницу, видимо, по договоренности как-то. И за две недели он там умирает. Где, как похоронен — никто и не знает. Я к тому, что списать человека из колонии — это не проблема.

Мое уголовное дело закрутилось только благодаря комиссии из Москвы, случайно в нашу колонию заехавшей, журналисту, который про Хусаинова первым написал, и «Комитету против пыток». Ну и, честно — упорству, то есть несмотря на то, что мне пользоваться хотя бы телефоном было нереально, а письма из колонии не уходили, я всегда находил способы передать материалы для возбуждения уголовного дела. Доходило до того, что я сворачивал маленькую записку — то есть, там, с доказательствами — клал в полиэтилен в рот, и потом передавал жене, когда целовал. Вот до чего доходило. Потому что иначе было невозможно. Сколько жалобы не пиши — везде ответ один: «Факты не подтверждаются».

Много злобы, обиды на ФСИН. Многие стараются чего-то добиться, и не могут, потому что это просто невозможно. Понятно, что сделать ничего не сделаешь, но обида остается.

Автор: Никита Сологуб, МЕДИАЗОНА

Еще не воля, но уже не тюрьма – примерно так можно охарактеризовать колонию-поселение в Уфе при ИК-9. Здесь отбывают наказание те, кто совершил преступления по неосторожности или первый раз попал на скамью подсудимых. Также за хорошее поведение сюда переводят преступников из колоний общего и строго режимов.

Строгая «девятка» и поселение при ней располагаются через дорогу друг от друга, но разница между ними колоссальная. В лагере осужденные ходят строем и в робах, не могут выходить за периметр, пользоваться деньгами, ходить на свидания, когда вздумается – тотальное лишение свободы.

В поселении осужденные живут обычной жизнью: носят гражданскую одежду, ходят на работу за периметр, готовят себе обеды, покупают вещи в городских магазинах и расплачиваются наличными, даже домашние любимцы здесь есть в лице двух котов – почти свобода.
Осужденные поделились с корреспондентом UfaTime.ru историями своих жизней: рассказали, как живут в поселении; почему не жалеют, что попали сюда, и что планируют делать на воле.

История Радика

Радику 33 года, он родом из Белорецка. Почти половину жизни он провел в колонии. В 18 лет его приговорили к длительному сроку за убийство. 12 лет он провел в колонии в Салавате, четыре года назад за хорошее поведение перевелся в поселение в Уфу.

«По дурости ли попал сюда? Нет, скорее обстоятельства так сложились. Вы не подумайте, я не злодей. Семьей я не успел обзавестись, родителей у меня тоже не было, воспитывала тетя. На свободе меня ждут друзья, они же познакомили меня с девушкой, три года мы встречаемся, вчера приезжала на свидание. Когда выйду, пойду учиться на инженера».

Несколько лет назад он сдавал ЕГЭ, кстати, довольно неплохо: физику и русский язык сдал на 4-ку. У осужденных есть возможность получать высшее образование дистанционно, но предлагают в основном гуманитарные специальности, а не технические, поэтому Радик намерен поступить в университет после освобождения.

«Не думаю, что будет тяжело на свободе, я адаптировался к ней в поселении.  Я даже не понял, что столько лет отсидел. Как не терять оптимизм и человеколюбие в колонии? Просто о плохом не думаю никогда.  Не нужно деградировать. Первое, что сделаю, когда выйду – на кладбище к отцу поеду, а потом – документы на дом оформлю. В футбол еще поиграю, здесь тоже играем в отряде. За ФК «Уфа» болеем, если будет возможность, обязательно схожу на матч».

Сейчас Радик в очередной раз готовит документы для условно-досрочного освобождения, хотя ему уже много раз отказывали.

История Ришада

Ришаду 45 лет, это его второй срок: первый раз попал в тюрьму десять лет назад за наркотики и кражу. В 2015 получил второй срок. Из 6 назначенных судом лет он отбыл 4 года, последний год живет в колонии-поселении.

«Это мой второй срок, но в колонии-поселении я впервые, здесь намного легче. Люди ближе к свободе, видят вольных, меняются. На свободе ничего меня не пугает, у меня огромное желание освободиться и больше не возвращаться. Могу сказать, что сюда надо попасть, чтобы это понять.Три года здесь надо побыть, чтобы переоценить все, постепенно к этому приходишь».

История Альберта

Альберту 32 года, он тоже отбывает наказание за наркотики. В 2012 году получил первый срок, через полтора года после освобождения попался снова. В колонии-поселении находится год, еще год провел в лагере. В родном Баймаке его ждут жена и дети.

«В поселении почти обычная, вольная жизнь, близкие приезжают на свидания.  Здесь я работаю в столовой, на свободе пойду на прежнее место водителем, меня там ждут. Заработанные деньги отправляю дочке, ей 12 лет, еще есть 4-летний сын. Он приезжает, но еще не совсем все понимает. Для них папа на работе в Учалах, а не в тюрьме. Избегаю этой темы с ними, им пока незачем знать. Пусть лучше не знают. Потом как-нибудь расскажу. Последняя моя «поездка», надеюсь».

Альберт ждет решения суда об УДО. На днях он рассчитывает выйти на свободу.

Все осужденные, с которыми мы говорили, были уверены, что это их последний срок и в колонию они больше не вернутся. К сожалению, статистика не на их стороне. Согласно данным Судебного департамента Верховного суда России за прошлый год, треть преступлений в стране совершается людьми с судимостью, и почти половина освободившихся возвращается в места лишения свободы снова.

У начальника исправительной колонии №9 Дениса Даньшина на этот счет свое мнение: «Правде в глаза будем смотреть, людей, которые большую часть жизни провели в местах лишения свободы, а у нас в основном такой контингент, исправить очень сложно. Но какую-то лепту внести, человеческие моменты проявить можно, чтобы у человека было время переосмыслить жизнь. Многие здесь приходят к нужным выводам, через Бога, работу, семью, но институт взаимодействия «колония» и «свобода» у нас не совсем налажен. Здесь мы его (осужденного – прим.ред.) направим, снабдим, оградим, а вот он выходит – и остается предоставленным сам себе. Я лично отношусь к ним как к людям и от сотрудников этого требую. Если смотреть на них как на преступников, то и отношение у них будет такое же, психология у всех людей одинаковая, что у вас на свободе, что у них в колонии».

Будем надеяться, что герои нашей публикации справятся с чувством свободы и не повторят своих ошибок.

Справка: В колонии-поседении при ИК-9 отбывает наказание 45 человек, это максимальное количество осужденных, которое может вместить в себя это учреждение. Осужденным здесь от 30 до 55 лет. Максимальный срок для поселения – 5 лет, в основном сюда попадают за кражи и наркотики. Хотя есть и те, кто сначала отбывал наказание в колонии общего или строго режима за тяжкие преступления, а потом за хорошее поведение перевелся в поселение. 

источникhttp://ufatime.ru/news/2019/09/23/ya-syuda-nikogda-ne-vernus-kak-zhivut-osuzhdennye-v-ufimskoj-kolonii-poselenii-i-o-chem-mechtayut/

Колонии-поселения

Бытуют два противоречащих друг другу заблуждения относительно колонии-поселения. Эти заблуждения свойственны и правозащитникам, и родственникам заключенных, и вообще большому количеству людей.

Первое заблуждение состоит в том, что колония-поселение сродни концлагерю, где вас заставляют трудиться 7 дней в неделю по 12 часов без выходных в крайне ужасных условиях. Соответственно, это гораздо хуже, чем колония общего режима.  Следовательно, вам нужно сделать все, чтобы перевестись в колонию общего режима, где вы сможете спокойно лежать на шконке и ничего не делать.

Заблуждение второе: колония-поселение это такой рай, где ты можешь свободно передвигаться, ходить в свободной одежде, жить с женой, иметь в кармане сколько угодно денег, ходить в магазины и плевать на все.

Как обычно, правда лежит где-то посередине. Она состоит  в том, что людей, которые отбывают наказание в колонии-поселении, действительно стараются эксплуатировать, но само пребывание в колонии-поселении обладает своими преимуществами. Я отбывал наказание в нескольких колониях-поселениях — как на Урале, где действительно условия достаточно жёсткие, так и в центральной России, где бытовые условия хорошие, при этом достаточно сложно с соблюдением прав заключенных, в том числе на УДО. На Урале тяжесть работы напрямую связана с возможностью осужденного уйти по УДО; УДО практически 100 процентов в случае, если вы работаете качественно и без нарушений. И это – очень большой плюс таких колонии-поселений. Особенно, если заключенный получил колонию-поселение не в виде основного наказания с самого начала, а переведясь в колонию-поселение с общего режима, имея большой срок. Уйти по УДО с колонии-поселении уральского типа намного проще. При этом можно уйти, оставив большое количество лет, то есть задолго до окончания срока. И в этом состоит большое отличие колонии-поселения от обычной колонии общего или строго режимов. (Примечание ТК: так обстояли дела в 2010-2014 годах, потом ситуация изменилась в худшую сторону, однако в  некоторых КП дело обстоит по-прежнему).

Работы в колонии-поселении бывают разные. Не обязательно валить лес. Есть много других работ. Если человек смышленый, он найдет себе другую работу. Например, делать ремонты в домах или квартирах, что намного лучше, чем валить лес.

С одной из таких уральских колоний-поселений связана одна интересная история. Я попал в колонию-поселение в Пермском крае. Начальник моей колонии был человеком очень твердым. У него была принципиальная позиция по поводу работы в колонии и по поводу УДО. Он всегда говорил: «Вы можете договариваться с кем угодно: с судом, с адвокатом. Давать им деньги. Но если я не поддержу ваше ходатайство об условно-досрочном освобождении, то УДО не будет, если же поддержу – вы уйдете по УДО». Он выполнял это правила железно.

Был интересный эпизод, когда в результате перережимки с колонии строгого режима приехали двое довольно авторитетных людей. В колонии работали все. Но эти люди в силу своего положения в криминальном мире не могли работать, как все. Поэтому они пришли поговорить об этом к начальнику, который сказал им, что здесь всем надо трудиться. Правила для всех одинаковы. «Но у нас же понятия. Мы не можем работать», — убеждали они начальника. «Тогда вы просто уедете обратно в колонию строго режим», – отвечал им на это начальник.

Но эти ребята были смышленые и постарались найти выход из положения. Подумав, они сказали начальнику: «Дайте нам задание, мы что-то готовы делать, но вот реально работать, как все, мы не готовы». Начальник пошел им навстречу, придумав, как можно применить их энергию и авторитет среди заключенных.

Предложение начальника было необычным: «У нас есть дальняя заимка. Там сидят наши лесорубы, которые не выполняют план уже три месяца. Я вас туда отправлю. Хотите книжки читайте, хотите рыбу ловите, хотите еще что-то, но если план будет выполнен, то вы получите УДО через три месяца». Они согласились, и уже через полгода освободились по УДО – на пять лет раньше назначенного срока!

Самое интересное, что они не применяли никакого физического насилия в отношении своих подопечных лесорубов. Да это было и невозможно физически. Пару крепких и даже авторитетных ребят не могут справиться с двумя десятками вооруженных топорами мужиков.

Видимо, они использовали силу своего авторитета и какие-то иные методы убеждения. Например, они могли греть своих подопечных насущным и продуктами питания. Возможно и то, что заключенные просто не хотели с ними связываться, опасаясь за судьбу своих родных и близких на свободе. Ведь у этих авторитетных парней вполне могли быть сообщники на воле.

Так или иначе, но план работы был выполнен, а те, кто помогал его выполнить, вышли на свободу намного раньше установленного срока.

О том, что в этой обычной пятиэтажке, расположенной в самом центре Тольятти, находится колония-поселение, знают совсем немногие горожане. После первого репортажа из-за решетки пришла масса отзывов, смысл которых сводился к одному: «Тысячи раз проходили и проезжали мимо, даже не догадывались о том, что это колония». Что совсем неудивительно – никаких заборов и колючей проволоки нет, здание колонии – типовое общежитие, коих немало по соседству.

1.

Но, попав внутрь, ни на минуту не забываешь, что это исправительное учреждение, что здесь содержатся преступники, которым суд назначил наказание в виде лишения свободы. Пусть даже колония-поселение – самый мягкий вид заключения под стражу, ограничения личной свободы здесь на каждом шагу. Вся жизнь жестко расписана и регламентирована, на каждой стене обязательно висит информационная доска с перечнем ограничений. Длинный коридор, проходящий насквозь через все здание, остался в наследство от проекта общежития. Но в общежитии можно хоть в комнате за закрытой дверью почувствовать себя хозяином собственной жизни. Здесь – в дверях прорезаны окошки, в которые всегда могут заглянуть. Сотрудник в любую минуту может зайти в комнату, приветствовать его нужно стоя. Даже нас с фотокором, если мы первые входили в какое-нибудь помещение, всегда встречали вставанием. Правда, первыми в комнату мы вошли всего дважды – в закрытую до того столовую и актовый зал, где в это время шло какое-то занятие. Во всех остальных случаях, когда в комнате могли находиться осужденные, вперед шел заместитель начальника колонии Александр Бахтин, пригласивший нас на эту экскурсию. Да, Александр уверял нас, что в колонии содержатся мелкие воришки, алиментщики и аварийщики – люди по определению неагрессивные, но… служба есть служба, и безопасность гостей превыше всего.

2. Жизнь регламентирована «от и до». На каждой стене — обязательно стенд.

3. Фотографировать осужденных можно только с их согласия. Но желающих найти вряд ли получится — никому не нужна такая реклама. Поэтому это единственный кадр, где есть заключенные, но и то со спины. Это — актовый зал.

В принципе, лет 10-15 назад можно было легко встретить осужденных из этой колонии на каком-нибудь городском предприятии среди рабочих. Режим позволяет осужденным работать в городе, что они охотно и делают.– Раньше многие наши осужденные работали в ЖЭКах Центрального района – слесарями, сантехниками, кем только не работали, – вспоминает Бахтин. – Но с приходом управляющих компаний жилищно-коммунальные предприятия перестали с нами взаимодействовать.

4. Столовая. Здесь кормят осужденных, пока те не выйдут на работу и не перейдут на самостоятельное питание.

– На работу отправляете большими группами и под присмотром. Это обязательное условие?

– Контроль обязателен.

В этом месте нужно сделать трагическую паузу, чтобы читатель смог задуматься о том, что беспокоит заместителя начальника исправительного учреждения. Подумали? Решили, что заключенные совершат дерзкий побег? Поздравляю – вы ошиблись! Вот что на самом деле волнует Александра Бахтина:

– В первую очередь контролировать нужно осужденных, которые употребляли алкоголь или наркотики. Мы ведь не лечебно-профилактическое учреждение, которое имеет своей целью вылечить наркоманов. Да, первое время мы держим осужденного под присмотром постоянно, чтобы у него прошел период ломки. И только потом трудоустраиваем. Но вы же прекрасно понимаете, что, если он живет в Тольятти, у него остались друзья, сбытчики. И, скорее всего, он будет предпринимать какие-то действия, чтобы, оказавшись за пределами колонии, опять употребить наркотические вещества. Ломка у них прошла, но психологическое пристрастие осталось. Надзор – он в первую очередь для этого. То же самое и для лиц, которые злоупотребляли спиртными напитками. С надзором проще и работодателю. Он знает, что наши сотрудники выезжают на объекты, обеспечивают порядок, в случае чего – спрос будет с них.

– Договариваемся с работодателем, возим на автобусе. Своим ходом уже лет пять-шесть не отпускаем. Потому что контингент поменялся.

– Что значит «контингент поменялся»?

Если вам понравилась эта публикация, можно нажать на кнопочки социальных сетей — пусть ваши друзья тоже почитают хорошее!

Судьбы двоих сельчан, отбывающих наказание за аварии со смертельным исходом в колонии-поселении № 16, могут стать уроком для тех, кто рискует пьяным садиться за руль 

ПОЖАЛУЙ, нет сейчас на трассах и магистралях людей опаснее пьяных водителей. Их непредсказуемые действия время от времени приводят к страшным последствиям. Сегодня виновных в ДТП, в результате которых загублена чья-то невинная жизнь, отправляют в Горецкую исправительную колонию-поселение № 16, где те не только отбывают наказание, но и возмещают моральный ущерб пострадавшим. 


Две истории заключенных, о которых узнал корреспондент «Сельской газеты», надеемся, станут для кого-то поучительными. 

ЗНАКОМЛЮСЬ с 28-летним Андреем (имена героев изменены по этическим соображениям. — Прим. автора) из деревни Шиловичи Слонимского района. В колонии он уже почти два года. Событие, из-за которого оказался здесь, сельчанин вспоминает без особой охоты: «Это произошло летом. Работали с другом в поле на тракторе, возили солому. После тяжелого трудового дня решили немного выпить. Потом я вспомнил, что нужно срочно загнать технику на мехдвор. Не думая ни о чем, сел за руль. Товарищ попросил подвезти и устроился на сиденье рядом. На повороте я не справился с управлением, мы перевернулись… Пассажира придавало кабиной: он погиб на месте. Сам отделался легкими ушибами и ссадинами».

На суде Андрею дали шесть лет колонии-поселения, хотя прокурор настаивал на более строгом наказании. И не просто так. Дело в том, что до произошедшей трагедии сельчанин уже попадался пьяным за рулем. Случилось это в 2012 году. Молодой человек после окончания Козловщинского государственного сельскохозяйственного профессионального лицея работал трактористом на ферме в Шиловичах. Как-то, придя на смену, без всякого повода решил принять на грудь. Затем спокойно сел на трактор и поехал, но его остановили сотрудники ГАИ. За вождение в нетрезвом виде Андрея лишили прав на три года. Все это время он колесил по Беларуси и России в поисках заработка, а когда водительское удостоверение вернули, попросился обратно в родное хозяйство: «Конечно, у руководства были ко мне вопросы, но поклялся, что больше никогда не притронусь к бутылке. Мне поверили, дали шанс, но…»

Первые месяцы Андрей держал слово и исправно выполнял свою работу. Но затем внутри, говорит он мне, «что-то перемкнуло, снова схватился за бутылку». Один из таких случаев и пришелся на тот злополучный день, который разделил жизнь парня на «до» и «после»: «Я ведь тогда совершенно не задумывался о последствиях. Жил одним днем и надеялся на авось. Правда, даже если бы удалось избежать трагедии два года назад, она бы все равно произошла, только позже. Откуда такая уверенность? Я с детства был трудным ребенком, да и когда вырос, проблем меньше не стало».

Еще в отрочестве Андрей пристрастился к куреву, а в восьмом классе впервые попробовал алкоголь: друзья позвали попить пивка за гаражи. Раз, два — и втянулся. Затем пошли напитки покрепче. Родители видели, что творится с сыном, пытались вразумить. Он помнит слова отца, который говорил, что водка до добра не доведет, вот только почему-то тогда к ним не прислушался, о чем сильно жалеет. По-настоящему задумываться о смысле жизни начал только сейчас, однако прошлого не изменишь. Сейчас Андрей твердо решил взяться за ум.

— Вот женился пару месяцев назад, — демонстрирует обручальное кольцо на безымянном пальце. – Еще до трагедии познакомился с девушкой, но расписались только сейчас. Она не отвернулась от меня, по возможности приезжает проведать. Сам тоже на месте не сижу. Устроился на пилораму, буду стараться заработать как можно больше денег и помочь супруге. Конечно, все могло быть совсем по-другому, но, как говорится, если бы знал, где упадешь, соломку бы подстелил. 

Со спиртным, убежден Андрей, в его жизни покончено. После освобождения хочет начать жизнь с чистого листа: уехать в деревню, найти работу в сельском хозяйстве, построить большой дом. Потом уже и о детях можно подумать. Только вот планам придется подождать еще без малого четыре года…

ВТОРАЯ встреча – с 37-летним Константином из деревни Радевцы Молодечненского района. Попал в колонию в декабре 2017 года после длительного курса лечения. Оказывается, он сам едва не погиб в аварии, которую устроил. А дело было так: «После работы встретился с другом. Сначала приняли полтора литра пива на двоих, потом водки, ерш получился. И тут вдруг звонит знакомый механик – мол, готов сегодня починить машину: нужно было поставить защиту на двигатель. Я хотел быстрее закрыть этот вопрос, поэтому, несмотря на свое состояние, решил съездить. По дороге встретил школьную знакомую и предложил подвезти. Она села на пассажирское сиденье рядом с водителем. Спускаясь с горки в деревне, я попытался объехать яму, но не справился с управлением. Машина вылетела в кювет, врезалась в дерево. Я потерял сознание, а, придя в себя, узнал, что знакомая мертва». 

Пассажирка погибла сразу, а Константина с сильным ушибом головы и переломами бедра и голени доставили в реанимацию, где он провел неделю. Дальше были месяц на больничной койке и полгода реабилитации. После — суд, который приговорил к пяти годам колонии-поселения. А дальше все как в кошмарном сне. Сельчанин до сих пор не может поверить, что все происходит с ним наяву. Скажи кто-нибудь год назад, что попадет в тюрьму из-за пьянства за рулем, в жизни б не поверил. К алкоголю Константин всегда относился равнодушно: «Мог, конечно, в жаркую пору выпить бокал пива, чтобы охладиться, но зависимости не было. Тем более перед глазами с детства стоял пример пьющего отца, который всю жизнь страдал от целого букета недугов».

Пьяным за руль почти за 20 лет водительского стажа Константин тоже ни разу не садился. Но в тот момент, когда все же рискнул, почему-то показалось, что пронесет. Было перед поездкой, вспоминает, нехорошее предчувствие, но и оно не помешало отказаться от дурной затеи. Сейчас сельчанин не находит себе места, раскаивается в содеянном. Ведь и человека убил, и супругу оставил одну с тремя маленькими детьми – поднимай их как хочешь. 

— После аварии в отношениях с женой появились проблемы. Ее можно понять, ведь я подвел семью. Мы же собирались переехать из общежития в собственное жилье. Да и дети сейчас в таком возрасте, когда им необходимо отцовское внимание. Одно радует, что она все-таки меня простила.

К слову, детям супруга Константина сказала, что папа уехал на заработки. Благо в колонии-поселении можно общаться с родственниками по телефону. Легенду удается поддерживать: «Когда разговариваю с ребятами, кошки на душе скребут. Больно осознавать, что не смогу их отвести первый раз в первый класс, на школьную линейку 1 сентября. Сильно по ним скучаю, но понимаю, сам все испортил. Сколько раз видел в теленовостях истории об авариях с участием пьяных водителей и всегда думал, что уж меня это никогда не коснется. Но сейчас понял: если не учишься на чужих ошибках, то приходится на своих».

Константин, как, наверное, и любой заключенный здесь, хочет быстрее оказаться на свободе, вернуться домой к родным и близким: «Как выйду на свободу, сразу начну наверстывать упущенные годы. Буду землю носом рыть, но сделаю так, чтобы моя семья ни в чем не нуждалась. Надеюсь, дети смогут меня простить».

КОММЕНТАРИЙ


Начальник исправительной колонии-поселения № 16 майор внутренней службы Александр КУЗЬМЕНКОВ:

— К сожалению, в последние годы наблюдается тенденция к увеличению количества пьяных за рулем. С чем это связано? Считаю, с улучшением экономической составляющей у людей. Если у меня, допустим, первая машина появилась в 30 лет, то сегодня молодежь может позволить себе разъезжать на шикарном автомобиле уже в 18. Как показывает практика, зачастую подобные подарки им делают родители, поэтому в таком положении дел есть и их вина: ведь когда человек сам заработает деньги на такую дорогую вещь, то и отношение будет совершенно другим. К слову, стоит отметить, что и средний возраст нарушителей уменьшился: если раньше это были люди по 30—40 лет, то сейчас — до 30. Еще один интересный момент: из общего числа заключенных по «водительской» статье около 75—80 процентов в момент аварии находились в нетрезвом виде. Здесь, в колонии, исправляем их трудом и воспитательной работой. В основном люди раскаиваются и осознают то, что натворили. Правда, есть и такие, кто снова наступает на те же грабли, однако их единицы.

banny@sb.by

Фото автора