Колымские рассказы варлам шаламов книга отзывы

Больно. Больно. Больно. Больно.
Вскрыл мне грудную клетку заржавленным тупым консервным ножом.
Как же больно, чёрт.

И как же трудно читать Шаламова. Это большой труд души.
И как же легко. Читая его, понимаешь на собственной шкуре, что значит лапидарный — высеченный в камне.
Страстная. Какая же страстная книга! Какой непреходящей, безысходной болью души написана. Обжигает, как удар, как плеть, как пощечина.
Очень люблю Шаламова.
Мой язык беден, мои мысли путаны, вероятно, я вообще недостойна писать о таком — о человеке, прошедшем ад, вернувшемся и рассказавшем об этом. О смертях, к которым автор весьма равнодушен, потому что сам на грани, на ниточке, на волосок от смерти. О несправедливости. Об унижении. О голоде. Об адском, выматывающем душу и тело труде. О побоях.
И о страсти. В полумертвом, в еле теплящемся жизнью теле осталась одна страсть — не погубить собственной души, не предать, сопротивляться на исходе сил, до конца, на последнем рубеже. Сопротивляться лагерю и его тлетворному растлению. Сопротивляться до конца, выжить, вернуться и донести правду в израненных, обмороженных руках.
Люблю. Люблю его рассказы и всё тут.
Хоть они о страшном, о больном, о невозможном, немыслимом. Всё равно они не безнадежны, дарят надежду. Разумом Шаламов пишет одно, а я сердцем читаю другое. Между строк.
Самые потрясающие рассказы, вершины русской прозы ХХ века — это «Шерри-Бренди» — про умирающего в пересылочном бараке великого русского поэта Осипа Мандельштама; «Последний бой майора Пугачева» — про побег из лагеря; «Сентенция» — про слово, которое измученный, иссушенный мозг внезапно вспомнил.

Я счастлива, что в юности я прочитала Шаламова, а сейчас к нему вернулась.

Ужасная книга. Ужасная. Это единственное слово, которое может ее описать. Смесь неприятных чувств – вот, что остается после нее: хочется вымыться и обожраться, не жить в этой стране, не жить совсем – и все-таки жить. Это наша версия ремарковской «Искры жизни», но еще более безнадежная. «Жизнь отвратительна!» – главный урок «Колымских рассказов».

В 1937 г. Шаламов загремел на пять лет по политической статье, а потом был осужден повторно… за то, что положительно отозвался об эмигранте Бунине (понимайте, как хотите). В итоге он провел в лагерях 14 лет, вышел только в 1951 г. Как это могло быть, не понимаешь. Можно лишь поражаться феноменальной живучести писателя.

«Лагерь – отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего полезного, нужного никто оттуда не вынесет, ни сам заключенный, ни его начальник, ни его охрана, ни невольные свидетели».

«Колымские рассказы» – это скорее очерки-воспоминания, нежели художественная проза в обычном понимании. Нет сомнений в том, что все описанное Шаламовым было, он все замечал и запоминал (возможно, против воли), чтобы после рассказать наиболее закаленным читателям. Почти в каждом рассказе кто-то умирает/кого-то убивают, главный герой – обессилевший и вечно голодный человек, у которого единственная мечта – попасть в лагерную больницу. Счастье – получить дополнительный кусок хлеба. Вместо прошлого – зияющая черная дыра. Вместо будущего – пустота. Бесконечные унижения и избиения, отупляющий и тяжелый труд, нечеловеческие условия.

«В глазах государства и его представителей человек физически сильный лучше, именно лучше, нравственнее, ценнее человека слабого, того, что не может выбросить из траншеи двадцать кубометров грунта за смену. Первый моральнее второго».

Многие наши авторы писали об ужасах лагерей, но никто не сможет сравниться с Шаламовым по уровню безнадеги. И дело не только в омерзительно реальных описаниях лагерного быта – нет. Лагерный быт так же хорошо описывал и Солженицын, но у Шаламова самое страшное – не внешнее. Самое страшное – это неизбежный душевный холод. На Колыме нельзя было оставаться человеком. Сама атмосфера лагеря уничтожает лучшие человеческие качества – стремление к любви и дружбе, благодарность, честность и совесть. Умный человек отупеет в лагере и опустится на уровень скотины. Человек добрый станет эгоистичным и злым, в каждом начнет видеть врага. А как иначе, если каждую минуту тебе грозит опасность, если тебя могут избить или убить, каждый норовит отобрать у тебя кусок хлеба, на тебя бросают собак и грозят револьвером? Нет и не может быть взаимовыручки. Местное АУЕ кажется страшнее надзирателей. Блатные – их писатель ненавидит больше всех, это финальная ступень расчеловечивания.

«Сотни тысяч людей, побывавших в заключении, растлены воровской идеологией и перестали быть людьми. Нечто блатное навсегда поселилось в их душах, воры, их мораль навсегда оставили в душе любого неизгладимый след».

Колыма Шаламова – это ад на земле. И жаль, что мы так и не смогли уйти от этого ада. Мы по-прежнему успокаиваем себя словами: «Со мной этого точно не случится, я же человек хороший, я ничего не нарушаю…» Но и в наше время поговорка: «От тюрьмы не зарекайся» – не утрачивает своей истинности.

*Зов Севера (по Шаламову) – процессы, свойственные северным регионам, меняющие людей и их нравственную систему ценностей в худшую сторону.

Есть ли предел человеческой боли? Не знаю.
Есть ли предел человеческой силе? После таких книг мне начинает казаться, что нет.

Всё, что описывает Варлам Шаламов — всё это за гранью людских возможностей, за гранью реальности. И это все было. От этого становится так страшно, что я не могу подобрать слова, чтобы это описать.
В такие моменты мне начинает казаться, что этот мир уже ничто не спасет, хочется закрыться и спрятаться от ужасов прошлого и настоящего. Но нельзя…
В первую очередь, ради таких людей, как автор этой книги, пронесший какой-то тихий, практически незаметный свет сквозь все лагеря и страдания, сохранивший его и щедро делящийся им с читателем даже в такой полной отчаяния книги. Нельзя никогда сдаваться ради него. Или ради тех, кого он упоминает: погибших, искалеченных, боровшихся, помогавших другим или выцарапывавших свою жизнь в нечеловеческих условиях.

Эта книга — гимн жизни.
Хрупкая ласточка памяти для Осипа Мандельштама. Ломкая, но решительная веха в борьбе отважных узников. Тонкая петля веревки отчаявшегося и оглушительный свист топора в морозном воздухе. Память о страшной термометрии Севера и сахарных звездочках в молочных консервах.

Да, это книга о палачах и убийцах, о смерти и боли.
Но помнить и читать её стоит не по этому. А вопреки.
Ради тех, кто выдержал и выжил. Для тех, кто был убит и уничтожен.
Вечная память.

Весенний дождик поливал гастроном
Музыкант Селиванов удавился шарфом
Никто не знал, что будет смешно
Никто не знал, что всем так будет смешно
ГрОб

Умер Пётр Никофорович Ляпов, историк, добрый человек. Он долго не понимал, что с нами делают, а потом как понял и стал ждать смерти с философской улыбкой. Ему не было ещё и тридцати.
Умер Франц Иосифович Михельсон. Еврейский коммунист и работник Коминтерна, 58-6, шпионаж. Молодые зелёные глаза на рано постаревшем лице, ребяческая улыбка, которую немного портили выбитые слева зубы ещё в Бутырской тюрьме в 38 году. Последний раз видел его в третьем забое, погоняемого палкой конвойного.
Умер Евгений Владимирович Таль, бывший заместитель председателя треста «ТканьИмпорт». Голодные люди — они как здоровые, только полусумасшедшие. Вечные драчуны, вспыхивающие как спички. Он был моим зимним знакомым, поэтому я не видел его волос. Был у него шарф аж из дома, старосте барака понравился, а Таль — ни в какую. Он спал всё время в нём и не снимал, хотя иногда казалось, что шарф живой — столько по нему ползало вшей. Единожды он повесил шарф на край нар, как его тут же схватила чья-то рука, а вторая рука этого незнакомого урки вместе с ножом вошла Евгению Владимировичу в легкое.
Умер Ильшат Зельфугаров, шестнадцатилетний фальшивомонетчик из Казани. Как написал врач — от РФИ. Резкое физическое истощение, ага. Написать про алиментарную дистрофию в 39 году не могли даже самые смелые. Помню, как Ильшату к левой ноге привязали бирку с номером дела и голым затолкнули в братскую могилу, выбитую в вечной мерзлоте, зубов у него не выламывали — по молодости лет не успел обзавестись золотыми.
Умер Иван Фёдорович Першин, старый большевик, помогавший мне однажды выкатить камень из забоя. Расстрелян за невыполнение плана участком, на котором работала его бригада. У него сапог повреждённый был, два пальца обморожены, так и умер с язвами на них, зажить не успели.
Умер Мирко Взвидич, сербский коммунист, 58-10, антисоветская агитация, назвавший Бунина классиком русской литературы и получивший за это десять лет. Глаза его всегда блестели голодным блеском, а щёки туго обтягивали скулы. Возил с собой большую фотографию, на которой была изображена очень красивая женщина, его жена. Блатные отняли, как они говорят, для «сеансу». Мирко отказали почки после карцера в вечной мерзлоте на Кадыкчане.

Дальше больше мыслей и меньше умерших

Перед нами труд всей жизни писателя — часть циклов «Колымские рассказы», над которыми он работал около двадцати лет. В этом сборнике читаем три: «Артист лопаты», «Левый берег» и «Очерки преступного мира». Ясно, что Шаламов боится замалчивания террора сталинских лагерей, сквозь которые он прошёл. Понятно, что изъять из общественного сознания подобное невозможно, однако даже во время Хрущевской оттепели при развенчании культа личности Сталина, разговоры о репрессиях и лагерях не поддерживались, мягко говоря. «Убеждён, что лагерь — всегда отрицательная школа, даже час провести в нём нельзя — это час растления. Никому никогда ничего положительного лагерь не дал и не мог дать», — пишет Варлам Тихонович, размышляя о собственном опыте. Стоит отметить, что автор выхватывает из темноты людей в текущем моменте, они без прошлого и будущего. Надежд на выход нет, планов на будущее — тоже. «Умри ты сегодня, а я — завтра», — вот такая жесткая поговорка в ходу у блатных, например. Физиологическим процессам уделяется много внимания просто потому, что человек перестаёт мыслить о глобальном, опускаясь до животного уровня. О душевном состоянии Шаламов редко будет говорить, нравственная и духовная тупость лагерных людей имела одну хорошую сторону — они не боятся смерти, без душевных переживаний думают о ней, иногда сознательно приближают.

Рассказы по структуре очень простые, никаких лирических отступлений, литературных игр, эпитеты и другие средства художественной выразительности не используются в тексте. Однако за этой простотой глубина образов. Как пример могу привести образ из рассказа «По лендлизу» об общности лагерных вышек и московских высотных домах сталинского времени: «Высотные здания Москвы — это караульные вышки, охраняющие московских арестантов — вот как выглядят эти здания. И у кого был приоритет — у Кремлевских ли башен-караулок или у лагерных вышек, послуживших образцом для московской архитектуры. Вышка лагерной зоны — вот была главная идея времени, блестяще выраженная архитектурной символикой». Почти от всех рассказов чувство того, что выхода нет, что ты заперт вместе с рассказчиком и больше не вынырнешь в мир вокруг себя. Вообще мир извне важен лишь тем, что посылает сюда новых жертв. «Разве уничтожение человека с помощью государства — не главный вопрос нашего времени, нашей морали, вошедший в психологию каждой семьи?», — вопрошает автор в коротком эссе «О прозе», выражая свою позицию предельно чётко.

Конкретно этот сборник в целом помягче, как бы это странно ни прозвучало. За счёт того, что бытописания лагеря или жуткие условия работы на приисках здесь разбавлены историями Бутырской тюрьмы, встречами людей с лагерным прошлым в относительно мирных условиях, условиями и ситуациями в лагерных больницах. Само название одного из сборников «Левый берег» происходит от местоположения главного Колымского госпиталя. Многие рассказы повторяют друг друга, просто ситуации рассматриваются с разных сторон, точнее от другого лица, что даёт более полную картину. Хочу обратить внимание, что в некоторых случаях заметно слияние реальности и вымысла. Например, есть два рассказа: «Иван Богданов» и «Лида». В них герою помогают разными способами избавиться от клейма троцкиста в личном деле, в одном случае, недопечатывая в литере ссыльного букву Т, оставляя КРД (контреволюционная деятельность), а в другом — уничтожая бумажку из личного дела. Неправдоподобно, потому что эта самая зловещая аббревиатура с буквой Т в деле означала полный запрет на любые работы, кроме тяжелых физических. Таким образом власть фактически обрекала таких людей на смерть от работы, не давая вариантов перейти на более лёгкую, например, если на ту не находилось вольнонаёмного. При этом в «Лиде» главный герой уже работает фельдшером в больнице после курсов. Никто бы не послал троцкиста учиться на врача. Полез смотреть биографию Шаламова и увидел, что действительно изначально он был приговорён Особым совещанием (ОСО), которое функционировало вне судебной системы и осуждало как раз по «литерам», тут и был получен статус «КРТД». А в 1943 Шаламов, отбыв срок, судим повторно военным трибуналом за агитацию (это когда он Бунина выдающимся русским классиком назвал) и получил статью 58-10 (пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений). То есть здесь ему и убрали «троцкизм» из дела, а конечно же не при помощи заключённой Лиды или вольнонаёмного рабочего Богданова. Тем не менее, рассказы получились мощными и убедительными, подтверждающими одну из основных мыслей, что выживание во много зависело от везения. Не поставили тебя на пятидесятиградусному морозу за дровами идти — не схватил воспаления лёгких. Приехали добирать расстрельный план, забирая в первую очередь политических, а у тебя аппендицит, неважно, что надуманный. Ошибся молодой фельдшер и засыпал тебе рану чистым марганцем — пожалуйста лежи месяц в больнице, подкормят. И много ещё разных вариантов может случиться. В одном Шаламов нетерпим — никаких прогибов под воровской мир. Неважно, что на приисках это была привилигированная каста, он однозначен в суждениях и рисует блатных максимально жестко, убирая флёр, который мог бы соблазнить юношей в поисках тюремной романтики.

Кажется, что я готов разбирать все рассказы, которых здесь больше шестидесяти. Но лучше вы как-нибудь сами приобщитесь. До обидного мало читателей у такого достойного сборника. Трудно выделить лучшие, могу наиболее запомнившиеся: «Лида», «Крест», «Прокуратор Иудеи», «Курсы», «Прокажённые», «Комбеды», «Последний бой майора Пугачева», «Ожерелье княгини Гагариной», «Жульническая кровь», «Сентенция», «Букинист», «Артист лопаты». Присоединяйтесь!

Невероятно тяжёлая книга, какой она и должна быть. О том, как человека ломали, унижали, заставляли голодать и работать, не давая восполнить сил, не давая спать. Проходить испытания каждый день, без какого-либо понимания зачем, за что и почему. История о том, как огромное количество людей живёт в страхе, в непонимании что происходит, что будет дальше, что будет завтра, что будет через час. Каждый держится за своё место, пытаясь спасти свою шкуру. Ужасно нелепые задания, даже без осознания, что они все делают. Некоторые ситуации просто ужасают, ты понимаешь что у людей не было времени и сил остановиться на секунду и посмотреть со стороны, осознать какую глупость они совершают. Как много недопонимания.

Книга выматывает, начинаешь чувствовать усталость. Она передаёт тебе все свои эмоции, хочется хватать еду, иди в тепло, боятся людей. Про эту книгу практически невозможно ничего рассказать кроме как пересказывать её или читать вслух, потому что она максимально сжата. Очень отчётливо передаёт ощущение которое испытывал автор и его окружающие, отчётливо показывает ужасы которые, не должны происходить и что к ним приводит.

После прочтения книг про ГУЛАГ, Освенцим обычно не знаю , как и что написать в отзыв.

Автор сам прошел через Колыму, пробыв там 10 лет. Его рассказы оттого страшно реалистичны. Но он просто , без особых страстей, описал свои личные переживания, свой быт (если это страшное прозябание так можно назвать). Текст — сухая выжимка фактов. И это не описание страшного явления, которое происходило в 1930-1960 годах в СССР. Эти рассказы — жизнь одного конкретного человека в определенных условиях, в которые он был помещен.

Автор не брызжет обидой, обвинениями, осуждением большевиков. Он просто рассказывает о себе. О себе в лагере в Колыме. Его работа на несовместимых с жизнью золотых приисках ужасает. Люди страшно голодают, ходят в резиновых галошах на босу ногу в минус пятьдесят мороза, страдают от цинги, которой в остальном тогдашнем мире уже просто не было, забывают, что такое сахар и сгущенка. Воры в законе, настоящие преступники, убийцы живут в лагере намного вольготнее, чем простые интеллигентные люди, которые в силу своих убеждений не могут пойти на воровство, убийство. Но вынуждены делать это. Перед лицом хронического голода, холода и унижений, оказывается, человек очень сильно меняет свои взгляды. А потом себя ненавидит. Но поступить по другому не может. И их судить нельзя за это.

И все для того, чтоб страна вышла из кризиса за счет бесплатной рабочей силы, так решили сверху.

Не самая легкая книга. Но после прочтения понимаешь, что такие книги периодически нужно читать. Не так уж давно все это было. А значит, идея не забыта.

вторая часть «Колымских рассказов»
Если сравнивать с первой частью, то рассказы этого сборника стали немного мягче (если такое слово можно употребить), нет жесткой борьбы за выживание. Связано это с тем, что бОльщая часть рассказов так или иначе связана с Колымской больницей, которая как раз и была на левом берегу (замечу в скобках. Сам Шаламов был там некоторое время санитаром, что и спасло ему жизнь).
В этом же сборнике встречаются рассказы, которые можно назвать воспоминаниями о Бутырской тюрьме, где Шаламов находился в предварительном заключении.
Очень пронзителен рассказ «Необращенный», где герой (=Шаламов) вспоминает знакомство с Ниной Семеновной, заведующей Третьим отделением в больнице. Она исподволь пыталась пробудить в нем религиозные чувства, давала читать и Блока, и Евангелие, она задается вопросом: «Вы, проживший тысячу жизней? Вы – воскресший?.. У вас нет религиозного чувства? Разве вы мало видели здесь трагедий?». Но ответ героя перечеркивает всё: «Разве из человеческих трагедий выход только религиозный? «

Собираясь познакомиться с творчеством В.Шаломова, я выбрала данный сборник и, как часто бывает тут на ЛЛ, заявила его в игру, подписавшись на полное прочтение. Но, по мере ознакомления, меня не покидала мысль, что начинать нужно было не с этого произведения, а с Варлам Шаламов — Колымские рассказы (сборник) , где, по многим отзывам, Шаламов более беспощадный и где реальность не такая смягченная, как в данном продолжении. Поэтому я отложила эту книгу и вернулась к ней после прочтения первого тома. И хотя стиль автора мне нравится по-прежнему, а также импонирует то, что в данном сборнике он не отображает лишь односторонний взгляд на происходящее, а, например, показывает события от лица вольнонаемного врача (рассказ Прокуратор Иудеи) или освещает события так, что полностью сочувствовать заключенному не получается (рассказ Прокаженные, Последний бой майора Пугачева), все же дочитать данную книгу было весьма сложно. Видимо, наступило некое пресыщение ужасами лагерной жизни, я с трудом заставляла себя возвращаться к происходящему на страницах, книга уже открывала мне мало нового, я вполне убедилась, что жизнь — «боль», погружаться и дальше в пучину страданий, несправедливости, в быт уголовного мира не было больше сил, поэтому я дочитала последние страницы лишь на одном упрямстве.

Так что, при всем уважении к творчеству автора, читать его можно лишь дозированно, я же вряд ли когда-нибудь еще раз вернусь к его творчеству.

Короткая, но интересная книга. Написано простым , лаконичным языком.
Особенно полезна будет тем, у кого до сих пор радужно-романтические представления о ворах, уголовниках, их жизни.
О том, как попадают в преступный мир, об языке-фене. О том, как относятся к литературе в преступном мире.
О классиках рус. и зарубежной литературы, которые писали об уголовниках, каторжанах. Писали, но не зная «предмета», а c перепевок, поэтому и много неточностей, несоответствий.
Неожиданной оказалась для меня глава об Есенине. Много нового узнала.
О женщинах в преступном мире, об их роли, об отношениях к ним и между собой. О матерях.

Короткая, но интересная книга. Написано простым , лаконичным языком.
Особенно полезна будет тем, у кого до сих пор радужно-романтические представления о ворах, уголовниках, их жизни.
О том, как попадают в преступный мир, об языке-фене. О том, как относятся к литературе в преступном мире.
О классиках рус. и зарубежной литературы, которые писали об уголовниках, каторжанах. Писали, но не зная «предмета», а c перепевок, поэтому и много неточностей, несоответствий.
Неожиданной оказалась для меня глава об Есенине. Много нового узнала.
О женщинах в преступном мире, об их роли, об отношениях к ним и между собой. О матерях.