Конек горбунок кто написал эту сказку

Когда Петр Ершов написал «Конька-Горбунка», ему было всего 18 лет. Гениальность этой сказки, не потерявшей популярность до сих пор, а также тот факт, что после нее писатель больше не смог создать ничего выдающегося (остальные произведения были явно слабее), не перестает удивлять читателей и литературоведов.
А вот любители мистики и скрытых смыслов находят в «Коньке-горбунке» немало зашифрованной информации. Они считают, что таким образом автор хотел передать потомкам некие тайные знания.

Царь-Девица как образ Богородицы и Иван как образ России.

Ершов при участии Пушкина

Это гениальное произведение, переведенное на десятки языков и изданное в нашей стране не менее 150 раз, окутано пеленой таинственности. Начнем с того, что самоавторство уже давно вызывает сомнения у некоторых литературных скептиков. Поскольку известно, что современник Ершова Пушкин, ознакомившись со сказкой, очень высоко ее оценил и  лично внес в нее кое-какие правки, выдвигалась версия, что написать «Горбунка» мог сам Александр Сергеевич.
В качестве аргументов приводится целый ряд фактов. Во-первых, сказка про Конька написана слогом, очень похожим на Пушкинский, во-вторых, экземпляр с правками, сделанными рукой великого поэта, Ершов зачем-то уничтожил и, в-третьих, ни до, ни после «Конька-Горбунка» автор не написал ни одного произведения такого высокого уровня.
В 2009 году в «Новой газете» вышла статья Конька-Горбунка написал Пушкин!
Почему поэту пришлось пойти на мистификацию и почему современная пушкинистика не хочет с этой мистификацией разобраться где приводятся доводы, что автор сказки А.С Пушкин.
О проблеме авторства сказки «Конек-Горбунок» говорится и пишется уже более 15 лет. За это время найдено большое количество доводов в пользу того, что автором сказки был Пушкин и что «Ершов» — псевдоним

Портрет Петра Ершова в молодые годы.

Впрочем, прямых доказательств того, что сказку сочинил именно Пушкин, приписав авторство из-за цензурных соображений более скромному коллеге, все-таки нет. Автором текста официально считается Ершов, и подавляющее большинство литературоведов придерживаются этой традиционной версии.

Объявление о выходе новой книги Ершова, напечатанное в газете «Северная пчела». 1834 год.

Но если с авторством вопрос так и неясен, то сам необычный сюжет сказки тоже  давно не дает покоя любителям загадок.

Параллель с христианскими сюжетами

Сам Петр Ершов объяснял, что история о приключениях Ивана и Конька-Горбунка – это вовсе не его фантазия, а лишь литературная переработка старинных народных сказаний, которые он слышал от сибирских жителей. Однако, анализируя события, происходящие в сказке, и образы ее героев, сторонники версии о некоем шифре видят немало параллелей с библейскими персонажами.
Согласно этой гипотезе, мудрая Царь-девица, отец которой (Солнце) восседает на Небе – это Богородица. Ну а женитьба девушки на Иване – это не брак в прямом смысле, а символ покровительства Божьей Матери над Русью.

Царь-девица. ( кадр из советского мультфильма)

Эту версию они подкрепляют и тем, что местность под названием Окуневский Ковчег, расположенная в Западной Сибири недалеко от Омска, где Ершов якобы черпал сюжеты у народа, пользуется особым покровительством Абалацкой Божьей Матери. Говорят, ее образ часто являлся во сне местным жителям.
Своеобразным символом считается и Рыба-Кит. Поскольку в сказке автор называет кита Державным, это порождает ассоциации с нашей державой-Русью или даже с цивилизацией вообще. А в том, что Иван предупреждает живущих на рыбе крестьян о предстоящем потопе (когда кит собирается погрузиться в морскую глубину), якобы отсылает читателя к событиям Всемирного потопа и Ною, возвещающему о приближении катастрофы планетарного масштаба.

Кит — символ всемирного потопа?

В том, что герой сказки должен добыть перстень, сторонники версии о шифре тоже видят некий символ. Мол, это ключ к тайным христианским знаниям, а Ерш, который помогает Ивану достать сундук с перстнем – мол, никто иной как сам Петр Ершов. «Он по всем морям гуляет, так уж, верно, перстень знает», – написал автор, намекая на то, что ключ к разгадке этого шифра находится у него.

Котлы – это озера?

Сам Окуневский Ковчег, кстати, считается аномальным местом. Христиане и буддисты признают его святым, а любители экстрасенсорики – мистическим. И именно с этой местностью связывают три сказочных котла, которые стали решающими в счастливой развязке этого сюжета.

Есть версия, что три котла — это три сибирских озера.

Чудесное превращение Ивана в пригожего красавца, говорящее о необыкновенных свойствах жидкости в котлах – якобы намек на три целебных озера в районе Окуневского Ковчега на границе Омской и Новосибирской областей. На самом деле таких необычных озер здесь даже больше, но прообразами котлов принято считать Линево, Данилово и Шайтан-Озеро. Считается, что купание в них придает силы, излечивает хронические и даже смертельные заболевания, а также омолаживает. Возле знаменитых озер, кстати, есть поселение буддистов, которые проводят долгие часы на берегу в медитации.

Но, помимо этого, у каждого из озер, как и у содержимого котлов в сказке, есть свои особенности. Например, у Данилова, по результатам исследований новосибирских ученых, целебна не только вода, но и голубая глина, которую местные жители называют «грязью». А сама вода насыщена ионами серебра, минеральными веществами, йодом.

.Данилово озеро

А на озере Линево (по-старому – Ленево), также богатом целебными веществами, даже было решено возвести бальнеологический комплекс.
Что же касается Шайтан-озера, то вода в нем считается мертвой, однако его называют самым таинственным из всех, потому что, как говорят местные жители, оно бездонное. Предположительно, на большой глубине оно переходит в подземный канал, который соединяет его с остальными «мистическими» озерами.

Линево озеро

Шайтан-озеро.

Издавна у жителей Окуневского Ковчега было поверье, что целебный эффект в полной мере можно испытать лишь в том случае, если ты искупаешься в трех (по другой версии – в пяти) местных озерах по очереди и в определенной последовательности. И ведь именно так окунался в котлы Иван из сказки! К сожалению, точный «рецепт» уже утерян, поэтому сейчас желающие исцелиться погружаются в водоемы, не соблюдая каких-либо правил. Но говорят, что купание даже в одном озере приносит пользу.
Предполагается, что эти озера образовались в результате падения одного или нескольких метеоритов.

Политический подтекст

Мистика мистикой, а вот государственные власти в разные годы усматривали в сказке Ершова другой «шифр» — политический. Например, с 1843 по 1856 годы она была запрещена к изданию, поскольку в ее тексте цензура усмотрела едкую сатиру на царскую власть и церковь.

Издание 1868 года. Цензура уже сняла запрет на сказку.

После революции, в 1922 году, советские цензоры запретили издание сказки из-за строчек: «…на колени все тут пали и «Ура!» царю кричали». А в 1934-м сказка попала под запрет, потому что цензоры увидели в сюжете намек на то, что сын деревенского кулака способен в советской стране добраться по карьерной лестнице до поста руководителя государства, что казалось недопустимым. Впрочем, подобные глупые запреты тут же отменялись, и загадочная сказка до сих пор занимает почетное место в школьной программе.

По матариалам https://kulturologia.ru/blogs/090918/40424/

• Полный текст
• Часть первая. Начинает сказка сказываться
• Часть вторая. Скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается.
• Часть третья. Доселева Макар огороды копал, а нынче Макар в воеводы попал.

Часть первая. Начинает сказка сказываться

За горами, за лесами,
За широ­кими морями,
Не на небе — на земле
Жил ста­рик в одном селе.
У ста­ри­нушки три сына:
Стар­ший умный был детина,
Сред­ний сын и так и сяк,
Млад­ший вовсе был дурак.

Бра­тья сеяли пшеницу
Да возили в град-столицу:
Знать, сто­лица та была
Неда­лече от села.
Там пше­ницу продавали,
Деньги сче­том принимали
И с наби­тою сумой
Воз­вра­ща­лися домой.

В дол­гом вре­мени аль вскоре
При­клю­чи­лося им горе:
Кто-то в поле стал ходить
И пше­ницу шевелить.
Мужички такой печали
Отро­дяся не видали;
Стали думать да гадать —
Как бы вора соглядать;
Нако­нец себе смекнули,
Чтоб сто­ять на карауле,
Хлеб ночами поберечь,
Злого вора подстеречь.

Вот, как стало лишь смеркаться,
Начал стар­ший брат сбираться:
Вынул вилы и топор
И отпра­вился в дозор.

Ночь ненаст­ная настала,
На него боязнь напала,
И со стра­хов наш мужик
Зако­пался под сенник.

Ночь про­хо­дит, день приходит;
С сен­ника дозор­ный сходит
И, облив себя водой,
Стал сту­чаться под избой:
“Эй вы, сон­ные тетери!
Отпи­райте брату двери,
Под дождем я весь промок
С головы до самых ног”.
Бра­тья двери отворили,
Кара­уль­щика впустили,
Стали спра­ши­вать его:
Не видал ли он чего?
Кара­уль­щик помолился,
Вправо, влево поклонился
И, про­каш­ляв­шись, сказал:
“Всю я ноченьку не спал;
На мое ж при­том несчастье,
Было страш­ное ненастье:
Дождь вот так ливмя и лил,
Руба­шонку всю смочил.
Уж куда как было скучно!..
Впро­чем, все благополучно”.
Похва­лил его отец:
“Ты, Данило, молодец!
Ты вот, так ска­зать, примерно,
Сослу­жил мне службу верно,
То есть, будучи при всем,
Не уда­рил в грязь лицом”.

Стало сыз­нова смеркаться;
Сред­ний брат пошел сбираться:
Взял и вилы и топор
И отпра­вился в дозор.
Ночь холод­ная настала,
Дрожь на малого напала,
Зубы начали плясать;
Он уда­рился бежать —
И всю ночь ходил дозором
У соседки под забором.
Жутко было молодцу!
Но вот утро. Он к крыльцу:
“Эй вы, сони! Что вы спите!
Брату двери отоприте;
Ночью страш­ный был мороз,—
До живо­ти­ков промерз”.
Бра­тья двери отворили,
Кара­уль­щика впустили,
Стали спра­ши­вать его:
Не видал ли он чего?
Кара­уль­щик помолился,
Вправо, влево поклонился
И сквозь зубы отвечал:
“Всю я ноченьку не спал,
Да, к моей судьбе несчастной,
Ночью холод был ужасный,
До серд­цов меня пробрал;
Всю я ночку проскакал;
Слиш­ком было несподручно…
Впро­чем, все благополучно”.
И ему ска­зал отец:
“Ты, Гав­рило, молодец!”

Стало в тре­тий раз смеркаться,
Надо млад­шему сбираться;
Он и усом не ведет,
На печи в углу поет
Изо всей дурац­кой мочи:
“Рас­пре­крас­ные вы очи!”

Бра­тья ну ему пенять,
Стали в поле погонять,
Но сколь долго ни кричали,
Только голос потеряли:
Он ни с места. Наконец
Подо­шел к нему отец,
Гово­рит ему: “Послу­шай,
Побе­гай в дозор, Ванюша.
Я куплю тебе лубков,
Дам гороху и бобов”.
Тут Иван с печи слезает,
Мала­хай свой надевает,
Хлеб за пазуху кладет,
Караул дер­жать идет.

Поле все Иван обходит,
Ози­ра­ю­чись кругом,
И садится под кустом;
Звезды на небе считает
Да кра­юшку уплетает.

Вдруг о пол­ночь конь заржал…
Кара­уль­щик наш привстал,
Посмот­рел под рукавицу
И уви­дел кобылицу.
Кобы­лица та была
Вся, как зим­ний снег, бела,
Грива в землю, золотая,
В мелки кольца завитая.
“Эхе-хе! так вот какой
Наш воришко!.. Но, постой,
Я шутить ведь, не умею,
Разом сяду те на шею.
Вишь, какая саранча!”
И, минуту улуча,
К кобы­лице подбегает,
За вол­ни­стый хвост хватает
И прыг­нул к ней на хребет —
Только задом наперед.
Кобы­лица молодая,
Очью бешено сверкая,
Змеем голову свила
И пусти­лась, как стрела.
Вьется кру­гом над полями,
Вис­нет пла­стью надо рвами,
Мчится ско­ком по горам,
Ходит дыбом по лесам,
Хочет силой аль обманом,
Лишь бы спра­виться с Иваном.
Но Иван и сам не прост —
Крепко дер­жится за хвост.

Нако­нец она устала.
“Ну, Иван, — ему сказала,—
Коль умел ты усидеть,
Так тебе мной и владеть.
Дай мне место для покою
Да уха­жи­вай за мною
Сколько смыс­лишь. Да смотри:
По три утренни зари
Выпу­щай меня на волю
Погу­лять по чисту полю.
По исходе же трех дней
Двух рожу тебе коней —
Да таких, каких поныне
Не бывало и в помине;
Да еще рожу конька
Ростом только в три вершка,
На спине с двумя горбами
Да с аршин­ными ушами.
Двух коней, коль хошь, продай,
Но конька не отдавай
Ни за пояс, ни за шапку,
Ни за чер­ную, слышь, бабку.
На земле и под землей
Он това­рищ будет твой:
Он зимой тебя согреет,
Летом холо­дом обвеет,
В голод хле­бом угостит,
В жажду медом напоит.
Я же снова выйду в поле
Силы про­бо­вать на воле”.

“Ладно”, — думает Иван
И в пас­ту­ший балаган
Кобы­лицу загоняет,
Дверь рого­жей закрывает
И, лишь только рассвело,
Отправ­ля­ется в село,
Напе­вая громко песню:
“Ходил моло­дец на Пресню”.

Вот он всхо­дит на крыльцо,
Вот хва­тает за кольцо,
Что есть силы в дверь стучится,
Чуть что кровля не валится,
И кри­чит на весь базар,
Словно сде­лался пожар.
Бра­тья с лавок поскакали,
Заи­ка­яся вскричали:
“Кто сту­чится сильно так?” —
“Это я, Иван-дурак!”
Бра­тья двери отворили,
Дурака в избу впустили
И давай его ругать, —
Как он смел их так пугать!
А Иван наш, не снимая
Ни лап­тей, ни малахая,
Отправ­ля­ется на печь
И ведет оттуда речь
Про ноч­ное похожденье,
Всем ушам на удивленье:
“Всю я ноченьку не спал,
Звезды на небе считал;
Месяц, ровно, тоже светил, —
Я поряд­ком не приметил.
Вдруг при­хо­дит дья­вол сам,
С боро­дою и с усам;
Рожа словно как у кошки,
А глаза-то-что те плошки!
Вот и стал тот черт скакать
И зерно хво­стом сбивать.
Я шутить ведь не умею —
И вскочи ему на шею.

Уж тас­кал же он, таскал,
Чуть башки мне не сломал,
Но и я ведь сам не промах,
Слышь, дер­жал его как в жомах.
Бился, бился мой хитрец
И взмо­лился наконец:
“Не губи меня со света!
Целый год тебе за это
Обе­ща­юсь смирно жить,
Пра­во­слав­ных не мутить”.
Я, слышь, слов-то не померил,
Да чер­тенку и поверил”.
Тут рас­сказ­чик замолчал,
Позев­нул и задремал.
Бра­тья, сколько ни серчали,
Не смогли — захохотали,
Ухва­тив­шись под бока,
Над рас­ска­зом дурака.
Сам ста­рик не мог сдержаться,
Чтоб до слез не посмеяться,
Хоть сме­яться — так оно
Ста­ри­кам уж и грешно.

Много ль вре­мени аль мало
С этой ночи пробежало,—
Я про это ничего
Не слы­хал ни от кого.
Ну, да что нам в том за дело,
Год ли, два ли пролетело, —
Ведь за ними не бежать…
Ста­нем сказку продолжать.

Ну‑с, так вот что! Раз Данило
(В празд­ник, пом­нится, то было),
Натя­нув­шись зельно пьян,
Зата­щился в балаган.
Что ж он видит? — Прекрасивых
Двух коней золотогривых
Да игрушечку-конька
Ростом только в три вершка,
На спине с двумя горбами
Да с аршин­ными ушами.
“Хм! Теперь-то я узнал,
Для чего здесь дурень спал!” —
Гово­рит себе Данило…
Чудо разом хмель посбило;
Вот Данило в дом бежит
И Гав­риле говорит:
“Посмотри, каких красивых
Двух коней золотогривых
Наш дурак себе достал:
Ты и слы­хом не слыхал”.
И Данило да Гаврило,
Что в ногах их мочи было,
По кра­пиве прямиком
Так и дуют босиком.

Спо­тык­нув­шися три раза,
Почи­нивши оба глаза,
Поти­рая здесь и там,
Вхо­дят бра­тья к двум коням.
Кони ржали и храпели,
Очи яхон­том горели;
В мелки кольца завитой,
Хвост стру­ился золотой,
И алмаз­ные копыты
Круп­ным жем­чу­гом обиты.
Любо-дорого смотреть!
Лишь царю б на них сидеть!
Бра­тья так на них смотрели,
Что чуть-чуть не окривели.
“Где он это их достал? —
Стар­ший сред­нему сказал. —
Но давно уж речь ведется,
Что лишь дур­ням клад дается,
Ты ж хоть лоб себе разбей,
Так не выбьешь двух рублей.
Ну, Гав­рило, в ту седмицу
Отве­дем-ка их в столицу;
Там боярам продадим,
Деньги ровно поделим.
А с день­жон­ками, сам знаешь,
И попьешь и погуляешь,
Только хлопни по мешку.
А бла­гому дураку
Недо­ста­нет ведь догадки,
Где гостят его лошадки;
Пусть их ищет там и сям.
Ну, при­я­тель, по рукам!”
Бра­тья разом согласились,
Обня­лись, перекрестились
И вер­ну­лися домой,
Говоря про­меж собой
Про коней и про пирушку
И про чуд­ную зверушку.

Время катит чередом,
Час за часом, день за днем.
И на первую седмицу
Бра­тья едут в град-столицу,
Чтоб товар свой там продать
И на при­стани узнать,
Не при­шли ли с кораблями
Немцы в город за холстами
И ней­дет ли царь Салтан
Басур­ма­нить христиан.
Вот ико­нам помолились,
У отца благословились,
Взяли двух коней тайком
И отпра­ви­лись тишком.

Вечер к ночи пробирался;
На ноч­лег Иван собрался;
Вдоль по улице идет,
Ест кра­юшку да поет.
Вот он поля достигает,
Руки в боки подпирает
И с при­скоч­кой, словно пан,
Боком вхо­дит в балаган.

Все по-преж­нему стояло,
Но коней как не бывало;
Лишь игрушка-горбунок
У его вер­телся ног,
Хло­пал с радо­сти ушами
Да при­пля­сы­вал ногами.
Как завоет тут Иван,
Опер­шись о балаган:
“Ой вы, кони буры-сивы,
Добры кони златогривы!
Я ль вас, други, не ласкал,
Да какой вас черт украл?
Чтоб про­пасть ему, собаке!
Чтоб издох­нуть в буераке!
Чтоб ему на том свету
Про­ва­литься на мосту!
Ой вы, кони буры-сивы,
Добры кони златогривы!”

Тут конек ему заржал.
“Не тужи, Иван, — сказал, —
Велика беда, не спорю,
Но могу помочь я горю.
Ты на черта не клепли:
Бра­тья кони­ков свели.
Ну, да что бол­тать пустое,
Будь, Ива­нушка, в покое.
На меня ско­рей садись,
Только знай себе держись;
Я хоть росту небольшого,
Да сменю коня другого:
Как пущусь да побегу,
Так и беса настигу”.

Тут конек пред ним ложится;
На конька Иван садится,
Уши в загреби берет,
Что есть мочушки ревет.
Гор­бу­нок-конек встряхнулся,
Встал на лапки, встрепенулся,
Хлоп­нул грив­кой, захрапел
И стре­лою полетел;
Только пыль­ными клубами
Вихорь вился под ногами.
И в два мига, коль не в миг,
Наш Иван воров настиг.

Бра­тья, то есть, испугались,
Заче­са­лись и замялись.
А Иван им стал кричать:
“Стыдно, бра­тья, воровать!
Хоть Ивана вы умнее,
Да Иван-то вас честнее:
Он у вас коней не крал”.
Стар­ший, кор­чась, тут сказал:
“Доро­гой наш брат Иваша,
Что переться — дело наше!
Но возьми же ты в расчет
Неко­рыст­ный наш живот.

Сколь пше­ницы мы ни сеем,
Чуть насущ­ный хлеб имеем.
А коли неурожай,
Так хоть в петлю полезай!
Вот в такой боль­шой печали
Мы с Гав­ри­лой толковали
Всю намед­ниш­нюю ночь —
Чем бы горюшку помочь?
Так и этак мы вершили,
Нако­нец вот так решили:
Чтоб про­дать твоих коньков
Хоть за тысячу рублев.
А в спа­сибо, мол­вить к слову,
При­везти тебе обнову —
Красну шапку с позвонком
Да сапожки с каблучком.
Да к тому ж ста­рик неможет,
Рабо­тать уже не может;
А ведь надо ж мыкать век, —
Сам ты умный человек!” —
“Ну, коль этак, так ступайте, —
Гово­рит Иван, — продайте
Зла­то­гри­вых два коня,
Да возь­мите ж и меня”.
Бра­тья больно покосились,
Да нельзя же! согласились.

 

6 марта отмечается 200-летие со дня рождения Петра Ершова. Но что мы
отмечаем? День рождения автора нескольких стихов или автора гениального яркого
«Конька-Горбунка»? Ершов до самой смерти и даже посмертно находился
под подозрением, что «Конька-Горбунка» написал не он, а Пушкин. До сих пор
критики, писатели, поэты возвращаются к этому вопросу, выдвигая свои версии. О проблеме авторства сказки
«Конек-Горбунок» говорится и пишется уже более 15 лет. За это время найдено
большое количество доводов в пользу того, что автором сказки был Пушкин и что
«Ершов» — псевдоним. Их количество перевалило за три десятка (подробно – в журнал
«Литературная учеба» № 3 за 2009 год).

Аргументы литературных критиков А. Лациса
и В. Козаровецкого, авторство Ершова заведомо отрицающие:

1. Сказка
впервые была напечатана в апреле 1834-го, следовательно, написана годом ранее —
ведь сказка большая. Тогда Ершову было всего 18 лет. Не мог 18-летний студент, стихов до того не
писавший (в лучшем случае написавший несколько откровенно слабых
стихотворений), сразу написать гениальную сказку. К тому же придется признать, что 18-летний Ершов был
много гениальнее 18-летнего Пушкина, которому в таком возрасте такую сказку
написать и не снилось. Не сохранилось ни одного
стихотворения Ершова, под которым можно было бы уверенно поставить дату
ранее 1833 года. Лишь под несколькими стихотворениями стоит «начало 1830-х
годов». Ведь это может означать только, что до сказки у Ершова никаких стихов
не было вообще, либо эти стихотворные опыты были так слабы, что их было стыдно
показывать.

2. В остальных стихах Ершова нет ни одной
талантливой строчки. Более того, поздние исправления (1856 года) текст
ухудшают. Сравним:

Издание 1834 года (редакция Пушкина)

На него дурак садится,

Крепко за уши берет,

Горбунок-конек встает,

Черной гривкой потрясает,

На дорогу выезжает;

Вдруг заржал и захрапел,

И стрелою полетел;

Только черными клубами

Пыль вертелась под ногами;

И чрез несколько часов

Наш Иван догнал воров.

Издание 1856 года (редакция Ершова)

На конька Иван садится,

Уши в загреби берет,

Что есть мочушки ревет.

Горбунок-конек

встряхнулся,

Встал на лапки,

встрепенулся,

Хлопнул гривкой, захрапел

И стрелою полетел;

Только пыльными клубами

Вихорь вился под ногами.

И в два мига, коль не в миг,

Наш Иван воров настиг.

Как объяснить неуместность большинства исправлений, внесенных Ершовым в текст сказки, и абсолютную бездарность некоторых, явно портящих ее.

Ершов в издании 1856 года отредактировал некоторые
отрывки на новый лад. Исправления, а это около 800 строк, он сделал, скорее
всего, по требованию Плетнева. Недаром же писал издателю: «Выполнил все ваши
требования по тексту беспрекословно». Плетнев, возможно, так хотел отвести все
подозрения от Пушкина. После смерти Николая I (1855)
Александр II первым же указом амнистировал декабристов.
«Конек-Горбунок» снова стал печататься, и теперь, после смерти
Пушкина, Ершов начинает вмешиваться в текст. Все исправления и вставки,
внесенные Ершовым (а их около 300), текст ухудшают.

Во фразе Пушкина «Этот
Ершов владеет русским стихом, точно своим крепостным мужиком» упрямо не хотят
ни слышать вложенной в нее иронической интонации, ни видеть ее истинного
смысла, хотя ею Пушкин сообщает нам, что Ершов не владеет и никогда не владел
русским стихом: ведь у него не было и быть не могло никаких крепостных мужиков,
поскольку в Сибири никогда не было крепостного права, и Пушкин это прекрасно
знал.

Тем не менее, некоторые исправления 1856
года текст улучшают; из этого можно сделать вывод, что среди поправок,
внесённых Ершовым в пушкинский текст, были и такие, которые были сделаны самим
Пушкиным. Это могли быть поправки, сделанные в беловике, переписанном рукой
Ершова, но не попавшие в текст первого издания, либо такие, которые Пушкин внёс
в рукопись между 1834 и 1836 годами, до того, как Ершов уехал в Тобольск — или
же, наконец, в издании 1856 года были восстановлены некоторые цензурные
изъятия, которых не избежали первые три издания.

3. Был ли у Ершова доступ к сюжету,
позаимствованному для «Конька-Горбунка» из одной из сказок Страпаролы? А
главное, случайно ли у сюжетов «Сказки о
царе Салтане», «Сказки о золотой рыбке» и «Конька-Горбунка» один и тот же источник -«Приятные ночи» Страпаролы, французский перевод которых имелся
в библиотеке Пушкина?

4. У всех
талантливых и гениальных писателей есть своя интонация, ритм, особый пульс
фразы. И сказки Пушкина и
«Конёк-горбунок» написаны хореем. Только Пушкин пользовался многоточиями,
вставляя их там, где на самом деле ничего не было пропущено, но добивался тем
самым особого ощущения загадочности и недосказанности. Тот же самый приём мы
часто встречаем в сказке о Коньке-Горбунке. 

А.С.Пушкин	Критерий для сравнения	П.П.Ершов
«Сказка о мёртвой царевне» написана     хореем: Царь с царицею простился, В путь-дорогу снарядился… / — / — / — / — / — / — / — / — «Сказка о царе Салтане» написана хореем: Три девицы под окном Пряли поздно вечерком. / — / — / — / — / — / — / — / — «Сказка о Золотом Петушке» написана хореем	1. Стихотворный размер	Сказка «Конёк-горбунок»  написана четырёхстопным хореем:          За горами, за лесами,         За широкими морями, Против неба — на земле, Жил старик в одном селе… / — / — / — / — / -/ — / — / — Эти первые стихи с 1915 г. по 1937 г. включались в собрания сочинений Пушкина.
«Я там был; мёд, пиво пил – И усы лишь обмочил» «Сказка о царе Салтане»	2. Концовка сказки	«Я там был, мёд, вино и пиво пил; По усам хоть и бежало, В рот ни капли не попало»
«…Едем прямо на восток, Мимо острова Буяна… Добрый путь вам, господа, По морю по Окияну» «Сказка о царе Салтане»	3. Использование имён собственных и словесные формулы	«…Как на море-окияне И на острове Буяне» «Новый гроб в лесу стоит В гробе девица лежит» Строфы из присказки «Конёк-Горбунок» взяты из двух сказок Пушкина.
«…Кабы я была царица, — Говорит одна девица, — То на весь крещёный мир Приготовила б я пир» «Сказка о царе Салтане»	4. Использование одинаковых словосочетаний и выражений	«…Жили-были муж с женой; Муж-то примется за шутки, А жена за прибаутки, И пойдёт у них тут пир, Что на весь крещёный мир!»
«Лебедь-птица, наказом наказала, злится злится» «Сказка о царе Салтане» «В синем небе звёзды блещут, В синем море волны хлещут…»	5. Повторы лексические и синтаксические	«Земля Землянская; Месяц Месяцович; Кит-Китович; крепко-накрепко; Заливайте! Заливайте!» «Надо ль раковин цветистых? Надо ль рыбок золотистых?»
«В той норе, во тьме печальной, Гроб качается хрустальный…»	6. Поэтические образы	«Новый гроб в лесу стоит, В гробе девица лежит…»
«Войско в горы царь приводит… Видит шелковый шатёр… …Вдруг шатёр Распахнулся… и девица, Шамаханская царица, Тихо встретила царя… …И в шатёр свой увела. Там за стол его сажала, Всяким яством угощала, Уложила отдыхать На парчовую кровать»	7. Сказочные эпизоды	«На другой день по утру К златошвейному шатру Царь-Девица подплывает, Шлюпку на берег бросает, Входит с гуслями в шатёр И садится за прибор… Вот царевна заиграла И так сладко припевала, Что Иванушке  опять Захотелось почивать»
«Спрос не грех. Прости ты нас…» «Аль товар не по купцам?..» «Сказка о царе Салтане»	8. Фольклорные элементы (пословицы, поговорки)	«Любо-дорого смотреть», «Словно сыр в масле катался», «Поминай его, как звали».

5. Цензура
никогда бы не пропустила эту сказку, если бы ее автором был Пушкин. Под своим именем Пушкину
ее невозможно было не только опубликовать, но даже и показать своему
высочайшему цензору — царю. «Кит державный», «перегородивший» «море-Окиян» и
наказанный за то, что уж десять лет как «без Божия веленья проглотил он средь
морей Три десятка кораблей», в лице императора не проглядел бы пушкинское
«требование» освободить декабристов: «Если даст он им свободу, То сниму с него
невзгоду». В образе коварного спальника выведен никто иной, как шеф
николаевских жандармов – Бенкендорф; а царь, волочащийся за молоденькой девицей
– и вовсе сам Николай I, оказывающий знаки внимания жене Пушкина. Даже под именем Ершова сказка
продержалась всего 9 лет и была запрещена.

6. Терять сказку Пушкина было жалко: гениальная же
вещь. Зато  произведение, вышедшее под авторством никому не известного Ершова,
цензура бы не тронула. Для осуществления этой
пушкинской мистификации требовался человек недалекий, который не увидел бы
всего того, о чем сказано выше; в этом случае ему и опасность никакая не
грозила. Именно таким и был Ершов, это Пушкин увидел сразу и все рассчитал
верно.

Выбор сделал издатель Пушкина Плетнев, который в
Петербургском университете читал курс студенту Петру Ершову. У того умер отец,
и юноша нуждался в деньгах. За то, чтобы подписать «Конька» своим именем, Ершов
получил 500 рублей – гонорар за публикацию в журнале «Библиотека для чтения». Если бы Ершов действительно был автором, то
за все последующие переиздания при жизни получал бы неплохие гонорары. А он
жил в Тобольске очень скромно, скорее даже нуждался. И когда после выхода
второго издания сказки в 1841-м (Пушкин тогда уже умер) попросил издателя
доплатить ему за книгу, то ему ответили: «Ничего не следовало получить и не
будет следовать».

7. Никогда
Ершов в переписке не называл «Конька-Горбунка» своей книгой: он избегал таких
терминов. В прениях об авторстве
безусловное доказательство – рукопись. Нет черновиков, набросков, вариантов, вообще
ни одной допечатной строки, написанной рукой Ершова. О сочинительстве сказки ничего не знали его ближайшие приятели по
университету. Вместе с тем не случайно не сохранилось ни одного экземпляра с
дарственной надписью никому из тех, кто покровительствовал Ершову: Жуковскому,
Никитенко, Сенковскому, Плетневу или Пушкину; да и в письмах ни Ершов никогда
не писал «моя сказка» или «мой Горбунок», ни названные литераторы не упоминали
сочетания «сказка Ершова». Переписанный рукою Ершова беловик (с правкой
— или пометками — Пушкина), с которого печаталось первое издание, Ершов сжег.
Свой дневник времени появления и первых изданий сказки тоже уничтожил.

8. Пушкин оставил нам свидетельство своего авторства —
передал свой автограф А.Ф. Смирдину, в описи бумаг которого он числился под
названием: «Заглавие и посвящение сказки «Конек-Горбунок»». По поводу этого «посвящения» П.В. Анненков записал:
«Первые четыре стиха этой сказки, по свидетельству г-на Смирдина, принадлежат
Пушкину». Но он не сохранился. А
в собрании сочинений Пушкина до 1937 года включались заглавие и первые четыре
стиха.

9. Более того, первое издание сказки 1834 года стояло у Пушкина на полке (Пушкин в черновике “Домика в Коломне” написал о ней
словами “Отведена особенная полка”)  для книг различных литературных мистификаций среди анонимных и псевдонимных изданий. Мы имеем дело с пушкинской мистификацией невиданного
в истории русской поэзии масштаба: в сказке около 2300 строк, столько же,
сколько во всех остальных пушкинских стихотворных сказках, вместе взятых. Такая мистификация была на руку Пушкину еще
и потому, что он нуждался в неподотчетных жене деньгах — особенно для игры в
карты. Пушкин любил тайны, розыгрыши и мистификации: «Когда б никто меня
под легкой маской (по крайней мере долго) не узнал!» Почему эта мистификация  не раскрылось позднее, после смерти Александра
Сергеевича? Возможно из-за
денег. Ведь тогда бы издателям пришлось выплатить вдове поэта Наталье
Николаевне приличный гонорар.

10. В 1825 г. Пушкин задумал
написать «Конька-Горбунка» и нарисовал себя перед кобылицей в виде Горбунка с
бакенбардами между парой коней на рукописи «А. Шенье». В 1833 г. Пушкин писал
жене: «Из старых моих приятельниц
нашёл я одну белую кобылицу, на которой я съездил в Малинники; но и та уж подо
мною не пляшет, не бесится…» А в «Коньке» читаем:

«Кобылица
молодая,

Задом,
передом брыкая,

Понеслася
по полям,

По
горам и по лесам;

То
заскачет, то забьётся,

То
вдруг круто повернётся;

Но
дурак и сам не прост:

Крепко
держится за хвост».

А теперь, когда мы разобрались в истинных
причинах пушкинской мистификации, можно попытаться реконструировать её историю.

Летом 1833 года у студента Петербургского
университета Петра Ершова умирает отец; семья — в бедственном положении. Осенью
об этом узнает Плетнев, курс которого слушает Ершов, и приводит студента к
Пушкину под предлогом того, что для него может найтись работа по переписке. Пушкин
разговаривает с Ершовым и, убедившись, что кандидатура для мистификации
подходящая, дает ему платную работу: перебелить рукопись только что написанной
сказки. Ведь если Ершов согласится поставить свою подпись, у него должен быть
написанный его рукой беловик и ему не мешало бы сказку неплохо знать. А затем
Плетнев предлагает Ершову за отдельную плату подписать «Конька-Горбунка» своим
именем. Для Ершова в его безвыходном положении 500 рублей были очень большими
деньгами (корова стоила 30 рублей), и он согласился. Разумеется, в тот момент
он не понимал, какая известность ему предстоит, и какая ответственность на него
ложится.  

В 1834 году сказка спокойно прошла через
цензуру. За журнальную публикацию с Ершовым расплатился сам Пушкин; вопрос,
сколько получил Пушкин и за журнальную публикацию, и за отдельное издание
сказки, можно только гадать, но Смирдин несомненно участвовал в мистификации:
это был, скорее всего, вопрос цены. Так все в этой «связке» мистификаторов
оказались прочно сцепленными этой тайной друг с другом, причем ни один из них
не был заинтересован в ее раскрытии.

В связи со сказанным фраза, брошенная
Пушкиным Ершову в присутствии Е.Ф.Розена {«Теперь этот род сочинений можно
мне и оставить.») — поразительное свидетельство характера мистификатора,
если учесть, что как раз в это же время Пушкин пишет еще одну большую сказку —
«Сказку о золотом петушке». Последний факт проливает свет и на истинную
первопричину появления «Конька-Горбунка».

Разумеется, мысль Ахматовой, что в
«Петушке» «бутафория народной сказки служит… для маскировки политического
смысла», к «Коньку» относится даже в гораздо большей степени. И, тем не менее,
главная причина появления обеих сказок — в другом. Что у них общего, кроме
того, что они написаны одним размером? Общее в их сюжетах то, что царь хочет
жениться на молодухе — и в обеих сказках он за это наказан. Но этот ответ сразу
же напоминает нам, что Пушкин как раз в это время был сильно озабочен
чрезмерным «вниманием», какое царь оказывал Наталье Николаевне. Таким образом,
обе сказки Пушкина, «Конек-Горбунок» и «Сказка о золотом петушке», были «предупредительными
выстрелами», хотя и этим не исчерпываются причины опубликования «Конька» под
чужим именем.

Лацис не без основания полагал, что этой
псевдонимной публикацией Пушкин решал еще одну проблему — денежную. Тайная
продажа своего произведения обеспечивала Пушкина «карманными» деньгами, неподотчетными
Наталье Николаевне; вот почему об этой сказке не знала и жена. Написав первую
часть сказки и начавши вторую, Пушкин сразу увидел, что сказка под его именем
становится не только непечатной, но и опасной. Значит, уже в процессе написания
«Конька-Горбунка» Пушкин планировал издание под псевдонимом. Об этом
недвусмысленно писал и сам поэт. Вот строки из беловика «Домика в Коломне»,
которые он осторожно исключил из окончательного текста:

Здесь имя подписать я не хочу;

Порой я стих повёртываю круто,

Всё ж видно, не впервой я им верчу,

А как давно? Того и не скажу-то…

Личная заурядность Ершова грозила всем
участникам разоблачением мистификации, и, скорее всего, ему было поставлено
условие, чтобы он уехал на родину, в Тобольск, — что он и сделал летом 1836
года. После смерти Пушкина, ради возможности получить хоть какие-то деньги за
публикацию, он готов был пойти на любые исправления в тексте сказки, а
вмешавшись в пушкинский текст, так и не решился оставить потомкам ни одного
свидетельства пушкинского авторства «Конька-Горбунка».

После смерти Ершова не осталось ни беловой
рукописи сказки с правкой Пушкина, ни черновиков; не сохранился и
подготовленный к набору оригинал. Никаких прямых указаний на свое авторство
Пушкин не оставил — не мог оставить, поскольку в этом случае подставлял всех
принимавших участие в розыгрыше; кроме того, раскройся эта «шутка» — и Наталья
Николаевна могла предъявить «шутникам» немалый счет. А по общепринятым правилам
художественные произведения переиздаются в последней прижизненной редакции, и,
поскольку автором «Конька» считается Ершов, сказка и сегодня издается в
«исправленном и дополненном» виде.

История с «Коньком-Горбунком» является
прецедентом, на котором надо оттачивать принципиальное решение, как быть с
пушкинскими мистификациями, которых у него множество. Когда еще не были
известны «прямые улики» пушкинского авторства «Гавриилиады» и в начале прошлого
века принималось решение, включать или не включать её в корпус пушкинских
произведений, решающим аргументом стало: а кто-нибудь из современников Пушкина
мог ее написать?

Осталось ответить на последний вопрос:
когда же сказка была Пушкиным написана? Исходя из всего изложенного, можно
утверждать, что долго она в столе у Пушкина лежать не могла — это было просто
опасно; стало быть, она должна была быть написана не позже второй половины 1833
года. Ответ — в пушкинской переписке того времени. I октября 1833 года Пушкин
по дороге из Оренбурга заезжает в Болдино и проводит там почти полтора месяца.
В письме от 19 сентября, ещё с дороги, он пишет: «уж чувствую, что дурь на
меня на меня находит — я и в коляске сочиняю, что же будет в постеле»? Предчувствия
его не обманули, он расписался, и, похоже, эта болдинская осень была не менее
продуктивна, чем знаменитая. Получив
два письма от жены, Пушкин пишет ей 8 октября:

«Не стращай меня, жёнка, не говори, что ты
искокетничалась…». Этот мотив в письмах
Пушкина из Болдина постоянен и звучит всё тревожней.

11 октября: «…Не кокетничай с царём… Я пишу, я
весь в хлопотах, никого не вижу — и привезу тебе пропасть всякой всячины».
Там же: «…Кокетничать я тебе не мешаю, но требую от тебя холодности,
благопристойности, важности — не говорю уж о беспорочности поведения…».

14 октября
Пушкин заканчивает «Сказку о рыбаке и рыбке».

30 октября: «Ты, кажется, не путём искокетничалась.
Смотри: недаром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. В нём толку мало». Там же: «Гуляй, женка: только не загуливайся…» Там же: «Да, ангел мой, пожалуйста,
не кокетничай…» В том же письме, сообщая о своём
распорядке дня и о том, что у него один день похож на другой: «Просыпаюсь
в семь часов, пью кофей и лежу до трёх часов… — то есть он каждый день работает (жена
знала, что по утрам Пушкин пишет в постели). - Недавно
расписался, и уже написал пропасть».

4 ноября
он
заканчивает «Сказку о мёртвой царевне».

6 ноября, жене: «Повторю
тебе, что кокетство ни к чему доброму не ведёт…»; там же: «Побереги же и ты меня. К хлопотам,
неразлучным с жизнию мужчины, не прибавляй беспокойств семейственных,
ревности etc. etc».

Если пушкинские тревоги этого месяца и не
стали первотолчком, заставившим обратиться к сюжетам «Конька-Горбунка» и
«Золотого петушка», то, по крайней мере, укрепили Пушкина в этом намерении, а
вероятность опубликовать развёрнутую эпиграмму на Бенкендорфа, с которым у него
были давние счеты, не позволила ему остановиться и тогда, когда образ «хитрого
Спальника» был завершён и стал опасен. Так многое и столь удачно сошлось в этой
сказке, что в Петербург Пушкин собирался, уже зная, что опубликовать её
необходимо, — пусть и не под своим именем.

6 ноября, незадолго до отъезда,
«прикрывая» свою тайнопись, Пушкин пишет жене: «Я привезу тебе стишков
много, но не разглашай этого: а то альманашники заедят меня». Учитывая всё
выше изложенное, под сказкой можно смело ставить дату: октябрь 1833 г.

Проблема авторства лучшей пушкинской
сказки и самой любимой сказки всех нас и наших детей и внуков выходит за
рамки чистой пушкинистики — это проблема национальная. Разумеется, все разговоры, которые ведутся
вокруг «Конька-Горбунка», это всего лишь догадки, предположения. Официально
автором сказки остаётся Пётр Ершов. Но приведённые факты, а именно: молодость
Ершова, то, что он ни до, ни после «Конька-Горбунка» не написал ни одного
произведения, которое было бы на слуху, на виду у читателя, привычка Пушкина
из-за нужды в деньгах скрывать свои доходы за чужими именами, наблюдения над
текстами приближают к такому выводу: автором сказки «Конёк-Горбунок» вполне мог
бы быть Пушкин.

Те, кого заинтересует эта версия, могут прочесть
статью Лациса и публикации Казаровецкого, текст сказки издания 1834 года и
сравнительный анализ этого текста с исправлениями и дополнениями в тексте
сказки издания 1856 года в Интернете.

Думайте сами, решайте сами…