Красные башмачки русские сказки

• Полный текст
• Красные башмаки
• Русалочка
• Соловей
• Ангел
• Маленький Тук
• Сердечное горе
• Пятеро из одного стручка
• Всяк знай своё место!
• Свинопас
• Отпрыск райского растения
• Пропащая
• Иб и Христиночка
• Сундук — самолёт
• Уж что муженек сделает, то и ладно
• Как хороша!
• Парочка
• На дюнах
• Штопальная игла
• Бутылочное горлышко
• Злой князь. Предание
• Суп из колбасной палочки
• Тень

Красные башмаки

Жила-была девочка, пре­ми­лень­кая, пре­хо­ро­шень­кая, но очень бед­ная, и летом ей при­хо­ди­лось ходить боси­ком, а зимою — в гру­бых дере­вян­ных баш­ма­ках, кото­рые ужасно нати­рали ей ноги.

В деревне жила ста­рушка баш­мач­ница. Вот она взяла да и сшила, как умела, из обрез­ков крас­ного сукна пару баш­мач­ков. Баш­маки вышли очень неук­лю­жие, но сшиты были с доб­рым наме­ре­нием, — баш­мач­ница пода­рила их бед­ной девочке.

Девочку звали Карен.

Она полу­чила и обно­вила крас­ные баш­маки как раз в день похо­рон своей матери.

Нельзя ска­зать, чтобы они годи­лись для тра­ура, но дру­гих у девочки не было; она надела их прямо на голые ноги и пошла за убо­гим соло­мен­ным гробом.

В это время по деревне про­ез­жала боль­шая ста­рин­ная карета и в ней — важ­ная ста­рая барыня.

Она уви­дела девочку, пожа­лела и ска­зала священнику:

— Послу­шайте, отдайте мне девочку, я поза­бо­чусь о ней.

Карен поду­мала, что все это вышло бла­го­даря ее крас­ным баш­ма­кам, но ста­рая барыня нашла их ужас­ными и велела сжечь. Карен при­одели и стали учить читать и шить. Все люди гово­рили, что она очень мила, зер­кало же твер­дило: “Ты больше чем мила, ты прелестна”.

В это время по стране путе­ше­ство­вала коро­лева со своей малень­кой доче­рью, прин­цес­сой. Народ сбе­жался ко дворцу; была тут и Карен. Прин­цесса, в белом пла­тье, сто­яла у окошка, чтобы дать людям посмот­реть на себя. У нее не было ни шлейфа, ни короны, зато на нож­ках кра­со­ва­лись чудес­ные крас­ные сафья­но­вые баш­мачки; нельзя было и срав­нить их с теми, что сшила для Карен баш­мач­ница. На свете не могло быть ничего луч­шего этих крас­ных башмачков!

Карен под­росла, и пора было ей кон­фир­мо­ваться; ей сшили новое пла­тье и соби­ра­лись купить новые баш­маки. Луч­ший город­ской баш­мач­ник снял мерку с ее малень­кой ножки. Карен со ста­рой гос­по­жой сидели у него в мастер­ской; тут же стоял боль­шой шкаф со стек­лами, за кото­рыми кра­со­ва­лись пре­лест­ные баш­мачки и лаки­ро­ван­ные сапожки. Можно было залю­бо­ваться на них, но ста­рая гос­пожа не полу­чила ника­кого удо­воль­ствия: она очень плохо видела. Между баш­ма­ками сто­яла и пара крас­ных, они были точь-в-точь как те, что кра­со­ва­лись на нож­ках прин­цессы. Ах, что за пре­лесть! Баш­мач­ник ска­зал, что они были зака­заны для граф­ской дочки, да не при­шлись по ноге.

— Это ведь лаки­ро­ван­ная кожа? — спро­сила ста­рая барыня. — Они блестят!

— Да, бле­стят! — отве­тила Карен.

Баш­мачки были при­ме­рены, ока­за­лись впору, и их купили. Но ста­рая гос­пожа не знала, что они крас­ные, — она бы нико­гда не поз­во­лила Карен идти кон­фир­мо­ваться в крас­ных баш­ма­ках, а Карен как раз так и сделала.

Все люди в церкви смот­рели на ее ноги, когда она про­хо­дила на свое место. Ей же каза­лось, что и ста­рые порт­реты умер­ших пас­то­ров и пас­торш в длин­ных чер­ных оде­я­ниях и пло­е­ных круг­лых ворот­нич­ках тоже уста­ви­лись на ее крас­ные баш­мачки. Сама она только о них и думала, даже в то время, когда свя­щен­ник воз­ло­жил ей на голову руки и стал гово­рить о свя­том кре­ще­нии, о союзе с Богом и о том, что она ста­но­вится теперь взрос­лой хри­сти­ан­кой. Тор­же­ствен­ные звуки цер­ков­ного органа и мело­дич­ное пение чистых дет­ских голо­сов напол­няли цер­ковь, ста­рый регент под­тя­ги­вал детям, но Карен думала только о своих крас­ных башмаках.

После обедни ста­рая гос­пожа узнала от дру­гих людей, что баш­маки были крас­ные, объ­яс­нила Карен, как это непри­лично, и велела ей ходить в цер­ковь все­гда в чер­ных баш­ма­ках, хотя бы и в старых.

В сле­ду­ю­щее вос­кре­се­нье надо было идти к при­ча­стию. Карен взгля­нула на крас­ные баш­маки, взгля­нула на чер­ные, опять на крас­ные и — надела их.

Погода была чуд­ная, сол­неч­ная; Карен со ста­рой гос­по­жой про­шли по тро­пинке через поле; было немного пыльно.

У цер­ков­ных две­рей стоял, опи­ра­ясь на костыль, ста­рый сол­дат с длин­ною, стран­ною боро­дой: она была ско­рее рыжая, чем седая. Он покло­нился им чуть не до земли и попро­сил ста­рую барыню поз­во­лить ему смах­нуть пыль с ее баш­ма­ков. Карен тоже про­тя­нула ему свою малень­кую ножку.

— Ишь, какие слав­ные баль­ные баш­мачки! — ска­зал сол­дат. — Сидите крепко, когда запляшете!

И он хлоп­нул рукой по подошвам.

Ста­рая барыня дала сол­дату скил­линг и вошла вме­сте с Карен в церковь.

Все люди в церкви опять гля­дели на ее крас­ные баш­маки, все порт­реты — тоже. Карен пре­кло­нила колена перед алта­рем, и золо­тая чаша при­бли­зи­лась к ее устам, а она думала только о своих крас­ных баш­ма­ках, — они словно пла­вали перед ней в самой чаше.

Карен забыла про­петь пса­лом, забыла про­честь “Отче наш”.

Народ стал выхо­дить из церкви; ста­рая гос­пожа села в карету, Карен тоже поста­вила ногу на под­ножку, как вдруг возле нее очу­тился ста­рый сол­дат и сказал:

— Ишь, какие слав­ные баль­ные баш­мачки! Карен не удер­жа­лась и сде­лала несколько па, и тут ноги ее пошли пля­сать сами собою, точно баш­маки имели какую-то вол­шеб­ную силу. Карен нес­лась все дальше и дальше, обо­гнула цер­ковь и все не могла оста­но­виться. Кучеру при­шлось бежать за нею вдо­гонку, взять ее на руки и поса­дить в карету. Карен села, а ноги ее все про­дол­жали при­пля­сы­вать, так что доб­рой ста­рой гос­поже доста­лось немало пин­ков. При­шлось нако­нец снять баш­маки, и ноги успокоились.

При­е­хали домой; Карен поста­вила баш­маки в шкаф, но не могла не любо­ваться на них.

Ста­рая гос­пожа захво­рала, и ска­зали, что она не про­жи­вет долго. За ней надо было уха­жи­вать, а кого же это дело каса­лось ближе, чем Карен. Но в городе давался боль­шой бал, и Карен при­гла­сили. Она посмот­рела на ста­рую гос­пожу, кото­рой все равно было не жить, посмот­рела на крас­ные баш­маки — разве это грех? — потом надела их — и это ведь не беда, а потом… отпра­ви­лась на бал и пошла танцевать.

Но вот она хочет повер­нуть вправо — ноги несут ее влево, хочет сде­лать круг по зале — ноги несут ее вон из залы, вниз по лест­нице, на улицу и за город. Так допля­сала она вплоть до тем­ного леса.

Что-то засве­ти­лось между вер­хуш­ками дере­вьев. Карен поду­мала, что это месяц, так как вид­не­лось что-то похо­жее на лицо, но это было лицо ста­рого сол­дата с рыжею боро­дой. Он кив­нул ей и сказал:

— Ишь, какие слав­ные баль­ные башмачки!

Она испу­га­лась, хотела сбро­сить с себя баш­маки, но они сидели крепко; она только изо­рвала в кло­чья чулки; баш­маки точно при­росли к ногам, и ей при­шлось пля­сать, пля­сать по полям и лугам, в дождь и в сол­неч­ную погоду, и ночью и днем. Ужас­нее всего было ночью!

Тан­це­вала она тан­це­вала и очу­ти­лась на клад­бище; но все мерт­вые спо­койно спали в своих моги­лах. У мерт­вых най­дется дело получше, чем пляска. Она хотела при­сесть на одной бед­ной могиле, порос­шей дикою рябин­кой, по не тут-то было! Ни отдыха, ни покоя! Она все пля­сала и пля­сала… Вот в откры­тых две­рях церкви она уви­дела ангела в длин­ном белом оде­я­нии; за пле­чами у него были боль­шие, спус­кав­ши­еся до самой земли кры­лья. Лицо ангела было строго и серьезно, в руке он дер­жал широ­кий бле­стя­щий меч.

— Ты будешь пля­сать, — ска­зал он, — пля­сать в своих крас­ных баш­ма­ках, пока не поблед­не­ешь, не похо­ло­де­ешь, не высох­нешь, как мумия! Ты будешь пля­сать от ворот до ворот и сту­чаться в двери тех домов, где живут гор­дые, тще­слав­ные дети; твой стук будет пугать их! Будешь пля­сать, плясать!..

— Сми­луйся! — вскри­чала Карен.

Но она уже не слы­шала ответа ангела — баш­маки повлекли ее в калитку, за ограду клад­бища, в поле, по доро­гам и тро­пин­кам. И она пля­сала и не могла остановиться.

Раз утром она про­нес­лась в пляске мимо зна­ко­мой двери; оттуда с пением псал­мов выно­сили гроб, укра­шен­ный цве­тами. Тут она узнала, что ста­рая гос­пожа умерла, и ей пока­за­лось, что теперь она остав­лена всеми, про­клята, анге­лом Господним.

И она все пля­сала, пля­сала, даже тем­ною ночью. Баш­маки несли ее по кам­ням, сквозь лес­ную чащу и тер­но­вые кусты, колючки кото­рых цара­пали ее до крови. Так допля­сала она до малень­кого уеди­нен­ного домика, сто­яв­шего в откры­том поле. Она знала, что здесь живет палач, посту­чала паль­цем в окон­ное стекло и сказала:

— Выйди ко мне! Сама я не могу войти к тебе, я пляшу!

И палач отвечал:

— Ты, верно, не зна­ешь, кто я? Я рублю головы дур­ным людям, и топор мой, как вижу, дрожит!

— Не руби мне головы! — ска­зала Карен. — Тогда я не успею пока­яться в своем грехе. Отруби мне лучше ноги с крас­ными башмаками.

И она испо­ве­дала весь свой грех. Палач отру­бил ей ноги с крас­ными баш­ма­ками, — пля­шу­щие ножки понес­лись по полю и скры­лись в чаще леса.

Потом палач при­де­лал ей вме­сто ног дере­вяшки, дал костыли и выучил ее псалму, кото­рый все­гда поют греш­ники. Карен поце­ло­вала руку, дер­жав­шую топор, и побрела по полю.

— Ну, довольно я настра­да­лась из-за крас­ных баш­ма­ков! — ска­зала она. — Пойду теперь в цер­ковь, пусть люди уви­дят меня!

И она быстро напра­ви­лась к цер­ков­ным две­рям: вдруг перед нею запля­сали ее ноги в крас­ных баш­ма­ках, она испу­га­лась и повер­нула прочь.

Целую неделю тос­ко­вала и пла­кала Карен горь­кими сле­зами; но вот настало вос­кре­се­нье, и она сказала:

— Ну, довольно я стра­дала и мучи­лась! Право же, я не хуже мно­гих из тех, что сидят и важ­ни­чают в церкви!

И она смело пошла туда, но дошла только до калитки, — тут перед нею опять запля­сали крас­ные баш­маки. Она опять испу­га­лась, повер­нула обратно и от всего сердца пока­я­лась в своем грехе.

Потом она пошла в дом свя­щен­ника и попро­си­лась в услу­же­ние, обе­щая быть при­леж­ной и делать все, что смо­жет, без вся­кого жало­ва­нья, из-за куска хлеба и при­юта у доб­рых людей. Жена свя­щен­ника сжа­ли­лась над ней и взяла ее к себе в дом. Карен рабо­тала не покла­дая рук, но была тиха и задум­чива. С каким вни­ма­нием слу­шала она по вече­рам свя­щен­ника, читав­шего вслух Биб­лию! Дети очень полю­били ее, но когда девочки бол­тали при ней о наря­дах и гово­рили, что хотели бы быть на месте коро­левы, Карен печально качала головой.

В сле­ду­ю­щее вос­кре­се­нье все собра­лись идти в цер­ковь; ее спро­сили, не пой­дет ли она с ними, но она только со сле­зами посмот­рела на свои костыли. Все отпра­ви­лись слу­шать слово Божье, а она ушла в свою каморку. Там уме­ща­лись только кро­вать да стул; она села и стала читать псал­тырь. Вдруг ветер донес до нее звуки цер­ков­ного органа. Она под­няла от книги свое зали­тое сле­зами лицо и воскликнула:

— Помоги мне, Господи!

И вдруг ее всю оси­яло, как солн­цем, — перед ней очу­тился ангел Гос­по­день в белом оде­я­нии, тот самый, кото­рого она видела в ту страш­ную ночь у цер­ков­ных две­рей. Но теперь в руках он дер­жал не ост­рый меч, а чудес­ную зеле­ную ветвь, усе­ян­ную розами. Он кос­нулся ею потолка, и пото­лок под­нялся высоко-высоко, а на том месте, до кото­рого дотро­нулся ангел, забли­стала золо­тая звезда. Затем ангел кос­нулся стен — они раз­да­лись, и Карен уви­дела цер­ков­ный орган, ста­рые порт­реты пас­то­ров и пас­торш и весь народ; все сидели на своих ска­мьях и пели псалмы. Что это, пре­об­ра­зи­лась ли в цер­ковь узкая каморка бед­ной девушки, или сама девушка каким-то чудом пере­нес­лась в цер­ковь?.. Карен сидела на своем стуле рядом с домаш­ними свя­щен­ника, и когда те окон­чили пса­лом и уви­дали ее, то лас­ково кив­нули ей, говоря:

— Ты хорошо сде­лала, что тоже при­шла сюда, Карен!

— По мило­сти Божьей! — отве­чала она.

Тор­же­ствен­ные звуки органа сли­ва­лись с неж­ными дет­скими голо­сами хора. Лучи ясного сол­нышка стру­и­лись в окно прямо на Карен. Сердце ее так пере­пол­ни­лось всем этим све­том, миром и радо­стью, что разо­рва­лось. Душа ее поле­тела вме­сте с лучами солнца к Богу, и там никто не спро­сил ее о крас­ных башмаках.

Красные башмаки в одноименной сказке Х.К. Андерсена сшила из обрезков сукна добрая башмачница. У бедной девочки Карен не было хорошей обуви. Сироту приютила старая барыня, а убогие башмачки сожгли. Карен научили читать и шить. Перед крещением ей купили новые красные башмаки из лакированной кожи. Девочка полюбила эту обувь, так как видела такую же на ножках прелестной принцессы. Карен даже на причастие снова надела красные башмачки, хотя это было неприлично. Она забыла молитвы, так ее околдовали бальные туфельки. Старый солдат с рыжею бородой постучал по обуви, носить ее стало невозможно, потому что ноги танцевали без остановки. Башмачки приросли к ногам, девочка носилась по полям и лесам в наказание за кощунство.

Жила-была девочка, премиленькая, прехорошенькая, но очень бедная, и летом ей приходилось ходить босиком, а зимою — в грубых деревянных башмаках, которые ужасно натирали ей ноги.

В деревне жила старушка башмачница. Вот она взяла да и сшила, как умела, из обрезков красного сукна пару башмачков. Башмаки вышли очень неуклюжие, но сшиты были с добрым намерением, — башмачница подарила их бедной девочке. Девочку звали Карен.

Она получила и обновила красные башмаки как раз в день похорон своей матери. Нельзя сказать, чтобы они годились для траура, но других у девочки не было; она надела их прямо на голые ноги и пошла за убогим соломенным гробом.

В это время по деревне проезжала большая старинная карета и в ней — важная старая барыня. Она увидела девочку, пожалела и сказала священнику:

— Послушайте, отдайте мне девочку, я позабочусь о ней.

Карен подумала, что все это вышло благодаря ее красным башмакам, но старая барыня нашла их ужасными и велела сжечь. Карен приодели и стали учить читать и шить. Все люди говорили, что она очень мила, зеркало же твердило: «Ты больше чем мила, ты прелестна».

В это время по стране путешествовала королева со своей маленькой дочерью, принцессой. Народ сбежался ко дворцу; была тут и Карен. Принцесса, в белом платье, стояла у окошка, чтобы дать людям посмотреть на себя. У нее не было ни шлейфа, ни короны, зато на ножках красовались чудесные красные сафьяновые башмачки; нельзя было и сравнить их с теми, что сшила для Карен башмачница. На свете не могло быть ничего лучшего этих красных башмачков!

Карен подросла, и пора было ей конфирмоваться; ей сшили новое платье и собирались купить новые башмаки. Лучший городской башмачник снял мерку с ее маленькой ножки. Карен со старой госпожой сидели у него в мастерской; тут же стоял большой шкаф со стеклами, за которыми красовались прелестные башмачки и лакированные сапожки. Можно было залюбоваться на них, но старая госпожа не получила никакого удовольствия: она очень плохо видела. Между башмаками стояла и пара красных, они были точь-в-точь как те, что красовались на ножках принцессы. Ах, что за прелесть! Башмачник сказал, что они были заказаны для графской дочки, да не пришлись по ноге.

— Это ведь лакированная кожа? — спросила старая барыня. — Они блестят!

— Да, блестят! — ответила Карен.

Башмачки были примерены, оказались впору, и их купили. Но старая госпожа не знала, что они красные, — она бы никогда не позволила Карен идти конфирмоваться в красных башмаках, а Карен как раз так и сделала.

Все люди в церкви смотрели на ее ноги, когда она проходила на свое место. Ей же казалось, что и старые портреты умерших пасторов и пасторш в длинных черных одеяниях и плоеных круглых воротничках тоже уставились на ее красные башмачки. Сама она только о них и думала, даже в то время, когда священник возложил ей на голову руки и стал говорить о святом крещении, о союзе с богом и о том, что она становится теперь взрослой христианкой. Торжественные звуки церковного органа и мелодичное пение чистых детских голосов наполняли церковь, старый регент подтягивал детям, но Карен думала только о своих красных башмаках.

После обедни старая госпожа узнала от других людей, что башмаки были красные, объяснила Карен, как это неприлично, и велела ей ходить в церковь всегда в черных башмаках, хотя бы и в старых.

В следующее воскресенье надо было идти к причастию. Карен взглянула на красные башмаки, взглянула на черные, опять на красные и — надела их.

Погода была чудная, солнечная; Карен со старой госпожой прошли по тропинке через поле; было немного пыльно.

У церковных дверей стоял, опираясь на костыль, старый солдат с длинною, странною бородой: она была скорее рыжая, чем седая. Он поклонился им чуть не до земли и попросил старую барыню позволить ему смахнуть пыль с ее башмаков. Карен тоже протянула ему свою маленькую ножку.

— Ишь, какие славные бальные башмачки! — сказал солдат. — Сидите крепко, когда запляшете!

И он хлопнул рукой по подошвам.

Старая барыня дала солдату скиллинг и вошла вместе с Карен в церковь.

Все люди в церкви опять глядели на ее красные башмаки, все портреты — тоже. Карен преклонила колена перед алтарем, и золотая чаша приблизилась к ее устам, а она думала только о своих красных башмаках, — они словно плавали перед ней в самой чаше.

Карен забыла пропеть псалом, забыла прочесть «Отче наш».

Народ стал выходить из церкви; старая госпожа села в карету, Карен тоже поставила ногу на подножку, как вдруг возле нее очутился старый солдат и сказал:

— Ишь, какие славные бальные башмачки! Карен не удержалась и сделала несколько па, и тут ноги ее пошли плясать сами собою, точно башмаки имели какую-то волшебную силу. Карен неслась все дальше и дальше, обогнула церковь и все не могла остановиться. Кучеру пришлось бежать за нею вдогонку, взять ее на руки и посадить в карету. Карен села, а ноги ее все продолжали приплясывать, так что доброй старой госпоже досталось немало пинков. Пришлось наконец снять башмаки, и ноги успокоились.

Приехали домой; Карен поставила башмаки в шкаф, но не могла не любоваться на них.

Старая госпожа захворала, и сказали, что она не проживет долго. За ней надо было ухаживать, а кого же это дело касалось ближе, чем Карен. Но в городе давался большой бал, и Карен пригласили. Она посмотрела на старую госпожу, которой все равно было не жить, посмотрела на красные башмаки — разве это грех? — потом надела их — и это ведь не беда, а потом… отправилась на бал и пошла танцевать.

Но вот она хочет повернуть вправо — ноги несут ее влево, хочет сделать круг по зале — ноги несут ее вон из залы, вниз по лестнице, на улицу и за город. Так доплясала она вплоть до темного леса.

Что-то засветилось между верхушками деревьев. Карен подумала, что это месяц, так как виднелось что-то похожее на лицо, но это было лицо старого солдата с рыжею бородой. Он кивнул ей и сказал:

— Ишь, какие славные бальные башмачки!

Она испугалась, хотела сбросить с себя башмаки, но они сидели крепко; она только изорвала в клочья чулки; башмаки точно приросли к ногам, и ей пришлось плясать, плясать по полям и лугам, в дождь и в солнечную погоду, и ночью и днем. Ужаснее всего было ночью!

Танцевала она танцевала и очутилась на кладбище; но все мертвые спокойно спали в своих могилах. У мертвых найдется дело получше, чем пляска. Она хотела присесть на одной бедной могиле, поросшей дикою рябинкой, по не тут-то было! Ни отдыха, ни покоя! Она все плясала и плясала… Вот в открытых дверях церкви она увидела ангела в длинном белом одеянии; за плечами у него были большие, спускавшиеся до самой земли крылья. Лицо ангела было строго и серьезно, в руке он держал широкий блестящий меч.

— Ты будешь плясать, — сказал он, — плясать в своих красных башмаках, пока не побледнеешь, не похолодеешь, не высохнешь, как мумия! Ты будешь плясать от ворот до ворот и стучаться в двери тех домов, где живут гордые, тщеславные дети; твой стук будет пугать их! Будешь плясать, плясать!..

— Смилуйся! — вскричала Карен.

Но она уже не слышала ответа ангела — башмаки повлекли ее в калитку, за ограду кладбища, в поле, по дорогам и тропинкам. И она плясала и не могла остановиться.

Раз утром она пронеслась в пляске мимо знакомой двери; оттуда с пением псалмов выносили гроб, украшенный цветами. Тут она узнала, что старая госпожа умерла, и ей показалось, что теперь она оставлена всеми, проклята, ангелом господним.

И она все плясала, плясала, даже темною ночью. Башмаки несли ее по камням, сквозь лесную чащу и терновые кусты, колючки которых царапали ее до крови. Так доплясала она до маленького уединенного домика, стоявшего в открытом поле. Она знала, что здесь живет палач, постучала пальцем в оконное стекло и сказала:

— Выйди ко мне! Сама я не могу войти к тебе, я пляшу!

И палач отвечал:

— Ты, верно, не знаешь, кто я? Я рублю головы дурным людям, и топор мой, как вижу, дрожит!

— Не руби мне головы! — сказала Карен. — Тогда я не успею покаяться в своем грехе. Отруби мне лучше ноги с красными башмаками.

И она исповедала весь свой грех. Палач отрубил ей ноги с красными башмаками, — пляшущие ножки понеслись по полю и скрылись в чаще леса.

Потом палач приделал ей вместо ног деревяшки, дал костыли и выучил ее псалму, который всегда поют грешники. Карен поцеловала руку, державшую топор, и побрела по полю.

— Ну, довольно я настрадалась из-за красных башмаков! — сказала она. — Пойду теперь в церковь, пусть люди увидят меня!

И она быстро направилась к церковным дверям: вдруг перед нею заплясали ее ноги в красных башмаках, она испугалась и повернула прочь.

Целую неделю тосковала и плакала Карен горькими слезами; но вот настало воскресенье, и она сказала:

— Ну, довольно я страдала и мучилась! Право же, я не хуже многих из тех, что сидят и важничают в церкви!

И она смело пошла туда, но дошла только до калитки, — тут перед нею опять заплясали красные башмаки. Она опять испугалась, повернула обратно и от всего сердца покаялась в своем грехе.

Потом она пошла в дом священника и попросилась в услужение, обещая быть прилежной и делать все, что сможет, без всякого жалованья, из-за куска хлеба и приюта у добрых людей. Жена священника сжалилась над ней и взяла ее к себе в дом. Карен работала не покладая рук, но была тиха и задумчива. С каким вниманием слушала она по вечерам священника, читавшего вслух Библию! Дети очень полюбили ее, но когда девочки болтали при ней о нарядах и говорили, что хотели бы быть на месте королевы, Карен печально качала головой.

В следующее воскресенье все собрались идти в церковь; ее спросили, не пойдет ли она с ними, но она только со слезами посмотрела на свои костыли. Все отправились слушать слово божье, а она ушла в свою каморку. Там умещались только кровать да стул; она села и стала читать псалтырь. Вдруг ветер донес до нее звуки церковного органа. Она подняла от книги свое залитое слезами лицо и воскликнула:

— Помоги мне, господи!

И вдруг ее всю осияло, как солнцем, — перед ней очутился ангел господень в белом одеянии, тот самый, которого она видела в ту страшную ночь у церковных дверей. Но теперь в руках он держал не острый меч, а чудесную зеленую ветвь, усеянную розами. Он коснулся ею потолка, и потолок поднялся высоко-высоко, а на том месте, до которого дотронулся ангел, заблистала золотая звезда. Затем ангел коснулся стен — они раздались, и Карен увидела церковный орган, старые портреты пасторов и пасторш и весь народ; все сидели на своих скамьях и пели псалмы. Что это, преобразилась ли в церковь узкая каморка бедной девушки, или сама девушка каким-то чудом перенеслась в церковь?.. Карен сидела на своем стуле рядом с домашними священника, и когда те окончили псалом и увидали ее, то ласково кивнули ей, говоря:

— Ты хорошо сделала, что тоже пришла сюда, Карен!

— По милости божьей! — отвечала она.

Торжественные звуки органа сливались с нежными детскими голосами хора. Лучи ясного солнышка струились в окно прямо на Карен. Сердце ее так переполнилось всем этим светом, миром и радостью, что разорвалось. Душа ее полетела вместе с лучами солнца к богу, и там никто не спросил ее о красных башмаках.

надеюсь вы залогинены!