Краткое содержание рассказа на льдине

Автор: Житков Борис.

Название: «На льдине».

Жанр: рассказ.

Тема произведения: приключения.

Число страниц: 4.

Главные герои и их характеристика

1. Андрей. Опытный рыбак, решительный, смелый.
2. Володя. Сын Андрея. Обычный мальчик.

О чём произведение (1-2 предложения – кратчайшее
содержание)

Рыбаки отправляются ловить рыбу на лёд. Ночью льдину отрывает и уносит в море.

Как заполнить читательский дневник Образец оформления для 1,2,3,4 класса смотрите здесь

Сюжет – краткое содержание

1. Зимой море замёрзло, и Андрей с сыном Володей отправился
   на рыбалку.
2. Они расположились на льдине дальше всех и быстро
   наловили много рыбы.
3. Рыбаки решили заночевать на льдине, но ночью
   поднялся сильный ветер.
4. Льдину оторвало и понесло в открытое море.
5. Рыбаки поставили на льдине шест с красной
   рубахой и стали ждать помощи.
6. Вскоре прилетел самолет, а потом подошёл пароход
   и забрал рыбаков.

Понравившийся эпизод

Мне понравилось поведение отца Андрея, который не испугался
и не запаниковал, а велел поставить на льдине шест с красной рубахой, по
которому самолёт и заметил рыбаков.

План произведения для пересказа

1. Замёрзшее море.
2. Рыбалка.
3. Ночёвка на льдине.
4. Льдину унесло.
5. Паника.
6. Шест с рубахой.
7. Спасение.

Главная мысль

Никогда нельзя паниковать в опасной ситуации, нужно
действовать смело и решительно.

Чему учит эта книга

Рассказ учит не впадать в панику, уметь держать себя в руках
и контролировать свои эмоции. Учит смелости и находчивости. Учит уметь находить
выход из любых ситуаций.

Отзыв, отношение к произведению, чем понравилось
произведение, моё отношение к прочитанному

Мне понравился этот рассказ, и больше всего – мужество
Андрея, старого и опытного рыбака и моряка. Он знал, что ночевать на льдине
опасно, и первым поднял тревогу. А потом нашёл способ сообщить о беде.

Новые слова и выражения

Тулуп – тёплая зимняя верхняя одежда.

Прогалина – просвет.

Пословицы к произведению

Дорога помощь вовремя.

Кто скоро помог, тот дважды помог.

На Бога надейся, а сам не плошай.

Дорого при пожаре и ведро воды.

На великое дело – великая помощь.

Назад к содержанию

Краткое содержание На льдине Житкова для читательского дневника

В рассказе Бориса Житкова «На льдине» идет речь о том, как группа колхозников отправилась на зимнюю рыбалку. Море уже замёрзло, поэтому они на санях, запряженных лошадьми, отправились прямо по льду, прихватив необходимые снасти. С ними был рыбак Андрей вместе с сыном Володей.

Кругом, куда ни кинешь взгляд, простиралась ледяная долина, потому что море замерзло. Отъехали от берега рыбаки очень далеко. Андрей с товарищами уехали далеко вперёд. Насверлив лунок, они начали ставить сети. Денёк выдался замечательный. Да и  рыбалка оказалась очень удачной. От этого всем стало радостно. Володя помогал вытаскивать рыбу. Ему тоже было весело от того, что очень много наловили рыбы, замороженной горкой лежащей  на льду. Но тут его отец сказал, что уже пора домой.  Рыбаки начали его  уговаривать переночевать в море, чтобы на следующее утро продолжить рыбалку. После ужина все плотнее укутались в тулупы и уснули прямо на санях. Володя прижался к папе и быстро уснул.

Среди ночи всех разбудил крик  Андрея. Он проснулся от сильного ветра и решил об этом предупредить товарищей. Все вскочили и забегали. Володя спросил, отчего их раскачивает и откуда на льдине появилась вода? А отец на его вопрос сквозь ветер прокричал, что их уносит прямо в открытое море на оторванной льдине. Началась паника, все бегали и громко кричали, что их оторвало и что они пропали. Мальчик был напуган и заплакал.

Ветер всё  усиливался, волны захлёстывали прямо на лёд. А вокруг была одна ледяная вода.

Андрей соорудил из шестов и привязанной к ним красной рубахи что-то вроде флага и воткнул его  прямо в лёд. Все приуныли, а мальчик лежал на санях и смотрел на пасмурное небо, ожидая, не выглянет ли солнце. И вот в разрывах между туч показался самолет. Все обрадовались, стали бегать, что-то выкрикивать и размахивать шапками. С самолета сбросили мешок с провизией и запиской, что скоро к ним прибудет помощь. А спустя час прибыло спасение. Это был пароход из порта, откуда отправились рыбаки.

Начальник порта, узнал о беде и отправил им спасательный пароход. А лётчик на самолёте нашёл их в открытом море и передал по рации капитану, где они находятся.

Писатель  в рассказе на примере поведения его персонажей  хочет подчеркнуть: надо всегда верить в то, что на свете есть люди, готовые прийти тебе на помощь! Главное —  никогда не сдаваться, стараться найти выход из самой трудной жизненной ситуации, не поддаваться панике.

Читать краткое содержание На льдине. Краткий пересказ. Для читательского дневника возьмите 5-6 предложений

Картинка или рисунок На льдине

Другие пересказы и отзывы для читательского дневника

• Краткое содержание Тихий Дон кратко и по главам и частям (томам и книгам) Шолохова

  В романе «Тихий Дон» рассказывается о непростой судьбе семьи донских казаков Мелеховых. Главный герой – младший сын Григорий. Книга повествует о его большой любви к замужней женщине, неудачном браке, о том как он воевал в Первую мировую

• Краткое содержание Сказка про храброго Зайца Мамина-Сибиряка

  Жил-был в лесу заяц. Он, как и все остальные зайцы, очень сильно боялся волка. Страх испытывал он ко всему с самого раннего детства: веточка сломается, упадёт с дерева снег или вспорхнет невдалеке птица. Все пугало и страшило малыша.

• Краткое содержание сказки О молодильных яблоках и живой воде

  В далёком царстве жил царь с тремя сыновьями: Фёдором, Василием и Иваном. Состарился царь, стал плохо видеть. Но слышал он ещё хорошо. Дошла до него молва о дивном саде с яблоками, которые возвращают человеку молодость

• Краткое содержание Хемингуэй Старик и море

  Названное произведение повествует об истории жизни старого рыбака Сантьяго, о ловле рыбы на Кубе. Сюжет завязан вокруг важного для Сантьяго события – борьбы в открытом море с гигантским марлином

• Краткое содержание Чапаев Фурманов

  В произведении показана жизнь и трагическая гибель красного комиссара Василия Чапаева. Роман начинается с событий, которые происходят в 1919 году на Иваново-Вознесенском вокзале,

• Краткое содержание Иисус Христос — суперзвезда рок-опера

  Всё больше людей верят, что Иисус – сын Господа Бога, и только Иуда отказывается это признавать. Иуда уверен, что мысли про Иисуса и Бога не дают людям сосредоточиться на угрозе со стороны римлян.

Обновлено: 09.01.2023

Мужики поехали на зимнюю рыбалку в море и остались на ночевку. Ночью поднялся ветер, льдину оторвало и унесло в море. Но помощь пришла быстро и восьмерых рыбаков спасли.

За минуту

Зимой море замерзло, и мужики отправились на рыбалку. Поехал и мальчик Володя со своим папой Андреем. Поехали на санях. Понаделали лунок и стали опускать сети. Рыбалка была удачной, и скоро на льду образовалась целая гора мороженной рыбы.

Андрей сказал, что достаточно и пора ехать домой. Но другие мужики уговорили остаться на ночь. Легли спать в санях, закутавшись в тулупы. Но ночью Андрей вдруг проснулся и закричал. Оказывается, поднялся ветер, льдину оторвало и понесло в открытое море.

Рыбаки бегали по льдине и кричали, Володя плакал. Когда рассвело, рыбаки стали высматривать в море пароход, а Володя смотрел на небо. Вдруг мальчик закричал: “Самолет!” Все стали махать руками, а самолет развернулся и сбросил мешок. В мешке была еда и записка, что скоро прибудет помощь. Через час пришел пароход и забрал моряков, сани, лошадей и рыбу. Начальник порта узнал, что рыбаков унесло на льдине и послал им помощь.

С первых страниц мы видим, что все события происходят во времена гражданской войны. В одной из станиц люди бунтуют, и для того, чтобы их успокоить выбирают командиром Кожуха, человека уверенного и сильного духом.

Ночью в штабе командир со своими помощниками обсуждают стратегию нападения. Куда же им идти? Кожух выносит решение более правильное — необходимо перейти главный хребет Кавказских гор и примкнуть к основной армии. Но, остальные командиры не согласны. У каждого была своя точка зрения.

Неожиданно раздаются выстрелы, но потом вновь наступила тишина. Кожух приказывает молодому бойцу проверить безопасность их расположения. Алексей Приходько, просматривая каждое место в спящем лагере, вдруг замечает Анну, которая давно ему нравилась. Недалеко он видит молодую мать, которая укладывает ребенка спать. Не было ничего странного. Он докладывает Кожуху ситуацию и отправляется на отдых.

Через некоторое время на них напали казаки. Кожух четко приказывает своим бойцам все дальнейшие действия. Им удалось прорваться сквозь наступление врагов и разрушить за собой мост. Но казаки быстро его восстановили и продолжали преследовать отряд красноармейцев.

Продвигаясь к горам, отряд шел медленно, и Кожух видел, как следуют телеги одна за другой с переселенцами, среди которых было много бедных казацких крестьян. Командир был тоже из них. Он окончил школу прапорщиков, но офицеры не хотели принимать его в свое общество. Разозлившись, он пошел воевать за Советы.

Приблизившись к хребту, командиры других колонн не хотели двигаться дальше, но Кожух последовал в горы, и за ним потянулись остальные. В это время за оживлением в городе наблюдал немецкий комендант на своем броненосце. Он приказал, чтобы обоз перестал двигаться дальше. Не дождавшись, когда все остановятся, немец отдал распоряжение разбомбить колонну. Четыре взрыва хватило на то, чтобы больше половины людей погибло. Вдруг по броненосцу стали стрелять, и он взорвался.

Колонна же продолжает двигаться. Среди матросов начинается недовольство. Они стали обвинять Кожуха в том, что он своими действиями подверг на гибель нечем неповинных людей. Но, Кожух, утвердительно говорит, что им надо двигаться дальше, иначе они все погибнут. Он со своим отрядом ушел совсем далеко, а две колонны остановились на заброшенной даче. Командиры решили выбрать главного над всеми доброго Смолокурова. Они хотели также сказать Кожуху об этом решении, но он уходил все дальше, и поэтому им пришлось лишь догонять его.

В отряде кушать было нечего, опасность все больше надвигалась. Кожух пытался отделиться от женщин и детей, но они все равно двигались с ними. Все вкруг перемешалось. Тогда Кожух с тыла ворвался в город, уничтожил неприятеля. Но, едой разжиться там они не смогли. Все было разграблено. Отряд двигается дальше и вновь нападает на притаившихся казаков. Он уничтожает их всех, и ожидает остальные колонны. Однако, у Кожуха заканчивались патроны, а враг стягивал свои силы и загонял их в кольцо. Но тут подоспела помощь, и красные вновь разбили противника.

Кожух шел на прорыв, уничтожая всех белогвардейцев на своем пути. И вот встретились вновь две армии, одна из которых была оборванной и голодной, в другой же сытые солдаты не знали, что такое дисциплина и борьба на смерть за свои идеалы.

Кожух обратился к своим землякам с трогательной речью, где сказал, что они борются не только за вою жизнь, а за светлое будущее. И, люди узнали, что такое Красная Армия и советская Россия.

Произведение учит нас задуматься, а правильно ли мы поступаем, когда слушаем лозунги вновь пришедших политиков, призывающих воевать. Задумаемся же, прежде всего, о том, что война может сделать с человеком и сколько безвинных людей погибнет ради каких-то идеалов. Все-таки мирное существование есть наилучший вариант для всех стран.

Можете использовать этот текст для читательского дневника

Серафимович — Железный поток. Картинка к рассказу

Сейчас читают

Главный герой Судаков Степан Алексеевич проживает в квартире, в Москве вместе с женой, сыном Провом, который собирается поступить в МГИМО, дочерью Искрой и ее мужем Есюниным Георгием Самсоновичем

Место действия – Боярская дума, 1984 год. Происходит ссора между членами Думы, Нагим и Салтыковым за место среди бояр. В данную ссору вовлечены все. Захариьн-Юрьев пытается усмирить разгоревшийся скандал

Данная пьеса не отличается особой популярностью, но она довольно оригинальна. Герои ее меняются местами. Состоятельный не молодой мужчина, желавший юную красавицу, оказывается на много честнее, чем ее молоденький и привлекательный жених.

Жизнь княгини Марии Волконской изображается в виде воспоминаний, которая женщина пишет для будущих поколений.

Поздней осенью я сидел в берлинском кафе и слушал нехитрую музыку пошленького вальса. Визгливые голоса скрипок и флейты фальшивили и вызывали у меня раздражение.

Мохнатые сизые тучи, словно разбитая стая испуганных птиц, низко несутся над морем. Пронзительный, резкий ветер с океана то сбивает их в темную сплошную массу, то, словно играя, разрывает и мечет, громоздя в причудливые очертания. Побелело море, зашумело непогодой. Тяжко встают свинцовые воды и, клубясь клокочущей пеной, с глухим рокотом катятся в мглистую даль. Ветер злобно роется по их косматой поверхности, далеко разнося соленые брызги. А вдоль излучистого берега колоссальным хребтом массивно поднимаются белые зубчатые груды нагроможденного на отмелях льду. Точно титаны в тяжелой схватке накидали эти гигантские обломки. Обрываясь крутыми уступами с прибрежных высот, к самому морю хмуро надвинулся дремучий лес. Ветер гудит между красными стволами вековых сосен, кренит стройные ели, качая их острыми верхушками и осыпая пушистый снег с печально поникших зеленых ветвей. Сдержанная угроза угрюмо слышится в этом ровном глухом шуме, и мертвой тоской веет от дикого безлюдья. Бесследно проходят седые века над молчаливой страной, а дремучий лес стоит и спокойно, сумрачно, точно в глубокой думе, качает темными вершинами. Еще ни один его могучий ствол не упал под дерзким топором алчного лесопромышленника: топи да непроходимые болота залегли в его темной чаще. А там, где столетние сосны перешли в мелкий кустарник, мертвым простором потянулась безжизненная тундра и потерялась бесконечной границей в холодной мгле низко нависшего тумана. На сотни верст ни дымка, ни юрты, ни человеческого следа. Только ветер крутит столбом порошу да мертвая мгла низко-низко ползет над снеговой пустыней. Раз в году заходит и сюда беспокойный человек, нарушая угрюмое безлюдье дикого побережья. Каждый раз как ударит лютый мороз и проложит крепкие дороги через топи и тундры, а на море в мглистой дали обрисуются беспорядочные очертания полярных льдов, грозно надвигающихся с океана,— с далеких берегов Мезени и из прибрежных селений, через тундры и перелески старого леса, скрипя железными полозьями по насквозь промерзшему снегу, тянутся оригинальные обозы: низкие ветвисторогие северные олени, запряженные в длинные черные лодки на полозьях, гуськом идут друг за другом, осторожно ступая по крепкому насту, а рядом тяжелой, увалистой походкой широко шагают косматые белые фигуры. И с угрюмой досадой видит старый лес, как раскидываются станом на несколько верст по его опушке незваные гости.

Стоит Сорока на торосе, в руках длинный багор держит и пристально смотрит в холодную даль. А там, почти на самой черте горизонта, сквозь мглистую изморозь смутно выделяются и растут неправильными очертаниями белые груды. Сорока застыл в напряженном ожидании. Все приметы к тому, что быть промыслу: птица крячет, с моря низко по ветру летит, и ветер-глубник встал. Мгла ползет над самой землей, за верхушки сосен цепляет, бор зашумел. Да, должен промысел попасть. И зорко всматривается он в холодную даль, старается разглядеть, нет ли добычи: над самым морем ходят туманы — не различает глаз. День погасал. Ветер гудел в сосновом бору и в вихре крутил порошистый снег. Отовсюду ползли безжизненные серые зимние сумерки, заволакивая пустынный берег. Там и сям из-за массивных ледяных глыб виднелись косматые белые фигуры с длинными баграми в руках, напряженно всматривавшиеся в мглистую даль. Мор= глухо шумело. Вдали безобразною белою грудой смутно надвигалась громада льдов. Глянул Сорока по берегу, смотрит — за соседним обломком льда Ворона стоит с багром, туда же глядит. Посмотрел на него Сорока, и темно стало у него на душе. Здоровый мужик Ворона, совик на нем олений добрый, бафилы новые: стоит себе, на багор слегка оперся, глядит на море, видно не тужит: попадет промысел — Ворона новую шхуну пустит, еще пуще торговать начнет; не попадет — горевать не будет. Да и сам Ворона надрывать себя на промыслах очень не станет: для него набьют зверя покрутчики. И Сорока пошел от него покрутчиком и за то, что Ворона снабдил его теплой одежей, должен отдать ему половину добычи. Ветер зашумел, разорвал туман и колеблющейся пеленой отнес безжизненную мглу к самому горизонту. Глянул Сорока, встрепенулся. Позабыл и Ворону, и олений совик его новый, и свою досаду на него, и то, что он должен отдать ему половину добычи,— позабыл все Сорока и впился зоркими глазами в посветлевшую даль. А там, насколько хватало глаз, тянулась, надвигаясь к берегу, изрытая, изборожденная ледяная равнина, уходя в холодную серую дымку далекого горизонта. Громадные синеватые глыбы, стоймя торчавшие над белесоватою массою мелкого льда, медленно поднимались и с треском рушились, выжатые снизу напором прибывающей воды. Тяжело надвигались ледяные поля, и смешанный гул висел над ними, не похожий на морской прибой. Точно бог весть откуда смутно докатывались глухие раскаты урагана. Видит Сорока, едва глаз улавливает — черными точками реют птицы. Загорелись у него глаза. «Есть!» Собрал он в кольца ременную веревку, попробовал багор, взял палку кривую, приготовился, ждет, пока льды подойдут к самому берегу. Огляделся, видит — день совсем кончается. Недолог бывает он на этом далеком берегу. Чуть-чуть выглянет солнышко из-за туманного горизонта холодными лучами на каких-нибудь полтора часа — и снова спешит опуститься почти в той же точке, откуда и взошло. Сквозь разорванную мглу скользнул последний безжизненный луч, заиграл мириадами радужных искорок в снежинках, отразился во льду тороса и на мгновение бледно осветил и глухо рокочущее льдистое море, и этот бесприютный, одетый печальным саваном берег, и сотни разбросанных вдоль его человеческих фигур. На заискрившихся снежных сугробах прибрежных холмов там и сям темными пятнами выступили закоптелые, насквозь пропитанные дымом убогие промысловые избушки. Снова зашумел ветер, набежал мглой и разом задернул погасавшее светило. Безжизненный, унылый колорит лег на всю окрестность.

Занесенная совсем с крышей глубоким снегом печально чернеет промысловая избушка. Из отверстия, проделанного в крыше, вырываются легкие клубы дыма и, подхватываемые ветром, быстро исчезают. Внутри избушки темно, и только огонек, разложенный в углу, на груде камней, освещает неверным, колеблющимся красноватым отблеском черные бревенчатые стены без окон, закоптелую плоскую крышу, спускающуюся с нее махровой бахромой нагорелую сажу и длинные грязные нары вдоль стен. В воздухе легкими слоями висит едкий дым. На нарах расположились дюжие фигуры промышленников. Их набилось человек двадцать. Это один из отрядов той промысловой армии в несколько сот человек, которую ежегодно высылает к безлюдному берегу Белого моря неумолимая нужда и тяжелые жизненные условия Севера. Медленно и скучно тянется время. Злую шутку сыграло родное море: в несколько часов побелело оно льдами, немало добычи принесло к берегам,— да вдруг набежала непогода, расколола и сломала ледяной покров и безобразными грудами раскидала его на сотни верст. И приходится коротать долгие полярные ночи и серые зимние дни, а единственное средство развлечения — табак и песня — безусловно, изгнано. «Море чистоту любит, молитву,— говорят промышленники,— а то ежели с табаком, да с песней, да с сквернословием, так и не вынешь ничего: вдруг ветер падет с берегу и всю кожу отобьет, да и тебя вглубь вынесет». В углу, вокруг красноватого костра, клубившего смолистый пахучий дым, сидят и лежат промышленники. Они коротают тоскливое время, слушая сказки и разные бывальщины. Снаружи захрустел снег под чьими-то тяжелыми шагами. Дверь распахнулась, ворвавшийся холодный ветер колыхнул красноватое пламя костра и заклубился дымом. Вошел мужик в совике. Покрытое инеем лицо, точно поросшее белым мохом, угрюмо выглядывало из мехового капюшона. — Сороки нетути,— проговорил он низким голосом,— унесло! Все разом смолкли. И у каждого мелькнуло в голове: холодный простор, льды да звездное небо, а во льду человек бьется и стынет. — Што же сидите? — сурово проговорил старик.— Ступайте к карбасу! Человек восемь поспешно стали надевать «рубахи». Старик вышел и посмотрел на море. Оно зеркальным простором уходило в морозную даль, и с вышины звездное небо гляделось в него. В синеватой дымке недвижно дремал старый лес, и вдоль берега, словно исполины на страже, молча подымались ледяные утесы. В застывшем ночном воздухе висела мертвая тишина. Через минуту небольшой карбас отчалил от берега и, далеко оставляя за собой колеблющийся фосфорический след, потонул в морозном сиянии.

Ветер упал. Затихавшие волны несли изломанные, рассеянные остатки ледяных полей, словно разбитые обломки гигантского корабля. Тучи поспешно сбегали с синего свода, унизанного ярко мерцавшими звездами, и долгая северная ночь, прозрачная и холодная, как синие льды, раскинулась над глухо рокотавшим морем, которое, словно сердясь, еще не улеглось от недавней бури. Постепенно море очищалось от льда, и только одинокие глыбы там и сям тихо покачивались волной. На одной из таких льдин, смутно рисуясь на синем фоне далекого горизонта, неясно выделялся темный силуэт высокой фигуры. Это был Сорока. Он искусно работал багром, и гибкий шест бурлил и пенил холодную воду. Неуклюжая глыба тихо подвигалась вперед. Бесконечным простором расстилалась вокруг водяная гладь. Сорока поднял голову: вверху сквозь тонкий пар мороза блестела золотая Медведица,— по ней надо держать путь. Сорока наваливается на багор, толкает вперед тяжелую льдину, а в голове несвязно теснятся темные думы: далеко море вынесло, мороз лютый ударил, другие сутки во рту ничего не было. Налегает Сорока на багор, старается, слышит — слабеть стал. Приостановился на минутку, снегу перехватил, огляделся кругом: водная пустыня в голубоватом сумраке тянулась без конца и пропадала. Сбежали последние легкие тени тучек, морозное небо фосфорически заискрилось мириадами блесток. Море улеглось необъятно, и в нем дробились звезды. Чует Сорока — не кончить добром: охватило холодное море, а в очи неподвижно глядит побелевший мороз, неслышно подбирается, острыми иглами проникает в стынущее тело. Работает Сорока, старается согреться работой, а в голове смутной вереницей бегут смутные думы. «Господи, вынеси. ребята малые, несмысленые. не подымут силу. кому надоть. Хозяйки нетути. » Лезут в голову думы, что дома ничего нет, что напромышляй он промыслу, поправился бы хоть сколько-нибудь и Вороне отдал бы долги. Все бы сделал Сорока, да вот вернется ли? Вспомнил избушку, темную, дымную. Придет, бывало, с промыслов Сорока и распарит и согреет грешное тело. Вспомнил, как еще мальчиком ходил с отцом на промысел. Кругом шумел морской прибой, и ходили ледяные горы. Тропки на болотах вспомнил, птицу пернатую, зверя лесного, что ловил. Бедность свою вспомнил, и, как подумал обо всем Сорока, горько стало ему. Налег на багор и мысленно окинул пространство, что надо пройти: «Ох, не добраться!» И опять стало жалко себя. Неужели же так-таки ему и пропадать? Не верится Сороке. Много годов хаживал он на море. По неделям, по месяцам приходилось жить. Кругом море, льды да небо. Бывало, далеко уносило, без хлеба, без огня, без помощи, на волос от смерти бывал, а выносило же. Вот те все вернутся домой: хата теплая. ребятишки. с промысла продадут. хозяйства поправят. а его будет носить по морю безжизненным куском льда. И у него дома ребята, и хозяйство, и промысел есть, а вот не вернется! Защемила тоска, жалко помирать, а знает — замерзнет, обессилел. Тяжелая слезинка выжалась из глаз, сползла по суровому лицу и повисла замерзшей капелькой на обледенелых усах. Поднял голову и недоумевающе посмотрел затуманившимися очами на далекое небо, отливавшее холодным блеском, точно ждал ответа. Но стояло ночное безмолвие над застывшим миром. А сверкающий купол медленно, но непрерывно совершал свой урочный поворот вокруг маленькой звездочки в хвосте золотого крючка Медведицы. На сверкавшем небе пронеслось дымчатое облачко, и звезды искрились сквозь его тонкое тело, а из-за края зловеще разгорался сполох, зажигая небо волшебными бегущими огнями. Из последних сил бьется Сорока, слабее и слабее гнется -длинный шест; занемели руки, не слышно ног, клонит отяжелевшую голову. Хочется ему хоть на минутку присесть, да хорошо знает, зорко следит белый мороз: только останешься без движения, он обоймет, повеет и проникнет насквозь холодным дыханием. Борется Сорока с дремой и не думает уже: мысли спутались, оборвались и неясно проносились, точно по ветру клочья безжизненного тумана. Понял Сорока — не жить ему, и опять вспыхнули в его холодеющем мозгу далекие родные картины, вспыхнули и погасли. Понял Сорока, Теперь уже никто ему не поможет, не поспеет, не услышит. — Братцы, пропадаю. отцы родные. И этот безумный вопль дико нарушил ночное безмолвие, пронесся над водной гладью и, как бы подымаясь все выше и выше, замер в тонком морозном тумане. Только дальние льды послушным эхом отразили ненужный вопль о помощи да маленькая звездочка сорвалась и скатилась, и снова все стихло. А сполох все разгорался. На одной половине небо ярко горело звездами, а на другой половине потухли все звезды, и зловещая мгла мрачно глядела оттуда. Словно из гигантского жерла, вылетал оттуда белый клуб дыма и, расстилаясь, быстро проносился по небу, сквозя яркими звездами и потухая в зените. Каждый раз, как вспыхивала эта дымчатая пелена, казалось — вот-вот- раздастся оглушительный удар и дрогнет заснувшее море. Но в неподвижном воздухе стояла все та же немая тишина. Только из жерла бесконечно вспыхивали колеблющиеся огнистые полосы и быстро проносились, играя всеми цветами. Сонливое состояние стало овладевать Сорокой. Надоело, лениво-тяжело было стоять на ногах, и он присел на корточки. Приятная теплота разлилась по телу. «Вишь, мороз-то менее стал»,— мелькнуло у него. Тихая дрема туманила голову. Что-то смутное, неясное, давно забытое то всплывает несвязными обрывками в круговороте воспоминаний, то снова тухнет и тонет в бесконечных картинах прожитой жизни. Стала представляться глухая ночь в глухой тундре. Во мраке носился ураган, и его бешеный гул, словно похоронный звон, уныло звучал над одинокой юртой, погребенной под снежным заносом. К самой юрте боязливо жались ол»ни. А в юрте сидит он, Сорока, самоед и его семья. Сидит Сорока на куче оленьих шкур, бочонок в руках держит и ведет торг: покупает у самоедов оленей. Не продают — без оленя в тундре издохнешь. Поднес Сорока самоеду стаканчик — повеселел тот; поднес другой — стал самоед сговорчивее, поднес третий — запел самоед. Пел он обо веем, что было перед глазами. Стал пить водку и запел: «Ах, водка, хорошая водка!» В костер дров подкинули, он запел: «Ах, огонь, горячий огонь!» Залаяла собачонка, он пел: «Ах, собака, белая собака!» И щемящей тоской теперь повеяло на Сороку от этой давно слышанной песни. Напоил Сорока самоеда допьяна, напоил и самоедку и купил у них за грош всех оленей. Утром улеглась буря. Он согнал оленей, только оставил самоеду трех, чтоб не пропал совсем. Уехал Сорока, а самоед остался в тундре. И теперь Сорока никак не может отвязаться от этого самоеда: смотрит он на него сквозь узенькие Щелочки посоловелыми от водки глазами и не то поет, не то плачет: «Олешки, олешки. ах, олешки. » Хочет забыть об этом Сорока, мутится у него в голове, мысли мешаются, хочет отвязаться от этих мыслей и отдаться туманящей голову дремоте. Он вздрогнул. Раздался гулкий протяжный удар, точно тяжелый артиллерийский залп. Где-то расселась ледяная громада, сжатая морозом. Отраженное дальними льдами упругое эхо с рокотом далеко покатилось по водной глади. На мгновение он как бы очнулся. К удивлению, никак не мог разодрать глаз: они точно слиплись И, как далекая зарница в глухую полночь, мелькнуло смутное сознание опасности. В воздухе опять повисла мертвая тишина, и прежнее оцепенелое состояние овладело им. Ему надоело усиливаться поднять свои отяжелевшие веки. Опять дрема отуманила голову, и несвязные думы, точно легкие тени в лунную ночь, бежали смутной вереницей. Чудилось ему, что ожило мертвое море и тихо дышало бесконечным простором, и тонкий пар его дыхания подымался к далеким звездам, а в его недрах совершалось неведомое. Казалось, весь мир замолк, и та прежняя жизнь потухла, затаилась в этой загадочной пустоте, наполненной биением какой-то другой, незримой жизни. Чудилось, неслышно веет тихий ветер, и звучит смутный, едва уловимый звон, и легкий туман колеблется над морем. И сквозь морозный туман чудится Сороке: разбегаясь фосфорическим блеском, змеятся две светлые волны. И плывет на него, не касаясь воды, полупрозрачная, смутно-неясная лодка. Ледяная глыба дрогнула, зашаталась, взволновала спокойную поверхность; расходясь, побежали серебряные круги. Отраженные в колышущейся глади звезды задрожали, запрыгали и расплылись колеблющимся золотом. Только что показавшийся месяц уродливо вытянулся, заколебался и лег длинной полосой до самого горизонта. А над морем тихо спустился сумрак и покрыл все. Сияя величавой красотой Севера, тихо дремлет над спокойным морем полярная ночь, затканная тонким искристым, морозным туманом. А над нею, сверкая причудливыми переливами фосфорической игры, разметалась звездная ткань. В темной пучине колебались повисшие яркие звезды. С вышины задумчиво льется голубоватое сияние. Мертвая тишина неподвижно повисла над застывшим морем, и чудится в этой сверкающей переливчатой красоте безжизненный холод вечной смерти. Мягкий синеватый отсвет озаряет необъятную водную гладь, подернувшуюся тонким льдистым слоем, и в морозной дали неподвижно скорчившуюся на одинокой льдине фигуру, опушенную белым инеем.

На льдине. Впервые, с подзаголовком «Из жизни на далеком Севере»,— газ. «Русские ведомости», 1889, 26 феврале No 56, и 1 марта, No 59. Рассказ появился под псевдонимом «Серафимович», который стал фамилией писателя. Написан в 1888 году во время пребывания студента А. С. Попова в ссылке в Г, Мезень, Архангельской губернии. Для сборника своих рассказав в издательстве «Знание» автор значительно сократил рассказ, и внес в него существенные изменения. Во всех последующих изданиях «На льдине» печатается в последней редакции.

Мохнатые сизые тучи, словно разбитая стая испуганных птиц, низко несутся над морем. Пронзительный, резкий ветер с океана то сбивает их в темную сплошную массу, то, словно играя, разрывает и мечет, громоздя в причудливые очертания.

Побелело море, зашумело непогодой. Тяжко встают свинцовые воды и, клубясь клокочущей пеной, с глухим рокотом катятся в мглистую даль. Ветер злобно роется по их косматой поверхности, далеко разнося соленые брызги. А вдоль излучистого берега колоссальным хребтом массивно поднимаются белые зубчатые груды нагроможденного на отмелях льду. Точно титаны в тяжелой схватке накидали эти гигантские обломки.

Обрываясь крутыми уступами с прибрежных высот, к самому морю хмуро надвинулся дремучий лес. Ветер гудит между красными стволами вековых сосен, кренит стройные ели, качая их острыми верхушками и осыпая пушистый снег с печально поникших зеленых ветвей. Сдержанная угроза угрюмо слышится в этом ровном глухом шуме, и мертвой тоской веет от дикого безлюдья. Бесследно проходят седые века над молчаливой страной, а дремучий лес стоит и спокойно, сумрачно, точно в глубокой думе, качает темными вершинами. Еще ни один его могучий ствол не упал под дерзким топором алчного лесопромышленника: топи да непроходимые болота залегли в его темной чаще. А там, где столетние сосны перешли в мелкий кустарник, мертвым простором потянулась безжизненная тундра и потерялась бесконечной границей в холодной мгле низко нависшего тумана.

На сотни верст ни дымка, ни юрты, ни человеческого следа. Только ветер крутит столбом порошу да мертвая мгла низко-низко ползет над снеговой пустыней.

Раз в году заходит и сюда беспокойный человек, нарушая угрюмое безлюдье дикого побережья. Каждый раз как ударит лютый мороз и проложит крепкие дороги через топи и тундры, а на море в мглистой дали обрисуются беспорядочные очертания полярных льдов, грозно надвигающихся с океана,— с далеких берегов Мезени и из прибрежных селений, через тундры и перелески старого леса, скрипя железными полозьями по насквозь промерзшему снегу, тянутся оригинальные обозы: низкие ветвисторогие северные олени, запряженные в длинные черные лодки на полозьях, гуськом идут друг за другом, осторожно ступая по крепкому насту, а рядом тяжелой, увалистой походкой широко шагают косматые белые фигуры.

И с угрюмой досадой видит старый лес, как раскидываются станом на несколько верст по его опушке незваные гости.

Стоит Сорока на торосе, в руках длинный багор держит и пристально смотрит в холодную даль. А там, почти на самой черте горизонта, сквозь мглистую изморозь смутно выделяются и растут неправильными очертаниями белые груды. Сорока застыл в напряженном ожидании. Все приметы к тому, что быть промыслу: птица крячет, с моря низко по ветру летит, и ветер-глубник встал. Мгла ползет над самой землей, за верхушки сосен цепляет, бор зашумел. Да, должен промысел попасть. И зорко всматривается он в холодную даль, старается разглядеть, нет ли добычи: над самым морем ходят туманы — не различает глаз.

День погасал. Ветер гудел в сосновом бору и в вихре крутил порошистый снег. Отовсюду ползли безжизненные серые зимние сумерки, заволакивая пустынный берег. Там и сям из-за массивных ледяных глыб виднелись косматые белые фигуры с длинными баграми в

руках, напряженно всматривавшиеся в мглистую даль. Мор= глухо шумело. Вдали безобразною белою грудой смутно надвигалась громада льдов.

Глянул Сорока по берегу, смотрит — за соседним обломком льда Ворона стоит с багром, туда же глядит. Посмотрел на него Сорока, и темно стало у него на душе. Здоровый мужик Ворона, совик на нем олений добрый, бафилы новые: стоит себе, на багор слегка оперся, глядит на море, видно не тужит: попадет промысел — Ворона новую шхуну пустит, еще пуще торговать начнет; не попадет — горевать не будет.

Да и сам Ворона надрывать себя на промыслах очень не станет: для него набьют зверя покрутчики. И Сорока пошел от него покрутчиком и за то, что Ворона снабдил его теплой одежей, должен отдать ему половину добычи.

Ветер зашумел, разорвал туман и колеблющейся пеленой отнес безжизненную мглу к самому горизонту. Глянул Сорока, встрепенулся. Позабыл и Ворону, и олений совик его новый, и свою досаду на него, и то, что он должен отдать ему половину добычи,— позабыл все Сорока и впился зоркими глазами в посветлевшую даль.

А там, насколько хватало глаз, тянулась, надвигаясь к берегу, изрытая, изборожденная ледяная равнина, уходя в холодную серую дымку далекого горизонта. Громадные синеватые глыбы, стоймя торчавшие над белесоватою массою мелкого льда, медленно поднимались и с треском рушились, выжатые снизу напором прибывающей воды. Тяжело надвигались ледяные поля, и смешанный гул висел над ними, не похожий на морской прибой. Точно бог весть откуда смутно докатывались глухие раскаты урагана.

Огляделся, видит — день совсем кончается. Недолог бывает он на этом далеком берегу. Чуть-чуть выглянет солнышко из-за туманного горизонта холодными лучами на каких-нибудь полтора часа — и снова спешит опуститься почти в той же точке, откуда и взошло.

Сквозь разорванную мглу скользнул последний безжизненный луч, заиграл мириадами радужных искорок в снежинках, отразился во льду тороса и на мгновение бледно осветил и глухо рокочущее льдистое море, и этот бесприютный, одетый печальным саваном берег, и сотни разбросанных вдоль его человеческих фигур.

На заискрившихся снежных сугробах прибрежных холмов там и сям темными пятнами выступили закоптелые, насквозь пропитанные дымом убогие промысловые избушки.

Снова зашумел ветер, набежал мглой и разом задернул погасавшее светило. Безжизненный, унылый колорит лег на всю окрестность.

Первые воды прилива добежали до берега и омыли подножье тороса. Смолкли шумевшие до того волны, придавленные тяжкой грудой. И как придвинулись ледяные поля к самому берегу—гул пошел окрест и рокотом отдался в глубине бора. Послышалось могучее шипение, шорох, треск ломающихся глыб, словно надвигалось стоногое чудовище. Передовые льдины, столкнувшись с торосом и сжатые тяжело напиравшей массой, рассыпая белую пыль, ползли на вершину, громоздились в причудливые горы. Звуки смешивались в хаотический гул,. Тонкая ледяная пыль висла в воздухе и уносилась ветром. -Движение ледяной массы, встретив преграду, превратилось в колоссальную энергию разрушения: в несколько минут вдоль всего берега ломаными очертаниями тяжело поднялись новые громады.

Только подошел лед к берегу, как несколько сот промышленников кинулись вперед.

При одной мысли, что он вернется с голыми руками, по нем пробегала дрожь. Курная избушка, семья, дети ждут… Он припал ко льду и чутко приник ухом: откуда-то справа донеслись звуки, чрезвычайно похожие на плач дитяти. Мгновенно слетела усталость, он кинулся в ту сторону и опрокинулся навзничь: перед ним зияла темная щель. Пришлось обегать. Обливаясь потом, он наконец различил в начинавшей быстро сгущаться темноте неясные очертания каких-то темных масс.

В один прыжок Сорока был там. Здесь расположилась целая семья тюленей: громадные неуклюжие звери безобразными темными глыбами неподвижно лежали на льду. Заслышав человека, они всполошились и, опираясь на передние ласты, высоко подняв уродливые головы, неуклюже поволокли свое тяжелое тело. Очевидно, в присутствии врага они худо чувствовали себя на льду, далеко от своей родной стихии.

Нагнав ближайшего, Сорока изо всех сил махнул ему палкою между глаз. Зверь припал головою ко льду, в воздухе свистнул багор, железное острие до самого крючка вбежало в переносицу. Капли горячей крови брызнули в лицо, и громадный зверь, которого в другое место и ружейная пуля не берет, неподвижно вытянулся на льду. Меткими ударами Сорока положил еще несколько зверей.

Привычной, слегка дрожащей от волнения и усталости рукой быстро снимал он с убитых зверей шкуры и толстый слой сала. Снимает Сорока шкуры, спешит, а сам прикидывает, сколько выручит. Весело и легко стало Сороке, и сам себе ухмыляется в бороду. Если каждый раз будет так удачливо, сразу хозяйство станет на ноги.

А время не ждет, бежит — того и гляди начнется отлив. Заспешил он, схватил кожи и сало, скатал все в большой юрок, прикрутил ременной лямкой, накинул на плечо и поволок по льду. Трудно было тащить по неровной, изрытой поверхности шести-семипудовый юрок.

Ночь темная, глухая, спустилась на шумевшее льдом море. Холодная непроницаемая мгла ползла со всех сторон и все гуще и гуще заволакивала пустынную равнину, над которой лишь бежал холодный ветер да шумел в ледяных глыбах.

Сорока шел наугад, руководясь ветром да какими-то неуловимыми для непривычного человека и лишь знакомыми поморам приметами. Он напряженно всматривался в окружающий мрак, постукивая иногда перед собою багром. Пот градом катился с него, но он не чувствовал усталости: не с пустыми руками ворочается, только бы добраться.

Хорошо знал Сорока: воротится он домой, вся добыча уйдет за долги, за то, что снаряжал его на промысел, вся добыча уйдет кулаку Вороне, а все-таки радостно тащил он тяжелый юрок, и пот градом катился.

Он огляделся кругом: глухая ночь мрачно глядела на него мертвыми очами. Острое предчувствие кольнуло его.

Бежит Сорока из последних сил. Трудно дышать, в висках стучит, в горле пересохло, больно воздух холодный глотать.

Хочется остановиться хоть на минутку, но он делает усилие над собой и, перехватив на ходу раз-другой холодного снегу, еще сильнее наваливается…

Но он не бросил, а сделал страшное усилие и, волоча юрок, побежал…

Занесенная совсем с крышей глубоким снегом печально чернеет промысловая избушка. Из отверстия, проделанного в крыше, вырываются легкие клубы дыма и, подхватываемые ветром, быстро исчезают.

Внутри избушки темно, и только огонек, разложенный в углу, на груде камней, освещает неверным, колеблющимся красноватым отблеском черные бревенчатые стены без окон, закоптелую плоскую крышу, спускающуюся с нее махровой бахромой нагорелую сажу и длинные грязные нары вдоль стен. В воздухе легкими слоями висит едкий дым. На нарах расположились дюжие фигуры промышленников. Их набилось человек двадцать. Это один из отрядов той промысловой армии в несколько сот человек, которую ежегодно высылает к безлюдному берегу Белого моря неумолимая нужда и тяжелые жизненные условия Севера.

Медленно и скучно тянется время. Злую шутку сыграло родное море: в несколько часов побелело оно льдами, немало добычи принесло к берегам,— да вдруг набежала непогода, расколола и сломала ледяной покров и безобразными грудами раскидала его на сотни верст. И приходится коротать долгие полярные ночи и серые зимние дни, а единственное средство развлечения — табак и песня — безусловно, изгнано.

В углу, вокруг красноватого костра, клубившего смолистый пахучий дым, сидят и лежат промышленники. Они коротают тоскливое время, слушая сказки и разные бывальщины.

Снаружи захрустел снег под чьими-то тяжелыми шагами… Дверь распахнулась, ворвавшийся холодный ветер колыхнул красноватое пламя костра и заклубился дымом. Вошел мужик в совике. Покрытое инеем лицо, точно поросшее белым мохом, угрюмо выглядывало из мехового капюшона.

— Сороки нетути,— проговорил он низким голосом,— унесло!

Все разом смолкли. И у каждого мелькнуло в голове: холодный простор, льды да звездное небо, а во льду человек бьется и стынет.

— Што же сидите? — сурово проговорил старик.— Ступайте к карбасу!

Старик вышел и посмотрел на море. Оно зеркальным простором уходило в морозную даль, и с вышины звездное небо гляделось в него. В синеватой дымке недвижно дремал старый лес, и вдоль берега, словно исполины на страже, молча подымались ледяные утесы. В застывшем ночном воздухе висела мертвая тишина.

Через минуту небольшой карбас отчалил от берега и, далеко оставляя за собой колеблющийся фосфорический след, потонул в морозном сиянии.

Ветер упал. Затихавшие волны несли изломанные, рассеянные остатки ледяных полей, словно разбитые обломки гигантского корабля. Тучи поспешно сбегали с синего свода, унизанного ярко мерцавшими звездами, и долгая северная ночь, прозрачная и холодная, как синие льды, раскинулась над глухо рокотавшим морем, которое, словно сердясь, еще не улеглось от недавней бури.

Постепенно море очищалось от льда, и только одинокие глыбы там и сям тихо покачивались волной. На одной из таких льдин, смутно рисуясь на синем фоне далекого горизонта, неясно выделялся темный силуэт высокой фигуры.

Он искусно работал багром, и гибкий шест бурлил и пенил холодную воду. Неуклюжая глыба тихо подвигалась вперед. Бесконечным простором расстилалась вокруг водяная гладь.

Сорока поднял голову: вверху сквозь тонкий пар мороза блестела золотая Медведица,— по ней надо держать путь. Сорока наваливается на багор, толкает вперед тяжелую льдину, а в голове несвязно теснятся темные думы: далеко море вынесло, мороз лютый ударил, другие сутки во рту ничего не было. Налегает Сорока на багор, старается, слышит — слабеть стал. Приостановился на минутку, снегу перехватил, огляделся кругом: водная пустыня в голубоватом сумраке тянулась без конца и пропадала.

Сбежали последние легкие тени тучек, морозное небо фосфорически заискрилось мириадами блесток. Море улеглось необъятно, и в нем дробились звезды.

Чует Сорока — не кончить добром: охватило холодное море, а в очи неподвижно глядит побелевший мороз, неслышно подбирается, острыми иглами проникает в стынущее тело.

Не верится Сороке. Много годов хаживал он на море. По неделям, по месяцам приходилось жить. Кругом море, льды да небо. Бывало, далеко уносило, без хлеба, без огня, без помощи, на волос от смерти бывал, а выносило же. Вот те все вернутся домой: хата теплая… ребятишки… с промысла продадут… хозяйства поправят… а его будет носить по морю безжизненным куском льда. И у него дома ребята, и хозяйство, и промысел есть, а вот не вернется! Защемила тоска, жалко помирать, а знает — замерзнет, обессилел. Тяжелая слезинка выжалась из глаз, сползла по суровому лицу и повисла замерзшей капелькой на обледенелых усах. Поднял голову и недоумевающе посмотрел затуманившимися очами на далекое небо, отливавшее холодным блеском, точно ждал ответа. Но стояло ночное безмолвие над застывшим миром.

А сверкающий купол медленно, но непрерывно совершал свой урочный поворот вокруг маленькой звездочки в хвосте золотого крючка Медведицы.

На сверкавшем небе пронеслось дымчатое облачко, и звезды искрились сквозь его тонкое тело, а из-за края зловеще разгорался сполох, зажигая небо волшебными бегущими огнями.

Из последних сил бьется Сорока, слабее и слабее гнется -длинный шест; занемели руки, не слышно ног, клонит отяжелевшую голову. Хочется ему хоть на минутку присесть, да хорошо знает, зорко следит белый мороз: только останешься без движения, он обоймет, повеет и проникнет насквозь холодным дыханием. Борется Сорока с дремой и не думает уже: мысли спутались, оборвались и неясно проносились, точно по ветру клочья безжизненного тумана. Понял Сорока — не жить ему, и опять вспыхнули в его холодеющем мозгу далекие родные картины, вспыхнули и погасли. Понял Сорока, Теперь уже никто ему не поможет, не поспеет, не услышит.

— Братцы, пропадаю… отцы родные.

И этот безумный вопль дико нарушил ночное безмолвие, пронесся над водной гладью и, как бы подымаясь все выше и выше, замер в тонком морозном тумане. Только дальние льды послушным эхом отразили ненужный вопль о помощи да маленькая звездочка сорвалась и скатилась, и снова все стихло.

А сполох все разгорался. На одной половине небо ярко горело звездами, а на другой половине потухли все звезды, и зловещая мгла мрачно глядела оттуда. Словно из гигантского жерла, вылетал оттуда белый клуб дыма и, расстилаясь, быстро проносился по небу, сквозя яркими звездами и потухая в зените. Каждый раз, как вспыхивала эта дымчатая пелена, казалось — вот-вот- раздастся оглушительный удар и дрогнет заснувшее море. Но в неподвижном воздухе стояла все та же немая тишина. Только из жерла бесконечно вспыхивали колеблющиеся огнистые полосы и быстро проносились, играя всеми цветами.

Он вздрогнул. Раздался гулкий протяжный удар, точно тяжелый артиллерийский залп. Где-то расселась ледяная громада, сжатая морозом. Отраженное дальними льдами упругое эхо с рокотом далеко покатилось по водной глади.

На мгновение он как бы очнулся. К удивлению, никак не мог разодрать глаз: они точно слиплись И, как далекая зарница в глухую полночь, мелькнуло смутное сознание опасности. В воздухе опять повисла мертвая тишина, и прежнее оцепенелое состояние овладело им. Ему надоело усиливаться поднять свои отяжелевшие веки. Опять дрема отуманила голову, и несвязные думы, точно легкие тени в лунную ночь, бежали смутной вереницей. Чудилось ему, что ожило мертвое море и тихо дышало бесконечным простором, и тонкий пар его дыхания подымался к далеким звездам, а в его недрах совершалось неведомое. Казалось, весь мир замолк, и та прежняя жизнь потухла, затаилась в этой загадочной пустоте, наполненной биением какой-то другой, незримой жизни. Чудилось, неслышно веет тихий ветер, и звучит смутный, едва уловимый звон, и легкий туман колеблется над морем.

И сквозь морозный туман чудится Сороке: разбегаясь фосфорическим блеском, змеятся две светлые волны. И плывет на него, не касаясь воды, полупрозрачная, смутно-неясная лодка. Ледяная глыба дрогнула, зашаталась, взволновала спокойную поверхность; расходясь, побежали серебряные круги. Отраженные в колышущейся глади звезды задрожали, запрыгали и расплылись колеблющимся золотом. Только что показавшийся месяц уродливо вытянулся, заколебался и лег длинной полосой до самого горизонта. А над морем тихо спустился сумрак и покрыл все…

Сияя величавой красотой Севера, тихо дремлет над спокойным морем полярная ночь, затканная тонким искристым, морозным туманом. А над нею, сверкая причудливыми переливами фосфорической игры, разметалась звездная ткань. В темной пучине колебались повисшие яркие звезды. С вышины задумчиво льется голубоватое сияние. Мертвая тишина неподвижно повисла над застывшим морем, и чудится в этой сверкающей переливчатой красоте безжизненный холод вечной смерти. Мягкий синеватый отсвет озаряет необъятную водную гладь, подернувшуюся тонким льдистым слоем, и в морозной дали неподвижно скорчившуюся на одинокой льдине фигуру, опушенную белым инеем.

Читайте также:

  

• История открытия южной америки краткое содержание

  

• Таблицы 1 класс школа россии

  

• Список книг которые должен прочесть ребенок до школы

  

• Мельмот скиталец краткое содержание

  

• К чуду краткое содержание