- Полный текст
- Часть первая. Начинает сказка сказываться
- Часть вторая. Скоро сказка сказывается, а не скоро дело делается.
- Часть третья. Доселева Макар огороды копал, а нынче Макар в воеводы попал.
Часть первая. Начинает сказка сказываться
За горами, за лесами,
За широкими морями,
Не на небе — на земле
Жил старик в одном селе.
У старинушки три сына:
Старший умный был детина,
Средний сын и так и сяк,
Младший вовсе был дурак.
Братья сеяли пшеницу
Да возили в град-столицу:
Знать, столица та была
Недалече от села.
Там пшеницу продавали,
Деньги счетом принимали
И с набитою сумой
Возвращалися домой.
В долгом времени аль вскоре
Приключилося им горе:
Кто-то в поле стал ходить
И пшеницу шевелить.
Мужички такой печали
Отродяся не видали;
Стали думать да гадать —
Как бы вора соглядать;
Наконец себе смекнули,
Чтоб стоять на карауле,
Хлеб ночами поберечь,
Злого вора подстеречь.
Вот, как стало лишь смеркаться,
Начал старший брат сбираться:
Вынул вилы и топор
И отправился в дозор.
Ночь ненастная настала,
На него боязнь напала,
И со страхов наш мужик
Закопался под сенник.
Ночь проходит, день приходит;
С сенника дозорный сходит
И, облив себя водой,
Стал стучаться под избой:
“Эй вы, сонные тетери!
Отпирайте брату двери,
Под дождем я весь промок
С головы до самых ног”.
Братья двери отворили,
Караульщика впустили,
Стали спрашивать его:
Не видал ли он чего?
Караульщик помолился,
Вправо, влево поклонился
И, прокашлявшись, сказал:
“Всю я ноченьку не спал;
На мое ж притом несчастье,
Было страшное ненастье:
Дождь вот так ливмя и лил,
Рубашонку всю смочил.
Уж куда как было скучно!..
Впрочем, все благополучно”.
Похвалил его отец:
“Ты, Данило, молодец!
Ты вот, так сказать, примерно,
Сослужил мне службу верно,
То есть, будучи при всем,
Не ударил в грязь лицом”.
Стало сызнова смеркаться;
Средний брат пошел сбираться:
Взял и вилы и топор
И отправился в дозор.
Ночь холодная настала,
Дрожь на малого напала,
Зубы начали плясать;
Он ударился бежать —
И всю ночь ходил дозором
У соседки под забором.
Жутко было молодцу!
Но вот утро. Он к крыльцу:
“Эй вы, сони! Что вы спите!
Брату двери отоприте;
Ночью страшный был мороз,—
До животиков промерз”.
Братья двери отворили,
Караульщика впустили,
Стали спрашивать его:
Не видал ли он чего?
Караульщик помолился,
Вправо, влево поклонился
И сквозь зубы отвечал:
“Всю я ноченьку не спал,
Да, к моей судьбе несчастной,
Ночью холод был ужасный,
До сердцов меня пробрал;
Всю я ночку проскакал;
Слишком было несподручно…
Впрочем, все благополучно”.
И ему сказал отец:
“Ты, Гаврило, молодец!”
Стало в третий раз смеркаться,
Надо младшему сбираться;
Он и усом не ведет,
На печи в углу поет
Изо всей дурацкой мочи:
“Распрекрасные вы очи!”
Братья ну ему пенять,
Стали в поле погонять,
Но сколь долго ни кричали,
Только голос потеряли:
Он ни с места. Наконец
Подошел к нему отец,
Говорит ему: “Послушай,
Побегай в дозор, Ванюша.
Я куплю тебе лубков,
Дам гороху и бобов”.
Тут Иван с печи слезает,
Малахай свой надевает,
Хлеб за пазуху кладет,
Караул держать идет.
Поле все Иван обходит,
Озираючись кругом,
И садится под кустом;
Звезды на небе считает
Да краюшку уплетает.
Вдруг о полночь конь заржал…
Караульщик наш привстал,
Посмотрел под рукавицу
И увидел кобылицу.
Кобылица та была
Вся, как зимний снег, бела,
Грива в землю, золотая,
В мелки кольца завитая.
“Эхе-хе! так вот какой
Наш воришко!.. Но, постой,
Я шутить ведь, не умею,
Разом сяду те на шею.
Вишь, какая саранча!”
И, минуту улуча,
К кобылице подбегает,
За волнистый хвост хватает
И прыгнул к ней на хребет —
Только задом наперед.
Кобылица молодая,
Очью бешено сверкая,
Змеем голову свила
И пустилась, как стрела.
Вьется кругом над полями,
Виснет пластью надо рвами,
Мчится скоком по горам,
Ходит дыбом по лесам,
Хочет силой аль обманом,
Лишь бы справиться с Иваном.
Но Иван и сам не прост —
Крепко держится за хвост.
Наконец она устала.
“Ну, Иван, — ему сказала,—
Коль умел ты усидеть,
Так тебе мной и владеть.
Дай мне место для покою
Да ухаживай за мною
Сколько смыслишь. Да смотри:
По три утренни зари
Выпущай меня на волю
Погулять по чисту полю.
По исходе же трех дней
Двух рожу тебе коней —
Да таких, каких поныне
Не бывало и в помине;
Да еще рожу конька
Ростом только в три вершка,
На спине с двумя горбами
Да с аршинными ушами.
Двух коней, коль хошь, продай,
Но конька не отдавай
Ни за пояс, ни за шапку,
Ни за черную, слышь, бабку.
На земле и под землей
Он товарищ будет твой:
Он зимой тебя согреет,
Летом холодом обвеет,
В голод хлебом угостит,
В жажду медом напоит.
Я же снова выйду в поле
Силы пробовать на воле”.
“Ладно”, — думает Иван
И в пастуший балаган
Кобылицу загоняет,
Дверь рогожей закрывает
И, лишь только рассвело,
Отправляется в село,
Напевая громко песню:
“Ходил молодец на Пресню”.
Вот он всходит на крыльцо,
Вот хватает за кольцо,
Что есть силы в дверь стучится,
Чуть что кровля не валится,
И кричит на весь базар,
Словно сделался пожар.
Братья с лавок поскакали,
Заикаяся вскричали:
“Кто стучится сильно так?” —
“Это я, Иван-дурак!”
Братья двери отворили,
Дурака в избу впустили
И давай его ругать, —
Как он смел их так пугать!
А Иван наш, не снимая
Ни лаптей, ни малахая,
Отправляется на печь
И ведет оттуда речь
Про ночное похожденье,
Всем ушам на удивленье:
“Всю я ноченьку не спал,
Звезды на небе считал;
Месяц, ровно, тоже светил, —
Я порядком не приметил.
Вдруг приходит дьявол сам,
С бородою и с усам;
Рожа словно как у кошки,
А глаза-то-что те плошки!
Вот и стал тот черт скакать
И зерно хвостом сбивать.
Я шутить ведь не умею —
И вскочи ему на шею.
Уж таскал же он, таскал,
Чуть башки мне не сломал,
Но и я ведь сам не промах,
Слышь, держал его как в жомах.
Бился, бился мой хитрец
И взмолился наконец:
“Не губи меня со света!
Целый год тебе за это
Обещаюсь смирно жить,
Православных не мутить”.
Я, слышь, слов-то не померил,
Да чертенку и поверил”.
Тут рассказчик замолчал,
Позевнул и задремал.
Братья, сколько ни серчали,
Не смогли — захохотали,
Ухватившись под бока,
Над рассказом дурака.
Сам старик не мог сдержаться,
Чтоб до слез не посмеяться,
Хоть смеяться — так оно
Старикам уж и грешно.
Много ль времени аль мало
С этой ночи пробежало,—
Я про это ничего
Не слыхал ни от кого.
Ну, да что нам в том за дело,
Год ли, два ли пролетело, —
Ведь за ними не бежать…
Станем сказку продолжать.
Ну‑с, так вот что! Раз Данило
(В праздник, помнится, то было),
Натянувшись зельно пьян,
Затащился в балаган.
Что ж он видит? — Прекрасивых
Двух коней золотогривых
Да игрушечку-конька
Ростом только в три вершка,
На спине с двумя горбами
Да с аршинными ушами.
“Хм! Теперь-то я узнал,
Для чего здесь дурень спал!” —
Говорит себе Данило…
Чудо разом хмель посбило;
Вот Данило в дом бежит
И Гавриле говорит:
“Посмотри, каких красивых
Двух коней золотогривых
Наш дурак себе достал:
Ты и слыхом не слыхал”.
И Данило да Гаврило,
Что в ногах их мочи было,
По крапиве прямиком
Так и дуют босиком.
Спотыкнувшися три раза,
Починивши оба глаза,
Потирая здесь и там,
Входят братья к двум коням.
Кони ржали и храпели,
Очи яхонтом горели;
В мелки кольца завитой,
Хвост струился золотой,
И алмазные копыты
Крупным жемчугом обиты.
Любо-дорого смотреть!
Лишь царю б на них сидеть!
Братья так на них смотрели,
Что чуть-чуть не окривели.
“Где он это их достал? —
Старший среднему сказал. —
Но давно уж речь ведется,
Что лишь дурням клад дается,
Ты ж хоть лоб себе разбей,
Так не выбьешь двух рублей.
Ну, Гаврило, в ту седмицу
Отведем-ка их в столицу;
Там боярам продадим,
Деньги ровно поделим.
А с деньжонками, сам знаешь,
И попьешь и погуляешь,
Только хлопни по мешку.
А благому дураку
Недостанет ведь догадки,
Где гостят его лошадки;
Пусть их ищет там и сям.
Ну, приятель, по рукам!”
Братья разом согласились,
Обнялись, перекрестились
И вернулися домой,
Говоря промеж собой
Про коней и про пирушку
И про чудную зверушку.
Время катит чередом,
Час за часом, день за днем.
И на первую седмицу
Братья едут в град-столицу,
Чтоб товар свой там продать
И на пристани узнать,
Не пришли ли с кораблями
Немцы в город за холстами
И нейдет ли царь Салтан
Басурманить христиан.
Вот иконам помолились,
У отца благословились,
Взяли двух коней тайком
И отправились тишком.
Вечер к ночи пробирался;
На ночлег Иван собрался;
Вдоль по улице идет,
Ест краюшку да поет.
Вот он поля достигает,
Руки в боки подпирает
И с прискочкой, словно пан,
Боком входит в балаган.
Все по-прежнему стояло,
Но коней как не бывало;
Лишь игрушка-горбунок
У его вертелся ног,
Хлопал с радости ушами
Да приплясывал ногами.
Как завоет тут Иван,
Опершись о балаган:
“Ой вы, кони буры-сивы,
Добры кони златогривы!
Я ль вас, други, не ласкал,
Да какой вас черт украл?
Чтоб пропасть ему, собаке!
Чтоб издохнуть в буераке!
Чтоб ему на том свету
Провалиться на мосту!
Ой вы, кони буры-сивы,
Добры кони златогривы!”
Тут конек ему заржал.
“Не тужи, Иван, — сказал, —
Велика беда, не спорю,
Но могу помочь я горю.
Ты на черта не клепли:
Братья коников свели.
Ну, да что болтать пустое,
Будь, Иванушка, в покое.
На меня скорей садись,
Только знай себе держись;
Я хоть росту небольшого,
Да сменю коня другого:
Как пущусь да побегу,
Так и беса настигу”.
Тут конек пред ним ложится;
На конька Иван садится,
Уши в загреби берет,
Что есть мочушки ревет.
Горбунок-конек встряхнулся,
Встал на лапки, встрепенулся,
Хлопнул гривкой, захрапел
И стрелою полетел;
Только пыльными клубами
Вихорь вился под ногами.
И в два мига, коль не в миг,
Наш Иван воров настиг.
Братья, то есть, испугались,
Зачесались и замялись.
А Иван им стал кричать:
“Стыдно, братья, воровать!
Хоть Ивана вы умнее,
Да Иван-то вас честнее:
Он у вас коней не крал”.
Старший, корчась, тут сказал:
“Дорогой наш брат Иваша,
Что переться — дело наше!
Но возьми же ты в расчет
Некорыстный наш живот.
Сколь пшеницы мы ни сеем,
Чуть насущный хлеб имеем.
А коли неурожай,
Так хоть в петлю полезай!
Вот в такой большой печали
Мы с Гаврилой толковали
Всю намеднишнюю ночь —
Чем бы горюшку помочь?
Так и этак мы вершили,
Наконец вот так решили:
Чтоб продать твоих коньков
Хоть за тысячу рублев.
А в спасибо, молвить к слову,
Привезти тебе обнову —
Красну шапку с позвонком
Да сапожки с каблучком.
Да к тому ж старик неможет,
Работать уже не может;
А ведь надо ж мыкать век, —
Сам ты умный человек!” —
“Ну, коль этак, так ступайте, —
Говорит Иван, — продайте
Златогривых два коня,
Да возьмите ж и меня”.
Братья больно покосились,
Да нельзя же! согласились.
Когда Петр Ершов написал «Конька-Горбунка», ему было всего 18 лет. Гениальность этой сказки, не потерявшей популярность до сих пор, а также тот факт, что после нее писатель больше не смог создать ничего выдающегося (остальные произведения были явно слабее), не перестает удивлять читателей и литературоведов.
А вот любители мистики и скрытых смыслов находят в «Коньке-горбунке» немало зашифрованной информации. Они считают, что таким образом автор хотел передать потомкам некие тайные знания.
Царь-Девица как образ Богородицы и Иван как образ России.
Ершов при участии Пушкина
Это гениальное произведение, переведенное на десятки языков и изданное в нашей стране не менее 150 раз, окутано пеленой таинственности. Начнем с того, что самоавторство уже давно вызывает сомнения у некоторых литературных скептиков. Поскольку известно, что современник Ершова Пушкин, ознакомившись со сказкой, очень высоко ее оценил и лично внес в нее кое-какие правки, выдвигалась версия, что написать «Горбунка» мог сам Александр Сергеевич.
В качестве аргументов приводится целый ряд фактов. Во-первых, сказка про Конька написана слогом, очень похожим на Пушкинский, во-вторых, экземпляр с правками, сделанными рукой великого поэта, Ершов зачем-то уничтожил и, в-третьих, ни до, ни после «Конька-Горбунка» автор не написал ни одного произведения такого высокого уровня.
В 2009 году в «Новой газете» вышла статья Конька-Горбунка написал Пушкин!
Почему поэту пришлось пойти на мистификацию и почему современная пушкинистика не хочет с этой мистификацией разобраться где приводятся доводы, что автор сказки А.С Пушкин.
О проблеме авторства сказки «Конек-Горбунок» говорится и пишется уже более 15 лет. За это время найдено большое количество доводов в пользу того, что автором сказки был Пушкин и что «Ершов» — псевдоним
Портрет Петра Ершова в молодые годы.
Впрочем, прямых доказательств того, что сказку сочинил именно Пушкин, приписав авторство из-за цензурных соображений более скромному коллеге, все-таки нет. Автором текста официально считается Ершов, и подавляющее большинство литературоведов придерживаются этой традиционной версии.
Объявление о выходе новой книги Ершова, напечатанное в газете «Северная пчела». 1834 год.
Но если с авторством вопрос так и неясен, то сам необычный сюжет сказки тоже давно не дает покоя любителям загадок.
Параллель с христианскими сюжетами
Сам Петр Ершов объяснял, что история о приключениях Ивана и Конька-Горбунка – это вовсе не его фантазия, а лишь литературная переработка старинных народных сказаний, которые он слышал от сибирских жителей. Однако, анализируя события, происходящие в сказке, и образы ее героев, сторонники версии о некоем шифре видят немало параллелей с библейскими персонажами.
Согласно этой гипотезе, мудрая Царь-девица, отец которой (Солнце) восседает на Небе – это Богородица. Ну а женитьба девушки на Иване – это не брак в прямом смысле, а символ покровительства Божьей Матери над Русью.
Царь-девица. ( кадр из советского мультфильма)
Эту версию они подкрепляют и тем, что местность под названием Окуневский Ковчег, расположенная в Западной Сибири недалеко от Омска, где Ершов якобы черпал сюжеты у народа, пользуется особым покровительством Абалацкой Божьей Матери. Говорят, ее образ часто являлся во сне местным жителям.
Своеобразным символом считается и Рыба-Кит. Поскольку в сказке автор называет кита Державным, это порождает ассоциации с нашей державой-Русью или даже с цивилизацией вообще. А в том, что Иван предупреждает живущих на рыбе крестьян о предстоящем потопе (когда кит собирается погрузиться в морскую глубину), якобы отсылает читателя к событиям Всемирного потопа и Ною, возвещающему о приближении катастрофы планетарного масштаба.
Кит — символ всемирного потопа?
В том, что герой сказки должен добыть перстень, сторонники версии о шифре тоже видят некий символ. Мол, это ключ к тайным христианским знаниям, а Ерш, который помогает Ивану достать сундук с перстнем – мол, никто иной как сам Петр Ершов. «Он по всем морям гуляет, так уж, верно, перстень знает», – написал автор, намекая на то, что ключ к разгадке этого шифра находится у него.
Котлы – это озера?
Сам Окуневский Ковчег, кстати, считается аномальным местом. Христиане и буддисты признают его святым, а любители экстрасенсорики – мистическим. И именно с этой местностью связывают три сказочных котла, которые стали решающими в счастливой развязке этого сюжета.
Есть версия, что три котла — это три сибирских озера.
Чудесное превращение Ивана в пригожего красавца, говорящее о необыкновенных свойствах жидкости в котлах – якобы намек на три целебных озера в районе Окуневского Ковчега на границе Омской и Новосибирской областей. На самом деле таких необычных озер здесь даже больше, но прообразами котлов принято считать Линево, Данилово и Шайтан-Озеро. Считается, что купание в них придает силы, излечивает хронические и даже смертельные заболевания, а также омолаживает. Возле знаменитых озер, кстати, есть поселение буддистов, которые проводят долгие часы на берегу в медитации.
Но, помимо этого, у каждого из озер, как и у содержимого котлов в сказке, есть свои особенности. Например, у Данилова, по результатам исследований новосибирских ученых, целебна не только вода, но и голубая глина, которую местные жители называют «грязью». А сама вода насыщена ионами серебра, минеральными веществами, йодом.
.Данилово озеро
А на озере Линево (по-старому – Ленево), также богатом целебными веществами, даже было решено возвести бальнеологический комплекс.
Что же касается Шайтан-озера, то вода в нем считается мертвой, однако его называют самым таинственным из всех, потому что, как говорят местные жители, оно бездонное. Предположительно, на большой глубине оно переходит в подземный канал, который соединяет его с остальными «мистическими» озерами.
Линево озеро
Шайтан-озеро.
Издавна у жителей Окуневского Ковчега было поверье, что целебный эффект в полной мере можно испытать лишь в том случае, если ты искупаешься в трех (по другой версии – в пяти) местных озерах по очереди и в определенной последовательности. И ведь именно так окунался в котлы Иван из сказки! К сожалению, точный «рецепт» уже утерян, поэтому сейчас желающие исцелиться погружаются в водоемы, не соблюдая каких-либо правил. Но говорят, что купание даже в одном озере приносит пользу.
Предполагается, что эти озера образовались в результате падения одного или нескольких метеоритов.
Политический подтекст
Мистика мистикой, а вот государственные власти в разные годы усматривали в сказке Ершова другой «шифр» — политический. Например, с 1843 по 1856 годы она была запрещена к изданию, поскольку в ее тексте цензура усмотрела едкую сатиру на царскую власть и церковь.
Издание 1868 года. Цензура уже сняла запрет на сказку.
После революции, в 1922 году, советские цензоры запретили издание сказки из-за строчек: «…на колени все тут пали и «Ура!» царю кричали». А в 1934-м сказка попала под запрет, потому что цензоры увидели в сюжете намек на то, что сын деревенского кулака способен в советской стране добраться по карьерной лестнице до поста руководителя государства, что казалось недопустимым. Впрочем, подобные глупые запреты тут же отменялись, и загадочная сказка до сих пор занимает почетное место в школьной программе.
По матариалам https://kulturologia.ru/blogs/090918/40424/
Пётр Ершов
Конёк-горбунок
Сказка в трех частях
Сказка «Конёк-горбунок» и её автор
Пётр Павлович Ершов (1815–1869) – автор весёлой сказки о волшебном Коньке-горбунке, о добром крестьянском сыне Иванушке и о глупом царе – родился в Сибири, в Тобольской губернии. Отец его служил мелким чиновником, и семья не раз переезжала из города в город. Девятилетнего Петра отправили учиться в Тобольскую гимназию, и поселился он у родственников, в большом купеческом доме. Вечерами на кухне собирались крестьяне и рассказывали сказки об Иване-царевиче и Жар-птице, о Сивке-Бурке, о Свинке – золотой щетинке, многие из которых маленький Пётр услышал и запомнил.
Отучившись в гимназии, Ершов поступил в Петербургский университет. Как раз в это время, в 1830-е годы, у многих знаменитых писателей появился интерес к русскому фольклору. Вышли в свет замечательные сказки В. А. Жуковского, В. И. Даля и А. С. Пушкина. Отголоски этих сказок встречаются и в «Коньке-горбунке», но в его основе, конечно, лежат народные сказки, с детства любимые Ершовым.
«Конёк-горбунок» напечатан в 1834 году (Ершову было всего 19 лет): сначала в журнале «Библиотека для чтения» в виде небольшого отрывка, а чуть позже отдельным изданием.
Сказка очень понравилась Пушкину. «Теперь этот род сочинений можно мне и оставить», – сказал поэт, прочитав «Конька-горбунка» ещё в рукописи. Произведение быстро принесло Ершову известность, однако вскоре печатать его запретили на долгие тринадцать лет. И всё-таки ещё при жизни автора сказка издавалась семь раз. Готовя каждое новое издание, Ершов много работал над текстом, порой заменяя целые строки.
Окончив университет, Ершов вернулся из Петербурга на родину, в Тобольск, где прожил до конца жизни. Много лет он был учителем, библиотекарем, а позже – директором Тобольской гимназии.
П. П. Ершов написал не только «Конька-горбунка». Он создал немало стихотворений, рассказов и даже писал пьесы. Однако сегодня они совершенно забыты, а волшебный конёк вот уже больше ста пятидесяти лет скачет по нашей стране. Весёлую и добрую сказку, будто от начала до конца записанную со слов народного рассказчика, по-прежнему с удовольствием слушают и читают и взрослые, и дети.
Часть первая
Начинается сказка сказываться
За горами, за лесами,
За широкими морями,
Против неба – на земле
Жил старик в одном селе.
У старинушки три сына:
Старший умный был детина,
Средний сын и так и сяк,
Младший вовсе был дурак.
Братья сеяли пшеницу
Да возили в град-столицу:
Знать, столица та была
Недалече от села.
Там пшеницу продавали,
Деньги счётом принимали
И с набитою сумой
Возвращалися домой.
В долгом времени аль вскоре
Приключилося им горе:
Кто-то в поле стал ходить
И пшеницу шевелить.
Мужички такой печали
Отродяся не видали;
Стали думать да гадать —
Как бы вора соглядать;
Наконец себе смекнули,
Чтоб стоять на карауле,
Хлеб ночами поберечь,
Злого вора подстеречь.
Вот, как стало лишь смеркаться,
Начал старший брат сбираться,
Вынул вилы и топор
И отправился в дозор.
Ночь ненастная настала,
На него боязнь напала,
И со страхов наш мужик
Закопался под сенник[1].
Ночь проходит, день приходит;
С сенника́ дозорный сходит
И, облив себя водой,
Стал стучаться под избой:
«Эй вы, сонные тетери!
Отпирайте брату двери,
Под дождём я весь промок
С головы до самых ног».
Братья двери отворили,
Караульщика впустили,
Стали спрашивать его:
Не видал ли он чего?
Караульщик помолился,
Вправо, влево поклонился
И, прокашлявшись, сказал:
«Всю я ноченьку не спал;
На моё ж притом несчастье,
Было страшное ненастье:
Дождь вот так ливмя и лил,
Рубашонку всю смочил.
Уж куда как было скучно!..
Впрочем, всё благополучно».
Похвалил его отец:
«Ты, Данило, молодец!
Ты вот, так сказать, примерно,
Сослужил мне службу верно,
То есть, будучи при всём,
Не ударил в грязь лицом».
Стало сызнова смеркаться,
Средний брат пошёл сбираться;
Взял и вилы и топор
И отправился в дозор.
Ночь холодная настала,
Дрожь на малого напала,
Зубы начали плясать;
Он ударился бежать —
И всю ночь ходил дозором
У соседки под забором.
Жутко было молодцу!
Но вот утро. Он к крыльцу:
«Эй вы, сони! Что вы спите!
Брату двери отоприте;
Ночью страшный был мороз, —
До животиков промёрз».
Братья двери отворили,
Караульщика впустили,
Стали спрашивать его:
Не видал ли он чего?
Караульщик помолился,
Вправо, влево поклонился
И сквозь зубы отвечал:
«Всю я ноченьку не спал,
Да, к моей судьбе несчастной,
Ночью холод был ужасный,
До сердцов меня пробрал;
Всю я ночку проскакал;
Слишком было несподручно…
Впрочем, всё благополучно».
И ему сказал отец:
«Ты, Гаврило, молодец!»
Стало в третий раз смеркаться,
Надо младшему сбираться;
Он и усом не ведёт,
На печи в углу поёт
Изо всей дурацкой мочи:
«Распрекрасные вы очи!»
Братья ну ему пенять[2],
Стали в поле погонять,
Но, сколь долго ни кричали,
Только голос потеряли:
Он ни с места. Наконец
Подошёл к нему отец,
Говорит ему: «Послушай,
Побега́й в дозор, Ванюша;
Я куплю тебе лубков[3],
Дам гороху и бобов».
Тут Иван с печи слезает,
Малахай[4] свой надевает,
Хлеб за пазуху кладёт,
Караул держать идёт.
Ночь настала; месяц всходит;
Поле всё Иван обходит,
Озираючись кругом,
И садится под кустом;
Звёзды на небе считает
Да краюшку уплетает.
Вдруг о полночь конь заржал…
Караульщик наш привстал,
Посмотрел под рукавицу
И увидел кобылицу.
Кобылица та была
Вся, как зимний снег, бела,
Грива в землю, золотая,
В мелки кольца завитая.
«Эхе-хе! так вот какой
Наш воришко!.. Но, постой,
Я шутить ведь не умею,
Разом сяду те на шею.
вернуться
Сенни́к (разг.) – сеновал.
вернуться
2
Пеня́ть – укорять, упрекать.
вернуться
3
Лубки́, лубо́к (устар.) – здесь: яркие картинки, в старину популярные в народе.
вернуться
4
Малаха́й (устар.) – здесь: длинная широкая верхняя одежда без пояса.